День ветра. «И все-таки она красавица»

07:03

Казначей был похож на знаменитого актера Бена Кингсли.

Вытянутый лысый череп. Маленькие круглые очки. Улыбка все-зубы-навыпуск. И морщины на лбу, тонкие, как строчки в гроссбухе. Альфа́, кстати, казалось, что все заключенные напоминают американских актеров. Он видел, как Брюс Уиллис выходил из сортира, старик Де Ниро говорил сам с собой на прогулке во дворе, а Роберт Дауни-младший и Хью Джекман отжимались.

Бен-Казначей подошел к Альфа́ сам – у стены, где не было ветра. Произнес два слова, глядя в сторону:

– Слушаю тебя.

Альфа́ выдохнул, взвесил в уме слова. Он знал, что Казначей по собственной воле сел в каталажку – на несколько лет! Внутри всегда необходим человек, чтобы «вести дела», ведь посылают же транснациональные компании своих эмиссаров в дебри Маньчжурии или в Арли, что в самом сердце Сахары. Некоторые, в том числе Казначей, соглашаются: работа временная, и платят хорошо. Альфа́ коротко изложил свой план, назвал пароль доступа к папке в облаке «Дропбокс».

– Там все детали, финансовый план, контакты, сроки платежей. Все подготовлено и предусмотрено…

Потом Альфа́ заговорил о прибылях: «Колоссальные, если будем действовать быстро!»

В противоположность «Де Вито» Бен-Казначей сразу проявил интерес, одарил собеседника банкирской улыбкой, руку, правда, не пожал.

– Я передам. Тему изучат.

Альфа́ решил поддать жару.

– Пусть не канителятся. Лодка сейчас свободна, но это ненадолго, – сказал он и тут же пожалел, что не сдержался.

Казначей постарался оставить последнее слово за собой:

– Мы не имеем привычки канителиться. Информация распространяется быстро. Сведения уже ушли. Все решится сегодня утром.

07:04

Спасибо.

Простое, произнесенное шепотом, на выдохе, слово звучало в подсознании Журдена Блан-Мартена. В семь утра он включил компьютер и увидел на экране не привычную заставку – яхта «Марите» в открытом море у полуострова рядом с Пор-де-Буком, – а лицо матери. Потребовалось несколько секунд, прежде чем он вспомнил, что пару месяцев назад сам поставил «напоминалку».

Ровно десять лет назад мать упокоилась у него на руках в Соссэ-ле-Пен, в большом доме на улице Синего Берега с видом на Фриульские острова. Умерла спокойно. Угасла, как звездочка, что по утрам уступает место солнечному свету. Счастливая как никогда.

Спасибо, прошептала она и навсегда закрыла глаза.

Спасибо, Жорди.

«Два последних слова моей матери», – подумал Блан-Мартен. В тот день его последний раз назвали настоящим именем.

Жорди.

После ухода матери все вокруг зовут его только Журденом. Шестьсот служащих, пятнадцать членов административного совета, трое сыновей и жена.

Блан-Мартен третий раз отправил инструкцию секретарше. Не забыть послать венок на кладбище Сен-Рош и еще один – к одиннадцатичасовой мессе в церкви Сен-Сезер.

У него почти не осталось воспоминаний о годах, проведенных в юности с матерью. Несколько образов да гул голосов манифестантов: она брала маленького Жорди на Ла Канебьер, где проходили митинги, и он шагал под знаменем Всеобщей конфедерации труда. Аннетт Блан была активисткой, бойцом, пассионарией, ее нес по жизни мистраль социального протеста. Она была «красной»! Настолько же красной, насколько бесцветным оставался отец Жорди – Бернар Мартен. Нейтральный. Аполитичный. Абстенционист. Он никого не агитировал и отказался от борьбы после закрытия доков Пор-де-Бука. Мальчик рос между морем и домами Эг Дус, учился в школе Виктора Гюго, потом в коллеже Фредерика Мистраля. На встречи преподавателей с родителями ходила только мать. Во время ожесточенных перепалок на этих собраниях о ее сыне разговор не заходил. Жорди? Какой Жорди? Жорди Мартен? Погодите… Ну что же, отметки неплохие… Как звучит голос мальчика, учитель вряд ли помнил.

Несколько долгих секунд Журден смотрел на портрет матери, потом открыл текстовый файл. На вилле «Ла Лавера» царила тишина. У него есть немного времени до завтрака. Если собраться, можно набросать завтрашнюю речь на открытии симпозиума «Фронтекса» во дворце Фаро. В борьбе за девственно чистую репутацию Европейское агентство выбрало рискованную стратегию – доверить открытие ассоциациям.

Карт-бланш.

Блан-Мартен их не разочарует.

Набирать текст он начал не сразу – отвлекся сначала на бассейн, потом на тиковую террасу и вид на порт. Журдену нравилось сравнивать рейд Пор-де-Бука с челюстью хищника. С высоты виллы иллюзия была ошеломляющая: край изогнутого мола образовывал идеальный клык, а доки причалов, пристани к северу и нефтеналивные танкеры на юге вдавались в море на манер острых резцов. Утром поднялся ветер. Журден остался сидеть, борясь с желанием пойти и проверить, прочно ли пришвартованы «Эскайон», «Марибор» и другие суда в порту.

Ладно, пора заняться делом.

Его вступительное слово будет классическим, примиряющим и основанным на консенсусе. Речь порадует местные организации и успокоит зарубежных гостей. Журден напомнит им эпизод лета 1947-го. Четыре с половиной тысячи еврейских беженцев-нелегалов, чудом переживших Холокост и плывших в Палестину на судне «Исход-1947», были принудительно депортированы назад во Францию. Они провели три недели в нечеловеческих условиях на английских транспортных кораблях-тюрьмах, пришвартованных в Пор-де-Буке, в железных каютах без окон и элементарного проветривания. Ситуация скандализировала общественность, мировая пресса описывала события на первых полосах.

Нет, Блан-Мартен не будет педалировать эту страницу истории. Он сделает упор на чувстве солидарности, которую стихийно проявили жители Пор-де-Бука. Его мать была среди самых активных, тех, кого не интересовало, по какой причине власти двух стран затягивают решение проблемы. Возможно, Блан-Мартен основал «Вогельзуг» именно в Пор-де-Буке в память о событии, потрясшем коллективную память. Он сделает упор на чуть наивных моральных постулатах – политики, доверяющие опросам общественного мнения, это оценят. Часто, скажет он, мужчины и женщины заявляют о нежелании пускать на «свою» территорию мигрантов и беженцев, но – вспомните рядовой героизм обитателей Пор-де-Бука! – первыми приходят на помощь чужакам, потерявшим надежду вблизи Земли обетованной. Показной расизм напоминает броню против собственного великодушия. Да, урок человечности для начала будет очень кстати. В восторг придут все – от мэра Пор-де-Бука до турецких, киприотских и венгерских делегатов.

Журден перечитал написанное, улыбнулся, поморщился на слове «расизм». Нужно найти другое, точнее выражающее страх перед беженцами. Ему было трудно сконцентрироваться. Годовщина смерти матери навевала мысли о прошлом.

Жорди Мартен.

В сентябре 1971-го он записался на факультет права в Экс-Марсель. На первой лекции по конституционному праву среди двухсот студентов не оказалось ни одного парня, ни одной девушки из Пор-де-Бука. Судя по всему, однокурсники Жорди были обитателями богатых кварталов и шикарных коммун Экса или Южного Марселя. Он тогда подумал, что имя и происхождение никогда не позволят ему войти в число пятнадцати счастливчиков, которые через пять лет получат степень магистра международного права и пройдут конкурс на замещение должностей сотрудников старшего звена. Когда профессор объявил набор на практические занятия, первокурсник Мартен вписал только имя, причем неразборчивым почерком.

Жорди превратился в Журдена.

В том же списке он соединил фамилии родителей (они никогда не были женаты), Анны Блан и Бернара Мартена, и – вот ведь странность! – два банальных патронима обеспечили ему династическо-дворянскую фамилию.

С того дня он для всех стал Журденом Блан-Мартеном.

Больше всего его интересовали права детей, права жертв войн и конфликтов, природных катастроф и людей без документов. Журден быстро убедил себя, что сумеет разбогатеть, специализируясь на нищете, и несколько лет спустя основал свою ассоциацию.

Блан-Мартен бросил последний взгляд на воображаемую точку в море и вернулся к ноутбуку. Выслушав чопорно-пафосное вступление, гости «Фронтекса» решат, что докладчик обрушится на проводников, упомянет десятки миллиардов, которые приносит новая работорговля, «всплакнет» над тысячами утонувших в Средиземном море.

Нет, эту старую песню он не затянет! В папках делегатов лежат таблицы с осточертевшими цифрами. Евросоюз по какой-то непонятной причине наделил «Фронтекс» привилегией – взвешивать миграционные проблемы и… решать их. Иначе говоря, агентство определяло уровень риска, от которого зависел бюджет. Раз в десять лет его увеличивали в семь раз, чтобы закупить несколько дополнительных самолетов и вертолетов. Он поостережется от лобовой атаки на «Фронтекс»: в зале будут сидеть десятки активистов, найдется кому разоблачить полувоенный дрейф и узурпаторско-приватизаторскую тенденцию. А он в приветственной речи процитирует Стефана Цвейга – это произведет должное впечатление.

«Возможно, ничто не делает более наглядным чудовищный шаг назад, пережитый миром с начала Первой мировой войны, чем ограничения свободы передвижения. До 1914 года земля принадлежала всем. Каждый отправлялся куда хотел и жил так долго, как ему вздумается».

Потом он напомнит, что человечество всегда было беспаспортным. Клочок бумаги придумали, когда началась Великая война, пообещав отказаться от документа, как только будет восстановлен мир. «Клятву» долго обсуждали: в 1930-е – в Лиге Наций, в 1950-е – в ООН, а в 1960-е благополучно и окончательно похоронили. Свободное перемещение людей по планете, это фундаментальное историческое тысячелетнее право, всего пятьдесят лет назад превратилось в утопию, в которую не верят даже самые отчаянные идеалисты.

Увесистая оплеуха устоявшимся взглядам! Он забьет гвоздь, уточнив, что мигранты много лет составляют 3 % от численности населения планеты, то есть в три раза меньше, чем в XIX веке. Парадокс для глобализированного общества, где все происходит намного быстрее и заходит глубже, чем в прошлые столетия: деньги, информация, энергия, культура. Все. Все, кроме людей. Кроме большинства людей. Демократии теперь возводят стены. После 11 сентября 2001 года это стало всеобщим поветрием, заразой. Стены не ограждают, они фильтруют. Сортируют, просеивают людей через сито, делят на угодных и неугодных. Самая военизированная, дорогая и смертельно опасная граница проходит между США и Мексикой, и все-таки каждый год из Тихуаны в Сан-Диего приезжают десятки миллионов автомобилей.

Журден перечитал текст и остался доволен. Этим утром он был настроен… лирично и даже спросил себя, не пойти ли дальше, предложив просто взять и отменить все границы. Нет границ – нет и нелегалов. Проблема решена! Надобность во «Фронтексе» отпала. Падение Берлинской стены и создание Шенгенской зоны подтвердили непреложную истину: чем больше у людей свободы передвижения, тем реже они снимаются с места.

Блан-Мартен поднял глаза. Он один мог позволить себе зайти так далеко. Основав «Вогельзуг», Журден построил свою империю – столь же «двусмысленную», как «Фронтекс». Сотни его служащих, административный совет и семья жили – и очень хорошо жили! – за счет нелегальной миграции.

На горизонте, за мысом Карро, виднелись бухты Синего Берега и лесистые холмы, приютившие хутор Соссэ-ле-Пен. Блан-Мартен подарил его родителям в 1995 году.

Особняк на скальном карнизе, где одна только ванная превосходила размерами их квартиру в Эг Дус. Мать с трудом согласилась на подобную роскошь и плохо к ней привыкала, но малыш Жорди так гордился своим подарком… Отказ был бы равносилен неприятию успеха ее дорогого мальчика. После смерти мужа (с ним случился обширный инфаркт, когда он рыбачил с понтона) женщина девять лет жила в доме одна.

Когда не стало родителей, исчез и мальчик Жорди.

Начал с нуля и забрался на самый верх.

Блан-Мартен скользнул взглядом по домам квартала Эг Дус, они стояли лицом к морю, но были отделены от остального города лабиринтом тупиков.

Дети никогда не узнают, каким был путь отца в высшее общество, хотя через несколько месяцев – или лет? – Жоффруа станет председателем ассоциации «Вогельзуг».

Журден выпрямился и, не вставая со стула, прикинул высоту ограды, защищавшей виллу, и забора вокруг сада. Точно так же были обустроены владения его сыновей в Эгийе, Кабриесе и Кэрри-ле-Руэ. Они родились «наверху». Там и забаррикадировались на всю оставшуюся жизнь.

Журден посмотрел на часы. У него есть полчаса на уточнение некоторых моментов. Разминирование спорных сюжетов. Дестабилизирует или нет французское общество появление нескольких сотен тысяч беженцев? Четыре миллиона ливанцев приняли на крошечной территории своей страны, населенной в шесть раз плотнее Франции, полтора миллиона сирийцев. И что же? Рухнула финансовая система? Все экономисты сходятся во мнении, что приток иностранных рабочих дал экономике шанс подняться. Хорошо обученные, опытные, не достигшие пенсионного возраста люди принесли дохода больше, чем сами стоили государству.

Журден Блан-Мартен готовился свернуть шею очередной фальшивой истине, но тут зазвучало «Адажио» Барбера, и он полез в карман за телефоном.

Петар. Петар Велика.

От дурного предчувствия запершило в горле. Полицейский майор вряд ли звонил так рано, чтобы сообщить об аресте убийцы Франсуа Валиони. Журден встал и устремил взгляд на порт Ренессанс: неутомимый мистраль атаковал яхты, и они рыскали по воде.

– Блан-Мартен?

– Он самый.

– Не стану ходить вокруг да около. Мы… У нас еще один труп. Жан-Лу Куртуа. Та же схема, что с Валиони. Привязан. Вены перерезаны. Найден в «Ред Корнер». На этот раз – номер «Караван-сарай».

– Вы не приказали вашим людям наблюдать за отелем? – удивился Блан-Мартен.

– Естественно, приказал! Это может показаться невероятным, но…

– Неважно, – перебил сыщика председатель, плевать хотевший на извинения Велики. – Жан-Луи Куртуа около двадцати лет назад покинул «Вогельзуг». Веская причина, чтобы не вмешивать в дело мою ассоциацию. Я рассчитываю на вас, майор.

08:21

Петар Велика, чтобы не чувствовать себя пленником пустыни, оставил открытым окно в номере, пусть даже окружная дорога и торговая зона – не самый красивый вид. Петар вернулся под полотняный потолок, к песчаным стенам. Серж Тисран, управляющий в безупречном галстуке, напоминал колониального чиновника, которому поручили объявить бедуинам, что на их землях нашли нефть. Так что отвалите…

– Во всех отелях сети «Ред Корнер» в любой стране номера совершенно одинаковые, это так? – спросил Петар.

Тисран кивнул.

– Покажите мне все комнаты. Раз мы имеем дело с серийной убийцей, которая каждое утро оставляет нам по трупу в разных концах планеты каждый вечер в другом номере я должен понимать, куда она завтра отправится на охоту.

Он повернулся к лейтенанту. Жюло сидел на декоративной табуретке и как умненький-благоразумненький отличник ждал инструкций начальства.

– Пока я делаю обход, составь подробный отчет.

Приунывший Жюло смотрел в спину шефу и задавался риторическим вопросом: «За что?!» Петар приобнял управляющего за плечи. Со стороны могло показаться, что он беседует с агентом по недвижимости.

– Итак, Серж… В номере «Розовый лотос» на стенах висят японские эротические эстампы и ящики заполнены шариками гейши? А в «Кариоке» в изобилии стринги, танга и другие бразильские трусики? Ну показывайте ваши богатства, друг мой.

Петар вернулся через полчаса, один. Подсел к лейтенанту в баре, и тот поставил перед ним стакан и бутылку воды.

– Ну, и..?

Жюло доложил сжато и точно, в режиме реального времени. Жертва, Жан-Лу Куртуа, – отец семейства, без криминальной истории; председатель ассоциации поддержки родителей детей-трисомиков. С Франсуа Валиони его связывает только «Вогельзуг»: он проработал в ассоциации около десяти лет, потом ушел в отставку.

Велика слушал молча.

– Сценарий убийства аналогичный, – продолжил лейтенант. – Судебные медики пришлют предварительный отчет утром. Мы проверяем записи с камер, пытаемся выяснить, та же это девушка или другая.

В глазах майора появился интерес. Он посмотрел на вход в «Ред Корнер», где дремал бригадир Талеб. Он всю ночь сторожил отель. Тянул пустышку. Откуда им было знать, что убийца прикончит свою жертву в номере «Караван-сарай» и попадет в гостиницу, миновав единственный (он же центральный) вход?

– Майор… – Жюло повысил голос. – На месте преступления обнаружены два отличия – по сравнению с номером «Шахерезада». Уточнить?

– Вперед.

– Во-первых, куски разбитого стекла на ковре, рядом с телом Куртуа. Эксперты говорят, это осколки небольшого украшения, безделушки, но форму они пока не восстановили.

– Ладно, позвонят, когда соберут пазл. А второе отличие?

– Кровь. Жан-Лу Куртуа укусил своего палача. Палачку. В руку, если верить экспертам. Кровь обнаружена на одежде, губах и резцах жертвы. Чужая и его собственная. Мы, конечно, зашлем все, что собрали, в национальную картотеку генетических отпечатков, но лично я не надеюсь, что к загадочной девушке нас приведет ее ДНК.

– Вот как. А на что ты рассчитываешь, хитрец?

– На ее группу крови, которую определили за пять минут.

– И?..

– АВ. Одна из самых редких. Течет в венах четырех процентов населения планеты.

– Гениально! Всего-то несколько миллионов подозреваемых.

Лейтенант посмотрел на часы, допил воду, взял бутылку и поднялся.

– Не хочется торопить вас, патрон, но у нас через пятнадцать минут встреча в центре Аль-Ислах, так что я не успею взять вам кофе в «Старбаксе».

– Черт. И как мне продержаться день без моего эфиопского Kati Blend?!

Жюло улыбнулся. Велика тащился за ним с неохотой, его явно не грела мысль о свидании со специалистом по древней Африке и раздражал тот факт, что место назначил не он. Не хватает, чтобы университетские преподаватели начали изображать перегруженных работой звезд. Они молча шли к «Рено Сафрану», и Жюло воспользовался моментом, чтобы выдать шефу последнюю информацию.

– Мы успели проверить мобильный Куртуа. Его подцепили в точности, как Валиони. Он много месяцев общался в личке на фейсбуке с предполагаемой убийцей. Инициативу проявила она.

– Надеюсь, не под ником Bambi13?

– Нет. На сей раз девица назвалась Faline95.

– 95? Валь-д’Уаз? Не дверь в дверь с Марселем.

– А если 95 – не номер департамента, а год рождения? 21 год. Все совпадает.

Петар остановился перед машиной цвета «голубой металлик».

– С чем именно? Почему ты так уверен, что Faline95 и милая крошка Bambi13 – одно и то же лицо?

Жюло посмотрел на начальника в упор:

– Вам известно, кто такая Фалина, майор?

– Нет… Певица?

– Лань, патрон.

Велика переспросил, как будто не расслышал, и выражение лица у него сделалось странное.

– Лань?

– В книге Зальтена Фалина – кузина и подруга Бэмби.

– Дьявольщина…

Майор на секунду замер, потом вдруг кинул ключи помощнику:

– За руль, Шерлок! Начнем большую игру. Позвоню Риану, пусть объявит в розыск Бэмби Мааль, задержит у нас ее младшего братца Альфа́ и – главное – устроит нам свидание с Лейли, матерью двух ангелочков. На сей раз Центральное управление судебной полиции раскатает перед нами красную дорожку.

08:27

– Открой глаза, Тидиан!

– Незачем, дедуля.

Мальчик зажмурился, когда они проехали круглую площадь и он понял, что сумеет добраться до школы вслепую. Его мозг фиксировал все, с самого детства: звук шагов по гравию, когда идешь по дорожке через парк, пение птиц в оливах на улице Жана Жореса, запах хлеба из булочной на углу улицы Пастера. Подождать на светофоре. Услышать, как останавливаются машины. Перейти на другую сторону.

– Открой глаза, Тидиан!

Он не захотел, чтобы дед держал его ладонь в своей. Одной рукой мальчик прижимал к себе бесценный мяч, другую вытянул вперед, прощупывая темноту. Но когда Мусса положил руку ему на плечо, он не воспротивился.

– Осторожнее, милый, тротуар!

Тидиан шагнул, высоко подняв одну ногу, потом другую. Передвигаться во мраке не составляло труда: слушай внимательно – и все дела. Тидиан уже уловил крики на школьном дворе, оставалось добраться до школы по прямой улице. Дед шел рядом, готовый подхватить, не дать упасть, – так сторожат первые шаги ребенка.

Тидиану не очень-то хотелось, чтобы приятели увидели его с закрытыми глазами. Когда по его ощущениям до входа осталось несколько десятков метров, он решил «прозреть».

Победа! Перед ним дом № 12 с птичьей клеткой на балконе.

Мусса сжал запястье внука:

– Маленький негодник! Не стоило рассказывать тебе историю о солнце, ослепившем твою маму!

– Благодаря тебе, дедушка, я стану таким же сильным, как она. Буду тренироваться, научусь различать запахи – как пастушья собака, видеть по ночам – как кот, бегать в темноте – как мышь.

Мусса поправил Тидиану воротник рубашки.

– И зачем тебе все это?

– Чтобы найти мамино сокровище. И хранить его…

Из-за стены доносились возбужденные вопли и звук ударов по мячу. Тидиану не терпелось присоединиться к ребятам, но дед не отпускал его.

– Я был таким же, как ты, малыш. В детстве. Мечтал о сокровищах.

– У твоей мамы тоже был клад? – изумился Тидиан.

– Не у мамы. У деда. Его украли, отсюда все наши несчастья.

Судя по восторженным возгласам, одна из команд забила гол, и Тидиан со всех ног побежал ко входу. Разумеется, с открытыми глазами. Обернулся и крикнул:

– Расскажешь сегодня вечером!

09:17

Нура стояла перед Рубеном в позе классической субретки, уперев кулаки в бока.

– Ты удвоишь мне жалованье?

Управляющий отелем «Ибис» с изумлением уставился на молодую африканку. Она явилась в девять утра, как и предупреждала, выглядела усталой, помятой, посуетилась четверть часа и вернулась к стойке в образе фурии.

– Божественная моя, что-то не так?

Нура была странным созданием. Функционировала как робот на батарейках. По ночам пела и танцевала, к вящему удовольствию тайных постояльцев, а днем бродила по коридорам и номерам, надев наушники, и напоминала бытовой электроприбор на подзарядке. Этим утром наушники висели на шее.

– Конечно, не так, Рубен! Теоретически мы тут убираемся вдвоем!

Удивительное существо! Завистлива, все время ноет, жалуется, что в «Ибисе» слишком много работы, а теперь, когда он нанял Лейли, злится. Еще меньше ей понравилось, что новенькая опытнее, энергичнее, шустрее и вообще все делает отлично. Кроме того, Лейли оказалась хорошенькой и очень веселой, такие, как она, способны растопить мужское сердце без малейших усилий. Солнечная женщина.

– Сладкая моя, Лейли на посту с шести утра. Добиралась на своих двоих – автобусы еще не ходили, так что дорога заняла целый час – и между прочим успела отвести сына к родителям. Она…

– Меня чужая личная жизнь не интересует. Работаешь, так работай, и точка!

Нура судорожно вздохнула, снова надела наушники (могло показаться, что мозг получил сигнал: батарея разряжена!) и удалилась, держа швабру наперевес.

Лейли сидела на кровати в номере 23 и плакала. На полу у ее ног кучей валялись простыни и белые полотенца, как будто она использовала их вместо бумажных носовых платков. Рубен не успел задать вопрос – Лейли заговорила первой:

– Меня вызывают в комиссариат Пор-де-Бука. Сегодня. К четырем.

– Зачем?

– Теперь из-за Бэмби. Они… Они ее ищут…

– А что с Альфа́?

– Он прислал сообщение. Его отпустили. Сегодня рано утром. Раньше, чем должны были по правилам.

– Ваша дочь… Бэмби. Где она?

Глаза женщины снова наполнились слезами. Они текли по щекам, падали крупными каплями на синий пластиковый фартук и разбивались, как стеклянные горошины. Рубен решил не настаивать. Сказал только:

– Если у девочки проблемы, я могу помочь.

Лейли показывала ему фотографии детей. Бэмби была такой же красавицей, как Нура. Тоненькая, стройная, изгибы бедер созданы для танца, шея длинная, волосы медно-рыжие, губы чувственные и бархатистые, словно персик.

Рубен сел рядом с Лейли:

– У нас есть шесть часов… хотите кофе?

Она кивнула.

– Индонезийский, с острова Хальмахера. Борцы за независимость подарили мне целых три тележки за то, что я тридцать шесть месяцев укрывал их лидера Йохана Тетериссу. Этого инсургента искали все секретные службы Джакарты.

Лейли улыбнулась, и Рубен отправился в свой кабинет за обещанным молуккским нектаром, обернулся в дверях и постановил:

– Когда вернусь, вы все мне расскажете. Ваша жизнь гораздо интереснее моей.

Лейли промолчала, не уверенная в его правоте. Рубен поймал ее взгляд и сказал с оттенком меланхолии в голосе:

– Вы хотя бы ничего не выдумываете.

История Лейли

Я сошла на берег Танжера в сентябре 1994-го. Надия связала меня с Caritas Maroc, ассоциацией помощи беременным женщинам. Многие эмигрантки из стран Южной Сахары зачинали еще до отплытия в Европу. Большинство – в результате изнасилования, другие намеренно занимались сексом во время овуляции, чтобы на девять месяцев уберечься от посягательств. Было еще одно преимущество: когда власти Марокко или Алжира ликвидировали гетто нелегалов, заботу о женщинах брали на себя социальные службы, и они избегали обысков, побоев и нового насилия в приграничных тюрьмах. Лист ожидания в Caritas Maroc для будущих матерей-одиночек был очень длинным, но слепые и ампутанты имели приоритет.

Я рассказала свою историю, опустив одну «маленькую» деталь о содержимом адидасовской сумки, с которой не расставалась. Там лежали деньги, много денег, мои деньги. Но не только. Об остальной части добычи, принадлежавшей Адилю, не узнает никто, даже вы. Скажу одно: я не могла это ни потратить, ни выбросить. Так-то вот, Рубен. На любом сокровище лежит проклятие.

Я как заведенная твердила медсестрам, что хочу сделать операцию. Пересадку роговицы. Объясняла: моя семья экономила и собрала деньги. Думаю, люди из Caritas кое-что проверили, и я узнала, что Адиль Заири не был ни прекрасным принцем, ни идеальным возлюбленным. Его хорошо знали в эмигрантских кругах: он вел двойную игру в своей ассоциации помощи беженцам, переправлял нелегалов и наживался на них. Все девушки, попадавшие в его сети, становились проститутками, а потом отверженными, но ни одна не прожила с этим сутенером дольше меня. Возможно, он и правда любил свою Лейли сильнее остальных? Или все дело в том, что я столько времени не понимала очевидных вещей? Никто не знал, что случилось с Адилем. Выжил он или подельники утопили его труп в гавани Суса?

Я судьбой Адиля не интересовалась. У меня была одна-единственная навязчивая идея – прозреть до родов. Увидеть, как появится на свет мой ребенок. Я умоляла хирурга – у него был визгливый, как у шпица, фальцет и высокомерный тон, – плакала, ругалась, но он переубедил меня одной фразой:

– Это слишком опасно для ребенка.

Офтальмолог рассказал об анестезии, риске выкидыша, инфекции, кровотечении.

Я запомнила одно.

Это слишком опасно для ребенка.

Я родила 27 марта 1995 года в клинике «Бу-Регрег» в Рабате. Доктор Роке согласился прооперировать мои глаза через четыре недели, тоже в Рабате. Вся процедура заняла чуть больше часа, по сорок минут на каждый глаз. Не представляете, как я орала на врача, когда все прошло! Никакого общего наркоза, меньше недели в больнице. 90 000 дирхамов за два движения скальпелем!

А он утверждал, что это слишком опасно для ребенка.

Я ужасно злилась на доктора Роке. С первого дня девочка спала в кроватке рядом со мной, а я не знала, как она выглядит. Давала ей грудь, переодевала, купала, целовала, умирала от счастья, вдыхая запах нежной кожи, но… понятия не имела, какого она цвета.

И все-таки хирург был прав, я осознала это, открыв глаза после операции и увидев Бэмби.

Бэмби, мое сокровище, мою красавицу, мое чудо. Мою любимую дочь.

Я запомнила ее лицо с первой секунды и на всю оставшуюся жизнь.

Прошло несколько недель, и я вернулась в Сегу и поселилась рядом с родителями, кузенами и прежними соседями. Часть оставшихся денег пошла на покупку домика у реки.

Бэмби подрастала. Бэмби, нежный цветок Африки. Светлая кожа метиски делала ее более хрупкой, чем другие дети. Девочке словно недоставало эбеновой брони. Она брезговала речной водой цвета охры, огорчалась, если на платьице попадала глина, и ужасно боялась верблюдов. Полная противоположность мальчишке-сорванцу, каким была в детстве я.

А вот школу Бэмби полюбила сразу. В единственный класс набивались пятьдесят учеников, и старенькая учительница, лучше говорившая на бамбара, чем по-французски, давала им по утрам уроки. Другой школы на расстоянии тридцати километров не было. У меня появилась и созрела безумная идея.

Уехать снова. Добраться до Европы. Устроиться. И вызвать к себе дочь.

Я была знакома со Старым Светом – в Марсале, Марселе, Алмерии, – правда, ничего не увидела с противоположного берега Средиземного моря. В Сегу приходили письма и немного денег от кузин, устроившихся в Монтрёе, восточном пригороде Парижа. Я их почти не помнила, хотя в детстве играла с этими простушками. Они писали, что работают в мэрии, зарабатывают много тысяч франков в месяц (мне даже не хотелось считать, сколько это будет в африканских франках!), ходят с членами семьи в библиотеку и в кино.

Если преуспели тупицы Нало и Бинету, если они обеспечили лучшее будущее своим детям, так почему бы не попытаться и мне? Я добралась до Европы один раз, когда была слепа, доберусь и второй – зрячая! Денег хватит, можно оставить Бэмби с родителями и через несколько недель быть на месте. Найду работу, обустроюсь и заберу дочь. Во Франции у нее появится шанс. Моя детка – слишком хрупкое создание, чтобы расти в пустыне. Здесь она превратится в кактус, а во Франции будет розой, ирисом, орхидеей.

Чем дольше я думала о переезде, тем очевиднее выглядело решение.

Я должна попытаться – ради малышки. Остаться – значит обречь ее на горькую судьбу, что непростительно. Возможно, мои рассуждения кажутся нелепыми, но вы много путешествовали и наверняка знаете, что тысячи и тысячи мам в мире, в Африке и других местах, не смиряются, а идут на ту же жертву, что и я. Оставляют своих детей, чтобы дать им шанс на лучшую жизнь. Другую жизнь. Дать жизнь второй раз.

Путешествие стоило три тысячи франков. Отправление из Томбукту. Переход через Сахару в Надор, ожидание в лагере в лесу Гуругу, на горе с видом на Мелилью, автономный город-порт, город-крепость, город-анклав Испании в Марокко у Средиземного моря. В то время высокие заборы еще не были построены и испанских военных было меньше. Во всяком случае, так уверяли проводники. Сеута и Гибралтар были закрыты, но через Мелилью доступ оставался. Добрался – попал в Европу – спасен.

Не поверите, Рубен, родители даже не попытались меня отговорить. Они понимали, что я собираюсь рискнуть ради всех нас. Ради денег, которые смогу посылать из Франции. Ради того, чтобы в один прекрасный день забрать их к себе.

Я бы хотела избавить вас от деталей путешествия через пустыню, Рубен, уж слишком тяжелые это воспоминания. Четыре тысячи километров на «буханках», машинах, заменяющих дромадеров, по двенадцать человек под брезентовым навесом, ночью при нуле градусов, днем – при жаре в пятьдесят. Несколько глотков воды в день, поиски зарытых в песок канистр с бензином, бесконечное ожидание в Гао, у ворот пустыни, потом отправление в Кидаль. Машина то и дело ломается, и до Адрара-Ифораса приходится идти пешком, оставляя товарищей, если они заболевают малярией или страдают диареей. В путь нас отправилось тридцать пять, до Тинзаутена в Алжире добралось девятнадцать.

Тинза – республика нелегалов, пограничный город, где собираются мигранты из стран Западной Сахары. Прибывающие сталкиваются с высылаемыми, которых сотнями отлавливает алжирская полиция. Ждешь много дней между машинами, снова платишь – другим проводникам, прячешься от военных, патрулирующих на вертолетах. Бежишь в Таманрассет, столицу пустыни, там ночуешь несколько ночей под брезентовым навесом, меняешь машину на еще более дряхлую, зато с алжирскими номерами. Торгуешься на каждом пропускном пункте, чтобы выбраться из города, платишь, пока встречаются патрули. Потом следуешь по пустыне на север, две тысячи километров без остановки, не ешь, не пьешь, только облегчаешься, водители меняются несколько раз за сутки. Еще четыре дня чистого ужаса, выживают сильнейшие, Рубен, только сильнейшие. Ах, если бы французы могли понять… Четыре дня пытки, спина разламывается, шея не держит голову, ветер, будь он благословен, уносит прочь вонь немытых тел, мочи и желчи. И вот наконец Ужда у ворот Марокко.

Здесь ожидание длится еще дольше, чем в Тинзе. Отдаешь деньги незнакомцам, по ночам спишь вполглаза, но будят тебя неожиданно. Подкупленные военные ведут нас, пятнадцать нелегалов, в Надор, к югу от Мелильи, в ста пятидесяти километрах от Тинзы. Шестидневный переход через Эр-Риф, живот сводит от страха, что проводники выстрелят в спину на краю балки или встретишь джип марокканской жандармерии и все закончится. Усталость достигает крайней степени, но безумие заставляет жить, надеяться, и вот он – лес Гуругу. Мигранты называют его отелем для нелегалов. Лес-дортуар. Врата рая. До Европы меньше километра, нужно всего лишь преодолеть три семиметровых забора, ждущих во всеоружии, но беженцы в лесу по многу дней готовятся к штурму, затачивают шесты, собирают лестницы. Нельзя провалиться, оказавшись так близко. Тысячи мигрантов из Нигерии, Берега Слоновой Кости, Конго, Габона ищут брешь. Ждут нужного момента, как армия, полная решимости победить.

Врата рая, Рубен. Да, рая. Но рай – анклав в аду.

Женщин в лесу было гораздо меньше, чем мужчин. Ко мне уже вернулось зрение, Рубен, и я видела, как женщины уходили из леса, чтобы вымыться или облегчиться, и за ними следовали мужчины. Те и другие раздевались. Женщины уступали, чтобы избежать побоев, отдавались одному, другому, третьему – без презервативов.

Однажды июньским вечером за мной пошли пятеро и окружили в километре от ближайшей палатки, как львы антилопу. Первый, ивуариец, заговорил по-французски.

– Мы не хотим тебе зла. Не станешь сопротивляться, все пройдет как надо.

Четверо других уже расстегивали штаны.

– Тебе повезло, – продолжил он. – Мы джентльмены.

Этот человек не врал, Рубен. Его товарищи успели спустить брюки до лодыжек, и тут он достал из кармана пачку из десяти резинок.

09:25

Тридцатиметровая яхта «Севастополь» когда-то принадлежала украинскому миллиардеру. Она долго скучала на приколе в Монако и была выставлена на продажу, когда бизнесмен решил вложить деньги в болгарскую футбольную команду. Цена – 2 500 000 евро, говорилось в объявлении на www.pleasance.fr. Гавриле Букину платили 70 евро в день, он следил за отливом, запускал двигатель, понемногу полировал корпус и начищал иллюминаторы, показывал яхту потенциальным покупателям и получал 150 евро премиальных, если клиент хотел выйти в море.

Гаврила удивился, заметив утренних посетителей. Чернокожий гигант в джинсах, грязной футболке и мятой ветровке был небрит, как будто только что вышел из тюрьмы и завязывал шнурки кроссовок впопыхах. Компанию ему составлял гном в галстуке, бледный, как какашка молочника, с идеально причесанными седыми волосами. Лорел и Харди в версии Блэк & Уайт.

Гаврила повел их на экскурсию, они заглянули в машинное отделение, морозильную камеру, на камбуз и надолго задержались в большом, 80 квадратных метров, трюме. Великан делал мысленные подсчеты, глядя на потолок, как будто хотел выяснить высоту, чтобы не удариться макушкой.

– Прекрасно. Теперь можете нас оставить, – наконец сказал он, и Гаврила подчинился не моргнув глазом.

Он поднялся на палубу и встал так, чтобы приглядывать за Лорелом и Харди. Не то чтобы ему очень хотелось шпионить – он улавливал только обрывки фраз, – но указания ему дали самые ясные: пока денежки не заплачены, клиенты не должны оставаться на судне одни! Гаврила плохо представлял, что можно украсть на посудине, с которой хозяин и так все вывез. Сторож ухватился за леер и бросил взгляд на слоисто-кучевые облака, напоминающие паруса «Летучего Голландца». Поднялся ветер, и Гаврила мысленно взмолился, чтобы клиенты не попросились на морскую прогулку.

* * *

– Два с половиной миллиона евро – значительная сумма.

– Инвестиция, – уточнил Альфа́. – Надежная инвестиция.

Собеседник размышлял, а он думал о цепи событий, случившихся с утра. Казначей действовал очень эффективно. Альфа́ не знал, поспособствовал ли «Бен Кингсли» его освобождению, но, как только вышел, увидел на противоположной стороне такси. В машине сидел некий Макс-Оливье – коллега Казначея на воле. Они поехали в порт. Симпатичный пятидесятилетней Макс-Оливье походил на банкира, с которым встречаешься, придя за кредитом. Такой внимательно вникает в ваши нужды и подробно объясняет условия и последствия, ведь выплачивать займ с процентами придется тридцать лет. Этот «понимающий» тип не задумываясь напомнит, как только вы окажетесь на улице: «А я предупреждал…»

Гном оглядывал пыльный трюм, паутину, изъеденные жучком деревянные панели, и на его лице явственно читался скептицизм.

– Господин Мааль, я детально изучил ваш финансовый план и – буду честен – все еще сомневаюсь.

Его голос звучно резонировал в пустом помещении, и, отвечая, Альфа́ взял на тон выше.

– Вам не хуже моего известны расценки. От трех до пяти тысяч евро с мигранта за плавание на одном из «Зодиаков», готовых в любой момент потонуть или нарваться на береговую охрану. Три тысячи евро, помноженные на пятьдесят, это сто пятьдесят тысяч с надувной лодки. Никаких налогов. Самоубийственное предприятие. Я предлагаю другую экономическую модель.

Банкир присвистнул:

– Ни много ни мало.

– Вам прекрасно известно, о чем я хочу говорить. Рынок мигрантов похож на все остальные рынки, он зависит от предложения и спроса. Чем лучше «Фронтекс» делает свою работу, тем меньше он пропускает нелегалов, и цены растут. Не мне вас учить, Макс-Оливье. Контрабандиста делает таможня, а не наоборот. Власти США обогатили бутлегеров, введя сухой закон. Не будь его, не было бы и Аль Капоне.

Альфа́ очень гордился этой максимой, он неделями ее шлифовал, но собеседник не впечатлился.

– Я знаю приграничный бизнес, Мааль, он выгоден всем. Таможенникам и контрабандистам. Но меня интересует другое: каким образом вы надеетесь зарабатывать больше других?

Альфа́ взял паузу, выдохнул. Огромный корпус судна почему-то вдруг напомнил ему собор.

– Я исходил из простой идеи. Дать мигрантам три гарантии. Безопасность, удобство и максимальная вероятность доставки. То, чего не обещают рядовые проводники. Многие согласятся платить дорого, намного дороже, чем на нынешнем рынке.

– Сколько?

– Десять-пятнадцать тысяч евро. Вообразите: берем мигрантов на борт яхты ночью, у берегов Африки, подальше от любопытных глаз, они спускаются в трюм. Если кое-что переоборудовать, можно поставить здесь пятьдесят кроватей, туалеты и душевые, запасти еду-питье, а на палубе – на случай встречи с береговой охраной – посадим несколько блондинок в бикини топлес, чернокожий официант будет разносить мохито, капитана нарядим в шикарный пуловер. Никакого риска. Не будет ни течей, ни досмотров. Становимся на якорь в порту любого европейского курортного города – Аяччо, Сан-Тропе или Сан-Ремо, – дожидаемся ночи, нанимаем охрану, эмигранты исчезают, как бродячие коты. Как невидимки.

– Долго такая комбинация в секрете не сохранится.

– Согласен. Но подсчитайте, Макс-Оливье. Пятнадцать тысяч евро с пятидесяти пассажиров равняется семистам пятидесяти тысячам евро за рейс. Яхта окупится за три раза!

– Пятнадцать тысяч с человека? А вы найдете платежеспособных клиентов?

Альфа́ возликовал: у банкира не осталось аргументов против!

– Вы прочли досье? – спросил он еще громче. – А декларации о намерениях? Семьи из Мали, Кот-д’Ивуар, Ганы готовы влезать в долги, если результат будет гарантирован. У меня есть сети по обе стороны Средиземного моря, есть идея, люди, судно. Не хватает только денег.

Банкир долго молчал, потом сказал, понизив тон, чтобы остудить пыл Альфа́:

– Конечно, это ваша идея. Ваши сети. Но если мы согласимся вас финансировать, вы станете нашим служащим. Назовем это франшизой, если хотите. Выплатите заем – станете совершенно независимым.

– Не беспокойтесь! – с вызовом произнес Альфа́. – Выплачу – и не ракушками!

Банкир криво усмехнулся:

– Буду откровенен, Мааль: не уверен, что мы можем вам доверять. Слишком самонадеянно. Интуиция подсказывает – вы что-то скрываете, но ваше досье изучено и одобрено. Браво! На сем мои прерогативы заканчиваются. Я сделаю все, чтобы до конца недели вы стали владельцем судна.

Он поднялся на палубу и минут пятнадцать разговаривал со сторожем «Севастополя». У Гаврилы была длинная борода, редкие волосы, во рту недоставало двух зубов, правый глаз дергался, и Альфа́ подумал: «Мужик копит на деревянную ногу и железный крюк!»

Когда гном удалился, Альфа́ подошел к редкозубому рулевому, обвел взглядом затемненные стекла, крышу кабины и спросил:

– Ну что, теперь мы можем прокатиться?

10:05

Петар Велика сидел на террасе ресторана «Дар Заки» лицом к Аль-Ислаху и недовольно бурчал: профессор опаздывал на пять минут. Майор смотрел на мужчин в белых одеяниях, входивших и выходивших из исламского центра, и пытался определить, кто из них мог бы прогуливаться в очках, с рюкзаком или даже в европейском костюме. Ему никак не удавалось понять, что такое Аль-Ислах – мечеть, медресе, учебный центр или три в одном.

Жюло смотрел на экран смартфона и как будто совсем не интересовался окружающими. Перенесись он в китайский квартал – и тогда не оторвался бы от интернета, воспринимая окружающий мир как виртуальную декорацию, не имеющую к нему ни малейшего отношения. Риан позвонил в бригаду и выяснил – в довершение всех неприятностей, – что Бэмби Мааль исчезла, ее брата Альфа́ выпустили рано утром, до того как поступил приказ притормозить арестанта, и только их мать Лейли Мааль подтвердила, что явится в комиссариат Пор-де-Бука к 16:00. Ну хоть что-то! Риан проделал сумасшедшую работу, чтобы все организовать, убедить министерство, Центральное управление судебной полиции и следователя Мадлена, которого утром назначили на дело. Петар надеялся, что день будет спокойным, без очередного трупа, что Жюло не достанет ему нового свидетеля, как фокусник – кролика из цилиндра, и встречу не придется переносить.

Петар щелкнул по мобильнику подчиненного:

– Алло, алло, говорит Мекка. Что конкретно ты знаешь о профессоре?

– Ничего! Читал его статьи. Три клика – и ты понимаешь, что он лучший специалист по теме…

– Я не потрачу утро на ожидание, будь он хоть трижды специалист!

Петар начал подниматься, и тут у тротуара затормозил мотоцикл. Ездок слез, опустил подножку и снял шлем. Лет тридцати, спортивный, улыбчивый, он встряхнул длинными черными волосами и протянул руку:

– Мохамед Туфик. Простите за опоздание, утром у меня были практические занятия на факультете, а на одиннадцать утра назначена лекция – арабская докораническая литература.

Петар с изумлением смотрел на профессора. Никаких следов бороды. Огромный бриллиант в правом ухе. Он бы не удивился, обнаружив, что Туфик красит ресницы.

– Значит, вы – лучший специалист по каури? – с иронией в голосе спросил майор.

– Я всего лишь аспирант третьего года, но если сегодня вы до защиты не публикуете пять статей в год, не написали одну книгу на английском, другую на французском и третью на арабском, можете не надеяться получить интересную работу.

Он расхохотался, сверкнув белыми зубами. Неприятная физиономия. Взгляд, как у Омара Шарифа.

– Очень удачно, – процедил Велика сквозь зубы, – мы тоже торопимся, так что рассказывайте, что вы там знаете о пресловутых каури.

Мохамед понял, что ему не позволят заказать чаю, выкурить сигарету и поинтересоваться, зачем сыщикам эти сведения. Жюло примиряющим жестом выложил на стол раковины, идентичные тем, что были найдены в кармане Франсуа Валиони. Араб посмотрел на полицейских, перевел взгляд на ракушки и начал долгий монолог. Блестящий, точный, назидательный. Даже Велика забыл о криках муэдзина и звучавшей вокруг речи на чужом языке.

– Каури – особая разновидность раковин, встречаются они только на Мальдивах, что делает их редкими и легко распознаваемыми. Их очень давно начали использовать в качестве инструмента торговли между народами. Можно считать каури древнейшей в мире валютой. Чтобы вас сориентировать, назову тысячный год до Рождества Христова. Именно тогда возникла международная торговля, в том числе между Западной Африкой и Азией при посредстве арабских коммерсантов. Каури становятся главной межконтинентальной разменной валютой. Ее невозможно подделать, легко перевозить и взвешивать. Идеальная валюта. Она ходит во времена работорговли – есть упоминания о десятках миллиардов раковин, которые голландцы, французы и англичане перевезли в виде браслетов, ожерелий и корзинами по десять тысяч штук!

В колониальную эпоху европейцы постепенно вводят национальные денежные системы, существующие доныне, но каури остаются крайне популярными в Западной Африке. Раковины – символ плодородия, по ним гадают, ими украшают одежду и ритуальные маски. Мало-помалу каури превращаются для европейцев в символ сопротивления колонизации. Неожиданно, между тысяча восемьсот девяностым и тысяча девятисотым, французы, британцы и португальцы договариваются и просто-напросто запрещают хождение каури – принимают закон и обесценивают раковины! Радикальный способ установления нового общественного порядка, не находите? Рухнуло целое общество. Пострадали и самые бедные – они могли выплачивать минимальные суммы несколькими раковинами, и самые богатые, завоевавшие положение и всю жизнь копившие состояния в тоннах каури. Продавцы, коммерсанты, ремесленники, привыкшие взвешивать и пересчитывать тысячи каури в мешках, вазах, глиняных кувшинах, не сумели приспособиться к новым деньгам. Отныне налоги, проценты, штрафы следовало платить во франках, ливрах или реалах. Европейский капитализм мог торжествовать победу.

– Сегодня каури совсем вышли из употребления? – спросил Жюло.

Тофик проводил взглядом двух девушек, входивших в центр Аль-Ислах, этаких мусульманских Мэрилин. Гулявший по эспланаде ветер играл с платками, раздувал джеллабы.

– Нет. Денежной стоимости они не имеют уже сто лет, но сопротивление международного рынка организовалось иным способом. Принцип неофициальной валюты никогда не был актуальнее, чем сегодня.

На этот раз Петар отреагировал первым:

– Объясните…

– Все просто. Мировые миграции, рассеянные по миру диаспоры и финансовые операции между сообществами – повсюду существуют неформальные, нелегальные, тайные механизмы перевода средств: «хавала» в Индии и на Ближнем Востоке, «хунди» в Пакистане и Бангладеш, «падала» на Филиппинах… Системы обмена капиталами без физического оборота денег, без участия официальных банков и, кстати, с куда более низкой процентной ставкой. Такие механизмы перевода средств составляют до половины мирового денежного обмена, не подвластного никакому контролю… Любая система покоится на доверии между маклерами и посредниками, на чести и этнической солидарности. Никакой юридической базы! Как и каури, это современные аватары очень древних практик, позволявших уберечься от опасностей, что подстерегали караваны с золотом на дорогах Африки или Азии.

– Вы уж меня извините, – язвительно бросил Петар, – наверное, я так же туп в экономике, как ваши предки, не сумевшие перейти с каури на франк, но мне непонятен механизм.

Туфик взвесил на ладони раковины, принесенные полицейскими.

– Все очень просто, сейчас поймете. Легко представить, что каури сто́ит, скажем, сто долларов, но в закрытой системе, известной лишь посвященным. Если вам предстоит пересечь Африку – без багажа и имея при себе пятьсот долларов, – риск быть убитым очень велик. Но кто пойдет на преступление из-за пяти ракушек?

Туфик бросил последний взгляд на каури, как будто каждая раковина и впрямь стоила сто долларов, и встал:

– Мне пора на лекцию.

Майор и лейтенант смотрели вслед профессору. Как только он переступил порог центра, стайка молодых девушек с ранцами или рюкзаками последовала за ним, как рой возбужденных пчел.

– Возьму себе чай… – Жюло встал.

– Спроси, нет ли у них пива…

Когда подчиненный вернулся с серебряным чайником и хрустальным стаканом, Велика сообщил ему новость:

– Звонил Риан. Они составили-таки пазл из кусочков стекла, найденных в номере «Караван-сарай». Знаешь, что получилось? Держись за стул!

– Дельфин? Сова? Каури? – перечислил Жюло.

– Башня! Бурдж-Халифа, самый высокий небоскреб в мире, безделушка, которую можно купить только в аэропорту Дубая. Ребята проверили.

Жюло лихорадочно размышлял. Эта деталь согласовывалась с макетом А380 «Эмиратских авиалиний», найденным в чемодане Жана-Лу Куртуа. Еще одна загадка. Уйдя из ассоциации «Вогельзуг», Куртуа почти перестал ездить, чтобы не оставлять надолго сына- трисомика. Дубай – один из параметров, которые следует добавить к уравнению. Новая головоломка, куда более трудная, чем стеклянный пазл. Лейтенант подул на чай (патрону не предложил – поостерегся), обжег язык и решился.

– У меня тоже есть информация…

Петар с завистью смотрел на людей, сидевших на террасе отеля-ресторана на другой стороне улицы и пивших пиво и коктейли.

– Я провел рутинное расследование насчет Лейли Мааль – работа, досье о гражданском состоянии, соседи, друзья, а еще выяснил ее группу крови. Ничего сложного, достаточно было позвонить в единственную лабораторию Пор-де-Бука. На нее там есть досье. Как я и ожидал, у Лейли группа А плюс.

– А плюс? И это вся твоя информация? Да у 40 % жителей планеты та же группа!

Лейтенант сделал глоток чая и достал из кармана планшет с таблицей кровяных невозможностей профессора Вакнина.

– Все гораздо изощренней, патрон. Мы знаем, что у Лейли Мааль группа А плюс, а у Faline95 — предполагаемой убийцы Жана-Лу Куртуа – B плюс. Предположим, что эта убийца – Бэмби Мааль, дочь Лейли. Тогда… – его пальцы скользнули по таблице, – тогда у отца может быть только АВ или В и ни в коем случае нулевая или А.

Петар обреченно пялился на таблицу, как ученик на чертеж на доске на уроке тригонометрии.

– Прости, парень, я сегодня плохо соображаю с утра и никак не въеду, к чему ты ведешь.

– Я веду – вернее, возвращаюсь – к первоначальной гипотезе. Девушка – назовем ее Bambi13, Бэмби Мааль или Faline95 – ищет отца. Если тип, у которого она берет кровь, а потом перерезает вены, имеет нулевую группу или A, он никак не может быть ее папашей. А поскольку две эти группы имеют девяносто процентов населения, поле возможностей предельно сужается. Предположим, у Bambi13 составила список из трех-четырех потенциальных отцов. В таком случае есть все шансы идентифицировать его с помощью обычного анализа крови.

11:03

– Флёр?

Она подтвердила улыбкой, ничем не дав понять, что ждет уже полчаса. Ян Сегален сделал опоздания философией жизни. Девушка оглядела его с головы до ног, пока он усаживался рядом с ней на террасе «Гордонс Кафе». Холщовые штаны и куртка-сафари охрового цвета, белая рубашка с воротником-стойкой, короче – джентльменский набор «Извините, я только что с охоты…». Дорогущие тряпки шикарного мачо. Ян, не спуская с нее синих, как море в тропиках, бесстыжих глаз, провел ладонями по светлым седеющим волосам. Трехдневная щетина выглядела идеально небрежной. На вид ему под пятьдесят, подвижный, энергичный, держит себя в форме, хотя под просторной рубахой угадывается намек на живот начальника отдела логистики ассоциации «Вогельзуг». Matin abdos, midi resto. Утром – пресс, днем – обед.

– Сожалею, Флёр, времени у меня немного, – нахально сообщил Сегален.

Она промолчала, потому что не заметила, как пролетели полчаса в ожидании ответственного лица, пригласившего ее побеседовать насчет работы. Сидела, задумавшись, над стаканом перье с лимоном и только посматривала время от времени в сторону улицы Моно и площади Мартир. Она обожала города-космополиты. Смешение народов. Джеллабы, чадры, галстуки, бейсболки, мини-шорты, бубу, шальвары, сари, кипы, ципао. Это было первое, что очаровало ее, когда она прибыла в Марсель. С тех пор она, конечно же, поняла, что с наступлением ночи каждый отправляется в «свой» район, но первая прогулка по Ла Канебьер, этому развеселому многонациональному борделю, покорила ее навсегда.

– Предупреждаю, – продолжил Ян Сегален, – обычной беседы «наниматель – кандидат» у нас не будет. Мне начхать на причины, по которым вы хотите работать в сфере гуманитарной помощи, я не желаю в энный раз выслушивать лепет в стиле послушниц сестры Эммануэль. Ответьте на один-единственный вопрос: с чего бы мне брать вас на службу? Именно вас, а не кого-то другого?

Ян всегда опаздывает.

Но наверстывает, когда появляется.

Быстро раздевается. Ему нравится, когда я трогаю его тело.

Он уверен, что мне тоже.

Надия говорит, я и вообразить не смогу, до чего он хорош.

Мне и правда знакома только его мускулатура, когда он возбуждается.

Она притворилась, что размышляет над услышанным. Ей льстило, что Ян повел серьезный разговор из-за временной – всего на три месяца! – работы в своем отделе логистики. Тоже мне сфера – упаковывать на складе коробки, которые потом рассылают в «горячие точки»! Шеф отдела явился на встречу сам только потому, что его впечатлила фотография на резюме, та, где у нее белокурая челка, загорелое лицо и дерзкие зеленые глаза за круглыми стеклами маленьких очков.

Одеваясь перед выходом из дома, она решила укрепить двусмысленность образа. Выбрала строгую блузку, но оставила расстегнутыми три пуговицы, чтобы Ян видел белый кружевной лифчик каждый раз, когда она будет тянуться за водой. Юбку надела прямую, чинную, до колена, но стоило ей скрестить ноги, и та задиралась до середины бедра.

– Ладно, – жеманно протянула она, – причин много. В мире столько несправедливости, так что…

Девушка нервно потыкала соломинкой дольку лимона в стакане, и Ян вдруг схватил ее за запястье:

– Стоп-стоп-стоп! Именно такого ответа я и хотел избежать.

Он отпустил ее руку и махнул гарсону. Не поинтересовавшись мнением Флёр, заказал два бокала белого шато-мюзар, потом залез в рюкзак тисненой кожи с африканскими мотивами и вынул два листа бумаги.

Она узнала свое резюме. Ян быстро прочел характеристику, рекомендации (фальшивые от и до) и поднял глаза на Флёр. Теперь он пытался заглянуть ей в душу. Этот мужчина – хищник. Самый опасный из всех, раз пытается понять сидящую напротив женщину. Как будто важнее этого нет ничего на свете. Ян хочет вывернуть ее наизнанку, прежде чем раздеть. «Интересно, он так себя ведет со всеми, кого соблазняет, или инстинктивно чувствует, что в curriculum vitae слишком красивой девицы что-то не стыкуется?»

– Жаль вас разочаровывать, Флёр, но на мать Терезу вы не похожи, а жизнеописаний высокообразованных полиглоток я получаю по десять в день. Чтобы меня убедить, требуется нечто большее.

Официант принес вино. Ян подал бокал собеседнице, взял свой и предложил тост:

– За приключение, Флёр! Ваш ход. Соблазните меня. Очаруйте. Обворожите. – Он взглянул на часы: – Даю пять минут.

Она – по наитию – произнесла:

– За неведомое, Ян. За чудесные встречи. Думаю, это меня и влечет в гуманитарную сферу. Встречи. С женщинами. С мужчинами. Разными. Умеющими растревожить душу. Харизматичными.

Ян лизнул край бокала. Теперь он пожирал ее глазами.

– Уже лучше, Флёр. Но недостаточно вдохновенно. Мне нужны факты. Доказательства. Поступки.

Он потянулся за рюкзаком, чтобы убрать резюме, и она воскликнула с решимостью отчаяния:

– Подождите, Ян! Дайте мне шанс! Что еще я могу сделать – разве только умолять поверить мне? Поверить, что я храбрее, чем кажусь. И что на мир смотрю не холодным взглядом. Что готова рисковать. – Она сделала паузу, попыталась поймать его взгляд. – Чем угодно…

Он уже встал и готов был уйти, как будто едва слушал. «Опасный хищник», – снова подумала она.

– Мне пора, Флёр. Но вы победили и получите еще один шанс. Найдете время для второй беседы? – Он даже не дал себе труда заглянуть в «поминальник». – Здесь. Сегодня вечером. Договорились?

– Да.

Она не смутилась. Ян произнес «Сегодня вечером…» особым, многозначительным тоном, она ответила «да» полузадушенным голосом.

Он вдруг перестал торопиться. Вгляделся в ее лицо, словно пытаясь решить, какая методика поможет уложить в койку красавицу на тридцать лет моложе его. Могло показаться, что он и себе удивляется, – и это было главным оружием, делавшим его неотразимым.

– Предупреждаю, Флёр, я буду до конца дня думать о нашей новой встрече. И возможно, размечтаюсь, чтобы она приобрела иной, более интимный оборот.

– Я сказала, что готова на любой риск, и не откажусь от своих слов.

Девушка ответила без колебаний, и Ян решил закрепить преимущество.

– Предпочитаю честность, Флёр. Не хочу, чтобы между нами возникло недопонимание. Этот разговор – личный и частный – идет как по маслу, но это не значит, что вы получите работу. Я устроен иначе…

Флёр взяла бокал, выпила до дна, посмотрела с вызовом.

– Идите, Ян, не то опоздаете. Хочу предупредить: даже если наша… интимная беседа пройдет замечательно – а я вам это обещаю! – не уверена, что соглашусь занять место, которое вы мне предложите.

Он расхохотался. Победа! И через секунду исчез в пестрой толпе на площади Мартир.

Выждав несколько мгновений, девушка достала из сумочки телефон, вибрировавший все время, пока длился разговор с работодателем.

Как прошла встреча?

Я в порту, уплываю.

Береги себя, моя козочка.

Шерин

Флёр улыбнулась.

Общение с Яном Сегаленом заняло четверть часа. Соблазнение оказалось плевым делом, простой формальностью по сравнению с долгой подготовительной работой.

Ян Сегален был легкой добычей.

Слишком легкой.

В мозгу раздался тревожный сигнал: все получилось так просто, что времени на раздумье не осталось.

Тем хуже…

Или тем лучше. Время вышло, полицейские вот-вот соберут пазл и раскинут сети.

Флёр допила перье, чтобы перебить вкус вина, одернула юбку и поправила парик.

Сегодня вечером, сегодня ночью, завтра утром все закончится.

Для нее.

И для Альфа́.

12:18

Вдыхай полной грудью зарождающийся ветер!

Мы побежим по волне и вернемся живыми!

Гаврила с изумлением смотрел на чернокожего гиганта, изображавшего Ди Каприо на носу «Севастополя». Кого хочет впечатлить этот парень, стоя лицом к морю? Или он репетирует? Хочет быть готов, когда придет время провожать девок в трюм?

Гаврила цепко держался за штурвал. Они еще не вышли в открытое море, но берега уже не видно. А пассажир бросал вызов пустынному горизонту.

Поднимается ветер! Нужно пробовать жить!

Воздушный поток листает мою книгу.

Кстати, о ветре – пожалуй, нужно возвращаться. Если Лорел и Харди хотят купить старое корыто, они увидели достаточно. Темнокожий – Лорел – подтвердит своему дружку с чековой книжкой, что все в порядке, «Севастополь» держится на плаву!

Но прежде Гаврила хотел разыграть собственную карту. Он повысил голос, перекрывая шум двигателя, и спросил:

– Чтение стихов на борту станет частью программы будущих круизов?

Альфа́ подошел ближе, держа руки в карманах, и прислонился плечом к рубке.

– Нет, это я для собственного удовольствия.

Удовольствия?

Гаврила не поверил, ухмыльнулся, продемонстрировав отсутствие зубов, и пассажир уточнил:

– Я читал «Морское кладбище» Поля Валери. Выучил в школе, в младших классах. Вам не кажется, что море похоже на бескрайнее кладбище?

Гаврила в ответ пожал плечами, сбросил обороты, чтобы начать торможение, кашлянул, будто тоже готовился к декламации. «Севастополь» покачивался на волнах, двигатель рычал.

– То, что вы тогда обсуждали с партнером… в трюме… ну, насчет голых блондинок… Это не шутка?

Альфа́ так удивился, что едва не потерял равновесие и ухватился за ближайший буй на леере.

– Да я не подслушивал, – начал оправдываться Гаврила. – Так, обрывки фраз сами влетели в уши… наподобие хлопьев тумана… если понимаете, о чем я… Вы трепались про баб топлес на палубе, официанте с коктейлями на подносе и рулевом в морском джемпере. Если покупаете судно для таких дел, я участвую. Сколько плавал по Средиземному морю, вожу одно старичье! Курсируют между фабрикой, где разливают оливковое масло, ресторанами и тремя греческими храмами. Я умею держать рот на замке и, если захотите, даже к дантисту схожу, чтобы клиентов не распугать.

Ветер хлестал Альфа́ по щекам, и он надел вязаную шапочку, снова спрятал руки в карманы и подошел вплотную к рулевому.

– Можете не отвечать сейчас, – не унимался Гаврила. – Я пятнадцать лет хожу на тридцатиметровых яхтах и ни разу не видел на палубе даже кусочка голой сиськи! Я так понял, вы хотите переоборудовать трюм, чтобы были кровати, души и все такое прочее… – Он заговорщицки подмигнул Альфа́: – Если откроете шикарный плавучий бордель или порнушку будете снимать – тоже хорошее дело. Я могила, слово моряка! Кладбищенского моряка!

«Севастополь» не двигался, как будто Гаврила решил дождаться ответа, прежде чем вернуться в порт.

– Солярка кончилась? – встревожился Альфа́.

– Хватит на кругосветное плавание!

Мааль вернулся к созерцанию волн.

Великое море, знающее исступленный восторг,

Тысяч и тысяч идолов солнца,

Абсолютная гидра, опьяненная твоей синюшной плотью,

В смятении, подобном тишине.

«Да он издевается!» – решил моряк и закричал, изобразив замах кнутом:

– Галопом, лошадки! Домой! Будем у причала через час, убедитесь, на что способен «Севастополь»!

Гаврила наклонился, потянул за рычаг управления, а когда поднял глаза…

…увидел наставленный на него пистолет.

– Я… я пошутил насчет шлюх… – промямлил он. – Я… ничего не слышал… Я…

– Спокойно, дружище! Если ты и впрямь хороший рулевой, все будет нормально. А теперь сменим курс.

Мирный тон парня, цитирующего Поля Валери и вооруженного пушкой, никого бы не успокоил. Прямо Тарантино какой-то! Гаврила запаниковал, как будто оказался на борту «Боинга-747», захваченного джихадистами. Пялился на воду, воображая, что на траверзе вот-вот появится остров и ему прикажут выброситься…

– Ку… куда мы плывем?

– Прямо. На ту сторону Средиземного моря.

16:01

Жюло был околдован.

Лейли Мааль вошла в комиссариат Пор-де-Бука и направилась к трем сыщикам, похожая на взволнованную, но уверенную в своем таланте актрису, закаленную нелегкой жизнью на сцене, и Жюло ее полюбил.

Нет, это не была любовь с первого взгляда, Лейли Мааль по возрасту годилась ему в матери, но от этой женщины исходила невероятная сила. Такие женщины непотопляемы, могут навязать свою волю метким словцом, а целеустремленностью напоминают муравьев, упорно ползущих вперед, огибающих препятствия и всегда добирающихся до места назначения – даже с грузом, превышающим собственный вес.

А еще эта муравьишка не забыла, что значит быть красивой. Пахнуть медом и одеваться в лепесток первоцвета. Выбранные ею тона – лиловые тени на веках, красные бусины в волосах, мандариново-оранжевая туника – выглядели оберегами против серости жизни.

Они допрашивали Лейли втроем – Петар, Жюло и майор Тони Фредиани, хорошо знавший марсельскую криминальную среду, в частности мафиозные сети, наживающиеся на иммиграции. На его участии настоял следователь Мадлен, после того как утром нашли второй труп и дело Валиони – Куртуа перешло под юрисдикцию центра. Все проявляли активность, так что понадобится несколько часов, чтобы утихли страсти между министерством и Центральным управлением судебной полиции, и все договорились со всеми, кто что будет делать и сколько ответственности на себя возьмет.

Лейли села напротив полицейских.

– У меня все в порядке с документами, – сразу сказала она. – Я получила статус резидента на десять лет, работаю по договору и…

Петар перебил ее, не повысив голоса:

– Мы знаем, мадам Мааль, мы все знаем.

Жюло кивнул, подтверждая слова шефа. Он быстро прочел досье Лейли Мааль, из которого следовало, что, попав во Францию, она несколько лет оставалась нелегалкой, но все время работала и даже платила налоги. (У лейтенанта в голове не укладывалось, как такое возможно!) Три года назад она узаконила свой статус. Работает. Получила бессрочный трудовой контракт. Образцовый жизненный путь.

– Вы принесли фотографии дочери? – спросил майор.

Лейли полезла в большую сумку-торбу, и Жюло отвлекся на страницу Faline95 в фейсбуке. В ее аккаунте, как и у Bambi13, имелось несколько вызывающих фотографий «без лица», но все снимки были сделаны в окрестностях Марселя: на пляже Эстак, на фоне Фриульских островов, среди белых скал в каланках у деревушки Ле Гуд, в городском бассейне Пуэн-Руж…

И все-таки, при некоторых различиях, Жана-Лу Куртуа завлекли аналогичным способом – с помощью виртуального секс-парада, ставшего теперь банальным оружием самоуверенных красоток. Фотографии в купальнике, игра теней на выпуклостях и изгибах обнаженного силуэта, крупные планы анатомически эротичных деталей, иногда на грани. Два тела, похожих как две капли воды, две юные метиски.

Жюло и Петар час играли в «Найди семь отличий». Не нашли.

Все заставляло думать, что Bambi13 и Faline95 – одна и та же девушка, но стопроцентной уверенности у сыщиков не было, и снимки отослали в лабораторию. Жюло не знал, сумеют ли эксперты, опираясь на снимки, сделанные смартфоном, определить тождество родинки, рассчитать точный объем и длину бедер или асимптоту округлости груди. Впрочем, даже если у IT-волшебников получится, фотографии в фейсбуке могут быть фотошопом. Сегодня это не проблема.

Лейли Мааль отдала полицейским снимки дочери. По странному контрасту с Bambi13 и Faline95, Бэмби Мааль оказалась девушкой в кроссовках, джинсах и объемном свитере. Накрашена она была более чем скромно. Петар и Тони долго разглядывали карточки, потом передали их лейтенанту. Он навсегда запомнил лицо девушки в шарфе с совами, которая дерзко посмотрела в объектив камеры слежения над входом в «Ред Корнер». Не лицо – только глаза и рот, но интуиция подсказывала: это она.

Это Бэмби Мааль. Та же бездонная глубина глаз, тот же вызывающий и одновременно печальный взгляд. Встретишь такой и обязательно влюбишься.

Это она.

Жюло смотрел на три фотографии и медленно, но верно уступал сомнениям.

Разве можно говорить об удивительном сходстве, основываясь только на взгляде? Даже не на форме носа, не на овале лица? Что, если это иллюзия, искусный грим, имитация?

Петар оставался внешне невозмутимым, как будто не он много часов сравнивал лицо на мутноватом снимке с фотопортретами всех городских проституток и не нашел даже намека на совпадение.

Неужели майор пришел к тому же заключению, что и он сам? Это Бэмби Мааль! Жюло был уверен в этом на восемьдесят, нет, на девяносто процентов. Но уверенность – не доказательство и не дает ответа на главный вопрос: как девушка из «проблемного» района Марселя могла превращаться в Bambi13, путешествующую по всему миру?

Петар заговорил – мягко, только что не извиняясь за доставленное Лейли неудобство. Это было совсем на него не похоже. Может, подействовало присутствие Тони Фредиани.

– Если позволите, эти фотографии пока останутся у нас. Мы с утра пытаемся связаться с ней по номеру мобильного телефона, который вы нам дали, но пока безуспешно. Когда вы видели Бэмби последний раз, мадам Мааль?

Женщина ответила не задумываясь:

– Вчера вечером. В половине восьмого… Если совсем точно – между половиной восьмого и восемью вечера.

Столь четкий ответ разочаровал сыщиков. Если это правда, у них возникает несоответствие фактическим и запротоколированным обстоятельствам дела.

А если Лейли лжет, то делает это мастерски.

– Почему вы так уверены, мадам Мааль?

– Дочь ужинала со мной. Мы каждый день садимся за стол в 19:30. Говорите прямо, майор, в чем ее обвиняют?

Полицейские переглянулись, и Велика принял решение. Не говоря ни слова, достал папки с делами Валиони и Куртуа и придвинул их к Лейли. Показать снимки мест преступлений и обескровленных тел – прямой и грубый способ объяснить матери, что инкриминируют ее дочери!

Жюло внимательно следил за каждым жестом Лейли, караулил выражение ее лица. Вот она открыла первую папку, начала одну за другой рассматривать фотографии, напряглась, дрожащей рукой опустила обложку и застыла. Удивление, даже отвращение стало бы естественной реакцией, но лицо Лейли всего на миг окаменело от ужаса, потом она взяла себя в руки.

Петар извинился и забрал досье.

– Сожалею, что пришлось подвергнуть вас жестокому испытанию, мадам. У нас пока нет объективных оснований утверждать, что эти преступления совершила ваша дочь.

Прокручивая в голове неожиданные в своей утонченной вежливости витиеватые выражения шефа, Жюло восстановил в памяти сцену, развернувшуюся у него перед глазами. Панический ужас за секунду исчез с лица Лейли Мааль, она практически сразу взяла себя в руки, но вот что странно: женщину потрясли не фотографии тел Франсуа Валиони и Жана-Лу Куртуа. Она испугалась, когда прочла их имена!

Как будто не узнала лиц, но знала, кто они.

Интересно, Петар заметил или его отвлекло якобы естественное для женщины волнение? Лейтенант возгордился – он один уловил важнейшую деталь!

– Я не идиотка, майор, – спокойным голосом произнесла Лейли. – Если бы вы думали, что моя дочь не имеет ничего общего с этими преступлениями, не предъявили бы мне этих снимков. Но вы ошибаетесь. На прошлую ночь у девочки есть алиби.

Да неужели? Ну-ну, пусть говорит, а мы проверим… Эта мысль ясно читалась на лицах сыщиков.

– Скажу честно: я не знаю, где моя дочь была с половины девятого вечера до полуночи. Сказала, что ходила в KFC с подругой, но доказательств у меня нет. А вот в полночь она пришла в отель «Ибис», я там работаю. Это рядом с «Экополисом».

Петар почесал затылок. Разговор принял непредвиденный оборот.

– И что же ваша дочь делала там в такое время, мадам Мааль?

– Пела.

– Что-что?

Пальцы Лейли судорожно сжали сумку. Она сделала глубокий вдох и объяснила:

– Будет… проще всего, если вы свяжетесь с управляющим. Его зовут Рубен Либерос. Вряд ли вас убедят слова матери, которая защищает дочь, а мсье Либерос все подтвердит.

В разговор наконец-то вступил майор Тони Фредиани. Сочный марсельский акцент подчеркивал звучавшую в голосе иронию.

– Вряд ли ваша дочурка пела-распевала в полночь для вашего шефа в гордом одиночестве. Свидетели были?

– Да, – Лейли кивнула, – целый десяток. Может, больше.

Велика достал платок и отер пот со лба. Записал координаты «Ибиса», для проформы задал еще несколько вопросов и поблагодарил Лейли за сотрудничество.

Она взяла сумку, и Жюло поторопился сказать:

– Я вас провожу.

Он вышел из кабинета первым, не оглянувшись на коллег, плотно прикрыл за собой дверь и обратился к женщине, понизив голос:

– Что бы вам ни понадобилось, звоните мне. – Он протянул ей визитку, сам не понимая, почему так поступает. – Звоните, если просто захочется поговорить. О ваших детях. Об этих убитых мужчинах. О… Об ассоциации, где они работали. О «Вогельзуг».

Лейли взяла визитку, долго ее рассматривала, как будто решала, может ли доверять странному легавому, и пошла прочь, не промолвил ни слова, перед дверью надела очки в ярко-красный оправе, украшенной пунцовой розой с шипами.

Странная женщина…

Она уходила, как пришла, с прямой спиной и гордо поднятой головой, и была расстроена вряд ли больше мамочки, которую вызвали в полицейский участок, чтобы пожурить за то, что ее сын зайцем проехал в трамвае. Лейтенант понял, на чем основана его уверенность в том, что Бэмби Мааль, Bambi13 и Faline95 – одна и та же женщина. Дело было не только в размытом изображении с камеры. Свирепая решимость, сквозившая в каждом движении, каждом слове Лейли Мааль, убеждала безоговорочно. У таинственной убийцы была та же пластика. Инстинкт выживания. Как у человека, чудом уцелевшего во время катастрофы. Или вернувшегося из ада. Таких ничто не способно вывести из равновесия.

Через несколько секунд Жюло вернулся в допросную.

– Итак? – с оттенком нетерпения в голосе поинтересовался Тони.

Петар не дал подчиненному ответить – решил сам сделать некоторые выводы:

– Итак, все ясно как божий день. Девица – наша клиентка! Никаких сомнений. Сходство между малышкой Бэмби и нашей убийцей поразительное. И – вишенка на торте – Лейли Мааль знала имена обеих жертв!

Жюло от досады аж губу прикусил. Надо же патрону быть таким приметливым. Чертов профессионал.

– Один маленький нюанс, – продолжил майор. – Из-за алиби мы в полной заднице. – Он посмотрел на часы: – У нас есть полчаса на этого Рубена Либероса. До «Ибиса» – два километра.

Жюло позволил себе реплику от двери:

– Если Лейли Мааль знала жертв, как она связана с «Вогельзуг»?

Услышав название ассоциации, Тони Фредиани сделал стойку.

– О чем ты? – раздраженно спросил Велика.

– Черт, патрон, это же просто как дважды два! Много лет назад Лейли оказалась во Франции. Все сводится к нелегалам-невидимкам. В кармане Валиони мы нашли браслет и ракушки, служившие африканской валютой. Альфа́, сын Лейли, хотел заделаться проводником. Мы в Пор-де-Буке, этот город был основан одной из самых могущественных ассоциаций помощи беженцам. Франсуа Валиони и Жан-Лу Куртуа работали на нее. Здесь, на полпути между комиссариатом и отелем «Ибис», живет глава «Вогельзуг» Журден Блан-Мартен.

Петар обошел лейтенанта и взялся за ручку двери:

– Это нужно обмозговать, малыш. Сначала выясним кто, потом постараемся понять зачем.

Петар открыл дверь. Фредиани следил за пикировкой коллег, но вмешиваться не собирался.

– Вам не кажется, что стоит нанести короткий визит Блан-Мартену? – упорствовал Жюло.

Майор вышел, не ответив. Лейтенант смотрел ему вслед, как несколько минут назад смотрел в спину Лейли. Он понял, почему не сказал шефу о визитке, которую дал женщине, – Петар не задал правильных вопросов, не поинтересовался ее прошлым.

Она не стала бы отвечать.

Потому что боялась его.

Лейтенант кинулся догонять шефа.

Мозг сформулировал гипотезу: Лейли, Бэмби, а может, и Альфа́ нуждаются в тебе. Сформулировал и бросил хозяина в глубокую шизофреническую бездну.

16:15

– Дедушка, дедааа! – отчаянно кричал Тидиан из-под апельсинового дерева. – Дедуууля…

Взлохмаченный, как со сна, Мусса появился в окне третьего этажа:

– Что стряслось, дорогой?

– Мой мяч. Мой марокканский мяч… Он укатился! Вниз…

Тидиан показал на отверстие водостока, которым заканчивался желоб, шедший вокруг двора.

Его дед потер глаза.

– Как же ты так оплошал?

– Я… Я играл… С закрытыми глазами… Тренировал себя… И не заметил, как он ускакал.

Мусса издал тяжелый вздох.

– Жди, сейчас приду.

Две минуты спустя дед и внук склонились над темным отверстием. Мусса просунул вниз руку. Потом взял палку, попытался нашарить мяч, но ничего не вышло.

– Твой любимец в аду, дорогой.

– Тогда мы пойдем и найдем его!

– Это непросто, Тиди. Адом называют все подземелье городка, километры коридоров, подвалы – по одному на квартиру, парковочные места, канализацию и водостоки.

– Ты сказал, что мама сегодня вечером занята и вернется поздно. Мы успеем!

– Завтра, Тиди. Завтра у тебя нет уроков. Мяч никуда не денется, а нам нужно подготовиться. Экипироваться. Взять фонари, один тебе, другой мне.

– Ничего нам не нужно, я теперь вижу в темноте – как мама!

Мусса погладил внука по голове. Дед обожал, когда у внука разыгрывалась фантазия. Именно в ней он черпал свою безграничную решимость. Выиграть чемпионат мира, освободить Луну Эндора, вернуться в прошлое, к индейцам, и спасти бизонов! Беспечная удаль делает всех детей десяти лет невероятно трогательными.

– Я возьму моток веревки, – сказал Мусса, – такой же, как Ариадна дала Персею, чтобы он не потерялся в адском лабиринте.

– Мамино сокровище спрятано в аду?

Старик посмотрел в черный зев, поглотивший мяч.

– Возможно…

Тидиан вскочил и запрыгал на двух ногах.

– А клад твоего дедушки? Ты обещал, что расскажешь сегодня утром.

– Ладно, Тиди, так и быть.

Они устроились под апельсиновым деревом. Тидиан обожал посиделки с дедом. Ветер так быстро гнал по небу облака, что они напоминали конфетти, но во дворе было тихо. Тидиану вдруг показалось, что дед задремал, но Мусса просто задумался, словно заново загружал в голову историю, которую столько раз рассказывал мальчику. Получалось не быстро – мозги-то старые.

Мусса начал неспешный рассказ. Он поступал так намеренно, надеясь усыпить внука где-нибудь на половине, но Тидиан и в детстве не поддавался на эту уловку, а теперь и подавно.

– Моего деда звали Гали. Он делал глиняные кувшины. Но не горшки и не вазы для огромных цветков – сосуды твоего прапрадеда предназначались для хранения ракушек. В те времена они заменяли деньги. В каждую вазу входили тысячи раковин, а Гали мог сказать, скольких не хватает, просто взвесив сосуд, не пересчитывая. Тоха, твоя прапрабабушка, тоже была очень сильной и считала раковины быстрее всех. Это было их ремеслом – считать раковины, хранить их, обменивать на разные предметы. Твои родственники были очень богаты, но главное – все их уважали за честность. Нередко они давали несколько раковин беднякам – просто так, по доброте душевной. А потом в один несчастный день явился некий господин и объяснил, что ракушки больше не деньги, а обычные ракушки.

Эта часть истории была не совсем ясна Тидиану, и Мусса старался объяснить, что у некоторых людей бывают странные права и возможности. Например, решать, стоит раковина много денег или она дешевле песчинки или камешка, подобранного во дворе.

– В тот день Гали потерял все. Он взял палатку, коров, семью и стал скотоводом. Годами Гали бродил по пустыне с детьми и внуками и наконец остановился в Сегу, на берегу великой реки Нигер. Там родился я. И твоя мама.

– Сокровища больше нет? – спросил Тидиан.

Мусса поудобнее прислонился к стволу апельсинового дерева.

– Конечно, есть! Слушай меня, слушай внимательно, Тиди, и запомни эти слова. Ты найдешь сокровище, истинное сокровище, там, где наши корни.

17:14

Щит расписания под козырьком остановки «Литтораль» ходил ходуном. Мистраль весь день набирал силу. Как только Лейли вышла из автобуса, он проник ей под тунику, но она была готова противостоять стихии – по тяжеленной сумке в каждой руке. Молоко, апельсины, цыпленок, картошка…

Чуть прихрамывая от усталости, она шла по тротуару к корпусам G и H квартала Эг Дус, мимо закрытых магазинов с железными ставнями на витринах. Владельцы не опасались неожиданного сильного прилива, просто закончился рабочий день. Серые фасады зданий были разрисованы граффити. Их теплые цвета и примитивные формы напоминали наскальную живопись догонов в пещерах нагорья Бандиагара, что на севере Мали. Лейли нравилось и самовыражение рисовальщиков, и широкое игровое пространство, которое мэрия обустроила между морем и домами. Фонтаны, подвесные мостики, качели, боксерские мини-ринги, мини-бассейны… Дети могут играть у моря в полной безопасности – с каждого балкона за ними наблюдают. Восемь корпусов по восемь квартир на восьми этажах.

Хорошее место для взросления. Изнутри дома разъедал рак старения – домофоны сломаны, почтовые ящики выпотрошены, – никто не согласится переехать сюда добровольно.

Лейли свернула за угол корпуса G14, и ее едва не сбил с ног порыв ветра. У земли мистраль изображал взбесившегося мусорщика, залетал в баки, взметал в воздух пустые пакеты, коробки, окурки, стаканчики и раскидывал в разные стороны. Генеральная уборка, затеянная природным Кёрхером. Скоро вся эта дрянь будет сметена в море, и наутро бетонные плиты в квартале окажутся чистыми. Лейли брела, согнувшись под весом сумок, смотрела в землю и не заметила, как чуть впереди остановился «мерседес» класса C и из него вышел мужчина. Лет шестьдесят. Высокий. Элегантный. В безупречном костюме. Подобные типы появляются здесь разве что перед выборами. Депутат? Чиновник? Бизнесмен? Она никогда прежде его не встречала.

– Вы Лейли Мааль?

А вот он ее знает…

– Журден Блан-Мартен.

Лейли остановилась. Он подошел и естественным, как рукопожатие, жестом, предложил отдать ему сумки. Она согласилась.

Журден Блан-Мартен.

Патрон «Вогельзуг». Вундеркинд квартала Эг Дус. Естественно, она знала, кто он такой, этот человек.

– Я много о вас слышал, мадам Мааль.

– Неужели? – В ее голосе прозвучала ирония.

– Могу я проводить вас до подъезда?

– Вы даже можете занести мои покупки на восьмой этаж!

Ответ она дала удачный, но не расслабилась. Встреча не случайна, так чего же он тянет? Блан-Мартен шел рядом – симпатичный, улыбающийся, галантный, – но Лейли давно научилась не доверять протянутой руке.

Блан-Мартен поднял глаза, посмотрел на балкон с провисшей бельевой веревкой и дребезжащей тарелкой антенны.

– Я здесь вырос, – сказал он. – Корпус G12. Школа Виктора Гюго, коллеж Мистраль. За пятьдесят лет мало что изменилось.

– Откуда вам знать? – резким тоном поинтересовалась Лейли. – Разве вы способны понять наши проблемы?

Блан-Мартен долго молчал, глядя на разъярившееся море.

– Ваша правда, Лейли. Я живу в километре отсюда и был здесь последний раз, когда забирал мать, с тех пор прошло два десятилетия. Я поселил ее на вилле, на холмах Соссэ-ле-Пен. Я все решил сам. Мама никогда не признавалась, но она скучала по старому месту. Ее не интересовало богатство. Она владела абсолютной роскошью – была так счастлива, что презирала деньги.

Они остановились.

– Что вам нужно, Блан-Мартен?

Председатель ассоциации облегченно вздохнул: слава богу, она сделала первый шаг!

– Хочу предупредить вас, помочь. Мне известна ваша история – все ее этапы. Я знаю, сколько вы вынесли, чтобы попасть во Францию, на какие жертвы пошли. Ваша жизнь – путь воительницы, Лейли. – Он сделал паузу. – И для меня не тайна, сколько мертвецов осталось у вас за спиной.

Лейли не удавалось поймать взгляд собеседника, он по-прежнему смотрел на балконы, и она не знала, как поступить. Забрать сумки и уйти? Но предупреждение об опасности чаще всего – замаскированная угроза.

– Мне не нужна ваша помощь.

Блан-Мартен уставился на корпус H9. На балкон Лейли на восьмом этаже. Он знает, где она живет! Мужчина продолжил вкрадчивым тоном, с оттенком иронии, как будто беседовал сам с собой:

– Вы любите рассказывать свою историю, Лейли. Кто осудит вас за это? Она такая поучительная. Такая увлекательная. Потрясающее мужество! Достойный пример! Кто останется безучастным к подобной судьбе?

Лейли решительным шагом направилась к двери. Ветер пихал ее в спину, Блан-Мартен шел в метре позади, с продуктами. Она подняла глаза – может, Ги курит на балконе или хоть Камила стоит? Никого! Все забаррикадировались от мистраля.

Она обернулась:

– Спрашиваю еще раз: что вам нужно, Блан-Мартен?

– Берегите ваших детей.

– Да как вы смеете?!

– Я ничего не имею против вас, Лейли, но помогите нам найти Бэмби и Альфа́.

Она не отвечала. «Господи, пусть кто-нибудь из соседей выйдет на лестницу!» Слова Блан-Мартена хлестали по щекам больнее ветра.

– Я спешу, Блан-Мартен. – Лейли протянула руки за своими пакетами. – Мне нужно забрать младшего сына.

– Поймите меня правильно, мадам, ваши сын и дочь в большой опасности.

– Моя дочь не имеет никакого отношения к убийствам. Мой сын – не бандит. А вы – не легавый! И я не понимаю, на что вы намекаете.

Блан-Мартен не дал ей уйти, схватив за запястье:

– Выражусь яснее. Я знаю ваш секрет. Знаю, что вы не та, за кого себя выдаете. Вам доверяют, ваши слова никто не ставит под сомнение. Вами восхищаются. Жалеют. Любят. Вы очаровываете. Соблазняете. Соседей. Начальников. Родителей. Детей. Квартирных хозяев. Кредиторов. Даже полицейских… Все эти люди не подозревают, что вы ими манипулируете.

– Да вы больной!

– Нет, Лейли. Мы оба совершенно нормальные. И вы это знаете не хуже меня. Вы считаете, что умело дозируете ложь, но она заразила ваших детей безумием.

– Вы бредите!

Лейли ринулась на темную лестницу. В укрытие. Но все-таки услышала последние слова Блан-Мартена:

– Подумайте хорошенько, Лейли. Мне достаточно произнести одно слово – и все, что вы так терпеливо строили, рухнет.

17:17

– Прошу вас, господа, располагайтесь на этом скромном диванчике – другого все равно нет, а из напитков могу предложить только те, что выдает наш автомат. Он с характером, сахар насыпает через раз.

Майор Петар Велика и лейтенант Жюло Флор озадаченно посмотрели на управляющего отелем «Ибис» Пор-де-Бука, заняли места на ярко-красном диване и сразу ошалели от вылившегося на них потока слов.

– Вы напоминаете мне Дэвида Брауна и Фреда Йейтса, двух инспекторов из Данвуди, северного пригорода Атланты, которым поручили защиту Голди, несчастной афроамериканки, скрывавшейся в моем мотеле после убийства белого фермера. Мотель «Аламо» окружили две сотни типов в белых капюшонах с горящими крестами в руках. Мы продержались ночь, и Браун с Йейтсом обелили имя Голди. Кажется, младший из двоих, инспектор Фредди, влюбился в нее, и они до сих пор живут вместе где-то там…

Рубен Либерос долго смотрел на Жюло, точно и впрямь считал его реинкарнацией американского копа, потом достал из кармана монеты и подошел к кофейному автомату.

Отправляясь в «Ибис», Петар дал себе труд убедиться, что мужчина, вырядившийся в танцора танго, не сбежавший псих, а законный управляющий заштатного отеля на окраине Пор-де-Бука.

– Перейдем к делу, мсье Либерос, у нас не очень много времени. Вы можете подтвердить, что Бэмби Мааль, дочь вашей служащей, находилась здесь прошлой ночью, около полуночи?

– Подтверждаю. Категорически.

Он сунул монеты в щель и сильно стукнул ладонью по автомату, чтобы упал стаканчик.

– Извините, мсье Либерос, но что она здесь делала среди ночи? Ваша служащая – ее мать Лейли – сообщила нам, что девушка… пела.

– Могу я рассчитывать на вашу сдержанность, майор?

Петар что-то пробурчал. Ни да ни нет. Рубен продолжил:

– Вы человек чести, инспектор, поверьте, я с первого взгляда узнаю солдат, подчиняющихся лишь велениям своего сердца.

Он вернулся к полицейским и в нескольких словах, сдержанно и точно, объяснил, что иногда дает приют людям без документов и устраивает с ними и для них музыкальные вечера, куда часто забредают случайные постояльцы.

– И ваши фиесты стартуют в полночь? – поинтересовался Петар.

Либерос протянул ему стаканчик:

– Держите, майор. Капучино. Поверьте в мою долгую историю любви с этой капризной машиной: приготовить более-менее прилично она может только его.

Всучив Петару обжигающе горячий пластиковый стаканчик, Рубен продолжил повествование:

– Наши маленькие вечера начинаются с наступлением ночи. Скажу честно – у меня есть дива. Ее зовут Нура. Эта прелестная девушка будет появляться и исчезать то со шваброй, то с метелкой из перьев. Она подает завтрак путешественникам, которые покидают нас на рассвете. Золушка с соловьиным голосом исчезает, когда часы бьют полночь, и на сцене появляется Бэмби, хотя тембр ее голоса далеко не так нежен. – Он наклонился к сыщикам, подмигнул и шепотом произнес последнюю фразу: – Только не говорите этого ее матери.

Жюло не удержался и оглянулся. Золушка и впрямь вернулась к работе в ожидании следующего бала. Хорошенькая метиска решила использовать ветреную погоду, чтобы вытряхнуть покрывала.

Нура.

Мозг лейтенанта сработал прежде, чем он успел дать себе совет: «Опасайся совпадений!»

Нура удивительным образом напоминала Бэмби! Тот же гибкий силуэт. Тот же цвет кожи. То же изящество движений и поз – слегка нарочитое, ведь спесивица чувствует себя желанной.

Петара слишком расстроили убийственные для следствия показания управляющего, чтобы интересоваться доморощенной певичкой-уборщицей. Он опасно крепко сжимал в пальцах стаканчик, до краев заполненный химически-шоколадной жижей с шапкой белой пены.

Либерос подошел к автомату за капучино для Жюло.

Петар посмотрел на часы и решил ускорить процесс.

– В таком случае ваши слова могут подтвердить многочисленные свидетели, верно?

Рубен хлопнул по автомату и получил второй стаканчик.

– Их не слишком много, майор… Я бы даже сказал – мало… Человек двадцать, не больше… Да будет вам известно, что в восемьдесят восьмом я собрал сто пятьдесят слушателей в «Ибисе», что в Тырговиште, на концерт цыганского скрипача, за которым охотилась Секуритате Николае Чаушеску. Незабываемое было мероприятие…

– Двадцати свидетелей вполне хватит, – перебил управляющего Велика. – Где я могу с ними пообщаться?

Майор прилагал неимоверные усилия, чтобы сохранять спокойствие, и это начало забавлять Жюло. Либерос отдал ему кофе, отошел к стойке и вернулся со стопкой листков:

– Держите, майор. Заявления всех свидетелей, утверждающих, что слушали пение Бэмби Мааль в моем скромном зальчике между полуночью и шестью утра. Здесь есть фамилии, имена, подписи. Всего девятнадцать.

Петар едва взглянул на исписанные страницы.

– Полагаю, у вас есть адреса всех этих достойных граждан или номера телефонов, чтобы мы могли вызвать их в комиссариат?

У Жюло едва не случилась кривошея. Он шпионил за Нурой, пытаясь ничего не упустить из шоу управляющего.

– Вы всерьез считаете, майор, что гражданин мира, который находится во Франции на нелегальном положении и которому в любой момент грозит высылка, добровольно явится в комиссариат давать показания? Попросите у меня видео или аудиозапись, если уж вам не хватает документов.

Петар отставил нетронутый капучино, поняв, что они могут часами ходить по кругу. Рубен Либерос тянул кота за хвост, чтобы выиграть время, морочил их. Этакий метод новой городской герильи. Так активисты солидарности, скрываясь среди местного населения, противостоят слепому правосудию.

– Если заявления слишком приблизительны, майор, я попрошу благодарных слушателей все для вас уточнить: список исполненных отрывков, точное время начала и завершения концерта. Когда человека обвиняют в убийстве, думаю…

Петар Велика был на грани срыва.

– Не трудитесь, мсье Либерос! – рявкнул он.

– Надеюсь, вы не считаете, что я сфабриковал показания? Все свидетели – важные сановники… на своей родине, опальные депутаты от оппозиции, судьи, учителя, врачи.

Велика почувствовал, что больше не может вести себя благопристойно. Нужно заткнуть управляющего и положить конец этому фарсу.

– Мы проверим ваши показания – каждое слово, можете быть уверены, но для нас важно одно: была ли мадемуазель Бэмби Мааль в Пор-де-Буке прошлой ночью, как утверждаете вы и ее мать. Известно ли вам, где произошло преступление, в котором обвиняется девушка?

Жюло подобрался. Он тоже отставил стаканчик с гадким пойлом, и ему показалось, что Нура замерла у него за спиной и прислушивается к разговору.

– Не имею понятия, – признал Либерос. – Лейли только сказала, что…

– Жана-Лу Куртуа – это имя жертвы – убили в номере «Караван-сарай» отеля «Ред Корнер». Между пятью и шестью часами утра, если верить судебным медикам.

– Я… Я понял, куда вы клоните, майор, – промямлил управляющий. – «Ред Корнер»! Боже упаси оказаться однажды во главе подобного заведения! Отель находится в двух километрах отсюда, это двадцать минут пешком. Вы полагаете, Бэмби Мааль могла отлучиться на полчаса и…

– Я не полагаю ничего подобного, Либерос. – На несколько долгих секунд «Ибис» погрузился в гробовую тишину, потом Петар Велика закончил: – Жана-Лу Куртуа не убивали в Пор-де-Буке. В мире существуют сотни отелей «Ред Корнер». Они сетевые, как и ваша гостиница.

Майор сделал паузу, и Рубен Либерос повернулся к карте Франции, где были отмечены все «Ибисы». Только в марсельском районе их было десять. Последняя фраза майора оторвала его от земли, взволновала сердце, оросила слезами душу и лишила уверенности.

– Жан-Лу Куртуа был убит в дубайском «Ред Корнер». В пяти тысячах километров отсюда!

Рубен Либерос недоверчиво округлил глаза и… онемел. Велика кашлянул, почувствовав, что внезапно выдохся, и посмотрел на подчиненного:

– Расскажи ему все в деталях, Жюло.

Лейтенант заговорил спокойным вкрадчивым тоном:

– Куртуа приехал в Дубай на конгресс первых лиц международной ассоциации, в которой работал, SoliC@re.Две ночи он провел в отеле «Рэдиссон Блю», напротив старого порта, в красивом районе Дейра-Крик, всего в семи километрах от международного аэропорта. В день прилета он приобрел в дьюти фри косметику Occitane en Provence для жены, модель военного самолета для сына и стеклянный кулон «Башня Халифа», который, вне всяких сомнений, подарил своей убийце – Faline95, таков ее ник на фейсбуке. В первый вечер они выпили по бокалу вина в холле отеля, во второй вечер поужинали в мишленовском ресторане «Блики» – одном из десяти заведений Пьера Ганьера. Около полуночи Куртуа вышел из ресторана вместе с девушкой, они взяли такси и поехали в «Ред Корнер». Водитель-дубаец последним видел Жана-Лу живым – если не считать Faline95, разумеется. Мы с этого утра сотрудничаем с полицией Дубая и представителями Дирекции по международному полицейскому сотрудничеству при посольстве Франции в Объединенных Арабских Эмиратах. Мы побывали в номере «Караван-сарай» нашего «Ред Корнера», чтобы изучить обстановку, и получили от коллег фотографии места преступления, анализы крови, приблизительный фоторобот девушки. Она метиска.

Рубен встал, подхватил стаканчики и, даже не вылив, уронил в ближайшую урну.

– Господа дознаватели, – произнес он веселым голосом, – надеюсь, вы не торопитесь и выпьете со мной шампанского очень хорошего года. Раз место преступления отделяют от моей скромной гостиницы пять тысяч километров, это окончательно реабилитирует нашу милую Бэмби Мааль!

Название книги

И все-таки она красавица

Бюсси Мишель

День ветра