ДОЧЬ

Ненавижу ее! Не-на-вижу! Просто видеть не могу, как она сидит там у себя, в темноте, целыми днями, завернувшись в халат, среди своих тухлых книжек! Лучше бы она прямо провалилась куда-нибудь, не знаю… Нет, вообще-то я, конечно, ее люблю и всякое такое, но зачем… Почему она такая… Такая другая? Не такая? Не нормальная? Почему не может быть, как все родители? Улыбаться, ходить в шортах и светлых майках, и провожать меня в школу, заворачивая завтрак в специальный пакет, и печь домашнее печенье к моему возвращению, чтобы на всю округу пахло сладкой ванилью, и… Нет, ну вообще хоть что-нибудь она может для меня делать? Чтобы нормальное, как у всех?

Ведь так было не всегда. То есть, вернее, как раз так-то было почти всегда, но раньше я была маленькая, многого не понимала, и поэтому это не злило меня, как сейчас. Сейчас-то я уже взрослая, мне почти тринадцать лет, и я вижу, как ужасно, как ненормально мы с ней живем. Так просто нельзя! А она не хочет ничего с этим делать! Ее, видите ли, все устраивает! А меня — нет!

Если бы у меня был хоть кто-нибудь, с кем можно об этом поговорить… А еще лучше — к кому я могла бы пойти пожить, ну хоть ненадолго, не насовсем, только чтобы она поняла! Но нет. Мы живем с ней вдвоем, и никого больше нет, только она и я. Еще, конечно, есть где-то мой старший брат, но он далеко, причем я даже не знаю где, и это все равно не считается. Потому что он всегда будет на ее стороне, это уж точно. И мне ничего не остается, как только терпеть, но, честное слово, как я все это ненавижу!

А этот дом! Вы бы его видели! Здоровенный, старый, нелепый, кажется — только ткни его пальцем, и он развалится на куски. Это просто какой-то позор для всего района. Район у нас как раз очень хороший, на краю города, но все равно дорогой, престижный. Все другие дома такие гладенькие, новенькие, под красными блестящими крышами, и только наш… Я не знаю, почему к ней не придет никто из… ну откуда-нибудь там — кто-то же должен об этом думать… — и не скажет, что так нельзя, что дом надо хотя бы покрасить, что ли. А еще лучше — чтобы она сделала настоящий ремонт. Как у Лины. Ее мама делала ремонт в прошлом году — надстроила целый этаж, и там теперь окно в половину крыши, и это стала Линина комната, совсем отдельная, и у нее своя ванная, и даже маленькая кухонька с холодильником — мы ночевали там с девочками, так замечательно!

У меня, конечно, тоже есть своя комната — еще бы ее не было! — но она совсем не такая прекрасная и новая, как Линина. Я стараюсь, я делаю, что могу, даже покрасила недавно розовым цветом свой стол — сама покрасила! — и краску сама купила, и картинки у меня висят, но этого же мало. Разве я могу одна сделать настоящий ремонт? Но ей наплевать. А то, что я не могу пригласить в гости никого из друзей?!

Ну вообще-то могу, разумеется, этого она мне не запрещает. Ей не нравится, понятно, но запрещать… И я, конечно, зову, и они приходят, но отчего-то у нас никогда не бывает так весело, как у кого-нибудь другого. Все как-то жмутся, и чувствуют себя неловко, и я тоже, как будто на нас что-то давит. Это тоже из-за нее, я знаю.

И еще — наш дом никто никогда не может найти! Такой он ужасный. Он стоит не прямо на улице, а как бы немного в глубине, и дорожка к нему вся заросла какими-то дурацкими кустами, и если я не выйду встретить моих друзей, они проходят мимо, не замечая, и говорят потом, что такого адреса просто нет. И это тоже все она виновата!

Но разве ей объяснишь! Она сидит вечно там, в своей комнате, шторы задернуты, темнотища, только лампочка на столе, и пахнет вечно чем-то таким странным — то ли пылью, то ли дурацкими духами, от которых я сразу начинаю чихать. Читает. Книжек у нее — какая-то чертова уйма, везде эти книжки, и на столе, и в кровати, и на полу. И она читает. Или сидит просто так, нечесаная, в этом своем халате, смотрит куда-то в стену и крутит на пальцах кольца. И если зайдешь к ней, то можно кричать хоть полчаса — все равно не услышит. А потом обернется, тряхнет головой: «А, это уже ты? Вернулась?» И все. Как будто меня не существует!

То ли дело у Лины! Или у Сони! Когда я прихожу к ним в гости сразу после школы, их мамы всегда нас встречают, а Сонина даже сама заезжает за нами на машине. Эти мамы всегда смеются, и пахнут цветами, и зубы у них блестят, как жемчужины, все так просто и радостно. И они всегда спрашивают, как дела в школе, и что я буду играть на концерте, и разрешают смотреть телевизор сколько угодно, а у нас дома его нет вообще, только старые книжки. У них же все новенькое и блестящее, как они сами, и мне никогда не хочется от них уходить, даже если обед там невкусный.

На самом деле он, наверное, вкусный, потому что они готовят еду из коробок — такие яркие коробки с замороженной готовой едой, если все их едят, разве это может быть невкусно? Достал, распечатал, поставил в микроволновку, дзынь — и готово. Просто я не привыкла к такой еде, у нас дома ее никогда не бывает. Она всегда готовит сама. Варит, варит что-то в большой кастрюле, мешает там длинной ложкой, досыпает какие-то травки из разных коробочек. Странно, и ни на что не похоже. Мне нравится, конечно, особенно суп из курицы, и яблочный пирог тоже, но я же с детства не ела ничего другого. У других все совсем не так.

Правда, шоколадное печенье, которое она все-таки делает на мои школьные праздники, всегда занимает там первое место. Я не знаю почему, но мне это кажется каким-то неправильным. Оно получается такое толстое, неровное, даже корявое, из него тут и там торчат орехи и сушеные ягоды, совсем некрасиво. У других всегда все тоненько, ровненько и в бумажной салфеточке, но первое место дают почему-то именно мне. Я не спорю, и даже радуюсь, хотя иногда мне страшно — вдруг это только из жалости? Ну потому что все у меня не как у других? Вдруг все об этом знают?

И мне становится страшно, и стыдно, и я снова начинаю злиться — все из-за нее! Во всем только она виновата! Но сказать ей об этом я не могу. Бесполезно.

Как будто я не пробовала! И объясняла, и сердилась, и плакала. Но она как будто не слышит. Отодвинет свою книгу, повернется и смотрит куда-то мимо меня, только кольца на пальцах вертит. Эти кольца! Вот тоже еще. Я понимаю: одно, или там два — так положено, их все так и носят, обручальное и на помолвку. Но у нее их штук восемь, если не десять. На всех пальцах. Тяжелые, золотые, с камнями разного цвета. Может, они и красивые на самом деле, но меня почему-то это бесит. И главное, она их мне не то что поносить, даже посмотреть не дает.

Разве что когда уж очень просишь, снимет какое-нибудь одно — так неохотно, будто навек расстается, подержит еще в руках, покрутит, будто сомневается: давать, не давать. И никогда не отдаст из рук в руки, всегда сначала положит на стол. Жалеет. А я у нее, между прочим, одна.

Нет, еще, конечно, брат есть, но он же не в счет. Он мужчина, и кольца ему не нужны, и живет он не с нами. И потом, у него своя семья. Жена, и вообще.

Я даже не знаю, где он живет. Мы никогда не ездим к нему в гости. Мы вообще никуда не ездим. Он приезжает к нам сам — очень редко, даже не каждый год, наверное. К ней, конечно. Меня он просто как будто не замечает. Так, привет-привет, болтается что-то тут под ногами, только мешает. Зато ей он всегда страшно радуется.

И она ему тоже, уж это-то сразу видно. Потому что его-то она как раз любит, не то что меня. С ним она разговаривает, и смеется, и готовит к его приезду что-то вкусное, и печет печенье или пирог, сама, без напоминаний и долгих просьб. Выходит из своей комнаты и сидит с ним на кухне, долго-долго, почти всю ночь, споры-разговоры, а меня они отправляют спать. Нет, я и сама ухожу — еще чего не хватало, сидеть тут с ними, мне с утра в школу, но они даже внимания на меня не обращают, есть я, нет ли, им все равно. И ладно бы еще о чем-то интересном разговаривали, про кино там или про каких-нибудь известных людей, тогда и я бы им что-нибудь могла сказать, я читаю журналы и все-все об этом знаю, но нет, у них всегда что-то свое, такое непонятно-дурацкое, прямо слов нет. Хорошо хоть, бывает такое нечасто.

Нечасто, но всегда некстати. Вот и теперь тоже — ну что он приперся? Я вернулась из школы, а он тут как тут — здравствуйте вам! А у меня завтра как раз должен быть концерт в школе, я играю на саксофоне, и все говорят, что у меня отлично получается, настоящим джаз, у нас отличный школьный ансамбль, а уж к концерту мы вообще сто лет репетировали, и я все думала, может, она хоть раз сходит меня послушать, в виде исключения… Все другие родители всегда ходят, хлопают и кричат «Браво!» А она говорит, что от шума у нее болит голова. Я ей объясняла тысячу раз, что это музыка, а она отвечает, что любая музыка — это тоже шум, только слегка упорядоченный. Вот и делай, что хочешь.

А уж теперь, раз братец заявился, она точно никуда не пойдет, можно и не предлагать. Даже если он до завтра снова уедет — он никогда вообще-то надолго не задерживается, — все равно. После его визитов она в таком настроении бывает… к ней и так-то лучше не подходить, а уж с концертом… Ну и не надо! Обойдусь, большое дело. Вот научусь играть по-настоящему, стану знаменитой и уеду отсюда на фиг. Буду выступать везде, пускай тогда скучает! Так ей и надо!.

Я быстренько пообедала и слиняла в свою комнату на втором этаже. Закрыла дверь и начала репетировать. Подумаешь! Пусть сидят в своей тухлой кухне, не больно-то и хотелось.

Время до ужина прошло неожиданно быстро. За ужином брат все расспрашивал меня, что это я такое играю, и про наш ансамбль, и вообще. Притворялся, точно. Думал, может, ей будет приятно, что он проявляет ко мне внимание. Как будто ему интересно! И она тоже — слушала, кивала. У-у!

Я, правда, не выдержала и все равно сказала про завтрашний концерт. Брат тут же заявил, что он бы с радостью сходил, но ему нужно уехать прямо с утра, а она вообще ничего не ответила. Только головой опять кивнула, и все. Ну еще бы — подумаешь, какая важность, мой концерт. Чего тут говорить-то?

Я рано попрощалась и ушла спать, и никто меня не удерживал. Но заснуть никак не получалось. Я все ворочалась, ворочалась, думала то о завтрашнем концерте, то о брате, то о том, какое вообще свинство с их стороны… И о том, что теперь я еще из-за них не высплюсь, а у меня такой важный день… Может быть, я и засыпала на немножко, а потом снова просыпалась все с той же обидой, так бывает, когда долго лежишь в постели, все путается, голова становится мутной, и уже непонятно, что, где и как.

А потом мне захотелось пить. Я встала и пошла вниз, в кухню, потому что у меня-то нет ни чайника с водой, ни своей ванной рядом, как у Лины, ничего. Никто никогда обо мне не заботится, и тапки свои в темноте я тоже не нашла.

Я спустилась по нашей длиннющей лестнице, которая — странное дело — ни разу не скрипнула у меня под ногой, повернула в коридор по направлению к кухне… Дверь была не закрыта, и там все еще горел свет, и было слышно, как эти двое говорят, говорят… О чем можно столько разговаривать? И тут, услыхав, о чем именно они говорили, я как-то сразу, рывком, стряхнула остатки сна, полностью пришла в себя и замерла, прямо-таки застыла на месте, даже не успев опустить на пол поднятую для очередного шага ногу. Они говорили обо мне.

— Смешная такая, — расслышала я голос брата. — Саксофон этот. Кстати, у нее совсем неплохо получается. Может, ты все-таки сходишь к ней на концерт?

— Ох, ну ты-то еще что, — ответила она. Слышно было, как она вздыхает. — Не начинай. Конечно, по-хорошему надо бы. Но ты же знаешь — сил моих нет на это. Свет, шум, детей целая толпа, я просто не выдержу там два часа, я ж уже не молоденькая. Если б еще только ее одну послушать, я бы выдержала, а так… Нет, не могу, я не для этого.

— Да, ты уж точно для другого. Кстати, как у вас с этим другим-то? — Он сделал многозначительную паузу. — Ты ей уже сказала?

— Нет. — Снова тяжелый вздох, пауза. — Нет, не сказала пока.

— Напрасно, мне кажется. Пора бы уже. Чего ты ждешь?

— Да ничего я не жду. — Теперь она говорила быстро, раздраженно и одновременно виновато, как бы оправдываясь. Я никогда не слышала у нее такого тона. — Ничего не жду. Чего тут ждать-то? Просто… Я не могу. Ну не могу, и все. Думаешь, это легко — сказать такое ребенку?

— Думаю, нелегко. Ну а какие у тебя варианты? Других-то все равно нет. И не такой уж она и ребенок, между прочим.

— Да, но все равно… Я все жду, может, как-то… Хотя ничего, конечно, тут быть не может. Что есть, то и есть. Но мне страшно.

— Так дальше только еще хуже будет. Она уже большая…

— Даже слишком.

— Ну вот. А если она узнает откуда-нибудь еще?

— И этого я тоже боюсь. Очень боюсь. Тогда вообще конец.

— Можно подумать, его не будет — так или иначе.

— Не говори… Но ты и меня пойми — так ли, иначе ли, какая ни есть — это все равно мой ребенок. Я ее вырастила, я ничего не могу с этим поделать. Я только не понимаю, не могу понять, хоть убей — как вообще могло так получиться? Откуда? Это какая-то ошибка…

— Теперь-то какая разница? Надо жить с тем, что есть.

— Так я и живу. Мы живем. Но как я могу ее вот так взять — и оторвать? Ведь если я ей скажу, никакого другого пути не будет. И что? И куда? Дальше-то что?

— А что — никаких… Тут у вас, в округе, нет совсем никого, кто бы…

— Может, и есть. Откуда я знаю? Не хватало мне еще самой их искать. И потом, как ты себе это представляешь — своими руками вот так взять и отдать им ребенка?

— Ну он же все равно не твой… То есть… В общем, ты поняла.

— И тем не менее. Я так не могу. Буду ждать. Еще немножко времени все-таки есть…

— Смотри, конечно, дело твое. Но это неправильно.

— А что вообще правильно? Тут все неправильно, от начала и до конца. Но прожили же мы как-то эти…

Тут я сделала неловкое движение затекшей ногой, потеряла равновесие и, чтобы не упасть, схватилась за стену. Та предательски скрипнула, и они тут же смолкли, прислушиваясь. Не дожидаясь, пока меня обнаружат, я повернулась и убежала к себе.

Пить мне уже не хотелось. Забравшись под одеяло, я поняла, что меня всю трясет. Зубы стучали, я не чувствовала ни рук ни ног. Перед глазами билась только одна эта ужасная мысль.

Конечно! Все понятно! И как я только сама раньше не догадалась! Я не ее! Не ее дочка! Я просто чужой ребенок, вот в чем все дело. Все поэтому! Поэтому она любит не меня, а брата, поэтому ей на меня наплевать, поэтому мы никуда не ходим и живем в этом кошмарном старом доме. Я просто чужая, приемыш. Подкидыш даже. И у меня нет никого на свете, и я никому не нужна. Меня тут держат из милости и не знают, как избавиться. Все ясно как день. Господи, какая же я несчастная! Как же я теперь буду?!

Я долго плакала, накрывшись с головой одеялом, чтобы меня не услышали, и, наверное, все-таки заснула, потому что потом уже сразу было утро. В доме все спали. Я быстро встала, собралась, стараясь не шуметь, и убежала в школу.

Там тоже было плохо. Сначала я была там одна, потому что пришла слишком рано, и мне было так же страшно, как и дома, никакой разницы. Но потом, когда начались уроки, стало еще хуже. Я смотреть ни на кого не могла — ни на учителей, ни на своих одноклассников. Веселые, довольные, шумят, задают дурацкие вопросы… Еще бы! У них у всех есть свой дом и свои родители, и они знают, кто они и откуда. А я! Ну почему, почему?! И главное — что теперь делать?

Я понимала, что, наверное, мне надо как-то сосредоточиться, обдумать все хорошенько и выработать какой-то план действий. Но это никак не получалось — на уроках мешали учителя, а в перерывах ко мне все время приставали то подружки, то одноклассники. Во сколько вечером будет концерт? Что я буду играть? Хорошо ли я подготовилась? Почему я такая бледная? Я боюсь? Просто ужас какой-то! Ну что им всем от меня надо? И концерт еще этот дурацкий!

В конце концов я не выдержала и сказала кому-то из спрашивающих, чтоб он отвязался от меня. Но он не отвязался, а вместо этого сказал в ответ какую-то гадость вроде того, что я о себе много понимаю. Это было жутко обидно, потому что я-то как раз ничего о себе не понимала, и я снова не выдержала и стукнула его своей сумкой по голове. Поднялся шум, прибежала училка, начала разбираться… В общем, я разревелась и накричала на нее тоже. Она сказала, что меня придется отстранить от концерта, а я ответила — ну и пожалуйста, и чтоб они шли со своим концертом куда подальше. И тогда она отправила меня домой и написала записку, чтоб я отнесла ей и чтоб она пришла в школу.

Честное слово, я совсем не испугалась и не расстроилась. Все было и без того уже так плохо, больше или меньше, никакой разницы нет. И даже хорошо, что все так вышло, мстительно думала я, бредя по дороге домой. Сейчас она все узнает, разозлится и скажет мне наконец сама, что она мне никто и что пусть я проваливаю на фиг и разбираюсь сама. По крайней мере будет ясно, что делать дальше. И прекрасно. Очень даже хорошо.

Я храбро вошла в ее темную комнату, подошла к столу, за которым она сидела, и положила записку прямо на лежащую перед ней книгу.

— Вот.

Она даже не глянула на записку, а вместо этого обернулась и посмотрела на меня. Внимательно так посмотрела, прямо в глаза, и мне на секундочку снова стало очень страшно. Но она уже опять отвернулась к своей книге и стряхнула с нее записку быстрым движением руки, словно муху отгоняла. Я замерла, не понимая, что мне делать. Что, ей вот настолько на все наплевать? Хоть бы прочла. Я ожидала всякого, но чтобы вот так…

Но тут она поднялась.

— Очень хорошо, — сказала она, кивнув головой. — Пойдем, я как раз суп сварила, как чувствовала.

Я смотрела на нее, не веря своим глазам.

— Какой еще суп?! Ты что, не видишь? Хоть прочитала бы! Тебя вызывают в школу! Я устроила скандал и драку.

— Ну да, — она снова кивнула. — Прекрасно вижу. Скандал и драку. А суп — куриный, какой ты любишь.

— При чем тут суп!!! — У меня на глаза навернулись дурацкие слезы. — Не буду я никакого супа! Меня от концерта отстранили! Впрочем, тебе даже лучше — не надо будет туда идти!

— Я, в общем, и не собиралась, — сказала она задумчиво. — Но теперь, боюсь… А суп, между прочим, никогда не помешает. Не голодными же нам туда тащиться.

Мы спустились в кухню, и она ловко открыла большую кастрюлю, стоящую на плите, помешала там ложкой, что-то приговаривая себе под нос. Я совершенно не собиралась ничего есть, но когда передо мной оказалась полная тарелка густого, ароматного супа… Странным образом это действительно успокаивало. Суп наполнял меня, согревал, заставляя все мои страхи казаться маленькими и почему-то неважными. И даже вчерашняя новость, сломавшая мою жизнь, больше не висела над головой, как страшный кошмар, а растворилась в теплом душистом бульоне. Она сидела напротив, подперев голову руками, и внимательно наблюдала за мной.

— Ну вот, — сказала она, когда я все съела. — Другое дело. А теперь поедем.

— Куда? — не поняла я.

— Смотреть твой концерт, куда ж еще, — ответила она со вздохом.

— Да нет же, — я снова начала злиться, но как-то вяло. — Меня выгнали. Не будет никакого концерта.

Она засмеялась, но не громко, а так, почти про себя.

— Ну, допустим, концерт-то ведь уже начался, правда? Теперь уж придется в нем участвовать. Пошли.

Мы вышли из кухни в прихожую, и тут я осознала, что она собирается идти со мной в школу прямо так, как была, не переодеваясь, в домашнем халате. Она всегда ходила дома в этом халате, тяжелом, бархатном, темно-зеленом, до пят, украшенном золотистой вышивкой у ворота и на рукавах… А поскольку из дома она на моих глазах не выходила, я и не помню, когда видела ее в чем-то другом. Халат был, конечно, красивым, но чтобы в школу… В таком виде? И как мне ей об этом сказать?

Пока я сомневалась, что и как говорить, она нашарила ключи на полке в прихожей, взглянула на себя в зеркало и сделала странный жест рукой перед лицом. Как будто накинула на себя что-то вроде невидимого покрывала. И снова взглянула в зеркало.

— Ну, ты идешь?

Так ничего и не сказав про ее неподходящий наряд, я поплелась за ней. Она открыла гараж, вывела оттуда машину. Ну да, у нас тоже есть машина, как у всех, только мы на ней почти никогда не ездим. А тут — ну надо же!

Войдя в школу, она сразу же уверенно свернула налево и направилась к кабинету той самой учительницы — как будто точно знала, где он находится. Впрочем, может, та в записке написала, куда идти? Как бы то ни было, она шагала но коридору большими шагами, ловко проходя сквозь школьную толпу, и халат развевался на ней, как парус. Я шла сзади в небольшом отдалении, чтобы, если встретится кто-то из знакомых, можно было подумать, что я не с ней, а сама по себе. Но никто не обращал на нас внимания, не оборачивался, не хохотал и не кричал вслед. Можно подумать, по школе каждый день разгуливают женщины в домашних халатах.

Подойдя наконец к нужной комнате, она обернулась ко мне и сделала знак, чтобы я подождала здесь, после чего скрылась за дверью. Я прислонилась к косяку, настраиваясь на долгое ожидание.

Но дверь открылась уже минут через пять, и они обе вышли оттуда, оживленно разговаривая, как лучшие подруги, которые не виделись по меньшей мере неделю.

— Вот она, наша гордость, — улыбнулась мне учительница, словно и не кричала на меня два часа назад. — Что же ты тут стоишь? Беги скорей, там все уже собрались на репетицию, ждут тебя.

— А… Разве я…

— Иди, иди, — замахали обе руками. — Потом разберемся.

Удивленная, я побежала в репетиционный зал. Ничего не понимаю! Как это ей удалось? Как раз эта училка всегда была очень даже вредной, и чтобы вот так… Да еще в этом дурацком халате… Что, интересно, она про все это подумала?

Концерт прошел, и все говорили, что он был очень удачным, а я выступила вообще выше всяких похвал. Она сидела в первом ряду, вместе с учителями, и я все время чувствовала ее взгляд. И не могу сказать, что это было так уж приятно. Но как бы то ни было, все закончилось, и мы приехали домой, и она молчала всю дорогу, и потом тоже, а если и говорила, то о чем-то совсем другом, как будто ничего не было. Мы выпили чаю, и я собралась идти спать, и она кивнула, желая мне спокойной ночи, и только когда я уже совсем почти вышла из кухни, вдруг спросила:

— Ну ты хоть довольна?

Я даже сначала не поняла, что она имеет в виду, и не сразу ответила. А она смотрела на меня улыбаясь, но не так, как, скажем, улыбается Линина мама, когда та сообщает ей что-то хорошее, а так, как смотрят на щенка, который сгрыз хозяйский тапок. Удивленно и немного грустно. Что толку, дескать, на него сердиться, когда-нибудь вырастет и научится себя вести. Тут я вспомнила ночной разговор и ответила довольно резко.

— А что?

Она пожала плечами.

— Да ничего. Просто.

Ей явно не хотелось со мной разговаривать. Но я уже завелась.

— Нет, ну а что? Что? Ты хочешь что-то сказать? Что я поступила плохо, да? Ну скажи, скажи.

— Да нет. Почему плохо? Ты этого хотела, ты сделала. У тебя получилось. Что тут плохого? Иди спать.

И я почему-то действительно послушалась и ушла. Наверное, надо было продолжить этот разговор, раз уж начала, но что-то вялое и теплое снова начало обволакивать меня, как куриный суп, и уже не хотелось ни кричать, ни спорить, ни даже переживать.

Но самое интересное случилось на следующий день в школе. Ко мне подошла та самая учительница и, чуть не захлебываясь от восторга, начала мне рассказывать, какая у меня потрясающая мать. И если бы только она одна! Другие учителя и даже мои одноклассники дудели в ту же дуду, как сговорились. Восторженные отклики сыпались на меня весь день.

— Такая замечательная женщина! С ней так приятно общаться! Такая умница, а как прекрасно выглядит! Ужасно жаль только, что у нее так много работы. Так бы хотелось, чтобы она заходила к нам почаще! Какая ты счастливая, что у тебя такая мама. Я тебе завидую! Почему ты раньше о ней не рассказывала?

Я была в шоке. Кто? Она? Прекрасно выглядит? Приятно общаться? Я — счастливая?! Да они тут все просто с ума посходили!

Прошло еще какое-то время. Довольно долгое, может быть, целых полгода. По крайней мере уже успели начаться летние каникулы. Мы с ней так и не поговорили ни о чем. Не знаю. Мне почему-то больше этого не хотелось. Это стало… Ну не то чтобы даже неважно, нет, я ни о чем не забыла, потому что как можно забыть, что ты чужой всем подкидыш, но просто это как будто провалилось куда-то вглубь и лежало там совсем ненужное, пока… Пока не понадобится, что ли, когда-нибудь потом. А я жила дальше, и мне было совсем не до этого, по крайней мере до тех пор, как вдруг…

Она вдруг пришла в мою комнату среди бела дня, села на постель скрестив руки и заявила ни с того ни с сего серьезным печальным голосом:

— Нам надо поговорить.

Я страшно испугалась. Такого никогда не было. Что она хочет сказать? То есть я, конечно, знала, что — то самое, о чем я сама вроде как собиралась с ней поговорить все это время, — но почему-то вдруг оказалось, что я ну совершенно не хочу этого слышать и пусть бы лучше все оставалось как было, и вообще. И у меня куда-то пропал голос.

— О чем? — спросила я хриплым от страха шепотом.

— О многом, — ответила она. — Пойдем лучше вниз, на кухню, заодно и чаю заварим.

Я послушно побрела за ней вниз по лестнице, пытаясь на ходу придумать что-нибудь такое, что позволило бы отложить весь этот разговор, но ничего лучше, чем упасть с этой самой лестницы и сломать себе ногу, мне в голову не пришло, а падать все же не захотелось. Мы сели за кухонный стол лицом друг к другу.

Но разговор оказался неожиданным.

— Я должна уехать, — сказала она. — Завтра с утра.

— Как это? — Я обрадовалась, что она совсем о другом, но одновременно как-то даже слегка расстроилась. И еще, конечно, меня удивила сама идея. — Ты — и уехать?

— Да, — кивнула она. — Так получилось, тут уж деваться некуда. Но это ненадолго, дня на три. А потом я вернусь.

— А куда ты поедешь?

— К Алексу, к твоему брату, — пояснила она, как будто я не знаю, кто это такой. — Он… У него… В общем, у него завтра родится сын, и я должна при этом присутствовать.

— Сын? — не сразу поняла я. — A-а! Ребеночек! У Алекса будет маленький ребеночек! Мой племянник! Здорово! А можно я тоже поеду? Возьми меня с собой!

Она посмотрела на меня с сомнением, минуту подумала и покачала головой.

— Нет. Не получится. Может быть, в другой раз…

Мне стало страшно обидно.

— В какой еще другой раз? — не выдержала я. — Ты же сама прекрасно знаешь, не будет никакого другого раза! Ты и так никогда никуда не ездишь, я вообще удивляюсь, что ты и сейчас-то собралась!

Обидно было просто до ужаса.

— Я хочу поехать! Я имею право, это мой племянник! Вы с Алексом вечно так, все сами, все без меня, как будто я вам чужая!

И тут, поняв, что именно я ляпнула, я осеклась. Даже обида куда-то исчезла, А она сидела, и смотрела на меня, и все молчала… Тяжело так молчала…

— Так это правда? — прошептала я наконец, не выдержав этого молчания и чувствуя, как мои глаза сами по себе наливаются слезами, которые я — еще немножко, и не сумею сдержать. — Я действительно вам неродная, я подкидыш, да?

— Да нет, — досадливо и немного поспешно ответила она. — То есть… И да и нет… Я не знаю…

— Как можно не знать такую вещь? — опять закричала я. — Что тут может быть неясного?

— Я не знаю, как объяснить это тебе в двух словах, — продолжила она спокойно, словно и не слыша моего крика. — Это совсем не просто. И не так, не так я хотела начать этот разговор. Но придется теперь, как есть, ничего не поделаешь.

— Да уж пожалуйста, — ярость моя в который раз исчезла, но сдаваться я не собиралась.

— Хорошо. Я попытаюсь тебе все объяснить, но ты будешь слушать молча и не перебивать меня. Это важно. Иначе я прекращу разговор и ты забудешь все, что я успела сказать.

Я не совсем поняла, что она имеет в виду, но на всякий случай кивнула.

— Значит, так. — Она сняла с пальца одно из своих колец и стала вертеть его в руках, не глядя на меня. — Прежде всего, ты, конечно, — моя родная дочь, что бы ты там себе ни выдумывала. Я родила тебя своими собственными… руками, — тут она слегка улыбнулась. — И это единственный медицинский факт, не подлежащий никакому сомнению. А вот дальше…

— А что же может быть дальше? — облегченно вздохнув, не выдержала я. — Если ты…

— Я кому сказала молчать? — перебила она. — Еще одно слово…

Я закивала изо всех сил не разжимая губ. Лучше ее не сердить. В конце концов, самое главное она мне уже сказала.

— А дальше выяснилось, что ты… Ты оказалась такой, какой быть в принципе не могла, — начала она и остановила сама себя. — Тьфу. Не так. Еще раз — ты совершенно нормальный ребенок, а то ведь навыдумываешь сейчас опять чего нет. Дело не в тебе. Вернее, не только в тебе, но и во мне тоже. В нас во всех. Господи, ну почему это должна делать именно я?!!

Она опять остановилась, замолчала и сидела минут пять, замерев и глядя прямо перед собой. Только кольцо безостановочно крутилось в ее длинных пальцах. Я тоже молчала, боясь лишний раз открыть рот. В конце концов она собралась с силами, взглянула на меня и с легким стуком положила кольцо на стол.

— Короче говоря, я — ведьма. Вот. С этого и надо было начинать.

Я ничего не поняла. Что она имеет в виду? Что она злая? Что плохо обращалась со мной? Ну вообще-то, честно говоря, это было не такой уж и… Я было собралась сказать ей об этом, но она сделала предостерегающий знак рукой.

— Ведьма, или волшебница, или колдунья… Неважно, как это называть. Важно то, что я обладаю некоторым количеством магии и умею ею пользоваться. Вот так.

Не знаю уж почему, но я вдруг сразу все поняла и поверила ей, несмотря на всю бредовость этого заявления. Как будто одним щелчком у меня в голове вдруг встали на место все странные события и явления, объяснения которым я так и не могла отыскать. Почему она вечно сидит, закрывшись в своей комнате, почему ее, пришедшую в старом халате, так полюбили у меня в школе… Почему никто не мог отыскать наш дом… Почему она не такая, как все… А все было просто.

— А я? — сам собой вырвался у меня вопрос. — У меня есть эта магия?

На этот раз она не рассердилась. Наверное, ей было ясно, что я не могла не спросить об этом.

— И ты тоже, — кивнула она. — И у тебя есть. Только ты об этом пока не знаешь.

— Ну теперь-то знаю! — радостно воскликнула я. — Теперь…

— Не перебивай! — остановила она меня. — Ничего ты не знаешь. И никакой твоей заслуги в этом пока нет. Магия — врожденное качество, она дается свыше, ее ровно столько, сколько дано, и она либо есть, либо нет. А уж потом все определяется тем, как именно ты научишься ею владеть. Но даже и это не главное… — Она снова замолчала.

Мне страшно хотелось спросить, что же тогда — главное? И еще — как и когда я буду учиться владеть этой самой врожденной магией, но я терпела. Потому что, кажется, поняла, что именно она имела в виду, когда говорила, что иначе я все забуду. Ради этого стоило помолчать.

— Так вот, магия — это некое врожденное свойство, — продолжила она наконец. — Оно дается при рождении, но оно не может взяться ниоткуда. Чтобы ребенок получил магические способности, кто-то из его родителей должен ими обладать. И никаких исключений тут нет. Бывает, конечно, что у волшебников родятся дети, которым магии не досталось. В эту сторону работает, а наоборот — никогда. Поэтому нас с годами становится все меньше и меньше. Кроме того, — она тяжело вздохнула, — есть еще такое дело. Магия бывает разных сортов. Принято считать, что их два. Их называют темным и светлым. На самом деле, — она как будто заторопилась, зачастила словами, — магия одна, а это только названия, которые не имеют никакого отношения ни к добру и злу, ни вообще к какой-либо сути. Могли бы быть — красный и синий, например. Собственно, на самом деле их гораздо больше, чем два, просто принято так считать, это условность, ну чтобы не было слишком сложно. Так принято. И это деление на разные виды магии тоже дается от рождения. Вернее, передается по наследству, как и сама магия. У темных магов рождаются темные дети, у светлых — светлые. И каждый потом учит своих детей в соответствии с данной силой.

Она снова замолчала, как будто выдохлась. Я сидела затаив дыхание. Что-то подсказывало мне, что, несмотря на потрясающую важность уже услышанного, самого главного она до сих пор не сказала.

— Я сама, например, — темная ведьма. И не самая слабая, между прочим.

Сказав это, она поглядела на меня с гордым видом. А мне это почему-то ну совсем не понравилось. Лучше бы, подумала я, ты была все-таки светлой. Хотя сама не знала, почему.

— И Алекс, твой брат, тоже. Очень способный, очень талантливый мальчик. Может быть, даже сильнее меня самой.

Ну еще бы. Вечно прекрасный любимчик Алекс, кто б сомневался.

— И мальчик, который у него родится, тоже будет таким. По крайней мере я почти уверена в этом. По-другому просто не может быть. Не бывает. Вернее, почти не бывает…

Было что-то такое в этом ее повторяющемся «почти». Такое… Неуверенное, словно бы сомневающееся… Так говорят, когда внутренне желают, чтобы того, о чем они говорят, вообще не существовало. Я почувствовала неладное.

— Почему — почти?

— Потому что есть исключения. По крайней мере, про одно я знаю совершенно точно. Я до сих пор не могу понять, как и почему так получилось, это противоречит всем законам природы и магии, но тем не менее это — так.

— Как? — не поняла я.

— Да вот так. Это же я о тебе говорю, ты поняла? Исключение — это ты!

— Как? — снова повторила я, как попугай.

— Ты — другая. Не такая, как мы. У тебя тоже есть магия, и не так мало, но она не такая. Она — светлая.

Последнее слово она произнесла, как выплюнула.

— Я не понимаю. Ты же говоришь, это может передаваться только от родителей?

А внутри меня подымалась тем временем странная, необъяснимая радость.

— Ну в том-то и дело. Ты не могла, не должна была получиться такой, но тем не менее…

— А ты не могла ошибиться? — спросила я, втайне надеясь, что все-таки — нет.

Она не ответила, только фыркнула возмущенно. Отвернулась и замолчала.

— Тут нельзя ошибиться, — немного погодя снизошла она до объяснения. — Это как нельзя, например, спутать негра и белого, понимаешь? Каждый, кто разбирается в предмете, видит это немедленно.

— Но тогда, — осенило меня, — тогда все очень просто. Нам объясняли это в школе на уроке природы. Тогда, значит, мой отец…

На этот раз она даже не фыркнула, а прямо-таки зашипела, как разъяренная кошка.

— Твой отец был совершенно простым человеком. У него вообще никакой магии не было, можешь мне поверить. Я специально проверяла, мне это было важно, потому что так лучше.

— А Алекса?

— Что — Алекса?

— Ну отец Алекса, он тоже был простым?

— Нет, — она досадливо махнула рукой. — При чем тут это? Отец Алекса был как раз нормальным, то есть темным, все как надо. Собственно, после этого-то я и решила — больше никогда.

— Что никогда?

— Никогда не буду больше связываться с волшебниками. Только простые люди. Так проще и лучше, гораздо лучше. В доме моей магии на всех хватит.

— А почему? — Мне было страшно интересно. — Почему ты не хотела, чтоб он был… Ну как я, скажем? Светлым?

— Потому что так не бывает. Есть такой Закон, понимаешь? Светлый маг не может общаться — в смысле «близко общаться» — с темным. Никак не может. Там… Ну, в общем, магические поля в какой-то момент соприкасаются, и если они разные, может случиться беда. Но тут даже и возможности никогда не возникает… Природа, вернее даже, порода другая. Все равно, как если бы кошка вдруг полюбила собаку — так же не может быть…

— Да, но ты говорила, что магия на всех одна… И потом, а как же тогда я?

— Магия одна, подходы разные… Это сложно, ты сейчас не поймешь. А что касается тебя… Не знаю. Я сама из-за этого очень мучаюсь.

— Но я не понимаю, что уж тут такого ужасного-то? Вот мы же с тобой живем себе, хоть и разные, и ничего, да? Наверное, так все-таки может быть…

— Живем, конечно, куда ж нам деваться, но ничего хорошего в этом нет. Ты и сама постоянно это чувствуешь, тебя раздражает, отталкивает мое свойство, я ведь вижу. Просто ты пока не понимала, в чем дело. Чувствовала, но не понимала. И ты мучалась, и я мучалась. А что я могла с этим поделать? Ничего. Я же не могу тебя обратить…

— Меня — что?

— Обратить. Юные маги до поры ничего о себе не знают. А когда приходит время, им все рассказывают и обращают их, приобщают к магическому миру. И начинают учить. Обычно это делают родители, это естественно…

— А когда это происходит?

— По-разному. У мальчиков — в двенадцать лет, у девочек иногда пораньше. Но всегда после первых месячных.

— А как же я?!! Мне ведь уже тринадцать! Я уже давно… Почему ты…

— Потому что! Я же тебе объясняю! Я — не могла этого сделать. Ты светлая, тебя должен обратить светлый маг! А где я его возьму? И что скажу — вот моя дочка, возьмите ее себе?! Как ты это себе представляешь? Мне же никто не поверит! А уж что с тобой могут сделать, я даже думать о таком не хочу!

— А что? Что могут сделать? Они же светлые…

— Светлые — не значит добрые. Я с самого начала это тебе сказала. Все одинаковые: и добрые, и злые — просто магия… Ладно… Откуда я знаю, что можно сделать в таком случае? Будут проверять, испытывать… Могут вообще лишить магии… Хотя, может, это было бы не так уж и плохо в твоем случае…

Я возмутилась до глубины души.

— Как это — не так уж и плохо! Что ты такое говоришь!

Хотя я узнала о ней не больше часа назад, сама идея расстаться с магией казалась мне абсолютным кошмаром, хуже не придумаешь.

— Не знаю. Теперь-то конечно, а вот если бы ты так ничего и не узнала… И, может, даже пока ты не обращенная… Это вопрос на самом деле. Потому что обычные люди, без магии, живут ничуть не хуже. Возможно, даже лучше. Им проще, они не должны ни за что отвечать. Ты же сама завидовала своим подружкам, разве нет?

Интересно, откуда она знала? Хотя, конечно… Но все равно — я не отдам свою магию ни за что на свете.

Она как будто прочитала мои мысли.

— Необращенная, нерабочая магия — это тяжкий груз. К возрасту она уже набирает полную силу, и если ей не пользоваться, я имею в виду — не уметь этого делать, — она начинает бродить, портиться, выплескиваться наружу… Это очень страшно, тут может быть большая беда.

— А ты можешь забрать мою магию?

— Нет, — покачала она головой. Я обрадовалась. — Твоя магия мне неподвластна. Она светлая, и с ней может что-то сделать только светлый маг. Но это тоже непросто. Это большой труд и большая ответственность, и обычно такие вещи делают только для своих, для родных детей. В крайнем случае для внуков…

— Идея! — воскликнула я. — А что насчет моих бабушки с дедушкой?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, они могли бы… А они у меня вообще-то есть?

— Ничего они не могли бы. Мои родители — такие же темные волшебники, могла бы и сама догадаться. Кроме того, они просто не знают о том, что ты существуешь.

— Как это?

— Да вот так. Как я, по-твоему, могла принести им светлую девочку — со словами, что это моя дочь? Когда я это поняла, то уехала как можно дальше, в другое полушарие, и о тебе не знает никто в семье.

— А как же Алекс?

— Алекс — да. Знает. Он тоже вынужден был уехать со мной. И потом, я его мать, он мне простил. Ну то есть не простил, тут нечего было прощать, но он это принял.

— А его жена?

— Его жена — простая милая девушка, и она вообще не знает ничего о магии. Говорю же тебе — так гораздо легче. Ты еще поймешь.

— Ну да… И поэтому мне нельзя сейчас поехать с тобой…

— Правильно. Малыш должен родиться темным, и при рождении, там… Ну в общем, там тоже довольно много магии вокруг всего этого, и никакого светлого воздействия совсем не нужно… Опасно даже. Не обижайся.

— Да нет, я понимаю теперь… Хотя, конечно, не все…

— Всего никто не может понимать. Ладно. Мне надо собираться. Мы с тобой еще поговорим обо всем, когда я вернусь. А теперь иди спать и спи крепко.

Она как будто дунула мне в лицо, и я, хоть и была на сто процентов уверена, что ни за что не засну, тут же почувствовала, как на меня наползает тяжелая сонная волна.

«Это нечестно, — успела подумать я, взбираясь по лестнице в свою спальню. — Нечестно пользоваться и насылать на меня свои темные штучки. Я не хочу…»

И тут же заснула, как будто выключилась.

Когда я проснулась, ее уже не было в доме. Уехала. Будут там с Алексом крутить свои темные делишки. Ну и ладно. А я зато…

Что я буду делать «зато», я не придумала. Умылась, спустилась вниз, съела завтрак, который она оставила мне на столе, выпила чаю. Пошаталась по дому, все время прокручивая в голове вчерашний разговор. До чего же все здорово! Я — волшебница, добрая светлая волшебница, и я теперь буду… Что именно я «буду», у меня тоже не придумывалось. Я просто не знала, что делают настоящие волшебники. Наверное, как-нибудь колдуют… Конечно, можно было бы посмотреть на нее, только ведь она темная, научусь еще чему-нибудь не такому… Но это устроится, обязательно устроится, по-другому просто не может быть.

Все устроилось даже раньше, чем я могла предположить. Тем же вечером я пошла в гости к Лине, меня оставили ужинать, и оказалось, что к ним неожиданно приехала бабушка, мама Лининой мамы. Надо же, у Лины, оказывается, есть бабушка, а я никогда ее раньше не видела. Симпатичная такая бабушка, даже не очень старая, улыбается, седые кудри, голубые глаза, очки в тоненькой золотистой оправе, черные брюки. За столом она сидела напротив меня, и я то и дело ловила на себе ее ласково-заинтересованный взгляд. Все разговаривали о каких-то веселых пустяках, а я в это время думала, как бы удивилась Линка, если бы узнала, что я… Обзавидовалась бы, наверное, вся. Естественно, я ни секунды не собиралась рассказывать ей об этом, уж настолько-то я соображаю, но все равно, вот было бы забавно, если бы вдруг…

После ужина бабушка вдруг попросила меня помочь ей убрать посуду. Немного удивленная, я согласилась. Войдя в кухню со стопкой грязных тарелок, я увидела, что она стоит там возле раковины и глядит на меня во все глаза. Чтобы поставить посуду, мне пришлось подойти к ней совсем близко, и она вдруг прошептала мне возле самого уха:

— Сколько тебе лет, детка?

— Тринадцать, — удивленно ответила я, не понимая, с чего она вдруг такая таинственная.

— Тогда как же так вышло, что ты до сих пор не обращена?

Я немедленно поняла, что она имеет в виду, и страшно удивилась, и испугалась, и обрадовалась одновременно. Выходит, все это и вправду существует, и я не увидела это во сне, и она ничего не выдумала. То есть я и раньше как-то не сомневалась, но теперь, услышав от постороннего человека…

— Ты же ведь наша, светлая, — продолжала бабушка тем же шепотом. — Такая хорошая девочка, как же так вышло, что ты до сих пор… что твоя мама…

Светлая! Значит, она тоже… А я… Вернее, а она!.. Как же я скажу, что она — другая? А вдруг тогда она отнимет у меня магию?

— Ну… — нерешительно промямлила я. — Дело в том, что она…

— Я поняла, — кивнула моя собеседница, не дожидаясь, пока я окончу фразу. — Так бывает, ничего страшного, и тебе совершенно нечего стесняться. В этом нет ничего стыдного. Это нормально. Вот и моя дочка такая — ни капли магии. Не дано, значит. Грустно, конечно, но ничего. А что же папа?

— Я его никогда не видела.

— Извини. Понятно. Значит, тебя просто некому было обратить?

Я молча кивнула.

— Понятно. Но ничего. Думаю, мы этому поможем. Я сама это сделаю.

— Правда?

— Ну конечно. Завтра же все и исполним. Я приду к тебе — ты ведь недалеко тут живешь?

— Совсем рядом, через квартал. Спасибо, спасибо вам большое.

— Ну что ты, совсем не за что. Более того, это должно было случиться, как я теперь понимаю. Ведь я не собиралась приезжать сюда сегодня, а потом вдруг как будто почувствовала что-то, и меня потянуло, и повлекло, и я послушалась — такого нельзя не слушаться. И вот, видишь, все так и оказалось. Это значит, ты меня и звала.

— Да? Но как же? Я же ведь не…

— Ну конечно, не ты сама, но твоя магия, которая спит там, пока не разбуженная… Завтра, завтра мы все сделаем, как надо. Расскажи мне, где ты живешь.

Я подробно рассказала, как найти наш дом, который никто никогда не видит, и мы договорились, что она придет на следующий же день, ровно в двенадцать, и я, счастливая, убежала домой.

На сей раз я действительно долго не могла заснуть. Все лежала и представляла, как именно это будет, и что я буду делать, и как это все получится. Мне было страшно и сладко, и даже болело от ожидания где-то внутри, как перед днем рождения, только гораздо сильнее.

А утром, когда я встала, оказалось, что у меня началось.

Сперва я испугалась и расстроилась, потому что вдруг теперь окажется, что в таком виде нельзя проводить обращение, а бабушка уедет, и я так и останусь необращенной, а потом вернется она, и тогда вообще… Но потом решила, что, наверное, это ничего, это все-таки же нормально, и в крайнем случае Линина бабушка сумеет что-нибудь с этим сделать…

А потом, когда время уже подошло к назначенному часу, я стала бояться, что она не найдет наш дом. В самом деле, его почти никто не мог отыскать, и мне, если я все-таки приглашала к себе друзей, всегда приходилось выходить встречать их на большую улицу, от которой к нашему дому вела незаметная тропинка среди кустов. Без пяти двенадцать я не выдержала и выскочила из дому. На всякий случай, чтобы не рисковать.

И точно. Линина бабушка как раз подходила к нашему повороту. Я выбежала на дорогу, маша ей рукой.

— Здравствуйте! Я решила выйти встретить вас на всякий случай.

Она приветливо улыбнулась мне.

— Ну, доброе утро! Пойдем. Где ты живешь?

Я показала ей поворот на тропинку и махнула рукой в сторону нашей старой развалины.

— Да вот. Тут совсем близко, но из-за этих кустов… Наш дом никто никогда не может найти. Он такой старый… Я думаю, эти кусты специально тут растут, чтобы не было видно.

Она слегка нахмурилась, шагая за мной по дорожке, но ничего не сказала.

Когда мы подошли к дому, она поставила уже было ногу на ступеньку крыльца, но вдруг быстро убрала ее.

— Деточка, — сказала она мне немного странным голосом. — Если ты хочешь, чтобы я вошла, тебе надо меня пригласить.

Я обернулась, не понимая.

— Как это? Конечно, я вас пригласила. Я даже вас встретила…

Она потрясла головой, словно отгоняя досадливую муху.

— Нет, не то. Ты должна сказать, что впускаешь и хочешь видеть меня в своем доме. Так прямо и сказать.

— Я впускаю вас и хочу видеть вас в своем доме, — послушно повторила я, продолжая не понимать, что происходит.

Как будто прислушавшись к чему-то, она кивнула и поднялась наконец на крыльцо.

Войдя в дом, она начала ходить по нему, задрав голову к потолку и осматриваясь по сторонам, словно дикое животное в лесу. Я замерла и смотрела на нее, не зная, что же мне делать.

— С вами тут живет кто-то еще? — подозрительно и строго спросила бабушка.

— Нет, никого. Только мы вдвоем.

— Но так не может быть. Ведь ты же сказала мне, что она, твоя мама… Что у нее нет магии, она простой человек… Тогда я не понимаю…

— А что такое? Я тоже ничего не понимаю, ведь я же… Что-нибудь не так?

Она заметно смягчилась.

— Ну да, конечно. Нет, ничего, детка, просто ваш дом находится под сильной магической охраной. Действительно сильной — я не смогла бы сама сюда войти, если бы ты меня не пригласила. Ее должен был поставить настоящий волшебник. Вот я и думаю, кто бы это мог быть, если вы живете тут вдвоем?

— A-а, так вот в чем дело! — обрадовалась я. — Вот почему наш дом никто никогда не мог найти! А я-то всегда думала…

— Ну да, — кивнула она. — Так ты знаешь, кто это сделал?

— Так она, конечно же, больше некому, — легко ответила я.

— Кто — она? — голубые глаза из-за очков уставились на меня, как два меча.

— Ну… мама. Она…

— Так что же ты мне голову морочишь? Если твоя мама такая волшебница, почему она сама тебя не обратила? Зачем все эти фокусы? Что вы задумали? Имей в виду, ничего у вас не выйдет! Я немедленно ухожу! То-то я чувствую, и магия тут какая-то… С душком…

— Подождите! — испугалась я. — Не уходите, не сердитесь. Вы мне действительно очень нужны! Она не могла меня обратить, потому что она… Ну, в общем, она не такая…

— Как это — не такая?

— Она… темная, вот.

Почему-то это слово далось мне с огромным трудом, я чуть им не подавилась. Гостья моя глядела на меня в изумлении.

— Но так не может быть! Это невозможно!

— Да, я знаю. Так и она говорила. Но вот — я же есть. И что мне теперь делать?

— Не знаю, не зна-аю, — бабушка склонила голову набок и глядела на меня так вот сбоку, как будто я была высокой башней. — Странно все это. Я никогда такого не встречала, а уж я повидала всякого на своем веку, можешь быть уверена. Очень стра-анно. Тут надо как следует подумать…

Она медленно обошла кругом, обводя руками по воздуху, но не дотрагиваясь до меня.

— Да… — приговаривала она себе под нос. — Чистая, светлая магия… Нерабочая… Все вроде так… И все же… Не понимаю.

Потом она отошла на несколько шагов, закрыла глаза и замерла, словно прислушиваясь. Я напряглась и замерла, ожидая, что же будет дальше. Что она решит? И если вдруг она захочет прямо сейчас отнять у меня магию, что мне тогда делать?

Немного погодя — я не знаю, сколько прошло времени, — бабушка открыла глаза и хлопнула в ладоши. Я чуть не подпрыгнула от неожиданности.

— Хорошо! — громко сказала она. — Пусть будет так! Я тебя обращу.

— Правда? — обрадовалась я. — А то я…

— Мне был зов, — перебила она меня. — Меня звала твоя магия. Я услышала эту магию, и я пришла. Значит, так должно было случиться. Пусть все идет, как задумано. Случай у тебя, конечно, непростой, но ты тут не виновата. Просто тебе потом будет очень трудно. Ну ничего, деточка, ничего, мы тебе поможем, как-нибудь справишься. А теперь пойдем, время дорого.

Мы прошли в кухню, и бабушка развила там бурную деятельность. Она вскипятила воды, вынула из своей сумки и заварила в маленькой кастрюльке какие-то загадочные сухие травы с резким запахом и поставила посреди кухни здоровенный таз, который разыскала в кладовке. Потом развела травяной отвар в большой кастрюле до бледно-зеленоватого цвета, кинула туда большую горсть соли и сказала:

— Раздевайся.

Я было послушно потянула вниз молнию джинсов — и вдруг вспомнила. У меня же… Как неудобно… Надо ей сказать, только как?

Бабушка, увидев, что я замерла посреди кухни, деловито замахала мне рукой.

— Давай, деточка, живенько. Раздевайся и вставай прямо в таз. Все готово.

— Я… Не могу… — промямлила я. — У меня… Мне…

— Что там у тебя такое? — нетерпеливо спросила она.

— У меня началось сегодня…

Но бабушка, напротив моих ожиданий, только кивнула.

— Конечно. Все правильно, так и должно быть. Давай скоренько.

Послушавшись, я разделась и встала босыми ногами в таз, как и было велено. Оттого ли, что таз был холодным, а я стояла голышом, или от общего страха, но меня охватила дрожь.

— Закрой глаза.

Бабушка расхаживала где-то у меня за спиной, я слышала шум шагов, какие-то движения, журчание воды, невнятное бормотание, почему-то хлопанье крыльев… Вдруг на меня сверху обрушился поток воды. Она не была холодной, но от неожиданности я не удержалась и открыла глаза. Бабушка стояла, перевернув у меня над головой ту самую кастрюлю, а по всему моему телу стекал зеленоватый раствор. И не только он. Случайно опустив глаза, я увидела бегущую по ноге красновато-коричневую струйку…

Тем временем бабушка, ловко вынув откуда-то прозрачную стеклянную то ли трубочку, то ли пробирку, в общем, какой-то сосуд странной изогнутой формы, подставила и собрала в него немного текущей по мне жидкости. Опустившись пониже, поймала туда же несколько темных капель. Потом, отвернувшись вполоборота, взяла со стола небольшой ножик, быстро чиркнула себя по пальцу. Выступила кровь, которую бабушка, довольно усмехнувшись, добавила в тот же сосуд. Сделав это, она дунула себе на руку. Порез немедленно закрылся и исчез.

Бабушка же, взболтав содержимое пробирки и прошептав еще несколько слов, поднесла ее к моим губам.

— Пей!

Я отшатнулась, инстинктивно сжав губы. Было противно. Как можно такое — пить?!

— Пей! — настаивала она.

Снова зажмурившись — лучше бы я вообще с самого начала не глядела! — я сделала над собой усилие, раскрыла рот и сделала глоток. Как ни странно, жидкость не была какой-то уж особенно мерзостной, пожалуй, просто вода, разве что чуть-чуть солоноватая. Я напряглась, сглотнула, и…

Глаза мои распахнулись сами собой, без какого-либо участия с моей стороны, и то, что мне открылось в этот момент, можно было сравнить, наверное, с тем, как если пловец, просидевший под водой дольше, чем может вынести человеческое существо, вдруг выныривает на воздух, и воздух наполняет его, возвращая к жизни… Как будто бы до того я глядела на мир сквозь полупрозрачный пакет, надетый на голову, и вот наконец его сняли и мир открылся мне в своих настоящих красках, пестрый, радостный и живой.

Это был потрясающий мир, он был наполнен сиянием, цветом, светом, запахами и звуками. Он дышал, шевелился и пел, и я, различая все это, одновременно сливалась с ним, была его подлинной частью, и впитывала его, и не могла оторваться…

— Нравится? — спросили у меня за спиной.

Я обернулась, и там стояла бабушка, но только она тоже была совсем другой, выше ростом, и как бы моложе, и величавее, и ее окружало, льдисто посверкивая серебром, прекрасное прозрачно-голубое сияние.

— Да-а, — восторженно выдохнула я. — А что это? Так теперь будет всегда?

— Это магия, — улыбнулась она. — Просто теперь ты можешь ее как следует видеть и чувствовать. И это останется, просто ты потом попривыкнешь. Добро пожаловать в наш мир!

Спустя какое-то время мы сидели за чашкой чая все в той же кухне, и моя наставница — она сказала, что теперь я должна называть ее именно так, — объясняла, как мне теперь надо будет жить дальше.

— Обращение мы провели успешно, — она любовно оглядела меня с ног до головы. — Очень хорошо все получилось, большего и желать нельзя. Все-таки не зря я рискнула, хоть и опасно было, что говорить. Но очень хорошо вышло, очень. Но теперь, — она предостерегающе подняла вверх указательный палец, — теперь начнется самое главное.

— Я слушаю, — кивнула я, не отрывая от нее взгляда.

— Обращение — это полдела, магию надо не только почувствовать, магией надо научиться владеть. Это быстро не делается. Тебе придется учиться, и вот тут-то и начинаются все наши сложности. Кто, — она развела руками, — кто будет тебя учить?

Я пожала плечами в недоумении.

— Я не смогу, — продолжала наставница. — Это в один день не делается, это работа на несколько лет, а я живу далеко. И потом, даже живи я в соседнем доме, как я могла бы тебя учить, если тут будет твоя эта? Мы с ними не контактируем. Да и не дала бы она мне тебя учить, я и в дом-то этот еле вошла. Уехать отсюда ты тоже пока не можешь, слишком мала. Потом, как войдешь в возраст, тогда конечно, но до тех пор… Надо что-то другое.

— А возраст — это когда? — спросила я.

— Волшебники входят в возраст к шестнадцати годам, — сообщила наставница.

Я вздохнула. Долго еще.

— Ты не печалься, деточка, — утешила она меня. — Конечно, тебе нелегко придется среди всех этих темных, тут уж ничего не поделаешь. Но мы тебя не оставим. Я и сейчас тебе расскажу что могу, и после тоже. Письма буду тебе писать. Только надо будет что-то придумать, потому что в этот дом моим письмам не дойти.

— Может быть, к Лине? — с надеждой спросила я. — Она бы мне отдавала.

— Нет, так не получится, — покачала она головой. — Сказать правду я им не смогу, а заставлять не хочу. Нужно что-то другое. Может быть, я смогу тебе в школу писать?

В конце концов мы решили, что я просто открою на почте ящик до востребования и сообщу ей номер.

В оставшееся время наставница попыталась ввести меня, насколько возможно, в курс дела.

— Наш мир, мир светлой магии, — говорила она, и ее глаза сверкали точь-в-точь, как окружающее ее голубое облако, — это мир добра. Магия дана тебе, чтобы вершить добро, и, совершая его, ты не должна думать о себе. Это не всегда просто, магия — это большая честь, но твоя цель настолько высока, что ничто не должно тебя смущать. Светлая магия — наивысшая, самая лучшая форма магии, и, встав под наши знамена, ты должна нести ее с честью. Не слушай никого, а особенно темных, — она со значением огляделась по сторонам. — Они могут говорить тебе, что все одно и то же, что можно колдовать для себя — не верь. Ты — не такая, ты другая, ты несешь в мир свет и добро. Только таких мы и пускаем в наш мир, только таким в нем и место. Ты должна помнить, кто ты и кто все другие, и не должна доверять им, и не должна допускать их до себя близко, иначе… Впрочем, неважно. Если у тебя будут вопросы, или что-то неясно, или все что угодно — пиши мне. Я расскажу о тебе кому нужно, я спрошу, и вместе мы что-нибудь придумаем. И еще — ты не должна никому рассказывать, с кем ты живешь.

— А что тогда будет? — спросила я. — В смысле, я не буду рассказывать, но все-таки… Если это станет известно?

— Это не должно стать известно. У меня тоже могут быть… ээ-э… неприятности… Я, конечно, узнаю и выясню, но пока, на всякий случай… Дети не отвечают за родителей, но лучше мы… Впрочем, я вспомнила, в случае чего ты всегда сможешь отречься от своей матери, — добавила она с облегчением и снова горячо заговорила о том, как мне повезло.

Мы проговорили до самого вечера. Потом наставница распрощалась со мной, обняла и расцеловала в обе щеки, я проводила ее до выхода на дорогу и вернулась домой.

На следующий день, рано утром, я проснулась — а она уже была дома, сидела за кухонным столом с чашкой чая. Наверное, она как-то догадалась о том, что происходило тут в ее отсутствие, но ничего не сказала. Только окинула меня, вошедшую в кухню, понимающим и как бы оценивающим взглядом с головы до ног.

Да, я тоже заметила нечто новое — ее, как и мою наставницу, окружало сияние. Только не такое яркое и не голубое, а красновато-коричневое, и посверкивало оно не серебристыми, а скорее золотистыми искрами.

Я решила, что об этом можно спросить.

— Так это оно и есть, — улыбнулась она в ответ.

— Что — оно?

— Поле. Признак наличия магии.

— А почему… Почему его раньше не было?

— Оно всегда было. Просто раньше ты не могла его видеть, а теперь, судя по всему, можешь.

— Значит, и у меня должно быть такое.

— А оно и есть. Ты просто погляди внимательно.

Я побежала к зеркалу в ванной. И действительно, там, вокруг зеркального отражения моей головы, явственно светилось такое прозрачное, светло-розовое, серебристое… Класс!

Я вернулась на кухню.

— Ну, увидела?

— Да, здорово. А как ты? То есть Алекс? То есть — ну вообще? Все нормально?

— Да, очень хорошо. Прекрасный мальчик, здоровенький. Вот, гляди, у меня и фотографии есть.

На фотографиях был, конечно же, Алекс, держащий на руках еле различимого в кульке из пеленок младенца. И опять Алекс, на сей раз рядом с женой, и просто его жена, и опять младенец-кулек. Но я заметила — вокруг Алекса даже на фотографии различался слабый ореол, и вокруг младенца, пожалуй, тоже. Только цвет было не различить. Хотя ясно, какой он там должен быть, что уж. Ну и пусть. Я теперь тоже не одна.

Спустя несколько дней она позвала меня к себе в комнату.

— Скажи мне, — спросила без всяких предисловий, повернувшись мне навстречу от своего стола, — А что с твоим обучением?

Я догадалась, что она имеет в виду не школу, а что ответить — не знала. Но ответить что-то надо было, а то она подумает, что мы…

— Им займутся, — неопределенно сказала я.

— Да? Кто это, интересно, будет конкретно?

— Ну-у… Это пока не определено, но со мной свяжутся. — Я старалась, чтобы мой ответ прозвучал как можно более важно.

— Не морочь мне голову. Свяжутся. Я-то не первый день живу и отлично знаю, что никто — слышишь, никто — не будет за просто так «связываться» с обучением чужого ребенка. Это долго, и тяжело, и совсем не бесплатно. На это много магии уходит, чтоб ты понимала. Такое только своим отдают.

— Это у вас, может, все только о своих думают, — запальчиво возразила я. — А у нас, в нашем мире…

— В каком это — вашем? — Она подозрительно сощурилась.

— В нашем, светлом мире. У нас все добрые и думают о других, — ответила я, но уже не так уверенно.

— Ох ты ж господи, — вздохнула она, берясь руками за голову и запуская пальцы в копну своих спутанных волос. — Уже научили! Успели! Очень характерно — толку чуть, знаний нет, зато мозги уже промыты. В общем, так. Нет никаких разных миров. Мир — един, он один для всех, и все в нем живут как могут. И те, у кого есть магия, и те, у кого ее нет, и светлые, и темные, и звери, и птицы. Все едино для всех. Мир один, и магия в нем одна. Отличаются только способы взаимодействия с этим миром. У тебя — такой, у меня — другой, еще у кого-то — третий. Понятно, что каждому при этом приятнее и легче общаться с теми, чей способ восприятия мира похож на твой, вот и все. И никаких других, отдельных миров. Чтоб я больше этого не слышала.

— Меня предупреждали, что ты будешь говорить что-то в этом роде, — не сдавалась я. — Просто вас не пускают в наш мир, вот вы и…

— Мне все ясно, — отрезала она, не вступая в дальнейшую дискуссию. — Учить тебя, красотка, придется мне. Иначе у нас тут такое начнется… В общем, чему смогу, я тебя научу, там все-таки есть кое-что для всех одинаковое, а уж дальше пусть сами разбираются. Связываются, занимаются, как хотят. А пока будешь слушать меня.

Я хотела было возразить, но не нашлась — как.

— Вот тебе книги, — говорила тем временем она, подымаясь из-за стола и вытаскивая откуда-то из своих ящиков стопку пыльных томов. — Будешь читать по одной, начиная с верхней. Если что непонятно — спрашивай. Как прочтешь каждую — приходи, будем обсуждать. Это, конечно, не самый эффективный способ обучения, но лучше, чем ничего. Договорились?

— Ага, — кивнула я, прижимая к себе пыльные сокровища. На самом деле я была очень довольна. Книги — это книги, там наверняка все по делу, я сама отлично разберусь, и при этом она не сможет полоскать мне мозги своими темными штучками. А вопросы, если что, я могу и своей наставнице написать.

Я радостно прибежала в свою комнату, села за стол и нетерпеливо схватила самую верхнюю в стопке книгу. «Справочник по садоводству в условиях умеренного климата» — гласило название.

— Это! Что это такое?! Что ты мне вообще дала?! Ты издеваешься? — Я ворвалась к ней в комнату и, не в силах сдержать возмущение, плюхнула книгу перед ней на стол. — Не смешно!

— Да уж конечно, что тут смешного? — пожала она плечами. — А ты что хотела бы, чтобы там было написано? «Учебник магии для начинающих»?

— Ну-у… Что-то этом роде, — неуверенно ответила я.

— Ага. И продавался чтоб в каждом магазине, — усмехнулась она. — Нет, это по-другому работает. Дай руку.

Развернув книжку на первой, пустой странице, она прижала к ней мою раскрытую ладонь. Я почувствовала, как книжка мелко задрожала, немного потеплела…

«Введение в магию. Часть первая», — проступили на ней коричневатые буквы готического шрифта.

— Вот так-то. Иди читай. И помни — каждый раз, как закончишь, книжку надо закрыть. Раскрытой не оставляй, иначе она испарится.

— Как это — испарится?

— Ну, все буквы выцветут и исчезнут, чтобы никто посторонний прочесть не смог. И не восстановить. А книжка старая, редкая. Такую не очень-то потом снова достанешь, она у каждого одна, ее берегут. И еще. Если будешь что-то писать для себя, заметки свои потом тоже — клади в книжку же, и закрывай. Аккуратность — первое дело в магии. Иди.

И снова отвернулась к своим книгам.

Теперь я начала понимать, почему она все свое время проводила именно так. В полутьме, за столом, склонившись над книгой… Могу себе представить, что там было написано, в этих ее книгах, и сколько сил надо было на их прочтение, если уж у меня, в самых начальных…

Их было страшно трудно читать. И дело было даже не в заковыристом неразборчивом шрифте и не в непонятных словах, а, кажется, в самом этом смысле, который никак не хотел проникать в сознание, не говоря уже о том, чтобы что-то запомнить. Фразы, корявые, как старые изогнутые сучья, загромождали понимание, царапали память, не хотели укладываться в смысл…

Когда я пожаловалась ей на это, она только пожала плечами.

— Ну а кто тебе говорил, что будет легко? — И, заметив мое расстроенное лицо, чуть более ласково добавила: — Могу дать только один совет. Вернее, полтора. Во-первых, перечитывай чаще. Знакомый текст будет легче понять. А во-вторых — помни, что это очень интересно.

— Вот уж не сказала бы, — фыркнула я.

Но она опять оказалась права. Прочитываемый по третьему, и уж тем более по пятому разу, текст смирялся, подчинялся какой-то компоновке, давал уложить себя в голове и даже на самом деле оказывался интересным и поучительным. И тогда почему-то с легкостью запоминался. И, более того, повторяя его по памяти, я всякий раз обнаруживала в нем еще какой-то не виденный ранее смысл, мне открывалась еще какая-то спрятанная доселе тайная норка… В общем, так было едва ли не интереснее, чем читать что-то заново. Но продвигаться таким способом получалось очень небыстро.

Но все-таки я осилила наконец первую книжку. Вопросов у меня, конечно же, была уйма, и это не считая тех, которые я задавала прямо по ходу. Основным из них был такой — какое отношение все прочитанное имеет непосредственно к магии? Как все это можно практически применить?

Я могла бы, конечно, написать обо всем этом своей наставнице, но, немного подумав, решила сперва попробовать обойтись подручными средствами. А вдруг мои вопросы окажутся совсем уж идиотскими? Что она будет обо мне думать? И потом. Пока я напишу, пока дойдет… А ясности хотелось прямо сейчас.

В общем, посомневавшись, я все-таки пришла к ней, как она мне и говорила в самом начале.

— Ну что ж, — она смотрела на меня с каким-то новым интересом. — Говоришь, разобралась с первой книжкой? Неплохо, совсем неплохо. У меня в свое время это заняло гораздо больше времени.

Она задала мне несколько вопросов по тексту. Как ни странно, ответы сами как будто срывались у меня с языка, и я запнулась всего только в одном месте. Она явно осталась мной довольна.

— Просто очень-таки хорошо, — повторила она. Глаза ее мягко светились. — Что же тебе из всего этого непонятно?

И я решилась. В конце концов, может быть, я все-таки не совсем уж тупая.

— Я не могу понять, какой во всем этом практический смысл. Где она, магия-то? Как я могу ее применить, зная все это? Я глупости спрашиваю, да?

— Совсем не глупости. Наоборот, очень даже осмысленный вопрос. Тут надо понимать вот что. Магия — она не в книге, она в тебе. А книга и все эти сложные слова нужны для того, чтобы помочь тебе разобраться в ее природе. Вот, например, можно разжечь огонь, сунуть в него пальцы и опалить их, а можно сначала все про огонь узнать, что это, какова его природа, какой он бывает, чем его кормить и как поддерживать, химический состав и все прочее. И все равно — ни одно из этих знаний само по себе не предохранит тебя от ожогов. Но если ты понимаешь природу явления, в дальнейшем тебе будет проще им управлять.

— Да это все хорошо, но где же явление-то? Этот самый огонь, как ты говоришь?

— А что в таком случае ты понимаешь под этим словом? Магия — она для тебя в чем? Что это такое?

Я задумалась. Почему-то этот простой вопрос как-то не приходил мне в голову в таком виде. Чтобы не показаться дурой, я решила ответить словами своей наставницы.

— Чтобы делать всем как можно больше добра. — И, подумав, добавила еще, уже от себя: — И еще, может быть, чудо? Ну, вроде любви?

Она поморщилась, как будто в рот ей попало что-то горькое.

— Нет. Никаких чудес тут нет и быть не может. Магия — это прежде всего большая ответственность. Потому что каждое твое действие может так отозваться, не расхлебаешь… Знания, умение думать. Много работы — это да. А любовь…

Она усмехнулась, но как-то криво.

— На любовь, впрочем, это, возможно, и похоже. Немножко. Скорее даже на брак. Если ты им занимаешься, работаешь, отвечаешь за него — будут тебе и любовь, и счастье. И даже немножечко чуда, может быть. Только чудо это… Как бы сказать… Рукотворное. Что совершишь, то и получишь.

Я затрясла головой.

— Нет. Я с тобой не согласна. Может, это только у вас так, а у нас… — Я хотела сказать: в нашем, светлом, мире, но вовремя остановилась. — У нас это настоящее чудо. Магия — это удовольствие, романтика и вообще радость. Потому что мы хотим всем сделать добро. Чтобы мир стал лучше, вот!

— То, о чем ты сейчас говоришь с таким неземным восторгом, — отрезала она, — вообще никакая не магия, а просто напыщенная болтовня. С точки зрения магии это, чтоб ты знала, практически невозможно. Именно — практически, понимаешь. Магия — очень конкретная наука, а что такое — добро? И уж тем более — всем. Каждый ведь понимает добро по-своему, так как ты можешь об этом знать? Максимум, что ты можешь в этом направлении, — это сделать что-то хорошее лично для себя.

— Да нет же! Я вообще не должна думать о себе! Это плохо.

— Ты только о себе и можешь думать, как ты не понимаешь? Ты можешь судить и решать только для себя. Нельзя решать за других. И никогда нельзя делать для других то, о чем они не просили. Это не добро, от этого может быть только вред.

— А как же тогда быть хорошей?

— Не делать зла. Вот зла своей волей делать нельзя никому, во всяком случае без нужды.

— Какая же может быть нужда?

— Разная. Когда, например, кто-то хочет сделать зло твоему ребенку. Да мало ли. Но это обычно как раз бывает понятно без объяснений. А просто так — нет.

— Странно как-то. Мне по-другому объясняли. Мне говорили, что я должна всеми силами делать всем добро. Может быть, ты просто сама… Ну… Не то, чтобы злая, но… Потому что ты — темная…

— Это тебе тоже говорили?

— Ну, в общем… Что-то в этом роде…

— Заметь, что я, хоть и злая, и темная, до сих пор ни слова не сказала ни о ком из них. А вот о себе уже успела кое-чего наслушаться. Ну да неважно. Вопросы добра и зла — вечная тема и совершенно неисчерпаемая…

— Ну подожди, — мне совсем не хотелось, чтобы она вдруг обиделась. — А если, к примеру, меня кто-то о чем-то попросит и я смогу это сделать. Это будет добро?

— Безусловно. И надо сделать. Только ты должна понимать: выполняя просьбу, ты делаешь добро — кому?

— Как это кому? Тому, кто просит, кому же еще.

Она помотала головой.

— Себе. Себе в первую очередь ты делаешь это добро. Потому что помогать кому-то — хорошо и приятно, и это тебе приятно, а не кому-то еще. И этот кто-то потом тебе — благодарен, и это тоже хорошо. Тебе. Поняла? Это правильно, и ничему не противоречит.

— А если он не просит, а я все равно сделаю?

— А откуда ты будешь знать, что ему это нужно? Что ему нужно именно это? Что это не обернется потом к худшему?

Я замялась.

— Ну-у. Ну, вообще, добро — это же так очевидно… Всегда бывает ясно, что хорошо.

— Да? Рассмотрим простейший пример. Купить мороженое плачущему ребенку на улице — хорошо?

— Конечно.

— А если он съест и заболеет потом ангиной?

Я не нашлась что сказать.

— Следующий пример. С кем лучше жить — с альтруистом или с эгоистом?

— Конечно, с первым. Эгоист думает только о себе.

— А альтруист — обо всех окружающих, кроме себя. Беда только в том, что, во-первых, он мало что о них знает, а во-вторых, если ты живешь с ним рядом, он не относит к этим окружающим тебя. Ему наплевать на себя, а за компанию — и на тебя тоже. А кто из них более счастливый, как ты думаешь?

— Н-не знаю. Эгоист, да?

— Конечно. Ему для счастья надо удовлетворить потребности только одного человека, и только те, которые ему известны. А альтруист не может быть счастлив по определению, потому что желания всех насытить невозможно. Это не говоря о том, что часто такие желания вообще противоречат друг другу. И вот он вечно сидит между двух, а обычно и больше, огней, и оказывается во всем же и виноват, и ничего хорошего в этом нет. Тогда как если бы каждый привел в порядок свои собственные дела…

Она замолчала.

— Пожалуй, на сегодня довольно. Перечитай пока на всякий случай еще раз свою книгу. А уж на следующий раз постараемся поговорить о более практических вещах.

Следующий раз выдался примерно через неделю. Я успела не только перечитать эту книгу, но и начать разбираться в следующей. И она, кажется, давалась мне уже легче. Или же — было просто понятней, а потому интересней? А может быть, даже наоборот.

— Ну, раз ты начала читать вторую книгу, — говорила она, задумчиво вращая один из своих перстней на среднем пальце, — надо думать, какие-то практические основы ты там уже обнаружила. Заклинания, порядок их работы и прочее. Так?

Я молча кивнула.

— И ты, наверное, думаешь, что вот, ура — сказал нужное заклинание, и все исполнилось, да?

— Ну-у… наверное, не все вот так просто, но, в общем…

На самом деле именно так я и думала.

— Так вот, ничего подобного. Заклинание — это, конечно, заметная часть магического процесса, но далеко не главная. Оно и вправду все сильно облегчает и ускоряет, но иногда можно и без него обойтись, одной силой воли. Но даже и это не самое важное. В том, что касается практической магии, важно понять одно. Даже не понять, а почувствовать, потому что это тонкий момент и у каждого он выходит по-своему. Само по себе применение магии — штука несложная. Надо просто чего-то как следует захотеть. Четко сформулировать, чего именно — ну да это как раз у тебя в книжке хорошо объясняется…

Я согласно кивнула. Этот раздел был одним из самых понятных. Если не считать собственно заклинаний.

— Сформулировать желание, сконцентрироваться на нем, как следует захотеть — а потом отпустить его.

— Как это — отпустить?

— Вот это как раз и есть тот самый важный момент. Пока ты сконцентрирована, ты держишь свое желание как бы во внутреннем кулаке — и оно не может исполниться, ему не хватает места. Поэтому важно — отпустить. Расслабиться, выкинуть его из головы, забыть о нем — каждый делает по-своему. Понимаешь, ты уже сообщила желанию нужный «энергетический» заряд, ускорила его заклинанием, дальше все будет идти без твоего участия — если ты сможешь как следует от него устраниться и не мешать. Это самое трудное. И времени может занять, в отличие от концентрации, — ого-го. Но, тем не менее, «клик», то есть реализация желания, происходит исключительно в момент отпускания. И это у всех так, даже у тех, кто живет, не пользуясь магией, — с улыбкой добавила она. — Слышала поговорку: «Наши желания исполняются тогда, когда становятся нам не нужны»? Или даже — «Бог наказывает людей, выполняя их желания»? Вот. Это как раз о том же. Энергетика процесса у всех одна, вопрос только во времени исполнения. Тебе дана способность делать это быстро. Магия в данном случае — просто катализатор, сгусток энергии. Сложно?

— Н-не знаю. Надо попробовать.

— Попробуешь обязательно, куда ж ты денешься. Главное — понимать. Но то, что я видела до сих пор, у тебя получалось неплохо. Кстати, без всяких заклинаний. То есть подсознательно это умение у тебя есть. Вопрос в том, сможешь ли ты пользоваться им осознанно.

— Как то есть — получалось? Я что — уже так делала, что ли? Но ведь…

— Конечно, делала. Я же говорю — так или иначе, этим пользуются все без исключения. Ну вспомни — вот, например, с твоим школьным концертом. Ты хотела, чтобы я туда пошла — и так оно и вышло, причем именно тогда, когда тебе стало все равно, пойду я туда или нет.

— Да, но… Какая же это магия?

— Самая настоящая. Твоя. Довольно растрепанная, конечно, но это по молодости. Научишься — будешь аккуратнее исполнять.

— А ты? Ты что — так мне и поддалась? Ну, я смогла тебя заколдовать, что ли?

Она снова улыбнулась.

— И да и нет. С одной стороны — да, поддалась и позволила тебе это над собой проделать. И если бы я, скажем, была простым человеком, это было бы так, и все. С другой — я, конечно, видела все твои струны. Могла ли я их отбросить? Могла. Но не стала. Мне было интересно посмотреть, что у тебя получится.

— Какие струны?

— Магические. Впрочем, может, это тебе не надо, может, у вас это по-другому идет. Хотя суть все равно похожа.

— Ты о чем?

— Я о технике. О технике применения магии. Методике, если хочешь. Собственно, именно в этом и состоит главное различие цветов. Моя магия идет как бы снаружи, извне — я собираю ее и направляю в нужное мне русло. А другая магия работает наоборот — изнутри, из человека наружу. И я боюсь, что как раз про нее-то я не сумею тебе как следует рассказать. Это уж тебе придется искать где-то еще.

— А про свою расскажешь?

— Расскажу. Никакой тайны тут нет. Это все равно входит в курс общей магии. Ну разве что я чуть поглубже тебя окуну — так это тоже не повредит.

Она немного помолчала, как бы собираясь с мыслями. Перстень совершал в ее пальцах безостановочное движение.

— Магия есть во всем. Где-то больше, где-то меньше, но в каждом, даже самом незначительном, предмете есть своя магия. Одни предметы имеют свойство ее собирать и накапливать, другие могут только отдавать, в некоторых она заперта так глубоко, что достать невозможно — это уже детали. Задача мага — услышать эту магию в каждой вещи, подобрать к ней свою — я, например, вижу это как некоторую мелодию, своего рода перебор струн, — но это у всех по-своему. Когда ты слышишь магию предмета и понимаешь, чем ее можно разбудить, ты можешь пользоваться ею как своей. И это, на мой взгляд, гораздо удобнее любого другого метода. Не потому даже, что ты тратишь меньше сил, но потому, что каждый предмет гораздо лучше управляется сам собою, без внешнего насилия.

— Постой, я не поняла. Как это — сам собою? И какой другой метод?

— По очереди. Сам собою — потому что разумно, естественно, направлять магию, разбуженную в предмете, на этот самый предмет, разве не так? Например, приготовляя еду, делать это с учетом магии ингредиентов, или же… Да масса примеров, тут можно что угодно придумать. А другой метод — это то, как работают светлые. Они все пытаются делать исключительно силой собственной идеи. Претворяют ее, так сказать, в саму жизнь.

— И что же в этом плохого? По крайней мере, мне кажется, это гораздо величественнее, чем какая-то еда.

— Вполне естественно, что тебе кажется именно так. Действительно, что значит «какая-то еда» в сравнении с теорией всеобщего блага? Было бы странно… Хотя не знаю, как долго можно быть счастливым на голодный желудок… Неважно. Но в любом случае, заметь, я не сказала, что это плохо. Просто мне кажется, это подвергает окружающий мир ненужной, несколько излишней трансформации, без которой можно обойтись. Да и сил очень много берет. Но это каждый выбирает сам. Да даже и не сам, если вглядеться…

— Ну хорошо. А вот ты… Что же выходит — ты можешь воздействовать своим методом только на предметы? А если надо сделать что-то, где люди? Да что я спрашиваю — вот тогда, в моей школе, когда ты в халате пришла, это что было?

Она засмеялась.

— Ах, это? Это очень просто. Это почти и не магия, простейшее заклинание, ты тоже сможешь его освоить, ничего страшного. И — да, я пользуюсь здесь тем же методом, но как бы наоборот. Я выворачиваю предмет наизнанку.

— У каждого предмета есть не только своя магия, но и своя внутренняя сущность. Грубо говоря, каким он сам себя видит изнутри. Это связано с магией, да. Увидишь сущность, поймаешь и магию, поэтому оно идет все вместе. Вот смотри.

Она ласково, едва касаясь, провела рукой по спинке своего кресла, будто погладила. Кресло это всегда было деревянным, с жесткой резной спинкой и подлокотниками и с обитым темной кожей сиденьем. Теперь же, словно следуя за плавным движением ее руки, от него стало отделяться, повиснув в воздухе, другое кресло — похожих контуров, но мягкое, колышущееся, сделанное, казалось, из какого-то белого пуха. Оно было нереальным, почти полупрозрачным, но при этом очень настоящим… Я сидела, широко раскрыв рот.

— Увидела? — Она хлопнула в ладоши, и пуховое кресло исчезло, будто нырнуло обратно в кресло деревянное. — Вот это и есть его сущность. — Она снова любовно погладила кресло по спинке. — Оно считает себя сделанным из лебяжьего пуха. Представляешь, как в нем хорошо и удобно сидеть? Надо только как следует приглядеться.

— А если я в него сяду? Я тоже это почувствую?

Она пожала плечами.

— Это зависит. Если ты сумеешь с ним договориться, то — да.

— А как это сделать?

— В основном лаской, конечно. Но если ты имеешь дело с новым, еще неприрученным, предметом, — тогда достаточно искреннего интереса. Но вообще всегда приятнее иметь дело не с чем-то новым — в новых предметах почему-то настолько слабая, уродливая магия, особенно в последнее время, — а с теми, которые успели уже кое-что накопить.

— Накопить?

— Ну да. Предметы тоже чувствуют нашу магию и могут ее собирать. А некоторые предметы прямо-таки специально для этого предназначены. — Она с нежностью посмотрела на свои перстни.

Я показала на них пальцем.

— Вот это они, да? Ты собираешь в них магию?

Она кивнула.

— И поэтому ты никогда не даешь их мне прямо в руки? — осенило меня.

— Умница! Ты заметила! Да, я всегда кладу их перед этим на какую-нибудь простую, лучше деревянную, поверхность. Тогда они закрываются. А если дать из рук в руки, магический запас останется открытым и тот, кто возьмет кольцо, получит доступ и к нему тоже.

— А я-то никогда не могла понять… Ну хорошо, а все-таки — с халатом-то в школе что было?

— А, ну да. Очень просто. Я быстренько сочинила, соткала себе образ и, выходя из дома, взяла и накинула его на себя. Если тебе интересно, это был образ успешной бизнес-вумен.

— Ничего не просто. Как это — сочинила, накинула?

— Да вот так, — она щелкнула пальцами в воздухе и провела рукой перед лицом снизу вверх, словно что-то на себя надевала. — Или так, — она снова провела рукой, на этот раз сверху вниз, как будто что-то накидывала. Я смотрела во все глаза, но ничего не видела.

— Ну и что? Ничего же не изменилось?

— Да? Это ты просто слишком близко сидишь. Пойди от двери глянь.

Я послушалась, встала, отошла через всю комнату к двери, обернулась… За столом, в кресле, сидела женщина поразительной красоты, с белым напудренным лицом, волосами, уложенными в высокую прическу, в старинном пышном наряде из кружев… Я тихо ойкнула.

— То-то же, — засмеялась красавица, резко махнула рукой перед лицом, отводя что-то невидимое в сторону, и на ее месте снова оказалась она. — Разглядела?

— На самом деле тебя немножко трудней дурить, чем посторонних людей, — пояснила она, пока я возвращалась на место. — Ты-то меня хорошо знаешь, да еще относишься пристрастно. Но тоже поддаешься, конечно, — довольно закончила она.

— Да, но как, как ты это делаешь?

— Да я ж уже объяснила. Я представляю себе во всех деталях, как именно я хочу, чтобы меня видели остальные. Тяну понемножку из того, что у меня есть, складываю образ. Ну и надеваю легким щелчком. Все. При известной сноровке занимает ровно полминуты.

— Слушай, — пришла мне в голову новая мысль. — А разве это не обман?

— Обман кого?

— Ну тех, кому ты показываешь…

— Нет. Обман — это что-то плохое, это когда я получаю что-то не свое. А так — кому от этого плохо? Люди видят то, что, как правило, сами хотят увидеть, а я только им помогаю. Им приятно, мне несложно. Кому было бы лучше, если бы они в твоей школе увидели меня в халате, как было на самом деле?

Я представила себе эту картину и передернулась.

— То-то же. А заклинание ты найдешь на сто пятнадцатой странице второй книги. Можешь попрактиковаться на досуге. Это полезное умение. Пригодится.

— Ну ладно. С вещами я поняла. А если все-таки нужно, чтобы люди… Ну как-нибудь влезть им в мысли, заставить кого-то сделать то, что тебе очень нужно…

Она нахмурилась.

— Нет, я не имею в виду зло, — поспешила я поправиться. — Но, допустим, если для их же блага… Как можно заставить другого…

— Это не ко мне, — покачала она головой. — Я такими вещами не занимаюсь. Влезать кому-то внутрь — это исключительно светлые штучки. Сила мысли там, красота идеи… Этому пусть тебя кто-то другой научит. Хотя я бы лично предпочла, чтобы ты этого вообще не знала.

Я почему-то обиделась.

— Именно я? Я что, хуже других, что ли? Почему я должна чего-то не знать?

Она вздохнула.

— Да нет, не хуже. Если честно, я бы предпочла, чтобы этого не знал вообще никто, хотя это и глупо. Конечно, кому надо, тот отлично знает и пользуется. Но ты…

— А что я?

— Прежде всего, ты моя дочь. И потом… Видишь ли, магия — любая — взаимодействует между собой. Это… Ну как поток. У каждого существа или предмета он свой, и они могут сливаться, и разделяться, и при этом обмениваться своим содержанием…

— Ну да. Ты это уже объясняла.

— Да. Но это было с предметами. А у живых существ… Магия живых гораздо сильнее, особенно если человек сознает свою магию и те взаимодействия, что при этом могут возникать… К счастью, они возникают не каждый раз: тот, кто сознает магию, бережет ее, и для этого нужны специальные условия…

— Я все равно не понимаю.

— Взаимодействия магических полей у людей происходят только при очень тесном душевном и телесном контакте. Тут и есть-то всего два варианта — муж с женой или мать с ребенком. Но зато когда они происходят, там так все накладывается… Собственно, именно на этом основан Закон невзаимодействия темных и светлых магов. Никто не может знать, что произойдет в результате такого слияния, поэтому было принято — на всякий случай — вообще не общаться. Чтобы не создавать прецедентов. А уж потом пошла и вражда, и отвращение… Так просто было удобней.

— А я? Ведь если ты меня родила…

— И это ужасно, — она грустно улыбнулась. — Такого вообще не должно было быть, это неправильно, это противоречит всем законам природы, понимаешь? Твой отец, я тебе говорила, не обладал своей магией, и я совершенно не ожидала ничего подобного… А к тому времени, как ты должна была родиться, мы и вообще с ним расстались. Я просто ждала себе девочку… Я думала, у тебя вообще не будет никакой магии. И чувствовала я себя совсем неплохо, хотя, казалось бы… А потом… Потом так получилось, что… В общем, я была глубоко без сознания, когда это происходило, и, думаю, именно это в конечном счете и спасло нас обеих. А потом, когда все кончилось, и я тебя увидала… Я, если честно, и до сих пор еще не очень-то верю, все думаю, может, где-то ошибка, может, твое поле еще поменяется… Ну да это неважно. Просто именно в твоем случае… Кто знает, что может произойти при таком контакте? А ты еще хочешь учиться людям внутрь влезать… С предметами, знаешь, было бы как-то безопасней. А эти ваши светлые технологии подчинения всего своей мысли… Не знаю. Даже я этого опасаюсь, а уж тебе…

— Но как же? — не сдавалась я. Ее история, конечно, меня впечатлила. Но ведь нельзя же признать, что светлые методы могут быть хоть в чем-то нехороши. — Ты что, хочешь сказать, никого никогда не подчиняла своей воле?

— Воле — не подчиняла. Да, я кем-то управляла, не без этого, но воля тут ни при чем. Я могу создать обстоятельства — внешние обстоятельства, понимаешь, — когда человеку не останется ничего другого, как сделать то, чего хочу я. Но только снаружи. Изнутри, в мыслях, в воле — никогда.

— А если он возьмет и окажется сильнее твоих обстоятельств, что тогда?

— Тогда, значит, он победил, — пожала она плечами. — Значит, я плохо работала, чего-то не рассчитала. За это надо платить. Это Закон.

Я не нашлась что сказать. Только подумала про себя, что у нас — лучше. Так и повелось. Я читала книжки, разучивала новые приемы и заклинания, приходила к ней, и она объясняла, как это работает на самом деле. Она, судя по всему, действительно была очень сильной и опытной ведьмой, потому что ее советы всегда оказывались дельными, а заклинания работали гораздо лучше, чем это выходило у меня, и это, с одной стороны, вызывало зависть и расстройство, а с другой — неизменное восхищение. Вообще — странная штука, теперь, когда, казалось бы, у меня появился настоящий, непридуманный повод относиться к ней если не с ненавистью, то с неприязнью и подозрением, я, наоборот, кроме естественных дочерних чувств стала испытывать к ней просто человеческую привязанность, которой раньше не было. И если бы не письма моей наставницы, в каждом из которых она снова и снова предостерегала меня, я, пожалуй, могла бы по-настоящему полюбить ее несмотря ни на что.

Но наставница писала мне часто, примерно раз в неделю, и я всегда аккуратно ей отвечала. Рассказывала о своих успехах, задавала какие-то вопросы. Наши занятия я, конечно, по возможности не описывала, чтобы никто не мог подумать, что я тесно общаюсь с… ну не с врагом, конечно, но все равно. Хотя, наверное, наставница сама это понимала, потому что не было письма, в котором она не писала бы о коварстве и зловредности темной магии и о том, что я должна быть стойкой и не поддаваться ничему такому, и что время идет, и уже близок, близок тот день, когда они смогут вырвать меня из заточения и я стану полноценным членом их светлого и прекрасного мира…

А время действительно шло. Почти летело. Прочитанных книг становилось все больше, а стопка тех, которые нужно еще прочитать, равномерно таяла. И ведь кроме них были же еще и школа, и музыка, и концерты, да и просто какая-то жизнь, в конце концов. Хотя, надо признаться, после посвящения все это перестало играть для меня сколько-нибудь серьезную роль и очередной урок магии всегда был гораздо интереснее всего остального. Не говоря уже о том, что выученное там не могло не способствовать успехам во всем остальном, магии не касающемся. Не знаю, было ли это плохо, но я порой не могла удержаться от того, чтобы не накинуть на себя пелену прекрасного образа, особенно перед каким-нибудь школьным балом… Или не заставить тетрадку изобразить на своем листе не написанное накануне задание… Или не попросить саксофон звучать чуть-чуть чище… Наставнице, впрочем, я об этих легких фокусах на всякий случай не писала.

А время все шло и наконец вплотную подошло к тому самому дню моего шестнадцатилетия, начиная с которого я становилась полноценной магической единицей. Я всегда с нетерпением ждала своего дня рождения — он у меня летом, как раз сразу после конца учебного года, две радости сразу. Но в этом году помимо всего прочего в этот день, одно за другим, произошли еще два совершенно замечательных события. Да что там два — на самом деле все в моей жизни перевернулось, просто с утра я еще об этом не знала.

Утром она, поздравляя меня с днем рождения, сняла с руки один из своих перстней — тяжелый, чеканного золота, с коричневым прозрачным камнем, — и протянула его мне прямо в руке, не кладя ни на какую поверхность.

— Вот. Мой тебе подарок. Носи. Думаю, пригодится.

Дрожащей рукой я взяла кольцо с ее открытой ладони. Оно было тяжелым, горячим, и я просто физически почувствовала, как в нем струится, дрожит и перетекает магия. Сильная, прекрасная магия, мечта любого… Стоп. Не любого. А вдруг эта магия окажется для меня вредна?

Мне страшно хотелось скорее надеть кольцо на палец, слиться с его магическим запасом и сделать его своим, но я колебалась… Имею ли я право? Можно ли пользоваться магией, запасенной другой стороной? А если отказаться — не обидится ли она на меня?

Она заметила мои колебания и усмехнулась.

— Что? Боишься? Дело твое. Имеешь право. Не хочешь — не бери, я не обижусь. Можешь просто положить на стол, оно закроется.

— И что тогда?

— Что — тогда? Оно твое, сама закроешь — никому уже не откроется. Тогда будешь снова копить, сама собирать, такую, как тебе надо. По мне, так жалко, но если ты такая трусиха…

— Пф! Вот еще! — фыркнула я. — Ничего я не боюсь!

И надела кольцо на палец.

А потом, спустя буквально полчаса, пришло письмо. Я не бегала за ним на почту, как за другими письмами от наставницы, оно пришло прямо в дом, на мое имя, и там говорилось, что за мои выдающиеся успехи в игре на саксофоне я получила стипендию на обучение в лучшем музыкальном колледже, который находится в большом городе на другом конце страны. Мне будет выделено место в общежитии, и все расходы будут оплачены за общественный счет, и я могу явиться на зачисление когда угодно начиная с завтрашнего дня.

Все это выглядело совершенно официально, легально и законно, но я почему-то сразу поняла, что это и есть моя путевка в светлый мир. Даже еще до того как прочитала на самой последней странице приписку, сделанную рукой моей наставницы.

«Дорогая деточка, наконец-то! Поздравляю тебя! Теперь ты большая и можешь жить на свободе, и тебе больше не нужно подчиняться воздействию враждебных сил. Это письмо послужит отличным поводом для того, чтобы ты могла легально покинуть этот дом. Собирайся скорее, я буду ждать тебя. Приезжай прямо ко мне, и мы организуем твою дальнейшую жизнь. Все уже продумано. Ждем!»

Как только я прочитала это, строчки побледнели и испарились с листа бумаги. Я стояла в двери с письмом, обозначающим мой билет на свободу, и не знала, что я теперь ей скажу. И хочу ли я что-нибудь ей говорить. Потому что — я уеду, а она останется тут, в своей темной комнате с кольцами и книжками, совсем одна… Я думала об этом целый день и потом еще ночью… Но меня ждал новый, светлый, сверкающий мир, отказаться от которого было совершенно невозможно. И на следующее утро я встала, собрала свои вещи, стараясь не брать ничего лишнего, — получился небольшой рюкзак. Я надела его на спину, пошла к ней в комнату — и сказала.

Она восприняла новость очень спокойно. Вздохнула, кивнула, крутанула кольцо на пальце.

— Конечно. Я, в общем-то, ждала этого. Поезжай.

— Да? Правда? А ты… Ну в общем… Ты ничего?

— А что я? Это твоя жизнь, как я могу что-то… Тем более не отпустить. Было понятно, что так оно и случится. Нормально. Поезжай. Я надеюсь, что главному я успела тебя научить. Пропасть во всяком случае ты не должна.

— Спасибо. Мама…

Я шагнула вперед и обняла ее, зарывшись лицом в мягкие складки старого бархатного халата и чувствуя у себя на голове руку с тяжелыми кольцами… А потом оторвалась, повернулась и вышла за дверь, закрыв ее за собой навсегда, навстречу светлому огромному миру, который ждал меня и в существование которого я верила до сих пор, несмотря ни на какие уроки другой стороны. Он есть, я приду в него, там ждет меня радость, справедливость, всеобщее счастье и добро, которое я изо всех сил тоже буду туда нести. Ждите! Я иду к вам!!

 

МАТЬ

Я стояла у окна и смотрела, как она уходит — из дома, в другую жизнь, навсегда. Маленькая, такая тоненькая, такая беззащитная, дурочка — ну куда она собралась? Она думает, там ее кто-то ждет, такие все распрекрасные, как же, новый мир и всеобщая справедливость… Страшное дело. Ну что она понимает? Она и в обычной-то жизни не слишком пока разбирается, а уж с этими… Этих вообще никто не разберет, они и сами-то с собой, похоже, не слишком хорошо разбираются.

Впрочем, возможно, я просто злобствую. Мне так положено. Традиции, привычки, то-ce и всякое такое. Возможно, у них там действительно доброта, красота и всеобщая справедливость. И моя девочка найдет там свое настоящее место в жизни, и все будет просто замечательно. Хорошо бы. Только мне почему-то не верится. Я за нее боюсь.

А все равно — ну что я могла сделать? Не отпускать? Запереть? Не могла я ничего такого, да и зачем? Ну силой, насколько ее там хватит, ну еще год, ну два, как будто это могло хоть что-нибудь изменить. Только ненависть бы росла, окружала нас глухой стеной, разделяла так, что и вовсе не докричаться, кому это надо. Как же не отпускать — это же ее жизнь, ей ее и жить, не мне же. Детей вообще всегда надо отпускать, а уж в нашем с ней случае у меня никаких других шансов не оставалось. Слава богу, что она хоть до шестнадцати лет со мной дожила. И я успела ее научить хоть чему-то.

Ее легко было учить, она способная девочка, умная, все на лету хватает. Такие бы способности да… Может быть, с ней и правда будет все хорошо? Они ж тоже там не слепые. Заморочат, конечно, не без того, но все-таки… А она умница, и ей действительно все это интересно, а когда человеку нравится то, что он делает, с ним все обычно получается хорошо. Во всяком случае пропасть такой человек не должен.

Я ведь и сама… Не пропала же, хотя еще как могла, если вдуматься. Мне, когда из дома уходила, было еще меньше. Сколько там? Тринадцать, четырнадцать? Да, пожалуй, все же четырнадцать, но все равно совсем малявка. Там, конечно, по-другому все было, и я не совсем уходила, а уезжала в школу, как полагается, все так делали, и школа была магическая, своя…

Даже не просто своя — моя школа была самой лучшей из всех возможных, туда никого не брали просто так, конкурс всегда был огромный. И учились там дети из самых лучших семей, все сильные маги старались пристроить туда свое потомство. Список фамилий моих соучеников звучал, как перечень участников съезда Генеральной Ассамблеи темных магов, честное слово.

И я. Девочка из предместья, из самой что ни на есть простецкой семьи. Родители мои никакими выдающимися достоинствами не обладали, что есть, то есть, вернее, чего уж нет… Обычная магия, неинтенсивный средний уровень, никаких специальных достижений… И во мне не было ничего примечательного, и никакими способностями, включая магические, я, как теперь понимаю, тогда не блистала. Тот факт, что меня взяли в эту школу, был, пожалуй, самым первым настоящим чудом, случившимся со мной к тому моменту за всю мою жизнь. Я, конечно, очень старалась и все экзамены сдала как надо, но таких, можете мне поверить, было немало и без меня. Говорили, что они каждый год принимают несколько совсем простых, невыдающихся учеников, отбирая по жребию среди удачно сдавших экзамены, — чтобы проверять чистоту методик или что-то в этом роде. Очень может быть, и я нисколько этого не стесняюсь — если на меня выпал жребий, это уже не просто так, и то, что из этого получилось в дальнейшем, только показывает верность такого отбора, да. А может, я сама притянула этот жребий своим желанием, а может, на что-то подобное они и рассчитывали. Теперь это совершенно неважно. В любом случае я считаю, этим вообще можно только гордиться.

То есть это я теперь так считаю. Конечно, в этом нет ничего удивительного, сколько лет прошло. Да только ли лет, боже мой. Выросла, помудрела, жизнь заставила. Теперь-то я знаю точно — важно лишь то, что ты представляешь сам по себе, чего хочешь ты сам, и насколько старательно, даже уперто, ты этого добиваешься. Только это в конечном итоге чего-то стоит, и только это идет в зачет при окончательном расчете. А все остальное — происхождение, наследственность, достаток — не более чем фора на старте. Тоже хорошая вещь, кто же спорит, но главным в забеге окажется совсем не оно.

Тогда я, конечно, всего этого не понимала и страшно переживала, что я такая убогая, такая никакая, такая не такая, как все. Все были совершенно прекрасными, у них были громкие фамилии, яркие способности и врожденные таланты, да и дома их научили, надо признаться, гораздо лучше меня. Родители со мной занимались, делали все, что положено, но где уж было им с их средним уровнем угнаться за выдающимися волшебниками. Они, бедняги, даже вообразить себе не могли, чему действительно сильный волшебник играючи может научить собственного ребенка.

Это магия, а ведь был еще и материальный аспект. В магическом мире, точно так же как и в любом ином — мир, кстати, вообще один, я никогда не забываю это повторять, но тогда, по молодости, я этого толком не знала, — материальные блага распределяются вполне пропорционально каким-то социальным достижениям. Так что, естественно, и среди магов богаче будут те, кто лучше владеет магией, правда же? Конечно, и тут бывают свои исключения, и у людей лидер не всегда лучше всех, но, как правило… В лучшем случае сильным магом был кто-то из предшественников, ну и так далее.

В общем, в своем классе я была не только самой тупой, но и самой бедной в придачу. Хорошенькое начало. Плюс к этому четырнадцать лет, переходный возраст, подростковые комплексы… В общем, у меня были все шансы свихнуться, погрязнуть в осознании собственного убожества, зарыться в него навсегда и утонуть в нем, так никогда и не подняв головы…

Спасла меня магия же. Не какая-то определенная — чья-то, направленная на меня мощным лучом из непонятного, но благостного источника, — совсем нет. Просто магия. Магия вообще.

Она мне страшно нравилась. В этом нет ничего удивительного, она всем нравится, даже тем, кто вообще не имеет к ней отношения, а что уж говорить про волшебника-подростка, только недавно осознавшего свою сопричастность. Но мне… Мне помимо прочего было настолько важно то, что меня взяли сюда учиться, дали шанс, который выпадает совсем немногим, и я могу хотя бы посмотреть, прикоснуться, научиться чему-то большему… На первых порах я готова была платить за это чем угодно, даже осознанием собственного убожества, а потом…

Потом я поняла, что если сидишь в библиотеке, читая толстые тома заклинаний, а в спальню возвращаешься совсем поздно, когда соседи-одноклассники уже заснули, шанс получить свою порцию ежевечерних издевательств стремится к нулю. Кроме того, выученные накануне заклинания неизбежно оборачиваются на следующих уроках похвалой от учителя и несколькими завистливыми взглядами все тех же одноклассников. А потом и это стало почти неважным.

Я же на самом деле очень много чего не знала. То, что было для моих соклассников азами и ерундой, стоило мне долгих часов рысканья по библиотечным полкам. И даже когда нужная книга была найдена и открыта в правильном месте, понять, что именно там написано, было совсем не просто. Тогда-то я и обнаружила для себя это свойство магических книг — чем больше раз ты перечитываешь то или иное заклинание, тем глубже ты его понимаешь, тем больше оттенков ты можешь в нем различить, тем четче и эффективнее сумеешь его исполнить. Заклинания не нужно заучивать наизусть — в заклинание нужно войти, врасти… нужно сплести его фразы с течением собственной воли. Только тогда откроется его настоящий волшебный эффект, только тогда можно сказать: «Я действительно овладела этим заклинанием».

Постепенно именно это, и ничто другое, стало для меня главным. Я читала книги уже именно ради книг, а не для того, чтобы безопасно провести время. Я изучала заклинания не для того, чтобы блеснуть на уроке выполненным заданием, а потому, что мне было интересно уже для самой себя, что изменится во мне, когда я узнаю вот это. И это. И это… И я впитывала магию, не данную мне от рождения, но открывшуюся теперь, всеми порами своего детского существа, я сама старалась открыться ей как только возможно, и она действительно входила в меня, и я была ей благодарна, и выразить это я могла только единственным способом…

Но все это не могло остаться незамеченным, тем более в магической школе. Мои изыскания в библиотеке так или иначе наложили на меня свой отпечаток, и учителя все чаще награждали меня не только формальной похвалой, но и заинтересованным взглядом. Многие, заметив мои старания, предлагали мне объяснить дополнительно то или это, и я всегда принимала эти уроки с благодарностью. В более старших классах у меня никогда не было сложности с тем, чтобы попасть в какой-нибудь школьный проект, — каждый из учителей хотел получить себе способную студентку. Да, меня стали считать способной, даже талантливой, и я, естественно, не спорила с этим, хотя сама всегда знала, что это не талант, а старательность, и удивлялась, как же этого не видит никто другой. В конце концов, даже мое магическое поле не изменило ни цвета, ни концентрации.

Магическое поле — интересная вещь. Человек, одаренный им, получает его при рождении, и каждый, кто способен это поле увидеть, с одного взгляда может прочесть очень многое о его обладателе. Понятно, что оно бывает темным и светлым, но, кроме того, свое значение имеет и его ширина, и интенсивность, и даже частота блесток. Поле может меняться в течение жизни, не радикально, конечно — темное никогда не станет светлым, — но какая-то игра оттенков, блестящесть, даже ширина облака так или иначе трансформируются в зависимости от того, как ведет себя и чего достигает ее обладатель. Так вот, мое поле, несмотря ни на что, так и не стало шире за годы учебы, разве что блесток чуть-чуть прибавилось. Впрочем, возможно, и в этом случае я скорее склонна была принимать желаемое за действительное, мне же, в конце концов, страшно хотелось превратиться в настоящего, сильного мага, которому по окончании школы подвластно если не все, то уж собственное успешное будущее — точно. Мне хотелось, чтобы моя магия не знала преград, и мне казалось, что кое-чего мне удалось добиться, но поле… Поле упорно оставалось практически тем же, с которым я родилась.

Все в том же стремлении как-нибудь увеличить собственную магическую силу я научилась еще нескольким забавным вещам. Так, я открыла для себя — это не было великим открытием, я думаю, каждый мало-мальски стоящий маг знает это по определению, но я дошла до этого своим умом и до сих пор этим горжусь, — что магией обладают не только люди. Предметам тоже свойственна магия, более того, если среди людей такой дар дается не каждому, то у предметов с этим гораздо проще. Любой предмет обладает определенной магией, которая накапливается в нем с течением времени. Замечали — иногда каждого из нас так и тянет к какому-нибудь предмету? Это означает, что его магия каким-то образом вошла в соприкосновение с вашей душой. Конечно, это магия несколько иного рода, чем человеческая, она гораздо более тихая и не имеет такой всепоглощающей власти, но от этого не менее интересна. Такая магия больше похожа на память — у каждой вещи есть своя история, которая и становится потом ее магией, — именно поэтому всех так привлекают старинные вещи. В них магии накапливается столько, что это становится заметно даже непосвященным. Именно поэтому для нас имеют значение те вещи, история которых нам известна, — их магия более открыта для нас, ее нам легче почувствовать.

Но, обладая неким знанием и чуть постаравшись, можно также почувствовать магию вообще любой вещи — стоит лишь зажмуриться, сосредоточившись не на внешнем, а на внутреннем восприятии предмета, тихо-тихо провести пальцем, едва касаясь подушечкой, по самому краешку, немного прислушаться — и вещь начнет рассказывать свою историю, делясь с вами накопленной магией. Эту магию можно собирать и потом использовать в собственных целях — надо только научиться как.

Я обнаружила, что эту магию можно не только собирать, но даже запасать впрок. Существуют предметы, способные стать своего рода хранилищами такой вот магии, не только своей, но и полученной из других, посторонних вещей. И не только материальных. Источником магии могут стать впечатления, воспоминания, яркие образы и много чего другого. Одни предметы лучше приспособлены для хранения магии, другие хуже — на самом деле это долгая история, и мне понадобилась не одна неделя, проведенная в библиотеке и лаборатории, прежде чем я научилась более-менее с этим управляться.

Моим первым магическим хранилищем стало кольцо — простое серебряное колечко, купленное в сувенирной лавке во время каникул. Был прекрасный солнечный день, я только что вернулась домой после удачно оконченного семестра, мы с родителями сходили в кафе-мороженое, я рассказывала им о своих успехах, а они слушали и гордились. Я до сих пор помню это ощущение купания в родительской любви и гордости — именно для того, чтобы сохранить его наряду с общей магией этого прекрасного дня, я и купила кольцо. И ровно этот сконцентрированный запас теплых воспоминаний изрядно согревал меня потом во время следующих семестров. К этому ощущению потом добавились другие, запас магии рос, я обучалась все лучшему обращению с ним… В школе нам запрещали носить украшения, поэтому я просто везде таскала кольцо в кармане, но даже так — стоило мне в какой-нибудь трудный момент опустить туда руку и просто погладить тоненький серебряный обруч — на душе сразу становилось теплее и радостней.

Со временем мне удалось накопить довольно-таки значительные для ученицы запасы магии в различных артефактах, и я даже исхитрялась незаметно носить на себе большинство из них, но вся эта магия существовала отдельно от меня, не добавляя ни искры к моей собственной, — как бы я ни старалась, как бы ни продолжала своих изысканий. Мое поле все равно не увеличивалось.

Это, однако, не мешало мне не только быть первой в классе, но и… На самом деле, не первой, а одной из первых. Нас таких было двое. Вторым был он, вечный лидер-мажор, любимец публики, представитель одной из лучших семей страны и кумир всех моих одноклассниц.

Вдобавок ко всем своим врожденным качествам он был страшно одаренным. Я никогда не видела, чтобы он корпел в библиотеке, — а уж я видела все, что там происходило, — но его результаты никогда не были хуже моих, никогда. Честно говоря, они всегда были даже чуть лучше, потому что их отличала та блестящая легкость, которая дается только тому, кто не утруждает себя размышлениями и тяжелой работой. Мои результаты были заслужены, его — давались свыше. За мной стоял труд, за ним — талант. И это было обидно. Иногда мне так и хотелось вцепиться зубами в его поле — бархатно-темно-синее, все усыпанное блестками, как ночное небо, шириной с приличного размера плащ. Может, если бы я откусила от него кусок, мне бы тоже досталось немного этой блаженной легкости — хотя бы попробовать, хотя бы немного ощутить…

Не досталось. Вернее, досталось, но никакого блаженства я не ощутила, можете мне поверить. Он стал моим первым мужем, этот везунчик, отцом моего старшего сына. И Алекс действительно унаследовал этот талант, который удачно сочетался с какими-то качествами, взятыми и от меня, и поэтому он, Алекс… Впрочем, не буду. Я довольна мальчиком, у него все хорошо, и этого достаточно. Незачем теребить в этом месте судьбу, раз хоть где-то повезло.

То, что мы поженились, не стало сюрпризом ни для кого, включая нас самих. Слишком уж часто мы в школе сталкивались нос к носу, слишком много работали над чем-то вместе, слишком привыкли к постоянному соревнованию. Кроме того, я видела в нем то, чего так не хватало мне самой, и я имею в виду не только магию. Хотя и магию, конечно, тоже. Известно, что при очень близком взаимодействии магические поля тоже сливаются, взаимопроникают, смешиваются. Результат может быть непредсказуем, а взаимодействия существуют только в двух видах: или муж и жена, или мать и дитя. Именно поэтому так строго запрещаются даже малейшие попытки сближения между теми, кто владеет магией разных цветов. Это небезопасно чисто технически, а уж все прочие идейные расхождения наслоились потом, с разнообразными, как мне иногда кажется, целями, в попытках развести эти противоположности как можно дальше друг от друга.

Так что мне среди прочего было ужасно интересно прикоснуться к такой прекрасной, изначально дарованной магии, которой обладал мой первый муж. Вдруг и я таким образом немножечко приобщусь? Ну и потом мне вообще было страшно лестно — такая патрицианская семья, традиции, состояние. И тут я — простая девочка. Старательная, толковая, но… К тому же безумная зависть всех подруг и знакомых тоже подливала масла в огонь. В конце концов, ничто человеческое не чуждо даже самым лучшим из нас, а я, в сущности, и не претендовала…

Чего же искал во мне он? Не знаю. Если честно, у меня даже теперь, спустя все эти годы, нет ясного ответа на этот вопрос. Может быть, его тоже, как и меня, притягивала наша несхожесть? Может быть, он, втайне не доверяя собственной легкости, хотел найти опору в чем-то более основательном… Теперь уже не скажешь. Ясно одно — каждый из нас вышел из этого союза если не полностью разочарованным, то с изрядно потрепанной душой. Но это ведь тоже жизненный опыт, за который — в итоге — нужно все равно испытывать благодарность.

Я, на самом деле, благодарна. Несмотря на то что годы, проведенные в этом браке, были не из легких, без них я не поняла бы многого из того, что впоследствии помогло мне удержаться на поверхности жизни. И главное (если, конечно, не считать Алекса), что я вынесла из этого союза, сохранив и обретя заново, — моя магия.

Не надо думать, что я такая уж жестокосердная, корыстная эгоистка, если, вспоминая о браке, пусть даже неудавшемся, во главу угла ставлю то, какое это имело влияние на мои магические свойства. Просто для человека, облеченного магией, она всегда составляет не главную даже, а основную часть жизни, он всегда и все меряет ею и через нее, для него это причина существования и его следствие, средство жизни и ее цель, своего рода наркотик, если угодно. Все и всегда подчиняется магии, живущей в человеке, и даже то, что совершается ею, совершается ради нее.

Именно поэтому, вспоминая о своем муже, я делаю это в первую очередь через призму собственной магии. Но там кроме магии было, конечно, и много чего другого, как и у всех, кто выходит замуж в без малого девятнадцать лет за своего одноклассника но первой настоящей любви — потому что это, безусловно, была она. Молодость, сила чувства, щенячья безрассудность, легкость принятия решений и необязательность их выполнения, восторги друзей и опасения родителей с обеих сторон — каждый может перечислить все это сам, здесь, право же, сложно ошибиться. Всем, кто так или иначе был свидетелем происходящего, этот брак априори казался обреченным на дальнейший успех. Золотые — причем по-разному, но от этого только лучше — мальчик и девочка, законченное блестящее образование, широчайшие перспективы, сияющие глаза. Чего еще, казалось, можно желать?

Теперь, с высоты прожитых мною лет, я отвечу — зрелости. Зрелости и рассудка, умения оглядываться назад, желания посмотреть вперед хотя бы на немного — вот чего не хватило этому браку. Умения не плыть, сносимыми бурным потоком, изо всех сил удерживаясь над водой, а зацепиться, устоять, удержаться, выйти на берег. Наверное, мне не надо было все же выходить за него замуж… Или хотя бы подождать с этим немного, перевести дыхание, осмотреться. А с другой стороны — не факт, что это привело бы к чему-то лучшему. По крайней мере, если даже на секунду забыть про магию, из этого получился Алекс.

Я забеременела почти сразу, буквально в первый же месяц моей замужней жизни, и это только добавило уже и без того существующих сложностей. Да, у нас были сложности, несмотря на все обещанное счастье нашего брака, странно было бы, если бы обошлось без них.

Из очень скромной семьи с умеренным достатком я попала в богатый — по-настоящему богатый — дом. Там были свои обычаи, свои традиции, свои принципы и свои манеры — тысячу раз оправданные и проверенные десятилетиями, но от этого не менее чужие и странные для меня. На первых порах мы решили пожить в доме его родителей — нам выделили целое крыло, фактически отдельный свой дом, мы могли сутками не пересекаться с представителями старшего поколения. И тем не менее. Я не могла не чувствовать себя чужой, причем не просто чужой — чуждой, вторгшейся извне и грубо нарушившей уклад этого прекрасного пространства, а муж мой при этом оставался его любимым детищем, сердцевиной, вокруг и для которой крутилось и существовало все и вся. Я боялась слуг, стараясь обслуживать себя и мужа сама, постоянно попадала впросак и совершала нелепые движения. Я говорила не то, поступала не так, казалась смешной и глупой сама себе и даже думать боялась, как воспринимают меня окружающие. Они, на самом-то деле, скорее всего даже не замечали большинства из того, что причиняло мне такие мучения, но там и тогда мне было от этого не легче.

Никакая из этих трудностей не была непреодолимой, и ничто не выходило за рамки обычного периода адаптации, который, скорее всего, прошел бы сам по себе, оставив лишь несколько забавных воспоминаний, о которых так славно рассказывать в семейном кругу много лет спустя, при условии, конечно, что этот семейный круг счастлив. «А помнишь, как ты опрокинула мне под ноги тарелку супа? — Да-да, а твоя мама еще сказала…» Все радостно смеются. Мы просто не дожили до этих блаженных времен, сломавшись раньше.

Беременность была страшно тяжелой. Все магические беременности происходят гораздо тяжелее обыкновенных, особенно на первых порах. Это связано с тем, что две магии, два поля — существующее и только что зародившееся — привыкают друг к другу, замкнутые в одной телесной оболочке. На это накладываются чисто физиологические трудности. Словом, букет выходит изрядный. Меня, например, рвало сутками, не переставая. Я не могла есть, пить, спать, и, что хуже всего, заниматься собственно магией. Я словно кончилась, вместо меня осталась только внешняя нелепая оболочка. Несчастная, опухшая, ненавидящая весь свет, она бродила по этому чужому неуютному дому, ища хоть какого-то отдохновения, и не находила его ни в чем. Мои родители по вполне понятным причинам не могли посещать меня так часто, как нам хотелось, к тому же они жили в другом городе, а я в своем состоянии не была приспособлена к путешествиям. Муж…

Тогда я, конечно, винила во всем именно его, что казалось мне вполне естественным — в конце концов, это был его дом, его сын, и вообще — именно он был во всем виноват. На самом же деле он был напуган ничуть не меньше меня. Ну действительно — только что женился на умнице-красавице-волшебнице, а получил вечно хнычущее чудовище, блюющее по углам и неспособное сказать связного слова. Стоит ли удивляться, что он старался при каждом удобном случае слинять из дома, пользуясь при этом негласной поддержкой прочих домочадцев? Стоит ли удивляться легкости, с которой он сумел найти утешение в какой-то из своих коллег на новой работе, — ну да, он работал, и очень успешно. Я бы тоже могла работать, и ничуть не хуже, потому что предложений у меня была масса, и если бы только не… И в этом, конечно, тоже была его вина — в моих глазах. И это тоже неудивительно.

Удивляться, пожалуй, можно и нужно было лишь его небрежности, с которой он не дал себе труда скрыть следы этих своих утешений, каковые я и обнаружила в момент первого же просветления в ходе беременности. К пятому месяцу магия как-то вошла в соглашение с физиологией, я стала чувствовать себя гораздо лучше, голова прояснилась, и вот…

Конечно, были слезы — с обеих сторон, и клятвы и заверения — с его, и прощение с пониманием… Пожар, так или иначе, был потушен — куда мне было деваться? — но след остался. Я запомнила, и затаила, и завернула в кольцо — он подарил мне прекрасное кольцо с рубином в знак искупления вины (с тех пор я не люблю рубины и никогда не ношу их). Но главное — он действительно, несмотря ни на что, любил меня и, более того, страшно хотел и ждал сына — мы знали, что это будет сын, — и гордился им, и просто не связывал одно с другим. Возможно даже, что не будь я такой уж юной самоуверенной идеалисткой… Впрочем, у истории в принципе нет сослагательного наклонения, а уж у этой нашей истории нам его даже не требуется.

Алекс родился в срок, так, как нужно, и таким, как положено. Прекрасный младенец, прекрасный сын, исполнение всех ожиданий. По такому поводу, как мне казалось, даже весь этот не любящий меня дом проникся ко мне чем-то вроде уважения — по крайней мере, мой статус после рождения сына заметно изменился к лучшему.

Но главное — и я ощутила это с первых же секунд появления ребенка на свет — изменилась моя магия! Поле стало больше, и гораздо мощнее, и — как бы в большей степени мое. То ли произошел тот самый знаменитый скачок перехода количества в качество, и все, накапливаемое и запасаемое мной годами, приросло окончательно, то ли другие магические процессы, проходящие все это время у меня внутри и связанные с появлением нового поля, как-то выплеснулись наружу. Никто не знает точно, что именно происходит с магией в момент появления ребенка на свет. Но только — и факт остается фактом — я стала гораздо более мощным волшебником, чем была до сих пор. Из родильной палаты я вышла не только с ребенком на руках, но и в ореоле широкого, плотного, прекрасного поля. Когда я потом сравнила его с полем мужа…

Это, пожалуй, и стало последним камнем. До этого мы, несмотря ни на что, всегда были в более-менее равных позициях, теперь же паритет был нарушен. Он считал появление Алекса своей заслугой и не мог попять, почему главная награда досталась мне. То же, что вместе с этой наградой пришли и бессонные ночи, и грудь, разрываемая от пришедшего молока, и постоянная усталость от недосыпа, осталось где-то за пределами его понимания. Любую мою просьбу о помощи он воспринимал в штыки, любой упрек — как личное оскорбление. И мы все еще оба оставались слишком молодыми, чтобы простить друг другу дурацкие слова, наговоренные в порыве взаимной обиды.

Когда Алексу исполнилось два года, мы разошлись. Развод был достаточно мирным — я не хотела ни имущества, ни обязательств, ни даже денег. Только свободы. Пусть помогает ребенку, как сочтет нужным, и только. У меня есть мой сын и моя магия — этого более чем достаточно для счастливой жизни, считала я, уходя за порог дома, так и не успевшего стать моим. В конце концов, им же хуже, меня-то впереди ждет только хорошее, по-другому просто не может быть.

Я уехала в другой город. Нашла работу. Это не составило для меня никакого труда, ведь я была одним из двух лучших выпускников лучшей магической школы страны, а это совсем немало. Вынужденный же перерыв был с лихвой компенсирован тем, что мне досталось при рождении Алекса.

Все так или иначе наладилось. Мы жили вдвоем и замечательно себя чувствовали. Жилье, работа, достаток. Алекс рос. С этим ребенком у меня не было ни малейших проблем — то есть были, конечно, — каждый, кому приходилось растить детей, особенно в одиночку, знает, что без этого не обходится, но это были такие… нормальные, текущие проблемы, легко решаемые традиционными способами. Главное — он был здоровый, умный ребенок. Очень способный. Талантливый. Магически одаренный.

Да по-другому-то, если подумать, и быть не могло. С такими родителями. Алексу достались и отцовские врожденные способности, и, хочется думать, от меня тоже кое-что перепало. Он обучался, впитывая все, что ему говорилось, как губка, а уж учить я его начала при первой возможности, даже не дожидаясь положенных двенадцати лет. Даже в школу его приняли на год раньше. Магические школы, надо отдать им должное, очень гибко подходят к разным внешним параметрам вроде возраста, да иначе и нельзя — то, с чем они имеют дело, само по себе необычно и не поддается никаким стандартам.

Это была очень хорошая школа. Не та, самая лучшая, в которой училась я сама, чуть-чуть попроще, но все же. В ту самую Алекс, конечно, тоже бы поступил, в этом нет ни малейших сомнений, но она была далеко, и, что даже более существенно, в том городе продолжала жить семья его отца и он сам, а Алекс до сих пор носил его фамилию, а мой бывший муж успел уже жениться снова, и, в общем… В общем, он попросил меня не отдавать туда мальчика. И я, надо сказать, не сильно возражала. Мне не хотелось, чтобы он уезжал так далеко. От меня далеко, а к ним слишком близко… Дело было даже не в том, что я ревновала, там не к чему было особенно ревновать, встречи Алекса с отцом были достаточно редкими и недостаточно теплыми, чтобы было о чем волноваться… Скорее, я боялась, что они своей холодностью могут как-то обидеть мальчика, дать ему понять, что он не очень-то любим, что он чужой в этом доме, как я когда-то… Это тоже, скорее всего, было надуманным, да теперь это уже и неважно.

Школа Алекса была, как я уже сказала, чуть проще нашей, в том смысле, что здесь учились менее избранные дети, но это, пожалуй, было только к лучшему. Сильные учителя, великолепная библиотека — это, в конце концов, самое главное. Нет, самым главным было то, что Алексу, как и мне в свое время, нравилось там учиться. Ну и учился он, конечно, прекрасно.

Он учился, я работала. Пусть даже моя работа и была чуть-чуть в стороне от того, чем мне бы хотелось заниматься в полное удовольствие, тем не менее…

Кем вообще работают маги? Самый банальный ответ, конечно же, — кем угодно. Смешно, но он одновременно и самый правильный. Маги на самом деле могут работать кем угодно, в этом смысле они ничем не отличаются от обычных людей, разве что получаться у них будет гораздо лучше, и при этом без излишних усилий. Но при этом надо понимать, что использовать мага в какой-нибудь бессмысленной деятельности крайне непродуктивно — так же, как забивать гвозди микроскопом.

Все, кто в курсе, это понимают. И, как правило, не пускают на самотек. Поэтому маги находят себе работу там, где необходимо какое-либо Воздействие, Или Влияние. Или Власть. Ну или еще что-нибудь сопоставимого уровня важности.

Из магов, например, получаются замечательные врачи. Да-да, те самые, которые называются — врачи от Бога. Конечно, любой маг умеет элементарно лечить и врачевать, для этого существует некоторое количество несложных приемов, но настоящим, большим врачом может стать далеко не каждый, а тот, который может, долго учится этому дополнительно, но результат всегда того стоит.

И — адвокаты. И — политики. И уж конечно, те, кто так или иначе играет со словами, воздействуя ими на сознание окружающих. Актеры. И художники. Обязательно — учителя. И другие создатели.

В общем, нет никакого резона приводить весь этот нескончаемый перечень. Важнее понять другое. Для наиболее успешной работы даже магу лучше заниматься тем, к чему он чувствует наибольшую внутреннюю склонность. Да-да, совсем как у всех. Так я же и говорю, все время повторяю — нет здесь такой уж большой разницы.

И между темными и светлыми магами ее тоже, в общем-то, нет. И те и другие могут с равным успехом делать все что угодно. Вопрос, как всегда, скорее в личных заслугах. Ну разве что темные маги предпочитают, как правило, иметь дело с предметами, так сказать, более материальными, а светлых вечно тянет к духовности. Как физики и лирики. Врачи и психотерапевты. Материя и идеал. Ну об этом, впрочем, много писали и без меня.

Что касается меня лично — я больше всего любила книги. Чистую магию, если пытаться выразить это в двух словах. Науку ради науки. Изучать что-нибудь, придумывать, проверять… Конечно, если бы я оставалась мужней женой и от моего заработка уровень жизни семьи зависел мало, так бы оно и вышло… Ну может, пошла бы еще учить кого-нибудь, вернулась в свою школу…

Но сейчас, когда надо было кормить семью… Пусть даже такую маленькую, как наша, это неважно, у Алекса все должно было быть самым лучшим. Нужна была большая зарплата. Я огляделась — и довольно быстро устроилась в тот городской департамент, который занимался воздействием… Впрочем, это совершенно неважно. Скучно. Работать приходилось с людьми, целыми днями сплошные разговоры, воздействия, убеждения… А мне бы чего-нибудь такого, чтоб помолчать и подумать…

Для этого, впрочем, я довольно скоро нашла себе небольшую отдушину. Не совсем то, что я выбрала бы по доброй воле, но достаточно близко, чтобы… В нашем городе было сильно развито антикварное дело. Магазины, салоны и просто лавочки — целый большой квартал. Сначала мне просто нравилось гулять там вместе с Алексом по выходным, заходить то туда, то сюда, брать в руки хитрые безделушки, слушать их жизнь. Я считала это своего рода подпиткой после тяжелой рабочей недели, но потом как-то незаметно это тоже превратилось в некоторое занятие. Антиквары привыкли ко мне, начали узнавать. Постепенно распространился слух, что я, едва прикоснувшись, могу точно определить историю вещи, ее происхождение, возраст и прочее, что так важно знать тем, кто хочет эту вещь купить или продать. Причем не специализируюсь в чем-то одном (как это часто бывает у экспертов), а имею необычайно широкий спектр знаний… Конечно, они не знали, как именно я это делаю, — считали, что я обычный, но очень способный и знающий эксперт… «У нее это буквально в кончиках пальцев», — хвалили они меня. И даже не понимали, до чего близки к истине.

В общем, в качестве хобби я занималась экспертизой антиквариата. Не оценкой, помилуй бог, — я никогда не говорила, что сколько стоит, но рассказать, что за вещь держу в руках, могла без ошибки. Меня стали приглашать в особенно сложных случаях, моим мнением дорожили. Со временем оно стало оплачиваться — между прочим, совсем неплохо. И пусть я занималась этим для собственного удовольствия, деньги лишними тоже не были. Я даже думала, как когда-нибудь, когда Алекс вырастет и встанет на ноги, и мне не нужно будет отвечать за его благополучие, я брошу набившую оскомину работу с людьми и займусь только этим. Мне хватит. Но до этого было еще далеко.

Однажды случилось забавное. Хозяин одного из салонов приобрел по случаю старинное золотое кольцо. Вещь явно была необычной, и он пригласил меня, чтобы точно выяснить все детали. Едва я взяла кольцо в руки…

Это было кольцо другой, древней ведьмы, и она использовала его точно так же, как я сама использовала свои кольца и другие предметы — она хранила в нем магию. Там был огромный запас древней магии. У меня прямо руки задрожали — так хотелось скорее открыть его, прикоснуться, приобщиться, что-то узнать…

Но магические кольца никогда не отдают свои запасы первому встречному — потому-то они и служат хранилищами. Кольцо может открыться только хозяину или тому, для кого хозяин пожелает его открыть.

Чтобы закрыть кольцо от посторонних, достаточно просто положить его на деревянную поверхность, а уж это кольцо где только не успело полежать, покинув руки своей хозяйки. Но, даже не отдавая своих сокровищ, разговаривать со мной кольцо не отказывалось.

У первой его хозяйки оказалась печальная судьба. Она была могущественной, прекрасной темной ведьмой, всю жизнь изучавшей магию и достигшей больших успехов на этой стезе. Но, увы, времена были злыми, и некто, позавидовав достойной ведьме, оклеветал ее, и она была сожжена. Перед смертью она успела закрыть кольцо, повелев ему, впрочем, не уничтожить накопленную магию, но отдать ее тому, кто, по его мнению, будет достойным продолжателем ее дела и добрым владельцем кольца…

Я помню, как стояла и просто тряслась от услышанного. Это была моя магия, мое кольцо, оно должно было достаться мне. Но тут тоже не так все просто. Завладеть магическим кольцом можно только абсолютно честным и чистым путем. Если ты покупаешь его, то не торгуясь, если получаешь в подарок, то не выпрашивая, чтобы он был от чистого сердца, если находишь, то так, чтобы у тебя действительно не было ни малейшей возможности вернуть находку прежнему владельцу. Иначе магия, которая хранится в кольце, протухнет. А иметь дело с протухшей магией — сохрани нас от этого высшие силы.

Это кольцо с самого начала стоило столько, что позволить себе купить его я не могла. То есть, конечно, живи я одна, никаких вопросов, бы не было — лучше купить и потом полгода есть одну овсянку, — но подставлять ребенка я не имела права. Надеяться на то, что антиквар подарит его мне, да еще от чистого сердца, было глупо. Об украсть или выманить даже речи не заходило. Но я должна, должна была получить его! Кольцо было предназначено мне, и я понимала это так же ясно, как то, что Алекса, вернувшегося из школы, должен ждать обед на столе.

Я попросила взять кольцо на вечер домой, сказав, что хочу дополнительно кое-что проверить. И, в общем, даже не соврала, хотя, главным, конечно, было то, что мне просто трудно было с ним расстаться. Хозяин, который мне вполне доверял, нисколько не возражал. Весь вечер я крутила и так и эдак, изыскивая возможность законного приобретения заветной вещи, но ничего у меня толком не получалось. Лишних денег в таком масштабе не было, добывать их из воздуха я не хотела, потому что это нечестный путь. Не то чтобы он был совсем уж непригодным, но в случае магического кольца лучше было не рисковать.

В конце концов я просто сказала антиквару правду. Что кольцо принадлежало древней ведьме, что ее сожгли, что перед смертью она закляла кольцо, чему есть неоспоримые исторические свидетельства. Что, согласно тем же свидетельствам, ценность кольцо имеет действительно немалую, но ничего хорошего случайному обладателю не принесет. Он поверил мне. И испугался. Оказалось, что кольцо уже было замешано в какой-то нехорошей истории, отчего и досталось ему практически задаром, и это только прибавило веса моим словам. В общем, он тут же решил не пытаться нажить на нем большие деньги, а, наоборот, продать его подешевле и как можно скорее.

А на следующий же день я получила на работе большую премию. Неожиданно один из наших проектов принес какой-то внезапный дивиденд, близился конец года, и, в общем… Я расценила это как знак небес. Кольцо должно было стать моим.

И стало. Я немедленно пошла к антиквару, сказала, что у меня есть для него клиент, желающий остаться неизвестным, он страшно обрадовался, а денег как раз хватило. С тех пор я носила кольцо не снимая, на безымянном пальце. Тяжелое, червонное, неровно отлитое. Чем-то немного похожее на обручальное, но с крупным золотистым камнем.

Так мы жили целых сколько? Десять? Нет, больше — двенадцать лет. Мирно и ровно. И эпизод с кольцом, ставший для меня событием, достойным воспоминания, отлично показывает, насколько блаженно-ровным был тот этап нашей жизни. Пока не случилось Это.

Это случилось из-за того, что я, на секунду забыв о магии, повела себя как обычная женщина в поисках личного счастья. Конечно, у меня, помимо прочего, время от времени бывала какая-то личная жизнь. Что здесь особенного? Странно было бы, если бы ее не было. Я была молодой женщиной, активной, довольно, между прочим, красивой, хотя для ведьмы это не имеет никакого значения. Любая мало-мальски умелая ведьма всегда может понравиться кому угодно ровно настолько, насколько ей это надо. Ничего сложного — это моментальное действие. Другое дело, что когда результат гарантирован, его достижение не доставляет особой радости. Да и вообще никаких специальных эмоций — ни душевного трепета, ни сердечного стука. Выбрала, решила, щелкнула пальцами и получила. Все. Совершенно неинтересно.

Чуть-чуть по-иному выходит, когда имеешь дело с такими же волшебниками, как ты сама. Это больше похоже на борьбу и, соответственно, задевает немного глубже. Но и здесь тоже. Да, надо смотреть, чтобы тебя не поймали на простой приворот — на сложный довольно мало кто способен, волшебники-мужчины не любят утруждаться на таком ничтожном поприще — да самой вовремя совершать нужные действия. Как правило, побеждает тот, у кого выше уровень магии, что в моем случае практически изначально эту самую победу гарантировало.

Но меня все это не сильно огорчало. Я решила для себя раз и навсегда, что не хочу ничего серьезного — ни с волшебником, ни с просто человеком. Точно зная, что замуж больше не выйду, я нисколько не переживала по поводу каких-то несложившихся отношений. Вернее, я даже никогда не пыталась их складывать. А зачем? У меня есть магия, сын и собственный достаток, на этот раз я получила нужную мне дозу развлечений, чего же еще желать? Все равно ничего хорошего в дальней перспективе не получится по определению. Уж если мой первый брак, такой идеальный, такой счастливый по всем параметрам, так легко рассыпался в прах, чего можно ждать от кого-то другого?

Ну и вот. А этот человек как-то сумел задержаться на моей карусельной орбите. Простой человек, без капли магии, без ничего. Надо сказать, я в любом случае предпочитала иметь дело именно с ними, с волшебниками мне было… Не то что неуютно, нет, но… Поскольку своим уровнем я была сильнее очень и очень многих, а с теми, кого не сильнее, была как минимум вровень, это сразу вызывало у них дурацкое желание соперничества. Вместо того чтобы любить меня, они пытались мне что-то доказать. Ну и кому это надо? Просто смешно. А с людьми было в этом смысле гораздо проще. И потом — зачем мне еще один волшебник, если моей собственной магии с запасом хватает на двоих?

Так вот, этот человек был примечателен тем, что выбрал меня сам. Мы как-то пересеклись по работе, но я и внимания не обратила, потому что была занята чем-то другим, когда… В общем, он начал мне звонить, приглашать то на обед, то на ужин, и в какой-то момент я с изумлением поняла, что это отнюдь не деловые отношения, а попытка личных. Впервые за долгое время оказалось, что выбирала не я. Меня выбрали. Это меня настолько потрясло и, что уж греха таить, мне это так польстило, что я почти незаметно сама для себя ответила ему взаимностью.

И, надо сказать, не пожалела. Из этого вышли очень теплые, удобные, какие-то домашние отношения. Я даже в какой-то момент привела своего кавалера в дом и познакомила с Алексом, чего не делала ни с кем и никогда раньше. Они подружились, и я, честное слово, начала было где-то краем сознания думать, что, может быть, немного погодя…

Надо сказать, я почти не применяла в этих отношениях никакой магии. Мне казалось, раз уж они начались сами собой, без ее участия, то лучше им такими и оставаться. Это было… не то что нечестно, но как-то незачем. Сказывалась, наверное, моя подавленная жизнью любовь к научным экспериментам.

Ну и в какой-то момент я увлеклась, и эксперимент зашел слишком далеко. Принес, если можно так выразиться, свои плоды. Плод. Плод нашей взаимной любви. Тьфу. Не люблю выспренние штампы.

Не могу сказать, что я пришла при своем открытии в большой восторг, но и расстройства большого не испытала. Так, значит так. Раз уж получилось.

Но мой… хм… избранник оказался совершенно иного мнения. Узнав, он пришел в какой-то нелепый ужас, забормотал что-то о том, что совсем не готов… Не ожидал… Не может… И вообще… Противно вспоминать, честное слово.

Конечно, я немедленно его выгнала. Еще чего не хватало. Стоит раз в жизни хоть на секунду отвлечься, пойти на поводу у обстоятельств, не воспользоваться магией по назначению, и вот — пожалуйста. Тут же начинают относиться к тебе в сугубо человеческих традициях. Причем даже, что особенно унизительно, отнюдь не в лучших. Так что — выгнала и сделала так, что он забыл о моем существовании навсегда. В конце концов, даже при человеческих отношениях ведьмой-то я все равно быть не переставала.

С ним было все ясно и не стоило больших переживаний, но вот с ребенком… Это было совсем другое дело. Конечно, я могла бы избавиться и от него, не сказать при этом, что с той же легкостью, но все же. Отмена беременности, уничтожение нерожденного младенца — при всей свободе и правомочности выбора вещь совсем и совсем не бесплатная ни для кого, причем каждый платит именно тем, что для него дороже всего. Для меня тем самым это была бы магия. Но даже так — я вполне могла себе это позволить, если бы…

Если была бы уверена, что действительно этого хочу. Что мне это нужно. А в этом я уверена совсем не была.

Ну в самом деле — это ведь, похоже, практически единственная, последняя моя возможность. Даже при том, что я не выбирала это сама, все получилось помимо моей прямой воли, что в том плохого? Ее, скорее всего, все равно бы не было, прямой-то воли, а так… И потом, девочка. То, что девочка, я знала с самого начала, так же, как с Алексом — что будет сын; это всегда бывает понятно. Сын — это замечательно, а уж в случае с Алексом даже втройне, но девочка — совсем другое дело. У ведьмы должна быть дочь, это правильно во всех отношениях. Совсем не все можно рассказать даже лучшему из сыновей, а вот дочка…

Что я ее — не выращу? Да справлюсь, конечно, тут даже вопросов никаких нет. Алекс уже большой — еще пару лет, и окончит школу, начнет самостоятельную жизнь, уедет куда-нибудь. Даже если придется ему помогать на первых порах, вряд ли это затянется надолго. Зная Алекса, можно ожидать, что уж скорее он мне поможет.

И то, что отец ребенка совсем не волшебник, — тоже заметный плюс. Это значит, что носить ее будет легко, что мне не придется снова вживать в себя новое поле, а потом отрывать его в муках, что рожать будет безопасно… В общем, все складывалось как нельзя лучше, и я решилась.

Алекс отнесся к моей новости положительно-индифферентно. «Немного странно, — сказал он, — но если ты хочешь, если тебе так лучше, то почему бы и нет. Я постараюсь помочь чем могу, но вряд ли от меня будет много толку». Я благодарно кивнула и со своей стороны пообещала ему, что это не сильно изменит его жизнь. Тогда я совершенно искренне так считала.

И так оно все и шло, гладко и ровно, почти до самого конца. Я действительно прекрасно себя чувствовала, работала почти без напряжения, и никто даже не замечал грядущих во мне изменений. Врач, наблюдавший меня, был всем доволен, девочка росла как положено, и ничто, как говорится, не предвещало… Я заранее заказала себе палату в очень хорошем госпитале, где врачи прекрасно понимали, когда они имеют дело с такими, как я. Я сделала это больше на всякий случай, для страховки. Девочка, судя по всему, не должна была обладать магией, по крайней мере ее существование никаким образом себя не проявляло, и это значило, что при родах мне, скорее всего, вообще не понадобится врач. С родами, не осложненными магическими взаимодействиями на уровне поля, ведьма моего уровня может справиться самостоятельно. Но — береженого сами знаете кто бережет.

Я до сих пор не знаю — то, что случилось со мной и со всеми нами потом, было ли проявлением этого самого оберега, или наоборот — какой-то злой воли? С магией так всегда — никакое ее воздействие, даже в самых простых случаях, не может быть истолковано совершенно однозначно, что уж тут говорить про нас. Сколько лет прошло, а я до сих пор ничего так и не понимаю. И только ли я одна…

А тогда, много лет назад, в конце июня, темным дождливым вечером возвращаясь из срочной командировки в соседний город, будучи беременной на середине восьмого месяца, я угодила в автодорожную катастрофу. Чтобы было понятно — ведьма, попавшая в автокатастрофу, это оксюморон. Абсолютный нонсенс. Так не бывает. Так просто не может быть.

И вот случилось. Я не то чтобы зазевалась, может быть, на меня что-то такое нашло, я и теперь не могу восстановить однозначно все, что случилось со мной тогда. Просто накатила волна непонятно откуда взявшейся тошноты, дрогнула рука на руле, перед глазами зависло темное облако, которое тут же рассеялось, пронзенное фарами движущегося навстречу грузовика… Наверное, мое сознание все же успело на автомате включить в последний момент защитные чары, но я этого не запомнила, потому что все вокруг невероятно ускорилось, закрутилось и понеслось в оглушающем железном скрежете неизвестно куда.

Когда я очнулась, вокруг меня было темно и тихо. Я лежала на чем-то ровном, достаточно мягком и явно сухом. У меня ничего не болело, только голова была какой-то гулкой и отчего-то пустой. Да еще было странное ощущение какой-то неполноты, как будто не хватало чего-то жизненно важного, вот только непонятно чего. Я немедленно подняла руку и поднесла к глазам. Нет, все в порядке. Поле никуда не делось. Можно было продолжать жить.

— Очнулись?

Надо мной возник человеческий силуэт.

— Кто вы? И где я нахожусь?

Дурацкие вопросы, кто спорит, а уж для ведьмы вообще почти непростительные, но так в настоящий момент было проще всего. Успею еще разобраться, если понадобится.

— Вы только не волнуйтесь. Вы в больнице. Все хорошо. С вами все в порядке. Вы что-нибудь помните?

— Да. Кажется… Я попала в аварию?

— Правильно. В аварию, да еще какую. Вы даже не представляете, как вам повезло, это просто чудо какое-то. Машина вся всмятку, загорелась, все так и вспыхнуло. А на вас — ну почти ни царапинки. И больница была недалеко, так что и тут все успели. Вы чудом, просто чудом отделались. И с девочкой вашей все хорошо, не беспокойтесь…

С девочкой! Точно! Вот же чего мне не хватает! Я скорее схватилась рукой за живот. Он был пустым и легким.

— Что с ней? Я родила? Где мой ребенок?

— Не волнуйтесь, не волнуйтесь, — захлопотала надо мной медсестра. — Вас принесли без сознания, документов никаких не было, беременность, срок большой. Начиналось кровотечение, возможно, были внутренние повреждения. Наш врач решил на всякий случай тут же сделать вам кесарево сечение, чтобы избежать осложнений. Но все прошло благополучно, не волнуйтесь, девочка в порядке, она в отделении новорожденных, с ней занимаются.

— А она точно в порядке? У меня ведь срок был не полный. Вы уверены?

— В порядке, в порядке. Маленькая, конечно, недоношенная ведь, но дышит сама, все на месте. Вот врач придет, он вам все подробно расскажет.

Я поднялась на постели.

— Мне нужно ее увидеть.

— Ну куда, куда? — замахала руками медсестра. — И не выдумывайте даже. Вам нельзя вставать, у вас шов. И с головой тоже еще неизвестно. Лежите, пожалуйста. Все будет в порядке, только лежите. Скажите мне лучше, как вас зовут. У вас есть страховка?

Я досадливо отмахнулась.

— Есть, конечно. Самая лучшая страховка, это неважно. У меня в сумке лежат все документы, пошлите кого-нибудь посмотреть. Пустите меня к ребенку.

— Все ваши вещи сгорели. Мы даже не знаем вашего имени. И вам ни в коем случае нельзя вставать. Если помните, сообщите мне лучше телефон ваших близких, чтобы мы могли их известить…

К этому моменту я уже успела прийти в себя настолько, чтобы воспользоваться элементарным заклинанием внушения… Какие бумаги, какие близкие… Надо немедленно пойти и убедиться, что с ребенком, с моей девочкой действительно все в порядке. Потому что, если там все же хоть что-то не так, чем быстрее я смогу помочь ей, тем лучше. В этой больнице явно не было врача, облеченного нужными знаниями.

Поднявшись с постели, я ощутила резкую боль в низу живота. Действительно, шов. Вот же ведь… Чертыхнувшись, я быстро пробормотала под нос одно из простых сращивающих заклинаний. Конечно, хорошо было бы поглядеть внимательно, чего они там напахали, но это терпит. Сейчас важнее всего — ребенок. Моя девочка.

В этой больнице действительно не было врача со знанием магии. Это была еще одна из моих невероятных удач. А может, и нет… Удача, неудача… Никто не знает, как именно повернулись бы стрелки судьбы на этом распутье, если бы… Если бы только…

Если бы только я знала, что ждет меня в этой крошечной палате для новорожденных, где в прозрачной кроватке под кварцевой лампой ждала меня моя дочь! Если бы я могла хоть как-то отмотать временную ленту назад… Если бы… Время — одна из немногих субстанций, над которой не имеет власти даже самая сильная магия, и это на самом деле большое счастье. Ну куда бы я стала мотать эту ленту? С какого момента все пошло не так, как следовало? И как именно оно следовало? Не говоря уж о том, что все равно я никак, ну совсем никак не могла этого знать. И никуда никогда мне было не убежать от того, что ждало меня в этой палате. Потому что оно выросло у меня внутри. Часть меня.

В палате стояла только одна кроватка. Не кроватка — кювез, специальный пластиковый ящик на металлических ножках и с прозрачными стенками. И там, раскинув крошечные ручки над пушистой головенкой размером со средний кулак, лежал только один ребенок. И это никак — ну никак — не могла быть моя дочь.

Потому что этого младенца окружало совершенно отчетливое — довольно широкое для младенца — светло-розовое поле с серебристым сиянием. Светло-розовое. Бледное. Розовое. Светлое.

Я зажмурилась и сделала шаг назад. Потом медленно, не доверяя сама себе, снова открыла глаза. Может быть, меня все-таки контузило сильнее, чем всем казалось? Может быть, у меня повредилось что-нибудь в голове и я теперь путаю все на свете? Даже цвета магических полей?

Этого не могло быть. Не могло. Не могло, и все. Не мог у меня, темной ведьмы, наследницы темных же волшебников, родиться светлый ребенок. Это невозможно. Это противоречит законам природы. Это даже не кошмар. Это гораздо хуже.

Для проверки я снова подняла руку и поглядела на свое поле. Нет, все в порядке. Вот оно, темно-коричневое, как положено. Ни капельки не изменилось. Больше, кстати, тоже не стало, а ведь могло бы. Как при рождении Алекса. Жаль. Я втайне на это надеялась.

Но это-то ладно, я и с таким отлично проживу, но то, что вот там, в кроватке… Я бросила туда осторожный взгляд искоса. Нет. Ничего не изменилось. Лежит себе, как лежала, и светится нежно-розовым светом. Немыслимо.

Я обернулась к медсестре, которая тихо стояла у меня за спиной, ожидая дальнейших указаний.

— Это не мой ребенок, — сказала я.

— Ваш, — убежденно и искренне ответила она.

— Да нет же, вы перепутали, — упрямо возразила я.

— Я не перепутала. Ваш. Сегодня у нас тут вообще нет других детей. Ваша девочка одна в отделении.

Усилием воли я подавила подымающуюся во мне волну ярости. Стоп. Медсестра не виновата. Она не врет. Мало того что она находится под заклятьем повиновения, но тут же еще и нет других детей… Значит, как учит магический принцип, невозможное возможно. Мне остается смириться с неизбежным…

Но как, ради всего святого, что есть на свете, как!!! Как это могло произойти? И если допустить на секунду (это тоже невозможно, но все-таки), если на долю секунды представить себе, что ее отец обладал микроскопической каплей светлой магии, не замеченной мной (этого не может быть никогда!), то почему меня не поразило громом раньше? В момент соития, зачатия, да мало ли было таких подходящих моментов? Ведь это же ясно предсказано. Как?!!

Ну хорошо, исступленно размышляла я. Пусть, к примеру, даже в нем самом не было магии — а ее точно не было, — пусть завалящая капля светлой магии была в ком-то из его родителей и эта уродская наследственность проявилась таким вот неуместно-причудливым образом, но я? Я же носила ее в себе восемь месяцев? Почему я не умерла в процессе? Почему не случился выкидыш, почему мы обе остались живы при родах? Ведь это же невозможно! Если вспомнить, что я испытывала, нося в себе Алекса, то можно предположить, что могло со мною статься, если во мне росло не просто чужое, но совершенно чуждое, светлое поле, противное самой моей природе. И еще такое здоровое! Да меня должно было просто разорвать при родах, когда поля отделялись одно от другого. Нет, гораздо раньше, когда они одно из другого росли. Нет…

Хотя… Стоп. Родов-то как таковых и не было. Сперва я потеряла сознание, потом мне дали наркоз… Что происходит с полем в отсутствие сознания? Не отключается ли оно естественным образом тоже? Очень возможно, надо будет как-то потом проверить… Да, а врач, которому все эти магические завороты по барабану, естественно, ничего не заметил… И вот… Невозможное возможно. Мощная темная ведьма родила себе светлую дочь.

И что делать? Куда бежать? Как скрыться от такого позора? И не позора даже, это бы что, нет такого позора, который нельзя было бы пережить, тут все гораздо хуже. Это — против Закона, основного, всеобщего Закона, нарушение которого так ужасно, что даже не рассматривается в Кодексах и Укладах, ни в темных, ни в светлых, ни в каких. Я никогда и нигде о таком не слышала и не читала, а это уж о чем-то да говорит. И что с нами будет, невозможно даже себе представить.

А если все же попытаться? Невозможное — возможно. Попробуй! Что они могут сделать? И кто — они? Кто имеет над нами такую власть? Кто вообще имеет хоть какую-нибудь?

У нас, облеченных магией, тоже существует своя иерархия и система подчинений. Без этого никуда. Юный маг, закончив курс обучения, выбрав специализацию и найдя свою первую работу, имеет честь одновременно с получением диплома быть занесенным в Основной Магический Реестр. По крайней мере, так это делается с темной стороны, но у светлых, насколько я знаю, существует нечто очень похожее. Реестры, темный и светлый, едины для всего мира и открыты каждому имеющему магическое происхождение. Именно через Реестры маги находят себе работу. Тот, кому нужен определенного рода сотрудник, ищет в Реестре мага, обладающего подходящим уровнем силы и правильной специализацией, и делает ему предложение. Существуют даже специальные бюро, занимающиеся таким распределением и поисками в Реестрах. Время от времени они пересматриваются, позиции магов меняются в соответствии с занимаемыми должностями, ранги повышаются и так далее. Раз в несколько лет Генеральная Магическая Ассамблея…

Впрочем, какое все это имеет отношение к нам? Ну есть у меня запись в Реестре, и не из последних даже, — и что с того? Не вычеркнут же они меня оттуда совсем. Хотя…

И тут до меня дошло. Дело же не во мне. То есть и во мне, конечно, но это не главное. Куда, в какой Реестр они занесут мою девочку? В какой школе она будет учиться? Кто, а главное как, будет ее учить? Как мы вообще будем выходить с ней на улицу?

Темная ведьма, несущая среди бела дня светлого младенца… Заявляющая, что она его мать… Честное слово, это гораздо хуже, чем дочка белого плантатора в колониальном штате, родившая негритенка. Там за это могли, в худшем случае, только линчевать…

У нас же… Поскольку одним своим существованием моя дочь опровергает самые основы уклада, свидетельствует о нарушении главного Закона, что может привести к необратимым последствиям…

Что проще — переписать Закон с Укладом или… Особенно если это «или» — недоношенный младенец очень, очень сомнительного происхождения. Можно сказать, урод…

Но этот урод — моя дочь, моя девочка. И мне наплевать на Реестры, я не отдам ее в жертву Закону, я должна как-то ее спасти… Сделать так, чтобы никто не понял, что происходит. Поскольку каждый, кто владеет магией, видит такие вещи немедленно, нам нужно будет жить как-то так, чтобы никого не волновали цвета наших полей, чтобы никто не догадался, что мы разные… Надо сделать так, чтобы на виду в любом случае была только одна из нас.

Там, где я живу, это невозможно. Меня все знают, я постоянно нахожусь на виду (черт бы побрал эту публичную работу). Более того, кто-то даже знает, что я беременна, несмотря на все ухищрения… При таких условиях ребенка не спрячешь…

Отвезти ее к родителям? Нет, тоже невозможно. Они старенькие, законопослушные, им не вынести этого испытания… А больше никого нет.

Уехать? Уехать куда-нибудь далеко, где нас никто не знает, притаиться где-нибудь в уголке… Но как — ни с того ни с сего? А Алекс? А мои родители? И вообще все — они же захотят увидеть ребенка, поздравить, черт возьми, прийти в гости…

Поздравить! Не с чем тут поздравлять! Никакого счастья, одна сплошная трагедия… Трагедия… А не будет ли это достойным поводом для того, чтобы незаметно уехать?

Ну-ка, ну-ка… Я попала в катастрофу, все документы сгорели. В этой больничке, будь она трижды благословенна, никто пока не знает даже моего имени. Никаких магов тут тоже нет. Кто вообще знает, что моя девочка существует на свете? Три человека? Это сущая ерунда. То есть, конечно, массовая коррекция памяти, подлог, воздействие на волю и прочее, чем мне придется тут заняться, не совсем ерунда, но по сравнению с альтернативой…

Точно. Я выйду из больницы, а девочку пока оставлю здесь. Ей все равно придется сколько-то времени провести в кювезе — а я как раз попытаюсь организовать за этот срок свои дела. Когда женщина, потерявшая ребенка, бросив все, уезжает с места трагедии — что может быть естественнее. А если где-то далеко-далеко потом появится женщина с маленькой девочкой, кого это будет так уж волновать?

Вот только близкие… Родители… Им тоже придется сказать, что внучка… Ужасно, но по-другому им было бы еще хуже. Лучше потерять нерожденную внучку, чем жить с такой, как…

И родители — еще не самое страшное. У меня же есть Алекс! Как быть с ним, вот самый тяжелый вопрос. Оставить его здесь? Взять с собой? И так и эдак я взвалю на него свои проблемы, в которых он ну ни чуточки не виноват, и так и эдак я разрушу его жизнь, и так и эдак… Получается, я приношу одного ребенка в жертву другому? Но остаться — это погубить всех, а так… Алекс сильный, он справится. Ему остался год до окончания школы, он сможет поехать к отцу… К моим родителям… Ох, как все это тяжело…

Окутанная этими тяжелыми мыслями, я вышла на крыльцо больничного здания. Медсестре, все еще находящейся под воздействием заклинания, я сказала подготовить мои бумаги для выписки, и она оставила меня одну. Сейчас, вдохну немного свежего воздуха и займусь делами…

Больничка была крохотной и явно находилась на отшибе небольшого же городка. Прямо перед крыльцом был разбит даже не скверик, а так, живая изгородь, три дерева, клумба, две скамейки. И на одной из них… Нет, не может быть…

— Алекс?!

— Ну да.

— Не может быть! Откуда ты… Как ты здесь оказался?!

— Ну конечно, — он окинул меня суровым взглядом. Как будто не он был мой ребенок, а, наоборот, я прогуляла школу и была поймана на горячем. — А как ты себе это понимаешь? Вечер, поздно, тебя нет, что я должен думать? А уж следы-то найти — дело нехитрое. Да и добраться — тоже. У меня на это вся ночь была. Но это неважно. Что с тобой вообще произошло?

— Ох, Алекс, — я рухнула на скамейку рядом с ним. — Всякое, всякое произошло.

— Но ты в порядке? — он выглядел встревоженным.

Господи, бедный ребенок. Досталось ему этой ночью. Понятно, он тут бодрится, но ясно же, что и напуган, и вообще. А тут еще я сейчас добавлю.

— Я — в полном, — ответила я как можно увереннее. — Честно-честно. Я в абсолютном порядке. У меня все на месте.

— А чего тебя вообще угораздило? — уже спокойнее спросил он. — Как тебе все это удалось?

— Не знаю, — честно ответила я. — Вот поверишь — как-то само получилось. Раз — и готово. Я и защиту-то, похоже, не успела включить.

— Похоже, все-таки успела, — хмыкнул он. — Не успела бы, так мы бы с тобой тут не разговаривали. Там от машины знаешь, что осталось? Три обгорелых железки.

— Так ты и это видел? — ахнула я.

— Ну видел. И все видели. Вас в новостях показали. Но ты не думай, — добавил он, заметив мое изменившееся лицо. — К тому моменту я уже знал, что ты жива. Это я довольно быстро выяснил. И бабушке с дедушкой сказал.

— Это хорошо. Ты вообще молодец. Спасибо тебе.

— Да вроде не за что.

— Есть за что. И сейчас еще будет. Ты только сядь покрепче.

И рассказала ему все как на духу. Про девочку, и про то, какая она, и что я не понимаю, как это вышло, и что, самое главное, совершенно не знаю, что с этим делать. И что это для нас для всех означает. И как я думаю поступить дальше.

Это было ужасным свинством с моей стороны. Вот так вот взять и все вывалить пятнадцатилетнему подростку, который только что провел бессонную ночь, занятый поисками попавшей в автокатастрофу матери. И тут, не успел он прийти в себя, — здравствуйте, эта самая мать ему заявляет, что вся его жизнь теперь полетит в тартарары.

Выслушав меня, Алекс ничего не ответил. Просто сидел на лавочке, смотрел куда-то перед собой и молчал. Минут пять. А потом сказал.

— Да. Ну что же. Думаю, они дадут мне сдать экстерном за последний год.

— Ты о чем? — не поняла я.

— Я о школе. Я думаю, что успею сейчас быстро сдать за последний год экстерном. Они все равно говорили, что им больше нечему меня учить.

Я все еще не понимала.

— Алекс, а при чем тут?.. Зачем тебе экстерн? При чем тут вообще школа? Ты слышал, что я сказала?

— Ну да, — он посмотрел мне в глаза. — Я просто подумал, что, раз уж нам уезжать, будет лучше, если я все же успею хоть как-то закончить школу. Ну, знаешь, так как-то надежней.

— Нам? — снова ахнула я. — Алекс, ты сошел с ума! Тебе не надо никуда уезжать. Я не могу… Это немыслимо… Ты не должен…

— Ага, — хмыкнул он. — Конечно. Я ничего никому не должен. Вот только я почему-то думаю, что, во-первых, если ты действительно хочешь исчезнуть как следует, это лучше делать всем вместе. Ну если я, как ты говоришь, могу остаться тут, то ведь и тебя будет несложно проследить. А во-вторых… Тебе не кажется, что одна ты просто не справишься?

И тут я позорно разревелась. От усталости и бессилия, смешанных с горячей благодарностью, от страха, а еще, как это ни глупо, от счастья. Что мой ребенок… Ну в общем, понятно, да? Потому что — он действительно взваливал на себя такое… Но, может, он этого просто не понимал?

— Алекс, — спросила я его, едва перестав всхлипывать, — а ты вообще-то понимаешь, что происходит? Ведь то, что я хочу сделать… Оно не то что незаконно, на это даже и законов-то не придумано. Может, не лезть тебе в это? Ты пойми, я не то что не обижусь, я…

— Ты мне будешь рассказывать про законы? — ухмыльнулся Алекс.

В общем, он имел на это право. Сам он как раз специализировался именно в области легального права и думал о карьере адвоката. И вот теперь… Бедный мальчик.

— Да ладно тебе, — он же меня еще и успокаивал. — Ничего со мной не случится. Сейчас сдам экзамены, а там, куда мы уедем, наверняка тоже не медведи ходят. Найду, где учиться. Кстати, а куда именно ты собираешься ехать?

— Я пока не знаю. Куда-нибудь подальше.

— Значит, в другое полушарие. Ну что ж. Всегда хотел там побывать. А что тебе нужно успеть сделать?

Вдвоем с Алексом — все-таки у него потрясающе работали мозги в плане легального оформления любых событий — мы составили четкий план действий. Все должно было уложиться в две недели — и именно столько девочке нужно было провести в больнице для того, чтобы ее можно было безопасно перевезти в другое полушарие.

Две недели прошли как в бреду. Странном таком бреду, когда ты, с одной стороны, методично и быстро закругляешь все, то есть абсолютно все дела, связывающие тебя с твоей сегодняшней жизнью, а с другой, убитая горем, принимаешь ото всех соболезнования. Справедливости ради, ни одно из этих соболезнований не было потрачено впустую. Я действительно чувствовала себя так, будто потеряла близкого человека. Очень близкого. Самое себя.

Алекс сдал экстерном экзамены и получил документ об окончании школы. С отличием. Эх, не так бы, в суете и мороке, отметила я это событие, но на фоне происходящего… Я уволилась с работы и сделала пометку в Реестре, что хочу, по крайней мере временно, уйти на покой. На всякий случай, чтобы не искали. Какую бы работу я ни выбрала себе на новом месте, вряд ли она будет тесно связана с магией. Впрочем, проблемы — в порядке поступления. Родителям я сказала, что меня пригласили поработать за океан и что, раз уж так случилось… Мне нужна перемена места. Навряд ли они будут справляться в том же Реестре о моей новой работе… Дом, еще какие-то незначительные детали, билеты на самолет… Я сообщила о нашем отъезде отцу Алекса. Он продолжал выплачивать мне какие-то деньги на его содержание, и я хотела получить их вперед за оставшиеся до совершеннолетия годы. Мой бывший муж согласился, даже не поинтересовавшись причиной нашего отъезда, только попросил… Вернее, даже потребовал… Просто поставил условие, чтобы Алекс поменял при переезде его фамилию на мою. Дескать, с глаз долой… В другой момент я бы такое ему устроила… Но сейчас, пожалуй, это было мне даже удобно. Что Алекс, я и свою тоже поменяю, так уж заодно все и сделаем.

В общем, все это наконец как-то завершилось, и вот мы с Алексом, расстроенные и измотанные, сидим рядышком в тесных креслах трансатлантического самолета. Нас никто не провожал, да это было и к лучшему. В корзинке у меня на коленях спала крепким сном моя злополучная, несуществующая, неправильная дочка. Для меня жизнь кончилась, для нее, я надеялась, — только начиналась. Иначе все это не стоило и затевать.

Про переезд, устройство на новом месте и прочие метания голого человека на голой земле не хочется даже и вспоминать. Да и нечего тут вспоминать, если честно. Ничего интересного. Конечно, нам с Алексом это было немного легче, чем, скажем, людям без магии, но все равно.

С чужим языком у нас не возникло никаких затруднений. Для тех, кто привык усваивать тома заклинаний, изучение любого иностранного языка не представляет сложности и занимает ровно столько времени, сколько нужно на прочтение словаря иностранных слов и грамматического справочника. Алексу, например, понадобилась неделя. Мне, так как я занималась параллельно еще какими-то делами, — две.

На деньги, которыми Алексов отец откупился от него навсегда, я приобрела дом в небольшом городе. Совсем маленький, незаметный, никому неизвестный городок, middle of nowhere, середина пустоты. Судя по Реестру, магов в нем почти не было. Это я и искала.

Дом был старый, но крепкий и стоял на самой окраине. Нашего появления в нем, похоже, никто даже не заметил. Очень хорошо. Со временем я окружила дом стеной магической защиты, так что его невозможно было найти, даже очень стараясь. То, что надо.

С работой тоже образовалось. Поскольку я не могла обратиться за ней в магическое бюро, пришлось искать самостоятельно, но я справилась. Справилась и пристроилась работать в местный муниципалитет, то есть градоуправление, в отдел строительства и развития. Я занималась там перспективным планированием, и стоит ли удивляться — через несколько лет именно мой конец города был признан исключительно перспективным. Там был построен целый поселок современных коттеджей, в который приезжали жить позитивные семьи с детьми, образовалась нужная инфраструктура, открылась хорошая школа. Цены на недвижимость выросли многократно, что позволило мне, провернув несколько финансовых мероприятий, очень прилично отремонтировать дом изнутри. Снаружи он, естественно, продолжал оставаться незаметным.

Со временем я сделала так, что мне стало вообще не нужно появляться на своей работе. Все, что от меня требовалось, — а требовалось немного, я могла делать и дома, просто время от времени отсылая в мэрию свои результаты. Деньги за это приходили мне на банковский счет, а я была предоставлена сама себе. Книги… Магия, которую я собирала и развивала уже просто так, ни для чего — я все равно не могла пользоваться ею сколько-нибудь открыто, она так и варилась во мне, как в запаянном котле, угрожая когда-нибудь сорвать клапан… Зато я достигла большого умения консервировать ее во всяких подходящих предметах. И потом — это все же лучше, чем ничего.

Да нет, все было совсем-совсем не так плохо, если уж честно. Алекс, за которого у меня душа болела больше всего, не пропал. В одном из соседних больших городов обнаружился магический колледж, где занимались выбранной им специализацией, и его с легкостью туда взяли. Правда, у него пропал год — со всеми нашими переездами он не успел подать документы вовремя, но и это, как оказалось, было почти что к лучшему.

Потому что без него я бы не справилась. Первый год жизни девочки превратился в настоящий кошмар. Во всех своих многочисленных предотъездных приготовлениях и суете я совершенно не учла — да и не могла бы, наверное, учесть, поскольку это явление не было нигде описанным и вообще известным, — тех сложностей, которые мне предстоят в общении с этим младенцем. Но после я хлебнула их не то что сполна, а гораздо выше возможного. Как только, прилетев, я разбудила ее, выведя из магического сна — так ей бы* ло легче перенести перелет, — она, почувствовав мою близость, зашлась диким криком. И это не прекращалось. Стоило мне или Алексу приблизиться к ней, она начинала захлебываться в неодолимой истерике. А ведь младенцу нужен более-менее постоянный уход, не говоря уже о кормлении… Словом, можно себе представить.

Немного позже я поняла, что дело тут не во вздорном характере малышки, а в нашей несовместимости на уровне магических полей. Младенец, будучи существом совершенно бессмысленным и беззащитным, не понимает, с какими намерениями приближается к нему тот или иной человек, но его поле, почувствовав приближение поля враждебного, подает ему четкий сигнал: «Опасность!» И он реагирует на него единственно доступным образом.

Потом, со временем, когда ее сознание все же переросло этот изначальный, инстинктивный уровень защиты, она привыкла к нам, усвоила, что мы не сделаем ей зла, и начала подпускать нас к себе. Но эта привычка стала сколько-то стабильной лишь к середине второго года ее жизни, а до того… Постоянно видеть, как твой и без того слабенький и нуждающийся в помощи новорожденный ребенок заходится в диком крике, синеет, дергается в конвульсиях, и быть не в силах ему помочь, потому что твоя близость только усугубляет его страдания… Я думала, что сойду с ума. При этом любая попытка прибегнуть к магии вызывала в малышке еще более яростный испуг и протест, так что об этом тоже пришлось забыть. О том, чтобы кормить ее своим молоком, ясное дело, не могло быть никакой речи, но даже дать ей бутылочку… В конце концов я научилась это делать, ухитряясь не приближаться к ней на расстояние, равное суммарной ширине наших полей, так, чтобы они не могли соприкоснуться, а это составляло чуть меньше метра. Дистанционное вскармливание, да. После долгих мучений я приспособилась делать это при помощи щипцов для барбекю, да-да, тех самых, которыми счастливые отцы семейств переворачивают по выходным жарящееся на мангале мясо. Это тоже ведь своего рода кормление, такая вот забавная издевка судьбы, но что поделаешь — у них оказалась ручка нужной длины. А чтобы было удобнее подносить зажатую в щипцах бутылочку к младенческому рту, я забиралась на стул. Можете представить себе эту картину… А уж про необходимость переодевать ребенка я даже не вспоминаю…

Конечно, как только с нашим жильем и моей работой все стало более-менее стабильно, я взяла для нее няню. Обычную, человеческую женщину, ставшую нашим спасителем. Но няня находилась рядом не постоянно… В общем, если бы рядом еще и не было Алекса, я бы точно рехнулась. Именно он первым догадался о причине этих жутких истерик, и это он подсказал мне плодотворную идею с щипцами для вскармливания. Позже он говорил, что подсмотрел ее в зоопарке во время кормления тигров. Стоит ли говорить, насколько мы с ним сдружились за этот год. Хотя я и раньше не могла на него пожаловаться.

Но, так или иначе, мы выжили, справились, сделали самое главное и продолжали жить. С девочкой, если не считать этого кошмара первых лет, все было благополучно. Настолько, насколько, как я себе понимаю, вообще могло быть в данной невероятной ситуации. Она росла, развивалась, была милой, хорошенькой и смышленой. Магия — ее невозможная светлая магия — тоже росла вместе с ней, и я изо всех сил старалась делать вид, что не замечаю этого, а если и замечаю, то не придаю этим проявлениям никакого внимания. Я воспитывала ее как человека.

Обычного человека, без всяких магических отклонений. Она ходила в детский сад, потом в школу — не зря же я так старалась, чтобы в нашем районе появилась хорошая школа, — приносила хорошие оценки, дружила со сверстницами, даже играла на какой-то трубе. Все нормально, все как у людей.

Конечно, я знала, что рано или поздно все проявится, что мне придется так или иначе признать, заметить ее необычность, что это потребует какого-то воздействия со стороны магических сил, но… Я тоже бываю слабой. Мне так не хотелось думать обо всем этом. У меня было время для передышки, и я не хотела напрягать себя прежде времени. Алекс, который уже вовсю жил своей собственной, очень удачной и благополучной жизнью — слава богу, вся эта история не испортила мальчику судьбу, — многократно предупреждал меня, что я не имею права пребывать в блаженном неучастии, что я должна что-то сделать, что это не может кончиться само по себе, но я… Неправильно, да, но по-человечески понятно…

Когда наступил переходный возраст, с ней стало сложнее. Ее магия сформировалась, достигла того уровня, когда детей начинают обучать приемам владения ею. Вообще-то, конечно, в нормальных семьях детей обучают гораздо раньше, исподволь, но к двенадцати годам необходимость обучения становится просто жизненной. Ребенок, владеющий магией и не умеющий ею управлять, может принести вред себе и окружающим, не говоря уж обо всем остальном. Но я и тут спасовала. Чему я могла ее учить? А главное — перед обучением есть ведь еще и церемония посвящения, открытия ребенку мира магии, и в этом случае я была и вовсе бессильна. Несмотря на то что магический мир един, наши магии различались настолько, что, попытайся я как-то в это вмешаться, последствия могли бы быть самыми разрушительными, вплоть до полной утраты магии одной из нас, и я не хотела рисковать.

С другой стороны, тянуть дальше тоже было нехорошо. Девочка, не понимая, что происходит, чувствовала, что ее окружает что-то неправильное, может быть, даже враждебное. Как тогда, в младенчестве. Она стала нервной, я совершенно ясно видела, что всем своим существованием раздражаю ее. И при этом она не понимала причины своего раздражения, чуждалась меня и одновременно боялась этого отчуждения, внутренний разлад все нарастал, и ни к чему хорошему все это привести не могло… Но выхода я не видела.

Как это часто бывает, выход нашелся сам. Ну может, и не совсем так уж сам, возможно, кто-то из нас с ней непроизвольно подтолкнул его, раскинув сети магического желания, так тоже происходит достаточно часто, но, как бы там ни было…

Я вздохнула с облегчением, вернувшись домой и обнаружив ее посвященной. По крайней мере теперь было ясно, на каком мы берегу. Впереди все тоже было непросто, но хотя бы пока…

Я стала ее учить. Все эти светлые разговоры о высоком, конечно, великолепны, но черновую работу тоже никто не отменял. Она, к моему изумлению, прекрасно обучалась, просто замечательно, не хуже Алекса, и если бы еще… Но я честно учила ее всему, чему могла, стараясь помимо прочего сообщить ей те скрупулезность и внимание к материальным деталям, которые, по моему мнению, так выгодно отличают темную магию от светлой. Ничего, светлым подходам ее так или иначе еще успеют научить, а вот если что-то останется… Попутно мне не раз приходили в голову крамольные мысли, что если бы мы с таким упорством не разделяли магию на темную и светлую, а старались как-то обобщить, свести различия в ноль, то общий результат… Впрочем, я не давала этим мыслям особенного хода.

За время учебы нам странным образом удалось достичь такого уровня близости, каким я не могла похвастаться все предыдущие годы. Прежде всегда, как бы я ни старалась заглушить это со своей стороны, между нами стояло различие, выросшее из нарушенного, пусть даже и не своею волей, Закона. Все, что было в ней хорошо, в моей девочке — а в ней было много хорошего, — неизбежно воспринималось мной как бы через мутное стекло сожаления: «Ах, если бы». Нелепого сожаления — снявши голову, по волосам не плачут, — но никуда от этого не исчезающего.

И вот, в эти последние годы… Казалось бы, завеса секретности, разделявшая нас прежде, была снята, и вместо нее нашим взглядам открылась реальная стена (которую я и пыталась скрывать этой нелепой завесой), но вместо того чтобы разделить нас окончательно…

Девочка, осознав наконец, что мы находимся по разные стороны (интересно, чего?), обнаружив причину своего тайного раздражения, тем не менее, умница, нашла в себе силы, чтобы прислушаться после этого к каким-то моим словам. Я видела, как она каждый раз сомневается, как пропускает полученные от меня знания через призму светлого восприятия, — но тем не менее. Знания всегда остаются знаниями, с какого боку на них ни смотри. И я сама… Даже осознание того, что я учу, в сущности, человека, который вот-вот станет мне посторонним и даже, возможно, враждебным, не могли затмить удовольствия от передачи своей магии юному существу. Она возьмет ее, и усвоит, и будет пользоваться, и понесет ее дальше, и, значит, так или иначе все было не зря.

Не зря. Теперь, когда это исполнилось, превратившись из невероятного в очевидное… Теперь, когда я наконец, казалось бы, могу вздохнуть полной грудью, выйти из укрытия на свет, расправить слежавшиеся крылья, попытаться снова обрести ту жизнь, от которой отказалась шестнадцать лет назад… Не могу сказать, что я с нетерпением ждала этого момента, я просто никогда даже не думала об этом, я боялась об этом думать, не доверяя своим мыслям, самой себе… Но этот момент наступил.

Девочка ушла. Ушла сама, по собственной воле, ушла туда, где она будет своей, будет на месте, где никто не сможет даже случайно счесть ее печальным недоразумением, где ее ждут (будем надеяться!) все эти светлые и прекрасные спутники…

Отчего же мне так тяжело? Отчего в голову лезут мысли не о том? Не о прекрасном будущем, где я смогу открыто вернуться к любимому занятию, вновь обрести прелесть всей широты обладания собственной магией, могущество и свободу, а о том, успела ли я сказать ей вот то? И то? И еще вот это? Справится ли она, если ей придется… А если… Достаточно ли она подготовлена? И о том, что я, наверное, могла бы быть с ней добрее. И лучше. И еще немного мудрей. Могла бы не думать столько о своей потерянной судьбе, а вместо этого сходить лишний раз на дурацкое школьное собрание. Я всегда, когда только могла, увиливала от этого. Кто знает, вдруг туда занесет не тем ветром какого-нибудь ненужного мага… И вообще. А она так переживала, бедняжка. Ей хотелось, чтобы я услышала, как ее хвалят, как она хороша. Господи, как будто я этого не знала!

Знала, конечно, знала. Но никогда не давала себе труда лишний раз ей это показать. Да и сама не могла порадоваться этот самый раз, который, как я теперь с опозданием понимаю, вовсе не был таким уж лишним. Ничего не было лишним, ничего. Каждый день, проведенный нами вместе, был нужным и правильным. Почему это стало понятно только теперь?

Какого черта! Ну что я мусолю одно и то же, не в состоянии хотя бы сама себе признаться в самой нужной и правильной, единственной на свете вещи. Я люблю ее, люблю свою дочь, свою девочку. Люблю такой, какая она есть. Что может быть яснее и естественней? Почему было не признаться в этом шестнадцать лет назад? Хотя бы самой себе?

Хорошо, что я успела ее научить. Жаль только, что столь немногому. Хорошо, что я дала ей кольцо. Жаль, что только одно. Но все равно. Кольцо — это действительно хорошо. Это не только запас магии на черный день, это еще и… Магические кольца — очень интересная вещь. Никогда не знаешь, на какие именно фокусы они способны. Но то, что они никогда не теряют связь со своим создателем, я знаю наверняка.

Вот знать бы так же наверняка, что невозможно потерять связь со своим созданием… Ведь эго же я, только я, я сама сделала ее такой, какой она получилась. И хорошо сделала, что уж греха таить. Конечно, ошибки тоже случались…

Одной из таких ошибок — пронзила меня внезапная мысль, — может быть, самой главной моей ошибкой — было то, что я, возможно, уж слишком поторопилась. Скрылась, исчезла, взвалила все на себя и решила одна отвечать за все, что случилось. А если бы что-то — что угодно, мало ли что — случилось потом со мной? Попала же я, в конце концов, в автокатастрофу. Безответственно было взваливать всю ответственность лишь на себя. Опасно и безответственно. Смешно, что я поняла это только теперь.

Теперь эта моя ответственность — самая важная в жизни — только что исчезла навсегда за пределы кусочка пространства, отражающегося в моем окне. И вот я стою, одинокая и свободная, со всей своей магией, которая наконец-то, после стольких лет, больше не должна скрываться и может быть развернута в полную силу, и что же я думаю…

Я думаю, что если бы вдруг, вот сейчас, девочка вернулась бы и попросила: «Отдай мне свою магию… совсем… навсегда…» — я сделала бы это с радостью. Но она не вернется. Ей не нужны ни моя магия, ни моя жизнь. И это на самом деле правильно. И все, что я могу, нет — должна, — это только хотеть, чтобы она не вернулась. Или хотя бы вернулась не слишком скоро. Потому что это будет значить, что она сумела найти этот неведомый мне прекрасный мир, который принял ее как свою, в котором ей хорошо. Значит, все было не напрасно. Я сделала свое дело. Пусть у нее получится лучше, чем у меня.

 

ЖИЗНЬ

Ну вот, наконец-то! Я выросла, я свободна, я могу делать что хочу, и главное — как хочу. У меня своя жизнь, свой мир, я ни от кого больше не завишу, и все теперь будет просто прекрасно. Просто прекрасно! Какая она молодец, моя наставница, как здорово она все придумала. Сейчас я приеду к ней, и мы тогда…

Впрочем, я совершенно не представляла себе, что именно мы будем — тогда. Но это было и неважно, потому что ясно, что что-то да будем, и это что-то будет несомненно прекрасным. А сейчас передо мной стояла другая задача, если вдуматься, ничуть не менее важная, — добраться как можно скорее до нее, до моей наставницы.

Адрес у меня был. Она жила в большом городе, не чета нашему заштатному городишке, и доехать туда можно было примерно за день. Это если ехать на автобусе. На машине, конечно, можно и быстрее, только где ж ее взять-то. Да у меня и прав не было, она, конечно, была выше того, чтобы позаботиться о такой ерунде. Но это неважно, теперь-то я сама о себе позабочусь.

На автобусной станции, до которой я добежала на одном дыхании, быстро выяснилось, что ехать нужно с пересадкой, не на одном, а на двух автобусах. Нужный мне ходил два раза в день, утром и вечером, и первое, утреннее отправление должно было произойти через пятнадцать минут. Повезло! Сейчас только возьму билет…

Оп-па! Я, конечно, знала, что меня на новом жизненном пути будут ожидать всяческие неожиданные трудности, но не думала, что они начнутся так скоро. Билет стоил больше, чем было у меня в кошельке. Собственно, у меня там почти ничего и не было, так, какая-то карманная мелочь на всякие разности вроде стакана сока в школьном кафетерии. Она никогда не давала мне много денег, впрочем, я подозреваю, много у нее и у самой не было, и я никогда не просила. Справедливости ради, большой нужды тоже как-то не ощущалось, я была одета, накормлена, обеспечена, а уж в последние годы, с появлением магии, у меня даже и интереса особого в деньгах не было, были вещи важнее. И я твердо решила ничего у нее не брать, уходя.

Я ничего и не взяла. Так, сунула в школьный рюкзачок немного какой-то одежды на первое время. Строго говоря, я вообще не была уверена, можно ли мне брать с собой хоть что-нибудь из этого дома, не будет ли там, скажем, каких-то следов темной магии, например, которые могли бы потом как-нибудь навредить моему новому миру… Не знаю, вроде ничего такого в природе не бывает, я не читала и не слышала ни о чем подобном, но на всякий случай… Да еще она мне столько рассказывала о памяти вещей… Нет, лучше не надо. Конечно, страшно хотелось взять с собой книжки, если не все, то хотя бы несколько, самых главных, но я не рискнула. Если уж простые вещи имеют память, то у магических книг ее должно быть столько… Ничего, я знаю их наизусть, и потом… Что же, моя наставница книжек мне не найдет?

Да, но книжки книжками, а ехать как-то надо… Денег на билет определенно tie хватает, наколдовать их прямо из воздуха я не могу… Этого и никто не может, между прочим, деньги — одна из немногих субстанций, не поддающихся прямой материализации, их нужно обязательно сначала заработать, и только потом что-то с ними делать, а я… Черт, до автобуса осталось пять минут!

Я с отчаянием уставилась на здоровенный билетный автомат. Он, казалось, издевательски подмигивал мне электронным дисплеем. Железяка поганая! И ведь ее не заколдуешь, не задуришь! Был бы на ее месте хоть какой-нибудь человек, хоть что-то живое, я бы могла попытаться внушить ему, что моих копеек как раз хватает на нужный билет. Но человеческая касса далеко, в другом конце автостанции, я уже не успею…

К перрону подкатил мой автобус. Люди, ожидающие его, выстроились в очередь возле водительской дверцы и исчезали в ней один за другим, показывая шоферу вожделенный билет. Сейчас все войдут и уедут, а я останусь тут, как дура, до вечера. И что тогда делать? Не возвращаться же мне обратно к ней. Хороша я буду.

Меня осенило в самый последний момент. Честно говоря, потом я долго не могла понять, отчего было не сообразить с самого начала, ответ-то простенький. Но хорошо, что хоть вообще догадалась. После того как очередной билетовладелец поднялся на ступеньку автобуса, предъявил водителю проездной документ и пошел по проходу к свободному месту, я подбежала к двери, вспорхнула в автобус, уверенным жестом протянула водителю пустую ладонь и пристально поглядела ему в глаза. Уловить волю, поймать, подчинить… Это оказалось гораздо легче, чем я думала. Водитель кивнул, пропуская меня, и через секунду я уже сидела на месте — возле окошка в последнем ряду. Автобус мягко чпокнул дверью, плавно откачнулся от перрона и поплыл, унося меня из этой жизни. Далеко. Навсегда.

Слегка успокоившись и отойдя от пережитых волнений, я решила, так сказать, проанализировать ситуацию. Скорей всего, выход, найденный мной, был не единственным и, наверное, далеко не лучшим. Я попыталась вообразить, как бы реагировали на мой поступок те, кто старше и опытней, но наставница почему-то никак не представлялась, зато она… Она уж точно меня бы не одобрила. Я прямо услышала у себя в голове ее недовольный голос. «Мошенничество, хуже того — по мелочи, еще хуже — со вторжением в человеческую личность. Что, без этого было никак нельзя? Это вообще допустимо только в случае прямой угрозы, причем даже не тебе, а твоим близким. Тебе что-то угрожало? Нельзя просто так трансформировать чужие мозги! Магия не для этого! Стыдно! Типичная светлая выходка, причем дешевая! Фу».

Я потрясла головой и фыркнула, отвечая сама себе, вернее, ей, той, которая была у меня в голове. Ну и подумаешь! Из-за ерунды столько шуму. А сама-то ты как бы поступила, святоша? Мне надо было ехать, я и уехала. Шоферу ничего плохого не сделалось, нечего и шум поднимать. И потом, что это значит — светлая выходка? А я, по-вашему, кто? Значит, все и есть правильно. И вообще, я молодец, справилась с первыми трудностями, а ты мне теперь не указ.

Звучало все это убедительно, но душе почему-то все равно было как-то… Как будто немного скользко. Радужное утреннее настроение рассеялось, и я не могла понять, отчего. Вместо бодрой уверенности я чувствовала какой-то легкий страх, и еще будто бы грусть, и еще что-то такое… От всего этого мне захотелось спрятаться, и я, даже не особенно вникая, на автомате, соткала и натянула на себя полог незаметности…

Это такая штука, которая делает тебя не то чтобы невидимым, а просто… Неразличимым, что ли. Прикрытый таким пологом, ты совершенно не выделяешься не только в толпе, но даже на фоне мебели. Ты есть, но на тебя никто не обращает внимания. Очень удобно во многих ситуациях, и колдовство требуется совсем плевое.

И тут меня будто стукнуло. Конечно! Я же могла сделать это и там, на остановке. Ну да, и войти, прикрывшись, в автобус, и не нужно было бы никакому шоферу голову морочить, и совестью потом мучиться не пришлось бы. Впрочем, не знаю даже, совесть ли это. Вроде я себе все объяснила… В голове снова всплыл ее голос: «Любая магия небесплатна, за любую надо платить, и при этом ненужная стоит дороже. Что бы тебе ни объясняли, каких бы красивых слов ни вешали, это закон природы». Может быть, эта хмурь на душе и есть та самая плата?

В общем, в другой автобус я пересела, не снимая своего полога. Вышла из первого, постояла, затерявшись среди пассажиров, и вошла в другой. Никто мне и слова не сказал. Можно считать, очень даже гладко все получилось, если не считать того, что в новом автобусе на меня едва не сел какой-то толстый дядечка. Он просто не различил меня в кресле, думал, никого нет. Потом, конечно, долго извинялся, говоря, что совсем забегался по делам, голова ничего не соображает, и как он только мог не заметить юную леди. Забавно, вот только ногу он мне здорово отдавил и она ныла почти полдороги. То нога, то совесть — еще задумаешься, какой способ полезнее для здоровья.

Приехав наконец в нужный мне город, я еще долго-долго плутала в поисках адреса моей наставницы. Город оказался таким огромным! Никто не знал, где находится нужная улица, и никто не рвался помочь мне в моих поисках. Так, махали рукой куда-то в неопределенную сторону, и все. Телефона у меня не было, денег на такси тоже. В конце концов, уставшая и замерзшая — несмотря на летнее время, ночи были прохладными, — я не выдержала, остановила проезжавшую мимо машину и… Ну да, ну нехорошо, ну и пусть. Я же не железная, в конце концов.

Наставница жила в маленьком домике на симпатичной тихой улочке — насколько я смогла разглядеть в темноте. Она меня не ждала и вообще, судя по всему, уже легла спать. Свет в домике не горел, а на мой звонок долго-долго никто не отзывался.

Я уже почти успела испугаться, когда за дверью зашаркали шаги и суровый, но такой родной голос произнес:

— Кто еще там? Уходите! Я сейчас вызову…

— Это я! — закричала я изо всех сил. — Не вызывайте никого! Я приехала к вам! Вы же меня звали!

Дверь чуть-чуть приоткрылась.

— Это ты, деточка?! — охнула моя наставница. — Вот это да! Как ты здесь оказалась? Ну заходи, заходи скорей!

Она распахнула дверь, и я наконец вошла внутрь. Наставница обняла меня. Выглядела она слегка растерянной.

— Я очень, очень рада тебя видеть, — сказала она. — Но просто…

— Я получила ваше письмо, — пустилась я в объяснения. — Вы написали — жду, я собралась, и — вот… Извините, что так поздно, но я не знаю города, а ваш дом было так трудно найти…

— Ну не труднее, чем твой собственный, — улыбнулась она. — Конечно, я писала тебе, это все в силе, но я не думала… Не ждала тебя так быстро. Как тебе удалось уехать?

— То есть? — не поняла я. — А что здесь сложного? Я села на автобус…

Тут я вспомнила свои дорожные трудности и запнулась. Мне как-то не хотелось рассказывать об этом наставнице. То есть не то что я собиралась это утаить, но вот так, с порога… Впрочем, она имела в виду совершенно другое.

— И у тебя не было… Тебя так легко отпустили? Ну, ты понимаешь…

До меня дошло, что она имела в виду мою… Ну в общем, ее.

— Да, совершенно. То есть она нисколько не возражала. Я показала ей письмо. Не все, конечно, а только ту, официальную, часть — ваша записка все равно ведь исчезла, — и она сказала — конечно. Сказала, что так и должно быть. И я поехала.

— Странно, — наставница как-то некрасиво поджала губы. — Я бы ожидала несколько большего… Ну, впрочем, чего же от них можно требовать… Ладно. Это совершенно неважно, деточка, главное, что ты наконец здесь, вместе с нами, в своем собственном мире. Теперь с тобой все будет хорошо. Кстати, где ты решила остановиться?

Я глядела на нее, совершенно не зная, что ответить. Вообще-то я, получив письмо, как-то само собой предположила, что теперь она возьмет меня к себе и я буду жить с ней вместе, здесь, в ее доме, но, наверное, раз она спрашивает, то имела в виду что-то другое. А я совершенно не знала, что именно, и, значит, сделала что-то не так, и теперь…

— Я… Я пока не знаю… — выдавила я. — Я же только приехала… Я думала… Я не знала…

Пока я давилась и мялась, моя наставница, видимо, успела догадаться о моей оплошности.

— Ничего, деточка, — бодро сказала она, похлопав меня по плечу. — Сегодня ты переночуешь у меня, а завтра мы сходим в Академию и все выясним. Они, конечно же, предоставляют общежитие своим студентам. Все образуется, не волнуйся. Ты среди своих.

— В Академию? — переспросила я, не понимая, о чем она.

— Ну да. В Академию. Я сообщила о твоей ситуации, и, ввиду твоего катастрофического положения, тебя заочно зачислили в Академию светлых магов. Это большая удача, огромная честь. Совсем не каждому выпадает счастье здесь учиться. Было не так-то просто этого добиться, — она гордо улыбнулась. — Но в конце концов все получилось. К счастью, в Академии существует программа социальной помощи студентам, а у меня есть связи. В общем, я отнесла им бумаги, поговорила с кем нужно, и — вуаля!

Я смотрела на нее не понимая.

— Да, конечно, спасибо вам огромное, но… Я же… Если это Академия, то как я смогу… Я же училась дома, у меня нет даже школьного образования нормального. Как я… А экзамены? Меня не возьмут без экзаменов, а я никогда в жизни их не сдам.

Наставница покровительственно улыбнулась.

— Не беспокойся. Ты отлично все знаешь. Я же сама с тобой занималась. Твои знания вполне покрывают средний школьный курс. Более того, кое в чем они его даже превосходят. И насчет экзаменов не волнуйся. Я отнесла им твои работы…

— Какие работы?

— О господи, ну какие-то твои письма, вопросы, которые ты задавала, ответы на мои вопросы. Я же не просто так с тобой переписывалась. Комиссия все изучила и, учитывая твои сложности… В общем, я не хотела пока тебе говорить, но тебя не просто зачислили, а записали на продвинутый курс и дали полную стипендию — как особо талантливой. Но ты не вздумай, — она строго погрозила мне пальцем, — не вздумай этим гордиться. Никакой твоей особенной заслуги в этом нет. Просто когда много вкладываешь — а я же в тебя всю душу вложила, — и результат получается соответственный.

— Ну что вы! — горячо заверила ее я. — Я и не думала гордиться. Какое там! Я же понимаю. Без вас я бы вообще ничего, никогда… Спасибо, спасибо вам огромное!

— Ну-ну, ладно. Что уж спасибо, — отмахнулась она с довольным, впрочем, видом. — Не за что. Это мой, можно сказать, гражданский долг. Я просто сделала то, что надо было. И получилось очень даже славно. — Она снова похлопала меня по плечу. — А сейчас идем, я тебя уложу. Ты, наверное, с дороги еле на ногах стоишь.

Наставница постелила мне на диванчике в гостиной, показала ванную, пожелала спокойной ночи и ушла. Я быстро легла, но заснуть у меня не получалось. Я ворочалась и так и эдак, стараясь при этом не шуметь и не скрипеть пружинами, — диванчик был узким, жестковатым и, если честно, не очень удобным, но это было неважно. Главное — я здесь, я на месте, меня взяли и приняли, у меня теперь начнется настоящая жизнь! Какое чудо, какое счастье, что я встретила ее, мою наставницу, на своем пути. Как же мне повезло!

С утра выяснилось, что в Академии был неприемный день и пойти туда можно только завтра. У наставницы были какие-то свои дела, и она довольно быстро собралась уходить. Перед уходом она сказала мне, что вернется ближе к вечеру и что днем придет уборщица. Мне не надо ничего делать, у нее есть свой ключ, так что я могу, если надо, пойти куда-нибудь погулять.

Правда, наверное в спешке, она забыла дать ключ мне, и сообразила я это только после ее ухода. Так что прогулка сама собой отменилась. Я, впрочем, особо и не расстроилась. Все равно — куда мне было идти? Города я не знаю, знакомых у меня никаких нет, Академия сегодня закрыта…

Академия! С ума сойти, неужели все это правда, и я, как большая, как настоящая, буду учиться… И не просто так, а со стипендией, на — как это? — продвинутом курсе. Выходит, я и в самом деле чего-то стою, они ведь не взяли бы меня просто так… Это все она, моя наставница. Надо постараться хоть как-то ее отблагодарить, сделать ей ну хоть что-нибудь такое хорошее…

Хлопнула входная дверь — пришла уборщица. Я выглянула из комнаты. Пожилая такая, обычная женщина. Ну, в смысле — никакого поля у нее нет. Ну конечно — уж волшебница-то не стала бы, небось, убирать чужие квартиры. Интересно, как это моя наставница так вот запросто пускает в дом простых людей? Хотя, наверное, как раз поэтому…

Я поздоровалась, сказала, что вот — приехала в гости, поживу пока тут немного. Уборщица нисколько не удивилась. Она вообще была какая-то неразговорчивая, молча разделась, сразу достала пылесос из стенного шкафчика и занялась своим делом. Я, чтобы ей не мешать, ушла в гостиную, но спустя минут двадцать она тоже появилась там, таща пылесос за собой, и тогда я вернулась в кухню.

М-да, а убирает-то она не очень… Не то чтобы я была такой уж специалист, но ведь видно же. С другой стороны — она не молоденькая, и без магии совсем, ей тоже небось трудно. Насколько я знаю, дома уборка всегда делалась… Нельзя сказать, чтобы совсем волшебным способом, но ведь всегда есть такие небольшие фокусы, которые помогают…

Меня внезапно осенило. Я прищурилась, внимательно обвела кухню глазами, вспоминая и притягивая нужные слова… Раз, два, три… Вышло! Теперь кухня выглядела совсем иначе — вроде ничего и не изменилось, но… Сразу стало гораздо красивее и уютней. Поверхности столов и шкафчиков заблестели, как новенькие, окна заулыбались, мебель как будто повеселела…

Обрадовавшись, я решила повторить операцию во всех остальных комнатах. Пусть это немного, пусть совсем ерунда, тем более после уборщицы, но я подумала, насколько наставнице будет приятнее вернуться именно в такой дом. Тихонько пройдя по всем комнатам, откуда уборщица уже вышла со своим пылесосом, я навела порядок и только потом подумала: а почему, собственно, мне было не сделать этого до нее? В смысле, уборщицы. Если у меня это выходит гораздо лучше, что, в общем, неудивительно, то, может, не надо было, чтобы она работала зря? Ей, в конце концов, тоже нелегко. И тут же, с разгону, другая мысль — а зачем вообще нужна эта уборщица? Почему моя наставница не может сама? Если уж я справилась, то для нее это вообще плевое дело! И денег платить не надо, и чужих людей в дом пускать. Хотя это не мое дело. Наставница, она лучше знает, что ей делать. Может, так надо. Может, эта уборщица бедная, и наставница пытается таким образом ей помочь, а я тут лезу…

В общем, примерно так оно и оказалось. Уборщица, закончив свою работу, собралась уходить, и я вышла ее проводить. И она, уже надевая пальто, вдруг сказала мне:

— Ты добрая девочка, но только… В общем, зря ты это. Не стоит.

Я даже не сразу поняла, о чем она. Как она может заметить, если?..

— Что — не стоит?

— Убираться тебе за мной не стоит. Что ж ты думаешь — я не увижу?

— Н-нуу, — растерялась я, — Мне казалось… Я думала…

И в самом деле, как она-то могла увидеть? Я еще раз посмотрела на нее — нет, никакого поля. Простой человек. Непонятно.

— Да ты не бойся. Я же тоже была… Ну, из ваших. Из таких, — пояснила она, уловив мое недоумение. — А потом… Ну в общем, так вышло. Своей силы у меня теперь нет, но другую я видеть могу.

— А как же? Почему?

Я даже не могла правильно задать ей вопрос. Как так может быть — была сила и вдруг исчезла? Отчего это происходит? И потом — моя наставница… Она знает об этом или нет? И правильно ли вообще об этом спрашивать? Ведь это, наверное, ужасно, просто ужасно, и больно, и вообще — вспоминать о таком? Но я должна знать, на всякий случай, чтобы… Вдруг и со мной может такое случиться, если я сделаю что-нибудь не так. Я же ничего не знаю…

— Ну что да почему — долгая история, — отмахнулась она. — У меня ее и было-то немного, этой силы, не как у тебя, например. Хотя и сейчас, как вспомню… Но ничего, живу как-то. Приспособилась потихоньку. Хозяйке твоей вот спасибо — дает заработать немножечко. Раньше-то мы с ней подругами были…

Я только молча кивнула, как идиотка. Подругами? Были? А теперь?

— Да разве ж волшебница может себе позволить с такими дружить? И-и, что ты! Спасибо, что хоть так помогает. Пойду я, мне еще три дома сегодня убирать.

Уборщица собрала свои вещи и вышла, аккуратно заперев за собой дверь. Я продолжала стоять, ошарашенная услышанным. Надо же, как бывает. Бедная тетка. Спросить у наставницы, отчего это с ней случилось, или не стоит? Может, я вообще не должна была с ней разговаривать, раз она такая, что волшебникам нельзя с ней дружить? Хорошо было бы почитать об этом в книжках. И вообще — во время уборки я обнаружила в одной из комнат большой книжный шкаф, а в нем несколько книг, которые страшно интересно было бы прочесть. Но я не была уверена, что можно без спросу брать у наставницы книги, и решила подождать ее возвращения.

Чем бы таким заняться? Чтобы с пользой и чтобы время прошло? И тут меня снова осенило. Раз в доме все уже убрано, приготовлю-ка я наставнице ужин! Она придет вечером, а тут и чисто, и уютно, и ужин горячий на столе! Пусть увидит, что и от меня есть какая-то польза.

Я поскакала в кухню. Готовить я особенно не умела, но часто видела, как это делалось дома, помнила нужные слова и, в принципе, знала, как к этому нужно подходить. Она мне все уши прожужжала, что готовка-де кроме сочетания продуктов и необходимости к ним прислушиваться требует старания, и любви, и… А уж тут-то я буду стараться изо всех сил.

В холодильнике обнаружились какие-то продукты, и среди них — несколько скучноватых овощей, бледная курица и слегка подвявшие травки. Ну и отлично.

Сварю-ка я куриный суп. Если все получится правильно, ничего вкуснее и быть не может.

Я отважно вымыла курицу, разрезала ее на куски и запихала в большую кастрюлю. Налила туда же воды и поставила на огонь. Что теперь? К кому я должна прислушиваться?

Но, удивительное дело, когда вода в кастрюле закипела и пошла белой пеной, которую я тут же сняла, я как будто услышала тихий голосок, поющий у меня в ухе: «Теперь мы, теперь мы, лук с морковкой, теперь мы…» Прислушиваясь к этой нехитрой песенке, слова которой время от времени менялись, я, как заправский повар, весь следующий час резала и терла овощи, добавляла в кастрюлю приправы и травы, помешивала ложкой… Главное, это было чертовски интересно и как-то… Сказать «волшебно» было бы, конечно, глупо, но магия во всем совершенно определенно была, и не самая слабая. Именно она плавала легким дымком над кастрюлей, именно она заполняла кухню потрясающим ароматом, именно она… В общем, это было совершенно замечательно. И — я сделала это сама! У меня получилось!

Когда суп был готов, я с легким замиранием сердца поднесла ко рту ложку с окончательной пробой. Ну что? В детстве, дома, такой суп, пожалуй, был все же вкуснее, но и в моем было что-то такое… правильное. Молодец я. Страшно гордая, я накрыла на стол и стала ждать возвращения наставницы.

Она вернулась, когда уже начало темнеть. В ожидании я все-таки не удержалась, вытащила из шкафа одну книжку и теперь, услышав звук открывающейся двери, торопливо засунула ее на место и выбежала в прихожую.

— Ну как ты тут? — улыбнулась она, увидев меня. — Не соскучилась? Уборщица приходила?

— Да, все в порядке. Она убралась, а я… Я приготовила ужин. Пойдемте, я вас покормлю.

— Да что ты? Вот сюрприз. Ну пойдем, пойдем…

Пока она мыла руки и переодевалась, я быстренько разогрела уже успевший подостыть суп, нарезала хлеба. Наставница села за стол, я налила ей полную тарелку и замерла в предвкушении похвалы. Она подносила ко рту ложку за ложкой, но так ничего и не говорила.

— Вкусно получилось? — наконец не выдержала я.

Она отложила ложку и строго посмотрела на меня. Я испугалась.

— Что-то не так? Я сделала что-то неправильно?

— Девочка, — голос ее звучал печально и почему-то торжественно. — Выслушай то, что я тебе сейчас скажу. Это очень важно. Я понимаю, что тебе негде было это узнать, но если ты не усвоишь это сейчас, вся твоя жизнь может повернуться совсем не так, как нам с тобой этого бы хотелось. Так вот, — продолжила она, указывая рукой в сторону кастрюли с супом. — Все это, конечно, очень хорошо, но, хочу я спросить тебя, — зачем?

— Я хотела вас накормить, — пробормотала я. — Я думала, вы придете…

— Это замечательно, — перебила она меня. — Но это же просто суп. Зачем ты использовала магию во время готовки? И еще — ты помогала уборщице?

— Я… совсем почти нет… Я просто…

— Не спорь! Что же ты думаешь — я не замечу разницы? Помогала, весь дом просто блестит от налета заклинаний, а уж мне ли не знать, что эта старая перечница на такое не способна. И этот суп…

— Вам совсем не понравилось? Я…

— Дело не в этом! — резко оборвала она. — Важно совсем другое. Уборка, суп — и магия! Магия! Как можно даже подумать о том, чтобы смешивать эти вещи? Как можно пачкать величайший дар всей этой… — она снова обвела кухню рукой, — этой недостойной ерундой? Магия — великая сила, благословенный талант, который дается нам, чтобы мы украсили по мере возможностей окружающий мир. А ты тратишь этот бесценный ресурс на пошлые кухонные надобности! Унижаешь его! Да делая это, ты же просто оскорбляешь всех нас, тех, кто облечен таким же даром. А если узнают те, кому этого дара не дано? Что они будут думать? Волшебники копошатся у плиты? Да они же нас засмеют!

Я была совершенно уничтожена. Конечно, так я и знала! Вернее, ничего я не знала. Это все она виновата! Нельзя мне было у нее учиться… Она-то вечно ковырялась на своей кухне… кастрюли, поварешки, корешки… Вечно долдонила: «В магии нет мелочей, магия — простая ежедневная работа, ничуть не лучше прочих…» А я ее слушала, как дура, на свою голову. И что со мной теперь будет? В голове против воли продолжали всплывать ее слова. Вот она стоит на кухне, сыплет в кастрюлю с таким же супом сухую траву, помешивает ложкой, задумчиво пробует и говорит тихим речитативом: «Каждый может приготовить хорошо, для этого вообще не нужно магии. Но если уж у тебя она есть, и это, заметь, совсем даже не твой выбор, просто так получилось, ты должна — просто обязана — делать это лучше других. Тебе изначально дано знать то, о чем другие могут только догадываться. Но ты не должна распыляться, вместе с даром тебе досталась ответственность за него. Помни — в магии нет мелочей. Скрупулезность и точность, уважение даже к самой мелкой детали — вот тот минимум, которым ты должна оплачивать этот дар. Нет недостойных занятий. Недостойно лишь выполнять плохо свою работу». Конечно, я ее слушала, куда мне деваться, и вот теперь из-за этого все у меня не так.

Наставница, заметив, что я едва не плачу, заметно смягчилась.

— Ну ничего, ничего. Я вижу, ты все поняла. Не переживай так. Конечно, откуда тебе было знать? Хотя, наверное, внутри себя ты все же должна была как-то догадываться… Ну хотя бы инстинктивно ощущать свое высокое предназначение… Ты ощущала? У тебя был какой-нибудь протест против такого нарушения?

Я не знала, что сказать, и на всякий случай пожала плечами.

— Ну вот видишь! — воодушевленно продолжала она. — Ты не знала, но ты чувствовала, что что-то не так! Светлая магия в тебе не желала покоряться. Не бойся. Ничего страшного пока не произошло. Ты просто запомнишь и больше не будешь разбазаривать…

К этому моменту я наконец опомнилась настолько, что обрела способность соображать. Конечно, она во всем права, моя наставница, но все-таки как-то неясно…

— Можно, я спрошу? — робко сказала я. — Я больше так не буду, но мне хотелось бы понять…

— Конечно, спроси, — кивнула она.

— А почему плохо применять магию в быту? Почему плохо, если это помогает вкусно готовить, делать, чтобы в доме было хорошо? Это же тоже мир, и он тоже от этого становится лучше, пусть даже совсем чуть-чуть?

— Как можно? Ну ты подумай сама — как можно размениваться на такую незначащую ерунду? Дом, суп… Да этого же никто не видит. Ну и какая разница, какой именно суп ты там ешь? Вкусно, чисто — не все ли равно? А между тем эта суета отвлекает тебя от высоких целей, от истинного предназначения, ты начинаешь погрязать в быте, можешь не увидеть главного… И потом, в решающий момент, когда будет нужно, твоей магии может просто не хватить ни на что большее, чем эти кастрюли!

— А вот она… Ну там, дома… Она же все время применяла магию вот так, по пустякам, в быту… И что же — она у нее должна была кончиться? Но я видела, что она не кончалась, что ее поле…

Наставница схватилась за голову.

— Ну конечно! Чего же и ожидать! Нет, это не твоя вина, деточка, это твоя беда, но… Поле! Никогда так не говори! Магия осеняет наши головы светлой аурой, волшебным нимбом, видеть который доступно лишь посвященным. Поле! Чего от них ждать, от этих темных… Поганые материалисты, вечно все опошлят. Поле, надо же такое придумать. Еще сказали бы — стигмат! Нет! Я не могу больше об этом говорить, я слишком расстроена.

Она поднялась из-за стола.

— Убери здесь все и иди спать. — сказала она, уже выходя из кухни. — Да руками убери, без этого… Завтра мы прямо с утра едем в Академию.

Академия занимала целый квартал, расположенный в одном из пригородов. Да, собственно, она сама и была — пригород, была — целый город, государство в государстве. В ее ансамбль непостижимым образом гармонично вплетались и старинного вида здания, украшенные затейливой лепниной и остроконечными башенками, и колониального стиля домики, и современные, сверкающие стеклом корпуса. Там и сям между высокими стенами неожиданно открывались уютные зеленые поляны, где под толстенными старыми деревьями стояли во множестве деревянные столы и скамейки. Казалось, даже самый воздух был настолько пропитан знаниями, что совершенно невозможно было не стать умнее, даже просто проведя здесь какое-то время. Мы прошли мимо пруда с цветущими водяными лилиями и золотыми рыбками, потом обогнули целый стадион… Людей нам встречалось мало, на время летних каникул Академия опустела, но, зажмурившись, легко можно было себе представить, как она, будто улей, заполнится студентами и как они, будто пчелы, будут суетиться здесь, перелетая из корпуса в корпус в неустанном поиске чудесного нектара знаний. И я, я буду одной из таких старательных пчел. Нет, ну какое все-таки счастье…

Мы долго переходили из здания в здание, меня представляли разным серьезным и важным людям, от которых так или иначе зависело мое будущее, и, хотя я очень старалась запомнить, кто из них есть кто, все равно через несколько часов все лица и имена слились у меня перед глазами в одну сплошную кутерьму. Очень важную, очень почтенную, но все равно совершенно неразделимую на отдельные лица. Ничего, сказала я себе, главное, они меня сюда взяли, а с остальным я потихоньку разберусь.

Как и говорила наставница, Академия предоставила мне стипендию и общежитие. Но в связи с каникулярной расслабленностью и всеобщими отпусками заселиться туда можно было не раньше чем через две недели, лишь незадолго до начала занятий. Никакие просьбы и увещевания моей наставницы не помогли. «Ну что ж, значит, поживешь это время у меня, — поняв, что сделать ничего не удастся, сказала мне наставница с легким вздохом. — Стипендию тоже начнут платить только с осени, так что, деточка, тебе надо будет как-то позаботиться о хлебе насущном». После чего сообщила мне, что ее ждут неотложные дела, она уезжает, а я должна буду добираться до дома самостоятельно.

Я не имела ничего против. Я вообще не имела ничего против, ни против чего, так я была потрясена — в хорошем смысле потрясена — свалившимся на меня счастьем. Я, наверное, впервые в жизни чувствовала себя по-настоящему своей, в самом деле принадлежащей, да еще — к такому прекрасному… такому прекрасному всему. А какая там библиотека! Мне удалось заглянуть туда только краешком глаза, на бегу, но и увиденное вскользь весьма впечатлило. И спустя совсем уж недолгое время я, именно я, буду гулять по всем этим чудесным дорожкам, сидеть на этих скамьях, кормить золотых рыбок и впитывать этот чудный воздух, насыщенный знаниями.

Я еще побродила по парку, присаживаясь тут и там на скамейки, задирая голову и любуясь кронами многолетних деревьев, нагибаясь к пруду, чтобы окунуть руки в воду… В здания, хотя мне и страшно хотелось, я заходить не рискнула. Потом. Я еще успею, у меня будет время, ведь я же теперь здесь, оно мое, и его у меня не отнимут.

Когда я вышла наконец за пределы Академии, было уже хорошо за полдень, то есть время обеда, и я ощутила это, даже не глядя на часы. В Академии время как будто стояло на месте, но стоило опять оказаться во внешнем мире, он немедленно дал о себе знать со всей неотвратимой реальностью. Немедленно и страшно захотелось есть — позавтракали мы с наставницей как-то наспех, чашка кофе, бутерброд с вялым сыром, и все, потом было не до того, а вот теперь… Со вчера дома оставался злополучный суп, за который мне так влетело, но к нему еще надо как-то попасть.

Я беспомощно огляделась по сторонам. Вообще, где я? То есть понятно, что около Академии, но как отсюда добираться домой? Наставница привезла меня сюда на машине, ехали мы минут пятнадцать, то есть дом явно не очень далеко, но где именно… Я, конечно, и не подумала запоминать дорогу, и спросить вовремя тоже не догадалась, а вот теперь… А с другой стороны, может быть, это так специально? Ну, вроде такого испытания? Чтобы я научилась сама, мне же потом придется… И научусь, ничего такого страшного даже. Вот сейчас, только соображу…

Я медленно побрела по улице, озираясь по сторонам и соображая, что делать. На глаза мне попалась небольшая кафешка-пиццерия. Строго говоря, она попалась мне не на глаза, а на нос, я ее просто учуяла, потому что оттуда так заманчиво пахло горячей пиццей, что ноги сами понесли меня ко входу, и я даже не успела сообразить, что никаких денег у меня так и нет.

— Добрый день, — приветливо обратился ко мне на входе дядечка средних лет. — Что закажете? У нас сегодня прекрасная лазанья, или вот пицца «Маргарита»…

Тут-то я уже сообразила про деньги, и мне стало страшно неловко…

— Нет, спасибо… Я… Мне… В общем, я только хотела узнать…

— А, — просиял вдруг дядечка. — Так вы по объявлению? В официантки, да?

И я кивнула в ответ, даже не успев понять, о чем это он, собственно, говорит.

— Ну и чудесно, — продолжал он тем временем. — Нам страшно еще одна девочка нужна. А сейчас вот еще учебный год начнется, так и совсем… Ты студентка?

Я кивнула.

— Здесь, в университете, учишься?

Что он имеет в виду? Какой еще университет? Он совсем простой дядечка, без всяких следов поля, он не знает и не может знать про Академию, и я не должна… Впрочем, она же такая огромная, ее не спрячешь никаким заклинанием, наверное, она должна быть замаскирована как-нибудь по-другому. Почему бы и не университет? А что — очень даже удобно. И я снова кивнула.

— Да, в университете. Но я еще не учусь. Я только поступила.

— Ну и замечательно. День через два — устроит тебя? Или по полдня, но тогда вечером и почаще.

И только тут я сообразила, что происходит. Так это же он на работу меня берет! Вот здесь, в этом симпатичном кафе, официанткой. Так это ж классно! Наставница мне только сказала, что надо что-то искать, а оно уже и нашлось, прямо само! И от Академии в двух шагах, очень удобно. Надо немедленно соглашаться, пока не передумали.

— Мне лучше вечером, — быстро сказала я. — По утрам-то я, наверное, учиться буду.

— Как тебе удобней, — улыбнулся дядечка. — Три раза в неделю сможешь?

— Пока занятия не начались, я и чаще смогу. Хоть каждый день, если надо. А когда можно начинать?

И мы чудесно обо всем договорились. Работать я начну с завтрашнего дня, получать буду… В общем, мне показалось, это страшно много, сколько я буду получать, а еще чаевые… Приходить надо к четырем, работать до вечера, фартук фирменный мне на месте дадут. И еще — в знак того, что мы договорились, хозяин угостил меня пиццей. Прямо тут же, немедленно, хоть я и пыталась из вежливости отказаться, он сказал, что должна же я понимать, где работаю. И ничего вкуснее я в жизни не ела, честное слово.

А потом я села на автобус — оказалось, тут прямо почти до наставницыного дома ходит автобус, только редко, но тут он как раз подошел — и поехала домой. Страшно удачный день оказался. И Академия, и работа. Вот она какая, моя взрослая жизнь.

С работой мне повезло. То есть, конечно, в первые дни с непривычки было немножко трудно — и подносы оказались тяжелыми и все норовили куда-то выскользнуть из рук, и пицца была страшно горячей, я чуть не ошпарилась пару раз, и посетители все время что-то хотели, прямо голова кругом шла, но я потихоньку привыкла, приноровилась, и все у меня стало получаться. Ну может, и тут не обошлось немножко без магии, хотя я и помнила все наставницыны слова о мелком быте и пошлости, но это в конце концов работа, это же важно… И потом, я старалась, чтобы это было больше с людьми, я им улыбалась, я хотела, чтоб им тут нравилось, было хорошо… И вовсе не ожидала, что к концу дня у меня будет собираться столько чаевых. Да еще зарплата! Платили мне по часам, в тот же день, — очень удобно. Главное потому, что у меня хотя бы появились какие-то деньги и не надо было… В общем, очень хорошо. И наставнице я сразу сколько-то отдала, а то неудобно было.

Она взяла деньги, хотя, когда я первый раз рассказала ей про то, что нашла работу, она как-то нахмурилась. Ей не понравилось, что я — официантка. Ну а кто еще меня возьмет, я же ничего не умею. И это от Академии близко, и вообще. Ну так-то она ничего не сказала, но я увидела. Но мы с ней это не обсуждали.

Было еще одно «но». Временное, конечно, но все-таки. Тот самый автобус, который довозил меня до ее дома, переставал ходить поздно вечером, а работа у меня кончалась с последними посетителями, и бывало, что я не успевала. А пешком там все-таки будь здоров, а такси брать — никаких денег не хватит. Я, конечно, все равно взяла пару раз, что делать. А потом…

А потом и этот вопрос у меня решился. В нашей пиццерии кроме хозяина с женой, которые держали дело, и нескольких девочек-официанток работал еще мальчик, развозчик пиццы. Алекс. У него был мотоцикл, и он на нем все время носился, потому что наша домашняя пицца по старинным рецептам была известна по всей округе.

На Алекса я обратила внимание из-за имени — потому что так моего брата зовут. Я ему об этом и сказала. А он рассмеялся и ответил, что теперь будет относиться ко мне, как к сестренке. Ну и вот. А в конце моей первой недели на работе, день на шестой или пятый, как раз суббота была, я вышла с работы, поздно, автобус ушел, я думаю, как быть, — и тут Алекс. На мотоцикле.

— Подвезти тебя? — спрашивает.

Еще бы я не согласилась! Так вот — р-раз! — и мы уже дома. Только я его попросила примерно за квартал меня высадить, на всякий случай, а то поздно уже, еще разбудим наставницу этим его мотоциклом, не надо. Ну и вообще. Мне почему-то казалось, что Алекса она тоже вряд ли одобрит, хотя — что тут такого? Я ничего не делала, да и не было тут ничего, просто — удобный способ до дому добраться, и ему это по дороге, он сам сказал.

Так и повелось. Алекс меня дожидался после работы, подбрасывал до дома. Пока-пока, и все. Мы даже не разговаривали особо — на работе некогда, там у нас не поболтаешь, а на мотоцикле тоже ведь не получается. Шум такой — дыхания своего не слышишь, не то что… И ничего такого у меня даже в мыслях не было, поэтому я страшно удивилась, когда в один прекрасный день, за завтраком, наставница, слегка поджав губы, заявила мне, что, как ей кажется, это меня недостойно. Я чуть ложку не уронила.

— Простите, я не понимаю…

— Я имею в виду этого… Который… Ну в общем, с кем ты там закрутила…

— Я… Ни с кем… А, это. Вы имеете в виду — Алекс?

— Не знаю, как там его зовут, но ты должна понимать — простой человек. Это неприлично. Недостойно. Кто ты, и кто он. Возможно, у темных это и принято, но теперь, когда ты….

— Так он меня просто подвозит, — перебила я, что было, наверное, не слишком вежливо. — Мы поздно кончаем работать, автобус уже не ходит, а ему по пути. И вы не думайте, совершенно ничего там такого нет, вот честное слово.

— Я тебя предупредила, — повторила она, еще сильнее поджав губы. — Дальше тебе решать. Ты уже не маленькая, сама должна понимать. И вообще, строго говоря, вся эта твоя сомнительная работа… В общем, смотри сама.

На этом наш разговор закончился. Мне было одновременно и стыдно, и почему-то обидно, хотя и то, и другое было ни за что. Я не знала, что можно сказать и надо ли тут вообще что-либо говорить, но и молчать было как-то… неправильно. Хотя, наверное, если наставница говорит, то ей виднее.

В общем, когда прошли две недели, и я могла, наконец, переехать в общежитие Академии, где-то внутри себя мне было почему-то скорее радостно, чем грустно, хотя это, наверное, не очень-то хорошо и правильно по отношению к наставнице, которая сделала мне столько хорошего. Да что там, без нее у меня вообще ничего бы не было, так что злиться или обижаться на нее из-за каких-то мелочей — просто свинство с моей стороны. Она так обо мне заботилась все это время. И еще неизвестно, как оно дальше получится, а научить будет некому. И заступиться — тоже. Придется действительно самой смотреть.

В Академии мне дали место в чудесной светлой комнате, выходящей окнами на парк с прудом. Я даже не думала, что комната в общежитии может быть такой просторной и уютной. Кроме меня тут жили еще две девочки, но их пока не было, они должны были приехать к самому началу занятий. Собственно, это была их комната, они жили тут вдвоем уже несколько лет, потому что учились в Академии уже давно, а меня подселили к ним потому, что комната в самом деле была большая, а других мест не было. Все это рассказала мне очень милая женщина, смотрительница общежития, которая помогала мне поселиться.

Когда я пришла, в комнате даже не было третьей кровати, и мы со смотрительницей больше часа пробегали по разным коридорам и закутам общежития, прежде чем я обзавелась необходимым для жизни скарбом. Мне выдали кровать, и матрас, и стул, и письменный столик, и полку для книг, и комодик для остальных вещей. Все это мы расставили в комнате, и у меня получился прелестный свой уголок. Конечно, нам пришлось немного подвинуть вещи других девочек, и я боялась, что они могут рассердиться, но смотрительница заверила меня, что все согласовано, все в порядке, и они будут мне только рады. Они обе очень хорошие девочки, из очень, очень известных и знаменитых семей, мне очень повезло, что я буду жить именно с ними, потому что я смогу очень многому от них научиться.

Кроме того, оказалось, что и учиться я буду тоже с ними вместе, потому что, хотя они и провели в Академии несколько лет, их только с этого года зачислили в ту самую продвинутую группу, которой так гордилась моя наставница. Похоже, то, что меня в нее записали, было действительно очень большим достижением. Я снова почувствовала прилив счастливой благодарности. Надо будет купить ей цветов, наставнице, самых красивых выбрать. Сколько она для меня сделала, это же ни с чем не сравнить.

Несколько дней, которые я прожила одна, были ужасно счастливыми. До работы было рукой подать, возвращаться по вечерам стало легко и совсем не страшно, хотя Алекс все равно провожал меня до ворот Академии. Для всех людей она и в самом деле считалась простым университетом. А по утрам, которые были у меня свободными, я всласть гуляла по парку, осваивалась на новом месте, покупала какие-то вещички. Получила в библиотеке здоровенную кучу книг, нужных в этом семестре. Я гордо расставила их на своей полке и часто залезала в них, читая то тут, то там кусочки чего-то страшно интересного, но всерьез изучать пока не спешила. Надо подождать, чему меня будут учить преподаватели, а то опять начитаюсь чего-нибудь не того.

Накануне начала занятий приехали мои соседки. Их звали Дана и Тина, обе были высокими, стройными, светловолосыми, с голубыми глазами и ровным золотистым загаром. Только Дана была коротко стрижена и вся в кудряшках, а у Тины волосы были прямыми и длинными, ниже плеч.

Ну и, конечно, как я и опасалась, они совершенно не обрадовались, обнаружив в своей комнате меня. Не сказав ни слова, они тут же вышли из комнаты и вернулись через минуту вместе со смотрительницей.

— Вот, — сказала одна из них, тряхнув кудряшками (в тот момент я еще не знала, что это Дана). — Пожалуйста. Что это такое, хотелось бы знать.

— Это ваша новая соседка, — ответила смотрительница. — Ее приняли в Академию в этом году, и она зачислена в ту же группу, что и вы обе.

— Это замечательно, но почему в нашей комнате? — спросила Тина, откидывая с лица прядь золотистых волос. — Кажется, мы и вдвоем неплохо жили.

— Ваша комната изначально рассчитана на четырех человек, — кротко объяснила смотрительница. — В других комнатах все так и живут, по четверо, и никаких свободных мест больше нет.

— Но вы же прекрасно знаете, — возвысила голос Тина, — что мы живем так в соответствии со специальным разрешением, и вы не должны…

— А у меня есть специальный же указ ректора, в соответствии с которым я действую, — отрезала, не дослушав, смотрительница. — И попрошу вас не объяснять мне мои обязанности. Считаю данную тему закрытой.

После чего повернулась и ушла.

Обе девочки, пожав плечами, подошли к одной из кроватей, сели на нее рядышком и уставились на меня, как будто я была случайно забежавшей в комнату жабой. Я попыталась им улыбнуться.

— Н-да, — сказала одна другой. — Вот это повезло так повезло.

— И не говори. Отличное начало семестра. Чего уж дальше-то ждать.

— Ну ладно, — вздохнула первая. — Давай хоть посмотрим, чего нам тут подселили. Ты кто? — обратилась она ко мне.

Я пожала плечами. Ну и действительно, что отвечать на такой вопрос?

— Она, похоже, еще и идиотка, — сообщила Дана Тине. — Как тебя хоть зовут-то?

Я назвалась.

— И откуда тебя сюда занесло?

Я сказала название своего городка.

— И много у вас там таких умных?

— Ладно, Дан, ты уж не надо так, — одернула ее Тина. — Ее, между прочим, прямо так в эту группу зачислили, без всякого отбора. Откуда ты знаешь, что она не…

— Пф-ф, — фыркнула кудрявая Дана. — Зачислили, большое дело. Социальный случай, не иначе. Слыхали мы про таких.

— Не, не скажи, — возразила Тина. — Социалка бывает, конечно, но не в эту группу. Туда просто так не берут. Нас самих-то, помнишь, сколько мурыжили? Это нас. Так что тут все не просто. А ты сразу на стенку лезешь. Мало ли что… — И зашептала ей что-то на ухо.

Мне ужасно «нравилась» эта их манера говорить обо мне так, как будто меня тут не было. Или, на крайний случай, как будто я была столбом с глазами. Но что делать и как себя вести, я тоже не понимала. Мне никогда не приходилось бывать в подобной ситуации, и потом, я же действительно вроде как вторглась на их территорию. И на вопросы толком ответить не могу. И вообще. Ну не в крыс же мне их превращать? А если честно, было бы неплохо. Дану в серую, а Тину, ладно уж, — в розовую. С закрученным хвостиком. Хотя нет, это уже какая-то свинья получается… И это наверняка будет использование магии в низких и недостойных целях. Не говоря о том, что я и заклинаний-то пока таких не знаю.

Пока я предавалась своим размышлениям, подружки дошептались, пришли к какому-то согласию и теперь снова смотрели на меня во все глаза.

— Ну ладно, — сказала та, что с прямыми волосами. — Раз уж ты все равно здесь оказалась, нечего делать, будем теперь дружить. Меня зовут Тина.

— А меня Дана, — вздохнула кудрявая. После чего она назвала свою фамилию. Мне эта фамилия ничего не говорила, но сказала она ее с таким видом, что было ясно — это не просто так. Я понимающе кивнула.

— А Тина — она… — добавила Дана, явно желая меня окончательно уничтожить. Хорошо, что я все равно не знала, кто они такие.

Я узнала об этом на следующий же день, едва начались уроки. Фамилия Даны красовалась на стене главного здания Академии, в котором проходило торжественное собрание по поводу открытия семестра. А фамилию Тины я случайно услышала по радио в тот же день, в новостях, там, где говорили о составе правительственного кабинета. Сказать, что меня это сильно впечатлило, не могу. То есть, наверное, если бы я узнала об этом заранее, то да, а так, когда я уже познакомилась с наследницами и сама составила о них мнение…

И, в общем, это мнение за время учебы не сильно переменилось. То есть у нас со временем установились какие-то более-менее нормальные отношения — мы не делали друг другу явных пакостей и не хамили в лицо, — но теплыми их вряд ли можно было назвать. Скажем, довольно быстро выяснилось, что учиться у меня получается хорошо и что способностями я награждена далеко не средними, так что любая явная попытка сделать мне что-нибудь нехорошее, вроде того чтобы подсыпать какой-нибудь гадости в еду, будет далеко не безопасной… Но любви это не прибавляет.

И потом, кроме непосредственных воздействий есть ведь и другие способы испортить настроение человеку, и уж никто не владеет ими лучше, чем соседки, живущие с тобой в одной комнате. Им, как никому другому, становятся известны все твои слабые и болезненные места, и если они хотят, то…

Одним из таких слабых мест был, к примеру, мой гардероб. Понятно, что он не шел ни в какое сравнение с нарядами моих соседок. На свою зарплату я успела обзавестись несколькими парами джинсов, майками и свитерами, справедливо считая, что уж больше-то мне для учебы ничего и не нужно. Но когда Тина с Даной раскрыли свои чемоданы… Про часть их нарядов я даже не знала, что такое бывает вообще, не говоря уж о том, куда это можно надеть. Кружева, блестки, кожа, мех и прочие дизайнерские излишества, про которые они немедленно объяснили мне хором, что жить без этого приличной девушке абсолютно невозможно….

Конечно, это не добавляло уверенности в себе. И ладно бы только наряды. С этим я, в общем, сумела бы примириться, мне некоторым образом было не привыкать к тому, что я не как все. Но оказалось, что я совершенно не так причесываюсь, не умею ухаживать за лицом, у меня неправильная кожа, странные волосы, не оттуда растущие ноги и жуткие манеры. Я не умею вставать, садиться, здороваться, улыбаться, подавать руку… Короче, любой мой истинный или мнимый промах и недостаток немедленно замечался, назывался, обсуждался и подлежал суровейшему приговору, произнесенному в столь покорившей меня в первый же день манере. При тебе, как без тебя. Или как будто ты столб с глазами.

Ну, и мальчики… То, что за Тиной и Даной бегало несметное их количество, никакого удивления не вызывало. Этакие длинноногие рекламные красотки, да еще наследницы — за кем же еще и бегать. Меня это нисколько не волновало. Но вот им, Тине с Даной, почему-то страшно действовало на нервы, если я разговаривала хоть с каким-то представителем противоположного пола дольше, чем пять минут. Если могли, они старались вмешаться тут же на месте, сказав про меня при этом какую-нибудь невинную гадость из своего репертуара, а если уж почему-либо не могли… Тогда вечером мне устраивался очередной «разбор полетов». Дескать, я и стояла не так, и улыбалась, как идиотка, а уж волосы у меня лежали вообще ужасно. Да и кавалера я умудрилась выбрать — отстойней некуда. Странным образом, при этом через день или два этот самый отстойный кавалер непременно обнаруживался в свите поклонников кого-нибудь из них.

Во всем этом не было как будто ничего страшного, и уж во всяком случае ничего серьезного, но постоянность и неизбежность этих придирок действовала мне на нервы. Я старалась не приходить в комнату как можно дольше, это было, кстати, не так уж и сложно. В те дни, когда мне не нужно было идти на работу, я просто оставалась где-нибудь в библиотеке или лаборатории до ночи и занималась чем-нибудь интересным, дожидаясь, пока они уснут, но после ночи наступало утро, мы все равно встречались и вместе шли на занятия…

Все мои попытки как-то постоять за себя натыкались на удивленно поднятые брови. «Как, разве я сказала что-то обидное? Я просто хотела тебе помочь (поправить, объяснить, подсказать). Тина (Дана), посмотри — я ей помогаю, и она же на меня обижается». И неизменный ответ верной подружки: «Ну а чего же ты хочешь, дорогая? Конечно, ей трудно с собой справиться. Она же постоянно нам завидует. Не обращай внимания».

В какой-то момент я, не выдержав, даже попыталась пожаловаться своей наставнице. Я не ждала от нее никакой конкретной помощи, понимая, что тут мне никто не может помочь по-настоящему, и все, чего я хотела, было, пожалуй, лишь немного сочувствия. Но и с этим у меня не вышло.

Наставница, только услышав, какие фамилии носят мои соседки, подняла глаза к небу и прочитала мне длинную лекцию о том, что о такой удаче можно было только мечтать, что каждая минута, которую я провожу в общении с членами таких семей, должна быть золотом отмечена на мемориальной доске моей памяти, что я даже не представляю, какое мне выпало счастье контакта со светлой магией в самом ярком ее воплощении, и чего только я не смогу при желании почерпнуть у таких замечательных ее представительниц. И вместо всего этого я, с присущей мне бестолковостью и неблагодарностью…

— И даже если эти милые девочки делают тебе какие-то замечания, — грохотала она, — причем, уверена, что все эти замечания делаются абсолютно по делу, это значит — им на тебя не наплевать. Они считают тебя равной себе — ты только вдумайся в это! — иначе они не стали бы с тобой возиться. А ты? Ты должна говорить им спасибо, а не обижаться. Ты должна слушаться. Вообще, я уже не первый раз замечаю в тебе это нелепое упрямство. Конечно, я знаю, откуда это идет, но мне казалось, что теперь, когда ты уже столько времени находишься среди приличного общества…

В общем, никакого сочувствия. От Алекса и то было больше пользы. Конечно, ему-то я ничего такого не рассказывала, еще чего не хватало, но он и сам время от времени спрашивал, нет ли у меня каких-то проблем и отчего я такая грустная. Я отговаривалась усталостью и трудностью учебы, но все равно это было приятно. Да и вообще на работе было хорошо — меня там любили. С началом учебы я стала ходить туда реже, всего два раза в неделю, и то больше по выходным, но все равно. Бросать ее мне не хотелось. Да и деньги, честно говоря, даже несмотря на стипендию, лишними не были.

Кстати, сам факт наличия у меня этой работы служил дополнительным поводом для насмешек. «Наша Золушка, — называли меня подруги, заметив, что я вернулась из кафе. — Золушка пришла. Как сегодня работалось? Много объедков удалось заначить? На неделю-то хватит? Фу, как от тебя пахнет этой пиццей, невозможно находиться в комнате». Я даже боялась думать, что будет, если они как-нибудь увидят меня в сопровождении Алекса. Но сказать ему об этом я тоже не могла, он бы обиделся, а мне уж точно этого не хотелось. Так что я просто старалась каждый раз удрать с работы так, чтобы он меня не заметил. И в итоге вместо катания на мотоцикле в приятной компании возвращалась домой одна по темным улицам, «предвкушая» очередную порцию издевательств.

Довольно скоро все это кончилось тем, что я с отчаяния решила спрятаться под «занавеской». Несложное такое заклинание, позволяющее соткать и натянуть на себя любой образ, показать себя такой, какой ты хочешь казаться окружающим, понравиться кому угодно. Она показала мне его одним из первых, объясняя, как именно ей удалось всех так очаровать в моей школе. Там действительно не было ничего трудного, материал для него набирался тут же, из воздуха, частичка имиджа там, ниточка тут…

И действительно ведь сработало. Как только я вышла из ванной, первый раз натянув на себя образ успешной и беззаботной «наследницы», мои соседки, как-то слегка остолбенело переглянувшись, не отвесили мне дежурного «комплимента». День до самого вечера прошел гладко и без обычных подколок, и я, обрадовавшись, решила было, что нужное лекарство найдено.

Но, как и у каждого лекарства, здесь обнаружилось свое побочное действие. Дело в том, что заклинание нельзя носить на себе постоянно, оно со временем как бы изнашивается, в нем появляются дыры, эффект ослабевает, и с каждым разом становится все труднее и труднее им пользоваться. Кроме того, постоянно находясь под укрытием такой «занавески», ты постепенно срастаешься с ней, то есть она, изначально предназначенная для сокрытия и защиты твоей истинной сущности, со временем полностью заменяет ее, то есть этой самой сущностью и становится. Словно маска, которая прирастает. При этом совершенно непонятно, нужна ли тебе такая сущность на самом деле и навсегда, а если учесть еще, что сущность эта несколько искусственна, то есть тобою же и создана с самого начала… В общем, тут, если недоглядеть и увлечься, последствия могут быть самыми неприятными.

Так что каждый день, поздно вечером, уже улегшись в постель и погасив свет, я аккуратно снимала с себя свои чары, скатывала, перетряхивала и пересматривала, а с утра, вскочив пораньше и убежав в ванную, пока никто не видел, заворачивалась в них вновь. Это было утомительно и действовало на нервы, да к тому же, если использование магии по мелочам действительно вело к ее истощению, довольно затратно, но жить без этого было бы настолько противно…

Я долго не могла решить, какое из двух зол все-таки меньше, когда странным образом обнаружила, что в малоприятных ситуациях мне становится легче, если я покручу на пальце или даже просто подержу в руке кольцо, которое… Ну которое мне подарили дома в мой последний день. Потрогаешь его — и заклинания ткутся ловчее, изнашиваются меньше, и сама я чувствую себя бодрее. Кстати, и Дана, и Тина довольно быстро заметили это мое кольцо и делали неоднократные попытки заполучить его и рассмотреть поподробнее, но тут уж я уперлась насмерть. Даже сняла его с руки — купила цепочку и стала носить под одеждой на шее, чтоб не мелькало. Мало ли что. Все-таки, если вспомнить, от кого я его получила… Кто знает, может, и неприятности могут быть. Но по вечерам, переодеваясь в ванной, я редко могла удержаться от того, чтобы не подержать его в руке, не полюбоваться сияющим золотистым камнем. Иногда мне казалось, что что-то как будто смотрит на меня из него и даже доброжелательно подмигивает. Глупости, конечно, кольца, даже магические, не умеют смотреть, но всякий раз, встретившись с этим «взглядом», я чувствовала прилив сил, и на душе становилось легче.

Зато учиться мне нравилось. Да нет, мне вообще все нравилось, а если я и вспоминаю какие-то неприятности, то это только потому, что на хорошее обычно не обращаешь внимания, а плохое лезет изо всех дыр. А так, по большому счету, не считая всех этих мелочей, мне было хорошо, и я каждый день не уставала говорить себе, как же мне повезло и как я счастлива, что мне выпал этот волшебный шанс. Академия была замечательным, потрясающим местом!

У нас были лучшие в мире учителя, и они учили нас вещам, о которых нельзя прочитать ни в одной книжке. Группа, в которую нас так тщательно отбирали, действительно была самой сильной, все ребята в ней отличались поразительными способностями, причем у каждого было что-то свое, и то, что мы делали на обычных уроках, по словам наших преподавателей, намного превосходило серьезную работу иных взрослых, состоявшихся волшебников. И я, хотя и была в нашей группе самой младшей по возрасту, считалась тут совершенно на уровне. Даже в чем-то лучше других, но мне не хотелось бы хвастаться. Впрочем, серьезно зазнаться, имея под боком Тину с Даной, мне не грозило.

Спустя два года учебы нам объявили, что, по мнению наших учителей, мы достигли такого уровня квалификации, что в стенах Академии нас больше невозможно ничему научить. Это, впрочем, совсем не означало, что нас отправляют восвояси, наоборот. Наши учителя при поддержке в самых высших кругах добились для нас уникальной возможности. Нас еще до формального окончания Академии распределяли для работы и дальнейшего совершенствования по нескольким Проектам, относящимся к самым разным сферам магической деятельности, с тем чтобы мы могли продолжить наше обучение уже на настоящей, реальной, жизненной основе. По всеобщему мнению, такая практика страшно полезна для каждого, кто имеет дело с магией, не говоря уж о том, что участие в подобных Проектах потом естественным образом способствует поискам уже настоящей, взрослой работы. Ну и вообще — что может быть интереснее?

Конечно, мы все с нетерпением ждали начала работы Проектов. Они, как я уже сказала, были разные, причем какие-то из них считались более престижными и интересными, и всех нас должны были распределить по ним с учетом не только общей успеваемости, но и нашей внутренней специализации. То есть в соответствии с тем, кто к какой области магии больше склонен. Тут все, как и в обычной жизни, — кто-то предпочитает точные науки, а у кого-то лучше идут гуманитарные. Магические способности в различных областях проявляются тоже по-разному. У меня, например, как выяснилось за эти годы, ярче всего выражена способность воздействия на человеческую психику, или, вернее, душу. Это считалось очень ценным свойством, причем таким, которое присуще, как правило, именно светлым волшебником, и выгодно отличает их от темных магов. У нас говорилось, что умение воздействовать на души и есть признак наивысшей, чистейшего порядка, светлой магии. Я, конечно, старалась не подавать виду, но втайне страшно гордилась этой обнаруженной во мне способностью, которая лучше любых документов подтверждала правильность всего того, что со мной случилось. Ну и что, что мои юные годы прошли в таких, прямо скажем, неудачных условиях? Истинную-то магию не придушишь. И какая там разница, кто да как меня воспитывал? Результат вот он, можно сказать, налицо.

Среди всех Проектов особенно желанным для всех считался один. Участие в страшно важной правительственной тайной Программе, которая направлена на то, чтобы работать с людьми в преддверии… В общем, неважно, я не хочу этого даже произносить, но там были собраны наилучшие специалисты магии, причем как раз такие, к каким я с тайной гордостью относила теперь и себя. Ясно, что я безумно хотела попасть именно в этот Проект. Но того же самого по понятным причинам хотели и все мои соученики. Работа в таком Проекте — это как медаль на всю жизнь, а специалисты там всегда нужны самые разные. Взять же туда могли только одного из нас, и никто не хотел уступить добровольно. Образовался конкурс. Нам выдали тестовые задания. Те, кто справится с ними, могли затем участвовать в определенном открытом соревновании, а из его победителей сотрудники проекта, уже по своим критериям, выберут самого надежного и достойного.

Все это нам объяснил, раздавая задания, руководитель этой тайной Программы, будущий начальник Проекта. И я хочу вам сказать… Даже если бы этот Проект, эта Программа не были столь важными и интересными, а были связаны с чем угодно, хоть с готовкой супов, я бы, пожалуй, увидев этого дядьку, все равно подписалась на участие именно в том Проекте, который возглавлял он. Просто для того, чтобы оказаться, чтобы поработать с ним рядом. Он был такой… Такой… Его, пожалуй, нельзя было назвать красивым мужчиной в общепринятом смысле этого слова. Высокий, чуть сутуловатый, горбоносый, ясные серые глаза за очками в тонкой оправе и вечно всклокоченная копна вьющихся темных волос — больше всего, пожалуй, он походил на кукольного черта, такого, знаете, которые живут в специальных коробочках с сюрпризом. Ты ее открываешь, а оттуда на тебя на пружинке выскакивает вот это безумное — ха-ха-ха!

Но от этого человека шел такой мощный поток энергии, что, казалось, он создавал вокруг себя некую зону высокого напряжения, попав в которую, ты сам тоже начинал чувствовать себя — ну если не всемогущим, то… В общем, вы меня понимаете. От него шло такое ощущение силы, что, оказавшись с ним рядом, хотелось забыть обо всем и просто подчиняться. Да и вообще — стоило только на его ауру посмотреть. Такая огромная, ярко-прозрачно-лазоревая, вся блестящая. Такую увидишь раз — и сразу поймешь, что такое настоящая магия. Великий волшебник. Гуру. Я просто умирала, сидя на этом собрании и слушая, как он объясняет нам условия грядущего конкурса. И думала при этом… Нет, скорее, мечтала…

Впрочем, такое впечатление он производил не только на меня, провинциальную неопытную дурочку. Не зря же, собственно, он руководил этой самой Программой, которую, впрочем, сам и создал. Он был очень известным человеком, происходящим из старой магической семьи. Помимо происхождения он обладал исключительным уровнем магической силы, несколькими ярчайшими талантами и много-много чем еще. Ему было немногим больше тридцати, но в высшем обществе светлых волшебников он был одним из столпов и общепризнанным гуру. А уж как женщины от него сходили с ума… Он был женат, причем не просто так, а чуть ли не на дочери премьер-министра, но брак этот был по обязанности, а не по любви и не мешал его блестящим романам… Все это я узнала из возбужденной болтовни своих соседок, которые, конечно, тоже спали и видели попасть именно в этот Проект. И хотя ни одна из них, честно говоря, не обладала сильно выдающимися способностями ни в какой из областей, красивые фамилии тоже нельзя было списывать со счетов.

В общем, я была должна, просто обязана сделать все, чтобы непременно попасть в этот Проект. Потому что знала, была точно уверена: это мое — мое место именно там и нигде больше. Я лучшая, я достойна, я всем докажу…

К моему удивлению, тестовые задания, которые нам раздали, содержали теоретические задачки в определенной области магии и не показались мне какими-то слишком уж сложными. Ища неожиданный подвох, я перерешала их по несколько раз (причем некоторые — разными способами), но никакой скрытой сложности не обнаружила. Сверить свои результаты с чьими-нибудь еще было невозможно — никто не хотел помогать и подсказывать конкурентам, да и задания у всех были разные. Немного волнуясь, я сдала свою работу — одной из первых, между прочим, — и уже через несколько дней узнала, что допущена ко второму этапу.

Перед вторым этаном, к которому, несмотря на всю кажущуюся легкость теоретического тура, допустили меньше половины участников (между прочим, прекрасная Тина оказалась среди провалившихся, ха-ха-ха), я волновалась гораздо сильнее. Теория теорией, с помощью книжек я любую задачу могу решить, а тут нужно будет делать что-то самой, причем быстро, без подготовки, и неизвестно что. А вдруг я не справлюсь? Все-таки, хоть я и живу в этом мире уже два года, несомненно есть какие-то тонкости, которые мне просто негде было узнать. Черт, надо было лучше слушать наставницу, надо было внимательнее присматриваться к соседкам, наверняка я что-то пропустила, и вот теперь… И буду сама, только сама виновата.

Но когда нам объявили задание, меня взяла легкая оторопь. Как? И это все? Наверное, это просто шутка, а настоящее задание скажут потом. Или оно где-то скрыто, и мне нужно выявить его по пути…

Все, что от нас потребовали, это за полдня добраться без денег и своей машины до соседнего городка в тридцати километрах от Академии. Выйти из дому голодными и с пустыми руками, а прибыть на место в состоянии, пригодном для напряженной работы. Законов по пути не нарушать, разрушений не совершать и вообще постараться не оставить за собой никаких следов, которые пришлось бы ликвидировать следящей за нами команде наблюдателей.

Я просто не могла поверить. Серьезное задание! Да я проделывала все это еще два года назад, когда добиралась в Академию без гроша в кармане. И при этом считала, что поступаю страшно нехорошо. А уж теперь-то, после всего, что я тут выучила! Справедливости ради, ничему такому, что могло потребоваться на этом пути, в Академии нас не учили, нас вообще не учили вмешиваться в чужое сознание, по крайней мере на практике, но книжки-то мы читали! Хотя… Если вспомнить, к примеру, что она мне говорила на эту тему… Нет! Не буду про нее вспоминать! Незачем это, теперь-то уже окончательно стало ясно, что она учила меня не тому, пыталась затереть мое высокое предназначение. Лучше буду просто делать, что сказано.

Задание я выполнила с блеском. Наблюдающая команда не то что не смогла обнаружить оставленных мной следов, но даже проследить мой путь во всех деталях смогла не сразу. Об этом мне с некоторым изумлением сообщил после проверки старший наблюдатель. Жалко, что им был не сам Гуру.

После второго задания какое-то время ушло на внутренние проверки, но момент истины наконец настал. Нам объявили, что решение принято и будущий участник Проекта определен. И что сейчас мы все, те, кто участвовал в конкурсе, соберемся в одном из залов Академии, и там нам торжественно назовут имя счастливчика. А остальные тут же на месте будут записаны в другие Проекты, чтобы никто не ушел обиженным.

Честное слово, я еле дошла до этого зала, находящегося, как назло, в одном из дальних зданий Академии. У меня подкашивались ноги, дрожали руки, и я вообще чуть не свалилась в пруд с золотыми рыбками. Вернее, едва сама туда не сиганула. Меня буквально раздирало надвое — так бывает, когда в тебе внезапно поселяются два одинаково сильных чувства. В моем случае это были надежда и неверие. А вдруг? Вдруг я? Я — что?! Выиграла или проиграла? Похоже, я не переживу ни того ни другого. Но все-таки… А что лучше? Нет, конечно, лучше выиграть, но если я буду в это верить, как дура, а этого не произойдет, умирать будет в два раза труднее. Да, но как можно поверить в проигрыш? Ведь я все сделала? А если все-таки?.. И так далее.

И, похоже, так убивалась не я одна. У всех моих соучеников, собравшихся в этом зале, были довольно бледные лица. Даже у тех, кому, казалось бы, давно уже терять было нечего, вроде Тины. Она тоже была здесь — сидела рядом с Даной в первом ряду. Дана, насколько я знала, хоть и прошла на второй этап, но там не сумела вообще никуда добраться, так что, судя по всему, на многое тоже не рассчитывала. Но кто его знает. Был бы у меня папа с надписью на фасаде, я бы, может, не так волновалась…

Наконец все собрались и расселись, на кафедру с важностью поднялись несколько человек — наши учителя, несколько наблюдателей конкурса и он, Гуру. Сначала его там не было — он вообще вбежал в зал последним, взлетел на кафедру, улыбнулся залу. Увидев его, я инстинктивно сжала руки на груди, почувствовав под пальцами жесткий бугорок кольца, висевшего там на цепочке…

И мне сразу стало хорошо и спокойно. Все куда-то исчезло, все страхи, все опасения. Стало понятно, что все это — ерунда и вообще неважно. Вот я сижу здесь, смотрю на него, и больше ничего не…

И вдруг меня резко толкнули в бок. Я вздрогнула, словно очнулась… Не может быть! Со сцены называли мою фамилию, и смотрели на меня, и улыбались, и он тоже, впереди всех, смотрел и улыбался, мне, лично мне, и, кажется, даже руку протягивал…

— И я счастлив пригласить сюда эту девушку, с которой, как я надеюсь, нам предстоит долгая плодотворная совместная работа…

Я, все еще не веря в свою удачу, неловко поднялась и, спотыкаясь между креслами, стала пробираться к кафедре, как вдруг…

Из первого ряда вскочила кудрявая Дана, вихрем взлетела на сцену, подбежала и, встав на цыпочки, начала шептать что-то ему прямо на ухо…

Что это? Я что-то перепутала? Разве назвали не меня? Что она там делает, на моем месте, эта проныра? Разве я…

И тут до меня дошло. Конечно. Назвали-то меня, и выиграла я, но они с Тиной не могли этого пережить. А обладая их связями, вовсе не составляло большого труда выяснить кое-какие подробности моей биографии. Ну конечно. Разве меня, такую, непонятно какую, и, что еще хуже, вообще дочку темной ведьмы, могут допустить работать в такой Программе, будь я хоть сто раз способной! Вот и все. Нечего было с самого начала и дергаться, дуре. Растравила только сама себя. Ах, я могу, я такая! Сидела бы себе тихонько и не рыпалась, глядишь, и взяли бы куда-нибудь в приличное место. А что теперь будет, вообще неизвестно!

В отчаянии я опустилась там же, где стояла. Хорошо, что это оказался свободный стул. Я закрыла лицо руками и постаралась исчезнуть. Просто так постаралась, без всякой магии. Сама в себе. Но, странным образом, даже исчезнув, я продолжала видеть и слышать все творившееся в зале вокруг меня.

Гуру дослушал Дану, кивнул головой, словно что-то соображая, молча сделал ей знак вернуться на место, вышел из-за кафедры, подошел к краю сцены… Сейчас, сейчас он объявит всем мой позор — и жизнь кончится. Осталось потерпеть только самую капельку. Вот уже…

Он нашел меня глазами — и улыбнулся. Мне. Улыбнулся по-настоящему, своей прекрасной, теплой, живой улыбкой. Наверное, ему меня все-таки жаль. Ну что же — все-таки будет немного легче умирать.

Откашлявшись, он начал говорить.

— Только что к нам в комиссию поступили некоторые сведения о выбранном нами кандидате, — снова улыбка, и снова мне. — Мы ценим ваше участие и заботу о чистоте рядов участников нашей Программы, — кивок в сторону Даны. (Гадюка! Превращу ее в свинью, обязательно превращу!) — Но мы, тем не менее, можем ответственно заверить уважаемое собрание, что нами были предварительно приняты совершенно все — я подчеркиваю: все! — надлежащие меры безопасности. И сведения, сообщенные нам только что, были известны сотрудникам Программы, отвечающим за подбор кандидатов на участие в ее работе. Как правило, подобного рода сведения мы предпочитаем сохранять в строгой тайне, но в данном случае, чтобы избежать возможных недоразумений, я предпочел бы предать огласке невольную причину данного инцидента. Надеюсь, вы понимаете необходимость данной меры и не станете возражать? — кивнул он мне.

Я никак не могла сообразить, что происходит, но торопливо кивнула на его вопрос. Еще бы я стала ему возражать! Да попроси он у меня мою жизнь…

Он между тем продолжал.

— Девушка, которую мы выбрали для участия в нашей Программе, обладает совершенно выдающимися способностями. Дело не только в том, что она выполнила все конкурсные задания на совершенно исключительном уровне. Если учесть, через какие сложности ей пришлось пройти на пути к полученным ею блестящим знаниям, ее таланты… Я хочу сказать, — он обвел аудиторию сверкающим взглядом, — мы не выбираем, где нам родиться. У каждого своя судьба. Но одни слепо покоряются ей, а другие, — он протянул ко мне руку, — встают на путь борьбы! И часто побеждают на этом пути. И такая стойкость достойна лишь всяческого уважения. Иди сюда!

Как завороженная, не отрывая от него взгляда, я встала и поднялась на сцену. Он обхватил меня за плечи.

— Мы знаем, что с тобой произошло. Мы не виним тебя в этом. Мы гордимся твоими успехами. В конце концов, всем известно — дети за отцов не отвечают. Так и ты не можешь отвечать за то, где и как тебе пришлось появиться на свет. Мы, — он снова обвел рукой зал, — нисколько не сомневаемся в твоей истинной принадлежности. Но!

Он сделал значительную паузу. Я почувствовала, как мои внутренности сжимаются в стальной комок.

— Обвинение было брошено, — продолжил он. — Мы отвергаем его, но жена Цезаря, как известно, должна быть выше обвинений. И не ради нас, но ради чести Программы, — он пристально взглянул мне прямо в глаза. — Я прошу тебя прямо здесь, при всех, подтвердить вслух, что ты отрекаешься от всего, что связывает тебя с твоим прошлым.

Я молчала. Даже не потому, что не знала, что говорить, а просто… Слова как-то не лезли из горла. И что говорить, было тоже неясно. Как это — отрекаюсь? От чего? Я-то могу, но ведь она… Она останется. Не могу же я сказать, что ее не было? И потом — она все равно от этого не исчезнет.

Он улыбнулся мне. Ободряющей, светлой улыбкой.

— Ну же? Давай, ведь это так просто. Мы все знаем, что в душе ты давно сделала этот выбор. Просто озвучь его. Ну?

Интересно, а вот она? Она бы — отреклась от меня? Смогла бы вот так, вслух… Неважно, что мы думаем про себя, то есть важно, конечно, но вслух… Когда мы произносим слова вслух, они становятся реальными и могут ранить, могут убить… Что бы там ни было, я не хотела ее убивать. Она моя… Как бы она поступила на моем месте?

И вдруг, внезапно, совершенно из ниоткуда, из какой-то дыры моей памяти, перед глазами вдруг всплыл нелепейший эпизод. Мне десять лет, у меня день рождения, я закончила очередной класс с отличием, лето, солнце, и мы с ней идем купить мороженого в кафе. Мы страшно редко куда-то ходили вместе, она вообще не любила выходить из дому, но тут я ее упросила, и мы идем, болтаем о чем-то глупом, и смеемся, и ее рука вот так же обнимает меня за плечи, и я так счастлива, как бывает только в десять лет…

Мы стоим в очереди в кафе, все так же рядом, и ее рука все так же у меня на плечах, и вдруг… Это случилось как-то одновременно, и теперь я вижу это своими внутренними глазами, кадр за кадром, как в кино, — открывается дверь, и в кафе заходит еще один человек, просто человек, незнакомый мужчина средних лет, и она замечает его, и бледнеет, и тут же ее рука падает с моего плеча, и не просто падает, а в этом паденье еще успевает оттолкнуть меня, сама она мгновенно отворачивается, отступает, даже отпрыгивает от меня, так что между нами оказывается кто-то другой, и я ничего не понимаю, кроме того, что она оттолкнула меня, прогнала, она, оказывается, меня стыдится… Человек, оглядевшись, выходит из кафе, и мы берем свое мороженое, и едим его тут же за столиком, но солнце уже не светит, и мороженое отвратительно на вкус, и она не любит меня, она меня стыдится, и я давлюсь, давлюсь своим мороженым, и не могу сказать, что не хочу его больше, и на губах у меня застывает этот землянично-металлический привкус первого предательства…

Потом этот эпизод как-то забылся, стерся из моей памяти — может быть, кстати, она же и постаралась — и странно, что только сейчас…

Хотя нет, это совсем не странно. Задай вопрос — и, если тебе очень нужно, ответ придет. Вот и ко мне он пришел.

— Да, — говорю я вслух внезапно охрипшим голосом. — Я тоже отрекаюсь.

Набухшая грозовая пауза падает. Все счастливы. Зал разражается аплодисментами. Мой руководитель Проекта обнимает меня. Другие учителя, выходя из-за кафедры, окружают нас с поздравлениями. Краем глаза я замечаю бледное лицо Даны, которое тут же скрывается в калейдоскопе прочих, радостных лиц. Все хорошо. Все правильно. Всем воздано по заслугам. Я сделала нужный выбор. Моя жизнь получилась. Можно сказать, удалась.

 

ЛЮБОВЬ

И у меня снова началась жизнь. Новая. Другая жизнь. И она снова была лучше той, предыдущей. Наверное, когда твоя новая жизнь оказывается лучше предыдущей, это и называется — счастье. Проблема в том, что ты не можешь этого осознать до тех пор, как твоя очередная — новая — жизнь однажды не окажется хуже. Чтобы, так сказать, было с чем сравнить. То есть мы можем понять, что были счастливы, только задним числом, да и то, как правило, спустя годы. Поэтому если вдруг кому-нибудь из нас удается каким-то невозможным образом осознать, что он счастлив здесь и сейчас, это означает, что ему отпущена частичка счастья самой чистой, звонкой, наивысшей пробы.

Со мной именно так и было. Время, когда я начала работать в Проекте, было временем того самого, наивысшего счастья. Я просыпалась утром — и мне хотелось петь. И вот так, с этим ощущением, я вставала, шла, ехала, стремилась на свою новую работу, и все время, пока я была там, эта песня не кончалась, звучала, звенела, переливалась во мне, и так до следующего дня. Конечно, когда я только поступила в Академию, да, в общем, и во время учебы, я тоже была счастлива, но это было совсем по-другому. А сейчас…

Там, на Программе, работали такие люди! Просто потрясающая команда! И это была именно команда, нет, даже больше — это была почти семья, целостный единый организм, объединенный общим интереснейшим делом. Непосредственно Программой занималось человек тридцать, а вместе со всеми техническими работниками нас было, наверное, всего-то человек сто. И помещались мы все на специально выделенной, оборудованной по последнему слову техники базе, которая находилась…

Вообще-то ее местонахождение поначалу представляло для меня серьезную загвоздку. База находилась километрах в пятнадцати от города, можно сказать, в чистом поле, а вернее — в лесу. И добраться туда можно было только на машине, да и то если знать дорогу, потому что никакого шоссе туда не вело, и нужно было хитрым образом петлять по малозаметным местным дорожкам. Вот так петлять-петлять среди деревьев, а потом раз — и перед тобой поляна, а на ней — ограда, а уж за ней-то… За ней чего только не было — и здания, и лаборатории, и круглые антенны-тарелки, и прочее хозяйство. В общем, база Программы.

Все это очень впечатляло, и было совершенно замечательно, вот только для меня, безлошадной, стало большой проблемой. Но она, как, впрочем, и все в жизни, оказалась монеткой о двух сторонах. Машины не было, и меня стали подвозить другие сотрудники. Каждый день со мной кто-то договаривался, ждал, подбрасывал туда и обратно — ив результате я мгновенно почти со всеми перезнакомилась и передружилась. Так что, хоть я сперва и стеснялась своей убогости, но в итоге вышло очень даже неплохо. А уже через месяц, с первой зарплаты — я даже зажмурилась, когда увидела эту сумму, — я сразу купила себе машинку. Пусть крошечную, пусть не самую новую — но зато совершенно свою! И стала ездить, как белый человек.

Ездить… С этим тоже получилось очень здорово. Я же не умела водить. Вот так, да, просто не умела, и все. А где мне было учиться? Не дома же. И в Академии тоже как-то не пришлось. И теперь — я бы никогда не рискнула вот так прямо обзавестись транспортным средством, если бы не он. Гуру. В день первой зарплаты я, счастливая, столкнулась с ним в коридоре и не удержалась, похвасталась. Все мы, работающие в Программе, общались друг с другом совершенно запросто — неважно, кто самый главный начальник, а кто — стажер. То есть, конечно, все всё понимали, но вот общались — просто, без чинов. И это тоже мне очень нравилось, независимо ни от чего. А уж как мне нравилось общаться с Гуру… А тут такой повод. Ну я и похвасталась. Вернее, не то что похвасталась — я как бы поблагодарила его, что вот, я здесь работаю… и вот, зарплата у меня… и это все он… А он улыбнулся, поглядел на меня своими пронзительными глазами через очки — такие милые, чуть скошенные очки на орлином носу, тоненькая оправа, очень ему идет, — и спросил, даже, вернее, сказал почти утвердительно:

— Ну что, раз такая зарплата, значит, надо машину покупать?

И еще подмигнул этак озорно.

Я растерялась.

— Машину… Да… Это здорово было бы, только я… Я же водить не умею.

Он удивился.

— Как, то есть совсем?

— Ну да.

— Как тебе это удалось? — Казалось, он даже гордится такой моей отличительной неумелостью.

— Ну… Как-то так…

— Это очень легко, — он решительно тряхнул шапкой своих волос. — Научишься. Покупай.

— Да, — согласилась я. — Вы правы. Сегодня же поищу какие-нибудь курсы…

— Да ну ты что, — махнул он рукой. — Какие еще курсы? Зайди ко мне после обеда, я тебя научу.

Немного в сомнениях, я зашла к нему в указанное время — еще бы я упустила такую возможность — и он действительно меня научил! Это оказалось… Ну в общем, я опять все совсем не так себе представляла.

Я думала, мы как минимум сядем в машину, он покажет мне рычаги, педали, и… А он просто положил мне твердые пальцы на затылок, наклонился ко мне, пристально-пристально поглядел в глаза, прошептал что-то… Я почувствовала, как меня словно бы наполняет изнутри поток чего-то такого горячего, немного сухого и острого, будто песчаный ветер пробежал по ногам, по рукам, добежал до головы… И все кончилось. Он улыбнулся и отпустил меня.

— Ну вот и все. Всего и делов. Ты теперь все умеешь — садись и катайся.

Я недоверчиво ощупала собственный затылок.

— Вот так вот — и все? И я буду уметь все, что нужно?

Он кивнул.

— Абсолютно. Первоклассный водитель. Ускоренный магический курс. Моя разработка.

За свой следующий вопрос я была готова откусить себе язык, но он вырвался раньше, чем я успела подумать:

— А это… Ну, это законно? Нам в Академии говорили, что передача технических и умственных навыков магическим путем…

Он взглянул на меня искоса, чуть-чуть виновато.

— Ну в общем, если честно… Не совсем, конечно. Но ведь здорово же, а? И потом — ну когда ты будешь возиться с этими курсами? Ты мне здесь нужна, на Программе.

После этих его слов мне вообще больше ничего было не нужно.

— Правда? От меня правда есть польза?

— Ну а ты как думаешь? Стал бы я иначе тебя брать! А с этим… Сейчас мы все узаконим.

Вынул из кармана телефон, нажал на кнопочку, быстро с кем-то переговорил.

— Вот и все. Через пару дней пришлют они тебе твои права.

Я ничего не понимала.

— А как же… Там нужна фотография…

Он только рукой махнул.

— Да ладно, что ты, как маленькая. Ты же работник Программы. Пришлем мы им твою фотографию. Оформят, правда, как дубликат, будто у тебя права были, а ты их потеряла, делов-то. Не морочься ты этими мелочами, беги работай.

Я направилась к двери.

— Как машину купишь — с тебя покататься! — весело крикнул он вслед. С ума от него сойти!

В общем, работалось мне классно. И изнутри, в смысле самой работы, и снаружи… Уже из этой истории с машиной стало понятно, что те, кто участвовал в Программе, наделялись некоторыми особыми привилегиями, доступными далеко не всем. Например, нам полагалась Охрана. Это были своего рода чары, полностью защищающие сотрудников Программы от любого неблагожелательного воздействия извне. То есть не то что никто не мог сделать обладателю Охраны что-то плохое, даже дурные мысли в его сторону блокировались на корню. Такие чары накладывались, конечно, не самим человеком, они были такими мощными, что их использование регулировалось на самом высшем уровне, типа Верховного Совета светлых магов, не ниже. Вообще-то мне как стажеру Охраны пока не полагалось, но Гуру добился ее для меня в виде исключения.

— Я подумал, тебе понадобится, — подмигнул он мне, вручая талон на установление Охраны в один из первых дней моей работы.

Я была польщена и обрадована. Было страшно приятно, что обо мне кто-то подумал и позаботился. И то, кто именно это был… Да и сама Охрана, в общем, не помешала. Теперь я по крайней мере могла не возиться по утрам со своей маскировочной занавеской и не бояться подколок Даны с Тиной. Впрочем, они и так после памятного собрания со мной почти не разговаривали. Да и защиту свою я, если честно, то и дело забывала надевать — до того мне было хорошо. Я не только что занавеску — даже кольцо свое перестала носить. На работу с ним ходить не хотелось, ну просто… На всякий случай. И потом, после того собрания мне казалось, что оно… Не то что сердится на меня, кольца не могут делать ничего такого, но как-то… В общем, я сняла его и спрятала подальше, пусть полежит пока.

Чем конкретно занималась наша Программа, сказать было сложно. То есть было понятно, чем занимался или должен был заниматься каждый из ее участников в каждый отдельный момент, но общая картинка, которая складывалась из этих кусочков, оставалась туманной. Возможно, полностью ее представлял себе только сам Гуру, который и придумал эту Программу, а возможно, даже и он не представлял. Впрочем, насколько я смогла со временем осознать, картинка эта тоже не была постоянной, время от времени она изменялась в зависимости от ситуации. Иногда это происходило постепенно, иногда отдельным резким скачком — и, параллельно с ее изменениями, менялись наши задачи.

Когда я только пришла на этот Проект, все его участники активно занимались разработкой удаленного воздействия на душу. Понятно, что каждый, ну или пусть не каждый, но мало-мальски способный маг может, обладая определенной техникой, заставить простого человека выполнить собственное желание. Если это сделает умелый маг, человек даже не поймет, что на него оказали воздействие. Сильный маг может воздействовать сразу на нескольких людей. Еще более мощный сумеет сделать это удаленно, то есть не глядя условной жертве непосредственно в глаза, а находясь на некотором расстоянии. Вот мы и изучали, что и как следует делать для того, чтобы это воздействие было как можно более сильным. Разработки шли сразу по нескольким направлениям. Это были и дальность воздействия, и массовость охвата, и — почти самое важное — уменьшение значений изначально прилагаемой магической силы. Почему это было самое важное? Потому что разработанные нами методы предполагалось использовать… Впрочем, я не могу об этом говорить. Суть только в том, что сильный маг — он ведь и без этого может, правда? А нужно, чтобы нашими методами могли пользоваться не только сильные маги.

В нашей работе мы изучали и применяли самые разные методы. Мне лично удалось придумать — и Гуру очень хвалил меня за эту идею, — как провести подобное воздействие элементарной газетной статьей. Требовалось лишь некое, даже, по сути, не очень сложное заклинание — и вот уже слова, а, точнее, образы слов, напечатанные на плохонькой бумажке, начинают сами проникать в умы и души, действуя на нужные струнки. А если то же самое — да в миллионный тираж? И главное, никто ведь даже заподозрить не сможет, что простая газета…

Мне удалось сделать эту штуку всего лишь на третьем месяце работы в Программе. Гуру тогда сказал, что я — буквально лучшая его находка за довольно долгое время и что он ни капли не жалеет о всех затратах… Из чего я заключила, что ему пришлось-таки изрядно похлопотать, чтобы меня разрешили сюда принять. Это было отрадно. Значит, он хотел меня видеть, значит, он заметил меня еще раньше, как-то выделил из толпы…

Гуру… Да даже если бы у меня вообще ничего не получалось, если бы моя работа не была такой интересной, если бы люди вокруг не были такими приятными… даже если бы мне пришлось круглыми сутками работать бок о бок с такими, как Тина и Дана, — игра все равно стоила свеч. Его присутствие озаряло светом все вокруг, и никакого другого света было не нужно. Если мне удавалось даже мельком увидеть его — а это случалось почти каждый день — этот изначально хороший день превращался для меня в праздник. А уж если удавалось обменяться с ним парой слов… Такие слова превращались для меня в драгоценность. Я уносила их домой, прятала, прижимая к сердцу, и потом, оставшись где-нибудь одна, долго, с удовольствием и нежностью, рассматривала и перебирала. Вот так он вошел… Так поглядел на меня… Так сказал…

Очень часто я делала это сидя в машине. Строго говоря, это было почти единственное место, где я могла гарантированно и надолго оставаться одна. И потом — может, это и глупо, но машину я тоже считала своего рода подарком от него. Ну пусть не напрямую, опосредованно, но все равно. Я очень любила свою машинку.

— Экая новость! — может быть, скажете вы, прочитав эти строки. — Подумаешь, большое дело! Да ты и Гуру своего любила, тоже мне фокус! Что может быть очевиднее?

И это одновременно и правда, и нет. Правда — потому что, конечно, любила, и тут не могло быть никаких иных вариантов, у меня с самого начала их не было, с самого первого взгляда, как он влетел тогда в аудиторию, слегка по своей извечной привычке опоздав, ворвавшись, как чертик из коробки…

А нет — потому что, пожалуй, тогда еще это все-таки было совсем другое. Любовь, особенно когда она настоящая, ну когда она именно любовь, а не поклонение — потому что это совсем другое слово из другой области, — так вот, любовь всегда тяготеет к взаимности, вопиет о ней. Она ревнива и требовательна, она живет, бьется и трепещет, ее нужно постоянно кормить, потому что не получая достаточно пищи, особенно на ранних стадиях, она просто не выживет. И так же, как легко ее накормить — взглядом, словом, кивком, — ее легко и затушить — все тем же взглядом, кивком и уж особенно словом. Просто словом, произнесенным не там и не так.

Мне же тогда было совершенно все равно, что говорит и делает мой Гуру. Это было совершенно неважно, это все было настолько недостойной мелочью по сравнению с тем, что он — просто был. Просто существовал, освещая самим этим фактом мою жизнь. И я была готова — не простить, бога ради, кто я такая, чтобы что-то ему прощать, — но принять абсолютно все, что угодно, лишь бы оно исходило от его… уст, рук, мыслей — неважно, от любой, даже самой малой, частички его самого. Я не думала ни о какой возможной взаимности, что вы, какая взаимность, я вообще ничего такого не думала, я даже не могла себе представить, просто не могла перенести вот это — вот Это! — в сферу каких-то телесных мыслей и представлений, это все равно что любить Солнце, если угодно. Ну или не Солнце — оно, пожалуй, слишком обжигает, если к нему приблизиться, но, допустим, — звезду. Да, это будет правильно — звезду. Причем звезду во всех отношениях.

Даже за то недолгое время, что я успела проработать на Проекте, мне несколько раз удалось увидеть Гуру с женщинами. Это были разные женщины, но то, какие отношения связывали их с моим кумиром, никакому сомнению не подлежало. Это было написано у них на лицах такими крупными буквами, что эта надпись словно вынуждала всех этих женщин становиться на одно лицо. Строго говоря, лиц там не было — были только эти отношения. И, говоря еще строже, — а разве могло быть как-то по-другому? Некоторые из этих женщин не обладали даже зачатками магии, у некоторых она была, но в таком небольшом количестве, что я, признаться, где-то в самой глубине своего сознания даже подумала — а не проверяет ли он на них наши новые разработки? Или — не отрабатывает ли что-то свое? Ну то есть, может быть, это не то, что мы думаем, а просто такая работа? И тут же высекла сама себя за эту мысль — какое я имею право? Какое мне дело? Разве он не заслуживает этого?

Да и не только этого, да хоть бы и все лучшие ведьмы мира столпились тут, ожидая, пока он удостоит их своим вниманием — какое мне дело? Мне-то все равно никогда не оказаться в их числе. Я радуюсь, что вообще могу тут работать, могу хотя бы мельком видеть его почти каждый день — и довольно. Тем более — я знаю, что есть жена, и что… Лучше вообще на эту тему не думать. Лучше вспомнить, как он сказал, что я нужна ему тут, на Проекте, и что от меня есть польза. А если я доведу до ума вот еще эту штуку…

Как-то раз, дождливым вечером в самом конце ноября, я засиделась допоздна на работе. У меня была довольно интересная идея, которую надо было как следует проверить, а это всегда лучше делать, когда вокруг никто не толпится. Но дело было даже не в этом. Была пятница, мы с Алексом договорились сходить сегодня в кино, а он после работы успевал только на последний сеанс. Мне же, несмотря ни на какую Охрану, отнюдь не хотелось заходить перед кино домой и лишний раз светиться перед соседками. Гораздо приятнее было просто дождаться нужного часа здесь, в тишине и покое своей рабочей комнаты. Тем более что из моей идеи, кажется, могло получиться кое-что действительно интересное…

Алекс… Забавно… Я уже довольно давно — еще в прошлой, до-Программной, жизни перестала работать в пиццерии, времени не хватало, да и стипендию мне в последний год заметно прибавили, но, тем не менее, мы с ним не потерялись и продолжали время от времени как-то пересекаться. Сходить вот так в кино, выпить чаю где-нибудь в маленьком незаметном кафе, съесть вместе пиццу… С годами я поняла, что, пожалуй, моя наставница была не так уж и неправа в давнем своем утверждении, что он мне никакая не пара. Го есть дело не в том, что не пара, я все равно никогда его в этом качестве и не рассматривала, а в том, что тут не было все так уж невинно, по крайней мере с его стороны. Я на самом деле нравилась Алексу. Но…

Между нами не было, как говорится, никакой химии. То есть я тогда еще, с самого начала, может быть, неосознанно, себе этого не позволяла. Потому что это было бы нечестно. В самом деле — кто я и кто он. Зачем ему, такому хорошему человеку, связываться с ведьмой.

Но совсем уж порвать эти отношения мне было жаль. Это было такое подобие настоящей детской дружбы, да что там — это была единственная, самая длинная дружба за всю мою жизнь. Пожалуй, со временем я стала чувствовать себя не младшей по отношению к нему, а, наоборот, — старшей и более опытной. Наверное, это неизбежно в отношениях волшебников и просто людей. Старшей. И никакой романтики, просто — тепло и уют. Как сестра. Жаль было бы просто так это потерять, поэтому я, строго держа ситуацию под контролем, время от времени выбиралась с ним куда-нибудь — расслабиться и посидеть в тепле, которого часто так не хватает даже полностью счастливым людям. Как сегодня.

Я задумалась за своим рабочим столом и вдруг ощутимо почувствовала чье-то присутствие у себя за спиной. Дернувшись, неловко обернулась — в дверях стоял Гуру. Вот так стоял и с недоумением смотрел на меня.

— Д-добрый вечер, — запинаясь, выдавила я.

— Приветик! А что это ты тут делаешь? Я-то уж думал, все посмывались давно, и вдруг смотрю — свет горит. Я и сам случайно заскочил, забыл тут, понимаешь, одну штуку, пришлось вернуться из города… Ты чего домой не идешь? Тебе ж вроде есть теперь на чем ездить?

И тут… Не знаю, вот честное слово, до сих пор не знаю, что именно меня дернуло, какой черт надоумил, но я… Может, я невольно уловила подсказку в его же собственных словах, может, во мне проснулось то, что испокон веков называется женской хитростью, может, я каким-то двадцать восьмым чувством почуяла свой единственный, практически несуществующий шанс, а может, я сама все это и наколдовала… Но я моргнула и сказала ему с самым невинным видом:

— Да не знаю… У меня машина что-то заглохла… Я ее так, сяк — не заводится, а попросить уже некого, все ушли. И в авторемонте не отвечают. Ой, как же повезло, что вы вернулись. Подбросьте меня, пожалуйста, до города.

Он нахмурился недоуменно.

— До города… М-да… А что с машиной-то? Ты смотрела?

Я выглянула в окно, где, припаркованная прямо под моей комнатой, стояла машинка, еле различимая в темноте под сплошными струями дождя.

— Не знаю… Может, деталь какая-нибудь отсырела? Я побоялась внутрь лезть, еще зальет совсем, думаю… Если бы вы меня сейчас до города подвезли, я бы на выходных перебилась, а в понедельник механика привезла. Вместе с ним и приехала бы, у меня в страховке такая опция есть.

— М-да, — повторил он задумчиво. Вид у него был растерянный и как будто слегка недовольный. Потом, явно приняв решение, он резко кивнул. — Да уж подвезу, куда деться-то. Не бросать же тебя здесь на всю ночь. Только быстро. Собирайся — и чтобы раз-два!

Я мгновенно вскочила, схватила сумку и плащ, выключила электричество в комнате.

— Ну вот. А если б я не приехал? — говорил он мне уже совсем другим, гораздо более довольным тоном, пока мы быстро шли, практически неслись, по коридорам. — А я буквально случайно, просто забыл здесь…

Он толчком распахнул дверь в свой кабинет.

Там сидела женщина.

Довольно молодая, пожалуй, только немногим старше меня, в темно-сером деловом костюме и сапогах на высоком каблуке. Брюнетка, короткая стрижка, вздернутый нос. Никакой, даже самой слабенькой, ауры. Простая. И даже не сказать чтоб очень уж симпатичная. Не уродка, но какая-то… невыразительная. Никакая. А главное — какого черта она вообще делает в его кабинете?

Впрочем, этот-то черт разъяснился практически сразу. Увидев Гуру, брюнетка поднялась со стула, надула губки и капризным голосом защебетала что-то такое на тему, что сколько ж можно, она тут сидит, ей скучно, и вообще.

Он даже бровью не повел.

— Так, девочки, все, собираемся и едем. Быстро, быстро. Видишь, это моя коллега, — тут он кивнул в мою сторону, — сломала машину, собиралась ночевать на работе. А тут мы! А ты говоришь — зачем! Ничто на земле не бывает напрасным! Пошли, пошли!

— Это Роза, — говорил он уже по пути. — А это, — он представил меня. — Вот и познакомились, всем очень приятно.

Мы с этой Розой послушно обменялись вежливыми кисловатыми улыбками. Приятно ни одной из нас не было.

В машине Роза по-хозяйски вспорхнула на переднее сиденье. Я тихонечко пристроилась сзади. Настроение у меня было отвратным. Ну и чего я вообще все это устроила? То есть я-то, конечно, знала — чего, я-то думала, что смогу урвать целых двадцать минут вдвоем, в тесном замкнутом пространстве машины, драгоценность, которую включу в коллекцию и долго потом смогу перебирать и рассматривать, и так все хорошо получалось, но теперь, из-за этой дурацкой Розы… И главное, ну я могу понять, если б она была хотя бы красавица, а то же ведь нет, ничего такого… да его собственная жена, она и то гораздо эффектнее. А эта…

Да она еще, похоже, и дура к тому же. Я прислушалась. На переднем сиденье Роза все тем же щебечущим голосом продолжала нести какую-то идиотскую чушь о том, что вот, у нее были именины, как раз вчера, и она так соскучилась, и сидела на диете, а теперь надо пойти покушать вкусного, но мяса она не хочет, потому что у нее кашель, кажется, она простудилась, бедняжка, надо купить ей шарфик… Ужас. Как беседы Тины с Даной, только еще хуже. Те хотя бы на комплименты и подарки так явно не напрашивались. Ну что, что он мог в ней найти? Это же НИ-ЧЕ-ГО. Пустое место. И он — он же ведь умный, великий человек, его должно стошнить от такого еще раньше меня, почему он все это терпит? Зачем он вообще с самого начала ее притащил?

Великий человек между тем только улыбался — я видела это в зеркальце заднего вида — и время от времени немногословно поддакивал своей фемине. Да-да, конечно же, очень похудела, конечно, надо покушать, а если не мясо, тогда что — пасту? При этом он иногда бросал на меня смеющийся взгляд — в то же зеркальце, — и мне казалось, что ему немного неловко.

Что, впрочем, не мешало ему время от времени брать эту Розу за руку. Черт, черт, черт! Ну почему, ну как это все могло так по-дурацки получиться? И главное — я-то что здесь делаю?! Мало того что мне тошно, но я же и им мешаю.

То, что я им мешаю, так прямо и висело в машине густым невысказанным дымом. Я кожей чувствовала, как бесится эта Роза. И, в общем, при всем своем возмущении я ее понимала. Уж если я чувствовала себя обкраденной на эти двадцать минут, то что должна была чувствовать она, которой эти двадцать минут принадлежали изначально, по закону? Хотя постойте — по какому такому закону? Она ему кто? Никто! Я тут, можно сказать, по делу, ну ладно — по обстоятельствам, а она? Она тоже по обстоятельствам, знаем мы эти обстоятельства! Гадкая шлюха! И ладно если бы хоть красивая была, а то вон — только подарки и может клянчить. Именины у нее! Да хоть бы меня постеснялась!

Я разозлилась. Ну в самом деле, что это такое? Да и кто бы вынес — смотреть, как посторонняя бездарь так гадко обращается с подарком, которому я, если подобное счастье хоть когда-нибудь выпало бы на мою долю, нашла уж такое применение… Уж я бы… Паста! Тьфу! И как он только… И куда он смотрел вообще? Даже я, между прочим, красивее. И уж точно умнее. И моложе. И…

Собственно, а почему бы, действительно, тогда не я? Я моложе, и лучше, и, главное, — я-то ведь настоящая ведьма. Что же я — совсем, что ли, ничего не могу?! А ну-ка…

И тут снова, как тогда в кабинете, когда я придумала про эту машину, меня проперло. Я буквально из ничего, из воздуха, из каких-то глубин собственного порочного сознания — я и не знала, что у меня есть такие глубины — понахватала нужных нитей (часть вытащив, между прочим, из той же Розы — на войне как на войне!), — мгновенно и яростно соткала из них ткань нужного заклинания, нагнулась как можно ниже под сиденье — и натянула его на себя, завернулась в его занавесь, как в броню, и приготовилась к бою.

Выпрямилась и посмотрела на себя в зеркало. Хорошо. То есть просто настолько хорошо получилось, что мне даже самое себя на секунду удалось обмануть. В первый момент я не узнала своего отражения. Но уже во второй…

Во второй момент мы с отражением, опознав друг друга, сплотили усилия, улыбнулись — черт, а я и не знала, что умею так улыбаться, — и поймали отраженный в том же зеркале мужской взгляд…

Вот честное слово, мне не показалось — у него на самом деле дернулись руки на руле, когда он встретился взглядом с улыбкой моего отражения! Он моргнул, словно не веря своим глазам, и тут же обернулся на меня настоящую, словно хотел удостовериться, что не ошибся, и понять, что вообще происходит. Я встретила его продолжением этой улыбки.

— Какой жуткий дождь, — сказала я светски, обращаясь как будто к Розе, но на самом деле к нему, и имея в виду нечто совершенно другое. — Я просто не помню другого такого дождя. Очень странное ощущение, вы не находите?

Я говорила чушь, но это было совершенно неважно, потому что я могла говорить что угодно, в этом сценарии значение имели не слова, а сам тот факт, что я говорила. У каждого слова, у каждого звука было свое значение, понятное только тому, для кого этот звук произносился, а на остальных мне было наплевать. И он все понял. Я видела это в его глазах, и мое отражение тоже видело, и мы никак не могли расцепить треугольник этих взглядов, я что-то говорила, он спрашивал меня о чем-то в ответ, ему отвечало отражение, я подхватывала… Воздух в машине сгустился до невероятного состояния, став почти непрозрачным, как перед грозой, в нем просто физически чувствовалось нездешнее напряжение, мне казалось, я просто вижу, как здесь и там молниями просверкивают магические разряды.

Несчастная лишенная магии Роза тоже что-то почувствовала — невозможно было этого не почувствовать — и явно испугалась. Ей срочно надо было что-то сказать.

— Кх-кхм, — прокашлялась она. — Я тут подумала, пусик, я не хочу эту пасту, поедем лучше есть мясо. Я так замерзла, мне холодно. Кхм.

И это стало ее последней ошибкой. Впрочем, что бы она ни сказала, все равно это стало бы ее ошибкой. Ошибкой была она сама.

— Ты знаешь, маленький, — Гуру на секунду оторвал взгляд от нас с отражением. — Я смотрю, ты и правда кашляешь. Совсем простыла, бедняжка. Бог с ней с едой, я сейчас отвезу тебя домой, ты полежишь, полечишься. А коллегу я подброшу уже после, она извинит нас. Правда ведь извинит?

Последняя фраза относилась ко мне и сопровождалась выразительным взглядом в зеркале.

— Абсолютно, — бархатно ответила я и улыбнулась всем отражениям сразу.

Роза, напротив, не готова была к извинениям. Она все еще пыталась что-то возразить, но…

Через три минуты машина с визгом затормозила.

— Ну вот ты и дома, маленький, — Гуру наклонился через сиденье, чтобы открыть Розе дверь. — Поправляйся, малыш, не болей. Я тебе позвоню. Чмок-чмок.

И Роза навсегда исчезла из нашей жизни. Дверь машины яростно хлопнула, и мы остались вдвоем. Грозовая туча медленно и ласково превращалась в золотистые облачка.

— Ну что, — спросили меня его глаза в зеркале. — Довольна?

Впрочем, может быть, вопрос прозвучал все-таки вслух, потому что ответила я тоже не про себя, а громко.

— Чем именно? Чем таким я должна быть довольна?

Мое отражение мурлыкало в зеркале, как кошка, обожравшаяся сметаны.

— Да нет, действительно ничем, — пожал плечами Гуру, заводя мотор. — Так просто, удачный день, хороший вечер. Куда поедем-то?

Я почти физически чувствовала, как истлевшие остатки заклинания медленно осыпались с меня, будто розовые лепестки. Я не пыталась подобрать и сплести их заново. Они сделали свое дело, дальше я могла справиться и без них. Так, без «занавеси», теперь было даже лучше. Я глянула на себя в зеркало. Отражение ничуть не испортилось и, пожалуй, стало даже красивее. Взрослее. Значимее. Неудивительно. Победа ведь всем к лицу.

Это был действительно очень хороший вечер. Мы поехали к нему домой, вернее, как я поняла, в один из его домов, потому что, как ни старалась, я не смогла обнаружить там никаких следов не то что жены, но и вообще женского пребывания. Зато там был камин, и медвежья шкура у огня, и бронзовые щипцы для углей, и красное вино в пыльной бутылке, и прозрачные бокалы, из которых мы пили на брудершафт, и мясо, жаренное на решетке. И мужчина, который впервые в жизни готовил еду для меня. И долгие-долгие разговоры обо всем на свете.

А потом я, вопреки всем своим внутренним воплям, поднялась, поглядела на часы и сказала:

— Господи, как же поздно. Спасибо тебе за чудесный вечер. Пожалуйста, вызови для меня такси.

Мне было физически больно это делать. Но я знала, что надо — именно так, что по-другому нельзя, как бы мне этого ни хотелось. Просто знала — и все. И делала, превозмогая боль, и гордилась собой, невзирая ни на эту боль, ни на его сперва удивленные, а потом почти обиженные глаза. Так было надо, а по-другому было нельзя.

И да — я сделала это. Я ушла из этого прекрасного, но пока чужого мне дома. Я сделала это, потому что это было единственное, что я могла тогда сделать, чтобы этот дом когда-нибудь перестал быть мне чужим. Потому что только так можно стать из наивной девчонки настоящей женщиной. А я хотела стать не просто настоящей. Для него я хотела стать самой лучшей из женщин, неотвратимой, роковой. Это невозможно без боли.

Я села в такси, вернулась домой, где, к счастью, никого не оказалось, и просидела до утра на подоконнике, изо всех сил стараясь запомнить навсегда каждую секунду прошедшей ночи. Так, сидя на подоконнике, я и заснула.

Проснулась я ранним утром, от стука в дверь. Там стояла страшно недовольная ранним утренним подъемом смотрительница нашего общежития. В ее руках был огромный букет белых роз. Для меня. Все было правильно. У меня опять получилось.

Так начался наш роман. Роман. Роман с большой буквы. Там все было большое — и буква, и чувство, и сердце, и все что угодно, потому что… Потому что это было — Настоящее. Я… Я не то что любила его, я растворялась в нем, становилась им, чувствовала его как себя, как никто другой не чувствовал никогда раньше, и он, мне кажется… Нет, мне ничего не кажется, я уверена — он чувствовал то же самое. По крайней мере он говорил мне, что никогда и ни с кем ничего подобного не испытывал. Сам говорил, я же его не заставляла. А зачем ему врать?

— Ты другая, — говорил он мне, проводя ладонью у меня по спине, тоненько по линии позвоночника от шеи, мимо лопаток и все вниз, вниз, вниз… — Ты девочка с секретом… Я никогда раньше не имел дела с такими, как ты… Темненькая…

— Ну что ты говоришь, — возмущалась я, потому что эта тема казалась мне… ну, какой-то скользкой. — Не выдумывай. Какая же я темная? Ты на ауру посмотри!

— Аура… — А рука текла, рука спускалась все ниже и ниже. — Ну и что… Аура сверху, ее-то ведь не погладишь. А внутри-то, вот там, в самой такой глубине… Темненькая… Черт возьми, мне нравится, что ты с такой чертовщинкой… Девочка моя…

Он стал для меня всем — и любовником, и другом, и учителем, и отцом… Собственно, другом и учителем он, наверное, был и раньше, а вот почему, став любовником, он заменил мне одновременно отца… Наверное, потому, что у меня никогда не было своего, родного отца, а я, честно говоря, никогда раньше ни о чем таком даже и не задумывалась. А вот теперь… Я иногда задумывалась, какой он был, мой неизвестный отец, и что было бы, если бы мы с ним встретились… Не случайно, на улице, а так, по-настоящему, то есть если бы мы с самого начала не расставались и он был у меня всегда. Любил бы он меня? И вообще, как это — когда тебя с детства любит настоящий мужчина? Восхищается, хвалит, заботится о тебе… Нет, я не то чтобы сама себя жалела, мне уже совершенно хватало и любви, и заботы, и не нужно было ничего сверх, но я думала, что вот, столько лет прошло, а я и не знала… Хорошо, что у моей будущей дочки так не будет. Любви ее отца точно уж хватит на нас обеих…

Нет, мы никогда не обсуждали ничего подобного. Я понимала, что все это слишком сложно и пока очень далеко, но уж совсем не мечтать… Ведь когда-нибудь оно точно будет, ведь — объективно — никак иначе и быть не может, потому что так, как у нас, не может быть по-другому. А что далеко — это совершенно не страшно, я могу ждать сколько угодно, я не тороплю его, я молодая, у меня тоже есть пока чем заняться. И наша работа…

На работе, естественно, никто ничего не знал. Оба мы понимали, что это уж точно было совершенно незачем, и изо всех сил старались соблюдать конспирацию. На людях мы вели себя как посторонние, приезжали всегда порознь, уезжали тоже. Мой давешний фокус с машиной, о котором я, конечно же, довольно скоро ему рассказала — у нас не было секретов друг от друга, — сослужил нам в итоге неплохую службу. На его основе мы придумали отличный вариант, позволяющий нам, при соблюдении всех приличий, не терять по два раза в день волшебные двадцать минут совместной дороги.

Недалеко, примерно в километре от базы, там, где дорога еще петляла по лесу, скрытая за густыми кустами, была маленькая укромная полянка. Чин-чином уехав с работы на своей машине, я доезжала до нее, сворачивала, прятала машину среди кустов и дожидалась, пока он проедет мимо. Оставляла машину, садилась к нему — и вуаля! И точно так же поступал он, уезжая с работы раньше меня. А уж договориться о том, чтобы обоим уехать в пределах получасового интервала, в эпоху развитых технологий не стоит ровным счетом ничего, не говоря уж об элементарной телепатии.

И утром, соответственно, тоже — он подвозил меня до заветной полянки, высаживал и проезжал дальше, а я пробегала сто метров по кустам, заводила и прогревала свою сообщницу-машинку, выдерживала приличную паузу — и появлялась на работе как ни в чем ни бывало, будто только что из дому.

Кстати, о доме. У меня была теперь своя, совершенно отдельная квартира! И это тоже все он. Понятно, что если бы я продолжала жить в комнате со своими прелестными соседками, мне не удалось бы скрывать от них свои ночные отлучки, а с учетом их любопытства и общей доброжелательности… И он придумал, и добился, и мне как особо ценной участнице Программы, обладающей знаниями повышенной секретности, выделили средства на съем квартиры. В уставе Программы были, оказывается, предусмотрены и такие возможности! Вообще, возможности Программы, когда я получше познакомилась с ними, оказались поистине неограниченными. Какое счастье, что я попала именно туда. Какое счастье…

И теперь у меня было свое жилье. Крохотная, даже не квартира, а студия — там и были-то всего одна комната, плавно переходящая в кухню, ванная да прихожая размером с пятачок, но мне ведь больше было и не нужно. Зато в центре города. До Академии тоже совсем недалеко, особенно с машиной, но, что гораздо важнее, его дом находился на расстоянии двух кварталов. За десять минут можно было дойти пешком.

Я увлеченно вила гнездо, покупала всевозможные нужные и ненужные вещи, осваивала кухню… Мне ужасно хотелось самой для него готовить, но у него дома кухня была настолько шикарной, оборудованной и роскошной, что там мне было страшно и подступиться, а вот у себя… Как это, оказывается, здорово — покупать и выбирать продукты, продумывать разные сочетания, слушать их слаборазличимый шепот, колдовать над кастрюлей — и все ради него! Ради него — это же не ерунда, это не может быть недостойным использованием великого дара!

Но на всякий случай, чтобы удостовериться, я однажды спросила у него об этом. Мы как раз сидели в моей квартирке, на плите мерно побулькивал суп, в духовке скворчало жаркое, и то и другое было обильно сдобрено ароматными травами и порцией магии для лучшего результата. И я спросила. Верно ли, что волшебник может со временем утратить свою магию? Особенно вот так, разбазаривая ее на мелкие, недостойные, бытовые поводы?

Он удивленно взглянул на меня и рассмеялся.

— Ну что ты. Да нет, конечно. Откуда ты придумала такую глупость? Магия не растрачивается по пустякам. Наоборот, когда ты что-то созидаешь, даже такую ерунду, как суп, — хотя у тебя, малыш, получается прекрасный суп, его нельзя называть ерундой, — так вот, творя, ты, наоборот, черпаешь магию из того, что у тебя получается, она обновляется, копится, ты ее аккумулируешь… А если ты, допустим, не суп варишь, а чем-то настоящим занимаешься…

— Тогда, выходит, — перебила я его, — если, как ты говоришь, мы не тратим, а только копим магию в течение жизни, значит ли это, что любой долгоживущий волшебник изначально сильнее юного? Ну просто потому, что успел больше накопить?

— Тоже нет, — качнул он головой. — Сила с рождения дается каждому в разном объеме, и копить ее можно только… Ну как бы в пропорциях от первичного дара. Конечно, знания и опыт могут добавить многое, даже очень, но то, чем ты обладаешь изначально… И потом, я не сказал, что магия совсем не тратится в течение жизни… Тратится, еще как. Но только не в таких бытовых мелочах.

— А когда? — Я бросила ложку, которой помешивала суп, подошла к нему поближе, обняла сзади, прижалась к плечу и ловила каждое слово.

— Ну когда… Разные бывают ситуации. Все на самом деле небесплатно, просто иногда ты получаешь, а иногда — отдаешь. Да ладно, малыш, что ты уж так серьезно завелась? Прямо как в школе. По урокам соскучилась? Любознательный такой малыш. Не бойся, не растворится твоя магия в супе, у тебя ее вон сколько. Твори, не жалей.

Он шутливо провел рукой по моей щеке, повернулся, поцеловал, и мне стало уже ни до чего. Даже не до магии.

Оказалось, это так замечательно — быть в отношениях младшей, слабой, зависимой. С ним я могла расслабиться, ни о чем не думать и ни за что не отвечать. В нашем общении я сама себе напоминала огромную губку, мягкую и аморфную, способную только впитывать и воспринимать. И это мое послушание вознаграждалось сторицей. Он обучал меня. Ему нравилось, с какой жадностью я ловлю каждую капельку знаний, которой он готов был поделиться со мной. Ему нравилось и показывать мне, какой красивой и удобной может быть жизнь, и наблюдать, с какой неподдельной детской радостью я совершаю эти нехитрые открытия. Как и куда пойти, что заказать в ресторане, как подойти к барной стойке и сесть за столик, как себя вести, говорить, улыбаться, что куда надевать и какие принимать образы. Мы побывали в тысяче разных мест, он открыл мне город с таких сторон, о существовании которых я даже не подозревала, хотя прожила здесь несколько лет. О каждом месте у него была своя история, захватывающая и поучительная, и если я о чем-то и сожалела, то только о том, что не могла быть с ним вместе тогда, в те времена, о которых заходила речь.

Впрочем, нет. Среди моего счастья была еще одна, пусть небольшая, пусть известная с самого начала, но все же ощутимая ложка дегтя. Это была его семья. Вернее, его жена — детей у них, к счастью, не было. И отношений особых не было, так что я ни секунды не чувствовала себя разлучницей и разрушительницей чужого гнезда. Брак этот был очень давним и мог бы считаться совершенно изжившим себя, если бы не его общественная основа. Ведь она, эта его жена, на самом деле была дочерью очень важного человека, и расставание с ней не могло бы пройти для моего любимого безнаказанно, особенно теперь… В общем, этот союз держался только на светских условностях, но даже этого вполне хватало, чтобы довольно часто омрачать наши выходные и особенно праздничные дни. В такие дни ему полагалось присутствовать на каком-нибудь важном мероприятии, непременно с женой, что он, ругаясь про себя, тем не менее обязательно исполнял, а я…

Я оставалась предоставлена сама себе. В этом, в общем, не было ничего страшного, наоборот, в каком-то смысле это было даже полезно, потому что я могла посвятить время мелким, кропотливым, неинтересным, но тем не менее необходимым делам, которые всегда накапливались, но на которые невозможно жалко было убивать те драгоценные часы, которые мы проводили вместе.

Так что я не скучала. Ходила по магазинам, выполняла какую-то хозяйственную рутину, читала, гуляла, думала… Все было бы замечательно, если бы только не постоянная, грызущая изнутри душу тоска, которая охватывала меня в тот момент, когда он исчезал из поля моего зрения, и стойко висела в душе, пока он не появлялся снова. Наверное, нечто подобное испытывают преданные собаки. Но я никогда не говорила ему об этом, даже сама себе старалась не показывать виду, а наоборот, в его отсутствие становилась страшно деятельной и активной, пытаясь этой активностью как-то заткнуть ноющую внутри дыру. Я даже старалась всегда узнать или придумать что-то интересное, чтобы потом рассказать ему, чтобы он не подумал, что я всего лишь бесполезный занудный придаток, чтобы, может быть, даже пожалел, что провел это время не со мной.

А еще в такие дни я иногда встречалась с Алексом.

Надо сказать, что наши встречи после начала моего романа стали гораздо реже. Это естественно, и по-другому было бы просто нечестно по отношению ко всем. Но уж совсем прекратить эти отношения мне было все еще жалко. Наверное, по отношению к Алексу это было очень по-свински, я уж не говорю про тот неудавшийся поход в кино, с которого вся история и началась. Но я потом извинилась, сказала, что задержалась на работе, телефон разрядился, я не смогла позвонить и всякое такое. Уж не знаю, что подумал про меня Алекс, но тут уж что есть, то есть. И конечно, когда я переехала из общежития, мы стали гораздо дальше друг от друга, и это территориальное удаление тоже принесло свои плоды. Но все-таки даже наши совсем уж редкие, раз в несколько месяцев, встречи каждый раз наполняли меня каким-то душевным, очень домашним теплом, и совсем отказаться от них, особенно в такие «пустые» дни, я не могла.

И однажды случилось вот что. Время от времени, примерно раз в две недели, мне все еще нужно было посещать Академию. Делать отчеты о своей работе на Проекте, слушать какие-то лекции, готовить защиту диплома. Это обычно занимало примерно полдня и кончалось непоздним вечером.

В тот день — это было в конце зимы — я как раз была в Академии, а Гуру пообещал заехать за мной, подхватить и повезти на какой-то концерт или что-то в подобном роде. Мы часто выбирались вот так вечером на разные мероприятия. По давней договоренности он ждал меня в машине, запаркованной примерно в квартале от выхода из Академии, чтобы не засветиться. Я уже прошла этот квартал и как раз подходила к его машине, как вдруг позади меня послышался рев мотоцикла и радостный крик: «Привет!» Я обернулась. Алекс!

Он проезжал мимо и страшно обрадовался, заметив меня. Я тоже была ему рада, остановилась, мы поболтали ни о чем две минуты, кажется, договорились пересечься при случае, после чего я сказала, что ужасно спешу. Алекс поправил шлем и завел мотор. Мотоцикл заурчал и поехал дальше, а я, чуть запыхавшись, добежала наконец до машины и распахнула пассажирскую дверь, уже намереваясь сесть, как…

Вдруг я услышала резкий визг тормозов и жуткий металлический скрежет. Подняв голову, я с ужасом увидела, как там, метров на пятьдесят впереди, мотоцикл Алекса, развернувшись поперек улицы в нелепом заносе, рухнул набок, придавив его самого. Шлем упал с головы и откатился в сторону. Со всех сторон к месту аварии бежали какие-то люди, суета, крик…

Я, в ужасе, была готова нестись туда, но меня остановил спокойный голос Гуру.

— Сядь в машину.

В недоумении я посмотрела на него.

— Ты что?! Там же авария! Алекс… Ты видел?

— Сядь в машину, — повторил он, и в его голосе я ясно различила раздраженные нотки.

Я послушалась.

Перегнувшись через меня, он закрыл пассажирскую дверцу и невозмутимо завел мотор.

— Поехали, мы опаздываем.

— Да ты что? — возмутилась я. — Я так не могу! Я должна узнать, что с Алексом. Может быть, ему нужна помощь, а я…

— Да ничего там такого с твоим Алексом, — досадливо поморщился он. — Ну ушиб, небольшая контузия, вывих на левой ноге… Нестрашно. Переживет, другой раз умнее будет. А то — ишь…

Я смотрела на него, ничего еще не понимая. Но догадка…

— Так это… Откуда ты знаешь? Не понимаю… Ведь это… Подожди! Не может быть! Это что — ты?!

Он только наморщил левую бровь. Так он делал, когда был недоволен и смущен.

— Так это действительно — ты?! Ты с ума сошел! Зачем?! — закричала я.

— А потому что, — вдруг огрызнулся он. — Потому что нечего! Я тут тебя жду, а ты в это время… С какими-то… Мальчишка! Простой недомерок, а туда же! Лезет к нашим волшебным девушкам! Так ему и надо.

Я не могла поверить своим ушам.

— Нет, ты это серьезно? Ты точно с ума сошел. Это же Алекс! Я же тебе о нем рассказывала, он мне как брат! Что ты наделал! Я немедленно пойду туда!

— Никуда ты не пойдешь. И потом все равно поздно, смотри, его уже увезли. Так что и без тебя обошлось.

Я поглядела. На месте аварии действительно мелькали огни отъезжающей машины скорой помощи. Мое присутствие явно запоздало.

— Ну и что, — упрямо ответила я. — Тогда я к нему в больницу поеду.

Он с досадой ударил по рулю обеими руками.

— Нет, я тебя не понимаю! Ты что — его на самом деле уморить хочешь, этого Алекса своего? Ну давай, давай, иди в больницу — чтобы с ним еще что-нибудь случилось! Давай!

Я оторопела. То, что происходило передо мной, было настолько невозможным…

— Подожди… Ты что… Ты хочешь сказать…

— Ну да! Да! Что, непонятно было?

Я все еще не могла прийти в себя, но меня уже начинало пробивать на нервное хихиканье. Неужели же…

— То есть — ты это меня ревнуешь? Правда? Ты — меня ревнуешь? К Алексу? Нет, ну ты точно ненормальный!

— К Алексу! К фигалексу! Потому что я видел, как он на тебя смотрел! Это ежу понятно!

Несмотря на то, что умом я, пожалуй, понимала всю некрасивость произошедшей сцены, лицо мое, независимо от моей воли, расплывалось в счастливой улыбке. Господи, это надо же! Из-за меня! Это ведь… Я ткнулась ему в плечо.

— Но это же просто глупо! Какая разница, Алекс или кто угодно еще? Тебе-то чего ревновать? Ты же знаешь, что ты… Что я… В общем, это просто бред какой-то. Пожалуйста, не надо больше делать ничего плохого. Если ты так переживаешь, я не пойду ни в какую больницу. Только пусть он тогда быстро поправится, хорошо? Обещаешь?

— Ну так и быть, — проворчал он, прижимая меня к себе и зарываясь лицом мне в волосы.

Алекс действительно быстро поправился. Я все-таки тайком позвонила ему на следующий день, чтобы убедиться, что все в порядке. Но это честно стало моим последним ему звонком. Обещания надо выполнять. И еще долго я не могла вспоминать об этом случае без легкой дрожи. Но вот была ли эта дрожь от страха или от радости, я так однозначно и не могла понять. Наверное, все-таки от радости. Ревнует, да еще так сильно, — значит, любит. Конечно, любит. Все свидетельствует только об этом. Думать так было успокоительно. И, пожалуй, несмотря на дрожь, согревало душу. Потом я привыкла к этим ощущениям, и вспоминала об этом уже тогда, когда мне нужны были убедительные подтверждения «настоящести» чувства Гуру ко мне. Ревнует — значит, любит. С этим-то не поспоришь.

Какая непостижимая штука — время. Я помню, что в детстве, которое в моем случае, наверное, трудно назвать счастливым — ведь правда же? — дни, следуя друг за другом, кончались мгновенно, а годы, сложенные из этих дней, тянулись при этом медленно-медленно, еле ползли. И наоборот — я заметила, что когда ты счастлив и жизнь твоя полна, каждый день насыщен событиями и продолжается, кажется, бесконечно — столько ты за этот день успеваешь, годы при этом просверкивают мимо — не удержать. Где уж там удержать, иногда их и заметить-то при таком круговороте событий не всегда успеваешь.

Так и я — совершенно не заметила, как среди всей моей бурной жизни кончился этот год, налетело новое лето, я получила диплом об окончании Академии, предложение остаться работать в Программе, повышение в должности, новую зарплату, кучу похвал и завистливых взглядов и многое, многое другое. Но главным среди всех этих достижений было то, что любовь моя оставалась со мной. Это был как основополагающий столп посреди прочего круговорота, и остальные события, сколь важными они ни были, могли лишь вращаться вокруг него, ничуть не изменяя своим кружением общей картины.

Осенью у нас на Программе открылся новый проект. Гуру собрал нас всех в общем зале и объявил, что, поскольку в стране через полтора года пройдут президентские выборы, было принято решение поручить сотрудникам Программы задачу чрезвычайной важности, подойти к выполнению которой нужно со всей ответственностью, потому что от этого будет во многом зависеть будущее страны…

Тут я должна отвлечься и, чтобы было понятно, объяснить следующее. Никакой президент страны сам по себе никогда не бывает волшебником, ни светлым, ни темным. Так было решено еще в незапамятные времена на Всеобщем магическом конгрессе, для того чтобы не создавать никаких радикальных смещений в равновесии сил. Это строго соблюдается на протяжении многих веков, тут все однозначно и ясно, и никаких сторонних вмешательств не требуется. Но никакой президент не правит один. У каждого есть команда. И вот тут-то и начинается простор для деятельности, именно в этом месте сконцентрировано основное приложение сил. Именно команда президента будет определять политику развития страны в каждый подотчетный период, и очень важно, какие именно силы будут в ней превалировать.

На самом деле это только так говорится, для красоты, — превалировать. Команда состоит, как правило, из игроков только одного сорта. Они уж или темные, или светлые. Сообща они эффективно работать не могут. Вместо того чтобы выполнять поставленную задачу, противники начинают поедать друг друга и ничего хорошего из этого не выходит. Поэтому — надо выбирать. Или, вернее, выбираться. И сейчас перед нашей Программой стояла задача — разработать такую методику, чтобы на выборах победил именно тот кандидат, команда поддержки которого была бы на нашей стороне. То есть состояла бы из правильных, светлых магов. Для этого из имеющихся кандидатов нужно было вычислить нужного, проходного, создать ему правильную команду, внедрить всех куда надо и обеспечить этому блоку победу на выборах. И так-то все очень и очень непросто, а уж с учетом ограниченного времени и подавно. Кроме того, задача осложнялась тем, что сейчас, при нынешнем, уходящем, президенте работала команда темных, коварно прорвавшаяся туда на прошлых выборах. Понятно, что они пойдут практически на что угодно, лишь бы удержать занятые позиции. В общем, перспектива перед нами стояла не из приятных.

Но при этом все было настолько заманчиво! Гуру буквально дрожал от возбуждения, описывая нам те блага, которые прольются на нас в случае, если мы все-таки одержим победу. Да что блага! Вопрос стоит о благе всей страны, о возможности доступа к практически неограниченной власти. Он сам в случае успеха стал бы одним из членов президентской команды, всяко уж и нам всем досталось бы по куску пирога. Но для этого сперва придется как следует поработать.

Мне как признанному мастеру работы с заряженным словом досталась разработка именно словесной, вербальной части кампании. Придумать и подобрать правильные слова, поставить в них начинку магического удаленного воздействия, научиться доставлять их к народным массам без потери заряда, использовать как можно больше различных носителей… С газетами я уже умела работать, эта методика была на данный момент доведена мною практически до совершенства, и я планировала освоить Интернет. Тут тоже было уже сделано некоторое количество осмысленных разработок, оставалось только расширить массовость и силу воздействия на умы. Была у меня одна идейка…

В общем, работать было страшно интересно. Мы дневали и ночевали на работе, то и дело срываясь на полевые испытания, и даже видеться нам удавалось не каждый день. Случалось даже, что, все-таки встретившись в одном доме, мы оба, просто шатаясь, добирались до постели, падали на нее обнявшись — и засыпали. Но ничего! Главное, наше дело продвигалось к намеченной цели. Почему-то я была уверена, что победа нашей команды будет важна не только для страны. Что-то говорило мне, что это помимо всего прочего станет и моей большой личной победой. Тем больше было оснований стараться.

Как я умудрилась забеременеть, работая в таком сумасшедшем режиме, я просто не понимаю. То есть, конечно, дело это в общем нехитрое, и я, если честно, могла бы вляпаться подобным образом даже не один раз, но чтобы именно тогда, когда, можно сказать, до этого почти руки не доходили… Но уж что вышло, то вышло.

Я даже не сразу это обнаружила, в суете-то. Уставала, бегала, работала по ночам как проклятая. И поесть, бывало, не всегда успевала. Собственно, как раз с поесть-то я и начала замечать, что со мной что-то неладно.

Время от времени на меня стали накатывать приступы просто дикого, безудержного голода. Просто вот дай что-нибудь съесть, причем немедленно, и все, до крика. И это бы еще ничего, потому что я и правда иногда забывала о еде в угаре работы, но когда после вожделенной еды начинало рвать…

В общем, я забеспокоилась. Потом задумалась, потом сложила два и два… И в результате получилось…

Не могу сказать, что, узнав и подтвердив результат, испытала какие-то особенные чувства. Ни большой радости, ни какой-то досады у меня эта новость не вызвала. Ну разве что удивление, дескать, надо же, чтоб именно сейчас… И еще, может быть, легкое неудобство, типа страха, — что скажет он? Потому что — это же не только мое, это ведь и он тоже, и, соответственно, принимать какие-то решения мы должны вместе.

И вот уже только тогда, когда я стала думать про это «вместе», меня и накрыло. Тут уж случилось все — и страх, и радость, и еще много всякого разного. Потому что — это же, на самом-то деле, очень важно. Это не только новая жизнь, это еще и наша… И уж теперь, когда мы связаны еще и здесь, наверное, очень многое должно будет претерпеть какие-то изменения, и мы…

В общем, я осознала. И поняла, что долго носить это дело в себе одна не смогу. В смысле, новость, на остальное-то я была морально готова. Надо было обсудить это с ним как можно скорее.

Но случай никак не представлялся. Не на работе же мне было такое сообщать, и в машине, во время какой-нибудь поездки, тоже не хотелось. А больше мы нигде и не виделись, закрученные в этих сумасшедших ритмах.

Но наконец пришло и мое время. В одну из суббот мы, поняв, что больше работать невозможно, договорились уехать с базы пораньше, часиков в пять, и провести дома нормальный спокойный вечер. Я уехала первой, заскочила по дороге купить еды и в ожидании его прихода старательно занялась приготовлением ужина и своей торжественной речи.

Его все не было и не было. Уже и ужин был готов, и заявление свое я успела составить и выучить почти наизусть, а он все не приходил. Опаздывать везде и всегда вообще было в его привычке, но чтоб именно сегодня… Я страшно переживала.

Наконец на лестнице раздались торопливые шаги, в двери забрякали ключи, она распахнулась… С первого взгляда я поняла, что он пришел злой как черт. Пожалуй, с заявлением надо будет подождать хотя бы до после ужина, решила я.

А за едой выяснилась причина его внезапной ярости. Оказалось, происки конкурентов, что же еще. Естественно, предстоящими выборами была озабочена не только светлая сторона, противники тоже не дремали, а поскольку сейчас перевес был на их стороне, то шаги, предпринимаемые ими, иногда было очень нелегко обезвреживать. Да и обнаружить их вовремя получалось у нас не всегда.

Собственно, вот и сейчас Гуру удалось, причем удалось совершенно случайно, узнать, что с той стороны были предприняты некие действия, в случае успеха которых вся наша деятельность вообще может быть объявлена вне закона. И тогда нам запретят не только все дальнейшие разработки, нас отлучат и от того, что уже было сделано, вырубят кислород и перекроют каналы воздействия. Все пойдет псу под хвост, от полугодовой работы не останется и плевка, не говоря уже о шансах на будущую победу. Собрались, сволочи, кучка молодых да ранних, адвокаты, понимаешь, законники, зубы точат на наши достижения, и главный у них, эта сволочь, известное дело, выскочка поганая, но, ничего не скажешь, толковый, черт, но ничего, ничего…

Я, поглощенная в основном своими мыслями, честно говоря, не очень вслушивалась в этот кипящий поток сознания, и только кивала, пережидая, пока он иссякнет и я смогу поговорить о важном. Но вдруг случайно услышанное слово зацепилось на краю моего сознания, и, по мере осознавания, я почувствовала, что через меня будто пропустили ток высокого напряжения.

Слово. Это было не просто слово. Это было имя. Точнее, фамилия. И не чья-нибудь, а моя собственная. То есть он-то назвал фамилию своего основного врага, но, по странному совпадению…

Да нет, какие там, к чертям, совпадения. Фамилия была моя, потому что принадлежала она никому иному как моему дражайшему брату, прекрасному во всех отношениях Алексу, будь он неладен. И хуже этого трудно было что-нибудь придумать.

Потому что вот сейчас, как только Гуру выпустит пар, немного успокоится и обретет способность думать хоть о чем-нибудь связном, он немедленно сложит концы с концами, вычислит, кто есть кто и поймет, что тут все не просто так. И что тогда будет со мной? Он и так считает, что от нас происходят какие-то утечки информации, а уж если выяснится, что один из основных его разработчиков является близким родственником первого на данный момент врага… И я никогда не докажу, что мыс Алексом не виделись уже много лет, да и вообще никогда не ели из одной тарелки. И ничего, ничего мне тут не поможет. Да я и сама бы в такой ситуации себе не поверила.

Я сидела, оцепенев от страха, и, бешено крутя мозгами, пыталась придумать хоть что-нибудь, ну хоть какую-нибудь спасительную мыслишку, пока еще не стало слишком поздно, пока… Ведь он же выгонит меня и, войдя в раж, даже вообще слушать не будет, и я останусь одна, без работы, без него, да еще с ребенком…

Ребенок! Я со страху чуть не забыла о нем, а ведь это важная, очень важная новость. И может быть, если я его сейчас отвлеку…

Это, конечно, была плохая идея, и даже очень плохая, но в тот момент мне не пришло в голову ничего лучше. И я, набрав побольше воздуху, прыгнула.

— У меня тоже была для тебя новость, — нахально перебила я Гуру посреди его очередной тирады. — Я весь вечер собиралась тебе сказать — я беременна!

Он осекся на полуслове, уронил вилку и оторопело уставился на меня.

— Ты — что?!

— Я беременна, — повторила я, не отводя своих глаз. — Я только недавно узнала, и хотела тебе…

— Да ты с ума сошла, — обрушился он на меня, мгновенно набирая новые обороты. — Что ты такое говоришь? Нашла время! Как такое вообще могло случиться?

— Полагаю, естественным путем, — огрызнулась я.

— Нет, ну это вообще ни в какие ворота! — продолжал он бушевать. — Тебя что, вообще ничему не учили?

Тут я несколько замялась с ответом. Потому что… Ну грубо говоря, да… То есть нет — не учили. С ней мы подобных тем вообще не касались, и потом тоже как-то… Нет, я, конечно, как любая современная девушка, знала о каких-то средствах контрацепции, но вот именно в применении к нашему случаю… Таблетки я не принимала, потому что для этого надо было идти к врачу за рецептом, а мне было как-то неловко. Глупо, конечно, но мне почему-то казалось, что если я приду к врачу, он сможет как-нибудь догадаться, с кем именно у меня происходит то, от чего мне нужны эти таблетки. И даже мысль, что я могу элементарно напустить на врача легкий морок и вообще ничего ему не говорить, меня не успокаивала. А такое надежное и простое средство, как презервативы, напрочь не признавал сам Гуру, говоря, что так у него нарушаются все ощущения, и ну не спорить же мне с ним было… И, в общем, я так или иначе всегда обходилась простеньким таким заклинанием на крайний случай, да и про него, конечно, иногда забывала. Вот крайний случай и наступил, что поделаешь… Но сказать, что я так уж одна виновата…

Гуру, наверное, тоже все-таки сообразил нечто подобное, потому что слегка поутих и только смотрел на меня с выражением глубокого неодобрения.

— И времени другого не могла выбрать, — произнес он наконец, словно плюнул. — У нас каждый день на счету, а ты тут… Что ты, вообще, кстати, собираешься с этим делать?

Казалось, гнев его потихоньку начинает стихать, а мне так хотелось по возможности ускорить этот процесс…

— Да ничего пока специально не собиралась, — заторопилась я. — Я хотела сначала тебе сказать, ну потому что… А там… Я думала, что ты… В общем — как ты решишь, так я и сделаю.

— Что-о? — переспросил он, снова подымая брови куда-то выше лба.

— Как ты скажешь, так и будет, — повторила я дрожащим голосом, не понимая, чего он снова завелся.

— Ну знаешь! — Он вскочил, как будто его ужалили. — Ты уж совсем! Как ты могла! Это! Это подло, в конце концов! Мерзавка! Я от тебя такого не ожидал!

Он схватил стоящую перед ним тарелку с едой, бросил ее об пол, повернулся, отшвырнул попавшийся по дороге стул, пронесся через всю квартиру к входной двери, рванул ее — и выбежал вон. Захлопнутая дверь со стуком впечаталась в стену.

Я, словно в трансе, не понимая, что происходит, и не отводя глаз от двери, медленно собрала с полу осколки тарелки и ошметки еды. Подняла стул. Он не возвращался. Я вернулась к столу, села на свое место и попыталась успокоиться и хотя бы что-нибудь понять, но у меня ничего не выходило.

Что произошло? Что я такого сделала? Я же не сказала ничего плохого? И главное — что теперь со мной будет? Простит ли он меня? Вернется ли? А самое-то главное то, что я все равно не понимаю, чем провинилась. Нет, конечно, беременность, это да, но мне казалось, это он уже как-то воспринял… И еще этот Алекс, черт бы побрал, так некстати… Хотя, если Гуру теперь ушел навсегда, то это, в общем, уже все равно. Но почему он ушел?

Я потихоньку перебралась от стола в постель, свернулась там, не раздеваясь, в клубочек под одеялом и стала тихонько плакать. Так, со слезами, и заснула.

Так, со слезами, свернувшись клубочком в кровати, и провела весь следующий день, воскресенье. Ну или почти весь, потому что меня несколько раз подымали на ноги эти самые приступы неудержимого голода и один раз пришлось даже выйти за едой в магазин, но сути происходящего это по большому счету не меняло. Все равно — со слезами, одна и клубочком. Гуру не приходил, не звонил и не возвращался.

В понедельник я совершила неслыханную вещь — не пошла на работу. Я просто физически не могла заставить себя подняться. Мне было очень плохо. И потом втайне, не признаваясь толком даже сама себе, я надеялась на следующую вещь — он увидит, что меня нет, поймет, как мне плохо, и вернется за мной. Ну или хотя бы позвонит.

Но надежда оказалась тщетной. Никто не появился. Ни в этот, ни на следующий день. К вечеру вторника я поняла, что если пролежу так еще немного, то просто умру от непонимания и жалости к себе. Выносить это дольше было невозможно. Я сделала титаническое усилие, встала, переоделась, позвонила своей наставнице и сказала, что сейчас к ней приеду.

Дело в том, что моя наставница — единственная изо всех людей — знала про меня и про Гуру. В какой-то момент, в самом начале наших отношений, я, не выдержав давления счастья, рассказала ей об этом. Совсем не все, и не очень-то и подробно, и не называя никаких имен, а так, полунамеками, но она, тем не менее, меня поняла. Надо сказать, что после того, как я начала работать в Программе, моя наставница прониклась ко мне если не уважением, то чем-то вроде… Не знаю. Назвать это благодарностью было бы, наверное, неправильным, но она явно была рада, что мне удалось достичь подобных высот, причем рада не за меня, а за себя. Как будто через меня и она тоже становилась причастна… Ну как-то так. И когда я рассказала ей про Гуру, она не стала ругать и предостерегать меня, как в давнем случае с Алексом, а просто сказала, что это очень ответственно, и что я должна понимать, и следить, и не уронить себя, когда меня удостоил такой человек… И вот теперь мне страшно хотелось понять, что же я такого натворила, и не есть ли это то самое загадочное «уронить», и, раз уж она была в курсе… А больше мне просто не к кому было идти.

Наставница встретила меня на пороге своего дома, усадила за стол, заставила выпить чаю и даже съесть что-то неудобоваримое — ее отношение к растрате магии на бытовую чушь явно не изменилось со временем — и выслушала мою сбивчивую историю. Покачала головой, внимательно глядя на меня поверх очков с другой стороны стола, пожевала губами…

— Ну? — спросила я, не выдержав этой зависшей паузы. — Вы что-нибудь понимаете?

— Я одного не понимаю, — ответила она не спеша, проговаривая каждое слово. — Сколько лет тебя знаю, и все не могу понять… Ты действительно такая вот уж совсем дурочка или просто притворяться научилась так ловко, что и не разберешь? Учиться-то тебе было где…

— Да в чем притворяться-то? — возопила я. — Что я такого сделала?

Она наклонила голову набок.

— Ну… Неужели сама не понимаешь?

— Да нет… Если бы понимала, я бы к вам с таким не пришла…

— Не зна-аю, — протянула она задумчиво. — Вроде и работаешь в таком месте, дела серьезные делаешь, ценят там тебя, говоришь. А этой элементарщины… Хотя, если бы ты всерьез чего хотела, лучше-то и не сделаешь…

— Чего — не сделаешь?! — У меня больше не было никаких сил.

— Ну как же? Очень все просто. Магия, это-то ты должна знать, вещь далеко не бесплатная. За все есть магический счет. С него — по делам твоим — тебе воздается, с тебя же и причитается. Это я сама тебе, помнится, объясняла.

Я кивнула, чтобы она не прерывалась.

— А тут такое дело. Ребеночек. Ребеночка-то, его убрать, если не вовремя, дело нехитрое, только… Непросто это, ребеночка убрать, в смысле — недешево. Как ни крути, это грех. Не знаю, как с этим делом у темных, а у нас, светлых, грехом это считается большим. И расплачиваешься ты за него — силой. Магией своей, то есть. Ты решила, ты сделала, тебе и платить. Но ведь ребеночек — это только у двоих получается, тут, понятно, оба-двое и платят. И ты, и он. А магия, волшебство, это ведь дело тонкое, тут у нас, сама знаешь, слова побольше иного дела стоят. Чье слово, того и дело. Понимаешь?

Я только покрутила головой.

— Так что ты ему сказала-то? Как скажешь, так и будет? Так, да? По слову твоему сделаем? Это же ты всю ответственность на него и передала. Теперь, если вы ребеночка уберете, с него вся плата и спишется. Что же тут непонятного? Естественно, рассердился он на тебя.

До меня наконец дошло. Да. Действительно, так, как объясняет наставница, все становится на свои места. Я своим невинным обещанием выставила его на магическую отдачу силы, да еще именно теперь, в тот момент, когда эти силы нужны как никогда прежде…

— И что теперь будет? — с надеждой спросила я у наставницы. — Что я теперь могу сделать?

Она пожала плечами.

— Ну, прощения попросить, оно вообще никогда не мешает. Хотя по большому счету это мало чего изменит. Такие вещи обратно-то не отыгрываются. Так только, повинишься, может, совесть себе облегчишь.

Вернувшись домой, я снова, не раздеваясь, забралась в кровать. Понимание наступило, но стало ли мне от этого легче? Похоже, что как-то не очень. Что делать — все равно непонятно. Гуру нет, как и не было. Внутри пусто, в кровати холодно. Да в животе еще как-то нехорошо.

Я вертелась так и этак, пытаясь найти какую-нибудь удобную позу и в ней — если уж не заснуть, то хотя бы угреться и успокоиться. Но без толку. Вдруг меня как будто что-то дернуло.

Я вскочила, подбежала к шкафу и стала рыться в ящиках, судорожно отыскивая один небольшой пакетик, давным-давно убранный от греха… Вот оно! Мое кольцо, подарок на шестнадцатилетие, с которым я начала когда-то новую жизнь. Я ни разу не доставала его, начав работать и общаться с Гуру, а ведь когда-то мне было с ним так хорошо. Оно всегда помогало…

Вот и сейчас, только взяв тяжелый золотой предмет в руку, я ощутила идущее от него тепло. Я поглядела на камень, и он радостно сверкнул на меня, будто подмигивая, своей золотистой глубиной. На душе немного полегчало. Я зажала кольцо в кулаке и снова забралась в кровать, свернулась в комочек, прижимая кулак с кольцом к груди. От руки будто бы исходили теплые волны, постепенно охватывающие меня всю. Они согревали, утешали, обнимали, укачивали… Меня медленно отпускало, и я уже совсем была готова отдаться на ласковую волю этих сонных волн…

Внезапно меня разбудил какой-то резкий и неожиданный звук, вроде хлопка. Его не должно было быть в моем сне. Что это? Я раскрыла глаза и подняла голову, пытаясь удержаться на сонной волне и одновременно сквозь слетающие остатки сна понять, что такое тут происходит. Надо мной стоял Гуру.

Все уладилось. Мы договорились, что оставим ребенка, но сохраним это в тайне, по крайней мере до тех пор, пока не кончатся выборы, а уже тогда, после нашей победы… Я буду работать, пока смогу и пока мое положение будет оставаться незаметным для окружающих, а когда скрывать дальше станет нельзя, он отправит меня как будто в командировку, а на самом деле спрячет в своем загородном доме, у него есть такой один, совсем далеко, в горах, на отшибе, вдали от посторонних глаз, и там я смогу родить, и все снова будет в порядке, а потом все как-нибудь образуется.

Так оно, в общем, и вышло, и я за две недели до предполагаемых родов оказалась в этом доме в горах. Одна — если не считать моей наставницы, про которую мы заранее условились, что я возьму ее с собой как единственного близкого человека.

Гуру сам лично ездил ее уговаривать. Он объяснил ей нашу ситуацию, и она, ни шевелением брови не подав виду, что вообще-то в курсе событий, сделала вид, что, взвесив все, решила согласиться оказать великому человеку содействие в трудную минуту. На самом деле, я знаю, она была страшно счастлива участвовать во всем этом. И не потому, что была так уж привязана ко мне, а потому, что получала таким образом доступ «в лучшие дома» и возможность наблюдать жизнь великого человека своими глазами. Ее пиетет перед Гуру был страшно велик. Все время, проведенное нами вместе, она не переставая объясняла мне, как именно мне повезло. Что, учитывая мое состояние, было довольно забавным. Я бы даже посмеялась, если бы могла. Но в целом все равно трудно было бы найти более удачную кандидатуру на роль моей компаньонки в такой щекотливой ситуации. Мало того, что мы с ней были не чужими и я, несмотря ни на что, доверяла ей, но у нее было еще и то преимущество, что она жила достаточно одиноко и ее долгое отсутствие не вызвало бы ни у кого ненужного интереса.

Кроме нас с наставницей в доме постоянно находилось несколько горничных, спокойных, незаметных женщин неопределенного возраста, одетых в опрятную униформу (честно говоря, я даже не очень-то различала их), кухарка, которую я вообще видела раз или два, и довольно пожилая, солидная дама-врач, прибывшая туда тоже по личной просьбе самого Гуру. То ли она была ему чем-то обязана, то ли их связывала давняя дружба, то ли еще что — это осталось для меня неясным, да и неважным. Большого толку от нее я не наблюдала.

Дело в том, что к моменту отъезда в это отдаленное укрытие я чувствовала себя настолько плохо, что мне было уже практически все равно, что со мною происходит. Хоть бы что, лишь бы только все это кончилось поскорее. Это началось давно, но в последнее время достигло каких-то невыносимых масштабов. Да и вообще вся беременность легкой никак не была. Меня мутило, грызло, сосало под ложечкой и выворачивало изнутри наизнанку, причем все эти жуткие ощущения не были чисто физическими — в том смысле, что меня не рвало и у меня в явном виде ничего не болело. Нет, меня поедало что-то другое, а что, я и сама не могла сказать. Просто чувствовала, будто исчезаю изнутри, всасываясь сама в себя, и все. При этом снаружи меня словно обволакивало ватным коконом безразличия ко всему, происходящему отдельно от моего тела. Так, меня совершенно перестало волновать то, что я делаю. И ежедневно, и в будущей перспективе. Задание на сегодня? Какая чушь. Выборы? Да ерунда все это, какая разница, что там будет, один крикун заменит другого, какое отношение это имеет ко мне? Результаты предварительных опросов, кстати, были для нас неважными и становились все хуже, Гуру рвал и метал, утверждая, что происходящее — злые происки врагов и козни моего прекрасного брата, но даже это уже не могло меня взволновать.

Да и сам Гуру… Наша любовь в последнее время как-то… не то что увяла, а… поблекла, что ли. Нет, я продолжала его любить, но это происходило немного в стороне, вот я, вот он, а вот она, наша любовь, лежит на полочке. Я знаю, что она в принципе есть, и мне достаточно. Я даже нисколько не расстраивалась, заметив, что в его кабинет то и дело шмыгает крашеная девица из технического отдела. Мне было так плохо самой с собой, что переживать из-за каких-то внешних мелочей не было ни сил, ни возможностей.

Но пока я работала, это все было еще как-то переносимо, по крайней мере я могла сосредоточиться и отвлечься, а может быть, сама работа была для меня целительной несмотря ни на что, но в самое последнее время и это уже помогало все хуже и хуже. А уж как только я поняла, что время подходит, и уехала в обещанную «командировку»…

Ребенок жил во мне, словно кит, забравшийся в чрево Ионы. Говорят, ему было плохо внутри кита, так я вам скажу, это просто цветочки по сравнению с тем, что бы он испытывал, случись обратное. Уж мне ли было не знать. Каждое его движение — а вертелся он часто, как будто джигу пытался во мне плясать, — отдавалось по всему телу такими спазменными переходами, что душа, казалось, больше не может это терпеть и изо всех сил хочет выскочить наружу. А может, она и не хотела, а просто ребенок ее выталкивал, невзирая ни на кого…

Не знаю. Знаю только, что так отвратно мне не было никогда, ни до, ни после. Из-за всего этого я даже толком не изучила и не осмотрела дом, в котором оказалась, хотя там было на что посмотреть.

Дом был огромный, в несколько этажей, и весь состоял из каких-то коридоров, лестниц и переходов — не дом, а целый замок. Встроенный, казалось, прямо в гору, он крепился и нависал над ней, точно ласточкино гнездо. Не знаю, как туда добирались наземным путем, наверное, как-то все-таки добирались, потому что нам исправно и регулярно доставляли свежие продукты и прочие необходимости, но мы прилетели туда на личном вертолете Гуру, и зрелище, открывшееся нам при подлете, было, помнится, настолько прекрасным, что даже на меня в моем бедственном состоянии произвело надлежащее впечатление.

Под этим впечатлением в первое время я еще как-то пыталась обойти и осмотреть дом, но потом оставила свои попытки и в основном проводила время в собственной спальне. Лежала в постели, беспрестанно ворочаясь и пытаясь найти менее неудобное положение, что было не так-то легко. На боку я задыхалась, на спине — меня давило тяжестью живота, лечь же на сам живот нечего было и думать… Иногда мне удавалось раскорячиться как-то так, чтобы хоть ненадолго перестать ощущать собственное тело, но тут приходил в движение младенец… Ходить было трудно, видеть никого не хотелось, рассудок отказывался проводить хоть какую-нибудь внутреннюю работу… Я буквально распадалась на фрагменты.

Но, скажу вам, это все было буквально ничто в сравнении с тем, что со мной происходило, когда начались сами роды… Все эти фрагменты, на которые я успела к тому моменту распасться, казалось, были одержимы единственной мыслью — убежать друг от друга на как можно большее расстояние и никогда не встречаться вновь. Боль была такая, что даже пытаться ее описать казалось каким-то нелепым и оскорбительным мероприятием, меня пучило, надувало, связывало в узел и раздирало изнутри, причем все это одновременно, и, что еще хуже, даже как будто не в собственно животе или даже вообще теле, а где-то отдельно, так, что я же еще сама могла словно бы за этим наблюдать.

Вокруг меня кто-то суетился, со мной пытались, похоже, что-нибудь сделать, мне давали какие-то нелепые советы, кто-то пытался поднять меня, кто-то — держать, я видела и ненавидела их всех, а больше всего себя, свое нутро, то, что оно производило на свет, раздирая мне внутренности, я хотела и все никак не могла отключиться, сознание зачем-то упорно цеплялось за малейшие детали, оставаясь при мне, и все это продолжалось я не могу сказать сколько времени, но страшно долго, долго, долго, пока наконец я, измотавшись до последнего предела, все же не оторвалась от них всех, оставила свою боль позади и полетела в блаженный, длинный, вертящийся, черный, черный, бесконечный туннель.

 

ВЕДЬМА

Я мчалась в своем туннеле, почти полностью растворяясь в его сплошной, густой, как кисель, но легкой, как облако, черноте, она наполняла меня, замещала меня, я была ею, мы вместе неслись куда-то вперед, при этом оставаясь на месте, потому что были друг другом. Это слияние с пространством было совершенно прекрасным, и еще скорость, и еще почему-то вращение, и это длилось почти бесконечно, и совершенно не хотелось никакого конца, только движение, скорость и темнота. Я могла бы находиться здесь вечно, но в какой-то ненужный и непонятный момент впереди зачем-то возникла непонятная и ненужная светящаяся яркая точка. Сначала она казалась не крупнее булавочной головки, но мы приближались к ней, а она становилась все больше, она действовала на нервы, она нарушала наше прекрасное единение, и я все хотела повернуть, вернуться обратно, чтобы не видеть этого раздражающего огня, но это было невозможно, движение продолжалось только вперед, а точка ширилась, ширилась, пока не достигла размера самого туннеля, и столкновение было неизбежно, и вот, несмотря на все свое нежелание, я приблизилась к ней вплотную и влетела в нее…

Туннель кончился. Полет тоже. Режущий глаза свет сменился почему-то мутной полутьмой. Я лежала на чем-то холодном и жестком. Наполняющая меня прекрасная легкость исчезла напрочь, сменившись на абсолютную, при этом почему-то тяжелую, пустоту. Я была совершенно пустой, словно бы выпотрошенной, иссохшей и истлевшей своей собственной ненужной оболочкой. При этом она была настолько тяжелой, что ни подняться, ни даже пошевелить хотя бы кончиком самого маленького пальца я не могла.

Сознание, которое я с такой ненавистью и усилием отбросила перед самым влетом в туннель, теперь явно отыгрывалось на мне, не желая возвращаться обратно, и только дразнило издали какими-то быстрыми, неясными, впрочем, всплесками. Где я? Что со мной? Почему, собственно?..

Вдруг где-то, прямо рядом со мной, возле головы и немного сзади, раздалось негромкое, жалобное и требовательное одновременно, кошачье мяуканье. Этот резкий и неожиданный звук, как ерш, ворвался через ушное отверстие в мой расслабленный мозг, пронзил его насквозь и заставил заблудившееся сознание немедленно бросить все свои штучки и вернуться к непосредственным обязанностям, а меня — воссоединиться с оболочкой и подскочить на месте, оборачиваясь на звук прямо в прыжке. Я все вспомнила.

Ребенок! Это же мой ребенок! Он здесь! Значит, у нас получилось!

И точно. Я лежала в своей собственной постели, а там, у меня в изголовье, на стуле, в какой-то плетеной — то ли невысокой корзине, то ли коробке, среди намотанных пеленок… Мой мальчик!

Не знаю откуда, но я точно знала, что это именно мальчик. В корзинке слегка темнела крошечная головенка, но ведь ни по ней, ни по звукам, доносящимся оттуда, нельзя было определить пол ребенка. И тем не менее у меня не было ни малейших сомнений. Мой мальчик. Мой сыночек, мой малыш…

С большим усилием я приподнялась на постели, изогнулась, дотянулась рукой и осторожно, тихо-тихо, двумя пальцами, погладила ребеночка по голове. Она была такой невозможно теплой, и мягкой, и невероятно трогательной, как маленькая птичка, и дышала под пальцами, и…

Я поняла, что совершенно счастлива. Счастлива, несмотря на боль, которая упругой темной волной начала подыматься откуда-то изнутри, стоило мне пошевелиться, несмотря на сосущую изнутри пустоту, которая, как оказалось, никуда не исчезла даже с возвращением сознания, несмотря…

Подтянувшись еще немного, я приподнялась на локте и наклонилась над корзиной, чтобы получше рассмотреть свое чудо. Малыш спал, отвернувшись в другую сторону, так что мне не удавалось увидеть личико, видны были только крошечная, но совершенно настоящая, человеческая, ручка и мягкий овал затылка. Я снова погладила его пальцем. Какой мягонький. И уже волосики. Настоящие, тоненькие, светленькие такие. Как пух…

Интересно, а если они светленькие, то почему головенка сначала показалась мне темной? Что за странный обман зрения? Вот же, я ясно вижу — светлые волосы, а вот — непонятное темное свечение вокруг них.

И тут до меня дошло. Все-таки, наверное, сознание продолжало на меня обижаться, если я не поняла сразу такую элементарную вещь. Это же аура! Ну да, конечно, что может быть проще и естественнее? Аура. Это волосы, они светлые, а это…

Аура? Темная?! Но это… Этого же просто не может быть! Я зажмурилась, потрясла головой и пригляделась снова.

Этого не могло быть, но это было. Темная, коричневато-золотистая, настоящая, аура сверкала и переливалась вокруг детской головки и была достаточно четкой, широкой и ярко выраженной, чтобы наполнить гордостью сердце любого родителя, если бы…

Стоп! Но в этой картине, какой бы невероятной она ни казалась, все равно еще что-то не так. Наверное, я просто еще не окончательно пришла в себя после родов, вот мне и мерещится всякое. Да точно — мерещится. Такого не может быть, я все еще не в себе, вон — я ведь и собственной-то ауры не могу рассмотреть. Руку вижу, а ауру — нет.

Точно! Ну конечно, в этом все дело. Наверное, у меня что-то такое повредилось в районе глаз, или чем там на эти ауры смотрят. Детскую вижу, но искаженно, а своей не вижу совсем. Хм. Действительно, странно.

Я отвлеклась от созерцания младенца, вытянула перед собой левую руку и уставилась на нее во все глаза. Пальцы, ногти, кольцо… Все на месте, а ауры почему-то не видно.

Слегка заволновавшись, я поднесла к глазам правую руку. То же самое. Я скосила глаза на грудь, попыталась разглядеть свои ноги под одеялом… Нигде ничего, ни проблеска.

И тут я, кажется, начала понимать природу этой внутренней, так болезненно грызущей и сосущей меня пустоты. А не на месте ли магии образовалась во мне эта дыра? Но ведь… Разве такое возможно? Чтобы вот так вот, сразу? За что? И почему ребенок…

Я не успела найти ответ на все эти страшные, возникшие вдруг вопросы. Я и вопросы-то все не успела еще понять. Послышались шаги, дверь, находящаяся в другом конце комнаты, напротив кровати, распахнулась, и вошла моя наставница.

Широким, деловым шагом она пересекла комнату, подошла к кровати, наклонилась надо мной. Мы встретились взглядом, но на ее лице не отразилось никакой радости от осознания того факта, что я пришла в себя.

— А, очнулась? — приветствовала она меня совершенно будничным и даже несколько недовольным голосом. Как будто то, что я очнулась, чем-то ей мешало. Не сильно, впрочем, а так, слегка.

Из меня наружу рвалось одновременно столько вопросов, которые надо было задать все сразу, что они просто застряли у меня в горле всем этим неразборчивым комом, и я никак не могла его пропихнуть. И озвучить мне удавалось только какое-то мычание.

— Видишь вот, что ты натворила, — все так же буднично продолжала говорить наставница. — Так я и знала, с самого начала, что добром это все не кончится. Нельзя тебе было, нельзя на такие высоты лезть. Что вот теперь получилось? Такого человека! Так подставить! А я тебе говорила, не лезь, сидела бы себе тихонько, все бы, глядишь, и обошлось как-нибудь. А ты! Нет, что ни говори, дурная порода, она всяко дает себя знать. Вон, — она кивнула в сторону корзинки. — Чего уж яснее. А главное — позор, позор-то какой! Такое пятно! И в такое время! Хорошо хоть, мы тебя спрятать сообразили. Так, тишком-то, может, все еще и обойдется. Сделаем сейчас все, как надо, никто и не узнает. Но лучше б ты с самого начала меня слушала.

— А что, с этим можно что-нибудь сделать? — вырвался наконец из меня нужный вопрос. — Это ведь не окончательно, да?

Я-то, конечно, имела в виду возвращение моей куда-то подевавшейся магии. Для меня в ту минуту просто не было ничего важнее, и я совсем не сразу смогла осознать, что наставницыны слова, прозвучавшие мне в ответ, относились совсем к другому.

— Да уж сделаем! — закивала она головой и поджала губы, как делала всегда, когда бывала чем-нибудь недовольна. — Сделаем, куда уж деваться. Надо же человека спасать! Это все ох как непросто, и сил берет много, да и памятка потом остается, но тут… Деваться некуда, раз уж такой случай. Сделаем. Вот прямо сейчас и начнем. Тут уж, тяни не тяни, ответ один. Грех, как ни говори, а ведь надо.

С этими словами она подошла к корзине, где спал мой мальчик, нагнулась над ней и вынула оттуда завернутого в одеяльце малыша.

— Подождите! — Я не понимала, зачем она это делает, но мне в любом случае казалось, что спящего ребенка беспокоить не надо. Если уж без него никак, то я тогда лучше подождала бы. — Оставьте его. Положите. Пусть поспит. Я могу и после…

— Да ты-то тут при чем? — недоуменно обернулась она в мою сторону. — Тебя-то кто спрашивает, никчемуха? Ты уж все, отчирикала свое, сиди теперь. Куда лезешь-то? Я бы на твоем месте радовалась, что вообще осталась, ведь тоже могли бы… На тебя и сил теперь немного надо, и ответа за тебя почти нет.

— Как это? — хрипло спросила я. Я все еще не понимала, о чем она, но мне это уже очень не нравилось. — Как это — осталась? А он? Куда вы несете моего ребенка?

— Куда-куда, — проворчала она, направляясь вместе с моим малышом в сторону двери. — Куда надо. Экзорцировать будем, вот куда.

Я, позабыв про боль и слабость, рванулась что было сил в ее сторону, но она только засмеялась, взмахнула легонько рукой — и невидимая силовая волна оттолкнула меня, впечатав обратно в постель. То ли удар был силен, то ли я очень слаба, но на секунду я снова потеряла сознание, и этого было достаточно, чтобы наставница успела скрыться за дверью, унося с собой моего малыша.

Первой и единственной моей мыслью по приходе в себя было — бежать за ней, догнать, спасти моего ребенка! Немедленно, ни секунды терять нельзя! Как именно я, лишенная магии и еле шевелящаяся от слабости, собиралась все это делать, я не думала. Потом. Сейчас главное — успеть, догнать ее, пока она… Пока они все… Пока не случилось самое страшное.

Потом меня молнией пронзила мысль — надо скорей найти Гуру! Он может все, уж он-то сумеет обуздать эту обезумевшую старуху, это ведь и его ребенок, он спасет нашего мальчика, если я… Раньше я умела мгновенно открывать наш с ним телепатический канал, но теперь… Хотя… мобильные телефоны никто ведь не отменял…

Я схватила лежащий на прикроватной тумбочке телефон, нажала кнопку с единицей, под которой у меня был записан его номер… Абонент временно недоступен… Черт! Значит, надо все-таки скорее самой. Как-нибудь задержать их, помешать, а уж потом, когда он снова появится в эфире…

Отбросив в сторону одеяло, я резко поднялась и села на кровати, спустив ноги вниз. Это мне удалось, но расплата наступила мгновенно. Спину свело от боли, на секунду мне показалось, что у меня никогда больше не получится ничего, даже вдохнуть воздуха. Замерев, я посидела несколько секунд, пока меня немного не отпустило. Отдышавшись, я перешла к дальнейшим действиям. Теперь нужно было как-то встать.

Если я ухвачусь рукой за стул, мне ведь будет легче подняться? Дотянуться бы еще до него. Я попыталась, но рука только цапнула воздух, а движение немедленно отозвалось уколом боли где-то в спине и ниже. Ладно. Черт с ним, со стулом, я как-нибудь сама. Если, скажем, одной рукой прижать спину, а другой оттолкнуться от кровати…

Корячась, как краб, я все-таки умудрилась подняться на ноги. Темп у меня, прямо скажем, получался крайне небыстрым. Этак и вовсе могу не успеть. Мне бы сейчас каплю магии, ну хоть немножечко, чтобы только боль унялась… Как я жила раньше, обладая таким прекрасным, таким всеобъемлющим даром, и совсем не ценила его. Нет, ценила, конечно, но явно недостаточно, явно… Но ничего. Я справлюсь и так, а потом, когда Гуру наконец появится, он поможет мне, и тогда…

В какой-то момент, поглядев вниз, я с изумлением заметила, что моя рубашка, которую я как-то автоматически считала белой, на самом деле имела понизу яркий красный орнамент… И только в следующую минуту я осознала, что этот орнамент, состоящий из беспорядочных крупных пятен, был нарисован, можно сказать, моей собственной кровью… Так вот от чего там, в районе ног, было так холодно и мокро… А я думала, это оттого, что я по полу босиком…

Выбравшись в коридор, я, держась руками за стены, кое-как добралась до лестницы. Куда теперь? Вверх или вниз? Моя спальня, помнится, была на втором этаже, выше был еще третий и чердак с мансардой. Внизу — холл, кухня, столовая, и еще ниже подвал с погребами… Куда они могли понести моего мальчика? Где они чинят свою мерзкую оргию?

Вопрос, впрочем, решался проще, чем мне казалось. Вниз я могла еще хоть как-то идти, а наверх мне пришлось бы взбираться ползком. Учитывая, что время было дорого… Вариант, что я буду делать, если все-таки ошибусь с направлением, я отбросила за неактуальностью. Не ошибусь. Так просто не может быть.

Ступенька, еще ступенька… Первый этаж… Нет, мне надо ниже, совсем туда, в подвал. Почему я была так уверена, непонятно. Возможно, меня, как гончую собаку по следу, вел тот самый материнский инстинкт…

Подвальная лестница, в отличие от остальных, деревянных, была выложена тяжелым серым камнем. Скользкий, зараза, а уж холодный какой… Босые ноги онемели окончательно, но, может, так было даже и лучше, потому что боль, кажется, чувствовалась теперь немного меньше. Возможно, впрочем, я просто к ней привыкла. Но, кажется, я и правда могла передвигаться чуть быстрее.

Вот и подвал. Темный, с низким, чуть выше моей головы, потолком, сводчатый коридор. По правую руку — двери, двери. Кой черт им тут столько кладовых. Синяя борода какая-то просто. Вдруг за одной из дверей мне послышался слабый писк.

Я прижалась к ней ухом. Точно. Писк и какие-то приглушенные голоса. Я их нашла. Теперь вот только войти сюда, и… Не знаю, что будет, но главное, я успела. Сейчас вот позвоню еще разок — на всякий случай — Гуру…

Тут я обнаружила, что благополучно оставила телефон в спальне. Что ж. Следовало ожидать. Придется самой. Вот только бы удалось открыть дверь, она тяжеленная, из цельного старинного дерева, а если еще заперта…

Я навалилась на нее всем телом… Дверь, несмотря на свою массивность, неожиданно легко подалась — да здравствуют слуги, старательно смазывающие петли, — и я, не ожидавшая столь легкой победы, едва не упала в открывшееся передо мной помещение.

Это было нечто вроде погреба, где хранились вина или продукты. Вдоль серых стен тянулись ряды деревянных полок, посреди стоял здоровенный деревянный же стол, а на нем… На нем, среди кучи одеялец и пеленок, лежал мой мальчик, живой и здоровый. Я ясно видела его голые ножки — он раскрылся, ему было холодно, и он недовольно попискивал.

Я хотела было кинуться к нему, но остановилась, словно натолкнувшись на невидимую, но непроницаемую стену. Магия. Меня отгородили магической загородкой. Легкое, мелкое заклинание, подвластное даже новичку. Ух, как я разнесла бы ее в клочки еще совсем недавно… Да недавно никто бы и не посмел проделывать со мной такие шутки, а теперь… Теперь я, утратившая силу, вычеркнутая, чужая, могла только наблюдать за тем, что происходило внутри.

Там готовилось явно торжественное, преисполненное мощной силы и мрачности действо. Это я ощущала даже отсюда, из-за стены. На столе, на обоих его концах, пылали большие свечи в высоких, массивных, старинного вида канделябрах. Свечи же горели и на стенах. Вдоль одной из них, справа от меня, стояли, выстроившись в рядок, пять женщин, одетые в белые до пят то ли балахоны, то ли врачебные халаты. В одной из них, дальней от меня, я узнала свою наставницу, другие мне были незнакомы, наверное, это были те самые горничные, которые работали в доме, кого бы еще можно было сюда привести… Все пятеро стояли, не двигаясь и глядя в одну точку, губы их слегка шевелились, как будто они повторяли слова неслышного мне заклинания, на лицах застыло выражение сверхъестественного озарения…

Я проследила их взгляд. Там, по левую сторону стола и чуть в отдалении, куда не падал свет пламени свечей, стояла какая-то высокая фигура, скрытая темным плащом. Ясно было, что ей-то и принадлежит главная роль в этом безумном спектакле. И пусть бы себе, я не против, мне бы лишь взять своего мальчика и уйти, и даже магию мою пускай забирают, вот только эта стена… Я судорожно начала вспоминать все возможные способы борьбы с подобного рода заклинаниями, пытаясь отыскать хоть один, подвластный человеку, непричастному магии…

Малыш вдруг резко дернулся, я отвлеклась, и в то же мгновение в наблюдаемой мизансцене что-то изменилось. Женщины сделали шаг вперед, воздели руки вверх и, судя по движениям губ, запели, младенец засучил ножками… Темная фигура из угла сделала шаг вперед. Хор простер к ней руки в молитвенном экстазе, она озарилась светом, резким движением руки отбросила скрывающий лицо плащ…

Я закричала в голос. Я не могла поверить своим глазам. Это… Это был Гуру. Слава богу! Он узнал, и успел, оказался на месте, сам, без меня. Какое счастье! Наш мальчик спасен, и я…

Гуру сделал шаг к столу. Поднял — нет, пожалуй, даже воздел вверх обе руки. Поднял глаза ввысь. Вид его был преисполнен торжественного ожидания. Напряжение этой позы было столь велико, что я невольно тоже перевела взгляд в том же направлении — и не поверила собственным глазам. В руке он держал огромный нож!

Я затрясла головой и протерла рукой глаза в надежде, что это только морок, который сейчас рассеется. Но нет — все осталось на своих местах — и Гуру, и нож в его руках. Может быть, это такой маскарад, может быть, он должен сначала как-то им подыграть, и только потом…

Осознание истины пронзило меня всю, словно ударом тока. Дура! Кому, к чертям, подыгрывать?! Это он-то! Теткам этим убогим, что ли? Да это они все, как завороженные, смотрят ему в рот, готовые плясать по малейшему движению пальца! Кого я хочу уговорить? Ведь это ему, как никому другому, не нужен ребенок сомнительного происхождения, да еще незаконный, да с темным полем, да… Ведь это он запрятал нас сюда, это он позаботился, чтобы никто не знал, что у меня вообще будет ребенок, чтобы меня не искали, чтобы никто не знал, где я, что со мной… Хотя это ведь и неважно, меня все равно некому было бы искать, я одна на свете…

Нет! Не одна! У меня есть ребенок, мой мальчик, и это его они собираются там сейчас… Чтобы никакого пятна на блестящей репутации великого Гуру! Нет! Не выйдет! Не отдам!

Я яростно заорала и бросилась всем телом на невидимую перегородку. Разнесу! Никакой магией не спасетесь! И — о чудо! — она поддалась, действительно рассыпалась в прах под моим напором, и я оказалась там, среди них.

От неожиданности я потеряла разгон и остановилась, не долетев нескольких шагов до стола. При моем появлении Гуру опустил руки и перевел на меня слегка удивленный взгляд. Его лицо не выражало ни злобы, ни агрессии, ни какого-то мистического оцепенения — нормальное, умное, такое любимое мной когда-то лицо. Во мне, вопреки всему, снова зашевелилась надежда. Может быть, все-таки…

— Что происходит? — обратилась я к нему, не в силах справиться с ней. — Что ты здесь делаешь? Зачем этот дурацкий маскарад?

Он повернулся ко мне и улыбнулся своей такой знакомой, такой привычной, родной улыбкой. Нет, наверное, я чего-то не понимаю. Сейчас он мне все объяснит, мир встанет на место, и все снова будет хорошо.

— Это не маскарад, — сказал он.

— Тогда… Зачем все это? — я обвела рукой сцену. — Что это означает?

— Это экзорцизм.

— Я не знаю, что это такое. Объясни.

Он раздраженно пожал плечами.

— Ну что тут объяснять? Как будто ты дурочка. Экзорцизм — значит изгнание дьявола, уничтожение зла. Ты же видишь, что здесь происходит, — рукой с ножом он указал на младенца, лежащего на столе. Я замерла. — Видишь? Среди нас оказалось зло. Враждебные силы. И мы должны очистить себя от них.

Бред какой-то. Как может ребенок, любой ребенок, быть злом?! Не говоря о том, что это был его собственный ребенок. Может, он пьян? Или эти тетки все-таки умудрились заморочить? Но все-таки… он же разумный человек…

— Послушай, — осторожно сказала я. — Ну да, я понимаю, с аурой там что-то не то, я согласна, но это все… Эти тряпки, ножи? Мы же не в средневековье, в конце концов… Есть какие-то другие методы…

Он покачал головой.

— Я не могу рисковать. Это древний, давно забытый обряд. Я восстановил его по старым книгам. Да, несколько архаично, не спорю, но, поскольку никаких современных экспериментов не проводилось, все должно идти так, как предписано, без отклонений. Ты бы знала, с каким трудом я сумел все это найти… Но если все получится, я не только уничтожу зло, но и получу мощнейший заряд новой силы, так что дело стоит того. Ты сама…

Бред продолжался. Самое страшное было то, что говорил он, как нормальный человек, с теми же интонациями, теми же словами, а смысл всего этого был… Он не укладывался в голове, этот смысл. И я совершенно не понимала, как же мне быть.

Ребенок на столе снова завозился и захныкал. Меня охватило жаром. Думать было некогда.

— Отдай его мне, а? — просто попросила я. — Ну пожалуйста. Не надо ничего этого. Можно, я заберу его отсюда, и все?

Гуру не ответил, только качнул головой и грустно улыбнулся мне.

— Слушай, — я уже знала, что все бесполезно, но дурацкая надежда еще мешала мне, цеплялась за мысли, лезла во все углы… И потом, что еще я могла? Вдруг все-таки в нем проснется… не знаю что, все равно, пусть хоть жалость. — Ему холодно, смотри. Он маленький. Мой. Дай его мне. И мы уйдем, обещаю, и я никогда…

— Ну куда ты уйдешь? — его голос звучал так ласково и спокойно, как будто мы с ним сидели дома на диване, а весь фильм ужасов шел перед нами по телевизору. — С таким ребенком? Его же не спрячешь, ты же не можешь этого не понимать. Это ошибка природы, уродство, нарушение всех возможных законов, причем вопиющее нарушение. Это позор, пятно…

Я молчала, не зная, что ответить, и надо ли это делать вообще. Внутри себя я не соглашалась ни с одним его словом, но что-то подсказывало мне, что сейчас лучше не возражать. Он положил нож на край стола и продолжил.

— И потом, даже если тебе теперь все равно, я-то уж в любом случае не могу себе этого позволить. Ну ты сама подумай. У меня выборы, Программа, на меня рассчитывают… Ты только представь себе, что начнется, если обнаружится вот такое, — он кивнул на ребенка. — Какой они тут же подымут шум. — Лицо его болезненно сморщилось. — Эта история с самого начала была достаточно сомнительной, все-таки я женат, и вообще, а уж теперь… Нет, это единственный выход. И, между прочим…

Его явно посетила какая-то новая идея. Я продолжала молчать, прислушиваясь к его словам и одновременно судорожно пытаясь придумать какие-нибудь свои собственные правильные слова или поступки, которые могли бы хоть как-то нам помочь.

А новая идея, похоже, нравилась ему все больше. Глаза у него заблестели, лицо разгладилось, как всегда бывало, когда он выдумывал какой-то удачный ход. Надежда во мне снова подняла голову и запела. «Он может, он все-таки спасет нас…» Я напряглась в ожидании…

— А знаешь что, — обратился он ко мне. — Я только что подумал… Если бы ты, наоборот, помогла нам, возможно, все еще можно было бы изменить.

— Как это? — не поняла я. — Что именно изменить?

— Помочь тебе, — доверительно улыбнулся он. — Вернуть твою магию. Я не совсем уверен, но, понимаешь, экзорцизм, это такой сложный, такой глубокий ритуал, тут задействуются такие внутренние магические силы, вырывается такая мощь… В принципе, весьма вероятно, нет, даже наверняка — именно ты…

— Что — я?

— Ну ты ведь тоже своего рода жертва этой ошибки. Ты, в сущности, больше всех от нее пострадала, разве нет? И будет только естественно, если ты… Смотри, как хорошо все складывается: поскольку магии у тебя сейчас нет, то потерять тебе будет нечего, а значит, ты сможешь только приобрести. И приобрести то, что было тобой утрачено, то есть снова магию же. А мы все тоже будем участвовать, но главное, чтобы ты сама, и тогда… Ну, понимаешь?

Я не была уверена, что понимаю. То есть — что понимаю правильно. Судя по всему, он предлагал мне самой убить своего собственного ребенка, а взамен обещал… Ну даже не твердо обещал, а так, возможно, то есть, как это — весьма вероятно — вернуть мою утраченную магию. Потому что мне-то нечего больше терять. Ну да. А ему самому очень даже есть что, и он не может себе этого позволить, какое терять, они и так уже почти все проиграли, а экзорцизм, то есть попросту убийство младенца, дорого стоит и требует очень большого приложения сил, и этих сил ему жалко. Потому что выборы надо выиграть во что бы то ни стало, иначе Программа… В общем, силы тратить нельзя. Ну и вообще, мараться — дело не царское. И поэтому я должна им помочь. В конце концов, это же я во всем виновата, так что, если серьезно подумать…

Я молчала, выигрывая время, обдумывая свое решение. Нет, конечно, я ни секунды не думала о таком решении судьбы малыша, об этом не то что речи — мысли не было, но, может быть, если я сделаю вид, что соглашаюсь, и они мне поверят, я смогу подойти к столу, взять этот проклятый нож и… Нет, это тоже не вариант, потому что одно убийство другого не лучше, да и все равно их тут много. Нет, этот расклад не обсуждается, но, может, хоть какой-нибудь шанс мне выпадет…

И вдруг, непонятно откуда и неизвестно зачем, передо мной снова всплыли воспоминания о том давнем случае, о моем дне рождения в кафе-мороженом, о первом, как я истолковала это, предательстве, из-за которого…

Перед моим внутренним взором опять, как в кино, побежали давнишние кадры — я снова увидела перед собой этот зальчик, очередь, ее рука на моем плече, открывается дверь, в кафе заходит еще один человек, сейчас она оттолкнет меня — ив этот момент я совершенно отчетливо разглядела вокруг вошедшего мерцающее светлое облако. Аура. Кадры замелькали с утроенной частотой — рука падает с моего плеча, толчок, отворот, но все это было уже совершенно неважно.

Потому что в этот раз я успела — нет, не увидеть, а разглядеть и понять — то главное, из-за чего и произошла эта сцена. Она не предавала и не отталкивала меня. То есть да, отталкивала, но не потому, что стеснялась или стыдилась меня. Она спасала. Спасала нас обеих, и это было единственное в тот момент возможное действие, потому что если бы этот светлый увидел нас с ней, стоящих вот так, в обнимку, в очереди у стойки…

Мама! Сколького же я не знала и не понимала о ней. Ведь ей, наверное, пришлось в свое время пройти через все то же самое, потому что я была таким же неудобным, невозможным ребенком, ошибкой природы, позором и пятном. А она растила меня, и прятала, и учила… Выходит, именно поэтому она должна была всегда сидеть дома, не выходя никуда, где кто-то из облеченных мог увидеть нас вместе и догадаться… А я еще так злилась на нее, дура. И сама от нее отреклась, возведя в принцип тот единственный ее поступок… И вот теперь, получается, я снова должна повторить этот акт отречения, теперь уже от собственного ребенка, только в этот раз они меня не заставят, я сумею, я обману их, я…

Но я опоздала. Противник, играющий на другой стороне, был слишком хитер и опытен, чтобы я, да еще вот такая, лишенная своего главного оружия, могла его обмануть. Наверное, он прочитал мои мысли, а может быть, просто решил, что время, отведенное мне на раздумья, вышло, а может быть… Впрочем, все это уже не имело никакого значения. Не глядя на меня, он вздохнул, передернул плечами, бросил: «Не хочешь, как хочешь», и снова поднял нож правой рукой…

Отринув все сомнения и надежды, я в последний момент попыталась рвануться и схватить ребенка, но Гуру лишь поднял руку, свободную от ножа, и я застыла, будто налетев на железный столб, в каком-то странном подобии паралича.

Было ли это результатом воздействия магии Гуру, или просто силы мои после всех рывков подошли к естественному концу, но в этот момент я почувствовала, как жизнь, и так все это время вытекавшая из меня по капельке, практически иссякла. Я не могла пошевелить ни пальцем, я не могла дышать, не могла стоять, меня охватили холод, отчаяние и пустота, я снова начала растворяться в небытии, но в этот раз туннель передо мной не был таким притягательным, потому что…

Я не могла оставить им своего ребенка, я не имела права уйти вот так и бросить его, пока он был еще жив, пока была хоть капля какой-то надежды — глупой, беспочвенной надежды, потому что сама я не могла больше ничего, а помочь нам в этом мире было некому, а чудес не бывает, если ты не можешь сделать их сам, но все равно, все равно. Я не хочу — вот так! Не могу! Не уйду! МАМОЧКА!

Внезапно я почувствовала странное тепло где-то в районе пальцев левой руки. Тепло было ясно ощутимым, но не ласковым, а скорее жгучим. Не тепло, а жар. С каждым мгновением он становился сильнее, раздражал, и я, не выдержав, неосознанно подняла руку к лицу — посмотреть, что там. Как ни странно, у меня получилось это сделать, хотя только что я не могла даже пошевельнуться.

Это было мое кольцо. Оно жило, оно звало меня, оно горело у меня на пальце, и камень на нем сиял ярким золотым огнем — я никогда не видела ничего подобного. От него по всему телу расходились жгучие, но живительные волны, боль и холод отступали, еще немного, и я снова пришла бы в себя…

Гуру сделал шаг к столу, снова занес свой нож, схватился за краешек одеяла и стал подтягивать к себе малыша. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, а только желая хоть как-то остановить этот кошмар, я взмахнула в его сторону обеими руками, кольцо дернулось, соскочило…

Мелькнув в воздухе, как сверкающая звезда, оно ударило Гуру в лицо, прямо в правый глаз. Очевидно, во время полета оно раскалилось еще больше, потому что тот, выронив нож, закричал от боли и схватился за место удара.

Кольцо, отлетев в сторону, упало между ним и столом. Едва оно успело коснуться пола, как из этого места ударил вверх столб ярко-золотого пламени. Я еще успела заметить, как Гуру отшатнулся в ужасе и как тетки, стоящие у стены, завопили дурными голосами. Пламя ширилось, столб расходился по кругу в огненную стену, и эта стена отделяла меня и стол, где лежал младенец, от всего остального. Я стояла, замерев в ужасе, и даже не пыталась соображать.

— Что ты застыла, как идиотка, — раздался у меня из-за спины спокойный, властный и, кажется, очень знакомый голос. Чья-то рука слегка толкнула меня в плечо. — Не стой столбом, хватай ребенка, давай, у нас мало времени.

Мгновенно послушавшись и даже не обернувшись, я метнулась к столу, схватила в охапку малыша вместе с какими-то тряпками, прижала к себе и, почему-то так и не оборачиваясь, стала отступать. Огонь к тому времени уже разошелся по всей комнате, он был везде, и я не могла разглядеть сквозь стену пламени, что происходит там, на другой стороне.

. — Пошли, пошли, — раздался над ухом тот же голос. Рука крепко ухватила меня повыше локтя, куда-то дернула, потянула, я сделала шаг назад и будто провалилась в открывшийся под ногами бездонный колодец. Вокруг меня было темно, различить что-либо было совершенно невозможно, мы куда-то то ли падали, то ли летели, и я перестала что-либо понимать, кроме одного. В руках я крепко сжимала своего ребенка.

Мое пробуждение было медленным и тягучим. Так бывает, когда просыпаешься, выздоравливая после какой-нибудь тяжелой болезни. Ты уже здоров, и чувствуешь это внутри себя, но силы еще не вернулись, и тело тянется в блаженной легкой истоме, и ты не торопишься открыть глаза. Даже зная, что впереди тебя ждет хороший день, ты все равно не спешишь покидать свой уютный кокон этого сонного состояния блаженной лени, и, хотя решение уже принято, все еще продолжаешь балансировать на грани сна и яви, здоровья и болезни, ночи и дня, и можешь лежать в таком состоянии почти бесконечно.

Мне было тепло и мягко, у меня — кажется — ничего нигде не болело, я ощущала себя непривычно здоровой и целой, и так не хотелось открывать по-настоящему глаза. Хотя бы потому, что мне было хорошо здесь и сейчас, а там, по другую сторону сомкнутых век, все могло оказаться совсем по-другому.

Стоп! А ребенок?! Где он?! Резко отбросив блаженство вместе со сном, я подскочила на кровати. Что это? Где я вообще?

В комнате вокруг меня стоял синеватый полумрак, сквозь который из-за окна, прикрытого плотно задернутой занавеской, пробивался неясный свет. Какой знакомый узор… Эти птицы, эти круги на серо-голубом фоне, я видела их бессчетное количество раз, по утрам, давно… Стол, стоящий у окна, книжные полки, книги, и этот запах, такой привычный, такой родной и уютный, запах тепла, дома и общего благополучия, куриный суп…

Я была в своей собственной комнате. Не той, которую обставляла и обживала сама, когда-то давно, в другой жизни, а в той настоящей, которая была моей еще раньше, всегда, в которой прошло мое детство, где я…

Выдохнув, я снова с облегчением опустилась на подушку. Если я здесь, дома, значит, и с моим мальчиком все будет хорошо, ничего другого просто не может быть, и тогда можно еще немного расслабиться и подремать, пока ничего…

Поблизости раздались осторожные шаги, дверь приоткрылась и вошла она. Мама. Такая настоящая, такая родная, моя. В своем всегдашнем, таком привычном и знакомом, бархатном халате до пят. Как хорошо.

— Ну? Проснулась? — обратилась она ко мне. Потом, не дожидаясь ответа, прошла через комнату к окну и отдернула занавески. В комнату хлынул солнечный свет. — Как ты себя чувствуешь?

— Да вроде… Вроде нормально, — не очень уверенно ответила я, прислушавшись к себе. — Вроде нигде не болит…

— И слава богу. Я уж вчера тебя чинила-чинила. Значит, все сделала, не проглядела ничего. Там много работы было, — улыбнулась она. — Ну ничего. Надо будет — еще доделаем. Супа тебе принести?

— Ага, — радостно кивнула я. — А где малыш?

— Спит. Не волнуйся, с ним все нормально. Я его покормила, уложила… Знала б ты, какое это счастье, когда ребенка можно просто вот так покормить, не прибегая к щипцам…

— К каким щипцам? — испугалась я. — Чем ты его кормила?

Она рассмеялась.

— Да не волнуйся ты. Нормально покормила, детской смесью из бутылочки, все как надо. А щипцы… Обычные щипцы, для барбекю. Был у меня, знаешь, такой запатентованный метод.

— Зачем?

— Ну как зачем? Ты же, когда маленькая была, со своим светлым полем, к тебе ж было не подойти. Как чувствовала мое темное рядом, такой крик подымала… Приходилось выкручиваться.

Поле! Я сразу все вспомнила.

— Мам! А как же теперь… Ведь я… Скажи, что случилось с моей магией? Можно будет это как-то поправить?

Она посерьезнела и покачала головой. Подошла поближе, осторожно присела на край кровати и погладила меня по голове. Я пододвинулась и уткнулась лицом ей в колени, в мягкий бархат халата.

— Нет, детка, боюсь, тут уж ничего не сделаешь. Твоя магия ушла. Это роды. Когда ты рожала, при взаимном наложении полей… Понимаешь, ведь этого в принципе не должно происходить, там такие эффекты… В общем, с тобой получилось так. А могло быть и еще хуже. Чудо, что вы оба остались живы…

— Да, но он… Ребенок… У него-то есть аура… То есть поле!

Она кивнула, и, хоть я и не видела, но ясно было, что она снова улыбалась.

— Есть. Еще какое. Отличное темное поле. Плотное, большое. Красота.

— Ну а я?

— А ты… Знаешь, я ведь думала обо всем этом. Пока лечила тебя, и потом тоже. В принципе, получилось так, что круг как будто замкнулся — твоя светлая магия ушла, у меня, темной ведьмы, появился такой же темный внук… Может быть, так и должно был о быть с самого начала… Если подумать, именно это и было бы правильно. Так что — лучше поздно, чем никогда.

Я была настолько потрясена, что едва не вскочила.

— Мама! Что ты такое говоришь! Как ты можешь! Это же магия, моя магия… Как я теперь буду без нее жить?!

Она посмотрела мне прямо в глаза.

— Да так и будешь. Как живут те, у кого никогда ее не было. Таких, знаешь ли, гораздо больше, и ничего, у них совсем неплохо получается…

— Я тебя не понимаю. Чтобы ты, и такое… Ведь магия, наш магический мир…

Она фыркнула.

— Наш… С каких это пор он стал наш? Помнится, ты раньше считала, что даже мы с тобой существуем в разных мирах, потому что я недостаточно прекрасна для вашего мира.

Я опустила глаза. Она была права, и я не знала, что сказать ей на это. Разве что мне казалось, что теперь… Но нет…

Заметив мое смятение, она заговорила снова, явно смягчившись.

— Перестань. На самом деле все в порядке. Могло быть гораздо хуже, и нечего себя терзать. А мир… На самом деле он один для всех, тот же самый, и хорошо, если ты теперь это понимаешь.

— Толку-то с этого понимания, — снова не выдержала я. — Ну что я тут буду делать? Без магии? Чем буду заниматься?

Она пожала плечами.

— Да тем же самым и будешь. Чем ты занималась до этого?

— Я… Ну… Ну как бы это сказать… В общем, я так или иначе играла словами, чтобы они…

— И что тебе мешает делать это дальше?

Я растерялась. С одной стороны, казалось, почему бы и в самом деле нет, а с другой… Ведь магия…

— Да, но я… Как бы… Ведь без магии…

Она нетерпеливо перебила мой сбивчивый лепет.

— Конечно, тебе будет труднее, чем раньше, никто не спорит. Но если ты действительно захочешь, у тебя все равно все получится. Более того — у тебя все равно будет получаться лучше, чем у других, потому что ты знаешь, как нужно. Магия кончилась, но мастерство, если оно у тебя было, никуда не делось. Это разные вещи, понимаешь? Схожие, но все-таки разные. Это как суп — научившись однажды его варить, ты сможешь делать это всегда, с магией или нет. С магией легче, особенно во время обучения, но — и только.

— Легче? С магией? Это после того, что мы…

— А ты без нее пробовала? — усмехнулась она. — Учиться вообще нелегко. И жить нелегко. И детей нелегко воспитывать.

— Кстати, вот детей, — встрепенулась я. — Ну как, как я буду без магии воспитывать такого ребенка?

Она вздохнула. Помолчала. Протянула руку и снова медленно погладила меня по голове.

— Отлично будешь воспитывать. Все у тебя получится. Потому что вот тут-то уж магия совершенно ни при чем, можешь мне поверить. Без нее даже лучше.

— Но почему? Чем лучше?

— Ну как бы тебе сказать… То, что при разных магиях ничего хорошего не выходит, ты и сама понимаешь. А одинаковых… Ну будет у нас кому его научить, вот и ладно. А чтобы вырастить… Для этого магия не нужна. А то получится, как у нас.

— А что у нас?

Она снова вздохнула.

— У нас… Да если б я всегда сама знала, что — у нас. В наших с тобой отношениях с самого начала было слишком много магии. То есть — она занимала слишком важное место. Сперва для меня самой, затем — для тебя. А потом, когда ты ушла… Я много об этом думала, и поняла… И когда я смотрела на твою жизнь, я видела, что как раз магии, несмотря на все трудности, я сумела дать тебе в достаточной мере, а вот простой любви…

— Подожди, то есть как это — смотрела на мою жизнь? Ты что, за мной следила?

Она пожала плечами.

— Ну уж — следила. Не следила, так, наблюдала иногда. Присматривала.

— А как ты это делала? И главное — зачем?

— Есть способы… Да неважно. А зачем… Ну… Потому что чувствовала себя виноватой и хотела знать, что с тобой все порядке, хотя бы относительном. И потом — я же не вмешивалась. Хотя знаешь, как иногда хотелось… Но я понимала, что нельзя, и держалась. По крайней мере до последнего момента.

Я передернулась, вспоминая.

— Да уж. Хорошо, что ты тогда не удержалась. Прямо страшно подумать, что мы…

— Нет, тут другое. Тогда ты меня позвала.

— Вот видишь. Я позвала, и ты пришла, и помогла мне. Потому что могла. А как я, если что, смогу помочь своему ребенку?

— А ты будешь помогать ему гораздо раньше. По-другому, понимаешь? Заранее. И это гораздо лучше, именно потому, что ты будешь знать, что у тебя нет волшебной палочки на последний момент. У тебя нет магии, и тебе придется просто по-человечески думать, и, подумав, ты не будешь совершать таких дурацких ошибок, как я. Тогда тебе не придется их исправлять.

Мне на секунду показалось, что я ослышалась. О чем она говорит? Она? Дурацкие ошибки? На всякий случай я решила переспросить.

— Какие ошибки, мам?

Она усмехнулась.

— Какие? Да все, какие только было возможно. С самого начала и почти до самого конца. Я испугалась, и начала суетиться, и взвалила всю ответственность лишь на себя одну, и чуть не сдохла, таща ее на себе, и двадцать раз оступилась под ее тяжестью. Более того, я и тебя всю дорогу держала на поводке этой своей ответственности, вместо того чтобы просто… Да ладно, всего и не перечислишь. Хорошо, что я хоть потом нашла в себе силы сообразить…

То, что она говорила, было странно. Более того, это было просто немыслимо. Она всегда была права. Она никогда нигде не ошибалась. Именно за это я всегда так злилась на нее про себя. И потом, даже если это действительно было так, то все равно — чем ей могла помешать магия? Об этом я ее и спросила.

— Ну как же ты не видишь? Тем, что она была. Она была для меня самой главной, и я всегда и везде ставила ее во главу угла. Бежать, чтобы сохранить магию, спрятаться, чтобы сохранить магию, в конце концов, не заниматься магией, чтобы сохранить ее же. Понимаешь? Это маразм, магический замкнутый круг. И хуже всего, что я вместе с собой пыталась запереть в нем тебя. А для того чтобы правильно растить детей, не нужна никакая магия. Только любовь, понимаешь?

Из-за двери послышался детский плач.

— Сейчас, пойду посмотрю, как он там, — встрепенулась она. — И принесу тебе заодно твой суп.

Вот и все. По большому счету в этой истории больше рассказывать почти не о чем. Она снова оказалась права, потому что моя жизнь действительно наладилась без всякой магии. Я опять живу в том же городе и почти на том же самом месте. Мой дом стоит совсем рядом с тем, в котором я родилась и выросла, так близко, что мой сын, идя в гости к бабушке, даже не выходит на улицу, а просто пробегает через наш общий задний двор. Он часто бегает к бабушке. Я даже думаю, что он проводит там гораздо больше времени, чем в собственном доме. Что, в общем, неудивительно, потому что я много времени провожу на работе. Это не говоря уже о личной жизни, почему бы и нет.

Но я точно знаю, что сыну с бабушкой хорошо. Они обожают друг дружку. У них, в конце концов, столько общего. Даже магические ноля у них похожи — такие коричнево-красноватые, с темно-золотым искристым блеском. И когда они сидят рядом, склонившись над какой-нибудь толстой книгой или замышляя очередной магический эксперимент… Впрочем, я в это не вмешиваюсь. Им интересно, они счастливы и довольны — вот и хорошо. Просто чудесно.

А я? Чувствую ли я себя лишней среди этого благолепия? Нет. Я просто люблю их обоих.