Мозаика Богородицы в Софии Киевской. Скорее всего, создана при отце Ярослава Мудрого — Владимире Святом. Сын «переписал» на себя
Два года назад по заказу одного из украинских телеканалов мы снимали цикл документальных фильмов «Следами пращуров». Очередная серия называлась «Мифическая библиотека Ярослава Мудрого». Летним солнечным днем наша троица зашла под прохладные своды старого собора и провела в нем почти целый день. Мы снимали мозаики, фрески, поднимались в башни и записывали интервью с двумя удивительными исследователями, работавшими тогда в заповеднике «София Киевская» — доктором исторических наук Надеждой Никитенко и ее коллегой — Вячеславом Корниенко.
Оба они выдвинули смелую гипотезу, что Софийский собор не был детищем Ярослава Мудрого. В лучшем случае этот князь только завершил его. А основное строительство проходило при отце Ярослава — Владимире Крестителе и старшем брате — Святополке Окаянном.
Вячеслав Корниенко подвел меня к стене и обратил внимание на одно из граффити — надпись была оставлена чьей-то рукой в 1019 году, а Софию, по официальной версии, Ярослав заложил в 1037-м. Как мог появиться этот текст на стене за восемнадцать лет до начала возведения храма?
Надежда Никитенко указала на еще одну странность. В башне Софии Киевской имеется фреска, изображающая несколько сцен из жизни Константинополя — в том числе императора Василия Болгаробойцы на ипподроме в окружении свиты и своей сестры Анны, ставшей женой князя Владимира. Ярослав Мудрый был сыном Владимира от полоцкой княжны Рогнеды, с которой его отец разошелся ради брака с этой византийской принцессой.
Общеизвестно, что у Ярослава были плохие отношения с отцом — правя Новгородом, сын даже отказался платить дань Владимиру в последний год его жизни. Так зачем же Ярославу было заказывать художнику портрет женщины, которая стала причиной расставания его матери с мужем? Не логичнее ли предположить, что подлинной заказчицей фрески была сама Анна, вместе с которой в Киев приехали греческие мастера? Тоскуя по пышной столице Византии, Анна и попросила запечатлеть на память несколько картин из жизни города своего детства. Ярослав никогда не был в Константинополе. Его такой сюжет явно не должен был интересовать. Особенно, если учесть, что полжизни он провел в войне с другими сыновьями Владимира за киевский престол.
Макет древнего Киева. Город жил, отбирая две трети дохода Новгорода — 400 кг серебра в год
Мозаики Софии идентичны по манере исполнения остаткам мозаик разрушенной Десятинной церкви — первого каменного христианского храма Руси. Значит, их делали одни и те же люди — в правление Владимира, а не Ярослава.
И главное! Уже построенный собор Святой Софии иностранцы видели в Киеве задолго до того, как город захватил в результате междоусобной войны Ярослав! Немецкий хронист Титмар Мерзебургский упомянул его уже в 1017 году как ДЕЙСТВУЮЩУЮ резиденцию митрополита Руси. Такой собор не построишь за год или два. Князь Владимир умер в 1015-м. Сразу после его смерти началась война сыновей за власть. Значит, построил Софию именно Владимир Креститель! Тут даже сомнений быть не может! Да и митрополит Илларион в «Слове о законе и благодати» называет Ярослава всего лишь завершителем дела отца: «Недоконченное тобою он докончил, как Соломон — предпринятое Давидом: он создал Дом Божий, великий и святой, церковь Премудрости Его»…
В 1017 году Ярослав с новгородцами захватил Киев, и «погорели церкви», пишет «Повесть временных лет»...
Титмар писал, что в 1017 году София горела. Значит, Ярослав только обновил ее, «докончив недоконченное», когда у него появилось для этого время. И так как историю пишут победители, а братья-соперники и отец давно были в могиле, приписал себе целиком создание великого храма. Или, по крайней мере, не спорил со льстивым летописцем, выдвинувшим в порыве верноподданнического чувства эту «версию». Так в «Повести временных лет» и появилась цифра 1037, приуроченная к победе Ярослава над печенегами, — ложная дата начала строительства самого великого собора Древней Руси.
А потом все умерли. И никто не спорил с хрестоматийным утверждением — других дел хватало, а старые времена забылись в суматохе новых темных дел и делишек.
Но для того, чтобы стать киевским князем, Ярославу пришлось совершить множество преступлений. В том числе и государственных. Назначенный Владимиром на княжение в Новгород (на тот момент второй по значению город Руси) Ярослав начал политическую деятельность с того, что отказался платить Киеву налоги. А потом и вовсе отложился от столицы — стал отъявленным новгородским сепаратистом.
Ярослав не был законным наследником своего отца Владимира. Куда больше прав на престол имел его старший брат Святополк. В молодости князь Владимир был язычником. Он собрал целую коллекцию из нескольких сотен наложниц. Оба брата родились от разных жен. Святополк — от гречанки-монашенки, забранной из монастыря. А Ярослав — от полоцкой княжны Рогнеды, отца и братьев которой Владимир убил в бою. Но Рогнеда надеялась увидеть на троне именно своего сына Ярослава, хотя он и был моложе Святополка.
Герб Святополка. Самый изысканный образец древнерусской геральдики
Обратите внимание и на то, что до Новгорода Ярослав правил Ростовом. Не Ростовом-на-Дону, которого тогда и в помине не было, а Ростовом на берегу озера Неро. Вокруг этого маленького города жило тогда финно-угорское племя меря. Славянским духом в тех местах еще даже не пахло. Судите хотя бы по названиям притоков озера Неро — Сара, Ишня, Кучибош, Мазиха, Варус, Чучерка, Уница, Сула. Все это финские гидронимы, как и вытекающая из Неро речка Векса. Это была одна из первых земель после Новгорода, покоренная скандинавами Рюриковичами по дороге в южный Киев. Их старая вотчина. В Ростове Ярослав княжил с 989 по 1010 год. И даже успел заложить по соседству город в честь себя любимого — Ярославль. Теперь, кстати, не Ярославль находится в Ростовском княжестве, а Ростов — в Ярославской области. Все перевернулось!
Молодой Ярослав закончил бы, еще не начав. Как все молодые сепаратисты. Его ожидала хорошенькая взбучка от отца. Точнее, карательная экспедиция — испытанный способ лечения любого сепаратиста. Владимир уже и мосты приказал мостить на Новгород, чтобы проучить наглого отпрыска, да только скоропостижно окочурился — очень некстати для идеи территориальной целостности тогдашней Руси, еще не подозревавшей, что в далеком XIX веке московский историк Михаил Погодин назовет ее Киевской.
Создатели советского фильма «Ярослав Мудрый», сценарий которого написал Павло Загребельный, пытались представить Ярослава защитником голодающего новгородского народа. Но на самом деле в Новгороде никто не голодал. Это был самый богатый город Руси. Даже еще более богатый, чем Киев.
Именно новгородцы на протяжении двух веков ставили своих князей в Киеве, начиная с князя Олега. И отец Ярослава — Владимир, и дед — Святослав, и даже прадед — Игорь, перед тем, как захватить Киев, сначала были новгородскими князьями. В этом городе была вся сила и казна Руси. Ярослав просто отказался платить Киеву ежегодную дань в две тысячи гривен — это чуть больше 400 кг серебра! Уже сама эта огромная сумма говорит о том, как богат был Новгород.
И тут начинается самое интересное. Ведь, если София Киевская уже стояла в 1017 году, когда Ярослав со своим войском захватил Киев, то получается, что он ее и… СЖЕГ. О пожаре храма упоминает тот же Титмар Мерзебургский, а также «Повесть временных лет». Ведь наемные редакторы Ярослава так и не вычистили до конца все следы предыдущего текста. Подробности междоусобицы Ярослава и Святополка они заменили душещипательным рассказом об убиении Бориса Святополком.
Но о приходе Ярослава в Киев все-таки осталась короткая статья: «В лето 6526 (1017). Ярослав иде в Киев, и погоре церкви».
«Погоре» означает «сгорели». Церкви сожгла армия Ярослава, состоявшая из новгородцев и наемных варягов скандинавского витязя Эймунда. Так как пожар Софии Титмар Мерзебургский упомянул именно в это время, то получается, что его спалили хлопцы Ярослава Мудрого. Вместе с другими церквями. И из ненависти к жадному Киеву, которому Новгород отдавал две трети доходов. И в отместку за жестокое крещение новгородцем при князе Владимире. Тогда дядя папы Ярослава — знаменитый Добрыня — крестил Новгород, по утверждению летописи, «огнем», а другой воевода Владимира — Путята — «мечем». Память об этом событии еще не истерлась в новгородском массовом сознании — и тридцати лет ведь не прошло!
А уж отплатить за обиду новгородцы умели! Да и варяги Эймунда не отличались мирным духом. Накануне похода на Киев между двумя частями войска Ярослава произошел кровавый конфликт, подробно описанный в «Повести временных лет». Викинги — люди молодые и буйные — стали насиловать жен новгородцев. Но новгородцы сами происходили от ославянившихся викингов («от рода варяжска»). За обиду они отплатили сразу: «Встали новгородцы, избили варягов на дворе Поромона»… Разгневанный Ярослав в ответ позвал к себе зачинщиков избиения варягов и приказал их «иссечь». Только с большим трудом можно было поддерживать дисциплину в такой армии. Войдя в Киев, она просто не могла не жечь и не насиловать. Иначе, зачем же было отправляться в поход?
Варяги, нанятые Ярославом. Оказались настолько дикими, что вызвали восстание союзников-новгородцев
Святополк выбил брата из столицы Руси с помощью своего тестя — польского короля Болеслава. Ярослав с остатками наемников-викингов бежал в Новгород — «только с четырьмя мужами», по утверждению той же «Повести».
Судьба наследия Владимира Святого снова висела на волоске. И тут разбитого поджигателя снова выручили варяги.
В «Повести временных лет» о смерти Святополка сказано туманно. Якобы он разболелся и умер — где-то в эмиграции — «межи Чехи и Ляхи», то есть между Чехией и Польшей. Но в начале XIX века в Скандинавии обнаружили сагу об Эймунде. Эймунд был предводителем варяжской дружины — попросту говоря, БАНДЫ, служившей по найму у Ярослава. Он признался, как убил его брата — соперника за власть над Русью. Сразу же после открытия саги в 1834 году ее перевел на русский язык профессор Петербургского университета Сенковский, о чем наши историки постоянно забывают.
«Как же быть?» — спросил Ярослав Эймунда, советуясь о методах наиболее эффективной борьбы со старшим братом. «Не прикажете ли убить его?» — поинтересовался норвежский конунг. — «Пока вы оба будете оставаться в живых, этим суматохам никогда конца не будет!».
Хитрый Ярослав уклончиво ответил: «Не стану я ни побуждать вас против брата, ни винить, если он будет убит». Эймунд расценил это как скрытое разрешение на убийство. Кроме желания получить деньги, варягами двигал еще и инстинкт самосохранения. Ведь победи Святополк, наемникам Ярослава бы не поздоровилось. Так что мотивировки у Эймунда были высокие!
Вскоре варяги принесли Ярославу отрезанную голову Святополка — вещественное доказательство выполненной работы. Они подстерегли Святополка во время ночевки в лесу и пробрались прямо в его шатер. Видно, сторожевая служба была плохо поставлена у этого князя. Да и сам выпить с дружиной, как говорит летописец, он любил.
Норвежский конунг Эймунд с удовольствием отрезал голову брату Ярослава — Святополку Окаянному
Самое смешное, что убитый соперник Ярослава считал себя истинным христианином и даже дополнил родовой герб — трезубец — изображением креста! Уж он-то, в отличие от братца, Святую Софию не стал бы поджигать. Но не помогло!
Святополк погиб в междоусобной войне. Услышать его оправдательную речь у летописца не было физической возможности. Так, со слов победителей, он и стал Окаянным. И если бы в норвежском архиве не отыскалось признание подлинного исполнителя, никто бы так и не узнал, что моду на заказные убийства ввел на Руси Ярослав Мудрый, так любивший книжное учение.
Все хорошее, что сделал в Киеве Святополк, придворные историки подарили Ярославу. Тот был действительно великим мудрецом. Все зло приписал брату, а единственным строителем Святой Руси объявил себя. Самое время было, перебив всех братьев, сесть на досуге и почитать книжечку… Что-нибудь душеспасительное, чтобы замолить грехи молодости.
Но для того, чтобы отдохнуть, еще следовало победить последнего соперника — Мстислава Тьмутараканского. И вот тут викинги во главе с Хаконом Одноглазым, чья внешность сразу же вызывала у любого встречного воспоминание о боге Одине, снова проявили себя в истории Руси, которой дали свое имя. В последний раз. Памятью о них осталась Шестовица — гигантский варяжский могильник неподалеку от Чернигова. Всего в двух часах езды от Киева.