Оса Ларссон – один из самых ярких талантов в шведской детективной литературе. Ее дебютный роман был отмечен премией Шведской детективной академии в номинации «Дебют года». За второй роман она уже получила премию «Роман года», как и за пятый в 2012-м. Ларссон описывает события, происходящие в современности.

Ее постоянную героиню, прокурора, зовут Ребекка Мартинссон. Но рассказ, представленный в этом сборнике, разительно отличается от романов о Ребекке. Действие «Почтовой доставки» развивается в прошлом в Кируне – родном городе дедушки Осы Ларссон, где она провела юность. Кируна – это шахтерский город на севере Швеции. Там находятся большие залежи железной руды, которые не было возможности разрабатывать до строительства железной дороги в 1891 году. Тогда же было образовано акционерное общество Luossavaara-Kiirunavaara AB, больше известное как LKAB. Шахтерское поселение Луоссарваре, состоявшее из деревянных бараков, было в 1900 году переименовано в Кируну. Горнодобывающая компания начала финансировать строительство зданий городского типа, постепенно формируя современный облик Кируны. Ларссон с юмором рассказывает о жизни в этом поселении на задворках шведского королевства сто лет назад. О городе, где железнодорожные рабочие и шахтеры жили с местными саамами, где шведская, финская и саамская кровь перемешались и где процветали религиозные секты. Самой крупной из них была лаэстадианская. Лаэстадианцы проповедовали простоту, благочестие и религиозный экстатизм. Эта консервативная лютеранская секта до сих пор действует в Швеции, Финляндии и США, хотя и разделилась на разрозненные течения. Перед вами – рассказ обо всем этом. Его действие напоминает вестерн, но дело происходит не в залитых солнцем американских прериях, а в шахтерском городке в горах на севере, где средняя годовая температура – минус двадцать девять, где зимой солнце два месяца не встает из-за горизонта и где снег лежит с октября по июнь.

Помощник Бэкстрёма так и не оправился после того происшествия. Раньше он был весельчаком. Все время напевал, когда работал. Закидывая стокилограммовые мешки на плечи, улыбался девушкам и закладывал снюс под губу. Но после того, что случилось, он стал серьезным, даже мрачным. С девушками Ханнулы больше не шутил, забирая товары. Начал спускать половину зарплаты в карты. Занялся перепродажей спиртного шахтерам и подросткам, избалованным родительскими деньгами…

Но подробнее о происшествии. Это случилось 14 декабря 1912 года. Перевозчик Бэкстрём с помощником направлялись в Гэлливаре на санях, груженных перепелками, которых следовало отправить поездом в Стокгольм. Но между Кируной и Гэлливаре железнодорожное движение было прервано из-за снежных заносов. Три дня снег валил не переставая, и только сегодня небо начало проясняться. Но рестораторы в Стокгольме не желали ждать улучшения погоды.

Бэкстрём радовался зиме. Крупные белые хлопья снега падали с неба. Сонно опускались они на его волчью шубу, ложились горкой на шапку-ушанку. Луна проглядывала сквозь облака. Было не так уж и холодно, хотя помощника его вязаные, на вате, одежды грели плохо. Так что он кутался в оленью шкуру и покрикивал на кобылу, хотя упрекнуть ее было не в чем – Линту летела как птица. «Линту» в переводе с финского и означает «птица». Она даже внешне напоминала длинношеего журавля. Бэкстрём не знал лошади красивей. Помощник любовно шлепнул ее плеткой, когда она свернула с дороги и чуть не увязла в сугробах. Свежевыпавший снег тормозил сани. Кобыла тяжело дышала от напряжения, хотя груз ей достался сегодня легкий.

Перевозчик Эрик Бэкстрём поднял глаза к небу. Представил, что снежные хлопья – дело рук работящих женщин-ангелов там, на небе, и улыбнулся своим мыслям. Эти женщины не были похожи на его покойную мать и других женщин в деревне. Ангелы сидели у дверей в рай в длинных юбках и платках и плели снежные кружева. Даже после смерти они продолжали вязать. Чулки, кофты, шапки, шарфы… Женщины ткали, вязали, вышивали, плели… Но если при жизни это было утомительно, то после смерти они с удовольствием плели Господу кружевные снежинки. Скрюченными пальцами, которыми они таскали воду скоту холодным зимним утром и стирали белье в ручьях, плели они снежинки и роняли их вниз на пол. Нет, не на пол, добавил он философски, на небесную твердь над нашими головами.

– Что насмешило господина? – спросил раскрасневшийся помощник. Он спрыгнул с саней, чтобы вернуть кобылу на дорогу. На душе у него было легко и радостно. Кобыла получила свой кусок сахара из запасов в его кармане.

– Ничего особенного, – ответил Бэкстрём, сам удивляясь невероятной легкости мыслей. Солидный мужчина, деловой человек, а в голову лезут девичьи мысли…

Помощник запрыгнул в сани, стряхнул снег со штанов, обернул голову шарфом, и они тихо поехали дальше. Тишину нарушало только сопение лошади. Бесшумно скользили они по мягкому снегу в лесу. Но вскоре послышалось ржание и показались встречные сани, в которых они сразу узнали почтовые. Оба закричали почтальону, которого хорошо знали:

– Привет, Юханссон!

Ответа не последовало. Почтальон сидел, наклонившись вперед, и на крики не отзывался. Лошадь тем временем уносила сани в другую от Гэлливаре сторону.

– Может, он пьян? – спросил через плечо помощник.

Сани уже скрылись вдали. В свете луны виднелись лишь темные силуэты деревьев.

– Брехня. Юханссон разве пьет?

Элис Юханссон был верующим лестадианцем и трезвенником.

– Может, молился? – пошутил помощник.

Эрик Бэкстрём ничего ему не ответил. Ему было стыдно за свои недавние мысли. Почему он не остановил Юханссона и не расспросил, в чем дело? Но он знал, что Юханссон порядочный и работящий человек, и жил он по Священному Писанию. Он бы не стал думать о всяких пустяках, как сейчас Бэкстрём. И своей верой Юханссон никому не докучал. Сам он был непьющий, но против тех, кто пил, не говорил ни слова. Этим мало кто из его братьев по вере мог похвастаться. Обычно они приходили в гости, отказывались от спиртного, а потом жгли взглядом всех, кто пропускал стаканчик. «Ты встаешь на дурной путь, – вещали они. – За одним стаканом пойдет второй, а там уже и третий присоединится. И кончится все пьянством».

Но Юханссон был не таким. Он не лез в чужие дела. Бэкстрём разозлился на своего глупого помощника. А тот тем временем совсем разошелся. Говорил, что есть лицемеры и пьяницы даже среди лестадианцев. Все это знают. Они молят Бога и братьев о прощении, а сами тем временем продолжают грешить. И что, если не спиртное, помешало ему ответить на приветствие?

Его тираду прервала резкая остановка лошади. Она вздрогнула и вытянула шею, словно вглядываясь вперед.

– Спокойно, милая! – потянул за узды помощник.

– Что на нее нашло? – возмутился Бэкстрём, занося плетку и резко опуская на круп кобылы.

Лошадь не шевельнулась. Она сопела, широко раздувая ноздри. Мышцы напряглись под гладкой кожей. Помощник поймал занесенную для нового удара руку Бэкстрёма.

– Линту – послушная лошадь, – тихо сказал он. – Не надо бить ее в гневе. Раз она остановилась, значит, на то есть причины.

Он был прав. Эрик Бэкстрём опустил плетку, наклонился вперед и достал из-под сиденья ружье. Волки – первое, что пришло ему в голову. Или разбуженный медведь. Бэкстрём приготовился к тому, что сейчас может произойти. Если нападут волки, кобыла понесет и сани перевернутся. А ему не хотелось остаться в снегу наедине с волками и без оружия.

– Там что-то на дороге? – спросил помощник, вглядываясь в снег.

– Где? – спросил Бэкстрём, ничего не увидев.

– Да это же человек! Погоди!

Помощник выпрыгнул из саней и побежал вперед. Теперь и Бэкстрёму стало видно, что на дороге что-то лежит. Помощник замедлил шаг. К лежащему поперек дороги телу он шел медленно и неохотно.

– Кто это? – крикнул Бэкстрём.

Тело лежало на животе лицом в снег. Нагнувшись, помощник заглянул сбоку.

– Это Оскар Линдмарк! – крикнул он Бэкстрёму, стоявшему в санях. – Похоже, он мертв.

Оскар Линдмарк был двенадцатилетним помощником почтальона.

– Что ты говоришь? – крикнул в ответ Бэкстрём. – Он упал из саней и сломал шею?

– Нет, не думаю…

Помощник стоял, нагнувшись над телом, и размышлял. Что это – черное? Кровь? В свете луны трудно было различить цвета. Снег падал на черное пятно и тут же таял.

– Эй! – сказал он, переворачивая тело на спину. У него еще оставалась надежда, что мальчик не умер, что ему просто нужен воздух. Лицо у Оскара было белее снега. Глаза и рот открыты. «Это кровь?» – думал помощник, вытирая черное со лба Оскара.

Наверняка кровь. Он посмотрел на свои пальцы. Внезапно рядом возник Бэкстрём.

– Он мертв? – спросил помощник. – Так ведь?

– Господи! – вздохнул Бэкстрём. – Конечно же, мертв. Ты что, не видишь, у него череп расколот?

Только тогда помощник это заметил, после чего резко вскочил и сделал два шага назад от тела. Бэкстрём повернулся в сторону Юккасъярви.

– Юханссон! – крикнул он в отчаянии, но крик его утонул в снегу. В лесу звать на помощь было бесполезно. Снег приглушал все звуки.

– Положи мальчика в сани, – велел он помощнику, который от страха вцепился в березу – так его трясло.

– Не могу, – процедил помощник. – Он же весь в крови. Я не могу…

– Соберись! – прикрикнул на него Бэкстрём. – Придется поехать следом за почтовыми санями.

Вместе они подтащили тело мальчика к саням и положили поверх куропаток. Бэкстрём подумал, что кровь просочится через мешки и испачкает белое оперение и что лучше рестораторам в Стокгольме не знать, чья это кровь.

В полицейском участке в Кируне за столом сидели ленсман Бьёрнфут и его помощник Спетт. За окном снег кружил в свете фонаря. В участке стояла настоящая печь с изразцами, которую Спетт весь день подкармливал березовыми поленьями. На половике глодала лосиную кость верная собака Кайса. Ленсман записывал в журнал события дня. Событий оказалось не так уж много. Бьёрнфут был самым старым в участке. Несколько лет проработал в Стокгольме, там женился и год назад переехал с женой и двумя дочерьми в Кируну. Он был разумным человеком и не имел ничего против протоколов и опросов свидетелей, предоставляя делать всю грязную работу в участке Спетту. Холостой Спетт штопал чулки. Еще пара сушилась на печке. Бьёрнфут закрывал на это глаза. Когда он приехал в Кируну, Спетт с Кайсой уже жили в участке. Ради мира и спокойствия он решил не менять установившиеся здесь порядки. Это были широкоплечие крепкие мужчины. Спетт, правда, был худой, жилистый, а Бьёрнфут – с животиком. «Дипломатичность и крепкая физическая сила» – такие требования предъявляла к своим полицейским горнодобывающая компания, на средства которой содержался участок. Им довольно часто приходилось разнимать дерущихся. В драках тут не было недостатка. Социалисты и коммунисты, агитаторы и провокаторы – все дрались друг с другом. И даже верующие не оставались в стороне. Лестадианцы дрались с прихожанами свободной церкви, причем до экстаза, граничащего с безумием. В Каутокейно новообращенные лестадианцы так горели желанием покончить с греховностью, что убили лавочника, полицейского, подожгли дом священника, а его самого с женой избили. Случилось это, правда, давно, но люди до сих пор вспоминали о волнениях в Каутокейно. А кроме того, существовали горячие молодчики, понаехавшие в Кируну со всех концов страны. В отсутствие родительского контроля они спускали зарплату на спиртное, а ведь все знают, чем это обычно заканчивается.

Но сейчас за решеткой в углу участка было пусто. Бьёрнфут захлопнул журнал и подумал, что жена ждет его дома. Внезапно Кайса приподнялась на ковре и гавкнула. Через секунду в дверь постучались, и вошел перевозчик Эрик Бэкстрём. Он так спешил, что даже не стал тратить время на приветственные фразы:

– У меня в санях почтальон Юханссон и Оскар Линдмар. И оба мертвы.

Во дворе стояло двое саней. Помощник Бэкстрёма накрыл лошадей пледами. Юханссон лежал в почтовых санях, а Оскар Линдмарк – в санях Бэкстрёма. У ворот уже столпились любопытные прохожие, которых Спетт поспешил прогнать:

– Тут нет ничего интересного! Идите прочь, пока я не разозлился!

– …И когда мы нашли в снегу Оскара Линдмарка, то поняли, что и с Юханссоном что-то не так. Мы положили мальчика в сани и поехали догонять Юханссона. Лошадь знала дорогу и шла домой. Когда мы ее остановили и увидели, что Юханссона застрелили….

Он покачал головой и взглянул на помощника. Белый как мел, тот держал лошадь за узцы. Та успокаивающе дышала на него, словно на жеребенка: мол, не бойся, мальчик мой…

– Мы привязали его сани к нашим и сразу поехали сюда, – закончил свой рассказ Бэкстрём.

Ленсман Бьёрнфут залез в сани и нагнулся, чтобы рассмотреть Юханссона.

– Убит выстрелом в спину, – констатировал он. – Он так и сидел, когда вы его увидели?

– Да.

– А Линдмарк лежал в снегу?

– Лицом вниз.

Бьёрнфут пошарил у Юханссона в карманах. Потом осмотрел сани.

– Где его пистолет? – спросил он.

Юханссон, конечно, был миролюбивым человеком, но на службе носил пистолет. Бэкстрём пожал плечами:

– Пистолет мы не видели.

– Сундук вскрыт, – продолжил Бьёрнфут. – Значит, это было ограбление. Однако странно, что его застрелили из собственного пистолета.

Он подошел к другим саням, осмотреть тело Оскара Линдмарка. Нагнувшись, поднес фонарь к лицу покойного.

– Вы видели чьи-нибудь следы?

– Нет, – ответил Бэкстрём. – Но было темно. И мы испугались.

– Подойди, – позвал Бьёрнфут Спетта. – Похоже на замерзшие слезы, – сказал он, проводя пальцем по лицу Оскара. – И посмотри на шарф. Мальчик легко одет и должен был бы закрывать им лицо.

– И? – недоумевал Спетт.

– Я думаю, когда убийца застрелил Юханссона, мальчик побежал. Он бежал и плакал. И стянул шарф с лица, чтобы легче было дышать.

– Может, и так, – протянул Спетт. – Но почему его тоже не застрелили?

Бьёрнфут задумчиво провел рукой по лицу. Погладил усы, взялся за подбородок.

– Надо поговорить с директором почты, – объявил он. – Узнать, что вез с собою Юханссон. И вдове надо сообщить. И родителям Оскара Линдмарка.

Спетт умоляюще посмотрел на него. Даже Кайса перестала обнюхивать сани, присела на снег и уставилась на ленсмана. Хвост нервно бил по снегу. Бьёрнфут понимал, что означают эти взгляды. Утешать плачущих вдов им не улыбалось. Они предпочли бы идти по следу за убийцей.

– Ну ладно. Ты поговори с директором, а я возьму на себя родственников.

Кайса залилась радостным лаем и вылетела со двора, остановившись в воротах, чтобы позвать хозяина. Уши у нее стояли торчком. «Ну, иди же, – казалось, говорила она. – Нам надо работать».

Перевозчик Бэкстрём даже после дневных потрясений не утратил способности улыбаться:

– Скоро она и рубашки будет гладить.

– Она слишком умна для этого, – сказал Бьёрнфут, глядя, как помощник играет с собакой.

Он вернулся домой в одиннадцать. Жена сидела за кухонным столом в темноте.

– Привет! – сказал Бьёрнфут. – Почему сидишь в темноте?

И тут же понял, что сглупил. Зачем констатировать очевидное? Она теперь часто сидела в темноте, экономя керосин. Жена медленно повернулась к нему и вежливо улыбнулась. Бьёрнфут подумал о Спетте и Кайсе. Как легко быть холостяком… Он зажег керосиновые лампы на столе и на потолке. На вопрос жена ответила вопросом:

– Хочешь есть?

Она достала хлеб и масло. Разожгла камин. Это было неприятно. Как будто ради нее одной в этом не было никакого смысла. Он спросил, где дочки. Спят, был ответ.

– А это что? – спросил Бьёрнфут, показав на пакет на скамье.

– Ноты от матери, – ответила она.

– Не откроешь?

– Все равно играть не на чем. Не понимаю, зачем она мне их шлет… Хватит трех ломтей? – спросила она.

Он кивнул, не зная, что ответить. Следовало бы сказать, что ей позволено играть на пианино в народном доме. И в школе тоже. Но какой в этом смысл? У нее на все найдется ответ. Одно пианино было расстроенным, а за другим ревниво следила ректорша, которая заявлялась в зал, стоило только фру Бьёрнфут присесть за пианино. А поскольку ректорша играла на всех школьных праздниках, у нее был приоритет. Так что фру Бьёрнфут редко удавалось поиграть.

– Но открыть-то можно. Интересно посмотреть, что за ноты. И мать, наверное, написала письмо…

– Сам открой, если хочешь, – с деланым равнодушием ответила она. В голосе ее звучали льдинки. Повеяло холодом, как осенью с озера.

Бьёрнфут посмотрел на пакет. Если не открыть, он будет лежать тут до Рождества и отравлять атмосферу. Он устало жевал бутерброды. Жена смотрела на него без всякого выражения, но взгляд ее был как наказание. Только наказание за что? Бьёрнфут подумал об Элис Юханссон, вдове почтальона. О ее реакции на известие о смерти мужа. О шести детях в доме из двух комнат и кухни. Те, которые уже что-то понимали, смотрели на него во все глаза. Одеты они были во все темное, как обычно одеваются лестадианцы. Глаза у Элис были как темные колодцы. Она тоже была одета очень просто. Длинная серая юбка, жилетка, простая кофта. Никаких кружев. Никаких украшений. Фру Юханссон безмолвно выслушала известия. В доме у них тоже было просто. Ни занавесок на окнах, ни картин на стенах. Она не плакала, но губы у нее подрагивали, и ноздри втягивали воздух, сдерживая рыдания. «Что она будет делать? – думал Бьёрнфут. – Как будет содержать детей? Не придется ли отдать их в приют?» Здесь им оставаться не позволят, потому что дом принадлежит почтовой службе. Вдова предложила ему кофе, но полицейский отказался – не мог больше выносить ее испуганного взгляда. А плач родителей Оскара Линдмарка до сих пор звучал у него в ушах. Ему хотелось домой – к Эмилии и девочкам. Жаль, что он пришел так поздно и девочки уже уснули. С ними было бы веселее.

«Почему ты такая мрачная?» – хотелось ему спросить. Девочки здоровы, у них всегда еда на столе. Одежда покупная. Жена недавно купила занавески на окна. Зачем все время жаловаться? Женский лекционный кружок предложил ей членство, но она отказалась под каким-то предлогом – он уже не помнил, каким.

– Я привыкла к жизни в городе, – как-то сказала она.

«Ты сама не знаешь, что говоришь, – хотелось ему ответить. – Это хоть и шахтерский город, но здесь есть фонари, магазины… баня! Ты еще не видела, что такое шахтерский поселок». Но он промолчал. Так было безопаснее. Теперь они едва перекидывались словом за целый день.

Он долго лежал в кровати без сна. Смотрел в темноту и думал о расколотом черепе Оскара Линдмарка. О вдове почтальона Юханссона. Ему хотелось обнять жену, но он боялся отказа.

– Ты спишь? – спросил Бьёрнфут.

Она не ответила. Но по дыханию было понятно, что жена бодрствует.

Когда он проснулся, было еще темно. Он не сразу понял, что его разбудило. Кто-то кидался снежками в окно. Наручные часы на столе показывали четверть шестого. Под окном он увидел Спетта с Кайсой и перевозчика Бэкстрёма.

– Одевайся! – крикнул Спетт. – Бэкстрём хочет нам что-то показать.

Вместе они пошли по городу. Падал снег. Кайса принюхивалась к нему и бежала то впереди, то позади. Она фыркала и радостно повизгивала.

Бьёрнфуту было зябко. Не спасали даже зимняя униформа и пальто – а ведь по декабрьским меркам было даже тепло. В окнах уже зажигался свет. Женщины встали пораньше, чтобы затопить печь и успеть приготовить завтрак своим мужьям, прежде чем начать собираться на работу. Кухонные окна запотели изнутри. Наконец они дошли до усадьбы Бэкстрёма, и тот повел их в сарай, где хранились сани и повозки.

– Час назад домой вернулась кобыла с санями. Кто-то увел ее без разрешения и где-то бросил, но кобыла умная и нашла обратный путь. Ждала за воротами на холоде, пока ее пустят. А когда я заглянул в сани…

Он показал рукой.

Топор. Спетт нагнулся и поднял его. Обух был весь в крови и волосах.

– Кто способен на подобное? – спросил Бэкстрём. – А еще я нашел вот это, – добавил он, показывая кусочки красного сургуча, которым на почте обычно запечатывают посылки.

– Сургуч? – спросил Спетт.

– Возьмем с собой в участок и осмотрим, – предложил Бьёрнфут. – Ты говорил с директором почты?

– Да, – ответил Спетт. – Директор сказал, что Юханссон вез ценный груз. Двадцать четыре тысячи крон. Но на деле сумма могла оказаться вдвое больше. И он был вооружен. Так сказал директор.

– Кто-то загнал лошадь в мыло, – сообщил Бэкстрём. – Она так вспотела, что грива превратилась в лед. И стегали ее изрядно. Конюший вытер ее и накрыл попоной. Надеюсь, она не заболеет и не падёт.

– Я тоже, – задумчиво произнес Бьёрнфут. – Лошадям столько всего пришлось пережить. Жаль, что они не могут говорить.

– Могут, но только не с людьми… – возразил Бэкстрём.

В этот момент дверь в сарай приоткрылась, и мальчик лет десяти сунул голову в дверной проем. Кожаная куртка была ему велика. Из-под вязаной шали высовывался сопливый нос. Варежки обледенели.

– Вот вы где, господин, – сказал он, обращаясь к Бьёрнфуту и делая жалкое подобие поклона. – Ваша жена мне сказала… Я сначала побежал к вам домой, а потом сюда… Они поймали вашего грабителя… Они ждут у полицейского участка.

На улице перед отделением полиции стояли четверо мужчин и ждали Бьёрнфута и Спетта. Всем было около двадцати лет. Трое – в зимних шубах, один – в штанах и рубахе. Легко одетого держали мужчины в шубах, заломив ему руку за спину и сжав шею. Третий мужчина, завидев Бьёрнфута и Спетта, начал кричать:

– А вот и представители власти! У нас для вас подарок.

Это был крупный парень в хорошей физической форме. Он явно не уступал в силе полицейским. Волосы у него были светлые, а глаза – голубые, как весенний снег. Легко одетый парень оказался худым, тщедушным и сгорбленным. Темные волосы, темные испуганные глаза – как вода в болоте. Лицо белое от холода. Губа распухла и треснула. Нос тоже распух. Один глаз заплыл. Судя по всему, он пытался заткнуть кровь из носа рукавом рубахи, поскольку тот был весь в крови.

– Вот ваш убийца, – сообщил крепкий парень, пожимая руку полицейским. – Меня зовут Пер-Андерс Ниеми. Я работаю на почте. Директор нам рассказал, что случилось вечером. И я задумался – кто мог знать о том, что Юханссон везет ценный груз? А утром Эдвин Пеккари не явился на работу… и мы решили нанести ему визит.

– Это вы Пеккари? – спросил Бьёрнфут у избитого.

– Отвечай! – велел один из мужчин, придерживавший Эдвина за шею, и, не дождавшись ответа, двинул ему в висок свободной рукой.

Пеккари молчал.

– Это он, – ответил за него Пер-Андерс Ниеми. – Он работает на почте. Разносчиком. И он знал про деньги. Вот что мы нашли у него дома.

Он достал пистолет из кармана и протянул Бьёрнфуту.

– Это пистолет Юханссона, – добавил он.

– А деньги?

– Денег мы не нашли, – ответил Пер-Андерс. – Но мы, признаться, и не искали. Спешили передать его в руки правосудия.

– Он сопротивлялся? – спросил Спетт, изучая разукрашенное лицо Пеккари.

Пер-Андерс с приятелями пожали плечами и улыбнулись.

– Запрем его, – решил Бьёрнфут – И обыщем дом.

Пеккари в испуге уставился на полицейских.

– Меня нельзя запирать! – прохрипел он. – Я невиновен.

Пер-Андерс молниеносно повернулся и нанес ему удар в живот.

– Заткнись, подлый убийца! – завопил он.

Пеккари рухнул на колени.

– Мы можем его посторожить, – предложил Ниеми.

– Здесь не надо никого сторожить, – заявил Спетт, дергая на себя Пеккари так, будто тот был мешком с картошкой.

Он втащил арестованного в участок. Кайса осталась снаружи охранять дверь. Через пару минут Спетт вышел, запер дверь в участок и убрал ключи в карман.

– Его надо повесить, – заметил Пер-Андерс Ниеми.

– Если кто-то из вас только попробует сунуться в участок, пока нас нет… – пригрозил Спетт.

– Спокойствие, парни, – дипломатично вставил Бьёрнфут. – Для начала я хочу обыскать жилище Пеккари. Так что спасибо за помощь. Можете идти… – И он жестом показал, что разговор закончен.

Мужчины угрюмо пожелали хорошего вечера и удалились.

Эдвин Пеккари снимал комнату на третьем этаже деревянного дома на Йернсвэгсгатан. Стоило им войти в дом, как в нос ударил запах непроветриваемого помещения, печного дыма, вареной оленины и сырой шерсти. Хозяйка дома открыла им комнату под крышей. На Кайсу она посмотрела неодобрительно, но ничего не сказала.

– С кем он живет? – спросил Бьёрнфут.

– Ни с кем, – ответила хозяйка. – Он въехал один в октябре. А поскольку в комнате забиты окна, она досталась ему дешево. Эдвин тут никого не знал. Это правда, что он убил Юханссона и его помощника? Никогда бы не подумала, что юноша на это способен. Вел себя прилично, платил вовремя…

Кровать, комод, стул и зеркало для бритья – вот и все, что помещалось в этой каморке. Они быстро обыскали комнату. Бьёрнфут выдвинул все ящики в комоде, прощупал пальто, висевшее на крючке на стене. Спетт проверил пол. Но денег они не нашли.

– Что за черт, – выругался Спетт, выходя в коридор.

– Закончили? – спросила хозяйка. – Передайте ему, что комнату я сдам другому.

– А что там, наверху? – спросил Бьёрнфут, показывая на дверцу, ведущую на чердак.

– Ничего, – ответила женщина. – Холодный чердак.

– Я хочу взглянуть, – заявил Бьёрнфут.

Спетт принес стул из комнаты Пеккари, встал на него, открыл дверцу и вытянул вниз лестницу, которая там лежала. Хозяйку послали за светом. Она вернулась с масляной лампой. Бьёрнфут влез на чердак первым и поставил лампу на пол. Тут же по его руке пробежала крыса, и раздался топот и визг еще сотни грызунов, мечущихся по чердаку. От страха Бьёрнфут бросился назад по лестнице.

– Крысы! – завопил он. – Адские создания!

Хозяйка улыбнулась. Такой большой мужик, а боится крыс.

– Отойдите, начальник! Запустим Кайсу, – предложил Спетт.

Подхватив собаку одной рукой, он поднялся по лестнице и выпустил ее в темноту. Сам же остался стоять на верхней ступеньке, придерживая лампу. На чердаке началась охота. Крысы в панике метались по полу. Кайса стремительно преследовала их. Предсмертный вопль крысы, перекусываемой напополам, и все стихло. Слышно было только клацание зубов Кайсы, поедавшей добычу. Крысы же, которым удалось спастись, еще не скоро смогут показать нос из своих нор. Представители закона поднялись на чердак. Кайса обрадованно начала тереться о ноги хозяина.

– Молодец, девочка, – похвалил Спетт, но в лицо себя лизать не дал.

А Бьёрнфут пообещал сшить Кайсе полицейскую форму. Они обыскали чердак. На этот раз поиски дали результат.

– Сознайся!

Ленсман Бьёрнфут обращался к Эдвину Пеккари через решетку. В руке он держал мешок с почтовой эмблемой.

– Мы нашли это на чердаке у тебя дома, – продолжал он. – Тут пять тысяч крон. Как они там оказались?

Эдвин Пеккари молчал, сжавшись на нарах.

– Тебе же будет лучше, если сознаешься, – продолжал Бьёрнфут. – Утром приедет дознаватель. Если вернешь деньги и сознаешься, тебе дадут поблажку. Юханссон вез двадцать тысяч крон. Где остальные деньги?

– Слушай, что начальник тебе говорит, – вставил Спетт, стоявший к ним спиной и достававший высохшие носки с печки. – Какой тебе прок от денег, если голову все равно отрубят?

– Я невиновен, – тихо произнес Пеккари. – Я говорил, что…

Спетт резко обернулся. Кайса вскочила и гавкнула.

– У Юханссона было шестеро детей! – заорал он. – Один бог знает, что с ними теперь будет! Оскару Линдмарку было двенадцать лет. Пистолет Юханссона нашли у тебя в комнате. Мешок с частью денег – у тебя на чердаке. Ты знал, что Юханссон везет деньги. Я хочу, чтобы ты рассказал мне. Рассказал, как ты украл сани у Бэкстрёма, как застрелил Юханссона из его пистолета, как зарубил Оскара Линдмарка топором. И я не желаю слушать твою ложь. Или сознайся, или молчи.

Спетт схватил пальто и меховую шапку.

– Пойду выйду, – сообщил он Бьёрнфуту. – Мне нужно подышать.

Выходя, он столкнулся с мужчиной на крыльце, который как раз собирался постучать. Мужчина зашатался, но Спетт успел поймать его и удержать от падения. Это был рослый усатый мужчина, в котором они узнали городского фотографа Борга Меша.

– Господин полицейский! – воскликнул фотограф. – Не хватает только музыки. Кто поведет в танце – вы или я?

Плохое настроение Спетта как рукой сняло. Он расхохотался и вернулся в участок, предоставив Кайсе одной совершать ночную прогулку. Меш же втащил внутрь сумки с оборудованием. Потом протянул руку через прутья решетки и поздоровался с Эдвином Пеккари.

– Можно вас сфотографировать?

Пеккари отдернул руку.

– Нет, я…

Бросив испуганный взгляд на Спетта, он замолчал.

– Тогда я вам покажу для начала пару снимков, – предложил Борг, чтобы снять неловкость.

Из портфеля он достал стопку черно-белых фотографий, завернутых в шелковую бумагу, и начал демонстрировать одну за другой, каждый раз аккуратно укладывая предыдущую.

– Вот… смотрите… это король Оскар Второй после открытия пограничной железной дороги. А это снимок ужина короля с диспонентом Лундбумом. Важные господа. Я фотографирую важных людей. Это моя работа. Что вам еще показать… а, вот, смотрите… Атлетический клуб Кируны…

Тут даже Спетт с Бьёрнфутом подошли поглядеть, как мускулистые атлеты в черных майках-трико с широкими кожаными ремнями и в светлых лосинах позируют фотографу. На полу перед ними лежали штанги и гири всех размеров.

– Вон тот, с медалями, – Херман Туритц, – пояснил Меш. – Как нам повезло, что в нашем городе есть такой выдающийся спортсмен…

Он замолчал, с интересом разглядывая Пеккари.

– А вы на него похожи. Не могли бы вы немного повернуть голову в сторону? Нет, в другую… Видите сходство, господа?

Фотограф продолжил говорить, одновременно проворно доставая оборудование.

– Во-первых, лоб похож. И челюсть. У вас интересный френологический тип лба, господин Пеккари. Говорит о силе характера. Вы не знали? Я об этом сказал господину Туритцу, когда его фотографировал. Что ожидал увидеть развитый череп геркулесовского типа, какой бывает у физически развитых людей. Эх, надо было захватить его фотопортрет с собой. Вам было бы интересно взглянуть… Но ничего – в следующий раз. Я сказал господину Туритцу, что сила духа для атлета важнее физической силы. Это она делает из обычного спортсмена чемпиона. Медали требуют жертв. Я слышал на днях, что он по глубокому снегу пробежал аж до самой Курраваары… Не могли бы вы позволить мне сделать снимок… Подойдите поближе к решетке… Да-да, вот так. Нет, не смотрите на меня. Опустите глаза, как раньше… Я вижу грусть в ваших глазах. Грусть, которую хочу передать на пленке… Замрите…

Вспышка. Борг Меш поменял стеклышко и посыпал магния для вспышки.

– Не могли бы вы подойти еще ближе? – продолжил он болтать. – Покажите свое лицо между прутьев… Вот так. Не могли бы взяться руками за прутья?.. Да-да. А покрепче?.. Одну руку повыше, другую – пониже. Вы бы могли стать актером, если бы пожелали, господин Пеккари. Минуточку…

Меш подошел к решетке и расправил рубаху арестованного так, чтобы видны были пятна крови.

– Откройте глаза пошире, господин Пеккари. Именно так. Вы просто мысли мои читаете.

Бьёрнфут увидел, как Пеккари подчинился просьбе. Преступник позировал на камеру. Он словно хотел протиснуться сквозь прутья. Зрачки расширены, руки вцепились в железные прутья, кровь на рубахе, синяк под глазом, распухшая губа.

Спетт впустил внутрь Кайсу, и она тут же радостно вцепилась в лосиную челюсть и улеглась возле камина. Фотограф Меш угостил всех турецкими сигаретами. В этот момент в дверь заколотили.

– Кого еще нечистый принес?

Фотограф выглянул в окно. Светало. В это время года солнце не поднималось выше линии горизонта, и светло было только пару часов днем.

– Следи за словами, – подмигнул он. – Это к нам слуга Господень заглянул.

Проповедник восточных лестадианцев Ванхайнен был одет в черные брюки, черную рабочую жилетку и шерстяное пальто. Днем он работал в городе водовозом. Проповедники лестадианцев отличались от протестантских пасторов, живущих за счет своей паствы. Нет, эти люди сами зарабатывали на жизнь. Они не хотели быть бременем для братьев по вере. И проповедовали они по-другому: не листали Библию толстыми пальцами, выискивая словечки послаще, которые пришлись бы по вкусу городским прихожанам. Такой человек вошел в участок вместе с отцом убитого Оскара Линдмарка.

Ванхайнен поприветствовал полицейских по-лестадиански – полуобъятием – и потом по-шведски пожал руку:

– Юмалан терве. Господь приветствует.

Бьёрнфут и Спетт неохотно ответили на рукопожатие, которое у проповедника было чересчур долгим. К тому же он при этом заглядывал в глаза людям, словно видел их насквозь. И полуобъятие он всегда заканчивал хлопком по спине. Борг Меш проповедника не стеснялся. Он крепко пожал ему руку и ответил на приветствие, хотя в его ответном «Юмалле тервейсиа» Бьёрнфуту послышалась ирония.

Отец Оскара Линдмарка тоже поздоровался, но не отрывал взгляда от пола. Проповедник обратился к Пеккари:

– Отец мальчика, которого ты убил, пришел тебя простить.

Он обнял отца за плечи и подтолкнул к решетке.

– Бог простил нас, – прохрипел отец Оскара Линдмарка, – и я готов простить тебя.

– Готов ли ты? – спросил проповедник елейным голосом. – Готов ли ты покинуть свою безрадостную жизнь и принять прощение от твоего брата? Не стоит уносить грехи земные с собой в жизнь вечную.

Эдвина Пеккари словно неодолимой силой потянуло к решетке. В полных слез и искренности глазах отца он, наверное, увидел Господа. Он схватил отца Оскара Линдмарка за руки и поднес к мокрому от слез лицу. Борг Меш поспешил запечатлеть этот трогательный момент на камеру.

– Бог простит, – объявил проповедник и тоже взял руки Пеккари в свои через решетку.

В этот момент дверь распахнулась, и показался проповедник западных лестадианцев Юсси Сальми. Западные и восточные лестадианцы давно рассорились. Окольными путями Юсси Сальми узнал о том, что происходит в участке, и привел вдову Юханссона, принадлежавшую его общине. По снятым варежкам и раскрасневшемуся лицу проповедника видно было, что он спешил. Юсси тоже обнял всех в качестве приветствия и благословил. Вдова Юханссона бормотала под нос молитвы. Взгляд ее был опущен в пол, как до того у отца Оскара Линдмарка.

– Юмалан терве, – поприветствовал проповедник Ванхайнен, утирая слезы платком. – Грешник Пеккари сегодня получил прощение.

Сальми заскрипел зубами. Он опоздал. Кто-то другой уже успел отпустить грехи Пеккари. Но так просто он не даст себя победить. Проповедник сбросил пальто и показал на вдову Юханссона.

– Эта мать, – дрожащим голосом произнес он, обращаясь к Пеккари, – эта мать потеряла мужа. Дети ее остались без отца. И она пришла сюда, чтобы простить тебя. Не в санях с бубенцами приехала она, а пришла пешком… – Он сделал паузу и демонстративно посмотрел на соперника – красного от злости Ванхайнена. Тот вместе с отцом Линдмарка приехал в санях, запряженных лошадью. И упряжка действительно была украшена бубенцами. Какое суетное тщеславие… Суета сует…

– Оставив детей одних…

Последовала проповедь о вдове, оставшейся без кормильца, которой теперь можно надеяться только на Бога и общину. Проповедник говорил и говорил, перемежая участь вдовы с историей про верблюда и игольное ушко, говорил, что богатым трудно войти в рай, потому что Бог ратует за бедных, а значит, и за вдову, ибо бедна она… и вот она здесь.

По лицу проповедника Ванхайнена видно было, что ему не терпится выбросить в снег и западного лестадианца, и вдову и что он сильно раскаивается, что не пришел пешком.

– Потерять единственного сына… – попытался он было.

Но его уже никто не слушал. Теперь вдова сжимала руки убийцы сквозь решетку. Он молил о прощении. И вдова, не осмеливаясь поднять глаза, прошептала, что, если его раскаяние искренне, она его прощает. Потом женщина повернулась к проповеднику и сказала, что ей нужно идти, поскольку дети остались одни дома. В окно Спетт увидел, как она в свете фонаря вышла на улицу, нагнулась и вытерла о снег руки, словно те были грязными. Потом вдова поспешила прочь. Возле решетки тем временем проповедники затеяли спор о мирском тщеславии и о том, что женщинам восточнолестадианская вера позволяет носить шляпу.

Спетт обернулся.

– Вон! – завопил он. – Всем пора спать. И грешникам, и святым. Приходите завтра после дознания.

После ухода посетителей Спетт обратился к Пеккари:

– Теперь, когда Бог простил тебя, может, расскажешь, где остальные деньги?

Бьёрнфут, занятый чисткой сапог, оторвался от занятия и посмотрел на подозреваемого. Но юный Пеккари не отвечал. Он снова забился на нары и повернулся спиной к полицейским.

На следующее утро прошло дознание. Снег перестал идти. Но за ночь ветер усилился и теперь свирепствовал на улице. Он поднимал снежные вихри и швырял в лицо прохожим. Не видно было ни зги. Даже дыхание перехватывало. Но, несмотря на погоду, зал суда был переполнен. Слухи уже расползлись по городу. Все хотели увидеть убийцу и узнать подробности чудовищного преступления. А заодно и полюбоваться на униформу служителя закона с блестящими пуговицами и покупные сапоги, о которых бедняки могли только мечтать. Местные жители носили самодельную обувь из оленьей кожи, набитую для тепла сеном. Председатель суда Манфред Бруландер оглядел собравшихся. Даже в сенях столпились люди. В зале было жарко и душно из-за толпы и хорошо натопленной печи. От мокрых пальто и шуб шел пар. Снег со штанов превратился в лужи на полу. Пахло застарелым жиром, по́том и псиной от собак, жавшихся к ногам хозяев. В зале пахло бедностью. Манфред Бруландер вытер пот со лба и ударил молотком о стол, объявляя заседание открытым. Женщин, детей и молодежь он попросил удалиться, что те неохотно сделали. Но при этом свободнее в зале не стало, поскольку люди из сеней теперь прошли внутрь. Женщины и дети тоже не ушли и остались ждать в сенях.

Среди собравшихся стояли похожие на воронов лестадианцы в темных одеждах. Восточные лестадианцы недобро поглядывали на западных. Возмущенная общественность состояла из шведов, саамов, финнов, и все они хотели увидеть убийцу.

Пер-Андерс Ниеми с приятелями заняли первую скамью. Они поймали убийцу и теперь благосклонно принимали благодарности и хлопки по спине. Кто-то даже давал им деньги и угощал солониной.

– Когда начнем? – крикнул Ниеми, прекрасно знавший, что его как свидетеля никто из зала не удалит.

Кируна, подумал судья Бруландер. Город провокаторов и бунтарей. В зале ощущалось нечто подобное электрическому напряжению, и в любую секунду мог произойти взрыв. Люди были взбудоражены до предела. Один вид убийцы приводил их в раж. Судья посмотрел на начальника участка Бьёрнфута и полицейского Спетта. Они были при полном параде, причесанные и в начищенных сапогах. Рука ленсмана лежала на пистолете.

– Один крик, и я попрошу освободить зал, – предупредил Бруландер, не отвечая Ниеми.

В качестве обвинителя выступал Сванстрём. Адвоката у обвиняемого не было. Тем более что он выразил готовность сознаться в содеянном. Ввели преступника в кандалах на руках и ногах. Звеня цепями, Пеккари занял свое место на скамье подсудимых. В тюремной одежде он выглядел еще хрупче и болезненнее. Начался допрос. Сванстрём привел доказательства обвинения, свидетельствовавшие против Пеккари: пистолет Юханссона, найденный в его доме, то, что он был в курсе почтовой отправки, и мешок с деньгами, найденный на чердаке.

– Вы сознаетесь, – спросил судья, – в том, что пятого декабря без разрешения взяли сани у Бэкстрёма, поехали в направлении Гэлливаре, и там по пути хладнокровно застрелили почтальона Юханссона и ударили его помощника Оскара Линдмарка топором? И что вы забрали деньги, которые перевозила почта?

Пеккари прошептал что-то неразборчивое.

– Громче! – крикнул судья.

Пеккари молчал. Тогда из публики поднялся человек. Это был отец Оскара Линдмарка. Он ничего не сказал. Только стоял и смотрел на Пеккари, пока судья не приказал ему сесть на место.

И тут Пеккари открыл рот.

– Сознаюсь, – заявил он.

– Это серьезное преступление. Отвечайте на вопросы правдиво, – предупредил судья Бруландер. – Вы совершили убийство в одиночку?

– Да, – последовал ответ.

– С вами кто-нибудь еще был в санях?

– Никто, кроме дьявола.

По залу прокатился гул. Кто-то всхлипывал, кто-то всплеснул руками. Кто-то приподнялся на скамье. Люди заметно волновались, как волнуется море перед бурей. Манфред Бруландер слышал о том, что у лестадианцев в быту религиозный экстаз, они называют его лиикутуксия. Но раньше он никогда не видел, как это бывает. В этом вороньем гнезде явно что-то происходит. Он занес молоток над столом, но передумал и положил обратно.

– С вами никого не было? – повторил он.

– Никого, кроме дьявола, – повторил Пеккари еще громче. Он будто произносил проповедь. – Он говорил мне что делать. Я хотел повернуть у Туоллувары, но он шептал мне на ухо, чтобы я ехал прямо. Толкал меня вперед. Кровь агнца не дала мне спасения.

Вороны жались друг к другу на своих скамьях. Обнимались. Утешали друг друга.

– Я это сделал! – крикнул Пеккари, вознося руки в кандалах к небу и потрясая ими. – Юный Оскар Линдмарк. Он стоял передо мной на коленях и умолял сохранить ему жизнь. Говорил о матери, сцеплял руки, заглядывал мне в глаза, а я убил его. Зарубил топором.

Бьёрнфут дернул Спетта за рукав:

– Давай выйдем!

На улице он ускорил шаг. Ветер бил в лицо, забивая рот снегом. Спетт крикнул Бьёрнфуту подождать его. На ходу он поднимал воротник, спасая от снега шею. Кайса семенила следом.

– Он этого не делал! – крикнул Бьёрнфут.

Его слова унесло ветром. Спетт изо всех сил напряг слух.

– Что ты говоришь? – крикнул он.

Бьёрнфут втянул подчиненного в ворота, где не было ветра. Они уже были с ног до головы в снегу. Мокрый снег быстро превращался в ледяную корку. Кайса обрывала зубами снежные комки.

– Пеккари невиновен, – задыхаясь, произнес Бьёрнфут. – Ты же видел Оскара Линдмарка. Он был в варежках. Он не мог стоять на коленях, сцепив пальцы.

– Пеккари, наверное, преувеличивает, ему лестно внимание толпы…

– Вот именно, – сказал Бьёрнфут. – Ему нравится внимание. Оскара Линдмарка ударили сзади, размозжили затылок. Если бы он стоял лицом к убийце, у него был бы разбит лоб.

И он ткнул себя в лоб.

– Пеккари лжет. Он не знает, где остальные деньги.

– Наверное, он их спрятал. Надеется получить пожизненный срок, а потом сбежать.

Бьёрнфут покачал головой, от чего льдинки, образовавшиеся на усах, звякнули.

– Все проще. Он не знает.

– Но зачем тогда сознаваться? – спросил Спетт.

– Понятия не имею, – прошипел Бьёрнфут. – Кто еще знал о транспорте? Кто?

– Кто нашел оружие дома у Пеккари? – спросил Спетт. – Пер-Андерс Ниеми.

Перед глазами у них возникла сцена, как Ниеми с приятелями передают избитого Пеккари полиции.

– Я ему голову оторву, – прорычал Спетт. – Он будет умолять о том, чтобы дать ему сознаться. А его дружки….

– Сперва нужно осмотреть его дом, – сказал Бьёрнфут, выходя из ворот.

Кайса посмотрела на мужчин как на сумасшедших. «Как можно торчать на улице в такую погоду?» – словно вопрошала она.

Служащий почты Пер-Андерс Ниеми жил в кирпичном доме на Чюркегатан.

– Он снимает ее с приятелем, – пояснила хозяйка квартиры, открывая им комнату.

– Позавчера вечером он был дома? – спросил Бьёрнфут, входя внутрь.

– Не думаю, – ответила хозяйка. – Он чаще бывает у своей невесты. Она снимает комнату одна, – эти слова она сопроводила многозначительным взглядом.

Пол был весь устлан половиками – для тепла. Занавеска разделяла две кровати. Был еще комод с кувшином и тазом для умывания. Ржавое зеркало для бритья висело на стене рядом с портретом Оскара Второго. В комнате еще находились вешалки для одежды. На вешалке Пера-Андерса Ниеми висели пожелтевшая исподняя рубаха и пара носков.

Спетт с Бьёрнфутом сняли покрывала с кроватей и начали обыскивать подушки и матрасы. Свернув половики, они проверили доски, как до этого в доме Пеккари. Потом перешли к чердаку. Но ничего не нашли.

– Закончили? – злобно спросила хозяйка, оглядывая беспорядок в комнате. – Я могу заправить постели?

Бьёрнфут сделал вид, что не слышит ее. Он смотрел на снег за окном. Уверенности в нем поубавилось. Может, убийца все-таки Пеккари? Может, он не хотел признаваться, что ударил Оскара Линдмарка сзади? Может, хотел придать своему поступку театральности? Кайса со вздохом опустилась на пол.

– Можем проверить комнаты его друзей, – предложил Спетт.

Бьёрнфут покачал головой.

– Думаю, он не из тех, кто доверяет приятелям.

Он повернулся к хозяйке.

– Как зовут невесту? Где она живет или работает?

Невесте Пера-Андерса Ниеми Майкен Берн было девятнадцать лет. Круглолицая девушка с кудряшками притягивала покупателей, как магнитом, в магазин Ханнулы, где работала продавщицей. Бьёрнфут сразу понял, что они на верном пути. Когда они попросили ее одеться и пройти с ними, Майкен подчинилась, не задавая вопросов. Поспешила одеться, даже передник не сняла. Видимо, чтобы фру Ханнула не успела разозлиться из-за того, что Майкен забрала полиция.

– Вы знаете, о чем речь… – начал было Бьёрнфут, когда они вышли на улицу. Но девушка была не из робких. Обмотавшись шалью, она только покачала головой.

– Ваш жених, Пер-Андерс Ниеми. Где он был позавчера вечером? С вами? – крикнул Бьёрнфут.

– Да! – крикнула она в ответ. – Это я хорошо помню! – И, спохватившись, добавила: – Так о чем речь?

– О двойном убийстве, – процедил Спетт. – Не забудьте.

В молчании они пошли к дому Майкен.

Уютная комната, подумал Бьёрнфут, оглядываясь по сторонам. Плетеные занавески с бахромой. Утепленные ватой окна. В вате между стеклами сидели вязаные гномики. На стене над постелью висела бумажная рождественская картина, на которой гном кормил лошадь красным яблоком. Стол был застелен безупречно белой вышитой скатертью. Два стула. На камине с плиткой стоял кофейник с вязаной прихваткой. Кайса тем временем отряхивалась от снега. Потом она обнаружила корыто с водой в алькове и стала громко лакать воду. Бьёрнфут со Спеттом начали обыскивать комнату. Проверили ящики, кровать… ничего. «Она не спрашивает, что мы ищем, – подумал Бьёрнфут. – Она знает». Спетт позвал Кайсу. Когда та не откликнулась, он пошел в альков.

– Что она нашла? – спросил он.

Оказалось, что в корыте замочено белье.

– Надеюсь, в воде нет глины?

– Нет-нет, – заверила Майкен и покраснела. – Это просто…

– Что это за белье? – спросил Бьёрнфут, заметив, как она покраснела. Спетт вытянул тряпку из корыта. Это оказались мужские штаны. Они были в крови по колено. Бьёрнфут повернулся к Майкен. Вся краска сошла с ее лица. Девушка была бела, как мел.

– Это штаны вашего жениха. И на них кровь Оскара Линдмарка.

Майкен Берн тяжело дышала, хватаясь за воздух руками в поисках поддержки.

– Рассказывайте, – приказал Спетт. – Если все нам расскажете, сможете избежать наказания. Иначе мы обвиним вас в соучастии. Это я вам гарантирую.

Майкен Берн ничего не сказала, но повернулась и медленно показала на каминную трубу. Спетт выронил мокрые штаны на пол, бросился к камину и схватился за трубу.

– Как? – спросил он у девушки.

Та покачала головой:

– Не знаю.

Спетт дернул трубу, и та разошлась посередине.

– Там что-то есть, – сказал он, заглядывая внутрь.

Майкен Берг повернулась к Бьёрнфуту.

– Не говорите ничего Перу-Андерсу. Он меня убьет.

– Он никого больше не убьет, – спокойно ответил Бьёрнфут, глядя, как Спетт черными от сажи руками достает из трубы пачки банкнот.

Майкен Берн стояла у окна, разглядывая обручальное кольцо и иней на окне. «Знать и не знать… Как им объяснить?» – думала она.

…Прошлой ночью Майкен проснулась от шума. Пер-Андерс что-то делал у камина.

– Что ты делаешь? – спросила она.

– Спи, – ответил жених.

Потом Пер-Андерс залез к ней под одеяло. Он был холодный, руки как ледышки.

– Скоро, – прошептал он ей на ухо, – скоро я куплю тебе шубу.

Утром он встал раньше ее. Запретил разжигать огонь в камине и варить кофе в течение нескольких дней. Попросил постирать грязные штаны.

– Я помогал сапожнику разделывать мясо, – пояснил он. – Но он обещал, что потом угостит нас.

Когда Майкен услышала об убийстве, то обо всем догадалась. Но ничего не сказала. Не хотела верить. Однако камин разжигать не стала.

– А этот тип… Эдвин Пеккари, – сказала она себе под нос, забыв о присутствии полицейских. – Он такой неприятный. Никогда ни с кем не разговаривал. Даже не здоровался. Раздевал меня глазами, когда думал, что я не вижу. И глаза у него были какие-то желтые… Это мог быть он. Это должен был быть он.

Ленсман Бьёрнфут распахнул дверь судебного зала, прервав судью Манфреда Бруландера на середине фразы. Головы собравшихся повернулись к двери.

– Пеккари невиновен, – крикнул Бьёрнфут, маршируя к скамье подсудимых. – Отпустите его!

– Что вы имеете в виду? – изумился Бруландер.

Он начал нервничать, когда Бьёрнфут со Спеттом покинули зал, а сейчас уже весь обливался по́том и ловил ртом воздух, как выброшенная на песок рыба.

– У меня в руках украденные деньги! – крикнул Бьёрнфут, поднимая вверх пакет банкнот из камина Майкен Берн. – А здесь, – продолжил он, поднимая другую руку, – штаны убийцы. Все в крови Оскара Линдмарка.

Собравшиеся охнули. Всех потрясло зрелище окровавленных штанов и пакета, в котором, как они знали, была крупная сумма денег.

Пер-Андерс Ниеми резко вскочил. Прежде чем кто-то успел его остановить – а никто и не пытался, – он сделал шаг к задней двери, через которую часом раньше ввели обвиняемого Пеккари.

– Стоять! – крикнул Бьёрнфут, но Пер-Андерс Ниеми уже выбежал. Однако за дверью его встретил крепкий кулак полицейского Спетта.

Всего через пару секунд Спетт вернулся в зал с Ниеми под мышкой. Бьёрнфут тем временем высматривал приятелей Пера-Андерса в зале. Один из них согнулся на лавке, как грешник перед алтарем. Бьёрнфут схватил его за волосы и поднял на ноги.

– Я все расскажу, – пискнул тот.

– Молчи! – крикнул Пер-Андерс, пытаясь вырваться из хватки Спетта.

– Нет! – в отчаянии воскликнул приятель. – Я хочу все рассказать. Я спать не могу с той ночи. Пер-Андерс рассказал мне о почтовом грузе. Сказал, что мы его украдем. Только это. Ничего об убийстве. Мы взяли сани, пока извозчика не было дома. Остановились у Луоссайокки, перевернули сани, притворившись, что у нас выскочила оглобля, натянули на глаза шапки и закрыли лица шарфами. Они бы нас никогда не узнали. Не нужно было никого… Пер-Андерс спрятался за деревом, потому что почтальон его знал. Почтовые сани остановились, чтобы нам помочь. Оскар спрыгнул на снег, чтобы посмотреть поломку. Почтальон остался в санях сдерживать лошадей. И тут Пер-Андерс вышел из укрытия, залез в сани и выстрелил Юханссону в спину.

– Из пистолета Юханссона? – спросил Бьёрнфут.

– Нет, из своего собственного. Пистолет Юханссона мы обнаружили позже и притворились, что нашли его у Пеккари. Тот пытался сказать, что его ему подложили, пока он спал…

– А потом? – продолжал Бьёрнфут. – Что произошло в лесу потом? После того как Пер-Андерс застрелил почтальона Юханссона?

– Лошади, услышав выстрел, словно с ума сошли. Нашу кобылу понесло, но сани-то были перевернуты, так что она увязла в снегу. А почтовая лошадь понеслась прочь. Пер-Андерс схватил за уздцы и крикнул мне: «Парень! Схвати его!»

Приятель Ниеми вздрогнул. Перед его глазами снова встала эта ужасная сцена. Колени у него ослабели, и Бьёрнфуту пришлось поддержать его, чтобы тот не осел на пол.

Лицо Оскара Линдмарка в лунном свете кажется синим. Стоя на коленях, он осматривает оглоблю. Глаза широко раскрыты. Он еще не понял, что происходит, хотя прозвучал выстрел и почтовую лошадь понесло. Но снег мешает ей быстро бежать, и Пер-Андерс Ниеми успевает отдать приказ:

– Я должен забрать деньги. Не дай парню уйти!

Они смотрят друг на друга. Приятель Пера-Андерса и Оскар Линдмарк. Парализованные от страха перед тем, что сейчас случится. Мужчина кричит:

– Я не могу!

Лошадь, запряженная в перевернутые сани, дергается, пытается убежать. И Оскар Линдмар тоже вскакивает на ноги и бежит. Оступается, шатается, но бежит по ночному лесу, как испуганный заяц от охотников.

– Схвати его! – вопит Пер-Андерс Ниеми. – Если убежит в лес, нам конец!

Приятель берет топор и бросается догонять мальчишку.

Снежинки медленно кружатся в лунном свете, словно не могут решить, спускаться им ниже или нет. Облаками затягивает луну. Она светится, как женщина в курной бане, жирная, лоснящаяся. То закрывается облаками, то открывается. Тени от деревьев на снегу то черные и резкие, то мягкие, растушеванные… Но даже скройся луна полностью за облаками, Оскару Линдмарку не спастись. Его следы хорошо видны на снегу. Пер-Андерс гонится за ним, ощущая металлический привкус крови во рту. Ноги увязают в снегу. «Он же совсем ребенок. Боже мой». И вот приятель настигает мальчика, заносит топор и бьет его по голове сзади. Мальчик не обернулся. Не отважился посмотреть на своего преследователя. И вот он уже лежит лицом в снег, и только ноги подрагивают, как у спящей собаки. Мужчина бьет еще несколько раз, чтобы заставить ноги не двигаться.

Приятель Пера-Андерса Ниеми смотрел, не отрываясь, на Бьёрнфута.

– Линдмарк побежал. Но я догнал его и ударил обухом в затылок. Он умер там в снегу. Я вернулся к саням, поставил их прямо и придерживал лошадь, пока не вернулся Пер-Андерс с деньгами. Он прихватил пистолет Юханссона. У меня все штаны были в крови. Я чуть с ума не сошел из-за этого, и Пер-Андерс предложил поменяться. Я надел его чистые штаны. Вернувшись в город, мы спрыгнули с саней, шлепнули лошадь и пошли по домам. Снег так валил, что все следы замело. Мы знали, что нас никто не найдет.

Третий приятель, который вместе с ними привел Пеккари в участок, вскочил со скамьи.

– Это неправда! – воскликнул он, в ужасе глядя на Пера-Андерса и своего второго друга, только что признавшегося в убийстве. – Негодяи! Я вам верил! Я поверил, когда вы сказали, что подозреваете Пеккари и что надо обыскать его дом. Подонки!

В зале воцарилась тишина. Спетт взял слово:

– Все вон! Утром начнется новое заседание. А сейчас все вон. Вон!

Народ начал неуклюже подниматься со скамеек. Все молчали. Невинный человек чуть не оказался приговоренным к смерти. И они желали ему смерти. Чувство вины тяжелым грузом легло на плечи собравшимся. Лестадианцы боялись поднять взгляд от пола. Никто не отважился взглянуть в сторону Эдвина Пеккари.

Тот, все еще в цепях, крикнул:

– Но я же это сделал! Вы что, не слышали? Я виновен! Я ВИНОВЕН!

Снежная буря бушевала три дня, а потом ушла в другие места, оставив Кируну отдыхать под мягким белым одеялом. Лошади тащили снежные плуги. Заборы сгибались под тяжестью сугробов. Ветви берез, придавленные снегом, опустились до самой земли.

Бьёрнфут и Спетт проводили Эдвина Пеккари на станцию, где тот сел на поезд, идущий на юг. Горнодобывающая компания приказала рабочим расчистить снег с путей. По станции сновали люди – пассажиры и грузчики. Снова начали прибывать товары. Пеккари шел, сгорбившись и натянув вязаную шапку на глаза. С собой у него была одна сумка со всеми его пожитками. Никто больше не пожелал с ним проститься.

– Вот он и уехал, – сказал Спетт после того, как они посадили Пеккари на поезд.

Бьёрнфут кивнул:

– Какого черта он сознался?

– И не говори. Наверное, ему польстило внимание. За одну ночь он стал знаменитостью. А до этого с ним знаться никто не хотел.

Он вспомнил обыск квартиры Пеккари. Ни писем, ни фотографий они не нашли.

– Но ему грозила гильотина… Безумец! – не отставал Спетт.

– Улики указывали на него. Может, он вообразил, что сам это сделал, раз все так говорили. Откуда нам знать?

Спетт фыркнул, а потом позвал Кайсу, общавшуюся с кондуктором, и начал с нею играть. Обрадованная псина забегала вокруг них, обдавая мужчин снегом.

– Мда… – протянул Бьёрнфут, поглаживая усы. – Много говорят о загадке Бога, но я скажу тебе, что человек – не меньшая загадка.

– А я думал, только про женщин так говорят.

– Кстати, о женщинах…

Ленсман Бьёрнфут взглянул на часы. В час они договорились с женой встретиться. Пора было выдвигаться.

– Все равно это странно, – напоследок сказал Спетт. – Я про этих лестадианцев. Они могли простить Пеккари хладнокровное убийство, но не смогли простить ему ложь.

– Человек – это загадка, – повторил Бьёрнфут и попрощался.

Она ждала на углу, пока он, тяжело дыша, поднимался вверх по улице. Ее темные брови под горностаевой шапкой. Руки в белой муфте. Черное пальто, припорошенное снегом.

– Здравствуй! – сказал Бьёрнфут, беря жену под руки.

Три минуты быстрым шагом, и они в новом музыкальном павильоне. Ключ он одолжил заранее. На сцене перед ними стоял рояль «Стейнвей».

– Каждый четверг, с двух до половины четвертого, он твой, – объявил Бьёрнфут. – Никто тебе не помешает.

Жена смотрела на рояль, понимая, что ее заманили в ловушку. Ей вспомнилась первая поездка в Кируну. В Гэлливаре кондуктор спросил, кто за нее «отвечает».

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Вам нельзя одной в Кируну, – ответил кондуктор. – С вами должен быть мужчина, который будет за вас отвечать. Или гарантийное письмо, что мужчина встретит вас на перроне в Кируне.

– Отвечать за меня? – возмущенно воскликнула она, но в этот момент в купе вошел Альберт с дочерьми. Они выходили подышать на станции. Кондуктор извинился, проверил билеты и пошел дальше. В ответ на ее возмущенную речь Альберт сказал в защиту кондуктора:

– Это тебе не Стокгольм. Это шахтерское поселение. Но тамошние власти не хотят, чтобы он превратился во второй Мальмберг с барами и…

Он замолчал, увидев, с каким интересом их спор слушают дочки, но все же продолжил:

– …и женщинами, согласными на все. Таких женщин туда стараются не пускать. Не принимай это на свой счет.

– В Финляндии женщины уже голосуют на выборах, а тут женщине одной и в поезд сесть нельзя…

Кируна была городом мужчин. Мужчины и их мужские занятия. И ленсман был в курсе всего, что происходит в городе. Его везде приглашали. Вот и на этот раз, собираясь к диспоненту Лундбуму, он начищал ботинки, поплевывая и натирая их тряпкой. И неважно, что диспонент может заявиться на встречу, одевшись как бродяга. Она ждала от этого города будущего чего-то другого. Современности, цивилизации. Но тут женщины стояли и охали над картинами кисти принца Евгения. И какая же тут была бедность. Все эти женщины и дети с торчащими скулами и втянутыми щеками перебивались на хлебе и воде. Их мужчины покалечились на шахте. Детей приходилось продавать. Конечно, нищета была и в Стокгольме, но не в таких масштабах. Она тяжело это переносила. У Альберта контракт был на пять лет. Она не выдержит пяти лет здесь. Альберт стал ей невыносим. Ее раздражало, как он храпит, отсутствие манер за столом. Ей было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось заболеть, появилась бы возможность отсюда уехать.

Из-под пальто муж достал пакет с нотами.

– Я не могу. У меня пальцы замерзли, – отнекивалась она.

Альберт выпустил ноты и взял ее руки в свои.

– Не хочешь? – умолял он. – У тебя не осталось ко мне никаких чувств?

Она сдалась. Вырвала руки, присела за пианино. Нажала аккорд в надежде, что рояль расстроен. Но нет.

«Я утону здесь», – подумала она.

И в это мгновение пальцы ее сами помимо воли заиграли начало «Затонувшего собора» Дебюсси…

Рояль не подвел. Там, в морской глубине, гудят соборные колокола. Пальцы стучат по клавишам. До боли знакомые тона. Бушует шторм. Поднимаются волны. Колокола бьют в глубине. Ее дыхание учащается. Ей не хватает длины пальцев, длины руки. Клавиши слишком узкие. Ей тесно в них, как в смирительной рубахе. Пот течет ручьем. Болит затекшая спина. Она расправляет плечи, смотрит на Альберта. Он улыбается, но в глазах тревога. Ему эта музыка непонятна. Она его пугает. Жена пугает его, когда показывает эти свои стороны. Прервав игру, она кладет руки на колени. Руки горят от желания вернуться к клавишам.

– Продолжай, – просит он.

«Зачем? – хочется ей спросить. – Ты все равно ничего не понимаешь». И, словно прочитав ее мысли, муж добавляет:

– Я простой человек…

Он того и гляди заплачет.

– Но если бы ты только знала, как я тобой горжусь, милая. Когда ты играешь… я действительно пытаюсь… Мне жаль, что я…

Слезы не дают ему закончить. Он сжимает дрожащие губы. Она отводит глаза, смотрит в окно. Белочка прыгает по веткам. На улице светло. Снег подтаял. Небо затянуто розовой пеленой. На душе у нее стало легче.

«Нужно попытаться», – говорит она себе. Четверг. С двух до половины четвертого. Это то, что мне нужно. Она улыбается мужу и возвращает руки на рояль. Выбирает Шуберта – мелодичный «Экспромт № 3 соль-бемоль мажор», который так нравится мужу. Играет и улыбается. Продолжает играть, выбирая его любимые мелодии. Он тоже радостно улыбается ей, как долгожданному весеннему солнцу. «Он хороший человек, – думает она. – Он заслуживает лучшего». В Кируне ей плохо. В Кируне можно сойти с ума. Но муж хороший человек. И скоро Рождество.

Оса Ларссон родилась в 1966 году в университетском городе Уппсала, неподалеку от Стокгольма. Когда ей было четыре года, семья Осы переехала в Кируну – город на севере Швеции. Там она выросла. Ее дед, Эрик Август Ларссон, был знаменитым лыжником, выигравшим золотую и бронзовую медали на зимних Олимпийских играх 1936 года. Он ушел из спорта, чтобы стать проповедником в секте лестадианцев, известных своим консерватизмом и набожностью. Родители Осы тоже были верующими лестадианцами и воспитали девочку в соответствующем духе. Поступив в университет, она начала отдаляться от религии. Оса выучилась на юриста в Уппсале. Суровые северные условия жизни и религиозные конфликты играют главную роль в ее романах. Дебютный триллер «Солнечная буря» вышел в 2003 году и сразу был отмечен премией Шведской детективной академии за дебют года. В нем впервые появляется постоянная героиня книг Ларссон Ребекка Мартинссон. Второй триллер, «Кровь среди лета», стал романом года, как и пятая книга, «Кровавая жертва Молоху» (2012). Романы Ларссон активно переводятся на другие языки. Она живет и творит в Марифреде, небольшом городе рядом со Стокгольмом, с мужем и двумя детьми.