Франциск Ксавье

6 августа 1623 года папа Урбан VIII возвел Игнатия Лойолу в святые римской церкви. Но этого высшего отличия воинствующая церковь удостоила не одного только Игнатия. В тот же день папа рекомендовал верующим почитание и другого члена Общества Иисуса — покорителя Южной и Восточной Азии — Франциска Яссо де Ксавье.

«В своих богах люди изображают самих себя»; в своих героях и святых они выражают сущность тех общественных организаций, которые они образуют. Если имя Игнатия является символом борьбы Общества Иисуса против ереси, то имя Ксавье есть символ его борьбы с язычеством. Общество всегда было как миссионерским орденом, так и орденом борьбы с протестантизмом; миссионерство первоначально даже было делом более близким его сердцу; Общество всегда считало его одной из своих основных задач. На пышном памятнике, который Общество Иисуса воздвигло в Риме своему основателю и самому себе, оно изобразило рядом с Игнатием не только гения Религии, попирающего ногами чудовище ереси, но и гения Веры, который обращает в христианство коронованного негритянского царя. Это в одно и то же время есть и исповедание веры ордена, и его характеристика.

Благодаря великим открытиям в Новом и Старом Свете перед старой церковью открылись новые территории, которые обещали вознаградить ее до некоторой степени за огромные потери, понесенные в Европе. Эти открытия в значительной степени были вызваны религиозным энтузиазмом. Религиозный энтузиазм сопровождал иезуитов, вдыхал в них жизнь. При основании колониальной империи испанцев и португальцев, как в Средние века, светская конкиста и конкиста духовная, завоевание и миссионерство шли с самого начала рука об руку, и если сами завоеватели слишком часто прикрывали крест, чтобы с меньшими угрызениями совести наполнять свои карманы золотом, то церковь с неутомимым рвением следила за тем, чтобы колониальные державы признавали проповедь веры своим высшим долгом и всячески содействовали ей.

7 апреля 1541 года Франциск Ксавье сел в Лиссабоне на корабль, направлявшийся в Ост-Индию. Он был наделен самыми чрезвычайными полномочиями. Папа назначил его своим викарием для всех стран, омываемых Индийским океаном; португальский король общим указом дал его предприятию правительственную санкцию и приказал своим чиновникам оказывать ему содействие всеми имеющимися в их распоряжении средствами. Несомненно, подобные привилегии могли бы быть очень опасными для миссии, если бы ее глава оказался неподходящим человеком. Но Ксавье таковым не выглядел. Его благородное лицо, изящные манеры, пламенное красноречие, стремительная откровенность, беспощадная даже перед лицом короля и королевы, но никогда не вырождавшаяся в бестактное самодовольство, его юношеская оживленность, наконец, его беспредельный энтузиазм, не преследовавший никаких личных интересов, оставили в Лиссабоне неизгладимое впечатление.

Ксавье обладал способностью необыкновенно быстро приспосабливаться к совершенно чуждой для себя среде. Он очень быстро научился обращаться с индусами, малайцами, японцами и китайцами с такой же легкостью, как с испанцами и португальцами. К этой свежести, живости и энергии чувства и воли добавлялся и редкий практический талант. Инструкции, которые он давал своим сотрудникам, поражают своей широтой, здравым смыслом и мудростью; его попытки организовать общины обращенных, например среди рыбаков индостанского побережья, свидетельствуют о таких организаторских способностях, подобных которым трудно найти даже в истории миссий, очень богатой подобными талантами. Он не был также лишен нравственных качеств, необходимых для выпавшего на его долю призвания. Дело составляло для него все, собственная же личность — ничто; зависть, властолюбие, мелочные заботы о собственном авторитете, здоровье, личные удобства были ему совершенно чужды. Он нисколько не преувеличивал, говоря, что ему сладко нести крест Христа, и его заявление: «Я боюсь одного лишь Бога; все остальное для меня не страшно», — вовсе не было фразой.

Но можно ли на этом основании сравнивать его с апостолом Павлом и утверждать, как делают это некоторые, что он был величайшим проповедником христианства среди язычников со времен Павла? Это значило бы сильно преуменьшить заслуги апостола и дать Ксавье почетное место, на которое он никогда не претендовал. В своей миссионерской деятельности он нисколько не стесняется обращаться за содействием к государственной власти. Он требует, чтобы португальский король смещал и даже наказывал конфискацией имущества и продолжительным тюремным заключением тех колониальных чиновников, которые не выполняют всех желаний миссионеров в деле распространения веры. Он требует, чтобы вице-король образумил вооруженной силой враждебных христианству индусских князей, хотя с политической точки зрения им нельзя было выдвинуть ни одного упрека. Однажды он даже советует послать португальский флот крейсировать вдоль аравийского побережья, напасть на Мекку и подорвать таким способом престиж ислама в Южной Азии.

Могущественные и хорошо организованные религиозные общины Южной и Восточной Азии кажутся Ксавье спелой нивой, которая лишь ждет руки жнеца. Он хочет всегда пожинать, не давая себе труда сеять. Он бродит без отдыха, переходя из одного места в другое и нигде не пуская корней. Он не изучает ни одного языка многоязычного Востока настолько основательно, чтобы действительно хорошо владеть им. Он нигде не действует долгое время и нигде не достигает прочных результатов.

В сопровождении своих тамильских переводчиков он объезжал одну деревню за другой. Когда представлялся удобный случай, он звоном своего переносного колокола созывал взрослых и детей и читал им символ веры, «Отче наш», «Богородицу», десять заповедей, которые заблаговременно велел перевести на тамильский язык. В воскресенье он собирал для этих занятий всю деревню. Когда жители хорошо усваивали катехизис и утверждали, что твердо верят в то, о чем говорится в двенадцати членах символа веры, он немедленно приступал к исповеди и крещению и трудился, пока его руки не опускались от усталости и не отказывался служить голос. Таким форсированным маршем были обращены и весьма удачно организованы в церковном отношении тридцать деревень: в каждом приходе был установлен священник-канак, который крестил, благословлял браки и заставлял вновь обращенных христиан петь по воскресеньям и праздничным дням символ веры. Для оплаты этих священников Ксавье получил от португальской королевы деньги из ее частной казны, которая носила название «личного чулка». По этому поводу он остроумно заметил ей, что в этих чулках ее величество скорыми шагами достигнет рая.

При помощи таких же экспедиционных приемов Ксавье обратил в 1544 году тысячи искателей жемчуга на траванкорском берегу; здесь после массовых крещений он позаботился устроить школы и изыскал средства для удовлетворения духовных нужд новых христиан европейских и тамильских проповедников. Однако даже самая разумная организация не могла устранить недостатки этих массовых, чисто механических обращений. Христианство нисколько не разрушило местных языческих нравов и представлений.

Между тем искатели жемчуга Манаарских островов, на северном берегу Цейлона, последовавшие в 1544 году примеру людей своей касты на континенте, были большей частью перебиты королем Яфнапатамом. Узнав об этом, Ксавье потребовал от вице-короля немедленного наказания «тирана»; и так как в это время нашелся претендент на трон Яфнапатама, обещавший, если его права будут признаны, принять христианство вместе со всем своим домом, то Ксавье решил покорить для христианства всю северную часть Цейлона с помощью португальского оружия.

Однако, ожидая в Негапатаме результатов военной экспедиции, он узнал, что португальцы отказались от предприятия. Это горькое разочарование произвело на него настолько сильное впечатление, что он покинул не только миллионы необращенных цейлонцев, но даже и сотни миллионов индусов, которые также еще не были обращены в христианство, и сел в Мадрасе на корабль, чтобы отправиться в Индокитай, так как слышал, что туземцы Макассара на Целебесе готовы принять христианство.

В конце сентября 1545 года мы находим его уже в Малакке. Он лихорадочно работает над спасением душ как европейцев, так и туземцев, проповедует, ухаживает за больными, учит в школах и на улицах, даже в пользующихся дурной славой матросских притонах порта. Но, не получив ожидаемых известий из Макассара, он в конце 1545 года внезапно опять меняет свои планы. Вместо того чтобы отправиться на Целебес, он поехал 1 января 1546 года в Амбоину; отсюда в апреле переправился на Молуккские острова, а затем после трехмесячной проповеди Евангелия в Тернате на остров Моротай. В Амбоине и на Молуккских островах он обнаружил цветущие миссии, и даже на Моротае встретил туземцев-христиан. Ему пришлось здесь принять участие в начатом уже деле, и его пастырская деятельность оказалась более полезной, чем миссионерская.

В июле 1547 года мы снова находим его в Малакке. Здесь у Ксавье произошла встреча, которая внезапно дала новое направление его мыслям. Один португальский купец познакомил его с японцем по имени Анкер, «которого терзаемая совесть заставляла искать убежища от гнева Божьего». Этот случай показался Ксавье призывом со стороны Провидения. Дав в Гоа необходимые распоряжения на время своего отсутствия, он отправился 29 апреля 1549 года в Японию вместе с Анкером и двумя другими товарищами. 15 августа он прибыл на китайской джонке в Кангошиму на острове Киу-Сиу.

Перед его глазами открылся новый мир, мир дальневосточной культуры, представленный народом, интеллигентности которого он не уставал удивляться. Через несколько месяцев Анкер основал маленькую общину, более чем в сто верующих, и составил на японском языке краткое изложение христианского учения.

В деле проповеди Евангелия, в собственном смысле слова, сам Ксавье оставался на втором плане потому, что так и не смог научиться хорошо говорить по-японски. Он обращал в христианство не столько словами, сколько обаянием своей внешности и манер. К тому же в конце 1550 года он был вынужден удалиться из Кангошимы вследствие враждебного отношения бонз. Он отправился сначала в Фирандо, где привлек сто прозелитов одним только чтением символа веры в переводе Анкера, затем в Ямагутши и, наконец, в Киото, в надежде обратить самого микадо. Но это ему не удалось. Он должен был остаться довольным тем, что смог живым возвратиться в Ямагутши.

Но Япония как поле для деятельности уже не удовлетворяла более Ксавье. Верный своему девизу: «Amplius! Amplius!» — «Дальше! Дальше!», он мечтал теперь завоевать для христианства колыбель всей дальневосточной культуры — Китай, имя которого японцы всегда произносили с благоговением. Пробыв некоторое время в Индии, он в мае 1552 года снова попадает на Малакку, где завязывает отношения с китайскими купцами с целью изучить язык Небесной империи. Удачно использовав еще в Японии свои связи с португальским правительством и оказав здесь энергичное содействие торговым и дипломатическим сношениям между Японией и Португалией, Ксавье думал проникнуть и в Китай в качестве португальского посланника.

Но губернатор Малакки дон Альварес Сильва нисколько не желал этим экспериментом подвергать опасности выгодные торговые сношения Португалии с Китаем. Он запретил кораблю Ксавье выход из гавани. Тогда Ксавье воспользовался в первый и последний раз теми широкими полномочиями, которые он получил от папы: он предал анафеме безбожного Сильву. В качестве частного лица он приехал наконец в октябре 1552 года, на маленький остров Санциан, недалеко от Макао, служившего тогда порто-франко для португальско-китайской торговли. Он еще надеялся проникнуть отсюда в Китай при помощи подкупа. Но среди этих планов 2 декабря его застигла смерть. Португальские купцы нашли умирающего в жалком сарае и поспешили похоронить его в прибрежном песке.

 

Иезуиты в Ост-Индии, Японии, Китае и Африке

После смерти Ксавье индийская миссия окончательно вступила на ложный путь массовых обращений. В 1560 году при коллегии в Гоа почти сто портных было занято шитьем крестильных рубашек для новообращенных христиан. Число христиан-туземцев в Гоа и его окрестностях скоро возросло до 300000 человек. Но христианство этих новообращенных стоило не больше христианства искателей жемчуга, обращенных Ксавье. Оно не могло оказать никакой притягательной силы на языческие племена внутренних частей страны, тем более что эти новообращенные христиане принадлежали исключительно к низшим кастам. Итальянский иезуит Роберт де Нобили, с 1606 года проповедовавший Евангелие в Мадуре, в Южной Индии, решил изменить это печальное положение вещей, обращаясь уже не к партиям, а непосредственно к брахманам.

С этой целью он сам превратился в синиази, или кающегося брахмана. Он купил себе шапку огненно-красного цвета, покрывало, красно-желтую одежду из муслина и деревянные башмаки. Затем он обрил себе голову, украсил уши огромными серьгами, выкрасил лоб желтой мазью из сандалового дерева, являющейся отличительным признаком брахманов, и поселился в землянке, где жил в уединении в течение целого года, питаясь овощами и водой. Таким образом ему удалось обратить на себя внимание брахманов, и те в конце концов стали посещать его. Уверив их клятвой в древней знатности римских брахманов, он достиг полного успеха в своем притворстве. Под именем Татува-Подапар-Суами, то есть «обладателя 96 совершенств истинного мудреца», брахманы формально признали его одним из своих и торжественно приняли в свою касту. Но и после этого он держался очень осторожно, никого не посещал и сам показывался на людях как можно реже, словом, принимал все меры, чтобы окружить и свою личность, и свое учение обаянием тайны.

Неудивительно, что в скором времени к нему стали обращаться со все более настойчивыми просьбами открыть школу. В конце концов он решился сделать это, остерегаясь, однако, полностью приподнять завесу тайны. Он говорил на местном наречии как настоящий брахман, писал работы на тамильском языке, в которых христианство, странным образом перемешанное с индусской мудростью, приняло вид совершенно индусского учения. Он составлял песнопения, настолько похожие и по своей форме, и по своему содержанию на древние гимны индусским богам, что только опытный глаз мог различить их.

Разумеется, он сохранил много языческих обычаев в культе братств, образованных из его учеников, и относился с большим уважением к кастовым предрассудкам индусов. Он никогда не соприкасался с париями, никогда не переступал порога жилища людей низших каст. Если ему нужно было причащать их, он протягивал им гостию на конце маленькой палочки или приказывал принести ее к их дому. Это чрезмерное внимание к индусским обычаям шокировало европейцев. Архиепископ Гоа вызвал его (в 1618 году) на свой суд, и, когда он явился в костюме кающегося, негодование, охватившее всех, было так велико, что архиепископ счел необходимым передать это дело на рассмотрение папскому престолу.

В Риме Нобили также встретил самое решительное сопротивление; члены ордена протестовали первыми. Дядя Нобили, кардинал Беллармин, весьма решительно настаивал, чтобы курия выступила против Нобили. Но инквизитор в Гоа защищал его с таким усердием, что папа Григорий XV решился 31 января 1623 года прекратить преследование и терпеть малабарские обряды впредь до более обстоятельного расследования. Нобили смог спокойно продолжать свою деятельность в обычных формах вплоть до самой смерти (1656 год) и обучить своему методу всех братьев Южной Индии.

Казалось, успех оправдывал его. В 1576 году в Мадуре, Мараве, Карнатике и Мизоре насчитывалось уже около 250000 индусов-католиков. Напротив, когда папа Бенедикт XIV запретил малабарские обряды, то не только немедленно приостановились обращения, но множество уже обращенных индусов тотчас же вернулось обратно к язычеству. В 1822 году аббат Дюбуа нашел на территории орденских миссий в Южной Индии всего лишь 80000 католиков, и то, по его свидетельству, эти 80000 католиков охотнее покинули бы христианство, чем языческие обычаи и верования, терпимые иезуитами, — поразительное доказательство конечного поражения хитроумного метода Нобили.

В то время, когда Нобили выступил в Мадуре, иезуиты уже начали проповедь Евангелия на севере Индии, в царстве и при дворе Великого Могола. В 1575 году трое из них дружелюбно приняты Акбаром Великим. Но враждебное отношение мусульманских мулл заставило их немедленно покинуть страну. Другие, приглашенные вскоре после этого Акбаром, также скоро удалились, увидев, что Великий Могол, проникнутый философскими идеями, думает не о переходе в христианство, а об основании новой религии. Только в 1595 году иезуиты смогли получить прочную резиденцию в Лахоре и устроить здесь христианскую общину.

Акбар милостиво предоставил им полную свободу действия. Сам он старательно изучал «Жизнь Иисуса» и биографию апостола Петра, составленные для него с помощью одного мусульманина на персидском языке Иеронимом Ксавье, племянником великого Франциска Ксавье, и благосклонно принял в подарок изображение Мадонны. Но дальше этого он не пошел. Только при его преемнике и сыне Джахангире у иезуитов явилась надежда завоевать для христианства и это царство. Трое из принцев царской фамилии приняли крещение в 1610 году, а сам Джахангир открыто заявлял о своем намерении перейти в христианство. Правда, мотивом его обращения были слабая привязанность к мусульманской вере и мысль, что став христианином, он сможет свободнее предаваться вину.

Пока же отцы-иезуиты смогли благодаря щедрости одного богатого армянина устроить в 1621 году коллегию при своей резиденции в Агре и открыть в том же году новую резиденцию в Патне. Преемник любившего выпить султана Шах-Джа-хан (1627—1658) также был очень благосклонен к иезуитам, а при его сыне Аурангзебе они смогли утвердиться в Мультане и Кабуле. Но вместе с Аурангзебом к власти вернулось самое узкое мусульманское правоверие, немедленно же уничтожившее все поселения и общины иезуитов.

Лучше были успехи иезуитов в Индокитае, где в лице французского отца Александра де Родеса они нашли борца, соединявшего в себе неутомимую страсть к путешествиям и завоеваниям Франциска Ксавье с гибкостью Роберта де Нобили: «С царями он беседовал о математике и физике и в то же время возвещал народу слово Божие». В Тонкине он с большим успехом воспользовался тем, что народ с давних пор привык метить детей черным крестом с целью защитить их от злых духов. В первый же год своего пребывания (1624—1625) он сумел крестить 1200 новообращенных, и среди них семнадцать родственников короля. Особенно поразила его предупредительность бонз: двести этих жрецов, которые в других местах проявляли большую враждебность к миссионерам, присоединились к нему и предложили свои услуги для распространения христианства. Один из них привел к Родесу до 500 новообращенных. Благодаря этому общины росли настолько быстро, что в 1660 году в Тонкине насчитывалось уже 300000 христиан и 386 церквей.

Еще успешнее развивалась церковь в Кохинхине. Уже до прибытия Родеса здесь работали с большим успехом отцы Бузони и Карвальо, с 1615 года. В конце XVII века в Кохинхине насчитывалось около 1400 христианских храмов. Тем не менее ни здесь, ни в Тонкине новая церковь не могла с уверенностью смотреть в будущее. Иезуитских миссионеров часто изгоняли, их церкви большей частью разрушались. Если бы им не удалось образовать туземного духовенства и даже ввести в иезуитский орден нескольких тонкинцев, они бы лишились и здесь всех плодов своего труда.

Нигде, может быть, им не пришлось испытать столь сильного разочарования, как на островах, лежащих к югу и востоку от Азии. Лишь на Филиппинских и Марианских островах они могли с 1750 года действовать свободно под покровительством Испании. В 1773 году они владели здесь 16 коллегиями; два миллиона тагалов были «подчинены закону Бога». На Молуккских островах они встретили в лице ислама настолько опасного противника, что добились лишь очень незначительных успехов. Позднее их безжалостно раздавила нисколько не стоявшая выше них колониальная миссия голландцев.

Еще хуже обстояло дело в Японии. После отъезда Ксавье руководство миссией взяли в свои руки старый мореход Торрес и светский брат Фернандес. Их работа не была безуспешной. Тем не менее в 1573 году в этой обширной империи существовало лишь восемь миссионеров и миссионерских пунктов. Только в следующее десятилетие дело обращения в христианство стало идти быстрее. В 1576 году была открыта первая католическая церковь в Миако на острове Ниппоне. Приблизительно в это же время принял крещение король Аримы; в 1578 году то же сделал и король Бунго; в 1579 году был основан по совету иезуитов новый город, Нагасаки, специальное назначение которого было стать центром японских христиан всех частей империи. Иезуиты насчитывали в Японии до 100000 новообращенных. Но на эти 100000 верующих было всего-навсего 23 миссионера.

Орден должен был как можно скорее увеличить свои силы и обеспечить новым общинам регулярную духовную поддержку. Итальянец Александр Валиньяни, явившийся в первый раз в Японию в качестве визитатора, понял и разрешил эту задачу. Он организовал миссионерские округа, основал всюду, где это было возможно, церкви и учреждения ордена, открыл японским христианам доступ в орден и этим путем более чем утроил число миссионеров. Желанный успех не заставил себя долго ждать. В 1587 году в Японии насчитывалось 240 церквей, две иезуитские коллегии, тридцать миссионерских пунктов, иезуитский пансион для молодых дворян, 119 отцов-миссионеров и 200000 христиан-туземцев. Но в этом же самом 1587 году произошел переворот.

В момент своего прибытия иезуиты застали Японию в состоянии полной анархии. Микадо в Киото уже в течение долгого времени обладали лишь тенью власти. Страна раздиралась дикими гражданскими войнами, в которых иностранцы волей-неволей должны были принимать участие.

Империя фактически распалась на бесчисленное количество мелких владений, отчаянно боровшихся между собой. Иезуиты извлекли большие выгоды из этой анархии и своих тесных отношений с португальскими купцами. Но скоро положение изменилось, и в весьма невыгодную для них сторону.

С 1582 года узурпатор низкого происхождения Тоётоми Хидэёси принялся с большой ловкостью и энергией за восстановление национального единства. Первоначально он позволил иезуитам мирно развивать свое дело; он надеялся даже воспользоваться их поддержкой для осуществления своих честолюбивых планов. В 1585 году он поручил провинциалу Цеглио достать ему европейские суда для войны против Китая. Но наличие среди последователей иезуитов большого числа крупных вассалов, самураев и военачальников внушило ему недоверие к ним, которое с течением времени все росло. Он легко позволил старому бонзе Акуину убедить себя в том, что иностранцы составили план передать Японию в руки португальцев, опираясь на свою партию, которая непрерывно усиливалась.

Под этим предлогом Хидэёси в 1587 году внезапно приказал вождю японских католиков Укондоно отречься от христианской веры и велел иезуитам покинуть островную империю. Иезуиты не отдавали себе отчета во всей серьезности положения. Может быть, они полагали, что превосходная организация верующих позволит им оказать сопротивление Тайкосаме, как называл себя Хидэёси. Как бы то ни было, они остались. Это неблагоразумие обошлось им очень дорого. С этого момента диктатор твердо убедился, что христиане представляют политическую опасность, и начал действовать в соответствии с этим. В 1588 году он, подобно императору Диоклетиану, велел разрушить христианские церкви. Вскоре другим указом он запретил под угрозой смерти публичный культ и публичную проповедь христианства, а затем произвел массовое избиение тех, кто принимал, несмотря на указ, крещение: число загубленных им жертв за один только 1590 год определяют в 20570 человек.

Напрасно Александр Валиньяни, явившийся к нему в 1591 году в качестве посла вице-короля Индии, пытался изменить его решение. Преследования продолжались. В конце концов «великий государь» осмелился поднять руку даже на миссионеров, которых до этого времени щадил из уважения к португальцам. В феврале 1597 года в Нагасаки по его приказанию были распяты шесть францисканцев, три иезуита и множество новообращенных японцев. В то же время он изгнал из Японии всех иезуитских миссионеров. Однако на этот раз Валиньяни удалось смягчить его гнев. Указ об изгнании не был приведен в исполнение. Мало того, «великий государь» снова стал относиться благосклонно к некоторым иезуитам. Он умер 15 сентября 1598 года, не увидев полного осуществления своей цели — восстановления национального единства.

Молодая японская церковь в течение этого периода мужественно вынесла огненное испытание мученичества. Десятки тысяч ее членов умерли в жестоких мучениях. Но даже в те годы, когда все церкви были закрыты и когда иезуиты могли действовать только втайне, не было массовых отречений, которые так часто повторялись в истории церкви. Благодаря этому молодая церковь быстро оправилась в период анархии, последовавшей за смертью Хидэёси. В 1614 году насчитывали до 600000 японцев-христиан.

Между тем первый сёгун Токугава Иэясу продолжил дело Хидэёси; он почти подавил частные войны внутри страны и реорганизовал все управление. В то же время иезуиты встретили новых опасных врагов в лице голландских и английских купцов, которые стремились захватить в свои руки японскую торговлю. Эти кальвинисты и англиканцы не постеснялись уговорить сегуна потопить в крови японскую церковь, снова достигшую цветущего состояния. С 1613 года во всей Японии опять началась истребительная война против католиков, и голландцы были достаточно умны, чтобы побудить сегуна направить свои удары не только на массы верующих, но и на миссионеров.

Число жертв было значительно больше числа жертв, павших во время прежних преследований. Оно достигло 30000 человек за один только 1624 год; жестокость казней превзошла все, что рассказывает нам Евсевий о мучениях христиан в Египте при Максимине Дазе. Даже хладнокровные голландцы, безжалостно доносившие сегуну о всех католических монахах и со спокойным сердцем попиравшие ногами крест, чтобы обеспечить себе свободу торговли, не могли без ужаса рассказывать об этих страшных казнях. Наконец, когда третий сёгун издал указ, обязывавший всех японцев носить на груди языческий амулет, христиане, остававшиеся еще на острове Киу-Сиу, в отчаянии взялись за оружие. Но они решились на это слишком поздно. Сёгун 12 апреля 1638 года окружил несчастных при Шимбаре и перебил 37000 человек.

Несмотря на это, иезуиты снова попытались проникнуть на Японский архипелаг. Но они не могли укрыться ни от шпионов голландской компании, ни от палачей сегуна. После катастрофы при Шимбаре японская церковь была уничтожена. Только по соседству со старым иезуитским городом Нагасаки продолжала существовать в глубокой тайне маленькая община вплоть до самого падения сёгуната в 1869 году. К великому удовлетворению Голландии, ни один португальский или испанский купец уже не оспаривал более у благородных господ Амстердама выгод японской торговли.

В Китае иезуиты действовали не так геройски, но зато гораздо умнее. Ксавье дошел лишь до врат Небесной империи; его непосредственные преемники не пытались даже и приблизиться к ней. Только после того, как Александр Валиньяни взял в 1579 году в свои руки управление японской миссией, иезуиты начали работу и в Китае. Первые из них, Михаил Руджиеро (1581) и Пацио (1582), достигли только Кантона. Но третий, Маттео Рикки, начиная с 1583 года постепенно приобрел влиятельное положение для своего ордена в главных городах империи.

Придя к вполне основательному убеждению, что все новое может проникнуть в Китай только в том случае, если его возьмут под свое покровительство богатые и культурные классы, Рикки старался, как позднее Нобили, привлечь на свою сторону образованных людей. Он изучил диалект, на котором говорил правящий класс мандаринов, ознакомился с китайской наукой и весьма удачно перемешивал свои религиозные проповеди с лекциями по экспериментальной физике и математике. Но он вскоре должен был признать, что даже при помощи математики и физики не смог бы найти душевной близости с китайцами, если бы не принял почитания Конфуция и культа предков, по крайней мере как священных государственных традиций. Решившись на это, он представил христианство как завершение конфуцианства и молчаливо признал культ предков.

Результат, на который он надеялся, не заставил себя долго ждать. Несмотря на враждебное отношение, от которого он удачно сумел избавиться, надев костюм мандарина, он смог в 1599 году заложить в Нанкине первый католический храм. Что еще важнее, ему удалось в 1601 году получить в Пекине аудиенцию у императора Чжу Ицзюня. Рикки поднес ему шедевры механической техники, никогда еще не виданные в Китае: стенные и карманные часы. Чжу Ицзюнь был настолько очарован изобретательным иностранцем, что немедленно же разрешил ему доступ ко двору, назначил ему пенсию и поручил составить большую карту Китая. Рикки выполнил эту задачу с таким искусством, что император немедленно приказал выткать на шелку десять таблиц этой карты и повесить их в своей комнате.

Однако Рикки воспользовался этим случаем и для того, чтобы сделать что-нибудь и для религии; он поместил на белых местах карты кресты и тексты из Священного Писания. Когда Рикки умер 11 мая 1610 года, в возрасте всего-навсего пятидесяти восьми лет, в Пекине уже существовала не только христианская община, но даже конгрегация «детей Марии». Его сподвижники успешно продолжали дело, применяя те же методы.

В 1617 году насчитывалось уже 13000 обращенных. Но в том же 1617 году наступила реакция. Под влиянием нанкинского мандарина Шина император издал указ, изгонявший всех иностранцев из Китая. Жившие в Нанкине и Пекине иезуиты были заключены в деревянные клетки и отправлены к португальцам в Макао. Но вскоре их призвали обратно, надеясь получить при их посредстве португальских офицеров для руководства экспедицией против монголов. Эта надежда, правда, не осуществилась, но тем не менее иезуиты сумели стать необходимыми благодаря своим знаниям. Отец Иоанн Адам Шалль, родом из Кёльна, приобрел своими написанными на китайском языке сочинениями по математике и астрономии такую известность, что был в 1644 году назначен главой «двора астрономических наблюдений» в Пекине.

Влияние, которое получил орден, находит свое выражение в росте числа общин: в 1617 году насчитывалось пять церквей и 19000 крещеных; в 1664 году уже 159 церквей и 257000 крещеных, 41 резиденция Общества Иисуса. Однако в том же 1664 году иезуиты были заключены в тюрьму, и Шалль приговорен к смерти. Когда все приготовления к казни были уже закончены — Шалля должны были, по китайскому обычаю, разрезать живым на 1600 кусков, — в Пекине случилось землетрясение и, как следствие его, пожар императорского дворца. Ненависть к иностранцам — вследствие испытанного страха — пошла на убыль.

Шалль умер своей смертью в 1666 году, а его товарищи покинули Китай. Впрочем, император Канси в 1669 году призвал их обратно. Останки Шалля были торжественно перезахоронены, и эти почести явились лишь началом целого ряда исключительных милостей. После того как отец Вербист исправил календарь, пришедший в полное расстройство вследствие невежества придворных астрономов, император велел передать «двор астрономических наблюдений» на вечные времена в ведение иезуитов. Сам Вербистбыл назначен его главой. Кроме того, его провозгласили «великим человеком» и, по китайскому обычаю, возвели во дворянство со всеми своими предками. Поступив на службу к императору, он построил пушечный завод в Пекине и сопровождал императора на войну. Смерть Вербиста в 1688 году не изменила расположения Канси к иезуитам. Он пользовался их услугами даже для дипломатических переговоров.

Но в это время в Китай явились в качестве миссионеров члены других религиозных орденов и ученики новой парижской миссионерской семинарии. К великому своему удивлению и возмущению, они увидели, что обращенные иезуитами китайцы приносят жертвы Конфуцию и предкам. В китайской миссии вспыхнула сильнейшая внутренняя борьба. Папа послал собственного легата, чтобы произвести расследование. Император Канси 22 июня 1706 года торжественно принял иностранца и заявил ему, что эти жертвы являются чисто гражданскими церемониями. Таким образом, император-язычник защищал перед папским послом дело иезуитов! Никогда орден не одерживал еще в Китае подобной победы.

Но нужно сказать, что заявление императора было не вполне искренним. В Китае все религиозные церемонии, поскольку они являются публичными актами, представляют собой гражданские обязанности. Легат не дал ввести себя в заблуждение и запретил так называемые китайские обряды. Канси, запретивший в 1706 году всякие возражения против этих обрядов, не колебался ни минуты: он изгнал легата и распустил все неиезуитские миссии. Этот несчастный конфликт, продолжавшийся еще несколько десятилетий, является началом упадка иезуитской церкви в Китае. Император Юнчжэн (1722—1735) запретил в стране христианство, и его преемник Цяньлун (1735—1796) не отменил указа Юнчжэна, хотя и терпел иезуитов в Пекине.

В то время как христианская церковь в Китае постепенно погибала, иезуитам разрешалось по-прежнему служить Сыну Неба в качестве архитекторов, живописцев, составителей карт, математиков. Некоторые из них удержали за собой эти должности даже после уничтожения китайской миссии ордена — последний иезуит умер 12 ноября 1805 года.

Трагическая судьба! То, в чем Рикки видел некогда лишь средство для достижения цели, в глазах китайцев стало единственной целью миссии: они считали иезуитов замечательными математиками, астрономами и художниками и с радостью шли к ним на выучку. На это указывает проникновение иезуитского стиля в китайскую художественную промышленность. Но как миссионеры они оказывали очень слабое влияние.

Миссия на Дальнем Востоке была наследием Франциска Ксавье. Сам основатель ордена никогда не занимался ею серьезно. Его интересовали другие завоевания, и прежде всего борьба с исламом при помощи как духовного, так и светского оружия. В душе старого испанского рыцаря, выросшего в религиозной и рыцарской атмосфере эпохи крестовых походов, идея миссии, естественно, была созвучна с планами крестовых походов.

Воспитывая в Риме турецких детей, Ксавье старался сделать из них миссионеров, чтобы поразить ислам в самое сердце духовным оружием, в то же время он составил обширный план, имевший целью уничтожить военные силы неверных в Средиземном море. Как старый солдат, он прекрасно понимал, что для этого прежде всего необходим большой флот. Поэтому он представил в 1554 году испанскому вице-королю в Сицилии тщательно разработанный план организации морских сил. Ксавье высчитал, что испанское правительство должно было собрать по меньшей мере двести или триста кораблей. Он не останавливался ни перед какими расходами и без всяких колебаний предложил покрыть их, обложив податью духовенство и богатые монашеские ордена. В случае сопротивления с их стороны папа должен был применить силу. Но этот план показался вице-королю слишком «безбрежным».

Духовная борьба против ислама оказалась еще более бесплодной, чем крестовый поход. Ни в Феце, ни в Исфагане, ни в Ормузе, ни в Индии, ни на Молуккских островах орден не смог добиться длительных успехов. Удачнее была его деятельность среди христиан мусульманских государств и в древних христианских государствах Востока. Однако план, более всего интересовавший самого Игнатия, — вернуть под власть Рима Абиссинию, осуществить не удалось. В 1638 году здесь жестоко замучили нескольких отцов-иезуитов.

Все попытки обратить в католичество коптов также остались бесплодными; армянская миссия в Эрзеруме тоже работала до 1686 года без всякого результата. Напротив, марониты Ливана в конце концов соединились в 1736 году с римской церковью, правда лишь после 150 лет непрерывных усилий. Иезуитам удалось обратить в католичество даже некоторое количество православных греков в Константинополе, Наксосе, Негропонте, Салониках и Крыму. Но наиболее блестящим успехом была победа, одержанная ими против протестантизма: они свергли в 1638 году константинопольского патриарха Кирилла Лукариса, склонявшегося к протестантизму.

Еще усерднее орден работал на обширной миссионерской арене, которая открывалась для него в мусульманских частях Черного континента, в западноафриканских владениях Португалии и в португальском Конго. Еще Ливингстон нашел здесь развалины гигантских сооружений, построенных некогда иезуитами, и племена, научившиеся у иезуитов читать и писать. Но в общем и здесь, среди негров, ордену пришлось вкусить печальный опыт и понять, насколько трудно христианским миссионерам одержать верх над мусульманскими дервишами. Еще большие затруднения встретили иезуиты в Гвинее и Сенегамбии. Единственным, на что они могли рассчитывать здесь, было мученичество.

 

Завоевание Нового Света

Необходимо отметить блестящие победы, одержанные орденом за Атлантическим океаном, в Новом Свете. Здесь орден иезуитов первоначально лишь откликнулся на призыв великих католических колониальных держав. Но вскоре он научился действовать самостоятельно и стал опережать колониальные правительства, независимо решать великие проблемы цивилизации, которые ставили перед завоевателями девственные страны с их поразительными естественными богатствами и миллионами диких туземцев.

Первой державой, привлекшей орден на свою службу в Новом Свете, была опять-таки Португалия. В 1549 году она призвала иезуитов в Бразилию. Испания последовала этому примеру в 1567 году, Франция — в 1611-м. В Бразилии иезуиты вступили на совершенно девственную почву. В Новой Франции, современной Канаде, почва для них была уже отчасти подготовлена францисканцами. Наконец, в испанских колониях иезуиты нашли установленную законами и в значительной степени уже испытанную на практике систему миссионерства и колонизации.

Однако результаты действия этой системы были заметны пока лишь в старых культурных странах Америки, Мексике, Новой Гренаде, Квито, Перу. Только в этих областях в 1567 году была закончена церковная организация, по крайней мере в общих очертаниях. Язычество было здесь отчасти уже истреблено доминиканцами, францисканцами и отшельниками-августинцами.

Европейская колонизация развивалась энергично; новое распределение земельной собственности было почти закончено. Но даже в этом узком круге древних культурных стран иезуиты нашли для себя достаточно дел. Переселившаяся сюда знать, сконцентрировавшаяся, насколько это было возможно, в немногих городах, требовала так же настоятельно, как и в Европе, их услуг в качестве духовников, проповедников и воспитателей. Епископы, выбиравшиеся короной почти всегда из клириков метрополии, считали содействие иезуитов в подготовке колониального духовенства еще более необходимым, чем в Испании.

Высшие гражданские должностные лица колониальной администрации, которые, по испанскому обыкновению, также формировались из чиновной аристократии метрополии, чувствуя себя чуждыми этому новому краю и его нуждам, еще чаще, чем в Европе, обращались по всем церковным и политическим делам к просвещенным советам и могущественному влиянию отцов-иезуитов. Таким образом, орден очень скоро развил очень широкую деятельность и приобрел весьма значительные богатства и влияние. Доказательством этого служат 52 коллегии, университета и семинарии, которые он основал в испанских владениях в Америке в течение первого века своей деятельности. Впрочем, даже в этих старых культурных областях, рано уже попавших под испанское влияние, деятельность ордена не ограничивалась одним обслуживанием религиозных нужд белых. Наряду с проблемой перенесения в Новый Свет старого европейского общества со всеми его учреждениями перед орденом вставала также проблема обращения в христианство и испанизации туземцев, а впоследствии и импортированных рабов-негров.

Правда, эта последняя проблема занимала орден относительно продолжительное время лишь в Новой Гренаде, где особенно процветала работорговля. Здесь в конце XVI и в начале XVII веков отец Сандоваль устроил настоящую миссию для рабов. Его превзошел каталонец Петр Клавер, умерший в 1654 году. В течение тридцати девяти лет этот неутомимый друг чернокожих посещал каждый корабль, прибывавший с рабами, чтобы накормить и напоить черных детей гвинейского берега, утешить на их родном языке и по возможности крестить. В течение тридцати девяти лет он обходил хижину за хижиной, проповедуя здоровым рабам, ухаживая за больными, утешая умирающих, обучая наиболее смышленых детей ремеслу переводчика и строго наблюдая за тем, чтобы белые господа выполняли гуманные предписания правительства.

Не было пустой фразой то, что он в 1622 году присоединил к обетам професса обет всю жизнь служить Богу в лице рабов, подписавшись при этом: «Петр, раб рабов навсегда». Он принес этому обету в жертву свою жизнь. Тем более кажется странным, что этот благородный человек никогда не думал протестовать против самого института рабства.

Мысль о подобном протесте никогда не приходила в голову и другим членам ордена. Мало того, позднее орден без всяких угрызений совести обрабатывал свои плантации на Антильских островах руками купленных рабов. Это поразительно, но вполне понятно. Рабство в испанской Америке никогда не носило того грубого характера, как на виргинских плантациях. У рабов были установленные законом дни отдыха совершенно так же, как и у белых рабочих. Раб мог вступать в законный брак; нельзя было заставить его жениться против воли, стеснить его свободы в выборе жены. Нельзя было разлучить его с женой и малолетними детьми, лишить необходимой одежды и пищи или помешать ему выполнять религиозные обязанности.

Не следует удивляться, что Клавер и его преемники в своей миссионерской деятельности среди рабов принимали рабство как факт. При существовавших тогда условиях протест против рабства поставил бы под знак вопроса все успехи иезуитов и, вполне возможно, даже ухудшил бы положение рабов.

Однако своей главной задачей в Америке, как и в других странах, орден считал обращение в католичество туземцев. В Бразилии и Новой Франции он с самого же начала посвятил все свои силы этому делу. В колониальной империи Испании корона позднее обратилась к его содействию, но зато энергичнее. Проблема, которую предстояло ему решить, была не только миссионерской проблемой, но и очень трудной культурной проблемой, которая, по крайней мере в Испании, непрерывно занимала и церковь и государство в течение нескольких поколений. Правда, индейцы, которых орден должен был обратить в христианство, отчасти уже вышли из совершенно дикого состояния, но у них еще не было ни домашних животных, ни железных орудий, ни постоянных жилищ. Это были большей частью бродячие охотники и рыболовы, а в Южной Америке почти поголовно людоеды. Эти каннибалы набрасывались на упавшего на землю врага, как на какую-нибудь дичь, и немедленно пожирали его. Они даже искусственно откармливали своих женщин, чтобы потом, в подходящее время, зарезать их.

Необходимо было сначала собрать эти бродячие орды, сделать их оседлыми, обеспечить им средства к существованию, и только после этого можно было сколько-нибудь серьезно подумать об обращении их в христианство. Трудное предприятие, выполнение которого возможно только при наличии героизма, полного самоотречения и религиозного энтузиазма.

Чтобы разрешить стоявшую перед ними проблему, иезуиты с самого начала усвоили себе принципы, которыми руководствовался великий доминиканец Лас Касас и которые лежат в основе известных испанских законов об индейцах 1530 и 1542 годов: они самым решительным образом выступили против порабощения туземцев. Иезуиты отвергли всю без исключения несвободную работу туземцев на белых колонистов, даже в смягченной форме испанской энкомьенды, где рабочие были прикреплены к земле землевладельца. Они признавали только лишь систему конкисты, лишь один способ принуждения туземцев — духовную конкисту, вождем которой был миссионер, единственным орудием — слово, а целью — обращение туземцев в христианство.

Эта система была изобретена не ими. Ее предложил Лас Касас еще в 1520 году; он впервые пытался применить ее в 1536 году среди индейцев в современной Гватемале и добился успеха. Не известно, знали ли иезуиты об этой попытке. Во всяком случае, они первые предприняли духовную конкисту повсеместно, первые пустили в ход все свои силы, чтобы осуществить ее среди гуаранисов Параны и Уругвая, гуронов и ирокезов реки Святого Лаврентия, караибов Венесуэлы и лайманов Нижней Калифорнии, чикитосов и мохосов Перу и лесных племен Северной Мексики, среди арауканцев Чили и семинолов Флориды. В конце концов они испробовали эту систему за пределами Америки и достигли, по крайней мере среди тагалов Филиппинских островов, значительных внешних успехов. В Америке результаты отвечали их желаниям лишь в испанских колониях. В Новой Франции духовная конкиста потерпела полное крушение. В Бразилии она добилась лишь половинчатой победы. Но Бразилия была первым опытом ордена. Именно здесь иезуиты ознакомились с данными индейского вопроса; здесь они нашли и его разрешение. Поэтому при изучении и оценке иезуитской конкисты в Америке исходным пунктом нужно брать Бразилию.

Когда иезуиты в количестве шести человек высадились в 1546 году в Багии, колонизация Бразилии только начиналась. Португальцами было занято лишь несколько пунктов на побережье. Не существовало еще никакой государственной организации. Церковная организация совершенно отсутствовала. Иммиграция была слаба, и иммигранты сначала набирались в значительной мере из бандитских притонов и кабаков лиссабонского порта. Единственно ощутимым для колонии результатом прибытия этих авантюристов, матросов и ссыльных преступников было появление значительного числа метисов обоего пола, рожденных от свободных союзов иммигрантов с женщинами из племени гуаранис.

Эта первая бразильская знать разрешала индейский вопрос по-своему, с ужасной простотой. Европеец считал само собой разумеющимся, что он может убить или обратить в рабство столько краснокожих, сколько ему покажется угодным. Иезуиты думали иначе. Они немедленно начали борьбу за свободу туземцев и без всяких колебаний принялись проповедовать Евангелие среди гуаранисов и туписов на их языке, обращать, крестить и цивилизовать их, сначала на побережье, а затем и внутри страны, куда они производили смелые экспедиции. Их мало беспокоило то обстоятельство, что та или иная индейская орда выражала иногда дружеское намерение испробовать их мясо.

Гораздо больше смущало их то, что отдельные племена благодаря непрерывным переменам мест своих стоянок быстро ускользали из-под их влияния, даже если до того они весьма охотно слушали слова и особенно музыку иезуитов. Первый провинциал Мануэль де Нобрега вывел из этого факта вполне верное заключение, что вся работа ордена останется бесплодной, если не удастся сделать новообращенных оседлыми. Поэтому начиная с 1558 года он стал собирать крещеных туземцев и селить их в постоянных поселках, где они должны были постоянно находиться под надзором миссионеров. Но собирание индейцев оказалось бы почти бесполезным, если бы иезуитам одновременно не удалось совершенно изолировать их от воздействия колонистов и монополизировать все сношения с ними. Поэтому в ближайшие же годы они пустили в ход все влияние, которым они располагали при португальском дворе, чтобы добиться необходимых мер. Но они не нашли в Лиссабоне ни ясной воли, ни твердой руки, которые были нужны для этого дела. Здесь слушали то иезуитов, то колонистов и новых феодальных сеньоров.

Наконец король Себастьян издал в 1574 году закон, который якобы считался с желаниями обеих сторон. Колонисты получали разрешение обращать в рабство индейцев, взятых в плен во время «законных войн», продавать и покупать индейцев, уже состоящих рабами. Иезуитам было обещано, что корона будет считать всех индейцев, живущих в миссионерских деревнях, людьми свободными и будет защищать их свободу даже за пределами миссий, если только они не будут находиться в отсутствии дольше года. Но креолы и метисы мало считались с приказаниями из Лиссабона, пока король не заставлял исполнять свою волю силой. А для этого у португальского правительства не хватало ни доброй воли, ни достаточного количества солдат, ни денег.

Борьба между иезуитами и колонистами из-за индейцев продолжалась в течение XVI и XVII веков; она велась с обеих сторон с таким ожесточением, что неоднократно дело доходило до военных столкновений. Генеральной квартирой врагов иезуитов и индейцев были штат Сан-Паулу и штат Марангао. Охотники на индейцев в 1640 году прогнали иезуитов из штата Сан-Паулу и разрешили им в 1653 году вернуться лишь на том условии, что иезуиты не будут мешать своими громкими протестами их честному ремеслу.

В то время как на юге орден вынужден был подчиниться этому жестокому унижению, на севере, в штате Марангао, отец Антоний Виейра начал свою борьбу против охотников за рабами Сен-Луиса и Белема. Незадолго до этого он был придворным проповедником лиссабонского двора и пользовался огромной известностью как юрист и дипломат. Но он без всякого сожаления покинул свое блестящее и влиятельное положение и в качестве визитатора ордена отправился обращать в католичество индейцев Северной Бразилии. Его красноречие произвело даже в провинции Марангао настолько сильное впечатление, что в 1653 году население Сен-Луиса и Белема единодушно высказалось за запрещение охоты за людьми. Но этот энтузиазм был непродолжителен. Запрещение было отменено уже в 1654 году.

Тогда Виейра отправился в Лиссабон. В Америке он добился всего, чего хотел: иезуиты получили в 1655 году духовную и светскую власть над всеми не покоренными еще индейцами области Амазонки. В то же время губернатором провинции был назначен бразилец, расположенный к Виейре. После этого мужественный иезуит мог с успехом приняться за духовное покорение страны туписов и караибов. На острове Марайо, в бассейне Токантина, Шингу, Амазонки и всюду, где появлялись черные рясы, индейцы тысячами променивали свою свободу на подчинение мягкой власти иезуитов. Даже страшные каннибалы Цеары и Пиауги начали благодаря мягким увещеваниям Виейры и его послов постепенно соединяться вместе и переходить к земледелию. Не нужно обладать большим умом, чтобы понять, какие выгоды обеспечивал этот успех всей провинции Марангао: нападения лесных индейцев прекратились; пограничная территория колонии открылась для колонизации; сухопутная дорога между Марангао и Пернамбуко стала с этого времени столь же свободной и безопасной, как и морская.

Однако в Марангао никак не могли примириться с запрещением охоты на человека. В 1661 году коллегии иезуитов в Сен-Луисе и Белеме были взяты приступом, иезуиты арестованы и посажены на корабли. Сам Виейра, имевший мужество броситься навстречу возмутившейся толпе, был сначала жестоко избит, затем отправлен под стражей в Сен-Луис и, наконец, осужден на вечное изгнание вместе со всеми членами ордена. В Лиссабоне изгнанник нашел много симпатий, но ни малейшего желания наказать бунтовщиков. Напротив, правительство из боязни ухудшить положение дел поспешило утвердить изгнание Виейры, уничтожить все привилегии иезуитов и закрыть глаза на возобновление охоты за людьми. Лишь в 1680 году король Педро II осмелился отменить эти скандальные меры и восстановить право иезуитов на неограниченный надзор над индейцами.

Но в Марангао подчиняться не захотели, и лишь в 1685 году португальцам удалось вернуть иезуитов. Но они теперь стали поступать благоразумно. Система Виейры, которая неизбежно привела бы к возникновению второго иезуитского государства на севере Бразилии, была оставлена. Иезуиты, конечно, могли проповедовать Евангелие, но они должны были допустить конкуренцию капуцинов, кармелитов, мерцедариев. Они нигде не получили неограниченной власти над деревнями миссии. Их тридцатилетняя война против плантаторов, несомненно, не закончилась поражением, как в штате Сан-Паулу, но привела только к половинчатой победе. Им удалось восстановить в Северной Бразилии 28 крупных миссионерских поселений, но организация их вовсе не отвечала идеалу. Правда, закон запрещал и в Бразилии вход всем белым в эти деревни. Но практически иезуиты не могли помешать купцам, искателям золота, плантаторам селиться в непосредственной близости с ними.

Они были также обязаны поставлять государству и плантаторам в течение шести месяцев в году за плату всех работоспособных индейцев. Таким образом, иезуиты не были в состоянии развивать и воспитывать индейцев в таком соответствии со своим идеалом, как в Парагвае, в области чикитосов и мохосов. Вина за это падала на португальское правительство. Оно интересовалось гораздо больше золотом и драгоценными камнями Бразилии, чем индейцами, и нисколько не желало рисковать своей слабой властью, чтобы разрешить с большой затратой денег и людей индейский вопрос в соответствии с идеями иезуитов.

Испанское правительство проявило в индейском вопросе гораздо больше сознательности, серьезности и энергии. У него иезуиты нашли истинное понимание своего миссионерского идеала. Лишь в обширной американской империи, подчиненной испанской короне, они смогли предпринять духовную конкисту так, как они ее понимали, не только не встречая со стороны правительства препятствий, но даже получая от него поддержку.

Первой испанской колонией, где иезуиты получили возможность обратить в христианство краснокожих язычников, было Перу. Поначалу они довольствовались, как некогда в Индии, поспешным обращением язычников и массовыми крещениями. Этот метод лишен был всякой перспективы, и генерал Аквавива впоследствии сурово критиковал его. Но значительное число крещений произвело на испанцев настолько сильное впечатление, что епископ Тукумана обратился одновременно и к провинциалу Перу, и к провинциалу Бразилии с просьбой прислать ему иезуитских миссионеров для обращения в христианство индейцев Гран-Чако. Оба провинциала охотно откликнулись на этот призыв. Провинциал Перу прислал в 1586 году трех иезуитов; провинциал Бразилии, знаменитый апостол гуаранисов Анчиета, немедленно прислал пятерых, среди них португальца Ортегу и шотландца Фильдса.

Перуанские иезуиты работали в испанских городах, лежащих внутри страны, и обращали омагов и диагитов Восточной Аргентины; Орте га и Фильдс в течение целого ряда лет объезжали огромные пространства лесов и прерий, лежащих вдоль берегов Параны-Панемы и Верхней Параны, и распространяли христианство среди гуаранисов, язык и нравы которых они успели основательно изучить в Бразилии. Эти воинственные людоеды принимали их так дружественно, что по истечении первого года своей миссии они смогли основать два миссионерских пункта и уведомить испанского губернатора Асунциона, что в Гуайре 200000 индейцев готовы принять христианство. Действительно, в течение последующих лет им удалось убедить тысячи гуаранисов принять крещение.

Но правительство ордена не дало себя ослепить этими блестящими внешними успехами. Оно напомнило в 1602 году иезуитам о незначительности результатов, достигнутых кочующей миссией в Перу, и потребовало, чтобы миссионеры собрали обращенных в постоянные поселения и занялись их духовным воспитанием. В то же время присланный генералом визитатор Паец предложил соединить всю территорию гуаранисов к востоку от Парагвая с территорией бразильских гуаранисов в один миссионерский округ. Это был весьма разумный план. Если бы он был принят, можно было бы избежать больших несчастий. Однако губернатор Асунциона выступил против этого плана. Он понял, что соединение обеих территорий неизбежно приведет к присоединению части территории страны, лежащей к востоку от Парагвая, к Бразилии, и, хотя Португалия и Испания были в это время соединены личной унией, его протест произвел в Мадриде и Риме настолько сильное впечатление, что генерал Аквавива приказал отложить этот план.

Вместо этого в 1607 году из Парагвая он сделал особую провинцию ордена — это была территория, простиравшаяся от берегов Тихого океана до берегов Атлантического и от Параны-Панемы до мыса Горн. Между тем в Мадриде иезуиты с негодованием указали на беззаконное поведение крупных испанских землевладельцев Ла-Платы и Параны по отношению к подвластным им индейцам и потребовали быстрого и энергичного вмешательства. На эту просьбу правительство ответило довольно неожиданной мерой. Оно не только дало новому провинциалу Парагвая дону Диего Торрес-и-Болло широкие полномочия для образования следственной комиссии о положении туземцев, но в 1608—1609 годах решило формально передать иезуитскому ордену решение вопроса об индейцах Ла-Платы, предложив ему группировать индейцев в миссионерские округа и брать в свои руки в этих округах всю духовную и светскую власть. Таким образом, завоевание и воспитание индейцев поручается государством исключительно религиозным орденам.

С этого времени иезуиты, а вместе с ними и члены других конгрегации посылаются правительством в качестве пионеров цивилизации и католической веры во все части американской империи испанцев. В испанской колониальной империи на границах занятой европейцами территории сразу же возникает линия миссии, линия выдвинутых вперед аванпостов цивилизации, которые останавливают набеги враждебных племен и в то же время начинают постепенно ассимилировать диких туземцев. Излишне доказывать всю выгодность этой системы для правительства. Но можно задать себе вопрос, заслужили ли иезуиты то неслыханное доверие, которое оказало им испанское правительство, не только приняв их систему, но и отдав ей предпочтение перед всеми другими на ее воплощение в жизнь во всех местах — в Парагвае, Перу, Венесуэле, Мексике, Калифорнии.

Ответ на этот вопрос мы найдем в истории возникновения иезуитского государства в Парагвае. В декабре 1609 года новый провинциал Парагвая послал итальянских отцов Катальдино и Мацету к гуаранисам территории Гуайра, где некогда Ортега и Фильдс крестили тысячи туземцев. Их прибытие было крайне необходимо потому, что новообращенные оставались в течение семи лет без духовной помощи. Тем не менее до 200 семей обнаружили немедленную готовность подчиниться мягкому скипетру иезуитов.

Так, в 1610 году был основан первый индейский город в Парагвае. Индейцы принимали христианство с таким рвением, что вскоре было создано три других города, и в 1620 году на одной только территории Гуайра у иезуитов было уже 13 больших поселений с приблизительно 100000 краснокожих христиан. В 1610 году орден приобрел себе вторую миссионерскую область в 1200 квадратных километров — холмистую страну на правом берегу Средней Параны. Здесь почтенный отец Лоренцана, один из ветеранов индейской миссии, основал в 1618 году первое поселение Параны.

Отсюда в 1620 году отцы-иезуиты проникли в страну, лежащую между Парагваем и Уругваем. Наконец, с 1624 года они начали утверждаться и на левом берегу Уругвая с целью проложить себе дорогу к морю через Уругвай. В 1630 году они владели уже 4 миссионерскими округами: Гуайрой с 13 поселениями, правым берегом Средней Параны с 6 поселениями, страной «между двумя водами» и левым берегом Уругвая, которые вместе насчитывали 8 поселений.

Однако в самой старой и наиболее цветущей провинции миссии объявился страшный враг, с которым иезуитам пришлось непрерывно бороться вплоть до 1676 года, — охотники за рабами из штата Сан-Паулу, создававшие еще в Бразилии большие затруднения иезуитам. Поселения иезуитов показались этим свирепым людям превосходными охотничьими территориями для их ужасного промысла, и нужно сказать правду: они умели охотиться за рабами еще лучше, чем иезуиты за душами.

В 1620 году они сделали первый набег в Гуайру, разрушили поселение Инкарнацион и увели в рабство сотни краснокожих христиан. В 1630 году они появились снова, разрушили Сан-Антонио и увели на рабские рынки 5000 крещеных краснокожих. То же самое повторилось ив 1631 году. На этот раз были уничтожены четыре поселения, насчитывавшие 1000 семейств. Иезуиты не были в состоянии оказывать вооруженное сопротивление. Переговоры, которые они начали с властями Асунциона и Бразилии с целью добиться помощи против работорговцев, оказались безрезультатными. У иезуитов не оставалось иного выбора, как оставить Гуайру и эмигрировать с остатками своего стада на Среднюю Парану и Уругвай.

Им действительно удалось собрать около 12000 своих овец в Санто-Гранде-де-Гуайра и, разделив их на четыре отряда, повести на юг. Им пришлось пройти около 1200 километров, приблизительно столько же, сколько от Берлина до Рима, через страну без дорог, среди тысяч обезумевших от отчаяния дикарей, которые недавно еще были каннибалами. Неудивительно, что из 12000 эмигрантов 8000 погибли в пути и что начальник экспедиции отец Монтойя подвергся за свое безрассудство суровому порицанию со стороны старших и братьев. Но если его порицатели отчасти и были правы, переход 12 000 человек через пустыню заслуживает вечной памяти как ни с чем не сравнимое героическое предприятие.

К несчастью, охотники за рабами были, по крайней мере, столь же отважны и предприимчивы, как отцы-иезуиты. Начиная с 1635 года они почти ежегодно показывались на левом берегу Уругвая, разрушали и грабили поселения, созданные иезуитами. Если орден не хотел окончательно потерять свою новую миссионерскую область, он должен был решиться защищать ее с оружием в руках. Убедившись в этой необходимости, орден получил в 1638—1639 годах от мадридского правительства разрешение вооружить краснокожих христиан ружьями и придать им военную организацию.

С этого времени, как только показывался враг, иезуиты немедленно выступали против него в поход. Но от надежды расширить территорию миссии до берега Атлантического океана пришлось отказаться. «Государство иезуитов» не вышло за пределы равнины Средней Параны и Уругвая. Впрочем, эта страна занимала 180000 квадратных километров; в ней находилось 30 индейских городов и жило около 100000 краснокожих христиан.

Успех иезуитов в стране гуаранисов побудил испанское правительство доверить им духовную конкисту многих других индейских племен своей обширной империи. Среди этих племен находились мокобии и абипоны на западе и юго-западе от страны гуаранисов. Еще раньше иезуиты начали завоевание краснокожих, живших на восточном склоне Кордильер, в областях, принадлежащих в настоящее время Чили, Западной Аргентине, Боливии, Перу и Эквадору.

Достигнутые успехи не соответствовали огромным жертвам, которые им в течение долгих лет пришлось приносить деньгами и людьми. Все же начиная с 1692 года им удалось постепенно сгруппировать чикитосов и самукосов Боливии в одиннадцати поселениях. К этой миссионерской территории на юге примкнула миссия Турама, с тремя поселениями, основанная после 1748 года с целью установить сообщение между чикитосами и государством иезуитов. К северу от чикитосов отец Бараце вскоре после 1675 года начал проповедь среди мохосов: в XVIII веке здесь находилось 13 поселений.

В это же время два чеха, отцы Рихлер и Фриц, начали работу среди майнасов в местности, обильно орошаемой истоками Амазонки; здесь было создано восемнадцать поселений. В 1652 году отцы-иезуиты начали проповедь среди караибов бассейна Ориноко. Но в 1682 году цветущая миссия была совершенно разрушена язычниками, и иезуиты были вынуждены предоставить эту территорию каталонским капуцинам. Однако еще в XVII веке им удалось основать восемь поселений в Гвиане. Таким образом, во всей Южной Америке границы колонизованных европейцами земель окружила цепь иезуитских колоний, правда нередко отстоявших друг от друга на довольно значительном расстоянии.

Как духовные завоеватели иезуиты играли большую роль также в испанских владениях Центральной и Северной Америки. Правда, во Флориде они ничего не достигли, несмотря на все свои усилия и мученичество. Но в Мексике с конца XVI века они работали с успехом и собрали диких индейцев Синалоа и Соноры в сорок поселений; после 1683 года они подчинили мало-помалу племена рыболовов Нижней Калифорнии и, наконец, в 1718 году наяритов, живших в огромных незадолго перед тем открытых лесах Северной Мексики. Можно сказать, что в беспредельной испанской колониальной империи не было почти ни одного сколько-нибудь значительного индейского племени, среди которого иезуиты не испробовали бы охоты за душами и по крайней мере в течение некоторого времени не проповедовали бы Евангелия.

Но почему дикари всюду так охотно прислушивались к проповеди иезуитов гораздо охотнее, чем к проповеди всех других миссионеров? Конечно, потому, что иезуиты, работая над обращением индейцев, тщательно принимали в расчет их характер и нужды. Отправляясь на проповедь, они почти всегда брали с собой маленькие подарки. Часто они брали с собой также скрипку, флейту или даже целый маленький оркестр: они скоро поняли, что индейцы любят музыку больше всего, и умело пользовались этой склонностью, чтобы привлечь к себе грубых детей природы.

Очень часто иезуиты посылали уже обращенных индейцев в качестве пионеров к их братьям, жившим еще в лесах, чтобы описать им спокойную и обильную жизнь в иезуитских поселениях и этим возбудить аппетиты прожорливых язычников. Но главная сила иезуитов заключалась в том, что они умели завоевать доверие краснокожих. Мужество, которое проявляли миссионеры при пытках, самоотречение и любовь, с которыми они защищали преследуемых индейцев, не могли не произвести сильного впечатления. От племени к племени, от стоянки к стоянке повторяли, что краснокожим нечего бояться черных ряс, что черные рясы приносят им только помощь и дружбу, обильную пищу и одежду.

Правда, начиная с XVII века иезуиты тоже несколько изменили свою систему завоевания. Они начали иногда предпринимать набеги на заселенные язычниками территории, во время которых язычники, и особенно дети язычников, массами забирались в плен и уводились затем на расстояние нескольких дней пути от своих жилищ. Таким образом, «охота за душами» получила некоторое сходство с охотой за людьми старых охотников из штата Сан-Паулу. Но в лучшие времена миссии, в первую половину XVII века, иезуиты еще не позволяли себе употреблять таких средств для покорения душ. Тогда они не хотели даже, чтобы их во время опасных миссионерских экспедиций сопровождали солдаты.

 

Государство иезуитов в Парагвае

Несравненно важнее, чем вопрос о средствах, применявшихся иезуитами в охоте за душами, является вопрос о том, к каким результатам привела их деятельность. На этот вопрос они пытались ответить в многочисленных отчетах о своей миссионерской деятельности в разных областях. Однако в качестве типичного примера достаточно взять одно из их наиболее значительных созданий, самое известное, самое могущественное, стоившее наибольших жертв, оказавшее наибольшее влияние на судьбу ордена, — так называемое иезуитское государство в Парагвае.

Географическое положение, этнографический состав и история возникновения этого государства нам уже известны. Теперь нам остается лишь бросить взгляд через его строго охраняемые входные ворота. Для этой цели присоединимся на некоторое время к храброму тирольцу отцу Антонию Сеппу, посланному в 1691 году к гуаранисам. Во время своего пребывания среди «народа Япейю» он составил в высшей степени оригинальный рассказ о своих приключениях. Сепп введет нас в государство иезуитов и покажет его нам.

1 мая 1691 года мы встречаем Сеппа с двумя десятками членов ордена в уединенном заливчике Ла-Платы, на расстоянии четырех часов пути к западу от Буэнос-Айреса. В этот момент он как раз садится на судно, чтобы отправиться в государство иезуитов.

Попасть туда можно только водным путем по Паране и Уругваю, и эта речная дорога доступна не всем судам вследствие наличия в ее течении большого количества подводных камней и порогов. Поэтому иезуиты, предпринимая свои ежегодные путешествия в Санта-Фе или Буэнос-Айрес, пользовались мелко сидящими судами, которые были похожи скорее на плоты и легко разбирались. Их можно было без труда провести через подводные камни или перенести по земле там, где встречались пороги. В заливе стоят двенадцать таких лодок; на каждой из них находится маленькая хижина, в которой могут поместиться два-три человека. Иезуиты могут здесь спокойно молиться, читать, писать, заниматься наукой, как в коллегии, потому что 300 индейских гребцов, которых они взяли с собой, не шутят, не поют, не кричат и не говорят. Молчаливые, как могила, они на веслах ведут вверх по течению маленькую флотилию через безмолвный девственный лес, который тянется по обоим берегам величественной реки. Проходит неделя, две, четыре; не видно ни малейшего признака человеческого жилья. Наконец как будто прекращается и сам водный путь. Бешеные пороги заставляют иезуитов выйти на берег и совершить, таща с собой лодки, мучительный обход, чтобы добраться до верховьев порогов. Но в то же время эти пороги образуют барьер, замыкающий с юга государство иезуитов.

Вскоре, вечером 1 июня, путешественники замечают на левой стороне реки поселение, расположенное на возвышенности и хорошо защищенное стенами и рвом. Это — Япейю, самый южный город иезуитского государства и в это время резиденция его губернатора — «великого отца». Но когда утром 2 июня иезуиты уже готовились сойти на берег, внезапно раздался страшный шум и грохот. На реке показались два фрегата. Они изображают морскую битву, непрерывно обмениваясь холостыми пушечными выстрелами. В то же время на берегу вступают в сражение два эскадрона кавалерии и две роты пехоты с таким воинственным пылом, что изумленные зрители не могут поверить своим глазам и ушам. «Блестят мушкеты, бьют барабаны, звучат рожки, флейты и трумпеты», и среди всего этого все громче раздаются воинственные кличи индейцев, которые словно вырастают из-под земли, чтобы, согласно индейскому обычаю, встретить вновь прибывших. Наконец иезуиты сходят на берег. Их немедленно ведут в церковь под эскортом нескольких тысяч индейцев, «под радостный колокольный звон, через ряды обвитых зеленью триумфальных арок».

Здесь их ждет привлекательная картина: огромная площадь, осененная зеленью прекрасных пальм, окруженная со всех сторон крытыми галереями, за которыми возвышаются великолепные здания из камня и дерева. Одна сторона этой четырехугольной площади целиком занята огромной церковью, к которой примыкает иезуитская коллегия. Возле коллегии находятся обширные фабрики общины, магазины, арсенал, тюрьма, прядильная мастерская для старых женщин и для тех, которые совершили какой-нибудь проступок, аптека и больница. Напротив жилище и канцелярия туземного коррехидора. Далее идут разделенные на правильные квадраты жилища туземцев, большей частью простые хижины в одну комнату, сделанные из земли и кирпичей, в которых теснятся «отец, мать, сестры, братья, дети, внуки вместе с собаками, кошками, мышами, крысами и т.д.; здесь кишат тысячи сверчков и тараканов, известных в Тироле под названием швабов».

Новичку скоро становится дурно от невыносимого смрада. Куда с большим удовольствием он посещает сады и огороды иезуитов, которые полны овощей, цветов, кустов, виноградной лозы, и кладбище, где растут апельсинные и лимонные деревья и пальмы. Сады образуют первую зону обработанной земли. Далее идут обширные поля маиса, табака, пшеницы, бобов, гороха вперемежку с плантациями чая, хлопка и сахарного тростника. Все эти поля содержатся в великолепном порядке. Только некоторые из них представляют весьма печальный вид: это участки, предоставленные в частное пользование туземцам. Выйдя за пределы полевых угодий, путешественник видит беспредельную ширь прерий и зарослей. Здесь пасутся 500000 голов рогатого скота, 40000 овец и 1000 ослов и лошадей Япейю. Лишь кое-где на горизонте виднеются немногочисленные хижины; это жилища пастухов, которые служат убежищем для тех краснокожих, которым поручена охрана стад.

Уже один внешний вид этого поселения, повторяющийся с весьма небольшими отклонениями у чикитосов, мохосов и везде, где живут иезуиты, ясно показывает, какова была природа социальной и экономической организации этих колоний. Перед нами везде коммунистические общины, управляемые двумя-тремя отцами-иезуитами.

Действительно, понятие частной собственности совершенно не известно индейцам. Единственное исключение составляет женский наряд, представляющий, впрочем, лишь очень небольшую ценность. Все, чем владеет и пользуется «христианин», — хижина, в которой он живет, поле, которое он обрабатывает, скот, который доставляет ему пищу и одежду, инструменты, при помощи которых он работает, даже единственный столовый нож, который получает каждая молодая чета, когда она основывает собственное хозяйство, все это — собственность Бога. В соответствии с этим «христианин» не может свободно располагать ни своим временем, ни своей личностью.

На попечении матери он остается лишь в возрасте грудного ребенка. Как только он научится ходить, он попадает в руки иезуитов и их агентов, которые стараются научить ребенка уже во время игр разного рода полезным работам. Когда ребенок подрос, его учат, если это девочка — прясть и ткать, а если это мальчик — читать и писать, но только на языке гуаранисов, который иезуиты весьма старательно разрабатывают. В интересах миссионерства и цивилизации они изобрели для него письменность.

Как только молодая девушка достигнет четырнадцати лет, а мальчик — шестнадцати, их спешат женить из опасения, чтобы они не впали в плотский грех. Только очень веские причины позволяют отдельным лицам остаться девственниками по достижении этого возраста. Ни один из туземцев не может стать ни священником, ни монахом, ни тем более иезуитом. Высшим званием, которого может достигнуть индеец, если он обладает особенными способностями, является должность коррехидора, занимая которую он делается чем-то вроде фельдфебеля при отце-губернаторе. Если индеец обнаруживает особенную способность к какому-нибудь ремеслу, его немедленно начинают старательно обучать ему. Но его будущее определяет не он сам, а отцы-иезуиты. Впрочем, индеец и не был бы в состоянии самостоятельно сделать выбор, даже если бы он имел на это право, — так мало он привык сам распоряжаться своей личностью. Ему не позволяется даже по собственному желанию покидать территорию поселения, ни тем более отправляться в европейские колонии.

Он всегда находится под надзором. Фактически индеец — несвободный человек. Но в материальном отношении он, несомненно, чувствует себя счастливым при этом патриархальном режиме. Все, в чем он нуждается для поддержания своего существования, — говядина, потребляемая им в огромном количестве, парагвайский чай, введенный иезуитами с целью отучить население от алкоголя, соль, которой он приправляет свою пищу, одежда, которую носит, и табак, который курит, — все это он находит в изобилии и самого лучшего качества в магазинах. Индеец не обременен также и работой. Воскресенье и многочисленные праздники — дни безусловного отдыха. Из рабочих дней обычно два в неделю ему даются для обработки его собственного поля.

Утром после мессы отряды рабочих, выстроившись в правильные ряды, с пением отправляются в поле; перед ними несут священные изображения. Вечером они таким же порядком возвращаются в деревню для молитвы с четками. Иезуиты, разумеется, заботились об устройстве для «христиан» пристойных увеселений и развлечений. В воскресенье происходят стрельба в цель, конные скачки, футбол, военные игры или катание на лодках с концертом; в престольный праздник, продолжающийся три дня, разыгрывают комедию; на Рождество, по крайней мере во время пребывания отца Сеппа, — представления марионеток; на Пасху ставят мимическую драму Страстей Господних и т.д. Но особенно культивируют свой хор с «бесчисленным количеством теноров» и, кроме того, хорошо обученный индейскоевропейский оркестр, в котором рядом со скрипками фигурируют бамбуковые свистки, рядом с контрабасами — кастаньеты и индейские барабаны, рядом с флейтами, кларнетами и гобоями — странные инструменты, сделанные из хвоста броненосцев. Кроме того, почти в каждой церкви имеется орган.

Таким образом, и богослужение, и работу в «христианской республике» всегда сопровождает музыка, нередко даже очень хорошая музыка. В этой глуши раздаются прекрасные старинные мелодии Нидерландов и Испании; к ним присоединяются иногда удачные композиции самих отцов-иезуитов. Многие из них, например благодушный отец Сепп, среди чикитосов слывут еще и «известными композиторами» и довольно часто, даже каждый вечер, устраивают регулярные концерты на площади, к великой радости «христиан». Танцы или, лучше сказать, балет играют в поселениях такую же большую роль, как и музыка. Танцы в обычном смысле слова, конечно, запрещены. Напротив, мимические движения всякого рода старательно поощряются. Миссионеры сами управляют ими. В этих балетах одинаково вызывает удивление и замечательная ловкость «христиан», и блестящая роскошь их костюмов.

Так беззаботно и радостно протекает жизнь краснокожих христиан. Иезуиты заботятся о них, как отцы; и, как отцы, они наказывают их за малейшие проступки. Смертная казнь неизвестна в этой счастливой стране: кнут, пост, тюрьма, выставление у позорного столба на общественной площади, публичное покаяние в церкви являются единственными наказаниями, которые грозят христианину даже за самые тяжелые преступления. Строго запрещено выдавать преступника светским судьям. И красные дети Парагвая не знают другой власти, кроме власти своих добрых отцов. Они едва ли подозревают о существовании верховной власти испанского короля. Даже монеты с изображением короля они видят только в одном случае — в день свадьбы, когда, по испанскому обычаю, жених и невеста обмениваются несколькими реалами. Они почти никогда не видят ни губернатора провинции, ни епископа, потому что и тот и другой принадлежат к числу тех белых, посещение которых настолько неприятно для отцов-иезуитов, что они всячески стараются избежать его.

Но можем ли мы на этом основании сказать, что миссия гуаранисов была настоящим государством? Не представляют ли из себя названия «христианская республика», «государство иезуитов» простые образные выражения? Точно ли выражают они сущность этого создания миссионеров? Ведь в таком случае пришлось бы считать автономными государствами и сотни других иезуитских миссий, а также миссии францисканцев, капуцинов, августинцев, потому что и они организованы таким же образом. На самом деле эти замечательные коммунистические общины не являются автономными государствами; они образуют лишь особую разновидность колоний, которую вызвало к жизни само испанское правительство и развитию которой оно содействовало в собственных интересах; колоний, искусственную изолированность которых от всех европейских поселений оно само стремилось поддерживать при помощи строгих законов и с начальниками которых оно предпочитало общаться непосредственно через головы высших должностных лиц провинции.

Христианская республика Парагвая отличается от других колоний этого рода лишь в том отношении, что монашеское правительство и связанная с ним коммунистическая система хозяйства достигли здесь большего совершенства, чем где бы то ни было. Но не говорит ли этот строгий коммунизм, по крайней мере, о политических и социальных тенденциях, которые составляют исключительную особенность Общества Иисуса? Нисколько. Во всех колониях этого рода мы находим зародыши коммунизма, и во всех них эти зародыши развились самостоятельно одинаковым путем. До принятия христианства гуаранисы не были знакомы ни с домашними животными, ни с железными орудиями, ни с оседлой жизнью, ни с частной собственностью. Они узнали все это только от иезуитов.

Поэтому вполне естественно, что орден сохранил в своих руках распределение этих вещей, тем более что дикари не сумели бы рационально пользоваться ими. Можно только спросить себя, разумно ли поступали иезуиты, оставляя индейцев в состоянии вечного детства; разумно ли было превращать в постоянный институт патриархальный коммунизм, навязанный первоначально силой обстоятельств; и соответствовали ли результаты этой системы воспитания огромным жертвам, принесенным ими для обращения гуаранисов?

Первое впечатление при виде иезуитских поселений, конечно, поразительно: индейцы как будто вполне цивилизованы, они как будто могут делать все. Все, что они потребляют: съестные припасы, одежда, домашняя посуда, рабочие орудия, машины, мебель, церковные украшения, музыкальные инструменты, предметы культа, — все изготовляется на месте самими христианами. Они умеют даже отливать пушки, колокола, полиграфический шрифт, изготавливать часы, печатать книги, ваять статуи, писать картины.

Таким образом, совокупность поселений Параны и Уругвая составляет большой экономический организм, самостоятельно производящий все, что потребляет. Только соль и железо иезуиты вынуждены, к своему великому сожалению, ввозить извне с большими издержками. Но чем ближе присматриваешься к этой цивилизации, тем более поражаешься ее искусственным характером. Как только «христиане» перестают получать от иезуитов модели и руководящие указания, они уже не в состоянии сделать ничего хорошего. Может быть, у них отсутствуют творческие способности? Нисколько. Несомненно, что они бедны в смысле цивилизации, но отнюдь не неспособны к ней.

К несчастью, иезуиты не развили их естественных творческих дарований; в своем нетерпеливом стремлении создать как можно скорее цивилизацию по европейскому шаблону они выдрессировали индейцев, превратив их в настоящие машины. Избавив индейцев от материальных забот, они лишили их и той небольшой доли инициативы, которая существовала у них раньше. Поэтому высокая культура миссий является, в сущности, лишь искусственным, оранжерейным продуктом, который несет в самом себе зародыш смерти. Ибо, несмотря на всю дрессировку, гуаранис остался в своей основе тем, чем был: ленивым, ограниченным, чувственным, прожорливым и грязным дикарем. Он, как утверждают сами иезуиты, работает лишь до тех пор, пока чувствует за собой палку надсмотрщика. Как только его предоставляют самому себе, он равнодушно позволяет жатве гнить на полях, приходить в упадок орудиям, погибать стадам.

Случается даже, что во время полевых работ он вдруг распрягает вола, закалывает его, разводит костер из деревянных частей плуга и вместе со своими товарищами пожирает полусырое мясо, вплоть до последнего куска. Он хорошо знает, что за это получит 25 ударов кнута и что добрые миссионеры ни в коем случае не позволят ему умереть с голоду. К несчастью, его прожорливость, как показывает приведенный выше пример, так же велика, как и его лень. Семь тысяч жителей Сан-Мигуэля ежедневно съедают сорок быков. Но слово «есть» является эвфемизмом в применении к этому способу еды, так как «христиане» с такой жадностью поглощают огромные куски полусырого мяса, что «кровавый сок стекает с обоих углов их прожорливого рта».

Еще печальнее, чем этот старый каннибальский аппетит, их грубая чувственность. Отталкивающее впечатление производит слабое развитие чувств, весьма важных для общественной жизни: любви к родителям и супругам, отвращения к грубо-безнравственным поступкам, привязанности к родному дому, к очагу, к родине. Все эти чувства известны гуаранису-христианину, имеющему за собой полдюжины предков-христиан, не более, чем лесному индейцу, который обращается со своей женой как с вьючным животным, хладнокровно покидает своих старых родителей в нужде или даже убивает их и чувствует себя хорошо всюду, где находит еду.

Нравственная жизнь гуараниса благодаря воспитанию иезуитов обогатилась лишь небольшим количеством новых приобретений, но они производят в этой обстановке странное впечатление. Он превратился в благочестивого и суеверного католика, который всюду видит чудеса и находит удовольствие в самых жестоких самоистязаниях; он научился повиноваться и питает, правда, не очень глубокую, но зато весьма упорную чисто детскую привязанность к добрым отцам-иезуитам, которые так заботливо пекутся о его благосостоянии. Этот не слишком блестящий результат в достаточной мере доказывает, что воспитательная система ордена страдала серьезными недостатками.

В чем заключались эти недостатки? Очевидно, в том, что иезуиты никогда не старались развивать в своих краснокожих детях творческие способности и чувство ответственности, что они сами изобретали за своих «христиан» игры и танцы и вообще думали за них вместо того, чтобы заставить их самих думать; словом, ограничивались чисто внешней дрессировкой дикарей, а не воспитывали их. Этот недостаток отчасти объясняется слишком малым числом миссионеров: учитель, которому приходится заниматься с большим количеством детей, всегда будет склонен скорее дрессировать, чем воспитывать их. Но наиболее серьезная ошибка состояла в том, что миссионеры поверхностно понимали свою задачу — ошибка, которая повторяется во всех иезуитских миссиях, — они слишком много заботились о внешних массовых успехах и почти не обращали внимания на развитие в душах действительно религиозных чувств и интеллектуальной и моральной культуры.

 

Новая Франция. Заключение

Существовала обширная территория, где духовная конкиста не только не была разрешена, но даже строго запрещалась, где правительство наилучшим способом разрешения индейского вопроса признавало смешение европейцев и индейцев, которому оно и содействовало всеми силами. Это — большая французская колония в бассейне реки Святого Лаврентия, Канада и соседние с ней территории. Как поняли здесь иезуиты свою задачу? Какие услуги оказали они здесь цивилизации?

Когда в 1611 году иезуиты прибыли в Канаду, в девственных лесах по берегам реки Святого Лаврентия жило еще более 200000 индейцев. Почти все французские колонисты сосредоточились в Квебеке, и эта горстка людей состояла большей частью из гугенотов. Иезуиты нисколько не хотели уступать Новую Францию гугенотам, и в этом отношении Ришелье был вполне согласен с ними: в 1628 году он запретил евангелическое богослужение в колонии. Таким образом, Канада была отдана католической церкви и иезуитам; но вместе с тем наиболее богатая капиталами, наиболее предприимчивая, наиболее склонная к эмиграции часть французского населения была потеряна для Канады. Она стала переселяться в Пруссию, Голландию, Англию, английские колонии.

Несмотря на то что иезуиты делали все возможное, чтобы привлечь в Канаду французских эмигрантов-католиков, и хотя их восторженные описания страны находили много сочувственных откликов во Франции, французская эмиграция всегда оставалась слабой. В 1663 году в Канаде было только 3200 белых, в 1763 году — 65000, между тем как в Новой Англии, колонизация которой началась на двадцать пять лет позднее, в 1640 году было уже 24000 белых, а в 1763 году — более 2 миллионов. Но если иезуитам не удалось превратить Канаду в большую земледельческую колонию Франции, к чему они страстно стремились, удалось ли им, по крайней мере, обратить в христианство и приобрести для католической Франции кочевые племена, издревле населявшие девственные леса Канады: гуронов, ирокезов, алгонкинов, абенакисов?

В первую очередь отцы-иезуиты обратили свои взоры к гуронам, среди которых работали уже некоторое время францисканцы-реколлекты. В апреле 1634 года из Квебека отправились три иезуита с целью проникнуть в страну гуронов у берегов озер Гурон, Онтарио, Эри. Но канадские леса были в это время совершенно непроходимы. Миссионеры должны были путешествовать по индейскому способу, подымаясь на лодке вверх по реке Святого Лаврентия и Оттаве. Сколько раз приходилось им при этом бросаться в воду, чтобы не дать быстрому течению унести утлые челны, сколько раз должны были они вытаскивать свои лодки на сушу и переносить их на спинах через береговые заросли, чтобы обойти пороги! С окровавленными ногами, в лохмотьях, опухшие от укусов комаров, истощенные лишениями и усталостью, они достигли наконец стоянок гуронов.

Но здесь их ждали новые разочарования. Гуроны оказались гораздо более дикими, грязными и подозрительными, чем представляли себе иезуиты, а пребывание в темных, прокопченных дымом вигвамах, кишащих насекомыми, среди беспокойных, грязных детей и полудиких собак представляло собой непрекращающееся мучение. К этому присоединялась суровая зима Канады, постоянная опасность подвергнуться внезапному нападению со стороны свирепых краснокожих, риск быть привязанным к столбу пытки, оскальпированным и медленно зажаренным на углях. Чтобы при этих условиях не потерять всякого мужества, необходим был могучий энтузиазм, способный видеть во всех этих несчастьях настоящую милость, с радостным порывом стремиться к мученичеству, видеть всюду чудеса, укреплять себя видениями, считать всякую борьбу, которую приходилось выносить, за борьбу с сатаной.

Отцы Бребеф, Даниэль и Даву были проникнуты этим энтузиазмом; и им удалось постепенно приобрести доверие гуронов. После шестилетней работы они собрали большое количество гуронов в постоянные поселения и основали четырнадцать миссионерских пунктов вокруг форта Святой Марии у озера Гурон. Но как раз в это время, в 1641 году, вспыхнула страшная, истребительная война, начатая ирокезами против гуронов и союзных с ними французов. Иезуиты не бежали перед жестокостями этой ужасной борьбы, которая продолжалась двадцать шесть лет. Но каков был результат? Начиная с 1648 года ирокезы разрушили один за другим все их дома и перебили самым ужасным образом всех, кто носил черные рясы.

В марте 1649 года при взятии Сен-Луи они захватили отцов Лалемана и Бребефа. У Жана Бребефа, который, несмотря на все мучения, не издавал ни одной жалобы и, привязанный к столбу, стойко продолжал проповедовать, они отрезали нос и губы, скальпировали ему голову, разрубили ноги и начали сдирать мясо на голенях, пока наконец один воин, пораженный его стойкостью, не вырвал из его груди бьющееся сердце и не съел его еще теплым, чтобы увеличить свою силу кровью храбреца.

Гуроны были почти уничтожены в этой войне. Около 700 из них удалось найти убежище вблизи Квебека, остальные вошли в состав племени своих смертельных врагов. Миссия иезуитов более не существовала. Тем не менее иезуиты не отказались от надежды обратить краснокожих реки Святого Лаврентия, канадских озер, Иллинойса, Огайо, Гудзона. Они переходили от одного племени к другому, хотя в течение целых недель у них не бывало другого ложа, кроме жестких скал, и другой пищи, кроме горсти индейского маиса. Даже в самый разгар войны они рисковали проникать в вигвамы ирокезов; они снова возвращались туда даже после того, как их скальпировали, отрезали им пальцы, а затем и руки, как у отца Жогеса.

Но какой жалкий результат — собрать несколько сот краснокожих в три деревни канадской миссии! Огромное большинство дикарей оставалось язычниками, и в то же время они сильно уменьшались в числе от оспы и алкоголя. Иезуиты смогли бы положить предел этому опустошению только в том случае, если бы они получили возможность по испанскому способу совершенно изолировать индейцев и сохранить их национальность, их обычаи, их язык. Но французское правительство не хотело и слушать об этом. Оно принуждало иезуитов переселять индейцев во французскую колонию, превращать их как можно быстрее во французов, всеми силами содействовать развитию отношений и даже бракам между краснокожими и бледнолицыми. Эта недальновидная политика, оспа, водка и томагавк ирокезов сделали безрезультатными все попытки иезуитов разрешить индейский вопрос и привели к крушению колониальной державы французов.

Иезуиты были первыми европейцами, исследовавшими северные озера и поселившимися у их берегов, они первые ясно поняли значение области канадских озер и настояли, чтобы французское правительство завладело ими. Они одни превзошли белокожих лесных бродяг и умели находить стоянки самых отдаленных и свирепых индейских племен, так что у краснокожих вошло почти в привычку приветствовать приходивших к ним европейских путешественников словами: «Черные рясы были уже здесь».

Смелость и отвага, проявленные орденом на европейской арене, не изменили ему и в языческих странах. Поразительна была широта его предприятий, удивительны то благоразумие и энергия, с которыми он работал над их осуществлением, возвышенны и достойны преклонения самоотречение и душевная сила, которые проявили его ученики в лесных дебрях, пустынях и лихорадочных болотах, среди людоедов и коварных охотников за черепами. Но там, где много света, бывает и много тени. Отважность на миссионерской арене слишком часто превращается в нетерпеливую жажду завоеваний. Иезуиты стремились достичь внешнего успеха какими угодно средствами. Там, где языческая культура казалась непобедимой, как, например, в Китае и Индии, они вместо христианства насаждали смешанную христианско-языческую религию. Там же, где организация языческой религии слаба, они часто довольствовались внешней христианизацией — массовыми обращениями и крещениями. Внутреннее усвоение религии считали возможным возложить на позднейшее воспитательное влияние церкви.

Такое воспитательное влияние оказалось неосуществимым в Индии, Китае, Японии, самые прекрасные создания ордена быстро разрушились. Там, где оно было внезапно прервано уничтожением ордена, как в колониальных империях Испании и Португалии, новообращенные христиане быстро впадали в первобытное варварское состояние и деградировали, потому что иезуиты не догадались научить туземцев правильному пользованию свободой.

Таким образом, результаты всех этих предприятий далеко не соответствовали тем материальным средствам, крови, духовной силе и идеалистическому воодушевлению, которые затратил на них орден, но виновата в этом не только естественная дикость обращенных, не только низость и корыстолюбие белых колонистов и купцов, кровавые следы которых встречаются, конечно, достаточно часто и в истории иезуитских миссий, но и сам характер миссионерства. Именно характером миссионерства объясняется и огромность его непосредственных успехов, и незначительная длительность его результатов.