Глава первая

1 февраля 1900 года. Кейптаун

— А я еще раз говорю вам, сэр, — безусый лейтенант в щегольском кителе с аксельбантом адъютанта раскинул руки наподобие распятия, — сейчас командующий отдыхает. Приходите к вечеру. А еще лучше — завтра.

— А еще лучше — не приходите вовсе, — в тон ему хмыкнул Бёрнхем, копаясь в своем мешке. — Вот. Передайте это лорду Робертсу, — закончив поиски, он протянул офицеру маленький прямоугольник визитки. — И если вам дороги ваши эполеты и ваше место, настоятельно рекомендую сделать это немедленно.

— Да как вы смеете угрожать британскому офицеру! — от возмущения мальчишка побагровел, словно старый матрос от кварты рома. — Я доложу его высокопревосходительству о вас, но не раньше, чем он соизволит проснуться! А сейчас, если вы не удалитесь, я буду вынужден вызвать караул, который препроводит вас прямиком на гауптвахту!

— А я все же встречусь с лордом Робертсом сейчас. С вашего позволения… — Бёрнхем неожиданно для юнца шагнул вперед, неуловимым движением уложил его на пол и быстро стянул руки шнуром от портьеры, срезанным тут же. — Или без такового. Мне не хотелось бы проделывать такую же шутку с караульными, а посему… — Фрэнк достал из нагрудного кармана носовой платок и ловко сунул его в раскрытый рот онемевшего от удивления адъютанта, — приношу вам свои извинения и желаю приятного отдыха.

Паренек что-то невнятно промычал и вдруг, перекатившись в сторону, словно заправский футболист, пнул фаянсовую вазу. Осколки еще звонко сыпались на пол, когда створки дверей распахнулись и в холл вбежали двое караульных.

— Стоять! — заорал один из солдат, направив ствол винтовки на Бёрнхема, поднимавшегося по лестнице. — Стоять, ублюдок! Еще один шаг, и ты покойник! Святой Патрик свидетель, дернешься, и я тебе башку прострелю!

— Что здесь происходит?! — пожилой, заспанный мужчина, запахнув бархатный халат, раздраженно обвел холл властным взором. — Адамс, черт вас подери, я дождусь ответа или нет?! А ты в кого целишься, болван?! Хочешь расшибить какую-нибудь вазу, которая в тысячу раз ценней твоей безмозглой тыквы?! — человек перевел взгляд на Бёрнхема, застывшего посреди лестничного пролета:

— А вы, сто чертей вам в глотку, кто еще такой!

— Доброе утро, сэр Робертс, — весело улыбнулся Бёрнхем, сдвигая широкополый стетсон на затылок. — Прошу великодушно меня простить за столь ранний и неприятный для вас подъем, но вряд ли бы вы стали вызывать меня из Америки, если бы располагали временем на соблюдение политеса.

— Фредерик! — обрадованно всплеснул руками Робертс. — Вы уже здесь, друг мой! Поднимайтесь же ко мне скорей, вы, как никогда, вовремя! И вот еще что мне интересно, мистер… — генерал развернулся в сторону часового, застывшего при появлении командующего, словно ледяная фигура на Рождественской площади.

— О’Брайен, сэр! Рядовой второго батальона легкой пехоты герцога Корнуоллского, О’Брайен, сэр!

— Вот и скажите мне, О’Брайен, — Робертс скривил губы в ехидной усмешке, — вы и впрямь собирались стрелять в резиденции главнокомандующего? Или только хотели напугать нарушителя спокойствия?

— Так точно, сэр! Собирался открыть огонь на поражение, сэр! — солдат, хоть и ощутимо напрягся от ненужного ему внимания руководства, но отвечал четко. — Полевой Устав, сэр, недвусмысленно гласит…

— Достаточно, мистер О’Брайен. Полевой Устав, смею надеяться, я знаю не хуже вас. Коли так, то спасибо за службу, джентльмены. Как приведете Адамса в нормальное положение, возвращайтесь на пост и вечером передайте ротному командиру, что я высказал вам благодарность. Адамс! Мальчик мой! — сэр Робертс почти по-отечески взглянул на помятого адъютанта, понурившего голову. — Вы воистину достойный сын Альбиона и своих родителей и с честью выполнили свой долг. В том, что вы не устояли на ногах, вашей вины нет. Попытка оказать сопротивление нашему гостю изначально была обречена на провал, здесь не справился бы и более крепкий и опытный воин. Так что примите мою благодарность и… — увидев, что входная дверь за часовыми захлопнулась, он несколько изменил тон.

— Хотел бы заметить, юноша, что вы сами спровоцировали сей никому не нужный конфликт. Занимая должность моего адъютанта почти полгода, вы могли бы уже научиться различать, кого я хотел бы видеть в любое время суток и при любых обстоятельствах, а в чьем присутствии нет необходимости. Обдумайте мои слова на досуге, а пока распорядитесь насчет завтрака, наш гость наверняка еще не успел перекусить, а уж я и подавно.

— В свою очередь, я еще раз прошу у вас прощения за доставленные неприятные минуты и выражаю свое восхищение вашей отвагой, — Бёрнхем, желая несколько смягчить впечатление от разноса, вежливо поклонился адъютанту. — Если вас не затруднит, распорядитесь, чтобы кто-нибудь отнес мои вещи в какую-нибудь приличную гостиницу.

— В общем неважные здесь у нас дела, Фредерик, — хмуро обронил Робертс, дождавшись, пока прислуга расставит на столе приборы и покинет кабинет. — Инициатива сейчас у них в руках. Про «черную неделю» ты наверняка из газет уже знаешь: десятого декабря буры всыпали по первое число Гетекру под Стормбергом, на следующий день под Магесфонтейном Жубер надрал задницу Метуэну, но этого им оказалось мало, и уже пятнадцатого Бота разнес Буллера в пух и прах под Коленсо.

Генерал огорченно махнул рукой и, резко поднявшись с кресла, прошелся по комнате, остановился, зачем-то выглянул в окно и продолжил движение:

— Буры держат в осаде Кимберли, Ледисмит, Мафекинг. Их Жубер чувствует себя в Натале так же вольготно, как в своей спальне. И если за Кимберли и Мафекинг я относительно спокоен, ни сэр Родс, ни полковник Баден-Пауэл не сдадут города и продержатся до нашей помощи, то Джордж Стюарт Уайт, командующий войсками и гарнизоном Ледисмита, вызывает у меня опасения. Слишком много ошибок он уже успел наделать. А вокруг него, как вороны над падалью, вьются Де Ветт и Де Ла Рей, хотя, право слово, сэру Уайту и кого-либо одного из них хватило бы за глаза. Да что тут говорить!

Сэр Робертс с опытом, присущим кавалерийским офицерам, ловко наполнил два бокала коньяком. Видимо, вспомнив о нелюбви Бёрнхема к спиртному, он несколько смущенно улыбнулся, отсалютовал собеседнику бокалом и продолжил свою речь.

— Да что тут говорить, друг мой! Не далее как в ноябре прошлого года бурские агенты умудрились убить Перси Скотта — дурбанского коменданта, и не где-нибудь на фронте, а в посреди его же города! А чуть позже буры угнали бронепоезд… Да-да! Ты не ослышался. Если ранее эти дикари с большим или меньшим успехом пытались взорвать наши сухопутные броненосцы, то в этот раз они его просто уг-на-ли! Словно цыгане заблудшую кобылу… И теперь этот бронепоезд курсирует вокруг Ледисмита, чем доставляет немало хлопот гарнизону. Поэтому, Фредерик, хоть вы и нужны, просто необходимы здесь… — Робертс сел в кресло, но тут же встал снова, — ведь мы здесь — как котята! Как слепые котята! Разведка поставлена из рук вон плохо, а офицерский корпус… — старый генерал скрипнул зубами и замолчал. Минутой позже он встряхнул седой головой. — Но пока мы об этом не будем. Фредерик! Мистер Бёрнхем! Мне и империи нужен ваш талант скаута, но в данный момент есть более важные дела. Я поручаю вам собрать отряд из тех людей, коих сочтете пригодными для ваших целей, наделяя вас правом ставить под свои знамена любого, да-да! Именно лю-бо-го верноподданного Британской империи и отправлять в Ледисмит. Основная цель — уничтожить этот злосчастный бронепоезд. После того как миссия увенчается успехом, а я в этом уверен, можете вернуться назад, в Кейптаун. Нам предстоит встреча с Кронье, и вряд ли вы откажете себе в удовольствии встретиться с мистером Родсом. Если же во время выполнения моего поручения вы сможете причинить дополнительный вред проклятым бурам, я… да что я, Ее Величество и вся Империя будут вам признательны. Но основная цель — бронепоезд. Сэр Уайт регулярно шлет мне телеграммы с рассказами о том, насколько этот чадящий утюг портит ему жизнь и что он уповает только на чудо Господне. Еще немного, и я поверю, что это может стать основной причиной потери Ледисмита. Но теперь вы здесь, и в чудесах Всевышнего нет нужды. Теперь о деле. Сколько времени вам потребуется на подготовку отряда?

— Я так думаю, что не меньше десяти дней, — Бёрнхем, о чем-то задумавшись, потер пальцем висок. — Костяк отряда, о котором вы вели речь, я сформировал еще на Аляске, и, по моим расчетам, они должны прибыть в Кейптаун не позднее чем через неделю. Все время до прибытия основной группы я намереваюсь, — Фрэнк осекся, — с вашего позволения, сэр, посвятить поиску новых волонтеров.

— Простите, мистер Бёрнхем, — в свою очередь задумался Робертс. — Волонтеры прибудут через неделю, а уже через три дня после их прибытия вы планируете выдвинуться в путь? А когда вы думаете получать снаряжение?

— Все, что нам может потребоваться, мои люди привезут с собой, — уверенно произнес Фрэнк. — Ну, может быть, за исключением пары-тройки мелочей, которые несложно раздобыть здесь. Они поэтому и задержались.

— Позвольте поинтересоваться, Фредерик, — озадаченно проворчал Робертс. — Откуда у вас такая уверенность, что ваши люди приобретут именно то, что нужно? Не лучше бы было лично проконтролировать сей процесс?

— Смею заверить вас, сэр, те, кто прибудет, — люди бывалые. У них не только шкура дубленая, но и… как бы вам попонятней разъяснить, — Бёрнхем поднял правую руку на уровень глаз генерала и сжал ее в кулак.

Некоторое время Робертс непонимающе смотрел на Бёрнхема, после чего, озаренный некоей мыслью, хмыкнул:

— Можете убрать руку, ваша аллегория о единстве мне вполне понятна. Объяснение было весьма убедительным и… наглядным. Единственная просьба на будущее, впредь, особенно при посторонних, постарайтесь подбирать более… э-э-э… тактичные аргументы.

— Я рад, что мы поняли друг друга, господин генерал, сэр, — улыбнулся Бёрнхем. — Каждый из них своего рода уникум, и нянька им не нужна.

— Очень на это надеюсь, мистер Бёрнхем, — с неким сомнением в голосе произнес Робертс. — Потому как уповать только на милость Божию меня отучили еще в детстве и, учитывая, что мистер Родс характеризовал вас только в превосходной степени, будет излишне указывать, от кого я жду нынче чудес.

— Не хотел бы вас разочаровывать, — развел руками Бёрнхем, — но все же мне кажется, что мистер Родс излишне перехвалил меня. Вот так, с ходу, обещать каких-либо чудес я не могу. Для начала нужно выйти на место и ознакомиться с ситуацией воочию, прежде чем говорить не то что об обещании чуда, а вообще о возможности что-то предпринять.

— Мне этого, конечно, недостаточно, но требовать чего-либо иного в настоящий момент означало бы вынуждать вас давать ничем не обеспеченные обещания, так что действуйте, как сочтете нужным.

 

Глава вторая

6 февраля 1900 года. Кейптаун. Причал № 16

Пароход «Принцесса Александра», по прихоти владельца компании классифицированный как атлантический лайнер, на таковой не походил вовсе, являясь по сути своей банальным трампом, неторопливо бредущим из Нью-Йорка в Индию. Обыкновенный морской трудяга: сорокаметровое железное суденышко, местами покрытое пятнами ржавчины, две изрядно закопченные трубы, две понурые мачты, стеснительно раскинувшие в стороны обнаженные стеньги, уныло взиравшие на тонкую струйку людской очереди, неторопливо сползающей по сходням на берег.

Бёрнхем наблюдал эту картину уже полчаса и понемногу начинал сожалеть, что отказался от боя с опахалом и раскладного стула, предложенных ему услужливым хозяином гостиницы. Если бы не свежий южный ветерок, изредка приносящий облегчающую прохладу, жизнь была бы совсем невыносимой.

— Чиф! Хэй! Чиф! — С борта судна раздался радостный вопль, и над планширом осенним пожаром мелькнула рыжеволосая шевелюра Картрайта. — Вот и мы, чиф! Зови толпу носильщиков, мы сами всю эту груду не перекидаем. Мне Паркера надо на берег нести, Хосту — Митчелла…

— Нажрались?! — рявкнул донельзя раздраженный Бёрнхем. — Ну, с Паркером-то понятно, хотя и он обещал спиртного в рот не брать, а Митчелл-то, Митчелл?

— Да нет, чиф, не пили они ни хрена — укачало…

— Рад отметить, что в вашем воинстве есть люди, достойные внимания, — раздался из-за спины голос Робертса, чье приближение за портовым шумом и суетой осталось незамеченным. — Если этих здоровяков облачить в красные мундиры, они стали бы украшением любого полка, вплоть до королевской гвардии, — генерал одарил благосклонным взглядом Картрайта и Хоста. — Жаль, что не все такие красавцы.

Он мазнул равнодушным взором по нескладной фигуре Митчелла, который, тяжело дыша, сидел на досках причального настила и презрительно скривился, глядя на помятую физиономию Паркера. Техасец, даже трезвый, вызывал впечатление глубокого похмелья.

— Прошу прощения, генерал, сэр, — развернулся в сторону Робертса Бёрнхем, — я не ожидал, что вы прибудете лично.

— Любопытство сгубило не только кошку, — хрипло рассмеялся англичанин. — Да к тому же мне все равно было нужно встречать бригаду Каррингтона и его самого, черт бы его побрал, старого задаваку, вот и решил двух зайцев за раз пришибить.

— Фрэнк, — еле ворочая языком, пробормотал Митчелл, — это что еще за царь горы и какого хрена он тут выступает?

— Ря-до-во-й! — гаркнул Робертс, вмиг растеряв все радушные ноты в голосе. — Как вы обращаетесь к старшим офицерам и почему лежа?!

— Сэр Робертс! Хочу представить моего друга и соратника, — моментально вмешался Бёрнхем. — Майлз Митчелл, отличный боец и надежный товарищ. Майлз, это генерал лорд Робертс-Кабульский, главнокомандующий британскими силами в Африке. И еще хотел бы заметить, сэр, что ни Митчелл, ни остальные мои друзья не вступали в армию Великобритании и присоединились ко мне на добровольных началах.

— У-у-у, сотня чертей и дохлая ведьма в придачу. Вот теперь точно видно, что мы в армии… — скривился Митчелл после реплики Фрэнка. — Прощеньица, стало быть, просим, не знал я, что передо мной цельный генерал стоит. Хотя в Штатах мы и с президентом без всяких политесов поручкаться можем… Это, так сказать, к слову.

— Э-э-э! Обезьяна криворукая! — Паркер, до того момента тихонько наблюдавший за разгрузкой, вдруг взвился, словно сигнальная ракета, разом позабыв про плохое самочувствие. — Какого черта ты ящик кидаешь, словно тушу баранью?! — Пекос, Уилл! А вы куда, на хрен, смотрите?! Эти черномазые мою машинку угробят, до берега не донеся! Пошлите этих безмозглых уродов к дьяволу и принесите ящики сами!

— Да ну, напрягаться еще… — лениво зевнул Хост, — нужна она кому, кроме тебя…

— А сколько монет за нее уплочено! — не смолкал Паркер. — Ежли тебе железа не жалко, вспомни, сколько крови ты мне выпил, пока я вас уговаривал это чудо купить?!

Не желая больше спорить, Хост, потянув следом за собой Картрайта, направился к пароходу и меньше, чем через десяток минут, осторожно, словно хрустальную вазу, опустил перед Паркером массивный деревянный ящик с армейской маркировкой. Картрайт же церемониться не стал и металлический треножник непонятного назначения бухнул на пристань, что говорится, с плеча.

— Фредерик, — Робертс отвлек Бёрнхема, увлеченно наблюдавшего за Паркером, который вынимал из ящика различные предметы в заводской смазке, — поясните мне, что за машину собирает ваш товарищ?

— Прошу прощения, сэр, но я и сам пока не понимаю, что за хре… непонятные железяки Рой перетащил через океан. Но думаю, через несколько минут наше любопытство будет удовлетворено.

— Щас-щас, Фрэнк, — не прекращая лязгать железом, проворчал Паркер. — Еще чуть-чуть, и я покажу тебе и твоему приятелю, — Рой, видя, что генерала явственно передернуло от подобной фамильярности, довольно улыбнулся себе под нос, — что это такое. Даю руку на отсечение, тебе понравится.

Минут через десять он, закончив привинчивать прямоугольную железяку к треноге, развернулся к зрителям, светясь довольнейшей улыбкой.

— Это что еще за уродец? — скривился Робертс, разглядывая собранный Паркером механизм.

— Н-не знаю, сэр, — озадаченным тоном протянул Бёрнхем. — Но сдается мне, это, — он ткнул пальцем в непривычного вида механизм, — стреляет.

— Джентльмены, — Паркер жестом завзятого коммивояжера указал на объект своего труда, — прошу знакомиться! Это не уродец и не хреновина, как может показаться на первый взгляд, а пулемет Кольта-Браунинга, модель девяносто пятого года!

— Пу-ле-е-ме-от? — недоверчиво протянул Робертс. — Позвольте усомниться! На вооружении нашей армии имеются пулеметы системы Максима, но они абсолютно не похожи на это, — генерал, покривившись, ткнул пальцем в неуклюжий на вид агрегат.

— Пулемет, пулемет, — подтверждая слова Паркера, проворчал Хост. — Рой как увидал его на складе у Аркхэма, ну ты его по делу у ранчо Хаддока помнить должен, так уперся, словно мул бестолковый. Пока мы эту дуру купить не согласились, уходить не хотел. Сходили за припасами, называется… Я всегда говорил: дай дураку веревку — он и удавится…

— Правильно, что уходить не хотел. Эти ваши «максимы», поди, раза в три тяжелее будут, — презрительно фыркнул Паркер, оскорбившись, словно пулемет был его личным изобретением. — И неуклюжей раз в пять. У них же лафет, что у твоей пушки! А этот пулемет — воистину чудо. Пару лет назад, когда меня черти в Техас занесли, я своими глазами видел, как десяток рейнджеров с кольтовской машинкой полсотни мексиканских бандитос за пять минут в кровавый фарш перемололи. Коль мы по лесам таскаться будем, эта игрушка, — он ласково, словно гладя верную собаку, провел рукой по стволу, — нам как раз впору придется.

— Так он, наверное, патроны жрет почище, чем дети конфеты на День благодарения, — озабоченно бросил Бёрнхем, нарезая вокруг пулемета круги, словно кот вокруг блюдца со сметаной. — А их к такому пулемету тут черта с два найдешь…

— Ты не боись, чиф, — осклабился Паркер. — Старина Рой, он только с виду на дурня похож, а ежли присмотреться, то и за умника навроде пастора Корна сойдет. Я тех патронов пять тыщ с лихом прикупил, благо они, кроме нас, никому не надобны были, да лент холщовых десяток и коробов три штуки… А чего? Картрайт с Митчеллом вон по пять сотен патронов на ружье взяли, а они куда как реже палят.

— Ты никак всех буров собрался в одиночку положить? — хмыкнул Бёрнхем. — Тогда я хочу тебя огорчить. Их тут самую малость больше, чем у тебя патронов, а про то, что в лихие атаки никого водить не собираюсь, я еще дома говорил. Ну, тут уж делать нечего, купил так купил. Не назад же твой пулемет рождественским подарком отсылать? Нынешнее Рождество уже прошло, а до нового еще дожить нужно…

— Насколько я помню, мистер Бёрнхем, — отстраненно произнес Робертс, — вы планировали отправиться под Ледисмит через три дня после сбора команды. Если планы не изменились, то через три дня второй батальон Королевских Драгун отбывает в Дурбан на «Саутгемптоне», и на его борту найдется место и для вашего… отряда. Ну а от Дурбана добраться до Ледисмита проще, чем от Кейптауна.

— Мы так и поступим, сэр Робертс, — кивнул Бёрнхем. — За прошедшие дни я набрал еще пять человек из местных охотников. Думаю, для выполнения поставленной задачи десяти человек будет достаточно. В крайнем случае, — Фрэнк озорно улыбнулся, — к моим услугам будет весь гарнизон Ледисмита вплоть до его командующего. Правда, я пока не представляю сэра Уайта, ползущего ночью с динамитной шашкой в зубах, но думаю, на месте возможностей для воплощения моих фантазий в жизнь будет предостаточно.

 

Глава третья

15 февраля 1900 года. Дурбан

Солнце клонилось к закату, украшая песочного цвета стены казарм причудливым узором. Часовой, тоскливо парящийся в караульной будке подле ворот, заслышав цокот копыт и скрип колес, неохотно выглянул наружу и, моментально стряхнув сонное оцепенение, резво выскочил на улицу. На козлах первого из двух подъехавших фургонов сидел офицер, и получать лишний нагоняй солдат не хотел. После привычного обмена паролем — отзывом часовой шустро поднял шлагбаум и, дождавшись, пока оба фургона въедут под арку, уже неторопливо побрел в будку. До смены оставался еще час, и шевелиться лишний раз желания не было.

— Подъем, лежебоки! — Спрыгнув с козел на землю, Бёрнхем с удовольствием потянулся. — Резво встаем, шустро закидываем барахло в фургоны, торопливо едим и по холодку выдвигаемся в путь! Встреча с комендантом и последующий визит на склады в компании старшего интенданта прошли достаточно успешно, и Фрэнк находился в приподнятом настроении.

— Эй, Майлз! — окликнул он приятеля через несколько минут наблюдения за погрузкой. — А чего это я ни Картрайта, ни Паркера не вижу?

— Эти уроды, скунса им под нос, — скривился Митчелл, — еще три часа назад упылили вроде как город посмотреть. Туристы, черта немытого им в глотку.

— Не замечал я раньше за ними любви к архитектуре, — удивленно хмыкнул Бёрнхем. — Паркера стакан виски всегда интересовал больше, чем все семь чудес света, вместе взятые, а Уилл, тот пожрать не дурак, но на барокко и прочие ампиры плевать хотел с высокой колокольни…

— Занятно ругаешься, чиф, — уважительно качнул головой Майлз. — Надо будет запомнить. Ты только за ворота отъехать успел, как Паркер ныть начал про свои два стакана пива. До того противно гундел, что я послал его к дьяволу, а Картрайта за ним. Присмотреть, чтоб ежли что, упиться в хлам ему не дал. Но чегой-то их все нет и нет. Я уж дергаться начинаю, как бы не случилось чего…

— Если эти ослы попали в лапы комендатуре, — зло прошипел Бёрнхем, — я их на куски порву! Сначала вытащу, а потом порву! Майлз! Поднимай свою тощую задницу, и пойдем искать этих… — Фрэнк развернулся в сторону ворот и замер на полуслове. Через арку, придерживая за шкирку запинающегося на каждом шагу Паркера, грузно топал Картрайт. Часовой было высунулся из будки с привычной песней о пароле, но, напоровшись вместо ответа на мрачное цыканье Уилла, подкрепленное демонстрацией огромного кулака, забился внутрь, словно побитая собака, и более о себе не напоминал.

— Это кто ж вас так, парни? — удивленно охнул Бёрнхем, разглядывая здоровенный, в пол-лица, синяк Картрайта и более обычного помятую физиономию Паркера, беспрестанно ощупывающего языком десну.

— Русские, — неохотно буркнул Уилл и побрел в сторону лазарета, видимо, за свинцовой примочкой.

— Да ни хрена мы не виноваты, чиф! — Паркер, съежившись под пристальным взглядом Бёрнхема, замахал руками. — Жашли мы, жначит, в один паб, в трех кварталах отшюда, чтоб, жначит, самим тихо-мирно пивка выпить, парням кварту-другую прикупить и вернуться. Там двое рушшких. Моряки, жначит, ш какой-то их торговой коробки, вишки ш утра пораньше наливаютшя… — Паркер завистливо причмокнул и продолжил: — Вроде нормальные парни вшегда были, эти рушшкие, школько раж мы ш ними на Аляшке пивали, а тут, шловно шглажил их кто. Уилл к ним пождороватьшя, как его Айвен в Форт-Андерсоне учил: «Iop tvoua mat», а тот, рушшкий, жначит, ему в рыло. Картрайт так по штойке и штек… Я к ним. А второй меня раж! И тоже в рыло. Вот — боковушку коренную вышиб… — Паркер потешно сморщился, в очередной раз проверяя языком отсутствие зуба. — Я пока в шебя приходил, их уж нет, шловно черти яжыком шлижали. Хожяин, шлюха портовая, вижжит, шловно ему крашнокожие пятки подпаливают, орет, чтоб мы и жа шебя и жа тех рушшких платили. Пока я ш ним, шловно бычок на родео бодалшя, патруль прибежал — черти крашножадые, шоюжнички, маму их так и эдак. Капрал, щенок бежусый, тож давай вопить, мол, или мы монету платим или он нас в кутужку жагребет. Гам штоит, шловно в борделе во время пожара: хожяин вопит, капрал орет, шолдатня жатворами щелкает! Тут, правда, Уилл, очнулся, ну мы вдвоем им и покажали, где башмаки жмут, и что ждоровье, оно первое богатштво будет! Они, поди, и по шию пору там валяютшя!

— В общем, ни сам пива не попил, — недовольным тоном резюмировал Майлз, — ни друзьям не принес. Вот и шли вас, обалдуев, в заграничные турне…

— Ты, дружище, мне жажря шоли на хвошт не сыпь, — ощерился Паркер. — Это я про шебя не подумаю, а про дружей никогда не жабываю. Пиво у того шкряги больше на мочу похоже, вот я потому энту бутыль ш шобой и прихватил! Руку даю на отшечение, ты такого и отродяшь не пивал! — Рой вытянул из-за пазухи двухпинтовую бутыль темно-зеленого стекла и протянул Митчеллу: — Держи, приятель! Это ж «Кур-ву-а-жье», а не шпотыкаловка, что Руфуш шебе и нам на погибель гонит!

— Все! Закончили военные песни, — прервал приятелей Бёрнхем. — Все в сборе, все в порядке, заканчиваем погрузку, быстро жрем и в дорогу. Надо до полуночи хотя бы до Свитуоттера добраться, а коли дорога позволит, даст бог, к утру в Питермарнцбурге будем…

 

Глава четвертая

17 февраля 1900 года. Ледисмит

— Чего-то я не понял ни хрена, чиф, — озадаченно почесал затылок Паркер, удивленно глядя на пустые городские улицы, — мы на войне или как? Ты еще в этом, как его… Кейпатуне, нет, черт, в Кейптауне все уши нам прожужжал, мол, тут драка идет не на жизнь, а на смерть, — Рой привстал на козлах и огляделся по сторонам. — Мы, почитай, семь десятков миль отшагали и хоть бы черта с помелом увидели! Те бородатые с винтовками, с которыми Майлз у брода пострелялся, в счет не идут. Один хрен, никто ни в кого не попал. И тут, почитай, уже битый час едем, а окромя трех сонных тетерь с пулеметом, что возле старой мельницы дремали, никаких вояк и не видели. Где войска, черт возьми? Где война, маму ее так?!

Протяжный вой заставил Паркера прервать свой гневный монолог и, задрав голову в небо, попытаться рассмотреть причину непонятного шума. Мгновением позже он, как, впрочем, и все остальные, бросился на землю, раскрыв рот и зажав уши.

— Вот тебе и война, — отрывисто бросил Бёрнхем, отряхивая с куртки комья земли и рассматривая воняющую дымом и лиддитом воронку. — А вот тебе и войска, — он ткнул пальцем в сторону приближающей группы солдат.

Опровергая утверждение Паркера о тотальной сонливости британской армии, солдаты резво разбежались в стороны и, укрывшись в руинах ближайших домов, звонко защелкали затворами.

— Никому не двигаться! — прозвенел ломкий юношеский голос из окна разрушенного дома. — Кто вы такие, черт возьми, и какого… — хозяин голоса закашлялся, но справился с собой и продолжил, — здесь делаете? Если есть старший, пусть выйдет вперед! И даже не думайте прикоснуться к оружию!

— Я старший! — Фрэнк, определив, где находится укрытие оппонента, сделал два шага вперед, застыл на месте, глядя точно в окно. — Лейтенант Бёрнхем. Прибыл в Ледисмит по личному распоряжению сэра Робертса.

— Надеюсь, документы у вас имеются? — в проеме окна показалась вихрастая голова, увенчанная съезжающим на глаза шлемом. — Если таковых нет, я прикажу своим людям открыть огонь…

— Имеются, — усмехнулся Бёрнхем, услышав нотки неуверенности в голосе юноши, — если соизволите подойти ко мне, я их вам продемонстрирую.

— Да, сэр. Сейчас спущусь, сэр, — обладатель золотистых вихров мотнул головой, в очередной раз сдвинул непослушный шлем на затылок и исчез в глубине здания. Через несколько минут к Бёрнхему подбежал парнишка лет семнадцати в мундире легкой пехоты.

— Корнет Дальмонт, командир третьего взвода второй роты Первой бригады Королевских стрелков, сэр, — вытянулся мальчишка. — Хотелось бы увидеть обещанные вами документы, сэр!

— Лейтенант Бёрнхем, — небрежно козырнул Фрэнк, протягивая корнету свернутые в рулон бумаги. — Пока будете их просматривать, на правах старшего и опытного товарища хотел бы прочитать вам короткую нотацию. Солдат на подходе к месту вы распределили грамотно, но вот за бумагами вышли сами зря. Нужно было направить за ними кого-нибудь из своих подчиненных.

— Но как же, сэр? — растерянно пробормотал корнет. — Вы ведь сами предложили мне выйти? А я, как солдат Британской империи, обязан беспрекословно выполнять приказания старшего по званию…

— И вы сразу и окончательно были уверены, что я это я? — насмешливо прищурился Бёрнхем. — А если бы на моем месте был агент бурской разведки? Вы попали бы в плен или были убиты, а значит, ваши солдаты, оставшись без руководства, стали бы легкой добычей для врага. Надеюсь… — Грохот разрыва в соседнем дворе заглушил слова, и только Бёрнхем намерился повторить, как прозвучал следующий, а еще через минуту снаряды, сыпавшиеся на город с разных сторон, стали рваться один за другим.

Дальмонт, бросив затравленный взгляд на Бёрнхема, вдруг махнул рукой и, сорвавшись с места, понесся в сторону своих солдат. Бёрнхем, радуясь, что разрывы пока еще звучат в стороне и поодаль, рявкнул своим, чтоб прятались, кто где может, и в два прыжка домчался до черневшей неподалеку канавы. Запрыгнув в донельзя кстати подвернувшееся укрытие, он успел удивиться, заслышав срывающийся на крик голосок корнета, разгонявшего своих стрелков по укрытиям. «Силен парень», — успел подумать Фрэнк, до того как на землю пал ужас.

Безостановочный вой снарядов вперемешку с беспрестанным шелестом осыпающейся по стенкам канавы земли и чей-то нескончаемый, дикий, на одной ноте визг вызывали у Бёрнхема глухое раздражение. Осознание, что в данный момент от него ничего не зависит, сводило с ума. Больше всего на свете ему хотелось добраться до какого-нибудь бурского артиллериста и, вцепившись в глотку, душить, душить, душить…

— Д-дьявол, да что же он делает, сопляк?! — прошипел сквозь стиснутые зубы Фрэнк, наблюдая из узкой траншеи, как за спиной Дальмонта, бегущего в его сторону, вскипела земля. Ударная волна толкнула мальчишку в спину, прокатила его по земле, сорвав пробковый шлем и один из узких погончиков.

Бёрнхем начал читать заупокойную, но настырный юнец встал на четвереньки, оглянулся по сторонам абсолютно сумасшедшим взглядом и, так и не поднимаясь на ноги, споро засеменил к его укрытию. Через несколько мгновений он скатился на дно и, вжавшись в мягкую стенку, беззвучно зашевелил губами, быстро и мелко крестясь.

«Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на которого я уповаю!» — донеслось до Фрэнка в короткую паузу между двумя разрывами. Американец попытался улыбнуться и сказать что-нибудь ободряющее, но все было тщетно. Снаряд, разнесший в пыль стену соседнего дома, заглушил слова и временно лишил слуха, словно забив уши ватой. Бёрнхем долго тряс головой, но слух вернулся так же неожиданно, как и пропал.

— «Восстань, Господи! Спаси меня, Боже мой! Ты разишь всех врагов моих, зубы грешников Ты крушишь! От Господа — избавление нам…» — орал Дальмонт, словно пытался докричаться до Спасителя. — «От Господа — избавление нам, и народу Твоему — благословение Твое!»

— И часто у вас такое веселье? — спросил Фрэнк почти через час, когда канонада стала понемногу стихать.

— Каждый день, сэр, — тоскливо махнул рукой Дальмонт. — Раньше буры обстреливали только наши позиции, но после того, как они умудрились угнать бронепоезд, — корнет уныло вздохнул, глядя куда-то вдаль, — теперь кидают бомбы куда захотят.

— Тогда у меня осталось два вопроса: почему вы чуть ли не первые военнослужащие, которых мы встретили в городе и его округе, и как добраться до резиденции генерала Уайта?

— Вы несколько ошиблись, сэр, — усмехнулся Дальмонт чуть ли не впервые с начала разговора. — Вы в предместьях, а сам Ледисмит начнется только через полмили. Вам нужно сначала проехать через пригород, потом миновать траншеи бригады капитана Ламбтона, и только после начнется Ледисмит. Резиденция же генерала Уайта прямо посреди города. Вот только не уверен, что вам там будут очень уж рады, — взглянув на перекошенное в немом вопросе лицо Бёрнхема, пояснил: — Вчера пришла телеграмма о том, что пятнадцатого февраля генерал Френч снял осаду с Кимберли. И те старшие офицеры, коих я видел вечером, были… э-э-э… сильно навеселе.

— Потери есть? — бросил Бёрнхем, подойдя к усиленно трясущему головой Паркеру. — Кого, куда, надежда есть?

— А?! Чего?! Чиф, да ты скажи, чё хотел-то, чего шепчешь?!

— Не трогай его пока, Фрэнк, — Майлз, сломав уже третью спичку в бесполезной попытке прикурить, зло фыркнул и спрятал сигару в карман. — Один черт, он ни хрена не слышит. Потерь нет. Были два ухаря — Спитхед и тот чернявый, Кармайкл, что ли, из тех, кого ты в Кейптауне вербанул, вот те пытались рвануть куда глаза глядят…

— Ну и?..

— А ни хрена. Я одному в рыло сунул, Рой второму башкой в переносицу въехал. К завтрему очухаются.

— А у вас как дела обстоят? — Бёрнхем обернулся к Дальмонту, закончившему разговор с седоусым, бритым наголо сержантом. — Если есть раненые, мы могли бы отвезти их в Ледисмит…

— Раненых, слава Всевышнему, нет, — эхом отозвался корнет. — А вот троим, кто во-он в том доме прятался, уже ничем не поможешь.

— Скажите своим, пусть во второй фургон погрузят. Они заслужили честь быть похороненными по-человечески, хоть и в чужой земле…

* * *

— Хоть я и не очень люблю этих «томми», — выглянул из недр фургона Картрайт, когда здание госпиталя скрылось из виду, — но жаль мне их. Паршивая смерть парням выпала. Тупая и страшная.

— Смерть — она вообще никогда красивой не бывает, — философски заметил Бёрнхем. — Вряд ли тот, кто загнулся от порции свинца в грудь, умер более счастливым, чем те бедолаги, что погибли от снаряда…

— Не скажи, чиф, — не сдавался Уилл, потирая немаленькую шишку, приобретенную им во время артналета. — Все ж когда с человеком стреляешься, шансов уцелеть поболее будет. Там, ежли чего куда прилетело, — зашипел он от боли, когда фургон подпрыгнул на ухабе, — ты сам виноват. А тут сидишь и ждешь, когда громадная дура с неба свалится и пришибет тебя к черту…

Фрэнк, намереваясь ответить, оглянулся на Уилла и чуть не заржал: добавленная в придачу к уже пожелтевшему синяку, полученному в Дурбане, шишка делала Картрайта похожим на однорогого демона, крайне удрученного соседством с распятием.

— Не! Вы поглядите, парни, че творят! — возмущенно заорал Паркер, тыча корявым пальцем вправо от фургона. — Совсем совести у людей не осталось!

Бросив короткий взгляд через плечо Роя, Бёрнхем недоуменно пожал плечами: чуть поодаль от обочины трое мужчин в жилетках и канотье спокойно, словно война бушевала на другом конце земного шара, беседовали о чем-то своем.

— Не-е-ет! Ты посмотри, Майлз, — продолжал надрываться Паркер, — они еще и цену обозначили, да какую! Два шиллинга семь пенсов за постой! Это ежели на доллары перевести, почти что пять зеленых спинок получается! Да за такую цену в Техасе Джо Скунса на шесте прокатили, а тут?!

Бёрнхем, недоумевая, приподнялся на козлах и увидел, что же так возмутило техасца: немного в стороне от чинно беседующей троицы над землей возвышалась покатая крыша блиндажа, увенчанного вывеской из трех грубых досок: «SHRAPNEL HOTEL», плата за постой два шиллинга семь пенсов, кофе — один шиллинг и дальнейший прейскурант с перечнем услуг.

— Ну и чего ты так орешь? — меланхолично произнес Митчелл, высунувшись наружу. — Тут тебе не Техас, и джентльмены в своем праве. Не нравится цена, возьми медный тазик и во время обстрела им прикрывайся, коль денег жалко.

— Да хрен с ними, с деньгами, — зло сплюнул Паркер. — Эту хреновину люди для защиты, слышишь меня? Для за-щи-ты делали, а с них теперь деньгу требуют?! Дай волю этим лавочникам, они и в аду угольки с наваром продавать будут! Таких уродов надо не на шесте катать, а веревку покрепче, петлю на шею и на сук! И вся недолга!

— Заканчивай орать, Рой, — одернул поборника справедливости Бёрнхем. — Если я правильно понял Дальмонта, мы приехали. Я к сэру Уайту, а остальным ждать меня на месте. Никому не расходиться.

— Эй! Служивый! — окликнул он часового, небрежного опершегося на ствол винтовки. — Я — лейтенант Бёрнхем! Вызови дежурного офицера!

— Есть, сэр! Щас сделаю, сэр! — солдат закинул винтовку на плечо и преспокойно направился внутрь дома.

— Дис-цип-ли-и-нка, — ошарашенно протянул Митчелл, глядя вслед оставившему пост часовому. — Теперь понятно, почему буры бриттов бьют, где ни встретят. У них анархии меньше…

— Ага! — поддакнул Паркер. — Вот у нас бы в Пятой Кавалерии сержант Баренс такого военного давно б с дерьмом сожрал…

— Ладно. Похоже, возвращения этого… героя можно ждать до второго пришествия, — огорченно сплюнул Бёрнхем после десятиминутного ожидания. — Пойду сам, без доклада с сэром Уайтом поболтаю. Мне не привыкать без соблюдения формальностей с генералами общаться…

Дежурного офицера он нашел на втором этаже резиденции и, бесцеремонно оторвав последнего от чтения нудной нотации незадачливому часовому, помахал перед носом у недовольного таким поворотом британца предписанием лорда Робертса. Слегка полноватый англичанин был на целую голову выше, что не помешало Фрэнку взглянуть на него сверху вниз и почти вежливо попросить сообщить о своем визите. Капитан, одарив Бёрнхема взглядом, полным ледяного презрения, нехотя, через губу, довел до сведения американца, что попусту бить ноги ради какого-то лейтенантишки он не собирается, и ежели Бёрнхем так желает лично встретиться с командующим, то пусть соизволит добраться до канцелярии и убедить секретаря записать его на прием. И когда через неделю Бёрнхем вернется в резиденцию, то он, если ему вдруг опять выпадет такая неприятность, как дежурство, так и быть, сообщит командующему о назойливом посетителе. Фрэнк, подумав, что если бы на его месте был Паркер, то он бы уже минут пять, как вытирал сапоги о мундир наглого хлыща, не озаботившись вытряхиванием владельца из оного, ограничился коротким ударом под дых. Аккуратно потянув за ухо, он помог задыхающемуся капитану подняться с пола и, ткнув тому в нос фрагмент распоряжения, со словами: «…имеет право привлекать для своих нужд любого…», вежливо поинтересовался, не желает ли господин капитан составить компанию его команде в увеселительной прогулке в тыл к бурам? Не дожидаясь, пока побелевший от подобной перспективы офицер ответит что-либо вразумительное, Бёрнхем ласково подтолкнул его в направлении дверей генеральского кабинета. Умение правильно подобрать аргументы не подвело его и в этот раз, и буквально через пару минут он наконец-то добрался до цели своего визита.

— Присаживайтесь, мистер Бёрнхем, — качнул лысеющей головой Уайт. — Я ждал вас. Лорд Робертс предупредил меня о вашем появлении телеграммой, и, надеюсь, вы в ближайшее время сможете снять с моих плеч груз хотя бы части проблем, избавив гарнизон от этой чадящей напасти.

— Я хотел бы узнать побольше об обстановке в городе и его окрестностях, — произнес Фрэнк, усаживаясь в глубокое кресло, — если это возможно.

— Ситуация, — недовольно фыркнул генерал, — почти что критическая. У меня под рукой всего шесть тысяч солдат и сорок два орудия, растянутых на двадцать пять миль, и с каждым днем людей становится все меньше и меньше! Еще в середине октября их было почти двенадцать тысяч, но в той злополучной бойне восемнадцатого октября мы потеряли не меньше полутора тысяч человек. Двадцать первого мы пытались пробиться на Веенен, но уйти смогли только три тысячи. Чтоб вы знали, Ледисмит окружен двумя рядами высот, состоящих из отдельных холмов, внешнюю цепь коих (а многие из них до шестисот футов высотой) занимают буры. Общая протяженность линии блокады составляет сорок-пятьдесят миль. Все лучшие позиции в руках войск Жубера. И Ломбардскоп, и Изимбулвана, и Мидл-хилл на пару с Блэк-хилл, и Пепворт-хилл. А в ноябре они смогли угнать «Наталь» — тот самый клятый бронепоезд. И представьте, сэр, они нагло вышли на наши позиции, запудрили мозги Дальмонту, — Уайт скривился, — есть тут у меня такой недоофицер, — и преспокойно уехали к себе! А теперь эти негодяи заменили малокалиберную скорострелку Гочкиса на трехдюймовку, воткнули еще одно такое же орудие в первый вагон, притащили откуда-то платформу, которую прицепили к основному составу, установили на ней еще две двухдюймовки и радуются! Этот монстр катается вокруг города и палит, куда ему вздумается, и противопоставить ему я ничего не могу!

— Скорее всего, эта операция планировалась бурами давно, — задумчиво произнес Бёрнхем. — Недаром ведь люди Жубера не разобрали железнодорожные пути после того, как замкнули кольцо осады. Да! А почему бы вашим людям не проделать эту работу теперь? — спросил он, озаренный внезапной мыслью. — Или хотя бы взорвать их.

— Разобрать или взорвать пути? — скептически поморщился Уайт. — Не выйдет, сударь. Мы пробовали и то, и это. По моему приказу было взорвано полотно неподалеку от Ломбардскопа, это единственное место, где железная дорога идет через позиции буров, успешный взрыв был оплачен жизнями трех десятков нижних чинов и пяти офицеров, а через день буры восстановили полотно и вновь устроили бомбардировку. Мы попытались разобрать железную дорогу вдоль берега Тугела, но местность контролируется головорезами Де Ла Рея, и прежде чем удалось выбить пару костылей, десяток солдат отправились на тот свет. А мы даже не видели стрелков! Еще умные советы будут? Если нет, то идите и разнесите эту коптильню на колесах к чертям. И чем скорее вы это проделаете, тем лучше.

— Я для этого и прибыл, сэр, — слегка склонил голову Бёрнхем. — Приказ лорда Робертса был идентичен вашему пожеланию.

— Я рад, что главнокомандующий одного со мною мнения, — удовлетворенно кивнул лысиной Уайт. — Когда вы планируете начать операцию и что вам для этого необходимо?

— Точный список необходимого снаряжения я предоставлю вам несколькими днями позже, — начал было Бёрнхем.

— Несколькими днями! — взъярился Уайт. — А чем, черт побери, вы думаете заниматься эти проклятые дни, пока буры будут кидать бомбы на мой город?!

— Разведкой, сэр, — хладнокровно произнес Фрэнк. — Если мы хотим добиться успеха, а не отважно сложить головы в бесплодной попытке навредить бурам, мы должны все хорошенько разузнать. И когда я буду знать, что, где и как, я приду к вам вновь.

— Вынужден попросить у вас прощения за свой гнев, мистер Бёрнхем, — произнес генерал, впрочем, без особого раскаяния. — Если в данный момент я не могу ничем помочь, то не смею больше задерживать. Передайте дежурному офицеру, что я распорядился расквартировать ваших людей на позициях Первой Бригады Королевских стрелков и поставить на довольствие. Только не рассчитывайте на очень уж обильную трапезу. В городе урезаны продовольственные пайки всем, включая меня.

— С вашего позволения, сэр, я хотел бы привлечь в помощь к своей команде взвод корнета Дальмонта.

— А вы не боитесь, что сей вздорный юнец испортит вам все шоу?

— Я встречался с ним по дороге к вам и смею думать, что из него может выйти толковый офицер. Разумеется, со временем и при надлежащем присмотре.

— Если вам так понравился этот остолоп, забирайте. Я отдам соответствующее распоряжение. А теперь — прощайте до того времени, пока вы не будете готовы избавить меня… нас, от этого исчадия ада.

Понимая, что разговор окончен, Фрэнк кивнул, обозначая поклон, и вышел на улицу.

* * *

— Рад видеть вас живым и относительно здоровым, корнет, — поприветствовал юношу Бёрнхем, когда тот поздним вечером с трудом ввалился в свою палатку. — Я тут немного похозяйничал в ваше отсутствие, но надеюсь, вы не будете в обиде. — Фрэнк повел рукой в направлении заваленного различной снедью стола. — Кстати, а как вас зовут по имени? Меня — Фредерик Рассел, друзья могут называть меня Фрэнком.

— Генри, сэр, — растерянно произнес англичанин. — Генри Фостер Дальмонт, сэр. — И, несколько оправившись от удивления, добавил: — Вы теперь будете воевать вместе с нами, сэр?

— Вопрос поставлен несколько неверно, — усмехнулся Бёрнхем. — Не я с вами, а вы со мной. Сэр Уайт отдал весь ваш взвод мне на растерзание. Так что с завтрашнего утра вам предстоит попасть в ад, по сравнению с которым войнушка с бурами покажется вам забавным приключением. Но это будет завтра, а пока — прошу к столу.

— Прошу прощения, сэр… то есть Фрэнк, — явственно сглотнул слюну Дальмонт, — но с вашего… твоего позволения я бы отнес большую часть этого богатства, — корнет указал на банки с консервами, — своим людям. Нас и раньше кормежкой не сильно баловали, а последние две недели мы новые дырки в поясах чуть не каждый день вертим, сэр. Люди недоедают, а ваш подарок был бы неплохим подспорьем…

Дожидаясь, пока Дальтон распределит «манну небесную» среди своих солдат, Бёрнхем от скуки взял с узкой самодельной койки томик в потрепанном кожаном переплете. Он приготовился прочитать один из тех псалмов, что Дальмонт шептал под обстрелом, но, к его удивлению, на белых плотных листах виднелся не текст библейских откровений или какого-нибудь романа на худой конец, а невзрачные клочки бумаги, аккуратно наклеенные на плотный картон.

— Знаете, Генри, — сказал Бёрнхем, глядя, как мальчишка жадно, но в то же время аккуратно поглощает пищу, — я тут еще немного посвоевольничал, и наткнулся на такую вот вещичку, — он положил на стол удивившую его находку, — мне кажется, что это марки… Но если я прав, то их ведь нужно на конверты клеить, а вы собираете… Или у вас настолько обширная аудитория, что марки для писем нужно запасать впрок?

Дальтон, прекратив жевать, на минуту задумался и, тряхнув головой, ответил вопросом на вопрос:

— Сэр… простите, все никак не могу привыкнуть, Фрэнк, что вы сделаете, если найдете бумажник, набитый ассигнациями?

— Отдам владельцу, конечно, — пожал плечами Бёрнхем, потом, поколебавшись, добавил: — Вот только искать его буду не очень долго и усердно.

— Так вот книжица, которую вы держите в руках, равноценна такому бумажнику. Здесь только часть моей коллекции, самая, признаюсь, ценная. Эти, как выражаются многие, клочки бумаги, испачканные почтмейстерами, никогда не падают в цене. С каждым годом они становятся дороже и дороже, потому что их мало и становится меньше. Обратите внимание на этот экземпляр. Это знаменитый «Голубой Маврикий», в мире их осталось не больше пяти десятков. Ведь только из-за того, что гравер ошибся, почти весь тираж был уничтожен. А оставшиеся экземпляры многократно выросли в цене. Или этот… — Дальмонт любовно погладил картинку, — это александрийская почтмейстерская марка, так называемый Голубой мальчик. Впрочем, Фрэнк, это интересно только коллекционерам. Могу только повторить — подобная коллекция помимо всего прочего неплохое вложение капитала.

Потрясенный новой для себя гранью человеческой глупости, Бёрнхем торжественно произнес:

— Корнет Дальтон! Слушайте мой приказ! Никогда, я повторяю, никогда, не рассказывайте о почтовых марках моим подчиненным, особенно Паркеру! В Техасе и так почта через раз до адресата доходит, а если об истинной стоимости искусства узнают мои обалдуи, люди перестанут получать письма вовсе. Ограбления почтовых дилижансов в Америке проблема, близкая к общенациональной катастрофе, так что убережем малых сих от искуса…

Озадаченный Дальтон пожал плечами и после некоторой паузы кивнул:

— Хорошо, Фрэнк. — После чего еще раз покосился на Бёрнхема и на всякий случай убрал кляссер подальше.

 

Глава пятая

— Могло быть и хуже, — Бёрнхем дважды прошелся вдоль строя вытянувшихся напротив палаток солдат и обернулся к Митчеллу и Паркеру, сдавленно хмыкающим в сторонке. — Я беру с собой Картрайта, Хоста и… пожалуй что, — Фрэнк скользнул взглядом по группе волонтеров, куривших поодаль, — Сварта. Сварт! — позвал он мужчину лет сорока пиратской наружности. — Ты эти места знаешь?

— Не то чтобы очень, охотился пару раз, — пожал плечами «пират», затягиваясь внушительной самокруткой. — Но куда надо — проведу. Не заблудимся.

— Значит так, джентльмены! — Фрэнк вновь развернулся к строю солдат: — У меня для вас есть новость. Сегодня, а скорее всего и завтра вы на позиции не пойдете, — он переждал сдавленный радостный вздох, прокатившийся вдоль строя, и продолжил: — Но на вашем месте я бы не спешил радоваться, потому что я отбываю… по делам и оставляю вас на попечение этих славных малых, — Бёрнхем кивнул на Паркера и Митчелла. — Любить и жаловать не прошу, потому как это бесполезно, но удачи вам пожелаю.

Тихий, удивленный ропот пробежал вдоль строя и тут же стих, сменившись тридцатью парами выжидательных взглядов, буравивших фигуры американцев.

— Рой! — окликнул друга Бёрнхем, аккуратно укладывая на землю свой оружейный пояс. — Присмотри тут за моим, — заметив, что к его поясу добавилось оружие Картрайта, Хоста и Сварта, поправился, — нашим добром. Мы прогуляемся… неподалеку. Рассчитываю, что к вечеру вернемся, — и, повернувшись к строю спиной, не спеша направился в сторону холмов.

— Фрэнк, — взмахнул рукой Дальмонт, — то есть, прошу прощения, господин лейтенант, сэр! Вы ведь идете на разведку? — дождавшись утвердительного кивка Бёрнхема, юноша высказал мучивший его вопрос. — Но почему тогда вы оставили здесь все свое оружие, сэр?

— Ну почему ж все? — улыбнулся Бёрнхем, демонстрируя корнету остро заточенный клинок «Боуи». — Кое-что я себе оставил. А почему… — Фрэнк немного помолчал, но все же ответил: — Знаете, Генри, есть у человека такая особенность: когда у него при себе серьезная пушка с большим стволом, то ему начинает казаться, что он подобен Богу. Вооруженный до зубов субъект не так внимательно смотрит по сторонам, что в конце концов может закончиться… печально. А когда же у человека нет ничего, кроме рук, ног и само собой головы, и рассчитывать не на кого и не на что, то на затылке появляется дополнительная пара глаз. Я от подобных болезней избавился уже давно, но все же предпочитаю лишний раз не рисковать. Тем более что мы идем только посмотреть местность. Так сказать, набросать картинку щедрыми мазками.

— А звери?! Ведь там, куда вы идете, могут быть дикие звери!

— Побойтесь бога, корнет! Какие звери будут жить в зоне боевых действий? А если нам и попадется какой-нибудь контуженный лев, Хост и Картрайт порвут его на куски голыми руками.

* * *

— Ну что, недоноски?! — презрительно ощерившись, Майлз упер руки в бока. — Будем знакомиться. Я — капрал Седьмой Кавалерии Митчелл, на ближайшие несколько дней ваш самый жуткий кошмар. После сержанта Паркера, конечно.

— А не маловат ты для кошмара? — не менее презрительно скривил губы здоровяк из второй шеренги. — Мы тут и не таких удальцов обламывали…

— Фамилия, храбрец?! — рявкнул Митчелл, окидывая оценивающим взглядом говоруна. — Выйти из строя!

Англичанин прищурился, смачно сплюнул на землю, после чего под одобрительный шепоток сослуживцев вразвалочку вышел вперед и встал перед американцем:

— Рядовой третьего взвода второй роты Первой Бригады Королевских стрелков Чизхейм.

— Ты забыл добавить «сэр», рядовой, — зло усмехнулся Митчелл, одновременно нанеся резкий удар окованным носком тяжелого ботинка по голени оппонента.

Дальнейшего не смог рассмотреть никто, и только двое, самых глазастых во взводе, утверждали потом, что успели заметить, как гигант, заваливаясь на землю, на полпути повстречался подбородком с коленом капрала.

— Еще недоверчивые имеются? — Паркер, задорно улыбаясь, встал сбоку от Митчелла, полировавшего свои ботинки полой мундира так и не поднявшегося с земли солдата. — Нет? Ну, я почему-то так и думал. Фрэ… господин лейтенант просил меня присмотреть за его имуществом, а так как я буду занят вами, то не смогу уделить его вещам должного внимания. Чтобы ничего не пропало, мы назначим часового… — Рой замолчал, внимательно вглядываясь в солдатские лица. — А так как мы все здесь добрые христиане, то часовым мы назначим того, кто устанет больше всех! Чтобы понять, кто устанет, сейчас вы все, и вы, сэр, в том числе, — Паркер ткнул в Дальмонта, — пробежите… Два… Три… Пять… — Рой, загибая корявые пальцы, оглянулся по сторонам, — семь кругов от этой палатки до во-о-он того расщепленного дерева. А чтоб показать мне, насколько хороши королевские стрелки, бежать придется в полной выкладке…

— Отлично, джентльмены, отлично! — зааплодировал Паркер, глядя на запаленно дышащую толпу солдат. — Можно даже сказать — великолепно! И видит бог, я бы так и сказал… если бы был буром. По такой мишени, как вы, промазать практически не-воз-мож-но! Беременные мулы, и те быстрей копыта переставляют! Майлз! — Рой мотнул головой в направлении отставшего от общей группы солдата. — Этот джентльмен очень устал, помоги ему, пусть отдохнет.

Те из англичан, кто еще мог хоть как-то шевелиться, проводили Митчелла и его подопечного завистливыми взглядами: американец стянул со спины запыхавшегося солдата ранец, вырвал из рук винтовку и, почти взвалив его на себя, потащил британца куда-то в сторону. Но уже через минуту завистники облегченно вздыхали про себя, радостно переводя дух: Митчелл вытащил солдата на пятачок между палатками, на самый солнцепек, с явной натугой вытянул откуда-то тяжелый даже на вид ранец и, с усилием взгромоздив его на спину бедняги, жестким пинком заставил того выпрямиться. Добившись желаемого результата, Митчелл всучил солдату винтовку и снисходительно похлопал по плечу:

— Хорошего отдыха, сэ-э-эр, — язвительно улыбнувшись, Майлз снял с пояса фляжку, неторопливо прополоскал рот и, сплюнув жидкость под ноги британцу, неторопливо побрел к Паркеру.

— Ста-а-а-на-вись! Р-р-рвнясь, смирна! — рыкнул Рой на подровнявшийся строй. — Как я убедился, бегать вы не можете, но надеюсь, хотя бы стрелять умеете?! — Американец с сомнением шевельнул скулами и повернулся к корнету: — Где тут у вас учебное стрельбище… сэр?

— Там же, где и боевое, — тяжело переводя дух, сплюнул тягучую вязкую слюну Дальмонт. — На позициях… сэ-э-эр. — Видя, как озадаченно вытянулось лицо Паркера, юноша едва заметно усмехнулся и продолжил: — Но если вас интересует место, где господа офицеры тренируются в стрельбе, то оно возле старых конюшен.

— Замечательно! — расцвел Паркер. — Взво-о-од! Ря-я-яды вздвой! В направлении старых конюшен, левое плечо вперед, бего-о-м марш!

* * *

— Знаете, вы были правы, Фрэнк, я вспоминаю о войне, как о забаве, — Дальтон, заметив входящего в палатку Бёрнхема, попытался приподняться на койке, но не смог и со стоном повалился назад, — вы не поверите, но сегодня первый раз в жизни я радовался обстрелу буров и молился, чтобы он не прекращался подольше. Эти ваши… — юноша скрипнул зубами, но от крепких выражений воздержался, — инструкторы, загоняли всех! Мы не занимались только тогда, пока буры долбили по городу из пушек… Хотя нельзя не заметить, что умеют они многое. Шоу, которое устроил на стрельбище этот… Митчелл, я не забуду до конца дней своих. Стрелять с двух рук на бегу, в прыжке, перекате и попадать при этом в цель… Нет, я никогда не смогу научиться ничему подобному. Скажу больше, я не уверен, что вообще завтра смогу пошевелиться…

— Сможете, Генри, сможете, — утвердительно прикрыл глаза Бёрнхем, — и пошевелиться сможете, и всему остальному научитесь. С ребятами сложно, не спорю, но они научат вас выживать, а если будет время и возможность, то и побеждать. Знаете, Генри, вы тоже оказались правы, — Фрэнк, вспомнив об утреннем разговоре, весело фыркнул: — Там, где мы гуляли, звери все-таки встречаются. Иногда. Сварт добыл антилопу, и сейчас ее готовят на кухне. Так что у ваших людей будет замечательный ужин…

— Но черт возьми, — от удивления Дальмонт подскочил на койке, — как вы смогли ее добыть? Ведь у вас с собой не было оружия?

— Палкой, — флегматично обронил Бёрнхем. — Привязываешь к ней нож, и ей-же-ей, не хуже копья получается… Но вас такие мелочи волновать не должны. Сейчас мы поужинаем и будем думать, что нам делать дальше.

— Рад видеть всех в добром здравии, джентльмены, — Бёрнхем обвел внимательным взглядом друзей, собравшихся в его палатке после ужина. — Рой! Надеюсь, ты не геройствовал напрасно под обстрелом?

— Я — нет, а вот наш тихоня… — Паркер покосился на Митчелла. — Стоило бурам кинуть пару болванок, бросился часового вытаскивать и таки вытащил! Как он бежал… как бежал! Так шустро старина Майлз не носился даже тогда, когда мы от апачей удирали…

— Скажу тебе больше, Рой, — хмыкнул Митчелл, — я так стрекача не задавал, даже когда старый Ханс Хофмайер меня на сеновале со своей дочкой застукал. Но бегал я не зря, парень оказался что надо. Признаться, после того малахольного, что генеральскую резиденцию караулил, я думал, здесь все такие раздолбаи. Но нет! Бомбы рвутся, осколки свистят, а этот, как его… Эддингтон стоит, бледный, что твоя смерть, молитвы шепчет, трясется, но с поста не уходит…

— А твое оружие, чиф, — заржал Паркер, — оно заговоренное, что ли? Я после обстрела все добро подобрал, так у свартовской пукалки ложа в щепки, у Уилла — ремень осколками порезало, а на твоем хоть бы царапина!

— Над веселыми историями мы посмеемся позже, — махнул рукой Бёрнхем, — а сейчас предлагаю обсудить результаты нашей дневной прогулки.

Смех и разноголосые подначки моментально стихли. Люди, забыв, что еще мгновение назад смеялись, плотно обступили стол и склонились над полевой картой.

— Место, где прячется на ночь наш железный дракон, мы нашли, — Бёрнхем ткнул пальцем в карту. — Во-о-от здесь, как раз в лощине между Блэк-хилл и Пепворт-хилл. Буры соорудили там угольный бункер и даже маленькую водокачку…

— Водокачка там уже лет десять стоит, — буркнул Сварт, но под выразительным взглядом Бёрнхема быстро заткнулся.

— Была она там или нет, в данный момент меня интересует меньше всего. Позиции секретов и дневные посты я худо-бедно срисовал, но нужно еще выяснить, что там творится по ночам. Пекос, — Фрэнк посмотрел на Хоста. — Ты чем меня порадуешь?

— Я не уверен, что это радостные новости, Фрэнк, — почесал затылок здоровяк. — Я облазил оба холма вдоль и поперек. Надо сказать, что буров трудно назвать тупицами, и за Пепворт-хилл, и за его черным собратомони разместили по премиленькой такой пушке, и каждая из них калибром как бы не в шесть дюймов. Вокруг тех пушек человек по двадцать вьется. Кто снаряды подтаскивает, там здоровенные штабеля выложены, кто огонь корректирует, кто ни хрена не делает, но народа — до черта. А чуть поодаль, трети мили не будет, стоит лагерь, но про него Уилл расскажет, он там резвился.

— Уилл?

— Угу. Был я там, чиф, — потянулся Картрайт, — в том лагере. Паршивое место. То есть для нас оно паршивое, а для буров вовсе даже хорошее. Народу не сказать чтобы много, но нам за глаза хватит. Я пока там полдня валялся, сотни две насчитал. Есть у них десятка полтора лошадок, два пулемета, эти… как их… Максим-Генри, во! Зачем они там — ума не приложу. И самое хреновое, что до стоянки, где поезд тот стоит, они минут за пять добежать смогут. Если не торопясь — за семь.

— Да на самом поезде два десятка стрелков, да расчеты к пушкам, да паровозная команда, — дополнил Бёрнхем и посмотрел на друзей. — Если судить на первый взгляд, картина глаз не радует, но и особых препятствий для подрыва поезда я не вижу. Сварт! Твои ребята владеют высоким искусством резьбы по горлу?

— И не только, — хмыкнул старый траппер, раскуривая очередную самокрутку. — Не боись, чиф, только свистни — мигом всем горло распишем.

— А потом я эту коробку рвану, — мечтательным тоном произнес Митчелл, почти радостно улыбаясь…

— Нет, Майлз, рвать «эту коробку» мы не будем, — прищурился Бёрнхем, выжидательно поглядывая на команду.

— Как не будем? Эй, чиф, ты так не шути. А какого, спрашивается, мы там весь день брюхо протирали? — посыпались возмущенные вопросы со всех сторон.

— Тиха-а-а! — пристукнул ладонью по столу Бёрнхем. — Рвать бронепоезд мы не будем! Мы его… угоним, — глядя на тотальное удивление, поразившее всех вокруг, Фрэнк невольно рассмеялся. — Да-да, друзья мои, угоним. Буры смогли провернуть такую шутку с нашими союзниками, а мы чем хуже?

— И я не буду ничего взрывать? — тоном обиженного школьника промямлил Митчелл. — Совсем-совсем ничего?..

— Хреновая затея, чиф, — прокашлялся Паркер. — Мы еще до конца лощины доехать не успеем, как буры из своих шести дюймов нас по местной прерии размажут. А мы им в ответ только пальцем погрозить сможем. Как я по карте вижу, их орудия на закрытых позициях стоят, да и не умеет из нас никто из пушек палить…

— А вот артиллерией мы попросим заняться Митчелла, — улыбнулся Бёрнхем. — Неужто он не сможет каждой гаубице в ствол по динамитной шашке воткнуть? Сварт и его приятели обеспечат быстрый и бесшумный уход в небеса поездной команде. Я, Картрайт и Хост присмотрим за тем, чтобы Майлзу никто не помешал. Генри спроворит машинистов и артиллерийский расчет… Корнет, среди ваших знакомцев сыщутся артиллеристы? Паркер…

— Один хрен, дерьмовая затея, чиф, — откашлялся Сварт. — Я днем тоже не в носу ковырялся. Там, — он ткнул пальцем в карту, — еще одна стоянка есть, а на ней Ван Мейер со своими головорезами отдыхает.

— Это кто? — вопросительно приподнял бровь Бёрнхем.

— Развеселый такой малый, — буркнул Сварт. — Он еще в октябре прошлого году англичанам, — Сварт покосился на корнета, — уж простите, мистер, так врезал!.. Взял с собой двух братьев, два десятка охотников и за полчаса оставил от королевского эскадрона, а там их, почитай, сотня будет, только трупы. А сейчас у него под рукой полторы сотни таких умельцев. А теперь смотри, чиф. Допустим, рванет Митчелл пушки, одной бедой меньше. И пусть он даже шнур на три минуты горения отмотает, один черт, пока ты с Майлзом до поезда добежишь, заряды рванут, и Ван Мейер те взрывы услышит. А он не дурак, вмиг поймет, чё почем. Пока на паровозе пары разводить будут, та орава из лагеря набежит. И пусть мы от нее отобьемся, пока мы будем скорость набирать, Ван Мейер уже до края лощины доскачет, а он, поверь мне, туда первым делом рванет, потому как понимает, сволочь, что ехать нам больше некуда, и выход закупорит! А как Ван Мейер путь рванет, все! Пожалте бриться, сударь! Так что взрываем чертов поезд и назад несемся во весь опор, генералы, они не дурней тебя, Фрэнк, будут. Знают, что говорят.

Выслушав тираду приятеля, Бёрнхем задумался. Склонившись над картой, долго водил пальцем, молча прикидывая какие-то варианты, после чего, озаренный внезапной идеей, резко развернулся к Паркеру:

— Рой! А выходит, не зря ты ту кольтовскую машинку из-за океана приволок! Вот она-то нам дорогу домой и откроет!

— Да ты не томи, чиф, — встрепенулся Паркер. — Че удумал-то?

— Слушайте меня, джентльмены, — продолжая улыбаться, проговорил Бёрнхем, — мы поступим следующим образом.

Сварт! Как и намечалось, ты со своими режешь поездную команду. Митчелл! Ты рвешь одну пушку, я — вторую. Хост и Картрайт нас прикрывают. Генри! Ваша задача за два дня найти паровозную команду и хотя бы один артиллерийский расчет, а уж уговорить их поучаствовать в нашем предприятии поможет бумага дяди Робертса. Но этим ваша роль не ограничивается. Паркер! Берешь свой пулемет, присоединяешься к команде господина корнета и всей веселой компанией размещаетесь вот здесь, — Бёрнхем указал на выход из лощины. Этот Ван Мейер ночью через холмы не попрется, иначе они там себе шеи свернут, а коням ноги переломают, а посему план действий следующий.

Первым делом работают Сварт и его люди, машинист и артиллеристы сидят в кустах и даже не дышат. Тем временем я, Митчелл, Хост и Картрайт расползаемся поближе к пушкам. Как только бронепоезд будет очищен от буров, Сварт сажает на него машинистов и артрасчеты. Все сидят тихо, ждут, пока мы вернемся. Но паровоз к тому времени уже должен быть под парами. Как только рванут пушки…

— Я могу сделать так, что они рванут не раньше, чем мы на поезде тронемся с места, — почти равнодушным тоном заметил Митчелл. — Правда, в таком разе покурить не удастся…

— А это-то тут при чем? — удивленно бухнул Паркер. — Ты ж почти и не куришь…

— А это, друг мой, при том, что среди нас, взрывников, есть такая славная традиция, поджигать огнепроводной шнур от хорошей сигары, — Майлз вынул из жилета небольшую, но шикарную на вид коробку с надписью: «Carlos Torano Reserva Selecta», смакующе втянул в себя исходящий из нее запах и спрятал назад. — А в предлагаемом мной варианте огонь не нужен. Буры все сделают сами.

— Разъясни, — Бёрнхем, отложив в сторону карандаш, вопросительно взглянул на приятеля.

— Все просто, — улыбнулся Митчелл. — Берем динамитную шашку, — для наглядности он взял один из карандашей, — вместо запального шнура вставляем капсюль, он послужит нам детонатором. Затем берем затвор от игольчатого ружья, я видел, они тут такие еще есть, и взводим его, утопив пружину до упора. Пружину, чтоб не сорвалась раньше времени, фиксируем шомполом. На один уровень с верхним краем динамитной шашки ставим деревянную плашку, которая будет удерживать шомпол. Всю конструкцию помещаем в зарядный ящик и поверх нее кладем снаряд. Тот самый, что лежит первым. Все.

— Э-э-э, умник, че все-то? — возмутился Паркер. — Ты давай, поясни, че потом-то будет?

— Представь себе, что ты артиллерист буров, — снисходительно улыбнулся Митчелл, — и тебе нужно пальнуть по мне. Я в бронепоезде.

— И чё?!

— Да ничё! — разозлившись, рявкнул Митчелл. — Ты ящик откроешь, снаряд достанешь, плашку, а следовательно, и пружину в затворе освободишь…

— А-а-а! — восхищенно протянул Паркер. — А затвор-то по капсюлю! Тот пыхнет, и все ка-а-ак бахнет!

— Эт точно.

— Хорошая идея, Майлз, — улыбнулся Бёрнхем, — как раз то, что нам нужно. Вношу поправки. Заминировав пушки, точнее снарядные ящики, мы вернемся на поезд. Вот тут-то скажут свое веское слово уже наши орудия, врезав по бурскому лагерю. Выпустим снарядов… несколько, и в путь. Пока мы будем устраивать внеплановую побудку бурам на стоянке, проснутся их артиллеристы и захотят устроить нам прощальный салют. Для них прощальный. Ван Мейер к тому времени тоже должен сообразить, в чем дело, и рвануть на пути, нас перехватывать. Вот тут в дело вступают: ты, Рой со своей молотилкой и вы, Генри, со своим взводом. Я думаю, тридцать винтовок и пулемет будут достаточно неприятным сюрпризом, чтобы отбить у буров охоту минировать путь. Пока вы будете развлекаться, там и мы подойдем, заберем вас на борт и в Ледисмит. План в общих чертах мы накидали, теперь — всем спать. Да, Рой! Завтра придумай что-нибудь, но белые портупеи стрелков должны стать черными. В крайнем случае — грязными, иначе будете светиться в ночи, как рой бестолковых бабочек…

 

Глава шестая

Утро выдалось несколько суматошным. Бегали все: стрелки под пристальным присмотром Паркера носились то вокруг палаток, то до стрельбища, где их поджидали Хост и Картрайт. Волонтеры Сварта — кто в кузницу подправить клинок, кто по бабам, но под предлогом посещения той же кузницы. Дальмонт разрывался между депо, палаткой Бёрнхема и артиллерийской батареей Читтлхэма, и даже сам Бёрнхем был вынужден пару раз пробежаться: в первый раз — до резиденции Уайта, во второй — до ближайшего бомбоубежища. Буры, оставаясь верными своим привычкам, напомнили городу и его обитателям об осаде, устроив очередной артналет. Только Митчелл, вольготно развалившись подальше от окопов третьей линии, неторопливо ковырялся в груде старых винтовок, подыскивая подходящий для своей поделки материал. После обеда суета понемногу улеглась, теперь бегали только стрелки да люди Сварта.

* * *

— Вставайте, Фредерик, — Дальмонт аккуратно потряс Бёрнхема за плечо. — Сейчас уже восемь вечера, и вы просили вас разбудить.

Бёрнхем отвесил офицеру благодарственный поклон и стал собираться, искоса поглядывая на Генри. Того явно обуревали какие-то сомнения.

— Знаете, Фрэнк, — начал корнет, наблюдая за сборами старшего товарища, — я тут подумал…

— Замечательная черта, достойная всяческого уважения, — весело улыбнулся Бёрнхем. — Вы не поверите, но я и сам частенько грешу подобным образом. Вот только, друг мой, не говорите об этой своей привычке генералам, иначе не быть вам лейтенантом. Ни-ког-да. Однако вынужден просить прощения за то, что перебил вас. Продолжайте.

— Я подумал, — чуть сконфуженно произнес Дальмонт, — что я, конечно, не великий стратег, но… Если все пойдет так, как вы задумали, и если вовремя ударить хотя бы ротой, то мы сможем, если не прорвать блокаду окончательно, проделать в рядах осаждающих значительную брешь…

— Вы напрасно скромничаете, Генри, — уважительно кивнул головой Бёрнхем. — Сейчас я не буду тревожить его высокопревосходительство подобной идеей, но, вернувшись с рекогносцировки, огорошу его обязательно…

* * *

— Черт его знает, парни, — Бёрнхем, вернувшийся из ночного рейда, вот уже полчаса озадаченно подкручивал ус и размышлял вслух, — либо эти буры чересчур ушлые ребята, либо они берут пример с наших союзничков… Я был поражен до глубины души: ночные посты размещены там же, где и дневные. Меняются — как бог на душу положит! Часовые на посту курят! Пара дальних, то есть ближних к нам секретов, вообще спит. Я понимаю, что воевать ночью здесь не принято, моветон, так сказать, но все же, на мой взгляд, это уж слишком…

— Это нормальное для них положение дел, — пыхнул дымом неизменной самокрутки Сварт. — Это мы еще пришли поздновато, а то б ты охренел еще больше, глядя, как часовые на посту вечерние псалмы распевают.

— О! К слову сказать, Сварт, — дернул щекой Бёрнхем. — Передай своим ухарям, что если они и сегодня будут точить ножи не в кузне, а в борделе, то я им лично та-а-акие ножны подберу, что навек без наследства останутся. Все. Я на поклон к генералу, остальные — по распорядку дня.

* * *

Встреча с сэром Уайтом прошла на удивление быстро и, можно сказать, конструктивно. Генерал с энтузиазмом выслушал доклад о готовности Бёрнхема к проведению акции, почти благосклонно воспринял хвалебную оду в адрес Дальмонта и, только слегка поморщившись, принял к сведению пожелание отрядить хотя бы пару рот для возможной поддержки диверсионной группы. Передав адъютанту сведения о возможных действиях при получении сигнала в две белые ракеты, Уайт быстренько спровадил Бёрнхема из кабинета.

* * *

К полуночи небо затянулось облаками, скрыв из вида луну. Бёрнхем, одобрительно поглядывая на небо, еще раз прочитал нотацию машинистам, добившись, что их при виде Фрэнка стало трясти больше, чем от упоминания прогулки в тыл бурских позиций, вежливо раскланялся с морским лейтенантом — командиром двух артиллерийских расчетов, ободряюще похлопал по плечу Дальмонта и легонько ткнул кулаком в печень ухмыляющегося Паркера. После чего перекрестился и растворился в ночной тьме следом за ушедшими вперед головорезами Сварта.

— Ну, че там, Шрейдер? — чуть слышно цыкнул Сварт, прислушиваясь к ночной саванне. — Все, или еще кто остался?

— Ежли по шконкам считать, еще один должон быть, — задумчиво пробормотал Шрейдер, интереснейший тип с немецкой фамилией, лицом англиканского проповедника и повадками румынского воришки. — Только чей-то я не вижу никого.

— Прах вас всех задери, — угрюмо буркнул Сварт, — вечно я за вас думать должен. А сортир проверяли?

— Щас гляну, — наемник беззвучно спрыгнул с орудийной платформы бронепоезда и скрылся в кустах. Мгновением позже оттуда раздался сдавленный хрип, после чего двойной крик ибиса возвестил победу.

* * *

— Злоба его обратится на его голову, и злодейство его упадет на его темя… — беззвучно, одними губами прошептал Митчелл, аккуратно уложив снаряд поверх взрывчатки. Прикрыв крышку ящика, он немного подумал, вынул из внутреннего кармана жилета сигару и сунул ее внутрь. Сочтя свой долг выполненным, он так же бесшумно отполз в сторону, хлопнул по плечу Хоста, держащего часового на прицеле, и заскользил вниз по склону холма.

В это же время Бёрнхем, втиснувшись в кусты на обратной стороне Блэк-хилл, крыл про себя всевозможными ругательствами двух буров, решивших как нельзя некстати обменяться мнениями о разных породах быков и способах их приручения, рассевшись на зарядных ящиках. Неспешный разговор длился уже полчаса, и конца и края ему не было видно. Внезапно футах в тридцати от них раздался отчетливый металлический лязг. Буры, прервав разговор и обменявшись многозначительными взглядами, с неожиданной для Фрэнка грацией отправились на поиск источника шума. К штабелю скользнула тень — Картрайт, экономя время Бёрнхема, вынул чушку снаряда из ящика. Еще две минуты, и, установив заряд, друзья спешно, но тихо покинули орудийную площадку.

* * *

— Ну наконец-то явился, — с облегчением выдохнул Митчелл, когда Бёрнхем запрыгнул на край платформы. — Только вашу милость все и ждут, от тоски изнывая. Где загулял-то, Фрэнк? Баб тут не водится, да и ты от Бланш вроде не гуляешь…

— Все на месте, все в порядке? — не желая поддерживать шутку, жестко спросил Бёрнхем.

— А то как же, — не стирая с лица довольной усмешки, бросил Митчелл. — Паровоз, как ты мог заметить, под парами, артиллеристы только тебя, словно первенца да команды ждут. Как говорит Сварт — пожалте бриться!

— Ваши люди действительно готовы? — отмахнулся от Майлза Фрэнк и повернулся к флотскому лейтенанту. — Отлично! Тогда по лагерной стоянке буров, беглым, из всех стволов… Огонь!

* * *

— Они там что, с ума посходили? — удивленно рявкнул бурский артиллерист, вслушиваясь в грохот рвавшихся в полумиле от Пепворт-хилл снарядов.

— Или с ума сошли, или «Святую Бригитту» англичане захватили, — флегматично буркнул командир орудия. — Что бы там ни было, сейчас мы им мозги прочистим не хуже, чем словом Божьим… Ну чего застыли, дьяволова отрыжка?! Заряжай!

И шагнул к раме орудия, в то время как первый бур метнулся к зарядному ящику. Сделать второй шаг командир не успел. Фонтан огня, взметнувшийся вверх и вширь, разметав людей по сторонам, сорвал орудийный ствол с лафета и, словно озорной мальчишка палку, забросил его в кусты.

Их коллеги на Блэк-хилл прожили на несколько секунд дольше. Заряжающий, выдернув снаряд из ящика, успел удивиться занятной металлической штуковине, со звоном взлетевшей вверх, и только потом стена огня унесла его в небытие.

* * *

— Вы долго еще копаться будете, сволочи! — орал Ван Мейер, взлетая в седло. — Чертовы «томми» захватили «Святую Бригитту» и теперь безнаказанно отправляют на тот свет наших братьев! Ден Брабер! Захвати весь динамит, какой найдешь, и двигай следом за мной к выходу из лощины! Пока эта железка наберет ход, мы успеем туда домчаться и рвануть дорогу, пусть даже у них под носом! Да шевелитесь же вы, черти, шевелитесь!

Парой минут позже, сотрясая землю топотом сотен копыт, отряд сорвался с места, уносясь следом за своим командиром.

* * *

— Ну, вот и наш черед поработать пришел, — пробормотал Паркер, глядя поверх пулеметного ствола на показавшихся из-за подножия холма всадников. — Эй, Генри, то есть господин корнет, сэр, скомандуйте «Пли!», как только эти твари седла покинут. А там и я присоединюсь… — Рой, дернув рычаг затвора, шикнул на стоящего рядом солдата, чтоб тот ровнее держал ленту, и приник к прицелу.

Дальмонт нервно сглотнул слюну, поправил каску и, дождавшись, когда первый десяток буров утвердился на земле, срывая голос, заорал: «Огонь!»

Длинная, в два десятка патронов, очередь разорвала ночную тишину, чтобы мгновением позже затеряться в частом тявканье британских ли-метфордов, ржании перепуганных лошадей и криках умирающих людей.

— Лошадок-то как жалко, — тоскливым тоном протянул английский стрелок, глядя на бьющегося в конвульсиях пони, — им-то за что страдать…

— А людей тебе не жалко? — зло бросил Паркер, вставляя новую ленту в пулемет. — Десяти минут не прошло, а, почитай, полусотня на тот свет отправилась.

— А я их сюда не звал, — с вызовом встрепенулся солдат. — Сидели б дома, живы были..

— Они тебя сюда тоже не приглашали, — сплюнул Паркер и выстрелом из револьвера оборвал мучения животного. А минутой позже он, позабыв и о только что убитых людях, и о риторическом споре, радостно орал, подбрасывая в воздух шляпу: из темноты донесся лязг несущегося поезда, и два длинных гудка сообщили, что потерь среди его нынешних владельцев нет. — Роулинз, Роулинз, мать твою так и эдак, давай ракеты! Две ракеты давай, говорю!

— Прошу прощения, сэр, — адъютант, приоткрыв дверь, бесплотным призраком аккуратно просочился в кабинет Уайта, — с внешних постов докладывают, что со стороны Сонной Лощины пришел сигнал — две белые ракеты. Какие будут приказания, сэр?

— Этот американский выскочка все-таки вляпался и теперь хочет, чтобы мы вытащили его задницу из огня, — подойдя к окну, произнес Уайт. — Значит, мы, уже потеряв тридцать не самых плохих солдат, должны ради спасения его шкуры потерять еще какое-то количество. Нет уж, не бывать этому. Приказываю — всем оставаться на своих местах.

* * *

— Я ничего не понимаю, господин лейтенант, сэр, — Дальмонт, опустив бесполезный в ночи бинокль, оглянулся на Бёрнхема. — Мы уже почти час, как послали сигнал, но на наших позициях нет ни малейшего шевеления.

— Все очень просто, Генри, — чуть грустно улыбнулся Бёрнхем, — подкрепления и новой попытки прорыва не будет. Больше ждать нечего, возвращаемся в Ледисмит. И улыбнитесь, мой юный друг! Вас ждут почет, слава и, вполне возможно, давно заслуженные лейтенантские погоны!

* * *

Подъезжая к зданию резиденции командующего, Бёрнхем внутренне опасался увидеть у дверей того же незадачливого часового, что и в первый свой визит. И если в данном вопросе опасения оказались напрасны: на посту стояли двое улан, то возле дверей кабинета Уайта его встретил уже знакомый капитан. Увидев Фрэнка в сопровождении Дальмонта, дежурный офицер явственно побледнел и, не дожидаясь очередного внушения, поспешил доложить о визитерах.

— Рад приветствовать вас, господин генерал, сэр! — Бёрнхем, отпечатав два шага, вытянулся перед Уайтом. — Разрешите доложить! В ходе акции, проведенной сегодняшней ночью, подразделением под моим управлением и командованием корнета Дальмонта, захвачен бронепоезд буров «Святая Бригитта», уничтожены два орудия калибра шесть дюймов и их расчеты, а также до сотни солдат противника! Поздравляю вас с победой, сэр!

— Отлично, мистер Бёрнхем, отлично! — на лице Уайта, встретившего героев с крайне недоуменным видом, с каждым произнесенным Фрэнком словом расцветала улыбка. — То, что вы совершили, это даже не подвиг! Это чудо! Поздравляю вас, господа! Вас, корнет… прощу прощения, уже лейтенант, Дальмонт и вас, лейтенант, к своему сожалению, повысить вас в звании я не могу, Бёрнхем! Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания. Просьбы?

— Пожеланий у меня нет, сэр, — чуть натянуто произнес Бёрнхем, — а вот получить ответ на один вопрос мне бы хотелось…

— Конечно же, друг мой, спрашивайте, — широко улыбнулся Уайт, внутренне радуясь, что каких-либо материальных затрат не предвидится.

— Мне хотелось бы знать, господин генерал, сэр, почему несмотря на договоренность, после того, как мы послали сигнал, подкрепление так и не подошло?

— Видите ли, мистер Бёрнхем, — скривил губы британец, — понимание мной ситуации, сложившейся на тот момент, не позволило мне принять решение о ненужном риске жизнями солдат…

— Еще раз прощу прощения, сэр, — уже жестче произнес Бёрнхем, — но неужели вы не понимаете, что бездарно потеряли шанс если не полностью сорвать блокаду, то нанести противнику такие потери, на фоне которых наша эскапада выглядела бы смешной и никчемной!

— Позвольте судить о стратегии тем людям, которые знают в ней толк! — закипел Уайт. — А свои дилетантские рассуждения лучше оставьте при себе!

— Оно и видно, как вы разбираетесь в стратегии, — презрительно фыркнул Бёрнхем. — Умудриться, имея под началом двенадцать тысяч кадровых солдат и сорок восемь орудий, проиграть битву десяти тысячам ополченцев при восьми пушках?! Это вы называете стратегией?! А ваш бездарный прорыв на Веенен?

— Я все понял, мистер Бёрнхем, — неожиданно успокоившись, язвительно хмыкнул генерал. — Выслушав ваши инсинуации, я имею все основании усомниться в вашей лояльности престолу… И я в ней сомневаюсь. Корнет… лейтенант Дальмонт! — Уайт развернулся в сторону юноши. — Арестуйте этого наглеца и препроводите его на гауптвахту!

— Но, сэр… — протянул растерявшийся Дальмонт. — Как же так можно, сэр? Возможно, Фрэ… лейтенант Бёрнхем в чем-то был не совсем прав и излишне резок, но арестовывать его…

— Лей-те-нант! — зло отчеканил Уайт. — Я отдал четкий и недвусмысленный приказ, извольте его исполнить! Или вы, верноподданный Британской империи, отказываетесь исполнить распоряжение старшего по званию?!

— Сэр. Прощу прощения, сэр, — окончательно побледнел Дальмонт, — я не могу выполнить подобный приказ, сэр…

— Понятно, — катнул желваками Уайт, — еще один изменник. Лонсгейт! Лонсгейт, черт тебя побери!

— Я здесь, сэр! — вбежал в кабинет давешний капитан.

— Лонсгейт! Вызовите караул, арестуйте этих… господ и препроводите их на гауптвахту, где они будут обитать вплоть до заседания трибунала!

— Будет исполнено, сэр! — капитан ожег Бёрнхема злорадным взглядом. — С превеликим удовольствием, сэр!

* * *

— Как же так можно, Фрэнк? — дрожащим от обиды голосом спросил Дальмонт, в очередной раз пытаясь выглянуть наружу через узкую решетку. — Ведь то, что мы с вами сделали, иначе как подвигом не назовешь, а вместо награды нас отправили в темницу…

— Не переживайте, Генри, — миролюбиво улыбнулся Бёрнхем, вытягиваясь на узкой тюремной койке. — Как по мне, то эта постель вполне достойная награда. А чтобы вам было легче, скажу следующее: ничего еще не кончилось, а также напомню бессмертные слова: «Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя». Вам ясно, Генри? На круги своя, и этим все сказано.

 

Глава первая

20 февраля 1900 года. Окрестности шахтерского поселка Кингсгроув

Едкий дым резал глаза и назойливо, уподобившись суетливому местному гнусу, лез в рот и ноздри. И хотя никто из ворвавшихся в лагерь огнем особо не баловался, оставленное без присмотра пламя само нашло и пищу, и развлечение.

Костерок, вяло тлевший в нескольких ярдах от палатки, воспользовавшись всеобщей сумятицей, осторожно разбросал огненные лепестки по сторонам. Словно белка, огонь перепрыгнул на валяющуюся поблизости ветку и, сочтя ее слишком маленькой, побежал дальше по сухой траве. Найдя подходящую добычу, он жадно вгрызся в полотно походного шатра и теперь, потрескивая и рассыпая искры, урчал, словно довольная кошка. Вот только людям не было до этого никакого дела. Они занимались истреблением подобных себе.

Приглушенно лязгнул затвор, и сухой кашель винтовочного выстрела поставил точку в жизни еще одного человека.

— Ну? И кто желает быть следующим? — Арсенин, переступив через валяющееся на пути тело, обвел взглядом троих англичан, стоявших на коленях.

— Может быть, ты?! — он ткнул воняющим дымом стволом в направлении молоденького рядового, оцепенело взирающего на сослуживца, застреленного минутой ранее. — Ты хочешь быть следующим?

Паренек попытался перевести взгляд на Арсенина, но где-то на середине пути его глаза наткнулись на мрачный зрачок винтовочного дула. Юнец шумно сглотнул слюну и, размазывая немые слезы по чумазым щекам, ошалело замотал головой.

— Наверное, ты? — Арсенин резко повернулся к пухлому капралу с одутловатым лицом, беззвучно открывавшему рот. — Или враз говорить разучился? Может, тебе доходчивей объяснить?!

Британец что-то неразборчиво проскулил, всхлипывая и шмыгая носом на каждом слоге.

— Не нужно ничего объяснять. Он все понял, батоно капитан, — флегматично обронил Туташхиа, звонко щелкнув затвором «маузера». — Из контекста понял.

— Из чего, говоришь, понял? — Арсенин повернулся к другу, раскрыв рот от удивления.

— Из контекста, — пожал плечами абрек. — Контекст, батоно капитан, это…

— Я знаю, что такое контекст, — ошарашенно пробормотал Всеслав. — А ты-то где таких слов нахватался да еще и по-английски понимать научился?

— Лев объяснил. Я его жизни учу. Он меня — языкам и наукам…

Капитан, переваривая полученную информацию, некоторое время помолчал, затем встал прямо напротив третьего пленного — угрюмого сержанта в изодранном мундире, сидевшего смирно только потому, что в спину ему упирался ствол винтовки Ван Бателаана.

— Или, может быть, ты рвешься в герои? — Арсенин пристально посмотрел в глаза пленнику и уточнил: — В павшие герои?

Сержант пренебрежительно хмыкнул, пожал плечами и, не снизойдя до ответа, замер, разглядывая вьющуюся над ним птичку.

— Барт! Пристрели еще одного, — зло шевельнул желваками Арсенин. — Может, те, кто останется в живых, научатся говорить.

— Которого из них, командир? — злорадно ощерился Ван Бателаан. — Ткни пальцем, любого прикончу. Вот только патроны-то зачем тратить, я и ножом любому английскому борову что горло, что брюхо вспорю…

— Я сказал «пристрели», — жестко отчеканил Арсенин, — значит, «пристрели». Либо ты со мной и слушаешь меня во всем, либо можешь убираться в любой другой отряд. Dixi! А насчет кого… любого, на твой выбор.

Бур, продолжая злорадно ухмыляться, степенно огладил топорщащуюся во все стороны бороду и, словно прицениваясь в лавке к приглянувшемуся товару, посмотрел на мальчишку. Тот, не сводя с врага ошалевшего от страха взгляда, заелозил по земле, пытаясь отползти подальше, но рта так и не открыл. Толстяк заскулил еще громче и перекрестил воздух перед собой, пытаясь отгородиться от бюргера крестным знамением, словно от нечистой силы.

Вдоволь налюбовавшись на экзорцизм капрала, Ван Бателаан весело фыркнул, сделал шаг вперед и вопросительно взглянул на сержанта. Англичанин сочувственно посмотрел на сослуживцев и перевел полный презрения взгляд на бура. Встретившись глазами с противником, он язвительно усмехнулся, сплюнул и задрал подбородок вверх, словно подставляя горло под удар ножом.

Барт уважительно покачал головой, вновь посмотрел на толстяка и спустил курок.

— Не-е-ет! Ради всего святого, нет! — завизжал капрал, не сводя взгляда с убитого сержанта. — Я все скажу! Клянусь Спасителем, я расскажу вам все, что вы хотите! Только не убивайте… — англичанин закрыл лицо руками и зарыдал.

— Полноте, полноте плакать, — успокаивающим тоном протянул Арсенин. — Мы вовсе не такие звери, как может показаться на первый взгляд. Ответьте без утайки, куда делся полковник Силверберг со своими людьми, и мы уйдем.

— Я не знаю, не знаю, сэр, — пробормотал англичанин, размазывая слезы. — Я честное слово, не зна-а-аю! — заверещал он, заметив, что Ван Бателаан направил на него винтовку. — Да! Он вчера вечером остановился на нашем блокпосту, и когда я ложился спать, он еще был здесь! Но ночью я слышал, что кто-то уехал. Кто и куда, я не знаю! Я правда ничего не знаю…

— Он говорит правду? — посмотрел на мальчишку Арсенин. — Или врет?

— Не знаю, сэр, — шумно сглотнул слюну юнец. — Я тоже спал и даже не слышал, что кто-то уехал. Я и утром-то проснулся, только когда… — британец тоскливо посмотрел по сторонам, — когда вы напали, сэр…

— Ваш таинственный осведомитель вновь оказался прав, Всеслав, — вмешался в разговор до этого стоявший поодаль Даниэль Терон, бывший школьный учитель, а ныне командир самого неуловимого подразделения буров. — Полковник и в самом деле ночевал здесь, но мы опоздали, и вся наша эскапада оказалась безрезультатной…

— Вряд ли стоит столь уничижительно отзываться о нашем набеге, — возразил Арсенин. — Два десятка убитых врагов при отсутствии потерь с нашей стороны — это не самое плохое достижение.

— Но главной цели мы не достигли, — укоризненно покачал головой Терон. — И теперь все нужно начинать сначала.

— Скорее, продолжать, — чуть улыбнулся Всеслав. — Силверберга сопровождает масса конного народа. А летать англичане пока не научились, и значит, на земле должна остаться прорва их следов. Хороший следопыт подскажет нам направление движения.

— Я уже подумал об этом, — блеснул стеклами очков Даниэль. — Сейчас соберем людей и будем выдвигаться. Так что заканчивайте здесь, капитан, и присоединяйтесь к основному отряду. Время идет, и шансов на успех остается все меньше. Тем более что мы почти ничего не узнали.

— А я говорил, но меня никто не слушал! — встрял в разговор Ван Бателаан. — Я говорил, что надо было с сержанта шкуру пластами содрать, тогда бы он все, что знал, выложил.

— Во-первых, — нахмурился Арсенин, — это был разговор между мной и Даниэлем, и других мы в него не приглашали. Во-вторых, я не вижу смысла в напрасном живодерстве, тем более что покойный сержант был из той породы людей, что врагу гадят и после смерти. Сдается мне, что если б мы пошли по его указке, то получили бы только неприятности. И в-третьих, если ты еще раз сунешься в мою беседу без моего на то приглашения, ты об этом пожалеешь.

— Остыньте, Всеслав, — потянул его за рукав Терон. — Хочу вас уверить, что Барт не думал ничего плохого. Это наша национальная черта, считать, что знаем все обо всем лучше всех. Так что успокойтесь. Наши дела закончены только здесь, и впереди нас ждет новая работа.

— Заканчивай с ними, Барт, — Арсенин, поглядывая вслед удаляющемуся Терону, кивнул в сторону пленных. — Мальчишку свяжи покрепче и оставь валяться, а капрала… — капитан выразительно чиркнул себя ладонью по горлу.

— Так, может, и юнца туда же? — Ван Бателаан, стоя за спинами пленных, скорчил выразительную физиономию. — Один черт, прости Господи, один остается…

— Я с детьми не воюю, — отчеканил Арсенин. — И этого тоже отпусти… быстро и без мучений.

— Воля ваша, командир, — недовольно пробормотал бур, накидывая веревочную петлю на руки молодого солдата. — Будь моя воля, я б ему веревку не на руки, а на шею накинул. А тут добренькие все, — потомок голландских поселенцев с силой затянул узел и продолжил ворчать. — Вот только будут ли англичане к нам такими же добренькими…

Оборвав ворчание на полуслове, он саданул юношу по голове, гарантировав ему долгое пребывание без сознания. Мальчишка еще падал на землю, когда бур, выстрелив навскидку, вогнал пулю в лоб его незадачливому товарищу и неторопливо побрел к коновязи. Пройдя несколько ярдов, Ван Бателаан остановился и осмотрелся по сторонам. Заметив, что Арсенин занят разговором с Тероном, он в два прыжка подскочил к мальчишке, одним резким движением свернул тому шею и, довольно ухмыляясь, быстро зашагал в сторону отряда.

* * *

— Здесь они разделились, Даниэль, — Ван Бриккен, медведеобразного телосложения бур, устало утер пот. — Одни, значица, туда поехали, — следопыт махнул рукой в сторону гор, — другие туда, — он мотнул головой в направлении едва видимого вдали перелеска. — По чьим следам пойдем?

Последний час проводник провел большую часть пути, свесившись с лошади почти до земли, вглядываясь в едва различимые на поверхности вельда следы, и было заметно, что он радуется небольшой передышке.

— Подожди, подумаю, — озадаченно буркнул Терон, доставая из наплечной сумки потрепанную карту. — Один Всевышний ведает, куда этого полковника понесло. Мне бы чуток божьего всеведения, войну б еще в прошлом месяце закончили. — Некоторое время Даниэль, сверяясь с записями из потрепанного блокнота, водил пальцем по карте. Убрав бумаги на место, что-то продумал, после чего повернулся к Арсенину с крайне озабоченным видом:

— Если основываться на моих данных, полковник мог поехать в обоих направлениях. Подле гор стоит третий уланский, там, — он махнул в сторону буша, — нортумблендские фузилеры расположились. Куда его черти понесли, я не знаю. И разделить отряд я не могу. Если только Ван Бриккена на части разорвать…

— Дато! Ты по следу пройти сможешь? — окликнул Арсенин своего телохранителя.

— Смогу, — невозмутимо пожал плечами Туташхиа. — Тут не горы. Здесь идти проще, следы лучше видно.

— Вот видите, Даниэль, нет необходимости рвать нашего медведя, — улыбнулся Всеслав, переведя Терону ответ абрека. — Мы вполне можем разделиться. Покажите, в каком направлении мне выдвигаться, и в путь.

— Хорошо, — кивнул Терон. — Езжайте в сторону Каапстаада, я пойду к Лоренкаралю. Если найдете Силверберга, пошлите гонца на ферму Куртсоона, ту, где мы были на прошлой неделе, меня найдут и известят. Сами в лагерь фузилеров не лезьте, наблюдайте издалека. Если ничего полезного не добьетесь, возвращайтесь на ту же ферму. Через неделю я буду там. В общем, напрасно не рискуйте, а то с кем я буду играть в шахматы, если вас ненароком убьют?

— Так и знал, что, общаясь со мной, вы преследуете корыстные цели, — рассмеялся Арсенин, протягивая буру руку. — Так и быть, выполню вашу просьбу, но на тех же условиях — остаться живым. Вам ведь не хуже меня известно, что найти подходящего для игры партнера здесь чрезвычайно трудно. Удачи, Даниэль.

Всеслав обменялся с командиром разведчиков рукопожатием и, позвав за собой Троцкого и Ван Бателаана, направил коня к Туташхиа, напряженно вглядывающемуся в следы.

— Неважные дела, батоно капитан, — в очередной раз остановил маленький отряд Туташхиа, глядя то на землю, то на багряные отсветы заходящего солнца, — следы снова разделяются. Еще немного, и стемнеет, ночью дождь будет. Если остановимся — следы размоет. Выбирайте, батоно, куда пойдем?

— А чего тут думать, — пыхнул дымом из вересковой трубки Ван Бателаан. — По такой натоптанной дорожке, — он ткнул черенком в сторону следов, — не то что я, наш юный Лев пройдет и не заблудится. Так что разделяемся и в погоню… — бур осекся и посмотрел на Арсенина. — Хотя, решать, конечно, вам, командир.

— Чего уж тут решать, — недовольно вздохнул Арсенин. — Делиться надо…

— Не делиться, а разделяться, — сонно буркнул Троцкий, размеренно покачиваясь в седле.

— А самый умный сейчас поедет не в разведку, а клотик от накипи чистить…

— Так нет же здесь ни кораблей, ни клотиков, — встрепенулся Троцкий. — Саванна ж вокруг?

— Еще раз сумничаете, Лев, я для вас любую ржавую железяку произведу в ранг клотика и выпишу наряд на проведение судовых работ, — почти весело фыркнул Всеслав. — А перед этим сначала искать оную отправлю и срок поиска определю. И не дай бог, вы в тот срок не управитесь.

Троцкий, не рискуя проверить слова капитана на деле, смущенно замолчал и на всякий случай отъехал немного в сторону, укрывшись за спиной горца.

— Дато! Бери с собой этого… академика… и езжай направо, а я вместе с Бартом пройдусь по следам налево. Встречаемся здесь же через сутки. Удачи нам всем, господа! — капитан повернул лошадь и шагом направился следом за Ван Бателааном, тронувшимся в пусть сразу после первых слов командира. Лев хотел было съязвить о походе капитана «налево», но воздержался. В воздухе ощутимо веяло то ли грозой, то ли бедой, и этот пугающий запах отбивал всякое желание шутить. Напрочь.

* * *

Из дневника Олега Строкина (Лев Троцкий)

20 февраля 1900 года. Окрестности шахтерского поселка Кингсгроув

Кингсгроув значится на всех картах как приличный шахтерский поселок. Причем слово «поселок» — ключевое. От слова «селиться». Десяток хибар из разномастных досок и кровельного железа и сотни полторы палаток, вот и все, что есть в наличии. Даже поселковый бар, и тот из полковой палатки. Унылое, в общем, зрелище, даже на карте-двухверстке не сразу отыщешь. Вся ценность этой, так сказать, деревушки заключается в том, что возведена она на серебряном руднике в аккурат на пересечении трех дорог. Англичане оценили перспективность контроля над этой местностью и поставили блокпост. Правда, и это понятие весьма условное. Доводилось мне видеть по телевизору наши блокпосты в Чечне: змейки из бетонных плит на дороге, массивные доты-дзоты, штабеля мешков с песком поверх стен. Тоже малофункционально, но хотя бы — внушительно. Здесь и этого нет. Хлипкая баррикада, ветхий шлагбаум и пяток палаток. И одна из них уже догорает.

После того как Всеслав Романович договорился с Кочетковым о сотрудничестве, наша компашка носится по Трансваалю туда-сюда, куда барин пошлет. Хотя какой там договор, генштабист, давя на психику в лучших традициях моей незабвенной Алевтины, просто припер нашего капитана к стенке. Арсенин, конечно, об обстоятельствах разговора отмалчивается, ну да и мы не лыком шиты.

Кочетков название ресторанчика достаточно громко озвучил, и потому, как только руководство из вида скрылось, мы в ту забегаловку и нагрянули. В соседний кабинет. Все не все, но главное услышали. По крайней мере, то, что наш бравый капитан «поплыл» только, когда Кочетков амнистию для нас пообещал. То есть для Дато, Коли и меня, точнее моего реципиента… Хотя вообще-то и для меня, потому как ни один полицейский чиновник ни за что не поверит, что я не Александр Лопатин.

Первым делом нас под Кимберли направили, наверное, чтобы проверить, на что мы способны, но там мы не задержались. Проскучав неделю среди табора осаждающих, мы реально озверели от тамошнего бардака, и когда фельдкорнет Золленгердт стал набирать добровольцев в атаку (вот тут я окончательно офигел!), мы, конечно, тут же записались. Правда, я как в той присказке про всех и омут. Если бы Арсенин, Дато, Коля и Барт не пошли, то и я фиг бы куда полез. Сидеть в тылу — оно, может быть, и скучно, но для здоровья куда полезней, чем атака.

Семь тысяч буров сидят, стоят, валяются, в общем, ничего не делают вокруг не стоящего доброго слова городишки. Генерал Кронье чешет пузо и, сыто отрыгиваясь после плотного обеда, ковыряется в зубах, а какой-то мелкий офицер и даже не бур, набирает добровольцев для штурма… Не по приказу высшего руководства, а по личной инициативе. И это здесь называется «война». Лично у меня по этому поводу иных слов, кроме как матерных, нет.

Как и следовало ожидать, ничего путного из этой эскапады не вышло. Попав едва ли не под первый разрыв вражеского снаряда, я получил осколок в предплечье и даже ни разу не выстрелил. Коля успел пробежать ярдов двести (во! Уже и расстояние не в метрах, а по здешней моде определяю! Привыкаю, значит) и напоролся на пулю. Слава богу, в ляжку, и хорошо еще, что навылет. Пули английских ли-метфордов та еще гадость. Попади такая в кость, и Колька остался бы без ноги — раздробило бы все к черту. То, что мы выбыли из строя, никто, кроме своих, и не заметил.

Буры есть буры, мы для них пока чужаки, хоть и на их стороне. Отряд не заметил потери бойца, и остальные атакующие, потеряв пару десятков стрелков, заняли какой-то шахтовый отвал. Пару часов они с попеременным успехом перестреливались с британцами и, не дождавшись помощи от основной массы войск, отошли назад.

Но отступление случилось уже вечером, и я этого не видел: Датико, Барт и Всеслав Романович утащили меня и Колю в полевой госпиталь. А как только увидели, что местный фершал, залив в себя полпинты местной бормотухи, калит на спиртовке ножовку, чтобы Коле ногу пилить, а мне руку, дали лепиле в лоб. В буквальном смысле слова. А потом всеми правдами и неправдами раздобыли двуколку и увезли нас в Холдскрааль. Тоже та еще дыра, но там хотя бы доктор относительно приличный. Дотошный немец с двадцатилетней практикой выхаживания местных ухарей. Герр Штронхольд обозвал меня «Der Simulant und Schlingel», наложил тугую повязку и, заставив проглотить полстакана едва разбавленного спирта, выпнул вон из операционной. А вот с Колей часа два, наверное, возился и все ругался по-немецки. Кого он костерил, нас или англичан, не знаю.

На следующий день мы отвезли Корено в Преторию, где оставили его в нашем, русском, полевом госпитале. Лично я был жутко удивлен и разозлен, узнав, что президент Крюгер ни в какую не хотел давать врачам разрешение на въезд и участие их в деятельности по спасению раненых. Добровольцами в строй — пожалуйста, а врачами — фига с два! Тут уже господин Кочетков (хоть какая-то от него польза!) надавил на одному ему ведомые пружинки и хоть со скрипом, но разрешение на въезд российских полевых врачей в Трансвааль было получено. Ипатьевский госпиталь обосновался в Претории, а госпиталь петербургской Крестовоздвиженской общины отправили под Мафекинг. Наш мутно-скрытный господин картограф упомянул, что в скором времени прибудет еще одна команда из врачей и сестер милосердия, чуть ли не из-под Екатеринбурга, но их должны под Ледисмит отправить.

Хотя, надо сказать, с нами Кочетков обошелся достаточно мило и приветливо. Узнав о наших злоключениях, веско посочувствовал и вроде бы даже искренне. Потому как если он с таким выражением морды лица врет (а с него станется. Ну не верю я этим картографам в штатском. Не ве-рю! По крайней мере — не доверяю), то я его актерскому мастерству завидую белой, черной и прочими разноцветными завистями. Их высокопревосходительство всемилостивейше заверили нас, что отнюдь не желает лишаться столь дорогих его сердцу соотечественников (во врет, а?!), и в линейных частях, пока на войне не обомнемся, нам делать нечего. И откомандировал нас в распоряжение Даниэля Терона.

Отличный, надо сказать, парень! Ему всего двадцать семь лет, а он уже командир одного из самых лучших и боеспособных коммандо республики! При упоминании о его отряде англичане бессильно скрипят зубами и чертыхаются, а всегда флегматичные буры начинают распевать хвалебные гимны и псалмы. До войны Терон работал учителем и считался одним из лучших. Сколько раз я едва ли не силой тормозил себя, чтобы не поболтать с ним как учитель века будущего с учителем века прошлого. Интересно, кто бы кого полезному научил? Не уверен, что пьедестал гуру достался бы мне. Очень не уверен. Даниэль бы со мной поговорил, в нем нет никакого снобизма и апломба, но как бы я после такого разговора объяснял друзьям свою тягу к преподаванию? Ведь мой реципиент не учитель, лавочник он. Был.

А три дня назад на хуторок, где наше коммандо квартировало, нагрянул господин Кочетков. Всеслав Романович, взяв с собою Дато, удалился для приватной беседы с генштабистом, а меня и Барта оставил в расположении. Ух, как же Барт был сим фактом недоволен! Мне кажется, он просто ревнует Датико к Арсенину и завидует ему, хотя и понимает, что наш абрек реально круче. Буквально за два дня до этого Барт не утерпел и предложил Туташхиа соревнование в стрельбе. Дато равнодушно пожал плечами и согласился.

Первым стрелял Ван Бателаан, из «Смит-Вессона» сорок четвертого калибра с тридцати ярдов по ростовым мишеням. Хорошо отстрелялся: пять выстрелов — пять попаданий в «яблочко». Потом на огневой рубеж вышел Дато. В каждой руке по любимому «маузеру». И каждую пулю, вбитую в мишень Бартом, накрыл двумя своими. Навскидку. С двух рук. А потом встал напротив мишени, ярдах так в десяти и в дырку от пули в центральной мишени всадил свой кинжал. Причем кидал без замаха — от пояса. Тут бур совсем с катушек съехал: прыгает на одном месте, руками в воздухе потрясает (не знал бы, что Барт — протестант, решил бы, что он по-шамански камлает), чертыхается почем зря. И все это наш вечно невозмутимый Ван Бателаан, который предложение из пяти слов пять минут цедит. Откричавшись, Барт меня за рукав потянул и дышит в лицо, да жарко так, переводи, мол. Я от реципиента в наследство его знание языков получил, так что сейчас английским, немецким и французским владею неплохо, даже латынь чуток знаю. Ну а африкаанс от немецкого недалеко ушел, поэтому я с местными уже достаточно бегло общаться могу. Вот Ван Бателаан и говорит, чтобы я Датико вызов на мужской, то есть на кулачках, бой, передал. Я перевел. Датико усмехнулся, качнул головой, вот, мол, неймется же человеку! Стволы, кинжал и кнут на землю положил и в центр поляны вышел. А там уже Барт танцует, воздух кулачищами лупит, вроде даже на боксерскую стойку его танец отдаленно похож. Что дальше произошло, я так и не понял: видел только, что бур к абреку рванулся, да быстро так. И еще быстрее оказался на земле. И так раз пять. Потом, видать, Дато надоели эти пляски, и после очередного броска Барт вновь оказался на земле. Правда, уже без сознания. А я в очередной раз ничего не понял. Успел только разглядеть смазанные тени встречного движения двух тел и все. Одно радует, Барт, по-моему, тоже ничего не увидел и, как его Дато победил, толком не разобрал. Но с тех пор наш бюргер слегка присмирел и зубами от злости, если еще и скрипит, то потихоньку.

В тот день Кочеткова мы так и не увидели. Всеслав Романович вернулся часа через полтора и сразу же закрылся с Тероном в одном из домов. А Дато возле дверей на порог сел и винтовку на колени положил, мол, кто б ни рвался — не пущу. И надо сказать, не прошло и десяти минут, как набежала толпа коммандос, всем, видите ли, интересно, о чем командиры совещаются. Ну да, куда ж тут без них? Демократия в действии, так сказать. И смяли бы они Дато, как пить дать, смяли, если бы из толпы не вышел Александр Шульженко и не встал рядом с Дато. А что вы думали? Мы тут не одни такие — русские. Александр Викторович — штабс-капитан, приехал из Новороссийска, минер от бога и фанат подрывной войны, буры его весьма и весьма уважают. А еще минутой позже к ним Барт присоединился. Бюргеры, конечно, повозмущались всласть, но Шульженко им веско так в мозги вбил, что когда начальство сочтет нужным, то обстоятельства дела и боевой приказ доведут до каждого, в части его касающейся. Хорошая фраза, мне понравилась, я ее потом долго старался запомнить, причем именно в этой чеканной формулировке. В общем, стихийного бунта не получилось, буры поворчали-покряхтели и разошлись… ярдов на двадцать от штабного домика. Типа — по делам. Так что когда Всеслав Романович и Даниэль на крыльцо вышли, то, почитай — все коммандо уже в сборе поблизости тусовалось. Ну и довели нам до сведения, что на ближайшее время основной задачей нашего отряда является поимка английского полковника Расмуса Силверберга. А так как этот хитрый полковник бережет свое седалище и меньше уланского эскадрона (а это, почитай, сотня стволов и сабель) в сопровождение не берет, то ловить его мы будем так же дружно, как бегемота из болота тянули. Правда, у Даниэля в коммандо вместе с нашей могучей кучкой меньше сотни стволов, но я уже успел убедиться, что даже три десятка буров из засады такой вот кадровый эскадрон на счет раз на ноль множат.

Первым делом мы в Хоупстаад наведались, где квартировала пятая рота Королевского инженерного и вторая рота Сифортского полков. Дато с десятком таких же, как он, ухарей снял часовых, а после Шульженко пару часов подле казарм колдовал. И теперь в Хоупстааде нет английских частей, зато имеются чудные обугленные развалины четырех казарм и новенькое военное кладбище. Правда, после этого дела я был поражен до глубины души: люди Терона захватили в плен пятерых британских офицеров и примерно два десятка их подчиненных. Я думал, их расстреляют или повесят, и заранее искал местечко поукромней, чтобы избежать зрелища этой малоприглядной процедуры. Оказалось — зря искал. Всеслав Романович и Терон переговорили с офицерами, тихо, чинно, даже без мордобоя, а потом взяли и отпустили англичан. Под честное слово больше не воевать. Прям как в Средневековье каком-то. Трое из офицеров слово свое сдержали, и больше мы их не видели, а с лейтенантом, капитаном и их солдатами мы встретились уже назавтра, когда шли на Боотховвилл. Они нам засаду устроили. Как сказал потом Всеслав Романович — абсолютно убогую и бездарную, а потому все британцы в той засаде и полегли. Наши передовые дозоры их еще загодя заметили, ну а дальше можно и не рассказывать. Вот только после этого Арсенин зарекся кого бы то ни было под честное слово отпускать. Навсегда зарекся. Но еще в Хоупстааде мы узнали, что наш полковник-непоседа после Боотховвилла должен блокпост в Кингсгроув проинспектировать. И вот мы здесь. Пришли под самое утро. Буры, как и Винни-Пух, считают, что кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро. Причем утро должно быть самое раннее. Правда, от того эффекта неожиданности гостеприимные хозяева, как правило, умирают. Иногда от разрыва сердца, но чаще — от пули в лоб.

Здесь, в Кингсгроув, все произошло по тому же сценарию, точнее, как в какой-нибудь киношке про индейцев. Раннее утро, туманная зорька, первые, еще робкие, солнечные лучи… А дремлющий часовой, получив нож в горло, так и не успевает проснуться. Ну, а затем сотня партизан, как чертик из табакерки, без крика и звона разом навалилась на блокпост. Один залп, пара десятков одиночных выстрелов — и от личного состава блокпоста остались только трое. Сержант — цельнолитой, одним видом внушающий уважение дядька, слезливый ирландец-капрал, по внешнему виду — сущая тыловая крыса, на фоне которой даже я смотрюсь, как Крутой Уокер, ну и пацан-рядовой, лет восемнадцати на вид. Точнее, взяли в плен четверых, но тот четвертый то ли с излишнего страха, то ли от борзоты немереной кинулся на Арсенина. И соответственно, получив пулю в лоб, башкой прямо в горящую палатку и завалился.

Всеслав Романович словно озверел, я его раньше таким никогда не видел. Он этих бедолаг пленных, очень жестко, как в кино про войну, допрашивал. Нет, он их не бил и воняющим сгоревшим порохом стволом в зубы не тыкал, но вот тон у него такой… зловещий, что ли, был, и глаза: злые-злые. Лично мне было очень не по себе, что же чувствовали толстяк и мальчишка, даже представлять не хочу. Страшно. По-моему, только сержанту было на все наплевать. Так никому ни слова и не сказал, только перед тем, как его Барт застрелил, своим улыбнулся так ободряюще, мол, не трусьте. И все. Капрал, как сержанта мертвым увидел, сразу затрясся, заревел и давай про полковника частить. И очень я его понимаю, потому как меня тоже трясло. Я стоял за спиной у Дато, а меня колотило крупной дрожью, и ничего поделать с собой я не мог. Нет, во время атаки я тоже стрелял и даже в кого-то попал. Вроде бы. Но чтоб вот так, как Барт, хладнокровно, да еще сожалея, что патрон тратить приходится, я не умею. Вроде бы тоже — простые движенья: нажал на курок, и промахнуться в спину с двух шагов невозможно. Но я вряд ли смогу этому научиться. И слава богу.

 

Глава вторая

— Чуете, командир? — Барт остановил коня и, привстав на стременах, шумно втянул воздух. — Определенно дым…

— Проклятое курево, — поморщился Арсенин после нескольких безуспешных попыток что-либо унюхать. — Ни черта не чую. Точнее, как потом лошадиным в нос шибает, слышу, а чего-то еще, нет. Пожар впереди?

— Не-е-ет, — покачал головой Ван Бателаан. — Люди. Вона как кашей пахнуло, аж в пузе заурчало.

— Даниэль говорил, что где-то в этих местах английские фузилеры обитают, — нахмурился Всеслав. — Может, они?

— Может, и они, — не стал спорить бур. — Вы, капитан, пока тут за лошадками присмотрите, а я сбегаю, посмотрю, кто там да что.

— Э-э-э, нет. Так дело не пойдет, — возмутился Арсенин. — Сейчас лошадей стреножим и вместе прогуляемся.

— Знаете, командир, — нахмурился бур, — я вас уважаю безмерно. Вы и жизнь мне спасли, и в бою труса не празднуете, вот только, простите на честном слове, по бушу ходить совсем не умеете. Вот как будем на вашем кораблике плыть, там вам и карты в руки, а здесь, уж не обижайтесь, вас любой сопливый мальчишка-фермер мигом обставит.

— Может, я хотя бы подстрахую тебя, — не сдавался Арсенин, досадуя на то, что Барт говорит правду. — Издали. А то мало ли чего случится…

— Нет, командир, — отрезал Ван Бателаан. — Коль вдвоем пойдем, мне и за собой, и за вами приглядывать придется. Лучше уж я один, так риска меньше.

Осознавая всю никчемность и бесполезность дальнейшего спора, Арсенин махнул рукой и, спрыгнув на землю, принялся опутывать ноги лошадям, в то время как Барт, подмигнув на прощанье, беззвучно растворился в ночной тьме.

Арсенин прикурил очередную папиросу, привычно пряча огонек в кулаке. С момента ухода бура прошло уже больше часа, и он понемногу начинал нервничать. Воображение, подстегиваемое звуками ночного буша, рисовало картины, одну хуже другой. Всеслав едва находил в себе силы, чтобы сдержать свой порыв уйти в неизвестность на розыски товарища, когда бестолковый гам лесных жителей оборвал винтовочный выстрел. Затем второй. Третий.

Капитан, перехватив винтовку поудобнее, настороженно повел стволом по сторонам. Все было тихо, и даже лошади, не проявляя беспокойства, спокойно щипали траву. Через несколько минут лесной народ вновь завел многоголосую песню, и Арсенин, устав от ожидания и неизвестности, шагнул к кустам в том направлении, куда ушел Барт. Еле сдерживая первоначальный порыв броситься следом, он отшатнулся к лошадям. Проведя некоторое время в раздумьях, Арсенин поправил патронташ и уверенно отправился в просвет между деревьями. Бестолково проплутав по ночному бушу полчаса и не найдя даже намека на след Ван Бателаана, Арсенин, присев на пенек, достал спички. Не успел он чиркнуть о терок, как откуда-то слева до него донесся приглушенные обрывки английской речи.

— Слышь, Джок, вроде справа шастал кто-то? Может, пальнуть, а?

— Тоже мне, стрелок нашелся! Я те щас так пальну, костей не соберешь! Нам и так из-за тебя через день в караул идти. Еще часа не прошло, как ты по птицам отстрелялся! Хочешь, чтобы опять сержант Мэрдок примчался и не только еще один караул впаял, а и морду твою тупую сапогом распинал?

— Ты б, Хоспелл, пасть прикрыл, что ли. Не хочешь палить — не будем, да только и болтать не время. Нас менять вскоре должны, того и гляди, сержант со сменой припрется, а мы тут, как две кумушки на Пиккадилли, языками чешем…

Опасаясь даже выдохнуть, Арсенин спрятал спички в карман и, направив винтовку в сторону голосов, осторожно попятился к деревьям. Как водится, по закону подлости под каблуком оглушительно треснула сухая ветка. Капитан замер, напряженно вслушиваясь в многоголосый ор ночного буша, и не услышав ничего подозрительного, зашагал чуть смелее.

— Хэй, мистер! — насмешливый голос, раздавшийся из темноты, заставил моряка вздрогнуть. — Тяжело ж с винтовкой потемну шляться. Так что, давайте ружье сюда, я его понесу. А что б не заплутали ненароком, я вас до лагеря провожу.

Мысленно чертыхаясь, Арсенин развернулся и еще раз смачно обматерил себя за самонадеянность — в паре ярдов от него в темноте виднелись смутные силуэты трех человек. Учитывая близость вражеского лагеря, ничем иным, кроме как ожидаемой говорливым часовым сменой, те быть не могли. Судорожно пытаясь найти выход из создавшегося положения, Арсенин сделал шаг вперед, держа винтовку плашмя на вытянутых руках.

— Вы как нельзя кстати, господа, — произнес он как можно более дружелюбным тоном. — Я и впрямь заплутал немного, да и оружие порядком руки оттянуло. Держите! — Всеслав бросил винтовку в лицо стоявшему напротив него человеку и тут же перекатом ушел вбок, сшибая с ног того, что стоял правее. Не давая упавшему подняться на ноги, Арсенин впечатал локоть в висок противника и оттолкнул обмякшее тело навстречу ринувшемуся к нему третьему. Нападающий успел отшатнуться в сторону как раз для того, чтобы напороться на удар ботинком в живот. Утробно подвывая, он рухнул на колени, о чем Арсенин тут же пожалел — прямо ему в лицо уставился винтовочный ствол.

— Повеселились, и хватит! — жестко произнес противник. — Как погляжу, вы, мистер, лихо кулаками машете, но если еще хоть пальцем шевельнете, клянусь святым Дунстаном, я вам мозги вышибу на хрен!

Англичанин утвердительно кивнул, и чей-то приклад, въехав Арсенину в печень, заставил моряка рухнуть на колени. Секундой позже кто-то, завернув ему руки за спину, вырвал из кобуры револьвер.

— Отлично, парни! — человек, ранее державший Всеслава под прицелом, чиркнув спичкой, осветил лицо пленника. — Хоспелл, Мартинс! Тащите этого… танцора в лагерь. Линдси, Джонсон! Вы, как и намечалось, в секрет.

— Одну секунду, сэр! — человек, названный Джонсоном, все еще держась руками за живот, встал напротив Арсенина. — А это тебе лично от меня, скотина! — он что есть силы пнул Арсенина под ребра и, довольно ощерившись, отскочил в сторону. — Зуб за зуб, сэр! — Джонсон, сморщившись, принял подобие строевой стойки. — А то если вдруг, понимаешь, вздернут его до свету, я и отплатить толком не смогу!

— Баран, — почти неразличимый в темноте «сэр» махнул рукой, гася спичку. — Пока капитан Рочестер с ним не поболтает, кто ж его вздернет? Все, посиделки закончены. Вы — в лагерь, а вы на пост, шаго-о-ом марш!

* * *

Остаток ночи Арсенин провел в небольшом сарайчике, явно служившим ранее приютом для скота. Однако у войны свои приоритеты, и люди, украсив узкое оконце решеткой, а дверь — массивным замком, превратили старый овин в тюрьму.

Соорудив из охапок прелой соломы некое подобие лежанки, Всеслав попытался обдумать сложившуюся ситуацию, но усталость взяла свое. Не успев придумать ничего стоящего, он уснул.

— Хватит дрыхнуть! — чей-то мерзкий, словно несмазанная дверь, голос продребезжал у Всеслава над ухом. — Поднимайся уже! Тебя его милость, капитан Рочестер, ожидают, а после, надеюсь, и пеньковая тетушка… Вставай!

Арсенин, щурясь от солнечных лучей, с трудом поднялся на ноги и, взглянув на разбудившего его человека, удивленно замер. Перед ним стоял солдат в мундире явно британского покроя, но почему-то табачного цвета. От привычного щегольского облика остались только тонкая красная полоска на шлеме да широкие ремни белой портупеи.

— Слышь, служивый, — удивленно почесал затылок пленник, — а ты из какого полка будешь? Не встречал я раньше в империи таких расцветок…

— И не говорите, мистер, — на удивление покладисто проскрипел часовой. — Разве ж это мундир? Как на мой вкус, так по цвету с тряпкой половой спутать можно. Вот раньше коли был я Нортумбарлендского полка фузилер, так это сразу всем видно было! Мундир красный, шапка меховая, высокая… Солдат! А сейчас… тьфу! Уже недели две как нас в эту блевотину обрядили, так и ходим…

— Так, наверное, теперь тебя и в саванне, и в буше заметить труднее, и значит, попасть тоже? — рассудительно заметил Арсенин. — Чего ж теперь о красоте горевать, коль шкура целее будет?

— Мы, фузилеры, никогда пулям не кланялись! — гордо подбоченился солдат. — И впредь не собираемся! Только тебе, штафирке, того не понять. Че разговорился-то? Давай, шевели ногами, тебя их милость ждут. Да поторапливайся, скотина безрогая! — британец ощутимо ткнул Арсенина прикладом в бок. — Ежли ждешь, что счас носильщики с портшезом появятся, то хрена с два! Ножками топать будешь, ножками.

За окрашенной, точнее наспех замазанной белой краской дверью находилась залитая светом комната, не блиставшая изысканным интерьером. Обшарпанный, щелястый стол, пара стульев, под стать большому собрату, трельяж — ровесник если не Александра I, то уж Николая I — точно, скрипучая, даже на вид, софа, вот и вся обстановка.

Арсенин оглянулся на конвоира и, не дожидаясь очередного тычка прикладом, шагнул через порог. Откуда-то из-за трельяжа (интересно, где он там прятался?) на середину комнаты вышагнул похожий на ожившую жердь мужчина, затянутый в такой же, как и у солдата, табачного цвета мундир Нортумберлендских фузилеров с погонами капитана.

— Проходите, проходите. Не стесняйтесь, — приветливо махнул рукой офицер и обратным движением кисти отослал конвоира за дверь. — Рад приветствовать вас в моих скромных апартаментах, мистер…

— Смит. Джон Смит. — Арсенин шагнул навстречу капитану, пытаясь пристроить на место почти оторванный в стычке рукав куртки. — Путешественник.

— Позвольте представиться. Капитан Роккуэлл Рочестер. Волею Ее Величества и главнокомандующего лорда Робертса исполняю в сих диких местах обязанности военного дознавателя. И был бы рад услышать ваши, желательно правдивые, объяснения о том, что заставило вас, человека, несомненно, цивилизованного и культурного, взяться за оружие и направить его против империи, встав на сторону этих дикарей? Это я о бурах говорю, если вы вдруг не поняли.

— Помилуйте, господин капитан, какие дикари? Какое противостояние империи? — поморщился Арсенин, осторожно притрагиваясь к синяку на ребрах. — У страха глаза велики, вот ваши солдаты слегка перестарались. А здесь имело место какое-то недоразумение, — зацепив свежую ссадину, он зашипел от боли. Вся левая сторона на ощупь представляла собой один огромный синяк, и оставалось только надеяться, что дело обошлось без переломов.

— Я вижу, вам не очень удобно отвечать на мои вопросы стоя? — офицер сочувственно покачал головой. — Прошу вас, располагайтесь поудобней. Чувствуйте себя, как дома.

— Дома я привык в одних кальсонах ходить, — буркнул вполголоса Арсенин, усаживаясь на хлипкий стул. — А то и без. Вот только не уверен, что вам будет приятно подобное зрелище.

— Если вам будет так удобно, то бога ради, — произнес дознаватель абсолютно ровным, почти равнодушным тоном. — Можете разоблачаться хоть донага. Благо вы не женщина и как объект вожделения интереса для меня не представляете. Но прежде чем вы начнете раздеваться, хотел бы вас предупредить, что через несколько минут нашу компанию пополнит сержант Хорсвилл. Вот он очень неравнодушен к мужчинам в кальсонах. И без. Но за обсуждением ваших привычек мы отвлеклись от интересующей нас темы. Поясните, мистер… Смит, — произнося фамилию, англичанин иронично улыбнулся, — как получилось так, что вас задержали с оружием в руках, когда вы тайком пытались проникнуть в расположение пятого Нортумберлендского полка?

— Еще раз повторюсь, господин капитан, — Арсенин, обескураженно замолчавший при упоминании наклонностей незнакомого ему сержанта, попытался придать своему тону такое же ровное, как у британца, звучание. — Тут какое-то недоразумение. Я просто заблудился. А когда наткнулся на чей-то лагерь, то хотел выяснить, насколько безопасна для меня будет встреча с его обитателями. Вполне разумное желание, вы не находите? А что шел с оружием в руках — тоже вполне объяснимо. Южная Африка отнюдь не самое цивилизованное место на земле…

— Ну да, ну да, — отстраненно произнес капитан. — А скажите-ка, любезный, кто вы по национальности? Хотя нет, подождите, не отвечайте. Попробую догадаться сам. То, что вы не житель Метрополии, — факт очевидный. Несмотря на то что вы прекрасно говорите по-английски, построение фраз выдает вас с головой. Можно с уверенностью сказать, что вы не канадец и не житель САСШ. И те, и другие излишне опрощают язык своей прародины, переполняя его жаргонизмами. Для немца вы говорите чересчур мягко, для француза слишком жестко. Причислять вас к итальяшкам или прочим полякам я даже не буду, это просто смешно. Следовательно… — капитан выдержал вполне себе театральную паузу, — я думаю, — вы русский.

— Однако! — удивленно покрутил головой Арсенин. — Вас не проведешь. Подобное лингвистическое заключение на основании пятиминутной беседы сделало бы честь даже профессору…

— Не говоря уже о простом пехотном капитане, — закончив оборванную фразу, Роккуэлл самодовольно улыбнулся. — Большой опыт общения с самыми различными людьми и обильное чтение как извечная борьба со скукой дают в итоге неплохие результаты. Рад видеть, что я не ошибся в своих предположениях. То, что вы житель Российской империи, многое объясняет. Устав жить в тисках повседневной, однообразной рутины, вы решили обрести пусть и мнимую, но свободу и ринулись в Африку. Не разобравшись, кто прав, кто виноват, совершили ошибку и выбрали не ту сторону. Но сейчас имеется возможность все исправить, после чего вы с чистой совестью сможете сказать: «Я — свободный человек!»

Вскочив со стула, капитан в два шага преодолел расстояние от стола до окна, резким рывком распахнул рамы и чуть патетично воскликнул.

— Вдохните же полной грудью! Почувствуйте и насладитесь, как он сладок — запах свободы!

— С каким-то душком он, ваш запах, — вновь поморщился Арсенин. — Мне-то казалось, что от свинофермы смердит, а это, выходит, ваша свобода попахивает… А еще мне хотелось бы знать, каким образом я могу исправить якобы допущенную ошибку?

— Это же элементарно, друг мой, — англичанин взглянул на пленника, словно добрый учитель на нерадивого ученика. — Вся дальнейшая ваша деятельность должна быть направлена на благо империи, только и всего.

— Что-то плохо я представляю, какую пользу Британии принесет моя отсидка в вашем чулане, — хмыкнул Всеслав и вопросительно посмотрел на дознавателя.

— Если оставить вас сидеть взаперти, то пользы не будет никакой, — покладисто кивнул Рочестер. — Но в том-то и дело, что я при вашем правильном поведении намереваюсь подарить вам свободу.

— А я должен буду надеть британский мундир и положить живот во благо Ее Величества? — скептично проворчал Арсенин. — Искупить, так сказать, вину кровью?

— Ни в коем случае, — замахал руками капитан. — В британской армии хватает народа и без вас. Мало того — я хочу отпустить вас. И даже больше — я хочу, чтобы вы вернулись в свое коммандо.

— Странное желание для британского офицера, вы не находите? — недоуменно приподнял бровь Арсенин. — Будь я вашим начальством, то даже сказал бы — преступное. У меня, конечно, нет желания черт знает сколько времени томиться за решеткой или того хуже — встать к расстрельной стенке, но видит бог, я совершенно не понимаю, чем я вам так понравился…

— А ничем, — флегматично пожал плечами британец. — Вы не кокотка с пышным задом, чтобы нравиться. Просто вам повезло. Попали в нужное время в нужное место.

Услышав последнюю фразу, Арсенин состроил самую недоуменную гримасу и вопросительно уставился на собеседника.

— Вам когда-нибудь в жизни доводилось сталкиваться с таким чудовищем, как бюрократия? — Капитан достал из стола сигару, понюхал ее и отложил в сторону. — По глазам вижу — доводилось. А я так сталкиваюсь с ней постоянно. Чтобы было понятно, объясню. Помимо прочих обязанностей я вынужден заниматься и сбором разведывательной информации, и налаживанием агентурной сети. Так уж случилось, что для поддержания отчетности в должном порядке мне необходим еще один агент в рядах буров. И тут мне докладывают, что поймали вас, что для нас обоих — несомненная удача. Вы обыкновенный авантюрист, фрилансер, и вам, по сути, безразлично, кому служить, Богу или мамоне. Вряд ли вами движет какая-никакая идея. Поэтому я вас отпущу, но с одним условием — помимо службы у буров, вы будете работать и на меня.

— Но в таком случае мне придется стрелять по вашим солдатам, и вполне возможно даже кого-то убить, — недоверчиво хмыкнул Арсенин. — Иначе сами же буры вышвырнут меня вон. Кому нужен бесполезный наемник?

— Не имею ничего против, — Рочестер все же раскурил сигару и с удовольствием выпустил клуб дыма. — Стреляйте, убивайте, можете даже совершать героические подвиги. Чем выше вы подниметесь по карьерной лестнице, тем лучше. А жизни рядовых… Мне, конечно, будет жаль не вернувшихся домой, но Империя — превыше всего! А жизни нескольких человек — слишком незначительный фактор, чтобы уделять ему излишнее внимание. Вам, как человеку, несомненно, практичному, будет приятно узнать, что мы ценим оказываемые нам услуги и готовы щедро таковые оплачивать в дополнение к тому, что вы уже получаете от буров.

— Допустим, вы в очередной раз правы в своих предположениях, — задумчиво произнес Арсенин. — И это предложение мне чертовски интересно. А как вы собираетесь контролировать мою лояльность, после того как я покину расположение полка? Вы не боитесь, что я разом позабуду про свои пылкие клятвы и сбегу?

— Не боюсь, — довольно улыбнулся дознаватель. — Вопрос вашей лояльности меня абсолютно не волнует. В свою очередь хочу спросить, вам уже доводилось иметь дело с фотографами?

— Конечно. Но я никак не возьму в толк, как фотография может заставить меня выполнять взятые на себя обязательства? — недоуменно протянул Всеслав.

— Все очень же просто, — снисходительно улыбнулся британец. — После того как вы напишете расписку о своем добровольном решении сотрудничать с Британскими колониальными властями, мы прокатимся в Лоунсдейл-бридж, это недалеко, мили три к югу. В этом уютном местечке размещен второй батальон, и недавно наши герои пленили десяток буров. После прибытия в лагерь вы примете личное участие в казни этих отщепенцев, ну а наш полковой фотограф старательно запечатлит эти незабываемые для каждого из нас моменты. И можете поверить, я буду хранить эти снимки тщательней, чем фото любимой супруги. Стоит вам вильнуть в сторону, эти дагерротипы станут достоянием широкой общественности. По крайней мере, то, что фотографии попадут к бурам, я вам га-ран-ти-рую. Но я полагаю, что вы человек разумный, и нам не придется, к обоюдному огорчению, доводить ситуацию до крайностей.

— А если я вдруг не соглашусь, — хмуро проворчал Арсенин, — то поездка все равно состоится. Вот только на виселице в Лоунсдейл-бридж будут болтаться на десять, а одиннадцать трупов…

— Отнюдь, — цинично усмехнулся Рочестер. — Вешать в Лоунсдейл-бридж вас не будут, даже если вы откажетесь. Вас повесят здесь.

Капитан пригласительным жестом подозвал Арсенина к окну.

— Зачем тащить кого-то до виселицы три мили, если в нескольких ярдах от нас находится чудесное дерево, и на его ветках полно места? Я думаю, что нынешние его постояльцы не будут против хорошей компании, — британец уступил место перед окном Всеславу и указал пальцем на старый баобаб, на ветвях которого мерно покачивались трупы двух негров и одного европейца. — Смердело, кстати, не от свинофермы, а от них, — напомнил выходку Арсенина британец. — Поэтому я и говорил, что это запах свободы. Вы его можете ощущать, а они — нет.

— И хотя ваши аргументы достаточно убедительны, можно сказать, убойны, — нервно сглотнул Всеслав, будучи не в силах оторвать взгляд от посиневших и разбухших лиц повешенных, — я все же должен всесторонне обдумать столь заманчивое предложение…

— Не имею ничего против, — одобрительно качнул головой англичанин. — Решение, скажем так, не простое и требующее осмысления. Думайте сколько хотите… до шести часов завтрашнего утра. Поездка в Лоунсдейл-бридж намечена на восемь, и я должен знать заранее, стоит ли запрягать лошадей в повозку или же, обойдясь без лишнего насилия над животными, вздернуть вас здесь.

Арсенин, прикидывая, насколько велики шансы на побег, еще раз выглянул в окно и огорошенно вздохнул: буквально в пяти ярдах от домика начинались стройные ряды полевых шатров, среди которых мельтешила масса народа. Отказавшись от мысли о немедленном бегстве, Всеслав развернулся к хозяину кабинета:

— Как я понимаю, вы сказали мне все, что хотели? Или у вас есть еще какие-то вопросы? Если нет, я не хотел бы и дальше отрывать вас от срочных дел. До завтрашнего утра.

— Вы правы, мистер… Смит, — утвердительно прикрыл глаза Рочестер. — На данный момент я сказал все, что хотел. Мелочи и формальности вроде уточнения вашей настоящей фамилии можно оставить и на завтра. Если все будет хорошо. Если же нет — воронам абсолютно все равно, кому выклевывать глаза — фальшивому мистеру Смиту или же господину Айфанофу… Но мне почему-то кажется, что мы обойдемся без ворон, — капитан снисходительно потрепал Арсенина по плечу и, развернувшись к двери, гаркнул:

— Хорсвилл!

Дверь незамедлительно распахнулась, и в кабинет ввалился сержант примерно одной с Арсениным комплекции. Браво щелкнув каблуками, Хорсвилл вытянулся в струнку и, задрав подбородок вверх, проорал:

— Сержант Хорсвилл прибыл, сэр! Какие будут распоряжения, сэр?!

— Отведите мистера… Смита на гауптвахту. Он задержится у нас в гостях… на некоторое время. Проследите, чтобы мистер Смит был обеспечен трехразовым питанием. Еду получите на офицерской кухне, я распоряжусь. Вы все поняли?

— Так точно, сэр!

— Не смею больше вас задерживать, — Рочестер, прощаясь, слегка склонил голову. — Желаю приятного отдыха. Надеюсь, вы примете правильное решение.

Весь недолгий путь от офицерского домика до импровизированной кутузки Всеслав ломал голову, решая, как ему поступить. Надежда на Ван Бателаана представлялась ничтожно малой. Даже если тому известно, что Арсенин попал в плен, что он сможет сделать в одиночку? Если же бур неимоверным чудом сумел разыскать Дато и Троцкого, это означает только то, что горец либо попробует проникнуть в лагерь вместе с неугомонным буром за компанию, либо лихая троица будет поджидать, пока пленника вывезут из лагеря. А так как надежды на перевозку арестанта в другое место с вероятностью в девяносто процентов друзья сочтут малореальной, значит, они полезут в лагерь… Если Барт, конечно, их найдет. Хотя лучше бы не находил… В том, что абрек сможет незаметно пробраться в лагерь, капитан не сомневался ни на йоту, а вот в то, что всех умений Туташхиа будет достаточно, чтобы отыскать его в незнакомом месте да еще ночью, Всеслав верил слабо. Точнее, не верил совсем. Как бы ни хорош был абрек, а собачьим нюхом он не обзавелся. И вообще, коль сам по собственной дурости попался, то и выбираться нужно самому, не подвергая друзей опасности плена или того хуже — гибели. Вот только как выбираться-то?

Продолжая размышлять на ходу, Всеслав, как старому знакомому, кивнул часовому возле сарая, чуть сутулясь, вошел в заблаговременно распахнутую дверь и опустился на охапку соломы.

Солдат, лязгнув замком, что-то тихо проскрипел сопровождавшему Арсенина сержанту и надолго замолчал, выслушивая пространный, сдобренный изрядной порцией богохульств, ответ. Когда же гневная отповедь закончилась, охранник уже почти человеческим голосом выкрикнул что-то утвердительное и затих.

И хотя никто не беспокоил Всеслава, он никак не мог сосредоточится: из-за хлипкой стены доносился размеренный топот марширующих солдат, зычные команды, скрип колес и мерный, монотонный звон походной кузни. Лагерь жил своей повседневной жизнью, такой же, как вчера и такой же, как будет завтра. А вот будет ли это завтра у Арсенина — некогда блестящего капитана и судовладельца, а ныне простого авантюриста, можно даже сказать, кондотьера, зависит только от него.

— Определенно, нужно что-то делать, — прошептал Всеслав вполголоса, по старой привычке разговаривать самому с собой. — Вопрос только — что? Ежли в голову лезет только откровенная бредятина вроде побега из замка Иф… Хотя, стоп! А почему бредятина? Стены у этого сарайчика не в пример тоньше замковых будут…

Движимый новой идеей, он подошел к противоположной входу в стене и принялся усердно ковыряться в земле. Убив полчаса на бесплодную попытку наметить контур предполагаемого подкопа и не добившись ничего, что хотя бы отдаленно напоминало приличный результат, он устало откинулся на охапку соломы. Сухой и жесткий вельд мало подходил для саперных работ без шанцевого инструмента. Нет, если бы он располагал киркой, мотыгой и парой суток времени, подкоп бы получился хоть куда. Вот только не то что мотыги — перочинного ножа и столовой ложки в наличии не имелось.

Вновь заскрежетал несмазанный замок, и дверь, надсадно скрипя ржавыми петлями, отворилась.

— Тут, значит, по приказанью их милости тебе обед принесли, — в тон замку и двери проскрипел часовой. — Да не абы какую жрачку, не пайку солдатскую, а с господской кухни! Даже вина прислали… — Фузилер явственно сглотнул слюну и, завистливо вздохнув, брякнул на пол несколько судков. — Тока, звиняй, мистер, бутылка тебе как арестованному не положена. Я те вино в кружку перелил. А что не вошло, я с собой унесу, потому как бутылка — весчь тебе не положенная. Она, ежли что, и оружьем послужить может…

Не обращая на часового внимания, Арсенин приоткрыл крышку одного из судков и растерянно уставился на еду. Под крышкой в окружении золотистых ломтиков жареного картофеля ароматно парил хорошо прожаренный ростбиф.

— Похоже, все разведчики всех континентов мыслят одними категориями, — язвительно усмехнулся Арсенин. — Кочетков, когда меня вербовал, тоже помнится, ростбифом потчевал… — и, подивившись тому, что часовой превентивно принял бутылку вина за оружие, но оставил при этом нож и вилку, капитан отрезал сочный кусок. Пережевывая мясо, он незаметно для себя погрузился в воспоминания о том злополучном декабрьском дне.

 

Глава третья

15 декабря 1899 года. Претория.

Двор резиденции Президента Южно-Африканской Республики

— А все же как их президент на обезьяну похож! — удивленно всплеснул руками Троцкий. — Я в книжке картинку видел, написано «орангутанг», ну вылитый дядюшка Пауль!

— А вы не считаете, Лев, — улыбнулся Арсенин, — что называть первое лицо хоть небольшого, но все же государства дядюшкой чересчур либерально? Я не говорю уже о том, что навеличивание его обезьяной вообще ни в какие ворота не лезет…

— Да что вы, Всеслав Романович! — продолжал восторженно вопить Троцкий. — Я ж не со зла! После того как он пообещал нас до Каира доставить, а там и до Одессы помочь добраться, я его и батюшкой величать готов! Это ж сколько мытарств мы вынесли, ума не приложить! Но ничего! Еще неделька-другая, ну, месяц от силы, и мы дома будем!

— Боюсь, мне придется слегка остудить ваши восторги, юноша, — проворчал Арсенин, настороженно вглядываясь в фигуру Кочеткова, целенаправленно двигавшегося в сторону компании русских моряков. — Сдается мне, что ничего еще не закончилось и все, что мы пережили, это только первый из рассказов о Маугли…

— Хвала бестрепетным вождям! На конях окрыленных по долам скачут, по горам вослед врагов смятенных! — процитировал нежданный гость, приветливо раскинув руки. — Рад видеть славных героев целыми и невредимыми!

— И вам не хворать, — угрюмо пробурчал в ответ Арсенин, глядя исподлобья на радостно улыбающегося Кочеткова. — Только с чего вы нас в герои-то записали? Мы мирные люди…

— А наш бронепоезд стоит на запасном пути! — ехидно парировал геодезист. — Полноте, господа! Пройдя через вражеские тылы, доставить в Преторию столь необходимые для экономики республики клише вкупе с угнанным у англичан бронепоездом… Если это не героический подвиг, то я уж и не знаю, что тогда подвигом-то назвать.

— А вы-то, Владимир Станиславович, откуда про поезд знаете? — удивился Арсенин. — Высшие чины республики заверили нас, что для широкой общественности факт нашего участия в данной… экспроприации останется секретом.

— Ну-у-у, милсдарь, — чуть пренебрежительно махнул рукой Кочетков. — Могу вас заверить, что тайна сия уже давно секрет Полишинеля и вашим подвигом восхищается весь Трансвааль. Жаль, что сие деяние по достоинству оценили не только буры, но и англичане. Я, правда, не уверен, что они им восторгаются, скорее, наоборот. А посему у меня имеется к вам сер-р-рьезный разговор, — он внимательно взглянул на подошедших к ним вплотную Туташхиа, Троцкого и Корено и отрицательно покачал головой: — Приватный. Чуть ниже по улице есть славное местечко — ресторанчик «De Kas». Он, конечно, во многом уступает своему амстердамскому тезке, но кухня вполне приличная. А главное, там нас никто не побеспокоит.

После короткого раздумья Арсенин кивнул и, договорившись с друзьями о месте встречи, направился следом за Кочетковым.

— Угощайтесь, Всеслав Романович, — пододвинул к нему бокал с вином Акела. — Здесь, как и в Голландии, многие предпочитают джин, но, право слово, это «Schouwen-DrUiveland Blanc» весьма недурственное винцо. Хотя до французских или испанских ему еще далеко.

— Благодарю, — коротко кивнул Арсенин. — Но мы вроде как не ради еды и питья сюда пришли?

— И то верно, — не стал спорить Кочетков. — Перейдем к делу. Вот только почему вы, Всеслав Романович, на меня волком смотрите? Я вроде бы плохого вам ничего не сделал?

— Не люблю неясность и неопределенность, — взглянул на визави Арсенин. — А после нашей встречи в Сайлент-Хилл я уж и не знаю, как к вам относиться и за кого принимать. Так что если хотите нормального разговора, то карты на стол. Все до одной. Так кто вы, доктор Зорге?

— Подполковник Академии Генерального штаба Кочетков Владимир Станиславович. Негласный военный агент. Честь имею. — После краткого раздумья собеседник отвесил короткий поклон и пристально посмотрел в глаза Арсенину. — Нахожусь в сих краях с определенной миссией, о которой мы поговорим чуть позже. Если, конечно, достигнем соглашения.

— Целый подполковник, целого Генштаба? — удивленно охнул Арсенин. — Да еще и негласный военный агент? А я-то, сирый, зачем вам сдался? Я к военным делам никакого отношения не имею, меня во время оно даже из Павловского турнули…

— Видите ли, мой друг, — отхлебнул вина Кочетков. — Благодаря моей аккредитации я имею возможность беспрепятственно находиться по обе стороны фронта, а следовательно, собирать необходимую для моей миссии информацию. Вот только в силу ряда причин я не всегда имею возможность реализовать полученные сведения. И та, мягко говоря, эскапада в Сайлент-Хилл была вынужденной мерой, на которую я права не имел и решился на оную только из безысходности. Проще говоря — мне необходимы помощники.

— То есть, если говорить прямо, люди для грязной работы? — поморщился Арсенин. — Так и наняли бы себе… кондотьеров. Тут их пруд пруди.

— Ну, отчего ж сразу грязной? — с легкой грустью улыбнулся Кочетков. — Просто — для совместной работы, коей в военное время великое множество. И я бы не стал называть ее грязной, потому как любая война сама по себе дело, чистотой не блещущее. А наемники… их, конечно, много, но вот только при отношениях с таковыми очень быстро и остро встает вопрос взаимного доверия.

— И все равно никак в толк не возьму, — упрямо произнес Арсенин, — зачем вам нужен именно я? Если ваша… работа направлена на помощь Трансваалю, Крюгер подберет вам массу абсолютно надежного народа.

— Моя, как вы говорите, работа направлена в первую, во вторую и все последующие очереди на благо нашего с вами Отечества, — чуть жестче, чем следовало, произнес Кочетков. — Просто так получилось, что в данный момент интересы России совпадают с интересами буров, и поэтому я должен…

— Выиграть войну? — криво усмехнулся Всеслав.

— Увы и ах. Сомневаюсь, что буры смогут победить Британскую империю, — вздохнул Кочетков. — Все же население обеих республик не превышает триста тысяч человек, тогда как англичане уже пригнали в Африку больше двухсот тысяч солдат и пополнение все прибывает и прибывает. Моя задача чуть проще — поелику возможно ослабить силы нашего общего, на данный момент, противника. И я надеюсь, что вы, как патриот нашей Родины, мне в этом поможете.

— Нет уж, Владимир Станиславович, — отрицательно покачал головой Арсенин. — Увольте от подобной чести. У меня, знаете ли, других забот по горло. Надо как-то до родных берегов и самому добраться, и людей своих довести. Да и кораблик мой со всем экипажем в плену у бриттов совершенно, кстати, противу закона обретается. Так что мне надо не на войну время терять, а вызволением своих людей заниматься.

— К слову, о ваших людях, — хитро прищурился подполковник. — Вы, верно, слегка запамятовали, но ваши преторианцы на родных просторах в бегах числятся. Если кто и обрадуется их возвращению, то только полиция и жандармский корпус.

Арсенин зло дернул желваками, но на реплику отвечать не стал и выжидательно посмотрел на Кочеткова. Тот, игнорируя гневные взгляды визави, продолжил как ни в чем не бывало:

— Вот если бы эти достойные сыны Отечества вслед за вами оказали бы Родине помощь, то я бы мог гарантировать, что после выполнения возложенной на меня миссии они будут амнистированы. Опять же «Одиссей» и команду проще вызволять, имея за спиной всю мощь Российского МИДа, чем одну только шведскую фирму. О людях мы поговорили, теперь о вас. Как я уже обмолвился, ваше участие в угоне бронепоезда для англичан не секрет. Учитывая всеобщий бардак, новости разлетаются по Африке с неимоверной скоростью, и я не уверен, что, опираясь только на помощь буров, вы сумеете добраться домой целым и невредимым. Тогда как, используя возможности Генштаба, я бы мог обеспечить ваше безопасное возвращение.

— Мда-а-а… — задумчиво протянул моряк. — Похоже, что деваться мне некуда и придется соглашаться. Но все же, Владимир Станиславович, почему я? Ведь я человек не военный. Если что хорошо и умею, так это суда по морю водить, а в глубине Африки ни того, ни другого в наличии не наблюдается.

— Во-первых, я вас знаю как очень порядочного и ответственного человека. Во-вторых, и оно же во-первых, вы удачливы. А наличие такой субстанции, как удача, в нашем окаянном ремесле много чего значит.

— Скажете тоже — удачлив, — горестно хмыкнул Арсенин. — Пароход потерял. Сам еле жив остался. Что завтрашний день готовит, даже предположить не могу.

— А если взглянуть на это под другим углом? — участливо улыбнулся Кочетков. — Судно и экипаж нельзя считать потерянными окончательно. Они просто временно находятся вне вашего доступа, но есть возможность их вернуть. Еле живы остались, говорите? Но ведь живы же? И из-под петли ушли, и через линию фронта спокойно перебрались. Да не с пустыми руками, а с прибытком. Тогда как ваш обидчик — Перси Скотт отдал Богу душу.

— А я здесь при чем? — нахохлился Арсенин. — Я того коменданта и пальцем не тронул…

— Конечно, конечно, — покладисто кивнул Кочетков. — Вы ни при чем. Его ведь ваш абрек зарезал.

— И с чего вы это взяли? — с глухим раздражением произнес Всеслав. — Что его вообще кто-то резал? Да и про то, что англичанам о моем участии в угоне бронепоезда известно, тоже небось сами придумали?

— Насчет «зарезал», тут все просто, — пожал плечами подполковник. — Доводилось мне отчет о вскрытии его высокоблагородия читать. А про бронепоезд — птички напели. Я уже говорил однажды, здесь очень информированные птицы попадаются, нужно только уметь их слушать. Но это все дела вчерашние, а ныне я все же хотел бы узнать ваше решение. Будете ли вы со мной работать или отправитесь в одиночное плаванье?

— Буду, — недовольно проворчал Арсенин и повторил: — Буду, куда ж мне деваться-то… А теперь поведайте, чем все же мы будем заниматься и какая цель является конечной?

— Отлично, — с едва заметным облегчением выдохнул генштабист. — А что до целей наших, то слушайте внимательно…

 

Глава четвертая

22 февраля 1900 года.

Лагерь Нортумберлендских фузилеров

— Ты уже поел, красавчик?

Услышав голос Хорсвилла, Арсенин невольно вздрогнул. За воспоминаниями о разговоре с Кочетковым он даже не услышал, как отворилась дверь овина.

— Такому симпатяшке, как ты, нужно нормально питаться, — продолжал ворковать сержант, окатывая заключенного масленым взглядом. — А то ни взглянуть не на что будет, ни потрогать…

Арсенин хотел уже обматерить англичанина, а то и вмазать от всей души по морде, но внезапная мысль заставила его остановиться и ответить совсем не так, как хотел изначально.

— Красавчик? — Всеслав, мысленно содрогаясь от брезгливости, вызывающе облизнул губы. — Это значит, что я тебе ТОЖЕ понравился?

— Ого! — восхитился англичанин. — Это получается, что я не ошибся, и ты знаешь толк в… крепкой мужской… дружбе? — британец подошел почти вплотную и ласково потрепал Арсенина по щеке.

— Есть немного, — пробормотал Всеслав, пытаясь скрыть гримасу отвращения за натянутой улыбкой. — И вот пришла мне в голову мысль. Коль мы друг другу не безразличны, то почему бы нам, к обоюдному удовольствию, не скоротать вечерок вместе? Скажем, сегодняшний?

— Я скажу, что эта мысль и мне по душе, — скабрезно ухмыльнулся Хорсвилл. — И не только по душе… Значит, так и порешим, как сдам дежурство — сразу к тебе.

— Лучше после ужина, когда народа вокруг поменьше будет, — с деланым смущением пробормотал Арсенин. — Когда мне хорошо, я бываю громким. И мне бы не хотелось посвящать всех вокруг в интимные подробности своей жизни.

— После ужина, так после ужина, — покладисто пожал плечами сержант. — Отдыхай, красавчик! Набирайся сил, они тебе ой как пригодятся, — британец хлопнул пленника по заду и, собрав судки, вышел на улицу, даже не подозревая о том, насколько он был близок к смерти.

Время до ужина Всеслав большей частью провел у зарешеченного оконца, пытаясь рассмотреть лагерь и хотя бы начерно представить себе пути отхода. Однако толком он так ничего и не придумал — палатки, стоящие вокруг сарая, перекрывали обзор почти полностью.

Как-то незаметно стемнело. Уже сменился часовой у дверей гауптвахты, уже принесли ужин, а Хорсвилл так и не появился. Арсенин начал понемногу беспокоиться, что его замысел не удастся, когда за окном послышался голос сержанта, требующего от часового открыть дверь. К удивлению Всеслава, солдат безропотно подчинился, и через мгновение после скрипа замка любвеобильный англичанин ввалился внутрь. Дождавшись, пока дверь за ним закроется, британец шагнул к Арсенину:

— Заждался меня, сладенький?

— Есть немного, — проворчал Всеслав. — Да погоди ты! — ладонь моряка жестко уперлась в грудь распаленному похотью британцу. — Ты часового отправь поспать. На часок. А то здесь стенки тонкие, он уши развесит, а мне оно надо? Да и тебе — тоже.

Фузилер недовольно хмыкнул, но препираться не стал и постучал в дверь:

— Болтон! Болтон, чтоб тебе черти зад надрали, слышишь меня?!

— Да, сэр, так точно, сэр, слышу, — забренчал замком солдат. — Сейчас открою, сэр!

— Погоди, не отпирай, — буркнул Хорсвилл. — Мне тут по поручению сэра Рочестера с пленником надо пошептаться… кон-фи-ден-ци-аль-но! Во! А так как тебе такие разговоры слушать не положено, сходи, погуляй где-нибудь, а через пару часов вернешься… Мы тут как раз закончим… разговаривать.

— Но, сэр… Как я могу оставить пост, сэр?

— По приказу старшего по званию, болван! Все, пошел отсюда, вернешься через два часа, понял?

— Да, сэр. Уже ухожу сэр.

Хорсвилл приник ухом к двери и через некоторое время, видимо удовлетворившись результатами наблюдения, развернулся к Арсенину:

— Ну что, теперь тебе больше никто не мешает?

— Надеюсь, что нет, — прищурился Арсенин, присаживаясь на корточки. — Иди сюда, милый, я покажу тебе, что значит любить по-русски.

Слащаво улыбаясь, Хорсвилл подошел почти вплотную. Продолжая довольно скалиться, он смотрел сверху вниз, как Арсенин расстегивает его ремень и кладет сбоку. Он улыбался долго, почти несколько секунд, вплоть до тех пор, пока Всеслав не впечатал кулак ему в пах. Коротко ойкнув, сержант схватился руками за ушибленное место и согнулся пополам. Арсенин оттолкнулся от земли и, подпрыгнув вверх, врезался затылком в подбородок сержанта. Закатив глаза, британец рухнул на пол, в то время как моряк накинул ему на шею его же ремень:

— Обычно в таких случаях говорят, мол, ничего личного, приятель, работа такая, — прошипел Арсенин, затягивая импровизированную удавку на шее англичанина. — Вот только в этот раз все немного по-другому. Ну не люблю я содомитов. Не люб-лю!

— Не убива-а-ай, — прохрипел из последних сил Хорсвилл. — Убьешь, и тебе даже капитан не поможет…

— Хочешь жить — отвечай, — чуть ослабил натяжение Арсенин. — Говори: пароль и отзыв на сегодняшнюю ночь, а также куда бы ты мог пойти ночью за пределы лагеря?

— Молния, — часто и сдавленно дыша, прохрипел сержант. — Пароль — молния. Отзыв — Девоншир… А пойти ночью я могу только к маркитантам. Ярдах в пятидесяти от лагеря тетка Черри палатку держит, спотыкаловкой торгует. Если офицеров поблизости нет, часовые пропустят. За долю, конечно.

— Спасибо, — удовлетворенно улыбнулся Арсенин, — ты мне очень помог. — Всеслав отпустил ремень и, поднявшись на ноги, резко ударил Хорсвилла носком ботинка в висок. Противно хрустнув, кость проломилась, и сержант, еле дернувшись, затих.

— Однако, готов, — пробормотал Арсенин, стаскивая одежду с мертвеца. — Вот только теперь еще черт знает сколько времени ждать, пока часовой вернется. Не мог он часом обойтись, не-е-ет, ему, охальнику, два подавай…

Брегет неторопливо отсчитывал минуты, и Всеслав, прислонившись к стене, даже успел задремать, пока осторожный стук в дверь не заставил его очнуться:

— Сэр! Это Болтон, сэр! Я вернулся! Вы уже закончили?

— Открывай скорее, болван, — хриплым спросонья голосом произнес Арсенин. — Давно уже закончили. Открывай да заходи сюда, помощь нужна!

Уже привычно проскрипела дверь, и часовой, подслеповато щурясь, перешагнул через порог:

— Что делать-то нужно, сэр?

— Отвечать! — рванул на себя солдата Арсенин. — Честно и без задержек! — двумя ударами в корпус и челюсть он заставил солдата рухнуть на пол. — Как отсюда до выхода из лагеря пройти? — Моряк выхватил из ножен на поясе солдата штык и приставил его к горлу противника: — Мне долго ждать?!

— Как палатки обогнете, так все время прямо, — испуганно проблеял часовой. — Там недалеко, сэр…

— Пароль — молния, — чуть вдавил штык в горло солдата Арсенин, — а отзыв?

— Девоншир, — прохрипел Болтон, отчаянно косясь на приставленное к горлу лезвие.

— Не соврал, значит, покойник, — заметил Всеслав и тут же резким движением вспорол англичанину сонную артерию. — Вот тут ничего личного, приятель. Был бы тут твой скрипучий товарищ, тогда да. А так — ничего личного…

Прицепив к ремню ножны, он вложил в них штык, и некоторое время раздумывал, брать ли с собой винтовку часового или нет? Придя к выводу, что в ночное время вооруженный солдат, бредущий к маркитантам за водкой, будет выглядеть подозрительно, он с некоторым сожалением закинул оружие в дальний угол и вышел на улицу.

Часовых у лагерных ворот он прошел на удивление просто. Стараясь не попасть под свет факелов, он пробурчал пароль и, лениво махнув рукой в сторону буша, озвучил цель маршрута: «К тетке Черри». Часовые, так же лениво напомнив ему о необходимости поделиться добычей по возвращении, выпустили за пределы лагеря. Пройдя несколько ярдов по дороге, Арсенин оглянулся и, понимая, что со стороны бивуака он уже не виден, свернул в буш, решив сделать маленький привал на какой-нибудь полянке, где можно будет рассчитать курс по звездам. За размышлениями о маршруте бегства он не заметил, как сбоку мелькнула тень, а после было поздно. Удар чем-то тяжелым по затылку отправил его в беспамятство.

 

Глава пятая

20 февраля 1900 года. Ледисмит

— Однако тут проблемка одна нарисовалась, — Шрейдер оглушительно хлопнул дверью и устало привалился спиной к стенке блиндажа.

— Опять триппер подхватил? — не отрывая взгляда от карт, буркнул Сварт.

— Да хрен с ним, с триппером! — возмутился Шрейдер, отклеиваясь от стенки. — Там…

— Если про твой хрен речь, то он у тебя и так всю дорогу насморочный, — довольно заржал Бенингс, разглядывая пришедшую к нему карту. — Вот сколько я тебя знаю, то, значит, насморк французский, то еще какая напасть…

— Да подавись ты этим триппером, — сплюнул Шрейдер. — Этот ублюдочный генеральчик Фрэнка с мальчишкой-корнетом арестовал!

— Ты думай, что городишь-то, — укоризненно покачал головой Сварт. — Перегрелся, так в бадейку тыковку свою дурную сунь, солдатня аккурат свеженькой принесла. За такие дела, что мы наворотили, он их в задницу целовать должон, а ты «арестовал»…

— Да что б мне в Святую пятницу к причастию не подойти! — истово перекрестился наемник. — Я там покрутился, того-сего поспрашивал. Так караульные говорят, что Фрэнк Уайту морду набил — синячище на полхари, а того капитана-толстяка, что дежурит нонче, вообще пришиб до смерти…

— Да ну, сортирные речи это все, — презрительно фыркнул Бенингс. — Пастор нам пулю льет, а вы уши развесили, — и азартно заелозил на месте. — Давай, открывайся, Сварт!

— Да погоди ты со своей игрой, — старый траппер затушил об стол самокрутку и тут же начал сворачивать новую. — Да и ты, Макс, толком говори, а не воду напрасно баламуть…

— Чё «погоди», чё «погоди»! — взвился Бенингс. — Небось шваль одна на руках, вот ты и вопишь: «Погоди!» А у меня, чтоб ты знал — флеш! Гони монету, говорю!

— Захлопни пасть, Бенингс, — скрипнул зубами Паркер, бросая карты картинкой вверх. — У меня вообще каре, да только при таком раскладе игра меня ни хрена не волнует…

— Не, парни, давайте игру добьем, а потом уж и о делах, — заметно стушевался Бенингс. — За пять-то минут ни черта ведь не изменится…

— Ты, по-моему, плохо понял, — зло прищурился Митчелл. — Я краем уха слышал, что Рой велел тебе заткнуться…

— Да все путем, Майлз, все путем! — испуганно заверещал Бенингс. — Не играем, так не играем, заткнуться, так заткнуться! Ты только на меня не смотри так!

— Как так? — опешил Митчелл. — Чем тебе мой взгляд не нравится?

— А ты вспомни, как на того борова в Кейптауне в кабаке смотрел, прежде чем его пришить? — хватая воздух ртом, испуганно икнул Бенингс. — А в той деревушке, под Дурбаном? На того задавалу из паба так же зырил, а потом шлепнул… Да ты всегда так смотришь, когда кого-то убить собираешься!

— Да-а-а? — Митчелл удивленно почесал затылок. — Вот уж никогда не замечал…

— Да заткнетесь вы или нет?! — хлопнул ладонью по столу Паркер. — Давай, Пастор, рассказывай по порядку, что там с Фрэнком стряслось и почему ты панику развел.

Шредер спихнул Бенингса на пол, устало плюхнулся на табурет и, чуть заикаясь от волнения, начал рассказ.

— Вот оно, значит, как, — скривился Паркер, выслушав наемника. — Этот ублюдок Уайт думает, что он здесь самая большая шишка и ему все с рук сойдет… Хрена! Шрейдер! Ты из нас самый шустрый, слушай и запоминай! Завтра утром тот утюг, что мы у буров отбили, в Питермарнцбург пойдет. Делай что хочешь, но нужно, чтоб ты на нем укатил. В городишке том проволочная связь имеется, вот ты сэру Робертсу телеграмму отошлешь и в ней все как есть обскажешь. Сварт! Ты сейчас…

— А чего это ты раскомандовался, Рой? — хмуро протянул Митчелл. — Тебя вроде как никто командиром не ставил?

— Тебе что-то не нравится, Майлз? — Паркер приподнялся с места и, оперевшись руками о столешницу, впился в приятеля тяжелым взглядом. — Или пока Фрэнк задом нары полирует, ты ненароком решил корону примерить?

Митчелл пристально взглянул в глаза приятелю, и хотя его револьвер находился в кобуре на бедре, а оружейный пояс Паркера валялся на кровати, злость и решимость во взгляде техасца были так велики, что затевать ссору он не решился.

— Ладно, ладно, старина, не подымай бурю в стакане, — резко сдал назад Митчелл. — Пока Фрэнка нет, ты старший. Говори, что делать.

— Спасибо за разрешение, — фыркнул Паркер, но обострять отношения не стал. — Сварт! Ты берешь Майлза под ручку, и вы вдвоем идете к генеральскому дровянику…

— Дом генерала каменный…

— Идете к этому каменному дровянику и во все зенки смотрите, где там часовые стоят, когда меняются и куда сподручней связку динамита прилепить…

— А че это я с Майлзом под ручку ходить должен?! — возмущенно буркнул Сварт. — Тоже мне, нашел профурсетку…

— Если ты не хочешь брать Майлза за ручку, он возьмет тебя за яйца! — рявкнул Паркер. — Мне по хрену, как вы будете там ходить и что делать, но чтоб к завтрему я об этой богадельне знал все и даже больше!

— Сдается мне, парни, чегой-то вы не совсем законное затеяли, — задумчиво проворчал старый сержант из взвода Дальмонта, поднимаясь с койки в углу блиндажа. — Са-а-авсем, как я погляжу, незаконное…

— Ты имеешь что-то против? — почти дружелюбно улыбнулся Митчелл, кладя руку на рукоять револьвера, в то время как Хост и Картрайт одновременно хрустнули пальцами, разминая кулаки.

— Отчего ж против? — абсолютно спокойно пожал плечами сержант. — Если вы этому прохвосту Уайту за сэра Генри и дружка вашего собрались соли на хвост насыпать, то я в доле. Уж больно хороший парнишка сэр Генри, настоящий джентльмен. Нонче таких совсем мало осталось.

 

Глава шестая

22 февраля 1900 года. Окрестности лагеря Нортумберлендских фузилеров

Сознание возвращалось неохотно, рывками. Нестерпимо болела голова и каждый раз, когда болевой импульс, словно испуганный заяц, отталкиваясь от затылка, прыгал к широко распахнутым, но невидящим глазам, Арсенин вздрагивал и что-то беззвучно шептал. Решив сменить ограниченное пространство на оперативный простор, боль рванулась наружу. Будучи не в силах сопротивляться этому порыву, Всеслав содрогнулся всем телом и… обнаружил себя стоящим на четвереньках на какой-то поляне и исторгающим из себя остатки британского угощения.

Откуда-то сбоку кто-то плеснул ему на лицо тонкой струйкой теплой воды. Ловя драгоценные капли, Арсенин откинулся на спину и, не сумев удержаться, рухнул на землю. Мир перед глазами представлял сплошное мельтешение разноцветных кругов, принимающих самые причудливые формы. Один из них вдруг сформировался в испуганное лицо Троцкого, другой — в виновато сморщенную физиономию Ван Бателаана. Не обращая внимания на занятные трансформации, капитан потянулся к воде и, застонав от бессилия, снова рухнул. А мгновением позже чьи-то руки, осторожно приподняв его голову, всунули горлышко фляжки ему в рот.

— Лежите, батоно капитан, — раздался над ухом хриплый голос Туташхиа. — Вам сейчас вредно шевелиться. Да и нет в том необходимости. До утра отлежитесь, а там потихоньку на встречу с Даниэлем пойдем.

— Где я? — прохрипел Арсенин. — Что со мной случилось?

— Барт с вами случился, — с заметным облегчением выдохнул Троцкий. — Он, значит, искал, кого бы из британцев отловить для задушевного разговора…

— Душить, что ли, собирался?..

— А как же иначе? Душить тоже, — усмехнулся Лев. — Но потом, сначала поговорить. Вы, Всеслав Романович, меня не перебивайте, а то я до утра не закончу, а вам еще и поспать бы не мешало…

Арсенин, признавая правоту Троцкого, качнул головой и тут же пожалел об этом. Боль из затухающей, пульсирующей в затылке искры превратилась в мощный вихрь и рванула, словно фугасная граната. На какое-то время Всеслав лишился возможности не только шевелиться, но и произносить что-либо внятное.

— Барт! Ты меня за англичанина принял? — спросил Арсенин, когда приступ более или менее удалось побороть.

Бур виновато потупился и, разведя руки в стороны, что-то нечленораздельно буркнул.

— Слава богу, что на месте не пришиб, — криво усмехнулся Всеслав, пытаясь осторожно подняться на ноги. — А то ж представь, какая досада: британцы не повесили, зато свои чуть к праотцам не отправили. Ты, Барт, в следующий раз не кулаком, а прикладом лупи. Приклад — он деревянный, ему не больно. А руку-то зашиб, поди?

Бур очередной раз удрученно вздохнул и, ничего не ответив, отошел от костра.

— Все б вам, Всеслав Романович, шутки шутить, — укоризненно покачал головой Троцкий. — Удивляюсь я. Какая б беда ни стряслась, серьезности она вам ни на полушку не прибавляет.

— А зачем? — поморщившись от боли, мягко улыбнулся Арсенин. — Серьезное отношение к чему бы то ни было в этом мире является роковой ошибкой.

— А как, по-вашему, — нахмурился Троцкий, — жизнь — это серьезно?

— О да! — расплылся в улыбке капитан. — Жизнь — это серьезно! Но не очень… Лев! А вы знакомы с Чеширским Котом?

— Н-нет, — недоуменно промямлил юноша, озадаченно поглядывая на командира. — А это кто такой?

— Неважно, — отмахнулся Арсенин. — Потом объясню. Важно другое — что мы имеем на настоящий момент. Дато! Как прошел ваш поиск? Нашли Силверберга?

— Нашли, — недовольно буркнул абрек. — Всех нашли. Сначала следы, потом полковника. Еще больше полсотни улан из охраны нашли. Выкрасть его я бы смог. Уйти — нет. А приказа убить вы не давали, пришлось вернуться.

— Угу, — огорченно вздохнул Троцкий, подтверждая слова друга. — Теперь придется в лагерь с пустыми руками возвращаться. Другого выхода нет.

— Некоторые не увидят выход, даже если наткнутся на него, — задумчиво произнес Арсенин. — Другие же просто не ищут… Пока я гостил в лагере фузилеров, то познакомился с милейшим человеком — капитаном Рочестером. Как человек воспитанный, думаю, что необходимо быть взаимно вежливым и пригласить капитана к нам в гости… Барт! Ты знаешь дорогу к Лоунсдейл-бридж?

— Естественно! — высунулся из-за плеча Троцкого Ван Бателаан, крайне довольный тем, что капитан больше не вспоминает о злосчастном ударе по голове. — Место знакомое. Этот хуторок неподалеку от нашей фермы находится, и пятидесяти миль не будет. А отсюда так и вовсе рукой подать, мили две с половиной, не больше. Я по этим местам куда угодно и с завязанными глазами пройду.

— Замечательно, — удовлетворенно прикрыл глаза Арсенин. — Завтра… или уже сегодня? В общем, в восемь утра Рочестер должен выехать в Лоунсдейл-бридж на показательную порку, тьфу ты, казнь, и будет совсем неплохо, если он на нее не попадет. Капитан — это, конечно, не полковник, но все лучше, чем ничего. Милсдарь дознаватель, естественно, будет против изменения своего маршрута, но мы постараемся его убедить. Главным убедителем… убеждателем… короче, главным по убеждению назначаю Барта, благо опыт у него имеется. Не все ж ему командира по голове лупить… Все! Заканчиваем посиделки и выдвигаемся.

— А вы верхом-то сможете, батоно капитан?

— Смогу не смогу, не в том суть, — пробурчал Арсенин, с трудом взбираясь в седло. — Надо. Любая дорога начинается с первого шага: банально, но верно.

 

Глава седьмая

22 февраля 1900 года. Ледисмит

— Хреновая, однако, из Сварта барышня для прогулок вышла, — ехидно ухмыльнулся Митчелл, устало плюхаясь на самодельный топчан в блиндаже. — Ни солдатне улыбок, ни мне доброго слова. Даже под ручку ходить не желает. Упирается.

— Кончай скалиться, — угрюмо проворчал Паркер, остановив жестом вскинувшегося было Сварта. — Ты по делу говори. Можно куда бомбу прилепить или чего другое придумать надо?

— По делу так по делу, — прикрыл глаза Майлз, блаженно вытягивая ноги. — Динамит я там куда хошь поставлю. Хочешь — часовым под нос суну, хочешь — в окошко генеральского кабинета заброшу. Только чего б я ни сделал, солдатня набежит прежде, чем огнепроводной шнур догорит. Это ежли днем, как ты задумывал.

— Кто ж днем к генералам через стенку в гости ходит? — буркнул Сварт. — Ночью надо его валить. Ночью!

— А если ночью, — Майлз почесал подбородок и с покровительственной жалостью взглянул на напарника. — Еще хуже выйдет. Не знаю я, где их превосходительство ночевать изволят. И ты не знаешь. Так что, Рой, взорвать милорда Уайта не получится…

— Да мне и не нужно, чтоб ты его взорвал, — пожал плечами Паркер. — Ты мне дырку в стене проделай, чтоб я в гости к господину генералу мог войти. Хочется мне ему на прощание пару добрых, теплых слов сказать…

— Ты меня не слушаешь, что ли? — приоткрыл один глаз Митчелл. — Динамит, он бесшумно не взрывается. Стоит только там чему-нибудь бахнуть, тут же орава солдат набежит.

— Это если просто так чего взорвать, — Паркер откинул барабан револьвера и посмотрел через дуло на свет. — А если рвануть, когда буры обстрел ведут, никто даже и не почешется. Ты, главное, заряд так рассчитай, чтоб дырка в стене на попадание снаряда походила. А уж осколков вокруг я набросаю… Чтоб всем сразу стало понятно, что смерть генерала — неизбежная на войне случайность. Превратности войны, так сказать.

— Угу, — недоверчиво скривился Сварт. — Так британцы в ту случайность и поверят. В дом попал снаряд, а сдох генерал от пули сорок четвертого калибра. Да за тобой караул придет прежде, чем ты «Pater noster» прочитаешь…

— Долгонько тогда их ждать придется, — фыркнул техасец. — Я ж не Шрейдер, никогда в молитвах силен не был. Покуда я тех псалмов слова вспомню — война закончится. А стрелять в генерала я не буду. Я ему, скоту, осколок в висок загоню. Тут другая беда, парни: Фрэнк с мальчишкой никуда идти не хотят…

— Это какая муха их укусила? — удивился Митчелл. — Ты, наверное, не очень внятно им все объяснил. Может, я схожу, попробую?

— Да я им так все разжевал, что и енот бы понял, — досадливо отмахнулся Паркер. — И я им талдычил, что бежать надо, покуда не вздернули, и Тейлор, сержант тот старый, то же самое твердил, а они ни в какую. Мол, пусть нас по закону вызволяют, и баста! У-у-у, бараны… Оставил им окорок антилопий, плюнул и ушел. Одна надежда, что Шрейдер дяде Робертсу все как надо отпишет…

— Так, может, и Уайта тогда не стоит трогать? — рассудительно проворчал из своего угла Бенингс. — Один черт, ни Фрэнку, ни мальчишке этим не поможешь.

— И че с того?! — нахохлился Паркер. — Я его кончать собрался не для того чтоб, а потому что!

— Да ну, — протянул Бенингс. — Не по закону это как-то…

— И давно ты таким законником стал? — презрительно поморщился Митчелл. — Как в карты мухлевать или спереть, что плохо лежит, тут закон побоку, а как ублюдка шлепнуть, так по-другому запел? Чтоб ты знал: и я, и Рой, и Сварт, да тот же Фрэнк, черт возьми, носим свое правосудие в кобуре. И наш закон гласит: око за око, зуб за зуб! Так что, если ты с нами, усохни, плесень, и больше не вякай!

Выслушав гневную отповедь, наемник зло сплюнул и направился к выходу, что-то недовольно бурча под нос.

— Слушай, Рой, — Майлз, проводив Бенингса взглядом, повернулся к приятелю. — А может, и ему, того… устроить неизбежную на войне случайность? Не приведи Господь, он нас Уайту сдаст…

— Не-е-е, — проворчал Сварт, не дожидаясь ответа Паркера. — Фил крысюк еще тот, но доносительством никогда не баловал.

— Сварт дело говорит, — кивнул техасец. — Не хватало нам еще и друг друга резать начать. Бенингса Фрэнк нанимал. А чиф людей видит насквозь, похлеще, чем те лучи, которые немец изобрел. Рентгеном, кажись, его звали? Ну да не о том разговор. Хрен с ним, с Бенингсом, пусть живет. Ты, Майлз, лучше бомбой займись. А завтра, как буры ежедневный салют устроят, мы, помолясь, и начнем.

 

Глава восьмая

22 февраля 1900 года. Окрестности селения Лоунсдейл-бридж

— Просыпайтесь, командир, — Барт аккуратно потряс Арсенина за плечо и вновь посмотрел на дорогу. — Едут уже.

Всеслав медленно поднялся с одеяла (боль считала своим долгом напомнить о себе при каждом удобном случае) и на четвереньках пополз к кустам вдоль широкой утоптанной тропы, величаемой дорогой то ли по привычке, то ли по недоразумению. Некоторое время он смотрел вперед, а после, недоумевая, повернулся к Ван Бателаану: на тропе ровным счетом никого не было. Бур успокаивающе махнул рукой, и через некоторое время послышался неторопливый мерный топот конских копыт. Всеслав обвел заросли вокруг пристальным взглядом, проверяя, насколько незаметны притаившиеся товарищи, и бесшумно скользнул на присмотренное заранее место.

Парой минут позже из-за поворота показалась небольшая бричка с открытым верхом, неторопливо влекомая понурым першероном. Кучер в форме артиллериста философски покуривал трубочку. Единственный пассажир в офицерском мундире, позевывая, листал какой-то блокнот и внимания на дорогу не обращал. За повозкой следовали двое верховых. Судя по тому, как неуклюже покачивались они в седлах, — вчерашние пехотинцы. Конвойные, как и сопровождаемый ими офицер, взгляды по сторонам не кидали, предпочитая лениво перебрасываться фразами.

Всеслав присмотрелся к проезжающему мимо маленькому табору и, удовлетворенно кивнув, дважды крикнул сойкой. Не успело эхо растаять в кустах, как первый охранник, проезжавший в тот момент под деревом, задергался в петле, ловко накинутой сверху Ван Бателааном. Второй, не успев ничего понять, тихо хрипя, рухнул на землю с кинжалом абрека в спине. Кучер, заслышав непонятный шум за спиной, приподнялся на козлах, чтобы обернуться, но сделать ничего не успел. Прилетевший из кустов камень пробил ему височную кость. Возница рухнул на дно брички, и одновременно с этим Арсенин рванулся к повозке. Офицер успел подняться с сиденья и даже схватиться за кобуру револьвера, но увидев направленное ему в лицо дуло «маузера», застыл на месте.

— Доброе утро, господин капитан! — приветливо улыбнулся Всеслав. — А где же счастливая улыбка? Помнится, еще вчера вы очень настойчиво приглашали меня прокатиться, а сегодня почему-то не рады моей компании? Вам револьвер не мешает? Вижу — мешает. Давайте его сюда, зачем себя лишней ношей обременять?

— А вы отличный актер, мистер… Смит, — скривился Рочестер, протягивая ремень с кобурой Арсенину. — Дважды обвести меня вокруг пальца — это надо уметь! Не просчитал я вас, не просчитал…

— А почему дважды? — удивленно хмыкнул моряк. — Я с вами только одной беседы удостоился. Не считая сегодняшней. Когда второй-то?

— Когда мне сообщили, что в кутузке вместо вас отдыхают два покойника и оба из нашего полка, я решил, что вы удираете со всех ног куда подальше, — флегматично пожал плечами капитан. — Ошибся. Бывает. Знаете что, Смит или как вас там, бросайте шататься по бушу, а ступайте-ка вы лучше на театральные подмостки. Ей-богу, будете пользоваться успехом. А я вам протекцию составлю…

— Боюсь, что с вашей протекцией дальше виселицы меня не пропустят, — криво ухмыльнулся Арсенин. — Так что благодарствуйте, барин, перебьюсь как-нибудь.

— Ну, не хотите, так не хотите, — Рочестер окинул внимательным взглядом ветви деревьев и повернулся к Арсенину. — Я так понимаю, что по вашему плану я должен украсить своей персоной один из этих буков?

— Отнюдь, — Арсенин, удачно спародировав интонации капитана, широко улыбнулся. — Я у вас в гостях прохлаждался, теперь ваша очередь. Опять же судьбы десяти бедолаг, что в Лоунсдейл-бридж сегодня вздернуть должны, занимают меня несколько больше, чем одна ваша. Как вы думаете, капитан, ваше начальство ценит вас достаточно высоко?

— Смею надеяться, что да! — надменно вскинул голову Рочестер. — Только свои жизни они ценят значительно выше моей скромной персоны. И если вы рассчитываете обменять меня на кого-то из командиров полка, то можете быть уверены — из вашей затеи ничего не выйдет!

— Куда уж нам, сирым, — ехидно протянул Всеслав. — Я сочту себя полностью удовлетворенным, если они обменяют жизни десятка буров на одну вашу. Вполне равноценный размен: один джентльмен за десять дикарей. Но если вы считаете, что ваша жизнь стоит гораздо дороже, я не в обиде, пусть еще десяток-другой пленных добавят…

Рочестер, собираясь парировать речь оппонента, гневно вскинулся, но, наткнувшись на презрительную ухмылку Арсенина, как-то разом обмяк и, молча махнув рукой, плюхнулся на сиденье брички.

— Барт! — окликнул бура Всеслав. — Приведи в чувство кучера, хватит ему уже прохлаждаться!

— Так он это… того, — сконфуженно пробормотал Ван Бателаан, рассматривая тело солдата. — Помер уже.

— Как помер? — удивился Арсенин, оглядывая кусты в поисках юноши. — Я ведь Льву только оглушить его поручал? Ле-е-ев! Троцкий, маму вашу! Чем вы кучеру в лоб зарядили, что он преставился до срока, и на кой черт вы это сделали?!

— Свинчаткой, — покаянно вздохнул Троцкий, нехотя выдвигаясь из-за кустов. — Камня подходящего для пращи не нашел, вот ее и запустил… — Молодой человек поднял из дорожной пыли свинцовую бабку и показал командиру. — Я больше так не буду, Всеслав Романович! Честное благородное слово!

— Ой-е-е-е!!! — раздосадованно взвыл Арсенин, хватаясь за голову. — Помощнички, якорь вам в бушприт и триста акул в задницу, хотя и одной до черта будет! Брандскугель вам в глотку и кнехтом по хребту! Кто, мать вашу, теперь бриттам письмо повезет, а?! Христофор Колумб?!

— Не надо нам Холумбов всяких, — флегматично заметил Туташхиа, ласково потрепав першерона по холке. — Пока его найдем, пока дело объясним, время пройдет. Дорога знакомая, лошадка умная, сама до лагеря добежит. А Лев пусть англичанам письмо напишет. Он по-ихнему писать умеет, я точно знаю. А чтоб совсем понятно было, мы письмо кучеру в зубы сунем.

— Делайте, что хотите, — огорченно махнул рукой Арсенин, прикуривая папиросу. — Только очень быстро и даже еще быстрее.

— Вот, Всеслав Романович, — через несколько минут Троцкий протянул капитану клочок серой бумаги, густо исписанный огрызком карандаша. — Посмотрите.

— Угу. Угу. Угу, — бормотал Арсенин, пробегая глазами текст. — Это вы правильно написали, Лев: «если мы не получим положительного ответа в течение трех часов, то вышлем вам капитана Рочестера по частям…» Только где вы таких садистских идей нахватались?

Троцкий с отсутствующим видом шевельнул бровью и, покосившись в сторону Ван Бателаана, промолчал.

— Я примерно так и думал, — усмехнулся Всеслав, проследив за взглядом юноши. — А что это за подпись такая? Капитан Сорвиголова?..

— Ну, мне показалось, что британцам незачем знать наши подлинные имена, — смущенно пожал плечом Лев. — Вот и придумал.

— Сочинитель… — пробормотал Арсенин, взглянув на юношу то ли восхищенно, то ли удивленно. — Роберт, понимаешь, Стивенсон на мою, понимаешь, голову… Пятнадцать человек на сундук мертвеца в африканском антураже… Ладно! Отправляйте письмо турецкому султану, тьфу ты, черт, английскому полковнику и снимаемся с якоря! Барт! Подождешь посыльного с ответом, потом догонишь нас в… ну, сам знаешь где. Ходу, господа мои, ходу!

 

Глава девятая

23 февраля 1900 года. Ледисмит

— Майлз, а Майлз! — Сварт в который раз за последний час потряс приятеля за плечо. — А этот чертов дождь твою чертову бомбу к херам собачьим не зальет?

— Нет, — угрюмо бросил Митчелл, продолжая аккуратно укладывать шнур. — Нечего там заливать. Слышь, Сварт, ты чего меня дергаешь постоянно, психуешь, что ли?

— Кто?! Я?! — «пират» возмущенно расправил плечи, чтобы тут же втянуть голову, пережидая, пока осколки от близкого разрыва пронесутся по своим делам. — Ну, вообще-то есть немного… Не каждый же день генерала кончать приходится. Генерал, он тебе… этот, как его? Генерал, в общем! Не макака какая, чернозадая… Мы тут возимся, как черви навозные, а ну как нагрянет кто…

— Не переживай, дружище! — Паркер, улыбаясь, хлопнул его по плечу. — Какой дурень сюда попрется, пока буры снарядами швыряются? А если и найдется такой, то во-о-он там Картрайт примостился, а там — Тейлор. И если кто сюда сунется, они ему вместо взрывной волны по башке навернут.

— Все. Заканчивайте языки чесать и валите отсюда, — не оборачиваясь, через плечо рыкнул Митчелл. — Дядюшка Майлз устраивает рождественский фейерверк! Не хотите идти? Ну ладно. Тогда — уткнулись оба мордами в землю. Мордой в землю, я сказал!

Паркер и Сварт перемигнулись и, подхватив с земли гремящий железом мешок, потрусили к углу дома.

— И увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими, — шептал себе под нос Митчелл, прикручивая проводки к контактам взрывной машинки. — Потому что это — доля его.

Закончив работу, он перекрестился, достал из кармана сигару, горестно вздохнув, убрал ее обратно и с силой вдавил шток с рукоятью в коробку. Почти одновременно с этим стена генеральской резиденции содрогнулась от взрыва, вырвавшего изрядный ее кусок.

— Ибо кто приведет его посмотреть на то, что будет после него? — усмехнулся Митчелл, обводя довольным взглядом последствия своей работы. — Эй, Рой, выходи! Ваш выход, артист…

Паркер осторожно выглянул из-за угла и, зачем-то пригибаясь и оглядываясь по сторонам, резво подбежал к еще дымящемуся и воняющему сгоревшей взрывчаткой пролому. Звучно хэкнув, он уцепился за выступающий вперед обломок доски и, подтянувшись, одним движением перескочил внутрь.

— Эй! Твое превосходительство или как тебя там?! — гаркнул он, морщась от клубящегося по комнате дыма. — Ты там жив или окочурился уже?

Услышав сдавленный кашель в углу, он в два шага добрался до источника шума и, распихав ногой обломки какого-то шкафа, рывком поставил на ноги чихающего и кашляющего Уайта.

— Да ты никак не в себе? — Рой отвесил одуревшему от взрыва генералу пару звонких оплеух. — Ты мне брось зенки закатывать. Какой, к чертям, обморок? Мы сейчас тебя спасать будем…

— Кто вы такой? — слабо дернулся генерал, пытаясь уклониться от пощечин. — Что вы себе позволяете?

— Что, что… — буркнул Паркер. — В чувство тебя привожу, вот что. Ты мне вот что скажи, приятель, Уайт — это ты или кто другой?

— Я — генерал Джордж Стюарт Уайт! — гордо вскинулся тот, но тут же закашлялся и согнулся пополам.

— Вот, значит, и познакомились, — хмыкнул техасец. — Меня Роем Паркером кличут. И я принес тебе Откровение Божие. Слушай: доброе имя лучше дорогой масти и день смерти — дня рождения. Знакомые строчки?

— Д-да, — подавив кашель, распрямился Уайт. — Екклесиаст. Стих седьмой… А это-то тут при чем?

— Ишь ты, седьмой… — Паркер, не обращая внимания на вопрос генерала, озадаченно почесал затылок. — Надо будет Шрейдера носом в навоз ткнуть, вечно он все путает… А слова эти при том, приятель, что ты покойник.

— Й-я-а? — удивленно раззявил рот англичанин. — К-как покойник? Почему? Я ведь живой!

— Ну, это временно. Не хрен было жить, как скоту последнему, — презрительно сплюнул Рой. — А уж Фрэнка с мальчонкой, Генри который, ты и вовсе зазря арестовал. Вот и выходит, что жить тебе больше незачем.

— Я освобожу их, — генерал, отчетливо осознавая, что его странный собеседник не шутит, затрясся от страха. — Я сейчас же отдам распоряжение, и их освободят…

— Поздно, хомбре. Ты уже умер. — Паркер вынул из кармана осколок снаряда с остро заточенными краями и коротким ударом всадил его в висок генералу. Проломленная кость противно хрустнула. Генерал коротко всхлипнул и завалился на бок.

— Вот черт, — огорченно сплюнул Паркер, рассматривая плеснувшую на ботинки кровь. — Изгваздался все-таки.

Сокрушительно вздохнув, Рой вытер еще теплые пятна краем ковра и выпрыгнул на улицу, где Сварт и Митчелл составляли икебану из принесенных с собой осколков. Дело сделано, и задерживаться здесь более не стоило.

* * *

25 февраля 1900 года. Ледисмит

Дверь в камеру, где уже битый час ухахатывались над охотничьими рассказами Генри и Фрэнк, виновато, словно извиняясь за нарушение идиллии, скрипнула и отворилась. А в провале дверного проема тут же нарисовалась массивная фигура в мундире с полковничьими погонами.

— Господа! — почему-то смущенно крякнул визитер. — Разрешите представиться: полковник Хэмильтон! И мне бы хотелось сообщить вам…

— Пренеприятнейшее известие? — сдавленно хихикнул Дальмонт.

— Что полевой трибунал в связи с напряженной обстановкой отменяется, и нас расстреляют завтра на рассвете? — прерывающимся от смеха голосом развил мысль приятеля Бёрнхем. — Или их высокопревосходительство придумало шутку похлеще?

— Что вы, что вы, господа! Конечно же нет! — еще более смущенно промямлил полковник. — Я хочу вам сообщить, что вы свободны, господа!

— Это ж какая вожжа под хвост господину генералу попала, что он нас отпустить решился? — хмыкнул Бёрнхем, собирая немудреный скарб.

— Час назад из Кейптауна пришла телеграмма от главнокомандующего. Сэр Робертс распорядился освободить вас, мистер Бёрнхем, из-под стражи и направить в главную резиденцию. Также он изъявил желание, чтобы лейтенанта Дальмонта, кстати, поздравляю вас, сэр, с присвоением лейтенантского звания, этапировали в распоряжение тамошнего трибунала.

Генри, обрадовавшийся было известию о повышении, огорченно вздохнул, но спрашивать ни о чем не стал и, закинув руки за голову, вновь повалился на койку.

— Э-э-э, простите, господин полковник, а почему это меня на свободу, а Генри под трибунал? — нахмурился Бёрнхем. — Бедокурили или подвиги, кому как больше понравится, мы вместе совершали, а на свободу почему-то я один?

— Видите ли, сэр, — поморщился Хэмильтон. — Вы полученный от сэра Робертса приказ выполнили, а лейтенант Дальмонт выполнить недвусмысленное распоряжение начальства в боевой обстановке отказался… Я прекрасно знаю, чем был вызван отказ сэра Генри, — вдруг быстро затараторил он, глядя на перекошенную от возмущения физиономию Бёрнхема. — Но Полевой Устав придуман не мной и если следовать букве закона, то лейтенант, несомненно, виноват… Однако я уверен, что полевой суд под руководством сэра Робертса во всем разберется и справедливость восторжествует! Так что, господин лейтенант, собирайтесь. В путь вы отправитесь вместе с мистером Бёрнхемом.

— Коли так, то ладно, — неохотно буркнул Фрэнк. — Хотелось бы только перед отъездом взглянуть в глаза сэру Уайту. Вот его корежит поди…

— Это невозможно, сэр, — преувеличенно тяжко вздохнул полковник. — Два дня тому назад сэр Уайт героически погиб на боевом посту. Убит осколком бурского снаряда, влетевшим в его кабинет…

— Бог шельму метит, — злорадно хмыкнул Бёрнхем. — Знал бы, кто именно стрелял, выкатил бы тому буру добрую бочку рома или что они там пьют?

— Судя по тому, что я видел на месте происшествия, тот артиллерист и так был пьян сверх меры, — ехидно усмехнулся Хэмильтон. — Влепить снаряд в стену дома по такой траектории, это надо уметь, скажу я вам. Причем не один, а два зараз…

— Не понял? — удивленно обронил Фрэнк. — Два зараз — это как?

— Отверстие в стене одно, — пожал плечами полковник. — А осколки вокруг — от двух различных снарядов, да еще и разных калибров. Причем в кабинет генерала залетел только один осколок, тот самый, что его убил. Воистину, шальной… Хотя, может, осколков было и больше. Лично я склоняюсь к мысли, что их выбросила прислуга. Покойный подобрал себе крайне неаккуратный персонал. Только представьте: осколки на улицу выбросили, в комнате и под окном натоптали… Да! Хотел бы заметить, что после ваших подвигов вы неимоверно популярны среди местных жителей, ибо прислуга, натоптавшая вокруг места происшествия, подражая вашим людям, носила ботинки американского образца.

— Простите мою любознательность, сэр, — напряженно выдохнул Бёрнхем, — а какую должность в штабе вы занимаете? Если не секрет.

— Не секрет, — улыбнулся Хэмильтон. — Я первый заместитель командира Второй Горной бригады полковника сэра Кордауэла, который после трагической гибели сэра Уайта занял место командующего гарнизоном как старший по званию… Но думаю, этот вопрос вам не очень не интересен, как скучны и досужие разговоры о героической гибели генерала Уайта.

— Вы правы, — понимающе кивнул Фрэнк. — Не будем злословить о покойном. Воздадим положенные ему почести и скромно удалимся. Идемте, Генри, нас ждут великие дела. И не надейтесь, что во время этапа вы будете вести вольготную жизнь заключенного. Пахать будем наравне…

 

Глава десятая

26 февраля 1900 года. Ферма Куртсоона

Точки рандеву, указанной Тероном, они достигли уже к обеду. Глядя на ряд приземистых строений, таких же крепких и основательных, как и их хозяева, Арсенин понял, почему Даниэль использовал это место в качестве своей базы: приземистый дом и хозяйственные постройки из толстого камня в любой момент легко превращались в крепость.

Сейчас же ферма выглядела совершенно мирно: в загоне для скота неспешно и обстоятельно возились несколько разновозрастных мальчишек, старшему из которых едва ли исполнилось четырнадцать, на бесконечных грядках гигантского огорода полтора десятка негров неохотно махали мотыгами, а сурового вида сухопарая тетка развешивала на длиннющих веревках нескончаемую вереницу нательных рубах.

Не заметив и следа посторонних, Арсенин махнул рукой, отправляя отряд вперед, но едва волонтеры приблизились к ферме, как откуда-то, словно из-под земли, донесся сухой щелчок взводимого курка, и чей-то грубый голос затребовал пароль. Пока Всеслав вертел головой, пытаясь определить местонахождение засады, Ван Бателаан посоветовал невидимке засунуть язык поглубже, а глаза раскрыть пошире, пообещав в противном случае поменять данные органы местами. Таинственный привратник некоторое время ошарашенно молчал, после чего разразился длиннющей тирадой, осыпая Барта различными эпитетами, самыми дружелюбными из которых были «чертов ублюдок» и «отрыжка дохлого носорога». Ван Бателаан же, вальяжно развалившись в седле, слушал невидимого оратора, затаив дыхание, восхищенно цокая языком и довольно покачивая головой при особо забористых выражениях. Через некоторое время поток ругательств иссяк, и грубый охранник, посоветовав гостям как можно быстрее убираться с его глаз долой, заткнулся.

Арсенин, не поняв и десятой доли из сказанного, попросил бура перевести речь часового, на что Барт в очередной раз усмехнулся: «Доброго пути нам желали, командир. Недолгого и счастливого». Всеслав благодарно кивнул головой и очень удивился, когда Рочестер, до того момента внимательно прислушивавшийся к разговору, вдруг заржал в полный голос.

Через несколько минут маленький отряд неторопливо втянулся во двор фермы, где их уже поджидали трое буров, разного роста и возраста, но походящих друга на друга, словно горошины из одного стручка.

— Вас уже ждут, херре ка… — пожилой бур, взявший под уздцы лошадь Арсенина, бросил косой взгляд на спешившегося англичанина и осекся на полуслове. — Во-он туда идите, — он мотнул косматой головой в сторону жилого дома и, направив в сторону британца указательный палец, выразительно щелкнул языком, имитируя звук выстрела.

Рочестер презрительно фыркнул и, игнорируя недружелюбные взгляды окружающих, с отсутствующим видом несколько раз присел, разминая затекшие ноги.

Глядя на эту пантомиму, Всеслав уважительно кивнул и, зная, что хозяева позаботятся и о его спутниках, и о пленнике, прошел в указанном направлении.

— С благополучным прибытием, господин капитан! — раздался веселый голос Кочеткова, едва Арсенин перешагнул порог дома. — Давненько мы с вами не виделись!

— И вам здравствовать, Владимир Станиславович! — Арсенин, сменив залитый солнцем двор на прохладный полумрак жилища, прищурился и ехидно поинтересовался: — А вы по своей привычке никак опять самый темный угол выбрали?

— Да нет. Как сидел у окошка, так и дальше продолжаю. А вы, смотрю, не с пустыми руками прибыли? Никак все же полковника захомутали?

— К сожалению, — чуть наигранно вздохнул Арсенин, — Силверберга мы не словили. Но зная вашу любовь к пернатым, прихватили по дороге одну птичку. Не знаю, правда, насколько она певчая, ну да вы птицелов изрядный, авось и распоете.

— Ай, порадовали старика! — хлопнул в ладоши Кочетков. — А у меня для вас тоже отменная новость имеется…

— Никак вы нам литер до России выправили? — вопросительно прищурился Арсенин. — А добираться до Отчизны мы на моем пароходике будем?

— Увы, мой друг, увы. Пока новости не настолько хороши, как бы ва… нам хотелось. Но зато могу вас заверить, что на ближайшее время ваши скитания по бушу закончены и отсюда вы прямиком отправитесь под Мафекинг, где вас ждет не дождется Николай.

— Никак Корено от раны оправился? — обрадованно всплеснул руками Арсенин. — И вправду, хорошая новость! То-то ребята обрадуются. Право слово, ломать голову над африкаанс вместо нормальной речи несколько прискучило.

— Тогда и еще вас порадую. Вскорости под Мафекинг прибудут три с лишним сотни российских добровольцев. Не знаю уж, какая напасть случилась в армии Российской, но почти полусотня офицеров взяла отпуска по состоянию здоровья, а лекари прописали им жаркий и сухой климат. Вот господа офицеры и решили подправить самочувствие в здешних местах. А так как по дороге за ними пригляд нужен, все ж не вполне здоровые люди в вояж собрались, каждого из них денщики да дядьки из числа сверх срока служащих сопровождают… А лечится они будут под командой полковника Максимова. Ну да вы с Евгением Яковлевичем знакомы уже.

— Изрядная новость, — задумчиво нахмурился Арсенин. — Только что ж это получается, Владимир Станиславович? Россияне за бурские интересы будут кровь проливать, а те делать вид, что воюют, да и то спустя рукава? На их бездумную анархию я под Кимберли насмотрелся во как! — Арсенин резко чиркнул себя ладонью по горлу.

Распаляясь от воспоминаний, Всеслав нервно закурил папиросу и, вскочив с места, стал мерить шагами комнату.

— Почти семь тысяч человек, вольготно расположившись под городом, устроились, как на курорте, и всей-то заботы только и имели, как городишко бомбардировать да из окопов в сторону англичан постреливать! А как в бой идти, так добровольцев для атаки, дай Бог, несколько сотен наберут! Уж на что я ни разу не гений стратегии, и то понимал, что если Кронье всеми силами утром на Кимберли навалится, то в полдень он уже в резиденции Родса обедать будет! Ежли не раньше. И под Мафекингом вашим, поди, такая же картина!

— Целиком и полностью разделяю ваше негодование, — кивнул Кочетков. — Да и не только я. К слову сказать, среди местного генералитета, хоть они большей частью фермеры, а не военные, многие думают так же. И пока вы почитай месяц по бушу мотались, в республиках все стало с ног на голову. Точнее, учитывая царивший до сего времени бардак, государство приняло подобающее ему нормальное положение, и, смею думать, с прежней анархией покончено…

— Покончено с анархией? — недоверчиво усмехнулся Арсенин. — Не иначе второе пришествие Господне случилось. Такие мелочи, как локальное падение небес на землю, полагаю, рассматривать не стоит?

— Почти что так, — мягко улыбнулся подполковник. — И самое смешное, что благодарить за создавшееся положение нужно англичан.

— Влади-и-имир Станиславович! — чуть укоризненно протянул Всеслав. — Ваше пристрастие выражаться метафорично вскоре станет притчей во языцех. Но может быть, сегодня вы без метафор, простым языком новости поведаете?

— Хорошо, — не стал спорить Кочетков. — Для начала господа британцы убили президента Крюгера…

— Как убили?! — удивленно охнул Арсенин. — На войне ведь, как в шахматах, — королей не убивают… Как они умудрились это провернуть?

— Без особого труда, — пожал плечами Кочетков. — Привычка дядюшки Пауля шляться без охраны была известна всем, в том числе и противнику. В конце января, буквально через несколько дней после вашего отбытия, английский агент прямо посреди Претории всадил три пули в господина президента…

— И причастность стрелка к британской армии не вызывала ни малейших подозрений? — недоверчиво прищурился капитан.

— Вы зря иронизируете, сударь. Не сумев предотвратить сие злодеяние, мирные жители воспрепятствовали бегству убийцы. Правда, они слегка переусердствовали и к моменту прибытия сил правопорядка злодей скончался. Что, правда, не помешало установить его личность. Им оказался лейтенант армии Ее Величества Уинстон Спенсер Черчилль, двумя днями ранее бежавший из лагеря для военнопленных… К сожалению, личность добрых самаритян, покаравших злодея, установить не представилось возможным.

— Ох, ни хре… ни себе чего! — в сердцах сплюнул Арсенин. — Это ж я его пленил! Знал бы заранее, что он в бега наладится, да еще так шустро, прикончил бы паршивца еще в бронепоезде…

— Не переживайте, мой друг, — сочувственно похлопал его по плечу Кочетков. — Всеведение — это прерогатива Всевышнего, нам, смертным, увы, недоступная. Да и потом, знали бы вы, скольких трудов стоило уговорить его бежать… — подполковник многозначительно усмехнулся.

— Как уговорить? — Арсенин недоуменно встряхнул головой. — Это вы устроили ему побег? Или не вы?

— Я не я, какая сейчас разница? — пожал плечами генштабист. — Речь не о том. После смерти президента буры назначили внеочередной созыв Фолксраада, вот тут бритты и подкузьмили себе во второй раз, устроив диверсию на железной дороге. О подрыве поезда, следовавшего из Претории, вы наверняка слышали? Нет? Тогда слушайте. Первого февраля на участке дороги Претория — Йоханнесбург диверсанты пустили под откос поезд, в котором ехали полторы дюжины депутатов Фолксраада. После того как состав сошел с рельс, нападавшие прошли по вагонам, добивая уцелевших. Да вот, на беду свою, не разобравшись толком, в спешке поубивали в основном тех, кто ратовал за соблюдение ветхозаветных традиций. Но и тут обмишулились: несколько раненых из поезда сумели укрыться от глаз англичан и поведали народу и миру о событиях той трагической ночи…

— И с чего это все поняли, что там англичане отметились? — усмехнувшись, спросил Арсенин. — Никак люди, столь удачно провернувшие диверсию, были сплошь в британских мундирах и говорили исключительно по-английски?..

— Именно, — утвердительно прикрыл глаза Кочетков. — Они же находились на выполнении боевого задания, пусть и в тылу врага. Как же иначе? Но мне кажется, что мы сбиваемся с курса, так вроде моряки говорят? В республиках мог начаться хаос, но, к всеобщей радости, в тот момент в Йоханнесбурге находился Луис Бота со своим коммандо. Он выступил в Фолксрааде с предложениями о новых принципах ведения войны, способах мобилизации и о тотальном подчинении всех, кто уже встал под ружье. Большинством голосов предложения Боты были приняты, а чуть позже Фолксраад и народ возложили на генерала президентские полномочия. Так что отныне все, кого призвали, обязаны выполнять распоряжения своих командиров и воевать, а не просто находиться на фронте. Надо сказать, среди буров не все и не сразу приняли подобный афронт и даже имели место несколько мятежных выступлений. Жубер благоразумно сохранял нейтралитет, и ныне он по-прежнему генерал-коммандант. Правда, часть своих полномочий старик передал Христиану Де Вету. В настоящее время все мятежи благополучно подавлены, бунтовавшие коммандо расформированы. Зачинщиков расстреляли, остальных раскидали по лояльным новому правительству частям. Две сотни таких вот раскаявшихся вкупе с полутысячей добровольцев из числа молодежи направлены в Голландский Легион, коим командует господин Максимов. Вот только жаль, что из-за антиправительственных выступлений недостало сил и средств присмотреть за Кронье. Он пустил дела на самотек, и в результате Френч выбил буров из-под Кимберли. Как ни жаль, но осаду пришлось снять….

— Но это же… переворот, — поперхнулся Арсенин. — Самый настоящий государственный переворот. Восхищенно аплодирую вам как режиссеру и не завидую вашим врагам…

— Ну, быть моим врагом — врагу не пожелаю, — вежливо поклонившись, улыбнулся Кочетков. — Однако, друг мой, вы преувеличиваете мои заслуги. К событиям, встряхнувшим обе республики, я не имею ни малейшего отношения…

— Точно так же, как я не имею отношения к гибели Перси Скотта, — в тон ему подхватил Арсенин.

Кочетков, желая произнести что-то еще, призывно взмахнул рукой и вдруг замер. Всеслав недоуменно взглянул на собеседника, но мгновением позже понимающе улыбнулся и, приоткрыв входную дверь, поманил подполковника во двор, туда, откуда доносились еле слышные переливы гитарных струн, в которые вплелся чистый, красивый баритон:

— Откуда такое чудо? — острожным шепотом спросил генштабист.

— Это Лев, — чуть грустно улыбнулся Арсенин. — Заполучил от Александра Васильевича гитару в подарок и теперь по другу скучает…

— Мы тогда под Кимберли вместе с добровольцами на штурм пошли, — пояснил Всеслав предысторию песни. — Да не очень удачно получилось. Николай пулю в ляжку словил, а Льву осколок предплечье расцарапал. По первости и неопытности любая пустяковая царапина чуть ли не смертельной кажется, вот наш поэт краски чуток и сгустил.

А песня тем временем лилась над двором, наполняя воздух тихой грустью:

Отзвучали последние аккорды, двор наполнился степенной суетой, а Кочетков по-прежнему молча стоял у порога, уткнувшись лбом в дверной косяк. Наконец он обернулся и обвел комнату невидящим взглядом.

— Всеслав Романович, вы там что-то про английскую птицу говорили, не сочтите за труд, приведите эту птаху сюда, а я пока найду, чем лицо прикрыть… Да! Вот еще что хотел спросить, а давно ваш менестрель подобные вирши слагает? Он ведь вроде бы еще и во время плаванья матросов песнями тешил?

— Ну, про его корабельное… творчество, — едва заметно улыбнулся Арсенин, — я вам вряд ли поведаю. Не прислушивался. А пока нас по Африке судьба бросает, так постоянно что-нибудь да напевает. Вот и намедни проезжали мы мимо фермы одной. Лев как увидел хозяев, меж строений сожженных на деревьях развешанных, так лицом почернел, а вечером, на бивуаке песню и сложил…

Арсенин, задумавшись, разгладил усы, после шутливо хлопнул себя по лбу и, приняв позу чтеца-декламатора, произнес чуть нараспев:

Закончив читать, Всеслав смущенно улыбнулся:

— Не Пушкин, конечно, и даже не Тютчев, но на мой плебейский вкус вполне хорошая песня. Александр Шульженко, ну тот штабс-капитан, что у Терона в коммандо партизанит, даже прослезился, как ее услыхал. А на ваш вкус, каково вышло?

— И в самом деле, душевная песнь получилась, — задумчиво обронил Кочетков. — Только одно меня смущает: стихи в подобном размере никто из господ пиитов не слагает, ни в нашем богоспасаемом отечестве, ни за пределами его. Никто. А уж я, поверьте мне на слово, толк в этом деле знаю, со многими поэтами знакомство водил…

Картограф, словно стирая лирические воспоминания, вдруг с силой провел ладонью по лицу, словно парадный мундир, одернул охотничью куртку, и через считаные секунды образ милого, добродушного интеллигента пропал без следа. А посреди комнаты застыл готовый к прыжку волк.

* * *

Из дневника Олега Строкина (Лев Троцкий)

26 февраля 1900 года. Ферма Куртсоона

В следующий раз мы встретились с Кочетковым только через полторы недели. Точнее, он терпеливо, как паук муху, поджидал нас в чудном местечке под названием ферма Куртсоона. Это и вправду — ферма. На ней живет и работает порядка тридцати буров: мужчин, женщин, детей. А вместе с ними — десяток негров, то ли рабов, то ли наемных рабочих, точно не знаю, здесь подобные расспросы не то чтобы не приветствуются, просто вообще не входят в круг понятий для разговора между уважающими себя бюргерами. И труды свои население фермы не оставляет даже несмотря на войну. Образцово-показательное хозяйство, не иначе. Вот только помимо сельхозработ этот мини-колхоз еще является и одной из баз нашего уважаемого херре Даниэля. Вообще-то у него их несколько, таких баз, но эта — любимая. Подозреваю, что причина того кроется даже не столь в удачном географическом положении фермы, сколько в карих глазах старшей дочери хозяина — восемнадцатилетней красавицы со звучным, почти испанским именем — Габриэлла. Господин Терон на нее надышаться не может и наивно полагает, что души его прекрасные порывы со стороны не заметны. Ага, как же, как же! Ну да бог с ним, с Тероном и его любовью, один фиг, когда мы приехали на ферму, им там даже не пахло. Зато в наличии имелся Кочетков, хотя первый вариант мне нравится больше. Невообразимым образом генштабист все как-то рассчитал и вычислил, что если мы чего и добудем, то непременно добычу сюда притащим. И мне порой начинает казаться, что он всерьез в нашу команду верит. А может, действительно, люди века прошлого, точнее, века настоящего, более искренние, чем мы, дети виртуального мира? По крайней мере, наблюдая эту жизнь изнутри, я все больше и больше в это верю. Нет, полутонов здесь тоже хватает, но большая часть чувств, даже если они и прикрыты вечно непроницаемой маской, как у Дато или Барта, все равно яркие и чистые. И сразу понимаешь, что ты здесь нужен и о тебе заботятся. Вот и после Кингсгроува так же было.

Не застав Силверберга на блокпосту, наш отряд пошел по следам его конвоя, и, в конце концов, нам пришлось разделиться. Даниэль повел своих людей к Лоренкаралю, а Всеслав Романович, Дато, Барт и я направились по следам, ведущим к Каапстааду. А еще через пару часов пришлось расстаться и нам: следы вновь разошлись. Перед тем как разъехаться, я, помнится, по своей учительской привычке поправил речевую ошибку капитана. Машинально, спросонья. Я же научился дремать в седле! Еще немного — и стану завзятым наездником вроде Дато! Это я, конечно, раскатал губу, но уж не хуже Барта — точно. Хотя и до бура мне, как от учительского стула до директорского кресла. Если не дальше. А в ответ на мое занудство Арсенин меня шуткой поддел. Хоть и простой, чуть ли не казарменной, но весело, по-доброму. И я сразу почувствовал, что он меня не на место ставит, а поддержать хочет. И так мне тепло на душе стало… и одновременно грустно. И страшно. За Всеслава Романовича. Меня-то он вместе с Дато отправил, а сам с Бартом уехал. Хотя мы все знаем, что наш абрек — это стопроцентная гарантия, что с теми, кто рядом с ним, ничего не случится. И ведь как сердцем чуял — надо было вместе идти. Часа через два мы с Датико нагнали тот злополучный конвой того проклятого полковника. Все, как капрал в Кингсгроуве и говорил: полусотня улан и их рыхломордие впереди на понуром жеребчике. Туташхиа его как увидел, аж фыркнул с негодованием, что при его непоколебимом спокойствии приравнивается к получасовому ору злющего Корено. А англичане как раз бивуак разбивать стали. Они внизу копошатся, а Дато сверху смотрит и молчит. И я рядом с ним, ни жив ни мертв, потому как понимаю: что бы сейчас абрек ни решил, я пойду следом. Даже если это обернется для нас могилой — все равно пойду. И это будет мой выбор, потому что Дато — мой друг и по-другому я уже не смогу. Но мы так никуда и не пошли. Дато долго, чуть ли не час, молчал. Один раз он даже винтовку из чехла достал, подержал полковника на прицеле, потом буркнул что-то по-грузински (явно не спокойной ночи Силвербергу пожелал!) и оружие спрятал. Потом взглянул на меня виновато и чуть ли не извиняясь, объяснил, что батоно капитану этот боров живым нужен, а в одиночку он его не притащит. Убивать полковника без приказа — это значит подвести князя. А он на это права не имеет, поэтому возвращаемся на место встречи с капитаном. Его, как в фильме Говорухина, изменить нельзя.

На точке рандеву нас ждал очередной сюрприз и вновь неприятный. Потому что Арсенина на месте встречи не было, а расстроенный донельзя Барт рассказал, что покуда он ходил на разведку, англичане сцапали Всеслава Романовича и увели в лагерь Нортумберлендских фузилеров. Дато аж перекосило от злости, и он уже в полный голос по-грузински выругался. Потом успокоился немного и потребовал, что бы Ван Бателаан нас к этому лагерю провел, а там дальше видно будет. Где-то к полуночи мы на расположение англичан вышли. Дато у Барта подзорную трубу отобрал (ей-богу — раритет! Как бы не восемнадцатого века девайс!) и стал лагерь рассматривать. Пока он на ломаном африкаанс у бура, как у более сведущего в местных реалиях, подробности лагерной жизни выяснял, я от нечего делать на дорогу пялился. Гляжу — а по тропинке топает английский сержант. Один и без оружия. Я как мужикам этого гулену показал, так Барт аж расцвел! Щас, говорит, я ему, как куренку, шейку сверну. И за старые грехи, коих у англичан перед бурами немерено, и за капитана. И в тридцать два зуба голливудской улыбкой блещет. Тут уже я ему поперек дороги встал. Зачем убивать, говорю, если его как «языка» взять можно! Потом, правда, пришлось быстренько разжевать, кто такой «язык» и для чего он нужен. Пока Барт шестеренками в мозгах скрипел, мою идею и Дато поддержал, тут уж и бур сдался. Вот до сих пор не пойму, откуда у Ван Бателаана такая ненависть к британцам? Я понимаю — война, но это не повод с маниакальной жестокостью стремиться убить всех, кто имел неосторожность встать по другую сторону фронта. Ладно бы Барт был белорусским партизаном и воевал с фашистами, но ведь англичане — не фашисты? Или все же — да? По-моему, все же — нет, нормальные такие люди и воюют честно. Ну, по крайней мере, те, с которыми я лично сталкивался. А у Барта, наверное, что-то не так с мозгами. Это я так тогда думал. Сейчас уже не думаю — знаю. Но об этом позже.

Пока мы там базары терли и разговоры разговаривали, ушлый сержантик с дороги в буш свернул. Барт, конечно же, к нему. Ни я, ни Дато его преследовать не стали, потому как, что ни говори, а по местному лесу бур даже лучше Туташхиа ходит. Вот и англичанин его и не увидел и не услышал, а Барт уже у него за спиной — и ка-ак даст британцу кулачищем в ухо, аж звон пошел! Тот, естественно, с копыт. Бур сержанта на плечо взвалил и к нам потрусил. Принес, значит, он эту бренную тушку, на землю бросил и еще ногу сверху эдак горделиво поставил и стоит, как крутой охотник, фотографирующийся на сафари. И городился он так, пока Дато пленника лицом вверх не перевернул. А потом физиономия у бура сначала резко побагровела так, что даже в темноте заметно стало, потом он, как тот осьминожка из мультика, перекрасил морду в цвет парламентерского флага — и бочком, бочком в кусты. Потому как не английский сержант это оказался, а Всеслав Романович где-то вражескую форму раздобыл и из плена самостоятельно смылся. Я потом несколько раз к капитану подкатывал, просил рассказать, где он британский мундир стащил и как бежать умудрился. Но обычно открытый и покладистый Арсенин всякий раз почему-то смущался, переводил разговор на другую тему и подробностями побега делиться не желал ни в какую. Странно.

Я и до этого к Всеславу Романовичу относился с большим уважением, но той ночью зауважал его еще больше. И даже не за то, что самостоятельно сумел из беды выкрутиться (хотя и за это тоже), а потому что, несмотря на крайне плохое самочувствие, за наше душевное равновесие он беспокоился больше, чем за свое здоровье. А Барт ему сильно по голове навернул. Арсенин тогда больше на тень отца Гамлета походил, чем себя обычного. Но капитан все равно молодцом держался, пусть из последних сил, но показывал, что все хорошо. Над Ван Бателааном прикалывался, иронично, с подначкой, но без злобы. Когда я его урезонить пытался (ну сразу же видно — хреново человеку, и не просто, а в превосходной степени!), он и надо мной посмеялся. Беззлобно так. Все «Алису в Стране чудес» цитировал и про Чеширского Кота вспоминал. А я, хоть эту книжку и люблю, хоть убей, не помню, когда она в свет вышла. Нет, если Арсенин цитатами из нее сыплет, значит, книгу он уже читал. Но я, здраво рассудив, что мой реципиент с классикой английского фэнтези вряд ли сталкивался, на всякий пожарный случай сделал морду кирпичом, мол, не понимаю, о чем и о ком речь. И вроде бы нет ничего страшного, если я расскажу друзьям, кто я такой на самом деле, и кажется мне, что они поймут и поверят, но все равно — страшно, а вдруг как нет? Решат, что на фоне войны у меня крыша поехала, и определят в сумасшедший дом или куда тут юродивых определяют? Так что я пока погожу признаваться. Двойное сознание и двойная память дают нехилые бонусы, и хотя мое «я» все чаще и чаще в нашем тандеме занимает доминирующее положение, мне пока вполне сносно удается выдавать себя за человека века девятнадцатого, а случайным накладкам удается найти вполне приемлемые объяснения. Пока удается.

Когда первая радость встречи схлынула, Арсенин удивил меня во второй раз. Я его освобождению, по-моему, больше всех радовался. Нельзя сказать, что я совсем уж трус, но лезть втроем в лагерь, полный английской солдатни… тут даже и Терминатор бы спасовал. Правда, по сравнению с Дато тот Т-800 не киборг-убийца, а детская игрушка, но все равно — лично мне даже от мысли о таком подвиге становилось неуютно. Очень. Одно хорошо — обошлось, правда, не совсем.

Наш капитан в плену не только на соломе в тюрьме плющился, а еще и каким-то образом выведал, что английский контрразведчик поедет утром на казнь в близлежащий поселок, и приказал того капитана схитить. А чего? Бронепоезд мы у англичан из-под носа уперли, а тут какой-то офицерик, пусть и с конвоем. Подумаешь, делов-то… Это Барт так высказался, а все его единодушно поддержали. Даже мне пришлось солидарность проявить. За компанию. Только дергался я абсолютно зря.

Британец, видимо, совершенно не опасаясь эксцессов во время недолгого пути, взял в сопровождение всего двух солдат да кучера. Это вам не Силверберг с его сворой, с таким клиентом и работать приятно. В общем, все закончилось, едва успев начаться. Барт и Дато в две секунды грохнули конвоиров, а Арсенин пленил офицера. Правда, тогда даже я отличился. Ну, не совсем я, а на пару с реципиентом. Хозяин моего тела — Саша Лопатин с детства любил в биточки играть и потому всегда таскал с собою кость-свинчатку, а я, обзаведясь новым телом, эту свинчатку так и не выбросил. Даже не знаю почему, может, из какого-то суеверия, что ли, может, еще почему. Не знаю, не важно. Не выбросил, и все. И хорошо, что не выбросил, потому как я этой тяжеленной дурой в лоб кучеру и засветил, да так что он с облучка махом слетел.

Почему таким экзотическим способом, спросите? Не из винтовки или револьвера пальнуть, а железякой в лоб? Отвечаю. Я уже многое могу: Дато меня и стрелять довольно-таки прилично научил, и нож метать (правда, тут имеются некоторые проблемы с тем, чтобы нож всегда летел точно в цель да еще и не падал, а вонзался, но я над этим работаю), и даже кнутом уже могу человека с ног сшибить. Но до сих пор от мысли, что кого-то надо убить, мне становится как-то не по себе. Правда, от раздумий, что из-за этих душевных метаний я когда-нибудь не сумею вовремя выстрелить или еще каким-то макаром убить врага и подставлю друзей, мне не по себе еще больше.

Поэтому перед тем, как свинчатку метнуть, я, высвобождая сознание Лопатина, как бы в медитацию погрузился. Он-то, по сути, все и сделал: р-р-аз, и все! Как тот Давид того Голиафа. И с тем же результатом, то есть насмерть. И что интересно: вернув себе полный контроль над нашим с Сашей телом, я рассматривал мертвого англичанина и не испытывал никаких душевных терзаний. Это ж вроде не я человека убил — Лопатин. Только все равно по душе как кошка коготком царапнула, — интеллигент, блин. Нашел оправдание, что ручки, мол, чистыми остались. Но какая-никакая справедливость (если это определение сюда подходит) в мире имеется, и за убитого кучера от Арсенина влетело уже мне. Не сильно и не долго (а по сравнению с Алевтиной так вообще — пшик), но поругаться с присущим ему морским колоритом капитан успел. А в наказание заставил меня настрочить англичанам цидулю с требованием обменять захваченного нами капитана на приговоренных к казни буров.

Я тогда немного похулиганил и письмецо нацарапал в духе американских страшилок про арабских террористов: «если мы не получим положительного ответа в течение трех часов, то вышлем вам капитана Рочестера по частям…» и подписал — капитан Сорвиголова. Хотя книжку про этого Жана Грандье я только в раннем детстве читал и потом не перечитывал. Блин! Знал бы, что меня судьба в те же места, где французик геройствовал, занесет, я бы ее от корки до корки вызубрил. А еще лучше — скачал из Интернета все, что про эту войну известно, и, зная все ходы наперед, был бы здесь самый крутой стратег. Наверное. Но я все равно ничего толком об этом моменте истории не знаю, и мне остается только мечтать. Хотя есть у меня одна мысль. Подскажу-ка я херре Даниэлю идею про велосипеды. А чего? Книжный капитан Сорвиголова гонял по местным ухабам на двух колесах и горя не знал. Терон — тот тоже до войны велосипедным спортом увлекался, авось что хорошее из этой затеи и выйдет.

Захомутав капитана Рочестера, мы, выполняя договоренность с херре Тероном, направились на ферму Куртсоона. А по дороге наткнулись еще на одну ферму — «Мэррис», что на африкаанс значит «Веселая». Вот только как мы на подворье въехали, нам совсем не до веселья стало.

Как таковой фермы не было. Вместо основательных бурских домиков печально дымились три полуразрушенных остова, даже хозпостройки — и те сожгли. А объехав эти руины, мы на хозяев наткнулись. Шестерых женщин и одного старика. Мертвых. Те, кто спалил эту ферму, их просто повесили. А на грудь каждому мертвецу гвоздями прибили по две карты — трефовых тузов, и по табличке с корявой надписью по-английски: «Отравитель колодцев».

Я как этот кошмар увидал, сразу вспомнил все фильмы про войну, которые в нашем времени видел, и документальные, и художественные. И фотографии, где фашисты наших людей вешают. А на груди у повешенных — такие же таблички. И мне показалось, что вижу я не карты, а руны эсэсовские.

Барт знал это семейство. Как он сказал, здесь, кроме старика и женщин, еще и трое детей жили. Но их изуверы вешать не стали. Они их закололи. Походя. Плоскими английскими штыками.

А я стоял и смотрел на мертвого мальчонку, что лежал, раскинув руки в последней бесплодной попытке уберечь, прикрыть собою сестер, и очень жалел, что меня здесь в тот момент не было. Потому что больше я не переживаю из-за необходимости убивать. Уже не переживаю. Вот только слова уже ничего не значат. Поэтому я стоял и молчал. А Барт плакал. Молча, беззвучно давился слезами. А потом бур вместе с Дато и Арсениным снял повешенных и, аккуратно уложив их под деревом, начал копать могилы. И снова плакал.

Всем было хреново. Даже Рочестеру. И как — будто не боялся англичанин, что и его здесь же вздернут. Наверное, даже у него в душе осталось еще что-то человеческое. Пусть на самом ее дне, но осталось. Я не знаю, что думал британец, но он, насмотревшись, как Барт копает землю, попросил развязать ему руки.

Очень надеясь, что Рочестер попытается сбежать и появится возможность его пристрелить, я развязал. Вот только капитан не побежал. Он подобрал с земли какой-то заступ и начал помогать буру. А потом мы все стали копать. Штык лопаты в землю, сковырнул кусок — отбросил. Простые движенья. Только как же мне не по душе такая простота. А я копал и думал, что отныне я буду жить, продолжая простые движенья, только уже другие: рывок затвора и точный выстрел. Подобным образом этих мертвых я уже не воскрешу, но, может быть, хоть кого-нибудь уберегу.

А вечером того же дня мы встретили Александра Шульженко и десяток буров из числа его минеров. Вот только радость его от встречи с нами, да не с пустыми руками, а с добычей, очень быстро иссякла, потому что мы рассказали про ферму. Штабс-капитан только зубами скрипнул: есть, говорит, у британцев такие вот каратели, команда Старка прозываются. Услышав это, Барт в первый раз за день открыл рот и сказал, что и его семья погибла так же и, судя по картам, их убили те же люди. И снова замолчал.

Буры, те, что с Шульженко пришли, сняли шляпы и тихо-тихо так псалом затянули. Протяжно, с надрывом и очень душевно. А я, увидев, что к седлу штабса приторочена гитара, набрался смелости и попросил инструмент. Сил сидеть и молча рвать душу уже не оставалось, а какого-нибудь пристойного занятия я так и не нашел. Думал — спою потихоньку что-нибудь из Визбора или какого другого грустного романтика, только пальцы словно сами собой побежали по струнам, а изнутри, из самого сердца, без натуги, полилось:

И только допев до конца, я вдруг понял, что вокруг стоит тишина. Почти мертвая. Слушали все. И Всеслав Романович, и Шульженко, и Дато, и Барт, и буры. Слушали и молчали. Даже Рочестер притих. А потом Александр Васильевич глухо так сказал, чтобы я оставил гитару себе, и отвернулся. Чтобы никто не видел, как он слезу украдкой смахивает.

Расстались мы под утро. Шульженко и его саперы направлялись на реку Моол, где хотели разнести вдребезги какой-то мостик, причем после нашего рассказа у них возникло желание развеять по ветру не только переправу, но и тех англичан, кто вздумает ее использовать. Ну а нас ждали хозяйство Куртсоона и рандеву с Тероном.

Едва мы прибыли на ферму, племянник хозяина сразу же направил Всеслава Романовича в один из домов, мол, ждут его там. А я, Дато и Барт во дворе расположились. Пока ребята с лошадьми возились, я за Рочестером наблюдал и удивлялся: все же насколько нервы крепкие у мужика! Буры на него волками смотрят и зловещим шепотком мечтают, что, как, когда и в каком порядке отрезать ему будут, а он и ухом не ведет. Хотя в том, что африкаанс капитан понимает, я уже имел возможность убедиться. И как бы я на британцев ни злился, да только такое хладнокровие не уважать невозможно. Парадокс, однако: Рочестер — враг, а я к нему уважение испытываю. Чувство новое, неизведанное и очень странное. Раньше со мною такого не было. Вот взять ту же Алевтину, ее я ни капельки не уважал. Хотя стоп! А какой, к чертям, из Алевтины враг? Ну, тетка, ну, вредная, ну, завуч к тому же… и чего? Мы ж ни друзьями, ни врагами, ни даже соратниками с ней не были, так — сослуживцы. Существовали в одной плоскости, изредка пересекаясь. И все. Какие уж из нас враги? И мне на память пришли строчки, старые-старые, я их еще в детстве слышал и запомнил: «…Никто не стал твоим врагом, не заслужил, не заслужил ты эту честь…» А теперь, если у меня враги имеются, значит, и я человек уважаемый? Интересная мысль, вот только гораздо больше меня сейчас интересует, а настолько ли я хорош, чтобы не только я врагов, но и они меня уважали? И снова вопросов больше, чем ответов.

Предел моим душевным терзаниям положил Дато. Заметив, что я сижу с понурой миной, он снял с седла гитару и просто сунул мне в руки. И улыбнулся ободряюще, как только он умеет. Вроде и не сказал ни слова, а на душе потеплело. Сначала, разминая пальцы, я просто потихоньку щипал струны, а потом во двор вышла Габриэлла и встала напротив. С ничего не обещающей, но доброй улыбкой.

И я запел. Старую песню Визбора про двух раненых солдат. Первый раз я ее исполнил после того, как меня и Колю под Кимберли ранили. И сейчас слова выводил, а сам про Корено вспоминал. Пел по-русски, но мне кажется, она все поняла. А потом я случайно повернул голову и увидел, что в дверях дома напротив, уткнувшись лбом в притолоку, стоит Кочетков. И лицо у него было такое… человеческое, в общем. Лицо человека, знающего цену жизни и смерти, привыкшего платить по жутким ставкам и очень от всего этого уставшего. И в первый раз за все время, что мы знакомы, я его не боялся, скорее, жалел. Когда я доиграл, он ушел в дом, и до вечера я его не видел. Уже уезжая с подворья, он остановил коня возле меня и спросил про стихи, точнее, кто и где меня научил так писать. Я начал лепетать что-то несвязное, а генштабист вежливо, но твердо оборвав меня на полуслове, вполне искренне посетовал, что у него сейчас нет времени на сию, без сомнения, интереснейшую беседу. Но в будущем он мне гарантирует, что время для разговора он найдет непременно. И уехал. Я поначалу этого обещания испугался, а потом подумал, что сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю. И что не каждая петля становится удавкой, из некоторых, вон, галстуки получаются, а из некоторых — спасательные канаты. И может так статься, что для меня Кочетков как раз таким канатом и окажется. Хотя может и удавкой. Ну и бог с ним, потом разберемся, а сейчас не время, потому как послезавтра мы выдвигаемся под Мафекинг.

Кстати! А Рочестер, по всему видать, важной птицей оказался, потому как англичане его одного без лишних вопросов на десяток пленных обменяли. Барт вместе с Ван Хольстагом на тот обмен ездил и освобожденных собратьев на нашу базу привел. Правда, по пути они друзьями-родственниками обросли, и теперь их не десять, а добрых полсотни. И все рвутся служить под командой Всеслава Романовича… Ню-ню. Жалко мне их. Капитан, может, эту ватажку под свое крыло и возьмет, но с любовью к демократии и анархизму им придется расстаться, потому как Арсенин такие вот «измы» ой как не любит. Так что если хотят быть с нами, то пусть с иллюзиями загодя расстанутся. Я понимаю — это трудно, но я же расстаюсь. Хоть это уже и не привычные мне простые движения. Мне почему-то кажется, что время простых движений кончилось, вот только что будет дальше — не знаю и загадывать не хочу. Дальше будет Мафекинг. А там — посмотрим.

 

Глава первая

20 февраля 1900 года. Нижнее течение реки Ломами (левый приток Конго)

Небольшая прозрачная заводь, словно не желая впускать в себя мутно-желтую массу, проносящуюся мимо, надежно отгородилась от основного русла реки камышами и теперь красовалась под солнечными лучами, преломляя их о свою сверкающую поверхность и превращая свет солнца в мириады мельчайших бриллиантов.

Маленькая рыбка, устав бесцельно сновать по дну, уткнулась носом в самую грань воздуха и воды и любопытно уставилась на человека, стоящего на коленях перед зеркалом заводи.

Тот, не обращая внимания ни на рыбешку, ни на окрестные красоты, переводил удрученный взгляд со своего отражения в воде на кусок металла, зажатый в руке. Огорченно вздохнув в очередной раз, Пелевин с досадой сплюнул, провел ладонью по наполовину выбритому лицу и уселся на камень. Неделя определенно не задалась.

Все началось с того, что он поверил Гаитомбе — тощему, вечно унылому готтентоту, по секрету поведавшему благую весть о золоте в ручье на юге от Ломами. В результате он протопал почти полторы сотни миль только для того, чтобы в конечном итоге выяснить, что на дне и берегах ручья полно кварца. А золото в ручье Квазулуду если и водится, то выудить его возможно только с помощью промышленной драги и двух десятков рабочих. Правда, если пользоваться лотком и такой-то матерью, прибылью будут лишь новые мозоли. Мысль вернуться и вбить Гаитомбе его благую весть в глотку он благополучно похоронил. Во-первых, потому, что до черного пропойцы куча миль пути и несколько дней времени, а во-вторых — сам дурак.

На всякий случай, надеясь на великий русский авось, Пелевин три дня ползал по берегам ручья, но когда последние надежды растаяли, словно утренний туман с появлением солнца, плюнул на все и собрался в обратный путь.

Тут ему не повезло во второй раз. Не успел он отойти от злополучного водоема на десяток миль, как наткнулся на два десятка зулусов, решивших предаться старинной русской забаве под названием «зипуна добыть». Правда, в Центральной Африке исконное развлечение ушкуйников величали несколько иначе, но менее опасным оно от этого не становилось. Особенно для тех, кому не посчастливилось оказаться в роли жертвы.

Согласно установленным канонам, разбойники из более цивилизованных мест обычно ставили незадачливого путешественника перед выбором: «жизнь или кошелек», однако зулусы в силу удаленности их от цивилизации и тотальной безграмотности о необходимости предложения альтернативы не ведали и желали получить все и сразу. По их мнению, голова Пелевина послужила бы прекрасным украшением для кольев ограды кораля, а кошелек… Да мало ли для чего может пригодиться горсть-другая монет? Той же огненной воды, к примеру, купить, потому как Желтый Слим с одноименного ручья вконец оскотинел и за чернокожих братьев, приведенных в рабство, сивуху больше не отпускает.

В корне не согласный ни с отсутствием выбора (да и буде таковой предложен, он был бы из-за скудости вариантов с негодованием отвергнут), ни с перспективой полного отсутствия перспективы, Алексей привел контраргументы, и это стоило ему двух дней практически нескончаемого бега по пересеченной местности и полусотни патронов.

И вот когда в воспитательной беседе с чернокожими охотниками за чужим добром была поставлена жирная красная точка во лбу последнего преследователя, и Алексей устроился на заслуженный отдых на берегу симпатичной (а главное — чистой!) заводи, он умудрился сломать золингеновскую бритву, вечную по определению. А выбрить успел только половину лица. Левую.

Тоскливо озирая окрестности, Алексей потянул к себе потрепанный в походах рюкзак, намереваясь достать кисет. Он заранее предполагал, что коли все идет наперекосяк, то и кисет либо окажется развязанным, либо порванным, либо еще какая напасть приключится и табака там не будет. К его счастью, кисет был целым и полным. Только мокрым. Видимо, намереваясь побриться, Пелевин кинул рюкзак, не посмотрев, куда кидает, и теперь один край вещмешка ласково омывали теплые воды заводи. Возведя очи горе, траппер стал собираться в путь, и тот факт, что чубук трубки задумчиво жует Бирюш, воспринял уже абсолютно философски.

Он успел пройти почти полторы мили, когда наткнулся на парочку то ли очередных несчастных, поверивших Гаитомбе, то ли просто дезертиров. Пока он прикидывал, сможет ли обойтись одним ножом (после размолвки с зулусами патронов оставалось маловато), незнакомцы приблизились почти вплотную. К удивлению Алексея, парни вполне мирно обменялись с ним новостями, а прощаясь, даже угостили сигарой.

В предвкушении удовольствия Пелевин зашарил по карманам в поисках спичек и пребывал в столь благостном состоянии очень долго — целую минуту, а может, и две. В общем, до тех пор, пока не раскурил подарок и не сделал первую затяжку. Откашлявшись и утерев слезы, он пристально взглянул вслед удаляющейся парочке и искренне поблагодарил Создателя, что не довелось биться с теми на кулачках. Тот, у кого доставало здоровья травиться подобной гадостью регулярно, мог стать опасным противником. Хотя, с другой стороны, подарок пришелся весьма кстати. Сигары хватило до самого вечера, потому как, сделав одну-две осторожные затяжки, Леша прятал затушенный окурок в карман и на ближайший час тяги к траве-никотиане не испытывал.

Ночь прошла спокойно. Ну, относительно спокойно. Звери, птицы и прочие цикады с наступлением темноты завели нескончаемый концерт, но Пелевин на него внимания не обратил, дело привычное. Где-то за полночь, в северной стороне, кто-то устроил веселье с пальбой, криками и победным воем в финале. Продолжалось это минут сорок-пятьдесят, но так как пес шум проигнорировал, Алексей, призвав «чуму на оба ваших дома», вновь заснул. Под утро кто-то решил потрещать ветками в кустах вокруг стоянки, но после того как Бирюш, лениво приподняв голову, недовольно рыкнул в сторону шума, неизвестный визитер счел за благо не настаивать на процедуре знакомства и потихоньку испарился.

Утренняя побудка каких-либо разочарований не принесла. Во время сборов Алексей, дабы не портить настроение видом полувыбритой физиономии, на свое отражение в луже предусмотрительно не глядел и после плотного завтрака изрядно сократил расстояние до фактории Старого Коули, отмахав до полудня почти десяток миль.

Леша уже собирался набить подсохшим табаком трубку и, устроив кратковременный привал, подымить всласть, как вдруг Бирюш насторожился, тщательно принюхался и порысил куда-то в сторону от тропы. Траппер осторожно втянул в себя воздух, но ничего не учуял и, недоумевая над тем, что же могло привлечь внимание собаки, без особой охоты поплелся следом за псом. Прогулка, подобная этой, гарантировала лишь синяки и шишки, но обижать Бирюша невниманием не хотелось.

Проблуждав по окрестным буеракам не менее получаса, Пелевин услышал приглушенные звуки, доносящиеся словно из-под земли, и чуть ускорил шаг. Вскоре Бирюш вывел его на маленькую полянку, посреди которой зиял неровными краями провал охотничьей ловушки. Из ямы отчетливо доносились чьи-то печальные всхлипы. Всхлипывали двое. Осторожно приблизившись к краю, Леша отодвинул в сторону недоуменно порыкивающего пса, глянул вниз и ошарашенно замер.

На дне, в окружении широченного подола цветастой юбки, встряхивая на каждом всхлипе растрепанной запыленной копной золотистых волос, сгорбилось какое-то тонюсенькое существо. Судя по невнятным грустным причитаниям — женского пола. Второго плакальщика Леша, как ни присматривался, не увидел.

— Все в порядке, мэм? — не подумав, брякнул Пелевин первое, что пришло на ум.

— А вы не видите? — сердито всхлипнула тростинка. — Лучше и придумать невозможно! Да будь здесь трюмо и кушетка, я б тут жить осталась!

Подбирая достойный или хотя бы не слишком дурацкий ответ, Алексей озадаченно сдвинул шляпу на затылок, но сказать что-либо не успел. Копна волос вдруг вскинулась вверх, открыв его взору заляпанную грязью красивую девичью мордашку, исчерченную тонкими дорожками слез.

— Вы долго еще пялиться собираетесь?! — гневно всхлипнула девушка и вроде бы даже попыталась топнуть ножкой. — Если вы не заметили, здесь буш, а не музей высокого искусства! Заканчивайте променад и немедленно нас спасайте!

Не пытаясь разобраться, кого же девушка подразумевала под словом «нас», Пелевин склонился над ямой, протянув вниз руку. И тут же, резко отпрянув назад, плюхнулся на задницу. Пепельно-серый комок меха, который он ранее посчитал воротником или оторочкой горжетки, вдруг отделился от груди девушки и размытой туманной тенью метнулся к рукам Алексея.

Бирюш рванулся было наперерез, но в последний момент остановился, пропахав землю всеми четырьмя лапами. Если хозяину и грозила какая опасность, то только скончаться на месте от умиления.

Котенок, без труда разместившийся на жесткой ладони Пелевина, робко шевельнул треугольными ушками, наивно хлопнул зелеными глазищами и, доверчиво протянув: «Му-у-ур? Ты ведь меня не съешь? Правда?», попытался лизнуть Лешу в нос.

Траппер машинально почесал котенка за ухом и, размышляя, что же ему делать с неожиданной находкой, обменялся недоуменными взглядами с собакой. Ничего не придумав, он осторожно поставил мурлыкающую варежку на землю и, склонившись над краем ямы, рывком вытянул пленницу наверх. Благо весила она немного. Колыван в свое время заставлял Лешку носить и вдвое большие тяжести.

— Огромное вам спасибо, — мило улыбнулась девушка и, кинув беглый взгляд за спину Пелевина, отчаянно завопила: — А-а-а!!! Спасите! Сейчас это чудовище сделает что-то ужасное!

Обернувшись, Алексей увидел, как оставшийся без присмотра котенок вальяжно развалился на лапах лежавшего чуть в стороне от ямы Бирюша, а бедный пес, онемев от подобного хамства, боится пошевельнуться. Понимая, что добром подобная ситуация не кончится, он согласно кивнул. Определенно, собаку нужно было спасать.

— Да не визжите вы так, мэм, — Алексей, сняв котенка с лап облегченно вздохнувшего пса, протянул его хозяйке. — Право слово, это чудовище слишком мало, чтобы причинить Бирюшу вред. Да и на чудовище не шибко похоже…

— Во-первых, мисс! — девушка, окатив Пелевина ледяным взглядом, гневно притопнула ножкой. — А во-вторых, когда я упомянула чудовище, то имела в виду отнюдь не Фею, а это… этого… крокодила!

— Извиняйте, — Леша ласково потрепал довольно оскалившегося «крокодила» по холке. — Не разобрал сразу, о ком речь. Вы, мисси, вместо того чтоб ругаться, хоть бы спасибо сказали, что ли… Да и познакомиться бы не мешало. Меня народ Алексом Пелеви величает, а вас?

— Я — Полина Кастанеди! — гордо вскинула головку девушка. — Не из каких-то там афинских замухрышек, а из марсельских Кастанеди! — Потом немного подумала и добавила: — Спасибо. Второй раз, кстати.

— Да мне хоть из Метаксы Кастанеди, хоть из Парижа, один черт, не знаю таких, — хмыкнул Пелевин, распутывая тесемки рюкзака. — Есть хотите?

— Не хочу! — фыркнула Полина, препотешно надув губки, но мгновением позже принюхалась к извлеченному из рюкзака свертку и явственно сглотнула слюну. — А что у вас есть?

Леша, глядя, как девчушка аппетитно поглощает вчерашнего плохо прожаренного фазана, смерил ее сочувствующим взглядом и, вздохнув, обронил:

— Как вас только мама в такую даль одну отпустила?

— И вовсе даже не одну, — гречанка, отдав кусочек мяса увивавшейся вокруг нее кошке, облизала пальцы и вопросительно уставилась в недра рюкзака. — А в путь меня не мама отправила, а вовсе даже бабушка!

— Суровая, должно быть, старушка, — заметил Пелевин, набивая табаком трубку. — Просто кремень…

— И вовсе даже нет! — с набитым ртом пробубнила Полина. — Бабушка добрая, и знакомые у нее хорошие!

— Вы, если не наелись, — Леша приглашающе мотнул головой в сторону рюкзака, — не стесняйтесь, там еще много чего найдется.

Он медленно выдохнул первое кольцо дыма и с блаженным видом растянулся на траве.

— А у вас хороший табак, — заметила Полина, зарывшись в рюкзак чуть ли не до пояса. — Моя бабушка такой же любит…

— Не понял? — приоткрыл один глаз Пелевин.

— Моя бабушка курит трубку, — как само собой разумеющееся, пояснила Полина.

— Простите, мисс, — удивленно разинул рот Пелевин, приподнимаясь с земли. — Вот теперь совсем не понял…

— А чего тут непонятного? — в свою очередь удивилась девушка. — Я ведь нормальным английским языком говорю: моя бабушка курит трубку. Трубку курит бабушка моя! Ясно? У меня произношение плохое или вы уши давно не мыли? — Гречанка окинула Алексея оценивающим взглядом и весело фыркнула: — Да и манера бриться у вас, мягко говоря, интересная…

— На себя посмотрите, — обиженно буркнул Пелевин. — Вы от грязи настолько черная, что среди местных за свою сойдете. В яме-то не мылись, поди? Кстати! А в яму-то как попали и почему вас до сих пор никто не нашел? Или нашел, но вытаскивать не решился? Знал бы я заранее, какое… чудо найду, сбежал бы подальше.

— Я не знаю, — вновь начала всхлипывать Полина. — Я все ждала, что меня дядя Поль найдет или Селим отыщет, а их все нет и нет… А может, они там раненые лежат и им помощь нужна?

— Ну, на их месте я бы вас искать тоже не шибко торопился, — язвительно ухмыльнулся Алексей. — А там, это где? И кто такой этот дядя Поль?

— Там, это там, — девушка неопределенно махнула рукой куда-то в сторону. — А дядя Поль — это хозяин каравана, в котором я в Преторию ехала. Прошлой ночью на нас кто-то напал. Все ужасно шумели: кричали, из ружей палили… Ужас просто! Я испугалась и побежала. Только вот Фею с собой прихватила, и то только потому, что она у меня на груди спала… Когда убегала — свалилась в эту противную яму… ну а дальнейшее вы и так знаете.

Пелевин, припомнив ночную какофонию, прикинул, в каком примерно направлении нужно двигаться, подхватил с земли рюкзак и винтовку.

— Ну, коль такое дело, то хватит уже прохлаждаться. Пошли, посмотрим, что там с дядей Полем приключилось…

Стоянку каравана, точнее то, что от нее осталось, они нашли только под вечер и то благодаря Бирюшу. Почуяв смрад паленого мяса и разлагающейся крови, Пелевин хотел было оставить девчонку в кустах поодаль, но та вцепилась в рукав с такой силой, что оторвать ее от себя, не повредив одежду, не представлялось возможным.

Спустя полчаса после жуткой находки она сидела чуть в стороне от обгорелого остова фургона и, провожая потухшим взглядом каждое движение лопаты, молча наблюдала за Алексеем, копавшим общую могилу. А Пелевин, насмотревшись, как та убивалась над телом дяди Поля, как тормошила Селима и беззвучно, глядя в небо сухими глазами, выла над трупами товарищей, рыл и тихо радовался, что девчонка молчит. Как и многие сильные мужчины, Алексей с трудом переносил чувство собственного бессилия и потому вынести еще одну истерику Полины он вряд ли бы смог.

— Какой фамилией вашего дядю Поля величали? — хмуро спросил Пелевин, привязывая дощечку к самодельному кресту.

— Поль Франсуа Мерьез, — безучастным тоном обронила Полина, не поднимая головы.

— Знавал я одного Поля Мерьеза, — проворчал Алексей, тщательно выписывая угольком фамилию покойного. — Только тот среди контрабандистов числился. Суровый дядька…

— Чем вам не нравятся контрабандисты? — девушка на мгновение приподняла голову и вновь бессильно ее уронила. — Люди как люди, зарабатывают, как умеют… Зарабатывали…

— Выходит, мы одного Мерьеза знали… — удивленно почесал в затылке Пелевин. — Ну ладно я, а вы-то как с ним познакомились? В его команде вроде как гимназистки не водились?..

— Я не числилась в команде дяди Поля, — всхлипнула гречанка. — Его Годфри де Колэнпрэн попросил меня до Претории подвезти…

— Де Колэнпрэн? — удивленно охнул траппер. — Черная Смерть, Марсельский Палач и прочая, и прочая, и прочая?..

Полина коротким кивком подтвердила его догадку и вновь уставилась куда-то вдаль.

— Час от часу не легче. А этого-то вы откуда знаете? Или дядя Годфри в свободное от грабежей время посещает курсы кройки и шитья?

— Курсы нет, таверну — да. Бабушка сказала, что лучше Годфри для переправы никого нет. А он, как настоящий француз, не смог отказать женщине в пустяковой просьбе.

* * *

Ночью Алексея разбудили неясные звуки, не предвещавшие, впрочем, опасности. Приоткрыв глаза, он увидел, как Полина, устроившая лежанку с другой стороны костра, свернулась клубочком и тихонько всхлипывает в кулачок. И хотя она старалась не привлекать внимания, плач разбудил не только его.

Фея, аккуратно выбравшись из-под лап Бирюша, подбежала к хозяйке и успокаивающе уткнулась мордочкой в мокрую от слез щеку. Полина прижала котенка к себе и отвернулась от костра. Траппер некоторое время смотрел в спину вздрагивающей от беззвучных рыданий девушки, но встать и подойти так и не решился и спустя некоторое время уснул.

 

Глава вторая

21 февраля 1900 года. Нижнее течение реки Ломами

Утренняя побудка получилась необычной. Мягко говоря, Пелевин, почувствовав на щеке первые лучи восходящего солнца, еще решал краешком сознания, стоит ли встать или можно позволить себе поваляться еще с полчасика, как вдруг узкая струя холоднющей воды плеснула ему в лицо и полилась за шиворот. Алексей, жаждая порвать в клочья рискнувшего разбудить его подобным образом, неразборчиво матюкаясь, вскочил на ноги и, сжав кулаки, застыл на месте, глядя на покатывающуюся от смеха Полину.

— Это была не самая умная выходка, мисси, — процедил сквозь зубы Алексей, медленно приходя в себя. — Я бы не советовал повторять такое еще раз.

— А почему? — расплылась в довольной улыбке Полина. — Редко когда удается так повеселиться. Вы были такой… уморительный. Лицо перекошено, волосы вздыблены, из ушей пар идет! И при всем при этом та-а-акой беспомощный взгляд… Ну, хватит дуться, улыбнитесь. Угрюмый вид вам совершенно не к лицу. Поверьте женщине!

— Шли бы вы… женщина… завтрак готовить, — хмуро пробурчал Алексей. — А я пока себя в порядок приведу. Кстати! Хочу заметить, что для человека, прорыдавшего ночь напролет, вы очень неплохо выглядите. Эдакий живчик.

— Своих мертвых я похоронила вчера, — ледяным тоном отрезала девушка. — А сегодня день новый и все живы. — Полина окинула мужчину оценивающим взглядом и добавила: — Пока живы.

Фея, выглянув из-за юбки хозяйки, укоризненно посмотрела на Пелевина и с негодованием фыркнула. Наблюдавший за кошачьей эскападой Бирюш приподнялся с места и недоуменно рыкнул, мол, ты чего, подруга? Маленькая кошечка одарила пса снисходительным взглядом и, махнув в его сторону лапой, мол, не вмешивайся, олух, вновь зашипела на Алексея. Тот, смущенный дружным отпором, поспешно ретировался в направлении ручья, и пока от костра не пахнуло едой, на глаза обеим кошкам не показывался.

— Дожевывайте поскорей, выдвигаться пора, — Пелевин, стряхнув крошки с недобритой стороны лица, поднялся на ноги. — До фактории старого Коули нам еще топать и топать.

— А это далеко? — проигнорировав слова траппера, Полина подложила очередной кусок на лист лопуха и запустила ложку в банку с американской тушенкой. При этом нарочито хмурилась и вполголоса ворчала по поводу отсутствия тарелки.

— Миль двадцать, — недовольно повел бровью Пелевин, наблюдая за неторопливой трапезой. — И если будете, как вчера, на каждом шагу о свои юбки запинаться, мы туда и к вечеру не доберемся.

— И не страшно ему там одному? — пропустив замечание о юбках мимо ушей, девушка потянулась к чайнику. — Сиротливая фактория посреди диких земель и ее старенький хозяин…

— Кто старенький? Изя? — удивленно хохотнул Пелевин. — Да ему до старости еще лет сто, если не больше. На этом здоровяке, как на буйволе, землю можно пахать!

— А почему тогда его старым зовут? Старые, они ж с тросточкой ходят и вообще в кресле-качалке сидят…

— А черт его знает, повелось так, — Пелевин, представив, как увенчанный сединой Коули передвигается с помощью трости, засмеялся в полный голос.

Отсмеявшись, Леша принялся скатывать одеяло, но, не завершив начатое, остановился и призадумался. Почему тридцатилетнего еврея с изрядной примесью турецкой крови по имени Исайя все называют старым, он и вправду не знал. Поразмыслив какое-то время над этим казусом, Пелевин решил не ломать голову понапрасну, а просто поинтересоваться у Изи, каким образом тот обзавелся столь странным прозвищем. Попутно мелькнула мысль, что к тому времени, когда они доберутся до фактории, эта загадка будет волновать его значительно менее, потому как путешествие в компании Полины и Феи то еще приключение.

Предчувствия его не обманули. Покинув стоянку около восьми утра, к полудню они прошли не более четырех миль. Вопреки мрачным пророчествам траппера, девушка не спотыкалась о подол юбки на каждом шагу, но зато с регулярным постоянством умудрялась зацепиться тканью чуть ли не за каждый куст подле тропы. Фея, поначалу шустро сновавшая от Бирюша, неторопливо вышагивающего во главе маленькой колоны, до Пелевина, замыкавшего строй, достаточно быстро утомилась и разразилась жалобным мявом. Полина, не преминув бросить язвительное замечание в адрес толстокожих мужиков, не имеющих и капли сострадания, подхватила котенка и героически потащила хитрую зверюгу на руках. Кайфовал котенок недолго, примерно с полмили. Устав разрываться между требующей постоянного присмотра юбкой и недовольно фыркающей при каждом рывке Феей, девушка опустила кису на землю. Недовольная таким поворотом событий, кошечка пробежала самостоятельно с десяток ярдов, после чего плюхнулась на тропу и начала форменным образом жаловаться на нелегкую девичью долю. Впрочем, без особого успеха. Вопреки ее ожиданиям хозяйка отнеслась к завываниям абсолютно индифферентно, то есть наплевательски, и ушлый котенок, выбрав в качестве нового средства передвижения Пелевина, переадресовал свои стенания ему. Не имеющий представления о безграничности женского коварства, Алексей усадил котенка на сгиб руки и двинулся дальше. Какое-то время Фея сидела спокойно, но потом однообразная поза ей прискучила, и она, проскользнув к Леше за пазуху, некоторое время путешествовала, высунув мордочку из-под рубахи. И все бы было почти хорошо, но неугомонная душа требовала не только комфорта, но и приключений, и котенок, нырнув поглубже, начал спелеологические исследования. Получив в ходе оных пару ощутимых царапин, Алексей вынул Фею наружу и, шипя сквозь зубы, забросил ее поверх своего рюкзака. С полчаса кошка пыталась возмущенно фыркать, требовательно мяукать и перебраться как минимум на плечо, но, получив щелчок по носу, успокоилась и, сообразив, что и из нынешнего положения можно извлечь выгоду, уцепилась когтями за сверток с одеялом, уложенный поверх рюкзака, и принялась нежиться в солнечных лучах.

Ближе к полудню солнце принялось жарить в полную силу, и Полина, обессиленно плюхнувшись на ближайший бугорок, закатила глаза.

— Ну и как прикажете вас понимать? — раздраженно буркнул Пелевин, нависая над ней угрюмой скалой.

— Понимать меня необязательно, — фыркнула девушка, приоткрыв один глаз. — Обязательно обожать и вовремя вкусно кормить.

— Если проголодались, — Алексей, стряхнув с рюкзака кошку, полез за банкой, — могу предложить тушенку.

Потревоженная Фея, приземлившись на твердый бугорок, обиженно мявкнула, но, увидев банку, резво подбежала к Пелевину и принялась тереться о брюки.

— Не хочу я тушенку, — капризно надула губки гречанка. — Хочу… хочу… чего-нибудь вкусненького!

— Все вкусненькое на фактории Старого Коули вас дожидается, — хмыкнул траппер, вскрывая ножом жестянку с американской говядиной. — Так что все в ваших руках, то есть ногах. Чем быстрее дошагаете, тем быстрее поедите.

— Да я уже идти не могу! — приподнявшись, Полина гневно одернула юбку. — Эти тряпки как будто специально цепляются за все, что растет вдоль дороги. Если это, — она укоризненно обвела пальцем вокруг, — можно назвать дорогой! Вы, наверное, специально ведете меня непонятно где и как, чтобы побыстрей уморить?! Да я… — гневно вскинулась девушка, но, увидев, что Пелевин, держа нож в руке, с мрачным видом направляется в ее сторону, отпрянула назад.

— А-ал-лекс! — промямлила моментально побледневшая красотка. — Что вы задумали, Алекс?! Я дойду, я честное слово, дойду!

Не говоря ни слова, Пелевин опустился перед девушкой на одно колено.

— Ой, Алекс, — внезапно смутившись, покраснела Полина. — Право слово, ни к чему это…

По-прежнему молча, Алексей ободряюще улыбнулся девушке и решительно, одним движением отхватил изрядный кусок подола. Девичий визг нанес непоправимый ущерб слуху всего живого в непосредственном окружении, но дело было сделано.

Морщась от особо обидных эпитетов, Алексей, не тратя времени на ответы, поднял с земли рюкзак и винтовку и, взмахом руки позвав Полину за собой, шагнул вперед. Позабытая возле откупоренной банки Фея, удивленно посмотрела на удаляющегося Пелевина и понеслась следом. На бегу она обо что-то запнулась, шмякнулась на землю и жалобно замяукала. Бирюш, оглянувшись на котенка, вздохнул совсем как человек, аккуратно подцепил плачущую Фею зубами за шкирку и потрусил догонять хозяина. Полина, злясь уже не столько на факт необратимого повреждения наряда, сколько на наплевательское отношение Пелевина к ее словам, бережно расправив остатки юбки, тоскливо поплелась в конце колонны и стоически молчала последующие две мили.

— Але-е-е-екс, — вдруг прохрипела девушка и, как-то разом обмякнув, рухнула на землю. — Я честное слово, больше не могу. Солнце печет, просто жуть…

Тяжело вздохнув, Алексей протянул девушке флягу с водой, чуть подумав, нахлобучил на нее свою шляпу и, вытянув из рюкзака широченный красный платок, повязал себе голову.

— Алекс! — поперхнулась водой Полина. — Как можно, Алекс? Вы ж на привале в него сморкались?!

— Я на своем веку этим ножом не одну глотку вскрыл, — хлопнул ладонью по ножнам Пелевин. — Так что мне теперь и хлеба им не порезать? Если не заметили, вокруг Африка, мисси, и галантерейных магазинов нет. Подумаешь — высморкался разок. Попадется ручей на пути, постираю. Вечером. Может быть.

Отдых с «водопоем» затянулся почти на час. Полина, видя, что Алексей закурил, первым делом состроила трогательную физиономию и тонюсеньким голоском умирающего лебедя начала клянчить «кро-о-ошечный кусочек» хлебца, можно даже и без соли. Умяв в три укуса предложенное угощение, девушка отхлебнула изрядный глоток из фляжки и, видя, что предыдущий номер прошел как по маслу, по-прежнему просящим тоном, но теперь еще и молитвенно сложив руки у груди, выпросила, чтоб ей разогрели банку тушенки. Получив желаемое, Полина стала закидывать удочку, что неплохо было бы попить чайку, тем более на дне рюкзака она видела сверток с колотым сахаром. Мол, перед настоящим обедом врачи рекомендуют аперитив, но за неимением вина или ликера сойдет и чай. Начинающий подозревать, что «не все так ладно в королевстве Датском», Пелевин вдруг заявил, что для настоящего обеда необходимы стоящие яства, кои он сейчас и подстрелит, а право разделывать добычу и готовить из нее что-либо удобоваримое с радостью доверит Полине. Та, фыркнув что-то вроде: «птичку жалко», резво поднялась с облюбованной кочки и бодро затопала вперед. Алексей осторожно хмыкнул ей в спину и, обмениваясь с Бирюшем веселыми взглядами, пошагал следом.

Не успели друзья пройти и пяти шагов, как сзади раздался возмущенный ор Феи. Виновато глянув на хозяина, Бирюш удрученно вздохнул и, вернувшись к так и не переставшей вопить кошке, уже привычным жестом закинул ее себе на спину. Наблюдая за пантомимой, Алексей расхохотался в полный голос, но после посетившей его идеи взглянул на кошку, перевел взгляд на хозяйку и погрузился в раздумья. Судя по его угрюмому виду — невеселые.

До Хродгорова ручья они дошагали относительно быстро и без приключений. Алексей даже начал надеяться, что лимит на злоключения их компанией исчерпан полностью и с непоседливой парочкой ничего больше не случится. Поторопился.

Водоем, величаемый Хродгоровым ручьем, являлся, по сути, длиннющей, проточной, глубоководной канавой с заболоченными берегами и мутной, подернутой зеленой ряской водицей. Кто окрестил проточное болотце ручьем, Пелевин не знал, но крепко подозревал, что название выдумал либо какой-то весельчак с сомнительным чувством юмора, либо какой-то полусумасшедший картограф, и то по недомыслию.

Алексей, отправив Полину и ее хвостатую подружку за водой, занялся обустройством лагерной стоянки. Бирюш некоторое время покрутился рядом и, понимая, что помочь хозяину не в силах, отправился присмотреть за неугомонной парочкой. Проводив лохматого друга язвительным взглядом, траппер даже обрадовался, что на какое-то время остался в одиночестве, но радость оказалась кратковременной.

Не успел Алексей собрать сушняк для костра, как от протоки донесся оглушительный лай Бирюша, перекрываемый визгом Полины. Выбежав на берег с винтовкой наперевес, он увидал, как небольшой, футов пяти в длину, крокодильчик, ухватившись за подол юбки, пытается утянуть Полину в воду. Та, уцепившись за какое-то бревно, оглушительно визжала, но захват, способный вызвать зависть и у цирковых борцов, не разжимала. Фея, стоя в воде чуть не по уши, воинственно шипела на рептилию и лихо била той когтями по морде. Естественно безрезультатно. Бирюш, не желая оставаться в стороне, одним рывком запрыгнул на спину крокодила. Тот вывернулся, и пес, не удержавшись на скользкой шкуре, с шумом ухнул в воду. Алексей выстрелил навскидку, но из-за спешки неверно взял прицел, и пуля, едва оцарапав шкуру хищника отрикошетила от чешуи и, противно завывая, ушла вверх. Передернув затвор и прицелившись чуть тщательней, Пелевин вторым выстрелом вогнал свинец в выпученный глаз крокодила и облегченно выдохнул. Разжав пасть, тварь забилась в конвульсиях и, перевернувшись брюхом вверх, ушла на глубину.

Проводив тонущего врага надменным взглядом, Фея презрительно мявкнула и выпрыгнула из воды. Встряхнув шерстку, она выгнула спинку и с горделивым видом направилась к Полине. Остановившись подле плачущей хозяйки, кошечка покровительственно промурлыкала, что пока ОНА — великая убийца мокрых ящериц, рядом, той опасаться нечего. Дождавшись пса, она снисходительно фыркнула что-то вроде: «Учись, парень, пока я жива» и стала тщательно наводить красоту. Пелевина она и вовсе проигнорировала. Что с него взять, с мужика? Ма-а-азила, только помещал ей когтями как надо сработать. И вообще главное дело сделано, враг повержен и беспомощных человеков можно предоставить самим себе. На некоторое время.

Мужики оказались более толстокожим, чем предполагала Фея, и, проигнорировав ее утонченные шпильки, занялись своими делами.

Бирюш, почти язвительно фыркнув в сторону хвостатой красотки, долго, шумно и со смаком отряхивался, при каждом новом движении обдавая Полину водопадом брызг. Та ежесекундно огорченно шмыгала носом и, пытаясь хоть немного отжать мокрую насквозь одежду, на этот фонтан внимания не обращала. Пелевин, к вящему неудовольствию Феи, не удостоив ее укоризненные взгляды вниманием, плюхнулся на бревно и, вместо того чтобы успокоить расстроенную красавицу, облегченно разразился матом. Искренне рассчитывая, что смысл затейливых выражений до Полины не дойдет, высказывался он исключительно по-русски, ругая даже не девушку, а собственное недомыслие, потому как хаживать по этим местам ему уже доводилось и с зубастыми обитателями болотца свел знакомство накоротке.

— А такого оборота мне слышать еще не доводилось, — удивленно-восторженным тоном протянула гречанка по-русски. — Лихо закручено, надо будет запомнить…

— Ты что поняла… поняли, чего я сказал? — выпучив глаза на девушку, ошарашенно промямлил Пелевин. — Так ведь это… приличным девушкам и знать не положено, что такие слова существуют…

— Не положено знать, говоришь? — озорно блеснула глазами Полина. — Так я и не знаю. Я ж сказала, с таким оборотом не знакома. А знаю я вот чего, — еще раз насмешливо взглянув на растерянную физиономию Алексея, девушка закатила длиннющую матерную тираду, произнося слова с едва заметным акцентом.

Закончив выводить рулады, Полина хитро прищурилась, выжидательно и чуть горделиво взглянула на товарища, дожидаясь его реакции.

— Ого! — нервно сглотнул траппер. — Ты где таких слов нахваталась?

— А-а-а, — блеснула довольной улыбкой девушка. — Это еще ерунда. Вот слышал бы ты, как бабушка громы и молнии мечет, когда поставщики вовремя пиво не привезут или того хуже, налоговый инспектор припрется… Понравилось, да?

— Почти, — перевел дух Пелевин, прикладывая неимоверные усилия, чтобы оставаться невозмутимым хотя бы внешне. — Ты в некоторых словах ударение неправильно ставишь, а так — ничего.

— Буду совершенствоваться, — радостно хохотнула озорница. — Преподаватель у меня уже есть, — она весело подмигнула Пелевину. — Топать нам вместе еще долго, научусь.

— Слу-у-ушай, — озадаченно протянул Алексей, внезапно осознав, что разговор ведется по-русски. — Да ты никак русская, да?

— Наполовину, — отмахнулась Полина. — Папа — грек, но я его толком и не помню. Их Великолепие растворились в атмосфере, едва мне три года исполнилось. Вот бабуля — та русская!

— А мама? Она, выходит, тоже наших кровей будет?

— Мамы уже никогда не будет, — резко погрустнев, шмыгнула носом Полина. — Через год, как папашка потерялся, она умерла. Меня бабушка растила.

— Ты это… того, не расстраивайся, — Алексей потянулся было погладить девушку по голове, но в последний момент передумал и резко отдернул руку. — Я, вон, тоже родителей и не знал почти, меня дед Колыван человеком делал…

— Ничего, я привыкла, — грустно улыбнулась Полина, украдкой смахнув слезинку. — Но все равно, спасибо…

Алексей ободряюще улыбнулся, девушка еще раз вздохнула, но разговор уже не клеился, и некоторое время молодые люди молча наблюдали, как закончившая свой туалет Фея решает, с какой стороны начать вылизывать мокрющего Бирюша. Обойдя по кругу развалившегося на солнышке пса, она приняла одной только ей понятное решение: взгромоздилась на морду хрюкнувшей от неожиданности псине и, довольно урча, начала свой «скорбный» труд.

— Ой! — вдруг встрепенулась Полина. — А воды-то я так и не набрала…

— И я с лагерем не закончил, — в тон ей хмыкнул Пелевин. — Да и на ужин надо чегой-нито спроворить, тушенки только одна банка осталась. Ну да ничего, сейчас пойду кого-нибудь подстрелю.

— Может, без дичи перебьемся? — жалобно протянула Полина, семеня следом за размашисто топающим к стоянке траппером. — В рюкзаке еще сухари есть. Вроде бы… Останься, а?

— А собаку тоже сухарями кормить прикажешь? — буркнул Алексей, подзывая к себе Бирюша. — Да и сам я жрать хочу, с какой радости мне оставаться?

— Я бою-у-усь, — огорченно протянула девушка, глядя на него моментально набухшими от слез глазами. — А вдруг еще какая-нибудь тварь вылезет…

— Вот не было заботы, купила баба порося, — недовольно фыркнул Пелевин. — Ладно, не трясись, Бирюш с тобой останется.

— А я все равно боюсь, — жалобно всхлипнула девушка.

— О, Господи, — скрипнул зубами Алексей, доставая из рюкзака массивную деревянную коробку. — Это «маузер», — он вытащил из коробки длинноствольный, тяжелый даже на вид пистолет и протянул его девушке. — Держи и не трясись. Только прежде чем стрелять, спиной хотя бы в дерево упрись, а то отдачей сметет.

— Не надо, — недовольно фыркнула девушка, отодвигая ладошкой пистолетный ствол. — У самих револьверы найдутся.

Полина, поднеся руку к груди, вдруг резко отвернулась от Алексея. Мгновением позже девушка развернулась, но уже уверенно держа в руке небольшой двуствольный пистолетик.

— Ох, ни хре… ничего себе, — удивленно сдвинул шляпу на затылок Пелевин. — Это что, ты в любой момент могла мне пулю в лоб вогнать? То-то ты за сердце схватилась, когда я с ножом к тебе шагнул…

— А я и хотела, — с вызовом бросила Полина. — Когда ты юбку изнахратил, бабушкин подарок, кстати, я была готова тебя на клочки порвать. Только заряды пожалела.

— Так что ж ты в крокодила-то не стреляла? — возмутился Алексей. — Тоже заряды пожалела? Вместо того чтоб визгом зверей по округе распугивать, шарахнула бы ему по зенкам с двух стволов, и вся недолга!

— Не подумала-а-а, — виновато всхлипнув, потупилась Полина. — Я со страху не то что про пистолет, как меня звать позабыла, а ты говоришь — шарахнула…

— Ты стрелять-то хоть умеешь? — ехидно усмехнулся траппер, подтягивая ремень винтовки. — Или пистолетик у тебя так, для форсу?

— Вот только попробуй мою юбку еще раз хотя бы пальцем тронуть, — моментально нахохлилась Полина. — Сразу и узнаешь, умею ли я стрелять или нет!

— Экзамены устраивать ни времени, ни огнеприпасов нет, — примирительно поднял ладони Алексей. — Пока что на слово поверю. Ты вот что сделай: если какая-никакая тварь вдруг полезет, представь, что она на остатки юбки покушается, и смело пали ей в лоб. Только в ежиков не стреляй, их здесь мало.

И, не дожидаясь, пока возмущенная Полина перестанет судорожно сглатывать воздух и подберет ответ, в несколько шагов достиг зарослей и растворился среди деревьев.

Вернувшись через пару часов, Алексей с приятным удивлением констатировал факт, что за время его отсутствия стоянка приняла обихоженный, можно даже сказать, уютный вид.

Посредине поляны, отбрасывая неровные тени на две мягкие даже на вид лежанки, потрескивал сучьями небольшой костер. На одной из самодельных постелей Поля о чем-то секретничала с Феей, а на второй, положив голову на хозяйский рюкзак, важно возлежал Бирюш.

С появлением добытчика ситуация моментально изменилась. Девушка без лишних слов занялась добычей, Пелевин принялся чистить и смазывать оружие, а Бирюш и Фея, усевшись рядком напротив Полины, провожать внимательными взглядами каждое ее движение.

— …Вот только что такое настоящий сават, я в тот раз так и не увидела, — Полина, подбросив в огонь сухую ветку, продолжила начатый еще во время ужина рассказ. — Встали они, значит, друг напротив друга. Камаль Потен ногами воздух лупит, дядя Поль боксерскую позу принял и на месте танцует, я на стойке сижу, ножками дрыгаю. Ну, думаю, сейчас начнется потеха. Тут бабуля им и говорит, мол, это для дикарей боль — мерило самоценности. Но мы ж не дикари… Петухи галльские смутились, в затылках чешут… Смешные такие… Дядя Поль рубашку с пола поднял и говорит, а как, мол, тогда узнать, кто из нас сильней и тебя, Софи, достойней? Бабулю мою Софьей зовут, вот они ее на свой лягушачий лад и звали так — Софи. А бабуля им: что это, мол, за состязание? Какой мне толк с того, что вы сейчас друг дружку перекалечите да заодно всю таверну по досточкам разнесете? Вот кто кого перепьет, тот и сильнее. Платит каждый сам. Жених без денег мне, ну то есть ей, не нужен…

— Ну и кто кого? — коротко хохотнул Пелевин, представляя в красках сцену соревнования. — Кто свататься-то пришел или, вернее сказать, приполз?

— А никто, — озорно улыбнулась Полина. — Обоих готовенькими друзья утащили. Когда они восьмую на двоих бутыль допивали, Потен лицом в тарелку уткнулся. Помню, бабуля, глядя на него, почему-то сказала, что чем-то родным повеяло. А дядя Поль как из горла хлестал, так с бутылью у рта и рухнул. Сколько лет прошло, я ведь совсем маленькая тогда была, а как их уносили, хорошо помню.

Девушка прищурилась и уставилась в пламя костра, словно в книгу, повествующую о былых годах.

— Потен, тот сквозь сон все какую-то песню вопил, — погрузившись в воспоминания, Полина забавно сморщила лоб. — Вроде бы вот эту… — Она прокашлялась и затянула, подражая мужскому хрипу, — пятнадцать человек на сундук мертвеца! — Девушка поперхнулась на полуслове, откашлялась и продолжила: — Пробасит так смешно: «йо-хо-хо!» и хрипит: «…и бутылку рома!», а сам дрыхнет. Мимо дядю Поля несут, а он, как горнист, бутыль ко рту прижимает… В ней и не осталось уже ничего, а он все пытается на ней «Зорю» сыграть…

Внезапно загрустив, девушка замолчала и уставилась куда-то сквозь огонь невидящим взглядом.

— Так, выходит, ты Мерьеза давно знаешь? — Алексей вынул из костра тлеющую ветку, поднес ее к трубке.

— Знала, — словно эхо, откликнулась Полина. — Сколько себя помню, столько и его. Он у бабули в закадычных приятелях числился…

— А раньше с ним, с Мерьезом то бишь, путешествовать доводилось? — не выпуская чубук изо рта, Леша выдохнул тонкую струю дыма и с наслаждением затянулся вновь.

— Конечно! — уже повеселевшим тоном ответила Полина. — Когда мне десять лет исполнилось, он меня на праздник в Монпелье возил! — блеснула она улыбкой, вспомнив радостные моменты детства. — Ух, и повеселились же мы тогда! Правда, через год дядя Поль в Африку уехал, и с тех пор мы почти не виделись.

— Ну, теперь-то и я знаю, почему Мерьез почти все время в Африке проводил, — хитро прищурившись, небрежно бросил Алексей. — Насмотревшись на твои выходки, он выбрал тихое и спокойное местечко подальше от тебя…

Еле успев увернуться от здоровенного мосла, он тут же рухнул на землю, сметенный Бирюшем с Феей, дружно рванувшими следом за костью.

— Да ладно тебе, хватит злиться, — примирительно протянул Пелевин через некоторое время. — Извини, без ума ляпнул.

Девушка недовольно дернула плечом, но, чуть подумав, взглянула на Алексея уже без особой злости и согласно кивнула.

— То, что ты дружбу с… занятными людьми водишь, я уже понял, — с облегчением вздохнул траппер. — Только будь добра, объясни, каким ветром тебя в нашу глушь занесло?

— Мне в Преторию, ту, что в Трансваале, надо, — пожала плечами девушка. — Вот и отправилась.

— А чего эдак замысловато? — удивился Алексей. — Пароходом до португальских колоний, а оттуда поездом до Претории куда как проще добираться, да и комфорта не в пример больше. А ты напрямки через буш. — Он немного подумал и добавил: — Хотя через буш все ж побыстрее будет…

— Бабушка так и хотела, — устало зевнула Полина. — Сначала пароходом, потом поездом. Только я ее уговорила, что меня через море Годфри перевезет. Больно мне романтики морской хотелось, чтоб паруса, чтоб ветер в лицо! А на пароходе какая романтика? Дым, шум, суета и надоедливые стюарды. Не хо-чу. Бабуля согласилась, но настояла, чтоб с парохода я на поезд села. Вот только в Алжирском порту мне дядя Поль случайно повстречался, ну, я к нему в попутчицы и напросилась. А как за меня де Колэнпрэн попросил, и вовсе деваться некуда стало.

Девушка протяжно зевнула и, прижав к себе сонно урчащую Фею, свернулась клубком на своей лежанке. Пелевин, вглядываясь в игру теней на затухающих углях, некоторое время прислушивался к размеренному сопению кошечки и ее хозяйки и о чем-то размышлял. Так и не приняв никакого решения, он раздосадованно махнул рукой, укрыл обеих кошек одеялом и завалился спать. Утро вечера мудренее, поговорка насколько древняя, настолько же и верная.

Проснулся Пелевин достаточно рано. Разминаясь, он вдруг вспомнил вчерашнюю побудку от ледяного душа и, решив выяснить, распространяются ли планы Полины и на сегодняшнее утро, осторожно лег на свое место и притворился спящим. Вскоре притворство перешло в настоящий сон, и вновь он проснулся уже от мелодичных французских напевов, доносящихся от ручья.

Спать больше не хотелось, притворяться — тем более, и после непродолжительного завтрака маленький отряд двинулся в путь, причем перед отправкой в поход Фея легко запрыгнула на загривок удивленного пса и слезать на землю отказалась категорически. Зрелище недовольно урчащей кошки, устраивающейся на спине собаки, напомнило Алексею Басурмана, взбирающегося на Варенькин плетень, а следом пришел образ и самой Вари. Пелевин молча стер с лица то ли испарину, то ли слезы и в дорогу отправился с тяжестью на душе.

Первую половину дня они прошагали без приключений и после небольшого привала продолжили путь. Вот тут-то и стали сбываться самые плохие предчувствия. Чем дольше и дальше они шли, тем чаще Пелевин стал замечать, что идет Полина как-то боком, то ли прихрамывая, то ли просто стараясь осторожней ставить при шаге правую ногу. Заинтригованный подобной манерой ходьбы, Алексей поинтересовался, в чем суть проблемы, но, получив исчерпывающий ответ: «Ботинок!», произнесенный сквозь зубы шипящим посвистом рассерженной гюрзы, выяснять, что или кого Полина имела в виду, не решился. Загадка разрешилась сама собой, когда примерно через полмили девушка с удрученным видом опустилась на первую подвернувшуюся кочку.

— Устала? — произнес сочувствующим тоном Пелевин, подходя почти вплотную.

Ничего не говоря, девушка отрицательно мотнула головой и вытянула вперед ноги. Алексей глянул вниз и, чертыхнувшись, с досадой сплюнул. Подошва правого ботинка просто отсутствовала. Начисто.

— Вот ведь… незадача, — озабоченно протянул Пелевин, судорожно ища выход из создавшейся ситуации. — А до фактории нам еще до хре… Далеко, в общем.

Полина в очередной раз молча вздохнула и пожала плечами, мол, что делать — не знаю, решай сам. Зло скрипнув зубами, Алексей вынул нож и с самым решительным видом шагнул вперед.

— Опять?! — округлила глаза девушка и прижала юбку руками. — Не дам! — После взглянула на перекошенную, словно от зубной боли, физиономию Пелевина, вздохнула и убрала руки в сторону. — Ладно уж, режь, изверг, один черт там не юбка, а срам один…

— У тебя на корсете тесемки льняные или из шелка? — взмахнул ножом траппер, обрубая плоский широкий лист с незнакомого Полине растения.

— Из льна, — протянула та, глядя на товарища непонимающим взглядом. — А тебе зачем?

— Снимай, — не поднимая глаз, буркнул Алексей, прикидывая, достаточно ли он обтесал основу или нужно еще поработать ножом.

— Чего?! — возмущенно вскинулась Полина. — Корсет снять? Может, мне вообще донага раздеться?

— Донага не надо, — смущенно фыркнул Пелевин. — Я думаю, для ремонта пары шнурков хватит, а остальным пользуйся на здоровье…

— Отвернись, — проворчала девушка извиняющимся тоном и на всякий случай шмыгнула носом. — Пожалуйста.

— И чего, спрашивается, я там не видел? — из чувства противоречия пробубнил Алексей, беспрекословно отворачиваясь в сторону. — Гонору, как у принцессы, а ботинки, как у прачки…

После часа шипения сквозь зубы, приглушенных матюков и вполне отчетливых чертыханий траппер протянул девушке некий гибрид ботинка и лаптя с обшитой тканью дощечкой, принайтованной к кожаной основе.

Полина, сдержанно поблагодарив Алексея за помощь, с крайне недоверчивым видом надела обновку и сделала пару шагов. Однако вместо благодарности испытания породили лишь гримасу неприкрытого страдания, прорезавшуюся сквозь маску скептицизма. Выслушав вполне резонные замечания и совершенно не обоснованные претензии, Алексей еще с полчаса поколдовал над злосчастным ботинком, и они наконец-то смогли двинуться дальше.

Хромота у Полины пропала, но зато девушка начала при ходьбе переваливаться с боку на бок, словно пингвин. Алексею доводилось видеть эту странную птицу несколько лет назад в зоопарке и теперь, глядя на походку попутчицы, он находил ее весьма и весьма приближенной к оригиналу. Видимо, подобные мысли посещали и саму Полину, потому как та несколько раз резко оборачивалась и пристально всматривалась подозрительным взглядом в окаменевшее лицо Пелевина. Терпения Полине хватило почти на три мили, после чего последовал вполне предсказуемый взрыв. Правда, не совсем такой, какой ожидал Пелевин.

Усевшись на невзрачный валун, девушка, вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, стянула ботинок с вновь оторвавшейся подошвой и, с силой зашвырнув его в колючие заросли, зло уставилась на Алексея.

— Ну и зачем?.. — вполне мирно поинтересовался траппер, глядя на взирающую на него исподлобья девушку.

И тут ее прорвало. Вскочив с камня, Полина, словно заправская рыночная торговка, уперла руки в боки и начала вопить. Алексей несколько минут бесстрастно выслушивал ее мнение о его способностях сапожника, проводника и повара. Узнал он и о том, насколько Поля любит шагать пешком в разодранном ботинке, и о том, что она думает об Африке вообще и этой невзрачной тропе в частности.

Видимо, сочтя эффект от слов недостаточным, красотка с размаху топнула босой ступней и, то ли напоровшись на мелкий камешек, то ли просто отбив пятку, запрыгала на одной ножке, скуля от обиды и возмущенно подвывая одновременно.

Воспользовавшись временным избавлением от роли внимательного слушателя, Пелевин свистнул собаку и споро отправился на поиски исчезнувшего в зарослях ботинка. Но не тут-то было. Деревья, кусты и прочая растительность вокруг тропы, ощетинившись в разные стороны шипами и колючками, словно императорская гвардия при Ватерлоо, переплелась настолько густо, что пробиться сквозь нее мог только носорог или же закованный с головы до ног в доспехи рыцарь. Хотя на такой жаре не выдержал бы и латник, а скорее всего, запекся бы в железной ловушке доспехов прежде, чем сумел прорубиться до нужного места. Пелевин и Бирюш ни с носорогом, ни с рыцарем ни малейшего сходства не имели и потому через полчаса безрезультатных рысканий вдоль сплошной стены зарослей, устав постоянно натыкаться на шипы, вернулись на тропу настроенные куда более мрачно, чем в момент ухода на поиски.

— Ну и что теперь прикажешь делать? — звенящим от злости голосом поинтересовался Пелевин, вытаскивая очередную занозу из ладони. — На руках тебя тащить?

— Как же, как же, — проворчала Полина, с опаской поглядывая на разгневанного траппера. — Дождешься от вас, мужиков, на руках. Судя по перекошенной физиономии, ты меня скорее за волосы через буш потащишь, чем на руки возьмешь…

Пелевин ничего не ответил, тяжко вздохнул и, махнув рукой, отошел в сторонку.

— Вот так всегда, — с притворным сожалением вздохнула девушка. — Не дослушают до конца и сразу дуться.

Видя, что после ее заявлений никаких репрессий не последовало, она умильно улыбнулась:

— Ну куда же вы, Алексей! Как девушка, я конечно же предпочитаю первый вариант, то есть путешествие на ваших, надеюсь, крепких руках!

Показывая всем видом, что он уже абсолютно ничего не понимает в женской психологии, траппер удрученно вздохнул и подхватил девушку на руки. Бирюш, кинув на хозяина торжествующий взгляд, мол, и тебя не миновала чаща сия, уже привычным движением забросил Фею себе на спину и потрусил вперед.

— Ой! Алексей! — радостно щебетала Полина, вцепившись в куртку охотника двумя руками. — А мне нравится! Давай ты и дальше будешь носить меня на руках?!

— Черта с два! — тяжело хрипя, сплюнул вязкую слюну Пелевин. — До фактории дотяну, а дальше ножками, ножками. Слава богу, не больше мили осталось…

— Ты хоть не врешь, — продолжала весело разглагольствовать девушка. — Иные до храма обещают всю жизнь на руках носить, а потом бедная жена не знает, куда от мужниных кулаков спрятаться. А те, кто не бьет, дальше песен не двигаются. Жена батрачит, а они знай себе поют: «Любимая! Я подарю тебе эту звезду…»

От неожиданности Пелевин сбился с шага и чуть не уронил Полину на землю.

— Кто любимая? — испуганно вытаращился он на девушку. — Где?

— А ты что, имеешь громадный выбор кандидатур? — Полина, вывернув голову и прищурив глаз, ехидно взглянула на ошарашенную физиономию траппера. — Ты, конечно, можешь попытаться повести под венец Фею, но вряд ли церковь одобрит этот брак…

— И откуда столь обширные познания о замужестве? — язвительно откашлялся Алексей. — Имеешь опыт? Первый муж скончался от отравления твоим ядом, второй был зарезан бритвенно-острым язычком, а третий попросту удавился?

— Ты не устал меня тащить? — проигнорировав подначку, поинтересовалась Полина. — Может, передохнешь?

— Отдо́хнем, как сдо́хнем, — загнанно прохрипел траппер. — Во-о-он до того холмика дотопаем, а там и фактория.

 

Глава третья

21 февраля 1900 года. Торговая фактория Коули

Столь вожделенная фактория мало напоминала Полине знакомые по Франции и Алжиру магазины, больше походя на своих североамериканских товарок из романов Купера. Три громоздких блокгауза, срубленные из массивных бревен и обнесенные двухметровым частоколом с тяжелыми воротами, вызывали ассоциацию скорее с фортом на индейских территориях, чем со скромной лавкой одинокого торговца.

К тому моменту, когда Алексей, запаленно дыша и еле переставляя ноги, внес свою драгоценную ношу во двор, их уже поджидала целая делегация, представленная Бирюшем, Феей и коренастым, ниже среднего роста мужчиной, больше похожим на лепрекона, нежели на склонного к авантюризму предпринимателя. Аккуратная шкиперская бородка, наголо обритый череп, массивный нос, трубка с длинным чубуком да красный кафтанчик дополняли и усиливали сходство.

— Сегодня не день, а сплошной праздник! — радостно воскликнул «лепрекон» по-английски. — Я радуюсь больше, чем на Хануку, Ту би-Шват, Пурим и Маулид ан-Наби, вместе взятые! Утром я имел выгодный бизнес, а вечером меня посетил друг Алекс в компании очаровательной незнакомки!

— Алексей! — аккуратно качнула головой в сторону «лепрекона» Полина. — Это кто?

— Это? — устало переспросил Пелевин, пытаясь отдышаться. — Это и есть Изя. Тот самый Старый Коули…

Услышав чужую речь, хозяин фактории прекратил радостно голосить и прислушался к разговору гостей. После окончания их недолгого диалога он почесал в затылке и спросил почему-то по-русски:

— Алекс! А почему ви таки никогда не говорили мине за то, шо вы еврей?

— Потому что не еврей ни разу, — буркнул Пелевин, привалившись к стене блокгауза и устало закрывая глаза. — Вот и не говорил…

— Ой! Простите, уважаемый… Изя? Да? Или к вам как-то по-другому надо? — взлезла в разговор любопытная Полина. — А почему вы решили, что Алекс еврей?

— Ви держите Изю Коули за последнего поца, шобы он не имел таких мыслей? — удивился хозяин и гордо подбоченился. — Я имею таких глаз, шобы ими таки можно немножко смотреть! Вэй з мир! Я видел, как Алекс торгуется за каждый фартинг, и на минуточку подозревал, шо так делать гешефт может не кто попало. Теперь я ловлю ушами ваших слов, шобы понимать, шо я таки был прав! Алекс говорит на нашем языке, как настоящий еврей, и ви, красавица, занимаетесь тем же самым и ничуть не хуже!

— Я таки говорю на настоящем русском, — вяло отмахнулся траппер. — И ты, красавец, ничуть не хуже! Кстати, Изя! Кто вбил тебе в мозг, что настоящие евреи говорят именно так? Да еще и болтать научил? Я, конечно, знаю, что ты полиглот, но…

— А он и в самом деле полиглот? — перебила его Полина восхищенным шепотом.

— Таки да! — гордо расправил плечи Изя. — Я могу сказать за десять разных языков и два родных! Еще я имею слов за пяток местных наречий, но это ж не языки, а чистому смех…

— И зачем вам столько? — удивленно всплеснула руками девушка. — Ой! Я не то хотела сказать. Знать языки, это, конечно, хорошо, но в таком количестве, да еще здесь, в глубине диких джунглей…

— Мадам! — Коули взмахнул чубуком трубки, словно дирижер палочкой. — Сюдой случается много разных шлемазлов, и все они имеют интерес до моего товару! И когда такой поц ловит ушами слов на своем языке, он становится шо бабуин и не имеет дела до внимания! Гой имеет радостный вид, а я без второго слова имею приличный гешефт за нормальные деньги…

— Да-а-а? — настороженно протянула Полина. — Нас, значит, вы тоже обсчитаете?

— Ну, шо ви, мадам, как можно? — укоризненно качнул бородкой Коули. — Если я, как последний поц, буду обманывать друга за то, шобы иметь с того гешефта пару смешных пустяков, я не буду иметь ни гешефта, ни друга. Оно мне надо?

— Изя-а-а, — требовательно протянул Пелевин, приоткрывая один глаз. — Ты забыл рассказать, какой умник научил тебя говорить по-русски.

— Ни боже ж мой! — притворно возмутился Изя, посасывая трубку. — Не скажу, шо без второго слова помню за сотворение мира, но шо мине говорят друзья, помню, как Талмуд! Или то была Тора? — Коули озадаченно почесал чубуком затылок. — Азохен вэй! Алекс! Ты давно не приходил до старого еврея, а сюдой с полгода тому, как до тети Розы случился племянник — Моня Пельзельман! Он таки с Одессы и плохо знает за идиш, но имеет слов за правильный еврейский, и никак иначе! Моня выучил меня, а тетя Роза научилась сама. Ха! Хотел бы я видеть того шлемазла, шоб он был так здоров, шо рискнул бы ей того не позволить.

— И где сейчас Моня? — коротко хохотнул Пелевин, представляя себе одесского родственника. — Было б неплохо знакомство составить…

— Таки пару дней тому сюдой приходил Гаитомбе, ну ты помнишь за того вечно пьяного поца, и он сказал Моне пару слов за отличный гешефт…

— И теперь Моня, кряхтя и отдуваясь, топает к ручью Квазулуду, — услышав про старого знакомца, заржал в голос Алексей. — Через неделю жди его обратно. А если не будет ему еврейского счастья, но достанет упрямства — через две…

Изя внимательно посмотрел на Пелевина и, перейдя на немецкую речь, потянул того за рукав, мол, давай-ка отойдем, пошепчемся…

— Идите, шепчитесь, — засмеялась Полина. — Только, если разговор не для моих ушей, где-нибудь в сторонке. Потому как немецкий я тоже знаю. А прежде чем болтать с таинственным видом, разъясните мне, где можно помыться и во что переодеться…

Посекретничать им так и не удалось. Пока владелец фактории устраивал гостье экскурсию по своим владениям и подбирал для девушки новую одежду, Пелевин оккупировал старое кресло-качалку на веранде, подставил лицо вечернему нежаркому солнцу и уснул.

Проснулся он от звуков негромкого разговора где-то поблизости. Вокруг стояла обычная для Центральной Африки почти непроглядная темень, сквозь которую с трудом пробивался свет одинокой газовой горелки. Колеблющегося во тьме луча доставало только на то, чтоб выхватить из мрака золото шикарных свежевымытых волос, рассыпавшихся по плечам охотничьей рубашки, да смутный абрис сидевшего рядом с их владелицей человека.

Алексей прислушался. Разбудивший его разговор вели Полина и Коули и, видимо, уже давно, так как в ответ на реплики Изи девушка довольно посмеивалась, а тот, ведя неспешный рассказ, урчал, как довольный кот.

— И все-таки, Исайя, а почему вас старым-то величают? — прозвенел удивленный девичий голос. — По-моему, вы на старика совсем не похожи.

— Ну, таки шо я могу за это сказать, мадам? — пыхнул в темноте огонек трубки. — Только шо все человеки ленивые и память у них короткая, и никак иначе. Вам хочется песен? Их есть у меня! Начнем с того, шо во всех документа́х, без второго слова, а где-то даже и без первого меня прописывают Исайя Роджер Олдкоули, и только так. Моя мама из семьи почтенных английских евреев, папа — турецкоподданный. Шоб всем было хорошо, папа сделал финт ушами и заимел британский паспорт, и таки я стал приличный британский еврей. Правда, от лишних вопросов мне пришлось переехать сюдой, но не за то речь! Жил в наших краях такой поц — Монти Пайтон, дай Бог ему себе ни в чем не отказывать и не знать проблем за уголек к его персональному котлу в аду. Тот шлемазл завел себе дурных манер приходить сюдой и обращаться до мине «старина», шо, как всем известно, по-английски просто «о́лд». Кафры они ж, как дети, и за человеческую речь не имеют никаких понятий! Следом за Монти сначала один, потом другой, третий и все стали звать мине «старина», позабыв, шо это не фамилие, а только его часть! Следом за черными сюдой стали ходить белые, и ви думаете, шо они были лучше черных? Шобы да, таки нет. Эти цудрейторы, шоб я был так здоров, уже звали мине кто Старик, кто Коули! Как вам это нравится? Шо я только не делал, шоб спасти славную фамилию! Таки некоторых даже немножко бил. Не думайте за плохое! Я таки обычно стараюсь вразумлять таких шлемазлов кротким словом, но шо делать, если они не хотят понимать и имеют меня за идиета? Таки приходится и то, и другое. И шо я имею сказать за результат? Не помогло. Куча лет и столько же нервов, но теперь я — старый Изя Коули, и никак иначе.

— Простите, Исайя, — осторожным шепотом поинтересовалась Полина, — вы ж говорите, что сюда много кто приходит, как же вы их всех смогли побить?..

— Палочкой, мадам, — грустно усмехнулся Коули. — Этой самой палочкой.

Он чем-то зашуршал в темноте, видимо, демонстрируя гостье какой-то предмет, после чего, удовлетворив девичье любопытство, задумчиво произнес: — Ви таки удивились, шо у мине за палочка? Не делайте больших глаз и не говорите громких слов, мадам. Нынче такие времена, шо приличному человеку не можно выйти из дома без палочки. И никак иначе.

На некоторое время во дворе воцарилась задумчивая тишина, нарушаемая лишь треском цикад да заполошными воплями приматов, дерущихся где-то вдали. Воспользовавшись паузой, Алексей потянулся и нарочито громко зевнул, привлекая к себе внимание.

— А как у нас насчет пожрать? — благодушно спросил траппер, глядя на смутно виднеющиеся в полумраке лица.

— А как насчет помыться? — с легкой усмешкой в тон ему протянула Полина. — Определенно, сударь, прежде чем усесться за стол в приличном обществе, не мешало бы сполоснуться. Потом рази-и-ит, как… — стараясь подобрать определение, она ненадолго задумалась, но не найдя ничего подходящего, махнула рукой. — Помылся бы ты, ежик, что ли…

— Почему ежик? — недоуменно приподнял бровь Алексей, поднимаясь с кресла. — Помыться, это — да, но почему ежик?

— Потому что колешься, — весело фыркнула девушка. — И не только щетиной, а вообще. Характер у тебя колючий.

Не желая уподобляться невидимым ему приматам и спорить по пустякам, Пелевин, натужно размышляя, где и когда Полина могла уколоться о его небритые щеки, неторопливо побрел к блокгаузу.

— Свое рванье отдай Дангани! — крикнул ему вслед Коули. — А как станешь похож на человека, таки зайди до тети Розы. Она слепила новый лапсердак и таки горит мыслью увидеть тебя в обновке!

— И он пойдет к женщине в одном исподнем? — Полина, непритворно поразившись подобной мысли, схватилась за щеки: — Какой кошмар…

— А шо такого? — искренне удивился Изя. — Каких чудес имеет Алекс, шоб за них не знала тетя Роза?

Услышав последнюю фразу, Алексей пренебрежительно махнул рукой и скрылся в доме.

Отсутствовал он часа полтора, и большую часть этого времени пришлось провести под бдительным присмотром тетушки Коули, изображая из себя манекен и выслушивая цветастые причитания об отсутствии в буше приличного портного. Стенания Пелевина, что он помирает с голоду, женщиной в расчет не принимались. Наконец его мучения закончились, и под незлобивое ворчание хозяйки он спустился в блокгауз, отведенный под таверну.

В ярко, по сравнению с клетушкой тети Розы, освещенном зале народа почти не наблюдалось. За столом, расположенным в центре, радуя взор новой охотничьей рубахой, уныло ковырялась в тарелке Полина. И хотя девушка сидела за столом, было заметно, что обнова велика ей на несколько размеров, и затянутая ремнем рубаха более походит даже не платье, а на полусдутую оболочку монгольфьера.

Чуть в стороне от нее, поближе к барной стойке, обосновалась компания из трех кафров. Судя по наличию у них сравнительно не затасканной одежды, относились они или к разряду военных вождей, или к вольным старателям. Один щеголял черным клубным пиджаком на голое тело, второй — добытым невесть где мундиром французского кавалериста. Третий, видимо, самый скромный, довольствовался широкой бумажной рубахой красного цвета и непонятно какого окраса штанами. Иных посетителей в таверне не наблюдалось.

В дальнем и самом освещенном углу, укрывшись за дряхлым клавесином (а может, пианино или какой иной фисгармонией, Алексей никогда не разбирался в музыкальных инструментах), как за амбразурой, тоскливо тренькал по клавишам и нервам похмельный тапер. Послушав пару минут его заунывные мелодии, Пелевин сморщился, как от зубной боли, и шагнул к столу Полины.

— Можно поздравить тебя с обновкой, — ухмыльнулся траппер, окидывая девушку ехидным взглядом. — По сравнению с прежним нарядом смотрится прямо-таки королевским платьем.

— Молчал бы уж, изверг, — тоскливо огрызнулась девушка. — Такую юбку угробил, а теперь скалится…

— Чего приуныла, мисси? — шутливо отмахнулся Пелевин. — Тут не грустить, а радоваться надо, от такого монстра, меня то бишь, избавилась. Обзаведешься фургоном, наймешь нормального проводника и поедешь, куда хотела. А я еще денек здесь отдохну и Стомбвилль навещу, авось там чего стоящее подвернется.

— Еще раз назовешь меня мисси, — привычно ощетинилась девушка и вдруг, осознав, о чем говорит Алексей, удивленно уставилась на траппера. — То есть как это Стомбвилль? А как же я? А как же Претория?

— Мне та Претория нужна, как местным неграм Уральские горы, — отпустив слугу-готтентота кивком, Алексей пододвинул к себе сковороду с яичницей и беконом. — Чтоб зря не надеялась, поясняю. Претория — это Трансвааль. Поблизости — Капская Колония, и меня там если и хотят видеть, то только в роли украшения для виселицы. Не пойду. Так что найди другого проводника, они здесь часто появляются.

— Мне нужен ты, — упрямо буркнула Полина, уставившись на Алексея моментально набухшими влагой глазами. — Других я не знаю и верить им не желаю. Здесь я могла положиться только на дядю Поля, но теперь его нет, зато есть ты! И я уверена, что надежней товарища мне не сыскать.

— И чего рвешься в эту Преторию, словно там Земля обетованная? — поморщился Алексей после особо заунывного звука, извлеченного тапером из злосчастного инструмента. — Оставалась б в Марселе, вышла замуж, детей нарожала… Нет, ей Преторию подавай. И чего ты забыла в той дыре, спрашивается?

— У меня там дело, — угрюмо покосившись в угол с клавесином, ответила Полина. — Меня ждет дядя, и мне не-об-хо-ди-мо попасть к нему как можно скорее…

— Нет, так продолжаться не может! — зло скрипнул зубами Пелевин, оборачиваясь к таперу. — Эй! Любезный! Не утруждайся ты так, отдохни. Прекрати терзать музы́ку и сходи, пивка, что ли, выпей.

— Недосуг мне, — угрюмо буркнул тапер, явственно сглатывая слюну и косясь в сторону барной стойки. — Я тут работаю, если что.

— Если он не прекратит, — полыхнул гневным взглядом Алексей, — я закидаю его яйцами!

— Алексей! — попыталась урезонить его Полина. — Бросаться в людей едой просто неприлично. — И, выдержав почти театральную паузу, добавила: — Брось в него нож. — Упреждая невысказанный вопрос, она очаровательно улыбнулась. — Только, пожалуйста, подожди, пока он на улицу выйдет, а то мне полы от кровищи отмывать не хочется…

Перехватив взглядом шкодливую улыбку соседки, Пелевин обреченно махнул рукой и, тяжко вздохнув, произнес:

— Издеваешься?

Девушка еще раз улыбнулась и, задорно шмыгнув носом, промолчала.

— Ты повеселилась, теперь моя очередь, — Алексей резко встал из-за стола и решительно направился к таперу. — Нож об него марать я, конечно, не буду, но вот в окно-о-о…

— Алекс! — попытался остановить друга некстати появившийся в таверне Коули. — И шо ви такой нервный? Ходите сюдой, у меня таки найдется бутылка-другая водки, и она таки кошерная! — Видя, что увещевания силы не имеют, он завопил: — Алекс! Я прошу вас, как брата, не примеряйте на этого гоя деревянный макинтош, он таки должен мне денег больше, чем Пилат Иуде!

Успокаивая приятеля, Пелевин махнул рукой и, злорадно ухмыльнувшись при виде побледневшей физиономии тапера, плавным движением вышвырнул незадачливого музыканта в окно.

От вида разлетающейся вдребезги оконной рамы Изя огорошенно вздохнул, закатил очи горе и простонал вслед таперу:

— Вольдемар! Ви таки можете развлекаться, как хочите, но таки знайте, шо счет за стекло я добавлю до вашего долга!

Откуда-то из-за окна послышался жалобный всхлип, сменившийся сдавленным блеяньем по-английски:

— Господин Коули! Я же просил, я просто умолял, в это окно стекло не ставить хотя бы до осени!

В ответ на причитания тапера распахнулось окошко кухни и возмущенный голос тети Розы, словно Глас Божий, прокатился по таверне.

— И шо ви себе думаете? Ви желаете играть на сквозняке, заболеть и помереть от простуды? Нет! Я не имею таких причин вам это позволять!

Выслушав все задействованные в конфликте стороны, Алексей развернулся к Изе, споро щелкающему громоздкими счетами.

— Ты там что-то про водку говорил? Предложение еще в силе или как?

Услыхав про спиртное, Коули заметно повеселел и с одухотворенным видом ринулся в сторону кухни. Некоторое время из-за полуприкрытой двери доносилось его неразборчивое бурчание, перекрываемое недовольным ворчанием тети Розы. Видимо, какое-то соглашение все же было достигнуто, так как спустя некоторое время Изя бочком выполз в зал, настороженно косясь в сторону поварни. Выставив на стол запыленную бутылку с пожелтевшей этикеткой, он, на манер Наполеона I заложил руку за отворот кафтанчика и, видимо, дожидаясь всплеска восхищенных эмоций, уставился на Пелевина.

— Я это… — Полина, недовольно сморщив носик, ткнула в сторону бутылки, — пить не буду. Мне, пожалуйста, вина или на худой конец морса. Если можно.

— А почему одна? — недоуменно приподнял бровь Пелевин, переводя взгляд с приятеля на бутыль и обратно. — Ты ж вроде про две заикался?

Коули в очередной раз покосился в сторону кухни. Не углядев непосредственной опасности, он вынул из-за отворота кафтана еще одну бутылку и с ловкостью престидижитатора сунул ее под стол. Избавившись от контрабандного груза, он разом повеселел и, высвистав слугу, наказал притащить такую груду провизии, словно собирался угостить не двух человек, а минимум взвод.

Следом за готтентотом, сновавшим между кухней и залом с неспешной уверенностью трансатлантического лайнера, подле хозяев как-то незаметно нарисовались Бирюш и Фея. Пес бухнулся на пол рядом со столом и преданно уставился на хозяйскую тарелку, терпеливо дожидаясь, когда же ему перепадет кусок-другой. Кошечка же, не желая довольствоваться ролью стороннего наблюдателя, шустро забралась на руки Полине и, напоминая древнейшую заповедь о необходимости делиться, требовательно мявкнула.

Первые две порции алкоголя Пелевин и Коули навернули под укоризненные взгляды Полины, скучающей в ожидании вина, и завистливые взоры кафров, у которых закончилась очередная бутылка виски. Поперхнувшись третьей стопкой после очень уж явственного сглатывания слюны, донесшегося со стороны негров, Изя тоскливо поморщился и наказал прислуге выставить вождям еще пару бутылок. В долг. С тридцатипроцентной наценкой. Одновременно с виски для кафров доставили вино для Полины, и дело пошло веселее.

Фея, расправившись с выпрошенным ранее кусочком мяса, подкралась к тарелке Пелевина, но напоролась на предупреждающий рык Бирюша и стащить ничего не успела. Пренебрежительно махнув хвостиком — мол, не больно-то и хотелось, кошечка направилась в сторону Изи. Однако неудача постигла ее и здесь. На полпути к заветной цели прижимистый еврей перехватил Фею за холку и депортировал на пол. Огорченно фыркнув, киса решила вернуться к проверенному временем способу — вымогательству у любимой хозяйки, но та, увлекшись разговором, жалобные стоны и настоятельные толчки лапой игнорировала. Никому не было дела до несчастного котенка, и даже Бирюш (предатель!), позабыв о подруге, плотоядно облизывался на брякнувшийся к его носу мосол. Резонно рассудив, что пес просто обязан поделится с нею лакомством, Фея степенно направилась к кости. Мгновением позже, получив от собаки, не столько болезненный, сколько обидный удар лапой, она летела в сторону кухни, растеряв всю вальяжность. Тетя Роза, внимательно наблюдая за всеми перипетиями из поварни, взяла дрожащую от обиды Фею на руки и, гладя по шерстке, мудро разъяснила малявке, что вставать между мужчиной и едой чревато последствиями. Но вот когда мужики наедятся и размякнут… Кошка чутко поводила треугольными ушками и наматывала на ус многовековую мудрость.

Способность спиртного стирать границы и позволять собутыльникам понимать друг друга даже без знания языков известна всем. Тем же, кто по счастливой случайности не имел возможности убедиться в правоте данной аксиомы, настоятельно рекомендуем воздержаться от приобретения столь ценного, но вредного для здоровья опыта.

В скором времени обе компании сдвинули столы. Черные, присоседившись к белым, внесли в застолье свою лепту, притащив откуда-то на закуску невероятное, по их мнению, лакомство — банку американской тушеной говядины и совершенно прозаичную копченую крокодилятину. Увидев набившую оскомину провизию, Пелевин сдержанно поморщился, а Полина потихоньку, дабы не обидеть сиявших ярче начищенной банки дарителей, простонала, словно от зубной боли.

На смену внезапно опустевшим бутылкам незаметно появились новые, и попойка, начинавшаяся совсем невинно, полностью вышла из-под контроля. Стаканы сдвигались, «огненная вода» лилась когда в людей, а когда и на пол. Над столом звучали, переплетаясь в неразборчивый шум, здравицы и пьяные беседы. Каждый разговаривал со всеми и ни с кем одновременно.

Со стороны это выглядело дико, но тетя Роза смотрела на бесшабашное веселье с грустной укоризной давно привыкшей ко всему женщины. Контролировать мужскую пьянку? Да ни боже ж мой! Она таки не сошла с ума, шоб вычерпывать решетом море. А высказать все, что накипело на душе, можно и утром, излив гнев на похмельные головы. Так оно больнее, а пока пусть себе веселятся…

— И шо ви себе таки думаете? Этот поц завышает цену в три раза и таки считает, шо он благодетель!..

— А Черного Абдулу в Старой Крепости через сухой овраг надо было брать. Это я тебе точно говорю…

— И зачема твоя мусиканьтя в окошко бросала, э?.. Ха-а-роший такой мусика была. Красивая. Хотя наша тамтама однака лучше будет…

— А мож-жет, все же в Преторию, а?

— А я таки говорю, шо не надо иметь мыслей за покупку тех акций! Если у вас есть желаний потерять деньги, таки просто отдайте их до мине и не имейте себе головной боли…

— Моя прошлый год леопарда била. Шибко хорошую деньгу шкурка стоит, да! Шибко хороший кошка, только шибко быстрый…

— А давай… в Преторию?..

— Ну и чего ты позабыла в той Претории, горе мое? — поморщился Алексей, замахнув очередную стопку. — Столько мест хороших вокруг, а ты как старый граммофон заладила: в Преторию да в Преторию…

— У меня там… дело, — пьяно икнула Полина и, настороженно оглянувшись по сторонам, перешла на заговорщицкий шепот: — Очень д-дельное дело. Вы-год-ное!

— Не делайте мне смешно, мадам! — всунулся в разговор Изя. — Ну, каких гешефтов может быть в Трансваале? Это, конечно, не мое дело, но там таки война, и на ней таки убивают…

— Что ты сказал? — недоуменно вскинулся Пелевин. — Какая война?

— Я тебя умоляю, Алекс! — криво усмехнулся Изя, проворно разливая водку по стаканам. — Это таки уже не новость, и за тот геволт имеют слов даже попугаи. Дядя Пауль шо-то не поделил с Империей, и теперь буры не знают других забот, как за пострелять. Эти шлемазлы без второго слова зашли себе в Капскую колонию, как будто так оно и надо, и на минутку делают англичанам нехорошо.

— И ты хочешь, чтоб я туда без тебя… — шмыгнула Полина, нервно теребя прядь волос. — Там война, а я в одиночку… Ну хватит вредничать, пошли же уже вместе?! А?..

Не замечая ничего и никого вокруг, Алексей уставился на сидевшего напротив кафра, вот только видел отнюдь не скалящуюся в тридцать два зуба довольную физиономию, а сморщенное лицо старого кунгоси Итолунгу. Кто-то сбоку потянул его за рукав. Траппер очень медленно обернулся и застыл на месте. За столом, напротив, сидела Варенька, его Варенька. Девушка счастливо улыбалась и говорила, говорила, говорила, но что именно, Алексей разобрать не мог, потому что в ушах, подобно набату, раз за разом раздавался голос шамана: «…в Лулусквабале Матонга камень Луна искать хотела… старый Игнози из могила Куатаниме подняла, жить его заставила… твоя туда только с большая война прийти сможет…»

Звонкая оплеуха, прилетевшая откуда-то слева, рассеяла наваждение. Рядом суетился Изя, напротив, сверля его беспокойным взглядом, сидела Полина. Алексей с шумом втянул сквозь зубы воздух, судорожно выдохнул и слепо зашарил по столу в поисках стакана.

— Алекс! — заверещал Изя, видя, что друг очнулся. — Я таки умоляю, только не на стол!

— Леша! — озабоченно качнулась к нему Полина. — С тобой все в порядке?

Ничего не говоря, Пелевин мрачно кивнул в ответ. Найдя пустой стакан и наполнив его водкой до краев, он отсалютовал кому-то невидимому и в три глотка выхлестал спиртное.

Видя, что траппер приходит в себя и взгляд его уже вполне адекватен, Полина облегченно вздохнула и тут же обиженно надула губки.

— А меня, кстати, вовсе даже не Варей зовут! — практически выкрикнула она в лицо Алексею. — А вовсе даже Поля! Вот!

— Я помню, — по-прежнему мрачно буркнул Алексей. — Прости, если обидел ненароком.

— Не обидел, — ворчливо пробубнила девушка, уткнувшись взглядом в пустой стакан. — Ну, если только самую капельку… — Немного помолчав, она все же не утерпела и выпалила: — А эта Варенька, она кто?

— Долгая история, — отмахнулся траппер и развернулся к Коули. — Изя! Тут еще наливают или что?

Девушка, следя напряженным взглядом, как русский и еврей совершенно одинаково выдохнув, цедят алкоголь, осторожно потянула траппера за рукав.

— Леша, а Леш! Так, может, все же поедем вместе, а? Ну поехали-и-и…

— Я подумаю, — неохотно буркнул Пелевин, бросая псу очередную кость. — Я подумаю…

В дальнейшем веселье траппер участвовал неохотно. Развалившись на стуле, он безучастным взглядом следил за Изей, все время порывавшимся станцевать фрейлехс под аккомпанемент пьяненького Вольдемара и притащившего громадный тамтам Батонги. Прихлебывая водку, словно воду, он равнодушно наблюдал, как громадный Олунду, едва не раздавив спьяну Фею, баюкает довольную кошку на громадных ладонях и скармливает той какую-то зелень. Судя по запаху — листья бжеи.

Наевшись травы, Фея, некоторое время умильно улыбаясь, озиралась вокруг. Высмотрев Бирюша, она неловко спрыгнула на пол и заплетающейся походкой пьянющего в хлам боцмана направилась к собаке. Добравшись до пса, мирно грызущего кость, кошка вызывающе выгнула спину и, зафырчав что-то вроде «А ты кто такой!», дважды взмахнула когтями. С какой целью она это сделала, так и осталось неизвестным. Бирюш, не отрываясь от сочного мосла, небрежно придавил кошку свободной лапой и, не обращая на ее возмущенный мяв ни малейшего внимания, продолжал трапезу. С громадным трудом выбравшись из-под тяжеленной лапы, кошка, истошно вопя о своих обидах, тут же рванула на кухню, где и нашла тихую гавань на груди у тети Розы. Чуть позже туда же перебралась и Полина. Добрая женщина, прижав к необъятной груди двух уставших от мужского бессердечия девчонок, размеренно гладила их по головам и так же размеренно рассказывала историю основания фактории.

— Ну за то, шо Изя шлемазл, вам скажет весь Гринвич! Ен уцепился за ту идэю, как Сема Ротшильд за свой первый мильен, и таки не мог спокойно спать! И шоб он подавился своим сном, так же ж нет! Этот по… нехороший человек таки строит из себя нового доктора Ливингстона и приходит до моего Абраши! Мой муж, пусть земля ему будет пухом, ен же ж святой жизни человек! Он же ж послушал того Изю и таки дал ему тех денег! Я сказала ему: «Абрам! Изя таки наш родственник, но ты же ж отдаешь ему последнюю рубаху, а ен едет до дикой Африки! И слава богу, если его съест крокодил, а если ен, не приведи Господь, разорится? Абраша, шоб ен в раю елеем подавился, назначил управляющего в наше поместье в Хэйтворде, сдал в аренду виллу в Кембридже и таки поехал сюдой вместе с Изей! Этот проходимец основал тут факторию и делал тут гешефт. Но шо бы ен тут делал, если бы сюдой не приехала я?! Стал бы кафром и бегал бы голым!»

Спустя полчаса и еще одну бутылку Каломи вдруг бухнулся лицом о стол и звучно захрапел. Не обращая внимания ни на спящего собутыльника, ни на секретничающих женщин, Алексей, Изя и Олунду задымили трубками, а присоединившийся к ним Вольдемар запыхтел невыносимо вонючей самокруткой, враз наполнив залу клубами дыма. Вот тут терпению тети Розы пришел предел, и она, не выбирая слов и выражений, предложила всей честной компании выметаться на улицу.

Уворачиваясь от тяжеленной сковороды, Изя и Олунду одновременно бросились к дверям, но столкнулись в проходе и рухнули на пол. Мчавшийся следом Вольдемар попытался затормозить и, словно за якорь, ухватился за Батонгу. Вернее, за его пиджак. На полу оказались оба: и кафр, изумленно взиравший на оторванный рукав, и тапер, безуспешно пытающийся спрятать обрывок ткани за спину.

— Сдается мне, что в окошко быстрее и безопаснее будет, — весело хмыкнул Пелевин, разглядывая мешанину на пороге таверны. — Поля! Ты со мной?

— Хоть на край света! — задорно рассмеялась девушка. — Боюсь, пока эти… — она кивнула в сторону чертыхающейся кучи тел, — распутаются, я состариться успею.

— Тебя подстраховать? — Алексей, перемахнув через оконный проем одним легким движением, заглянул в таверну. — Ты прыгай, а я, если что, подхвачу. Тут, в принципе, не высоко, но…

— Еще чего! — с негодованием отвергла предложение Поля. — Не первое окошко в моей жизни и, сдается, не последнее. Я, чтоб ты знал, целый год в пансионе мадам Сурье проучилась!

Девушка отработанным движением перекинула ноги через раму, привычно прижала подол рубахи к бедрам и ловко соскользнула на землю.

— Однако! — уважительно качнул подбородком Пелевин. — Страшно подумать, чему б ты научилась, если б у той Сурье не год, а два гостевала… Кстати! А чего так мало-то? Всего год?..

— А через год бабушка сочла, что нанять репетиторов выйдет дешевле, чем регулярно выплачивать за меня штрафы, и забрала домой, — озорно тряхнула челкой Полина. — Хотя я б еще поучилась. Видел бы ты, как мы с девчонками…

Чем она и неизвестные Пелевину девчонки развлекались в пансионе, трапперу узнать так и не довелось. Сначала в окно попытался вылезти Каломи. Видимо, не до конца очнувшись от алкогольного сна, он что-то не рассчитал и зацепился погончиком мундира за остатки рамы. Некоторое время он довольно-таки сносно балансировал на краю подоконника и, вполне возможно, в скором времени сумел бы освободиться, если бы не вмешательство Судьбы в лице Феи. Неугомонная кошечка, то ли из благих побуждений, то ли приняв кафра за огромную мышь, запрыгнула тому на спину. Не выдержав таких испытаний, погон с хрустом разорвался пополам, и «кавалерист» звучно шмякнулся о землю. Фея спрыгнула вниз и, потоптавшись в танце победителя по поверженному кафру, гордо замяукала, возвещая об очередной победе.

Словно по сигналу, на улицу вывалились и остальные участники попойки. Изя трепетно прижимал к груди сочащийся жиром окорок, Олунду тащил на вытянутых руках тамтам, а Батонга — Вольдемара. Правда, почему-то удерживая того за горло. Тапер сучил ножками и верещал что-то о бутыли с пальмовым самогоном, припрятанной во дворе. Совместными усилиями, правда, с огромным трудом, собутыльникам удалось убедить Батонгу, что жизнь тапера представляет для всей компании интерес, ну хотя бы до той поры, пока самогон не будет найден. А оторванный рукав… потеря, конечно, великая, но вполне восполнимая, и утром тетя Роза за смешные деньги (какой-то фунт, да и тот можно серебром) приведет пиджак в порядок. Пока приятели, словно пираты в поисках клада, переворачивали двор вверх дном, отыскивая заветную бутыль, Олунду ловко сграбастал удивленно пискнувшую Фею за шкирку и подбросил вверх. Взмыв к звездам, та истошно взвыла, но уже восхищенно, и когда громадный кафр аккуратно подхватил ее, кошка недовольно фыркнула, требуя продолжения феерического полета. Последующие два полета прошли как по маслу: кошка, выделывая в воздухе акробатические кульбиты, довольно вопила, Полина, прижав ладони к щекам, испуганно визжала, Олунду громогласно хохотал. Очередной бросок мог закончиться плачевно, если бы не своевременное вмешательство Бирюша. Поскользнувшийся Олунду не сумел ее подхватить, и пьяненькая от бжеи Фея неминуемо попала бы под ботинок отплясывающего нечто шаманское Каломи, если бы пес в последний момент не схватил несущегося к земле котенка за шкирку и не оттащил отчаянно брыкающийся комок взъерошенного меха в сторону.

Глядя на эту картину, Алексей мрачно усмехнулся, глотнул из горла мутной обжигающей гортань жидкости и провалился во тьму.

 

Глава четвертая

22 февраля 1900 года. Торговая фактория Коули

Проснулся он, когда солнце уже светило вовсю, и почему-то на полу. Развалившийся рядом Бирюш встретил его пробуждение радостным лаем, но затем, присмотревшись к хозяину, тяжело вздохнул и принялся вылизывать помятое после ночной попойки лицо траппера. Опираясь на верного друга, Пелевин с трудом поднялся с пола и, шаркая на каждом шагу, доплелся до рукомойника. Все мучения оказались напрасны. Воды в нем не было. Проклиная весь мир, всю водку мира, ее изобретателей и самого себя, Пелевин дотащился до таверны и, еле слышно хрипя, попросил слугу принести пиво, потом пиво и еще раз пиво. Готтентот понятливо кивнул, сбегал на кухню и, о чем-то пошептавшись с тетей Розой, поставил на стол кувшин с водой. Алексей смерил негра уничижительным взглядом и жадно припал к сосуду. От живительной влаги он оторвался, только услышав бряцание чего-то тяжелого. Не отрываясь от кувшина, он скосил глаза и увидел, как тетя Роза с недовольным видом водрузила на стол сковороду с яичницей и высокий стакан, наполненный чем-то желтым со стойким запахом спиртного.

— Таки это випей, это съешь, — женщина последовательно ткнула пальцем в стакан и сковороду. — И таки даже не думай за то, что сюдой придет этот шлемазл Изя и ви будете иметь слово за вторую пьянку.

Алексей поставил кувшин и тихонько хмыкнул. Пока тетя Роза в красках расписывала сорок казней египетских, «шлемазл Изя», стоя у нее за спиной, покачивался, точно маятник, в проходе между кухней и залом, а из отворота его кафтанчика предательски выглядывало бутылочное горлышко. Скандала, однако, не получилось. Чья-то черная рука, подобно щупальцу спрута, обхватила Коули поперек и уволокла в глубь кухни. Молча покивав на нотации дородной хозяйки, Пелевин, жутко скривившись, залпом закинул в себя спиртное, передернулся и принялся ковырять вилкой в яичнице.

— Ну и что мы теперь будем делать? — прозвенел у него над ухом голос Полины.

Не желая тратить время на ответ, траппер неопределенно пожал плечами и продолжил уплетать яичницу.

— Ты что, — только что по-доброму звеневший голос вдруг наполнился гневными обертонами. — Ничего не помнишь? Совсем-совсем ничего?

— Угу, — прожевав очередной кусок, Алексей развалился на спинке стула. — А чего я должен помнить?

— Ничего, значит, не помнишь, — зловеще шипя, повторила Полина. — Да ты теперь, как настоящий джентльмен, должен…

— Жениться?! — в ужасе разинул рот Пелевин. — Э… этого не может быть! Просто не может быть! Всю сегодняшнюю ночь я провел вместе с Бирюшем!..

— А-лек-сей! — еле сдерживая ухмылку, отчеканила девушка. — Меня совершенно не интересуют твои… эротические фантазии! Мне совершенно наплевать на то, что буквально вчера ты мечтал повести под венец Фею, а нынешнюю ночь провел с собакой! Мне абсолютно все равно с кем, где и как ты проводишь время! Меня интересует, когда и каким образом ты собираешься везти меня в Преторию?

— К-какую Преторию? — с очевидно заметным облегчением выдохнул Алексей. — Ни в какую Преторию я н-не еду.

— А вчера клялся, что меня отвезешь, — упрямо склонила голову девушка. — И не просто так, а всеми святыми!

— Ну, это враки, — полупрезрительно оскалился траппер. — Я? Да святыми? Да ни в жисть!

— Ты сказал, что клянешься именем деда Колывана, — ехидно ухмыльнулась Поля. — И что это имя для тебя дороже всех святых…

— Д-дедом? — поперхнулся куском яичницы Алексей. — Дедом мог. Уй-е-е, чего же я натворил-то? Чего я тебе наобещал?

— Ничего особенного, — пожала плечами Полина. — Сопроводить меня в Преторию, и только. Оплату за мое спасение и новый рейд мы собирались оговорить сегодня.

— Плату за спасение оставь себе, — скривился траппер. — Ничего ты не должна. А вот за эту… гребаную Преторию я с тебя три, нет, четыре шкуры сдеру! — Он перегнулся через стол и заорал: — Все расходы по подготовке экспедиции за твой счет! Все! Ты слышала меня? Все!

— А вот кричать на меня не надо! — обиженно поджала губы Полина. — Я все отлично слышу. Все, так все. Сколько?

— Изя-а-а!!! — сложив ладони рупором, снова заорал Алексей. — Изя! Ты что, провалился там, что ли?

— Ну шо ви так кричите, шо ви кричите? — Коули, высунувшись из-за занавески, разделяющей кухню и зал, преуморительно сморщился. — Шо ви таки хотите от бедного еврея? Водки? Таки она кончилась. Денег? Таки их у меня никогда не было. Может, ви имеете желаний за мою жизнь? Таки можете брать ее даром, потому шо разве ж это жизнь…

— Изя! Ты помнишь, что я делал вчера? Нет? Досадно, — потер саднящий висок Пелевин. — Вот и я не помню… Ты нам не залежалый товарец всучивай, а рассчитай, во что обойдется вояж на Преторию на… на одного человека, одну собаку и двух змей.

— И таки тебе надо срочно шо просто вчера? — плаксиво скуксился торговец, но, увидев грозное выражение лица приятеля, скулить перестал и скрылся за занавеской. — А фургон считать? — раздался через некоторое время его голос. — А лошадок, а фураж, а время ожидания?

— Какое ожидание? — протянули в унисон Пелевин и Полина и удивленно переглянулись. — Зачем ожидание?

— Таки ловите ушами моих слов за тот гешефт, — Коули вновь высунулся из-за занавески. — Плюсов для тебя шобы да, таки нет. Не понимаешь? Таки я объясню… Обоз из Стомбвилля таки доплетется сюдой только дней через десять, а если Рыжий Том таки нашел слов, шобы помириться с красоткой Сью, то еще позже. Все эти скучные дни ты таки не будешь жить на улице, а придешь до мине. Десять дней умножаем на две бутылки… или на три?… плюс закуска… плюс ночлег… плюс… — Коули продолжал бормотать что-то себе под нос, споро загибая пальцы. — Таки я скажу тебе, Алекс! Это очень дорогая идея! Может, ты желаешь чего-нибудь попроще и дешевле? Алмаз королевы или таки… власяницу Спасителя?

— Мы желаем в Преторию! — жестко отрезала девушка, сделав упор на «мы». — Так что, господин Коули, не стройте воздушных замков и скажите — сколько?

— Изя! — уныло обронил Алексей. — Не нужно считать ожидание. Для меня не нужно. А для Поли рассчитай на… три дня и что там еще в дорогу понадобится. Я сам смотаюсь в Стомбвилль за фургоном и обратно.

Алексей повернулся к Полине и, немного помолчав, смущенно пробормотал:

— У тебя эти… женские хвори когда начнутся?

— Уже… — густо покраснев, прошептала Полина. — Но ты не переживай, они скоро пройдут!

— Да не переживаю я, — краснея не меньше Полины, проворчал Пелевин. — Пока я туда-обратно сбегаю, ты уж поправишься. Отдохнешь пока, сил наберешься, а тетя Роза заодно твой костюмчик ушьет…

На следующий день он вышел из блокгауза еще до восхода солнца и, едва перешагнув порог, застыл в изумлении: на крыльце сидели Полина и Фея.

— Ты ведь вернешься? — не поднимая глаз, прошептала девушка.

— Ну а что мне еще остается? — вздохнул траппер. — Вернусь. Конечно же вернусь.

Фея, соскочив с рук хозяйки, вдруг подбежала к Бирюшу, смачно лизнула его в нос и тут же, не дожидаясь ответной реакции обалдевшего пса, улепетнула обратно к Полине.

Алексей еще раз задумчиво вздохнул, ободряюще улыбнулся Полине и, кликнув пса, решительно зашагал за ограду. А девушка и котенок еще долго смотрели вслед уходящим в рассвет мужчинам. Смотрели даже тогда, когда их силуэты уже растаяли в утреннем тумане. Они ждали. Они надеялись. Они верили.

 

Глава первая

3 марта 1900 года. Капская колония

Дождя или какой другой благодати в этих краях не видали уже давненько, и потому каждый шаг по старой дороге выбивал из вельда легкое облачко жесткой пыли. Шагающих было много, и красноватые сгустки слились в тучу, нависшую над караваном. Спасаясь от ее удушающих объятий, небольшой отряд из полутора десятков всадников и одного фургона растянулся почти на полмили. Заветная цель еще далека, а зеленые заросли буша, обещающие небольшое послабление, пока что только маячат впереди, и сколько до них еще топать, известно лишь проводнику, командиру и, может быть, Всевышнему.

Проверяя порядок движения, Бёрнхем отъехал в сторону от основной колонны и остановил свою лошадь на ближайшем взгорке.

На первый взгляд проблем на ближайшее время не обнаружилось. На второй, что радовало, их тоже не наблюдалось. Все было как обычно.

Впереди колонны неторопливо трюхал на старенькой лошаденке нанятый в Питермарнцбурге проводник, вечно унылый ойтландер из старожилов. Чуть поодаль от него степенно вышагивала пара битюгов, тащивших на себе отрядных здоровяков — Картрайта и Хоста. Приятели хоть и повязали лица шейными платками на бандитский манер, но пыль из-под копыт ойтландеровского одра глотали исправно. Парни, регулярно обмениваясь мрачными взглядами, синхронно кивали друг другу, но продолжали двигаться на прежней дистанции. Походный ордер подобен Святому Писанию, и мелкие проблемы отдельно взятой личности никого не волнуют, сказано — наблюдать за проводником и дорогой, так ты пыль хоть вместо воды и хлеба глотай, а дело делай. Утешает только, что после привала (Господи, скорей бы!) место в авангарде выпадет кому-то другому.

Футах в двадцати от них, закинув ногу на седельную луку, мерно покачивался Генри Дальмонт. Дабы не терять понапрасну время, лейтенант, вооружившись пинцетом и лупой, сортировал в походном кляссере новоприобретенные марки (когда и где только умудряется их найти?) и на пыль внимания не обращал. Если коллекционер о чем и тосковал, так это о привале, чтобы во время стоянки, пусть и кратковременной, не размениваясь на мелочи вроде еды и сна, внимательно изучить находки. Его каурая, словно проникшись деликатностью хозяйского увлечения, ступала осторожно и размеренно. Периодически ожидая одобрения (а скорее всего — лакомства), она всхрапывала и косилась на филателиста, но пока — безрезультатно.

Следом за офицером, на приличном от него удалении, уныло тряслись в седлах непривычные к такому способу передвижения пятеро стрелков из конвойного взвода, навязанных Бёрнхему полковником Хэмильтоном в качестве конвоя Дальмонта. Солдаты тайком потирали намозоленные зады и, радуясь про себя редкой удаче вполне официально смыться из зоны боевых действий, вслух неустанно костерили начальство вообще и свой вояж по Африке в частности.

Немного приотстав от красномундирников, оглашая окрестности громогласным хохотом по любому поводу и прихлебывая на ходу что-то горячительное, следовали четверо свартовских наемников. Один из них, покачнувшись на прикрытой пылью выбоине, вдруг выпустил флягу из рук, чем вызвал бурю негодования среди приятелей. И хотя он, успев подхватить флягу на лету, оплошность фактически исправил, собратья по суровому ремеслу от высокого звания виночерпия его отрешили и выпивку отобрали.

Чуть поодаль, отговорившись от высокой чести следовать в авангарде необходимостью присматривать за своими оболтусами, ехал сам Сварт. Как он осуществлял контроль, для Бёрнхема так и осталось загадкой, потому как всю дорогу старый бродяга дремал на ходу, надвинув на нос широкополую шляпу. Рядом с ним на мышиного окраса пони трусил Шрейдер, пытавшийся развлечь себя и других игрой на губной гармошке. Получалось отвратительно. Когда он извлекал из своего инструмента особо противный звук, «пират», не открывая глаз и не приподнимая полы шляпы, отвешивал музыканту смачный подзатыльник. Тот на время обиженно умолкал, но чуть позже, вдоволь наворчавшись о том, что артиста может обидеть всякий, начинал все по новой, и немузыкальные повизгивания сменялись оплеухами с завидным постоянством.

Замыкал колонну старенький фургон, на козлах которого гордо восседал возница из числа конвойников. Сам же фургон надежно оккупировали сержант Тейлор, следовавший за Дальмонтом, как верный премьер-министр за королем в изгнание, Паркер, блаженствующий на роскошной постели из общих мешков, и пулемет.

Единственным, кто не писывался в общую неспешную картину, был Митчелл, как заведенный носившийся туда-обратно вдоль всей колонны на вороном жеребце-трехлетке. Майлз углядел его на частной конюшне Питермарнцбурга и купил не торгуясь. Надо сказать, что и сами хозяева, стремясь поскорее избавиться от строптивого красавца, цену особо не заламывали. Причина их альтруизма стала ясна практически сразу. Насколько конь был красив, настолько же упрям, претенциозен и коварен. Седла не признавал принципиально, уздечку и удила почитал издевательством, а наездника на собственной спине и вовсе кровным оскорблением. Тем более такого хлюпика, как Митчелл. То, что внешность обманчива и старый служака не зря получал свое жалованье в Седьмой Кавалерии САСШ, жеребец понял достаточно быстро, ощутив значение поговорки «скала со скалой столкнулась» на собственной шкуре. Обоюдные мучения вылились в заключение перемирия между конем и всадником, более походящего на вооруженный до зубов нейтралитет. Трехлетка пытался скинуть Майлза при первой же возможности, а тот, не жалея кулаков и вожжей, всерьез задумывался о приобретении плети.

Убедившись, что все в порядке и в его вмешательстве необходимости нет, Фрэнк направил лошадь к Дальмонту.

Завидев подругу, лейтенантская каурая радостно всхрапнула и тут же принялась жаловаться бёрнхемовской кобыле на человеческую скупость и бессердечие. Командирская лошадка согласно кивала головой и возмущенно ржала, но на всякий случай изредка и с опаской косилась на хозяина.

Лейтенант, неумело чертыхаясь на клуб пыли, чуть не накрывший кляссер, склонился над книжицей, словно заботливая мать над ребенком, и на появление попутчика никак не отреагировал. Фрэнк, некоторое время понаблюдав за мучениями друга, громко откашлялся. Реакции не последовало. Бёрнхем, раздумывая над дилеммой, сможет ли он привлечь внимание, если выстрелит над ухом лейтенанта, озадаченно почесал затылок. Не решившись на столь кардинальные меры, он просто хлопнул Генри по плечу. Немного погодя — еще раз. Результат ничем не отличался от покашливания — ноль эмоций. Скаут, ошарашенный подобным поведением, уже потянулся к револьверной кобуре, когда Дальтон, убрав кляссер в седельную сумку, наконец повернулся, но со столь унылой миной, что порядком разгневанный Бёрнхем решил от намеченного разноса воздержаться.

— И была тебе охота в седле мучиться? — натянуто улыбнулся Бёрнхем, озирая тоскливую физиономию друга. — Шел бы себе в фургон, да возился там со своими картинками без всяких хлопот.

— Да ну ее, эту повозку! — совершенно по-мальчишески отмахнулся Дальтон. — Темно там и тесно. Стоит мне только на дистанции прямой видимости появиться, как Тейлор, возомнив себя заботливой мамочкой, начнет нудить длиннющие нотации: «Джентльмен должен то, джентльмен должен се…» — Генри, воочию представив, вещующего сержанта, явственно содрогнулся. — Не хо-чу. Опять же душно там. Пулемет маслом каплет, Паркер храпит, как табун загнанных жеребцов, а если он еще и сапоги снял… — Дальмонт содрогнулся еще сильнее. — Нет уж, увольте, я лучше тут как-нибудь.

Выслушав друга, Бёрнхем пожал плечами, и некоторое время они ехали рядом молча, размышляя каждый о своем.

— Объясни мне, Фрэнк, — прервал затянувшуюся паузу Генри. — Мы, британцы, — великая империя. Мы положили к ногам королевы половину земного шара, но почему-то на задворках мира, в никчемной Африке, раз за разом получаем по зубам. И было бы от кого? Нас лупят в хвост и в гриву не сильнейшие армии великих государств, а какие-то ополченцы. Почему? Ведь мы же — непобедимы?

— Вот только буры об этом не знают, — язвительно хмыкнул Бёрнхем. — Чего с них взять? Дикари… Газет не читают, политикой не интересуются… А вообще, Генри, сдается мне, что вся проблема в вас самих. Британская армия напоминает мне твоего сержанта — Тейлора. Сильный, опытный, сам черт ему не брат, но при всем при этом — жутко закостеневший. «Джентльмен должен…», да ничего тот джентльмен никому не должен. Вот взгляни на себя!

Генри покосился на свой запыленный мундир и, не найдя ничего особо выдающегося, недоуменно взглянул на Бёрнхема.

— О чем я и говорю, — с досадой вздохнул Фрэнк. — Для тебя твой внешний вид вполне нормален. А ведь твой колониальный мундир делает тебя отличной мишенью. Это раз. Ваши командиры привыкли водить войска в атаку колоннами, поротно и побатальонно. И не важно, что по тем войскам стреляют пулеметы и магазинные винтовки — идем колонной! Ведь в уставе так написано… О подготовке ваших офицеров, точнее почти полном ее отсутствии, вообще молчу. Теперь взгляни на буров. Их командиры не скованы догмами военных школ, у них практически нет регулярных войск, и они не носят красивую форму. Зачем им догмы, если они привыкли жить крестьянской сметкой? Они хорошо вооружены, они мобильны. Сегодня бюргеры нанесут удар здесь, и пока ваша «непобедимая» армия развернется, чтобы достойно ответить, буры уже атакуют с другого, самого неожиданного направления.

— Так что нам теперь, за коммандо по бушу гоняться? — возмутился Дальмонт. — Носиться сломя голову — задача кавалерии. Там народ побогаче нас подобрался, у них даже лошади, и те казенные, вот пусть и бегают.

— Бегать тоже по-разному можно, — назидательно произнес Бёрнхем. — Тебе Рой про бытность свою в техасских рейнджерах не рассказывал? Про свой любимый пулемет? Нет? Тогда слушай. Рейнджеры, они, конечно, не пограничная стража, а большей частью добровольная полиция, но граница с Мексикой тот еще гадючник, и кто и что там должен делать, сразу не разберешь. Как-то раз команда, в которой бездельничал Паркер, напоролась на полсотни то ли мексиканских бандидос, то ли апачей — не важно. Пока большая часть рейнджеров палила из всего, чего можно, Рой с пулеметом и пятком таких же, как он, сорвиголов тишком прокрался к границе. Как добрался — отсигналил, почти как мы в Сухой Лощине. И вот тогда первая половина рейнджеров погнала банду прямиком на засаду. Итог вполне закономерен — от банды осталась только могила. Одна на всех.

— И вывод из всего сказанного очень прост, — задумчиво произнес Дальмонт. — Нашей армии не хватает мобильности…

— Вывод еще проще, дружище, — рассмеялся Фрэнк. — Даже если ты от кого-то удираешь, не забывай поглядывать вперед. То есть, меняя одну позицию на другую, не забывай о третьей. Ну и мобильность, конечно, куда ж без нее….

Оставив лейтенанта обдумывать новую информацию, Бёрнхем порысил в голову колонны, а когда вернулся, Дальмонт уже о чем-то спорил с Митчеллом.

— …И все же я считаю, — одухотворенно размахивал руками Генри, — что порядочный христианин должен делать добрые дела ежедневно!

— Эт старушку что ль через улицу перевести, чтоб ненароком конкой не зашибло? — коротко хохотнул Майлз. — Так вот что я тебе скажу, паря, там, где я хожу, обычно ни старушки, ни улицы не водятся!

— Ну почему сразу старушку? — смутился лейтенант. — Любая помощь ближнему своему — это уже благое дело…

— А ежли я, к примеру, кому из конвойников в зубы дам, чтоб он, значица, службу нес, а не листья на деревьях считал, — продолжал ржать Майлз, — мне это как доброе дело на сегодня зачтется али как?

Заметив подъехавшего вплотную Бёрнхема, он вопросительно прищурился.

— Чиф, а ты про доброе дело на каждый день чего умного скажешь или нет?

— Скажу, — ухмыльнулся Фрэнк. — Скажу, Майлз, что когда я вытащил твою задницу из кутузки, я считал, что сделал доброе дело, тогда как мистер Линдерман считал, что сделает доброе дело, если тебя вздернет. Доброе дело мы сделали или плохое, решать не нам — Всевышнему. А пока живи, как знаешь, и делай, что должен, вот и вся мудрость.

Майлз открыл было рот, но, заметив запрещающий жест Фрэнка, осекся и замер. К спорщикам подъехали Шрейдер и Сварт, донельзя озадаченные и от того угрюмые.

— Тут вот какая незадача вышла, чиф, — чуть сконфуженно пробубнил немец. — Сдается мне, проводник нас куда-то не туда завел…

— Вот и я о том же, — в тон ему пробасил Сварт. — Мы когда о прошлом годе где-то тут шлялись, кажись, не так все было. Как по-моему, то ни реки, ни оврагов тут быть не должно, а тут сам посмотри. С юга ветер влагой несет, вместо буша перелесок дохлый, а за тем лесочком овраги… Руку на отсечение даю, не туда мы пришли, не туда…

— Значит, так, — моментально подобрался Бёрнхем. — Ты, Макс, — он ткнул пальцем в грудь наемника, — тащи сюда этого зас… проводника. Ты, Сварт, — палец переместился на «пирата», — навтыкай своим, чтоб настороже были. Генри! Выбейте пыль и дурь из своего конвоя, пусть оружие в боевую готовность приведут, а я пока Роя пну. Неладно тут что-то…

Все распоряжения оказались напрасны. Они не успели.

Заметив Шрейдера, несущегося в голову колонны во весь опор, проводник ловким кульбитом кувыркнулся в ближайшие заросли, а из оврага на дорогу с винтовками наперевес вымахнули десятка два конных бюргеров. Еще с десяток, но уже пеших, вышагнул из-за из кустов, словно там и рос.

— Ну и чего застыли? — насмешливо выкрикнул бородатый бюргер, закидывая винтовку на плечо. — Слезаем с лошадок и оружие кладем на землю. Мед-лен-но!

Бёрнхем, наблюдая, как его люди спешиваются один за другим, зло скрипнул зубами и неторопливо потащил карабин из седельной кобуры. Сопротивляться при таком раскладе мог только самоубийца.

Внезапно над дорогой разнесся рык Паркера: «Ленту ровнее держи, ленту!», и длинная, патронов на двадцать, очередь раскидала плотную толпу буров по сторонам.

Люди и лошади еще валились на землю, когда Фрэнк, вырвав винчестер из кобуры, свалил ближнего к нему бура выстрелом навскидку. Время словно растянулось. Вся жизнь сконцентрировалась в нехитром наборе: движение ствола, рывок скобы, выстрел! Вокруг ржали лошади, орали и палили люди, пыль стояла столбом.

Бёрнхем выпрыгнул из седла и откатился в сторону, успевая вырвать взглядом то один, то другой кадр из ленты бытия.

Чуть правее Дальмонт, позабыв про револьвер, отцовской саблей пластал в щепы ложе винтовки оскалившегося бородача. Где-то в начале колонны Картрайт, навалившись поверх пускающего кровавые пузыри Хоста, палил с двух рук. Майлз, закатившись под дно фургона, методично отстреливал самых шустрых, да и вообще любого, кто имел неосторожность попасть ему на прицел. Прорезав общий шум и гам, откуда-то неожиданно громко щелкнул выстрел, и Шрейдер, отлетев к ближайшему дереву, сполз на землю. Сварт рванулся было к нему, но сцепился по дороге с двумя почти неотличимыми от него бородачами врукопашную. Кто-то из конвоиров пытался отстреливаться, часто, но, к сожалению, безуспешно. Кто-то выл в голос, стоя над телом убитого товарища. Кто-то просто приник ничком к земле, дожидаясь то ли конца заварухи, то ли уже чистилища. Наемники из команды Сварта при первых же выстрелах шустро рванули в кусты, и теперь из-за стены зарослей неслась частая пальба, правда, кто и кого убивал, сказать было решительно невозможно.

Пулемет, подавившись очередным патроном, смолк, и из фургона доносились лишь отдельные выстрелы, приносившие как бы не больше пользы, чем очереди до них. И хотя у Бёрнхема была привычка вести отсчет выстрелов, патроны в магазине закончились как-то внезапно и в самый неподходящий момент. Отбросив бесполезный винчестер в одну сторону, он отпрыгнул в другую и револьверным выстрелом смел с дороги так не вовремя выскочившего навстречу бура. Следующие несколько мгновений слились в одно сплошное движение, прыжок-выстрел, перекат, еще один. И сплошное мельтешение лиц и тел перед глазами, хриплые крики, звон стали, приглушенный общим гамом грохот выстрелов и пронзительно-противный свист пуль. И только одна мысль в голове: «…только бы успеть…» и уже не важно, что именно, главное — успеть… С трудом уместившись за невзрачным камешком, Фрэнк, запаленно дыша, лихорадочно вставлял патроны в каморы барабана. Спустя бесконечно тянущиеся секунды рамка со щелчком встала на место, и новый выстрел оборвал еще одну жизнь. Тяжелая, но привычная работа разменивать свинец пуль на время. Время для того, чтобы жить самому, пусть и убивая других.

Все кончилось так же внезапно, как и началось.

Бёрнхем обвел дорогу взглядом. На душе было пусто и холодно. Слева от обочины, прислонившись к дереву и даже после смерти не выпустив винтовку из рук, сидел Шрейдер. Чуть поодаль, силясь зубами затянуть тряпку на простреленном предплечье, хрипло матерился Сварт, а из четверых его людей из кустов на дорогу, задыхаясь и пошатываясь от усталости, вышли лишь двое. Уилл нежно баюкал хрипящего от боли Хоста и что-то потихоньку ему напевал. Паркер, облокотившись на еще дымящийся ствол пулемета, задумчиво разглядывал мешанину тел, заваливших дорогу вплоть до обрыва. Чуть правее и дальше от него стоял на коленях Дальмонт. Каждый раз, когда юный британец пытался вытащить саблю из тела зарубленного им бура, его мучительно рвало. Двое уцелевших конвойных уселись прямиком в пыль и тоскливо смотрели то на лейтенанта, то на погибших товарищей.

— Послушай, приятель, — хмурый верзила, фамилию которого Фрэнк так и не смог запомнить, толкнул Паркера в бок. — Меня-то сюда по приказу королевы прислали, а ты-то какого черта здесь забыл?

— Фрэнк Бёрнхем мой друг, — не изменив позы, обронил Паркер.

— Ну и хрен ли с того? — удивился верзила. — У меня много друзей…

— А у меня нет…

Англичанин недоуменно покачал головой, сплюнул и, привалившись к колесу фургона, надолго присосался к своей фляжке.

— Вот мы и сделали доброе дело на сегодня, — пробормотал Митчелл, кривя губы на каждом слове. — Не правда ли, чиф?

— Доброе дело… — эхом отозвался Бёрнхем. — Доброе дело на сегодня…

 

Глава вторая

27 февраля 1900 года. Фактория Старого Коули

Фургон, двигающийся в сторону фактории, девушка и кошка заметили где-то около полудня. Сначала на дороге заклубилась стелющаяся над землей пыль, а следом за нею из-за поворота вывернула и сама повозка, влекомая двумя лошадьми. Точнее, назвать эту колымагу фургоном можно было только из сострадания. Длиннющая телега с четырьмя голыми дугами для тента громыхала железом и скрипела, даже находясь в отдалении, а уж представить себя в качестве пассажира этого тарантаса… Только в страшном сне. Управлял сим недоразумением какой-то человек, судя по коренастой фигуре, мужчина, но из-за дальности расстояния рассмотреть его лицо Полина не смогла, как ни старалась. Собаки ни рядом с фургоном, ни внутри оного она не заметила и, рассудив, что коли телега неспешно катится не со стороны Стомбвилля, а по дороге, ведущей к Масонга — небольшой кафрской деревеньке, то это опять не Пелевин. Грустно вздохнув, девушка обменялась с Феей печальными взглядами и медленно спустилась с чердака блокгауза.

Они успели неторопливо пообедать и даже обменяться парой неспешных фраз с тетей Розой, когда во дворе загрохотали колеса въезжающего рыдвана, а в распахнутое окно пахнуло пылью и конским потом. Полина бросила через плечо равнодушный взгляд и вдруг стремглав помчалась к выходу. Передумав, она резко остановилась на полпути и, вернувшись к окошку, сиганула через подоконник. Фея, сопроводив хозяйкины метания недоуменным взглядом, рванула следом, а тетя Роза, сочувственно вздохнула и покачала головой: таки глупые девочки! Ну, разве ж можно показывать этим мужланам, что ты по ним таки немножко соскучилась? Однако любопытство пересилило скепсис, и дородная хозяйка навалилась тяжелой грудью на подоконник, чтобы мгновением позже торжествующе хмыкнуть под нос — таки неделя уроков прошла недаром!

Воспользовавшись тем, что от фургона эта сторона блокгауза не видна, Полина расправила платье и к повозке подошла уже неторопливо, с чувством собственного достоинства. Следом за хозяйкой, как свита за королевой, гордо вышагивала кошечка.

— Рада видеть, что ты наконец-то соизволил вернуться, — небрежно обронила Полина, рассматривая запыленного с ног до головы Алексея. — Мне уж начало казаться, что ты решил отказаться от принятых обязательств.

— Я вроде как обещание давал, — обескураженно буркнул траппер, рассчитывавший в душе на более теплый прием. — Слово не воробей — вылетит, не поймаешь. Да и не с руки мне за воробьями гоняться.

Девушка, то ли собираясь продолжать язвить по поводу длительного отсутствия компаньона, то ли, наоборот, выразить тому свою признательность самым теплым образом, с загадочным видом подошла к фургону, однако ее помыслы для окружающих так и остались в тайне. Стоило красавице открыть рот, как из блокгауза выскочил Изя.

— Алекс! — завопил он, потрясая руками. — Скажи мине за то, шо это сон, и я вижу глазами не то, шо на самом деле! До нашей округи есть еще евреи? И эти поцы таки умеют делать гешефты, раз они всучили тебе такую рухлядь, какой нет даже у мине? Или это не за деньги и ты подобрал, шо добрые люди выкинули до помойки? Но каких было у них причин так поступить за коней?

— Да вы что, сговорились все, что ли? — в сердцах сплюнул Пелевин, выпрягая лошадей. — Одной моя задержка в пути не по нраву, другому — фургон! Ты, Изя, охолони малость, заодно и лошадок напои… — Траппер всунул вожжи в руки ошарашенному таким афронтом торговцу и полез внутрь фургона. — Да! А чем тебе повозка-то не нравится?

— Алекс! — попав в родную стихию, Коули слегка воспрял духом. — Лови ушами моих слов, это таки не фургон, а чистому смех! Тента нет, как будто так оно и надо, а колеса скрипят, шо тот налоговый инспектор со Стомбвилля, когда ен имеет интерес до моих учетных книг! Я таки скажу, шо те колеса имеют желание до масла, или на худой конец до дегтя! Ты скажешь, шо это пара сущих пустяков, а я скажу, шо эти пустяки таки стоят денег!

— Я тебе так скажу, друг мой сердешный. — Пелевин, вынырнув со дна фургона с картонной коробкой в руках, одарил приятеля выразительным взглядом. — Если ты не дашь мне масла или дегтя, а лучше того и другого сразу, да еще фунта полтора гвоздей в придачу, то я буду раскатывать на этой колымаге под твоим окном всю ночь напролет, и посмотрим, какие песни ты запоешь утром!

— Вот еще выдумал! — Полина, окончательно выйдя из-за фургона, встала между мужчинами с самым решительным видом. — Кататься ночь напролет! Не выйдет! Ты и так устал с дороги, тебе отдыхать надо!

Заметив, как лицо Изи расплывается в довольной усмешке, девушка язвительно хмыкнула.

— А чтоб колеса, напоминая нашему доброму хозяину о смазке, скрипели, их можно просто крутить. Думаю, такая задача под силу и мне. Тем более что одну ночь без сна легко выдержу, пока тебя черти невесть где носили, я на полгода вперед выспалась.

— Изя! Ну шо ты пристал до этих детей, как царь Ирод до младенцев? — тетя Роза, высунувшись в окошко по пояс, взмахнула половником, словно кирасир палашом. — Если ты имеешь желаний удавиться за то масло, таки я дам тебе веревку! И пока ты, как последний поц, будешь себе качаться в петле, старая женщина без второго слова пойдет до складу, выкатит тех несчастных бочек и таки отдаст их до бедной девочки! Таки нет! Я отдам этих бочек до Алекса, шобы Поля не замарала свое новое платье.

— И шо я слышу за платье? — удивленный Коули уставился на девушку, словно увидел ее впервые. — Азохен вей! Еще пара таких гешефтов, и мы неторопливо пойдем себе по миру! Я таки люблю красоту, но не так, шоб платить за нее бешеных денег из собственного кармана! Тетя Роза! Таки этот костюм, — Изя, не отрывая возмущенного взгляда от родственницы, махнул рукой в сторону Полины, — стоит немножко больше, чем перстень царицы Савской! Нет, все же меньше, но совсем на немножко! Старый Кацман шо таки стал эсквайр Кац, шил его для герцогини, нет, для самой… — палец оратора уставился в потолок, — ну почти для самой. Шоб купить тот костюм, я таки отдал последнюю рубаху и стал почти что нищий! А теперь я имею слов сказать, шо стал нищий уже без почти?!

— Изя! Не делайте мне смешно! — презрительно присвистнула тетя Роза. — Шобы делать таких гешефтов, таки надо иметь немножко мозгов! И кому ты имел продать таких вещей? Кафрам? До этого костюма не влезу даже я, не говоря за тех глупых коров с того Стомбвилля! Так шо не сыпь зазря голову пеплом, а отведи до конюшни бедных лошадок, они таки имеют желание за воду!

Алексей, проводив взглядом понурую фигуру торговца, весело хмыкнул, спрыгнул на землю и, отмахнувшись от выпрыгнувшего следом Бирюша, протянул Полине запыленную коробку.

— Я тут тебе из города гостинца привез, — чуть смущенно пробормотал Пелевин и, приподняв крышку, продемонстрировал удивленной девушке два пирожных с кремом. — Ешь на здоровье. Хоть и тяжеловато было, но сберег и довез.

— Спа-си-и-ибо-о, — трагическим шепотом протянула девушка, рассматривая подарок. — Только не стоило мучиться, не ем я такое, фигуру берегу.

— И я такими яствами не питаюсь… — ошарашенно пробормотал траппер, сдвигая шляпу на затылок. — Что ж теперь добрую еду выкидывать, что ли?

— Зачем выкидывать, — явственно сглотнула слюну Полина и огорченно шмыгнула носом. — Собаке можно отдать…

Алексей зло катнул желваками и поставил коробку под нос Бирюшу. Не успел пес облизнуться, как в картонку бесшумной тенью скользнула Фея. Обалдевшая собака удивленно рыкнула, но было поздно: довольно урчащая кошечка, моментально позабыв про имидж, вгрызлась в угощение, стараясь слизать крем с обоих пирожных сразу. Через несколько минут облопавшаяся Фея, оставив Бирюшу пустые корзинки из подсохшего бисквита, развалилась в стороне и, чуть слышно мурлыча, принялась вылизывать перемазанные кремом лапки и пузико. Пес, заглотив в один момент остатки угощения, тяжко вздохнул и присоединился к подруге. Крем с шерсти, конечно, не такое лакомство, как пирожное, но все же лучше, чем ничего.

Полина и Пелевин, молча взиравшие на это представление, обменялись сердитыми взглядами и, как-то не сговариваясь, одновременно покинули двор. Часом позже, отскоблив от себя дорожную грязь и переодевшись в чистое, Алексей чинно поглощал хозяйские разносолы и неторопливо рассказывал тете Розе последние новости. Те в основном почему-то сводились к его печалям.

— …да и бог с ним, с тем походом, — ворчал траппер, отрешенно болтая ложкой в тарелке. — С тем, что мне девчонку в Трансвааль тащить придется, я уж смирился давно. Но пирожные?! Я их с самого Стомбвилля пер! Мух отгонял, пыль рассеивал, ночью их Бирюш, слюной истекая, стерег! А она?! Я, мол, такое не ем! У-у-у, фифа!

— Я вас умоляю Алекс! — философски пожала плечами тетя Роза. — Ну шо ви хочите от маленькой девочки? Шобы она, завидев тех засохших пирожных, таки бросилась до вашей шеи или начала отплясывать фрейлехс? Таки я вам скажу, шо она не с Одессы и ничего за то не знает. У девочки таки есть мозгов и немножечко воспитания! Поля бережет фигуру, и таки она правильно делает! Вот когда она таки родит вам пять-шесть детей, шо ви скажете за ту фигуру, когда станете рвать волосы за ту тростинку?

Услышав последнюю фразу, Пелевин, так и не донеся ложку до открытого рта, уставился на хозяйку.

— Алекс! У вас нет таких причин смотреть на меня, как кролик на удава! — возмущенно заявила тетя Роза, с размаху хлопнув широченной ладонью по спине замершего траппера. — Если ви подавились, так и скажите за то без второго слова, а не сорите на пол ложками! И не устраивайте геволт за те пирожные. Я таки имею слов за ту кондитерскую и того Манна, и все они, прости Господи, не для приличных людей! Вечером я приготовлю рыбу-фиш… Ай! Азохен вей! Я таки отберу у этого шлемазла Изи то американское молоко, шо умные евреи попрятали до банок, и галеты и приготовлю такой торт-«термитник», шо ви проглотите не только пальцы, но и, не дай бог такого разоренья, тарелку! А тот шлемазл Манн таки будет иметь причин удавиться от зависти!

Едва в воздухе прозвучало магическое слово «торт», на кухне почти одновременно материализовались Полина и Коули. И если девушка, стараясь не смотреть лишний раз в сторону траппера, принялась за обед, то Изя, выставив на стол бутылку виски, самым недвусмысленным образом стал склонять Алексея к совместному распитию. Пелевин, поддерживаемый тетей Розой, пока держал оборону, но надолго ли хватит его упорства, не знал и сам. Изя, почувствовав неуверенность оппонента, усилил напор, и бог весть, чем бы закончилось дело, если бы у входа не раздался грохот. Массивная дверь с противным треском врезалась в косяк и застыла, явив народу и миру крепыша шести футов ростом с очень бандитской на вид физиономией.

— Алекс! Ты таки имел желаний узнать за Моню Пельзельмана! — радостно всплеснул руками Коули. — Таки это ен пришел сюдой без шуму и пыли! Ну, почти без шуму! А видя его печальные глаза, я имею сказать за то, шо дорожной пыли в его карманах больше, чем золотого песка!

Моня, обдав говоруна недружелюбным взглядом, с шумом брякнул свою амуницию на пол у входа, добрался до стола и, без лишних слов забрав у Коули бутылку, надолго присосался к горлышку. Частично утолив жажду (бутылка опустела почти на треть!), гость откашлялся и начал рассказ о своем походе.

Речь состояла преимущественно из нецензурных выражений и междометий. Не успел рассказчик поведать и о трети своих злоключений, как тетя Роза, возложив на себя роль негласного цензора, смачно влепила ему половником по лбу, указывая, что помимо нее на кухне есть еще представители прекрасного пола. Моня, потирая ушибленную кость и собирая в кучу разбежавшиеся в стороны глаза и мысли, на некоторое время замолчал. Восстановив душевное равновесие, он продолжил повествование, но вещал уже куда менее экспрессивно, регулярно затравленно косясь на тетю Розу и подбирая менее крепкие слова и выражения. Закончив грустное повествование пожеланием Гаитомбе обзавестись новыми аксессуарами в глубине его тухес, Моня вновь сделал изрядный глоток, ополовинив остаток жидкости в бутылке, и переключил свое внимание на Полю.

Пару минут он расточал корявые комплименты, достаточно вежливо намекая, что не прочь более тесно познакомиться с девушкой. Тетя Роза, заметив, что Пелевин нехорошо щурит глаз и потихоньку разминает кулаки, еще раз шарахнула родственника по лбу. Моня ойкнул, вжал голову в плечи и смиренно скукожился, виновато поглядывая на тетку наивными васильковыми глазками. Хозяйка окинула присмиревшую компанию подозрительным взглядом и стальным голосом настоятельно порекомендовала мужчинам покинуть кухню, заняться чем-нибудь полезным и до ужина на глаза не показываться. Мужчины сочли за благо разгневанной хозяйке кухни (да и всей фактории тоже) не перечить и потихоньку смылись во двор.

Выяснив у Изи, что Моня по жизни мужик не злобный и с руками, растущими из нужного места, Алексей, выцыганил у Коули инструменты и на пару с Пельзельманом до вечера успел не только привести в порядок колеса, но и навесить тент на фургон. Когда же Изя возмущенно завопил, что тент брезентовый, да еще и армейского образца, а следовательно, краденый, то есть немалые неприятности при встрече с английским патрулем гарантированы, траппер отмахнулся, мол, он его в карты у кафров выиграл, а где те негры сперли тот брезент, его мало волнует, точнее, не волнует вовсе.

За беззлобной руганью и рутинными заботами незаметно наступил вечер. Решив не париться в духоте блокгауза, все обитатели и постояльцы фактории мирно поужинали на веранде. Несомненным фаворитом вечерней трапезы являлся торт, огромный и вскуснющий даже на вид. Дольше всех крепилась Полина, но и та, видя, с какой быстротой все остальные, включая кошку и собаку, поглощают угощение, отрезала себе небольшой кусочек. Спустя пару минут она, наплевав на свои диетические принципы и стойко игнорируя насмешливые взгляды Пелевина, распихала мужиков локтями и, откромсав изрядный кус, вгрызлась в угощение.

— Алекс! Отдай кусок до собаки и лови ушами моих слов! — сыто икнул Изя, медленно переползая из-за стола в кресло-качалку. — До того, как ты таки немножко лопнешь, есть причин успеть сказать пару слов за то, шо творится в мире, шобы твой друг не остался без гешефта!

— Да что там может твориться в том мире? — лениво пожал плечами траппер. — Все как всегда. Война творится, и ничего нового.

— Ле-е-еш! — умильным голоском протянула Полина. — Ну, расскажи, а? Нам в те края не сегодня завтра ехать, а я и не знаю толком ничего.

— Добро, — Алексей, раскурив трубку, выдохнул сизое облако. — Как всем, надеюсь, известно, начали заварушку буры, и действовали они поначалу достаточно споро. Не успели англичане и глазом моргнуть, как буры, после истечения срока своего ультиматума, набежали под Кимберли, Ледисмит и Мафекинг и осадили эти городишки. Правда, зачем они там везде табором встали, я в толк не возьму. И в Кимберли, и в Ледисмите мне бывать довелось, так я доброго слова про них как про крепости не скажу, да и Мафекинг вряд ли лучше. Так что, по-моему, осада там не нужна. Прихлопнуть гарнизоны разом, и всех делов. Пока имперцы хлопали ушами, бюргеры надавали им изрядных тумаков под Коленсо, Магесфонтейном, Моддер-Ривер, в общем, везде. Где встречали, там и били. Королеве Виктории такой афронт пришелся не по нраву, Буллера она поставила пехотой командовать, а на роль главнокомандующего выдвинула сэра Робертса. Тут вроде дела у англичан в гору пошли.

Генерал Френч, сам-третий с Робертсом и Китчнером, набрал почти тридцать тысяч солдат и выставил старика Кронье из-под Кимберли. Тот, правда, сумел ускользнуть, но не совсем удачно. Под Паардебергом Френч вцепился ему в хвост и удерживал буров на месте, пока не подтянулись Робертс, Колвил, Таккер и вся компания. Англичане, хоть и с трудом, но заняли Якобсвиль и Паардеберг и замкнули буров в кольцо. Неделю буры и британцы рвали друг друга в клочья, даже если только газетам верить, народу и с той, и с другой стороны изрядно положили, кровищи чуть не по колено, трупы горами… Жуть.

Траппер явственно передернул плечами, собираясь с мыслями, сделал пару молчаливых затяжек, выдохнул дым и продолжил:

— Что и как там на самом деле было, ведает только Всевышний, так как репортеры о том ни полслова. Знаю только, что буры каким-то чудом сумели прорвать блокаду. Не все, но тыщи три, оставив клочки шкуры на британских штыках, растворились в горах. Еще тысячи полторы бюргеров и одиннадцать сотен фрилендеров попали в плен. Ходят слухи, мол, Кронье, желая всех спасти, хотел капитулировать, да как-то не успел — погиб смертью храбрых. Пленные даже труп дяди Пита показали. Но вот что интересно: продырявили Кронье в пяти местах, но дыры не от английских «ли-метфордов», а маузеровские, и все почему-то в спину.

— Я вас умоляю, Алекс, не надо громких слов за жуткие жертвы! — перебивая рассказчика, неожиданно пробасил Моня. — Тем же ж газетам никто давно не верит даже на немножко, я уж не имею слов за ломаный шекель! Там же ж есть не статей, а сплошных гешефтов! Меняют слова на шекели и обратно, и никак иначе! Те пейсатели увидят шляпу с дыркой, шо добрые люди выбросили до помойки, и таки скажут, шо здесь был бой! А шобы редактор заплатил побольше, напишут картину маслом так, шо Напольен будет иметь желанье до удавки! Я вам скажу умных мыслей, но ви таки не обижайтесь!..

Пельзельман с одухотворенным видом приготовился одарить ближних мудростью, но увидев, как тетя Роза вытащила из-под передника давешний половник, тихо ойкнул и, спрятавшись за разом побледневшего Изю, умолк. Досмотрев пантомиму до конца, Алексей коротко хмыкнул и продолжил:

— Френч решил, что он в тех краях самый умный и сильный, и пока дядюшка Робертс раздумывал, идти ему на Блумфонтейн или не стоит, собрал свою конную пехоту и рванул следом за отступающими. Гнался он резво, аж до Тугелы. А у речки нашла коса на камень. Буры зажали его с двух сторон и стали лупить, как суровый учитель нерадивого ученика. После трех дней такой катавасии Френч уже стал задумываться, как ему поднять свои войска в очередную атаку, так, чтобы солдаты не подняли на штыки его, как вдруг оказалось, что атаковать-то и некого… И пока англичане штыками ощупывали округу, бюргеры лихим кавалерийским наскоком взяли Эксетер. Второй раз за войну, надо сказать. Зачем им нужен тот городишко, ни Робертс, ни Френч так и не поняли, но войска от Блумфонтейна развернули, а ведь англичанам миль двадцать до столицы оставалось…

— Странно как-то буры воюют, — недоуменно протянула Полина, прожевав очередной кусок. — То туда бегают, то сюда…

— Правильно они воюют, — усмехнулся Пелевин. — Местность там сухая, почти безводная. У Робертса обоз почти в семь сотен вагонов да орудий под сотню, вот и представь, как его армия с таким хвостом по саванне будет без воды мотыляться… Так и с Эксетером вышло. Пока Робертс до того городишки доковылял, буров уже и след простыл. И, насколько я понимаю, пока англичане с ними в догонялки играли, буры все самое ценное, в том числе и продукты, из Блумфонтейна вывезли. А теперь англичанам нужно то ли назад идти Блумфонтейн занимать, то ли под Ледисмит, то ли под Мафекинг… Но под Мафекинг вряд ли. Там гарнизоном полковник Баден-Пауэл заведует и бурам вряд ли чего обломится. Так что, скорее всего, он или по ранешним планам действовать будет, или Ледисмит из блокады вызволять отправится. В любом случае, времени он много потерял, а время на войне дороже денег, да и тех немало уходит. Газеты пишут, что день войны казне чуть не в миллион фунтов золотом обходится.

— И шо себе думают Пауль Крюгер и королева Виктория? — озабоченно почесал затылок Коули. — Шобы я так жил! Там таки можно сделать немножко неплохих гешефтов! На месте дяди Крюгера…

— А вот оказаться на месте Крюгера я бы тебе не советовал, — хмуро хмыкнул Пелевин. — Убили, значит, Фердинанда-то, тьфу ты, дядю Пауля нашего. Англичане как могут от того убийства открещиваются, но щелкоперы по всему миру на империю прямо указывают. И сдается мне, что в этот раз правду говорят, столько народа зараз дружно врать не будет.

— А-а-азохе-е-н вей… — растерянно охнул Коули и, о чем-то задумавшись, надолго замолчал.

На веранде воцарилась тишина, прерываемая лишь тихим треском искр от костра, запаленного Моней. Неугомонный племянник основательной тетки, опасаясь прерывать общее задумчивое молчание, некоторое время посидел неподвижно, после чего, озаренный какой-то мыслью, скрылся в глубине дома. Во двор он вернулся, вооружившись старенькой шестиструнной гитарой. Поджав ноги на турецкий манер, Моня уселся у костра и резво пробежался по струнам. Пелевин, морщась от фальшивого звучания, некоторое время терпел это издевательство над музыкой и слухом, потом вынул гитару из рук Пельзельмана, и двор наполнился звонким, печальным перебором.

Вслушиваясь в тихий, мелодичный напев, тетя Роза осторожно промокала глаза краешком фартука, Полина не сводила восхищенного взгляда с Пелевина. Тот, не замечая ни затаившей дыхание девушки, ни задумчиво-грустного приятеля, продолжал выводить, уставившись невидящим взором сквозь пламя костра.

А Изя Коули, окинув друга оценивающим взглядом, так и не смог понять, кого же Алекс видел за отблесками огня? Полину? Варю? Войну? Предстоящую дорогу? Или, может быть, всех, вместе взятых? Наверное, он был бы очень удивлен, если б узнал, что ответ на этот вопрос не известен и самому Пелевину.

 

Глава третья

6 марта 1900 года. Мафекинг

Британскую полуроту, точнее усиленный взвод, первыми заметили даже не часовые, а неугомонный Троцкий, искавший уединения то ли ради воплощения в жизнь очередных творческих планов, то ли просто по нужде. Выяснять, какого черта англичан занесло так далеко от города, Лев не стал и, нырнув в ближайшие заросли, скоренько дополз до аванпоста. В результате, когда пехотинцы, настороженно поводя по сторонам стволами винтовок, выползли на расстояние прямой видимости, их ждал малоприятный сюрприз в виде тридцати донельзя удивленных такой глупостью легионеров и двух десятков приятелей и родственников Ван Бателаана, едва ли не истекающих слюной в предвкушении бойни.

К великому разочарованию буров, их кровожадным планам сбыться не удалось. Едва последний из стрелков Гордона втянулся в лощину, Арсенин дал отмашку, и дружный залп волонтерских «маузеров» запорошил британские шлемы дождем из сухих веток и желтых листьев. Второго залпа не потребовалось. Англичане бросали оружие на землю так споро, словно они мечтали об этом все последнее время.

Игнорируя ворчание буров, возмущенных даже не тем, что пострелять по живым мишеням не удалось, а фактом использования их в качестве вьючных мулов, мол, мало того что оружие и амуницию собрать, так еще и трофеи в тыл на себе тащить заставили, Всеслав подошел к пленному офицеру. Однако получить вразумительный ответ на вопрос, чем вызван столь нелепый маневр, он так и не смог. Лейтенантик, бросив на любопытного волонтера затравленный взгляд, хмуро буркнул: «Приказали» — и замолчал. Конечно, можно было и до ставки Де Ветта прогуляться, но тащиться две версты под начинающим припекать солнышком только для того, чтобы удовлетворить любопытство, совершенно не хотелось. Лень.

Временами Арсенину даже казалось, что он начинает понимать «бурский характер», сущность их неспешных действий и столь неторопливых решений — бегать по жаре да и вообще совершать какие бы то ни было резкие движения? Нет уж, увольте! Чем носиться сломя голову по саванне, мы, никуда не торопясь, дождемся, пока британцы сами подойдут под выстрел, а там накрошим их столько, сколько сочтем нужным, — типичный образ мышления типичного бюргера. Правда, иной раз подобная медлительность выходила боком, и недавнее фиаско Кронье под Кимберли и Паардебергом печальный тому пример. К счастью, в последнее время война и новый главнокомандующий заставили буров шевелиться и думать гораздо быстрее, чем осенью и зимой прошлого года.

Не далее как неделю назад под Мафекинг прибыло пополнение в почти четыре сотни русских добровольцев, а вчера вечером пришли еще восемьсот человек, но уже буров. Что примечательно, и волонтеры и местные ополченцы были обмундированы, правда, форма тех и других весьма разнилась.

Легионеры из России носили коломенковые гимнастерки, окрашенные в зелено-табачный цвет, удобные шаровары и короткие сапоги. Увидев, что каждый боец помимо всего прочего несет на себе скатку из шинели, Всеслав поначалу чуть не прослезился от умиления, а после изумился. Хоть дым Отечества нам сладок и приятен, но шинель в Африке?! Простите, господа, зачем?! Ответ оказался более чем прост — в полевых условиях, на любых широтах, шинель гораздо удобней и приятней использовать в качестве постели, нежели местный сухостой, который вдобавок еще и с колючками. Да и ночами погоды отнюдь не африканские… А присутствовавший при разговоре седоватый крепыш с нашивками унтера хмыкнул в прокуренные усы и добавил: «Вы, вашбродь, видать, побасенку запамятовали: взял солдат шинель, расстелил, голову положил на рукав и полою накрылся». Больше у Всеслава вопросов не возникало.

Пополнение же из Йоханнесбурга внешне почти не отличалось от англичан: того же покроя мундиры, те же конические шлемы, даже сапоги, и те на британский манер сшиты. Только цвет мундиров чуть темнее недавно принятого британцами хаки, да отсутствуют щегольские белые портупеи.

Проводив равнодушным взглядом колонну пленных, бодро пылящих в сторону ставки, Всеслав развалился на стареньком тюфяке, притащенном откуда-то Корено. Делать что-либо или хотя бы чуток пошевелить мозгами, чтобы разгадать суть нелепого маневра британцев, решительно не хотелось. Хотя надо бы.

Полковник Баден-Пауэлл дядька умный и просто так ничего не делал. Оборону, и ту создал почти на пустом месте, а уж блефовать умел так, что впору позавидовать. Буры опасаются минных полей? Пожалте, господа, получите воплощение своих страхов, так сказать, в ощущения. Нет мин? Не проблема! Не особо огорчаясь от недостатка боеприпасов, бравый полковник заставил жителей города собрать все пустые жестянки и демонстративно зарыть их на возможных направлениях вражеской атаки. Чуть позже не менее демонстративно на «заминированных» участках взорвалась пара динамитных шашек. Естественно, что все земляные и саперные работы проводились под бдительным присмотром разведчиков буров. Те, наблюдая за активной деятельностью англичан, исправно докладывали командирам, что местность вокруг города буквально наводнена минными полями. Командиры чесали в затылках, костерили Пауэлла последними словами, но от атаки воздерживались. А когда фокус с жестянками был раскрыт, вдруг оказалось, что передняя линия обороны и впрямь усеянная минами. Пусть и склепанными на коленке самопалами, но опасными.

Одними жестянками вредные забавы и проказы полковника не ограничивались. Стоило фельдкорнету Илофу проявить инициативу и попытаться штурмануть городскую окраину, как буры тут же нарвались на встречную плюху.

Англичане, хитро петляя по изрытой траншеями местности, сумели окружить атакующий отряд, разбить его в буквальном смысле слова на три отдельные группы и заставить их одну за другой капитулировать. Тогда войска осаждавших понесли довольно-таки ощутимые потери: в плену оказалось больше сотни буров, еще шесть десятков погибло во время боя, остальные вернулись в лагерь несолоно хлебавши. Кронье выразил командиру коммандо свое неудовольствие провалившейся атакой и в дальнейшем каких-либо попыток штурма не предпринимал. Хотя основная причина поражения крылась даже не в расторопности и умелых действиях англичан, а в тогдашней бурской анархии. На штурм бросилось менее трехсот бойцов, а семитысячная армия стояла в сторонке и с интересом наблюдала, чем кончится дело. Слава богу, хоть ставки не делали…

Про вылазки британских солдат и говорить не стоит, они давно уж стали притчей во языцех. Дошло до того, что буры даже окопы подальше отодвинули, чтоб у полковника солдат в штыковые атаки водить соблазна не было. И не только.

Похоже, что и сдавшаяся полурота должна была устроить что-то такое-эдакое, но вот что? В очередной раз не найдя ответа, капитан поднялся на ноги и обвел взглядом свои позиции. В принципе, он мог этого и не делать. Ничего не изменилось.

Корено, взяв пример с командира, вальяжно развалился на куче мешков и беззлобно подтрунивал над Туташхиа, чистившим оружие после каждой мало-мальской перестрелки.

— Я решительно удивляюсь с вас, Дато! — ворчал Коля, лениво наблюдая за выверенными движениями горца. — Ну и зачем вам таких забот? Не дай бог, англичане заимеют мыслей устроить нам похохотать, а у вас даже шпалер разобран? Или вы таки отважно распугаете их своей бородой? Таки не стоит стараться, у буров есть бород немножко побольше, и британцы их решительно не боятся…

Ничего не говоря, Туташхиа вынул «маузер», прищелкнул к нему кобуру и по-прежнему молча демонстративно положил оружие на бруствер.

— Таки не нужно военных песен за шухер, — разочарованно пробормотал грек. — Мне все понятно и без второго слова.

Так и не дождавшись какой-либо реакции на свои слова, Коля озадаченно почесал затылок и завертел головой в поисках новой жертвы. Но никого мало-мальски пригодного на роль мишени для острот поблизости не наблюдалось. Подтрунивать над бурами бесполезно, они и трети сказанного не поймут, трогать русских волонтеров, сплошь седоусых и крепкоруких, и вовсе опасно, могут и по шее накостылять, а Лева тренькает с задумчивым видом и шуток просто не услышит… Ску-у-учно-о-о…

И действительно, Троцкий, поджав под себя ноги, опершись спиною на стенку траншеи и прикрыв глаза, что-то тихонько бормотал себе под нос, перебирая гитарные струны. На какой-то момент он, уставившись невидящим взглядом куда-то вдаль, ненадолго замер. Очнувшись, вновь еле слышно что-то зашептал, загибая пальцы при подсчете слогов. Через некоторое время он довольно усмехнулся и, неторопливо пробежавшись по струнам, тихонько запел:

— Изрядные вирши, — одобрительно кивнул проходивший мимо офицер из числа недавно прибывших легионеров. — Немного коряво, но очень даже, я вам скажу, ничего… Ставлю десять против одного, что автором оных являетесь вы.

Лев, не тратя времени на слова, молча кивнул и сосредоточенно тронул струны.

— Да никак, сударь, вас с первой пережитой стычкой поздравить можно? — понимающе снисходительно улыбнулся докука-ротмистр. — По себе знаю, первая стычка, она…

— Даже не десятая, — зло дернул щекою Лев и, развернув гитарный гриф на манер винтовочного ствола в сторону надоеды, выпалил с чувством:

Не дожидаясь, пока непрошеный гость закроет рот, Лев окинул его цепким взглядом и, проговаривая слова так четко, словно загонял гвозди в гроб оппонента, пропел:

Незваный критик немного постоял, осмысливая услышанное, и, то ли приняв последний куплет за вежливое пожелание убираться куда подальше, то ли примерив на себя образ песенного врага, вдруг покраснел и раззявил рот, намереваясь сказать какую-нибудь гадость, но не успел.

— Вашбродь! — неожиданно вмешался в намечающуюся перепалку звероподобного вида фельдфебель, отдыхавший неподалеку. — Там их превосходительство вас до себя кликали. Шли бы вы себе… до штабу, пока неприятностев полной горстью не отхватили…

Неожиданный заступник двусмысленно усмехнулся, цыкнул сквозь зубы на песок и демонстративно, показывая свое богатырское телосложение, потянулся.

— Ходют тут всякие, — презрительно пробормотал старый служака, глядя вслед удаляющемуся скорым шагом офицеру. — Ишо на корабле все уши прожужжал, я, мол, такой-сякой да разэтакий. Однова я яго ни под Гунибом, ни на Желтой речке не встрячал. Е-ех, одно слово — момент… Ты, паря, яго не боись. Играй, што душа пожелает, уж больно славно у тебя это дело выходит… Однова скажи, окромя своих песенок, ты другие знаешь ли, нет?

Лев благодарно улыбнулся, задорно кивнул, и мгновением позже в серебро гитарного перебора и хрустальную чистоту его голоса совершенно не гармонично, но громко и с чувством вплелся бас фельдфебеля, самозабвенно выводившего: «Черный воро-о-он, чтой ты вьесси над маею галавой…» К тому моменту, когда песня закончилась, вокруг странного дуэта собралась почти вся сосредоточенная на этом участке рота и даже десятка полтора буров, и «Как на дикий Терек…» тянули уже не в два, а в добрую сотню голосов. Дальше последовали и сольно исполненная Львом «Гори, гори, моя звезда», и многоголосо подхваченная, крайне актуальная в песках Калахари «Ой мороз, мороз»… Неизвестно, как долго бы продолжался импровизированный концерт, если бы вестовой из штаба не разогнал певцов по позициям. А чуть позже стала понятна суть хитрых утренних маневров англичан.

Когда-то давно кто-то из отцов-основателей возвел неподалеку от Мафекинга неказистое сооружение, гордо именовавшееся в документах фортом Гэйм Три. По сути, назвав эту неказистую постройку фортом, строители сильно преувеличили свои достижения: невысокий хлипкий частокол, одна корявая башенка и две вынесенные вперед вышки. Одно хорошо — форт стоял на холме и подходы к городку худо-бедно контролировал.

Контролеры-приемщики из Колониального управления, прибывшие в Мафекинг по окончании строительства, поначалу были несколько ошарашены разницей между указанной в документации сметой и увиденным ими в действительности. Однако резоны градостроителей, что, мол, пустыня рядом, обитают в ней люди незнаемые, бушменами прозываемые и что, сторожась тех бушменов, неплохо бы городу сию фортецию в активе иметь, выслушали внимательно. Положив в свой карман часть сэкономленных средств, суровые чиновники акт приемки подписали и с чувством выполненного долга удалились в Кейптаун. А форт остался.

Осаду Мафекинга начинал еще Пит Кронье. С собой он привел почти семь тысяч ополченцев и десяток орудий, но что помешало ему прихлопнуть городишко одним ударом, никто тогда так и не понял, а после Паардеберга и спросить было уже не у кого. Единственное, что Кронье приказал сделать незамедлительно, так это занять форт, и его подчиненные выполнили приказ с присущей бурам основательностью.

К слову сказать, атаку на форт сражением не назвал бы и самый записной враль. Полусотня буров, с ходу перемахнув невысокую ограду, попросту отобрала оружие у десятка растерянных англичан, а после, напоив героических защитников домашним самогоном, пинками отправила их в тыл. Чтобы, значит, под ногами не путались, а сидели себе тихонько в плену. Вкусив бурского гостеприимства, уходить из форта англичане почему-то не хотели. Категорически.

Заполучив развалину в свои руки, буры отложили винтовки в сторону и, вооружась заступами, вскоре привели фортецию в боевой вид, окопав постройки рвом и укрепив периметр мешками с песком. А после того, как осаждающие закатили в форт несколько трехдюймовок Крезо, тот, и в самом деле превратившись в крепость, стал основательно портить оборонявшимся жизнь.

Баден-Пауэлл пару раз предпринимал вялые атаки на Гэйм Три, но всякий раз безуспешно. Де Ветт, приняв в свои руки бразды правления от Кронье и зная хитрого полковника не понаслышке, на каждую такую атаку смотрел косо и резонно подозревал, что дело тут нечисто. А менять привычки генерал не собирался. Как только вестовые донесли о полуроте, шлявшейся в противоположной своим окопам стороне, Де Ветт в очередной раз решил, что хитрый полковник удумал новую каверзу, и отдал ряд распоряжений.

Внешне все выглядело как обычно. Значительная масса народа, отбыв обязательную программу на позициях, демонстративно удалилась в тыл, где не менее демонстративно запалила костры до небес. А вот о том, что в форте и вокруг него скрытно сосредоточились почти пять сотен отборных стрелков, не знали не только англичане, но и сами буры. Подобная предосторожность оказалась отнюдь не напрасной. Ближе к вечеру наблюдатели заметили подозрительное шевеление на британских позициях, а едва стали сгущаться сумерки, больше трехсот пехотинцев пошли в атаку.

Пробежав без потерь да и вообще без какого бы то ни было видимого внимания со стороны буров половину расстояния до форта, англичане залегли, дабы перевести дыхание и примкнуть штыки. Отлежавшись, британцы поднялись вновь. Тишина.

В радостном возбуждении пехотинцы успели пробежать еще триста ярдов, после чего ловушка захлопнулась и их ряды начали выкашивать пули. Пока в строю оставались офицеры, от атакующих цепей в направлении позиций легионеров в небо регулярно взлетали красные ракеты. Безрезультатно. Отряд, имевший задачу ударить во фланг, пленили еще утром.

Менее чем за полчаса бойни, которую позже историки назовут боем, буры выбили всех офицеров и большую часть сержантов. Но даже при таком раскладе атака продолжалась. Англичане, стреляя на бегу, упорно продвигались вперед. Буры же, с комфортом расположившись в укрытиях, расстреливали наступающие цепи, словно в тире. И если пальба англичан успеха почти не имела, то чуть ли не каждый выстрел буров находил свою жертву. Казалось, что в безветренном воздухе вместе с клубами стелющегося над землей дыма застыли надрывные стоны раненых и хриплые вопли сержантов. Под этот жуткий аккомпанемент, щедро приправленный перестуком выстрелов и свистом пуль, вместо готового к атаке батальона передней линии обороны форта достигли лишь разрозненные кучки солдат. Да и тем не повезло.

Стоило только кому-то из уцелевших сержантов проорать команду: «В штыки!», как в лицо атакующим жахнул картечью орудийный залп. Тех, кто уцелел под картечными пулями, накрыли свинцом стрелки из замаскированных ячеек, и отступление превратилось в паническое бегство. Из-за навалившейся на пустыню темноты преследовать убегающих англичан никто не стал, и только благодаря этому до своих позиций добрались едва шесть десятков измученных бойцов.

Арсенин вместе со своими людьми согласно диспозиции находился левее атакуемого форта, и в отражении английского налета не участвовал, довольствуясь ролью стороннего наблюдателя. По правде говоря, и сам Всеслав, и его подчиненные большей частью были рады, что избежали необходимости принимать участие в побоище, окрещенном с легкой руки Корено «избиением младенцев». Имелись некоторые опасения по поводу поведения в бою пополнения, но единственное подобие конфликта в подразделении произошло только, когда поражение англичан стало очевидно, да и там обошлось без его прямого вмешательства.

Двое юных буров вопреки приказу «стоять на месте» вознамерились умчаться к форту, но едва они успели вскочить на коней, как пожилой, невзрачного вида бур ссадил их коротким приказом, дополнив слова оплеухами. И если первый юнец от каких-либо комментариев воздержался, то второй, потирая ушибленное ухо, кивнул в направлении боя.

— Отец! Там же бой! У нас еще есть время помочь нашим братьям и покрыть себя славой!

— Слава, — назидательно произнес старик, тыча в небо пальцем, — это когда один на один. Или один на сто. А это, — бур кивнул в сторону опоясанного пороховым дымом форта. — Это не слава. Это — война.

Юнцы вернулись на место, и пока пальба у стен окончательно не стихла, окопы никто не покинул. И только после того, как Лев, угрюмо пробурчав что-то вроде «пулями пробито днище котелка, маркитантка юная убита», принялся разводить костер, люди как-то неохотно разошлись по лагерю.

 

Глава четвертая

6 марта 1900 года. Мафекинг

Пока Троцкий, дожидаясь посланного по воду Корено, вскрывал консервные банки, в расположении коммандо объявился посыльный из лагеря русских волонтеров. И хотя вестовому на вид было далеко за тридцать, а на груди отливали серебром две медали, в роте его иначе как «малец» звали только офицеры, да и те по фамилии — Недополз, что вызывало регулярные коллизии. «Приказ передал? Так точно! Кто? Недополз! Как, опять?!! Да нет, этот дополз, просто фамилия такая!»

Всегда бойкий на язык и не дававший кому бы то ни было спуску, легионер почему-то смущенно откашлялся и, сбиваясь со второго на первое, не очень внятно передал Троцкому приглашение «на кулеш», можно и в компании приятелей, но обязательно с гитарой. Юноша, мгновенно оценив все плюсы похода в гости, заверил названого земляка, что вскорости прибудет, и помчался разыскивать друзей.

На ферму, где квартировали русские легионеры, Троцкий, словно король или невеста на выданье, заявился в окружении целой свиты.

Ветераны уважительно поздоровались с Арсениным, недоверчиво поприветствовали Корено (бо как черняв и на турка смахивает), настороженно оглядели арсенал Туташхиа и долго трясли руку Льва. Усадив почетного гостя на самое удобное место возле костра, незамедлительно вручили тому фляжку с водкой и тарелку с кашей.

— Ты, Левка, снедай пока, — гулко пробубнил давешний фельдфебель. — А Кирюха нам покудова историю одну доскажет. Тож про наших, про русских. Ежли ты эту байку знаешь, чай, не первый день по африкам этим мотаешься, так ежли где лжа какая-нито будет, ты Кирю-то поправь.

— Ну так вот, — бородатый брюнет с некогда симпатичным, а ныне перечеркнутым поперек сабельным шрамом лицом продолжил прерванный появлением гостей рассказ, — у того хуторка, что Гарбузом прозывался, нагличан, почитай, тыща собралась, а наших, дай бог, чтоб десяток набрался. Однова русским вражья сила не помеха…

— Как-как ты сказал? Гарбузом то селенье называли? — поперхнулся кашей Троцкий. — Может, все же Гарбсдейл?

— Может, и так, — покладисто пожал плечами рассказчик. — Я в немецких прозваньях не шибко разбираюсь.

— Ты ж про англичан говорил, а тут вдруг немцы?

— А кто они, как не немцы и есть? — недоуменно дернул плечом Кирюха. — Человечьей, то бишь русской, речи не разумеют, лишь мычат, как немые! Ты, малец, меня не перебивай, а то собьюсь…

— Дык я вообще рта не раскрывал! — возмущенно вскинулся Недополз. — Как я тя перебью-то?

— Да не об тебе речь, об Левке, — отмахнулся рассказчик. — Хотя да, какой же Лева малец? Мужик! — и вновь вернулся к повествованию.

— А командиром у наших господин Арсеньев был, не то что другим-прочим чета — цельный адмирал! Тока он, как про то, что нагличане буров забижают, услыхал, враз про моря-окияны позабыл, за волю-вольную драться пошел. И дружину себе подобрал такую, что там каждый, кто не Святогор, тот Илья Муромец…

Арсенин, услыхав вольную трактовку своей истории, невольно хмыкнул и, решая, кого бы в будущем окрестить легендарным богатырем, остановил свой взгляд на Троцком. Заметив, что Корено и Туташхиа тоже уставились на приятеля, он не удержался и коротко хохотнул в полный голос.

Тем временем Кирюха разошелся во всю мощь своей недюжинной фантазии. Богатыри из адмиральской дружины лупили из пулеметов с двух рук и, закидывая супостатов связками динамита, отправляли врагов на тот свет ротами и батальонами.

— Вах, дорогой! — возмущенно вскинулся Дато, не обращая внимания на Корено, шепотом умоляющего его помолчать. — Не так все было, да! Совсем не так! — Абрек вдруг начал что-то быстро говорить на родном наречии, потом осекся и чуть смущенно посмотрел на друга.

— Я красиво говорить не умею, пусть Лев расскажет.

Лев понимающе кивнул в ответ, но изложить свою версию не успел. Кирюха тараторил, что сам он, знамо дело, в той эпохальной битве не участвовал, но все в точности знает от приятеля из соседней роты. А тому рассказал свояк из Йоханнесбурга. И все слова его — самая что ни на есть правдивая правда, потому как тот свояк чуть ли не от самого адмирала все слышал!

Дождавшись, пока легионер закончит возмущаться и размахивать руками, Лев, обеспечивая хотя бы минутную паузу, сунул тому в руки фляжку.

— Ну-у-у, вообще-то Датико прав, — смущенно откашлялся Троцкий, густо краснея от направленных на него внимательных взглядов ветеранов. — Про ту драчку, что Кирилл… не знаю, как по батюшке, рассказывал, я знаю. Она в начале зимы случилась, когда мы в коммандо Даниэля Терона служили. Нам тогда господин Ко… — заметив напряженный взгляд Арсенина, Лев осекся на полуслове, — один знающий человек сообщил, что в Гарбсдейле уланский эскадрон на постой встал. Если кто не знает, народа в том эскадроне чуть меньше сотни сабель, а уж никак не тысяча. У Даниэля тогда под рукой своих сорок стрелков ходили, ну и мы, грешные. Всеслав Романович, Дато (а он один десятка стоит!), Барт, Коля вон Корено и я.

Видя, что его никто не перебивает и его словам сосредоточенно внимают, Лев облегченно перевел дух и дальше рассказывал уже спокойно.

— К Гарбсдейлу мы тогда ранехонько подъехали, только-только рассветать стало. А там все спят. Даже часовой, и тот, на винтовку опершись, носом клевал. Пока Дато часового снимал, я к коновязи скользнул, чтоб лошадям бабки распутать. А как все коммандо подошло, тут и началась потеха. Палатки мы и впрямь шашками динамитными закидали. Тех, кто выбегал, мы в плен брали, а кто сдаваться не хотел, правда, маловато таких набралось, так те сами свою смерть выбрали.

— А кулемет?! — завопил вдруг Кирюха, перебивая рассказчика. — Я доподлинно знаю, что там кулемет был!

— Имелся пулемет, — покладисто кивнул Троцкий. — Только не у нас, у англичан. Гарбсдейл — это ж просто большая ферма. Дом хозяйский двухэтажный, каменный, вокруг стена из булыжников, футов восемь высотой. Вдоль той ограды англичане палатки разбили. Вот в них почти весь эскадрон и разместился. А офицеры, их с денщиками человек семь набралось, в доме обосновались. Правда, мы про то еще не знали. Как заваруха началась, из того дома по нам пулемет и ударил. Ван Заггена и Хольсдорфа первой очередью насмерть свалило, еще троих оцарапало. Да только недолго музыка играла. Дато и Всеслав Романович с коней на изгородь забрались, а Коля им с земли зажженные шашки подкидывал. Вот господин капитан с горцем на пару тот пулемет динамитом и забросал. В общем, там дел-то, дай бог, чтоб на полчаса вышло, а никак не с утра до ночи. Человек сорок мы до смерти побили, остальных в плен увели, а вы тыщи, тыщи…

— Ты, Левка, конечно, не брешешь, — рассудительно кивнул фельдфебель, подкладывая кашу в тарелку Троцкому. — Не тот ты человек, чтоб брехать. Да только сдается мне, что про разные дела разных людей мы баем. Так что ты, друг мой ситный, свои подвиги с адмиральскими геройствами не равняй. А что под тем Гарбузом адмирал лично нагличан с кулемета сек, про то людям доподлинно известно. А народ, Лева, он врать не будет…

Лев, ошарашенный подобной сентенцией, начал возмущенно пыхтеть что-то про негативное воздействие какого-то француза со странной фамилией Пиар на общественное сознание, интерпретации имиджа и культовой мифологии. Однако вместо ожидаемого понимания он нарвался на удивленно-обиженное: «коль душу облегчить хошь, так и пусти по матери, а не лайся по-басурмански!», и обескураженно умолк. А мгновением позже Арсенин, не переставая посмеиваться, тихонько прошептал удрученному Льву, что коль попал в эпические герои — молчи, а не можешь молчать — пой! Кысмет — судьба такой, однако! Понимая, что капитан прав, а страсти и без него разгораются нешуточные, Троцкий запел.

Первые строки почти никто не услышал, но чем дальше он пел, тем быстрее смолкали споры, и продолжение песни звучало уже в полной тишине.

Откуда-то из темноты, в окружении штабных, к костру подошел полковник Максимов. Успокоив немногих, встрепенувшихся при его появлении, скупыми жестами, командир легиона застыл, вслушиваясь в простые, но бередящие душу слова.

Уже отзвучали последние строки, отпустив на волю последний аккорд, умолкли струны, а люди вокруг костра, думая каждый о своем, молчали. Внезапно тишину разорвали аплодисменты, пусть и одинокие, но четкие и громкие. Лев, удивленный столь неожиданной в этих местах реакцией, приподнял голову и удивился еще больше. Полковник Максимов, суровый командир Иностранного легиона, смотрел прямо в глаза певцу и бил в ладоши. Чуть позже к командиру присоединились офицеры, а еще через мгновение сильные солдатские руки подбросили его вверх. Раз, другой, третий.

С соседних бивуаков набежали привлеченные непонятным шумом буры, и Арсенин начал уже переживать за целостность друга, когда по жесту Максимова все стихло, так же как и началось.

— Восхищен вашим талантом, господин… Троцкий? — чуть склонил голову в вежливом поклоне Максимов. — А как бы вы отнеслись к тому, чтобы, скажем, завтра спеть не только для второй роты, а и для всего легиона?

Видя, что растерянный подобной постановкой вопроса певец чешет в затылке, полковник едва заметно улыбнулся.

— Не переживайте. Таланта у вас, я вижу, хватает, а от нарядов и прочей солдатской рутины я вас освобожу. Думаю, ваши командиры не откажут мне в такой малости. — И, ставя точку в разговоре, добавил: — Значит, завтра. После ужина. Думаю, что балка позади позиций второй роты аккурат для концерта подойдет. А уж аншлаг вам гарантирован, я обещаю.

В последующие дни на линии фронта царило спокойствие. Англичане не высовывались за линию своих окопов, буры, ограничившись ежедневной часовой бомбардировкой города, на вражеские позиции тоже не лезли, а Лев окончательно перешел на ночной образ жизни, давая концерты по ночам и отсыпаясь днем. Надо сказать, что его выступления пришлись как нельзя кстати для руководства осадой, так как в лагере, особенно в частях русских волонтеров, все чаще и чаще слышался ропот недовольства действиями командования. Пока все возмущение можно было изложить в лермонтовских строках: «Не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки?», но кому известно, что будет завтра?

После очередного концерта, когда Лев уже настраивался на ужин, он же завтрак, к нему подошел Ван Бателаан. Бесцеремонно прервав отдых приятеля, бур в достаточно резкой форме высказал недовольство, говоря, что Троцкий ему друг, и на африкаанс говорит, как завзятый бур, но поет почему-то только для русских. Хотя воюют все вместе. Когда же Лев попытался объяснить, что если он рискнет спеть священные для буров псалмы в непривычном для их уха звучании, то это может статься последним его выступлением, Барт невозмутимо пожал плечами и резонно заметил, что ежли Лев по-русски стихи пишет, то и на африкаанс напишет без труда. Сочтя свою миссию выполненной и даже не подозревая, что лишил друга покоя на ближайшие дни, бур удалился, а Лев, машинально жуя остывший ужин, крепко призадумался.

Лишь рассвело, Лев, наплевав на бессонную из-за размышлений ночь, подхватил гитару и упылил в лагерь буров, где принялся активно мотать нервы как приятелям из числа молодых, так и пожилым бюргерам, растолковывая всем и каждому, что он понимает под словом «фольклор».

Буквально через три дня постоянных метаний между лагерями и пустынной лощинкой он сумел исполнить шутливую песенку из нехитрого репертуара буров, чем заслужил признательность Ван Бателаана и появление на следующем концерте внушительной толпы местных ополченцев. А еще через пару дней Лев стал по-настоящему знаменит. По крайней мере, среди тех, кто осаждал Мафекинг.

 

Глава пятая

12 марта 1900 года. Осадный лагерь буров под Мафекингом

Ежевечерний концерт подходил к концу. Лев пропел уже почти все песни, включая шутливый рассказ о похождениях охотника, столь популярный среди буров, и мучительно раздумывал, стоит ли исполнять новую песню или нет. Буквально в трех шагах от него рядышком с Максимовым на бревне восседал Де Ветт. Нельзя сказать, что певец испытывал душевный трепет перед прославленным генералом, но кое-какое смущение присутствовало. Некоторое время юноша стоял молча, потом обреченно вздохнул и шагнул вперед.

— Я еще никогда и никому не пел эту песню, — глядя себе под ноги, хрипло выдохнул Троцкий. — Я написал ее для наших братьев-буров, и поэтому в первый раз я исполню ее на африкаанс. Потом я, конечно, спою ее по-русски, — чуть виноватым тоном добавил он. — Если братья-буры…

Не найдя нужных слов, он махнул рукой и, ощущая каждым нервом немую поддержку земляков, повторил свои слова на африкаанс. Дабы не потерять последние остатки решимости, Лев, не дожидаясь, пока стихнет удивленный ропот буров, ударил по струнам.

В поистине мертвой тишине, где даже костер бесшумно рвал собирающуюся темноту, легкий ветерок нес слова дальше и дальше. А певец тряхнул головой, сбрасывая с глаз слипшиеся от пота пряди, и выдохнул в мрачные лица:

Внезапно слова второго куплета вылетели из головы. Вспоминая забытые строки, Лев чуть затянул проигрыш и уже собрался с конфузом покинуть импровизированную сцену, как вдруг откуда-то сбоку чеканным ритмом марша ударил барабан. Скосив глаза, насколько это было возможно, Лев взглянул на неожиданного помощника — незнакомого мальчишку с очень мягкими и красивыми чертами лица. Барабанщик залихватски подмигнул удрученному певцу, и позабытые слова полились сами:

Вокруг по-прежнему царила тишина, спрессованная в единое целое напряженным молчанием буров, и Троцкий, опасаясь наткнуться на отвращение или, что еще хуже, на равнодушие, не смел взглянуть в лица слушателей. Бросив украдкой взгляд вперед, он заметил тонкую полоску слезы, медленно ползущую по щеке стоящего в первом ряду пожилого бюргера. Собравшись, как солдат в ожидании последнего броска на штыки, и отведя гриф гитары в сторону, строки последнего куплета Лев уже просто выкрикнул, адресуя их только ему.

Он только начал выводить первую строчку припева, как стоящая вокруг толпа вдруг подхватила: «Будем же героями!» — и до самого конца продолжала подтягивать певцу. Пели все, все без исключения. Путаясь в словах, захлебываясь слезами, просто мыча в такт, но люди пели. И Лев с ужасом и одновременно с гордостью подумал, что в неведении своем сочинил Гимн! Он только что дал жизнь словам, которые переживут и автора, и всех присутствующих.

Выполнить свое обещание и повторить песню на русском он не смог по вполне тривиальным причинам. Во-первых, вокруг стоял невообразимый шум и гам, а во-вторых, руки певца были заняты. Одной он, словно солдат, переходящий реку, удерживал над головой гитару, а вторую тряс Де Ветт.

— У меня просто нет слов! — задыхаясь от переполняющих его чувств, выдохнул обычно хладнокровный до невозможности полководец. — Вы… вы просто не представляете, как я вам благодарен! Да что я! Мы все вам благодарны, господин Троцкий! Любая награда за вашу песню, включая все золото моей Родины, покажется смешной и нелепой… Но может быть, так я смогу хоть немного отблагодарить вас, мой друг!

Перестав трясти руку певца, Де Ветт нахлобучил на голову Льва свою шляпу — некогда щегольский котелок со следами пулевых отверстий, повязанный белой шелковой лентой.

— Это, конечно, несколько неказистый подарок, — чуть смущенно буркнул генерал. — Но она счастливая. Можно сказать — заговоренная… А еще я предлагаю вам продолжить службу в моем коммандо, — бур вновь ухватился за руку молодого человека, как за спасательный круг. — Соглашайтесь. Такую честь я предлагаю далеко не каждому.

Лев чуть смущенно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Честь и в самом деле велика, но простите великодушно, господин Де Ветт, лучше я останусь служить рядом с друзьями.

Бур, внимательно посмотрев в глаза Троцкому, понимающе кивнул и более к разговору о смене места службы не возвращался.

Весь следующий день Троцкий пытался хотя бы немного отоспаться, но попытки были тщетны, его постоянно будили. Дабы дать другу хоть немного отдохнуть, Арсенин затащил полусонного и вяло отбивающегося Льва в блиндаж, выставил у входа вооруженный караул, а сам на пару с Туташхиа уселся неподалеку, заворачивая поклонников на дальних подступах. Через пару дней волна восторга стала чуть меньше, но тем не менее вечерние концерты собирали почти всех, способных стоять на ногах.

 

Глава шестая

17 марта 1900 года. Мафекинг

Едва закончился ужин, как в лощину, расположенную в полумиле от линии окопов, заполняя пространство перед самодельным дощатым помостом, начал стекаться народ. Приподнявшись с лавочки, установленной заботливыми земляками из второй роты, Лев удивленно присвистнул. Похоже, что на сегодняшнее выступление собрались все, кроме часовых на аванпостах, небольшого отряда артиллеристов и их охраны из Гэйм Три. Еще не хватало Де Ветта, Максимова и группы старших офицеров, но те как засели в палатке командующего после обеда, так до сих пор ее не покидали. Решив далее не затягивать с началом (несчастливцы из свободной смены, обязанные сменить часовых, уже нервно покуривали и шепотком обсуждали, под каким благовидным предлогом с разводом по постам припоздниться), Лев ободряюще подмигнул Максу, барабанщику, поддержавшему его во время первого выступления, и решительно ударил по струнам. Сбоку уже привычно рокотнул барабан, и тысячи голосов, вслед за певцом, подхватили строки Гимна. В принципе, ни в гитаре, ни в барабане необходимости не имелось, их все равно никто не слышал, но и Лев, и Макс честно аккомпанировали рвущим ночную тишину словам. Троцкий еще раз оглянулся на компаньона. Тот, прикрыв глаза, вдохновенно отбивал ритм и во весь (надо сказать, достаточно красивый) голос подпевал. После первого выступления Лев предложил барабанщику петь вместе, но Макс почему-то покраснел и заявил, что единственно, чем сможет помочь солисту, так это барабанным боем.

Похоже, что этой ночью и часовые не столько выполняли свои обязанности, сколько, обратясь лицом в сторону поющих, вслушивались в рев голосов в лощине, и потому передвижение группы англичан, усердно тащивших какой-то агрегат, осталось незамеченным.

— Ишь ты, поют, сволочи, как будто и войны нет. Надрываются, — надсадно прохрипел английский капрал, утрамбовывая станину самодельной мортиры поглубже в грунт. — Слышь, старшой, может, прям счас и бахнем? А?

— Погоди ты со своим «бахнем», — устало отмахнулся сержант, выверяя наводку ствола. — Господин полковник ясно сказал — стрелять только после того, как городская артиллерия заговорит. Тогда, глядишь, нашу позицию не сразу и рассекретят. А коли так, то, значит, мы не зазря эту дуру сюда перли, — англичанин с досадой пнул лафет сапогом. — И мы под шумок этим поганцам подарков-то нашвыряем…

Ждать пришлось почти час. Воспользовавшись временной паузой, почти весь отряд, за исключением капрала и сержанта, уснул. И когда командир в очередной раз осторожным шепотом предложил любителю «побахать» заткнуться, ночное небо разорвал гул орудийной канонады. Сержант облегченно вздохнул, перекрестился и, отдавая капралу приказ открыть огонь, махнул рукой. Тот радостно осклабился и рванул на себя шнур.

Видит бог, если бы он знал, к каким последствиям приведет его выстрел, он предпочел бы пойти под трибунал, но не стрелять. И полковник, и сержант были правы — позицию артиллеристов до утра так и не нашли. Вот только легче от этого не стало ни одному, ни другому…

* * *

На неожиданный ночной артобстрел никто не обратил внимания. Вражеские снаряды бесполезно рвались в пустых окопах передовой линии и до концертной лощины долететь не могли даже теоретически. И потому, когда стальной болид, выпущенный из самодельной мортиры, с противным визгом пролетел над головами, никто даже не двинулся с места. До тех пор, пока оранжево-грязное облако разрыва не накрыло разлетевшийся в щепки помост.

Комья земли еще барабанили по шляпам и пробковым шлемам, когда несколько человек из первого ряда бросились к воронке и недоуменно остановились на краю. Дымящаяся и воняющая сгоревшим порохом яма была пуста.

Мгновением позже из кустов донеслись неумелые чертыханья, а следом за ними показался перемазанный землей и кровью барабанщик, упорно тащивший тело Троцкого, безвольно болтавшееся сломанной куклой. Десяток, а то и больше помощников бросился к мальчишке, но было поздно.

Лев, уставясь невидящим взором в одну точку, лежал не дыша. Пульс не прощупывался, а из уголков глаз, создавая впечатление, что он плачет, медленно бежали тонкие дорожки кровавых слез.

Над головами замеревших в немом изумлении людей препротивно завыл пролетающий мимо снаряд, но даже его взрыв, раздавшийся где-то сбоку, не смог вывести их из ступора.

— Они… — жалобно всхлипнул барабанщик, размазывая кроваво-грязные слезы по своему лицу. — Они его убили… Англичане убили наш Голос… Наш Золотой Голос Трансвааля…

Ответа не было. Концертную лощину затопила угрюмая тишина, и только Туташхиа, до того момента безрезультатно пытавшийся привести друга в чувство, вдруг рывком поднялся на ноги, зачем-то сорвал с ближнего к нему человека патронташ и молча зашагал в сторону окопов.

— Ты куда собрался, Дато? — Арсенин, ухватив товарища за рукав, заступил путь.

— Отпусти, батоно капитан, — Туташхиа, рывком освободившись из его рук, зло скрипнул зубами. — Они убили моего друга… Они брата моего убили! Я буду убивать их, пока у меня есть патроны. Или пока не убьют меня.

— Дато! Останься. Слышишь, я приказываю тебе — останься!

— Не сегодня, батоно капитан, — абрек упрямо мотнул головой и зашагал вперед. Через пару шагов он на мгновение остановился и, не рискуя встретиться глазами с командиром, виновато бросил через плечо: — Ты можешь меня казнить, князь. Но сегодня я не могу выполнить твой приказ. Не мо-гу…

Понимая, что остановить друга можно только выстрелом в спину, Всеслав обессиленно опустил руки и отошел в сторону. Собственное бессилие удручало. Осознание того, что он командир и оставить коммандо без присмотра или выступить без приказа просто не может, не имеет права, вызывало с трудом контролируемый приступ бешенства.

— Дато! — загоняя на бегу патроны в магазин винтовки, Корено метнулся следом за абреком. — Подожди меня, Дато! Вместе пойдем, братишка…

Остановившись возле костра, одессит вдруг повернулся к безмолвной толпе, и огонь на мгновение отразился на лице биндюжника. Игра теней на самой границе света и тьмы исказила лицо одессита, превратив его в чудовищную гримасу. Окинув понурую толпу презрительным взглядом, он поморщился и сказал, как плюнул:

— Братья-буры! Будем же… героями?.. — и, не дожидаясь ответа, шагнул в темноту вслед за Туташхиа.

За Николаем, подобрав с земли лишь пробитый барабан и палочки, упрямо захромал Макс, а за ним, не глядя в глаза друг другу, потянулись один… второй… десятый… сотый…

Через несколько минут в лощине остались лишь бойцы из коммандо Арсенина да русские волонтеры, с трудом удерживаемые на месте младшими офицерами. Вестовой, посланный в штаб, едва только первые бойцы отправились вслед за абреком, еще не вернулся, а выступать без команды… Будь проклята эта дисциплина!

Внезапно Ван Бателаан бросил на землю шляпу и, тоскливо взглянув в глаза капитану, побежал в сторону уже громыхавших выстрелами окопов. Всеслав метнулся следом за ним, но едва он только отвернулся от скрежещущего зубами строя, как тот, рассыпавшись на мелкие группы, понесся следом за Бартом.

Арсенин, растерянно глядя в спины бегущих, застыл на месте и едва успел увернуться от группы кавалеристов, несущихся во весь опор. Часть из них, возглавляемая Де Веттом, пронеслась мимо, в сторону окопов, а двое всадников, резко остановив коней, спешились рядом с ним.

— Какого х… — пытаясь перекричать грохот близкого разрыва, зло пророкотал Максимов в лицо Всеславу. — Какого… вы застыли на месте, капитан?!

— Я… — растерянно сглотнул слюну Арсенин, — я не могу никого остановить…

— Если мы не можем остановить бардак, мы обязаны его возглавить! — еще раз рыкнул полковник, оборачиваясь к строю волонтеров. — Баталио-о-он! Штыки при-и-им-кнуть! За мной! В атаку! Па-а-шли, родимыя!

Не желая отставать от солдатских цепей, неудержимым валом катящихся в сторону разгорающегося боя, Всеслав, радуясь, что наконец-то кто-то решил все за него, и проклиная свою привычку курить, рванул вперед. Найти Дато и Николая в сумятице и неразберихе ночного боя он даже и не мечтал и очень надеялся, что сможет встретиться с ними утром. Если доживет.

А вокруг творилось что-то невообразимое, ранее им никогда не виданное. Дай бог, чтоб не пришлось увидеть такого еще раз.

Справа, из форта Гэйм Три, гулко ухали орудия. На левом фланге яростно давился очередями пулемет, а перед пустыми окопами, вырастая в цунами и грозясь смыть всю оборону англичан к чертям, колыхалась волна пехоты.

Внезапно, разбивая общий поток атакующих на мелкие брызги, из британских окопов слаженно ударили три пулемета. Жестко. В упор.

И хотя один из них подавился лентой на первой же очереди, двух плюющихся смертью стволов хватало, чтобы нещадно скосить любого, кто рискнет заступить на линию огня.

Передовая цепь, потеряв едва ли не треть своих бойцов, залегла, кто где смог, и принялась отстреливаться. Суматошно, не целясь, попусту тратя боеприпасы и расцвечивая черное небо сигнальными ракетами. И уже почти паникуя. Смерть, привычно взмахнув косой, срубила замешкавшихся одиночек и, создавая паузой хрупкое равновесие, присела передохнуть. Ненадолго.

Не найдя подходящего укрытия, Всеслав шмякнулся на землю прямо за телом убитого секундой раньше стрелка и теперь, сдавленно матерясь и выплевывая забившуюся в рот землю, с содроганием вслушивался, как смерть, жадно чавкая, пытается дорваться до еще живых, вгрызаясь свинцом в тела павших.

Где-то сбоку сипло хрипел раненый, кто-то, визжа на одной тонкой ноте, вторил ему справа. А вперед, где, зажимая руками живот и беспрестанно харкая кровью, выгибался простреленный насквозь бур, лучше и вовсе не смотреть. Атака захлебнулась. По крайней мере здесь. Что творилось в других местах, не мог сказать и Господь Бог. Да с ним и связи не было.

Придавив к земле первую волну, англичане сменили стратегию. Теперь по тем, кто рискнул шевельнуться, давая напарнику время сменить дожеванную до пустых ячеек ленту, работал только один пулемет.

Заметив какое-то движение справа, Арсенин повернул голову и сдавленно охнул: из-за груды валявшихся вперемешку тел, покачиваясь и кривясь от боли, поднималась одинокая фигура. Радуясь новой цели, из вражеских окопов коротко тявкнул и тут же смолк пулемет.

Что послужило тому виной: неверно взятый прицел или перекошенный патрон, для неизвестного смельчака не имело никакого значения. С трудом распрямившись, он поднял с земли барабан, и наперекор визжащей смерти застывший воздух вспорола чеканная дробь: «Братья-буры! Будем же героями!»

Слитно с вновь заработавшим пулеметом, ежесекундно посылая смерть в полет, затарахтел его собрат. Разбавляя их частое стрекотанье, загромыхали выстрелы одиночных стрелков, но все усилия были тщетны. Пули одна за другой, свистя и подвывая от злости, резали воздух и с противным чмоканьем вонзались в землю, но барабан, призывая бойцов подняться и идти вперед, не умолкал. То ли кусок свинца, то ли некстати поднявшийся ветер сорвал с барабанщика шляпу и растрепал его прическу.

Всеслав еще не успел понять, кажется ли ему или на самом деле в воздухе, словно полотнище знамени, колышутся длинные волосы, как из-за спины прогремел удивленный рык вроде бы Недополза.

— Баба! От те крест Хосподень, точно — баба!

Наплевав на риск заполучить шальную пулю, Арсенин приподнялся из-за укрытия и с досадой сплюнул: барабанщик Макс, тот самый, что так помог в свое время Льву, на самом деле оказался барабанщицей. Сюрприз, однако. Но какой же несвоевременный…

Скрипя зубами от досады и постоянно ожидая тупого удара раскаленным свинцом, Всеслав рванулся вверх и вперед. Пулеметчики, не рассчитывая на такой финт, не успели поправить прицел, и пули, с шипением вспоров воздух, вновь ушли в пустоту.

— Тру-у-усы! — опустошая обойму частыми выстрелами и перебивая криком свой страх, изо всех сил заорал Арсенин. — Девка под пулями стоит, а вы, словно дома на печи, разлеглись?! А ну подъем! За мной! В атаку-у-у!

Впихнув в магазин новую пачку, он бросился вперед, а следом, вселяя надежду в одних и предвещая смерть другим, покатился победоносный русский клич.

— Ур-ра-а-а!

И вражеский стрелок, не вовремя приподнявший голову над окопом, щедро плеснув кровью на бруствер, рухнул на дно траншеи.

— Ур-ра-а-а!

И несколько еще минут назад смертельных метров преодолены на одном дыхании чуть ли не единым броском.

— Ур-ра-а-а!

И вдруг оживший третий пулемет, накрытый чьей-то меткой гранатой, вознесся в небо вместе со всем расчетом.

На бегу к английским окопам Арсенин запнулся то ли о корягу, то ли о ногу лежащего ничком человека, и, пока поднимался с земли, хрипящая и сдавленно плюющаяся матом волна пехоты уже затопила вражеские окопы, и к тому моменту, когда он перепрыгнул через бруствер, в них уже вовсю кипела рукопашная.

Смерть, беснуясь и завывая от восторга, танцевала свой жуткий танец на дне траншеи. Штыки, кинжалы, пули и просто зубы добывали ей богатую дань.

Казалось, воздух загустел от запаха пота, крови и страха. Непрестанный лязг русских трехгранных и плоских английских штыков тонул в безостановочном, оглушающем вое, где крики победителей перекрывали вопли побежденных. Частый перестук одиночных выстрелов, противный хруст пронзаемой плоти, русский мат и английские богохульства, связанные в единое целое, создали жуткий аккомпанемент для кровавого бесконечного танца вечного жнеца.

Отбросив бесполезную винтовку, Всеслав вынул револьвер. В толчее ему было проще работать накоротке. Выстрел в спину — и один из двух британцев, насевших на Недополза, рухнул на землю. Да и второй англичанин, пришпиленный штыком к стенке окопа, ненадолго отстал от первого на пути в Чистилище. Вышибив жестким пинком дверь блиндажа, Всеслав выстрелом смел с пути английского пехотинца и, не разглядывая, есть ли там кто-нибудь еще, бросил внутрь связку динамита с коротким запалом и побежал дальше. Пока важно лишь то, что впереди, а то, что сзади, подчистит второй эшелон. Хотя, судя по частому треску маузеровских винтовок и радостным воплям на африкаанс, и впереди, и на правом фланге уже все в порядке. Вот только взятие первой линии обороны это еще не победа. Перед ними лежит городок, и есть все основания полагать, что каждый дом в нем превратится в крепость. Пусть и банально, но от этого ничуть не легче.

Грохот, еще минуту назад сводивший с ума, почти стих. Вдалеке еще слышались отдельные выстрелы, но по всей длине траншей, собирая и сортируя людей, уже сновали деловитые вестовые и юркие делегаты связи. Заметив, что Максимов, расположившись возле еще дымящихся руин взорванного блиндажа, принимает доклады от уцелевших в этой бойне, капитан направился к нему. Под сапогами противно хлюпали кровавые лужи.

— Сколько у вас осталось людей, капитан? — отрывисто бросил полковник, черкая что-то карандашом в блокноте.

— Я один, — коротко пожал плечами Арсенин и, упреждая следующий вопрос, пояснил: — Я шел в атаку с вашими солдатами. Где мое коммандо, не знаю. Не нашел в темноте.

— Потеряли, значит? — с досадой скрипнул зубами Максимов. — Хотя чему тут удивляться? В этой веселой суете Кавказских гор люди головы теряют, а вы всего лишь коммандо посеяли… Я вот тоже одиннадцать офицеров потерял. Безвозвратно. Уж сколько раз говорил, это другая война, тут форсить перед цепью не нужно! А они… Э-эх!

Полковник удрученно махнул рукой и на некоторое время задумался. Очнувшись от грустных размышлений, он взглянул на Арсенина и коротко бросил:

— У вас во второй роте знакомцев полно, вот и примете ее пока под начало, там офицеров в строю не осталось. Вообще.

— Евгений Яковлевич! Я ж никогда ротой не командовал, — растерянно пробормотал Всеслав. — Я понимаю — рядовым в цепь, но роту… Боюсь — напортачу.

— Не командовали? Вот и попрактикуетесь, — жестко отрубил полковник и, не желая более спорить, вновь уткнулся в свои записи. Через некоторое время, устав разбирать каракули под тусклым огоньком папиросы, он вновь взглянул на переминавшегося с ноги на ногу Арсенина.

— Принимайте подразделение, капитан, и не спорьте. Пароходом командовали, значит, и тут справитесь. Только Христом Богом молю, поберегите людей да и своей головой понапрасну не рискуйте.

 

Глава седьмая

17 марта 1900 года. Мафекинг. Штурм

В отличие от Всеслава Туташхиа и Корено повезло чуть больше. Добираясь до передовой, они слегка заплутали и на поле боя вышли, когда сражение уже кипело вовсю. Воспользовавшись заварухой в центре и на левом фланге, под прикрытием орудийного огня из форта, друзья вместе с примкнувшими к ним коммандос умудрились незамеченными доползти почти до линии окопов и после короткой перестрелки, правильней сказать — расстрела, занять их. Пока одни буры беспокоящим огнем прижимали к земле защитников центра, другие снаряжали опустевшие магазины и потому контратаку уланского эскадрона встретили во всеоружии. От городской окраины до занятых бурами окопов из атакующей сотни домчалась едва ли треть, да и ту перестреляли чуть ли не в пять минут.

Первые неприятности начались, когда коммандо мстителей вместе с отрядом Де Ветта ринулось преследовать англичан, отступавших в город с центральных позиций.

Не успели буры преодолеть и половины расстояния, как с городской окраины в глаза преследователям ударили яркие огни самодельных ацетиленовых прожекторов. А сразу вслед за режущим глаза светом по атакующим ударил пулемет. Длинные очереди, поддержанные плутонговыми залпами роты ополченцев, выкосили передовую цепь атакующих почти под ноль. Пока буры приводили в порядок свои ряды и подсчитывали потери, британцы слаженно отступили, безнаказанно скрывшись в темноте. Не прощаясь, по-английски.

Во второй раз англичане попытались разыграть ту же карту, едва лишь колонны Де Ветта вползли в лощинку между фортами Хидден-Холлоу и Лимстон. Британцы чуть поторопились, и потому свет прожекторов и частая пальба с двух сторон эффекта почти не принесли. Лишь только прожектора ненадолго превратили ночь в день, как буры, наученные горьким опытом, кинулись на землю и расползлись по сторонам. Перебив слепящие светильники за считаные минуты, атакующие уравняли шансы, и как только пулеметы, выжрав из лент последние патроны, замолкли, по сигналу ракеты буры молча бросились в атаку. После получасовой резни в кромешной тьме англичане, потеряв почти полсотни бойцов, отступили из форта Хидден-Холлоу. Из форта Лимстон не удалось уйти никому.

А часом позже, сломив недолгое, но отчаянное сопротивление ополченцев-железнодорожников, буры ворвались в город и растеклись по улицам, выискивая и добивая последних защитников.

Англичане, выкладываясь до последней капли, яростно сражались за свои жизни, как могли. Полусотня буров, посланная занять здания вокзала и железнодорожных пакгаузов, неожиданно для себя напоролась на стройный винтовочный залп из окон конторских зданий. К сожалению, для оборонявшихся — первый и последний. Оставив пятерых бойцов лежать на залитой кровью брусчатке, три десятка коммандос засыпали свинцом все окна дома, в то время как оставшиеся закидали контору динамитом. Из развороченного взрывами, полыхающего здания на улицу сумели выскочить лишь считаные единицы.

Два взвода британской пехоты, прикрывая отход избитой до полусмерти команды артиллеристов, в считаные минуты перегородили перекресток импровизированной баррикадой и уцепились за нее, словно якорь за крепкий грунт. В непрекращающейся толчее и всеобщей сумятице, давая возможность паникующим жителям окрестных домов сбежать в центр города, они умудрились сдерживать натиск буров почти полчаса. Возможно, англичане продержались бы и дольше, но на их беду подоспели русские волонтеры и штыками сковырнули британцев сначала с баррикады, а после и вовсе выбили с улицы. Вот только продвинуться дальше ни коммандос, ни легионеры не смогли: все пространство от развалин баррикады до городской ратуши было заполнено мечущимися в панике женщинами и детьми.

Такой бедлам, когда атакующие и оборонявшиеся, перемешавшись с гражданскими, создавали жуткое подобие слоеного пирога, царил во всем городе. Люди, мечась из стороны в сторону, стонали и плакали, находили кратковременное убежище и снова его теряли. Спастись хотели все, даже те, кому вроде и терять было нечего. Впрочем, иной раз и те, кто знал, что теряет, поступали наперекор всему.

— Господи, Боже всемилостивый, — еле слышно шевелил губами зажиточный лавочник, взводя трясущимися руками тугие курки старенького дробовика. — Спаси и сохрани, вседержитель…

Англичанин приоткрыл тугие ставни и, тщательно прицелившись, выпалил дуплетом в спину пробегавшего мимо бура. Своего первого и последнего убитого он пережил на считаные мгновения. Снаружи раздалась гортанная команда, и рой свинцовых пчел, разнося потемневшие от времени ставни в щепки, с глухим стуком вгрызся в мореное дерево. Стекла, давая дорогу смерти, со звоном разлетелись вдребезги. Надрывно хрустнули ломающиеся рамы, и одна из пуль, вонзившись с мерзким чмоканьем прямо под сердце незадачливому стрелку, мгновенно избавила его от печалей и радостей….

А пока тело безвестного героя медленно остывало в луже собственной крови, его соотечественники, огрызаясь короткими перестрелками, медленно пятились к городской ратуше. И даже умудрялись контратаковать. Иногда — весьма успешно.

— Шестой, — отпрянув от окна после выстрела, буркнул Туташхиа, выбрасывая гильзу щелчком затвора. — Здесь — шестой. Нико! Ты не помнишь, скольких я у фортов набил?

— Дато! Имейте совесть! Я таки не имею себе забот помнить за вашу стрельбу! — чуть завистливо фыркнул Корено. — Если шо, то я таки не имею слов и за свой счет, а за ваш и того меньше. Если бы ви говорили за шекели, таки да, а за пули…

— Двое, — флегматично пожал плечами абрек. — Твоих убитых двое. Патронов сжег — патронташ. И еще, Нико, как брата прошу, говори по-русски.

— Вот шо я скажу, Дато, — пропустив просьбу мимо ушей, озабоченно протянул Корено и опасливо покосился на улицу через обломки пробитой пулями рамы. — Англичане таки подтянули сюдой пушку и имеют желаний на минутку сделать нам нехорошо. Таки без второго слова делаем ноги, и нехай они будут себе здоровы!

— Если мы уйдем отсюда, в их руки, — горец мотнул головой в сторону улицы, — попадут наши раненые. А там Барт. Ты иди, Нико. Зачем тебе умирать? Иди и не бойся. Я прикрою.

— Черта с два! — разом позабыв свои одесские хохмочки, окрысился Николай. — Черта с два я уйду или дам тебе сдохнуть в одиночку. Не мечтай.

Некоторое время вокруг царила странная, непривычная тишина. Англичане, словно позабыв об огрызающемся редким огнем трехэтажном коттедже, возились с орудием, Туташхиа сосредоточенно набивал магазины винтовок патронами, а Николай, воспользовавшись временным затишьем, приник к окну.

— Я вам так скажу, — озадаченно почесал затылок Корено. — Шо если бы таки я раньше имел мыслей научиться за канатоходца, то мы бы таки не имели проблем за оборону.

Абрек, не прекращая возиться с оружием, приподнял голову и вопросительно вздернул бровь.

— Смотрите глазами, Дато! — Коля ткнул пальцем куда-то за окно. — Отсюдой и до соседней крыши натянута веревка, и, имей я таланты Додика Курцвайля, я бы таки прошел по ей, как по Дерибасовской, и никак иначе! И таки сбросил бы на голову англичанам немножко динамита. Но шобы да, таки нет: я не имею ни динамита, ни таланта, а тот портной, шо мог бы сшить мине приличный лапсердак для похорон, живет у Одессы и не знает себе бед!

Не говоря ни слова, Туташхиа подошел к окну, в несколько внимательных взглядов оценил обстановку и, достав из кобуры свой «маузер», неожиданно выхватил у ничего не понимающего Корено из-за пояса револьвер. Вооружившись, он плавным движением танцора вскочил на подоконник и аккуратно шагнул на веревку. Затаив дыхание, Николай с восхищением смотрел, как Дато, плавно скользя по натянутому канату, стреляет с двух рук. Невиданное представление длилось несколько секунд, после чего абрек, добежав до соседней крыши, споро перезарядил оружие и несколькими выстрелами добил уцелевших после первой атаки англичан. В ближайшее время никто их больше не беспокоил, а чуть меньше чем через час подошли кавалеристы Де Ветта, и все началось по новой.

Усталость давала о себе знать, и потому Дато и Николай, экспроприировав пару бесхозных лошадей и не горя большим желанием влезать в очередную свалку, не обращая внимания на заваленные мертвыми телами улицы, неторопливо пробирались к центру города. Вот только у судьбы имелись свои планы и корректировать их с учетом пожеланий друзей она не собиралась.

Заехав в узенький, перегороженный очередной баррикадой мрачный проулок, они увидели, как английский офицер в изодранном гусарском кителе пластает воздух (а заодно и подвернувшихся под руку буров) длинной саблей.

Шаг — и молодой ополченец в толком еще не обмятой форме рухнул с распоротым горлом. Шаг второй — и его товарищ, зажимая руками плещущий кровью живот, отлетел в сторону. Третий шаг, два почти незаметных глазу движения — и еще двое буров залили мостовую своей кровью. Единственный оставшийся в живых коммандос вскинуть ствол винтовки еще успел, а нажать спуск уже нет — беспощадный клинок, изогнувшись в длинном выпаде, пронзил ему горло.

Ужаснувшись от зрелища молниеносной расправы, Николай повел револьверным стволом, ловя фигуру офицера в прорезь прицела, но выстрелить так и не успел. Дато, властно направив оружие друга к земле, спрыгнул на мостовую и направился к последнему защитнику. Остановившись в двух шагах от англичанина, абрек подобрал с земли чью-то саблю и, тщательно проговаривая слова, что-то произнес по-английски. Офицер довольно расхохотался и, приглашающе взмахнув клинком, встал в фехтовальную позу. Туташхиа, демонстративно расслабленно держа саблю острием вниз, шагнул вперед. Вот только дуэли не получилось.

Выстрел, прогремев в обезлюдевшем переулке, как пушечный залп, швырнул англичанина на стену дома. Зажимая кровоточащую рану рукой, гусар оперся на саблю и попытался утвердиться на подгибающихся ногах, но вторая пуля, вошедшая точно промеж глаз, оборвала его жизнь.

— Я таки не перестаю удивляться с вас, Дато! — ехидно ухмыльнулся Корено и картинно подул на дымящийся ствол револьвера. — Я таки знаю одного рыцаря, но он таки себе бронзовый и таки Дюк! Вы имели себе желаний, шоб этот поц разделал вас своим шампуром, как тетя Песя рыбу фиш на Пурим? Таки зря. У меня нет причин, шобы ви имели бледный вид и розовые щечки. А шоб имели деревянный макинтош и того меньше.

Дато чуть виновато улыбнулся, пожал плечами и, взяв коня под уздцы, неторопливо пошел вперед. Туда, где еще слышалась стрельба и где могла потребоваться их помощь.

К утру в руках защитников города осталось только здание ратуши. Старое, массивное, внушительное, как сама Британия, здание сквозь глазницы выбитых окон внимательно наблюдало за мельтешением врагов под своими стенами. Ночью она укрыла в себе всех, кто успел найти в ней прибежище, а теперь, ощетинившись штыками и ружейными стволами, терпеливо ожидала последнего штурма. Последнего, как для своих защитников, так и для нее.

 

Глава восьмая

11 марта 1900 года. Позиция диверсионного артиллерийского расчета под Мафекингом

— Все, — обреченно выдохнул вернувшийся из разведки рядовой, устало плюхаясь прямо на землю. — Нет больше города…

— Ты забыл добавить «сэр»! — привычно буркнул командир расчета, но никаких мер для наказания так и не предпринял. — Где ж все-то? Вон, стоит наш Мафекинг!

— Мафекинг стоит, — согласился разведчик, жадно глотая воду из потертой фляги. — Только не наш он уже. Куда ни глянь, везде буры: и в окопах, и в фортах. А в городе даже стрельба уже не слышна. Все, командир, нам возвращаться больше некуда.

— Че ж мы теперь делать-то будем, а? — чуть плаксиво спросил самый молодой из расчета боец и, спеша исправить оплошность, добавил: — Сэр! Господин сержант, сэр!

— Не знаю, — угрюмо бросил сержант и, не обращая внимания на озабоченный ропот рядовых, замолчал.

— А чего тут долго думать? — чуть презрительно хмыкнул капрал — давешний любитель «побахать». — Всего-то две возможности и осталось. Либо попытаться до своих дойти, либо сдаться. Так мы куда?

— Мне эта война уже во где сидит! — отбрасывая в сторону винтовку, чиркнул ладонью по горлу один из бойцов. — Сдаваться надо! — И как бы извиняясь за свое эмоциональное выступление, добавил уже чуть тише: — Один черт, до своих мы ни через саванну, ни через пустыню не дойдем, там все и сляжем…

— Кто еще так думает? — угрюмо буркнул сержант, обводя подчиненных тяжелым взглядом. — Да не бойтесь, ни наказывать, ни неволить никого не буду. Тут каждый сам решает. Кто за плен — бросай винтовку и отходи в сторону, кто за то, чтоб к своим пробираться, — вставай слева от меня.

На несколько минут, вселяя надежду в сердце старого служаки, в овраге воцарилась тишина. Он уже успел набрать в грудь воздуха для команды, когда на песок брякнулась первая винтовка, затем — вторая, третья, десятая.

Не дожидаясь, пока и капрал бросит оружие, сержант поднял с земли свою нехитрую амуницию и, не оглядываясь, зашагал вперед. Он успел пройти почти сотню ярдов, когда за спиной раздался шум шагов тяжелогруженого человека.

— Эй! Шепард! — хрипло окликнул его капрал. — Погоди, дальше вместе пойдем.

— Ты ж меня всегда ненавидел, а, Гибсон? — удивился сержант, глядя на приближающегося к нему сослуживца. — Чего ж тогда за мной следом поперся?

— А я и сейчас к тебе любви не питаю, — скривил губы капрал. — Вот только я, как и ты, Присягу давал. Опять же — побахать люблю, а кто ж мне в плену бахнуть-то даст?

— Ну, пошли, коли так, — недовольно фыркнул сержант. — Только если ты, как сейчас, плестись будешь, я тебя ждать не буду. Брошу подыхать к чертям собачьим.

— Ха! Напугал! — презрительно сплюнул Гибсон, но шаг прибавил. — Ты за собою следи, а я уж как-нибудь и сам справлюсь…

Через полтора месяца разъезд колониальной полиции, объезжавший границу Наталя, наткнулся на странную парочку в рванье, отдаленно напоминающем британские мундиры. Особенно поражал незнакомец с нашивками капрала.

Грязный, оборванный, заросший бородой и, скорее всего, вшивый. Еле передвигая ноги, он упрямо тянул за собой самодельные волокуши, с которых до земли свешивался рукав с сержантским шевроном. Не замечая застывших в трех футах всадников, он все шел и шептал:

— А чтоб сдохнуть, ты, Шепард, того даже думать не моги. Коль ты помрешь, кого ж я ненавидеть-то буду? Так что ты терпи, дружище, хоть из вредности, но терпи…

* * *

11 марта 1900 года. Мафекинг.

Площадь перед ратушей. Полдень

Де Ветт в очередной раз обвел внимательным взглядом готовые к финальному броску войска и перевел взгляд на городские часы ратуши — до срока истечения ультиматума оставалось меньше десяти минут. В том, что атака увенчается успехом и последний оплот британцев падет, он не усомнился ни на мгновенье. Вот только скольких еще жизней будет стоить победа?..

Часы гулко пробили полдень, и тяжеленные створки старинных дверей с жалобным, словно оплакивающим своих защитников скрипом распахнулись. Вслед за этим из мрачной темноты свода на залитую солнцем и кровью площадь вышел немолодой уже мужчина в кителе английского полковника. Некоторое время он молча стоял один, глядя в лазурное небо полными слез глазами. И лишь минутой позже, когда из ратуши, держа в руках свернутые знамена, вышли четверо солдат, полковник вынул из ножен саблю и, переломив ее, бросил обломки под ноги. Проводив угрюмым взглядом склоненные перед победителями флаги, офицер смахнул слезу и шагнул навстречу Де Ветту.

— Вы отважно сражались, господин полковник, — склонил голову в вежливом поклоне генерал. — И я рад, что вы приняли правильное решение и не допустили дальнейшего кровопролития.

— Если бы ратуша не была переполнена женщинами и детьми, черта с два бы я сдался, — скрипнул зубами Баден-Пауэлл и, глядя прямо в глаза визави, повторил: — Черта с два.

Арсенин, наблюдавший за этой сценой, уважительно качнул головой и отошел в сторону, туда, где непривычно молча сидели Дато и Николай.

А тем временем из ратуши на площадь, шатаясь от усталости и ран, выходили поверженные враги. Кто-то бросал оружие на землю, кто-то аккуратно составлял ненужные уже винтовки в пирамиды. Кто-то плакал, кто-то натянуто улыбался, но и для тех, и для других эта война уже закончилась.

Наблюдая за унылой вереницей пленных и откровенно веселящейся толпой буров, Всеслав вдруг подумал, что несмотря на обилие жертв с обеих сторон цена этой победы всего одна жизнь. Жизнь его друга. Внезапное осознание того, что подобная цена для него слишком велика, мгновенно поглотило те немногие искорки радости от окончания войны хотя бы на сегодня. Он не знал, сможет ли расплачиваться по подобным расценкам и впредь. И какую цену с него еще потребует эта, ненужная ему, война, он тоже не знал. И очень надеялся, что не узнает никогда.

 

Глава девятая

15 марта 1900 года. Окрестности Претории

— А все же зря мы из Фолскстаадбурга до решения трибунала уехали, — хмуро пробурчал Паркер, нажевывая длиннющую соломинку. — Вот засудят без нас эти сэры мальчонку, как пить дать засудят.

— Ну, конечно, — Майлз, пытаясь заставить неугомонного Беса идти шагом, в очередной раз врезал коню промеж ушей. — Если б твое высокопревосходительство там ошивалось, все б как по маслу прошло. Ты пойми, олух, твое слово для господ из высокого трибунала значит не больше, чем снулой мухи жужжание. Захотят осудить — осудят, захотят — помилуют. А тебя с твоей рожей каторжной не то что в зал суда, на задворках конский помет убирать не пустят.

— Кого не пустят? — возмущенно вскинулся Рой. — Меня? — И, сообразив, что речь идет не только о судьбе Дальмонта, но и о конских экскрементах, резко сбавил тон. — Да я и сам в таком разе туда не пойду. Дураков пусть в Теха… в Кейптауне ищут…

— Не переживай, дружище, — разводя спорщиков по сторонам, Бёрнхем направил свою лошадку в просвет между жеребцами едущих бок о бок друзей. — Все будет в порядке. Показания следственной комиссии я дал, сэру Робертсу про то, как все на самом дело было, рассказал. Его высокопревосходительство заверил меня, что возьмет заседание трибунала по делу Генри под свой контроль и проследит, чтобы справедливость восторжествовала.

— В том и загвоздка, — упрямо проворчал Паркер, отъезжая чуть в сторону. — Разная она у всех, справедливость-то.

— Майлз! — повернулся в седле Бёрнхем. — Я вот чего спросить хотел. А с чего это ты Роя в генеральское достоинство возвел? Только и слышно: твое высокопревосходительство то, твое высокопревосходительство это?..

— Дак я ж его за язык не тянул, — разминая затекшие суставы, с хрустом потянулся Митчелл. — Помнишь, чего он каптенармусу заявил, когда мы эту, — поморщившись с едва заметным презрением, коротышка потянул за лацкан мундир австралийской легкой кавалерии, — одежку получали? Хотя нет, ты тогда с Картрайтом в госпиталь к Хосту мотался.

Услышав, что сейчас речь зайдет об очередном казусе с его участием, Паркер открыл было рот, но передумал и, обреченно взмахнув рукой, повернул коня в хвост колонны, поближе к молчаливому Картрайту.

— Ну, так вот, — весело фыркнул Митчелл, провожая ретираду приятеля насмешливым взглядом. — Кладовщик одежку на лавку кидает, Рой каждую тряпку щупает и морщится: мундир неудобный, у штанов сукно дрянь, мол, в техасских салунах тряпки для полов в сто раз лучше… В общем, все как всегда: подушка — колючая, одеяло — кусачее. Я, конечно, в усы фыркаю, но пока стою — молчу. Тут каптер сержантские шевроны достает и отдает их нашему ворчуну. Рой их увидел и ка-а-ак подпрыгнет чуть не до потолка!

— И ничего я не прыгал, — обиженно шмыгнул носом так никуда и не уехавший Паркер. — Я его просто спросил… Вежливо…

— Ну, если это было вежливо, то я их величество королева Виктория! — расхохотался Митчелл и, игнорируя недовольное ворчание друга, продолжил: — Наш техасский рейнджер в нашивки пальцем тычет и визжит, как сто индейцев, мол, на кой хрен ему эти чайки?! Мол, коли он снизошел до службы в британской армии, англичане его не меньше чем капитаном сделать должны! Каптер на Роя, как на дитенка малого, взглянул, недоуменно плечиком пожал и спокойно, можно даже сказать, снисходительно ответил. Он, дескать, тоже такому афронту удивлен, потому как согласно документации Рой в нашей, американской стал быть, кавалерии всего лишь сержантом числился, и в армии Ее Величества его тоже враз сержантом сделали. Хотя он, каптенармус, такого замухрышку и рядовым бы не взял. Паркер, конечно, за револьвер. Я, конечно, — ему в лоб. Рой, конечно, с копыт и на пол. А кладовщик, словно такие концерты каждый день видит, стоит себе спокойненько, ус на палец накручивает и усмехается: чего ж Рой только на капитанском чине остановился? Надо было сразу генеральский мундир требовать. Видать, от удара по лбу у бузотера нашего в голове чуток прояснилось (а я всегда говорил, что револьверная рукоятка мозги похлеще сотни профессоров прочищает!), встал он, значит, на карачки, глаза в кучу собрал и блеет потихоньку, что генеральское шитье та еще неудобь. А как на ноги поднялся, так на него снова помутнение нашло. Стоит, губенку оттопырил и бурчит, что такому парню, как он, не в простые генералы надо, а сразу на место сэра Робертса. Только он иерархию (прям так без запинки и сказал!) чтит и на пост главнокомандующего пусть Фрэнк лезет. Чиф, мол, в школе учился, слова умные знает и читает без запинки…

Митчелл мельком взглянул на удрученную физиономию друга и, обращаясь к Бёрнхему, вновь расхохотался:

— Тут рядом с нами огромного умища человек едет, а ты еще удивляешься, чего это я его высокопревосходительством навеличиваю. Хотя да, какое ж он превосходительство? Гигант мысли, отец американской демократии, никак не меньше…

Сварт, пряча озорную улыбку в вислых усах, обронил вполголоса, что, как по нему, так Паркера немедля нужно сдать в аренду какому-нибудь балаганчику бродячих комедиантов. Потому как если тот столько времени умудрялся умело маскировать свой недюжинный интеллект под маской провинциального дурачка, то на актерских подмостках он принесет пользы куда больше, чем в главном штабе. Да и не возьмут Роя в штаб, там своих шутов девать некуда.

Бёрнхем, мысленно представив друга в генеральском мундире и шутовском колпаке, закатился от хохота. Следом за ним жизнерадостно заржали Майлз и Сварт. Видимо, представив себе ту же картину, что и Фрэнк, сдержанно хихикнул и сам виновник торжества. Правда, как-то неуверенно.

Неудержимое веселье охватило всех поголовно, и даже лошади, выслушав очередную сентенцию, дружно всхрапывали и одобрительно мотали головами. Едва лишь смех начинал понемногу утихать, как кто-нибудь, расцвечивая и без того фантасмагоричный образ Паркера вовсе уж гротескными красками, высказывал новое предположение и все начиналось по новой.

Однако все на свете имеет конец, а хорошее и вовсе заканчивается просто моментально. Так и сейчас.

Когда к компании, возмущенно кривясь и недовольно косясь на еще фыркающего Сварта, подъехал их нынешний проводник — заносчивый и нудный португалец Жуан Паулу Кристиану Родригеш Алмейда, смех стих сам по себе. Бёрнхем, вспомнив, как надменный португалец после третьей порции дрянного виски в армейской таверне напускал тумана и призрачно намекал о своей принадлежности чуть ли не к герцогской династии, сдавленно прыснул в кулак. Но запал уже прошел, и он, ожидая, чем его обрадует или огорошит проводник, замолчал.

— Тут вот оно что, хефе капитан, — простуженным голосом откашлялся Жуан Паулу. — Во-о-он за тем холмом, — проводник ткнул пальцем куда-то за линию горизонта, — фермочка одна есть. Миль пять еще до нее. Там, правда, буры живут, ну да то не беда. Мужчины все на войну ушли, на хозяйстве бабы да дети, может, пара-другая черных слуг. За жрачку не ручаюсь, но, по крайней мере, водой разживемся. Потому как если не на ферму, то до ближайшего водопоя нам еще миль двадцать тащиться.

Оборвав властным жестом радостные шепотки за спиной, Фрэнк ненадолго задумался. Секретность секретностью, но с другой стороны, чем быстрее они выполнят свою задачу, тем быстрее вернутся. А если удача будет к ним благосклонна, то в этот раз — без потерь. Женщины буров — те еще фемины, и отсутствие мужчин им не помеха. Так что, завидев группу всадников в ненавистной английской форме, пальнуть из дедовского «Ройера» в спину, а то и в лицо, дамы могут запросто. Но вода… Предыдущий попавшийся им колодец оказался наполовину засыпанным, и команда не смогла даже толком напоить коней, не говоря уже о людях. И даже, если обойдется без стрельбы, на что Фрэнк сильно надеялся, женщины могут сообщить о странных англичанах кому-либо из вездесущих коммандос. Кто-нибудь, вроде головорезов Старка, перевешал бы потенциальный источник опасности на деревьях, но он так не поступит даже под страхом немедленной смерти. Хорошо хоть неугомонный Паркер при поддержке Сварта за два дня до отъезда схлестнулся с этим отребьем в скоротечной и жесткой драке, изрядно проредив команду конкурентов, и их появления на горизонте можно было не опасаться. Пусть другие оставляют за собою только пепел и слезы, но не он. В его войне женщины и дети не участвуют. Убийство — это дело мужчин, удел женщины — дарить жизнь. Ну а что стреляют порой в спину… Так а ля герр, комм а ля герр.

Отмахнувшись от рвущих душу мыслей, Бёрнхем вдруг подумал, что в любом случае женщины им не опасны: пока сведения об английском отряде дойдут до противника, они будут уже далеко… Решено, едем на ферму. Благо она вроде недалеко.

Однако это понятие оказалось очень уж относительным, и отряду потребовался почти час, прежде чем с вершины очередного холма открылся вид на маленькую, но очень уютную долину, где изумрудное пятно фруктового сада, разлившееся щедрой зеленью посреди желто-коричневого однообразия весенней саванны, казалось сказочным чудом.

За садом, в окружении свиты приземистых каменных домиков, радостно поблескивая на солнце оранжевой короной черепичной крыши, гордо возвышался двухэтажный особняк. Дальше к югу вольготно раскинулись распаханные, но пока еще не засеянные поля, отгороженные от буша чередой каменных амбаров и конюшен. Раскинувшееся перед взором усталых путников зрелище было настолько гармоничным, что даже грубые очертания хозяйственных построек не портили своим видом приятного впечатления.

Бёрнхем, с едва заметным постороннему взгляду облегчением, уже собрался двинуть отряд вперед, как вдруг Майлз, крепко ухватив его за рукав, ткнул пальцем куда-то вправо. Туда, откуда в направлении маленького рая с приличной скоростью неслось пыльное облако.

— Сдается, припозднились мы, чиф, — с сожалением качнул головой Митчелл. — Это, поди, буры, по своим женушкам истосковавшись, во весь опор мчат.

— Бурам здесь делать нечего! — снисходительно ухмыльнулся Алмейда, поглядывая на Майлза с явным превосходством. — Это хозяйство Ван Вель Гроневальда, а он еще прошлой осенью к Жуберу записался и теперь торчит под Ледисмитом.

Не желая больше распинаться перед временным попутчиком, проводник подъехал к Бёрнхему и просительно протянул руку.

— Позвольте вашу трубу, хефе капитан, — чуть заискивающе протянул португалец. — Знать, кого черти принесли так не вовремя, будет совсем нелишним. — Опережая еще не высказанный вопрос, Жуан Паулу затараторил: — Я знаю всех на добрую сотню миль вокруг, может, знакомого увижу.

Получив просимое, Алмейда, не обращая на настороженное перешептывание за своей спиной никакого внимания, надолго приник к окуляру.

— Как я и думал, хефе капитан, это не буры, — с досадой цыкнул сквозь зубы проводник, возвращая Бёрнхему трубу. — Но нам, один черт, ничего не светит. Сюда нагрянул чертов проходимец, этот, как его… во! Артур Вилкат! Или Вискас?.. Не помню точно, люди его чаще Вонючим Хорем с Черного ручья называют. Так что нам лучше убраться отсюда поскорей… Или вы, хефе капитан, желаете взглянуть на представление? Как это по-вашему?.. Шоу?

— Какое еще шоу? — раздраженно бросил Фрэнк, внимательно вглядываясь в приближающуюся свору.

— Ничего нового, хефе капитан, ничего нового, — скучающим тоном протянул проводник. — Ферму сожгут, баб, как водится, попользуют. Потом, правда, он их на деревьях сушиться развесит, но с фантазией! Кого-то, скорее всего, на воротах распнет, кого-то на кол посадит, но требуху всем повыпустит, это точно! Будет интересно!

— Я не желаю смотреть, как развлекается этот подонок, — зло процедил Бёрнхем, проверяя каморы револьверов. — Я собираюсь спуститься вниз и вышибить ублюдку мозги!

— Но, хефе капитан! — разом побледнев, испуганно проблеял португалец. — Это неразумно! Во-первых, в команде Вилката больше дюжины людей, а во-вторых!.. Из-за кого вы собрались рисковать своей и нашими шкурами? Это ведь буры!

— Во-первых, — передразнив интонацию проводника, презрительно сплюнул Бёрнхем, — мне плевать, сколько их там собралось. А во-вторых, — Фрэнк ткнул черенком плети в сторону фермы, — там не просто буры. Там — женщины и дети! Все! Дебаты окончены.

Американец, не вслушиваясь более в протестующие стоны португальца, резко развернулся к друзьям.

— Действовать будем так же, как в Аризоне, в восьмидесятом. Сварт! Тебя с нами не было, так что слушай внимательно. Идем уступом. Я — головным, за мной на фут вправо и влево Майлз и Рой, следом за ними, с таким же интервалом, идут Сварт и Картрайт. Алмейда — замыкающим. Но на этого хлюпика, — командир кивнул в сторону возмущенно заворчавшего проводника, — надежды нет, так что берегите спину. Несемся во всю прыть. Как будем на территории фермы, каждый, выбрав заранее мишень, бьет точно в цель. Как свалите своего, выбирайте следующего. Чтобы избежать путаницы, выбирайте цель каждый по своему флангу. Майлз и Сварт слева, Рой и Уилл, соответственно, справа. Да! Во что еще…

Фрэнк развернулся к мрачно скалящемуся Картрайту.

— Уилл! Ты по-волчьи петь не разучился? Нет? Вот и замечательно. Как первый залп прогремит, ты взвой посильнее, пусть их лошадки напугаются. Меня этому фокусу в восемьдесят восьмом один приятель обучил. Русский, но нипочем не скажешь, что медведь лапотный, сообразительный такой мужчина. Был…

— А чего он был-то, чиф? — с любопытством бросил Паркер. — Ежли был, то его вроде как уж и нету? Куда делся этот сообразительный?

— Я его убил, — внезапно помрачнев, жестко отрезал Бёрнхем. — Все готовы? Тогда вперед. Пересечем двор и сворачиваем во-о-о-н за той конюшней. Там спешиваемся и добиваем уцелевших. Ходу, джентльмены, ходу!

Тем временем отряд Вилката веселился вовсю. Не озаботившись выставить часовых, бандиты споро разбежались по ферме: кто-то азартно ловил кур и прочую живность, кто-то, звучно хэкая при каждом ударе, смачно лупил вякнувшего что-то невпопад негра. Троица полупьяных разбойников, обмениваясь скабрезными шуточками, деловито раскладывала на земле истошно вопящую девчонку лет пятнадцати. Еще двое, глядя на это с радостным ржанием, удерживали за волосы бьющуюся в истерике миловидную женщину лет тридцати пяти, видимо, мать девчонки. Жутковатого вида верзила в предвкушении наслаждения нарочито медленно спустил брюки и радостно осклабился. Опуститься поверх верещащей девчонки он не успел — пуля сорок четвертого калибра, врезавшись под сердце, мгновенно перечеркнула его жизненный путь. Он так и умер: без штанов, с довольной улыбкой на перекошенной похотью роже и вроде бы даже не поняв, что умирает.

Его приятелям повезло чуть меньше, если смерть их друга можно назвать везением. Залп, прозвучавший почти что слитно, не оставил им ни единого шанса.

Первый бандит рухнул на землю, зажимая руками здоровенную дырку в животе, второй, расплескивая мозги из разнесенного выстрелом в упор черепа, рухнул навзничь. Третий, отпихнув женщину в сторону, рванул в сторону дома, но далеко убежать так и не сумел. Надпиленная винтовочная пуля, войдя ему между лопаток, разнесла грудную клетку вдребезги. Последний из незадачливой пятерки судорожным движением схватился за кобуру, но и только: португалец, не прекращая возмущенно чертыхаться в адрес Бёрнхема, конем сшиб бандита на землю и дуплетом выпалил тому в живот.

Кто-то из числа еще остававшихся в седлах мародеров, пытаясь остановить пронесшуюся через двор смерть, рванул навстречу окутанному дымным порохом вихрю. Атака не удалась: волчий вой, взметнувшийся к небесам из плещущего смертью облака, поднял коней на дыбы. А пули, щадя перепуганных животных, добили тщетно пытавшихся удержаться в седле всадников. Через несколько минут все было кончено, и частый перестук винтовочной пальбы сменился одиночными револьверными выстрелами. Картрайт, плавно скользя по залитому кровью двору, милосердно добивал тех, кому не посчастливилось умереть сразу.

— Вставай, падаль, — Бёрнхем, взглянув на скорчившееся за валуном тело, жестко пнул так ни разу и не выстрелившего предводителя банды. — Я пока еще умею считать патроны, да и дырок в тебе не видно. Так что заканчивай притворяться. Пришло время умирать.

— Но вы ведь белый, цивилизованный человек! — Вилкат, поднявшись на ноги, при звуках речи Фрэнка вдруг рухнул на колени и сдавленно заскулил. — Мы можем договориться и решить все полюбовно! В конце концов, я заплачу! Все, что угодно, только не убивайте…

— Вот потому что я цивилизованный человек, я и не отдаю тебя хозяевам, — презрительно сплюнул Фрэнк, глядя на захлебывающегося слезами недруга. — Я тебя сам повешу.

Небрежно отпихнув Вилката в сторону, Бёрнхем, не оглядываясь, зашагал к женщине, торопливо успокаивавшей захлебывающуюся слезами девчонку.

За спиной раздался пронзительный вой не желающего умирать человека. Затем резкий щелчок плетью, обиженное ржание лошади — и вой, перейдя в визг, сменился предсмертным хрипом.

— Прошу прощения, мэм, — кинув два пальца к полям шляпы, козырнул Бёрнхем. — Наши кони устали и хотят пить. Да и люди, честно говоря, тоже. Вы не могли бы указать место, где мы сможем взять воды. Слово чести, напоив коней, мы уйдем.

— Вода там, — немного подумав, женщина ткнула пальцем в сторону конюшен. — Но если через час вы не уберетесь, то клянусь Спасителем, мы забудем про благодарность и будем стрелять.

Фрэнк, так и не рискнув встретиться взглядом с хозяйкой, устало побрел через двор, загребая пыль сапогами. Он успел пройти почти половину пути, когда за спиной сухо, словно взведенный перед выстрелом в спину курок, прозвучало одинокое:

— Спасибо.

Они управились меньше чем за час. И хотя имелись все основания считать, что и по истечении ультиматума вооруженный нейтралитет не перерастет в открытый конфликт, едва лишь лошади напились и чуть отдохнули, отряд покинул пределы фермы.

Хозяева, собирая оставшиеся после боя трофеи, проводами незваных гостей не удосужились, и за отъездом английских кавалеристов наблюдала только одна, как бы не семилетняя, девочка. Приметив похожее на фарфоровую куклу создание, молчаливо стоящее у ворот, Паркер порылся в бездонных карманах. Выудив полурастаявший шоколадный батончик, Рой с артистизмом изобразил на небритой физиономии неземное блаженство и, перегнувшись в седле, протянул лакомство малютке. И только дождавшись, когда юная прелестница, заглотив сразу половину, расплылась в счастливой улыбке, Рой молча улыбнулся в ответ и направил коня вслед за отрядом.

— И чего ты возле этой девчонки застрял? — угрюмо буркнул Майлз, когда Паркер подъехал поближе. — Ждал, когда тебе ее мамаша заряд дроби в спину вкатит? Помогли этим бурам и нехрен политесы разводить…

— Да какие там политесы, — улыбаясь своим мыслям, чуть смущенно пожал плечами Рой. — Это ж ребенок, а дитя́м даже на войне радость нужна. Точнее, на войне — особенно.

— Ты в Штатах своих детей отыщи и хотя бы хлебом их накорми, — сварливо проворчал Митчелл, пристально вглядываясь в улыбку, блуждающую по лицу друга. — А потом уж по Африкам всяким шоколадки раздаривай.

— Да нет у меня детей, — откинулся в седле Паркер. — Не до них как-то было. Хотя… Если Господь доведет живым из этой грязи выбраться, навещу-ка я Мэри-Сью да поспрошаю, чей это курносый сорванец у нее по двору бегает.

Митчелл окинул приятеля долгим взглядом и, отъехав чуть в сторону, замолчал. В тот вечер больше они к этой теме не возвращались. А потом стало некогда.

 

Глава десятая

16 марта 1900 года. Окрестности Претории. Шахта Кэмпбелл

До шахты Кэмпбелл отряд добрался еще до заката. В багровых отблесках уходящего светила бурый вельд отливал кроваво-красным, а высокие пирамиды караульных вышек принимали самые причудливые очертания и казались башнями волшебного замка. Вот только стальное рыльце пулемета, внимательно ощупывающее с высоты вышки окружающее пространство, было насквозь реальным и вызывало нешуточные опасения.

— Добрались, хефе капитан, — нарочито равнодушно зевнул Алмейда. — Вот она, ваша шахта. Мне б теперь, как уговаривались, остатнюю сумму получить. А то авансец я уже того… потратил.

— Как до своих доберемся — получишь, — напряженно вглядываясь в надвигающуюся темноту, недовольно буркнул Бёрнхем. — Если начальство расщедрится, то еще и премию за Вилката. Только ты пока не о прибыли мечтай, а разъясни, где здесь и что. Только про такие сюрпризы, как этот пулемет, не умалчивай.

— Вон в тех сараях, что прям за оградой стоят, рабочие инструмент держат, — без дальнейших споров начал рассказ проводник. — Во-о-он там — бараки, где шахтеры ночуют, а прям за ними вход в шахту. Вон те домики, что черепицей крыты, там господин управляющий живет да инженера всякие, ну и жены-мамки их, соответственно. Те длинные кирпичики — это конюшни, а во-о-он те хибары для охраны, значит, приспособлены. А на эту железку, — португалец презрительно сплюнул в сторону пулеметной вышки, — вы, хефе капитан, внимания не обращайте. Счас солнце зайдет, и тот часовой все равно, что слепой станет.

Прерывая неторопливую речь Жуан Паулу, за оградой что-то оглушительно рыкнуло, затем чихнуло, зашлось в надсадном механическом кашле, и пять прожекторов, загоревшись один за другим, озарили прилегающую к шахте равнину ровным желтым светом.

— А вот этой дряни тут отродясь не водилось, — растерянно крутя головой по сторонам, удрученно промямлил проводник. — Вот вам крест святой, хефе капитан, не было такого!

— Вот как сердцем чуял, пригодится мне моя игрушка, — тяжело вздохнув, Паркер отцепил от седла длинный, плотный на вид сверток и повернулся к Майлзу. — А ты говоришь, детские игрушки, детские игрушки! Вот че б мы сейчас делали, ежли б я эту игруху с собой не таскал?

* * *

Ближе к земле вялый ветерок лениво гонял душную хмарь, а здесь, на вышке, в десяти футах от земли становилось уже довольно зябко. Часовой сдавленно чертыхнулся и, отставив оттянувшую руки винтовку, прикурил длинную самокрутку. Табак, он, конечно, не добрый ром, но все ж иллюзию сугрева дает. Хотя бы на время. Охранник, некстати вспомнив, как Ван Коуф ворчал по поводу курения на посту, вновь чертыхнулся и, стараясь докурить прежде, чем явится старый ворчун, затянулся. Огонек самокрутки, расцветая наподобие диковинного цветка, ярко пыхнул во тьме. А буквально через мгновение короткий стальной болт вошел в грудь незадачливому часовому ровно на две ладони ниже.

Охранник с соседней вышки, заинтересовавшись, куда вдруг запропал его товарищ, попытался развернуть прожектор в сторону пулеметной башни, но не успел. За те недолгие мгновенья, пока прожектор освещал не только пространство вокруг, но и его самого, бесшумная смерть трехгранным жалом пришпилила любопытного стража к башенной опоре.

Стоило двум центральным прожекторам замереть в одной точке, как через неосвещенное пространство к воротам метнулись бесшумные тени. Перемахнув ограду, невидимки растворились во мраке двора, и через некоторое время еще один прожектор остановил свой бег. Потом еще один. А после того как замер последний, пятый фонарь, ворота, скрипя уключинами, словно недовольный старик ревматичными суставами, отворились.

— Сварт! — тихонько шикнул Бёрнхем, подзывая приятеля. — Бери с собой Роя и Майлза и проверь домики охраны. Если спят — не буди. Я думаю, — Фрэнк легонько пристукнул рукоятью кинжала об устье ножен, — им не стоит просыпаться. А пока вы работать будете, я с Уиллом и Алмейда за рабочими бараками присмотрю.

Услышав во тьме конское фырканье, Фрэнк осторожно подкрался к баракам. Волнения оказались почти напрасны: возле подветренной стены стоял фургон, запряженный двумя лошадьми. Скаут скупыми жестами приказал Картрайту проверить повозку на наличие кучера, а сам взял на прицел входные двери халупы. Вдруг кому приспичит ночной порой прогуляться до ветра — возись с ним потом. Пока охрана не обезврежена, любые контакты с местными трудягами нежелательны. Если б имелась возможность, они б и шахту бесшумно взорвали, да вот беда, не придумали пока такой взрывчатки. Сбоку чуть скрипнули борта фургона, мгновением позже послышались недолгая возня и чей-то сдавленный хрип. Как только шум смолк, Уилл с кошачьей грацией спрыгнул на землю и огромной черной кошкой скользнул к командиру.

— Рыдван пустой, — здоровяк махнул рукой в сторону повозки, — дрых в нем кой-то тип, бородатый и при двустволке. Удавил я его от греха подальше.

Бёрнхем, напряженно всматриваясь в сторону хижин охраны, благодарно кивнул и, не имея возможности что-либо толком увидеть, внимательно прислушался к тишине.

Прошло почти полчаса напряженного ожидания, прежде чем послышался шорох шагов, и из темноты проступила лучащаяся довольством физиономия Митчелла. Следом за ним, умудряясь о чем-то спорить полушепотом, неслышно крались Паркер и Сварт.

— Все в порядке, чиф, — буркнул Сварт, раздраженно поглядывая на техасца. — Их там едва два десятка дрыхло. Пока мы этих олухов в ихний рай отправляли, никто даже не пикнул. Вот только из-за этого растяпы, — «пират», зло скрипнув зубами, замахнулся на Паркера, — в кровище уделались по самую тыковку. А ведь я ему, как путному, говорил…

— Я все понял, — прервал гневный монолог Бёрнхем. — Охраны не стало — это хорошо. Займемся нашими делами. Рой! Ты всю дорогу скулил, что тебя любимого пулемета лишили? Вот и полезай на вышку, там такая же тарахтелка стоит. Прикроешь нас, если что.

— Дак у меня браунинговская машинка в лагере осталась! — возмущенно встопорщил короткую бороденку Паркер. — А там эта… «Максим», в общем там.

— Майлз! — Бёрнхем, не обращая внимания на недовольное бурчание удаляющегося Паркера, повернулся к подрывнику. — Буры не шибко любят в земле ковыряться, вот и помоги им. Разнеси эту крысиную нору, — Фрэнк ткнул пальцем в черный провал шахты, — так, чтоб здесь не то что золота — целого камня найти не могли. Ну да не мне тебя учить.

Митчелл покладисто кивнул и, отстегнув от седла увесистый на вид мешок, пошагал к шахтному входу.

— Сварт! Уилл! — продолжал ставить задачи командир. — В этих сараюшках должны найтись и доски, и молотки, и гвозди. Возьмите сколько надо и заколотите двери в рабочих бараках. Если получится, окна тоже. Как закончите, присмотрите за домами инженеров, вдруг кто погеройствовать возжелает. Алмейда! Ты сейчас выдвигаешься за ограду и следишь за тем, чтоб никто не помешал нам развлекаться. Сюда в ночную пору вряд ли кто сунется, но подстраховаться на всякий случай не помешает. Ну а я, грешный, пойду, проведу ревизию директорского сейфа.

— Жалко директора, — с преувеличенным прискорбием в голосе цинично ухмыльнулся Сварт. — Мир праху его.

— Ничего подобного, — отмахнулся Бёрнхем, двигаясь в сторону коттеджей. — Я буду предельно вежлив. Если тот, конечно, не заупрямится.

Надуманные опасения оказались напрасными. Директор, тощий француз с измученным подагрой лицом, проснувшись от звука взведенного курка, едва не поперхнулся вставленным в рот стволом револьвера и о каком-либо сопротивлении или запирательстве даже не думал. Моментально превратившись в воплощение любезности и расторопности, он живо проводил «господина налетчика» в свой кабинет. Запалив газовый рожок и увидев британскую форму Бёрнхема, директор удивленно ойкнул и, натянуто улыбаясь, без лишних слов протянул ключи от сейфа.

— Извольте видеть, у меня все в полном порядке, — лебезя проблеял директор, увидев, что Бёрнхем застыл перед распахнутой дверцей и не знает, за что же взяться в первую очередь. — На верхней полке рабочая документация, на второй — реестры грузоперевозок, в том числе и по готовому продукту, а материальные ценности в нижнем ящичке. Он, согласно инструкции, заперт, но ключик — он вот-с, на брелоке…

Удрученно вздохнув, Фрэнк почесал в затылке и, осознавая, что вычленить нужные документы из груды бесполезной макулатуры сможет только сказочная Синдирелла, начал утрамбовывать папки в принесенную с собой седельную сумку.

— Прошу прощения, господин… — тоненьким голоском пропищал директор, стоило Бёрнхему распахнуть отсек для драгоценностей. — Не могли бы вы оставить расписку, что забрали денег и драгоценностей на сорок тысяч фунтов?

— Бёрнхем, — буркнул скаут через плечо, бросая в сумку очередную пачку денег. — Капитан армии Ее Величества Фредерик Рассел Бёрнхем. Но во-первых, тут добра едва на десять тысяч наберется, а то и меньше. А во-вторых, ни одна страховая компания не поверит моей расписке.

— Это если заранее не договориться с ее директором, — льстиво улыбнулся француз и подобострастно изогнувшись, протянул скауту лист бумаги и писчие принадлежности. — Будьте уж так любезны.

За окном, сотрясая стены домов и будя их обитателей, гулко ахнул взрыв. Фрэнк, не обращая внимания ни на многоголосый панический гомон за окнами, ни на рухнувшего на колени и мелко крестящегося директора, сел в высокое кресло и старательно вывел первые буквы расписки. Проклиная отвыкшие от чистописания руки, он, с абсолютным равнодушием воспринимая и чью-то ругань, и редкие щелчки одиночных выстрелов, старательно выводил буквы вплоть до тех пор, пока в уже привычную какофонию не вплелась пулеметная очередь. Поставив на расписке вместо точки жирную кляксу, Бёрнхем озадаченно уставился в окно.

Во дворе шахты вовсю разгоралась перестрелка, но кто и с кем воюет, было совершенно непонятно. Перекрывая частое тарахтенье пулемета, грохнул разрозненный и, видимо, суматошный залп из «маузеров». В ответ скупо рявкнули «винчестеры» американских скаутов, басовито бухнул дробовик Алмейды, серией заполошных выстрелов часто откашлялся чей-то револьвер, а следом, добавляя загадок, шумно рванула то ли граната, то ли динамитная шашка.

Так ничего и не поняв, Фрэнк плюнул на каллиграфию, в одно размашистое движение вывел на расписке подпись и, подхватив суму, кубарем скатился на первый этаж. Осторожно выглянув в окно, он смахнул с лица каменную крошку, выбитую шальной пулей, и внимательно вгляделся в суетливое мельтешение ружейных сполохов. Пулеметный свинец со злым жужжанием гасил огоньки неприятельских выстрелов один за другим, и когда от костра вражеских залпов остались лишь одиночные угольки, Фрэнк выскочил на улицу и плюхнулся на землю подле Сварта.

— Кто? — уложив ствол «винчестера» поверх переметной сумы, коротко бросил Бёрнхем.

— А хрен его знает, — тихонько выдохнул Сварт, подводя мушку под всполох очередного неприятельского выстрела. — Но коли Рой палит, как сумасшедший, вряд ли друзья.

Еле слышно выдохнув, старый вояка плавно выбрал спуск. Громыхнул выстрел, и Сварт, видя, как чей-то силуэт переломился пополам, довольно осклабился.

— Если честно, я и сам ничего не понял, — чуть виновато пожал плечами «пират». — Майлз крутанул свою шарманку, все попросыпались — завопили. Мы их успокаивать, а тут — бац — Алмейда прискакал! Бац! Рой с вышки из своей громыхалки по кому-то во тьму палить начал. Те, соответственно, по нему. Мы, конечно, на баб плюнули, тоже ввязались. Дальше ты нарисовался. Вот и все. Тока мы, кажись, пока выигрываем.

— Мы не выигрываем и не проигрываем, — Бёрнхем, приподнявшись над импровизированным бруствером, внимательно оглядел поле боя. — Мы убегаем. Где остальные?

— Майлз слева от нас разлегся, — ткнул в темноту Сварт. — Он, когда шахту рвать пошел, ружьецо не взял, а потом уже поздно было. А с одним револьвером-то не шибко повоюешь, вот он и валяется, словно на курорте. Слышишь, еще левее Майлза «винчестер» палит? Это Уилл старается. Ну а Рой, что тот дирижер, прости Господи, всем концертом сверху заправляет.

— Алмейда? — Бёрнхем щелкнул затворной скобой и выстрелом навскидку заставил неизвестного бегуна растянуться на земле.

— А ему туз пик выпал, — равнодушно отмахнулся «пират». — Только самая перепалка началась, как его лошадка пару пуль схлопотала, а он — как бы не дюжину.

— Все ко мне! — перевернувшись на спину, проорал Бёрнхем. — Пока один бежит — остальные прикрывают!

Не известно, услышал ли Рой своего командира, но примолкший было пулемет вдруг зашелся частым лаем. Стрелять в ответ противник то ли не решился, то ли вести огонь уже было некому. Воспользовавшись временной паузой, Майлз и Картрайт метнулись к командиру, а после, уже вчетвером, — к вышке.

— Рой! — тяжело дыша, прохрипел Бёрнхем. — Добивай патроны, что еще в ленте остались, и мигом вниз!

— Секундочку! — донеся сверху довольный голос Паркера, и длинная очередь вспорола воздух. Рыкнув в сторону врагов в последний раз, пулемет замолк, а еще чуть позже земля гулко ухнула под весом спрыгнувшего с середины лестницы Роя.

— Валить отсюда надо, чиф, — серьезным тоном произнес Паркер. — Я пока на верхотуре последние патроны дожигал, видел, что к тем скотам, что пострелушки с нами устроили, еще одно стадо, голов в двадцать, подвалило. Они пока не рыпаются, но это ж пока…

— Даже если б там никого и не было, — соглашаясь со словами приятеля, кивнул Бёрнхем, — один черт, пора ноги уносить. Забираем коней и уходим.

— Только эта… чиф, — вернулся к обычной дурашливой манере Рой. — Мне б вторым номером на лошадку чью пристроиться, потому как моего Апача еще в первую минуту завалили.

— Если они моего Беса… — ошалело протянул Митчелл. — Я им тогда… — Не удосужившись разъяснить, кому «им» и что он вкладывает в понятие «тогда», сапер метнулся к просвету между хибарами.

— А вторым номером моститься тебе нужды нет, — весело блеснул зубами Майлз, выводя в поводу своего жеребца и коней приятелей. — Там целый фургон, парой запряженный, стоит. Садись да поехали, а то эти упыри пока не прознали, что у тебя патроны к пулемету кончились, сидят себе тихонько. А через полчасика осмелеют и вновь припрутся.

Паркер, не тратя времени на споры, рванул по известному уже маршруту, и через несколько минут кавалькада из пяти всадников и одного фургона скрылась в темноте.

— А мы точно идем куда надо, чиф? — Сварт, вглядываясь то вперед, то назад, озабоченно почесал затылок. — Проводника-то у нас больше нет.

— Пока по нашим следам, — недовольно поморщился Фрэнк. — Дальше видно будет. Плохо, что с водой на шахте разобраться не успели, а где ее теперь брать, только Всевышний ведает.

— Коль мы по давешней дорожке топаем, — вклинился в разговор Митчелл, — значит, впереди та ферма, на которой мы вчера упыря вздернули? Может, бауэрфрауен тамошние добра еще не забыли и водичкой поделятся? А за то, как Рой их дитенка шоколадом потчевал, глядишь, и пожрать че дадут.

При воспоминании о ненависти, плескавшейся в глазах хозяйки, мысль о вторичном визите на ферму показалась Бёрнхему неудачной. Очень. До холодных мурашек неудачной. Но если не напоить коней — они падут, а следом и их хозяева, расстанутся с последним шансом уйти от погони. А значит, — нового посещения фермы не избежать.

Двор фермы, куда они добрались уже после полудня, был пустынен и ничуть не напоминал о вчерашнем побоище. Лужи крови засыпали песком, разбитые пулями ставни заменили на новые, покойников похоронили. И только посиневший труп главаря, так и болтающийся в петле, напоминал о вчерашнем кровопролитии.

— Что вам опять нужно? — резко произнесла хозяйка, выйдя на середину двора с дробовиком в руках. Радовало лишь то, что ствол оружия был направлен в землю.

— Мы вновь ненадолго, — устало выдохнул Фрэнк. — И нам снова нужна вода. И если можно, хоть немного еды.

Женщина окинула усталых, запыленных с ног до головы всадников внимательным взглядом и надолго задумалась. Казалось, прошла почти что вечность, пока она, крикнув что-то на африкаанс в сторону дома, не указала на поилку.

— Где вода, вы знаете, — почти не разжимая губ, проворчала хозяйка. — Сейчас вам принесут еду. Это лепешки и вяленое мясо, так что поесть вы и в седлах сможете. Когда уберетесь из моего дома.

— Спасибо, мэм, — Фрэнк снял шляпу и благодарно склонил голову. — Вы очень помогли нам, мэм.

— Я как-нибудь обойдусь без вашей благодарности! — при словах Фрэнка о помощи женщину явно передернуло. — Поите коней и вон отсюда! Убирайтесь, пока не получили пулю…

— За что вы нас так ненавидите, мэм? — хмуро бросил Бёрнхем. — Ведь мы не сделали вам ничего плохого?..

— Не сделали плохого? — едва обозначая печальную улыбку, шевельнула губами женщина. — Лично вы пока ничего не сделали. Но быть может, уже завтра мои сын и муж погибнут лишь потому, что сегодня я помогаю спасти ваши жизни…

— Тогда тем более спасибо, мэм, — Бёрнхем, сглотнув прогорклую слюну, прижал руку к сердцу и склонил голову еще ниже. — Спасибо от меня и моих людей.

Часом позже, выезжая за ворота, Фрэнк оглянулся. Хозяйка, бессильно опустив ненужное уже оружие, так и стояла посреди двора и глядела им вслед. А по ее щекам беззвучно катились слезы.

— Ты чего у них упер, чиф? — Майлз привстал в стременах и в который раз за последние несколько часов нервно оглянулся на столб пыли, клубящийся далеко позади.

— Да ничего такого, — разглядывая погоню в подзорную трубу, недоуменно протянул Бёрнхем. — Деньжат и побрякушек немного да кучу бумажек для сэра Робертса…

— Че ж они тогда вцепились нам в задницу, как дворовая шавка в дармовой мосол? — Сварт, со злостью саданув кулаком по седельной луке, взвыл от боли. — Может, и вправду бросить им кость, чтоб отвязались? Решать, конечно, тебе, чиф, но если что, знай: я б остался. Хоть отдохну… напоследок…

— Вместе пришли, вместе, если, как ты говоришь, что, и останемся, — не отрываясь от окуляра, отрезал Бёрнхем. — Так что ты не нуди, а отдыхай, пока стоим. Минут десять у тебя еще есть.

— О! Тогда я в фургоне пороюсь! — обрадованно фыркнул Паркер. — А то я на этой деревяхе, — он звонко пристукнул по сиденью, — все седалище себе отбил!

Отхлебнув из фляги изрядный глоток, техасец скрылся в фургоне. Сначала послышался удар чего-то костяного о что-то железное, после — раздраженное шипенье и сдавленные чертыханья, затем затрещала рвущаяся мешковина.

— Ой! Мамочка моя! — вдруг донесся из фургона восторженно-удивленный возглас техасца. — Ох, ни черта себе! Это ж надо, такое счастье привалило!..

Внутри повозки вновь что-то зашебуршило, и наружу показался Паркер.

— Смотрите, что я нашел! — Рой, вытянув руки вперед, раскрыл ладони и показал их друзьям. — Там этого добра во! — пытаясь воспроизвести объем находки, он развел руки в стороны как можно шире. — Как бы не под двести фунтов!

Бёрнхем всмотрелся в находку и невольно сглотнул слюну. На ладонях Паркера мутно желтели кругляши золотых самородков.

— Ну, все! Приехали! — откуда-то из травы раздалось обескураженное ворчание Сварта. — Теперь они точно не отстанут… Дак что готовимся к бою, чиф?

— Не надо к бою, — взлетев в седло одним движением, уверенно бросил Майлз. — Они отстанут.

— И как? — Бёрнхем взглянул на друга с надеждой и одновременно с недоверием.

— Все просто, чиф, — самодовольно улыбнулся Митчелл. — Если вы помните, миль через пять будет глубоченная расщелина, миль в десять длиной. Ну, мостик через нее еще был, помните?

— Ну, помним, — недоверчиво хмыкнул Паркер. — Только че с того?

— Он, конечно, на вид хлипковат, но только на вид, — терпеливо пояснил Митчелл. — Как только мы его переедем, я его взорву к черту. Нет! — обрадовавшись новой идее, взмахнул шляпой Майлз. — Я взорву эту рухлядь, когда они въедут на мост!

— И чем ты его взорвать решил? — задумчиво обронил Бёрнхем, обводя взглядом сияющие надеждой лица друзей.

— А он встанет перед мостиком, — скептически поморщился Сварт. — Сделает так, — он надул щеки и резко выдохнул: — Бу-у-у!!! Тот и развалится.

— А вот и нет, — хитро осклабился Майлз. — Я, прежде чем коняшек вывести, десяток пачек динамита в фургон закинул. Жаль, динамо-машину не успел.

— Чего-о-о?! — ошарашенно вскинулся Паркер. — Эта дрянь у меня за спиной всю дорогу валялась?! Да одной пули достаточно было, чтоб мы все — ФУХ!!! — изображая облако разрыва, всплеснул руками Рой. — Озверел, да?

— Так ведь не попали же? — флегматично пожал плечами Митчелл и повернулся к Бёрнхему. — Я заложу заряды под опоры мостика, но машинки у меня нет, поэтому ты, Фрэнк, когда скажу, выстрелишь по закладке.

— А динамит взорвется от пули?

— Мой — обязательно! — радостно оскалился Митчелл. — Я для надежности туда детонатор суну. Ну что-то вроде. Только надо этих, — он махнул рукой в сторону погони, — хотя б на полчаса опередить.

Судьба оказалась благосклонной к маленькому отряду, и, после того как Митчелл заминировал мост, ждать, пока порядком утомившаяся погоня доберется до расщелины, пришлось почти три часа.

— Как только первые всадники доедут до платка на перилах, — обращаясь к Бёрнхему, едва слышно выдохнул Митчелл, — стреляй по красной блямбе на шашках.

Фрэнк едва заметно кивнул и, вслушиваясь в перестук копыт по деревянному настилу, приник к прицелу. И как только первый всадник перешагнул условную черту между жизнью и смертью, плавно выбрал спуск. Курок щелкнул по бойку, и гром взрыва, многократно отразившись эхом от стен расщелины, заглушил частые хлопки выстрелов. Засада на охотников спешно выбивала не успевших въехать на мост преследователей.

— А ведь они совсем не за этим золотом гнались, — Бёрнхем, затратив на привале не меньше двух часов на вычитывание похищенных из кабинета директора документов, обвел друзей победоносным взглядом. — Этот фургончик для них мелочь, тьфу! Он не единственный такой. И в этих бумагах, — Фрэнк потряс стопкой зажатых в кулаке листов, — сведения не только об отдельных фургонах, а и о целых караванах. И в связи с этим, друзья мои, есть разговор…

* * *

Из дневника Олега Строкина (Лев Троцкий)

25 марта 1900 года. Мафекинг. Полевой госпиталь петербургской Крестовоздвиженской общины

Как мне надоел вечный шорох ветра по брезенту палатки. Вот уже две недели, как я валяюсь в госпитале, и с каждым днем это бесконечное шебуршение раздражает все больше. И ладно, если бы ветер просто развлекался, так он еще и нашептывает постоянно. Все шепчет и шепчет… Сволочь.

Нам не дано…

Какие расхожие строки, можно сказать — бренд. И если процитировать их моим современникам, палитра ответов будет весьма разнообразна.

Вот только кто они — мои современники? Те, кто остался там, в двадцать первом веке? Или те, кто здесь и сейчас радуется последним дням девятнадцатого? Самое смешное, что я и сам не знаю, кто они — мои современники… Да что тут речь о посторонних вести, если я даже толком не знаю, кто же я сам: Олег (да! Именно — Олег! Рискни кто-нибудь сейчас бросить мне это паскудное — Алик, схлопочет в табло без разговоров). Строкин? Александр Лопатин? Лев Троцкий? Кто я?! Кто?! Не знаю. А все потому, что: «Нам не дано…»

И даже не очень ясно, чего ж мне не дано: знать, чем наше слово отзовется, или чему ж так радуется ветер? Хотя какая разница? Один черт, не знаю ни того, ни этого. Хотя нет, про слово знаю. Если верить (а как тут не верить, если так говорят все вокруг?) Всеславу Романовичу, то мое слово отозвалось, да так, что англичанам икается до сих пор. Мафекинг пал. Что ж, у британцев был выбор, и они его сделали. А мы?

А мы, как и прежде, всегда и все выбираем сами… Кто во что горазд и кто что может: кто шпагу для дуэли, меч для битвы, кто — уютный дом своей семье… Причем последнее с каждым последующим годом, каждого последующего века, отдавая предпочтение комфорту, выбираем все чаще и чаще. Тенденция, однако. Дуэли, блин, уже не в моде. Это на битвы спрос не спадет до скончания времен, а дуэли, честь, — кому оно надо? В маркетинговой сетке двадцать первого века этот товар явно не ходовой. Весь предлагаемый ассортимент возможностей изрядно ограничен минимумом раскрученных брендов. И из этой невеликой кучки каждый выбирает для себя уже не то, о чем мечтал, а то, что предложили. Или навязали. Но все же этот среднестатистический каждый берет, что дают, и радуется. Реализует, так сказать, право на выбор.

А я? Был ли у меня выбор, когда я попал сюда? Если навскидку — не было. Неизвестно, кто, как, зачем и почему просто взял меня за шкирку, сунул в век девятнадцатый и даже не поинтересовался для приличия, а хотел ли я сюда? Хотя кто и когда интересовался моими желаниями?..

А если не навскидку, а чуток подумать? Кому я был нужен там, в двадцать первом? И что меня ждало в финале? Перспектива стать учителем года? Ага, аж два раза. Скорее, не общепризнанным гуру, а тихим запойным алкоголиком, без семьи и без друзей. И зеленые чертики в собутыльниках. И никаких желаний, кроме мечты о пиве в холодильнике похмельным утром.

А вообще — чего я хотел и хотел ли вообще? Счастья? Конечно! Кто ж его не хочет? Это ж — всемирный бренд, раскрученный круче всех остальных. А уж как я его тогда жаждал! Именно так: не просто хотел — вожделел. Только вот, оказывается, разное оно бывает — счастье. И восторг от того, что, просидев все выходные за компом, я прошел на фиг знает какой уровень очередной игрушки, оказывается, разительно отличается от счастья прибыть на край пустыни и увидеть небритую морду Корено. Да фиг с ним, с Колькой! Прожив суммарно почти полвека (это если учитывать срок моей жизни и моего реципиента), я вдруг узнал, что, напившись из полувысохшей лужи после дневного перехода, тоже можно быть счастливым.

Покоя? Наверное, да. Тогда, в бытность мою учителем, мне его хотелось постоянно. Чтоб никто меня не трогал: ни дотошная завуч Алевтина Семеновна, ни отмороженные на всю голову детки, ни, тьфу-тьфу-тьфу, родной коллектив. Сплюнуть еще три раза, чтоб во сне не привиделся. Сейчас я тоже хочу покоя, но другого — настоящего. Того умиротворения, что накрыло меня, когда я отлеживался в землянке после первого боя (если, конечно, нашу эскападу с кражей бронепоезда можно назвать боем), а еще лучше — после первого концерта. Даже не здесь, под Мафекингом, а еще тогда — для матросов на «Одиссее». Именно тогда мне в первый раз пришла мысль, что даже в столь нелюбимой мною попсе (хотя, если честно, я и рок недолюбливаю) есть над чем подумать. И первое, что я вспомнил: лестницу в небеса ты выбираешь сам.

Правда, что делать с той лестницей, когда выбор сделан и тяжеленную дуру тебе торжественно вручили перед строем, не придумал до сих пор. И в самом деле — что делать с лестницей в небеса? Доползти до облаков и постучаться в небесные двери? Благодарю покорно, я уже пробовал — мне не понравилось.

Английский снаряд, как средство транспортировки по маршруту: помост — кусты, вызвал у меня полное отвращение к подобным путешествиям вплоть до рвоты, головной боли и прочих радостей, указывающих на контузию и сотрясение головного мозга. Единственная радость от всего этого — уверенность в том, что мозги еще есть. Правда, наличие мозгов и их работоспособность — заслуга отнюдь не моя — Максимины. Вон, кстати, и она — мелькнула в разрезе шатра и пропала.

И что интересно, ведь пока она в шляпе ходила и умывалась изредка, я даже подумать не мог, что мой бравый барабанщик — девчонка… ну, то есть девушка. Нельзя не заметить, — довольно симпатичная, вполне в моем вкусе. Можно было бы и приударить за ней, но страшновато. И вовсе не потому, что отошьет.

Эта шустрая красотка, стреляя глазками, валит поклонников наповал вернее, чем Кос Ван Зеланд англичан из своего пулемета. А я-то считал, что местные женщины — существа дикие и неразговорчивые. Дезинформация, однако. Хотя, если сравнить их с гламурными дивами двадцать первого — так оно и есть. Так что дело не в боязни отказа, вовсе нет. Просто наша Максимина помимо выгодно подчеркнутых простеньким платьем достоинств имеет еще папашу и шестерых братьев. И вся эта ватага где-то с недельку назад нагрянула проведать родственницу. Гремя ружьями и подозрительно поводя бородищами по сторонам по каждому поводу и без оного.

Не знаю, кто и чего им наговорил, но эта тяжеловооруженная толпа и меня навестила. Чем бы все кончилось — не известно. Слава богу, что вслед за этой бандой, звонко стуча костылями по утоптанному вельду (тоже мне — Серебряное Копытце!), припрыгал Барт, он в соседней палатке дырки в шкуре залечивает. Наш бравый бур, наплевав на капральские нашивки на рукаве у старика, жестко и очень внушительно разъяснил всем и каждому, кто я такой и почему ко мне такое повышенное внимание.

Надо сказать, политинформацию он очень вовремя провел: едва ввалившись в мою палатку, Максиминина семейка начала крайне недружелюбно на меня коситься, а самый младший (весьма, кстати, на сестренку похож) даже затвором щелкнул. После трогательного ван бателаановского спича их поведение разительно изменилось: папаша долго тряс мне руку, братья, выказывая восхищение, по очереди восторженно лупили меня своими лапищами по плечам, а после, шушукаясь в углу палатки, строили какие-то явно далеко идущие и как бы не матримониальные планы. Теперь госпиталь обеспечен ежедневными поставками свежей дичи, а я — столь же регулярным закидыванием удочек про пирок и свадебку… Пока — намеками, но это ж только пока…

Устав ломать голову в одиночестве, я свои сомнения и страхи Барту вывалил. Мол, на кой черт такому представительному семейству (а Максиминин папаша куда как не бедный дядька!) такой замухрышистый родственник? Тот глянул на меня удивленно, раскурил свою коптильню (блин! Всю палатку табачищем провонял!) и пальцем своим корявым в грудь мне ка-а-к ткнет! Прям в тот орден, коим меня днем раньше наградили. Подождал, пока я от боли охать перестану, и пояснил: мол, я теперь на обе республики певец наипервейший, ни много ни мало, а Золотой Голос Трансвааля (тоже, блин, сделали из меня Баскова местного разлива), и такой награды, как у меня, больше ни у кого и нету…

Орден и вправду хорош: поверх красного эмалевого крестика — золотой, замкнутый в кольцо венок с восемью пирамидками, а внутри венка — кораблик. Красиво! А награду мне Де Ветт лично на грудь вешал! Я этим орденом долго гордился… дня так три или четыре. Потом увидел Максимину. Тоже с наградой, но с другой. Простенькая с виду медаль, на аверсе какой-то ангел какой-то режик держит, но! носится эта медалька на георгиевской ленте, называется медаль Архистратига Михаила и статус у нее один в один как в царской (тьфу ты, черт, а сейчас-то какая же?) России у Георгиевского креста. Де Ветт, оказывается, нас в один день награждал. Только Максимину — за то, что она под пулеметами встать не побоялась и людей в атаку поднимала — перед всем госпиталем, а меня — персонально, в палатке. Как мне тогда казалось — от излишнего почета, теперь кажется — из уважения. Чтоб лишний раз не позорить. Правильно, тут от стыда сгореть можно: девчонке — боевую медаль за подвиги, а мужику — гражданский орден за песенки…

Орден мой — сугубо гражданский и называется простенько: «За заслуги». Ну, как у нас, в двадцать первом, за вклад чего-то в куда-то. Не успел я своей барабанщице вдоволь назавидоваться, как узнал, что Дато, Коля и Всеслав Романович такие же, как и Максимина, медали получили. Арсенин — за то, что захлебнувшуюся атаку возглавил, и наши смогли первую линии обороны занять. А Дато и Колю наградили за то, что они на пару какой-то артрасчет ухайдакали и раненых спасли.

Я после таких новостей вообще хотел свой орден выбросить, но Датико не дал. Взглянул на меня, как на ребенка, и на полном серьезе сказал, что если бы не мой гимн, буры и дальше бы топтались под Мафекингом. И хоть весь штурм я без сознания провалялся, все равно был рядом с ними. Пусть и незримо. Только наград за воодушевление еще не придумали, вот мне этот орден и вручили. Ладно, буду гордиться тем, что имею, и переживать, что лично в эпохальной драке не участвовал. Вслух. Только себя не обманешь, а потому мысленно (только мысленно!) я признаюсь: слава богу, что меня там не было. После рассказов Коли и Дато о штурме представил я себе тот ад — страшно. И хочется верить, что и в будущем о таких кошмарах я буду знать только по рассказам. Если получится. Боевые ордена пусть носят те, кто заслужил: Дато, Коля, Максимина, Всеслав Романович да тот же Барт, наконец! Лишь бы награждали ими не посмертно. А моя лестница в небо пусть будет покороче.

Да и с лестницами надо поосторожней. Вот вчера, к примеру, валяюсь на койке, «Ты выбираешь сам» напеваю и по привычке танцевать сидя-лежа руками коленца выделываю. Тут, как на грех, Филипп Филиппович Преображенский, светило наше, заходит. Глянул на мои пассы, удивленно очочками блеснул и, бородку свою козлиную теребя, вопрошает: а что это вы, батенька, делаете? А я ему: ритм отбиваю! Думал — отстанет. Ни фига. Часа два я с ним про причудливые метания стихосложения дискутировал: и Есенина декламировал, и Бродского с Вознесенским, кажется, даже Маяковского (правда, недобрым словом) помянул. А господин профессор мне — Тютчева, Пушкина, Тредиаковского… Кто кого и в чем убеждал, я так и не понял. А вроде трезвые были. Правда, сегодня наш главный лекарь, если никаких форс-мажоров не случится, собирается вечерком в гости нагрянуть. Со спиртом. Вот не хочется мне ни для кого бед, но в предчувствии творческого диспута нет-нет, а о какой-нибудь перестрелке и возмечтаю…

Кстати о перестрелках. Не далее как три дня тому назад наш скромный госпиталь осчастливили своим визитом их высокопревосходительство господин Кочетков. Век бы такого счастья не видать… И вроде бы наш старый Акела вполне себе приличный дядька: умный, внимательный, внешне добрый. Начитанный, аж просто жуть, — любой энциклопедист обзавидуется. Знает все, обо всем и обо всех. Вот только прозвище свое получил не зря: временами из-под личины скромного картографа нет-нет да вздыбится серая шерсть и блеснут клыки готового к броску волка. И пусть это бывает редко и очень ненадолго, а я вроде бы надежно защищен от его клыков статусом личного друга и помощника, все равно — страшно. Иной раз кажется, что он уже давным-давно знает, кто я такой, как бы не лучше меня знает, только молчит до времени. Строит свои одному ему понятные комбинации… Вот и в этот раз его визит по странному стечению обстоятельств совпал по времени с посещением госпиталя Арсениным. Только из всех раненых он почему-то больше всего внимания мне уделил. Как бы не с полчаса в моей палатке торчал — Всеслава Романовича поджидал. А потом, в дружеской беседе, легко и весело господин генштабист поведал нашему капитану развеселую историю о том, как некий английский капитан Бёрнхем разнес в щепки шахту Кэмпбелл и увел у буров из-под носа шесть пудов готового к отправке золота. А потом так же непринужденно, как бы вскользь, бросил, что, мол, этот Бёрнхем — тот самый ушлый малый, что вернул британцам угнанный нами бронепоезд. А плату за аренду взял кровью и с лихвой. И вроде бы просто так Владимир Станиславович эти байки травил, мало ли на войне удачных диверсий? Вон Де Ла Рей англичанам каждый день сюрпризы один хлеще другого устраивает, но мне показалось, нет — я уверен, что это ж-ж-ж неспроста, и Кочетков нас с капитаном не рассказцем потешал, а задачу ставил. Тем более что уже перед уходом он так цепко глянул на капитана и говорит, мол, интересный господин этот Бёрнхем, надо бы с ним знакомство накоротке свести. А вы, Всеслав Романович, как с поездкой на воды закончите (это он на готовящуюся операцию по захвату Уолфиш-Бей в стиле «Трех мушкетеров» намекал), порадуйте старика новой птичкой. Я, мол, страсть как люблю местных птиц слушать… Тут Арсенин и призадумался: господин Кочетков — орнитолог знатный, как ему в мелкой просьбе не потрафить… А Акела, словно вспомнив завет дедушки Мюллера о запоминающихся последних словах (хотя какое вспомнить? Сколько сейчас лет тому Мюллеру? Дай бог, чтоб родился уже) резко сменил тему и рассказал очередную байку. Но уже не о делах военных, а о странной компании, которая наперекор всему упорно рвется в охваченный войной Трансвааль. А компания и в самом деле странная: мужчина, девушка, пес и кот. И кажется, все они — русские. А с мужчиной он вроде даже знаком. Странное дело, но при упоминании этого Леши Пелевина голос Акелы вроде как подобрел, и сам он, полковник то бишь, улыбнулся. Да мягко так, с гордостью, так учитель своим учеником гордится. И на меня посмотрел: пристально, вдумчиво. Я тогда не придал этому взгляду никакого значения, а потом мелькнула шальная мысль, а ну как Акела знает о моем прошлом-будущем, и тот Пелевин такой же попаданец, как и я? Вот бы встретиться да поговорить с ним по душам. Вдруг я прав, и тот Алеша уже выбрал свою лестницу в небо? Может, и мне подскажет, какую выбрать. Когда-то, уже не помню, где и от кого, я услышал такое вот занятное высказывание: Господь и Дьявол сыграли над человеком зловещую шутку, подарив ему право на выбор. Тогда я только недоуменно пожал плечами и благополучно эти слова позабыл. А теперь вспомнил и задумался, насколько же верны те слова. Просто до жути как.

Через неделю Всеслав Романович, Датико, Коля и Барт (если к тому времени поправится) уезжают в Уолфиш-Бей, а я, скорее всего, — нет. Вчера принесли приказ, что после излечения меня направляют к новому месту службы — в Преторию. В личное коммандо президента Боты. В новую гвардию, так сказать. Поделился я этой «радостью» с Датико. А он глянул на меня так грустно, улыбнулся по-доброму, словно малыша по головке погладил, и говорит: мне, мол, тебя будет не хватать, но зато душа моя будет спокойна, что с тобой все в порядке и больше я тебя не потеряю. Езжай, говорит, и не думай. А сам ушел. Сразу.

Барт тоже говорит, что это честь великая, а сам глаза в сторону отводит. А я как про честь услыхал, так про свое награждение и вспомнил. Наедине. В палатке. И сразу такое чествование поперек глотки встало. Не хо-чу. Еще раз такой чести — не хочу. И пусть следовать полученному приказу правильно, и по закону, и по трезвом (читай — шкурном) разумении, — не хочу. Я — бывший учитель, но пользоваться учебником под названием «Книга жизни: правильные ответы на все вопросы» так и не научился.

В той умной книге, словно на блюдечке, преподносят готовые ответы и даже решения. Вот только вчитываясь в ответы, понимаешь, что не всегда наше «правильно» сходится с общепринятым «верно». Потому как даются те ответы лишь на типовые ситуации, условно приближенные к быту. А ни на один действительно важный вопрос ответов нет. Я все это понимаю, но все равно думаю, размышляю, прикидываю…

Нам не дано с тобой понять…. Нет, ну вот же привязалась и отвязываться не хочет. А может, все верно? Нам не дано, а почему все и сразу должно быть дано, спрашивается? Мы с рождения привыкли кушать с ложечки, впитывать готовые догмы и аксиомы, моментально ставя крест на восприятии того, что не дано. А может, всего-то и нужно понять, что пресловутое «дано» лишь условие задачи? А вот каким будет решение, зависит только от тебя. И совсем не обязательно, чтобы верный ответ в жизни сошелся с ответом из учебника.

Так что ну ее к чертям, эту Преторию, гвардия и без меня обойдется. Потому как без блеска и лоска придворных войск я обойтись могу, а без улыбки Дато — нет. Так что пусть там, где мои друзья, опасно, но зато мне с ними хорошо и спокойно. Надежно. И им со мной — тоже. Решено: собираю манатки и сваливаю по-английски. На фронт, к друзьям. Может быть, это и неверно, но зато — правильно. Лично для меня.