Действующие лица повести

Андреас Гопе,

Райнер Шнек,

Гано Блумгольд,

Детлев Тан,

Ульрих Кронлох,

Амброзиус Поммер,

Дитер Хамер,

Клавдия Геренклевер,

Антье Шонинг,

Карин Кайзер — все из одного класса.

Юрген Дальне — из другого класса.

Фрау Линден, классный руководитель.

Уве и Бодо, ее сыновья.

Молодой человек по фамилии Ризе (сначала судья) и его мать.

Учитель рисования.

Директор школы, товарищ Моленшот.

Фрау Вармут, учительница старших классов.

Фрау Глум, воспитательница из «продленки».

Фрау Гермер, воспитательница из другой «продленки».

Инженер-химик Гопе и его жена, родители Андреаса.

Родители Райнера Шнека.

Фрау Геренклевер, член родительского комитета.

Фрау Блумгольд, член родительского комитета.

Фрау Кронлох, член родительского комитета.

Фрау Штейнбок, бабушка высшего сорта.

Фрау Манн и ее дочка Клариса, соседи по столику в доме отдыха имени Макаренко.

Томас, водитель самосвала.

Бригадир Томаса.

Конрад Геренклевер, «виновник торжества».

Фрау доктор Кесельштейн из хирургического отделения.

Сестра Урсула из хирургического отделения.

Артур, футболисты и разные Паули.

Начальник почтового отделения Шубарт.

 

I. Мальчик с ключом на шее

Каждое утро до завтрака Андреас проглатывал ложку сиропа с витамином «С». Сироп был тягучий, сладкий, с привкусом лимона и шиповника, и его нельзя было оставлять на свету. Андреас считал, что от этих коричневых витаминов развиваются мускулы. А значит, скоро он покажет на шестидесятиметровке такое же время, как Детлев Тан, хотя по росту он второй от конца в классе, а Детлев Тан второй от начала.

Да и чтобы отвечать на уроке, читать вслух и писать диктанты, тоже нужны мускулы. Тогда все делаешь быстрее, быстрее получаешь четверки и пятерки и быстрее выходишь на первые места в соревновании «У кого лучше отметки».

Вот почему Андреас каждый день с такой радостью откупоривал бутылочку с сиропом и как бы смазывал свои мускулы витаминами, словно машинным маслом.

Правда, не все получалось так, как он себе рисовал.

То, что Андреас называл быстротой, учительница фрау Линден называла «поспешностью» и «шаляй-валяй». Учительница вообще ничего не знала про сироп с витамином «С». А то бы она, наверно, посоветовала Андреасу спрятать бутылочку куда-нибудь подальше и лучше писать по десять раз подряд: «Я не буду бегать. Я не буду прыгать. Я не буду носиться. Я не буду съезжать по перилам на животе. Я не буду кататься по паркету…»

А «поспешность» Андреаса все возрастала. Учительница наблюдала за ним от конца новогодних каникул до начала весенних. Одно огорчение! И, несмотря на все ее замечания, он не переставал играть в эту дурацкую игру — в «салочки». Только бы осалить последним!

Прозвенел второй звонок.

Класс встал. Быстро подойдя к столу, учительница оглядела класс насмешливыми карими глазами.

Абсолютная тишина.

Андреас любил ее взгляд. Искорка в ее глазах словно предупреждала: «Внимание!»

Райнер Шнек осалил Андреаса последним. Спина у Андреаса прямо горела. Ужасное чувство. Как будто что-то висит на тебе и щекочет. Эх, если б не эта искорка!

Клавдия Геренклевер отдала салют и доложила:

— Третий класс «А» к уроку готов!

— Здравствуйте, ребята!

— Здравствуйте, фрау Линден!

— Садитесь. Сегодня у нас контрольная по арифметике. Андреас! К тебе это тоже относится.

— Вот тебе! — осалил Андреас Райнера Шнека.

Он нарочно дождался третьего звонка: когда звенит звонок, не слышно, что кричишь.

Райнер Шнек взвыл из своего среднего ряда:

— А Гопе меня сту-укнул!

Учительница, следившая за каждым движением Андреаса, постучала по столу:

— Тишина. Откройте тетради. Напишите сегодняшнее число. Кто будет болтать, отдаст тетрадь и получит единицу!

На большой перемене фрау Линден дежурила в буфете. Она очень торопилась спуститься вниз. Когда она вошла в буфет, несколько ребят уже усиленно работали ложками, в том числе и Андреас.

Фрау Линден взяла у стойки тарелку супу и села за столик у окна. Вскоре пришел и директор школы. Он тоже сел со своей тарелкой за этот столик.

Присмотревшись к ученикам, директор сказал фрау Линден:

— Этот Гопе из вашего класса сразу бросается в глаза. Вот опять щелкнул пальцами — уже, наверное, в шестой раз. Кожурки от фасоли так и летят во все стороны!

— Не в шестой, а только в третий, товарищ директор. И не во все стороны, а в Киплера из пятого «Б». А тот начал первый.

— Киплер! Прекрати безобразие! — крикнул директор. А потом спросил фрау Линден: — С этим Гопе вам, наверно, трудно приходится?

— Он еще в первом классе был неспокойным мальчиком. С тех пор ничего не изменилось. Но он сознает свои проступки. А значит, его дела не так еще плохи. И потом, он ведь один из лучших учеников в классе. На таких ребят я всегда надеюсь.

Этот разговор происходил перед самыми каникулами. А после каникул, в марте, еще до того, как Андреасу исполнилось девять лет, произошли разные события.

Все началось с того урока физкультуры, когда мальчишки из пятого «Б» стащили у него свитер и бросили в уборную. Андреасу пришлось его оттуда вытаскивать. Свитер был весь мокрый. В тот же день у него пропала в «продленке» авторучка, которой он так гордился. Потом она, правда, нашлась, но оказалась сломанной. А на другой день большие ребята ссадили его на улице с велосипеда и один шестиклассник стащил у него ниппели.

Ну, а потом на него напали. Один мальчишка из «продленки», Петер Шульц из четвертого класса, стал уверять Андреаса, что завтра уроки начнутся не в девять, а в пол-одиннадцатого. Андреас ему не поверил и назвал его вруном. А когда он в пять часов вышел из школы, то услыхал, как кто-то сказал в темноте:

— Вон он идет!

Андреас остановился, и тут на него налетели Петер Шульц и ещё трое ребят — повалили на землю и забросили шапку в кусты.

Фрау Линден всякий раз терпеливо выслушивала Андреаса. Но она считала, что всегда обе стороны виноваты. Ребята балуются, ссорятся, дерутся… Не тратить же драгоценное время на то, чтобы разбирать их ссоры. Все равно это ни к чему не приведет. Воспитательница из «продленки» была того же мнения.

Так и вышло, что Андреасу пришлось прибегнуть к самообороне. Потому что родители на него очень сердились. Почти каждый вечер они ругали Андреаса — все это, мол, потому, что у него нет ни в чем никакого порядка.

Наступил следующий урок физкультуры. Ребята из третьего «А» натягивали тренировочные костюмы. Вдруг из зала вырвались пятиклассники и бросились в раздевалку.

Андреас испугался за свой свитер.

Но тут ему пришла в голову спасительная мысль. Он сунул свитер за пазуху и пошел в физкультурный зал. Когда обе команды — девочки по ту сторону зала, а мальчики по эту — выстроились друг против друга, с той стороны послышалось хихиканье, а потом громкий смех. Девчонки увидели, что у Андреаса вдруг вырос живот.

Фрау Линден не могла допустить, чтобы Андреас опять сорвал ей урок. Она потребовала, чтобы Андреас сейчас же отнес свитер в раздевалку. Но Андреас оправдывался и не хотел расставаться со свитером. Во время этих пререканий голос его становился все более дерзким. В конце концов фрау Линден вообще запретила ему участвовать в упражнениях.

— Стань к стенке и стой, — сказала она.

Андреас с сердитым видом вышел из строя. Он шагал, громко топая, и крикнул на ходу:

— Что же мне, ждать, пока у меня опять сопрут свитер?

— Не говори глупости! — сказала фрау Линден. Ребята из пятого «Б» давно ушли на урок.

— А в тот-то раз они не ушли!

— Слушай меня внимательно, Андреас, — сказала фрау Линден, овладев собой. — Дети, которые ведут себя так, как ты, сами себя исключают из коллектива. Сейчас же иди в раздевалку. Оденься и жди, пока кончится физкультура.

На следующем уроке, как в каждый понедельник, назначали дежурных на неделю. Андреас тоже поднял руку. Чтобы о нем не забыли, он напомнил учительнице, что еще ни разу не дежурил. Но фрау Линден не замечала его руки. Потому что нечего выкрикивать. Она назначила Райнера Шнека, а Андреасу сказала:

— Двоих мне не надо, опусти руку.

Андреас откинулся на спинку парты. Ему было так обидно, что он чуть не заплакал.

В ту минуту, когда огорченный Андреас откинулся на спинку парты, отец его меньше всего думал о своем сыне. Он думал совсем о другом.

Отец Андреаса был инженером-химиком. Или еще можно сказать — изобретателем таблеток. Он занимался наукой, отлично умел считать, хорошо работал, и у него было много друзей.

В эту минуту он в белом халате стоял вместе еще с двадцатью сотрудниками и гостями в темном коридоре главного корпуса химзавода. Химик Гопе изобрел новое лекарство. Сейчас он должен был показать, как оно производится. Это была великая минута в его жизни.

Когда мы говорим «изобрел лекарство», то тут еще не очень понятно, какая это была работа. А отец Андреаса трудился изо всех сил. Два года он гонялся за каким-то неизвестным «иксом», пока наконец нужное уравнение не соскользнуло в один прекрасный день с его шариковой ручки.

Неизвестный «икс» оказался белым порошком с чудесными свойствами. Правда, горьким на вкус. Но зато он убивал наповал болезнь, которую врачи называли каким-то скучным латинским словом. Десятки тысяч людей, болевшие этой болезнью, с нетерпением ждали такого лекарства.

Сотрудники и гости прошли через двор химзавода и вошли в здание, где инженер Гопе построил свой аппарат. Его-то он и собирался им показать. Один из гостей в шутку спросил, как называется порошок и помогает ли он от насморка. Инженер-химик Гопе так же шутливо ответил:

— Он называется «Один — ноль» и помогает от скуки, лени и дурного характера.

Производство порошка и таблеток из порошка происходило в двух залах, расположенных один над другим. Здесь инженер Гопе построил из стеклянных и металлических аппаратов и электропроводов целое сооружение в сто метров длиной, похожее ни игрушечную железную дорогу с рельсами из причудливо закрученных стеклянных трубок.

Директор завода пригласил гостей подойти поближе к воронке, над которой свисал конец стеклянной трубки. Теперь вышел вперед инженер-химик Гопе и стал объяснять устройство этого сооружения. Из его речи все приглашенные узнали, что удивителен не только сам порошок — удивительно и то, как он получается.

Благодаря новейшим расчетным механизмам получился целый агрегат, который сам управляет своей работой и даже сам исправляет свои ошибки. Инженер Гопе сравнил этот агрегат с коровой, которая сама, без вмешательства человека, производит прямо из сена молоко.

— Электрическая железная дорога, — разъяснил инженер Гопе, — по сравнению с этим поездом — техника из прадедушкиных времен. Сейчас вы видите, как из конца этой трубки капает в воронку точно отмеренное количество химического вещества. Как только это вещество попадает в аппарат, оно само себе отдает приказ превратиться в «икс». И теперь, что бы ни случилось, любые помехи будут устранены. И никому для этого даже не придется нажать кнопку. В заключение из порошка будут спрессованы таблетки. Таблетки укладываются в пробирки. На пробирки наклеиваются этикетки. В хвостовой части нашего агрегата пластмассовые пакеты с таблетками сами запаковываются в бандероли для отправки по почте.

— Браво! — крикнул кто-то из гостей. — Так, значит, у вас тут нет ни одного рабочего?

— Нет, есть, и даже два, — отвечал инженер Гопе. — Два высококвалифицированных специалиста. Они смотрят, не зажжется ли где-нибудь красная лампочка. Лампочка показывает, в каком месте искать поломку. Тогда они устраняют неисправность, и работа продолжается.

— А если никаких поломок нет? Что же тогда делают рабочие?

— Мы играем в настольный теннис, — ответил один из рабочих.

— Поразительно! — сказали гости. — А сколько часов уже работает агрегат?

— Двенадцать, — отвечал инженер Гопе. — Через несколько минут мы будем присутствовать при рождении порошка.

В воронку снова закапала густая жидкость, похожая на смолу. Было слышно, как работает одновременно множество аппаратов. Часы тикали, насосы дышали, колбы позвякивали. Через стеклянные животы их протискивалась масса, которая становилась все светлее, все зернистее и все уменьшалась в объеме.

Когда изумление гостей достигло предела, в углу зала, где находился как бы «вокзал» всех трубок и труб, вдруг послышался какой-то шум. Инженер Гопе резко обернулся.

В это мгновение на щите вдруг зажглись сразу три красные лампочки.

Шум нарастал. Раздался дробный треск, словно на лист железа посыпался горох — целые килограммы гороха.

Инженер Гопе быстро надел защитные очки и, подскочив к «вокзалу», заглянул в его стеклянное брюхо. Вместо белой кашицы там крутился твердый зеленый ком, словно кофе в электрической мельнице.

Казалось, он вот-вот взорвет стеклянные стены «вокзала».

— Выходите из помещения! — крикнул инженер Гопе. И отдал приказ рабочим: — Выключить аппарат! Надеть защитные комбинезоны!

Что тут началось! Волнение, переполох! Сотрудники завода столпились у двери, прикрывая собою гостей, которые устремились к выходу. Один из рабочих побежал к щиту с выключателями, другой нырнул в комбинезон и бросился на помощь инженеру Гопе.

В это мгновение зеленый ком пробил стеклянные стенки «вокзала». Многие колбы лопнули. Осколки стекла разлетелись по залу, мотор смолк. Агрегат стал. Инженер Гопе, у которого из пореза на лбу капала кровь, поднял в углу зала зеленый ком и положил его на ракетку для настольного тенниса.

— Один — ноль, — сказал рабочий в комбинезоне.

Когда первый испуг прошел, инженер Гопе сообразил, что случилось: отказал механизм самоуправления. Но почему? И почему именно сейчас? Он огляделся по сторонам и увидел полное разорение. На душе у него было так же скверно, как у Андреаса, когда тот опустил руку и откинулся на спинку парты. Прямо хоть плачь.

В этот день Андреас ушел из «продленки» еще до четырех часов. Он помчался прямо по шоссе вдоль Обезьяньей лужайки — ну и движение тут! — и вошел в одноэтажный дом, возле двери которого красовалось множество всяких вывесок. Здесь были и «Сберкасса», и «Ветеринарный пункт», и «Сельхозуправление», и «Библиотека».

Может показаться, что Андреас живет в деревне или в каком-нибудь маленьком городке. Но это не так. То, о чем рассказывается в этой книжке, случилось в поселке на окраине Берлина.

Правда, люди, которые давно здесь живут, называют этот поселок деревней. Во-первых, по привычке — ведь раньше тут в самом деле была деревня, а во-вторых, потому, что тут похоже на деревню. Но есть один признак, по которому сразу узнаешь, что это не деревня, а огромный город, столица: трамвай. У него самый большой номер во всей ГДР.

Андреас вошел в этот дом, чтобы взять книгу в библиотеке. Он знал, какую книгу ему надо. Он поздоровался и сказал:

— Дайте мне, пожалуйста, «Эмиль и сыщики».

— Эта книжка выдана. А сколько раз ты собираешься ее читать? Хватит и шести.

— Тогда другую, только интересную. Может, какая-нибудь новая есть?

— На тебя новых книг не напасешься. Столько их и не выпускают. Хочешь «Кожаный чулок»? Ты ее только три раза читал.

— А нет ли у вас книжки про инженера-химика — как его ранило на работе?

Такой книги никто еще никогда здесь не спрашивал. Но у Андреаса были особые причины ее просить. Нередко случалось, что отец приходил домой с царапинами и ссадинами на лице. То от осколка стекла, то от какого-нибудь химического вещества. Отец тогда называл свое лицо «пирог с изюмом». Когда он возвращался домой, заклеенный пластырем, у Андреаса всегда сосало под ложечкой. Но все равно ему нравилось, как отец говорит: «пирог с изюмом»…

Андреас знал, что сегодня на химзаводе происходят какие-то события. Вчера отец сказал что-то матери про «первый выезд», который он проведет перед целой толпой гостей. Андреас представлял себе этот «первый выезд» очень увлекательным. Только отец никогда не рассказывал, как там у них все происходит и как получается «пирог с изюмом». Вот Андреас и хотел прочитать об этом в книжке.

Библиотекарша ничем не могла ему тут помочь.

— Такой книги нет и не может быть, — сказала она. — Где же это видано, чтобы химик получал на работе ранения? Разве какую-нибудь царапину…

— А если у него пластырем заклеено, это что же, не рана?

— А-а-а! Понимаю, — сказала библиотекарша. — Ты имеешь в виду героя труда, который умирает от ран?

— Нет, — сказал Андреас, — про это там не должно быть написано. А может, у вас есть какая-нибудь веселая книжка?

— Сейчас посмотрю, стоит ли на полке «Макс и Мориц». Это старинная книжка про двух озорников. Ее ты еще не читал. Правда, они умирают. Но все равно это очень веселая книжка. И рисунки в ней смешные, сам писатель их и рисовал — Вильгельм Буш…

— Они умирают от ран?

— Да нет! Их смололи на мельнице в наказание за злые проделки. Это ведь шуточная сказка — больше ста лет назад написана. А недавно ее опять переиздали для детей. Большая такая книга, называется «Вильгельм Буш. Альбом». В ней еще много разных историй. Но ребята все равно говорят: «Дайте «Макса и Морица»…

Андреас переступил с ноги на ногу и сказал:

— Нет, тогда дайте мне лучше «Кожаный чулок».

Выйдя из библиотеки, он пошел к трамвайной остановке. Тут он остановился и стал ждать, хотя было очень холодно. Когда подходил трамвай из Берлина, Андреас подбегал к двери моторного вагона, а потом к дверям двух прицепов и смотрел, не приехал ли отец. Без пяти шесть подошел наконец трамвай, из которого вышел инженер Гопе. Он провел рукой по волосам Андреаса и спросил:

— Ну как, сын, купил молоко и хлеб?

Лицо у него было усталое и огорченное. На лбу красовался пластырь.

— Да, папа. А сегодня что-нибудь взорвалось?

— Слегка. Ты ел что-нибудь в «продленке»?

— Да. Макароны… Нет, капусту… Нет, не помню, но что-то ел. Ну, как прошел первый выезд? Хорошо?

— Выезд прошел немножко вкривь… И вкось. Но сигнальная система сработала неплохо. Не так уж много чего сломалось. Гляди-ка, в киоске есть лимоны!

Отец дал Андреасу денег, а сам пошел пока в мясную. Потом они снова встретились. И стали подниматься в гору к поселку. Андреас взял отца за руку. В темноте он всегда брал его за руку. Когда они выбрались из водоворота машин и зашагали вдвоем по дороге, отец задал сыну обычный вопрос:

— Ну, что было в школе?

Андреас рассказал, что случилось на физкультуре и потом, когда назначали дежурных. Дома он предъявил отцу дневник, в котором фрау Линден сообщала родителям о его дерзком поведении на уроке и выносила ему выговор. Целая страница красных чернил…

Отец прочел ее два раза. И поставил внизу свою подпись.

— Чудно́, что в твоей голове не зажигается лампочка до того, как ты начинаешь дерзить. Все наши аппараты имеют такое устройство. Пора бы и тебе переоборудовать в том же духе свою голову. Это каждый человек может, если захочет.

— Я не знал, что мне делать. Если бы я оставил свитер в раздевалке, его бы опять стащили. А тогда что?

— Тогда б мы тебя ругали. Это было бы, конечно, неприятно. И даже несправедливо. Потому что ты в этом не виноват. Но для тебя лучше, когда мы тебя ругаем, чем когда ругает учительница. Ведь мы тебя любим всегда, даже когда ты ведешь себя не так, как надо. А фрау Линден только тогда, когда ты не нарушаешь порядка.

— Нет, она меня любит, папа. Она меня любит не меньше вашего.

Отцу понравился ответ Андреаса. Парень явно не унывал.

Мысли отца были настолько заняты сегодняшним происшествием на химзаводе, что он не слишком обеспокоился делами Андреаса. Он написал коротенькое письмо фрау Линден и попросил у нее разрешения прийти в школу поговорить.

Разговор этот состоялся в середине марта, после того, как инженер Гопе разобрал целый участок своей «железной дороги», стараясь найти ошибку.

И, беседуя с фрау Линден, инженер Гопе тоже все старался понять, в чем тут ошибка и как ее устранить.

Отец Андреаса был совершенно согласен с тем, что Андреас правильно наказан за то, что не слушался и грубил. Но он указывал на печальный опыт Андреаса со старшеклассниками. Вот что на него повлияло.

— Он не из хулиганства засунул свитер за пазуху, — сказал отец Андреаса.

— Конечно, — ответила фрау Линден. — Но удивительно, что именно Андреас всегда попадает в какие-то истории. Ни с кем в классе ничего подобного не случается. Может быть, на него плохо действует группа продленного дня?

Об этом отец Андреаса поговорил вечером с матерью Андреаса, когда она вернулась из двухдневной командировки.

Вообще-то родители Андреаса были хорошего мнения о своем сыне. Они знали, что парень он любознательный и с радостью ходит в школу. Они даже считали его организованным, хотя Андреас часто целыми днями бегал перемазанный чернилами, краской и машинным маслом из-за каких-то «опытов».

Но больше всего их радовала самостоятельность Андреаса. Мать Андреаса работала не только в Берлине, но и в других городах ГДР. Она не каждый день приезжала домой, и Андреасу чаще всего приходилось справляться самому со всеми своими делами. И ведь как-никак он справлялся.

Андреаса решили взять из «продленки». Отец заказал еще один ключ. Он привязал его на шнурок и надел Андреасу на шею. Ключ был стальной — жесткий и холодный. Андреас засунул его под рубашку и сказал:

— Во! Здорово!

Так он стал мальчиком с ключом на шее.

 

II. „Макс и Мориц“

Теперь Андреас водился с Райнером Шнеком. Они жили рядом, и оба ходили с ключом на шее. Они играли в «салочки» не только в школе, но и на дороге. Они вместе возвращались из школы домой. Они обтирали заборы и изгороди и наслаждались обществом друг друга.

— Будешь со мной дружить? — спросил Райнер Шнек. — Тогда расскажу, какую мне сделают операцию.

— Буду, — сказал Андреас. — Ну, говори, какую? Мне, может, тоже сделают операцию.

— Сперва ты скажи, какую тебе.

— Я пью сироп с витамином «С», — сказал Андреас. — Может, операция уже не понадобится.

— Вранье! — крикнул Райнер Шнек.

— Ничего не вранье! — крикнул Андреас.

— Я тоже пью сироп, а мне все равно сделают операцию!

Они спорили всю дорогу, пока не дошли до забора, за которым стоял дом Райнера Шнека. Райнер Шнек вошел в дом, встал у раскрытого окна, вынул пробку из бутылки с витамином «С» и сказал:

— За ваше здоровье!

Потом сделал большой глоток и протянул бутылку Андреасу. Но, как только Андреас хотел ее взять, Райнер Шнек быстро отдернул руку:

— Ишь чего захотел!

Тогда Андреас сказал:

— Законный сиропчик! У меня от него пятерки, а у тебя только уши растут!

А надо сказать, что Райнер Шнек был один из самых больших и самых красивых мальчиков в третьем «А». Правда, одно ухо у него торчало и было похоже на ручку от чайника. Райнер Шнек и сам это знал. Его мама всегда натягивала ему на это ухо берет. Но ведь одно ухо торчало, а не два! Поэтому он крикнул:

— Вранье!

Он бросился на Андреаса, потянул его за портфель и повалил на газон.

Завязалась драка…

Так как им не с кем было ссориться, кроме как друг с другом, дружба их все крепла.

Однажды в среду — дело было в конце апреля — они шли вместе в школу на пионерский сбор. Оба в белых рубашках, оба в куртках, у обоих голубой пионерский галстук завязан на два узла чуть вкривь.

Там, где дорога начала подниматься в гору, посреди поля стояла машина для разбрызгивания удобрений. Был настоящий весенний день — солнце светило, а скворцы кричали на березах, словно на переменке в школьном дворе. Андреас и Райнер вскарабкались на сиденье машины и стали играть в трактор.

Разок-другой они полетели на землю, а потом Райнер Шнек, поглядев на старинные карманные часы, доставшиеся ему в наследство от прадедушки крикнул:

— Ого! Без пяти три! — и бросился бежать.

Андреас ему не поверил. Он знал, что часы не ходят. И все-таки он сделал то, чего хотел от него Райнер: спрыгнув с «трактора», помчался за ним. Потому что уж очень боялся опоздать. Он крикнул ему вдогонку:

— Если фрау Кронлох опять станет клеить с нами коробочки, я убегу! И буду играть тут в трактор!

Фрау Кронлох состояла в родительском комитете третьего «А». У нее была книжка «Сделай сам», и с помощью этой книжки она проводила пионерские сборы, когда фрау Линден должна была идти к врачу или помогать своему сыну по арифметике.

Райнер Шнек остановился и сказал:

— Лучше бы уж у нас был учитель — учителя не так часто ходят к врачам.

— А мне все равно она нравится, — ответил Андреас.

— Почему?

— Потому что она — во! И волосы у нее возле щек далее так качаются… А фрау Кронлох привинчивает свои волосы сзади, знаешь, такими шурупами для волос. И вообще… «Ах, ах, коробочки!..»

Райнер Шнек засмеялся. Глаза у него стали узенькие-узенькие, а на щеках появились ямочки. Какой он красивый, когда смеется! Даже «ручка от чайника» и то веселая.

Райнер Шнек решил тоже что-нибудь сказать про фрау Линден.

— Она лучшая учительница в школе, — сказал он, — потому что ей уже три раза выносили благодарность. А почему? А потому, что она справедливая.

— Да, — поддержал его Андреас, — по-моему тоже, она справедливая.

Они очень обрадовались, войдя в класс и увидев за учительским столом не фрау Кронлох, а свою учительницу. Однако настроение их немного упало, когда фрау Линден подняла глаза и стала внимательно их разглядывать.

Куртка у Андреаса была вся в химическом удобрении — в черной прилипчивой пыли. Лицо перемазано.

— Трубочист, — сказал кто-то.

Андреас вытерся платком.

Фрау Линден пока ничего не сказала. Ей не хотелось вечно быть в роли строгой учительницы. Это ведь был пионерский сбор. Она села на чью-то парту, поближе к ребятам, и спросила:

— Ну, а что бы вы сами хотели сегодня делать?

— Всё равно, только не клеить коробочки! — крикнул Андреас, уже севший за парту рядом с Райнером Шнеком.

Так как это встретило одобрение, фрау Линден сказала:

— Это нам сегодня не предстоит. Я принесла с собой план работы. Но сначала внесите-ка сами какие-нибудь предложения.

Пока ребята думали, на задних партах шел оживленный разговор шепотом. Некоторые, как выяснилось, все же хотели клеить. Андреас спорил с ними, а одному даже крикнул:

— Ты что, чокнутый? Коробочки мы еще в детском саду клеили!

Опять этот громкий голос! Возмутительно, когда ребенок так распускается. Но фрау Линден овладела собой — ведь это был все-таки не урок.

Клавдия Геренклевер, председатель совета отряда, подняла руку. Фрау Линден дала ей слово.

Клавдия достала из портфеля большую книгу. Она протянула ее фрау Линден и попросила ее почитать вслух. Ребята захлопали. Они окружили учительницу, стараясь заглянуть через ее плечо в книгу.

Фрау Линден уже ее раскрыла — она решила читать.

Но тут ей ударил в нос едкий запах химического удобрения. За спиной у нее стоял Андреас. Фрау Линден обернулась к нему и сказала:

— Стань куда-нибудь еще, Гопе. А лучше всего сядь-ка на свою парту. Если вы будете так тесниться, я не смогу читать. Удивительное дело — вы с Райнером залезли на одну и ту же машину, почему же ты весь перепачкан, а Райнер нет?

— Я первый залез на машину, вот я и грязнее, — запальчиво ответил Андреас.

— Весь грязный и еще грубишь, — сказала фрау Линден. И начала читать: — «Макс и Мориц. Семь проделок двух озорников».

Андреас был знаком по книгам со множеством героев. Все они были такие хорошие, такие добрые, что Андреас прямо плакал, когда с ними случалась беда. А вот Макс и Мориц были злые озорники. В книжке так прямо и говорилось. Они связали крест-накрест две веревочки и прикрепили к концам их кусочки хлеба. Куры хлеб проглотили, а потом взлетели, зацепились за ветку и замертво повисли на дереве. И портной Бок из-за них плюхнулся в воду, потому что они подпилили мост. Хорошо еще, он успел ухватиться за лапы двух гусей и выбраться на берег. А учитель Лемпель чуть не взорвался, когда они ему в трубку насыпали пороху… И все-таки про них напечатали!.. И фрау Линден про это читает!.. Вот какая она справедливая!

Андреас не мог больше усидеть на своей парте. Он встал позади всех и старался заглянуть в книгу.

Когда Макса и Морица смололи на мельнице, а эту муку склевали гуси, Андреас протиснулся вперед. У него уши горели от волнения.

— А можно я посмотрю на картинке Макса и Морица, когда их еще не смололи? — спросил он фрау Линден.

Фрау Линден дала ему книгу и разрешила ее полистать.

По дороге домой Андреас сказал Райнеру Шнеку:

— Чур, ты Макс, а я Мориц!

— Почему это? — спросил Райнер.

— Потому что у тебя щеки круглые. Как у Макса.

Райнер Шнек усмехнулся:

— Ну и что?

— А еще у тебя уши торчат.

— Ну и что?

— А еще у тебя на куртке есть пуговицы, а у меня нет. Как у Морица. Но вообще-то, раз ты не хочешь, я еще с кем-нибудь сговорюсь.

— С кем же это?

— Не скажу. Я уже придумал, как мы будем играть.

— Не могу я быть Максом. Мне ухо должны оперировать.

— Просто ты трусишь.

— Ничего я не трушу. А как мы будем играть?

— Привяжем хлеб к веревочкам и бросим курам, как Макс и Мориц. А веревочки свяжем крест-накрест, А потом куры взлетят на дерево и там повиснут.

— Куры не такие дуры.

— Нет, такие. Так я и знал, что ты трусишь!

Райнер не любил, когда им руководили. Он сам любил руководить. Поэтому он сделал вид, что ему не нравится план Андреаса — плохо продуман.

— И ты воображаешь, что куры станут клевать хлеб на веревочках?

— Конечно! А то разве бы фрау Линден стала про это читать? Она читает только про то, что вправду бывает.

— А вообще-то про каких кур ты говоришь?

— У фрау Кронлох знаешь сколько кур!..

— Да у нее ведь дерева нет! Куда же они взлетят?

— На антенну от телевизора. На ней этих кур еще лучше видно!

Райнеру Шнеку крыть было нечем. Он сощурился и поглядел в сторону поселка. И вдруг, стукнув Андреаса по спине, крикнул:

— Кто быстрее!

Они бросились бежать.

Райнер Шнек и теперь еще бегал все так же, как тогда в детском саду: животом вперед, ноги выбрасывал в стороны и пыхтел, как паровоз. У него даже резинка на тренировочных брюках лопнула, и приходилось все время поддерживать их рукой.

Тут их обогнал Детлев Тан, возвращавшийся домой на велосипеде. Детлева Тана, всеми признанного вожака третьего «А», Андреас тоже знал еще с детского сада. Поглядев, как трудится Райнер Шнек, Детлев крикнул:

— Клоун Пампуша — стереоуши!

Райнер Шнек пропыхтел ему вслед:

— Сам ты клоун Пампуша!

Детлев Тан весело помахал им рукой и укатил.

Тут Андреас решил перегнать толстого, но Райнер Шнек, затормозив свой бег, заорал:

— Жулишь! — и подставил Андреасу подножку. Андреас перепрыгнул через нее и крикнул, смеясь:

— Клоун Пампуша — стереоуши!

А потом свернул на бегу в свой переулок Майских Жуков.

Все домики в поселке были похожи один на другой. Спереди — зеленая дверь с блестящей кнопкой звонка, два окна маленьких и одно большое, перед дверью — сосенка или березка, а за домом, в саду, — яблони, на которых уже набухли почки.

Андреас влетел в калитку и огляделся. Райнера Шнека нигде не было видно. Вытащив из-за пазухи ключ, Андреас отпер дверь и, прижав к груди голубой пионерский галстук, подставил рот под струю водопроводного крана. Вытирая губы рукавом, он увидел в окно, что Райнер Шнек карабкается вверх по сосне. Вот он уже поставил ноги на нижнюю ветку и уцепился руками за ветку над головой.

Андреас испугался: «Яйца в скворечнике!»

Он стремглав бросился в сад, ухватился за сандалии Райнера и крикнул:

— Не смей трогать яйца!

— А вот и посмею! А ты посмей сказать мне еще раз «Пампуша»!

— Пампуша! Пампуша! — крикнул Андреас.

Он кричал все громче и громче, потому что Райнер Шнек наступил ему на пальцы.

Андреас стащил с Райнера сандалии и повис у него на ногах. Еще мгновение Райнер кое-как держался, а потом выпустил ветку из рук, и оба полетели вниз на траву, словно мешки, связанные одной веревкой. Они барахтались и обзывали друг друга всякими словами. И чуть не подрались. Но все-таки драться не стали — у них и так все болело.

Райнер Шнек, хромая, поплелся домой. Андреас бросился к умывальнику и подставил руки под холодную струю. Пальцы так и горели.

Райнер Шнек, хромая, свернул за угол. Теперь он очутился перед забором, за которым разгуливали куры фрау Кронлох. Остановившись у калитки, он подождал, пока фрау Кронлох поднимется из погреба. Всходя со ступеньки на ступеньку, она становилась все больше и больше. Она шагала словно куриный генерал, выпятив грудь, на которой как бы блестело сорок орденов. Прижимая к животу миску с кормом, она командовала:

— Цып-цып-цып!.. Чего тебе, милок? Ули еще в «продленке».

— Я вам хочу что-то сказать, фрау Кронлох. Можно я войду? А то через забор — очень громко…

— Опять он что-нибудь натворил, этот сорванец? — Она поставила миску на землю и застыла, уперев руки в бока. — А ну-ка, выкладывай!

Райнер Шнек уставился на миску скормом. Потом он сказал:

— Вы всегда так мелко крошите? Прямо как творог!

— А как же! Это ведь размягченный корм. С витаминами. Я и Ули витамины даю. Только ему ничего не помогает. Опять он на единицу написал?

— Он всегда на единицу пишет. А вот когда вы им хлеб даете, вы его как крошите? Чтобы куры не подавились?

— Да я же тебе говорю, милок! Это размягченный корм, с витаминами… Опять на единицу! Господи, сколько хлопот с этим ребенком! И во всем ведь я сама виновата! Все от плохого обращения. От чего же еще!..

— А когда вы им колбасу даете? Или сало? Нас, может, пошлют на один день на практику в сельхозкооператив, вот я и хочу знать, на какие кусочки корм резать.

— Да ведь там у них и кур-то нет. Куры все на ферме. Скажи-ка, милок, ты что же думаешь, с ним, значит, совсем плохо? — Фрау Кронлох положила свою ручищу на плечо Райнера и вздохнула. — Он, значит, останется на второй год?

— На второй год он все равно останется. Потому что он всегда спит на уроке. Так фрау Линден сказала.

— И все от плохого обращения, — повторяла фрау Кронлох хриплым голосом. — Весь родительский актив говорит. В один голос!

 

III. Разговор с Клавдией

Если бы фрау Линден приняла 3 за 8, тогда у Андреаса была бы одна ошибка. Но она приняла 3 за 3, и это было правильно, хотя любой человек посчитал бы, что это 8. И так у Андреаса не оказалось ни одной ошибки. Отметка — пять.

— Пятерка по арифметике. Вот, папа, подпиши!

Отец знал, как надо себя вести, когда сын приносит пятерку. Он похлопал Андреаса по спине и прорычал ему в ухо:

— А я-то думал, у тебя шестерка!

Уху было щекотно, Андреас замотал головой и даже затопал ногами.

— Порычи еще, папа! Там, в голове, так здорово отдается!

— Значит, хватит с тебя. А то ты еще, пожалуй, наподдашь ногой по кухонному шкафу.

— А ты мне что-нибудь дашь за эту пятерку?

— Можно подумать, что ты для меня писал контрольную. А что бы ты хотел получить?

— Книжку.

— Согласен. Книги ты можешь получать, даже когда приносишь двойки. Какую?

— «Макс и Мориц».

— Это ты мне уже вчера говорил. Я звонил, спрашивал. Пока ничего не выходит. Но ее сейчас опять переиздают. Может, к Новому году и появится в магазинах.

— Мне она сейчас нужна, папа!

— Это почему же? Решил подсыпать пороху в трубку фрау Линден? А ты возьми эту книжку в библиотеке.

— Она выдана.

— Тогда возьми почитать у Клавдии Геренклевер.

— Ну как я у нее возьму?

— А очень просто. Разве ты не сидишь с ней на одной парте? Открой рот и попроси. Ты что, с ней не разговариваешь?

— Ясное дело, разговариваю. Только не про это.

— О чем же вы разговариваете, если не секрет?

Андреас рассмеялся:

— Ты прямо какой-то чудной, папа! Про все мы разговариваем. Только не так, как ты думаешь.

— Хорошо. Тогда объясни мне, как я должен думать.

— На самом деле разговаривают только девчонки. Поэтому я не могу попросить Клавдию.

— Этого я не понимаю, — удивился отец. — Девчонки, что же, умнее ребят? Что Клавдия получила за контрольную по арифметике?

— Пятерку. А что же еще?

— А Райнер Шнек?

Андреас очень смутился и ответил не сразу. Он подошел поближе к отцу и сказал ему шепотом, хотя окно в кухне было закрыто и даже воробьи не могли бы его услышать:

— Двойку…

Отец удивился:

— А ведь он так здорово соображает!

— Это в первый раз. Он плакал.

— Ты еще никогда не плакал.

— Потому что я ведь не получал двоек.

— Как — не получал? Каждую четверть получаешь.

— А-а! По поведению…

— …и по прилежанию, — закончил отец. — А ну-ка, иди надень куртку. Поедем за молоком.

— На велосипеде? — обрадовался Андреас.

— Если только твой в порядке.

— Мой всегда в порядке, папа.

У Андреаса был велосипед марки «Мифа» с зеленой рамой. На нем он и научился кататься. С той поры на велосипеде осталось несколько царапин и вмятин от падений и столкновений. Да и цепь ослабла, потому что Андреас здорово жал на педали и для быстроты почти всегда ездил стоя. А в остальном велосипед выглядел как в первый день. Спицы так и блестели, а в руле отражалось солнце.

Поездка проходила так, как это бывает, когда катишь просто так, куда хочешь, с самым лучшим другом. Отец поехал не прямым путем, а сделал роскошный крюк: они не покатили вниз по шоссе, а проехали через Вайнахтсберг, а потом по лугу, на котором уже зеленела трава и цвели полевые гвоздики.

Отец рассказывал Андреасу не сказки, а правду. Как крестьяне здесь за много сотен лет превратили песчаную почву в плодородную и все равно их сколько раз сгоняли с земли. Как с них драли шкуру рыцари и всякие там бароны, а они все равно не могли заплатить столько денег за землю, сколько те требовали.

Потом Андреас с отцом поехали в гору. Крутить педали было трудно, потому что мешал песок. Дорога вела на Ромерберг. От горы тут осталась только половина.

Один фабрикант купил эту гору у короля и велел своим рабочим выкопать всю глину, наделать из нее кирпичей и обжечь их. Сам он от этого здорово разбогател и приобрел большую власть. Теперь от фабрики и следа не осталось, да и горы здесь почти уже не было. А рабочих давно похоронили в картонных гробах. Только место это до сих пор называется «Ромерберг». Это значит «гора Ромера». Такая была фамилия у фабриканта.

Потом они доехали до леса и взобрались на вершину холма. Теперь они оказались поближе к небу.

Андреас смотрел сверху на темно-зеленые ветви громадных сосен, на огромные хвойные леса там, вдали, — в них живут олени, воробьи, муравьи и еще разное зверье. Отец достал из сумки воздушный шар.

— Давай его отпустим, — попросил Андреас.

— Давай. Как ты хочешь. А почему?

— Потому что я получил пятерку.

— На шаре это не написано. Никто и не догадается.

— А я напишу.

Андреас взял у отца авторучку и написал на шаре стишок, который узнал от Детлева Тана:

Андреас отпустил воздушный шар. И тот полетел. Его подхватил ветер, и он медленно поплыл прямо к огромным лесам. Потом он поднялся ввысь и исчез.

— Почему он поднялся? — спросил Андреас.

— Потому что воздух снаружи тяжелее, чем у него внутри. От этого он набирает силу и взмывает вверх — как пузырь на воде.

Андреас удивился:

— Ты говоришь, воздух тяжелый?

— Даже очень тяжелый. А ты знаешь, что бы с нами было, если б не воздух? Если бы его вообще не было? Мы, люди, лопнули бы, как переспелые помидоры. Это не случается с нами только благодаря воздуху.

Чем больше отец рассказывал, тем больше вопросов задавал Андреас. Он хотел бы еще что-нибудь услышать про крестьян, которых прогнали, про картонные гробы, про лопнувшие помидоры. Он спросил, как образовались горы, которые подымаются вон там, за лесами. Вон те, голубые, похожие на верблюжьи горбы! Но отцу не хотелось больше разговаривать. Он лег на траву и стал глядеть на облака.

— Мама удивится, — сказал он, — если мы вернемся с пустым бидоном. Ну, теперь твоя очередь. Расскажи мне, что нового в школе.

На следующее утро в половине восьмого кто-то позвонил в дверь. Оказалось, что это Ульрих Кронлох. Он зашел за Андреасом, чтобы вместе идти в школу.

Ульрих Кронлох был старше всех в третьем «А», потому что он был второгодник. И когда строились, он стоял первый. Даже самые высокие девочки были ниже его.

Андреас считал его занудой, потому что он никогда не дрался и даже никогда не говорил про драки. А Ули любил ходить с Андреасом в школу. У него не было отца, и он с большим интересом слушал, что ему рассказывал Андреас про свои похождения с отцом. Ульриха Кронлоха разбирала от этого какая-то тоска… Он был очень привязан к Андреасу.

Они поспешно шагали по дороге через Вайнахтсберг.

Андреас рассказывал про крестьян, которых согнали с земли, про рабочих, которые тут все погибли, про картонные гробы, про лопнувшие помидоры и про силу, которая спрятана в невидимом воздухе.

— Давай дальше. Чего он еще говорил? — спросил Ульрих Кронлох.

— Больше ничего.

— Значит, потом вы поехали за молоком?

— Нет. Было уже слишком поздно. Мы просто легли на траву.

— И не привезли молока?.. Ну вы даете!..

— Отец все равно не пьет молока. Он пьет пиво. Я его достаю из погреба и даже сам открываю бутылки.

— Ты-ы? — удивился Ульрих Кронлох. — А кто наливает в стакан?

— Я. А кто же еще?

— Если ты ни капли не прольешь, он тебе чего-нибудь говорит?

— Иногда он рычит мне в ухо.

— А как?

— Ну, рычит, и все… — сказал Андреас. — А ты скажи своей матери, чтобы она опять вышла замуж. Тогда и у тебя все так будет.

Они уже подходили к школе.

И тут Андреас сказал:

— Ты иди к ребятам, а я к девчонкам подойду. Мне им надо… ну… там… доказать…

— Чего доказать?..

— Ну… там… про ум… Что мы от них не отличаемся.

— Кто не отличается?

— Ну, мальчишки от девчонок… Ладно, отваливай.

Мальчишки из третьего «А» стояли на Школьном пригорке, по другую сторону шоссе. А по эту сторону, перед школой, раскинулась Обезьянья лужайка. Вообще-то Школьный пригорок был никакой не пригорок, а просто незастроенный участок, заросший травой и весь желтый от одуванчиков. Мальчишки стояли вокруг Детлева Тана и считали машины, которые катили здесь по шоссе. Они прекратили эту азартную игру, только когда Райнер Шнек сказал Детлеву Тану:

— Вон Гопе топает. К девчонкам потопал.

Детлев Тан подсунул большие пальцы под ремни ранца и стал внимательно наблюдать за тем, что происходит по ту сторону шоссе. Он заметил, что Ульрих Кронлох дожидается просвета между машинами, чтобы перебежать шоссе и присоединиться к ребятам. Он заметил также, что Андреас шагает прямехонько к девчонкам, столпившимся у школьных ворот.

Толстый Амброзиус Поммер, собиратель марок, сказал Детлеву Тану:

— Решил махнуться марками. Без нас. Ничего надумал!

— Сбегай-ка, Поммер, — распорядился Детлев, — глянь, что он там делает. В темпе, мамонт!

Амброзиус Поммер бросился бегом выполнять поручение.

А Райнер Шнек не унимался:

— Андреас решил жениться!

Детлев Тан спросил Ульриха Кронлоха, который тем временем перебрался через шоссе:

— Что там Андреасу понадобилось у девчонок?

— Говорит — пойду докажу им, что мы от них не отличаемся.

Мальчишки разразились хохотом. Даже отличник Гано Блумгольд рассмеялся. Гано был ростом не больше Андреаса, но очень серьезный и уравновешенный.

— Все ясно, — сказал Детлев Тан. — Спорить не о чем. Пускай Андреас женится на ком хочет. Мой счет — двадцать три «Волги». У кого «Вартбурги»?

Когда Андреас почти уже подошел к девочкам, он вдруг смутился. Но он продолжал бодро идти вперед и даже задел портфелем Карин Кайзер, да так, что она его отпихнула:

— Небось скажешь — нечаянно? Медведь!..

Андреас остановился перед Клавдией Геренклевер с таким выражением лица, словно собирался пригласить ее танцевать, и сказал:

— Слушай-ка, я хочу тебя спросить…

Клавдия была девочка вроде березки — стройная, бледная, с распущенными каштановыми волосами, а на лице веснушки. Он знал ее еще с детского сада — как Детлева, Райнера, Гано и других. Клавдия, не тронувшись с места, сказала:

— Спрашивай.

Андреас шмыгнул носом — словно выписал запятую в воздухе. Опять шмыгнул носом… Потом сказал:

— Этого никто не должен слышать.

— Скажите! — усмехнулась Карин Кайзер.

Клавдия Геренклевер вышла из круга девчонок и последовала за Андреасом к металлической ограде, отделявшей Обезьянью лужайку от шоссе. Андреас сказал шепотом:

— Ты не можешь дать мне почитать «Макса и Морица»? Мой папа хотел мне купить, но никак не достанет.

— Наверно, могу. Надо спросить у мамы.

— Только ты сегодня спроси. Сразу, как придешь из школы. У тебя она тут, с собой?

— Почему это с собой?

— Просто я так подумал. Она мне прямо сейчас нужна.

— Сейчас? Для чего?

— Хочу посмотреть картинки. Я тогда на сборе так далеко сидел… Можно, я приду к тебе за ней сегодня?

— Да ведь это неважно, когда ты посмотришь картинки. Все равно они очень старомодные.

— А что такое — старомодные?

— Ну, это когда уже больше на нашу жизнь не похоже.

Андреас кивнул и задумался. Потом сказал очень серьезно:

— Может, это и вправду уже на нашу жизнь не похоже. Это надо еще узнать. Понимаешь, я должен это узнать!

Клавдия с удивлением глядела на его оживленное лицо. В нем словно шла какая-то веселая, упорная работа. А нос… так и выписывает в воздухе запятые! А глаза… так и впились в нее с радостным нетерпением!

— Я принесу тебе книжку завтра в школу, — сказала она. — Мне она совсем не нужна. Больше одного раза ее все равно читать не станешь.

— Это не для девчонок. Только на два дня! Я ее оберну.

В это мгновение подошли мальчишки. Андреас отошел от Клавдии и присоединился к ним.

Райнер Шнек протянул ему руку и улыбнулся так сладко, как умел улыбаться только он один во всем классе. Андреас знал, чего следует ожидать, когда этот тип так улыбается. Он обернулся к девочкам и сказал очень громко, чтобы всем было слышно:

— Со вчерашнего дня его зовут Пампуша!

— Пампуша-хлопуша! — подхватил кто-то из девчонок.

Райнер Шнек изо всех сил защищался от нового прозвища:

— Да врет он все! Никто меня так не зовет!

Андреас обратился к Детлеву Тану:

— Ты сам сказал — Пампуша!! Говори, сказал или нет?

Детлев Тан высоко задрал голову с модной стрижкой и «выдал»:

Прозвенел второй звонок. Все бросились бегом через двор к дверям школы, а потом вверх по лестнице. Райнер Шнек вошел в класс последним.

Андреас крикнул:

— Клоун Пампуша — соленые уши!

Райнер Шнек так разозлился, что у него даже навернулись слезы.

— Погоди, трубочист! Получишь ты у меня за Пампушу!

Клавдия Геренклевер подошла к доске и сказала:

— Садись, Пампуша, а то я тебя запишу.

 

IV. Солнце над Берлином

В воскресенье вся семья была в сборе. Отец поливал из шланга яблоню. Мать, полулежа в шезлонге, читала иностранную газету. Рядом с ней стояла корзинка со штопкой, в которой лежали носки Андреаса. Андреас устроился в шезлонге отца. То и дело заглядывая в книгу «Макс и Мориц», он скреплял крест-накрест две веревочки и привязывал к их концам кусочки хлеба. Погода была как на картинке в детской книжке — солнце светило, яблони цвели изо всех сил. Скворчата высовывали свои клювы из скворечника и орали, требуя червяков. Их родители музыкально одаренные птицы, с трудом переносили этот крик. Они отлетали метров на сто от скворечника, но потом все-таки возвращались назад и, цепляясь за стенки своего домика, совали в раскрытые клювы корм.

— Когда же ты наконец начнешь? — спросила Андреаса мать.

— Что начну, мама?

Она перевернула газету другой стороной, еще немного почитала, а потом сказала:

— Если ты не польешь тюльпаны, их полью я. А тебе придется ходить в рваных носках.

— А они будут клевать, мама?

— Кто?

— Ну, куры?..

— Нет. Не мешай мне, пожалуйста, у меня очень трудный текст.

— А ты вообще-то понимаешь в курах?

— Да.

— Как так? У нас ведь нет кур!

Мать Андреаса и в самом деле не была куриным генералом, как фрау Кронлох. Она была переводчицей и сопровождала иностранных гостей во время их путешествий по городам и предприятиям ГДР. Были ли это советские граждане, англичане, французы, чехи, голландцы или итальянцы — она говорила с ними на их родном языке. На семи языках она рассказывала про пылесосы, веялки, химические составы для опрыскивания растений, про цементные заводы, счетные машины, птичьи фермы и всякие другие вещи. Ей надо было много читать, чтобы обновлять запас слов. Она читала про все, в том числе и про кур.

Андреас положил на траву свой веревочный крест и сказал:

— Если бы я был курицей, я бы клюнул. Ведь веревку в траве не видно.

Мать опять перевернула газету и ничего не ответила.

— Мам, ну почему они не будут клевать?

— Господи, да оставишь ты меня в покое со своими курами? Поезжай к бабушке и подложи эти свои шнурки ее курам, вот и увидишь, станут они клевать или нет!

Она отложила газету, взяла лейку и пошла к водопроводному крану.

Андреас побежал за ней, хватаясь за лейку и крича:

— Ведь, кажется, я должен поливать, если не ошибаюсь!

— Я тоже так считала, но теперь поливаю я. Отпусти, пожалуйста, лейку и иди играй со своими веревочками.

Андреас остановился. У него даже слеза выкатилась из одного глаза от обиды.

Но вдруг он вспомнил что-то очень важное.

Он подошел к матери, которая уже поливала тюльпаны, и сказал:

— Завтра нам надо принести с собой в школу по три марки. Фрау Линден пойдет с нами в театр.

— Ладно, получишь.

— Я люблю ходить в театр. Знаешь почему?

— Примерно представляю.

— Потому что артисты такие красивые. Правда, они красивые?

— Правда, — ответила мать. — Ну, будешь поливать?

— Буду! — радостно крикнул Андреас и ухватился за лейку.

На другое утро в начале восьмого родители Андреаса вышли из дому. Андреас проводил их до калитки. День был такой же, как вчера: тепло и воздух душистый.

— Не забудь надеть цельте носки, — сказала мама. — Завтра к обеду я вернусь.

— До свиданья! Не забудь мешок с тренировочным костюмом, — сказал отец и, нагнувшись, поцеловал Андреаса.

— Не забудь три марки, — сказала мама. И тоже поцеловала Андреаса. — До свиданья!

— До свиданья! — ответил Андреас. — Три марки я уже положил в пенал.

— Когда отходит трамвай? — спросила мама, прибавив шагу. Она уже была за калиткой.

— Тридцать две минуты. Если он пришел без опоздания, — ответил отец, догоняя ее. — До свиданья, сынок! Не забудь запереть дверь!

— Не забудь сверток с завтраком, он около портфеля, — крикнула мама уже с другой стороны улицы.

— Не забудь купить хлеб к обеду! — крикнул отец.

— До свиданья, папа! До свиданья, мама! Мама, а когда ты приедешь? — крикнул Андреас им вдогонку. Они были уже совсем далеко.

— Завтра к обеду! До свиданья!

Андреас бежал за ними к остановке и махал:

— До свиданья!

— До свиданья! Не забудь запереть дверь!

— До свиданья!

Они свернули за угол и исчезли из виду.

Андреас бросился бегом назад, сел в кухне за стол и стал жевать хлеб, читая «Макса и Морица». Вдруг он решил сегодня же вернуть книгу. Он открыл портфель и стал запихивать ее между тренировочным костюмом и учебниками. Но она не влезала. Портфель был битком набит. Пришлось все вынимать и укладывать заново, потому что книга была больше, чем хрестоматия.

Когда укладываешь книги в портфель, надо быть в хорошем настроении — ведь это дело не легкое. И Андреас пел песню, которую он слышал от Детлева Тана:

Так. Тетрадь для диктантов с подписью родителей (Андреас опять получил пятерку). Теперь учебники, дневник, шесть тетрадей, папка с вырезками, пенал и мешок с тренировочным костюмом. Так. Теперь девяносто пфеннигов на хлеб, сверток с завтраком, ложка и вилка в чехле и огромная книга — «Вильгельм Буш. Альбом». Жаль, конечно, что из всех «сочинений» он успел прочитать только «Макса и Морица».

Андреас укладывал и перекладывал, вытаскивал то одно, то другое, запихивал обратно и пел:

Распевая, он высыпал все из портфеля на стол — может, и линейка высыплется… Красота — сколько места в портфеле! Сколько в нем может всего уместиться, когда он пустой! Надо только изловчиться, Моника! Распевая, Андреас начал складывать портфель в третий раз.

Часы показывали уже половину восьмого.

Прошло еще пять минут — пора выходить. Теперь только начинается настоящий день. Вот это день! Погода — красота! Дорога в школу — красота! Андреас в последний раз взглянул на набитый портфель и увидел, что мешок с тренировочным костюмом все равно не впихнешь. Что делать? Тридцать семь минут восьмого. Андреас отер кулаком пот со лба. Он еще никогда не опаздывал. Вот будет позор, если придется просить разрешения войти, когда урок уже начался! Куда деваться с этим мешком? В руке его не потащишь. По дороге в школу руки должны быть свободны — мало ли что бывает!

Он решил оставить «Альбом» дома.

В дверь позвонили.

Вот здорово! Это мог быть только Ули. Значит, еще только полвосьмого. Времени вагон…

Андреас открыл дверь.

— Да ты что, еще не собрался? — крикнул Ульрих Кронлох. — Уже без двадцати!

— Врешь! Ты ведь всегда приходишь в половине!

— Ничего я не вру! Ты что, еще без носков?

Андреас заметался. Где же носки? Чистые, заштопанные.

— Ты деньги на театр взял? — спросил Ульрих Кронлох. — Ух, я рад! Что там будет в театре, как ты думаешь?

Андреас подтолкнул его к двери:

— Ты что такой зареванный? Опять она тебя вздула?

— Ясное дело. Кровать я криво застелил, ну, она и сдернула покрывало… Твой отец тоже сдергивает?

— Нет.

— А что же он тогда делает?

— Он говорит: «Не забудь застелить постель».

— А если забудешь?

— А я всегда забываю. Кроме воскресенья. Все равно ему некогда проверять. Она тебя палкой?

— Ясное дело. А когда я перестелил, так еще хуже получилось. Стоит над душой — разве застелишь?

Андреас запер дверь и повесил ключ на шею.

Они помчались по переулку Майских Жуков — рядом, не отставая друг от друга. Забавная пара — словно щенок с теленком.

Они уже пробежали мимо телефонной будки, и тут Ульрих Кронлох опять заговорил про театр:

— Я больше всего люблю «Белоснежку», а ты?

— Я — разбойников, привидения и «Макса и Морица».

— А я, когда привидения… у меня прямо волосы дыбом. А у тебя?

Ульрих Кронлох так никогда и не услыхал ответа на свой вопрос, потому что в эту минуту из телефонной будки выскочила его мать, стала посреди тротуара и, уперев руки в бока, заорала:

— Этого еще недоставало!

Она схватила Ульриха за рукав и потащила его назад — туда, откуда они только что прибежали. Она ругалась так громко, что было, наверно, слышно во всех домах, даже сквозь запертые окна:

— Сколько раз я тебе говорила — не смей заходить за Гопе! Не можешь найти себе товарища получше, чем этот дерзкий мальчишка? Иди, иди! Поторапливайся! Вот я тебе сейчас помогу!..

Она толкала Ульриха в спину. Вид у него был виноватый — он знал, что нарушил запрет.

Окна открывались одно за другим. Бабушки, которые не ходили на работу, высовывали головы и прислушивались, вдыхая запах весны.

— Так много хороших, милых детей, от которых ты мог бы набраться ума! Нет! Он выбирает этого нахала! Ну, погоди! Увижу тебя еще раз с ним, ты у меня получишь! Я тебе уши надеру!

— Смотрите, как бы вам не надрали!

Кто же это крикнул?

Фрау Кронлох оборачивается и видит Андреаса, который глядит на нее в упор сердитыми глазами.

— Это ты так дерзишь? — спрашивает она. — Нет, это просто невероятно!

— Я! А кто же еще! Я! Я! — кричит Андреас.

Он чувствует, как по щекам его текут слезы. Бежать отсюда! Скорее! Только бы она не увидела, что он плачет!

Он отвернулся и побежал…

Солнце светило не только над головой Андреаса. Оно светило и над головой его учительницы фрау Линден, хотя жила она совсем в другом месте. Она жила в большом новом доме на берегу реки Шпрее. Из ее окон была видна эта река — мутная вода, над которой стелется дым, темные баржи с разноцветными трубами.

Но, несмотря на серую воду и дым, река сегодня казалась залитой светом.

Дети фрау Линден то и дело смотрели в окно.

Их было двое. Два мальчика. Им надо было поскорее одеваться и завтракать. Но они не слишком торопились. Они глядели вслед загадочным пароходам с яркими трубами.

— Папа, а отчего он идет? — спросил Бодо, который еще ходил в детский сад.

— Не болтай так много, поди-ка сюда! Ты еще даже не причесан! — одернула его мать.

Уве, который уже учился во втором классе, тоже не сводил глаз с окна. Тем временем ногу он, не глядя, старался просунуть в штанину. Но никак не попадал. А когда попал, то оказалось, что не в ту. Тут он крикнул:

— Папа, гляди! Голубая труба! Это польский!

— Тебе колбасу или сыр? — спросил его отец. Он стоял у стола и готовил для всех бутерброды.

Уве задумался, что ответить — «колбасу» или «сыр»?

— Уве! Да наденешь ты наконец штаны? — окликнула его фрау Линден.

— Они кусаются, — сказал Уве. — Я надену короткие.

— Да не кусаются они, ведь это старые! — сказала фрау Линден, взглянув на часы.

— Нет, кусаются, потому что я в трусах!

Тут вмешался отец:

— Я вот тебе сейчас покажу — «кусаются»! Если ты сию же минуту не наденешь штаны… Колбасу или сыр?

— Тогда уж лучше штаны, папа!

Отец и оба сына рассмеялись. И фрау Линден тоже чуть не рассмеялась. Но она сделала вид, что не слышала шутки. Разве сейчас время смеяться? Так она рассуждала и в школе.

Она торопила Уве:

— Мне ведь еще надо перевести тебя через улицу. Поторопись, пожалуйста, я опаздываю.

Когда ребята принялись за бутерброды, фрау Линден смогла наконец подумать о своих собственных делах. Тяжелый портфель уложен со вчерашнего вечера. Но есть еще немало вещей, о которых нельзя забывать: деньги на завтраки для Уве; письмо к его учительнице насчет замечания в дневнике; открытка к матери Клавдии Геренклевер с просьбой заменить фрау Линден на пионерском сборе…

— Мама, а ты в мою ручку чернил набрала?

Фрау Линден набрала чернил в ручку Уве. Она причесала ребят и помогла Уве надеть ранец. Потом нашла зонт и отдала его мужу. И еще дала ему справку из домоуправления. Затем она оделась и посмотрелась в зеркало, думая о ребятах из третьего «А». Потом взяла портфель, авоську, сумку для хлеба и, держа Уве за руку, вышла из дому в окружении всей семьи.

У подъезда они распрощались.

— Ну, до вечера, — сказал фрау Линден ее муж. — Если твои сорванцы будут тебя допекать, не выходи из себя.

— Попробую, — ответила фрау Линден и уже повернулась, чтобы идти, но тут же оглянулась, вспомнив еще что-то: — А ты записку про тапочки не забыл?

— Взял, взял! — крикнул на ходу ее муж, таща за руку Бодо в сторону детского сада. — До свиданья!

— До свиданья! — крикнула в ответ фрау Линден, поглядев на часы.

Она повела Уве через широкую улицу, по которой сновали взад и вперед машины и проезжал трамвай с очень большим номером. Она заметила солнечный зайчик на мостовой, но не успела обрадоваться — ей было жарко от быстрой ходьбы и от тяжелого портфеля. Когда они подошли к трамвайной остановке, она вдруг испуганно спросила:

— Уве, а ты мыл уши?

— Да, мама.

— А почему же они такие грязные?

— А потому что грязь изнутри выходит.

Фрау Линден вытащила из кармана носовой платок и протерла Уве ухо. В это время трамвай объехал круг и, звеня, остановился рядом с ними.

— Мне надо садиться, — с отчаянием воскликнула фрау Линден. — Как же ты теперь перейдешь через улицу?..

— А я бегом перебегу, — заявил Уве.

Но тут его взяла за руку одна женщина из родительского актива его класса. За другую руку она вела свою дочку.

— Давайте, давайте его мне, — сказала она фрау Линден. — Видите, одна рука у меня свободна.

— Большое спасибо! — обрадовалась фрау Линден. — Приструните его, если что.

— Не беспокойтесь, фрау Линден, — сказала женщина. — Он ведь мальчик хороший.

— До свиданья! — крикнул Уве. — А как же второе ухо?

Фрау Линден подбежала к трамваю и успела сесть самая последняя. Она протиснулась между пассажирами и ухватилась за поручень. Она стояла в тесноте, с портфелем в руках, и ей очень хотелось сесть. Она так устала, а день еще только начинался.

— Если бы эта дама не взяла у вас мальчика, трамвай успел бы отъехать, — сказала ей какая-то женщина.

— Да, — ответила фрау Линден. — Я ведь не отпустила бы его одного через улицу.

— Есть все-таки хорошие люди.

— Да, есть, — сказала фрау Линден, и на сердце у нее вдруг стало легко.

Она увидела, что вся улица залита солнцем, а на деревьях зеленые листочки. Она решила сегодня на уроке родного языка поговорить с ребятами о доброте и о том, как это хорошо, когда люди помогают друг другу.

— Я учительница, — сказала фрау Линден своей собеседнице. — И я расскажу ребятам про этот случай. Они обрадуются и будут знать, как им поступать.

— Это верно, — ответила та. — Какая у вас прекрасная профессия!

 

V. Черный понедельник

Урок физкультуры начался. Слева девочки, справа мальчики. Фрау Линден следила за мальчиками. Она переводила взгляд с одного на другого — они стояли в шеренге по росту: большие, потом средние, а за ними маленькие. Второй от конца — Андреас Гопе. Единственный во всей шеренге без тапочек.

— Опять ты без тапочек, — обратилась к нему фрау Линден.

— Я их забыл.

— Значит, получишь замечание. Запищу в журнал и сообщу родителям. У тебя вообще очень неаккуратный вид.

Андреас попробовал засунуть большой палец обратно в носок.

Карин Кайзер захихикала.

Фрау Линден сказала, покачав головой:

— И как только твоя мама отпускает тебя в таком виде! Дырка у тебя на носке все увеличивается.

— Она меня не отпускает в таком виде! — возразил Андреас.

— Как ты со мной разговариваешь! Ты что, сегодня не выспался?

Ребята засмеялись.

Фрау Линден начала урок.

Андреас делал упражнения без всякой радости. Он все думал: как же это получилось, что он опять оказался в этих носках, а заштопанные оставил на стуле?

Только когда прозвенел звонок и он, надев башмаки, побежал с ребятами в класс, он забыл про эту неприятность. Следующий урок — арифметика. Тут уж ничего плохого не случится.

Андреас любил уроки арифметики. В классе многие ребята хорошо считали, и всегда было весело соревноваться — кто всех быстрей и всех правильней решит задачу.

В начале урока опять назначали дежурных на неделю: кому следить за порядком на переменке, кому стирать с доски, кому убирать класс после урока труда. Андреас поднял руку. Но фрау Линден велела ему опустить.

— Пока ты не наведешь порядка в своих собственных делах, я не могу доверить тебе дежурство. Давай сюда дневник. Я запишу замечание.

Андреас понимал, что такого растяпу, как он, никогда не назначат дежурным. И он решил: «Конечно, не очень-то хорошо со мной получается, но это по справедливости». Он положил дневник на стол учительницы и стал смотреть, какое она напишет замечание — длинное или короткое. Но она отодвинула дневник в сторону и велела ему сесть на место.

Фрау Линден стала объяснять про уменьшаемое и вычитаемое. Ребята раньше никогда не слыхали таких слов, и теперь старались их запомнить.

В такие минуты фрау Линден как бы поднимала класс на новую ступеньку знаний. Она объясняла так весело и интересно, приводила такие примеры, что ребята не только все поняли, но и пришли в хорошее настроение. Андреаса она вызывала дважды. И оба раза сказала: «Правильно!» И каждый раз ему казалось, что она словно погладила его по голове.

На третьем уроке фрау Линден устроила проверку — всё ли ребята поняли. Она диктовала примеры, и каждый должен был подчеркнуть двумя чертами уменьшаемое и одной чертой — вычитаемое. Фрау Линден ходила от парты к парте, заглядывала в тетради и говорила:

— Правильно… Очень хорошо!..

Когда она подошла к парте Андреаса, он пододвинулся поближе к Клавдии Геренклевер — может, фрау Линден заглянет и в его тетрадь? Но она не нагнулась к нему, а только слегка кивнула — мол, у него все в порядке — и пошла дальше. И вдруг она остановилась:

— А где у тебя линейка?

— Забыл.

— Тебе ведь известно, что на уроке арифметики на парте должна лежать линейка? Или тебе это неизвестно?

— Известно.

— Ну что мне с тобой делать? Такой расхлябанности я никогда еще не встречала!

Андреас напряженно ждал, что же она теперь сделает. Он затаил дыхание.

— Что ты смотришь, открыв рот? — спросила она. — Опять я стою тут и разговариваю с тобой и теряю время… Все мы теряем время по твоей милости!

Она перечеркнула красным карандашом все, что написал Андреас и подписала: «Сделать работу еще раз с линейкой!» А потом сказала:

— Получишь отдельное задание на дом. И еще раз записываю в дневник. Если будет третья запись, вынесу тебе выговор.

Андреас почувствовал себя глубоко несчастным. Он заплакал и крикнул:

— Почему? У меня ведь все верно!

— Никто этого не отрицает. Садись.

— Но у меня ведь все верно! — снова крикнул Андреас.

Фрау Линден подошла к столу и сказала очень спокойно:

— Одно из двух — или ты возьмешь себя в руки, или выйдешь из класса.

Андреас сел.

— Я думаю, Андреас, — продолжала фрау Линден, — что ты и сам теперь понимаешь, как справедливо я поступила, не назначив тебя дежурным.

Она сама сказала это слово: «справедливо». Андреас всегда верил в ее справедливость. Он и дальше хотел в нее верить. Он поискал носовой платок и очень обрадовался, что нашел его в кармане. Потом, шмыгая носом, вытер лицо.

На перемене Андреас подошел к фрау Линден, когда она выходила из класса, и сказал дрожащим голосом, сдерживая слезы:

— Если вы хотите знать, почему я оставил дома… Почему я все забыл…

— Помилуй, Андреас, не могу же я выслушивать от каждого ученика, по какой причине он забыл то или это! Эти объяснения заняли бы целый урок. Ты мешаешь нам всем своей несобранностью. Можешь ты взять это в толк? Весь класс ты задерживаешь. Вечно мы из-за тебя теряем время.

— Линейку я положил под мешок с тренировочным костюмом и тетрадь для диктантов тоже…

— Какую тетрадь для диктантов?

— Ну, тетрадь для диктантов по родному языку, которую папа подписал.

— Это ты мне скажешь потом, на уроке. Мне придется подумать, какие принять меры. Дальше так продолжаться не может!

Следующий урок обещал быть очень интересным. Все это заметили с самого начала. Фрау Линден поглядела в окно — куда-то вдаль, через шоссе, по которому несся бесконечный поток машин, через Школьный пригорок, усыпанный одуванчиками, на залитые солнцем дома, сады, на всю залитую солнцем страну…

Потом она повернулась к притихшему классу и сказала:

— Я хочу рассказать вам случай, который произошел со мной сегодня утром. Это пример того, как должны относиться друг к другу люди. А еще я употреблю в моем рассказе некоторые слова, которые называются прилагательными. Про эти слова мы поговорим во второй половине урока.

Фрау Линден начала рассказывать про теплые солнечные лучи, про легкий весенний воздух, про живого, порывистого ребенка, который хотел перебежать дорогу перед большим зданием школы, и про добрую, приветливую женщину, которая перевела его через широкую мостовую.

Когда фрау Линден закончила свой рассказ, она поставила перед классом простые вопросы, на которые даже слабые ученики смогли ответить правильно.

— Теперь напишем на доске: «Легкий воздух», и подчеркнем имя прилагательное. Ульрих, иди к доске.

Ульрих Кронлох поднялся со своего места, словно мишка из берлоги, протопал к доске и написал: «Лехкий восдух». Он подчеркнул прилагательное и сел на место.

Всем не терпелось поправить его ошибки. Андреас поспешно поднял руку.

Фрау Линден хотела бы вызвать кого-нибудь, кто не так хорошо успевал по письму, но она вызвала Андреаса. Она решила его ободрить.

— Здесь три ошибки! — сказал Андреас.

— Три? — удивилась фрау Линден.

— «Легкий» пишется через «г», «воздух» пишется через «з». А еще — воздух тяжелый.

Фрау Линден на секунду застыла. Это выражение было из ее рассказа. Андреас набрался дерзости исправлять смысл написанного… Она не могла допустить, чтобы он подрывал ее авторитет перед классом.

— Нет, вы только послушайте! — сказала она, овладев собой. — Ну что ты плетешь? Всем известно, что воздух легкий. Но тебе обязательно нужно показать себя. Не знаю, каким воздух ты дышишь ты, что он тебе кажется тяжелым. Мы дышим легким воздухом. Ну, кто напишет на доске правильно?

Фрау Линден протянула мел Карин Кайзер.

Андреас почувствовал себя обиженным. Он не понимал, что сам обидел фрау Линден. Почему она над ним смеялась? Он думал, что надо исправить все ошибки, не только грамматические…

Он сидел на своей парте съежившись и все думал о том, почему фрау Линден говорит про вес воздуха совсем не так, как его отец. Кто же прав? Может, отец ошибся? Или это он, Андреас, сделал ошибку, повторив слова отца в школе? Отец ведь говорил, что вес воздуха не дает людям лопаться, как помидоры. Что же это за вес? Такой же… как вот, например, в магазине картошку вешают? Как можно взвесить воздух? И откуда папа знает, что человек лопнет, если на него не будет давить воздух? Разве кто-нибудь когда-нибудь лопнул?..

Пока Андреас размышлял над всеми этими вопросами, урок шел своим чередом. Вдруг фрау Линден оказалась возле его парты. Она отобрала у Андреаса красный карандаш, который он вертел в руках, и сказала:

— Я тебя вызвала! Встань!

Андреас поднялся. Вид у него был мрачный.

— Ну, начинай! Назови мне эти слова.

Фрау Линден отнесла красный карандаш в шкаф и заперла шкаф на ключ.

— Какие слова?..

Андреас ссутулился. Он хотел хоть что-нибудь ответить… Но что отвечать?..

Тогда фрау Линден сказала спокойным голосом, очень тихо:

— За последние полчаса ты ни разу не поднял руку. Ты все играл красным карандашом. Я не потребовала у класса тетради по диктанту с подписью родителей, потому что знала, что ты забыл тетрадь дома. Но тебе, кажется, вообще все равно, что происходит в классе! И ты думаешь, что тебе это сойдет? Ты очень заблуждаешься.

Андреас молчал. Он думал: «А все равно, раз папа сказал, что воздух тяжелый, значит, он тяжелый». И тут раздался звонок. Андреас первым вылетел из класса, чтобы поскорее все забыть.

Началась перемена, почти такая же длинная, как урок. Прямо не перемена, а просто «как будто не в школе».

Андреас бросился в буфет, чтобы занять очередь за горячим завтраком. На завтрак было овощное рагу с мясом. Андреас съел полтарелки и побежал за добавкой. Но добавки не получил. Доев свою порцию, он быстро вытер ложку, запихнул ее в карман и помчался во двор.

Мальчишки из третьего «А» играли сегодня вместе с девчонками.

Игра эта была старая-престарая.

Ее ввел Детлев Тан, увидев, как играют ребята из четвертого класса. Все собирались у забора, отделявшего школьный двор от заброшенного кладбища, где торчало несколько крестов — наверно, еще с прошлого века. Над забором раскинули свои ветви старые деревья — вязы, липы, каштаны. В них жужжали майские жуки. На ветках уже зеленели листочки.

В тени этих деревьев разбойники похищали девчонок и уводили их в «крепость». Когда подошел Андреас, игра была в самом разгаре. Почти все девочки были уже в плену, только Клавдию Геренклевер еще никому не удалось поймать. Она сидела на каменном столбике, и каждому, кто к ней подбегал, говорила:

— Ну, чего тебе? Я вообще не играю.

Когда подлетел Андреас, она вскочила и убежала.

Клавдии пришлось здорово побегать — Андреас несся с быстротой ракеты. Но Клавдия петляла и увертывалась — поймать ее было не так-то просто. Все ребята глядели на них и, когда Андреас нагонял Клавдию, кричали: «Поймал!» Но она опять убегала.

И вдруг она остановилась, повернулась к Андреасу лицом и, опустив руки, сказала:

— Ладно, я пойду, куда ты поведешь. Только, чур, не дотрагиваться!

Андреас доставил Клавдию в крепость. Все-таки ему это удалось! А больше никому из всего класса! Даже Детлеву не удалось!

В эту перемену фрау Линден сидела с фрау Кронлох в пустом классе и обсуждала с ней предстоящее посещение театра.

Фрау Кронлох с большим удовольствием работала в родительском активе. Она представляла на новогоднем утреннике Деда-Мороза и варила на весь класс какао в Международный день защиты детей. Она прекрасно переводила весь класс через улицу, потому что действовала очень решительно и в то же время обращалась с детьми по-матерински. Фрау Линден всегда была очень рада, когда фрау Кронлох вызывалась провожать класс в театр.

— Мы поедем из театра домой как раз в часы «пик». Сесть в трамвай будет почти невозможно. Без вас я вообще не решилась бы ехать, — сказала фрау Линден.

— На этот раз у меня, по правде сказать, нет особого желания сопровождать класс, — ответила фрау Кронлох. — Разве что если мы не возьмем с собой этого грубияна Гопе. Он сегодня утром так нахамил мне, так безобразно себя вел… Скажу вам честно, фрау Линден, если такое повторится, я его просто выдеру. Пусть даже мне придется отвечать перед родителями!

— Ну что вы, фрау Кронлох. Этого я и слышать от вас не хочу. А что мне тогда говорить? Я ежедневно провожу с ним пять часов — с ним и еще с другими, ему подобными. Так что же он натворил?

Фрау Кронлох рассказала, что случилось утром.

— Представьте себе, вот мы все едем в трамвае, а этот Гопе позволит себе такое перед всем народом, — заявила она. — Ну как я буду смотреть в глаза людям?

— Ужасно, — сказала фрау Линден, покачав головой.

Когда начался последний урок, ее решение уже созрело. Она вызвала Андреаса.

Андреас встал.

Фрау Линден перелистала его дневник и сказала:

— Я написала твоим родителям, что ты в последнее время ведешь себя совершенно нестерпимо. Ты получишь выговор за плохое поведение. Кроме того, ты получишь единицу за прилежание. К сожалению, я вынуждена лишить тебя посещения театра. Как я могу взять с собой такого невоспитанного мальчика? Это правда, что ты грозился избить фрау Кронлох?

— Нет, я только сказал: «Смотрите, как бы вам не надрали…»

Фрау Линден соображала, что же ей теперь делать с Андреасом. В классе царила полная тишина, слышно было только дыхание ребят. Наконец фрау Линден протянула Андреасу дневник:

— Возьми.

Андреас подошел к ее столу, взял дневник и повернулся, чтобы идти к своей парте.

— Подожди. — Она положила три марки на край стола. — И деньги возьми. Теперь садись. И не смей больше отрывать нас от работы.

Как только кончился урок, Андреас вскочил.

Он подбежал к фрау Линден, укладывавшей в портфель книжки и тетрадки, и громко сказал:

— Это не я был виноват, что я так сказал фрау Кронлох…

— Что сказал?

— Ну, про уши…

— Опять не ты виноват? Так ты никогда не исправишься! Боюсь, что еще немного — и ты начнешь снижать успеваемость.

Тут Андреас заплакал. Ему было обидно, что его не берут в театр, а главное, он не знал, как ему исправиться. Он пошел к своей парте и стал собирать портфель.

Почти все ребята уже вышли из класса.

Теперь вышла и фрау Линден.

В дверях она еще раз обернулась и сказала Андреасу:

— А возьмем ли мы тебя в следующий раз, это будет зависеть только от тебя самого. Тебе надо исправиться, Андреас. Ты ведь мальчик из интеллигентной семьи… Ты согласен?

Заплаканный Андреас кивнул.

Но хотя он все осознал, он был в полной растерянности.

У инженера Гопе тоже выдался трудный день. Когда у него два месяца назад взорвался «вокзал», ему недолго пришлось искать свою ошибку.

Как мы помним, вместо белой кашицы, которой все так ждали, там появился твердый зеленый ком. Кашица не образовалась потому, что не получился порошок. А порошок не получился потому, что один стеклянный аппарат не сработал. Он оказался испорченным. Находился он в пяти метрах от «вокзала» и был соединен со всем агрегатом, как один из вагончиков длинного-предлинного поезда.

Этот стеклянный аппарат был важнейшей частью всего агрегата — в нем происходило нечто удивительное. И инженер-химик Гопе, и его сотрудники называли этот аппарат «стеклянным дворцом».

Дело в том, что в жидкости, похожей на смолу, содержалось два различных вещества. А чтобы образовать порошок, они должны были соединиться. Но оба вещества ничуть к этому не стремились. Они ненавидели друг друга. Они отталкивались друг от друга и устраивали такие «драки», что даже ученому, химику Гопе становилось страшно.

Для того чтобы соединить эти химические вещества, и придумал инженер-химик Гопе свой стеклянный аппарат. Здесь через них пропускали электрический ток — с виду это было похоже на синюю молнию. Вещества на мгновение как бы теряли сознание, а вместе с ним и взаимную ненависть. В результате этого электрического удара они соединялись, а когда вновь приходили в себя, то оказывались единым веществом.

Это было бы просто чудо, если бы это чудо совершилось. Но тут-то и произошла осечка — чудо не совершилось.

В течение апреля «дворец» три раза возобновлял свою работу, но синие молнии почему-то превращались в потрескивающие искры, а потом и вовсе наступало молчание.

Стеклянный аппарат, который инженер Гопе три раза переделывал, оказался слишком слабым, чтобы много часов подряд соединять химические вещества. Починка аппарата стоила каждый раз очень дорого, а продукции все не было. Но хуже всего было то, что больные люди всё ждали и ждали нового лекарства.

Инженер-химик Гопе с горечью чувствовал себя за все это ответственным. Тогда его завод обратился к одной западногерманской фирме, которая прославилась на весь мир тем, что выпускала такие «стеклянные дворцы». Фирма эта послала на завод своего представителя. Дирекция завода и инженер Гопе шесть часов подряд вели с ним переговоры. В конце концов они заключили контракт: западногерманская фирма обязывается прислать заводу хорошо проверенный аппарат, а завод обязывается заплатить фирме четыре тысячи марок из денег, выделенных правительством на покупку заграничных аппаратов.

Итак, все было подготовлено, чтобы лекарство начало поступать с завода на склады. Инженер Гопе разобрал почти десять метров своей «железной дороги». Он ждал получения аппарата, чтобы снова смонтировать эти десять метров, по теперь уже «начисто».

В тот час, когда Андреаса лишили посещения театра и записали ему в дневник длинное замечание, на заводе был обеденный перерыв. Инженер Гопе обедал в столовой и беседовал со своим соседом по столику о том, сколько бензина расходуют автомашины разных марок. И вдруг на стене появился световой сигнал, означавший, что инженера Гопе вызывают в дирекцию. Он тут же отставил в сторону стакан с компотом и вышел из-за стола.

В кабинете директора, кроме самого директора, сидели еще главный инженер и коммерческий директор завода. Все трое крепко пожали руку отцу Андреаса. Чувствовалось, что дело у них серьезное и спешное.

Директор завода тут же прочел ему письмо западногерманской фирмы. Оно состояло всего из нескольких фраз. Фирма предлагала расторгнуть договор. Она не имеет возможности выслать аппарат, так как этому оказывают сопротивление «влиятельные лица».

Когда директор прочел письмо вслух, всем стало ясно, что инженеру Гопе придется теперь переоборудовать свой агрегат самому. Они договорились встретиться снова через три дня. За это время товарищ Гопе должен обдумать свои предложения.

Для товарища Гопе это было как гром среди ясного неба. Ему вдруг показалось, что за такой короткий срок он ничего не сумеет придумать. Он боялся, что через три дня в голове у него окажется так же мало идей, как в ту минуту, когда он покидал кабинет директора. С этими мрачными мыслями он прошел через цех и вошел в лабораторию. Тут он созвал своих сотрудников и сообщил им о том, что только сейчас узнал. Затем он навел порядок на своем письменном столе и пошел домой.

Ему хотелось отвлечься и освободить голову для новых идей. Поехать с Андреасом на велосипеде через Ромерберг и дальше — в глубь леса. Он надеялся на своего сына. У Андреаса был такой взгляд, словно он смотрит далеко вперед. На этот-то взгляд и на красоту огромного леса и возлагал надежды отец Андреаса. Здесь он хотел почерпнуть силы.

Он вернулся домой часа в три дня. Открыл ключом дверь и удивился — Андреас не выбежал ему навстречу. Для Андреаса всегда было праздником, если отец раньше времени возвращался с работы. Он всегда выражал по этому поводу бурную радость. Но сегодня Андреас вышел из кухни тихий, растерянно поздоровался с отцом и сказал:

— Ты уже пришел?

Отец вгляделся в лицо Андреаса. Он заметил высохшие ручьи слез на его щеках. И в глазах Андреаса стояли слезы.

— Ага! У тебя, значит, был черный понедельник. Что же опять случилось?

— Как это — «черный понедельник»?

— А это когда красными чернилами напишут что-нибудь в белом дневнике, и от этого перед глазами пойдут зеленые круги. И тебя выдерут до синих синяков. Жаль, я тебя еще никогда не драл!

Теперь слезы градом покатились из глаз Андреаса. Отцу ничего не оставалось, как утешить ревущего сына. Эх, самого бы его кто-нибудь утешил!.. Он прижал к себе Андреаса и спросил:

— Ну?

— Замечание… — всхлипнул Андреас.

— Давай его сюда!

Отец сел за кухонный стол. Андреас положил перед ним дневник и с ревом принялся объяснять, что он ничего не делал…

— Я только сказал, что воздух тяжелый, а это ты сам мне сказал…

Отец читал про забытые пособия и про недопустимое поведение Андреаса. Он читал про выговор и про единицу за невнимание. Но он прочел больше того, что было написано чернилами. Он понял, что между учительницей и его находчивым, но чересчур уж громогласным сыном возник разлад.

Обстоятельства требовали от отца быть строгим. Ему пришлось отказаться от поездки в лес. Взгляд Андреаса был сегодня не таков, чтобы из него можно было почерпнуть радость и силу. Он велел Андреасу сесть и сказал:

— Как же ты можешь спорить с учительницей и ставить ее в неловкое положение перед всем классом? И вообще говорить так, как будто ты знаешь больше нее?

— Но ведь ты это сам сказал, папа!

— Болтовня! Ты прекрасно знаешь, что один и тот же предмет можно назвать тяжелым или легким, смотря по тому, как он кому покажется. Знаешь ты это или нет?

— Ну…

— Что «ну»?

— Ну, знаю, — промямлил Андреас.

— И ты мог бы сообразить, что я, как химик, говорю про вес воздуха в другом смысле, чем твоя учительница. Зачем же ты устроил это представление?

— Я думал, она нарочно написала неправильно. Иногда фрау Линден шутит. Она ведь сама сказала — исправляйте ошибки…

— Ну, брат, высказался! Отличные ты находишь отговорки. Мог бы этим на хлеб зарабатывать. Почему ты бездельничал на уроке? Считал ворон?

— Я не считал.

— Ты следил за уроком или нет?

— Нет.

— А должен следить. Для этого ты ходишь в школу. Если ты не будешь следить за уроком, то быстро покатишься вниз, и на твою голову так и посыпятся колы. Вот когда она загудит! Давай-ка сюда твою ручку. Я подпишу.

Андреас вытащил ручку из пенала. Отец подписался. Потом, указав на пенал, спросил:

— А что это за деньги?

— На театр!

— Почему же ты их не отдал?

— Я отдал. А фрау Линден мне их вернула.

Отец насупился:

— Почему?

— Потому что пришла фрау Кронлох и рассказала…

— Что рассказала? — спросил отец как-то чересчур отчетливо.

Андреас набрал воздуху в легкие.

— Фрау Кронлох обругала меня на улице. А я… тогда ей сказал…

— Говори понятно, не реви!

— «Как бы вам самой не надрали…»

Отец глядит на ревущего Андреаса, и ему становится ясно: это правда, он так и сказал.

— Если ты так разговариваешь со взрослыми, с тобой вообще никто не захочет иметь дела, — говорит он, качая головой.

— И я не захочу! — возмущенно кричит Андреас. — А почему она… А почему она может говорить, что я дерзкий мальчишка, на улице, при всех!.. Я у Ули никогда и дома-то не был, она еще со мной ни разу слова не сказала! Она помогает фрау Линден на экскурсиях… И то всё заботится только о своем Ули. Чтобы он все время ел и не заснул в ботинках. А когда была Дедом-Морозом, так говорит мне: «Тебе надо исправиться!» А я пятерки получаю, а ее Ули одни единицы!

— Если все это так, мне придется поговорить с фрау Линден. Но все равно я не считаю, что ты прав. Если фрау Кронлох тебя обидела, это еще не основание грозить ей. Мальчишка, который так себя ведет, похож на квакающую лягушку!.. А что у тебя с уроками? Ты все сделал?

— Да.

— Тогда сбегай-ка за хлебом, а я заварю кофе.

— Сейчас, папа, я только накачаю шину.

— Велосипед мне придется на две недели запереть. Ты должен почувствовать, как сам себе вредишь, когда так безобразно себя ведешь.

Вот теперь-то Андреас разревелся по-настоящему. Но отец на это не поддался. Он пошел в комнату и сел за письменный стол. Положил перед собой лист бумаги и достал с полки толстую книгу. Но в голову ничего не приходило. Не давали покоя мысли, не имевшие отношения к делу. А идеи, которых он ждал, не возникали. Хоть бы жена поскорее приехала…

Было уже около полуночи, когда открылась дверь и она вошла. Он обнял ее и поцеловал. Она внимательно посмотрела на него и спросила:

— Андреас что-то натворил?.. Я угадала?

— Да. Много чего. Запись в дневнике на всю страницу и выговор за плохое поведение.

— Просто ужасно! А как он сам к этому относится?

— Защищается и ревет.

— И как это только получается, что у него всегда неприятности?

— Не знаю. Меня ведь при этом нет, когда у него происходят всякие конфликты.

— Может быть, ты поговоришь с фрау Линдой? Наверно, этому можно как-то помочь?

— Я уже сказал Андреасу, что пойду в школу. Если бы я еще знал, что мне ей говорить. Дома Андреас — мальчик как мальчик.

— Вот и скажи это фрау Линден.

— Нет, этого я не могу ей сказать. Если она узнает, что дома он слушается, а в школе нет, это будет еще хуже.

— Почему?

— Потому что фрау Линден тогда подумает, что я считаю ее плохим педагогом. А это неверно. Она хорошая учительница. Андреас сделал в учебе большие успехи. С нашей стороны он никакой помощи не получает, значит, этими успехами он обязан только ей. Я и в мыслях не имею упрекать ее за замечания в дневнике. Но, с другой стороны, я уверен, что таким путем от Андреаса ничего не добьешься.

— Довольно мрачные виды на будущее у нашего сына.

— Я так не считаю. Все это пройдет, когда он станет постарше. И поумней.

— А если не пройдет?.. Но надо, чтобы фрау Линден знали наше мнение. По-моему, это важнее всего. Самое лучшее — иди к ней завтра же.

Отец Андреаса кивнул. Потом минутку помолчал и сказал:

— Завтра я не смогу. И вообще в ближайшие дни не смогу. Фирма отказалась прислать аппарат.

— Боже мой! Почему?

— Этого они не написали. Не хотят, чтобы мы выпускали это лекарство.

— Что же ты теперь будешь делать?

— Я знаю, что надо делать. Только вот не знаю, получится ли…

Он стал рассказывать ей свой план. Они сидели рядом почти до рассвета. Про Андреаса они больше не говорили.

 

VI. Драка перед магазином

Андреас прочитал в «Альбоме» Вильгельма Буша не только «Макса и Морица», но и много других историй — «Коварный Генрих», «Месть слона», «Катание с гор»… Всех и не перечислишь. Из-за своей жажды к чтению Андреас всякий раз забывал про молоко — оно все стояло и стояло на самом солнцепеке.

Прошло почти две недели, пока он справился со всеми смешными стихами и рассмотрел все «рисунки автора». За это время он успел заключить дружбу с самыми разными чудаками, повстречавшимися ему в «Альбоме». В один прекрасный майский день, когда он от хорошего настроения готов был прямо хоть камни кидать на крышу, ему пришла вдруг в голову мысль, показавшаяся ему очень разумной и смелой. Он пошел за своим домиком-копилкой, высыпал из него все монеты и выбрал из них тридцать пфеннигов.

Потом побежал к трамвайной остановке, неподалеку от которой находился магазинчик «Канцелярские товары». Войдя в него, Андреас сказал продавщице:

— Дайте мне, пожалуйста, голубой конверт.

— Для поздравления?

— Да. Покажите, пожалуйста, какие у вас есть.

— Поздравление со свадьбой?

— Нет, не со свадьбой. С другим.

— С днем рождения? Как тебе мама-то сказала?

— Она ничего мне не сказала. Но я возьму вот этот.

Андреас показал на голубую открытку, лежавшую в конверте с подкладкой из папиросной бумаги. На открытке был изображен мальчик с довольной улыбкой. В руках он держал букет цветов, а рядом красовалась надпись: «Поздравляем с днем рождения!»

Андреас заплатил тридцать пфеннигов. Он пошел домой, хорошенько вытер ручку, чтобы не наделать клякс, и принялся за работу.

Зачеркнув поздравление, он написал: «Дорогая Клавдия! Мне очень понравилось. Теперь она мне больше не нужна. С приветом Андреас».

Потом заклеил конверт и надписал: «Клавдии Геренклевер, 3 «А». От Андреаса Гопе». Потом положил конверт в книгу, засунул книгу в портфель и запел такую громкую песню, что даже скворцы на ветке удивленно склонили головы.

На другое утро Андреас уже очень рано сидел за своей партой. Он решил, что нужно оставить себе побольше времени для передачи письма. На душе у него было так, как бывает под Новый год, когда и верится, и не верится, что все это будет — и елка, и Дед-Мороз, и подарки!

Как только Клавдия, подойдя с другой стороны парты, села на свое место, Андреас высунул из книги край конверта. Так, чтобы ей было видно. Но она вовсе и не смотрела в его сторону. Тогда он засунул конверт обратно в книгу, вытащил из пенала ручку и повертел ее немного, чтобы на пере появилась капелька чернил.

Когда зазвенел второй звонок, он заговорил с Клавдией.

— Вот невезение! — сказал он. — Это уже восьмая ручка. Все текут. Вчера, когда я писал одно письмо, она тоже капала. Сказать, кому я писал письмо?

Клавдия отрицательно покачала головой и приложила палец к губам.

Антье Шонинг, стоявшая у доски и следившая за порядком, сказала:

— Тише, Андреас! Еще одно замечание, и я тебя запишу.

Фрау Линден вошла в класс.

Прозвенел третий звонок.

Антье Шонинг отдала рапорт. Фрау Линден поздоровалась с классом, положила на стол портфель и стопку тетрадей по арифметике и села.

Андреас попробовал положить книгу к Клавдии на колени, но она недовольно отстранилась.

— Что ты там делаешь под партой, Андреас? — спросила фрау Линден.

Андреас покраснел до корней волос, у него даже в ушах зазвенело.

— Я хотел положить на место…

— Что у него там, Клавдия?

— Книга, — ответила Клавдия.

— Принеси мне ее сюда, — сказала фрау Линден Андреасу.

Андреас ни при каких обстоятельствах не мог допустить, чтобы нашли письмо. Он засунул книгу в парту и ответил:

— Это «Макс и Мориц», я хотел вернуть Клавдии.

Фрау Линден поднялась с места.

— Клавдия, принеси мне книгу, — строго приказала она. Клавдия взяла книгу и пошла к столу. Андреас побежал за ней, выхватил книгу и в отчаянии крикнул:

— Нет, нет!

— Гопе! — приструнила его фрау Линден.

В это мгновение Райнер Шнек вскочил со своего места и, выбежав из среднего ряда, очутился у парты Андреаса. Он хотел помочь водворить порядок и ухватился за книгу, чтобы отнести ее к учительскому столу. Каждый тянул книгу к себе изо всех сил… и вдруг она разорвалась.

Раздался треск рвущейся обложки и крик Клавдии:

— Ой, ой!..

У каждого в руках осталось по половинке книги.

Райнер Шнек понес свою половинку к учительскому столу.

Фрау Линден смотрела на Андреаса с возмущением. Как могла во время урока разыграться такая безобразная сцена? Чтобы не поступить опрометчиво, она постояла минутку молча, только откинула волосы со лба.

У ребят была такое ощущение, что фрау Линден растерялась. А разве учительница может растеряться? Класс застыл.

— Ты вел себя совершенно бессмысленно, — сказала она наконец Андреасу. — И вот ты испортил книгу. — Она взглянула на половинку книги, которую Райнер Шнек положил ей на стол, и спросила Клавдию Геренклевер: — Это твоя книга?

— Да.

— Тогда передай от меня твоей маме, что во всем виноват Андреас Гопе. Он должен вернуть тебе новую книгу или за нее заплатить. Ты знаешь, сколько она стоит?

— Десять марок, — ответила Клавдия.

Фрау Линден обернулась к Андреасу и приказала:

— Давай сюда дневник.

В дневнике она написала так: «Андреас мешал вести урок, занимался посторонним делом. На требование отдать книгу, которую он рассматривал на уроке, отказался это сделать. Оказывал насильственное сопротивление, из-за чего была разорвана книга. Поскольку вина лежит на нем, он должен возместить стоимость книги (10 марок). За грубое нарушение дисциплины Андреасу выносится выговор».

Клавдия сложила вместе обе части книги и стала убирать ее в портфель. Андреас помогал ей в этом. Он старался, чтобы не загнулся уголок какой-нибудь страницы и чтобы письмо не выпало в последний момент. Клавдия не возражала против его помощи. Ее немного удивляло, почему Андреас так старается и так заботливо складывает книгу. Судя по всему, его не очень-то волновала запись в дневнике — вид у него был победный.

Радость его померкла только дома, когда ему пришлось предъявить дневник отцу.

Отец был сегодня в таком настроении, что его выводил из себя каждый пустяк. Дело в том, что он вместе с двумя другими инженерами все-таки изобрел новый стеклянный аппарат. Да еще такой, что сама западногерманская фирма могла бы ему позавидовать. Лейпцигский приборостроительный завод дал согласие на изготовление этого аппарата. Чертежи были уже готовы. И тут вдруг пришла телеграмма из Лейпцига, что завод не может выполнить заказ: в ГДР нет необходимого сорта стекла.

Отец уже несколько дней не спрашивал Андреаса, что происходит в школе и какие он получает отметки. Он почти не выходил из своего кабинета, что-то писал, чертил, просматривал какие-то книги, заполнял целые тетради числами и формулами… Он не услышал даже, когда Андреас постучал в дверь.

Наконец он крикнул:

— Что случилось?

Андреас вошел и увидел, что ваза с тюльпанами стоит на ковре. Плохой признак. Он протянул отцу свой синий дневник:

— Подпиши, пожалуйста.

— Обязательно прямо сейчас? — буркнул отец. — И вообще, на кого ты похож? Пойди-ка вымой руки, прежде чем сюда входить. Давай живее! Мне некогда, как ты видишь. Где я должен подписаться? Показывай. Давай сюда. Иди мой руки.

Пока Андреас мыл руки, разразилась буря…

— Да будет ли когда-нибудь конец этим замечаниям? — кричал отец. — Если ты не можешь владеть собою, то скоро и я не смогу! Выдеру, и дело с концом! «Оказывал насильственное сопротивление»… Ты что, вообще рехнулся? Приносить мне такое!.. Но я это давно предчувствовал! Мальчишка, который грозится надрать уши взрослому человеку, и на учителя руку подымет!.. Молчи, когда я говорю!.. А то вот сейчас влеплю тебе! И это мой сын!..

Отец был так сердит, что и слушать ничего не хотел. Прошло немало времени, пока он уяснил, по какой причине Андреас снова получил замечание. Так вот оно что… Письмо к Клавдии Геренклевер. Узнав об этом, он сказал Андреасу:

— Ну ладно, я понимаю, что ты не хотел выдавать свою тайну. Всему классу это знать не обязательно. Ясно. И все-таки ты виноват. Ты вообще не должен был брать письмо в школу. Хоть это-то ты понимаешь?

— Да.

— Ну, а раз понимаешь, то и рассуждать тут не о чем. У меня нет времени выслушивать твои длинные речи. Ты виноват. Искупи свою вину, и дело с концом.

— А как мне это сделать, папа?

— Вынь деньги из своей копилки и отдай Клавдии за книжку.

Андреас был согласен, что предложение это правильное. Но хоть он и был согласен, делать это ему не хотелось. Он всего только один раз за все эти годы открыл домик-копилку. Чтобы достать деньги на голубую открытку. На это письмо он не пожалел бы и больше, хоть в десять раз больше. Но платить за книжку казалось ему несправедливым. Ведь это Райнер Шнек тянул!..

Андреас все говорил и говорил что-то отцу, хотя тот ничего не хотел слушать.

Он просил отца сходить в школу и объяснить фрау Линден, про письмо. Чтобы все было по справедливости!..

Андреас был очень настойчив, когда хотел кого-нибудь в чем-нибудь убедить. Он все повторял и повторял одно и то же — а вдруг отец все-таки передумает! Он плакал, видя, что ему это не удается. Он обратился за поддержкой к матери, когда она вернулась домой. Он не отставал от нее и вертелся под ногами, когда она накрывала стол к ужину. Он не слышал, что ему велели принести бутылку пива из погреба. Он злился и волновался все больше и больше и кричал:

— Пампуша ее разорвал, а не я! Я только крепко держал!

Но тут отец влетел в кухню и крикнул громовым голосом:

— Сейчас же прекрати рев! И имей в виду: если ты не заплатишь за книжку, я сам это сделаю. Я не стану терпеть, что бы Клавдия так и осталась без книги. Пошел спать! Я сам принесу пиво!

Андреас пошел спать. Он плакал, уткнувшись в подушку, и долго не мог заснуть.

Ночью подул сильный ветер. Начался проливной дождь. Он хлестал по веткам деревьев, срывая цветы с яблонь и вишен. Когда утром отец выходил из дому, дверь сама распахнулась от ветра и с таким шумом захлопнулась, что Андреас проснулся.

Ему приснилось, что это фрау Линден стукнула по столу. От этого удара конверт раскрылся, мальчик с букетом цветов сказал: «Поздравляю со свадьбой!» Весь класс расхохотался. Андреасу стало очень стыдно…

Это не ребята в классе смеялись, а мама Андреаса. Она стояла возле его кровати.

— Ты спишь, сжав кулаки, Андреас, — сказала она. — Ты что, собрался кого-нибудь отлупить?

Андреас посмотрел на мать. Сперва ему показалось, что она стоит где-то далеко-далеко. Очнувшись от сна, он спросил:

— А сколько лет мне еще надо жить, чтобы в копилке опять стало двенадцать марок? Если я десять отдам?

— Да не так уж много. А теперь поторапливайся! Ты вчера вечером даже не умылся.

Андреас поднялся с постели. Он зябко поежился, поглядев в окно и увидев, как быстро несутся по небу тучи. Потом он открыл копилку, достал свою бумажку в десять марок и сунул в пенал. А потом пошел в ванную и открыл оба крана.

Когда Андреас шел в школу, дождь уже перестал.

Погода была такая, какую любят все ребята. В переулке Майских Жуков сверкали лужи. Их, конечно, можно было обойти, но можно было и топать вброд, словно рыбак в высоких резиновых сапогах.

Андреас вообще-то давно уже вырос из того возраста, когда играют в рыбака. Но такое уж радостное у него сегодня было настроение. И все из-за десяти марок в пенале. Он казался себе как бы Дедом-Морозом, который несет подарок. Некогда обходить лужи — надо шагать прямым путем!

Он вышел из переулка Майских Жуков и оказался в толпе ребят, которые шли из поселка в школу. Впереди он заметил Антье Шонинг. Антье прославилась у них в классе тем, что уже два раза побывала в Советском Союзе. Она даже знала, какие там имена у девочек и какие у мальчиков. Все, все имена знала!

Антье Шонинг и Клавдия Геренклевер каждое утро встречались на дороге и рассказывали друг другу всякие новости. Даже если расстались только вчера вечером. Андреас подумал, что сегодня они обязательно заговорят про письмо. И, конечно, ему захотелось услышать, что скажет Клавдия. Он тут же бросился догонять Антье.

Он почти уже добежал до нее, как вдруг увидел, что к Антье пристает длинный мальчишка из третьего «Б». Андреас знал его. Это был Юрген Дальке, всем известный лентяй и шалопай.

Он шел позади Антье и задирал ей линейкой платье.

Антье испуганно обернулась и оказалась лицом к лицу с этим типом — он стоял перед ней, ухмыляясь. Андреас был вне себя от возмущения, что этот балбес насмехается над девочкой из их класса. Он крикнул:

— Эй ты, паразит, ты что, малость того? — и изо всех сил потянул его за портфель.

От неожиданности тот потерял равновесие и грохнулся на землю.

Но Юрген Дальке шел не один. Рядом с ним шагали двое ребят поменьше и еще большая девочка из четвертого класса. Увидав, что их товарищ упал, они с криком бросились на Андреаса, стали его бить по лицу и стаскивать у него со спины ранец-портфель. Тем временем Юрген Дальке уже вскочил на ноги.

Положение у Андреаса было отчаянное. Он понял это, когда его руки оказались просунутыми под ручку портфеля, словно в наручники. Защищаться он не мог, а Юрген Дальке изо всех сил колотил его кулаками по голове.

И тут Андреас пришел в бешенство. Он больше не смотрел по сторонам. Он отбивался ногами, портфелем, только бы победить… Потому что он прав!.. Он бил куда попало и даже не замечал, что у Юргена Дальке течет уже кровь из носа, а оба его товарища с плачем отошли в сторону.

Ребята, столпившись, глядели на эту драку, словно на представление в цирке. Антье Шонинг рассказывала всем и каждому, что Дальке сам виноват — это он приставал и безобразничал.

Все ребята были теперь на стороне Андреаса. Они подбадривали его, крича: «Дай ему! Дай ему!» — и грозились наподдать всякому, кто хотел разнять дерущихся.

Неподалеку от этого места находился продовольственный магазин, а перед ним стояла очередь. Женщины с бидонами в руках ждали, когда откроют. Среди них и фрау Геренклевер, мать Клавдии.

Фрау Геренклевер заметила, что ребята сбились в кучу, до нее доносились громкие возгласы, потом раздался крик Юргена Дальке — кровь из носа закапала ему куртку. Фрау Геренклевер питала отвращение к подобным сценам. Вдруг к очереди подбежала пожилая женщина. Всплеснув руками, она закричала:

— Да бегите же скорее! Помогите! Этот сорванец избивает детей до крови! В жизни ничего подобного не видела!

Фрау Геренклевер бросилась бегом через дорогу.

Она узнала Андреаса и пришла в ужас от его вида.

Силы Андреаса были на исходе. Лицо измазано кровью, рот раскрыт… Тяжело дыша, он держал за волосы девчонку из четвертого класса… Она пыталась вырваться и убежать, но он не отпускал ее и бежал за ней… Так они бегали по кругу, топча придорожную рожь… Девочка плакала и повторяла:

— Я все расскажу… Я все расскажу…

Фрау Геренклевер схватила Андреаса за руку и разняла детей.

Пожилая женщина кричала:

— Ну и воспитание! Да ведь это только у разбойников такие дети бывают!

Теперь в дело вмешались и другие взрослые, которые шли этим путем на работу. Ребята разбежались — ничего интересного тут больше не предвиделось.

Юрген Дальке показывал взрослым свою залитую кровью куртку и вопил:

— Он мне за это ответит!

— Скорей, Юрген, — крикнула девочка из четвертого класса, — а то опоздаем!

Фрау Геренклевер, покачав головой, сказала Андреасу:

— Как ты можешь так забываться?

Андреас смотрел на нее отсутствующим взглядом. Он никак не мог опомниться. Он не отвечал — у него не было сил говорить…

Он глубокими глотками вбирал в себя воздух, а вокруг все вертелось, как на карусели. Голова у него так кружилась, что он даже не узнал фрау Геренклевер. Он пришел в себя только тогда, когда все прохожие уже разошлись и он остался на дороге один.

Тут он вспомнил, что шел в школу.

Впереди на пригорке он заметил двоих ребят с портфелями, бежавших бегом. Андреас испугался. Он никогда еще не опаздывал. Он поспешно надел слетевший ботинок и бросился бежать.

Часы на продовольственном магазине показывали без пяти восемь. У Андреаса колотилось сердце. И вдруг он вспомнил про портфель… Да где же он?

Андреас помчался назад.

Портфеля не было. Андреас заметался, опять побежал вперед, вернулся назад — портфеля не было. Он поискал во ржи. Перебежал на другую сторону улицы, заглянул в чей-то сад через забор. Портфеля и тут не было. Тяжело дыша, он опять побежал к школе…

Фрау Линден уже ввела третий «А» в класс. Ребята рассаживались по партам. Фрау Линден стояла у открытой двери и ждала последнего звонка. И тут она услыхала, что по лестнице, тяжело дыша, взбирается кто-то из опоздавших.

Теперь он уже бежал по коридору прямо к ней, растрепанный, избитый, грязный.

Андреас, запыхавшись, подскочил к двери, прошел, пошатываясь, в класс мимо фрау Линден и, не сказав ни слова, повалился на парту.

Фрау Линден заметила, что Андреас без портфеля.

Прозвенел последний звонок.

Фрау Линден вошла в класс. Она закрыла за собой дверь и сказала:

— Если ты еще раз явишься в школу в таком виде, я отошлю тебя обратно домой.

 

VII. Красный берет

Сад, в который заглядывал Андреас, окружал дом, в котором жила одна бабушка самого высшего сорта. Она носила туфли на высоких каблуках и лиловый халат в крапинку. Когда она бродила по саду, халат переливался на солнце. Волосы у нее были покрашены в коричневый цвет и собраны в высокую прическу, похожую на боксерскую перчатку. А фамилия ее была Штейнбок.

В таком наряде бабушка Штейнбок подошла сегодня утром к высокому забору в самом конце сада. На заборе, как раз на этом месте, висел со стороны улицы почтовый ящик. А со стороны сада в забор упирался огромный куст сирени. Бабушка Штейнбок нагнулась, стараясь не зацепиться волосами за ветку сирени, и подняла с земли портфель, который лежал на сухих прошлогодних листьях. Портфель был застегнут, но весь в грязи.

Бабушка Штейнбок отнесла портфель в дом. Она обтерла его мокрой тряпкой, а потом вытерла сухой. После этого она открыла портфель и прочла надпись: «Андреас Гопе. Переулок Майских Жуков, дом 16». Затем она увидала пенал и, открыв его, покачала головой.

— Гильда, не мешкай! — сказала она, обращаясь к самой себе.

После этого бабушка Штейнбок быстро проделала все необходимое: надела платье, позавтракала, приняла таблетку витамина «С», накрасила губы, надела шляпу, взяла зонтик, сумочку, портфель Андреаса и, прихрамывая, поспешно зашагала в сторону школы.

В школе как раз начался второй урок. Завхоз разбирался в своей комнатушке рядом с раздевалкой, раскладывая потерянные ребятами вещи. Он наслаждался тишиной, царившей в вестибюле и в коридорах.

Пройдя вестибюль мелкими шажками, чуть прихрамывая, бабушка Штейнбок приблизилась к нему и сказала:

— Доброе утро, господин директор! Этого сорванца надо хорошенько высечь… — Она положила портфель на стол к другим потерянным вещам и, усевшись на стул, закончила, еле переводя дух: — Не того, чей это портфель, а другого! Того, кто бросил чужой портфель через мой забор и чуть не попал прямо в розы. Ну что это за дети!

Завхоз открыл портфель, прочел фамилию и понимающе кивнул головой:

— Ну, теперь все в порядке. Он уже был у меня, этот Гопе, — спрашивал, не отдавал ли кто портфель. Говорит, они там поцапались.

— Поцапались? Вот как он это называет? Скромный мальчик!.. Я бы их разняла, да вот нога у меня… Он против целой ватаги один отбивался, этот Гопе. И тут является этот, в красном берете, и швыряет его портфель в мою сирень. Знаете вы его?

— Кто же его не знает, этого Гопе! Носится как угорелый!

— Да не Гопе, а того, в красном берете… Который портфель через мой забор перебросил. Его-то вы знаете?

— Знаю я одного с красным носом, в старших классах математику преподает. Но кому какое до этого дело, ведь правда?

— Вы мне что, зубы заговариваете? Не на такую напали. Надо лучше детей воспитывать! Ведь с дисциплиной в вашей школе не ахти! Об этом многие поговаривают!

— А нечего заборами от людей отгораживаться! — отмахнулся завхоз. — Вот никто бы ничего и не перебрасывал!

Вид у завхоза был хмурый — теперь изволь тащи портфель этому Андреасу на второй этаж!

Он постучал в дверь третьего класса «А», передал портфель учительнице и мрачно сказал:

— Какая-то фрау Штейнбок принесла. Сорвала на грядке в своем саду.

— Спасибо, — ответила фрау Линден. Потом подняла портфель вверх и спросила: — Это твой, Андреас?

Андреас радостно вскочил с места:

— Мой!

— Погляди-ка, все ли цело, — сказала фрау Линден и положила портфель на его парту.

Андреас заглянул в портфель:

— Все!

— Тогда достань ручку и пиши вместе со всеми.

Андреасу казалось, что произошло какое-то чудо — опять у него в руках оказался его портфель со всеми вещами! Он не задавался вопросом, откуда он взялся. Только радовался, что опять может писать, а после уроков пойдет домой с портфелем, как все ребята. Открыв пенал, он вытащил свою ручку и вдруг сказал громко, на весь класс:

— А деньги?

Фрау Линден прервала урок:

— Какие деньги?

— Десять марок для Клавдии — я их сегодня утром положил в пенал… — Андреас заплакал.

— Ты их, наверно, куда-нибудь еще положил, — сказала фрау Линден.

— Нет. Вот сюда! — с плачем возразил Андреас и поднял пенал.

— Не станешь же ты утверждать, что кто-то вынул у тебя деньги. Ты ведь сам знаешь, какой ты неорганизованный. Потерять портфель! Это только с тобой могло случиться!

— Да если его у меня утащили! — заревел Андреас.

Фрау Линден потеряла терпение:

— Ну хорошо, я спрошу у детей, с которыми ты дрался. Может, они лучше знают, что случилось с твоим портфелем. Почему вы вообще подрались?

Андреас задумался, как бы это объяснить, и промямлил:

— Я увидал… потому что Антье шла впереди меня, ну, и тогда я… ведь я же должен был…

Фрау Линден перебила его бормотание и обратилась к Антье Шонинг:

— Объясни мне ты, Антье, что он увидел?

Антье Шонинг, обычно такая острая на язык, на этот раз медленно выползла из-за парты и остановилась в нерешительности. Утром на улице она куда быстрее находила слова. Наконец она сказала:

— Этот Дальке очень нахальный… Андреас меня защищал… Он совсем не виноват.

Фрау Линден поняла, что Андреас и Антье не хотят что-то рассказывать перед всем классом. Она поглядела на часы и сказала:

— Если сосчитать все то время, которое отнял у нас сегодня Андреас Гопе всякими своими происшествиями, то на каждого ученика придется по восемь минут. Помножьте это на количество учеников в нашем классе и получится, что он отнял у нас четыре часа учебного времени. Нам их уже никогда не наверстать. Теперь ты знаешь, Андреас, чего нам стоят твои истории… Хватит. Успокойся. Поищешь деньги на перемене. Я уверена, что ты их найдешь.

Андреас искал всю перемену. И не только он один. Некоторые ребята изо всех сил помогали Андреасу — Детлев Тан, Гано Блумгольд, Клавдия Геренклевер, Антье Шонинг… На них беды Андреаса произвели большое впечатление. Но никто из них не верил, что деньги могли пропасть из портфеля. Они не только по нескольку раз пересмотрели содержимое пенала, но и перелистали все учебники и тетради.

Райнер Шнек, сидя верхом на парте, изображал из себя папашу, который, посмеиваясь, смотрит, как играют ребятишки.

Когда они убедились, что денег в портфеле нет, Райнер Шнек сказал:

— Я подозреваю, у кого деньги.

— Я тоже, — заявил Детлев Тан.

Все ребята посмотрели на Детлева.

Гано Блумгольд, нахмурившись, возразил:

— Если вы думаете на бабушку Штейнбок, то очень ошибаетесь. Она даже свой старый телевизор в клуб отдала, хотя могла бы продать. Она всегда все отдает — зачем же ей брать чужое?

— Да я вовсе не про нее думаю, — сказал Райнер Шнек.

— А про кого же? — спросил Детлев Тан.

— Что деньги украли, это надо еще доказать, — сказал Райнер Шнек. — Пусть сперва докажет, что они там были. Вы ищете, стараетесь, а их, может, и вообще там не было… Эх, дураки, дураки! Бедная Клавдия!

Он осалил Гано и бросился к двери.

Но Гано и не подумал его догонять.

— У тебя всегда такие мысли! — крикнул он вслед Райнеру. И, повернувшись к ребятам, сказал: — Придется спросить Юргена Дальке, из-за чего вышла драка.

— Этого типа? — пожал плечами Детлев Тан. — Спроси, спроси! А что толку-то? Все равно ничего не узнаешь.

— А кого же тогда спрашивать? — сказал Гано Блумгольд.

— Не знаю, — ответил Детлев Тан. — Раз Антье сама ничего не говорит…

— Ладно, скажу, — решилась Антье Шонинг, — Дальке какой-то палкой задирал мне платье. Тогда Андреас стал меня защищать.

— Андреас в порядке, — сказал Детлев Тан. — Если Пампуша другого мнения, пусть оставит его при себе.

— И оставлю! — крикнул Райнер Шнек, высунув голову из-за двери. — Может, еще я виноват, что Клавдия осталась с носом?

С этими словами он снова исчез за дверью.

— Ишь как заговорил! — крикнул ему Детлев Тан. — Да ведь ты вместе с Андреасом книгу-то рвал! А теперь ты вообще ни при чем?

Понемногу ребята разошлись. Только один Детлев Тан остался. Он еще раз пересмотрел с Андреасом все учебники, прежде чем тот уложил их обратно в портфель.

— Что с тобой теперь отец сделает? — спросил Детлев Андреаса.

— Не знаю… Разве узнаешь?

— Я один раз потерял семьдесят пфеннигов, когда меня в магазин послали. Ну, отец и разошелся… «Человек должен быть собранным, отвечать за порученное дело…» Встал посреди комнаты — ни проехать, ни пройти!..

— Вот и мой, — сказал Андреас, — как наденет свое новое пальто, всю дверь загородит — ни проехать, ни пройти.

Отец Андреаса, как и фрау Линден, не хотел верить, что деньги кто-то украл. Он попросил Андреаса подробно рассказать, как было дело, и слушал очень внимательно. Сегодня он был в хорошем настроении, не то что в последние дни. Он не торопил Андреаса. Выслушав все, он понял, что Андреас затаил обиду. Притянув Андреаса к себе, он сказал:

— Мне нравится, как ты себя вел. Даже если тебе и не поверили. Иной раз случается, что человек сделает что-нибудь хорошее, а его за это отругают. И не только с учениками. Ну-ка, брат, собирайся. Только живо! Пойдем к бабушке Штейнбок. Надо выяснить, кто же это рылся в твоем портфеле.

Когда бабушка Штейнбок открыла дверь, они сразу почувствовали запах духов. И выглядела она очень приветливой и нарядной. Взглянув на нее, каждый с радостью назвал бы ее своей бабушкой.

— Вот он, наш растрепа! — весело сказала бабушка Штейнбок, легонько ткнув Андреаса пальцем в грудь. — Ну? Пришел, наверное, поблагодарить меня, что я твой портфель отнесла в школу?

— Спасибо, — сказал Андреас.

А отец добавил:

— Большое спасибо. А еще нам хотелось бы узнать, что за мальчик перебросил портфель через ваш забор? Дело в том, что из пенала пропала бумажка в десять марок.

Бабушка Штейнбок открыла рот, потом прикрыла его рукой и, покачав головой, уставилась на отца Андреаса…

— С ума сойти! — громко сказала она. — Ну-ка, заходите… Вот это да! Десять марок! Ну, так я и думала!

Она пригласила гостей в комнату, где стоял телевизор, а все стены были увешаны фотографиями. На всех фотографиях была изображена сама бабушка Штейнбок, только в виде молоденькой девушки. Наверно, сто фотографий показывали, как молодая красивая бабушка Штейнбок поет в театре.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала бабушка Штейнбок.

Отец Андреаса рассказал ей, для чего Андреас взял с собой деньги в школу и из-за чего вышла драка.

— По словам Андреаса, про портфель он совсем позабыл, — закончил отец, — не до того ему было. Вот тут-то кто-то и занялся его портфелем.

— Ага! Это становится увлекательным. Сейчас я вам кое-что расскажу. Правда, я слепая курица, но все же могу отличить футбольный мяч от портфеля. А они им играли в футбол, портфелем-то, эти два красавчика. Подхватили портфель — и давай!

— Значит, они и деньги украли, — сказал Андреас.

— Погоди, погоди… Эти-то двое знай поддают! Я уж хотела сама вратарем к ним пойти, но тут прибежал третий и отнял у них портфель. Я думаю: какой разумный ребенок! Да куда там! Смотрю, становится лицом к забору возле почтового ящика и достает пенал. Ну, думаю, слизнет кошка сливки — стащит у него авторучку.

— Нет, авторучка цела, — сказал Андреас.

— Правильно. Она там лежала. Я ведь потом посмотрела. Но когда он рылся в пенале, я такое подумала. Да, ничего себе гусь. Облапошил нашего рыцаря, раздобыл себе на мороженое!..

— А как он выглядел, этот мальчик? — спросил отец Андреаса.

— Не знаю. Я ничего не вижу без очков. А очки я не ношу.

— Жаль, — сказал отец Андреаса.

— Да, очень жаль, но очки мне не идут.

— Я хочу сказать — жаль, что мы не знаем теперь, как он выглядит. Он большой или маленький?

— Как раз с почтовый ящик. Только не такой толстый. А на голове красный берет.

— Тогда я его узна́ю, — обрадовался Андреас.

— А как? — спросил отец. — Разве у какого-нибудь мальчика есть красный берет?

— Конечно, есть, — сказал Андреас. — А то как бы он его надел?

Бабушка Штейнбок дала Андреасу большой кусок шоколада в серебряной бумаге.

— А ваш сынок себя в обиду не даст! С четырьмя расправился! Иной мальчик ходит, словно какой святоша — так ни с кем ни разу и не подерется. Если бы у меня был такой, я бы с ума сошла от страха. Но если бы был драчун, я бы тоже с ума сошла от страха.

Выслушав эти рассуждения, над которыми стоило поразмыслить, они распрощались с бабушкой Штейнбок и пошли домой. Андреас перебирал в памяти всех знакомых мальчишек — нет ли у кого красного берета? Отец, видно, тоже думал о красном берете.

— Парень в красном берете, — сказал он, — явление почти такое же редкое, как теленок с двумя головами. Он от нас не уйдет.

Но Андреас возразил:

— Когда старший брат Клавдии наворовал яблок в чужом саду, к ним пришел участковый и велел отдать все яблоки. А у него их уже не было. А что, если у этого, в красном берете, уже нет десяти марок?

— Тогда их вернут его родители, — сказал отец.

 

VIII. Новый друг

Три дня лил дождь, а потом выглянуло солнце. В садиках поселка стали появляться разноцветные летние стулья и большие яркие зонты от солнца. Но никто на эти стулья не садился — все пололи сорняки и красили заборы. Когда темнело, все начинали бегать в дом и из дома — заносить летнюю мебель. А потом кричали соседям:

— Ну, до завтра! С сорняками и сегодня не справились! Каждый год одно и то же!

Фрау Линден с трудом переносила жару, у нее было плохое сердце.

Она положила шариковую ручку на учительский стол и объявила:

— Собрание родительского комитета считаю открытым.

На собрание сегодня явились только две матери.

— Будем начинать, — сказала фрау Линден. — Вряд ли кто-нибудь еще придет.

— Я тоже думаю, что никто не придет, — сказала фрау Геренклевер, мать Клавдии.

— В такую жару кто же пойдет, — заявила фрау Кронлох. — Если б на Ули нельзя было положиться, я бы и сама не пошла. Да уж он-то парень надежный, кур накормит!

Но только фрау Линден хотела начать, как явилась фрау Блумгольд, мать Гано. Она была хирургической медсестрой в больнице, а дома у нее было двое детей, муж да еще сад. И все-таки она пришла, несмотря на все свои многочисленные обязанности.

Фрау Линден говорила о пионерской работе. Она упомянула и о том, что некоторым ученикам надоело клеить коробочки и мастерить подставочки для кофейников. Им хотелось бы лучше поиграть в трактор.

— Подставочки для кофейников и ежики из каштанов — это дело хорошее, — сказала фрау Линден, — но надо быть ближе к жизни.

— Очень правильно, — вставила фрау Геренклевер.

— Я предлагаю, — продолжала фрау Линден, — дать пионерам третьего «А» задание по изучению родного края. Все вы знаете, что уже этой осенью у нас тут будет проложена новая магистраль — шоссе, ведущее из Берлина в другие города. Для этого сровняют гористую часть Ромерберга, и тут, уж конечно, будут уничтожены многие места, где проходят любимые игры наших ребят — пригорки, с которых они катаются на санках, площадки, где они играют в футбол, и всякие там их «разбойничьи пещеры». Вот тут-то и можно дать ребятам задание. Пусть пионеры исследуют, что у нас исчезает и что появляется на месте этого старого.

Теперь слово взяла фрау Кронлох.

— Как это так — детям надоело клеить коробочки? — сказала она. — Этого я не понимаю. Мой Ули очень любит и коробочки мастерить, и ежиков, и выпиливать подставочки для кофейников. Это очень полезно для детей. Дети видят результат своего труда и радуются, что у них умелые руки. А кто жаловался?

— Да разные дети, — ответила фрау Линден. — Но особенно Андреас Гопе.

— Ну, с ним-то и считаться нечего, — сказала фрау Кронлох.

— Да уж, конечно, — поддержала ее фрау Геренклевер. — Но все же с пионерской работой у нас слабовато. Я целиком согласна с прекрасным предложением фрау Линден.

— Я тоже согласна, — сказала фрау Кронлох, — разве я пойду против коллектива? Но я ставлю одно условие: этого Гопе лично я на экскурсию с собой не возьму.

— Почему? — удивилась фрау Блумгольд. — Нельзя же его постоянно отстранять от пионерской работы.

— К сожалению, он нас сам к этому вынуждает, — пояснила фрау Геренклевер. Она рассказала про драку перед магазином, а потом добавила: — Когда я к нему обратилась, он произвел на меня ужасное впечатление. Весь в крови, губы синие и глядит с такой злостью, что я просто испугалась. Спрашиваю, из-за чего он подрался, а он даже не находит нужным отвечать. Поймите меня, фрау Линден! Ну могу ли я взять с собой на экскурсию ребенка, который не отвечает, когда я к нему обращаюсь!

Фрау Блумгольд, человек суровой профессии, не считала, что мальчик заслуживает столь строгого наказания только за то, что он подрался и был в крови.

— Андреас защищал Антье Шонинг, — сказала она. — Теперь это всем хорошо известно. За такой благородный поступок он заслуживает похвалы…

— Какой же это благородный поступок? — перебила ее с раздражением фрау Кронлох. — Одну девочку он защищает, а другую таскает за волосы! Он даже взрослым грозится уши надрать! Такому сорванцу вообще не место в пионеротряде!

— С такой точкой зрения я не согласна, — сказала фрау Блумгольд. — Разве это метод воспитания — исключить? Как вы считаете, фрау Линден?

Фрау Линден ответила не сразу. Положение у нее было трудное. Сама она по состоянию здоровья не могла взбираться в гору на Ромерберг и обследовать местность. Замысел этот мог быть выполнен, только если фрау Кронлох и фрау Геренклевер возьмут на себя всю ответственность. И чтобы настроить их на мирный лад, она сказала:

— Дело тут не в самом Андреасе, а в других ребятах. Андреас, конечно, имеет право принимать участие в наших мероприятиях. Вопрос только в том, какое влияние он оказывает на остальных — хорошее или плохое.

— В том-то и дело, — поддержала ее фрау Геренклевер. — Разрешите мне кое-что вам прочесть. — Она достала из сумочки голубой конверт, вынула из него голубую открытку с мальчиком, держащим в руке букет цветов, и прочла: — «Дорогая Клавдия! Мне очень понравилось. Теперь она мне больше не нужна. С приветом Андреас».

Фрау Геренклевер положила письмо на учительский стол и продолжала:

— Это письмо он передал Клавдии в школе. Если девочка получает в школе письма, как она может следить за уроком? Я поймала ее, когда она его читала. Она очень смутилась, вся покраснела… По-моему, тут каждому понятно — такие дела надо пресечь.

— Ни стыда, ни совести у него нет! — возмутилась фрау Кронлох.

— И я так считаю, — согласилась фрау Геренклевер. — Каждый день Клавдия уж в чем-нибудь да выпачкается — то чернила, то деготь, то глина… И все из-за этого грязнули! Или вот, пожалуйста, с этой книгой. Деньги у него якобы украли. Не стану же я обращаться к его родителям. Еще если бы это были порядочные люди… Но тот, кто позволяет своему ребенку являться в школу в нечищенных ботинках… Да что тут говорить! Я хотела бы только попросить вас пересадить Клавдию на другую парту.

— Да, да, — вставила фрау Кронлох, — на Ули он тоже оказывает дурное влияние.

— Но ведь Андреас живой, не деревянный, — возразила фрау Блумгольд. — Каково ему придется, если Клавдия завтра утром заявит, пробегая мимо: «Моя мама не велит мне сидеть с тобой на одной парте!»

Фрау Линден было как-то не по себе. Разговор все вертелся вокруг Андреаса, а дело вперед не двигалось. И она сказала с нетерпением:

— Мы поступим по-другому. Пересадим не Клавдию, а Андреаса. Я улажу все так, чтобы Андреас не обиделся. Теперь поговорим о пионерской работе. А то мы все топчемся на одном месте.

Когда на другое утро Андреас пошел в школу, он с удивлением увидел, что Гано Блумгольд стоит и ждет его на самом солнцепеке. Странно. Правда, они иногда и раньше, случайно встретившись, шли вместе в школу, но никогда еще Гано не ждал его на дороге. Гано протянул Андреасу руку и сказал:

— Привет!

Андреас смущенно оглянулся — не видел ли кто этой торжественной церемонии? Потом он сказал:

— Погода — во!

Они зашагали рядом.

— Все знают, почему ты каждое утро дежуришь у школьных ворот, — сказал Гано, и на лбу его, как всегда, появилась складка. — Значит, ты кому-то про это рассказал.

— Пампуше. Больше никому… Он обещал не трепаться!

— Ну какой толк торчать у ворот? Мальчик в красном берете там все равно не пройдет.

— Почему это? Он ведь не знает, что я его ищу!..

— Сколько, дней ты уже играешь в сыщика?

— Неделю.

— Тогда наверняка знает. Вся школа об этом говорит.

— У, чертов Пампуша!.. Он у меня получит, трепло несчастное!..

Андреас был зол и подавлен.

— Да что на Пампушу сваливать? Ты сам виноват. Нашел кому рассказывать! Тут надо придумать что-нибудь другое. Все равно это чепуха — кто станет в такую жару ходить в берете? У меня есть одно предложение. Только, чур, не трепаться. Даешь слово?

— Даю.

И Гано рассказал Андреасу свой план.

Как раз в это время фрау Линден выходила на остановке из трамвая. Она перешла улицу и пошла вдоль шоссе по Обезьяньей лужайке к школе. Ей было трудно подниматься в гору, и шла она медленно.

Тут ее догнали девочки из третьего «А» и, поздоровавшись, пошли с ней рядом. Одна из них спросила, очень ли был переполнен трамвай и удалось ли ей сесть или она стояла всю дорогу. Фрау Линден ответила, что сначала она стояла, а потом, к счастью, удалось сесть. А то портфель такой тяжелый…

Тогда другая девочка сказала, что, а вот она, наоборот, любит стоять в трамвае. А третья сказала, что нет уж, гораздо лучше сидеть, потому что трамвай все время качается и даже головой об окно ударяешься.

— А вообще-то я ужасно люблю качаться, — добавила она.

Тут девочки заговорили все разом.

В это время мимо них прошла ватага мальчишек. Они серьезно поздоровались с учительницей, удивляясь, как это девчонки так запросто болтают с фрау Линден. Им было даже немного завидно. Сами они и понятия не имели, о чем можно разговаривать с учительницей.

Перед школой, на том месте, где обычно строился третий «А», девочки отошли от учительницы и встали в шеренгу. Фрау Линден подошла к Андреасу и строго сказала:

— Какой у тебя опять сегодня вид! Ты что, не умывался?

Андреас от смущения крепче прижал к груди тапочки для физкультуры.

— Нет, я умывался…

— Вон на платье Клавдии тоже остался след — вон, вон, грязь от твоих тапочек. Видишь?

Андреас не посмотрел в ту сторону. Но Клавдия, поглядев на свое платье, сказала:

— Тьфу!

— Нет, это уж слишком! Каждый день ты чем-нибудь пачкаешь Клавдию. Придется пересадить тебя на такое место, где тебе некого будет пачкать.

— Да я-то чем виноват! — оправдывался Андреас. — Меня на нее толкнули!

Учительница не ответила. Она повела свой класс вверх по лестнице. В дверях Андреас опять обратился к фрау Линден:

— Да я ведь не виноват!

— Ты никогда ни в чем не виноват. Садись на заднюю парту.

Андреас вдруг почувствовал себя совсем одиноким. Сдерживая слезы, он прошел мимо своей парты, на которой сидел с первого дня, и подошел к последней парте в среднем ряду. Перед ним теперь оказался Детлев Тан.

Амброзиус Поммер стоял уже у доски, готовясь отдать рапорт.

Когда все встали, здороваясь с фрау Линден, Детлев Тан пробормотал:

— Привет! Наконец-то и ты с нами! Здесь у нас все руководство!

Чувство одиночества рассеялось. Андреас не удержался и громко рассмеялся — как раз в то мгновение, когда Амброзиус Поммер начал рапортовать.

Учительница сделала вид, что не слышит смеха Андреаса. Она ничего не сказала. Она вновь ощутила неприязнь к этому дерзкому мальчику.

На большой перемене ребята опять играли во дворе в ту старую игру: разбойники похищали девочек и заключали их в крепость. Андреас искал глазами Клавдию. Ему очень хотелось знать, разрешит ли она ему сегодня взять себя в плен. Он сел на каменный столбик и стал следить за игрой.

Клавдия давно его ждала. Теперь она подошла к нему и сказала:

— Моя мама спрашивает, когда ты вернешь деньги за книгу.

— Когда поймаю того парня в красном берете. Он должен мне их отдать, а я тогда отдам тебе.

— А если ты его не поймаешь?

— Все равно я отдам тебе деньги.

— А у тебя что, так много денег?

— Мне обещали премию, если я получу тройку по поведению. Ты не бойся, я отдам.

— А что это такое — премия?

— Ну, это выдают, когда добьешься особых успехов.

— Тройка по поведению — это разве «особые успехи»?

— Конечно. Мой отец говорит, что для меня тройка по поведению больше, чем для тебя пятерка. У тебя ведь всегда пятерка.

Клавдии показалось смешным это заявление Андреаса. И почему это он говорит с таким пренебрежением о ее пятерке? Ей захотелось поставить его на место.

— Ты небось думаешь, мне ставят пятерку за красивые глаза? — сказала она. — Очень даже ошибаешься, деточка.

В те дни, когда шел дождь, Гано Блумгольд заходил за Андреасом, чтобы вместе идти в школу. Еще не было половины восьмого, а Гано уже звонил в дверь. Потом они бежали бегом к Школьному пригорку и прятались за старой акацией. Отсюда им была видна большая часть шоссе и вся Обезьянья лужайка. Они внимательно разглядывали ребят, идущих в школу, — всю длинную-предлинную вереницу. Не появится ли красный берет? Они не обращали внимания на капли дождя, стекавшие за воротник. Они были заняты делом.

Так они стояли день за днем. Пока шел дождь и ребята надевали шапки, они не теряли надежды. Но когда между тучами проглядывало голубое небо, они чувствовали себя одураченными.

— Одно из двух, — сказал наконец Гано Блумгольд, — или этот парень предупрежден, или бабушка Штейнбок уже не различает цвета.

— Как же нам теперь быть? — спросил Андреас.

Гано покачал головой.

— Надо что-нибудь придумать. Дело серьезное.

— Я видел один сон… — сказал Андреас.

— Расскажи.

— Да чепуха…

— Все равно расскажи.

— Ну ладно. Я иду с Клавдией в продовольственный магазин. Покупаем там конфеты и выходим на улицу. Идем и едим конфеты… Только никому не рассказывай.

— А какие конфеты?

— Мятные леденцы.

Гано был удивлен, что Андреас говорит так тихо. Словно о чем-то очень важном.

Помолчав, Гано сказал:

— Ну какой толк видеть во сне мятные леденцы?

 

IX. Окаменелость

Андреас читал «Сказки братьев Гримм».

Он читал их уже в десятый, а может, в пятнадцатый раз. Точно он этого не знал. Многие сказки, например «Лягушиный король», наверно, даже в двадцатый. Он их знал наизусть.

Раньше Андреас, когда что-нибудь читал, всегда затыкал пальцами уши. Но сегодня он этого не сделал.

Он положил книгу на подоконник раскрытого окна в кухне и читал, стоя коленками на стуле. А сам все прислушивался к тому, что происходит за окном. Сперва он слышал только неистовое щебетание птиц. Потом до него донесся знакомый голос Гано. Наконец-то!

Книга захлопнулась. Андреас перемахнул через подоконник прямо в сад и бросился бегом за калитку.

Гано Блумгольд стоял в пруду у самого берега и, опустив сачок в воду, водил им взад и вперед. Он ловил головастиков, еще совсем маленьких, не больше кончика карандаша. Берег пруда был илистый и топкий, и головастики прятались в тине между полузатопленной старой коляской и ржавым ведром. Гано почти не двигался. И все-таки ему удавалось ловить этих будущих лягушат, у которых пока еще были одни только глазки. Из сачка он перекладывал их в банку с водой, стоявшую на берегу.

Увидев его улов, Андреас загорелся. Он быстро скинул ботинки и снял носки.

По его поспешным приготовлениям Гано понял, что Андреас сейчас взбаламутит весь пруд. Он вытряхнул головастиков из сачка в банку и сказал:

— Не раздевайся, и так хватит.

Андреас поднял банку на свет:

— Как крупа в супе. Что ты с ними делаешь?

— Я их исследую.

— Чего ж тут исследовать?

— Много чего. — Гано так озабоченно глядел на головастиков, словно собирался их съесть.

— Ну, например?

— Ну, например, вот. Сейчас они могут жить только в воде, как рыбы. А потом смогут жить только на земле, как люди. Я хочу исследовать, когда у них появляются ноги.

Услыхав это, Андреас пришел в сильное волнение. Глядя куда-то вдаль, мимо Гано, он нетерпеливо спросил:

— А вот почему? Почему они живут на земле, как люди?

— Не знаю. Надо спросить у моего дяди.

— А вот я знаю.

— Ты?

— Пока они заколдованы, они живут в воде. А когда они расколдуются, то уже не будут такими уродцами, а станут людьми, как мы. И будут ездить в карете, а в нее запряжено восемь белых лошадей.

— Люди выходят не из воды, а из маминого живота, — сказал Гано Блумгольд.

— Верно. Только сперва они вроде головастиков, а потом уж из них получаются люди. Что ты глаза таращишь? Спроси своего дядю.

Гано внимательно посмотрел на своего друга и кивнул головой:

— Все правильно, только одно неправильно. Мы не ездим в карете, в которую запряжено восемь белых лошадей.

— А если я хочу, чтобы мы ездили?

— Как же ты можешь хотеть то, чего не бывает?

— А вот могу. Я даже очень часто хочу разные такие вещи. Вот, например, чтобы с неба свисала веревка, а по ней можно было забраться на облако!

Гано был разочарован таким ответом. Ему стало даже немного стыдно за Андреаса. Детские фантазии!

Он вылил из банки воду с головастиками обратно в пруд и, взяв сачок под мышку, сказал:

— Клавдия не верит, что ты вернешь ей деньги. Она говорит, что тебе никогда не дадут премии за поведение. Придется ей ждать сто лет.

— Это ей ее мать наговорила! — вспыхнул Андреас. — А вот увидишь, я получу тройку. Думаешь, нет?

На лбу у Гано появилась складка.

— А что тебе только на премию надеяться? Есть и другие способы зарабатывать деньги. Хочешь, научу? Пошли!

На самом краю поселка недавно выросло несколько маленьких домиков, от одного вида которых Андреасу становилось как-то скучно. Они напоминали его домик-копилку, внутри которого не было ничего, кроме горстки монет и пустоты. А Гано любил сюда ходить, его так и тянуло к большим кучам гальки и гравия, которые возвышались рядом с кучами шлака и штабелями кирпича. Среди гальки и гравия попадались окаменелости — вымершие животные. Гано Блумгольд разыскивал такие камни и приносил их своему дяде. Тот обещал ему премию в десять марок, если окаменелый моллюск аммонит будет хорошо виден.

— А какой он, этот моллюск аммонит? — спросил Андреас.

— Ну, вроде улитки с домиком.

— Ладно, я тебе найду, — сказал Андреас. — А сколько десятков тебе надо? — И он стал разрывать кучу гравия руками и ногами.

Гано Блумгольд некоторое время смотрел, как он перерывает камки. Наконец он сказал, вздохнув:

— Так ты никогда ничего не найдешь.

Он стал на колени перед кучей гравия и показал Андреасу, как надо искать. Он перебирал камешек за камешком, долго вертел каждый в руках, оглядывая со всех сторон, а потом отбрасывал в сторону.

— Сто или двести отбросишь и только тогда найдешь один, да и то плохо сохранившийся. Или только обломок. А на сто или двести таких попадается один целый окаменелый моллюск. Да и то не обязательно аммонит. Вот как я ищу, — сказал Гано.

На другой день Андреас принес с собой грабли. Он подошел к большой куче гравия и начал разравнивать граблями камни, пока вместо кучи у него не получилась ровная площадка, выложенная гравием. Теперь все богатства были у него как на ладони. Словно в сказке.

Когда Гано увидел эту площадку, он немного огорчился.

— Ты все равно ничего не увидишь, пока не возьмешь камешек в руку, — сказал он, переминаясь с ноги на ногу.

— Нет, увижу, — возразил Андреас, — знаешь, какой я зоркий!

— А если придут строители, тогда что? Они нам все кости переломают.

— Не имеют права, — сказал Андреас, продолжая разравнивать площадку граблями.

— Нет, имеют, — ответил Гано.

В это мгновение он заметил на площадке что-то интересное и, схватившись за грабли Андреаса, крикнул:

— Грабли! Убери грабли!

И тут же поднял что-то с земли.

Это был обломок пестрого камня с острыми краями, а из середины его выступало что-то серое. Это серое было похоже как бы на половинку глобуса с северным полюсом, от которого расходились лучами неглубокие трещинки. Моллюск сохранился так хорошо, словно совсем недавно попал в ил. Круглый, с четким рисунком, он выглядел так красиво, что Гано долго глядел на него в немом восхищении. А потом сказал только два слова:

— Морской еж.

— Не моллюск?

— Морской еж.

— А за него тебе тоже дадут премию в десять марок?

Гано этого точно не знал, но кивнул.

Потом он понюхал камень и, набрав воздуху, сказал:

— Сто миллионов лет.

Андреас тоже понюхал камень.

— Сто миллионов… Значит, за каждый миллион ты получишь десять пфеннигов? Маловато, правда?

Пока они нюхали окаменелость, к ним подошли двое строителей.

— Вы что тут делаете, сорванцы? — крикнул один из них.

Гано отскочил в сторону.

Андреас схватил грабли и ответил:

— Работаем.

— Понятно, — сказал рабочий. — Тогда сгребайте, а не разгребайте. А тот почему убежал?

— Он не убежал. Он спортсмен. Иногда он просто так, возьмет да и прыгнет… Иди сюда, Гано, а то они думают, ты их боишься!

Ребята сгребли гравий, а потом, взяв лопату, начали ссыпать его в кучу. Сперва лопатой работал Гано, потом за дело взялся Андреас. Гано смотрел на него с огорчением: Андреас держал лопату не с той руки. Как всегда, он начал поучать Андреаса. Говорил он долго и обстоятельно… Когда он кончил свою речь, Андреас сказал:

— А вообще-то это мой камень. Ведь я все разровнял — вот он и оказался на виду.

— А я его первый заметил и поднял. Если б я тут не стоял, ты бы все разгребал да разгребал, а его бы засыпал.

— Нет. Я его тоже заметил.

Гано задумался, потом его лицо оживилось.

— Я знаю, как нам быть, — сказал он. — Завтра, когда мы пойдем на экскурсию на Ромерберг, мы захватим с собой саперные лопаты и будем искать клад. Тут ведь встречаются клады. Мой дядя собственными глазами видел. Там даже золотые урны были! Ты знаешь, что такое урна?.. И каменные топоры! И кольца, и бусы — это все осталось от тех людей, которые здесь жили, еще когда тут немцев не было. Давай договоримся, что первый клад, который мы найдем, будет твой.

Андреас загорелся:

— А там настоящее золото?

— Ясное дело. Раз я тебе говорю!.. Можешь хоть сегодня посмотреть на это золото — в музее, в Берлине. Ну, договорились?

— Договорились.

Гано завернул камень в носовой платок, и они пошли домой.

На другой день пионеры третьего «А» собрались в школе на экскурсию к двум часам дня.

Погода была отличная.

Андреас и Гано вместе шагали в школу. Каждый нес саперную лопатку — как у солдат. Андреас даже засунул ее за пояс железной частью кверху. Они твердо решили найти клад.

Вид Андреаса возмутил фрау Геренклевер. Когда Андреас подошел к группе ребят, она всплеснула руками:

— Ну погляди, на кого ты похож! Вся рубашка в грязи от этой лопаты. Ты что, не знаешь, что пионер должен быть чистым?

— Знаю.

— Ты ведь умный и развитой мальчик, а как себя ведешь! Ну разве я могу взять тебя с собой? Иди домой и в следующий раз смотри приходи опрятным.

Андреас так испугался, что не мог сказать ни слова. Он отошел в сторону. Класс построился и двинулся в путь.

Пока шли по школьному двору, Андреас бежал рядом с Гано. Потом шеренга свернула на Обезьянью лужайку и зашагала вдоль шоссе.

Ребята удивились: раньше так никогда не бывало, чтобы кого-нибудь не брали в поход из-за грязной рубашки. Детлев Тан внимательно поглядел на свою рубашку. Пожалуй, она была не чище, чем у Андреаса. И, обратившись к Гано Блумгольду, он прошептал:

— Она маленько того!.. Выходит, если я прислонюсь к забору передохнуть, она меня тоже домой отправит?

Слова Детлева Тана подбодрили Гано. Он побежал обратно к воротам школы, сунул Андреасу в руку камень и сказал:

— Дарю тебе его. Я сегодня другой найду.

Андреас все стоял на том же месте. Он был возмущен, но плакать ему не хотелось. И хотя он стоял тут один, он не чувствовал себя разлученным с классом. Он был словно слит с ним. Он радовался, что у ребят впереди такой замечательный день и что в следующий раз он тоже пойдет вместе со всеми. Он помахал им вслед рукой.

Вернувшись домой, он никак не мог найти себе дела. Интересно, может ли струя из садового шланга достать до трубы? Но пробовать он не стал, а, взяв грабли, поплелся на стройку. Поковырявшись в куче гравия и ничего не найдя, он вернулся домой и открыл «Сказки братьев Гримм». Читать не хотелось, даже буквы наводили скуку…

Тогда он достал из портфеля дневник и стал читать замечания, написанные красными чернилами.

Они красовались чуть ли не на каждой странице.

Очень увлекательное чтение. Не оторвешься. Сколько всяких историй про Андреаса Гопе! Неужели это правда все он? Андреас взял ручку и сел за стол. Раскрыв дневник на первой странице, он перечеркнул все, что там было написано, и, поставив внизу «1», подписался за учительницу. Со следующей страницей он обошелся не лучше. Все перечеркнул и подписал: «Плохо ведешь дневник. 1».

И так страница за страницей. Андреас перечеркивал. Ставил отметки. Сообщал родителям о плохом поведении ученика Андреаса Гопе: «Ученик Гопе грубый и дерзкий, от этого страдает весь класс. Он всех кусает. Он бьет детей по дороге в школу, потому что он из семьи разбойников. Андреас всех избивает без разрешения. А. Гопе является в школу в грязных ботинках, потому что он самый неряшливый. А. Гопе говорит грубости учителям, поведение — 1. Выговор за нарушение школьного распорядка. А. Гопе играет со старой жевательной резинкой. Прилежание — 1 (Линден). Десять раз написать: «По лестнице надо ходить медленно». Забыл циркуль — 1 (Линден). Выгнан с урока физкультуры, потому что качался на канате как обезьяна. Выговор. Если так будет продолжаться, А. Гопе останется на второй год. Родителям явиться в школу. А. Гопе ходит в безобразном виде, уже третий день пятно на груди. Говорит, что деньги украли, но это ложь. 1 (Линден). Украл время, говорил грубости, родителям срочно явиться в школу, срочно, срочно…»

Андреас лихорадочно исписывал страницу за страницей. Он опомнился только тогда, когда на последнем заполненном листке прочел запись: «Экскурсия. 14 ч. 00 м. Захватить плащ».

Он вытащил из кармана камень и хотел его отполировать. Но вдруг почувствовал непреодолимую усталость. Он положил голову на руки и заснул прямо за столом.

Когда Андреас очнулся, он увидел, что рядом стоит отец. Отец взял со стола дневник и стал читать «записи» Андреаса. Сперва он читал молча. В кухне было совсем тихо. Потом положил руку на лоб Андреаса и сказал:

— Ты заболел.

— Почему, папа?

— Раз ты написал такое… — Отец, шелестя страницами, листал дневник. — О чем ты все-таки думал, когда писал?

Андреас не знал, что отвечать.

— Говори!

— Я хотел…

— На каждой странице эта дурацкая мазня… Уроки на завтра не записаны!

— Нам ничего не задали.

— Как так — не задали?

— У нас сегодня экскурсия…

— И ты сидишь дома?

— Мне велели идти домой.

— А еще кому велели?

— Никому, только мне. Потому что я рубашку лопатой измазал.

Отец поглядел на рубашку Андреаса.

— И правда, рубашка в лучшем виде! Давай продолжай в том же духе. Из тебя выйдет настоящий человек.

— Другим небось ничего не скажут, если они так сделают. Клавдии они все «детка, детка»…

— Как сделают?

— Ну, лопату заткнут за пояс…

— Красивое было бы зрелище! Девочка — с лопатой за поясом, а вся кофта в грязи!

— А что? У нас равноправие.

Отец быстро отвернулся к окну и почему-то закашлялся. Разглядывая скворечник, он сказал:

— Гм! Так. Ну ладно. Фрау Линден, я вижу, тебя уже не переваривает, да?

— Нет, переваривает.

— Из чего ты это заключаешь?

— Потому что она сказала, что я могу пойти плавать.

Отец ничего не понял:

— Плавать?.. Странно.

— Могу пойти плавать, когда она даст мне пропуск.

— Какой пропуск?

— Ну, который ты должен подписать.

— А, понятно, — сказал отец. — Значит, вы теперь будете учиться плавать. Это хорошо. Когда же вы начинаете?

— Мы уже начали. В бассейне на Гартенштрассе. Мы уже два раза там были.

— Кто «мы»? — спросил отец, удивляясь все больше и больше.

— Ну, мы. Весь класс. Но учительница сказала, что там мест не хватает. Пока что она мне пропуска не дала.

Только теперь отец понял, в чем дело. Так, значит, Андреас мысленно плавал в бассейне вместе с классом, хотя оставался дома. Ну и сила воображения! Отец покачал головой и снова положил руку на лоб Андреаса.

— Надо не утешать себя, сынок, а глядеть правде в глаза. В школе о тебе сложилось дурное мнение, и теперь к тебе плохо относятся. Придется уж тебе это признать.

Но тут Андреас уперся. Опять те же самые слова, которые он без конца слышит в школе: «Придется тебе признать»… И, прижав кулаки к груди, он в отчаянии крикнул:

— Ну почему я не могу, как все? Все собранные, у всех получается… А у меня почему не получается?

Тогда отец сказал:

— Есть много ребят, у которых не получается. Не такое уж ты исключение. Надо, конечно, разобраться, почему у тебя не получается. Мы ли тут виноваты, школа ли или правда только ты сам. Я спрошу у твоей учительницы, что она об этом думает. Пойду в школу и поговорю с ней. Человек может многое изменить, когда ему что-то не нравится. Вот так. Пошли. Поедем на Ромерберг. Ляжем там, на горе, на траву и поговорим как мужчина с мужчиной.

Они сели на велосипеды и поехали.

 

X. Урок физкультуры

На следующий день первым уроком было рукоделие. Андреас хоть и не особенно интересовался этим предметом, старался изо всех сил. Он торопливо работал иглой с красной ниткой, и на материи оставались красные крестики — вот их уже целый ряд! Андреас был очень доволен, что работа идет так быстро. Но фрау Линден была этим, видимо, не слишком довольна. По крестикам было заметно, что вышиты они чересчур поспешно, что называется, «шаляй-валяй». И фрау Линден выдернула из материи красную нитку. Она взяла иголку из рук Андреаса, показала ему, как надо делать стежки, и велела начать сначала. Андреас радостно принялся за работу — приятно, когда учительница тебе объясняет.

И на втором уроке все шло хорошо. Фрау Линден рассказывала про спутники и ракеты и спросила, как фамилия первого человека, поднявшегося в космос и сделавшего несколько витков вокруг Земли по законам небесных тел. Андреас ответил на этот вопрос и получил пятерку.

На третьем уроке фрау Линден неожиданно потребовала дневники и стала проставлять в журнал отметки по прилежанию. Ребята заволновались. Детлев Тан, например, как выяснилось, уже много дней подряд вообще не записывал заданий.

Учительница, полистав его пустой дневник, сказала:

— Сперва у тебя была зимняя спячка, потом началась весенняя лень.

Теперь подошла очередь Андреаса. Он положил дневник на учительский стол. Вот когда ему достанется! Но страха он не чувствовал. Подняв голову, он ждал, что будет дальше. Учительница прочла некоторые из его записей. Потом перелистала дневник с начала до конца — он весь был исписан каракулями Андреаса.

— Я посмотрю его потом, — сказала она Андреасу, закрывая дневник. — Садись. Мы с тобой еще поговорим, — и, спрятав его дневник в свой портфель, взялась за следующий.

После конца уроков фрау Линден села за стол и внимательно прочла дневник Андреаса с первой до последней страницы…

Она заперла дневник в шкаф и задумалась. Так, значит, Андреас причисляет себя к самым отпетым? И думает, что у него уже нет никакой другой дороги, кроме как катиться под гору?..

Это испугало фрау Линден.

Она размышляла долго и решила еще раз поговорить с Андреасом — настойчиво, но по-хорошему. А кроме того, она пришла к тому же выводу, что и отец Андреаса: надо побеседовать с родителями.

Потом она поехала домой, а по дороге — за Уве в группу продленного дня. Улицы были еще мокрые от дождя, но небо уже прояснилось. Оно голубело в разрывах между растекавшимися тучами. Над мостовой поднимался легкий пар, воздух был теплый и влажный.

Уве Линден считался в «продленке» и в школе вполне покладистым мальчиком. Лишь изредка ему приходили в голову кое-какие идеи, вызывавшие недовольство взрослых. Вот как сегодня… Утром по дороге в школу Уве играл в «морской флот». Дождливая погода была ему очень на руку. Подойдя к школе, он остановился у ручья под дырявым водосточным желобом, и вода все текла и текла ему за шиворот, пока какой-то незнакомый учитель не велел ему идти в школу.

Воспитательница из «продленки», фрау Гермер, беседуя с фрау Линден, ни на минуту не спускала глаз со своих подопечных. Она стояла, словно пастух среди стада, и с веселым вниманием поглядывала на своих овечек. Отослав ребят в комнату для игр, она сказала:

— Уве промок до нитки. Я ему объяснила, что капитану никак нельзя схватить насморк — как же он будет гнусавым голосом отдавать команду? Он рассмеялся и согласился переодеться в тренировочный костюм. И вообще пообещал мне перейти из моряков в пилоты.

Фрау Линден отнеслась к этому происшествию совсем не так, как воспитательница из «продленки».

— Я на него очень сердита, — сказала она. — Кому приятно иметь дело с ребенком, который является в школу в подобном виде? У меня есть один такой в классе. Вечно с ним что-то случается, и вечно он отнимает у нас время. А хуже всего то, что наказаниями тут ничего не добьешься.

— Я с вами совершенно согласна, — подхватила фрау Гермер. — Вот подите накажите человека, если он капитан! А ведь они у меня тут все такие — кто капитан, кто летчик, а кто и вовсе космонавт. Я всегда говорю: детей надо знать, а тогда уж можно их воспитывать.

— Да, — отвечала фрау Линден, — но только, как же их всех узнаешь? В классе их слишком много. Тут уж приходится полагаться на то, что говорят родители.

— Но ведь родители часто знают о детях еще меньше, чем мы.

— Да, это верно.

— И ничего тут нет удивительного, — продолжала воспитательница. — Когда мать работает, уклад семьи совершенно меняется. У меня в группе сколько угодно детей, которые видят своих матерей только по вечерам. И знаете, как я отношусь к таким ребятам? Пытаюсь хоть немного заменить им мать.

— Мать целой ватаги капитанов и космонавтов? — рассмеялась фрау Линден.

— Смейтесь, смейтесь! А ведь так оно и есть! Тогда я вижу все их выходки совсем в ином свете. А они это чувствуют и тянутся ко мне. И тут-то я узнаю, что это за отличный народ. Они сбрасывают… как бы это сказать… свою «школьную маску», и каждый становится самим собой. Одно удовольствие с такими детьми!

Фрау Линден слушала воспитательницу с удивлением — с какой радостью она говорит о ребятах! Она взяла за руку Уве, который уже успел достать из шкафчика свой портфель и запихнуть в него высохшую рубашку, и пошла с ним домой. По дороге она все думала про этот разговор. Может быть, надо поближе узнать Андреаса? Что ей известно о его жизни? Она видит только привычную «школьную маску», а на ней всегда одно выражение: «Я не виноват!» А что, если под этой маской скрывается детское лицо, которое ей, его учительнице, совсем незнакомо?

Фрау Линден плохо себя чувствовала, и урок физкультуры проводил на этот раз учитель рисования. Он сам много занимался спортом, обращался с ребятами бодро и весело и умел держать в руках класс. Поэтому его всегда посылали проводить в младших классах урок физкультуры, если кто-нибудь из учителей болел.

Учитель рисования знал Андреаса. Он не раз останавливал его на перемене, когда был дежурным по школьному двору. Он считал, что Андреас один из тех учеников, которые с трудом вливаются в коллектив. Ему казалось, что Андреас слишком высокого мнения о себе и старается привлечь к своей особе всеобщее внимание. Когда дежурный учитель делает ему замечание на перемене, у него такой вид, словно учитель для него пустое место.

Просматривая классный журнал третьего «А», учитель рисования сказал фрау Линден:

— Повсюду этот Гопе. И знаете, что меня удивляет? Что по успеваемости он впереди других.

— Да, — согласилась фрау Линден. — Его бы, конечно, хорошо было сделать капитаном. И это бы наверняка удалось, будь он у меня в классе один. Но у меня их тридцать…

— Как так — капитаном? — удивился учитель рисования. — Сначала ему надо научиться подчиняться правилам и жить в коллективе. А как у вас насчет контакта с родителями?

— К сожалению, неважно. Родители его очень заняты. Андреас — это мальчик с ключом на шее. Он постоянно предоставлен самому себе. Отец, как видно, считает, что Андреас благодаря своему развитию уж как-нибудь да справится.

— Нужно его в этом разуверить. Тут необходимо вмешаться вам или родительскому комитету.

— С родительским комитетом тоже не так все просто. Матери так на него обижены, что вообще не хотят иметь с ним дела. Одной он даже грозился надрать уши… Но иногда я упрекаю себя, что не смогла найти подход к мальчику. Может быть, тут что-нибудь изменится, когда я поговорю с отцом. Бывает, что после такой беседы происходит резкий поворот в лучшую сторону.

— Да, бывает. Сообщите, пожалуйста, отцу Гопе и мое мнение. По-моему, он в последнее время ведет себя все хуже и хуже.

Фрау Линден с этим согласилась:

— И у меня такое же впечатление. Хорошо, что вы мне об этом сказали. Иногда Андреас настолько несносен, что я теряю с ним всякое терпение. Никаких добрых чувств к нему не остается. Мне самой это очень неприятно. Ведь каждый ребенок ждет к себе теплого отношения, правда?

— Конечно. Им нужно тепло, как молодой поросли — солнце, чтобы развивать дремлющие силы. К каждому ребенку должен быть особый подход.

Учитель рисования взял журнал и пошел во двор, где у входа в физкультурный зал его уже ждали ребята.

…В воздухе чувствовалось приближение грозы, он был давящий и влажный. Райнер Шнек осалил Андреаса:

— Салочка!

Андреас осалил Райнера:

— Вечно ты с ерундой лезешь!

— Я придумала, во что нам играть, когда пойдет дождь, — сказала Карин Кайзер, изнывая от жары.

Все ребята посмотрели в ее сторону.

— В «Красный берет» — вот во что, — сказала она.

Ребята поглядели на Андреаса. Жара, духота, скука…

— И эта с ерундой лезет, как Пампуша, — сказал Андреас.

— А ну-ка, повтори, трубочист! — Райнер Шнек разгребал гравий носком сандалии. — А ты случайно не забыл, что Клавдия все ждет да ждет?

— Долго же ей придется ждать, — сказала Карин Кайзер и рассмеялась.

— У меня есть одна вещь. Она стоит как раз столько же, — сказал Андреас.

— А ну-ка, давай ее сюда, — заявил Детлев Тан.

— Да врет он все! — крикнул Райнер Шнек.

— Давай помолчи, мои все мячи, — выдал Детлев Тан и предложил Андреасу: — А ты отдай ей эту штуку. Вот они и заткнутся со своими десятью марками!

Андреас подошел к Клавдии. Он вынул из кармана камень с морским ежом, завернутый в шерстяную тряпочку. Развернув его, он положил его на ладонь — так, чтобы были видны все трещинки, расходящиеся лучами от «северного полюса», — и протянул Клавдии. Ребята столпились вокруг Андреаса — всем хотелось получше рассмотреть окаменелость.

Клавдия Геренклевер, равнодушно взглянув на камень, спросила:

— Как это так — «стоит столько же»?

— Ерунда, — рассмеялась Карин Кайзер.

Андреас поглядел на Клавдию:

— Дядя Гано Блумгольда платит по десять марок за такой камень. Вот спроси Гано!

Гано Блумгольд сидел у стены в тени акации, и на лице его было такое выражение, словно он не вполне с этим согласен.

— Если уж хотите знать точно, — сказал он, — то дело вот какое. Мой дядя обещал мне десять марок за моллюска аммонита. Я не знаю, даст ли он и ему столько же. А вообще-то это морской еж. Но, может, и даст — ведь он сто миллионов лет пролежал.

Ребятам нравился камень все больше и больше. Они любили сокровища и считали справедливым, что дядя Гано Блумгольда так ценит древних ископаемых животных.

Андреас все еще держал камень на вытянутой ладони. И вдруг Райнер Шнек наподдал по его руке снизу, да так сильно, что камень взлетел вверх и упал где-то в стороне.

— Вот тебе за клоуна Пампушу!

Андреас бросился на Райнера, схватил его за уши и закричал:

— Отдавай камень!

Все думали, что сейчас завяжется драка. Но как раз в эту минуту появился учитель рисования. Взяв Андреаса за плечи, он отставил его в сторону и сердито сказал:

— Ты что же это налетаешь как бешеный? Разве он кролик, что ты его за уши ухватил?!

Учитель рисования дал Райнеру ключ:

— Не реви! Иди открой дверь в физкультурный зал.

Ребята бросились в зал. Там было попрохладнее. Гано протолкался к Андреасу и сунул ему в руку камень.

— Держи! — сказал он. — Покажи его лучше археологам. Пампуша в этом не разбирается.

Урок физкультуры начался. Райнер Шнек получил приказ расставить вместе с Детлевом Таном гимнастические снаряды. Андреас получил приказ сделать шаг вперед.

— Гопе, зашнуруй тапочки!

Андреас наклонился и стал завязывать шнурок.

Райнер Шнек, проносивший мимо «коня», остановился возле Андреаса, чтобы поставить его на пол. Андреас вскрикнул:

— Ой! Пампуша поставил мне на ногу! — и запрыгал на одной ножке.

— Врет он! — крикнул Райнер Шнек.

— Тише, эй, вы! — сказал учитель рисования. И с раздражением обратился к Андреасу: — Сядь! Ну что ты скачешь? От этого лучше не будет!

— Я хотел поставить, а он взял да и ногу подсунул, — сказал Райнер Шнек.

Учитель покачал головой:

— Надо было в сторону податься. Нельзя же на ногу ставить!

— Да ведь я не нарочно, — сказал Райнер Шнек.

— Пампуша мне прямо на ногу бросил! — ревел Андреас, прыгая на одной ножке и оглядываясь по сторонам, где бы сесть.

— Не мели ерунды, — сказал учитель. — Да ты знаешь ли, сколько «конь» весит? Тебе бы все пальцы раздробило!

— Он нарочно бросил! — не унимался Андреас.

— Не распускайся! Прекрати! Тон у тебя слишком наглый!

Карин Кайзер подбежала к Андреасу, который то ковылял, то подпрыгивал, — она хотела его поддержать. Взяв его за руку, она стала утешать его, словно маленького:

— Ничего, пройдет! Пройдет! И что ты с этим Пампушей связываешься? Да наплевать на него! Тьфу!

От этого «тьфу» брызги попали в лицо Андреасу. Андреас оттолкнул Карин:

— Да ну тебя! Не плюйся! — и сам в нее плюнул.

Немножко слюны попало на тренировочный костюм Карин.

И хотя Андреас уже опомнился и старался вытереть рукой это место, поправить дело было невозможно. Всем стало ясно, что Андреас плюнул со зла. Конечно, и раньше нередко бывали случаи, когда ребята плевались. Но этот случай был из ряда вон выходящий. Потому что мальчишка плюнул в девчонку, да еще когда она хотела ему помочь. Никто не мог понять поведения Андреаса, и все от него отвернулись. Между ним и классом, как говорится, встала стена.

Андреас, хромая, добрался до раздевалки, сел на скамейку и заплакал. Он снял носок и увидел, что из посиневших пальцев течет кровь. Потом снова надел носок — тут не было никого, кому он мог бы показать свою ногу…

Когда урок физкультуры кончился, учитель повел третий «А» через школьный двор в класс. Ни он, ни ребята не обратили внимания на Андреаса. Андреас, хромая, плелся позади всех. Он отстал и вошел в класс как раз в ту минуту, когда в дверях появилась фрау Линден.

Учитель рисования в нескольких словах описал фрау Линден происшествие и попросил разрешения занести его в классный журнал.

А ведь фрау Линден как раз собиралась получше узнать этого мальчика, поговорить с ним по-дружески. Но как же она могла теперь это сделать? Ведь если бы она отвела Андреаса в сторону и начала с ним беседовать, она оказала бы ему особое предпочтение перед всеми ребятами. А разве она могла оказывать предпочтение мальчику, который так гадко обошелся с Карин Кайзер?

Фрау Линден отозвала учителя рисования в коридор и сказала ему:

— Может быть, у него была какая-нибудь причина так обидеть Карин? Всё ли мы знаем об этом мальчике?

— Никакой причины у него не было, — ответил учитель, — наоборот, у него сильно болела нога, а Карин Кайзер хотела его утешить. Я наблюдал за ними очень внимательно, потому что вообще не выпускал из виду Гопе.

— А Райнер Шнек? Он в самом деле ни в чем не виноват?

— Вот этого я не знаю. Это вообще нам никогда не удастся выяснить — бросил ли он «коня» нарочно или нечаянно уронил. Скорей всего, виноват сам Гопе. Я видел, как они перед уроком колошматили друг друга. Это, конечно, случается, но ведь все имеет свои пределы!.. Честное слово, этот Гопе оторвал бы ему уши, если бы я не вмешался!

— Вечно одно и то же! — вздохнула фрау Линден. — К чему все благие намерения, когда он сам ведет себя так ужасно.

— Поговорите с отцом, — сказал учитель рисования. — Да, когда этот Гопе стоит перед вами с расшнурованными тапками и наглым выражением лица, — ну, знаете… Ему явно не хватает внешней собранности. А там, где нет внешней собранности, нет и внутренней. Это необходимо сказать его отцу.

Фрау Линден кивнула и поблагодарила учителя рисования.

На второй перемене в школу пришел отец Андреаса.

Разговор с фрау Линден происходил в коридоре. Переменка продолжалась всего десять минут, и ребята даже не выходили из класса. Дверь в коридор была открыта, и через нее фрау Линден наблюдала за учениками.

Фрау Линден начала разговор очень серьезно. Она глядела на отца Андреаса и удивлялась, насколько сын похож на отца. Она даже задалась вопросом, был ли отец Андреаса, когда он еще ходил в школу, таким же разгильдяем, как Андреас.

— Тогда, в марте, мы говорили, что Андреас совершает проступки не со зла, — сказала она. — Мне придется привести случай, который произошел сегодня на уроке физкультуры. Из него я вынуждена заключить, что Андреас может поступить плохо именно со зла. И что класс от него отвернулся.

Фрау Линден рассказала о случившемся. Затем она перешла к этим безобразным каракулям в дневнике Андреаса — все учителя просто возмущены! Описав поведение Андреаса в классе, фрау Линден заключила:

— У него беспорядок не только в дневнике. Он и выглядит всегда неряшливо. Ботинки расшнурованы, в школу является без пособий…

Учительница долго жаловалась на Андреаса.

Ребята, следившие за их разговором из класса, заметили, что победа осталась за фрау Линден. Учительница говорила и говорила, а отец Андреаса молчал. То один, то другой ученик выбегал из класса в коридор и проходил мимо них. Постоянное хождение взад и вперед — ребята из других классов тоже то и дело бегали туда и обратно, — шум, выкрики, хлопанье дверей, беготня… Некоторые слова и фразы фрау Линден было даже трудно расслышать.

Отцу Андреаса было жалко учительницу — ей приходилось стоять в коридоре и в таком шуме вести разговор о его невоспитанном сыне. Вид у нее был усталый, она изо всех сил старалась не раздражаться и быть приветливой, когда ребята перебивали их разговор вопросами… Какие все милые, воспитанные дети, как скромно они поднимают руку и как вежливо спрашивают:

— Фрау Линден, можно выйти?

Отец Андреаса всё ждал подходящего случая, чтобы задать вопрос, который казался ему таким важным: «Почему Андреас не может вести себя как все?» Но подходящего случая не представлялось. Фрау Линден говорила о нечищеных ботинках.

— Дисциплина начинается с мелочей, — говорила она. — Если мы добьемся, чтобы Андреас ежедневно чистил ботинки, то тем самым положим фундамент и для дальнейших успехов.

Отец Андреаса не видел прямой связи между нечищеными ботинками и всеми бедами и промахами Андреаса, и все-таки он кивнул головой в знак согласия.

В заключение своей речи фрау Линден сказала:

— Мне не остается ничего другого, как вынести Андреасу общественное порицание. Надеюсь, это послужит к его исправлению.

— Я тоже надеюсь, — сказал отец Андреаса и вытер лоб рукой. Он пообещал повлиять на Андреаса и как следует намылить ему шею. Пожав руку учительнице, он пошел домой.

 

XI. На сцене

На небе была всего одна тучка. Она дошла до самого зенита и стала разворачиваться и разворачиваться, пока не превратилась в огромного белого льва. Но гроза так и не разразилась.

Ребята постарше, у которых еще не кончились уроки, стояли на школьном дворе и, изнывая от жары, обменивались впечатлениями.

— А неплохо бы сейчас лимонаду!

— Ишь чего захотел! Небось в магазине ни одной бутылки не осталось!

Андреас, хромая, добрался до ворот и вышел на Обезьянью лужайку. В портфеле его лежал дневник, а в дневнике красовалась такая запись, какой еще никогда не было ни у кого во всем классе. И еще две четверки — одна по арифметике, а другая за контрольную по грамматике. Пятерка по чтению так и осталась незанесенной, потому что он забыл дома тот листочек, на котором фрау Линден ее записала, когда он забыл дневник. Этот листочек он оставил в «Сказках братьев Гримм» вместо закладки. В сказке «Братец и сестрица».

У ворот стоял Детлев Тан.

— Хочешь со мной дружить? Тогда поедем вместе купаться, — сказал он.

— Я и так с тобой давно дружу. С тех пор, как сижу за тобой на парте, — ответил Андреас. — Хоть я тебе этого и не говорил. А где Гано?

— Пошел спросить мамочку, можно ли теперь с тобой водиться.

— Он тебе так сказал? — спросил Андреас.

— Он сказал, что, когда ты плюнул в Карин, это было очень противно.

Они пошли вдоль шоссе под отцветающими акациями, в гору, в сторону Вайнахтсберга, вдыхая душистый влажный воздух. Рой пчел, жужжа, облетал ветки акаций. Казалось, это работает пылесос…

— Велосипед у тебя в порядке? — спросил Детлев Тан.

— Да нет. Цепь ослабла. Я тут на днях ездил с отцом на Ромерберг, так она раза три соскочила. Может, все равно поедем?

— Ясное дело. Только сперва заедем в автоинспекцию. Попросим укоротить цепь. Скажем, а то, мол, опасность для уличного движения. Тогда они сделают. Как ты думаешь, дома тебе здоровую трепку зададут?

— Трепку? За что?

— Ну, за эту запись в дневнике.

— Мой меня не бьет.

Детлев Тан был так огорошен, что стал посреди дороги.

— Теперь понятно, отчего ты так плохо растешь!.. Ох, и жара!

— А еще, — сказал Андреас, — мой придет домой в половине шестого. Тут он, конечно, мне выдаст. Но влепить он может, только если я совру. А зачем мне врать, если он меня не лупит? Сам посуди.

Детлев Тан опять остановился на дороге. Он оглядел своего хромающего друга — растрепанного, измазанного чернилами, и сказал:

— Поехали туда, где Карин всегда купается… Ну, чего смеешься! Я знаю, что ты думаешь. И ничего подобного!

Андреасу стало стыдно, что Детлев Тан так разволновался.

— Все так думают, — сказал он тихо. — Клавдия даже мелом на тротуаре написала: «Д. любит К.».

Детлев Тан заорал на весь поселок:

— Это каждый может написать! Хочешь, я плюну в Карин, как ты утром плюнул? Спорим, плюну!

— Вот еще, спорить. Чушь какая! Поехали. Главное — к полшестому вернуться. Мне надо быть дома, когда отец с работы придет.

— А что тебе будет, если не вернешься?

— Скажу, что велосипед забарахлил. Он мне поверит.

— Так ты и скажешь? — спросил отец Андреаса, сидевший в саду под кустом: здесь, в тени, он ждал Андреаса. — В самом деле так скажешь?

Андреас испугался, услышав голос отца. Откуда он тут взялся?

— Я думал, ты на заводе, — проговорил он запинаясь. Отец открыл калитку и впустил ребят в сад.

— Я из-за тебя остался дома, — сказал он.

Отец Андреаса был сильно обеспокоен. Разговор с учительницей не дал того результата, на который он надеялся. И теперь он не знал, как быть с Андреасом. Он думал еще раз поговорить с фрау Линден, но в более спокойной обстановке, не на ходу.

Отец Андреаса опасался за сына. Он боялся, что такое количество замечаний в школе сделает его равнодушным. Он попросту привыкнет получать замечания. Или еще того хуже… А вдруг Андреас в один прекрасный день начнет гордиться своим плохим поведением?

Вот этого-то отец Андреаса и не хотел допустить. Чтобы не съехать окончательно, Андреас должен знать, что он, его отец, в него верит. Поэтому он не поехал на завод после разговора с учительницей, а пошел домой ждать Андреаса.

Детлев Тан поглядел на отца Андреаса повнимательней и нашел, что тот нисколько не важничает. В шортах, а ноги совсем не загорелые — скорее, он смешной, чем важный. Детлев Тан поздоровался с отцом Андреаса и вежливо спросил:

— Вы его выдерете, Андреаса?

— Ты считаешь, что он этого заслуживает? — спросил отец Андреаса.

— Я только спрашиваю, — бойко ответил Детлев Тан. — Потому что Андреас всегда говорит, что вы его не бьете.

— Это он тебе правду говорит.

— Законно, — кивнул Детлев Тан. — Тогда, значит, он может пойти со мной купаться, да?

— Сперва расскажи-ка мне, как этот снаряд — «копь», что ли? — попал Андреасу на ногу.

— Этого я сказать не могу, потому что я не видал — я ведь впереди шел. Но вообще-то Пампуша мог бросить. Знаете, сколько он уже ниппелей у других ребят из камер повытащил! А те потом, как дураки, стоят на дороге… Но про это фрау Линден и слышать не хочет. Она говорит: что происходит за стенами школы, меня не касается. И вообще Пампуша во всем виноват. Он у Андреаса из руки камень вышиб. Он это в один момент делает, никто и моргнуть не успеет. А потом разыгрывает из себя паиньку… Если Андреас поедет, укоротите ему, пожалуйста, цепь. Или, может, мне его на раму посадить?

— Да нет, в такую жару тяжело. Цепь… Да, я знаю. Хорошо, что-нибудь придумаем. Приходи за ним в четыре.

Андреас прошел вслед за отцом на кухню.

Пока он мыл руки, отец читал в его дневнике запись о событиях, которые ему были уже известны со слов фрау Линден. Черным по белому здесь было написано, что Андреас грубо обращается со своими товарищами и дерзит учителям и что ему придется вынести общественное порицание на общем собрании всей школы, которое состоится в конце учебного года. Отец потер себе лоб — видно было, что ему тут что-то не совсем понятно.

— Скажи-ка, Андреас, а в кого ты еще плевал, кроме Карин?

— Только в Карин.

— Фрау Линден здесь пишет: «Его грубость выражается в том, что он во время урока физкультуры плюет в своих товарищей». — Отец посмотрел на Андреаса. — Значит, ты еще в кого-то плевал?

— Нет. Только в Карин, — настаивал Андреас. В это время он снимал ботинок и носок с больной ноги.

— Только в Карин… Ну, что я должен еще подписать?

— За контрольную по арифметике и по грамматике — две четверки.

Отец раскрыл одну за другой обе тетради и подписал контрольные работы. Он обнял сына за плечи и сказал:

— Ладно, Андреас. Надо тебе побольше есть, тощий ты, как вобла. Что у вас в школе на завтрак-то сегодня было?

— Не знаю. Мне и есть не хотелось.

— Ну и зря. И талон на горячий завтрак пропал, и спасибо тебе никто не скажет. Ну-ка, покажи свою травму… Ого! Здорово тебе досталось. Все пальцы в крови. А ноги-то какие грязные. Бр-р! У учителя небось темно в глазах стало, когда он глянул!

Андреас стыдливо поджал пальцы и спрятал ногу за ножку стула.

— А он и не глядел.

— Не говори ерунды. Ему ведь надо было узнать, что с тобой случилось.

— Да нет, он не глядел.

— Это плохо… Но есть учителя, которые еще только учатся быть хорошими учителями. Может, ты и сам когда-нибудь станешь учителем. Тогда ты будешь знать, как это больно, и поможешь ученику. — Отец вытер лоб. — Жарко. Но делать нечего. Поедем на рентген. Вымой ноги и надень чистую рубашку.

Когда Андреас с отцом ехали в город, они увидели в облаках четырехмоторный самолет. Самолет летел низко и, видно, собирался приземлиться в Западном Берлине. Андреас сначала подумал, что это советский, «ИЛ-18». Но, судя по трассе, это был, наверно, английский или американский.

Заговорив про этот самолет, Андреас с отцом перешли и на другие темы. Они говорили про разные страны и города, про войну и про мирную жизнь.

Отец Андреаса с радостью отметил, что в голове у его сына никакой путаницы. И как живо он чувствует, что хорошо, а что плохо, и как болеет за все хорошее! Мировой парень этот Андреас. И какой он надежный товарищ в пути! Отец незаметно поглядывал на Андреаса — нет, с ним все в порядке. Но вот фрау Линден не сказала о нем ни одного хорошего слова. В чем же тут дело?

— Ну как, ты все еще на втором месте? — спросил отец.

— По физкультуре — да.

— А по всему остальному?

— По грамматике тоже. А по велосипеду нет. Мне нужна новая цепь и новая задняя втулка «Ракета».

— Такой не бывает.

— Нет, папа, бывает. Могу тебе доказать…

Да, в этом весь Андреас. Он тебе все докажет, на это у него хватит и самоуверенности и дерзости. За ним всегда должно остаться последнее слово. Он чересчур верит в себя. Чересчур?.. И он неутомим… Но ведь как раз эти-то качества и ценил в Андреасе отец.

— Ты мне нравишься. Такого сына мне всегда хотелось иметь. Ну, входи вот в эту дверь, мы приехали.

Врач-рентгенолог, посмотрев на рентгене ногу Андреаса, установил, что перелома нет. Андреас с отцом отправились домой. Они снова пошли по улице с такими высокими домами, что тут не было даже ветра. Асфальт мягкий от жары, с отпечатками шин, бесконечный поток автомобилей, выхлопные газы, горячий воздух…

Андреас достал из кармана свой камень, показал его отцу и сказал:

— Дядя Гано Блумгольда даст мне за него десять марок. Купишь мне тогда новую цепь для велосипеда?

— Нет.

— Почему?

— Потому что твой камень ничего не стоит. Вернее, он, конечно, представляет собой большую ценность. Это редкая и чудесная находка. Но денег ты за него не получишь.

— Нет, получу. Вот увидишь! Я? Получу! От дяди Гано — десять марок!

— Значит, этот дядя просто чудак. Если бы я был этим дядей, я дал бы тебе одну марку, не больше.

— Почему это так мало?

— Потому что вещь только тогда стоит денег, когда в нее вложен человеческий труд. Понял?

— Ясное дело. В этот камень вложен человеческий труд.

— Этого не может быть.

— Нет, может. Я его отполировал. Особенно вот этого ежа.

— Очень мило.

— Дядя Гано мне даст…

— Десять марок. Это я уже слышал.

— Ну, а предположим, он даст, тогда ты мне купишь цепь?..

— Андреас, прекрати, ты начинаешь все сначала!

Андреас был очень обижен таким отношением отца. Он низко опустил голову, чтобы сдержать слезы.

— Когда я что-нибудь предлагаю, ты только смеешься. А сам небось не говоришь, как мне заработать деньги, чтобы отдать Клавдии!

— Об этом мы с тобой еще поговорим. Ну, входи.

С этими словами отец открыл дверь в промтоварный магазин, где на полу стояли самокаты, детские коляски, швейные машины и велосипеды. Когда они снова очутились на улице, Андреас вел рядом с собой новый велосипед марки «Диамант». К багажнику его была прикреплена картонная коробка, в которой лежало зеркало.

На улице было так много народу, что Андреасу стоило большого труда вести свой велосипед так, чтобы все его видели. Это был настоящий мужской велосипед. В нем не было ничего подросткового! Седло, педали, фары, металлические обода, спицы — все было не подростковое, а взрослое. Особенно спицы. Лучи в них играли, как в пропеллере! И этот велосипед, какого ни у кого на свете никогда еще не было — просто мечта! — был точно такой же, как у Детлева Тана и у Райнера Шнека. Даже красным лаком покрыт.

— Папа, а ты знал, что ты мне его купишь?

— Да.

— А ты ведь хотел купить, когда мне исполнится десять.

— Но ведь ты сам капитан своей жизни. Вся ответственность на тебе. Так пусть уж у тебя и велосипед будет взрослый…

В это мгновение где-то наверху послышался такой звук, словно крыши заскрежетали железом. И тут же загромыхал гром.

— Наконец-то! — сказал отец.

Над железнодорожными путями товарной станции возникла вдруг косая завеса. Она двигалась вперед с наклоном, словно падающее дерево. Она приближалась… Град!..

Ветер неистовствовал. Он гнал перед собой пыль и бумагу и крутил их в своем вихре, вздымая до третьего этажа.

Это было невиданное зрелище… Улицы опустели… Отец взял велосипед под мышку и побежал вместе с Андреасом к зданию вокзала. Здесь, в вестибюле, стояло уже много людей — все пережидали грозу.

Сначала оба молчали — смотрели, как падает град. Потом, когда полил дождь, отец сказал Андреасу:

— Ваше купание провалилось.

Андреас и сам это понял. Ну и пусть. Настроение у него было до того прекрасное, что гроза казалась ему чудом. Андреас любил, когда что-нибудь вдруг случалось. И еще он любил стоять вместе с отцом вот так, в укрытии, и беседовать на всякие темы. Разве отец еще когда-нибудь найдет на это время?

Андреас сказал:

— Знаешь, папа, какой ты!.. Ну, а как этот твой аппарат, «дворец»? Работает?

— Да, он хорошо работает.

— Как так? Ты ведь говорил, фирма отказалась прислать…

— Мы обошлись старым, который раньше все ломался.

— А теперь он уже не ломается?

— Нет.

— Почему?

Отец таинственно улыбнулся, как великий фокусник, к которому подошел маленький мальчик и спросил: «Не можете ли вы мне разъяснить, как вы делаете фокусы?»

— Охотно верю, что тебя это интересует, — сказал отец. — Есть еще и другие люди, которых это очень интересует. Они даже, возможно, согласились бы дать мне целый слиток золота, если бы я открыл им эту тайну.

— Но мне ты можешь ее открыть, папа.

— Почему же именно тебе?

— Ну, потому что… чтобы, когда я стану инженером-химиком, я знал, как делать все правильно. Ну, как ты это сделал?

— Я пробовал и так и эдак. Каждое из двух веществ я очистил, вымыл, высушил и посадил в отдельную колбу. Они стали такие белые, такие красивые, ну прямо сахар! Их громадная сила проявлялась только тогда, когда они должны были соединиться и стать одним веществом. Эта сила была так велика, что смогла одолеть даже синие молнии, как мы все тогда это видели. И я понял, что насильно нам их не соединить. Они должны пойти на это добровольно. Вот какой у меня был план! И мы сумели этого достигнуть.

— Понятно, папа. Я бы тоже так сделал.

— Как бы ты сделал? — спросил отец. Ему хотелось немного осадить Андреаса. Смешно быть таким всезнайкой.

— Точно так же, как ты, папа. А что же мне, если вот я, например, пойду в «стеклянный дворец», — ждать, чтобы меня молния ударила? Ну, рассказывай дальше.

— Ну ладно, так. Я присмотрелся к ним обоим и решил их немножко видоизменить. Я долго с ними возился, делал всякие опыты, пока они не превратились из злых и строптивых в добрых и милых. При этом одно из веществ приобрело весенне-зеленую окраску, а другое с тех пор вокруг него крутится. Вот как у нас в химии делается. А тот участок «железной дороги» мы перестроили заново, и теперь у нас перед самым «дворцом» вмонтирована стеклянная «комната превращений». И с тех пор, как мы все это перестроили, у нас воцарился мир, и я могу наконец подумать о чем-нибудь другом.

Андреас с увлечением следил за этим рассказом — все ему тут казалось таким удивительным и интересным. Наверное, и его велосипед как-то связан с этим наступившим миром. И он сказал:

— Я люблю, когда на улице дождь и я могу говорить с тобой про такое… Я тоже буду инженером-химиком.

— Конечно, будешь. Тогда ты начнешь ставить всякие опыты и, словно волшебник, создавать разные вещи, каких еще не было на свете.

Когда дождь перестал, они снова двинулись в путь. По дороге домой отец быстро шагал рядом с Андреасом, а Андреас ехал на велосипеде и объяснял ему все, что он сейчас делает: как нажимает на педали, как на тормоз, как сигналит.

В последний день учебного года на школьном дворе проходила торжественная линейка. Пионеры выстроились по отрядам большим четырехугольником вокруг мачты с флагом. Когда флаг был поднят, директор школы, старший пионервожатый и председатель совета дружины выступили с краткими речами. Из их речей можно было заключить, что с успеваемостью и дисциплиной учащихся все обстоит хорошо, но надо еще повысить успеваемость и дисциплину. Потом третьему классу «А» был вручен пионерский вымпел за лучшие показатели в пионерской работе. Особенно по обследованию окрестностей Ромерберга, который скоро уйдет в прошлое из-за постройки автострады.

Клавдия Геренклевер вышла вперед и приняла вымпел из рук старшего пионервожатого. После этого пионеры с песней, отряд за отрядом, стали подниматься по лестнице.

Когда фрау Линден вошла в класс, Клавдия Геренклевер и Гано Блумгольд преподнесли ей букет цветов. Фрау Линден поблагодарила ребят и сказала:

— Я рада, что наш класс отметили. Нам удалось добиться хороших результатов, потому что мы работали вместе с родительским активом и у нас был дружный коллектив. О хорошем уровне нашего класса говорят и отметки по успеваемости. Все ребята перешли в следующий класс, включая и Ульриха Кронлоха, который сегодня прощается с нами, потому что переходит в другую школу.

Фрау Линден раздала табели с годовыми отметками и пионерские значки за первую ступень. Покончив с этим, она спросила:

— Все получили значки?

— Я не получил, — поднял руку Андреас.

Фрау Линден, глядя поверх его головы, сказала:

— Значит, твоего нам не дали. После каникул мы пойдем к пионервожатому и спросим, в чем дело. Может быть, он ошибся в счете. Стройтесь, ребята! Сейчас мы пойдем в большой зал на общешкольное собрание.

Ребята были взволнованы. Они рассматривали свои годовые отметки и обсуждали их друг с другом. Они уже вышли из-за парт и теперь толпились у двери.

Андреас кинул быстрый взгляд на колонку цифр в табеле. Так вот, значит, какие у него отметки за год… Андреаса слегка знобило. Болела голова. Отчего это?..

Он стоял в проходе между партами и ждал, когда же это начнется?.. Детлев Тан, подойдя к нему сзади, обхватил его за шею и заскулил:

— Ах, у меня коленки трясутся! Сколько у тебя двоек?

— Поведение, прилежание, ведение дневника, рисование и рукоделие.

— Почти как у меня. А остальные?

— По всем предметам четверки.

— И по физкультуре?

— Да.

Тогда Детлев Тан крикнул через головы ребят:

— Фрау Линден, а почему у Андреаса четыре по физкультуре? У него показатели, как у меня, а у меня пятерка!

— Твои показатели мне известны, — с улыбкой ответила фрау Линден. — Особенно по защите от нападения. Чтобы справедливость торжествовала, придется тебе в следующий раз тоже поставить четверку.

Фрау Линден открыла дверь в коридор и повела свой класс в большой зал.

Когда ребята усаживались в ряду на стулья, фрау Линден следила за Андреасом. Он должен был стоять в стороне, пока все не сядут, А потом занять крайнее место в ряду — у самого прохода.

Директор вышел на сцену и сел за стол. Он держал в руке пачку грамот и стал вызывать к себе из зала ребят, которых педсовет постановил наградить.

Потом он взял другую пачку листочков, потоньше.

Сначала директор вызвал мальчика из первого класса. Тот поднялся по ступенькам на сцену и протянул руку за листочком, который держал директор. Пока директор читал ему выговор, мальчик стоял, растерянно скривив губы.

В зале раздался смех. Мальчик тоже рассмеялся и весело сбежал по ступенькам со сцены.

Потом вызвали девочку из второго класса. Учительница подвела ее за руку к сцене. Девочка послушно шла за ней, но, дойдя до ступенек, не захотела идти дальше. Она плакала и упиралась, и директор школы кивком головы велел увести ее обратно.

Еще через одного ученика вызвали Андреаса.

Он испугался, услыхав свою фамилию, и опомнился только тогда, когда заметил, что уже бежит по проходу к сцене. Теперь он вспомнил, что сказал ему отец про этот путь к сцене: «Оставайся спокойным и серьезным. Я иду рядом с тобой и держу тебя за руку». Андреас поднял голову и пошел шагом. Он чувствовал, что отец идет рядом с ним, хотя отца в зале не было. Они шли вместе, вместе поднялись на сцену и стали так, что каждый мог посмотреть им в лицо.

Директор заглянул в листок и прочел:

— «Ученик третьего класса «А» Андреас Гопе за крайне недисциплинированное поведение в школе получает выговор на общешкольном собрании». Сложив листок вчетверо, директор добавил: — Если ты в будущем году исправишь свое поведение, этот выговор может быть снят.

Андреас напряженно смотрел на директора. Он ждал, что тот скажет ему еще какие-нибудь слова. Может быть, он спросит: «Ну, что ты думаешь делать дальше?» А Андреас ему ответит: «Я думаю заработать деньги и отдать долг за книгу. Тогда все, наверное, пойдет по-другому».

Фрау Линден тоже ждала. Может быть, Андреас заплачет? Или хотя бы огорчится? Произошла ли в нем хоть какая-нибудь перемена? Почувствовал ли он раскаяние? Распрощался ли со своим прошлым?

Никаких признаков этого не было заметно.

Директор уже взял в руки другой листок и вызвал следующего. А Андреасу сказал:

— Иди садись на свое место.

— Хорошо, — ответил Андреас. Он был немного обескуражен, что все так быстро кончилось. — Спасибо.

Он оглянулся, ища ступеньки.

Когда он спускался в зал, ребята смеялись. Им показалось забавным, что Андреас сказав «спасибо» и что он опять шагает с гордо поднятой головой. Глядя на него, можно было подумать, что он только что пробежал шестидесятиметровку за девять секунд. Он был в отличной форме. И фрау Линден решила, что даже эта последняя мера не произвела на Андреаса ни малейшего впечатления.

А ребята уже снова смеялись: Андреас проскочил свой ряд, а потом, заметив ошибку, обернулся и постучал себя пальцем по лбу.

Фрау Линден услышала, как Клавдия Геренклевер сказала Антье Шонинг:

— Ах, он, видите ли, забыл, где сидит. Все только выставляется…

Наконец Андреас сел на свое место и почесал щеку.

Нет, ну никакого впечатления!

Фрау Линден повела третий «А» из большого зала в класс.

Когда ребята снова сели за парты, фрау Линден открыла шкаф и раздала им шариковые ручки, игрушки и разные другие вещи — что у кого отбирала за последнее время. Потом она собрала учебники. А потом попрощалась с классом, пожелав всем встретиться вновь в начале учебного года хорошо отдохнувшими и загоревшими. Выходя из класса, все ребята говорили ей: «До свидания! Счастливых каникул!»

— Задержись немного, — сказала фрау Линден Андреасу. — Я хочу с тобой поговорить.

Когда они остались вдвоем, фрау Линден, заперев шкаф, обернулась к Андреасу.

— Не забывай, что говорил тебе директор, — сказала она. — Выговор может быть снят, если ты исправишься. Надеюсь, в будущем году мы все увидим, что ты стал серьезнее. Тебе ведь будет уже десять.

— Да, — ответил Андреас.

— Ты записан в городской летний лагерь?

— Да. Мама меня записала.

— Одну неделю я там дежурю. Посмотрим, как бы нам сделать так, чтобы я узнала тебя получше. Как ты считаешь?

— Да, — ответил Андреас.

— Может быть, у тебя есть совсем другое лицо — не такое, как я знаю. Бывает, ребята в школе ведут себя преглупо, а дома и в работе они настоящие капитаны.

— Да, — сказал Андреас и чуть-чуть улыбнулся.

Вот и отец что-то говорил про капитана. Странно, что и она про это.

— Ну ладно. Теперь можешь идти. Ты отдал мне свой дневник?

— Нет. А разве их надо сдавать?

— Твой я хотела бы оставить у себя. Достань-ка его и дай мне.

Андреас не очень удивился, что ему единственному из всего класса пришлось сдать дневник. Он был рад от него отделаться. Вытащив его из портфеля, он протянул его учительнице, и та спрятала его в свой тяжелый портфель.

— Ну, всего тебе хорошего, — сказала она, положив руку на плечо Андреаса. А потом быстро вышла из класса.

Андреас застегнул свой ранец-портфель, надел его на спину и тоже быстро пошел к двери. Когда он бежал по пустому коридору, у него было такое чувство, словно он вот-вот оторвется от земли и взлетит. Может быть, оттого, что в эту минуту начались каникулы?

 

XII. В доме отдыха имени Макаренко

На берегу Балтийского моря стоят белые летние домики, и в них живут отпускники, а к завтраку, обеду и ужину все они собираются в столовой.

Дом отдыха имени Макаренко, где проводила свой отпуск фрау Линден, назывался так в честь известного всему миру советского педагога. Здесь, у моря, отдыхали со своими семьями учителя и другие школьные работники.

Учителям здесь не надо было постоянно заботиться о тишине и порядке. Здесь они могли просто радоваться тишине и порядку. Шум был отключен. Ни болтовни, ни крика, ни звонков. В коридорах ковры, а по коврам спокойно ходят вежливые, воспитанные люди.

Фрау Линден приехала сюда вместе со своим младшим сыном Бодо. Бодо был ее любимцем. Этой осенью он шел учиться в первый класс. Бодо знал, что скоро сядет за парту вместе с еще тридцатью ребятами, — вот тут-то и станет ясно, какой он по сравнению со всеми. Не знал он только одного: каким же он окажется? Он радовался, что идет в школу. Но к радости примешивалось и еще что-то. Во всяком случае, он все повторял, что пойти-то он пойдет, но только если ему разрешат там сидеть за одной партой с его братом Уве.

Вот поэтому фрау Линден и решила поехать в дом отдыха вдвоем с Бодо. Она хотела успокоить его, поговорить с ним и подготовить его к началу занятий. Пусть познакомится с новыми людьми, освоится, привыкнет к обществу и увидит сам, что он ничуть не глупее других и прекрасно умеет себя вести.

Когда фрау Линден и Бодо в первый раз вошли в столовую, подавальщица проводила их к столику в середине зала. За столиком стояло еще два стула, и вскоре за него сели их соседи — какая-то очень приветливая женщина с дочкой Кларисой. Оказалось, что зовут эту женщину фрау Манн и что она жена профессора живописи из Дрездена. Сам профессор уехал сейчас вместе со своими студентами на шахту писать портреты шахтеров.

В столовой все было как на празднике: ножи, вилки и ложки, отливающие серебром, скатерти ослепительно белые, словно первая страница тетради, новые стулья с красными сиденьями и похожие на снегурочек подавальщицы, разносившие на цветных подносах тарелки с яичницей. Клариса была в восторге от этой праздничной столовой. Она улыбалась фрау Линден, а потом, покраснев, сказала:

— Приятного аппетита!..

Тогда фрау Линден тоже улыбнулась. Она кивнула Кларисе и сказала:

— Спасибо, Клариса. И тебе тоже.

Между двумя мамами и двумя детьми сразу завязалась оживленная беседа. Из взрослых больше говорила фрау Линден — ей было что рассказать, уж такая у нее была профессия. Из детей разговор в основном поддерживала Клариса. Она была на полтора года старше Бодо и слегка важничала. Она сообщила ему, что с будущего года у них уже вводят иностранный язык — русский, а еще у них устроят соревнование на лучший рисунок, а когда она вырастет, у нее будет двое детей… И много других любопытных сведений.

Но Бодо все это не слишком интересовало. Он любил играть с машинами и паровозами, а на берегу моря — с кораблями. Про это он и рассказывал. Однако, заметив, что Клариса слушает его как-то больше из вежливости, он вообще перестал говорить — пусть сама болтает что хочет.

Узнав, что Бодо идет этой осенью в первый класс, Клариса вызвалась ему помогать.

Взглянув на него с ободряющей улыбкой, она задала ему те же самые вопросы, которые ей самой совсем недавно задавал ее отец. Например, «сколько будет, если к двум сосискам прибавить два соленых огурца».

— Ну? Можешь ты ответить?

Бодо, не заметив ловушки, поспешно засовывал в рот остаток сосиски и радостно кричал:

— Четыре!

Но Клариса торжествующе смеялась:

— А чего четыре? Сосиски или огурца?

До него это все равно не доходило. Он думал, Клариса смеется потому, что он засунул в рот полсосиски зараз.

Однако, попавшись на эту удочку разок-другой, Бодо раскусил Кларису. Ах, вот как! Он будет стараться считать, а она будет веселиться и потешаться? Не на такого напали.

Зато у Кларисы было много разных книг, и она знала всякие истории, о которых Бодо и слыхом не слыхал. Например, про одного султана — как он пошел с войском на Париж, чтобы разрушить его и сжечь, и как его дочь, принцессу Марцевиллу, под звон мечей усадил на коня один принц и умчал в Париж. Это, конечно, было здорово!

— А почему он усадил ее на коня? — спросил Бодо.

— Как — почему? Потому что он ее любил! — крикнула Клариса, просияв.

Бодо очень понравилось, как она это крикнула. И вообще она ему нравилась, хотя с ней приходилось всегда быть начеку. Но еще больше ему нравилась Кларисина мама.

Как-то раз за ужином, когда все они снова встретились в столовой и Клариса опять пожелала всем приятного аппетита, Бодо вдруг поинтересовался:

— А с чем его едят? С горчицей или с перцем?

Фрау Манн, Кларисина мама, рассмеялась и провела рукой по его волосам. Из этого Бодо заключил, что она к нему благоволит, хоть он и не знает никаких историй про султана и про его дочь принцессу. Осмелев, он стал время от времени отпускать всякие шуточки насчет «сырого сыра» и «пустой капусты».

А так как он говорил «по-берлински», со всякими словечками и выражениями, каких в Дрездене никто не слыхал, фрау Манн находила его высказывания очень потешными. Что бы он ни сказал, она смотрела на него чуть ли не с восхищением. А Бодо, почувствовав, что его тут поняли и оценили, принялся болтать без умолку.

В этот раз на ужин не было ни «пустой капусты», ни «сырого сыра». Подавальщица принесла на подносе отбивные и принялась раскладывать их по тарелкам. Бодо вдруг заметил, что Клариса пристально за ним наблюдает. Видно, хочет посмотреть, как он станет расправляться с таким трудным блюдом. Он пододвинул тарелку с отбивной к ней поближе и сказал:

— Хочешь? Бери. Я не люблю жевать подошвы.

Фрау Линден покачала головой:

— Словно его никто не учил, как надо вести себя за столом!

Но фрау Манн рассмеялась, так и не успев донести нож и вилку до своей тарелки.

— Остроумный молодой человек. В детском саду он наверняка пользуется успехом.

Фрау Линден, разрезая отбивную Бодо, ответила:

— Да, уж он старается изо всех сил. — И строго сказала Бодо: — Бери вилку и ешь. И прекрати болтовню.

Клариса, усердно орудуя ножом и вилкой, заметила:

— Знаешь, я все думала, выходить мне за тебя замуж или не выходить. Но решила не выходить. Ты для меня слишком мал.

Обе матери, чтобы не рассмеяться, наклонились к своим тарелкам. Они старательно накалывали на вилку отбивную с картошкой.

— Но ты ведь даже не спросила, хочет ли он на тебе жениться, — заметила мать Кларисы. — Когда он вырастет, он уж найдет себе подходящую жену, не беспокойся!

В это мгновение Бодо соскользнул со стула прямо под стол и, прежде чем мать успела поинтересоваться, что он там потерял, фрау Манн, вскрикнув «ой!», выскочила из-за стола.

Учителя, ужинавшие за другими столиками, перестали есть и с удивлением глядели в их сторону.

— Что случилось? Что ты там делаешь? — спросила фрау Линден своего сына, сидящего под столом.

Она никак не могла понять, чем вызвано такое странное поведение. Ей было очень стыдно. Она положила на стол нож и; вилку.

Теперь Бодо вынырнул из-под стола и сидел на стуле, словно хорошо воспитанный мальчик.

— Он ущипнул меня за ногу, — сказала фрау Манн.

— Ты что, обалдел? — прошептала фрау Линден.

— Красный как рак! — сказала Клариса.

— Почему ты это сделал? — спросила фрау Линден. Она говорила шепотом, словно на похоронах.

Бодо тыкал вилкой в свою отбивную.

Он молчал.

Но тут фрау Манн положила руку на голову Бодо.

— Это тайна, правда? — сказала она. — Ты ведь не мог догадаться, что я закричу.

Потом она стала рассказывать про фотоснимки, которые сделала сегодня утром, и этим как бы закончила разговор. Ей было ясно: Бодо не придумал ничего лучшего, чтобы выразить ей свою благодарность. И свое хорошее отношение.

Когда все четверо встретились за столом в последнее утро, они почувствовали себя как-то немного неловко. Все было уже не так, как всегда. Все думали о чемоданах, об отъезде, даже поздоровались как-то наспех и наспех принялись за бутерброды.

— Мне не давай, — сказала Клариса матери.

— Надо хоть немного поесть! Хоть червячка заморить, — ответила та. — Наш поезд отходит через час. А ваш? — обратилась она к фрау Линден. — Кажется, после обеда?

Фрау Линден кивнула. Мысли ее были уже далеко отсюда.

— Да, после обеда, — сказала она, словно очнувшись.

В открытые окна светило солнце. Занавески трепетали от ветра, прилетевшего сюда с дюн, с моря. В столовой было жарко, но Кларису словно знобило. Она послушно взяла бутерброд и поглядела в окно. Глаза у нее сегодня были темные и грустные.

— Ешь, — подбодрила ее фрау Линден. — Видишь, Бодо уплетает за обе щеки!

— Да, — ответила Клариса. Но так и не притронулась к бутерброду.

— Ешь, детка, — настаивала фрау Манн. И, намазывая второй бутерброд, обратилась к Бодо: — Кто так здорово жует, наверняка вырастет очень сильным.

Бодо пожевал еще немного и, проглотив, заявил:

— Я, когда вырасту большим, возьму меч и пойду защищать. Ведь защищают мечом?

— В сказках — да, — ответила фрау Линден.

— Молодец! — одобрила фрау Манн, поглядев на часы.

А Клариса, надкусив бутерброд, сказала:

— А какая-нибудь девушка тогда вышьет ему розу.

Фрау Линден была очень рада, что к Бодо все отнеслись с таким пониманием. Но заговорила она не о своей радости, а о своих опасениях:

— Это многие ребята хотят, когда вырастут, стать «кем-нибудь очень сильным» — капитаном, летчиком, космонавтом. У всех у них есть своя мечта. Да только вот как же это так — защитник с мечом лезет под стол и…

Ребята рассмеялись.

Но фрау Линден осталась серьезной.

— Ничего смешного тут нет, — сказала она. — Представьте-ка себе, что кому-нибудь из моих учеников взбредет такое в голову на уроке…

Клариса так оживилась, что даже позабыла о своем грустном настроении.

— Никто не осмелится! — крикнула она.

— У меня в классе есть один такой, — продолжала фрау Линден, — он и на это способен. Учитель всегда надеется, что ребенку дадут с собой в школу дисциплину, как пакетик с завтраком. Но не всегда так бывает. Ума не приложу, что с ним делать! Выговоры и наказания на него так и сыплются, а толку чуть. И в классе словно болезнь какая-то… Нет, нет… Я хочу, чтобы в будущем году все было по-другому. Хорошее настроение в классе, общие интересы, общие желания…

Фрау Манн очень удивилась, что в самый последний час отпуска в их небольшой компании завязался такой серьезный разговор. Она сказала с улыбкой:

— Непослушные дети всегда были и, наверно, всегда будут… Допивай поскорее молоко, Клариса…

— С этим я не могу примириться, — настаивала на своем фрау Линден, — я верю в силу воспитания…

— Но ведь вы сами рассказали сейчас про мальчика, с которым не можете справиться.

Фрау Линден кивнула:

— Вот это-то меня и волнует. Мальчик очень неглупый, но дерзкий и своевольный. Дело дошло до того, что он плюнул в девочку. Мы вынесли ему выговор на общем собрании, а с него как с гуся вода. Конечно, меня мучает вопрос — правильно ли я к нему подошла? И такой ли у меня в классе хороший коллектив, как это обычно считают?

— Почему же он так обошелся с этой девочкой? Это и вправду очень странно.

— Вот и я спрашиваю: почему? У детей так много прекрасных качеств — привязанность к товарищам, сочувствие, тяга к хорошему… У этого мальчика я ничего такого не замечала. Где же он проявляет свои лучшие черты? Дома? В играх? Во время каникул? Возможно. Но только не в школе. Вы спрашиваете, почему он так обошелся с девочкой? Скажу вам честно: я не знаю. Мне знакома только его «школьная маска». А этого здесь недостаточно…

Но тут фрау Линден заметила, что за другими столиками уже прощаются. Она прервала свое рассуждение и извинилась:

— Простите, пожалуйста, что я задерживаю вас своей болтовней. Но мне так хотелось сказать вам об этом… Потому что я тут, в доме отдыха, многое поняла…

Фрау Манн все еще не поднималась с места, хотя времени у нее было в обрез. Ее интересовало, что же именно поняла фрау Линден. Может быть, это связано с тем случаем, когда Бодо залез под стол? Она положила руку на голову Бодо и взглянула на него с той радостной ласковой улыбкой, с какой глядела всегда.

— Вы, наверно, имеете в виду, — сказала она, — что и наш друг Бодо тоже задал нам всем загадку?

— Да. Помните, как я вначале была возмущена? А теперь мне ясно, что он хотел выразить что-то хорошее, а получилось очень некрасиво. Трудно было в этом разобраться, но пришлось мне вникнуть, чтобы понять Бодо. Вот так же надо вникнуть и в то, что происходит с мальчиком в моем классе. Пока я не разберусь в этом, я не успокоюсь. Ну, а теперь придется нам подниматься, а то вы опоздаете на поезд!

— Да, нам пора, — согласилась фрау Манн.

И все четверо встали из-за стола. Они попрощались с теми, кто еще сидел в праздничной столовой, и направились к двери. В коридоре они пожали друг другу руку и пожелали счастья. Но, дойдя до лестницы, фрау Линден еще раз обернулась.

— Я вас никогда не забуду, — сказала она. — Я понимаю, почему он ущипнул вас, а не кого-нибудь еще!..

Расходясь в разные стороны, они весело смеялись.

Прекрасные это были каникулы!

 

XIII. В летнем лагере

В первую неделю каникул друзья Андреаса еще не разъехались. Поэтому он не ходил в городской летний лагерь. Он сделал одно изобретение: при помощи резинки от банки из-под консервированного компота укрепил на голове перья, и получился индейский головной убор. Изобретение это было очень хорошее — перья не выпадали, даже когда он ползал по-пластунски и прятался в кустах. Два дня Андреас все усовершенствовал его, пока наконец не превратился в первоклассного вождя краснокожих.

С перьями на голове, вооруженный до зубов, Андреас отправился разыскивать своих друзей. Одних он встречал на шоссе по дороге в магазин, других — на их собственном крыльце, они чистили ботинки для всей семьи. Показав им свое изобретение, он приглашал их вступить на тропу войны и выкопать на лугу подземную пещеру.

Мальчишки принимали его предложения, а также вносили свои. Например, сделать всем мокасины, которые не оставляют следов. Или разрезать на куски толстую проволоку, которую они «нашли» в чулане… Знаешь, законные наконечники для стрел! Представляешь? А пещеру — вот на такую глубину! Придем!

Но они так и не пришли. Да и как они могли прийти, когда они все разъехались? Андреас видел, как они помогали родителям тащить к трамвайной остановке рюкзаки и чемоданы или тряслись в перегруженной машине, выезжая на шоссе, — складная мебель, темные очки, а под мышкой надувной резиновый крокодил.

В одно прекрасное утро уехали и Блумгольды. Гано нес в руке авоську, а в ней лежал ящик с его животными. Гано был бледен и задумчив, и Андреас вдруг почувствовал, что любит его еще гораздо сильнее, чем раньше. Он взялся за одну ручку авоськи и понес вместе с Гано ящик к трамвайной остановке. По дороге он рассказывал про пещеру — какая она невидимая, потаенная, настоящая… Но Гано все думал про своих животных. А вдруг у авоськи одна ручка оборвется — тогда что?

Когда подошли к остановке, Блумгольды сказали: «Большое спасибо!» И еще: «А ты тоже скоро уезжаешь?» — но смотрели они уже не на Андреаса, а на подъезжавший трамвай. Когда трамвай отошел, Андреас почувствовал вдруг, что его обступила тишина. Что делать дальше? У него больше не было никаких планов… Но не стоять же на месте!.. Он побежал на луг, достал оружие из тайника и залез в песчаный карьер, где рыл свою пещеру. Он выкинул из него несколько камней, которые кто-то в него побросал, и стал копать дальше.

Немного погодя наверху появилось трое ребятишек. Они подошли поближе и стали на самом краю карьера. Маленькие, пятилетние. Наверное, это они набросали сюда камней. Теперь-то они делали вид, что ни в чем не виноваты, только щебетали:

— А мой папа такие глубокие ямы роет, что даже вода видна!

— И мой тоже, только не для воды. Он что-то черное туда кидает, грушу удобрять. А когда глину достает, еще глубже роет!

Андреас выбросил из пещеры лопату, и они убежали. Он выпрямился, влез на кучу песка и поглядел вдаль — за шоссе… Как улепетывают эти трусишки! Когда они обернулись, он показал лопатой на пещеру и крикнул:

— Эй, вы, букашки! Дарю вам на память!

Потом вскинул на плечо ружье и лопату, потрогал перья на голове — торчат ли кверху — и зашагал прочь.

Дома он снял свой индейский наряд и переоделся. Потом пошел к матери на кухню и завел с ней разговор. Цель его была — заставить мать высказать идею, созревшую у него в голове.

— Вот и Гано уехал… Все разъехались… — сказал он.

— Значит, пора тебе отправляться в городской летний лагерь.

Вот это-то Андреас и хотел услышать. Но он притворился недовольным — лицо его изображало покорность мученика.

— А почему бы тебе, собственно, не пойти? — продолжала мать. — Откуда вдруг такая неохота? Ты ведь сам просил, чтобы тебя записали.

— Да ведь я тогда не знал, что там фрау Линден дежурит…

— Ты радоваться должен, что она дежурит! Тебе надо с ней помириться, другого выхода у тебя нет. Да и вообще там много хорошего. Будете ходить на экскурсии, поешь там среди дня. И деньги уже заплачены.

— Она сказала, что хочет узнать меня получше. Что же мне, все равно идти?

— Ну конечно! Раз она так сказала, значит, она с тобой по-хорошему хочет, а не по-плохому. Ты только дай ей такую возможность. Ну, иди в ванную, вымойся, а завтра утром пойдешь.

— Ладно, мне-то что!.. — проворчал Андреас.

Потом повернулся на каблуках и с победной песней вышел из кухни.

Андреас вступил на тропу летнего лагеря не в мокасинах. Он шагал четким солдатским шагом. Ведь здесь давали команду. Здесь отдавали приказы. Здесь маршировали. Здесь требовалось мужество. Вот именно, мужество! У Андреаса под курткой был спрятан пистолет — дуло с водопроводный кран!

И вот, набравшись мужества, он зашагал на кухню. Он хотел поздороваться с фрау Глум. Тогда не стал ходить в «продленку», а теперь вот вернулся. Возвращение блудного сына. Мужество! Он нажал ручку двери и вошел.

Фрау Глум сидела вместе с двумя другими воспитательницами за столом. Она собирала в пачку разложенные на столе квитанции и записывала что-то на листке бумаги.

— Здравствуйте, — сказал Андреас. — Куртку на вешалку повесить или мы куда-нибудь пойдем?

Фрау Глум приложила к пачке еще несколько квитанций. Затянувшись сигаретой, она с удивлением поглядела на Андреаса.

— Как, ты опять здесь? На квитанции было написано, что ты уезжаешь с родителями.

— Это на первой квитанции. А потом я опять записался.

Фрау Глум кивнула:

— Верно, потом тебя мама записала.

— Отец хотел со мной вместе в поход поехать. На велосипедах. Но теперь ему некогда. Он хотел мне старинные церкви показать…

— Это интересно.

— Да, там, на Эльбе… Мы хотели каждую ночь в другом месте ночевать. А еще хотели посмотреть один колодец, в котором воду на сто пятьдесят метров вверх поднимают.

— На пятнадцать, детка. — Фрау Глум стряхнула пепел с сигареты. — Колодцев в сто пятьдесят метров не бывает. И вот, значит, теперь твой папа не сможет? Жаль, жаль.

— Нет, на сто пятьдесят метров, — настаивал Андреас. — Отец один раз бросил туда монету и считал…

— Монетку, конечно, можно бросить, если это не запрещено. Я просто хотела сказать, что ты ослышался. Со мной тоже такое случается. Ну, иди к ребятам, пока обед не привезли.

— А что мы сегодня будем делать? Пойдем на Ромерберг?

— Нет. — Фрау Глум встала и поглядела в окно. Потом снова села и сказала: — Там ведь теперь шоссе прокладывают.

— А что же мы тогда будем делать?

— После обеда поставим палатки.

— Здорово! В лесу?

— Где же я возьму тебе лес?.. Ну, иди! И скажи ребятам, чтобы не шумели.

Андреас пошел в комнату к ребятам и стал делать то же, что все: искать себе какое-нибудь занятие.

Когда им разрешили выйти во двор, Андреас придумал себе повое развлечение. Он залез на мусорный ящик, а с него — на крышу сарая для велосипедов, покрытую толем. Потом перелез по каменной стене на крышу дома на соседнем участке. Потом полез обратно. Этот рейс он проделал три раза.

Воспитательницы, заметив его из окна, стали ругаться. Андреасу было категорически запрещено лазить по крышам. Но так как он знал местность лучше, чем они, то всякий раз находил новый путь для побега.

В этом завоевании вершин приняли участие и еще некоторые ребята. Вскоре образовалась настоящая высокогорная команда во главе с Андреасом. Вот это каникулы! Блеск!

Так продолжалось до одиннадцати часов. А потом вдруг всем велели идти со двора в помещение.

— Вот идиотство! — сказал Андреас.

Он снял рубашку, вытряхнул из нее сор и пошел вслед за другими.

…В одиннадцать пришла фрау Вармут. Она преподавала в старших классах историю, а теперь была дежурным учителем в летнем лагере.

Андреас до сих пор не знал фрау Вармут. Ему понравилось, что она в тренировочном костюме. А еще — что она ему сказала:

— Последние станут первыми!

Она взяла его за плечи и усадила на стул, за которым стояла. А потом обратилась к ребятам:

— Я не спрашиваю про пятерки и двойки. Я надеюсь на каждого.

После этих слов ее руки, лежавшие на плечах Андреаса, стали легче ангельских крыльев.

Первым делом фрау Вармут рассказала им одно приключение…

Она могла бы, конечно, рассказать им про то, как один мальчик сломал себе руку и ногу, потому что все время лазил по крышам. А она вместо этого рассказала про свою байдарку — по морям, по волнам!.. И все истинная правда. Все точно. А под конец — как они вытащили из воды собаку. Почему она попала в воду? Ни одна живая душа этого не знала. Бедняга пес! Он и сейчас у них живет… Здорово, что такое бывает! Эх, если бы фрау Вармут…

В половине двенадцатого приехал обед. Его привезли из столовой в больших баках. Вот тут-то уж фрау Глум взяла бразды правления в свои руки.

— Обед — гвоздь программы, — поучительно повторяла она, сунув нос в бак.

Фрау Глум просто расцветала, когда на обед было что-нибудь необычное. Ну, а если присылали котлеты с макаронами, тогда она утешалась кофе.

После обеда вдоль того самого забора, у которого на большой перемене они брали девчонок в плен, поставили восемь палаток. Фрау Вармут первая залезла в палатку. Потом все залезли в эту палатку, но делать там ничего не делали — просто сидели все вместе, поджав коленки под подбородок.

А когда немного так посидели, фрау Вармут сказала:

— Ну, чтобы я играла с вами в индейцев, вы от меня требовать не можете. Я предложу вам другой план.

И предложила. Ребята согласились. А на следующий день после обеда двинулись в путь… Музей, пляж, пионерский парк, вышка, аэродром, военная игра… То, что надо!

Андреас и не заметил, как пролетела эта неделя… Он всегда шел впереди, не отставал ни на шаг от фрау Вармут и все задавал ей вопросы. Во время одной экскурсии она ему даже сказала:

— Есть насекомые кусающие, есть сосущие. А ты насекомое спрашивающее. Что же ты делаешь с медом моих ответов? Собираешь его? Или ты спрашиваешь ради удовольствия спрашивать?

Андреас на этот раз немного не поспевал за ее вопросами. А не скрыт ли за ними упрек? Но, заметив его недоверие, фрау Вармут улыбнулась:

— Ага, ты скис. Хорошенько обдумай ответ. А пока я спрошу тебя про другое. Про твою рубашку. Твоя рубашка несет на себе, так сказать, отпечатки толя и других материалов, которыми кроют крыши. Ты как, обновляешь их каждый день или это все те же — с понедельника?

Андреас расхохотался так весело и непринужденно, словно перешел уже в седьмой класс. Фрау Вармут, как видно, упускала из виду, что все эти дни до обеда они проводили каникулы во дворе, потому что «обед — гвоздь программы». Как же мог уважающий себя человек не испачкать рубашку? Но эта мысль была в голове Андреаса какой-то уж самой-самой тайной. И никак не могла сойти у него с языка. Поэтому он ответил:

— Я и сам не знаю.

После фрау Вармут дежурство по летнему лагерю принял учитель рисования. В эту неделю в школу на один день зашла фрау Линден. Директор вызвал ее к себе, чтобы поговорить с ней об одной волнующей новости.

Он рассказал фрау Линден, что по новому указу во всех школах ГДР первая ступень будет кончаться третьим классом. А с четвертого пойдет уже преподавание многих новых предметов, в том числе и русского языка. Четвертый класс будет теперь считаться второй ступенью. А это значит, что фрау Линден придется расстаться с классным руководством в бывшем третьем «А» и снова взять первоклассников.

Для фрау Линден это было печальное известие. Но протестовать было бесполезно. Кроме того, она не могла не согласиться с тем, что для ребят так гораздо лучше — начинать специальные предметы на класс раньше. И она сказала директору:

— Ну что ж, раз это дело решенное, придется уж мне проглотить пилюлю.

Огорченная предстоящей разлукой с классом, фрау Линден тут же пошла домой. Проходя по школьному двору, она взглянула на то место, где обычно строился ее класс. Крупными белыми буквами на дощечке было написано: «4 «А». Здесь, значит, в новом учебном году ее ребята будут встречаться с другим учителем и идти за ним в класс.

Ее ребята?.. До сих пор они были ее ребятами…

Фрау Линден, задумавшись, пошла дальше.

Она увидела учителя рисования, сидевшего на каменном шаре у входа в физкультурный зал. Греясь на солнце, он наблюдал за мальчишками, играющими в футбол. Фрау Линден очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Поэтому она пошла не к воротам, а в сторону физкультурного зала — к учителю рисования.

Однако учитель рисования не понял ее огорчения. У него было немало своих неприятностей, и они казались ему куда более серьезными. Ему предстоял экзамен, но готовиться к нему он не мог — жена лежала в больнице, а двое маленьких детей не давали ему ни на минуту сосредоточиться. Вид у него был переутомленный, лицо бледное. Ему было сейчас не до школы и не до учеников. Он сел на шар, чтобы хоть немного передохнуть. И он стал расспрашивать фрау Линден о том, как она отдыхала на берегу моря. А фрау Линден была сейчас не прочь об этом вспомнить. Это немного отвлекло ее от грустных мыслей. Рассказывая, она поглядывала в тот угол двора, где ребята играли в футбол. Наконец она спросила:

— А Андреас Гопе посещает летний лагерь?

— Ого, еще как! Вы что же, не слышите его голоса?

— А что? Он чересчур заметен?

— Спросите лучше, бывает ли он хоть когда-нибудь незаметен. Воспитательницы рассказывают о нем всякие ужасы. Он тут буквально на стены лезет…

Андреасу стало не по себе, когда он увидел, что учителя, разговаривая о чем-то за углом физкультурного зала, поглядывают в его сторону. Он сделал вид, что не замечает их. Он повел мяч, отбиваясь от нападающих, не подпуская к себе никого из игроков. На футбольном поле поднялся шум. И все-таки он услышал, как она его позвала:

— Андреас!

«Андреас»? Не «Гопе»? Это было что-то совсем новое. Он бросил мяч, подошел к ней и спросил:

— Что?

Учитель рисования снова сел на каменный шар. Андреас остался наедине с фрау Линден. И хотя у него на рубашке были не иголки, а только деготь и угольная пыль, он все равно казался колючим, как еж, которого только что потрогали.

— Если бы сейчас наступал Новый год, — сказала она, — я загадала бы одно желание. Про нас с тобой.

Андреас с интересом разглядывал сложенные здесь бревна.

— Как это — Новый год?

— Ведь на Новый год всегда желают мира. Всем людям и всей земле. Ты об этом слыхал?

— Я спрошу у отца…

— Спроси. Передай ему от меня привет и расскажи, как мы с тобой в разгар лета вспомнили про Новый год. И еще у меня есть к тебе одно пожелание…

Андреас был смущен. Он пробормотал что-то вроде: «А я чего? А я ничего!..»

— Мне хотелось бы, чтобы ту неделю, когда я буду дежурить, ты ходил в чистой рубашке.

— Ну, это еще не так страшно…

— Теперь можешь ты что-нибудь пожелать. Твоя очередь.

— Я? Как это — я?

— А у тебя разве нет ни одного желания?

— Не-е, у меня нет.

— Тогда я тебе сейчас что-то скажу. Когда мое дежурство кончится, я, если все будет хорошо, расскажу тебе одну новость, которой еще никто из вас пока не знает. Ты тут один из нашего класса?

— Да. А какую новость? Хорошую?

— Для меня совсем не хорошую.

— Ой, как долго ждать!..

— Ничего, время пройдет быстро. Только уж старайся, чтобы я могла всюду появляться вместе с тобой. Мне нужен хоть один человек, на которого можно положиться.

— А когда вы придете дежурить?

— В начале августа.

В привычки фрау Линден не входило подавать руку ученикам. Но она протянула Андреасу руку и сказала:

— Бывает, что люди, которые раньше доставляли друг другу одни огорчения, в конце концов становятся друзьями. До свиданья, Андреас.

— До свиданья.

Он побежал обратно на футбольное поле.

И вдруг ему пришла в голову одна мысль… Раньше он часто не знал, как она к нему относится: хорошо или плохо? А сейчас он почувствовал это очень ясно. Он повернулся и побежал вслед за ней. Догнав ее, он остановился и, кивнув головой, сказал:

— На меня вы можете положиться.

 

XIV. Судья

Июль подходил к концу. Чем дольше друзья не возвращались, тем больше Андреас привыкал временно обходиться без них. Он знал, что они вернутся, и настоящая тоска не просыпалась.

И вот в один прекрасный день он их увидел. Сначала Райнера Шнека — тот шел с бидоном из магазина. Длинный, загорелые ноги, а ухо — как ручка от чайника. Потом Детлева Тана — в переднике. Он стоял на крыльце своего дома и чистил ботинки для всей семьи. И Гано Блумгольда он тоже увидел — тот шел, нагнув голову и вытянув шею. Наверно, заглядывал в глубь земли. А в другой раз он нес со своим отцом высокую стремянку — видно, у них еще не все вишни сняты. Может, об этом с ним заговорить? Ладно, пусть сам заговаривает, если хочет. Вот с Детлевом можно бы заговорить, но он от этих своих дурацких ботинок никак глаз не оторвет. А потом, он так вырос — какой-то совсем другой стал… Что ему скажешь? Рассказать, что мы тут вытворяли, так он еще, пожалуй, скорчит такую рожу… А про фрау Линден все равно ни с кем не поговоришь…

По-настоящему они встретились друг с другом в летнем лагере. Это случилось утром, когда они оказались все вместе в комнате для игр. Но и теперь дело обошлось без всяких выкриков вроде: «Привет! Вот ты и снова здесь!» Они спрашивали довольно спокойно: «Ну, чего там было?» А потом играли, — не то чтобы каждый сам по себе, но и не все вместе… А потом ели «обед — гвоздь программы». А после обеда пошли в кукольный театр. Представление — во! Смеху!..

А дружба?

Но ведь в кукольном театре только одна мысль: «Хоть бы подольше не кончилось!»

Дружба началась снова, когда день в летнем лагере закончился и все встретились во дворе у сарая. Здесь, когда они выводили велосипеды, нашлась наконец тема, которая всех заинтересовала и втянула в разговор: новый велосипед Андреаса. Они стояли, окружив его тесным кольцом. Каждый опирался на свою «лошадку».

— Законная машина, — высказался Детлев Тан.

Остальные только чуть кивнули — так сказать, из вежливости. Они изо всех сил старались не прельщаться блеском красного лака. Что лак? Не на лаке же едешь. Едешь на технике. И если какая заковыка, то тоже из-за техники.

— Он точно такой же, как у вас, — сказал Андреас.

Они чуть кивнули.

— Свободный ход — «Ракета»? — спросил Райнер Шнек.

— Такого не бывает.

— Болтай, — сказал Райнер Шнек.

— На «Ракете» кто летит, у того в ушах свистит, — выдал Детлев Тан.

— Не бывает, точно говорю, — настаивал Андреас.

— Я тоже о таком не слыхал, — усомнился Гано Блумгольд. — Ну, а вдруг его изобретут! Что ты тогда будешь делать?

— Да мой отец давно мне его вмонтировал, — заявил Райнер Шнек.

— Трепло!

— Вот увидишь!

Андреас оказался как-то немного в стороне со своим новым велосипедом. Но потом все опять изменилось.

— Седло тебе слишком высоко, — сказал Гано Блумгольд. — Ноги будут болтаться в воздухе.

— Бред! Он ведь может ехать стоя! — возразил Детлев Тан.

— Все время стоять и крутить педали? — усомнился Гано Блумгольд.

— А что, — крикнул Детлев Тан, — стоя еще куда быстрее!

— Ясное дело, — сказал Андреас. — Я всегда езжу стоя!

— А раз он стоит, ему и «Ракета» не нужна! — крикнул Детлев Тан.

— Нужна! — не уступал Райнер Шнек. — Спорим?

— Спорим!

— Чего тут спорить, — рассудительно сказал Гано. — Надо просто проверить, кто быстрее.

— Правильно, — сказал Райнер Шнек. — Спидометром или как он там называется!

— Да чего там спидометром! Надо гонки устроить! — заявил Детлев Таи.

— Законная идея, — сказал Андреас.

— Ничего не законная, — возразил Райнер Шнек. — У нас даже судьи и то нет.

— А мы его раздобудем! — крикнул Детлев Тан. — Поехали! Все за мной!

Они провели велосипеды через школьный двор и, вскочив на них, понеслись по шоссе к Вайнахтсбергу, а оттуда к переулку Майских Жуков. Обмен мнениями продолжался, поскольку Райнер Шнек, ехавший позади всех, находил все новые возражения против гонок. Он считал, что для гонок у них ничего, ну абсолютно ничего нет! Нет желтой рубашки для лидера. Нет мела, чтобы нарисовать черту финиша… А главное — нет оцепления!

— Какие же гонки без оцепления! — возмущался он. — Где это видано? Так вообще не бывает!

Но ребят не так-то легко было сбыть с толку. Они решили устроить гонки без судьи, а старт и финиш сделать очень просто: положить на землю свое барахлишко, здесь и там — возле калитки Андреаса, в переулке Майских Жуков.

— Становись! — Детлев Тан свистнул. — Поехали!

Первый заезд был признан недействительным, потому что Райнер Шнек и Детлев Тан проехали часть пути по тротуару. Второй заезд был прерван, потому что Детлев Тан вдруг наехал на фонарь и обнял его. Может, ему стало дурно?

Когда все, повернув назад, подкатили к Детлеву, то увидели, что он смеется. Показав рукой на Андреаса, он крикнул:

— Попробуй-ка ехать на скорость, когда у тебя перед глазами такая мельница! Знаешь, на что это похоже? Будто ты ногами месишь глину и никак из нее не вылезешь. Прямо глядеть жутко!

— Жулишь! — сказал Райнер Шнек Детлеву Тану, и его красивое лицо расплылось в улыбке. — Ты остановился потому, что ехал последним. Все, проиграл!

— Ты что, очумел? — крикнул Детлев Тан. — Это вообще была тренировка!

— Тогда Андреас пусть не участвует. Ехать стоя запрещается.

— Как это — запрещается? — возмутился Андреас.

— А потому, что мы из-за тебя смеемся! — заявил Райнер Шнек.

— На международных гонках тоже иногда ждут стоя, — сказал Гано Блумгольд.

Против этого возразить было нечего. Они в третий раз стали на старт. Детлев Тан свистнул. Тронулись. Андреас твердо решил стать победителем, но пока шел рядом со всеми.

На перекрестке они свернули направо. Райнер Шнек не так развернулся и теперь оказался последним. Чтобы догнать остальных, он опять влез на тротуар. Здесь было ровнее и свободнее.

Райнер Шнек, пригнув голову, изо всех сил жал на педали. И вдруг… чуть не врезался в зеркало. Оно стояло прямо на тротуаре, прислонившись к высокому торшеру.

— Минуточку, сейчас я уберу зеркало! — сказал какой-то молодой человек с глобусом в руке. — Не знал, что здесь трек! Я тут новичок, не сразу обо всем догадаешься!

На тротуаре стоял фургон для перевозки мебели, а вокруг него было расставлено множество всяких вещей, которые обычно встречаешь в комнате. Молодой человек с глобусом был похож на путешественника по Африке, собравшегося раскинуть здесь палатку.

— А чего… — пробормотал Райнер Шнек, слезая с велосипеда. Он повел его с тротуара на мостовую.

— А ты уже давно живешь тут, в поселке? — спросил молодой человек с глобусом.

— Ясное дело.

— Надеюсь, ты не сердишься, что я расставил на твоем пути эти вещи?

Райнер Шнек молчал. Разговор этот начал казаться ему подозрительным. Он улыбнулся, и на щеках его появились ямочки. Улыбнулся на всякий случай, хотя теперь-то уж с ним ничего не могло случиться. Ребята, заметив его отсутствие, тем временем вернулись назад. Они уже знали, почему этот молодой человек задержал Пампушу. От них не ускользнула и та шутливая серьезность, с которой он извинялся перед Райнером.

— За тротуар вы на него не сердитесь, — сказал Андреас. — У него ведь свободный ход «Ракета»! Его, знаете, иногда как заносит! Он и сам не рад!

— А ты что, его друг? — спросил молодой человек Андреаса.

— Да, мы из одного класса. Мы играем в гонки. Вот почему так получилось.

— Смотри, все велосипеды марки «Диамант»! — радостно отметил молодой человек. — Вот это организация! Кто же у вас победитель?

— Этого мы еще не знаем, — ответил Андреас. — А организация никуда не годная — у нас даже судьи нет.

— Вот оно что! — Молодой человек поставил глобус обратно в фургон. — Послушайте-ка, друзья спортсмены, а что вы мне дадите, если я буду у вас судить и засеку время победителя?

— А секундомер у вас есть? — спросил Детлев Тан.

Молодой человек вынул из кабины секундомер и показал его всем.

Мальчишки глядели на него, широко раскрыв глаза.

— Что, никогда не видели вблизи? — спросил молодой человек. — Вы из какого класса?

— Из четвертого «А», — ответили они хором.

— Понятно. Ну, так что же вы мне дадите за работу? За квалифицированное судейство?

— Какая же это работа? Это спорт, — заявил Андреас.

— Ваша правда! — Молодой человек достал из кармана брюк черный свисток и скомандовал: — Становись!

Андреас протиснулся со своим велосипедом в середину ряда.

— Даже свисток!.. Сейчас он, наверно, покажет нам пакетик леденцов для победителя!

— Леденцов? — удивился молодой человек. — Разве у нас тут детский праздник? Это спорт! — и сунул свисток в рот.

— Ваша правда! — сказал Андреас.

Судья вынул на минутку свисток изо рта.

— Тот, кого вы зовете Пампуша, — ну-ка, подайся назад!.. Довольно!

Он свистнул. Гонки начались.

Когда гонщики умчались, молодой человек взял глобус и понес его в дом. Он начал уже подниматься по лестнице, но потом вдруг спустился, заглянул в кухню и крикнул:

— Везет же человеку! Знаешь, кого я встретил на улице?

У кухонного стола стояла седая женщина и гладила занавески. Она поставила утюг на подставку и, с веселым интересом взглянув на дверь, спросила:

— Кого же? Вид у тебя сияющий.

— Нескольких строителей коммунизма, у которых я теперь буду классным руководителем.

— Ах, вот как! Тогда объясни им, что и вести себя они должны соответственно.

— Только не в первый день знакомства.

— А когда же?

— Видишь ли, мама, ведь это все, так сказать, индивидуальности. Они не очень-то любят выслушивать поучения.

— И в таком духе ты собираешься их воспитывать? — Мать молодого человека рассмеялась. — А если бы он наехал на зеркало и оно бы разбилось? Тогда что бы ты сказал?

— Что я предъявлю ему счет. И что тут рядом стоит еще лампа!

— Ну, знаешь ли… Ты все отшучиваешься! Все вы относитесь к этому чересчур легко. Раньше, бывало, если какая-нибудь индивидуальность заедет вдруг на тротуар, вмешивалась полиция. А теперь никому и дела нет.

— Ага, ты критикуешь, а помощи не оказываешь. Вредная политика. Повтори, пожалуйста, кому это дела нет?

— Полиции! Например, участковому. Он и бровью не ведет.

— Возможно. Я с ним пока не знаком. Но если бы он повел бровью, ему пришлось бы оштрафовать нарушителя. А он, я думаю, штрафовать детей не любит.

— В том-то и дело! Те штрафовать не любят, эти наказывать не любят! Вот твой ученик и разъезжает по тротуарам да еще ухмыляется. А почему? Потому что знает, что от тебя он пощечины не получит. На этом они и спекулируют — индивидуальности! Не хватало еще, чтобы взрослые уступали им место в трамвае!

— Ага, понятно. Ты решила вступить со мной в дискуссию. А мне некогда. Мне еще нужно надеть тренировочный костюм. А то ребятишки сейчас подкатят, а я как выгляжу? Надо всегда иметь приличный случаю вид.

Когда Андреас приближался к финишу, в глазах у него стоял туман. Ему казалось, что он сейчас потеряет сознание. Он сам едва поверил, что пересек черту. Теперь он слез с велосипеда, прислонил его к забору и, глубоко вздохнув, распрямил грудь. Он пришел к финишу вторым, вслед за Детлевом Таном. Таков был обычный порядок, давно установившийся в классе. Андреас был доволен. Детлев Тан и Гано Блумгольд стояли уже рядом с молодым человеком, одетым теперь в тренировочный костюм, — он, видно, обсуждал с ними результаты гонок. Последним подкатил Райнер Шнек. Он не особенно возражал, когда все начали потешаться над свободным ходом «Ракета» и только скромно улыбался. Сейчас он производил впечатление приятного и милого мальчика.

Молодой человек, сунув в карман темные очки, обратился к Андреасу:

— Попроси отца приделать к раме детское седло. Если ты будешь все время месить глину, нажим на педали, конечно, увеличится, но сам ты быстро выдохнешься. И для сердца слишком большая нагрузка. Ну, с этим все. Желаю успеха, друзья!

— Давайте, мы вам поможем таскать вещи, — предложил Детлев Тан.

— Разве что книги, если хотите. Покажите-ка мне ваши руки. Да! Кору на ладонях придется оттереть. Вот, держите тряпку. А теперь становитесь в ряд — первый, второй, третий, четвертый.

Молодой человек стал подавать им книги из фургона. Андреас, получив свою пачку, очень удивился:

— Всё детские книги! У вас что, так много детей?

— Пока нет. А вот когда кончатся каникулы…

— А где же кровати? — спросил Андреас.

— Какие кровати? — не понял молодой человек.

— Ну… детям спать!

— А мои не спят. Да, да, вот так-то. В том-то и фокус.

— Здорово вы разыгрываете, — сказал Детлев Тан.

— А ты что, в фокусы не веришь? — спросил молодой человек.

— А вы сперва покажите!

— Согласен. Вот небольшой фокус. Маленький, миленький, славненький, плавненький волшебный фокус. А вы поспеете за мной — считать устно?

— Ясное дело. Только пока еще считать было нечего.

— Сколько тебе лет? — спросил молодой человек Андреаса.

— Скоро десять.

— Понятно — девять. А теперь внимание. — Молодой человек заговорил вдруг быстро-быстро: — Девять. Тебе девять. Значит, до девяноста девяти осталось девяносто. Когда тебе будет сто, твоему сыну будет семьдесят два. Каков возраст сына? Ну?

— Вот это скороговорочка! — сказал Детлев Тан.

Гано Блумгольд, подумав, отрицательно покачал головой:

— Мы этого еще не проходили.

Райнер Шнек соображал, открыв рот и не спуская глаз с молодого человека.

— Семьдесят два, — ответил Андреас.

Молодой человек кивнул и с одобрением сказал Андреасу:

— Пять к пяти.

Тут все обрадовались и засмеялись.

Жара была такая, что, казалось, сейчас расплавишься — солнце палит вовсю! Только одна мысль и осталась у Андреаса: «Воды!»

И цветам жилось не лучше. Ни капельки воды — ни сверху, ни снизу. Они поникли, потеряли всю свою бодрость — Андреас видел это по вялым стеблям. Одно спасение — вода!

Андреас вошел в дом и стал пить из-под крана, пока не напился. Потом снова вышел в сад. Он перетянул на газон водопроводный шланг, надел на него распылитель и открыл кран. Из распылителя забили фонтанчики воды. Словно дождь полил снизу вверх, от маргариток до веток сосны. А в дожде этом — радуга. Его личная радуга — никто ее и не видит, кроме Андреаса.

Андреас разделся и прыгнул в радугу. И подумал: «Теперь нос у меня еще краснее, чем всегда, а коленки еще синее…» Сперва его словно обожгло холодом, и он отскочил. Но тут же прыгнул обратно — в радугу! И опять отскочил. И снова прыгнул в радугу. Он дрожал под дождем, а потом ему стало вдруг совсем тепло. Душ под открытым небом! Он скакал здесь и радовался лету…

Пока Андреас скакал под дождем, из распылителя натекало на газон все больше и больше воды. Под сосной уже образовалось море, в других уголках сада растения все еще страдали от жажды. Андреас запел… Это были песни без слов — клич радости!..

«Обезьяньи песни», — подумал отец Андреаса, возвращавшийся с работы домой. Он услышал их еще на шоссе возле Вайнахтсберга и был поражен этим пением.

Не успел он войти в калитку, как Андреас закричал:

— Папа, папа!

Он помчался навстречу отцу и запрыгал вокруг него — выше, выше! Отец обнял этого дикаря, холодного и мокрого, как лягушка.

— Ну, мы счастливы?

— Как это — счастливы?

— Лично я счастлив, — заверил Андреаса отец.

Он велел сыну принести из кухни чистый стакан и налить в него воды.

Они легли под яблоней. Отец достал какую-то трубочку и выпустил из нее на ладонь таблетку. Он показал ее Андреасу — зелененькую, разделенную пополам насечкой.

— Ну? Что ты на это скажешь? Это называется «Один — ноль». Можешь меня поздравить.

Отец бросил таблетку в стакан с водой. Она быстро пошла ко дну.

— Сейчас увидишь, — сказал отец.

Андреас заметил, что таблетка теряет форму. Она таяла. Она растекалась. И вдруг она разлетелась в воде на мелкие кусочки. Андреасу показалось, что взорвался маленький снаряд. Только звука взрыва не было слышно. И даже шороха.

Андреас удивился:

— Почему это она так?

— Таблетки должны растворяться как можно быстрее. Таковы современные требования медицины. Вот мы и вколдовали в наше лекарство взрывную силу. У нее даже есть название из двадцати восьми слогов, которое ни один человек не может запомнить. Я счастлив, а ты, бродяга, даже меня не поздравишь.

— Поздравляю, папа. А почему ты счастлив?

— Потому что спросу на наши таблетки больше, чем мы можем их произвести. Будь я моим сыном, я бы вышел на сцену получать похвальную грамоту.

— И вы их уже выпускаете?

— Да.

— Тогда давай поедем в поход на велосипедах! Поехали?

— В осенние каникулы. Я уже договорился об отпуске. И потом вот еще что. Ты ведь как будто хотел в летние каникулы заработать денег на книгу?

— А ты сам сказал, что поливка сада — это тоже работа.

— Ну, брат, смотря какая поливка! Гляди! Под сосной потоп, а вокруг засуха. Могу дать тебе, так уж и быть, один пфенниг. И то, конечно, не за работу, а просто так — потому что я сегодня счастлив.

— Сейчас я полью весь сад. Раньше было слишком жарко!

— Сейчас тебе придется пойти за молоком и за хлебом. А потом чистить обувь, а потом ужинать и мыться. А в половине девятого — на боковую. Как известно, тут со мной шутки плохи. А теперь вставай и иди одеваться.

Андреас заметил, что хорошие минуты прошли и отец опять взял власть в свои руки. Он перевернулся на живот и сказал:

— Сегодня вон в тот переулок переселился один человек. Знаешь, почему он мне нравится?

— Это меня не интересует. Вставай.

— Потому что я буду быстрее ездить, если ты приладишь мне к раме детское седло. А то сегодня я пришел вторым.

— Что ж, этот человек, пожалуй, прав.

Андреас продолжал лежать.

— Он какой-то смешной… И знает всякие фокусы. Он сказал…

— Андреас, я тебя предупреждаю.

— Да я встаю, встаю! Я хочу тебя только спросить… потому что остальные не могли так быстро…

— Спросишь, когда оденешься.

Андреас решил, что отец начинает поддаваться. Он вскочил и радостно схватил отца за руку:

— Этот человек сказал, что после каникул у него будет очень много детей. А у него нет ни одной кровати. Он сказал: «Мои не спят». Что это за фокус? Можешь ты разгадать?

— Очень просто, — сказал отец, — этот человек учитель.

Но Андреас рассмеялся:

— Он? Да ты что, папа!

— Ну ладно, раз ты лучше знаешь, одевайся и иди за молоком.

— Я сейчас тебе объясню, почему он не учитель.

— А я сейчас уложу тебя спать. И сам пойду за молоком. Ты просто не хочешь слушаться, Андреас! Еще одна попытка — и отправишься в постель.

Когда отец переходил на такой тон, Андреас всегда обижался. Он отвернулся и пошел искать свои шорты, которые валялись где-то в саду. А найдя их, стал надевать — но не сразу на обе ноги, а медленно, по принуждению. Потом взял у отца деньги, взял бидон и не спеша пошел к калитке.

Но, шагая по переулку Майских Жуков, он снова встретился с летом, которое спугнул отец. И тут он побежал.

Подходя к магазину, он увидел, как по шоссе проехали четыре самосвала, груженные камнем. Они увозили обломки взорванного бункера, который раньше стоял за поселком. Они катили на большой скорости мимо Вайнахтсберга, мимо Обезьяньей лужайки, мимо трамвайной остановки.

Андреас подумал об отце, который во время войны провел в этом бункере много ночей. Он был тогда еще мальчишкой, вроде Андреаса… А если бы отец погиб от бомбы? Тогда бы и Андреаса не было. Он вообще бы никогда не родился… Поразительная мысль!

Он быстро все купил. Бегом побежал домой и, увидев отца, крикнул:

— Ты все еще счастлив, папа?

— Да.

— Тогда я тебе сейчас скажу, почему он никакой не учитель.

Отец отставил бидон. Потом он обнял Андреаса за плечи и поглядел ему в глаза.

— Ну?

— Потому что он шутит.

— Фрау Линден тоже шутит. Ты мне сам рассказывал.

— Но только не так, папа.

 

XV. Плюшки на перекрестке

В игровой комнате летнего лагеря ребята сегодня просто убивали время. Андреас, Райнер Шнек и еще несколько мальчишек постарше сидели вокруг стола и громко считали марки в альбоме Амброзиуса Поммера. Это было довольно бессмысленное занятие. Но все принимали в нем участие.

— Триста сорок один, триста сорок два, триста сорок три, триста сорок четыре — следующая страница… — Амброзиус Поммер перевернул страницу.

— Жулишь! — Райнер Шнек мило улыбнулся. — Было только триста сорок два!

— Триста сорок четыре, — повторил Амброзиус Поммер.

— Триста сорок пять, — продолжал считать Дитер Хамер. Он считал лучше всех в своем четвертом «А».

Андреас обрадовался, что дело застопорилось. Он перелистнул несколько страниц назад и сказал:

— Все вы спутали. Было двести сорок один.

— Не лезь в альбом своими грязными ручищами! — разозлился Амброзиус Поммер. — Ты мне все зубчики оборвешь, болван! Так, значит, триста сорок два.

— Двести сорок два, — поправил Райнер Шнек. Вид у него был очень серьезный.

— Сто сорок один, — проржал Андреас, скорчив противную рожу.

— Скотина ты, вот что! Скотина! — заорал Амброзиус Поммер.

— Вы считать не умеете, а я виноват! Привет! — Андреас встал из-за стола и с ржанием пошел к двери.

— Отваливай! Катись! — крикнул ему вслед Амброзиус Поммер.

— А все из зависти, — сказал Дитер Хамер. — Потому что у самого ничего нет.

— Он всегда все испортит, — заявил Райнер Шнек. — Советую начать сначала.

И они начали сначала.

Андреас пошел на кухню и спросил фрау Глум:

— Можно, я схожу за плюшками?

У фрау Глум был озабоченный вид. Она думала сейчас не о плюшках, а о чем-то совсем другом, наверное очень важном. Она даже не сразу ответила Андреасу. Наконец, удивленно взглянув на него, она вздохнула и переспросила:

— За плюшками? — Но потом все-таки дала ему продовольственную сетку, квитанцию и сказала: — Тридцать шесть штук.

— Мы сегодня куда-нибудь поедем? — спросил Андреас.

— Сперва мы пообедаем. Ты только отдай им в булочной квитанцию. Повтори, сколько плюшек.

— У меня голова не дырявая.

— Не дерзи, а то пошлю другого.

Андреас прошел через школьный двор к сараю с велосипедами. Он еще слышал, как Райнер Шнек крикнул ему вдогонку:

— Вдвоем понесем — мне тоже разрешили!

— Еще чего!

— Фрау Глум сказала — вдвоем!

— Поезжай, если хочешь, только нести буду я!

Они сели на велосипеды и покатили со школьного двора на Обезьянью лужайку, а с нее — на шоссе. Пристроившись позади машин, они полетели к трамвайной остановке, а потом от перекрестка направо — по Деревенской улице в булочную-кондитерскую. Здесь они, пересчитав плюшки, сложили их в сумку и поехали тем же путем назад. Только у перекрестка им пришлось задержаться на Деревенской улице: перед ним был вывешен знак «Стоп!»

Правда, они остановились бы и без знака, потому что в цепи машин, двигавшейся по шоссе, не было пока что просвета.

Этому перекрестку уже лет двести, что заметно по его мостовой и узеньким тротуарам. Только на углах его блестит на солнце новая металлическая ограда.

Король, во времена которого тут строили улицы, вряд ли когда-нибудь проезжал по этому перекрестку. Его войска маршировали по более широким дорогам. А здесь раньше маршировали только куры. Да еще стада гусей шли в наступление друг на друга. Здесь цвела ромашка, а у стен домов возвышались мальвы. Повсюду валялись перья, скрипели телеги. Кучера в заплатанных куртках сидели на облучке барских карет.

Когда Берлин стал больше, перекресток вымостили булыжником. Здесь появились небольшие домишки, в которых сдавались комнаты приезжим, — они и сейчас еще стоят на всех четырех углах.

И на каждом углу высокое крыльцо ведет к двери. На одном углу — мужская и дамская парикмахерская «Шик», на другом — приемный пункт прачечной «Белоснежная лилия», на третьем — контора сельхозкооператива «Светлое будущее» с лозунгом над дверью: «Наша цель — механизированный коровник», на четвертом — магазинчик «Москательные товары», в котором можно купить и жевательную резинку, и игрушечный домик, и бенгальские огни.

Раньше на Деревенской улице ничего такого особенного не происходило — велосипеды, трактора да несколько местных машин. Движение выросло и окрепло, с тех пор как на Ромерберге стали прокладывать автостраду. Теперь здесь каждый день проезжала колонна самосвалов. Она проделывала как раз тот же самый путь, который Андреас проделал за плюшками: мимо Обезьяньей лужайки до «Белоснежной лилии», потом направо за угол и по Деревенской улице до строительного участка. Сбросив тут камни, самосвалы возвращались обратно. И так рейс за рейсом.

Так вот, Андреас и Райнер Шнек остановились возле парикмахерской «Шик» и стали глядеть на перекресток. Они ждали какого-нибудь просвета между машинами, чтобы влиться в движение и покатить по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки. Андреас слышал за спиной шум мотора. Он увидел в зеркало, как за ним затормозил самосвал.

— Эй ты, блоха! — крикнул водитель самосвала. — Да поскачешь ли ты когда-нибудь? А то мы тут простоим до Нового года!

— Спокойствие! — крикнул ему в ответ Андреас, не отрывая взгляда от зеркала, и нажал на педали.

Он крутанул раза три и вытянул левую руку. Но тут вдруг руль у него завихлял, потому что на нем висела авоська с плюшками, и новенький велосипед принялся выписывать зигзаги.

Райнер Шнек, ехавший позади Андреаса, очень удивлялся. У Андреаса на велосипеде было все еще взрослое седло, для него слишком высокое. Ему приходилось жать на педали стоя — мельница так и работала… На руле — сетка с тридцатью шестью плюшками, и одной рукой рулит! Райнер Шнек нажал посильнее — он решил перегнать Андреаса. Он глядел на машины, летевшие по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки, и не заметил, как зацепился за сетку с плюшками. Сетка порвалась. Андреас потерял равновесие и полетел вместе со своим велосипедом прямо на Райнера.

— Ты что, ослеп? — крикнул Райнер Шнек.

— Сам ты ослеп! Рулить не умеешь, пентюх!

Они прилагали все усилия, чтобы поскорее разъехаться, потому что сзади приближались машины.

— Да отцепи ты сетку! — командовал Андреас. — Все плюшки вывалятся!

— А я-то чем виноват? Я не виноват! — отругивался Райнер Шнек.

— Нет, виноват! Рулить не умеешь!

— Ты сам виноват! Говорил тебе, давай повезем вместе.

— Да заткнись ты! Поднимай лучше плюшки!

— Сам поднимай! Что мне, из-за тебя под самосвал попадать? — крикнул Райнер, проверяя, правильно ли стоит его руль.

О том, чтобы попасть под самосвал, разумеется, не могло быть и речи. Потому что все движение остановилось. Водители затормозили на перекрестке. Они ждали, пока ребята подберут плюшки, но из разодранной сетки их вываливалось все больше и больше. Мальчишки, казалось, вообще не обращали на это внимания. Они стояли посреди перекрестка и спорили. Теперь обсуждался вопрос, кто кому даст по морде, если Райнер Шнек наябедничает. Райнер Шнек в бешенстве орал:

— Тебе вообще никто не разрешал ездить за ними на велосипеде!

Важное соображение. Но водителей грузовиков и самосвалов оно не интересовало. Стоявшие позади всех вообще не знали, что случилось там, впереди. Они видели только, что движение застопорилось, и сигналили изо всех сил. Передние тоже начали сигналить. Вся улица гудела.

Мальчишек охватило смятение. Райнер Шнек прервал дискуссию.

— Вот увидишь, тебе влетит! — крикнул он, втаскивая свой велосипед на тротуар.

Андреас поспешно подбирал плюшки. Нагибаясь, он слышал, как водители дают газ. А гудение становилось все громче и громче. Андреас смотрел на машины, а плюшки, которые он клал в сетку, снова выпадали из дыр. Пампуша крикнул со своего безопасного места:

— Велосипед! Держи велосипед!

Андреас махнул рукой на плюшки. Подбирать их было бесполезно. Он схватился за велосипед — хоть его спасти!

В это мгновение кто-то взял его за плечо и сказал:

— Жалко бросать плюшки! Да и авария может получиться. Давай-ка сюда твою сеть! Будем спасать утопающих!

Андреас узнал водителя самосвала. Тот поставил свою огромную машину посреди перекрестка, загородив проезд. Другие машины продолжали гудеть, но водитель самосвала не обращал на них никакого внимания.

— Держи сетку, — сказал он. — Приступаем к спасательным работам. Сколько их?

— Тридцать шесть.

— Есть все сразу не обязательно. Если они тебе покажутся слишком грязными… Хотя ты воспользуешься пылесосом… Ага, смеешься! А ты, брат, живучий! Заполучил свои плюшки и рад!..

— Я над тобой смеюсь, — сказал Андреас. Он поглядел на запыленное лицо водителя самосвала. — Лицо вымазал, а шею забыл!

— Тридцать четыре… тридцать шесть… Готово, — сказал водитель самосвала.

Он проводил Андреаса к «Светлому будущему». Какой-то хороший человек втащил уже на тротуар велосипед. Водитель пожал Андреасу руку и сказал:

— Когда в следующий раз растеряешь плюшки, можешь смело на меня рассчитывать. Я тут на перекрестке свой человек.

В два прыжка он подскочил к своей огромной машине и, сев в кабину, покатил по шоссе в сторону Обезьяньей лужайки.

Андреас сел на велосипед и поехал туда же — к школе.

Здесь он отдал плюшки фрау Глум и объяснил ей, почему порвалась сетка. Потому что они столкнулись с Райнером Шнеком.

Фрау Глум, подперев щеку рукой, спросила:

— А кто тебе разрешил ехать на велосипеде?

Андреас считал, что ответ она и сама знает. И он сказал то, что говорят в этом случае почти все ребята:

— А я думал…

Ему казалось, что вопрос исчерпан. Но оказалось, что это не так.

Он никак не мог избавиться от мыслей о перекрестке. К обеду он не притронулся, чем вызвал недовольство фрау Глум. И в футбол играть отказался.

Он сидел на каменном шаре и слушал, как Райнер Шнек спорит с Амброзиусом Поммером, какой забит гол — третий или четвертый. Потом ушел со двора в комнату — у него разболелась голова.

Здесь он лег на сдвинутые стулья. Он думал, что ему станет легче.

Вошла фрау Глум. Она положила руку Андреасу на лоб и спросила, что с ним.

— Ничего, — ответил он.

— Ты сильно ушибся?

— Нет. Но мне все слышится, будто они гудят.

— Я дам тебе акварель, — сказала она. — Порисуй, попробуй отвлечься.

Андреас сел за стол и уставился на лист бумаги. Перед глазами у него стояла картина: плюшки на мостовой, упавший велосипед и машины — вот-вот они тронутся и наедут… Он решил изобразить на бумаге все, что его так угнетало. Нарисовал человечка — ножки как палочки. Это был он сам. Потом стал думать, как выглядел водитель самосвала.

Сам длинный, и вообще — во! Брюки модные, ботинки новые, рубашка клетчатая, лицо как у десятиклассника. На голове шляпа — вроде ледокола, только без трубы.

На следующее утро Андреас оделся понаряднее: голубая рубашка в полоску, новые кожаные шорты, красные сандалии. Он свернул свою картину в трубочку, надел на трубочку круглую резинку, прикрепил трубочку к багажнику и поехал на стройку.

Когда он доехал до Ромерберга, то не узнал местности. Травы на холмах нет… Все раскопано, повсюду глина. Ни дорожек, ни тропинок, ни садов, ни деревьев, ни заборов. Даже рельсы железной дороги исчезли… И пещер не было. Ни скелетов древних людей, ни золота, которое собирался искать Андреас… На вершине того холма, где Андреас с отцом пускали воздушный шар, стояли трое людей. Они заглядывали в развернутый рулон и размахивали руками. На склонах горы вгрызались в землю экскаваторы и землечерпалки. Они вырыли огромный котлован — там, где раньше дорога вела в гору, теперь приходилось спускаться под гору.

Скрепя сердце смотрел Андреас, как изменилась его любимая гора… Он стоял как раз на том месте, где самосвалы сворачивали с дороги на разоренные сады и ехали через них на стройку. Следы шин прочертили здесь на земле новую дорогу. Но Андреас не отважился пойти по ней — на фанерном щите было написано: «Строительный участок. Вход запрещен. Родители несут ответственность за детей».

Андреас ехал по краю строительного участка, пока не потерял из виду этот щит. И тут он свернул на участок. Он забрался на гору глины, на которой перекрещивались отпечатки бульдозеров на гусеничном ходу. Отсюда, с высоты, он увидел долину, которой здесь раньше не было.

Потом он заметил гряду серых камней. Это были обломки бункера, сброшенные самосвалами. Туда и направил Андреас свой велосипед. Он хотел спросить водителя самосвала, когда кончится это разорение и когда тут проложат автотрассу. И как же это так вдруг получится? Он сел на камень и стал ждать.

Вскоре он увидел колонну землечерпалок. Они ехали, на ходу загребая землю и перебрасывая ее на обочину дороги. Но самосвалы, не подъезжали.

Когда наступило время обеда и Андреасу захотелось есть, он снова выбрался на дорогу — тем же путем, каким пробрался на стройку. Велосипед он вел рядом. Теперь он сел на него и покатил. И не успел выехать на шоссе, как увидал самосвалы. Их было четыре. Они стояли на той стороне, доверху нагруженные камнями. Андреас переехал шоссе и остановился.

Возле продуктового магазина на тротуаре были расставлены ящики. Из одних торчала цветная капуста и редиска, в других блестели бутылки с лимонадом, пивом и совсем пустые. Между ящиками стояли четыре молодых человека, у каждого в руках по бутылке. Среди них и водитель самосвала, которого искал Андреас. Они беседовали вполголоса.

Андреас прислонил велосипед к дереву и отвязал от багажника рисунок, свернутый в трубочку. Он прокрался между ящиками и встал за спиной своего нового друга.

Водители были так увлечены разговором, что не заметили Андреаса. Один из них — это был бригадир, — положив руку на плечо спасителя Андреаса, настойчиво повторял:

— Послушай, Томас, не мели чепуху, помолчи, дай мне сказать. Если ты запишешь на себя рейс, которого не сделал, все равно ты с этими деньгами накроешься. Не пойдут они впрок!

Томас скорчил гримасу, как Макс и Мориц:

— Очень даже пойдут! Куплю себе такую байдарку — закачаешься!

— Послушай, брат Томас, не прикидывайся пиратом! Пока ты еще не пират.

Томас мотнул головой:

— И как только ты на эту должность попал? На той стройке у нас был бригадир куда интеллигентнее. Так калькулировал, что каждый член бригады мог оторвать себе солидный кусок.

— У меня попробуй покалькулируй! Кости переломаю. Ты и так свое заработаешь.

Томас отхлебнул из бутылки, потом опустил ее.

— Бригадир должен уметь убеждать, — заявил он, — а не так, как ты: «кости переломаю»… Это голое насилие. Но раз вы все против меня, я применю другой способ.

— Какой же это способ? — спросил бригадир.

— Заработаю на скорости. Восемьдесят километров в час! — ответил Томас и рассмеялся. — На два рейса в день больше. В убытке не останусь!

— Эта премудрость у тебя тоже от твоего бригадира?

— Да все так делают!

— Не болтай ерунды. Ты на той стройке весь прокоптился. Придется тебя продрать с песочком, чтобы снова заблестел! И заблестишь, солнышко!

— Это у вас так принято? — спросил Томас и сдвинул свой ледокол со, лба на затылок. — Разговаривает со мной, как папаша! Выходит, если я кашляну, он мне не камни возить наряд выпишет, а мятные конфетки?.. Выпьем еще лимонаду?

— Закругляемся, — сказал бригадир. — Допивай, и пошли!

Они поднесли бутылки ко рту и все, как один, запрокинули голову, глядя куда-то вверх.

Бригадир сунул Томасу пустую бутылку.

— Иди сдай бутылки. В убытке не останешься. Оторвешь кусок на свою байдарку.

Томас собрал пустые бутылки и направился к двери магазина. Но тут он споткнулся об Андреаса, который протягивал ему рисунок, свернутый в трубочку.

— Это тебе, — сказал Андреас робким и хриплым голосом.

Томас покраснел:

— Ты давно уже тут стоишь?

— Я искал тебя на стройке, — ответил Андреас.

— У нас остановка — пьем газировку. Ты давно уже тут стоишь?

— Ничего, я не спешу.

Томас растерянно глядел на бумагу, свернутую в трубочку. Наконец он сказал:

— Гляди, как ты вырядился… Рубашка глаженая — ну и ну! Мы, брат, в ваши годы только грязные рубашки носили.

— А тебя за это домой не отправляли?

— Ну, не до того уж грязные… А как тебя вообще-то зовут?

— Андреас. А тебя?

Томасу не хотелось называть свое имя. Он спросил:

— Слыхал, что мне бригадир говорил?

— Да, слыхал, как он все гнусавил… Все тебя за что-то пилил… А за что?

— Да нет, слова-то ты его понял?

— Чего там понимать? Имя я понял. Тебя зовут Томас.

— Ага, значит, понял? А говоришь — гнусавил.

— А почему он тебя пилил?

Томас развернул рисунок и вздохнул.

— Ну есть такие люди, которые все нудят. Это ты нарисовал?

— Да, тебе.

Томас повертел в руках картину:

— Где тут верх? Я, знаешь, в искусстве не разбираюсь.

— Когда ты ее… ну, эту картину, повесишь на стенку, то вот этой стороной кверху, — сказал Андреас.

— А, значит, это надо повесить! Законно ты все тут нарисовал, особенно тыквы… Ну как, влетело за плюшки?

— Это не тыквы… Это плюшки!

— Вот видишь, какую я чушь порю! Это уж у меня сегодня день такой — весь день порю чушь. Вообще-то я ничего, в порядке, только вот сегодня… Если ты тут чего слыхал, ты это позабудь. Но ведь ты говоришь, ты ничего не слыхал, а?

Томас еще много раз задавал ему все тот же вопрос. По поведению Андреаса он заключил, что тот все понял. Так оно и было. Но Андреас не верил, что человек, который ему помог, оказался плохим. Не хотел верить. Поэтому он увиливал от вопросов Томаса и все толковал про картину. Он ткнул пальцем в машину, потом в другую, в третью и сказал:

— Жаль, тут не видно, какая у них скорость.

— Пятьдесят километров в час, — объяснил Томас с уверенностью профессионала. — Превышать запрещается.

— Но ведь самосвалам разрешено? — спросил Андреас.

— Откуда ты взял? — спросил Томас.

— Просто я так думаю.

Томас вздохнул:

— Пойди-ка сдай вот склянки — получишь залог. А я пока подсчитаю, все ли плюшки нарисованы. Их ведь тридцать шесть было, точно?

Андреас просиял.

— Точно! — Он показал на рисунок: — Вот этот… ну, в ледокольной шляпе, — это ты!

Томас кивнул, не взглянув на картину.

Андреас взял бутылки и помчался в магазин. Он пролез без очереди, поставил бутылки на прилавок и крикнул:

— Только сдать!

— Одна марка двадцать пфеннигов, — сказала продавщица.

Андреас схватил деньги и выскочил из магазина. Велосипед его стоял на том же месте. Но ни Томаса, ни самосвала не было.

 

XVI. „Денег — навалом!“

Следующий день начался как обычно.

Солнце заглянуло к Андреасу в окно.

На окне сидела муха. Она недовольно зажужжала и перелетела на сандалию, прикрывавшую банку от горчицы. А оттуда на другую сандалию, подвешенную на веревочке к лампе. В этой сандалии качалась обезьянка, умевшая высовывать язык. Да мухе-то от этого какая радость?

Она взяла курс на шорты Андреаса, лежавшие в углу на полу. Ими было прикрыто несколько кусочков каменного угля, которые Андреас поднял перед «Светлым будущим», прельстившись их блеском. Шорты пахли смолой — муха так и взвилась!

С сердитым жужжанием перелетела она на стол, на одной стороне которого лежали и стояли в ряд разные ученые вещи: циркуль, стержень от шариковой ручки, стакан с самопиской, треугольник, окаменелость, ключ от заводной машины и другие совершенно никчемные, с точки зрения мухи, предметы.

Муха, перебирая лапками, пересекла стол, вскарабкалась по стене небольшого домика на крышу и юркнула в какую-то щелку. В домике лежало только несколько металлических кружочков разной величины. Мухе стало противно, она вылезла из домика на стол. Но и тут тоже лежал один металлический кружочек побольше, а по бокам от него — два поменьше. «Деньги», — с отвращением подумала муха и, перелетев через всю комнату, села на нос Андреаса.

Здесь ей понравилось.

Андреас, не просыпаясь, смахнул муху с носа. Четыре раза она, покружив в воздухе, снова садилась ему на нос. Когда она приземлилась в пятый, Андреас потянулся.

«Что за порядки! — сердито жужжала муха, улетая. — Ни кусочка сахара в доме, и на тебя же еще руками машут!»

Она перелетела на рубашку, которая свисала с подъемного крана, стоящего на шкафу, и спряталась в складку.

В комнату вошел отец.

— Выспался?

Андреас сел на кровати.

— А про седло ты не забыл? — спросил он, протирая глаза.

— Вчера вечером присобачил.

— В технике, кажется, говорят «вмонтировал»?

— Ага. Тогда докладываю: вмонтировал. А почему у тебя сандалия на банке?

— Чтобы бабочка не улетела, когда вылупится.

— Да, я вижу, у тебя тут полный порядок. Все имеет свой смысл. А это что за деньги? Те самые, про которые ты вчера рассказывал?

— Да, это Томаса деньги. За бутылки. Папа, а самосвал может ехать со скоростью восемьдесят километров в час?

— В городе это запрещено.

— А с какой можно ехать в городе?

— Пятьдесят. Почему тебя это интересует?

— Просто я хочу знать.

— Если собираешься завтракать вместе с нами, вставай. Застели постель, раньше чем спустишься вниз, и убери тут. Есть вопросы?

Андреас выпрыгнул из кровати и бросился отцу на шею. Завязалась веселая борьба. Но длилась она недолго. Отец вышел победителем, оставив побежденного сына на полу возле кровати. Тот задыхался от смеха.

Умывание Андреас решил сегодня отложить на потом. Он приветствовал песней своих друзей, которых вчера вечером уложил в ряд за подушку:

Овечка Бамби куда-то запропастилась. Ей было почти столько же лет, сколько самому Андреасу. Но она была с норовом и ночью всегда удирала. Андреас нашел ее в дебрях постели, сильно примятую.

Андреас призвал Бамби к порядку, положил ее к остальным зверям и укрыл до самого подбородка. Потом начал искать обезьянку, которая умеет высовывать язык. Тоже небось заблудилась где-нибудь в дебрях!

Поскольку поверхностные поиски не дали результата, Андреас начал действовать решительно. Он выбросил из кровати всех: Мишку, пса Авава, Старичка, овечку Бамби, Трубочиста… Потом побоксировал с подушкой и, накрыв голову одеялом, пошарил под простыней. Из-под одеяла доносилась песня:

В кровати обезьянки не было. Андреас поискал на столе. Он пересчитал все ученые предметы. Всего их было семнадцать. Обезьянки среди них не оказалось. Искать ему порядком надоело — скука! Андреас сел и стал играть в «Бременских музыкантов». Самым нижним он поставил Мишку — Мишка играл Осла. На него взобрался Авав. На Авава — Старичок, на самом верху кричала «ку-ка-ре-ку» овечка Бамби — она играла Петуха. Но Бамби была размазня. У нее давно уже не было мускулов. Она свесила голову и полетела вниз — голова перетянула. Андреас погладил Бамби по спине: «Бедная старая Бамби…»

— Мы уходим, Андреас! Ты спускаешься? — крикнула мама из кухни.

Андреас все еще был не умыт. Он подскочил к двери:

— Мама, куда ты девала мою обезьянку?

— Я ее не брала!

— Ты растяпа, Андреас! — крикнул отец. — Обезьянка висит на лампе!

И правда висит! Отец, как всегда, оказался прав. Ну, на то он и отец. Андреас бегом спустился по лестнице. Он попрощался с родителями. Он хотел было раз сто сказать: «До свиданья!» — но родители очень спешили. Они уже открывали дверь.

— Не выходи — ты ведь раздет! — крикнула мама. — Там в записке все написано!

Они помахали ему рукой и побежали к остановке.

Немного погодя Андреас уже катил через Вайнахтсберг по изрытым полям к стройке. Он доехал до того места, где самосвалы сгрузили обломки бункера. Гора чуть ли не в сто метров длиной. Не все камни лежали в куче — некоторые валялись где попало, словно вещи у Андреаса в комнате. Андреас стал наводить порядок — все равно, когда ждешь, делать нечего. Он носил камни к горе. Самые тяжелые он прижимал к груди — тогда их вес распределялся более равномерно.

Он таскал и таскал камни, а самосвалов все не было.

Наконец они показались вдали. Развернулись, остановились и откинули кузов. С грохотом посыпались камни.

Андреас видел, как Томас, сгрузив камни, отвел свой самосвал в сторону. Потом выскочил из кабины и пошел вместе с другими водителями к зеленому киоску, вокруг которого громоздились ящики. Тут они купили сардельки и фруктовую воду и, став вокруг высокого ящика, словно вокруг стола, начали завтракать.

Андреас был разочарован. Ему хотелось поговорить с Томасом наедине, как вчера. Перерыв близился к концу, и Андреас заставил себя выйти из-за стены ящиков. Он подошел к Томасу и, протянув ему деньги, сказал:

— Я принес деньги. Почему ты вчера уехал?

Томас сперва повел себя как-то не очень дружелюбно. Он скривился, взглянув на монеты, лежащие на ладони Андреаса, потом окинул взглядом самого Андреаса и сказал:

— Где это ты так вывозился?

— Камни носил. — Андреас все еще протягивал ему деньги. — Я думал… Ты ведь хотел байдарку купить…

Томас скривился еще больше, но тут вмешался бригадир:

— Если это тот самый художник, ты мог бы с ним и поприветливей! Парнишка тебе благодарен за эти самые плюшки.

— А тебе до всего дело, ничего не упустишь, — усмехнулся Томас. — Приучишь его — будет каждый день ходить! А тогда… Ну ладно, потом…

— Ну, ну, что «тогда»? — спросил бригадир.

— Тогда мне, пожалуй, еще рубашки ему стирать придется, — пробормотал Томас. Он взял Андреаса за руку и, сжав ее вместе с деньгами в кулак, сказал: — Дарю. Купи себе сардельки. Или ты собираешь?

Андреас обрадовался:

— Ясное дело, собираю… Только не для себя.

— А для кого же? — спросил Томас, пережевывая сардельку.

— Да я… Ну, в общем, там одна книга порвалась. Я должен отдать одной девочке из нашего класса десять марок. Ты бы ведь тоже так сделал?

Томас рассмеялся с полным ртом:

— Для девочки? Ничего бы не пожалел! Сколько ты уже собрал!

— Две марки сорок пфеннигов. С этими три шестьдесят. Почему мне больше не приходить? Мои рубашки тебе стирать не придется. Я хотел у тебя еще спросить…

— Э, нет! — отмахнулся Томас. Он взял Андреаса за подбородок, рука его пахла сардельками и бензином. — Ты и так меня доконал своими вопросами. Все! Баста! Ни одного вопроса.

Бригадир бросил бумажный стаканчик с остатками горчицы в ящик и сказал Андреасу:

— У него ведь от вопросов мозги сохнут. Такой молодой, а в голове сено. Ну разве это дело для водителя самосвала? — Он похлопал Томаса по плечу: — Давай, старик, допивай. Шеф сегодня утром сказал мне, что в сентябре по шоссе уже пустят машины.

Все четверо, точно как вчера перед магазином, поднесли бутылки ко рту, запрокинули головы и уставились в небо.

Теперь Андреас знал, как настоящие мужчины пьют из бутылки. Не то что некоторые, будто курица, клюнут — головку кверху, клюнут — головку кверху… Да еще «ах!» или там «ох!» И рот рукавом вытирают. Андреас все стоял бы да смотрел, как они пьют!

Но бригадир и двое других сдали свои бутылки и попрощались с Андреасом. Когда они ушли, Томас сказал:

— Поди-ка сюда!

Он завел Андреаса за ящики и спросил:

— Хочешь, дам намек, как тебе мигом собрать десять марок?

— Как это — намек?

— Ну, идею. Дружеская услуга. И ты будешь обо мне хорошего мнения. Ведь я о тебе хорошего мнения. Ясно?

— Ясно.

— Так вот. На стройке здесь повсюду валяются пустые бутылки. Они ничьи. Строители их тут позабыли. Кто их знает, почему… Может, еще где строят, а тогда магазин был закрыт… Ну вот, понятно?

— Всякому дураку понятно. Мы ведь сами собираем пустые бутылки от школы. Многие их не сдают.

— Ну вот, порядок! Значит, ты в курсе. Наведывайся сюда через день, собирай бутылки и сдавай. Только в дождь не приходи — вряд ли чего найдешь. — Томас протянул Андреасу руку: — Ну, привет! Дружба!

— Угу… — сказал Андреас, держа руку в кармане. — А если поймают? Ведь здесь «Вход запрещен».

— Тогда скажешь, что водитель самосвала Томас велел тебе тут навести порядок. Понятно?

— Понятно.

— А вообще-то это действительно безобразие. В пивные иногда пива не привозят, потому что бутылок не хватает. А они тут валяются без толку. Я как-нибудь выступлю на собрании, скажу про это, когда к слову придется. Если, например, речь зайдет о наших недостатках или там о прогрессе… Какой уж тут прогресс, когда такое безобразие!.. Здесь недолго и самосвалу на стекло наехать. Да, надо поставить об этом вопрос. Теперь я тебе покажу места, где больше всего бутылок валяется. Ты только не бегай напрямик по участку, а знаешь так — в обход. Это уж кто клад ищет, тот всегда — в обход.

Они взобрались на пригорок, который еще не успели сровнять бульдозеры. Томас показал рукой на ровные поля, где работа была уже закончена. Теперь там не было ни холмов, ни пещер — только одна глина.

— Вот там и начинай. Денег тут — навалом, под ногами валяются. — Он попрощался с Андреасом, похлопав его по плечу: — Ну, брат, счастливо! Может, еще когда увидимся. Твой нос мне никогда не забыть.

Томас побежал догонять своих товарищей. Но Андреас крикнул ему вслед:

— У меня нос не кривой! Просто он так двигается!

Томас помахал рукой:

— И еще как двигается!

Андреас долго стоял на этом месте — смотрел, как Томас бежит. На голове ледокол, ноги длинные, тонкие, ботинки огромные — скачет, как кузнечик. Андреас рассмеялся и тут же обернулся — как странно, что он стоит тут совсем один и смеется… И никто не смеется вместе с ним… Он поглядел вдаль на развороченное поле, где работали бульдозеры и землечерпалки. И вдруг почувствовал себя тут лишним, никому не нужным. Он быстро побежал по гусеничной колее к тому месту, где уже издали заметил две бутылки. Потом нашел еще одну и отнес все три в зеленый киоск. Ему дали девяносто пфеннигов.

Эти деньги навели его на приятные мысли. Он выбрал место за стеной из ящиков и внимательно рассмотрел монеты, лежащие на ладони. Теперь он с радостью думал о будущем. Вот у него уже четыре марки пятьдесят пфеннигов. Почти половина долга. И еще больше будет, если он и дальше станет дружить с Томасом.

Андреасу хотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью, пошутить, посмеяться… Денег — навалом! Под ногами валяются! Томас дал ему «намек»! Дружеская услуга!

Сжав деньги в кулаке, он помчался через поле к своему велосипеду. Скорее в летний лагерь — посвятить Детлева Тана в эту тайну! Пусть знает, какое богатство может принести дружба с Томасом! Десять, двадцать или даже сто марок!

Сбегая с пригорка, Андреас увидел в котловане два самосвала. Томас и его бригадир чинили самосвал Томаса и переругивались. Опять они были в чем-то не согласны друг с другом. Бригадир поучал Томаса:

— Эта скоба у тебя на соплях держится. И укрепить ее нельзя. Нужна другая. Тебе ведь не пеленки тут сушить, а лопату вешать. Сорвется она! На дороге потеряешь. Болтается скоба, понимаешь?

— Ничего она не болтается! — кричал Томас.

— Нет, болтается! Только ты этого никак в толк не возьмешь!

— Да где же болтается? Ведь самосвал не баркас! Не на волнах качается! — Томас все буравил дырку в кузове, чтобы укрепить скобу.

Оба не обращали на Андреаса никакого внимания. Но он все не отходил. И бригадир вдруг набросился на него:

— Брысь отсюда, малявка!

Но Андреас не послушался. Он протянул девяносто пфеннигов и сказал:

— Я только ему покажу, сколько я сегодня выручил.

Томас, продолжая буравить, буркнул:

— Вали отсюда!

— Это что же опять за деньги? — спросил бригадир.

— Бутылки сдал, — ответил Андреас. — Томас мне показал, где их искать. Томас, ты почему не смотришь, а?

Томас вытащил дрель и рявкнул:

— Вот привязался! Да отцепишься ты когда-нибудь? — Он швырнул наземь свою ледокольную шляпу и заорал бригадиру: — Я сказал ему, где пустые бутылки валяются! Дружеская услуга! А что же делать, если наши ребята ленятся бутылки сдавать? Бросают где попало… Что ты на меня так уставился? Я люблю порядок!

Бригадир усмехнулся:

— Хорош порядок! А ты почему, собственно, так орешь?

— А потому, что опять что-то не по тебе. Мне это начинает надоедать! Еще скажи, что я подучил этого мальца воровать бутылки. Тогда я тебе влеплю!

— Я этого не говорю. Наоборот, по-моему, это правильно — собрать там бутылки. Только почему ты из этого делаешь тайну? Да и мальчонка решит, что деньги валяются под ногами.

— Ну и что? Пусть решает.

— А то, что такой подход может испакостить человека. Деньги не валяются. Нужны деньги — заработай. Это и дети должны понимать. А то они все бросят учиться и пойдут искать легкой наживы. Ну что ты на меня уставился? А то смотри, как бы я сам тебе не влепил!

Томас взвился:

— Ты что, чокнутый? Из-за девяноста пфеннигов цирк устраиваешь?

— Из-за девяноста пфеннигов, — отвечал бригадир, — случалось, и людей убивали!

Бригадир подошел к Андреасу и сказал ему:

— Я тебе вот что… Послушай-ка, паренек, а как тебя зовут?

— Андреас Гопе.

— Так вот, Андреас. Это твои бутылки, за которые ты деньги получил?

— Нет. Но я их нашел.

— Понятно. Ну, а если наше строительство не хочет, чтобы ты тут что-нибудь искал? «Вход посторонним запрещен» — тебе ведь это известно?

Андреас молчал и глядел на Томаса, ища поддержки, но тот подошел к ящику с инструментами и так швырнул в него дрель, что все инструменты зазвенели.

— Ты читал надпись на щите? — спросил бригадир Андреаса.

— Читал.

— Ты, наверно, искатель кладов? Я вот что хочу сказать: ты, видно, любишь всякие тайны и опасности? Ты хотел бы что-нибудь разыскивать?

— Конечно, хотел бы. Я думаю… ну зачем там бутылки без толку валяются?

— И я так думаю… Хочешь, я внесу одно предложение?

— Вносите.

— Ты веришь, что я тебе хорошего желаю?

Андреас помедлил с ответом. Потом сказал:

— Томас мне тоже хорошего желает.

«Напористый парень», — подумал бригадир. И спросил Андреаса:

— А что у тебя по поведению?..

— По поведению?.. А что?..

— Хочу найти с тобой общий язык хоть по одному вопросу. Когда я был в твоем возрасте, у меня по поведению была двойка.

— У меня тоже, — ответил Андреас.

— Ну, значит, мы одного поля ягоды… На этой стройке мы с нашими самосвалами проработаем теперь уж недолго. А потом перейдем еще куда-нибудь. Но я хочу, чтобы ты вспоминал нас как друзей. Согласен?

— Мне даже выговор вынесли на собрании всей школы.

— Такого в наши времена еще не было. Так-то. Ну, вернемся к бутылкам. Давай их собирать не в обход, а открыто. Поговори со своим начальством, а я поговорю с начальством строительства. Я объясню им: зачем, мол, бутылкам здесь без толку валяться? Только участок засоряют. Пусть пионеры соберут. Как ты считаешь?

— А деньги?

— А вы собирайте деньги для своего отряда. Пригодятся на всякие ваши пионерские дела. Ну как?

— Пригодятся.

— Ну и хорошо. Послезавтра приходите. Найдете в бараке, в «Стройконторе», начальника строительства, он вам скажет, как и где собирать. Пойдет?

— Ясное дело. Мы по сбору макулатуры второе место заняли. Знаете, как мы сделали… Рассказать?

— Только не теперь. Сколько ты у нас времени отнял — не наверстаешь! Ну, отваливай. Передай привет отцу. Скажи ему, что мы тебя взяли в нашу бригаду.

Бригадир поднял ледокольную шляпу Томаса, положил ее в ящик с инструментами и сказал Томасу:

— С мальцом можно договориться. Было бы только время!

— А тебе во все надо влезть, — проворчал Томас. Он надел шляпу и опять взялся за дрель.

Бригадир ничего ему не сказал. У него, видно, не было охоты снова вступать в пререкания.

Андреас побежал к своему велосипеду и вывел его на дорогу. Он был на редкость доволен тем, как складывались дела. Ну, теперь начнется такое, чего в их классе никогда еще не было! Вот это да!

Андреаса ничуть не огорчало, что эти десять, двадцать, а может, даже и сто марок достанутся не ему одному. А может, даже и не сто, а двести! Сколько они выручат денег, его интересовало, но заполучить эти деньги он ничуть не стремился. Андреас мечтал о том, как они все вместе совершат что-нибудь такое… вроде подвига! А сам себе он казался кем-то… вроде полководца! Это его волновало и вдохновляло. Он представлял себе, как будет рассказывать все ребятам…

На большой скорости он катил в летний лагерь. Он влетел в ворота как раз в тот момент, когда в двери школы вносили бак с обедом. Поставив велосипед в сарай, он побежал в тот конец двора, где ребята играли в футбол. Он искал Детлева Тана.

Детлев Тан сидел на каменном шаре. В руках он держал свою авторучку, которую всегда носил в заднем кармане тренировочных брюк. Авторучка была сломана. Обычно такой веселый, Детлев пребывал в унынии. Друзья его утешали.

Райнер Шнек считал, что авторучку еще вполне можно починить с помощью пластыря и универсального клея. Дитер Хамер, у которого была пятерка с плюсом по труду, смеялся над предложением Пампуши. Гано, нахмурив лоб, сказал Дитеру:

— Смех — это еще не доказательство. Пусть попробует склеить, пока его отец не выдрал. Тогда тот хоть увидит, что он старался как-нибудь починить.

Детлев Тан грустно кивнул:

— Это уже десятая. Ох, и не везет мне с этой аппаратурой! Рассказать, как остальные окачурились?

— Давай! Давай! — обрадовались ребята. — И каждый раз тебя драли?

— А как же, — сказал Детлев Тан. — У моего отца ремень не скучает!

В это мгновение Андреас крикнул:

— Детлев, пойди-ка сюда!

Андреас прямо захлебывался от слов, которые собирался произнести. Детлев Тан, взглянув на его красное, взволнованное лицо, понял, что речь пойдет о чем-то необычайном. Положив сломанную ручку на каменный шар, он подошел к Андреасу. Растекшуюся лужу чернил Гано Блумгольд посыпал песком.

— Что случилось? — спросил Детлев Тан.

Андреас заговорил шепотом:

— Слушай! Там денег — навалом! Но только если пионеры будут собирать… Я с ними договорился. Он — во! И его бригадир — тоже! Ледокольная шляпа — вот с такими штуками!.. Пошли, надо начинать!.. Только им пока ничего не говори, потому что это ведь дружеская услуга… Намек!

Детлев Тан кивнул:

— Содержание — единица. Изложение — единица. Не понял ни слова. Кому не говорить?

— Пампуше и всем…

— Про что не говорить?

— Про… про… про…

Андреас замолчал, обескураженный таким непониманием.

Тем временем подошли и остальные ребята. Они заметили, что Андреас хочет скрыть от них какую-то тайну.

— Чего ему от тебя надо? — спросил Райнер Шнек.

— Не говори! — крикнул Андреас.

— Да брось ты этого болтуна! — сказал Дитер Хамер Детлеву Тану. — Расскажи лучше про десять авторучек!

— Да чего ему надо? — опять спросил Райнер Шнек.

— Денег — навалом! — ответил Детлев Тан. — Больше я ничего не понял.

Фрау Глум выглянула из окна кухни:

— Обедать! Идите наверх, мойте руки.

— Все из-за тебя, — сказал Райнер Шнек Андреасу. — Так он ничего и не рассказал! Вечно ты с какой-то ерундой лезешь!

И ребята, покинув Андреаса, бросились по лестнице в столовую…

На обед была яичница со шпинатом.

Яичницу жарили здесь, в школьной кухне. Фрау Глум сама выливала ее на сковородку. Пахла она божественно. И разделена была точно поровну. Теперь фрау Глум обходила столы своим мягким шагом. Она была воплощением спокойствия. Вид у нее был такой, словно она множит в уме четырехзначные числа.

Жарко — прямо хоть падай со стула…

— Почему ты не ешь? — спросила фрау Глум, остановившись возле Детлева Тана.

— Жарко! А шпинат я и вовсе не ем. Я ведь вам сразу сказал.

— Мне?

— Ну да. На кухне.

Фрау Глум с удивлением покачала головой. Детлев Тан вообще-то ей нравился. Правда, он нередко раздражал ее своей необузданностью и шуточками. Но парень он был веселый, а иногда и хороший помощник. Фрау Глум любила таких ребят, которые в трудную минуту не ахали и не охали, а сохраняли присутствие духа. Фрау Глум вообще считала, что «спокойствие — это все».

— В шпинате очень много витаминов, — сообщила она Детлеву.

— У моей мамы даже мазь какая-то есть с витаминами. А мне-то они на что? Я не девчонка.

— И тебе нужны витамины, чтобы ты лучше рос.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Детлев и объявил хриплым голосом: — Чтобы я лучше рос, меня дерут. Не верите — проверьте. Завтра вот на столько вырасту! — Он показал на своей вилке, на сколько он завтра станет больше.

Ребята, сидевшие за тем же столом, с недоверием поглядели на вилку. Фрау Глум удивилась:

— Ты что, натворил что-нибудь?

— Сел на авторучку. — Он достал ее из кармана и протянул фрау Глум: — Как вы думаете, ее можно склеить?

— Эту ручку? — Фрау Глум отвернулась к окну и постучала себя пальцем по лбу.

— Он говорит, что это уже десятая, — сообщил Гано Блумгольд. — Он хотел рассказать, как те девять сломались, только вот Андреас помешал.

— Андреас? — спросила Фрау Глум. — А разве он здесь?

— Сидит рядом со мной, — радостно крикнул Детлев хриплым голосом.

Фрау Глум положила руку на макушку Андреаса.

— Когда тебя не слышишь, то кажется — тебя нет. Кончите есть — соберите посуду! Фрау Линден хочет поехать с вами в магазин «Все для детей».

— Ой, в такую жару? — крикнул Детлев Тан.

— Фрау Линден? — испуганно спросил Андреас.

— Да, фрау Линден. Если вам жарко, скажите ей. Может быть, она предложит вам что-нибудь другое.

На небе ни облачка. Ветер южный. Тридцать градусов в тени. Казалось, даже медведь на гербе города Берлина вот-вот заревет от жары.

От жары сердце у фрау Линден работало с перебоями. Скорей бы уж прошел этот день! Если бы она хоть запланировала купание… А то магазин! Придется оставить ребят во дворе играть в футбол. Сама она пока посидит немного в тени… Когда фрау Линден вошла в комнату для игр, вокруг нее столпились ребята из ее класса и стали просить ее поехать купаться.

— У вас же нет с собой плавок, — с огорчением ответила фрау Линден.

— Нет, есть, — сказал Детлев Тан. — В такую жару, как только у мамы зазвонит будильник, у меня уже в голове идея: «газировка, мороженое, плавки».

Другие ребята тоже, как оказалось, принесли плавки. Фрау Линден оглядела всех готовых ехать на пляж и спросила:

— А Андреаса Гопе сегодня нет?

— Он вышел, — ответил Гано Блумгольд.

— Он обязательно пойдет. Он всегда в плавках! — крикнул Детлев Тан.

— Позовите его, и пойдем.

Послышался гул одобрения. Загремели стулья — ребята начали подниматься из-за стола. И тут появился Андреас. Он держал у груди раскрытую книжку с картинками — для самых маленьких, «Про Мишку-медведя».

— Что? — спросил он, остановившись в дверях.

— Я хочу пригласить тебя купаться. Плавки у тебя с собой?

— Да.

Фрау Линден ожидала, что он выразит бурную радость, как и все другие, но он все стоял между стульями, растерянно прижав книгу к груди. Он хоть и согласился пойти, но с таким видом, будто делал ей одолжение.

Фрау Линден хотелось хоть немного его расшевелить. Она взяла у него из рук книгу. Вот тут-то все и стало ясно! Рубашка вся разукрашена! Тут и искусственные удобрения, и известка, и все что хочешь!

— Ты что, опять влез на трактор? — спросила она.

— Нет, — угрюмо ответил он, глядя в сторону.

— Ты ведь мне что-то обещал.

— Я и хотел, но я ведь не знал, что вы сегодня придете!

Фрау Линден стоило большого труда продолжать этот разговор в дружелюбном тоне. Она не любила, когда ребята пытались ее провести — вот как Андреас с этой книжкой. И потом, этот ответ: «Я ведь не знал…» Я ведь не знал, который час! Я ведь не знал, что нам это задано! Я ведь не знал, что это нельзя трогать! Я ведь не знал, что он стоит за дверью! Я ведь не знал, что это его линейка! Я ведь не знал, что это запрещено! Я ведь не знал, что у него тут болит! Я ведь не знал, что он сразу упадет! Я ведь не знал, что нам сегодня понадобится циркуль! Я ведь не знал, что был звонок! Я ведь не знал, что вы сегодня придете! Ох, уж это дурацкое «я ведь не знал…»!

Она хотела ему ответить, как обычно: «Ну что мне с тобой делать?» — но тут ей в голову пришло что-то другое. Она задала себе вопрос — кто перед ней стоит: тот Андреас, который сам себе выставлял в дневнике единицы, или тот, с которым она говорила на школьном дворе? Может быть, ему стыдно? Ведь дети часто прячут свой стыд за угрюмостью. Но как это узнаешь?

Все эти мысли пролетели в ее голове гораздо скорее, чем тут написано. Фрау Линден решилась — так же быстро, как решается водитель или хороший судья. Ее решение было в пользу Андреаса: «Как видно, ему неприятно, что он не сдержал своего обещания».

— Теперь ты знаешь, что я дежурю, — сказала она. — Всю неделю. И ты, конечно, помнишь, что я хотела тебе что-то рассказать.

— Когда вы придете завтра, она уж точно будет чистая.

— Мне это очень важно. И я тебе даже скажу, как тебе это сделать.

— Я надену поверх куртку.

— В такую жару? Нет, ты найдешь камень и положишь его в карман. И как только ты к нему прикоснешься, он обожжет тебя: «Рубашка!» Согласен?

— Да. Я так и сделаю. Как это — обожжет?

Они тронулись в путь.

Фрау Линден считала, что начало положено. Но вскоре она заметила, что Андреас, несмотря на это начало, сторонится ее и потихоньку что-то затевает.

На самом деле Андреас старался как-нибудь оказаться наедине с Детлевом Таном. Он озирался, подкрадывался, оглядывался и наконец обращался к Детлеву. Но ему никак не удавалось договорить даже первую фразу. В трамвае они сидели в тесноте, все вместе, а когда шли через лес, было слишком жарко.

Один раз, когда проходили под деревьями, Андреас шепнул:

— Слушай, мне надо тебе это рассказать — ну, про бригадира…

— Давай! Только не сейчас. У меня и так язык изо рта вываливается, как у собаки. Пить — умираю!

— А когда же?

— Потом, когда я схожу попью.

— Ну, и я с тобой пойду.

— Давай. А сейчас сгинь. А то ты мне ветер загораживаешь!

Пляж состоял наполовину из песка, наполовину из воды. На песке, словно железнодорожные шпалы, лежали целые семьи и загорали. И еще тут росло несколько деревьев. А за ними стоял ярко раскрашенный павильон. Над дверью — вывеска: «Воды-соки». Вот где можно попить!

В реку вдавался мост с вышкой. С нее прыгали в воду прыгуны — мастера высшего класса. Ну, законно! А мускулы у них — сразу видно: от витаминов. Там, где на капитанском мостике стоит капитан, здесь на деревянной трибуне стоял тренер — краснокожий, как индеец, а в руке рупор. Вот уж у кого мускулы! Лучше всех. И все-таки сам не прыгает, только все в рупор что-то кричит этим прыгунам…

В воде, в десяти метрах от берега, — какой-то забор из бревен. К нему подплывают пловцы и делают всякие упражнения: кто головой вверх, кто головой вниз, как хотят. Но только другие, не прыгуны. Прыгуны прыгают, а не плавают. А пловцы готовятся не то к олимпиаде, не то к спартакиаде или как это там еще называется. А прыгуны только всё прыгают да прыгают. И почему это тут у них такой порядок?

Фрау Линден удалось разыскать свободное место под деревом довольно близко от воды. Теперь она сидела в тени и наблюдала, чтобы ребята не разбрасывали свои вещи.

Едва успев раздеться, почти все они бросились в воду. Поднырнув под забор из бревен, они выплыли в широкую реку — в этом месте она была такая же необъятная, как высокое небо. А на ней и парусники, и белые пароходы, и лето, полное музыки…

Детлев Тан до того хотел пить, что даже организовал целое мероприятие по утолению жажды. Он отошел в сторону и, собрав в кружок своих лучших друзей — Андреаса, Гано Блумгольда и Райнера Шнека, — стал выкликать считалку, тыкая всех по очереди пальцем в грудь:

— Всё, ты вышел. — Детлев Тан подставил ладонь Райнеру Шнеку. — Давай мне семь монет. Мне надо, мне надо купить лимонада! — Он облизнул сухие губы.

— Почему это?

— Помираю от жажды, старик!

— У меня только два пфеннига осталось, — сказал Райнер Шнек.

— А у меня вообще ничего нет, — сказал Гано Блумгольд.

Андреас протянул на ладони Детлову все свое богатство.

— Бери!

— Хвалится своими денежками, — сказал Райнер Шнек.

У Андреаса было такое чувство, как бывает в лифте, когда взлетаешь на восьмой этаж.

— Это за бутылки! Мы можем даже двести марок заработать, если захотим!..

— Можешь спокойно спрятать в карман, — сказал Райнер Шнек. — Вон написано: «Все напитки распроданы». — Он показал рукой на объявление, прикрепленное к стене разноцветного павильона.

— У гады! — простонал Детлев Тан и сел на песок. — Погоди, не убирай деньги… Придется нам… Есть ведь еще… как это… двести марок?..

Наконец-то Андреас получил слово. Он так волновался, что проглатывал по полфразы… Друзьям приходилось ставить на его речь заплаты. И они задавали вопросы. Так понемногу все выяснилось.

Вот когда у всех разыгралась фантазия! А чего только не придумают четыре мальчика, если у каждого в голове начнут рождаться идеи! Жаль только, что они так и не пришли к согласию.

— Первым делом нам нужно найти тележку, — сказал Гано Блумгольд.

— Да к чему нам тележка? — изумился Детлев Тан. — Ведь мы на велосипедах поедем!

— Вот уж глупость! Ты пробовал когда-нибудь собирать металлолом с велосипедом?

— Тележку нам дадут в конторе, — сказал Андреас. — Первым делом нам надо убедить пионерское начальство…

— Начальство все разъехалось, — заметил Гано Блумгольд.

— Обойдемся без него, — заявил Детлев Тан. — Нам нужно только знамя.

— Почему это знамя?

— Я в кино видел. Когда пионеры что-нибудь делают, они втыкают в землю знамя. Тогда приедет корреспондент из газеты и нас сфотографирует.

— Раз приедут из газеты, — сказал Райнер Шнек, — надо заранее уговориться, кто будет спать в палатке.

— В какой палатке? — спросил Гано Блумгольд.

— Ну, в той, которую мы купим на эти деньги! — ответил Райнер Шнек.

— Мы две купим, — сказал Детлев Тан. — Одну для нас, другую для девчонок.

— Я тоже за знамя, — сказал Андреас. — Оно в каком-то шкафу.

— А ключ у начальства, — сказал Гано Блумгольд. — А оно разъехалось.

— Раз у нас нет знамени, нам нужно удостоверение, — сказал Андреас.

С этим все согласились.

— Удостоверение надо взять у фрау Геренклевер, — сказал Райнер Шнек, — потому что она проводила у нас пионерскую работу. Пусть к ней пойдет Андреас. Он лучше всех знает, что говорить.

— Я не пойду, — объявил Андреас.

— Если мы тебя выберем, пойдешь, — сказал Гано Блумгольд, нахмурив лоб.

— Не пойду, — повторил Андреас. — Она еще подумает, что я принес ей десять марок. А у меня только четыре пятьдесят.

— Да на что вам эта фрау Геренклевер? — крикнул Детлев Тан хриплым голосом. — Сбрендили вы, что ли? У нее и печати-то нет.

— Какой еще печати?

— Ну, печати, как на справках о прививке ставят, — не унимался Детлев Тан. — А то они нас отправят со стройки обратно домой!

— Может, у начальника милиции есть печать? — сообразил Райнер Шнек.

— Да ты что? Печать должна быть от пионерской организации! — хрипел Детлев Тан; — Удостоверение без печати — это мура! Такое тебе и моя бабушка напишет. Только этот… ну как его… начальник стройки плевать хотел на ваше удостоверение, раз на нем пионерской печати нет. Вы что, дураки? Никак в толк не возьмете?

Тогда они сказали, что они это понимают. Удрученно кивнув головой, каждый стал ждать, не подаст ли кто-нибудь новую идею.

Ее подал Райнер Шнек:

— А давайте просто пойдем на стройку и скажем, что нас послала пионерорганизация. Если мы все так скажем, значит, нас большинство, и они должны нам разрешить.

— Законная идея, — сказал Детлев Тан.

— По-моему, тоже, — сказал Гано Блумгольд. — Пойдем все вместе, а говорить будет Райнер — ведь это его идея.

— Я не могу, — заявил Райнер Шнек, улыбаясь. — Завтра или послезавтра я ложусь в больницу. Мне будут делать операцию.

— А ну вас всех! — сказал Детлев Тан. — Ох, пить хочется!

— Я знаю, как быть! — крикнул вдруг Андреас. — Пусть пойдет Клавдия! Она председатель отряда. У нее и книжечка есть с печатью. Сегодня кто-нибудь зайдет к ней и скажет, что мы ее выбрали!

— Пусть Детлев идет, — предложил Райнер Шнек.

— Я не могу, — сказал Детлев Тан.

— Почему это?

На этот вопрос ответил Гано Блумгольд:

— Не знаешь, что ли? Его сегодня выдерут. Забыл?

— Подумаешь! — крикнул Детлев Тан. — С меня как с гуся вода!.. Не поэтому.

— А почему? — спросил Андреас.

— Потому что Клавдия на тротуаре написала. Сами знаете. Я приду, а она скажет: «Иди к Карин, если тебе чего надо от девчонок». Тогда что? Жалко все-таки — целых две палатки.

— Да у Карин ведь нет печати! — возразил Андреас. — И вообще… Как ты можешь думать про Клавдию такие глупости?

— Сам ты глупости думаешь! Ладно, тогда пусть Гано идет.

— Почему это я?

— Потому что твоя мать в родительском комитете.

— Ну, и что из этого?

— Ну, все, я больше не могу! — прохрипел Детлев Тан. Глотка у него, как видно, совсем пересохла. — Я пошел купаться! Выпью сейчас всю реку!

С этими словами он вскочил и, петляя между загорающими семьями, помчался к воде. Гано Блумгольд и Райнер Шнек бросились вслед за ним, набирая скорость. Втроем они доплыли до бревен, вскарабкались на них, плюхнулись в воду с той стороны и поплыли по широкой реке туда, где над белыми пароходами парила музыка.

Андреас медленно пошел к берегу. Он не слышал музыки лета. Он слышал только выкрики тренера, напоминавшие ему о его собственной беспомощности. Никаких желаний у него не осталось. И тогда он вдруг почувствовал, как тяжко ему от жары. Просто до тошноты… Он сел на песок.

План его провалился. И сам он как-то вдруг выдохся, словно воздушный шар с дыркой. Андреас, всегда находивший выход из положения, совершенно не знал теперь, что ему делать. От скуки он машинально прорывал рукой канал в песке. Наткнувшись на крупную гальку, он вспомнил про камень, который его «обожжет». Тогда он встал и начал искать этот камень…

У Фрау Линден тоже было тяжело на душе. Она не поняла ни слова из разговора четырех мальчиков. А главное, она заметила, что они и не хотели, чтобы она что-нибудь поняла. Их возбужденный вид, казалось ей, подтверждал, что они замышляют что-то дурное. И ей было ясно, что зачинщик тут Андреас.

Но ее подозрения рассеялись, когда ребята убежали, оставив Андреаса одного. Фрау Линден увидела, как он сел у воды и с грустным видом стал играть в песок. И тут она вспомнила, что Андреас не умеет плавать — его ведь все полугодие не брали в бассейн. Потом Андреас поднялся с места и стал бродить по берегу, ища камни. Подобрав камень, он долго рассматривал его на ладони и снова бросал. Наблюдая за Андреасом, фрау Линден почувствовала, что в груди ее что-то сжимается от жалости к нему. Она встала и позвала:

— Андреас, пойди-ка сюда!

Он подбежал и сел рядом с ней на песок, где она показала. Она не стала начинать издалека, а прямо спросила:

— Этого никто не должен знать, про что вы так долго спорили?

— Нет. Вам можно.

— Тогда расскажи. Мне показалось, что вы что-то задумали, но так и не решились на это — не смогли сговориться.

Андреас рассказал.

Теперь, оказавшись в одиночестве, он почти утратил интерес к собиранию бутылок. Ему и вспоминать-то об этом как-то не хотелось… Так и вышло, что Андреас рассказал про все это фрау Линден невнятно и вяло. А в заключение, махнув рукой, равнодушно сказал:

— На две палатки нам все равно не набрать… Может, еще на одну… А одной на тридцать человек все равно не хватит. Не имеет смысла…

На глазах у фрау Линден рухнул воздушный замок. Она спросила:

— А почему обязательно палатки? По-моему, ты задумал все хорошо. И надо тебе довести это дело до конца. Удостоверение я вам достану. И кому-нибудь следует, конечно, сходить к Клавдии — ведь она председатель отряда. Это ясно. И ясно, что поговорить с ней хорошо бы тебе. Ты качаешь головой? Почему ты не хочешь?

— Потому что у меня еще только четыре пятьдесят… За книгу…

— А-а-а, из-за денег… Понятно. Ну, это мы уладим. Пойди напомни о себе фрау Геренклевер. Только когда будешь с ней здороваться, помни об одном…

— Ладно. Только я не знаю, о чем.

— Нет, знаешь. О том, что ее тоже радует, если к ней обращаются приветливо. Как и всякого человека.

После этого разговора Андреас почувствовал себя таким счастливым и свободным, что прыгнул в воду, и она забурлила так, словно щука гонялась в реке за мелкой рыбешкой. Он снова ощутил прилив сил и жажду деятельности. Он нырял, выныривал, бросался бомбой, вертелся спиралью, становился в воде на голову — над водой торчали одни только ноги…

Друзья Андреаса снова примкнули к нему. Теперь выяснилось, что дело становится реальным — сама фрау Линден достанет удостоверение! Они опять начали строить планы: палатки, путешествия, дальние страны, Робинзон, Новая Земля, океаны, пирамиды… «Мой папа один раз…» Да уж известно, что говорят ребята, когда такая жара и солнце печет макушку.

С вдохновением теперь все обстояло прекрасно. Одно было плохо — слишком уж много мальчишек было посвящено в этот план. И все говорили сразу…

Андреас боялся, что кто-нибудь возьмет да и поедет один на стройку и подберет там все бутылки, которые хотели собрать пионеры. Поэтому он решил действовать быстро.

Фрау Линден отвела ребят обратно в школу. В столовой им дали холодного кофе. Но разве этим утолишь жажду! Когда все выводили велосипеды из сарая, Детлев Тан напомнил Андреасу про лимонад, который тот обещал ему купить. Всем остальным тоже хотелось попить лимонаду. Каждый стал перечислять Андреасу, что он ему подарил за последнее время: кто жевательную резинку, кто тянучку, кто карандаш, кто леденец, кто старую заводную машину, кто вафлю. Даже бутерброд с колбасой и то припомнили.

— Не жмотничай, — говорили они Андреасу. — Раз ты Детлеву покупаешь, купи и нам!

По планам Андреаса, эти деньги предназначались Клавдии. Но что планы, когда тебя просят лучшие друзья! Андреас не смог устоять. Он был из тех ребят, которые в компании вообще забывают обо всем на свете и из кожи вон лезут, лишь бы не ударить лицом в грязь. Ему было очень приятно пообещать каждому стакан лимонаду.

Они сели на велосипеды и выехали за ворота. По шоссе в сторону Вайнахтсберга они ехали уже вшестером.

 

XVII. В гостях у Клавдии

На свете много красивых дорог. Но таких, как дорога в поселок через Вайнахтсберг, не так уж много.

Дорога эта покрыта асфальтом, она не слишком длинная, не слишком широкая, а все-таки особенная. По обеим сторонам ее тротуар, за тротуаром — поля. С одной стороны поля «Светлого будущего», а с другой — луг, еще с королевских времен. Там, где кончается луг и начинается поселок, слева у дороги, — магазин.

У мальчишек, которые проносятся здесь на велосипедах, всегда одна игра — в «Гонки мира». Путь свободен… Перед глазами простор… А когда еще подгоняет жажда, опередить остальных не так-то просто!..

Ветер бьет в лицо. А сколько здесь всяких запахов! Запах спелой ржи, яблок, картофельной ботвы, запах асфальта и предчувствие прохладного, щекочущего язык лимонада… Их всех так и гонит вперед: «Пить!» Детлев поднимает кулак, и из его пересохшей глотки вырывается клич:

— Кто первый!

Разве тут чувствуешь усталость!

— Гей! Гей! — кричит Андреас.

Он жмет на педали, не поднимаясь с седла. Это детское седло, ремнем прикрепленное к раме, но Андреас словно летит на ракете.

Когда начались настоящие гонки, Андреас был пятым. Последним шел Детлев Тан. Поднажав, Детлев вырвался вперед. Он перегнал Андреаса и стал набирать скорость. Андреасу пришлось вложить куда больше труда, чтобы заставить свою машину работать на полную мощь. Но вскоре он пристроился к заднему колесу Детлева и выжидал теперь подходящего случая, чтобы начать борьбу за первенство.

Когда начались настоящие гонки, Райнер Шнек был первым. Он хотел удержать свое место и никому не дать себя обогнать… Он решил изо всех сил жать на педали и не допустить, чтобы на него нашел приступ ярости, как выражались родители. Но тут слева от него вынырнул Детлев Тан. Райнер Шнек испугался за свое первенство.

Андреас все еще шел за задним колесом Детлева. Они продолжали пока ехать в гору. Андреас знал, что на спуске с горы Детлев покажет бо́льшую скорость, чем он, — ведь у Детлева больше вес. Значит, надо обойти его теперь, если вообще хочешь победить.

В это мгновение Райнер Шнек сделал попытку пристроиться к заднему колесу Детлева. Он резко повернул влево, чтобы оттеснить Андреаса. Андреас разгадал его намерение. Словно оглушенный, как это не раз бывало с ним в минуты сильного напряжения, он все жал и жал на педали. И тут Райнер Шнек задел его рулем.

— Жулишь! — крикнул Андреас на последнем дыхании.

Но выкрик его ничего не изменил. На одно мгновение он потерял власть над своим велосипедом. Этого было достаточно. Он прозевал момент. Он пришел вторым после Детлева Тана. Райнер Шнек пришел четвертым.

Перед магазином снова вспыхнул спор. Гано Блумгольд тоже разгадал хитрость Пампуши. И хотя Райнер Шнек, улыбаясь, все отрицал, на этот раз ему ничего не помогало. Ребята наперебой кричали, что это нечестно и подло.

— Подло, подло, подло! — орал Андреас, все еще не придя в себя. — И лимонада ты не получишь!

— Обойдемся! — крикнул Райнер Шнек, усмехаясь.

Он вскочил на седло и, сделав разворот, медленно поехал прочь по другой стороне дороги. Отъехав немного, он еще раз обернулся и крикнул:

— Вот увидишь, что тебе за это будет!

Но слов его уже никто не расслышал. Андреас и ребята как раз вошли в магазин.

Это был магазин самообслуживания. Андреас знал, где тут лежат тянучки, где вафли, где пакеты с сахаром, где изюм, а где стоят банки со сливовым джемом. Но сладости его не слишком интересовали. Он прошел мимо мучных изделий и макарон и повел своих друзей в дальний угол, где стояли ящики с бутылками. Хотя магазин был переполнен, заведующая отделом обрадовалась пятерым юным покупателям — всех их она прекрасно знала. Она подошла к мальчикам, чтобы их обслужить, и сообщила, что весь лимонад сегодня распродан.

— Тогда ситро, — объявил Андреас.

— Тоже распродано. Могу предложить кока-колу.

— А сколько это стоит?

— Сорок пфеннигов без бутылки.

— Пять бутылок! — крикнул Детлев Тан, подтолкнув Андреаса.

— Пять, — подтвердил Андреас, доставая из кармана деньги.

— Только пейте на улице, а то тут никто пройти не сможет, — сказала заведующая.

Андреас протянул ей две марки. Каждый вытащил себе из ящика бутылку, и все вышли на улицу.

Они собрались в кружок за углом магазина в самом радостном настроении. Детлев Тан прыгал на месте, словно ему под рубашку забрался муравей. Андреас кричал:

— Рабочий класс ликует!

Дитер Хамер тоже орал от восторга. Только один Гано Блумгольд радовался молча. Наморщив лоб, он внимательно изучал этикетку на бутылке и, как видно, остался ею доволен.

Андреас предложил пить, как водители самосвалов. Он показал, как это делается. И так как всем это понравилось, предложение было принято. Детлев Тан открыл бутылки. Держа их в руках на уровне груди, они сказали хором:

— Поехали!

Потом поднесли бутылки ко рту и, запрокинув голову, уставились в небо.

В очереди в кассу с тяжелой сумкой в руке стояла фрау Кронлох, мать Ули. Она наблюдала за ними через витрину и ждала, что будет дальше. Ей хотелось что-нибудь сказать, но она еще не знала что. Только когда мальчики подняли вверх бутылки, ей пришла в голову одна мысль. И она обратилась к молодому человеку, стоявшему впереди нее в очереди:

— Нет, вы только посмотрите! Этот подает пример, а все за ним повторяют. Просто нельзя себе представить, что может натворить один сорванец.

— Кого вы имеете в виду? — спросил учитель Ризе.

— Да вон того мальца в грязной голубой рубашке. И всегда-то он вывозится! Мать только и стирай!

— Да, вы правы, — заметил учитель Ризе. — Не слишком красиво выглядит, когда такие молокососы тянут из бутылки.

— Вот увидите, сейчас они все обольются. Вода с подбородков так и бежит. Говорю вам, все из-за него! Посмотрели бы только родители, как их сынок деньгами сорит! Они еще с ним наплачутся!

— А вы знаете этого мальчика? — спросил учитель.

— Еще бы! — отвечала фрау Кронлох. — Я понимаю, конечно, мальчик это мальчик. Никто и не требует, чтобы он был ангелом. У меня у самой такой. Но уж что этот себе позволяет!..

— Фрау Кронлох, ваша очередь! — сказала кассирша.

Учитель Ризе, отойдя от кассы, упаковал продукты в спортивную сумку и спустился с крыльца магазина.

Поздоровавшись с теплой компанией, он сказал:

— Я знаю фокус, как пить из бутылки, не проливая на рубашку.

— А как? — спросил Андреас.

— После каждого глотка считать до семидесяти семи.

— Тогда одной бутылки не хватит.

— Почему же это?

— Потому что пока сосчитаешь, опять пить захочешь!

— Это смотря что пьешь. Покажи-ка, что у вас там хорошего на этикетке? А, кока-кола — сорок пфеннигов без бутылки. Я тоже так иной раз пропивал после гонок все свои карманные деньги. А то, бывало, и сдачу. Мать тогда очень сердилась.

— А это не карманные деньги. Это я сам заработал, — возразил Андреас и добавил: — А я знаю, почему у вас после каникул будет столько детей!

Учитель Ризе улыбнулся. Но он не хотел выдавать себя сразу и быстро сказал:

— И я о тебе кое-что знаю. Сказать?

Но Андреаса не так-то легко было сбить с толку.

— Вы учитель, — сказал он смеясь.

— Ясное дело, учитель! — бурно поддержал его Детлев Тан хриплым голосом. — А то откуда бы вы знали столько фокусов!

— Да что вы, ребята! — отмахивался учитель Ризе.

— Учитель, учитель! — кричала теперь вся пятерка.

— Послушайте-ка, горлопаны, что я вам скажу. А что такое учитель? Учитель физкультуры, учитель рукоделия, учитель по труду, учитель рисования, учитель музыки, учитель спецшколы, учитель младших классов, учитель физкультуры…

— Это вы уже говорили! — крикнул Андреас.

— Это все фокусы! — крикнул Детлев Тан. — Все равно вы учитель!

— Да, но какой? А ну-ка, угадайте!

— Учитель физкультуры! — крикнул Андреас.

— Ясное дело! А то откуда бы у вас секундомер? — прохрипел Детлев Тан под одобрительные возгласы остальных.

— Неплохо доказано, — сказал учитель Ризе. — И все же это не так. Когда в другой раз будете пить, как грудные младенцы, из бутылочки, не забудьте: после каждого глотка считать до семидесяти семи!

Он попрощался с ними и пошел. Но Андреас крикнул ему вдогонку:

— Мы все равно докопаемся, какой вы учитель!

Они допили до дна и, сдав бутылки, поехали домой.

…Уже почти две недели отец Андреаса возвращался с работы вовремя. Вот и сегодня. Он надел шорты и подсел в саду к своей жене — помогать ей чистить картошку. Они говорили сперва про путешествия, потом про то, какая погода будет в августе… А под конец про то, как лучше ехать — поездом или подождать, пока они смогут купить машину. Да и стоит ли вообще ее покупать?

— Я боюсь, — сказал отец Андреаса, — что совсем перестану ездить на велосипеде, если у нас будет машина. На машине, правда, передвигаешься быстрее, но насколько становишься ленивее! Да и кровь застаивается.

Мать теперь пришивала пуговицы к рубашке Андреаса.

— Неужели это правда, что, когда ездишь в машине, застаивается кровь? — спросила она.

— Мне кажется, что это так. Во всяком случае, известно, что тот, кто жмет на педали, живет дольше, чем тот, кто крутит баранку, нажимая одной ногой на газ.

— Тогда попробуй-ка жать на педали каждое воскресенье — до озера и обратно. Посмотрим, дольше ли ты проживешь, чем тот, кто проделывает тот же путь на машине.

Отец почесал щеку и сказал:

— Тут есть еще один вопрос… Ну, картошки довольно?

— Нам-то хватило бы, но Андреас, может, захочет еще. И где только он пропадает? Да, так ты сказал, что есть еще какой-то вопрос…

— Насчет Андреаса. Для него самые счастливые минуты в жизни — это когда мы с ним вдвоем мчим напрямик по лугам и лесам. Не по шоссе, а по каким-нибудь тропкам или просто по траве. Тут он как бы лицом к лицу сталкивается с красотой своей родины, с ее прошлым и будущим. Он так смотрит, когда я ему что-нибудь показываю, и так слушает, когда я объясняю… Ему будет чего-то не хватать, если в один прекрасный день все это кончится.

— А что, если он в один прекрасный день сговорится поехать вместе со своим новым другом и твое общество будет ему уже ни к чему, сколько бы ты ему ни объяснял про красоту его родины?

— Это будет еще не скоро…

— Ты думаешь? — спросила мать с сомнением.

— Три-четыре года у нас еще есть про запас. — Отец положил нож и высыпал очистки в корзину. Потом он сказал: — Мне будет очень грустно, если больше не придется колесить вместе с ним без путей и дорог. Он, конечно, и выскочка, и всезнайка, но все-таки мне будет очень грустно…

Мать рассмеялась:

— Может, ты купишь тогда машину и, чтобы не грустить, будешь колесить со своей женой?

Отец тоже рассмеялся и поцеловал ее.

Тут они услышали, что Андреас возвращается домой. О его приближении возвещали самые разнообразные устрашающие звуки: грохот, шум, шипение, лязг. И вдруг он появился. Он прыгнул, раскинув руки, на своих родителей и даже нечаянно повалил мать на траву. Его радость была так велика, что он и не заметил ее протеста. Он ликовал, как щенок, который треплет коврик.

Когда порядок был восстановлен, мать отметила, какая грязная у Андреаса рубашка. Но Андреас про это и слушать не хотел. Изо рта у него бил фонтан слов. Смысл их был непонятен. Только одно дошло до матери Андреаса: что он хочет надеть белую рубашку.

Отец вообще не обратил внимания на все эти слова. Он прижал Андреаса к себе и сказал:

— Прекрати трепыхание. Сейчас мы поедем с тобой на велосипеде — посмотрим строительство. Ромерберг, наверно, здорово изменился.

— Ура! — крикнул Андреас. — Я тебе там все покажу… Увидишь, где я складывал камни… Только сначала мне надо сходить к Клавдии.

— А это зачем? — спросил отец. Он был очень удивлен.

— Да ведь я только что тебе все рассказал!

— Это тебе так показалось, — рассмеялся отец.

— Все, все я рассказал, — повторял Андреас. — Что завтра пионеры идут собирать бутылки и что мне сейчас надо к Клавдии! А когда я вернусь, я покажу тебе строительство.

— Э, нет, тогда мы будем ужинать, — напомнила мать.

— Да сейчас же каникулы! — возмутился Андреас.

— Поехали, — решительно сказал отец. — Я уже вывел свой велосипед. К Клавдии ты и завтра успеешь.

Рот Андреаса растянулся, как у клоуна в цирке. Но он не рассмеялся… Он заплакал и быстро пошел в дом.

— Вот тебе, — улыбнулась мать, поглядев на отца. — А ты собирался с ним колесить! Теперь он ревет, да и у тебя вид не слишком веселый. Не купить ли нам все же машину?

Она вошла вслед за Андреасом в дом, чтобы заставить его умыться и найти ему чистую рубашку.

Через несколько минут Андреас уже шел по переулку Майских Жуков по направлению к домикам поселка, стоявшим ближе всего к магазину. У Андреаса были большие надежды и большие опасения. Надежды касались Клавдии, а опасения — ее матери.

Когда Андреас позвонил, дверь открыл брат Клавдии — Конрад. Тот самый, который тогда попался на яблоках. Конрад сегодня праздновал день рождения — ему исполнилось шестнадцать. Снизу он — из-за брюк — казался тонким и хлипким, а сверху — из-за куртки — мощным здоровяком. Вид у него был необычайно веселый.

Для Андреаса это была не слишком приятная встреча. Он не раз кричал Конраду вслед, проезжая на велосипеде: «Воришка, куда яблоки девал?» Теперь, встретившись с ним лицом к лицу, Андреас испугался, что тот ему это припомнит.

Но Конрад, хлопнув Андреаса по плечу, радостно крикнул:

— Входи, старик! Входи! Входи, цыпленок! Вот — цыпленок пришел меня поздравить! А где у тебя цветочки?

В своем хмельном веселье Конрад был каким-то смешным и каким-то чересчур уж взрослым. Андреас смущенно сказал:

— Я хотел поговорить с Клавдией.

— Ах, так ты не ко мне? Чего же ради твоя мамочка тебя так вырядила? Иди, вот тут по лестнице! Коза там, наверху. Играет со своими желтолицыми.

Этот неожиданный братский прием ободрил Андреаса. Его робость и нерешительность как рукой сняло. Он даже набрался храбрости и сказал:

— Я знаю, где ее комната, можешь не покалывать.

Хотя еще ни разу здесь не был.

Конрад вернулся в комнату, из которой слышались ликующие голоса гостей. А Андреас пошел наверх по лестнице — один в незнакомом доме. Он вошел в такую же каморку, в какой жил сам. Он был так рад, что добрался до Клавдии! Но в комнате у нее было все совсем по-другому.

Тут стояла клетка с волнистыми попугайчиками, на кровати лежало зеленое шелковое покрывало, в уголке были рассажены куклы. Здесь было как-то очень мило, то ли из-за попугайчиков, то ли из-за этого зеленого покрывала, то ли из-за зеркальца на стене.

Клавдия стояла перед зеркалом в спущенных гольфах и в домашних туфлях — бархатная отделка на них вроде как трубочки с кремом. Но еще больше, чем эти трубочки, Андреаса поразили волосы Клавдии. Она начесала их на глаза и смотрела сквозь них, словно сквозь штору. А те волосы, которые остались сзади, были завязаны лептой и торчали вверх кроличьим хвостиком.

— Чудной у тебя вид, — сказал Андреас, остановившись в дверях.

— Ах… это ты? — сказала она еле слышно. Она отложила гребень и откинула волосы назад. Лицо у нее было зареванное. — А я думала, это Антье…

Андреасу не хотелось замечать, что она заревана. Он сказал, глядя в сторону:

— А я думал, ты играешь со своими желтолицыми.

— А что тебе, собственно, тут надо? — с досадой спросила Клавдия. — Кто тебя впустил?

— Твой брат. Он всегда такой?

— Противный он. Я вниз не сойду. Там все девчонки из его класса, а мне говорят «коза»… Дурехи!

Чтобы утешить Клавдию, Андреас сказал:

— Я бы тоже не пошел — у тебя тут такая красивая комната. Это твои?

— Домашние туфли? Это я сама выбрала.

— Да нет, попугаи. Они умеют говорить?

— Это волнистые попугайчики. Эти дураки называют их желтолицыми. А они даже целоваться умеют…

Андреас попробовал заглянуть Клавдии в глаза.

— Пусть они…

— Что пусть?

— Ну то, что ты сказала.

— Поцелуются?

— Угу.

— Только не теперь.

— Почему? Ведь никто не видит.

— Антье каждый день видит.

— Ну, пусть… Если они правда умеют, я тоже куплю себе таких.

— Сперва заплати за книгу.

— Из-за этого я и пришел. Я бы уже все собрал… А теперь все деньги получат пионеры… Если ты это сделаешь.

— Что сделаю? Чтобы они поцеловались?

— Да нет, ерунда какая! Если ты пойдешь в стройконтору.

— Это называется «Строительная контора».

— Вот я и говорю. На стройке можно собрать знаешь сколько бутылок! Если мы все туда пойдем, то сразу заработаем пятьсот марок и купим на эти деньги палатки.

— Палатки? А зачем?

— Ну, чтобы спать в них.

Клавдия была растеряна… Потом посмотрела на своего бывшего соседа по парте и рассмеялась. Андреас подумал, что она смеется над его носом, или, может, у него еще чего-нибудь не так?.. Ему стало стыдно, и он покраснел.

— Если ты не хочешь, — сказал он, — мы можем купить что-нибудь другое… Но только чтобы это было для всех.

— Да ты объясни мне, что я-то должна делать, — сказала Клавдия.

Андреас стал подробно объяснять ей, что придумали ребята.

Понемногу Клавдия начала верить в успех этого мероприятия. Да и как не поверить — Андреас прямо горел своей идеей! Только в одном она была с ним не согласна.

— Пятьсот марок нам все равно никогда не собрать. Ну разве мы можем найти больше тысячи бутылок?..

— Это зависит от погоды, — сказал Андреас. — Если жара не спадет, знаешь по скольку они будут пить? А у нас еще впереди весь август.

— Я пойду спрошу мою маму, — сказала Клавдия. Она подтянула гольфы и вышла из комнаты.

«Ну, теперь все», — подумал Андреас. Он достал деньги из кармана. Две марки пятьдесят пфеннигов. Он решил дать фрау Геренклевер задаток, чтобы настроить ее подружелюбнее. И еще он решил все время глядеть ей в глаза, хотя помнил, что лицо у нее строгое и какое-то остроугольное.

Но лицо оказалось совсем не строгим. Фрау Геренклевер даже улыбнулась Андреасу и подала ему руку. Она была полна материнских чувств, потому что у ее сына был сегодня день рождения. А еще потому, что гости на весь дом распевали песни.

— Какой ты сегодня нарядный, — сказала она. — Ну-ка, расскажи, что вы там задумали.

Андреас рассказал в третий раз. Выслушав его, фрау Геренклевер стала думать об Андреасе лучше, чем раньше. Ей понравилось, что он так легко и охотно отказался от денег, которые мог бы заработать, собирая бутылки один. А еще ей понравилось, что он пришел к ней в дом и просил у нее согласия.

Она разрешила Клавдии пойти на строительство, чтобы поговорить от всего отряда с начальником участка. Они условились, в котором часу отправятся завтра на стройку. Потом Андреас положил деньги на зеленое покрывало и сказал:

— Больше у меня пока нет. Но до конца каникул я накоплю!

Фрау Геренклевер не взяла денег. Она велела Андреасу приходить, когда он соберет все. Андреас поблагодарил ее и потел домой. Он был очень рад, что все получилось так хорошо. У него прямо гора с плеч свалилась. А еще он решил попросить родителей подарить ему на день рождения двух волнистых попугайчиков. Он уже знал, какие слова выучит их говорить: «Все по местам — а ну, давай!» И еще они будут целоваться.

 

XVIII. Металлолом и месиво

Некоторые думают, главное — это чтобы светило солнце. Тогда каникулы удачные. Но день начался уныло, хотя погода была прекрасная.

В это утро мать осталась дома. За ней должны были заехать на машине к одиннадцати часам и отвезти ее в Эрфурт. Ей предстоял трудный рабочий день. Поэтому она особенно радовалась, что позавтракает вместе с Андреасом, поговорит с ним и хоть немного узнает о его жизни. Она накрыла на стол и позвала Андреаса. Но он не спустился, и тогда она поднялась по лестнице к нему наверх. Андреаса здесь не было.

Мать была поражена царившим тут чудовищным беспорядком. Одежда Андреаса — те вещи, над которыми ей приходилось столько трудиться, — была разбросана по всей комнате. Некоторые предметы были засунуты под шкаф: сломанные игрушечные автомашины, кубики, лото, старые детские книжки, кеды, камни и грязные носки… Андреас их «убрал»!

Но сердилась она недолго. Она подумала о том, как часто Андреас остается совсем один, без надзора, — понятно, что он разболтался… Она спустилась в сад и потребовала, чтобы Андреас отправился в свою комнату и навел там порядок. Причем сию же минуту.

Андреас был занят сегодня настолько важными делами, что всякие повседневные мелочи его вообще не волновали. Ему было не до них. Он приводил в порядок свой велосипед, для чего использовал целую гору тряпок и множество инструментов — они были разложены тут же, на траве, и занимали обширное пространство. Он вытирал его и натирал до блеска, снова и снова протирал лак, три раза спускал и снова поднимал зеркало, закручивал гайки и вообще делал все как можно лучше, чтобы велосипед понравился друзьям. При этом он думал о Томасе, о бригадире и о пятистах или даже о тысяче марок, которые пионеры выручат за бутылки.

Количество денег, вырученных за бутылки, все росло и росло в его воображении. Андреас парил в облаках. Ему было очень трудно спуститься на землю. Так и случилось, что он просто не слышал, как подошла мать и дала ему срочное поручение. Продолжая начищать велосипед, он сказал: «Да, да», — а сам все думал и думал о том, как хорошо, что сегодня светит солнце и нет дождя.

Через некоторое время мать снова вышла в сад. Она была просто вне себя, потому что Андреас все еще возился со своим велосипедом и заставлял ее ждать.

— Если ты сейчас же не приведешь в порядок свою комнату, — сказала она, — я сажусь завтракать без тебя.

Андреас упал с облаков и ответил:

— Да ведь я уже иду…

Он и правда собирался пойти, только не сию минуту, а немного погодя. Он заметил грязное пятнышко на одной спице и, вытащив из горы тряпок тряпочку почище, принялся его оттирать. Он все тер, тер, тер, словно и не замечая приближающейся бури.

— Ну, знаешь ли, все имеет свои границы! — крикнула мать. Она вырвала тряпку у него из рук и сердито сказала: — Сию же минуту отправляйся наверх!

Андреас с возмущением поглядел на мать и ответил:

— Тогда придется мне ехать на грязном велосипеде.

— Ты вообще не поедешь, если будешь разговаривать в таком тоне!

Андреас чувствовал, что неправ. Но он начал плакать и кричать, скорчив противную рожу:

— Тогда я пешком убегу! Если я опоздаю, ты будешь виновата!..

Чтобы прекратить этот вой, мать дала ему пощечину.

— Фрау Линден еще хорошо с тобой обошлась, — сказала она. — Двойка по поведению! Я бы тебе единицу влепила!

Она повернулась и пошла в дом.

Андреас стоял, держась за щеку, и чувствовал, как к ней приливает кровь. Теперь каждый увидит… Все еще продолжая плакать, он пошел наверх и навел там порядок, пока мать сидела за столом и завтракала в одиночестве.

В комнате все встало на свои места. Андреасу хотелось, чтобы мать его похвалила. Но ее тут не было. Она всегда тут, только когда что-нибудь не так… Как все несправедливо! Андреас чувствовал себя заброшенным и одиноким. А сегодня ему так нужно было хорошее настроение. Ведь ему предстоял такой день!.. Поэтому он сделал то, что еще с давних-давних пор всегда ему помогало. Он отправился в кухню и стал на некотором расстоянии от матери…

Надув губы и размазывая слезы, он пробубнил что-то на непонятном языке. Мать не поняла ни слова. Но она знала по опыту, что это раскаяние. А потому сделала вид, что она вполне удовлетворена.

— А, пришел мой прекрасный сын! Ну, давай поцелуемся.

И они поцеловались. Это сразу настроило Андреаса на радостный лад. Теперь он был готов ко всему, что могло сегодня случиться. А это не так уж мало.

Не успело пробить восемь, как Андреас выкатил из дому. Он заехал за Клавдией, потом вместе с ней — за Антье Шонинг, а потом вместе с ними обеими — за Детлевом Таном.

Клавдия послала Антье выманить Детлева из дома. Антье исчезла за дверью и долго не возвращалась. Андреас тем временем ни на минуту не закрывал рта:

— Теперь мы заедем за Дитером, потом за Амброзиусом, потом за Гано, потом…

— Ты знаешь, что это? — спросила Клавдия, дотронувшись сандалией до какого-то цветущего растения.

Они стояли на краю луга, поросшего всякими травами. Растение, на которое показывала Клавдия, было все в шипах. Куст, а на ветках его — светло-розовые, похожие на бабочек цветы. Андреас нагнулся, чтобы сорвать ветку.

— Не надо, — попросила Клавдия. — Здесь его мало осталось. Раньше крестьяне настаивали на нем чай, когда болели… От голода.

— А разве этот чай помогает от голода? — спросил Андреас.

— Да нет, не от голода. Но когда у них от голода ноги распухали, он им помогал.

Клавдия сказала:

— А хочешь, я тебе покажу еще другое растение? Оно здесь тоже теперь встречается все реже и реже. Листья у него похожи на серп.

Это было высокое зонтичное растение с парашютиками из белых цветов. Клавдия наклонилась и взялась двумя пальцами за листок длиной с карандаш. Андреас сел на корточки рядом с Клавдией и сорвал такой листок. Поднимаясь, он задел лбом за челку Клавдии.

Клавдия тоже выпрямилась. Андреас хотел спросить Клавдию еще о чем-нибудь. Но Клавдия перешла на то место, где рос целый лесок прямых, высоких растений. Их желтые соцветия торчали кверху, чуть склонившись набок, как электрические лампочки на новогодней елке.

Клавдия рассказывала об этих цветах, что двадцать лет назад их тут и вовсе не было. Андреасу казалось каким-то чудом, что он слышит про все это от Клавдии… И названия у многих растений были тоже какие-то удивительные, таинственные, сказочные… К сожалению, он не знал, как поддержать этот разговор. Он только сказал:

— Здорово. Легко запоминаются.

А ведь хотел сказать что-то совсем другое.

Тут к ним подбежала Антье и крикнула:

— Представляешь, он смолотил семь бутербродов и хотел еще три проглотить. Честное слово! Тогда я сказала: «Ну, я пошла»…

Клавдия подошла к своему велосипеду.

— Мой брат тоже всегда хвалится, сколько он съест бутербродов, — сказала она.

— Да Детлев не хвалится! — возразила Антье. — Он их правда съел! Просто у него такой аппетит.

Но тут появился Детлев — он выводил свой велосипед на дорогу. Вид у него был довольный и очень значительный.

— Нам теперь ничего не страшно, — заявил он. — Все, что надо, я захватил.

— Что захватил? — спросила Антье.

— Хлеб, — отвечал Детлев Тан.

— Покажи-ка, — рассмеялась Антье.

— А для чего показывать? — удивилась Клавдия. — Хлеб он и есть хлеб!

— А если я хочу посмотреть! — не унималась Антье.

Детлев Тан развязал свою спортивную сумку и показал ее содержимое: полбуханки хлеба и кухонный нож. Потом с поучительным видом посмотрев на девочек, изрек:

— Кто веселее всех живет? Тот, кто жует.

Андреас рассмеялся. И так как было столько всего, что он хотел бы сказать, да не мог, он прыгнул Детлеву на шею и закричал, как орангутанг, вырвавшийся на волю. Детлев его повял. Но девочки не поняли. Они с материнским осуждением покачали головой, и Антье сказала:

— Спятил.

Потом они сели на велосипеды и покатили все вчетвером. Вскоре их было уже семеро. Теперь они поехали за Райнером Шнеком. Остановившись перед его домом, они выстроились в длинный ряд на тротуаре — каждый соскочил с велосипеда и сигналил, поставив одну ногу на педаль. Звон стоял на всю улицу. Но Райнер Шнек не появлялся. Как быть? Андреас открыл калитку и, пробежав через сад, позвонил у входной двери.

Когда мать Райнера, фрау Шнек, открыла дверь, Андреас сказал:

— Доброе утро. Мы приехали за Райнером.

У фрау Шнек были такие же лукавые глаза, как у ее сына.

— Райнера нет дома, — ответила она.

— Но ведь он знал, что у нас сегодня… — с изумлением сказал Андреас. Вид у него был ошарашенный.

— Возможно. Мне он ничего не сказал. Он уже с час, как уехал. На стройку. Хотел там бутылки пособирать. Что это с тобой?.. Тебе плохо?

— Нет, ничего… — пробормотал Андреас.

— У тебя даже нос покраснел.

— Собирать бутылки… Это правда?

— Да. Он решил купить себе на эти деньги вымпел для велосипеда.

— Мы все едем на стройку, — сказал Андреас. Ему и в самом деле было почти что дурно.

— А, это хорошо! — обрадовалась фрау Шнек. — Ведь он не взял с собой завтрака. Будь так добр, отвези ему несколько бутербродов. Зайди на минутку.

Она улыбнулась. На щеках у нее появились такие же ямочки, как у Пампуши. Она пропустила Андреаса в переднюю и пододвинула ему стул, стоявший тут в темноте.

Андреас сел. Чувство дурноты прошло. Теперь им овладел гнев, ему хотелось драться и ругаться. Он решил рассказать матери Пампуши, как подло поступил с ними со всеми ее сынок.

Фрау Шнек вышла на кухню. Она нарезала хлеба и сделала бутерброды с колбасой. Потом завернула их в пергаментную бумагу и, захватив несколько конфеток, снова вышла в переднюю.

Она все говорила про Райнера:

— Сперва я не хотела его отпускать — ведь нельзя же прогуливать летний лагерь! Но когда он сказал, что у него есть разрешение от школы собирать там бутылки, я ему позволила. Значит, он мне правду сказал — вот и вы все туда же едете. А как он торопился! Я ему говорю: «Сделай себе бутерброд». Да уж известно, как с вашим братом разговаривать… Куда тебе положить сверток?

— У Детлева с собой спортивная сумка. Там есть еще место.

— Ну и прекрасно! Вот тебе несколько конфеток!..

Фрау Шнек дала Андреасу сверток, и он направился к выходу. Он уже приоткрыл дверь, но вдруг обернулся и спросил:

— Он на какую стройку поехал — на Ромерберг или еще куда-нибудь?

— Да, да, на Ромерберг. Ты его там найдешь.

Андреас хотел теперь ей все рассказать. Но слова вдруг застряли у него в горле…

Пока он сидел в передней, глаза его привыкли к темноте. Но сейчас, когда свет из двери упал на стену, он увидел нечто такое, чего никак не ожидал увидеть. На вешалке висел на крючке красный берет. Когда Андреас его заметил, у него вылетело из головы все, что он собирался сказать. Во рту у него пересохло.

— Это… Райнера? — спросил он заплетающимся языком.

— Ты про берет? Тебе он нравится? Это мой муж привез ему из Праги несколько месяцев назад. Но Райнер надел его всего один или два раза. Говорит: «Красная шапочка — это для девчонок». Вот дурачок! И больше его не носит…

— До свиданья… — еле слышно проговорил Андреас.

— До свиданья! — крикнула фрау Шнек ему вдогонку. — Желаю удачи! — и закрыла за ним дверь.

Подходя к велосипеду, Андреас почувствовал, что он не в силах сейчас рассказать ребятам про красный берет. Теперь он знал, что это Райнер Шнек вынул у него из пенала десять марок. Но разве он мог сказать это вслух! Как вообще говорить про такое? Если бы еще кто-нибудь из чужого класса… а то… так сказать, друг… От стыда у Андреаса перехватило дыхание.

Ребята очень удивились, что Андреас, так долго пробыв в доме Пампуши, вернулся один. Они, конечно, заметили по лицу Андреаса, что с ним там что-то произошло. По его глазам они поняли, что он огорчен и разочарован. И им показалось странным, что он вышел такой пришибленный, но, не сказав ни слова, пошел к своему велосипеду.

— Что случилось? Он не поедет? — спросил Детлев Тан.

— Нет, — ответил Андреас, делая вид, что очень занят сверь ком с бутербродами Райнера. Он старался засунуть его в карман, но это ему никак не удавалось. И он проворчал: — У, гад!

— Где Райнер? Почему он не поехал? — раздались возгласы со всех сторон.

Ребята, соскочив с велосипедов, столпились вокруг Андреаса.

Держа в руке сверток с бутербродами, Андреас сказал:

— Пампуша уже час, как уехал. Собирает бутылки на стройке… Решил себе на вымпел заработать.

Ребята восприняли эту новость совсем по-другому, чем Андреас. Они не были ни подавлены, ни удручены. Нельзя даже сказать, что это сообщение привело их в ярость. Они просто горели нетерпением поймать эту лису!.. Ишь ты, хотел их всех провести! Все вместе они чувствовали себя гораздо сильнее его — не беда, что он их опередил!

Первый высказался Детлев Тан. Он постучал себя пальцем по лбу и прохрипел:

— Дурак он, что ли, — думает, у него этот номер пройдет!

— Не сказал бы, что он дурак, — заметил Гано Блумгольд, и глаза его стали совсем круглыми. — Скорее, он нас за дураков принимает.

— Правильно, — поддержал его Дитер Хамер. — Ему ведь нужно всего три бутылки — вот и хватит на вымпел. А это он успеет!

— Ничего не хватит! Разве за три бутылки купишь вымпел? — возразил Детлев Тан, засунув руки в карманы. — Не меньше пяти нужно!

— Четыре, — сказал Амброзиус Поммер.

— Да еще найдет ли он хоть одну! Как ты думаешь, он найдет? — спросила Антье Шонинг Андреаса, который все еще стоял со свертком в руках.

Андреас глубоко вздохнул:

— Скотина он, вот что.

— Если вы еще долго будете тут болтать, он наверняка найдет, — сказала Клавдия Геренклевер.

— Да он ползет, как черепаха! — крикнул Детлев Тан. — Мы его в момент перегоним! Поехали! Догоняй!

Казалось, все только и ждали этой команды. Каждый бросился к своему велосипеду и вскочил в седло. Детлев Тан уже рванулся вперед, еще секунда, и все последовали бы за ним.

Но тут Клавдия крикнула:

— Куда вы? А Карин? Ведь она нас ждет! Надо за ней заехать!

Длиннющий крюк! Он уводил в сторону от Ромерберга и вел по шоссе мимо Обезьяньей лужайки, а потом по Деревенской улице через перекресток… Сколько это отнимет времени! И какая скука…

Но Андреас не стал дожидаться решения. Он уже гнал по шоссе к Обезьяньей лужайке, и остальные летели вслед за пим. Он пересек шоссе — и остальные за ним. Вот и дом Карин Кайзер. Она заранее вывела свой велосипед. Останавливаться не пришлось — Андреас только крикнул:

— Карин!

И все покатили дальше, набирая скорость.

Теперь они гнали по немощеной дороге до самого поля. Потом по тропинке через поле, по высохшей и утоптанной глине. Тропинки разбегались, и ребята неслись по ним на некотором расстоянии друг от друга, но в одном направлении — Андреас шел впереди, указывая путь.

И вот Андреас свернул на Деревенскую улицу. Он летел сломя голову — вперед к перекрестку. До перекрестка оставалось еще метров сто. Уже виден был знак «Стоп!» перед «Светлым будущим».

Андреас гнался за Пампушей. Но на самом деле он гнался за теми картинами, которые все старался вызвать в своей памяти. Как же это было тогда, в мае, когда он дрался не помня себя и потерял портфель?.. Вокруг столпились ребята… Он стоит словно на арене цирка… А вот стоит Антье, вся красная, она ругает Юргена Дальке… А вот сам Юрген Дальне — кровь из носа капает ему на куртку… А вот те двое ребятишек, избитые и заплаканные… А прямо перед ним — та девчонка из четвертого класса, он держит ее за волосы… Она орет, а он все не отпускает… Она увертывается, а он за ней… Она вертится, вертится, а он за ней, за ней, за ней… А там, сзади, у забора, над головами зрителей, — красный берет… Красный берет на голове Пампуши…

Но картина эта, не успев возникнуть, вновь расплывалась…

Андреас жмет и жмет на педали, но в голове у него совсем другое. Он старается силой удержать воспоминание, остановить расплывающуюся картину… Красный берет…

И вдруг слышит крик:

— Стой! Знак! Андреас, знак! Стой!

Андреас очнулся…

В это время к перекрестку подъезжал самосвал Томаса. Он проделывал свой обычный рейс и сейчас должен был свернуть на Деревенскую улицу.

Томасу оставалось всего сорок метров до перекрестка, когда он заметил, что Андреас проехал знак «Стоп!». Он заметил также, что друзья Андреаса кричат ему что-то вслед и что сам Андреас старается затормозить и податься назад, испуганно озираясь, нет ли вблизи машин. Томас уже не мог остановить самосвал. Ему надо было срочно принять какое-то решение, чтобы не задавить Андреаса.

На размышления у Томаса было не больше трех секунд. Слишком мало, чтобы начать действовать вполне обдуманно. Томас положился на то, что Андреас сумеет затормозить. Он резко свернул вправо, чтобы не задеть переднее колесо Андреаса даже в том случае, если тот по инерции проедет еще вперед. Томас снизил скорость. Он затормозил, только достигнув перекрестка и решив, что теперь все сойдет благополучно. На последних нескольких метрах он повернул самосвал влево. Таким образом ему удалось не въехать в витрину парикмахерской «Шик».

Хотя эта сцена длилась всего лишь несколько мгновений, на улице столпился народ. Среди зрителей, стоявших на тротуаре, была и фрау Кронлох. В руке она держала большую корзину. Она направлялась на заготовительный пункт сдавать яйца.

Фрау Кронлох стояла как раз у входа в парикмахерскую «Шик» — эта часть тротуара показалась ей наиболее безопасном из-за металлической загородки, отгораживающей здесь тротуар от мостовой. Она спряталась за нее, заметив, что самосвал начал выписывать угрожающие зигзаги. Когда же он, проскочив перекресток, чуть не налетел на витрину в двух шагах от нее, ее охватил ужас.

С криком бросилась она бегом по тротуару, спасая себя и корзину с яйцами от верной гибели.

В толпе она споткнулась о ногу учителя Ризе и почувствовала, что падает — тяжелая корзина так и тянула ее вниз. Раздался оглушительный треск, словно рухнул дом. Фрау Кронлох показалось, что земля уходит у нее из-под ног. Она еще раз вскрикнула… А потом наступила тишина.

— Ну, теперь все позади, — сказал учитель Ризе, помогая фрау Кронлох подняться на ноги.

— Чудовищно! — простонала фрау Кронлох.

— И в самом деле чудовищно, — сказал учитель Ризе.

Оба огляделись по сторонам. Они хотели понять, что случилось на перекрестке.

На Деревенской улице посреди мостовой лежал велосипед Андреаса. Рама, вилка, колеса — все было согнуто и искорежено. Металлолом… На булыжнике перекрестка валялся сверток с бутербродами, а между останками велосипеда и свертком стоял Андреас, только что поднявшийся с земли.

Лицо его выражало изумление и растерянность. Он повернул голову, и учитель Ризе увидел теперь, что одна половина его лица покрыта грязью, а другая — белее мела. Выдранный из рубахи клок свисал чуть ли не до колен. По ноге стекала струйка крови. Андреас, чуть прихрамывая, медленно побрел к велосипеду. Он напоминал клоуна, который, паясничая, разыгрывает равнодушие к опасности: «Не бойтесь, люди добрые, ничего тут страшного нет! Все это вам только кажется!» Он покружился на месте, и вдруг взгляд его упал на сверток с бутербродами…

Люди, стоявшие на тротуаре и наблюдавшие за Андреасом, упрекали его во всем случившемся. Конечно, сам во всем виноват! И, судя по его движениям, ничего уж такого с ним нет. Сейчас он поднимет сверток, и представление будет окончено. Так предполагал и учитель Ризе, вытирая с костюма брызги от разбитых яиц.

Но Андреас не нагнулся за свертком. Дохромав до него, он изо всех сил наподдал по нему ногой. Бумага разорвалась. Куски хлеба и ломтики колбасы разлетелись по булыжнику. Лицо Андреаса сморщилось… Он тихо заплакал. Потом еще покружился на месте, хотел было сделать шаг вперед, но вдруг рухнул на мостовую.

В то же мгновение где-то совсем близко завыла сирена, созывающая добровольную пожарную дружину.

Когда Андреас отшвырнул сверток ногой, фрау Кронлох сказала учителю Ризе:

— Теперь вы сами видите, что это за ребенок!

— Это вы мне уже как-то раз говорили, — ответил учитель Ризе.

— Да, но ведь это правда! — разгорячилась фрау Кронлох. Она ставила себе в большую заслугу, что печется в эту минуту не о побитых яйцах — в этом месиве придется еще разобраться дома! — а о чужом ребенке. — Мать старается, мажет своему сыночку бутерброды, а он, видите ли, пинает их ногами!

— Ногой, — поправил ее учитель Ризе. — Но вы, конечно, правы. С ребенком происходит что-то неладное. Иначе он не стал бы себя так вести!

— Вот и я говорю! Вы знаете, что он творит? Всего три месяца назад он грозился на улице надрать мне уши! А ведь я член родительского комитета!

— Да, это наводит на размышления, — сказал учитель Ризе и сунул в карман платок, которым вытирал пятна на брюках.

— Вот видите! Про что я и говорю, — подхватила фрау Кронлох. — Кто знает, до чего он еще дойдет! По поведению у него уже не первый год двойка!

Учитель Ризе кивнул:

— Прошу меня извинить. Мальчик упал. Я пойду к нему.

Сказав это, он стал пробираться сквозь толпу, заполнившую тротуар, и вскоре скрылся из виду. А фрау Кронлох так и осталась стоять со своим месивом в корзине и досадой в душе.

 

XIX. „Ты играешь в шашки?“

Три парикмахера за витриной парикмахерской «Шик» стригли своих клиентов, когда вдруг распахнулась дверь и толпа с криком ворвалась в салон. Один из мастеров бросился к двери, чтобы выяснить причину такого беспорядка. Он увидел, что прямо на него едет самосвал, сметая на своем пути металлическую ограду… Самосвал остановился перед самым крыльцом парикмахерской.

За расколотым вдребезги ветровым стеклом сидел Томас. Пригнув голову, он в упор глядел на парикмахера. Глаза у него были ярко-голубые.

У мастера дрожали коленки… И все-таки он был рад, что парикмахерская осталась цела, несмотря на это землетрясение. Он сказал Томасу:

— Если ты решил вкатить прямо к нам, друг любезный, надо было сперва отвинтить мигалки!

Томас покорно кивнул, прислушиваясь к бормотанию мотора: «Я цел и невредим, я цел и невредим, я цел и невредим…» В ушах его это звучало словно музыка. Он достал заводной ключ и, поскольку двери заклинило, вылез из окна кабины.

С первого же взгляда он установил, что вид у самосвала здорово помятый. Кроме того, самосвал обзавелся усами, которых раньше у него не было, — на бампере красовались металлические ноги ограды. Из радиатора вытекла вода…

— Ну, пореви, пореви, легче станет, — сказал Томас самосвалу. И, вытащив с небрежным видом сигарету из верхнего кармана рубашки, направился к Андреасу.

Он шел подпрыгивающей походкой, длинноногий, как кузнечик. Он хотел по-свойски поговорить с Андреасом. Но до этого дело не дошло: Андреас упал на мостовую…

Небрежность Томаса была наигранной, как и его равнодушие. Томас хорошо знал, что возит в своем самосвале не только камни, но и опасность для жизни. Ему очень хотелось бы вытряхнуть из своей машины этого пассажира. Но, видно, это так и не удалось… У Томаса никак не укладывалось в голове, что Андреас упал. На душе у него было так мерзко, что на глаза навернулись слезы. Чтобы никто этого не заметил, он надвинул на лоб свою ледокольную шляпу и почесал в затылке.

Кроме учителя Ризе и Томаса, на перекрестке оказался в эту минуту еще один человек — Детлев Тан.

Пока ребята кричали Андреасу: «Стой! Стой!», пока они тормозили у «Светлого будущего», им все это еще казалось увлекательной игрой. Для волнения не было пока никаких причин. А тем более для отчаяния. Андреас действовал быстро и держался так, как они этого от него ожидали. Он вдруг — все ребята это видели — встал на педали, подпрыгнув с седла, и затормозил… Велосипед его, сделав резкий разворот, поехал назад. Ребята видели, как самосвал проскочил позади велосипеда Андреаса, чуть его не задев. Антье Шонинг прижала кулаки к щекам… Нет, нет, она была уверена, что все обойдется благополучно!..

И вдруг случилось это — с лопатой…

Лопата все еще висела на той скобе «для пеленок», как сказал тогда бригадир. И когда Томас, выруливая между жизнью и смертью, швырял самосвал то в ту, то в другую сторону, лопата раскачивалась изо всех сил. Острие ее врезалось в заднее колесо и застряло между спицами. Велосипед Андреаса подтащило к громадному колесу самосвала. От толчка из рук Андреаса вырвало руль… Когда он падал с велосипеда на землю, вид у него был такой, словно его стукнули доской по голове. Самосвал проехал еще несколько метров, таща за собой велосипед Андреаса. Потом велосипед отцепился и, весь искореженный, грохнулся на мостовую.

Ребята следили за всем происходящим, словно за какими-то непонятными проделками злого волшебника. Только теперь, когда все было позади, Клавдия Геренклевер закрыла лицо руками. Детлев Тан почувствовал, что его тошнит. Проглотив слюну, он сказал:

— Это все потому вышло, что он хотел быть первым…

— А что тут плохого — быть первым? — пробормотал Гано Блумгольд.

Клавдия прошептала:

— Он умер?

— Да какое умер! Вон он уже встает, вон рожи строит, — ответил ей Детлев Тан.

Клавдия взглянула на Андреаса и вскрикнула:

— Он идет обратно! По мостовой!

— Он хочет поднять бутерброды, — догадался Гано Блумгольд.

— Кому они нужны? — пожала плечами Антье Шонинг.

Все ребята глядели на Андреаса с изумлением.

— Андреас малость того… Пойду прочищу ему мозги, — решительно заявил Детлев Тан.

Он прислонил свой велосипед к ограде перед «Светлым будущим» и побежал к перекрестку… Как раз в то мгновение, когда Андреас наподдал ногой по свертку.

Увидев, что Андреас рухнул на мостовую, Детлев снова почувствовал приступ тошноты. Но тут он заметил, что не он один бежит к перекрестку, и немного приободрился. Он чуть не столкнулся с учителем Ризе и Томасом и, чтобы прийти в себя, сразу заговорил. Голос его звучал хрипло и глухо.

— Хорошо еще, что он не поскользнулся из-за колбасы… Это не его бутерброды!

Учитель Ризе стоял на коленях возле Андреаса. Он положил ему руку на грудь. И даже не для того, чтобы послушать его сердце. Просто он очень волновался за этого мальчика.

— Упал, словно от удара по голове, — сказал учитель Ризе.

— Во-во! — крикнул Детлев Тан, словно выговорив наконец то, что его давно мучило. — Мне даже плохо стало, когда я увидел… Он еще дышит. Надо дать ему холодной воды…

— Скажи еще — мороженого, — пробормотал учитель Ризе. — Так чьи это бутерброды?

— Шнека. Андреас за ним гнался. Потому это и случилось.

— Шнек… А, это тот, который тогда чуть не наехал на зеркало?

— Да, тот, — кивнул Детлев Тан.

Но тут вдруг Томас сказал что-то такое, что, казалось бы, не имело никакого отношения к разговору. Он уже снова был как всегда — с той минуты, как увидел, что Андреас дышит. Теперь наконец он сунул в рот свою сигарету и поднес к ней спичку. Выпрямившись во весь рост, он пробормотал что-то совсем непонятное:

— Порядком весу в этой железяке. Да нет, ерунда. Я ж его отряхнул… Отшвартовался…

Детлев Тан так никогда и не узнал, кого отряхнул Томас, потому что, только он хотел его об этом спросить, как появилась пожарная машина с дружинниками. А вслед за ней и машина народной полиции. От Томаса и от Детлева Тана тут же потребовали подробных объяснений, как произошел несчастный случай. Полицейские внимательно рассматривали следы торможения и прочерчивали их мелом.

Учитель Ризе не отходил от Андреаса. Он поправил на нем порванную рубашку и сказал дружинникам:

— Я его знаю. Его родители сейчас на работе. Куда мы его повезем?

— В больницу. В травматологическое отделение, — ответил один из дружинников.

— Я тоже поеду, — сказал учитель Ризе. — Тогда я смогу рассказать родителям о результатах осмотра.

Четверо дружинников положили Андреаса на носилки. Они погрузили его в красную пожарную машину и укутали одеялом. Один из них скомандовал:

— По местам! Поехали!

Учитель Ризе сел рядом с Андреасом. Он глядел на этого бледного мальчика и думал: «Что с тобой? У тебя и сил-то совсем не было. И все-таки ты еще раз поднялся… И, шатаясь, брел по булыжнику, чтобы оттолкнуть ногой бутерброды… Не понимаю…»

Не успела пожарная машина отъехать, как загудела сирена. Ее резкий воющий звук вывел Андреаса из забытья. Он почувствовал сильную головную боль и открыл глаза. Нет, это не отец… И не мать. Перед ним было чье-то лицо, словно в тумане… Кто же это? Ах да, это тот, у которого есть свисток… Почему он так громко свистит? А, знаю… Потому что Пампуша не надел красного берета… Вот он опять свистит…

В одиннадцать часов фрау Линден вошла в игровую комнату летнего лагеря. Она уже знала, что случилась автомобильная катастрофа. Проходя по перекрестку, она видела вывернутую ограду, валявшуюся на мостовой. Теперь ребята ей рассказали, что с Андреасом Гопе произошел несчастный случай, потому что он проехал знак «Стоп!».

Когда они дошли до знака, мнения разделились: одни утверждали, что виноват Андреас, другие — что Пампуша.

Фрау Линден не вмешивалась в их спор. Она глубоко задумалась. И вдруг снова стала расспрашивать ребят, вникая во все подробности. Но ответы их ее не удовлетворяли. Она смогла нарисовать себе происшествие, но что творилось с самим Андреасом? Это ей было непонятно. Покачав головой, она сказала:

— Тут еще надо разобраться…

Потом она пошла в канцелярию к фрау Глум и стала звонить по телефону, пока наконец не связалась с больницей. Но дежурного врача не было, а старшая сестра не могла сообщить ей ничего определенного. Только сказала, что Андреас лежит в постели и ему запрещено разговаривать. Посещать его пока не разрешается.

Фрау Линден повесила трубку.

— Ну и новости!.. — сказала она фрау Глум. — Как же теперь сообщить его родителям?..

— Вы считаете, что это должны сделать вы? Не думаю. В таких случаях близких извещает полиция.

— В таких случаях? По-моему, такого случая еще ни разу не было…

Фрау Глум открыла свой портсигар с сигаретами. Поглядев в окно, она сказала:

— Конечно, ужасно. Что тут можно сказать? Этот мальчик из тех детей, которые никогда не могут сосредоточиться. Чудовищный случай рассеянности.

Фрау Линден встала из-за стола и задвинула свой стул.

— Для меня это первый случай, когда с моим учеником случается такое несчастье. Вы говорите — рассеянность… Но мы ведь не знаем, так ли это.

Фрау Линден вышла из канцелярии. Она созвала ребят из своего отряда и рассказала им все, что узнала от сестры в больнице. Потом велела им быстро собираться в дорогу.

— Поедем на экскурсию, — сказала она.

Это была веселая экскурсия — ведь большинство ее участников почти не знали Андреаса. Но самой фрау Линден было не до веселья. Она была рассеянна. Гано Блумгольд заметил, что, когда они стали в лесу играть в прятки, она несколько раз крикнула «Андреас!», хотя имела в виду совсем другого мальчика.

Когда она еще раз позвала Андреаса, Гано подошел к ней и сказал:

— Вы тоже, наверно, все думаете, как он сейчас там? Я все время про это думаю. Хоть бы узнать, не сломал ли он руку или ногу…

— Вряд ли у него какой-нибудь перелом, — ответила фрау Линден. — Тогда бы он не смог еще раз встать. Ты ведь его друг, да? Или у него много друзей?

Гано кивнул:

— Много. Но я тоже его друг.

Тогда фрау Линден сказала:

— Хорошо, что у Андреаса есть друзья. Они ему очень нужны. Я так рада, что вы все у него есть. Ведь я не навсегда с вами останусь. Мне придется опять взять первый класс. Но Андреас вместе с вами со всеми — на это я очень надеюсь. И ты ведь тоже, правда?

Гано кивнул. Он размышлял. Он хотел что-то сказать — насчет своей надежды. Но не находил слов. Фрау Линден поглядела на его нахмуренный лоб и положила ему руку на плечо.

…В одиннадцать часов, как раз тогда, когда фрау Линден вошла в игровую комнату, в лаборатории у инженера-химика Гопе зазвонил телефон. Химик Гопе сидел, склонившись над чистым листком бумаги, и мечтал. Он мечтал о новой таблетке, которой еще никогда не было на свете и которая так нужна людям. Он мечтал о лекарстве для здоровых — чтобы они не болели.

Зазвонил телефон.

Не поднимая трубки, химик Гопе сказал телефону:

— Оставь меня в покое. Ты же видишь, что я работаю!

Телефон все звонил и звонил.

— Таких, как ты, надо обливать кислотой, — пригрозил ему химик Гопе и поднял трубку: — У телефона инженер Гопе.

— Моя фамилия Ризе, — сказал в трубке незнакомый голос. — Я хочу передать вам привет от Андреаса.

Инженер Гопе выпрямился. От небрежной позы, в которой он мечтал, не осталось и следа.

— С ним что-нибудь случилось? — спросил он испуганно.

— Он спасся от самосвала…

— От… от чего?..

— От груженого самосвала, который катил по шоссе к Обезьяньей лужайке. Здорово это у него получилось. У него исключительно быстрая реакция. Другой бы на его месте мог попасть под колеса. Правда, отчасти он сам виноват… Врачи здесь, в больнице, только что его об следовали — рентген и все прочее. Ничего не нашли, только голова у него болит. И еще — несколько ушибов и царапин. Но кое-что тут все же не совсем ясно. Он, как видно, что-то недоговаривает. Врачи были бы рады, если бы вы смогли сейчас приехать. Он лежит в хирургическом отделении, на втором этаже. Вторая палата.

— Кто вы? Откуда вы все это знаете?

— Я был свидетелем несчастного случая. Мы с вами еще наверняка познакомимся. Значит, можно передать врачам, что вы приедете?

— Приеду сию же минуту.

Инженер Гопе рассказал о случившемся заведующему отделом и, получив разрешение взять служебную машину, поехал в больницу.

Его встретила фрау доктор Кесельштейн, палатный врач, спокойная молодая женщина в халате из прачечной «Белоснежная лилия». Пожав руку отцу Андреаса, она провела его в приемный покой и рассказала о результатах обследования.

— В общем, он счастливо отделался, — заключила она. — Небольшая рана под коленом и сотрясение мозга. И как следствие этого — потеря сознания, а затем состояние подавленности. Но и это не так уж страшно, поскольку в первый момент после падения он сам поднялся и даже пошел.

— Вам это рассказал человек по фамилии Ризе, который звонил и мне?

— Да. Ризе. И еще представитель автодорожной инспекции. Он приезжал сюда справляться о состоянии мальчика.

— Значит, вам подробно описали, как произошел несчастный случай?

Доктор Кесельштейн ответила на этот вопрос утвердительно и рассказала все, что ей было известно. Потом она добавила:

— Автоинспекция теперь в большом затруднении. Все это могло бы окончиться для вашего сына очень печально, если бы водитель самосвала не вырулил кое-как, рискуя при этом головой. Спасая жизнь мальчику, он врезался в металлическую ограду тротуара. Теперь народная полиция не знает, привлекать его к ответственности или нет. Вообще-то его полагается привлечь.

— Из-за этой лопаты?

— Ну да.

Инженер Гопе некоторое время молчал. Так, значит, он чуть не потерял Андреаса?.. Что-то сдавило ему горло… Потом он заговорил, но все только повторял одну фразу:

— Так вот как это было… Так вот как это было…

Наконец он спросил:

— Это может иметь для мальчика какие-нибудь последствия?

— Надеюсь, что нет. Меня только беспокоит, почему Андреас все время задает нам один очень странный вопрос. Он все говорит про какой-то красный берет, просит, чтобы мы сами пошли на него посмотрели… Если все это только бессмысленные фантазии, то ничего тут хорошего нет. Это может оказаться началом болезни…

— Нет, это не бессмысленные фантазии, — ответил отец Андреаса. — А теперь я хотел бы повидать моего сына.

Доктор Кесельштейн повела его в палату, попросив поменьше говорить с Андреасом и ни в коем случае его не волновать.

Отворив дверь палаты, отец Андреаса увидел сначала мальчика, который дышал через резиновую трубку. На другой кровати лежал Андреас. Отец узнал его по нижней части лица. На голове Андреаса, закрывая глаза и лоб, красовался резиновый пузырь со льдом. Между его кроватью и окном висела простыня, защищавшая глаза Андреаса от яркого света. На тумбочке стоял эмалированный поильник. Воды в нем не было.

Отец Андреаса бесшумно притворил за собой дверь.

Андреас чуть-чуть пододвинул пузырь со льдом, чтобы посмотреть, кто пришел. Увидев, что это отец, он отпихнул пузырь и сказал:

— Папа…

Андреас хотел улыбнуться, но это у него не вышло. Ему было так больно и так обидно, что все его планы рухнули… А сам он угодил в больницу… Губы его задрожали — он готов был расплакаться…

Отец быстро взял Андреаса за руку и сказал:

— Привет, герой. Я бы наверняка сдрейфил. А на тебя посмотреть — так полный порядок. Поцелуемся?

Отец тихонько порычал ему в ухо. Андреас не сразу отпустил отца. Прижав его голову к своему лицу, он молчал. Потом сказал так тихо, что даже мальчик, дышавший через трубку на соседней кровати, не мог бы его услышать:

— У Пампуши есть красный берет. Я его видел у них в передней, когда ждал бутерброды. И еще я вспомнил, что он его надевал… Пампуша стоял у почтового ящика… А потом наехал самосвал и как рванет мой велосипед… Теперь меня привлекут?

— Нет.

— А Томаса?

Отец покачал головой, глядя на толстую марлевую повязку — она закрывала висок и щеку Андреаса. Он сел на стул и сказал:

— Томас держался молодцом. Он наверняка хороший человек. Если ему чего не хватает, так это дисциплины. Потому так и случилось — с лопатой. Но не думаю, что за это его накажут. А то могло бы получиться и так, что в следующий раз он плюнет, да и не станет держаться героем.

— А он придет ко мне в больницу?

— Не знаю. А что ты почувствовал, когда заметил самосвал?

— Ничего не почувствовал. Я ведь увидел, что в нем сидит Томас.

— И все-таки могла случиться беда.

— Да как же, папа? Когда у него скорость — пятьдесят километров в час. Что тут могло случиться?

Отец не хотел спорить по этому поводу. Андреас лежал в больнице, — значит, все-таки что-то случилось. Но говорил Андреас так, словно это отец выдумал, будто бы что-то случилось. Впрочем, в чем-то он был прав — Томас действительно ехал со скоростью пятьдесят километров в час. Если бы он ее превысил, автодорожная инспекция заметила бы это по следам торможения. А кроме того, самосвал врезался бы не в ограду, а прямо в витрину парикмахерской «Шик». Но то, что Андреас собирался вступить по этому поводу в горячий спор, вместо того чтобы спокойно лежать со льдом на голове, показалось отцу чрезмерным. Положив пузырь на лоб Андреаса, он перевел разговор на другую тему:

— Ты сказал матери Пампуши, что он вынул деньги из пенала?

— Нет. А надо было сказать?

— Да нет, ты правильно сделал. Она бы, наверно, все равно тебе не поверила.

Андреас снова отбросил пузырь со лба на подушку и поглядел на отца гневным взглядом:

— Почему не поверила бы? Ведь это правда!

Отец водворил пузырь на место и сказал:

— Не будем сейчас говорить об этом. Голова у тебя еще болит?

— Да. Знаешь, папа, о чем я все время думаю?

— Ну?

— О моем велосипеде.

— Он сломан. Думай не думай — тут ничего не изменишь.

— Он все еще там лежит?

— Нет. Я разузнаю, где он, и отвезу его домой.

— Знаешь, папа, когда у тебя есть что-то очень хорошее, да еще каждый день, то уже привыкаешь, что это есть, и совсем об этом не думаешь. А вот когда этого больше нет, то все думаешь, думаешь… И с тобой так бывает?

— Конечно, Андреас. Со мной точно так же бывает. Но тут ты можешь утешиться. Мы застрахованы от таких неприятностей. Как только ты выздоровеешь, опять будешь гонять. Тут все ясно.

— Тут все ясно, — повторил Андреас с серьезным лицом. — Может, и бутылки там еще останутся…

Отец не стал его в этом разуверять. Они еще поговорили о том, сколько километров от Берлина до Эрфурта и как туда проехать. А потом отец попрощался с Андреасом и пошел искать фрау доктор Кесельштейн. Он рассказал ей про красный берет, и она приняла эту историю очень близко к сердцу.

— Хорошо, что нам, докторам, теперь все ясно с этим красным беретом, — добавила она.

Отец Андреаса вышел из больницы обнадеженный. Тревога его немного улеглась.

Вернувшись в этот вечер с работы домой, он очень пожалел, что жены его нет дома. Надо было идти к родителям Шнека — рассказать им о проделке Райнера. Но отцу Андреаса было очень неприятно говорить с ними о таком деле. Трудно даже себе представить, что мальчик, у которого есть все, что только можно пожелать, присваивает себе чужие деньги… Поэтому отец Андреаса решил дождаться жены, чтобы с ней посоветоваться.

Он пошел в кухню и принялся накрывать на стол. Потом, усталый, сел и хотел было начать ужинать, как вдруг раздался звонок.

Открыв дверь, он очень обрадовался — перед ним стояли Детлев Тан и Гано Блумгольд. В саду у крыльца они оставили тележку с искореженным велосипедом Андреаса. Осмотрев велосипед, отец Андреаса покачал головой.

— Металлолом, — сказал Детлев Тан. — Три пфеннига за килограмм.

Это была печальная шутка. Но отец Андреаса все равно рассмеялся и пригласил ребят войти в дом. Он налил им лимонаду и, когда они все втроем сели за стол, попросил ребят рассказать ему по порядку все события сегодняшнего утра.

Теперь он узнал многие подробности, о которых раньше не слыхал. Например, что Андреас вышел из дома Райнера Шнека «какой-то пришибленный».

— Он объяснил вам, что случилось? — спросил отец Андреаса.

— Ясное дело. Пампуша отправился собирать бутылки без нас. Ну, Андреас и взбесился от такой подлости! — разъяснил Детлев Таи хриплым голосом.

— Не то чтоб взбесился, — поправил его Гано Блумгольд с задумчивым видом.

— Нет, взбесился! Он даже сказал: «У, гад!»

— Это он уже потом сказал, — возразил Гано. — А сперва он вообще ничего не сказал. Знаете, какой у него был вид? Как будто кто-то умер. Пока он не сел на велосипед, он не произнес ни слова.

— Сколько же бутылок вы собрали?

— Ни одной. Мы вообще туда не поехали, — ответил Детлев Тан. — Мне стало плохо, когда я увидел Андреаса — как он лежит белый-белый… И у всех тоже охота пропала.

— Мы не знали, что нам делать, — докончил Гано Блумгольд. — Тогда Клавдия предложила подождать, пока Андреас выйдет из больницы. И все согласились.

— Ведь это правильно было, правда? — спросил Детлев Тан.

— Я уверен, что Андреас обрадуется, — сказал отец Андреаса.

Он рассказал мальчикам о самочувствии Андреаса, поблагодарил их и проводил до калитки.

На другой день отец и мать Андреаса посоветовались насчет Райнера Шнека, и вечером отец Андреаса пошел к его родителям.

Он был знаком с ними по родительским собраниям и не раз приветствовал их, проходя мимо, когда они работали в своем саду.

Сад у них был такой же ухоженный и красивый, как их сынок Райнер. Это нравилось отцу Андреаса. Он любил работящих людей.

Дверь открыла фрау Шнек, мать Райнера. Ее несколько озадачило, что у отца Андреаса такой многозначительный вид и что он хочет поговорить не только с ней, но и с ее мужем. Она пригласила отца Андреаса в комнату, где стоял телевизор, и позвала из кухни мужа. Гостю предложили кресло, сами же хозяева никак не решались сесть. Они чувствовали, что речь пойдет о чем-то не слишком приятном.

Наконец все трое заняли места вокруг низенького круглого столика.

Отец Андреаса сказал:

— Райнер и Андреас часто играли вместе. Ребята веселые… В общем, дружба.

Отец Райнера засмеялся:

— Дружба!

— Вы слыхали, что с Андреасом произошел несчастный случай? — спросил отец Андреаса.

Нет. Об этом они ничего не слыхали. Отвечали они весьма сдержанно. Но проявили некоторое любопытство.

— Мы мало осведомлены о делах наших соседей, — сказал отец Райнера.

Отец Андреаса начал рассказывать. Про бутылки. Про пионеров. Про несчастный случай… Потом он сказал:

— Райнер, к сожалению, поехал один — собирать для себя. Вы помните, конечно, фрау Шнек, что Андреас вчера утром заходил к вам за Райнером.

Разумеется, фрау Шнек это помнила.

Она кивнула, думая про себя: «К чему он клонит?» Вслух она сказала:

— Да. У меня вчера была уборка.

Отец Андреаса набрал воздуху в легкие.

— Известна ли вам история с десятью марками, которые тогда пропали?

Да, отец Райнера был в курсе дела.

— Райнер нам рассказывал. Я тогда еще сказал: «И что только мальчишкам иной раз не взбредет в голову!»

— Как так «взбредет в голову»? Что вы имеете в виду? — спросил отец Андреаса.

— Да всю эту комедию с десятью марками. Бумажки ведь и в пенале-то не было! — отвечал отец Райнера с приятной улыбкой.

— Она была в пенале. Была. Сначала она там была. А потом ее вынули. Мальчик вот такого роста открыл пенал, и она исчезла. — Отец Андреаса, обернувшись назад, отмерил рукой на книжном шкафу рост мальчика. — Мальчик, открывший пенал, был в красном берете.

Молчание.

Отец Райнера перестал улыбаться.

Мать Райнера подняла голову.

— Позвольте… Вы пришли к нам… по этому поводу?

— Спокойно, Сузи, — сказал отец Райнера своей жене. — Полное спокойствие. Одну минутку. Красный берет. Что, собственно, вы хотите этим сказать?

— У вас в передней висит такой берет. Это так?

Отец Райнера снова улыбнулся. Он даже рассмеялся. Смех его звучал, как приступ кашля:

— Ха-ха-ха! Вы обратились не по адресу, уважаемый сосед! Если вы заподозрили Райнера, могу вам сообщить: он ни разу не надел этого берета.

— Один, или два раза все-таки надел, — отвечал отец Андреаса.

— Позвольте мне знать это лучше, — сказал отец Райнера. — Этот берет Райнер никогда не носил.

— Один или два раза носил. Ваша супруга сказала об этом моему сыну. Вчера утром.

— Ах, теперь я понимаю! — воскликнула мать Райнера. — Вот почему Андреас был вчера так потрясен, когда увидел берет на вешалке…

— Спокойствие, Сузи, — перебил ее муж. — Ты вносишь путаницу. Был Андреас потрясен или не был, сейчас нас не интересует. Это еще не доказательство! — И он любезно спросил отца Андреаса. — Вы лично видали, что наш мальчик вынул эти деньги?

— Нет.

— Вот видите. Тогда попрошу вас, не рассказывайте нам тут сказки!

— Зачем вы так волнуетесь? — сказал отец Андреаса.

— Волнуюсь? Я смеюсь, а не волнуюсь!

Отец Андреаса откинулся на спинку стула и сказал:

— Фрау Штейнбок видела, как мальчик в красном берете открывал пенал.

— Кто такая фрау Штейнбок? — спросил отец Райнера у своей жены.

Поскольку она этого не знала, ответил отец Андреаса:

— Соседка, на заборе которой висит почтовый ящик. Я тоже ее раньше не знал. Очень хорошая женщина. Если это был не Райнер, она охотно подтвердит.

Отец Райнера побарабанил пальцами по ручке кресла. Мать Райнера вздохнула и задумалась. С недоверием покачав головой, она сказала:

— У Райнера, разумеется, есть свои недостатки, как у каждого ребенка, но он не возьмет чужого. Этого он не сделает. Да и мне бы бросилось в глаза, если бы у него вдруг появилось столько денег. Нет, нет, Райнер глубоко честный человек.

— Охотно вам верю, — сказал отец Андреаса, почувствовав жалость к матери.

— Глубоко честный человек, — повторила мать Райнера, вытирая платком глаза.

Отец Андреаса возразил:

— Десятилетний мальчик не может еще быть «глубоко честным человеком». Он станет им только с годами.

— Райнер уже сейчас такой, — сказала мать Райнера.

Тогда отец Андреаса задал ей вопрос:

— Вы считаете честным, что Райнер отправился собирать бутылки один? Для себя лично.

Молчание.

Мать Райнера еле сдерживала слезы.

Отец Райнера рассердился. Он встал со своего места и начал ходить взад и вперед по комнате, потирая руки. Наконец он обратился к отцу Андреаса:

— Ладно. Честный, нечестный. Чего вы от нас хотите? Десять марок? Или еще что-нибудь?

— Я хотел бы, чтобы мы спросили обо всем вашего сына. Тогда бы многое прояснилось.

— Райнера нет, — заявил отец Райнера.

— Я отвезла его сегодня утром в больницу, — объяснила мать Райнера. — Ребенку предстоит операция.

— Это печально, — отвечал отец Андреаса. Он поднялся со своего места. — Может быть, мы продолжим наш разговор, когда Райнер снова будет дома? Вы согласны?

— Я считаю все эти разговоры излишними, — пробурчал отец Райнера. — Но чтобы внести ясность — пожалуйста. Если вы на этом настаиваете.

Отец Андреаса откланялся и вышел из комнаты. Проходя через переднюю, он невольно остановил взгляд на красном берете.

— До свиданья! — сказал он еще раз и пошел домой.

Итак, Райнер Шнек находился в больнице.

Он стоял на коленках в кровати и старался установить как следует подставку для подушки. Но она все падала да падала. И каждый раз в маленькой палате раздавался такой грохот, словно сломался комбайн. Кроме Райнера, здесь было еще трое больных — все взрослые. Сейчас они, лежа в постели, смотрели на закат — в комнате было два окна. Когда подставка снова грохнулась, один из больных сказал:

— Да позвони ты сестре!

Райнер Шнек перестал возиться с подставкой. Все равно все тут было как-то не так… Он лег, укрылся и, достав из тумбочки пионерский журнал «Радуйся и пой», попробовал читать. Уже темнело. Райнер все ждал, что кто-нибудь придет и включит свет. Но никто не приходил. Сам он это сделать не решался. Так он все лежал и лежал в темноте и тоже смотрел в окно, пока не почувствовал голод.

Ужин им уже приносили. Но это было так давно — в окно еще светило солнце. Ему тогда не очень хотелось есть, потому что было слишком рано, а еще потому, что больные то и дело глотали за едой таблетки. При этом они корчили такие гримасы, будто принимали яд. Все тут было как-то не так!..

Наконец кто-то просунул голову в дверь, а потом вдруг зажегся свет. Оказалось, что это медсестра Урсула. Райнер уже знал ее. Она немного поговорила с ним, когда он поступил в палату. Райнеру она нравилась, хотя она все время спешила, пробегая мимо него со своими шприцами.

— Ну, все в порядке? — спросила она троих взрослых больных.

В ответ они что-то пробормотали, но что, Райнер не понял. Сестра рассмеялась и обернулась к Райнеру:

— Ну, а ты как?

Райнер хотел ей сказать, что хочет есть. Как всегда, прежде чем начать говорить, он мило улыбнулся. Но один из больных сказал:

— Потушите, пожалуйста, свет, сестра. Мы уже спим.

Она повернула выключатель и, пожелав им спокойной ночи, исчезла так же быстро, как появилась.

Так началась ночь.

Райнер Шнек услыхал теперь разные звуки, которых раньше не замечал. Где-то что-то булькало… Может быть, это привидение?.. Слышался лязг стекла о железо, кто-то громко зевал… Потом наступил сон. Трое взрослых больных громко храпели. Райнер, заснув, тут же проснулся — ему приснился выстрел. Кто-то сказал:

— Зажги свет, Артур. У меня что-то упало…

Артур прохромал через всю палату и включил свет. Поскольку была уже глубокая ночь, больные говорили очень тихо. Райнер Шнек прислушался. Ему хотелось узнать, что упало. Но об этом они не говорили. Они завели мирную беседу про кровати и про кухонную мебель. Райнеру Шнеку все это как-то не нравилось… Сперва глотают горькие таблетки, чтобы уснуть, а потом все равно не спят и болтают про кухонную мебель…

Наверное, он все же уснул. Потому что, когда он снова проснулся, свет уже был потушен, а в окне занимался рассвет. Значит, наступил тот день, когда ему сделают операцию.

Кто-то, видно, стоял за дверью. Райнер Шнек слышал какое-то побрякивание и позвякивание. Снова зажегся свет. В палате было все точно так же, как ночью. Только больные не разговаривали, а храпели.

Незнакомая пожилая сестра подошла к кровати Райнера и сунула ему под мышку градусник. Потом пощупала его пульс и что-то записала.

Померив температуру всем обитателям палаты, она направилась к двери и протянула руку к выключателю.

— Не тушите, сестра, — попросил один из больных. — А то я еще не найду мои тапочки.

Так начался день.

Пока один из больных брился, двое других вступили в дружескую беседу с Райнером Шнеком. Они говорили о его операции так, словно речь шла об укусе комара. Потом спросили, что у него по физкультуре и играет ли он в футбол.

Было шесть часов утра.

Райнер Шнек еще ни разу в жизни не беседовал о футболе в такое время суток. Но взрослые не съезжали с этой темы. Они вспоминали победы и поражения — 4:3, 3:4, — говорили про разряды, про класс «А», про нападающих, вратарей, полузащитников — целых полчаса про линию полузащиты. Райнер Шнек слушал их с большим интересом.

Теперь он решился получше рассмотреть своих соседей. Оказывается, все они были совсем молодые. Приятная неожиданность! Все трое ему очень понравились.

В семь часов они встали с постели и, хромая, добрались до своих костылей, мыльниц и полотенец. Один из них сказал Райнеру:

— Ну, поднимайся, друг. Пойди умойся — все-таки приятнее быть чистым, когда тебе делают операцию.

И тут Райнер Шнек увидел, что у одного забинтовано колено на левой ноге, у другого — на правой, а у третьего — лодыжка. Молодые люди пребывали в самом веселом настроении. Они отпускали шуточки про свои костыли и радовались наступлению нового дня.

Райнер Шнек не так уж ему радовался.

После завтрака больные читали вслух спортивную газету. А Райнер Шнек сидел на краю постели и ощупывал свое торчащее ухо, которое вскоре благодаря искусству врачей должно было преобразиться до неузнаваемости. На Райнере была байковая пижама такого цвета, как зеленая обложка тетрадки. Он был похож на мальчика с картинки из книжки для самых маленьких. Если бы не это дурацкое ухо… Райнер вздохнул и с огорченным видом уставился в стену.

— Не трусь, — сказал ему один из футболистов. — Укол, конечно, почувствуешь, да уж потерпишь! А больше ничего и не заметишь.

Когда отворилась дверь и вошла сестра Урсула, Райнер Шнек решил, что час его пробил. Но она сообщила ему, что операция откладывается. Привезли жертву несчастного случая…

— Часа два-три, не меньше, врачи с ним провозятся.

— А они уже много таких ушей перешили? — спросил Райнер Шнек.

— Побольше ста, — ответила сестра Урсула. — На столе стоят шашки. Поиграй немного, чтобы отвлечься.

Трое любителей спорта как раз устроились со всеми удобствами. Третий, с оперированной лодыжкой, сел на табуретку между кроватями двух других. Они собирались «перекинуться в карты». Один тасовал, и все трое тем временем вполне серьезно обсуждали вопрос, как бы им потихоньку от врачей сыграть в футбол.

Райнер все еще продолжал сидеть на краю постели, и потому один из них сказал:

— Сходи во вторую палату. Там есть дети. Может, кто-нибудь из них поиграет с тобой в шашки.

Райнер Шнек ничего не ответил. Он потоптался вокруг игроков, пока скука не стала невыносимой. Тогда он взял доску и шашки и, пройдя немного по коридору, открыл дверь в палату № 2.

Сначала он увидел мальчика, дышавшего через резиновую трубку. Райнер поглядел на другую кровать. Девочка или мальчик? Щека перевязана… На глазах — что-то красное, круглое, с навинченной крышкой… Может, у него дырка в голове? Больной чуть сдвинул эту штуковину с носа и взглянул из-под нее на Райнера. Глаза какие-то глубокие… Только бы не девчонка!

— Ты играешь в шашки? — спросил Райнер Шнек.

Андреас не произнес ни звука. За два дня, которые он провел здесь, в больнице, перед глазами его прошло много самых невероятных картин. Он подумал, что и это плод его воображения. Кто это? Пампуша в виде ангела? Что ему тут надо? Андреас снял пузырь со льдом с головы.

Райнер остолбенел. Потом медленно подошел поближе.

В это время по коридору проходила сестра Урсула. Заглянув через открытую дверь в палату, она сказала шепотом:

— Выходи! Кто тебе разрешил?

Она сама вывела Райнера в коридор и, закрыв дверь в палату, сказала:

— К нему нельзя подходить. Ему ни с кем не разрешено разговаривать.

— Почему?

— На него налетел самосвал. Теперь у него что-то с головой.

Сестра Урсула покатила дальше по коридору столик на колесах — на нем лежали бинты, таблетки, ампулы, стояли мензурки и бутылочки с лекарствами. Перед каждой палатой она останавливалась и читала список больных. Потом раздавала лекарства. Она раскладывала таблетки на блюдечки, считала капли, наливая микстуру в мензурки и разносила все это на подносе больным.

Райнер смотрел, как она священнодействует, и провожал ее от двери до двери. Через некоторое время он спросил:

— Как это вышло… с тем мальчиком?

— …Шесть, семь, восемь, девять, десять, — считала сестра Урсула. — Как вышло? Один мальчишка вытащил у него из пенала бумажку в десять марок — его же школьный товарищ. Андреас это установил. Он был до того убит, что даже прозевал знак «Стоп!», когда ехал на велосипеде… Ничего тут не трогай, слышишь?

Она взяла поднос и направилась в палату.

Райнер подошел к окну и тут же вернулся к столику с лекарствами. Потом пошел к лестнице. Тут он постоял, не зная, что ему делать — подниматься или спускаться. Он никак не мог принять решение, все стоял да стоял… Наверное, это с ним из-за операции… Все сегодня как-то не так…

Когда в коридоре снова появилась сестра Урсула, Райнер Шнек принялся ее расспрашивать. Он все хотел знать, куда ведут коридоры, где дверь в операционный зал, где лифт… Они поднялись вверх на лифте. Сестра Урсула остановилась перед палатой № 2, достала из малюсенькой трубочки крошечную таблеточку, положила ее на блюдце и отметила что-то в своем списке.

— Это для того мальчика… который попал под самосвал, да? — спросил Райнер Шнек.

Сестра кивнула:

— И все-то ты знаешь. Можешь завтра поступать на мое место.

— Как он это установил?

— Что? — спросила сестра Урсула.

— Что тот у него украл?

— Очень просто. Андреас пошел к матери этого своего товарища. От нее он и узнал… Ничего тут не трогай, слышишь?

Она вошла в палату и затворила за собой дверь.

Теперь Райнеру Шнеку стало страшно.

Он побежал по длинному коридору — все равно куда, только бы убежать от страха!.. Но когда он пробегал мимо кабинета старшей сестры, та окликнула его и послала в палату. Райнер хотел бы сейчас лежать в полузабытьи, вот так же, как Андреас, и чтобы никому нельзя было с ним разговаривать и к нему подходить… Страх перед операцией почти улетучился. Вместо него вырос огромный страх перед возвращением. И перед родителями. Что они скажут, когда придут сюда в воскресенье? И что ему отвечать…

Райнер Шнек лег в постель и стал играть со своей заводной машиной, пока сестра, приветливо улыбаясь, не позвала его на операцию.

…Среди посетителей, заполнивших в воскресенье коридоры и палаты больницы, были и родители Райнера. Мать его несла в руке букет цветов, а в сумочке у нее лежала коробка конфет. Еще в коридоре сестра Урсула рассказала им, что операция прошла благополучно и Райнер чувствует себя совсем хорошо.

Они остановились перед дверью палаты, не решаясь войти. Отец Райнера поднял вверх указательный палец и сказал:

— Главное — это чтобы зажило ухо. Ему надо смеяться, а не реветь! Только когда мы уже соберемся уходить, я спрошу его, как бы невзначай, про этот пенал. Словно мы ничего не знаем. Посмотрим, как он себя поведет.

Они вошли в палату с сияющим видом и оказались здесь первыми посетителями. Голова у Райнера была вся забинтована. Он лежал, повернувшись лицом к стене.

— Он спит? — спросила шепотом мать Райнера.

— Нет, — ответил больной, которого звали Артуром. — Он только сейчас тут скакал…

Родители подошли на цыпочках к постели Райнера. Мать положила руку ему на плечо:

— Миленький, ты спишь?

Райнер повернулся на спину. Он держался как человек, переживший много тяжелого. Вид его вызывал сострадание и любовь. Родители поцеловали его и принялись расспрашивать об операции — очень ли было больно? Райнер отвечал односложно. Он поблагодарил их за гостинцы. Глядя в потолок, он спросил:

— Видишь, какая у меня машина, мама?

Отец сидел на краю кровати Райнера, уперев руки в колени. Оглядев остальных больных, он спросил:

— А почему тебя не положили вместе с другими детьми?

— Нельзя.

— Почему нельзя?

— Там лежит Андреас Гопе. С ним никому нельзя играть.

Райнер наблюдал за своими родителями. Теперь они должны спросить, как сюда попал Андреас. Но они ничего не спрашивают. Значит, они все знают.

Отец только сказал:

— А, понятно…

Райнеру стало не по себе.

Мать поправила ему подушку и одеяло. Потом она погладила его по щеке и шепнула:

— С ним произошел несчастный случай. Но ты тут ни при чем. Все будет хорошо.

Она снова его погладила.

Это прикосновение сломило упрямство Райнера. Он разразился слезами… Мать Райнера вдруг почувствовала, что сердце ее сжимается, а к горлу подступает ком. Она все гладила, гладила его и шептала:

— О чем ты, детка, о чем?..

У Райнера задрожали губы, и он сказал:

— Я не украл… Я засунул в почтовый ящик…

 

XX. Новый учитель

На Деревенской улице наискосок от конторы «Светлого будущего» стоит старинный двухэтажный дом. На первом этаже его находится почта, небольшое почтовое отделение, и заведует им человек маленького роста по фамилии Шубарт.

Худощавый, лысоватый, в коричневом халате, защищающем его от «почтовой пыли», сидит он в своей каморке, заставленной старыми столами и стульями, и руководит учетом и пересылкой огромных денежных сумм, поступающих от населения в три окошечка застекленного прилавка почты.

Начальник почтового отделения всегда немного прихварывает. Вечером, когда все тысячи уже пересчитаны и сумма их совпадает с документами, он чувствует большое облегчение. Тогда он бормочет себе под нос: «Ну, матушка, разогревай кашку. Все сошлось!» Если же денег не хватает или оказывается несколько лишних пфеннигов, он прикладывает руку к животу и вздыхает: «Опять я, видно, съел какую-то дрянь!»

Когда отворилась дверь и вошел учитель Ризе, начальник почтового отделения как раз закончил подсчет и находился в самом приятном расположении духа — все сошлось! Он запер деньги в сейф и разложил на столе план. Это был новый план доставки почты населению в период летних и осенних отпусков. Все почтальоны должны были получить отпуск, а заменить их было некем. Необходимо было составить план доставки почты так, чтобы письма, газеты и телеграммы, несмотря ни на что, приходили вовремя. Задача не из легких!

— Извините, я помешал? — спросил учитель Ризе.

— Заходите, пожалуйста, — ответил начальник почтового отделения очень вежливо. — Что вам угодно?

— Моя фамилия Ризе. Я не получаю газет, хотя живу тут уже целый месяц.

— А какие у вас газеты?

— «Немецкая учительская газета», «Семья и школа», журнал «Радуйся иной», «Воскресенье»…

— Сколько еще?

— Еще три.

— Где вы живете?

— Малый переулок Майских Жуков, дом двадцать один.

— Почтальона вы уже спрашивали?

— Да. Она сказала, что дело тут в пересылке или еще в чем-то, а она ни при чем.

— Сейчас я ее позову. Если только она еще не ушла. Садитесь, пожалуйста.

Он открыл дверь в вестибюль почтового отделения и вызвал почтальона фрау Хинделанг. Но оказалось, что ее нет на месте.

— Фрау Хинделанг пошла за молоком, — обернувшись к учителю Ризе, сказал он. — А то потом оно кончится. Придется нам немного подождать.

Начальник отделения снова углубился в свой план, а учитель Ризе вытащил из кармана «Воскресенье» и, зевнув, принялся его читать.

Через некоторое время в дверь постучали. Отец Райнера Шнека просунул голову в дверь и спросил:

— Можно войти? Дело у меня очень недолгое.

— У нас, собственно, уже закрыто, — с раздражением ответил начальник отделения.

Он теперь плохо себя чувствовал и был очень бледен. Но тут он заметил огорчение на лице вошедшего. И, положив на стол шариковую ручку, спросил:

— А в чем дело?

Отец Райнера вошел в контору. Он бросил быстрый взгляд на человека, сидевшего в углу с газетой в руках, и сказал:

— Хм!..

Потом, наклонившись к столу начальника отделения, продолжал шепотом:

— Мой сын… хм… моя фамилия Шнек. Мой сын как-то раз засунул в почтовый ящик — там, на шоссе, напротив магазина, — бумажку в десять марок. Она к вам не поступала?

— Этот ящик относится к участку нашего почтальона фрау Хинделанг, — громко ответил начальник отделения.

— Возможно, — прошептал отец Райнера Шнека.

— Не «возможно», а именно так.

Вместо ответа отец Райнера Шнека выпрямился и кашлянул. «Дурачок какой-то!» — подумал он с досадой.

— Купюра в десять марок была найдена при сортировке писем, опущенных в этот ящик, — сказал начальник отделения.

Он открыл сейф и достал из него картонную коробку, в которой лежали самые различные предметы. Поставив коробку на план, он вынул из нее бумажку в десять марок.

— Великолепно! — вырвалось у отца Райнера Шнека. В голосе его звучало ликование. — Есть же все-таки на свете честные люди!

К бумажке была прикреплена записка. Начальник прочел ее про себя.

— Это было больше трех месяцев назад, — сказал он. — Можете ли вы доказать, что деньги принадлежат вам?

— Не мне, а моему сыну.

— Это одно и то же, — сердито буркнул начальник отделения.

— Вы спрашиваете, принадлежат ли эти деньги мне. Как же я могу это доказать? Дети играли, дразнили друг друга — самое обычное дело! Все мы когда-нибудь что-нибудь засовывали в почтовый ящик…

Отец Райнера Шнека наигранно рассмеялся. Смех его звучал как-то неприятно:

— Ха, ха, ха!..

— Конечно, засовывали! Но то, что надо было послать по почте. В каком классе учится ваш сын?

— Теперь уже в четвертом. — Отец Райнера Шнека усмехнулся.

— Хорош гусь! — пробормотал начальник почтового отделения.

— Попрошу вас не выражаться! — заявил отец Райнера Шнека.

Начальник взглянул на гордого отца и заметил:

— Мальчик, который перешел в четвертый класс, не станет засовывать свои деньги в почтовый ящик. Если это нормальный ребенок.

— Да ведь это были не его деньги!

Начальник почты побледнел еще больше.

— Ну, знаете ли, хватит! — крикнул он с возмущением. — Вы что же, пришли сюда требовать деньги, которые вам не принадлежат?

Отец Райнера вышел из себя. Уж не думает ли этот дурачок, что он явился, чтобы присвоить какие-то жалкие десять марок? Оскорбленный отец повысил голос:

— Да поймите же вы наконец! Мой сын обязан вернуть эти деньги их владельцу. С этой целью я к вам и обратился. Прошу вас не устраивать мне лишние осложнения!

— Осложнения устраиваете вы сами — рассказываете неизвестно что! «Играли», «дразнили»!.. Хороша игра — бросать чужие деньги в почтовый ящик!.. — Начальник отделения свернул план и сунул его в ящик стола. — Почему вы не пришли сюда раньше? И вообще… почему вы не привели с собой мальчиков?

— Это невозможно. Они оба лежат в больнице.

— Уже целых три месяца? — спросил начальник отделения.

И тут учитель Ризе рассмеялся.

Его веселье заразило начальника почты. Смеясь, он сказал отцу Райнера:

— Вот видите, как смешно звучит то, что вы тут рассказываете! — А затем повернулся к учителю Ризе: — Раз вы читаете такие газеты, значит, вы учитель. Что вы скажете об этой истории?

— Меня она крайне заинтересовала, — ответил тот, складывая газету. — Дело в том, что в наступающем учебном году я буду классным руководителем у этих мальчиков.

Это сообщение ничуть не обрадовало отца Райнера Шнека. Оно его очень встревожило. Ему было неприятно знакомиться с учителем Райнера при таких обстоятельствах. Он чувствовал себя словно пойманным за руку — ведь он пытался хитрить с начальником почты. Попав в столь неловкое положение, отец Райнера попытался загладить плохое впечатление «любезным поведением». А «любезным поведением» он считал — во всем соглашаться с учителем. Поэтому он воскликнул:

— Как все удачно складывается!

— В каком смысле? — спросил учитель Ризе.

— Да видите ли, тут есть одна загвоздка. И никто, кроме учителя, безусловно не смог бы в этом разобраться. Очень рад с вами познакомиться.

Отец Райнера Шнека быстро подошел к учителю Ризе и протянул ему руку:

— Позвольте представиться. Шнек.

Учитель Ризе поднялся, пожал руку отцу Райнера и назвал свою фамилию:

— Ризе.

— Тут получилось такое стечение обстоятельств, что мой сын… Вы разрешите мне сесть? — Отец Райнера Шнека оглянулся, ища стул.

— Вот тут можно сесть, — сказал начальник почтового отделения.

Отец Райнера сел. Он отер пот со лба и начал сначала:

— Мальчик, которому принадлежат эти деньги, — некий небезызвестный Гопе… Я ничего не хочу сказать дурного про этого Гопе, но он большой любитель драк. Короче говоря, он дрался. Куртка у мальчика, которого он бил, была вся в крови. Гопе должен был за это заплатить, или уж не знаю, что там было… Во всяком случае, пока Гопе дрался, мой малыш взял эту бумажку. Вынул из пенала и сунул в почтовый ящик. Глупость, и больше ничего. Но почему? — Отец Райнера Шнека поднял указательный палец.

— Это воровство, — сказал начальник почтового отделения.

— Глупость это, а не воровство, — возразил отец Райнера Шнека.

— Это воровство, — твердо сказал учитель Ризе.

— Воровство? — Отец Райнера Шнека послушно повернулся к учителю Ризе. — Ну, раз вы это говорите, значит, это так. Но почему он сыграл с этим Гопе такую шутку? Почему?

— Ну, почему? Говорите! — потребовал начальник почты.

— Да, почему… — Отец Райнера Шнека глубоко вздохнул и с горестным видом прижал руку ко лбу. Он набрал воздуху в легкие и, поглядев сперва в приветливые глаза учителя, а затем в насмешливые начальника почты, печально и тихо сказал: — Это заложено в нем самом… На него иногда находит… как бы это сказать… приступ… И тогда он творит что-нибудь эдакое. Ужасно для нас, родителей…

Некоторое время все трое молчали.

Потом отец Райнера Шнека снова поднял вверх указательный палец:

— Я запрещу ему водиться с этим Гопе! Ему нужны совсем другие друзья. Он должен стать другом учителя. Да, да. Тогда ему не придут в голову такие идеи.

— Если это заложено в нем самом, для чего же запрещать водиться? — сказал учитель Ризе.

— А что же мне тогда делать? — простонал несчастный отец. — Разумеется, я возвращу эти деньги родителям Гопе и принесу мои извинения.

— Не вы, — возразил учитель Ризе. — Ваш сын должен это сделать. И не к родителям ему надо идти, а к самому Андреасу.

— Правильно! — воскликнул отец Райнера Шнека. Он снова взыграл духом. — Сам заварил кашу, сам и расхлебывай! Заслуженное наказание!

Учитель Ризе не слишком доверял таким рассуждениям.

— Разве это наказание, — сказал он, — если Райнер самостоятельно исправит то, что его тяготит? Ведь ему так хотелось бы это сделать. Он лежит там сейчас и все думает: как же дальше? Говорить об этом ему неохота — в разговорах взрослые всегда возьмут верх. Ему хотелось бы что-то сделать, исправить все и забыть. Дайте ему такую возможность, если вы умный отец.

— Значит, наказания вообще не нужно? — спросил отец Райнера Шнека. Он все думал о выгоде Райнера.

— Нужно, но только если оно сможет помочь. Иногда ребята считают наказание справедливым и воспринимают его как избавление. Тут уж вам самому придется принять решение. По-моему, наказание здесь уместно. Но раньше всего ему надо предоставить возможность действовать. Я знаю мальчишек. У Райнера сейчас наверняка такая потребность.

Пока учитель Ризе говорил, в комнату вошла фрау Хинделанг. Отец Райнера Шнека поспешно откланялся. Выходя из дверей почты, он почувствовал облегчение. И в то же время что-то его угнетало. Шагая по Деревенской улице, он заметил, что слово «воровство» не выходит у него из головы.

Андреас находился в больнице уже почти две недели.

Доктор Кесельштейн могла бы отпустить его домой. Он был здоров, и к нему понемногу возвращались его прежние привычки. Он становился шумным, веселым, буйным. Шагом ходить он не мог, сидеть тем более. И она опасалась, как бы дома он не споткнулся на ровном месте, не залез бы на самое высокое дерево. Его надо было еще укротить. Поэтому его пока не выписывали.

Андреас шнырял по всем палатам. Он стал в них своим человеком. С больными он был запанибрата. Он выучился от них рассказывать анекдоты, вставлять в свою речь всякие словечки, петь песни, которых не найдешь в песеннике. Пробегая по коридору, он распевал во все горло: «По реке плывет не лед, по реке мертвец плывет!..» Даже мальчик из палаты № 2, который раньше дышал через резиновую трубку, улыбался, заслышав его вопли.

И вот наступило следующее воскресенье. Предпоследнее перед началом учебного года.

Андреас стоял в вестибюле больницы и ждал своих родителей. На нем была пижама и защитный шлем, как у мотоциклиста, а в руке — казенный костыль с резиновым набалдашником. Мать не смогла поцеловать Андреаса, потому что шлем свалился ему на нос.

— Космонавтский шлем, — пояснил Андреас родителям. — Это Пауль мне подарил.

— Я бы не стал его надевать на голову, — заметил отец. — Может, у Пауля какая-нибудь болезнь волос.

— У Пауля лысина, папа.

— Сними его, — строго сказала мать, когда они стали подниматься по лестнице. — А то сейчас полетишь! Ты ведь ничего не видишь!

Андреас снял шлем.

— А вот доктор Кесельштейн говорит — «законный шлем».

— Здорово ты оброс, — сказал отец.

— Я бы давно постригся — под битлов, — отвечал Андреас, — да тут парикмахер не тянет!

— Под битлов носят одни сумасшедшие, — скромно заметил отец.

— Почему это? — возмутился Андреас. — А вот, например, Пауль?

— Так ты же сказал, что Пауль лысый.

— Да не этот Пауль!.. Тот Пауль!.. А я знаю новую песню. Спеть?

— Валяй!

Андреас запел «По реке плывет не лед…»

Когда поднимавшиеся по лестнице стали оборачиваться, отец тронул Андреаса за плечо и шепнул:

— Отдохни, Андреас. Ты нам это лучше дома споешь. Тогда мы получим еще больше удовольствия. А как себя чувствует Райнер Шнек? Он уже встает?

— Его давно выписали. Я его больше ни разу не видел. Если он думает, что я стану играть с ним в шашки… А ты бы стал, папа?

— Подождем, пока у вас с ним все разъяснится. Нам звонили с почты. Райнер бросил эту бумажку в почтовый ящик. Она нашлась. Я думаю, в один прекрасный день он сам к тебе придет и принесет деньги. А до тех пор ты успеешь поразмыслить, будешь ли ты опять с ним играть или нет.

Андреас выслушал эту новость с большим интересом. Она сильно оживила его фантазию. А ничего идея — использовать почтовый ящик, как Пампуша! И как здорово это устроено — что ни бросишь в ящик, почта все достанет!..

Пока в голове у Андреаса проносились эти мысли, родители всё говорили о том, какой он стал тощий. Они спрашивали, ест ли он, что дают на завтрак, на обед и на ужин.

Андреас отвечал то «да», то «нет» — как придется. Наконец он привел родителей в свою палату.

Они удобно устроились все втроем вокруг кровати Андреаса. Отец принялся убирать в тумбочке, а мама разбила сырое яйцо и стала растирать его с сахаром в стакане для полоскания зубов, пока оно не начало пениться. У Андреаса потекли слюнки.

Покуда он поглощал гоголь-моголь, в дверях появились три футболиста и разные другие Паули из соседних палат — они пришли познакомиться с родителями Андреаса и рассказать им о его похождениях. Потрепав Андреаса по косматой гриве, они говорили:

— С тех пор как он тут откалывает свои номера, мы все активно пошли на поправку!

Собралась веселая компания, все шутили и громко смеялись.

Никто не заметил, что появился новый посетитель.

Долговязый парень.

Белая нейлоновая рубашка, новенький темный галстук. Волосы начесаны на лоб. Резкие черты лица, а глаза голубые. В руках букет цветов и какой-то сверток. Так он и стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу и робея перед этой встречей. Он не прочь был ее немного оттянуть и сперва освоиться. Но в этой палате, оказывается, царило веселье.

Когда Андреас заметил посетителя, он притих и некоторое время глядел в его сторону. Андреасу хотелось броситься ему на шею… Но… разве допрыгнешь?.. Он был так смущен, что не мог даже подняться с места… Несмелыми шагами побрел он к двери, сопровождаемый удивленными взглядами родителей и Паулей из разных палат.

Андреас подал Томасу руку. Долговязый потянулся было к своей ледокольной шляпе, чтобы привычным жестом сдвинуть ее на лоб. Но ее на голове не оказалось, и он почесал в затылке.

Андреас повернулся ко всем присутствующим и сказал:

— Это Томас.

А надо сказать, что слава о героическом подвиге Томаса разнеслась по всей больнице. Андреас рассказывал о нем каждому, кто только соглашался его слушать. Паули были в полном курсе. Они глядели во все глаза на длинноногого водителя самосвала, держащего за руку Андреаса, и удивлялись, почему он не вкатил сюда на четвертой скорости, а стоит в дверях с таким видом, будто у него в моторе кончилось горючее.

Чтобы вновь привести его в движение, один из Паулей, указав на букет, сказал:

— Вот это уж лишнее! Надо было знак «Стоп!» принести! Очень подходящая для него игрушка!

Радостно кивая на ходу Томасу, Паули выходили теперь по одному из палаты.

Родители Андреаса тоже двинулись к двери, чтобы приветствовать Томаса. Они усадили его на стул и принялись благодарить за спасение сына. Ему ведь пришлось пойти на такой риск!

Но Томас только отмахивался. Он и слушать об этом не хотел.

— Вот шоссе проложим, тогда лафа, — сказал он, — на перекрестке — никакой давки.

— Тебе что-нибудь будет? — спросил Андреас.

— Прокололи права. Из-за лопаты. Дойдет ли до суда, неизвестно.

— До суда не дойдет, — сказал отец Андреаса. — Меня приглашали в автодорожную инспекцию. Спрашивали, настаиваю ли я на судебном разбирательстве. Я им заявил, что водитель самосвала не виноват. Так что вопрос исчерпан.

Томас кивнул.

— На этом перекрестке — теперь всё. Никакой давки. У Ромерберга уже заливают асфальтом.

— Приходи к нам домой, — попросил Андреас.

— Я — все, отчаливаю, — ответил Томас. — На той неделе отбываем. Теперь — на плотину.

— А это далеко? — спросил Андреас.

— Порядочно, — ответил Томас. — А то бы мы с тобой эх и рванули по новому шоссе!

— А самосвал твой починили? — спросил Андреас.

— Стрекочет вовсю. И ограда стоит как миленькая. Перекресток в порядке. Все как было. Только никаких происшествий. А закончат шоссе — и вовсе никакой давки.

— Как быстро теперь строят, — сказала мать Андреаса.

— Ясное дело. Техника. Через несколько дней закончат. Жалко, брат. Тут на вашей стройке мне здорово понравилось. Как нигде.

— Почему? — спросил отец Андреаса.

— Трудно сказать, шеф. Вдруг прикипишь к чему-нибудь, встретишь какого-нибудь человека… А потом и запоешь: «Обновляет землю май!..» Ну, не буду мешать. — Томас встал и огляделся по сторонам. — Где же моя шляпа?

— Ты пришел без нее, — сказал Андреас.

— Ну и дела! — удивился Томас. Он поглядел на Андреаса и рассмеялся. — Иногда я прямо как угорелый… Потом опомнюсь — тьфу ты, опять что-то позабыл! Вот сегодня эту дурацкую шляпу!.. — Он бросил цветы и сверток на кровать и прижал Андреаса к груди — к своей широкой груди водителя самосвала. — Помни про «Стоп!», ты, блоха! Хотя теперь-то уж на перекрестке ничего не случится. Никакой давки! Тьфу ты, я уже это сто раз говорил! Ну, привет, парень!..

Он хлопнул Андреаса по спине и пошел к двери. Два широких шага — и вот он уже в коридоре. Андреас и сам толком не знал, как ему отнестись к такому прощанию. Но родители заметили, что с ним творится что-то неладное.

Андреас все глядел и глядел в окно. Все говорил и говорил… По правде сказать, нес какую-то чепуху… Что он хотел бы купить себе галстук… И стать водителем самосвала… Он спрашивал, что такое плотина, хотя уже видел однажды плотину собственными глазами. И еще много чего болтал, пока взгляд его не упал на сверток… Тут он схватил сверток и хотел было броситься догонять Томаса. Надо ему отдать!

— Разверни его, — сказала мама. — Это он тебе подарил.

— Он ничего такого не сказал! — возразил Андреас.

— Он ничего не сказал, но это так.

Андреас развернул бумагу. В свертке оказалась книга «Макс и Мориц».

Когда на следующее утро Андреас выписался из больницы, он вышел на улицу с букетом в руках и с большой книгой под мышкой. Мать взяла на работе отпуск. Она привела Андреаса из больницы домой. Здесь она хотела было поставить цветы в вазу. Но Андреас заявил, что сделает это сам. Мама очень боялась, что он уронит вазу и она разобьется. Тогда Андреас разъяснил ей, сколько всяких стеклянных предметов он перетаскал за это время в больнице. И ни разу ничего не разбил!

— Каждый день я носил на кухню тысячу стаканов, а теперь ты из-за одной вазы…

Никогда еще Андреасу не разрешали самому наливать воду в вазу. А вот теперь разрешили. И он это сделал. Значит, все-таки он не стоит на одном месте, а все время движется вперед. Вот и еще немножко продвинулся! Он поставил вазу с цветами на тот самый стол, где с одного края стояли и лежали в ряд всякие ученые предметы. Тут же нашлось место и для книги. Андреас пододвигая ее то в ту, то в другую сторону, пока наконец она не оказалась на самой середине стола. Под книгу он подложил листок бумаги, так чтобы торчал краешек, и аккуратным почерком написал: «От Томаса».

Потом Андреас сбегал вниз на кухню и притащил оттуда несколько авосек. Он сложил в них свои игрушки и, взяв под мышку железную дорогу, вынес все в сад.

Здесь он расставил все как следует. Он построил город и населил его людьми, животными, поездами, машинами. Высоко над крышами домов он повесил спутник, реактивный самолет и красный воздушный шар. Когда все было готово, Андреас сел и стал глядеть на свой город.

Ему хотелось осмотреть свои владения, а потом уж начать играть. Сколько тут всякой всячины! Но что делать с игрушками человеку, который так долго обходился без них? Андреас перевел взгляд — он уже не видел больше маленького города, но травы и березы тоже не видел… Перед глазами его стояли совсем другие картины. Красный берет… Самосвал — он движется прямо на Андреаса… Мальчик в зеленой пижаме спрашивает: «Ты играешь в шашки?..»

Андреас вздохнул и поднялся с земли.

Он взял свою заводную машину, дошел до солнечной полянки и лег там на траву. Такая машина есть у каждого мальчишки — она продается в любом игрушечном магазине. Это была любимая игрушка Андреаса. Подражая стрекоту мотора, он водил машину рукой по земле, положив голову на траву. Так ему было видно, как крутятся колеса. Чувство, которое он при этом испытывал, трудно описать на бумаге. Потому что машина все еще оставалась для Андреаса загадкой. Она становилась еще загадочней и прекраснее, когда Андреас придвигал ее к себе совсем близко и колеса оказывались у него прямо перед глазами. Тогда он ощущал мощь машины.

Андреасу хотелось бы хоть разок поиграть на улице. Но мама ему не разрешала. И он день за днем все играл да играл в саду.

Как-то раз, уже среди дня, к забору подошел мальчик. Он прошел немного вперед и остановился за кустами смородины. Отсюда он наблюдал за Андреасом. Красивый мальчик, волосы ежиком, с обыкновенными ушами, как у всех людей. Только за одним ухом шрам, да и то его сразу не заметишь.

Мальчик пришел еще раз. А потом еще раз. Он все держал одну руку в кармане, крепко сжимая в ней какую-то бумажку. И все ждал, что Андреас его увидит и заговорит с ним. Но Андреас не мог его увидеть, потому что кусты смородины были очень высокие и густо разрослись. Мальчик отважился пройти еще несколько шагов. Теперь он стоял уже не за кустами, а просто за забором. И смотрел, как Андреас играет.

Андреас заправлял горючим реактивный самолет. Потом он встал, и самолет начал набирать высоту. Взгляд Андреаса скользнул по забору — он узнал мальчика. Но сделал вид, что ничего не заметил. Самолет приземлялся. Андреас лег на траву и снова стал заправлять его горючим. Он заправлял до тех пор, пока мальчик не отошел от забора.

Теперь Андреас знал, что будет.

Через час Райнер Шнек снова появился у забора. Андреас строил мост для заводной машины. Он стоял на коленях. Не вставая, он поднял голову и посмотрел в ту сторону.

Райнер Шнек вытащил из кармана десять марок. Он протянул бумажку через забор и сказал:

— Это твои.

Андреасу было неловко на него глядеть. Он думал, что увидит Пампушу — того, прежнего, с ручкой от чайника. А этот, за забором, с обыкновенными ушами, казался ему каким-то не таким, поддельным… Андреас медленно подошел к забору. Он взял бумажку и сказал:

— Ладно.

Они стояли друг против друга, не говоря ни слова. И даже не глядели друг на друга… Райнер Шнек отошел на несколько шагов от забора. Потом он остановился. Он поглядел, как Андреас засовывает в карман бумажку, и спросил:

— Ты выйдешь… играть?

— Мне не разрешают, — ответил Андреас. — Может, завтра…

Андреас рассказал матери, что произошло. Он отдал ей деньги и сказал:

— Играть можно мало ли с кем. Это еще не значит, что он мой друг.

— Ты прав, — сказала мама. — Но завтра это тоже не выйдет. Папа собирался поехать с нами к Мюгельской башне.

— Вот здорово! — обрадовался Андреас. На душе у него сразу стало легко. Он хотел обнять мать.

Но она крикнула:

— Пусти! Ты что, не видишь, какой ты перемазанный!

В воскресенье они ездили втроем к Мюгельской башне, а в понедельник начались занятия в школе.

Андреас положил в пустой ранец чистую общую тетрадь и пенал. На обложке общей тетради было написано: «Заметки…» Андреас подписал: «Андреаса Гопе». На первой странице сверху было написано: «Адреса». Андреас записал имена и фамилии всех знакомых девочек. Пониже было написано: «Мои друзья». Здесь Андреас пока еще ничего не написал. Пенал был переполнен: ручка, циркуль, карандаш, цветные карандаши, резинка, талоны на завтраки — на первые дни. Сюда же он положил сложенную вчетверо бумажку в десять марок. Так. Теперь бросить в ранец линейку и треугольник. Все. Андреас отправился в школу.

Мать стояла у раскрытой двери. Она думала, что он еще раз обернется, и хотела ему помахать. Но он не обернулся. Он не привык, чтобы кто-нибудь стоял у двери и смотрел ему вслед. Быстро перебежав на другую сторону переулка, он взял курс прямо на школу.

Поглядим-ка на него еще раз, пока не закрылась книжка. Мальчик как мальчик… А все же второго точно такого не найдешь. Длинные загорелые ноги, слегка косолапая походка. Под спортивной рубашкой — худая грудь, а сердце стучит: «Все вперед!» Маленький «Всевперед». Иногда он, правда, чуть не сходит с рельсов… Но нет, он не собьется с пути — ведь каждый из нас протянет ему руку. Заглянешь ему в лицо — и станет весело. Даже нос какой-то веселый — не то шмыгает, не то запятые выписывает. А в голове что ни день, то новая идея… Вот он топает по переулку Майских Жуков навстречу новым приключениям и новому учебному году.

Фрау Линден встречала свой класс во дворе школы — там, где на дощечке написано: «4 «А». Ребята группками и по одному появлялись во дворе и, подойдя к ней, здоровались, радостно улыбаясь.

Потом стали строиться в пары — каждый равнялся на ранец стоящего впереди. За долгие дни летних каникул они немного отвыкли друг от друга. Даже заговорить пока еще было как-то не о чем. Все ждали сейчас новостей — но от учителей, а не друг от друга.

Андреас как пришел, сразу принялся искать свое место. Детлев Тан стоял рядом с какой-то девочкой, которой еще не было в списке Андреаса. Но Андреас тут же протолкался вперед и встал рядом с Детлевом. Он сказал девочке:

— Я всегда стоял с Детлевом.

Девочка отступила на шаг назад. Начались перестановки, ребята толкались, поднялся шум. Фрау Линден обратила внимание на беспорядок. Потом она увидела, что Андреас поставил свой ранец на гравий и, вынув что-то из пенала, стал пробираться к Клавдии, стоявшей впереди. Он сунул ей «что-то» в руку, а Клавдия удивилась и кивнула. Теперь Андреас снова стал пробираться назад. Фрау Линден подумала: «И всегда он внесет путаницу». Но ничего не сказала. У нее было много других забот.

Она повела класс в новую классную комнату. Когда ребята сели за парты, она обратилась к ним с прощальным словом. Говорить ей было очень трудно. Она объяснила ребятам, что в связи с новым указом о первой ступени ей придется в этом году снова взять первый класс. А у них будет новый классный руководитель.

Потом она пошла по рядам. Переходя от парты к парте, она прощалась за руку с каждым своим учеником и желала ему всего самого хорошего.

Подойдя к парте Андреаса, она заговорила не с ним, а с классом:

— Мы должны поздравить Андреаса с тем, что он вышел из больницы и что все окончилось благополучно. А еще с тем, что история с деньгами за книгу разъяснилась. Но я хочу еще раз повторить то, что я написала Андреасу в последний раз в дневнике. Пожелаем ему, чтобы в будущем он придерживался школьного распорядка и не мешал другим ребятам заниматься. У Андреаса большие способности. Пусть он употребит их на то, чтобы во всем хорошем быть впереди и помогать отстающим. — Она протянула Андреасу руку. Андреас крепко пожал ее.

Когда он снова взглянул прямо перед собой, он не поверил своим глазам: за учительским столом стоял учитель Ризе.

Фрау Линден представила ребятам их нового классного руководителя. Голос у нее был глуховатый, в глазах стояли слезы. Ребята это заметили. Учитель Ризе проводил ее до двери и вернулся к столу.

Когда фрау Линден выходила из класса, ребята встали. Теперь они снова сели. Некоторые девочки закрыли лицо руками. Воцарилась полная тишина. Все словно онемели.

Учитель Ризе серьезно посмотрел на ребят. Он подождал немного, пока не решил, что все его слушают. Потом он сказал:

— Некоторых из вас я уже знаю. Это облегчит нам начало. Класс на хорошем счету. Постараемся так и держать — делать все, как было у фрау Линден. Не терять ни минуты. Не разрешать никому отвлекать класс от работы. Учитель должен стать другом каждого ученика. Используйте переменку, чтобы со мной поговорить. Приходите ко мне домой после школы — все, кто захочет. Я надеюсь каждого из вас узнать по-настоящему — не «школьную маску», а самого человека. А теперь запишите расписание…

Учитель Ризе поправил доску и протянул руку за мелом. Но мела не оказалось. Тогда он спросил:

— Кто хочет сегодня дежурить? Поднимите руку!

Руку подняли все. Некоторые даже встали и без перерыва бубнили:

— Я, я, я, я…

Но тут с предпоследней парты раздался хриплый голос Детлева Тана:

— Можно мне сказать?

— Если это имеет отношение к мелу, пожалуйста, — ответил учитель Ризе.

И Детлев сказал:

— С тех пор как существует наш класс, Андреас еще ни разу не дежурил. Пусть он сегодня будет дежурным, ладно?

Учитель Ризе прошел через весь ряд и подошел к парте Андреаса. Андреас встал. Он был весь красный от смущения. Ребята думали, что теперь учитель спросит, почему Андреас никогда не дежурил. Но он ничего не спросил. Он заговорил совсем про другое:

— С бутылками ничего не выходит — шоссе тем временем достроили. Но я думаю, что скоро ты покажешь нам всем на чем-нибудь еще, какой ты хороший товарищ. И не обязательно за стенами школы, а здесь, у нас в классе. Ладно, Андреас, будь ты первым дежурным.

У Андреаса звенело в ушах. Голова немного кружилась. Но он твердо прошел по половицам к двери. О таком начале учебного года он и мечтал. Он хорошо знал, о чем он мечтал.

Он принес мел для всего класса.