1
Все началось в одно майское воскресенье. Чудесное, погожее воскресенье.
Я понимаю, вам будет трудно поверить тому, что вы прочтете. Очень трудно.
Поэтому попытаюсь описать каждый этап этой тайны, как проживал их я, хотя говорить о себе – не мой конек.
Но Мюгетта свидетель, и она все подтвердит, а может, даже расскажет получше моего: я ничего не выдумал! Факты есть факты. Не укладывающиеся в голове, но вполне реальные. Я крутил-вертел их так и этак, чтобы сложить в цепочку. Чуть не тронулся умом и нашел единственное объяснение, которому никто не поверил. Но вы – сторонние наблюдатели, вы объективны, не задействованы, – вы можете и должны мне поверить!
Итак, все началось в одно майское воскресенье. Вот он я, сижу за письменным столом у окна.
На горизонте бескрайнего голубого неба ни облачка, ветерок не тревожит листву плакучей ивы, не морщит воду маленького пруда под моим окном. Тишь! Роскошный погожий майский день. Пожалуй, слишком – подозрительно – погожий.
Тридцатисантиметровая кипа газет высится справа от меня, слева стопка из десятка книг, на столе остается чуть-чуть места для ноутбука. Дело об отравленном джозамицине, кричат заголовки газет. Согласен, не самый оригинальный факт криминальной хроники, но от этого дела никуда не денешься, а главное, я на все сто уверен, что произошла непростительная судебная ошибка, если не сознательное игнорирование правосудием версии о бытовом отравлении.
После успеха первого тома «Преступлений под яблонями» (названием я очень горжусь, а подзаголовок Нераскрытые убийства и другие преступления в Нормандии придумал издатель) – на мой взгляд прекрасные продажи, а если в цифрах, то 773 проданных экземпляра – издатель требует от меня второй том к лету. Пришлось срочно выбрать десяток новых дел, раскопать сотни статей из старых газет, подобрать тысячи страниц из архивов и снять с них ксерокопии, после чего приступить к написанию, превозмогая неуверенность и надеясь, что вернется вдохновение, за которое я удостоился похвал от многих местных изданий. «Информасьон дьеппуаз», «Импарсьяль», «Эвей де Понт-Одемер» назвали мое перо легким, изящным и ироничным.
Если угодно, можете сами убедиться!
Я первый удивился, поверьте. Четыре года назад я вышел на пенсию, всю жизнь проработав контролером на железной дороге, а Флориан и Полина вскоре уехали учиться, и дом опустел. Я понятия не имел, чем заполнить свой досуг. Тогда мне и в голову не приходило, что сегодня вся моя энергия будет сосредоточена на одном-единственном занятии, увлекательном и даже захватывающем настолько, что мало-помалу отойдет на задний план все, что когда-то было для меня самым важным, – велосипедные прогулки с друзьями, ежемесячные посиделки в ресторане с бывшими коллегами из поезда Руан – Париж, уик-энды в кругу семьи.
Я всю жизнь ждал пенсии без нетерпения и особого страха – так ждут времени отхода ко сну после насыщенного дня, – а теперь боюсь не успеть, состариться, не написав всего. Не знаю, сможете ли вы понять. В местной уголовной хронике столько забытых дел, которые останутся таковыми навсегда, если никто не прольет свет на разбитые судьбы и нераскрытые преступления.
Пусть это покажется вам смешным, но я в свои пятьдесят девять каждое утро подсчитываю, сколько мне осталось хороших лет, таких, когда голова еще работает, и проклинаю быстротекущие дни.
Время летит во весь опор, и я вряд ли успею утолить до конца мою страсть. Выражусь точнее – исполнить миссию.
Этим-то размышлениям я и предавался, когда на лестнице раздались шаги.
Мюгетта, кто же еще.
Платье в цветочек, аромат весны, яркий макияж. Сейчас она меня гильотинирует.
– Собираешься сидеть взаперти весь день, Габриэль?
Бац!
Что я говорил?
Будь на улице дождь, хотя бы мелкая, симпатичная нормандская майская морось и градусов десять со свежим западным ветром, Мюгетта принесла бы мне кофе, спросила: «Как продвигается дело, милый?» – и дала бы мне весь день спокойно работать.
Но сегодня…
– Видел, какое сегодня чудесное солнце, дорогой?
Взявшись за перо, я понял, почему со времен Флобера и Мопассана писателей тянуло в Нормандию. Дело не в том, что Париж и море совсем близко, домики романтичны, а в аббатствах полно привидений. Уроженцы Нормандии во все времена были самыми плодовитыми исключительно по причине погодных условий!
Когда Мюгетта положила руку мне на плечо, я тут же выработал стратегию. Нет солнца или оно есть, я мало чем рискую – какие развлечения можно найти майским воскресеньем в Туфревиле-ла-Корбелин, в сердце области Ко? Дипломатично соглашусь выпить с Мюгеттой чаю в саду, поболтаю с ней полчасика, повосхищаюсь геранями и розовыми кустами и – готово дело! – вернусь за стол!
– Было бы преступлением не воспользоваться таким дивным деньком, – настаивает Мюгетта.
В ответ я широко зеваю, как медведь, мирно спавший в берлоге, пока его не разбудила весна. Мюгетта улыбается, ей не привыкать, убирает руку с моего плеча и разворачивает газету. Свежую, не древний пожелтевший экземпляр с заголовком о трупе, найденном в петле на чердаке старой фермы.
Сегодняшнюю газету.
Какой же я дурак!
Западня вот-вот захлопнется. При всей любви к уголовной хронике я вовсе не извращенный манипулятор. Совсем наоборот. Я интересуюсь этими преступлениями, потому что напрочь лишен воображения. Мое единственное удовольствие и мой единственный талант – скрупулезно препарировать каждую деталь дела, как часовщик, разбирающийся в сложном механизме. По сути своей я человек наивный, простой, душа нараспашку и не расчетлив ни на грамм. Полная противоположность Мюгетте, чей мозг только тем и занят, что строит планы, как меня защитить, развлечь, обогреть душевным теплом и осчастливить, хоть я ни о чем таком не просил.
– Пошли, Габи, давай проветрим твое серое вещество!
Я соглашаюсь, питая надежду отделаться малой кровью.
– Ладно. Небольшая передышка пойдет мне на пользу. Откупорим бутылочку сидра на веранде?
Полчаса – и свобода!
– Кое-что получше, милый.
Мюгетта сует мне под нос «Курьер Ко».
Меня поймали на живца. Облапошили. Загнали в угол.
Я смотрю на нормандское солнце и проклинаю его окончательно и бесповоротно.
Мюгетта торжествует сдержанно, но не унимается, как будто я сам не умею читать.
Воскресенье, 21 мая 2017
Ярмарка-от-всех в День святого Константина
Муниципальный стадион, Туфревиль-ла-Корбелин
С 9:00 до 19:00
Более 50 участников
Комментарий Мюгетты
Не заблуждайтесь!
Мой Габи лукавит. Интересничает, прикидывается несчастненьким. Мой муженек – душа нараспашку, бедняжечка мой, вытащили его, видите ли, из норы погреться на солнышке. Но согласитесь: не потому ли он так подробно описывает солнечное воскресенье, свои муки и происки хитрой женушки, что хочет отвлечься от всех этих убийств, одно другого кошмарнее?
В глубине души он и сам не прочь поговорить о себе.
Да и мне жаловаться не на что: он оставляет мне несколько строк в конце главы, чтобы я изложила свою версию.
Уж будьте уверены – я себе в этом не откажу!
2
Мне придется вас просветить, ибо выражение ярмарка-от-всех практически неизвестно за пределами Нормандии. Этакий экзотический варваризм. В других областях Франции говорят чердачная или гаражная распродажа, блошиный рынок, барахолка, на худой конец… Эти ценные знания я приобрел в долгие дни каникул, которые проводил в разных концах страны и бродил вдоль столиков, палаток, подиумов, выставленных на улицах, площадях и набережных.
Скажу вам еще кое-что. Только одно занятие скучнее прогулки по подобной ярмарке – это участие в ней. Всю неделю разбирать вещи, опустошая дом, потом упаковать безделушки, игрушки, одежки, запихать все в багажник машины, распаковать и разложить на отрезке в три метра, предоставленном вам на стадионе или в актовом зале, и ждать, ждать, ждать, ибо все сделки совершаются в первые четверть часа. Это золотое правило ярмарок-от-всех: выставленные вещи уходят сразу… или никогда! К концу дня вырученная вами сумма едва окупает хот-дог с жареной картошкой, который вы купили и съели в полдень, пополнив кассу футбольного клуба или товарищества пожарных.
Хороша загадка, не правда ли? Зачем подыхать со скуки день-деньской в выходные и праздники, если теперь можно куда быстрее и выгоднее сбыть лишний хлам через интернет? Думаю, я нашел объяснение. Кризис – не более чем неуклюжее оправдание небывалого всплеска интереса к нормандским ярмаркам-от-всех и всем барахолкам планеты, а на самом деле успех легко объясняется четырьмя словами, не имеющими никакого отношения к деньгам: людей посмотреть, себя показать.
Замечательно! Но я-то не хочу ни на кого смотреть и никому себя показывать! Мне вообще интересны только жертвы и их убийцы, тоже давно умершие, только в своих постелях и безнаказанными. Это мое неотъемлемое право и, смею добавить, даже долг!
Я уже почти четверть часа околачиваюсь на футбольном поле, забитом гостями и участниками. Мы с Мюгеттой пришли пешком. До стадиона в Туфревиле-ла-Корбелин от нашего дома метров восемьсот. Машины стоят у обочины и вдоль насыпей аж до ближайших поселков Бур-Ноден, Мон-дю-Кюль, Маре. Вереница в несколько километров.
Людское море. Мне кажется, население Туфревиля увеличилось как минимум вчетверо.
Одно утешение: навстречу попадаются и другие примерные мужья. Они, как и я, бредут по газону (хотя предпочли бы бегать по траве за кожаным мячом), рассеянно поглядывают на диски, книги, одежду, игрушки. Стенды неотличимы один от другого.
А вот Мюгетта полна энергии и попусту не суетится. У нее своя стратегия: она всегда отправляется на ярмарку-от-всех, имея четкую цель, практически невыполнимую. Когда Флориан и Полина были маленькими, это могла быть редкая книга, второй велосипед, чтобы держать его у бабушки, недорогие видеокассеты, старый молочный кувшин для сада… Поиск любой вещи становится делом жизни, ради него не лень методично исходить вдоль и поперек все аллеи, а в случае неудачи отправиться на следующей неделе в соседнюю деревню.
На этот раз Мюгетта ищет скамеечку или маленькую лесенку, недорогую, чтобы можно было перекрасить и поставить у фасада нашего дома под цветочные горшки. Поди найди такую редкость, все лето придется искать.
Но нет, немыслимая удача!
Везучая Мюгетта нашла именно то, что искала. Хозяин стенда не верит собственному счастью: ему не только не придется нести в утиль трухлявую скамеечку, он будет избавлен от нее… за деньги! Чудо, да и только, сказал я себе, дело сладилось в два счета… Но тут Мюгетта принялась торговаться.
Я жду. От нечего делать рассматриваю богатства ближайших продавцов. Должен признать, собравшиеся здесь семьи, расстающиеся с дорогими сердцу вещами, – зрелище довольно трогательное. Целые жизни выложены на продажу. Люди избавляются от воспоминаний, чтобы не мучиться сожалениями, когда придется умещать свою жизнь в десятиметровой комнатушке в доме престарелых. Или, чуть позже, на двух метрах в гробу.
Ну вот, я ударился в поэзию, а Мюгетта все еще торгуется.
Я топчусь на месте, задержав взгляд на стенде напротив. Наблюдаю. Философствую. Отмечаю еще одну константу ярмарок-от-всех: это же мусорные баки эпохи.
Все участники продают одни и те же вещи. Необходимые в каждом доме в одни годы. Вышедшие из моды через несколько лет.
Все. Без исключения.
Скосил глаза на ящик, разглядыаю диски и видеокассеты, мысленно заключая пари сам с собой насчет музыки и кино, которые там найду. Наверняка те же, что есть в каждой семье. Полный набор «Жандарма из Сен-Тропе», «Анжелики», Брюса Ли, «Звездного пути»… Старые виниловые пластинки – Селин Дион, Supertramp, Франс Галль, Pink Floyd. Подхожу ближе к коробкам с играми. «Клуэдо», «Четыре в ряд», головоломка «Мастермайнд». Разумеется, у Флориана и Полины были такие же.
Рядом куча фигурок, такие у нас тоже были – забытые звезды тысяч мультяшных шоу: «Телепузики» (Дипси), «Неугомонные детки» (Анжелика Корнишон), «Барбапапа» (Барбалала). Все-таки удивительно, что у меня когда-то были практически все вещи, выставленные на этом столе.
На коробке стоят две миниатюрные машинки – белый «Пежо 205 GTI» и желтый «Рено Спайдер», точно такие же наверняка нашлись бы в коллекции Флориана.
Поворачиваюсь направо, к детской секции.
Завороженно смотрю на лошадку-качалку, пеленальный столик, погремушки в виде сосок и зайчиков. Все покупали одно и то же, убеждаю я себя, но совпадения меня заинтриговали.
Все?
На меня накатывает дурнота.
Неужели в каждой семье была вот такая лошадка-качалка, которую моя мать подарила нам для Полины, когда та родилась? С красным седлом, полосатой гривой и серебряными копытами? И вот этот детский столик на толстых красных ножках со встроенным пианино на три клавиши и четырьмя лягушками, спрятавшимися в пластмассовых кувшинках? И эта бирюзово-голубая складная колясочка с откидным верхом, такая удобная, неотличимая от той, которую выбрали мы с Мюгеттой перед рождением Флориана двадцать пять лет назад?
Хозяйка стенда смотрит на меня и улыбается. Полноватая женщина примерно моих лет, одетая в широкое серое платье в мелкие маки. Я наверняка выгляжу хорошим клиентом. Мужчины покупают быстро и без капризов. Не торгуясь.
Я отвечаю на ее улыбку и продолжаю рассматривать стол, стараясь ничем не выдать охватившего меня волнения.
Рядом с игрушками – три пазла на сюжеты Уолта Диснея: «Мулан», «Король-Лев», «Покахонтас». Полина и Флориан когда-то получили в подарок такие же наборы, один в один!
Пытаюсь убедить себя, что это логично. Выбор поколения. Все дети одного возраста смотрели одни и те же фильмы. Играли в одни и те же игрушки, любили одних и тех же мишек и кукол. Вспоминаю, как Полина оккупировала гостиную со своей игрушечной посудой и колыбельками, как встречала меня вечером с рейса Париж – Руан, расположившись на диване в обществе всех своих кукол. Разве может папа, даже спустя годы, забыть их имена? Белокурая Шарлотта с длинными косами, лысый щекастый пупс Лора, большая кудрявая негритянка Имани и рыженькая Келли – младшая сестра Барби.
Боже мой!
Кажется, я выругался.
Они здесь! Все!
Замечаю, что дрожат руки. Шарлотта, Лора, Имани и Келли, вот они, передо мной. Сидят на доске. Пять евро за куклу. С одежками – десять евро. Улыбаются, как будто узнали старого знакомого.
Меня!
Я почти напуган и, кажется, готов окликнуть их. Вдруг отзовутся… Дурацкая мысль возвращает меня на землю. Чтобы унять дрожь в ногах, повторяю себе: все ровесницы Полины играли в детстве с одинаковыми куклами, а то, что они оказались на этом столе, – обычное совпадение.
Хозяйка в «маковом» платье не спускает с меня глаз.
Смутившись, я перемещаюсь к ящику с дисками. Подобно многим ровесникам, я слушаю только французские песни и рок, вкусы семьи продавца посвежее… и с уклоном в хард-рок. Примерно как у Флориана, моего взрослого сына-бунтаря, которому все же удалось в бытность свою подростком привить мне любовь к хеви-метал, гитарным переборам и рефренам-воплям, где не поймешь ни слова.
Вынимаю из ящика диски, один за другим.
– Два евро за диск, за семь – десять евро, – уточняет маковая мадам.
Флориан больше всего любил…
Nevermind группы «Нирвана».
Я перебираю диски, будто листаю страницы книги. Триллера. Быстро-быстро. Как я и подозревал, маленький пловец здесь. Ничего удивительного. Хотя дрожь уже охватила мои локти и колени.
Надо успокоиться. Успокоиться.
Еще Флориан слушал нон-стоп The Black Album группы «Металлика». Как старую знакомую, я приветствую устрашающую змею на черной обложке, все правильно…
Ладно, попробуем поискать что-нибудь более редкое. Флориан обожал еще и пластинку Ten группы «Перл Джем».
Есть! Его я тоже нахожу между альбомами «Эй-си/Ди-си» и «Рэдиохэд».
Ныряю в глубины памяти, все еще не веря. Вспоминаю Blue Lines группы «Мэссив Аттак».
Боже правый, и этот диск здесь!
Почти не дыша, я все глубже погружаюсь в прошлое, чувствую, что ставки высоки, на карте мое душевное здоровье, и вспоминается, что Флориан буквально боготворил альбом Act III. Однажды ночью, часа в три, он разбудил весь дом, врубив его на полную громкость на своем музыкальном центре, в наушниках… которые забыл подключить. Не может быть, чтобы и эта коллекционная вещица оказалась здесь!
Я судорожно роюсь в ящике с дисками. Как загипнотизированный. Еще три диска – и в мозгу взрывается бомба.
Есть!
Я с первого взгляда узнаю алый занавес на обложке Act III, сразу за салатово-зеленой обложкой «Алан Парсон Проджект».
Все любимые альбомы Флориана, даже самые заветные!
Я опираюсь рукой о деревянный стол, сделав вид, что закружилась голова, и заставляю себя рассуждать здраво. Какова вероятность, что все эти знакомые мне предметы кто-то собрал вместе и разместил на двух квадратных метрах?
Констатирую – вероятность нулевая. Шансы один к миллиарду.
Маковая хозяйка больше не смотрит на меня, она уже убирает коробки в трейлер, стоящий за ее стендом.
Надо ловить момент. Попятившись, я достаю телефон и стремительно – никогда бы не подумал, что способен развить такую скорость, – делаю с десяток снимков: детская полка, одежда, игрушки, куклы, диски.
Хочу доказать себе, что не спятил, и показать их Мюгетте. Память у жены всегда была лучше моей. Она точно вспомнит. И прояснит эту тайну.
Мюгетта между тем все еще торгуется. Подойдя, я слышу, как она говорит продавцу скамеечки, который по ходу дела уже вдвое сбросил цену:
– Нет, все-таки я ее не возьму. Мне нужна лесенка на пять ступенек. Пожалуй, попытаю счастья на той неделе на ярмарке-от-всех в Ла-Фоллетьере.
Комментарий Мюгетты
На этом этапе, не желая испортить саспенс истории, которую так хорошо рассказывает мой муж-писатель, уточню одно: Габриэль сильно преувеличивает мою страсть к ярмаркам-от-всех.
Я бываю от силы на пяти в год! И тащу туда моего бедного муженька силой, но, как правило, возвращаюсь домой с пустыми руками, а он бродит по проходам часами и всегда уходит со стопками книг, пачками дисков и другими «несметными сокровищами». Как будто вещи тоже могут рассказать нам о прошлом.
3
Я распечатал все фотографии и разложил их на столе в гостиной. Внимательно рассмотрев каждую, Мюгетта высказывается, не пытаясь скрыть насмешливые нотки в голосе:
– Ну ты даешь, Габи! Ни за что не поверю, что у этой женщины были сын и дочка ровесники нашим детям, и она возила их в такой складной коляске, покупала девочке этих кукол, а мальчику мультяшных героев и машинки. И что он, когда подрос, слушал рок и хеви-метал.
Я не обижаюсь. Я сержусь на себя. За то, что не подвел вчера Мюгетту к тому стенду. На месте она бы узнала и кукол, и коляску, и лошадку, и диски. Наверняка вспомнила бы подробности: погнутое колесико, карандашную линию на коробке с игрой, царапину на фигурке… А я не решился. Мюгетта не умеет хранить чужие секреты.
Я не сдаюсь, указываю на укрупненный снимок с куклами:
– Да ты присмотрись. Узнаешь Полининых любимых кукол в полном составе? Шарлотта, Лора, Имани и Келли… Беленькая, лысенькая, черненькая и рыженькая. Ее знаменитые четверняшки. Все вместе!
На лице Мюгетты появляется противная улыбочка. Так бывает всякий раз, когда я пытаюсь изложить ей свою гипотезу очередного нераскрытого преступления.
– Брось, Габи, когда дети были маленькими, всем нам бросали в почтовые ящики одни и те же каталоги. По телевизору крутили одну и ту же рекламу. Все девочки просили на день рождения и Новый год одних и тех же кукол.
– Ладно бы только куклы… – Я нервным жестом откладываю фотографию. – Но сумма совпадений просто невероятна! Все наши игрушки, все диски, все вещи лежали, стояли и сидели на этом столе… как будто… – Я ищу слова. – Как будто эта женщина выставила на стенде нашу жизнь!
– Милый, мы с тобой покупали массу вещей, которых у нее не было.
– Ты права… но все, что она продавала, было у нас.
– Как и у миллионов других родителей… Что ты хочешь доказать, Габи?
– Ничего… абсолютно ничего. Ты затащила меня на ярмарку… Я просто говорю, что это поразительно!
Мюгетта уже не слушает. Расположилась на диване и уткнулась в нового Жиля Легардинье. Детективы, тайны, расследования моя жена терпеть не может.
Я не унимаюсь, беру другую фотографию:
– А лошадка-качалка? Моя мать подарила ее Полине, когда та родилась. Вспомни, это штучная вещица, сделана на заказ ее знакомым столяром. Такую нельзя было купить в супермаркете.
Мюгетта покорно поднимает глаза от книги – так ведут себя с не в меру надоедливым ребенком.
– Да, милый, но эта лошадка почти сгнила на чердаке. Когда мы затеяли генеральную уборку, ты пустил ее на дрова.
– Уверена?
– Абсолютно. Ты аккуратно отвинтил все, что не горит, остальное распилил, а уж куда потом все делось, тебе видней.
Теперь я смутно припоминаю этот эпизод. Но ни за что не признаюсь Мюгетте, разве что попутно выдвину гипотезу: кто-то мог стибрить части лошадки и собрать ее заново.
Я продолжаю рассматривать снимки в поисках новых доводов. Мюгетта тихонько закрывает книгу и роняет фразу, которая меня добивает:
– Боюсь, коктейль из уголовной хроники ударил тебе в голову.
Нет, Мюгетта!
Только не этот аргумент!
Не подлый удар ниже пояса!
Мюгетта в очередной раз пеняет на мою страсть. Напоминает, до какой степени я изменился. Самоизолировался от реального мира. Этот наш единственный и вечный повод для ссор.
Хотите пример? Я знаю, нет ничего хуже, чем оказаться меж двух огней, когда ссорятся двое близких людей, но хочу, чтобы вы поняли. Через месяц у нас серебряный юбилей, двадцать пять лет совместной жизни. Мюгетта хотела поехать на неделю в Венецию, где мы были в свадебном путешествии, но на мне висит окаянный второй том нормандских тайн.
«Поедем позже, милая, – пообещал я однажды вечером. – Сразу как закончу книгу. Мы с тобой прожили двадцать пять лет, что изменят три месяца?» Компромиссное решение? Но Мюгетта хлопнула дверью и закрылась в кухне, а я ушел к себе в кабинет.
На сей раз я остался в гостиной. Переживаю. Пережевываю. Мюгетта валит все в одну кучу. Каким боком это совпадение касается моих расследований почти забытых преступлений? Просто-напросто, если рассуждать здраво, напрашивается однозначный вывод: вероятность того, что одни и те же вещи могли оказаться в двух разных домах, равна нулю.
Я встаю и заявляю победным тоном:
– Придется с этим разобраться!
Мюгетта хохочет, но ее рассмешил не я – Легардинье.
– Большинство этих вещей мы не выбрасывали. Достаточно их найти, и все станет ясно, – добавляю я решительно.
Комментарий Мюгетты
До чего же ты хорош, когда кипятишься, милый. Ссориться в тысячу раз лучше, чем дуться и молчать, каждый в своем углу. Я предпочту хлопающую дверь двери закрытой. Периодические грозы – вечно умеренному климату.
Я прекрасно знаю, что гондолы и Гранд-канале никуда не денутся и в сентябре. Но ты бы обиделся, не прояви я нетерпения, правда?
Что до всего остального, повторю твои слова, дорогой: пиши жалобу на себя!
4
– Добрый день, мадам, позвольте представиться: Габриэль Эспинас, автор «Преступлений под яблонями». Вы… Возможно, вы помните, пару лет назад я работал с документами из муниципального архива.
Секретарша мэрии смотрит с недоверием.
– Вот как?
Определенно, она не из числа моих «верных читательниц».
– Сегодня мне нужна совсем простая справка – фамилии участников ярмарки-от-всех в прошлое воскресенье.
– Зачем они вам понадобились?
Надо попытаться произвести впечатление на должностное лицо.
– Гм… Ну, скажем так… Это важно для одного из моих расследований… Дело довольно конфиденциальное…
Я кладу на стойку экземпляр моего бестселлера в красно-зеленом супере – захватил на всякий случай.
– Но как связаны ваши «истории о трупах» с ярмаркой-от-всех в Туфревиле?
Облом!
– Никак, просто… гм…
Секретарша продолжает буравить меня взглядом, как будто ждет, что я открою ей страшную тайну – например, о том, что один из участников продавал на своем стенде фамильное серебро некоей семьи, чьи обугленные останки нашли в печи для обжига негашеной извести.
Решаю сдать назад.
– Дело в том, что… Я присмотрел одну вещь… Не решился купить сразу, а теперь жалею и хотел бы связаться с продавцом. Это… это был третий стенд от северного входа на стадион. У вас должен быть план, координаты. Мне нужны только фамилия, адрес, номер телефона.
Секретарша не спешит, выравнивает на столе стопку проспектов с рекламой местных хостелов и гостевых домов.
– Знаете, мсье Эспинас, мы действительно просим участников заполнить анкету, когда они бронируют места, но по окончании ярмарки всегда выбрасываем весь этот бумажный хлам в корзину, негде это хранить…
Кого ты решила обмануть, чудачка? Надеешься так просто отделаться от самого ушлого сыщика во всей области Ко? У меня развязывали язык и не такие упрямцы.
Я выдаю самую обаятельную из своих улыбок и заговорщически подмигиваю:
– Вообще-то, я хочу сделать сюрприз жене… Подарить ей декоративную лесенку… Продавщица была в сером платье с маками и…
Секретарша расстреливает меня взглядом.
– Вот что я вам скажу, мсье Эспинас. Я не имею права сообщать вам данные участников. Что бы вы там себе ни думали, все сделки на ярмарках-от-всех строго регламентированы.
Вот ведь повезло! Нарвался на формалистку! Выслушав резкую отповедь, делаю очередную неуклюжую попытку договориться:
– Но речь идет о старой деревянной лесенке, я ведь объяснил, что…
Бюрократка вскакивает, не дав мне договорить.
– У нас тихая деревня, господин писатель! Вынюхивайте у соседей, если вам больше нечем заняться, здесь не найдете никакой уголовной хроники. Никаких секретов. Никаких нераскрытых убийств. – Она пытается взять себя в руки, снова нервно выравнивая и без того ровную стопку проспектов. – Мы не хотим, чтобы сюда хлынули туристы, как в Лепанж и Шевалин. Отправляйтесь ворошить ваши тайны в другое место, мсье Эспинас. Все поняли?
* * *
– Я кого-то потревожил, Мюгетта! Кому-то помешал. Сунул нос куда не надо. Поверь мне, реакция секретарши мэрии была совершенно неадекватной. Она не желает, чтобы я искал. Значит, ей есть что скрывать!
Мюгетта слушает внимательно, без привычного намека на иронию во взгляде. Спасибо, Мюгетта! И отвечает вполне серьезно:
– В чем-то ты прав, милый. Твои книги очень нравятся читателям. Всем без исключения. Кроме тех, кого они напрямую касаются.
– Что ты хочешь сказать?
– Сырье для твоей уголовной хроники – людские беды. Это безотказно работает, люди обожают жалеть несчастных. Но не забывай, что свои грошовые роялти ты зарабатываешь на жертвах.
– Ты правда так думаешь?
– Нет, а вот ты подумай.
– Считаешь, кто-то может иметь на меня зуб за… роялти? Хочет заткнуть мне рот? Помешать добраться до той женщины в платье с маками?
– Конечно, нет! Я имела в виду нездоровое любопытство и зависть.
Я не успеваю ответить: Мюгетта на секунду закатывает глаза, потом снова смотрит на меня, и на сей раз я вижу намек на иронию, а не насмешку.
– Ну хорошо, дорогой. Ты влез в дело государственной важности! Много лет мэрия Туфревиля-ла-Корбелин скрывает какую-то тайну. Замазаны все: мэр, секретарша, прочие должностные лица… Тебя надо убрать. Знаешь, как в песенке: первый, кто сказал правду… Ты только подумай: эта твоя женщина в платье с маками все разведала о нашей жизни, скопировала каждую детскую игрушку, она знает даже цвет волос кукол нашей дочери и число лягушек на детском столике нашего сына. Как думаешь, эту информацию вырвали под пытками у няни Мартины?
Мартина Лувен была няней Полины и Флориана до садика, нянчила она и десятки других деревенских детей. Мы часто видим ее с детской коляской и полудюжиной малышей, цепляющихся за ее юбки.
Я всеми силами стараюсь сохранять спокойствие.
– Я не шучу, Мюгетта. Моя работа предполагает определенный риск. Я изучаю дела об убийствах. В том числе – до сих пор не раскрытые. Убийцы живут на свободе, где-то по соседству.
Разворачиваюсь и иду к лестнице, чтобы подняться в кабинет. Мюгетта провожает меня взглядом. Я застываю на ступеньке под большим постером с изображением горной цепи Пюи в Оверни. Великолепный вид сверху на Пюи-де-Дом, Пюи-де-ла-Ваш, Пюи-де-Саркуи и кратер вулкана Париу. Я знаю, как дорог Мюгетте снимок, это память о наших путешествиях до рождения детей. Одна палатка на двоих, по рюкзаку на каждого, километры горных троп. Каждое лето, когда Полина и Флориан отказывались от прогулки в горах, хотя бы и однодневной, мы с женой обещали друг другу опять надеть альпинистские ботинки, как только дети вырастут. Вместо палатки под звездами будут комнаты в гостевых домах, а вместо пикников на лоне природы – мишленовские рестораны.
Все будет, Мюгетта, клянусь тебе. Как только закончу второй том. И прежде, чем издатель закажет мне третий (а вдруг…).
Делаю шаг на следующую ступеньку и заслоняю собой овернский пейзаж. Мюгетта молчит. Наверное, думает о скопище монстров, психопатов и прочих маньяков всех мастей, явившихся под крышу ее дома и укравших у нее мужа. Увы, я знаю, какого она мнения о моей страсти – в глубине души.
Комментарий Мюгетты
Нет, не знаешь, милый.
Ты ошибаешься.
Я твою страсть уважаю. Это твой выбор, и я никогда, ни разу его не осуждала.
Да, я ее не разделяю, кори меня, если хочешь, но не за то, что препятствую тебе. Хотя знаю, какую цену нам всем приходится платить за нее.
Но если хочешь добрый совет от скромной читательницы, то есть в этой главе одна неувязочка.
Ты начал за здравие, с маковой женщины на ярмарке-от-всех, а кончил за упокой, кровавыми преступлениями.
Извини, Габи, но я при всем желании не вижу связи между всеми этими нераскрытыми убийствами и Полиниными куклами или машинками Флориана.
5
Вы меня уже немного знаете. И понимаете, что я так легко не сдаюсь.
Я снова побывал в мэрии, пытался хоть что-нибудь разузнать, разведать – исподволь, расспрашивая друзей. Безуспешно. Никто не знает участницу ярмарки в платье с маками, никто ничего не заметил, никто не понимает, что именно я ищу. А может, все притворяются…
Чем больше я думаю об этом стенде на ярмарке-от-всех, чем дольше рассматриваю фотографии, тем меньше верю, что столь невероятное совпадение могло остаться незамеченным. И тут я вспоминаю, что сказал Мюгетте. Большинство этих вещей мы ведь не выбрасывали. Достаточно их найти, и все станет ясно. Нужно только дождаться удобного случая.
Несколько дней спустя я работал у себя в кабинете, перечитывал показания санитаров скорой об отравлении цианидом маленькой Эмили, и увидел в окно въезжающую на нашу стоянку машину Флориана. Флориана и Амандины, если быть точным.
У меня всегда щемит сердце, когда я вижу, как мой двадцатичетырехлетний сын входит в сад рука об руку со своей любимой. Я вспоминаю, сколько раз здесь же вел Флориана за ручку. Или катил его, таща за руль детского трехколесного велосипеда. Или позже, страхуя на двухколесном, на роликах, на скейтборде. Сколько раз я бил по мячу в импровизированные ворота или по волану через натянутую вместо сетки веревку.
Я как дурак верил, что они вечны, эти дни игр с сыном в Большого Папу на парковке! Сколько это продолжалось? Десять лет? Сначала ты ждешь своего первенца, потом имеешь счастье длиной максимум в пятнадцать лет, а после еще лет тридцать вспоминаешь о нем. Пусть не так много лет, но с Флорианом нас связывала закадычная дружба. На наш манер. Никаких откровений, признаний, сердечных тайн, зато мы не могли наговориться – о том, кто победит в «Тур де Франс», кого надо включить в сборную по футболу, кто должен играть в Кубке Дэвиса – Санторо или Пьолин. Ну и о музыке, разумеется.
Шуршат шаги по гравию аллеи. Раз в две недели Флориан приезжает в Туфревиль. С женой. Сын покинул родительское гнездо, чтобы свить свое с Амандиной, три года назад, и с тех пор – хотите верьте, хотите нет – я ни разу не видел Флориана одного. Не припомню, чтобы он заговорил о звездах футбола, результатах Большого шлема или Гран-при «Формулы-1». Флориан благовоспитанно сидит на диване и слушает, как щебечут Амандина с Мюгеттой. Свекровь и невестка обожают друг друга и могут часами трепаться обо всем и ни о чем, а Флориан только кивает и нежно проводит пальцем по позвонкам любимой, если она в платье, или гладит бедро, когда она в брюках, будто боится, что стоит ему, забывшись, обронить имя Рибери, как его сокровище убежит без оглядки. Не бойся, сынок, я не выставлю тебя на позор. Так что когда Флориан с Амандиной приезжают, я вежливо здороваюсь, наливаю всем выпить и, посидев с ними немного для приличия, удаляюсь в свою берлогу – работать. «Ты должен с ним поговорить», – сто раз настаивала Мюгетта, после того как сын с женой садились в машину и уезжали к себе в Монтивилье.
Поговорить? О чем?
Флориан сделал выбор. Мужчина всегда выбирает женщину, с которой чувствует себя лучше, тоньше, умнее, чем он есть на самом деле.
– Я уважаю сына, потому и не разговариваю с ним, – ответил я однажды Мюгетте.
– А он, по-моему, уверен, что ты на него сердишься.
Когда я спускаюсь в гостиную, Мюгетта и Амандина увлеченно обсуждают непростой выбор между деревянными ставнями и рулонными шторами. Флориан вертит головой от матери к ненаглядной, напоминая теннисного арбитра, который устал считать очки, сидя на судейском насесте, и теперь делает это, удобно устроившись на диване.
– Можно задать тебе вопрос, Флориан?
Флориан поворачивается ко мне, в глазах тревога.
– Я давно хочу разобрать старые коробки. Не поднимешься со мной? Посмотришь старые диски, отберешь, что хочешь оставить себе?
Мюгетта недовольна. Амандину мое предложение скорее забавляет. Флориан удивлен, но он с детства сохранил хорошую привычку слушаться папу.
И вот несколько минут спустя – большая премьера! Отец и сын вдвоем на чердаке.
Мы открываем отсыревшие коробки. Сюда, под крышу, я убрал все вещи, которые понадобятся Флориану, когда придет его черед перебраться из квартиры в центре города в новенький коттедж и мечтательный-юнец-не-знающий-от-какой-стены-гвоздь окончательно превратится в рукастого-папу-занимающегося-по-воскресеньям-ремонтом. После его отъезда в Гавр я занял бывшую детскую, устроил в ней свой кабинет, заменил японские комиксы на полках подборками «Курьера Ко», тщательно составил архив детства Флориана и отправил все это добро на чердак.
Под балкой, наполовину укрытой стекловолокном, стоит CD-плеер, старенький, но все еще в рабочем состоянии. Я вскрываю ножом коробку с надписью: «Музыка. Флориан».
И как минимум на четверть часа мой сын исчезает. Его голова ныряет глубоко в коробку и высовывается на несколько секунд, только чтобы глотнуть воздуха и выложить очередную стопку дисков, по большей части помеченных маркером.
Хиты 94–96
Французский рок 97
Шлягеры лето 99
Я украдкой рассматриваю каждую обложку. Пока Флориан не достал из коробки ни один альбом из тех, что я узнал на ярмарке, а ведь именно их он слушал нон-стоп в подростковом возрасте. «Нирвана», «Металлика» и прочие «Ангелы смерти».
Флориан разгибается, вставляет диск и нажимает play. Плеер скрежещет, как ржавая фреза, кажется, диск так и будет вечно крутиться вхолостую, но вот вступают полнозвучные гитары «Крэнберриз», сотрясая балки чердака.
Zombie.
– Вау! – выдыхает Флориан. – Это было здорово!
Несколько долгих секунд он, закрыв глаза, отдается медленному, гипнотическому ритму, потом перещелкивает дальше. В динамиках стрекочет вступление ко второй песне. Звучат гитарные аккорды – самые знаменитые за последние двадцать лет.
– Wonderwall!– кричу я, как будто мы играем в «Кто первый».
– Отлично, пап. Вопрос был из простых. А вот это?
От мощного гитарного риффа дрожит пыльный пол.
– Легко! Ленни Кравиц! Are You Gonna Go My Way!
– Еще одну?
Звуки гитары внезапно становятся тише, новая мелодия сменила предыдущую.
– Группа «Ред Хот»! Californication!
– Ты силен, пап. Значит, не забыл мои уроки настоящей музыки, а?
Мы с Флорианом улыбаемся друг другу, и я задумываюсь, когда вот так общался с сыном в последний раз? Годы назад? До того, как он поступил в лицей, или позже?
Песни следуют чередой. Флориан ставит диск с французским роком. Мы с моим большим мальчиком ничего не говорим, ну почти ничего. Прислонясь к балкам, слушаем, роняем слово-другое о мелодии, одни песни прокручиваем, другие повторяем. Друг друга сменяют Les Nuits parisiennes группы «Луиза атакует», Onde sensuelle неповторимого – M-, L’Homme presse группы «Темные желания» и L’Apologie от «Матматаха».
Пользуясь случаем, решаюсь задать вопрос, когда Флориан меняет диск (ему любопытно послушать тот, на обложке которого нет пометки маркером). Я долго собираюсь с духом, мне неловко портить редкий момент близости, скрывая от сына подлинные намерения, наконец выпаливаю на одном дыхании:
– Раз уж мы устроили большой концерт твоей дикарской музыки, скажи, ты случайно не находил в коробке Nevermind? Я имею в виду «Нирвану». И других твоих любимых металлистов, «Металлику», «Перл Джем», «Массив Аттак»?
Флориан как-то странно смотрит на меня. Похоже, удивляется моей памяти.
– Нет, пап. Сам не пойму. Никаких следов.
– А «Ангел смерти»?
Детская улыбка озаряет лицо моего мальчика.
– Черт, ты прав. «Ангел смерти»! Это сила! Нет, в коробке ее не было.
Я хочу задать следующий вопрос, но Флориан продолжает:
– Наверное, дал их послушать приятелю, а он не вернул. Ничего, все по-честному. Большинство дисков в этой коробке я сам заиграл у друзей.
Я медлю – спросить? не спросить? Какому приятелю? Когда? Они общаются? Чувствую себя до ужаса нелепым и предпочитаю промолчать.
Между тем вступили «Скорпионз», и на чердаке задул ветер перемен.
Передохнув, Флориан берется за другие коробки, затормозив над той, где сложены его машинки.
– Смотри-ка, – замечает он, – пропали мои «пежо 205 GTI» и «рено спайдер».
Как будто балка рухнула мне на темечко. Я напрягаю помятые мозги, вспоминаю две машинки на стенде ярмарки-от-всех. Накатывает странное, сродни эйфории, чувство: я с самого начала был прав! Но смятение перед необъяснимым сильнее.
– А их ты не давал приятелю?
– Мою коллекцию? Ты издеваешься? До чего жалко, что машинки пропали. Особенно мой серый «спайдер».
Я мысленно сосредоточиваюсь на двух машинках, стоявших между плюшевыми любимцами и развивающими играми.
– Твой «спайдер» был желтый, мой мальчик.
– Серый, пап, я точно помню.
Я не спорю, но остаюсь при своем мнении.
Нет, сынок, он был желтый! Желтый, как на снимке, что я сделал в воскресенье на стенде, он лежит на моем столе, и белый «пежо» рядом.
Флориан тоже не настаивает. Поразмыслив, я прихожу к выводу, что уже не так уверен, какого цвета была эта старая модель с откидным верхом.
Раздался вопль What’s going on!
– Если исключить бойбэндзы, – размышляет вслух Флориан, – хорошее было время – девяностые.
– Да, – соглашаюсь я, – пару-тройку вещей даже можно слушать.
Флориану явно не хочется возвращаться на диван к Амандине и слушать про рулонные шторы. Я поудобнее устраиваюсь у балки с единственным желанием продлить этот момент. И повторить его еще раз и еще. Начинается сезон музыкальных фестивалей, почему бы не предложить Флориану сходить вместе на концерт?
А он тем временем находит на дне другой коробки старые альбомы Panini Foot со звездами футбола. Сезон 1997–1998. Невероятная победа клуба «Ланс» за месяц до чемпионата мира. Забытый всеми чемпион. Везде, кроме, наверное, городишки Ланса. В голову приходит еще более безумная идея: купить два билета и пойти с Флорианом на стадион, как много лет назад, когда ему было шесть.
Комментарий Мюгетты
Я ни в коем случае не хочу омрачить чудесное воссоединение отца и сына. Поэтому не скажу ни слова о Рибери, миниатюрных машинках, лучшем форварде «Ланса» двадцатилетней давности…
Позволю себе всего одно замечание: уверяю тебя, милый, женщины в отсутствие мужчин найдут о чем поговорить – кроме рулонных штор…
Да-да, клянусь, не в обиду тебе будет сказано. Я пишу это ради твоей карьеры, мне бы не хотелось, чтобы из-за сексистских настроений ты потерял читательниц!
Твоя женушка чуть-чуть ревнует, но очень тронута вашей вновь обретенной дружбой с твоим – нашим – сыном.
6
– Я уверен, в мэрии что-то скрывают.
– Что? – рассеянно отзывается Мюгетта, водя тряпкой по мебели красного дерева.
После чудесного общения с Флорианом на чердаке сомнения вернулись, еще более неотвязные. Я прокручиваю в голове картины: вот пустая коробка из-под дисков, вот другая, в которой была коллекция машинок, потом перед глазами встают те недостающие предметы, что были разложены на доске у женщины в платье с маками. Как она сумела их украсть?
Я продолжаю изливать душу Мюгетте.
– Боюсь, я, сам того не желая, затронул больное место, какую-то старую историю. Я просмотрел подшивки местных выпусков «Курьера Ко» почти за семьдесят лет. В округе были странные случаи, пропавшие подростки, подозрительные смерти. Если подойти к прошлому методично, связать незначительные с виду происшествия, все станет ясно. Булочница так странно смотрела на меня сегодня утром. А когда я проходил мимо школы, родители почему-то…
Взметнувшееся облачко пыли щекочет Мюгетте ноздри, и она звонко хохочет.
– А чего ты хотел? Три недели подряд донимаешь людей расспросами о ярмарке-от-всех. Суешь им так называемый фоторобот женщины, который нарисовал по памяти. Твердишь, что она не могла раствориться в воздухе… Просишь сообщить, если встретят ее…
Пресловутый фоторобот, действительно нарисованный по памяти, лежит на пианино прямо возле Мюгетты – набросок толстой краснощекой женщины весьма умеренного сходства с оригиналом. Только серое платье с маками может послужить зацепкой, но с 21 мая непрерывно льет дождь, и эта участница вряд ли появится на следующей ярмарке одетой по-летнему.
Даже погода против меня!
Я посвятил расследованию три недели и сумел отыскать всего одну ниточку. Бывшая нянька из соседней деревни Мон-де-л’Иф отдаленно похожа на маковую женщину. Ее дети ходили в начальную школу в Туфревиле-ла-Корбелин одновременно с Флорианом и Полиной. Но, во-первых, нянька давно переехала, а во-вторых, никто, как ни странно, не помнит ее имени.
– Круговая порука области Ко, – смеется Мюгетта. – Край молчунов! Могу выдвинуть другую гипотезу: ты рисуешь не лучше малолетки из детского садика.
Ничто так не мотивирует, как поддержка близкого человека.
Я подхожу к ней, держа в правой руке ножницы, а в левой газету. Ни дать ни взять злостный анонимщик, готовящийся завалить деревню подметными письмами. Наклоняюсь к фотороботу, потом к Мюгетте:
– Клянусь тебе, я выясню, почему эта женщина копирует нашу жизнь.
– Тебе не кажется, что ты хватил через край, Габи?
– Я?! А Полинины куклы? А коробки с дисками Флориана, в которых не хватает именно тех, что я видел на ярмарке?
– Флориан дал эти диски приятелю!
– Вот именно! У нас этих дисков больше нет, а та женщина их продавала. Она как будто нарочно собрала все вещи, которые принадлежали нашим детям.
– Все?
– Очень многие.
Отложив тряпку, Мюгетта садится на табурет у пианино.
– Итак, по твоей версии, Габи, эта женщина много лет коллекционирует вещи, которые мы разбрасываем направо и налево. Как фанатка или помешанная… ну, скажем, на Амели Нотомб, рылась бы в ее помойке, проникала к ее друзьям, к няне ее детей, чтобы стянуть забытые мелочи, выслеживала ее в пункте приема утиля и присваивала ненужное ей старье?
В точку, Мюгетта!
Я торжествую.
– Да. Именно так.
Увы, радуюсь я недолго.
– С какой стати ей фанатеть по тебе?
– По нам, Мюгетта. По нам. По нашей семье…
– Ты меня утомил…
Она поднимает крышку пианино и выстукивает три ноты.
До, ми, соль.
Трех нот достаточно, чтобы я прикусил язык. Наше пианино онемело, с тех пор как Полина перебралась в Тулузу. Раньше дочь играла едва ли не каждый день. Музыка была частью нашей жизни. Полинино пианино, диски Флориана, песенки Мюгетты. В каждой комнате звучала своя мелодия. Что такое счастливая семья? Какофония.
Сегодня напевает только Мюгетта. Над клавишами стоит партитура «Прекрасной Елены» Оффенбаха. В молодости жена пела в маленькой местной труппе, которая ставила оперетки. Я сопровождал ее на гастроли – дальше Парижа они не уезжали. Только через пять лет я набрался духу и признался ей, что терпеть не могу музыкальные комедии. В тот день я почувствовал себя предателем.
Потом Мюгетта бросила петь. Первое время еще ходила с подругами на спектакли, но скоро перестала. Никто, кроме Мюгетты, оперетту не любит.
Ми, фа, соль.
– Едем!
Мюгетта оборачивается ко мне, смотрит удивленно:
– Куда?
– В Тулузу, к Полине.
– Вот так просто возьмем и поедем?
– Да, вот так просто! Ты недовольна, что я сижу в четырех стенах, что отвык от спонтанных поступков. Так что давай – быстро собираем чемоданы, снимаемся с якоря и едем к дочери в Тулузу… Мы с Рождества ее не видели!
– А твой второй том?
– Три дня. Мы едем на три дня. Могу себе позволить посвятить три дня дочери раз в полгода.
Я кладу руку на плечо Мюгетты, провожу пальцем по клавишам пианино.
Фа, си, до.
Комментарий Мюгетты
Хороший вопрос, Габриэль. Я задавалась им не один год, с тех пор как ты признался мне, что терпеть не можешь Оффенбаха, Франсиса Лопеса [30] и Жоржа Гетари [31] .
Да, просто замечательный вопрос.
Заверить любимого, что любишь то же, что любит он… Это доказательство любви или предательство?
Со временем я получила ответ. Пять лет ходить на мои спектакли, слушать «Дорогу цветов» [32] , когда любишь только рок и авторскую песню, – это было доказательство любви, лучшее доказательство из всех возможных.
Таких доказательств ты давно не даешь мне, милый.
И еще, откровенность за откровенность, все эти годы я пела для тебя и только для тебя.
7
С террасы открывается восхитительный вид на Тулузу, Южный канал и аэробусы, взлетающие из аэропорта Бланьяк.
– Не спорю, – убеждает Станислас нас с Мюгеттой, поднимая бокал, – от самолетов немного шумно, но это лучше, чем жить, как мои коллеги-инженеры, на другом конце Тулузы и проводить два часа в пробках, чтобы добраться через весь город на работу.
От меня трудно дождаться доброго слова о зяте, но должен признать, что дом великолепен: терраса из потемневшего тикового дерева располагает к отдыху, искрится солнечными бликами бассейн, зеленеет свежеподстриженный сад. Коттедж, превращенный во дворец по мановению волшебной палочки «короля Мерлина», как говорила в детстве Полина, в сказочный дворец, где теперь царит и правит моя дочь.
Полина всегда обожала сказки! Я каждый вечер, если возвращался не слишком поздно, рассказывал ей про фей и добрых волшебниц. Полина была девочкой увлекающейся, мечтательницей, фантазеркой. Способной и старательной ученицей. Степень бакалавра по гуманитарным наукам. Диплом с отличием по современной литературе, специализация в книжной области в магистратуре в Тулузе. Стоило ли уезжать так далеко от Нормандии, чтобы получить образование без дальнейших перспектив? Все произошло, как в моих худших кошмарах.
Полина влюбилась в начинающего инженера авиации. Полина стала приезжать в Туфревиль-ла-Корбелин от силы на три дня. Полина бросила учебу, как только Станисласа после стажировки приняли на постоянную работу в Центр авиационных технологий в Бальма. Они залезли в долги на двадцать пять лет, чтобы купить этот дом, террасу, бассейн, и маленькая фея Полина превратилась в домохозяйку. Они хотят ребенка, у них пока не получается, а я – признаюсь начистоту – почти надеюсь, что и не получится. Никогда. Я чувствую, что для Полины это последний шанс когда-нибудь снова стать свободной.
Не то чтобы Стан был плохим мужем (Станислас терпеть не может, когда его называют Станом).
Не то чтобы Полина не выглядела счастливой. Просто не о такой жизни для нее я мечтал.
– Твои куклы еще у тебя?
Я задал вопрос с самым невинным видом, за аперитивом – бокал розового вина с грейпфрутовым соком перед каждым и блюдце с оливками посередине.
Мюгетта прожгла меня взглядом. Прицельный огонь, да и только.
– Мои куклы? – переспросила Полина, и ее огромные глаза от удивления стали еще больше.
А ведь я постарался подобраться к теме как бы между прочим. Упомянул для начала каникулы на Кикладах – лучшее из наших воспоминаний – вдвоем, потом вчетвером (Мюгетта уверяет, что мы зачали Полину на Санторини, под кратером, и это она настояла на том, чтобы вернуться туда десять лет спустя с детьми). Флориану было шесть лет, и он целыми днями выстраивал в ряд свои машинки, чтобы они заехали на паром. А плутовка Полина то и дело нарушала строй, как сбивают с пути цепочку муравьев, катая туда-сюда складную колясочку, в которой теснились четверняшки.
И готово дело, можно спросить о куклах!
Моя грубая уловка не обманула Мюгетту, но Полина отвечает, не заморачиваясь лишними вопросами:
– Я не знаю. Разве они не остались у вас?
Я помню, как однажды субботним утром Стан и трое его друзей с тулузским акцентом прикатили к нам в фургоне и за какой-то час вынесли из дома все детство Полины: мебель, книги, тетради, игрушки, одежду.
Грабеж средь бела дня. Нам осталась пустота.
– Нет, Полина. Ты все забрала.
Она задумывается. Моя дочь все такая же хорошенькая, когда хмурит брови. Паршивец Стан осознает, как ему повезло? Понимает, что поймал в свои сети лучшую в мире девушку?
– Не все, – возражает Полина. – Я увезла только нужное: письменный стол, музыкальный центр, книги и конспекты. Игрушки я точно в Тулузу не брала.
Не может быть, Полина!
Я только качаю головой, чтобы не перечить моей детке при муже, но знаю, что говорю. Кукол в доме нет. Я все перерыл. Нашел какие-то старые игрушки, школьную доску, пеленальный столик, но ни одной куклы!
– А разве вас не заливало? – спрашивает вдруг Полина.
Черт! Она права! Заливало! В конце зимы 2014-го сорвало черепицу, и мы обнаружили протечку на чердаке. Многие коробки промокли, пришлось выбросить все, что заплесневело. Пытаюсь вспомнить, что именно, и не могу…
– Да, – утвердительно киваю я.
Кажется, Мюгетту все это забавляет. Но пусть не надеется, я легко не сдамся. Коль скоро у Полины такая хорошая память, пусть покажет, на что способна!
– Ты их помнишь? – Выдержав театральную паузу, достаю фотографию из висящей на спинке стула сумки.
Четыре куклы сидят в ряд. Черненькая, беленькая, рыженькая и лысая.
Такое чувство, что Мюгетта сейчас плеснет мне в лицо розовым вином с грейпфрутовым соком. Или запустит в меня блюдцем с оливками. Но она колеблется – выбирает между боевым истребителем и пикирующим бомбардировщиком. Воспользовавшись ее замешательством, передаю снимок Полине. Моя бывшая фея-егоза, ныне почтенная матрона, берет фотографию равнодушно, и вдруг лицо ее так и сияет.
Как при вспышке молнии.
Сразившей меня наповал.
За долю секунды мне открылась истина: все, что я пережил, чего ждал, что терял, стоило этой минуты. Этой чистой эмоции.
Моя дочка, ставшая женщиной, ставшая серьезной, ставшая сексуальной, знающая, от чего отказалась, и довольствующаяся тем, чего добилась, моя Полина, взглянув на фотографию, вновь обернулась девочкой, со всеми детскими мечтами, откуда ни возьмись всплывшими на поверхность, девочкой без комплексов, без мальчиков, без бремени двух тысячелетий женского удела на плечах… Просто девочкой, которая твердо верит, что жизнь можно лепить, как пластилин.
Что четыре ее куклы живые и единственные в мире.
Полина проводит пальцем по четырем пластмассовым рожицам:
– Шарлотта, Лора… Имани и Келли.
Я гоню от себя мрачную мысль.
Ты бросила их. И папу тоже бросила.
– Ты их нашел! – радуется Полина. – Ты привез их?
Мое сердце дрожит, как веки дочери.
Стан смотрит на жену как на безумную.
Ничего, привыкай, старина, в твоей одомашненной фее живет фея-мечтательница, которую тебе никогда не приручить!
Окрыленный (теперь у меня есть доказательство! Полина с уверенностью опознала на снимке своих кукол!), я открываю рот, чтобы рассказать всю историю – про ярмарку-от-всех, женщину в платье с маками, невероятные совпадения, диски, машинки, игры, лошадку-качалку… но Мюгетта пребольно пинает меня под столом ногой.
В ход пошла тяжелая артиллерия.
* * *
– Ты только за этим и поехал в Тулузу! Не для того чтобы повидать дочь. Не для того чтобы повидать зятя. Исключительно потому, что одержим этой дурацкой историей!
Мюгетта бушует, сидя на кровати. Когда моя жена в таком состоянии, лучше спрятаться под зонтом и переждать грозу.
– Тсс! – шиплю я. – Они услышат.
– Ну и пусть!
Мюгетта встает и начинает расхаживать вокруг чемоданов в гостевой комнате. (Кретин Станислас не меньше пяти раз повторил: Дорогая, твои родители займут гостевую комнату! Значит, мы теперь гости, а не семья?)
– Ты вообще соображаешь? – орет Мюгетта. – Ты врал мне с самого начала. На поездку в Тулузу тебя сподвиг твой бред! История с куклами! Которых мы выбросили на помойку сто лет назад.
Я помалкиваю, жду, когда утихнет буря, а Мюгетта, покружив еще немного, осматривает комнату, распаковывает чемоданы и говорит, говорит обо всем на свете – какой изумительный дом, какой замечательный муж Станислас, какая они чудесная пара.
Лучше еще раз попросить прощения, чем все это выслушивать!
– Мне очень жаль, Мюгетта. Это вышло само собой, по ходу разговора, вспоминали Грецию, каникулы, детские игрушки…
Напрасный труд. Мюгетта слишком хорошо меня знает, чтобы купиться на жалкие извинения. За неимением других аргументов иду ва-банк.
– И все-таки, скажи, ты видела глаза нашей девочки? Заметила, как загорелся ее взгляд, когда она держала в руке фотографию кукол? Ты не можешь этого отрицать. Улыбка дочери стоила всех на свете тестов ДНК. Полина их узнала!
– Ты больной, Габи. Больной на всю голову!
* * *
Наутро мы выходим к завтраку и по пути заглядываем в будущую детскую. Большая комната с белыми стенами практически пуста, только матрас на полу, коробки, древний компьютер и допотопный принтер.
Комната ожидания. Комната ребенка, которого не чают дождаться.
В центре, как стреноженная, спокойно покачивается лошадка.
Мюгетта, конечно же, ее заметила! Она тянет меня за руку:
– Смотри, Габи… лошадка! Та самая, которую подарила нам твоя мать, когда родилась Полина. Она здесь!
Я ошарашенно рассматриваю красное седло, полосатую гриву, серебряные копыта. Непослушными губами выговариваю вопрос:
– Разве не ты сказала, что она лежит в гараже, развинченная и распиленная?
– Ну, значит, Полина забрала ее, починила, покрасила, – радуется Мюгетта. – Или я ошиблась. Но не это главное. Раз лошадка-качалка, сделанная в единственном экземпляре, как ты сам мне напомнил, терпеливо ждет своего часа в этой комнате, значит, на стенде ярмарки-от-всех ты видел другую игрушку!
Этот раунд за тобой, Мюгетта.
По крайней мере, на первый взгляд.
Рассмотрев повнимательнее тулузскую лошадку, я начинаю сомневаться. Насколько мне помнится, у нашего скакуна седло было посветлее, уши подлиннее, копыта не такие блестящие. Мелочи, о которых я тебе не скажу, Мюгетта, но меня они убедили, что на ярмарке в Туфревиле была выставлена лошадка моей дочери… а в этой комнате живет самозванка!
Завтрак напоминает прекрасный сон. Стан отправился в Бальма учить летать самолеты, и дочь сегодня принадлежит только нам. В доме царит восхитительный кавардак, Полина выглядит более раскованной.
Я ликую. Моя маленькая фея снова со мной, полная жизни, забавная, веселая, она копирует окситанский акцент, подражая булочнице, рассыпает по всей кухне крошки, запихивая в тостер слишком толстые ломти хлеба, жонглирует тремя апельсинами, перед тем как выжать из них сок, звонко хохочет при виде обуглившихся тостов.
Как я мог прожить почти полгода, не видя Полину? Даю себе клятву, что мы будем приезжать часто, очень часто. И не только из-за истории с куклами… и не только ради будущей внучки (у них будет девочка, я уверен).
Мы сидим втроем, нежась на утреннем солнышке. Я терплю, прикусив язык. Клянусь вам, я терпел весь завтрак.
Наконец, допив кофе, я отодвигаю стул подальше от туфелек Мюгетты, перевожу взгляд на Лангедокский канал и спрашиваю Полину:
– А откуда лошадка-качалка в будущей детской? Она очень похожа на ту, которую подарили тебе на рождение. Где ты ее нашла?
Дочь отвечает, расплываясь в клоунской улыбке из капучино:
– Мне ее подарила бабуля!
Комментарий Мюгетты
Ты оставляешь мне мало места, Габи, поэтому отвечаю точечно. Во-первых, ты несправедлив к Станисласу, милый. Ты так трогательно относишься к Полине и по-глупому дуешься на зятя. Боюсь, тебе все-таки придется смириться.
А насчет гнева Тяжелой Артиллерии ты малость преувеличиваешь, тебе не кажется? Пусть и в интересах читателей.
И наконец, ты ошибаешься в главном, мой Габи. Когда Полина родит, мы с тобой будем нянчить маленького мальчика!
8
Я ненавижу это место! Бываю здесь так редко, как только могу. Если моему рассказу суждено принести хоть какую-то пользу, то вот эту: я черным по белому, при свидетелях, пишу эти строки, которые прошу считать завещанием. Я отказываюсь здесь доживать!
Хотя бы ради того, чтобы не терзать моих детей этим испытанием.
От которого, должен признать, максимально часто уклоняюсь. Жизнь мамы в доме престарелых организована, распланирована, расписана по часам двумя моими сестрами, они делят между собой и еженедельные посещения: Стефани по средам, Брижит по субботам. Они взяли на себя все: белье, медицинский уход, бумажную волокиту и даже разговоры. Мне оставили большие праздники, Рождество и дни рождения, а в остальном: Оставь, Габи, оставь, не грузись, мы сами.
Вот так же мамы никогда не дают папам толком заниматься детьми. В чем-то они правы – не мамы в отношении детей, нет, дочки в отношении мамы.
Стефани и Брижит наделены удивительным даром находить темы для разговоров, они могут по три часа тянуть время за остывающим чаем, под бормотание телевизора, заполняя послеобеденные часы вереницами слов.
В те редкие разы, когда я навещаю маму в дневное время, успеваю исчерпать все темы едва ли не за три минуты. Сестры меня понимают, они знают, что любовь измеряется не количеством слов. Ее можно выражать молча и доказывать делами, найти, например, уютный ресторан, чтобы собрать всю семью, симпатичное местечко у моря, музей или выставку, куда можно пойти всем вместе.
Можно было.
Маме исполнился девяносто один год.
– Габриэль, почему ты здесь? Ничего не случилось?
Мама уже не очень дружит с головой, но память сохранила превосходную. Самые давние ее воспоминания – они же самые точные.
– Не волнуйся, все хорошо. Я просто ехал мимо.
– Тебе не надо извиняться, ты же знаешь.
Нам почти нечего сказать друг другу, но мама знает меня как никто. Она умеет расшифровывать мое молчание. Толковать мои жесты. В четыре слова уместилась невысказанная жизнь.
Тебе не надо извиняться.
Будь мы способны поддержать беседу, могли бы проговорить весь день. Мама рада моему визиту, так с какой стати мне оправдываться? Разве я не могу просто войти и сказать: Мне захотелось повидать тебя, мама. Наверное, я должен приезжать чаще?
И я мысленно повторяю: Я должен приезжать чаще.
Мы говорим о детях, о Мюгетте, немного о моих книгах (первый том «Преступлений под яблонями» лежит на тумбочке у кровати) – и ни слова о моей пенсии (кто может вообразить, что будет однажды говорить о своей пенсии с родителями?). Я с удивлением замечаю, что выдержал почти тринадцать минут. Повисает пауза, мама уверена, что ее сын сейчас встанет и смоется, но я усаживаюсь поудобнее и, откашлявшись, продолжаю разговор:
– Ты подарила Полине лошадку-качалку?
Мама удивлена. Она лепечет сконфуженно, как ребенок, застигнутый с банкой варенья:
– Ну да, подарила, уж ты меня прости. Обычно эту игрушку дарят, когда малыш уже родился. Но я знаю, что у Полины и Станисласа трудности. Все будет, надо только набраться терпения, раз Полине нужен именно такой мужчина. У них будут чудесные дети. Но ведь я старею. Сердце колотится как шальное, боюсь, что уйду раньше, чем появится правнук. Или руки у столяра будут слишком дрожать…
– Столяра?
– Андре. Они с твоим отцом были однополчанами, так, кажется, говорили в старину. Наш свидетель на свадьбе. Он живет в Кань-сюр-Мер. Ты можешь его помнить, вы иногда встречались, а когда тебе исполнилось десять лет, он переехал. Андре делает таких лошадок. Ему под девяносто, но руки золотые. Почти как раньше.
– А другая лошадка, та, что ты подарила к рождению Полины, что с ней сталось?
– Откуда мне знать? Надеюсь, она у вас сохранилась.
Я прокручиваю в голове слова Мюгетты. Лошадка-качалка пылилась на чердаке, почти сгнила, и я распилил ее на куски. Медленно достаю фотографию деревянной игрушки на стенде маковой женщины и протягиваю ее маме:
– Это она?
– Да, она!
– Ты уверена?
– Конечно. Каждая лошадка Андре уникальна, понимаешь? Сделана специально для ребенка, который должен родиться, каждая отличается от других формой ушей, густотой гривы, цветом глаз. Никаких сомнений, Габриэль: это лошадка Полины. Я рада, что вы так хорошо ее сохранили.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не вцепиться в спинку кровати. Мюгетта ни за что не поверит. Мне придется привезти ее сюда, чтобы мама все повторила, чтобы…
– Ты еще приедешь ко мне?
– Конечно, мама.
Я приеду. Я искренне так думаю. Да, я приеду с вещами, с фотографиями, с книгами, и мы поговорим о прошлом и о будущем… И о моей книге тоже. Множество людей, которых я знать не знаю, заговаривают со мной, чтобы обсудить ее, почему же я ни разу не говорил о ней с родной матерью? Я смотрю на зелено-красную обложку лежащего на тумбочке томика, поднимаю взгляд на маму, точно школьник, предъявивший родителям дневник:
– Как она тебе?
Мама улыбается.
– А я уж думала, ты никогда не спросишь!
Комментарий Мюгетты
А я, мой Габи? Обо мне ты подумал?
С твоим завещанием все ясно, я усвоила, намотала на ус, выбила на мраморе, мне придется терпеть тебя дома до конца, если ты первым превратишься в развалину…
А как же я?
Что, если мне хочется именно этого – доживать в уютной палате с заботливыми сиделками? Проводить дни в компании старушек, играть с ними в домино или вязать?
Ты не последовал бы за мной? Ты даже не приезжал бы меня навестить, мой Габи? С фотографиями и вещами, чтобы освежить мою память?
Это бабушка надвое сказала, я знаю, все зависит от того, кто первым выживет из ума.
Коль скоро ты так любишь обращаться к читателям, можешь спросить их мнение.
Сдается мне, у тебя есть фора, милый:)))
Я шучу! Видишь, я поставила смайлик, как научила Полина?
Я шучу, Габи. Я очень надеюсь, что мы, не раздумывая и взявшись за руки, прыгнем вместе в безумие безвременья.
9
В дни и недели, последовавшие за описанными выше событиями, я постарался сосредоточиться на втором томе «Преступлений под яблонями». И более-менее преуспел, проклиная безумную историю с ярмаркой-от-всех, которая так и оставалась непроясненной.
Я продолжал расследование тайком, стараясь, чтобы Мюгетта ничего не узнала. Задействовал свою сеть, бывший родительский комитет, друзей по библиотеке, служащих мэрий окрестных поселков. Показывал всем фоторобот, и кольцо вокруг бывшей няни из Мон-де-л’Иф, чьи дети ходили в школу одновременно с Полиной и Флорианом, постепенно сжималось. Я наконец выяснил ее имя: некая Сильви Тонневиль!
От моих источников я также узнал, что Полина могла ходить в цирковой кружок в коллеже с дочкой этой Сильви, что Мюгетта могла быть избрана в родительский комитет одновременно с ней, но что с тех пор она успела развестись, переехала и, скорее всего, снова вышла замуж, потому что никакой Тонневиль не оказалось ни в телефонном справочнике, ни в интернете. В общем, я по-прежнему ничего о ней не знал, кроме того, что наши дети, возможно, вместе учились.
Мало-помалу у меня оформилась безумная гипотеза (и сколько я ни ломал голову, она оставалась единственной правдоподобной): что, если эта женщина и вправду отслеживала нашу жизнь? Как в жутковатом фильме «Одинокая белая женщина». Только Сильви Тонневиль показалось мало подражать (как делала героиня фильма) одной женщине, которой она болезненно завидовала, нет, она решила подражать целой семье. Чтобы в один прекрасный день послать все к чертям и сбыть на барахолке скопированную жизнь.
Почему? Совесть замучила? Что-то стряслось у Тонневилей? Ушли дети? Бросил муж? Зачем было копировать именно нашу семью? Что в ней завидного? Исключительного? Не было ли у Полины и Флориана особых отношений с детьми Тонневилей?
Мюгетте я ничего говорить не стал. Твердо решил держать все в себе, пока не пролью свет на это дело, но часто жалел об этом. А что, если Мюгетта подвергается опасности? Что, если она дружила с этой Сильви Тонневиль, когда дети были маленькими?
Второй том «Преступлений под яблонями» вышел 30 июня. Все лето я мотался по окрестным книжным салонам и, сбывая любопытным зевакам от десяти до тридцати книг каждый уик-энд, к концу августа превысил цифру продаж в пятьсот экземпляров, так что издатель сразу заказал мне третий том. С одним пожеланием: не расширять географические рамки и по возможности углубиться в прошлое. В идеале – написать криминальную историографию коммуны и окрестностей со времен античности! Выкопать все трупы, спрятанные под домами мирных обывателей в разных геологических слоях, начиная с юрского периода.
Ничего не скажешь, программа обширная. Амбициозная. Заманчивая. Самоубийственная.
Я начал собирать материал. И чем больше я звонил в двери, сидел в архивах, рылся на чердаках, бродил по кладбищам, тем чаще ловил на себе косые взгляды. Казалось, каждый местный житель боялся, что я обнаружу у него прадеда-садиста или предка-педофила.
В День всех святых, на официальной автограф-сессии моего второго тома, устроенной в библиотеке Туфревиля, за широкими улыбками и дежурными поздравлениями мэра и советника по культуре мне почудилось нечто странное. Я кого-то потревожил.
Все связано.
Деревня меня сторонится. Мои источники молчат. Знакомые не здороваются. Друзья отворачиваются. Плевать! Пусть расследование будет стоить мне добрых отношений со всеми соседями – благодаря ему я вновь обрел семью!
В ноябре у мамы случилось просветление и она назвала имя свидетеля-столяра: Андре Ломбар. Я отыскал его в доме престарелых в Манделье. Он продолжал выпиливать и сколачивать деревянные вещицы, однако только сам и знал, кого они изображают, но больше не помнил решительно ничего.
«Не настаивайте, у него в мозгах опилки», – деликатно шепнула мне сиделка. Я также дал объявление о розыске Шарлотты, Лоры, Имани и Келли. Специально открыл страницу в фейсбуке. Безуспешно. Похоже, девочки забывают своих кукол, едва зарегистрировавшись в социальных сетях.
Еще я сделал несколько телефонных звонков ближайшим друзьям Флориана – тем, кому он мог одолжить альбомы Nirvana, Metallica и Death Angel. Через несколько часов проклюнулся Флориан.
– Папа? Я сейчас говорил с Нико. Ты спрашивал, у него ли еще диски, которые я дал ему десять лет назад?
– Гм… Да… Ну, ты же сам сказал, что кто-то не вернул их тебе.
– Ты спятил, пап? Позоришь меня перед моими друзьями!
– Я серьезно, сынок. И, кстати, Нико и другие твои приятели считают, что спятил ты. Им совсем не понравились твои обвинения. Они утверждают, что никогда в жизни не брали у тебя ни единого диска.
Флориан расхохотался.
– Вот паршивцы! А ты – самый нудный отец в мире. Если тебе так дороги эти диски, я хоть сегодня закажу их на «Амазоне», и завтра они будут у тебя.
В середине декабря Полина сообщила нам, что беременна. Мы сразу поехали в Тулузу вместе с Флорианом и Амандиной и впервые провели Рождество по-семейному. Стан просто лопался от гордости: ведь это благодаря его преуспеянию родня жены могла собраться на его тиковой террасе. Чтобы доставить удовольствие зятю, мы с Мюгеттой задержались до начала января. И правильно сделали! Стан в конце концов едва нас не выставил.
За все время пребывания в Тулузе третий том не продвинулся ни на строчку. А Мюгетта на обратном пути перешла в наступление.
Габи, милый, почему бы нам не остановиться в каком-нибудь гостевом доме в горах Пюи? Купим тебе свитер, шарф, ботинки на меху и побродим несколько дней по горным тропам. Совсем небольшой крюк, просто чтобы развеяться. Бесс-ан-Шандесс не так далеко, как Венеция или Санторини.
«Посмотрим, – ответил я. – Там будет видно». Это была отговорка. Для меня вопрос не стоял.
Только прямо.
Сначала разгадать тайну Тонневиль. Потом придет черед тайн юрского периода. Горы подождут.
Комментарий Мюгетты
Ладно, мой Габи, ладно. Я тоже подожду, я терпеливая.
Сначала разгадать тайну Тонневиль.
Я не так глупа, как ты думаешь. Я знаю, чего ты ждешь.
Ты пометил этот день красным в своем ежедневнике.
Воскресенье.
Майское воскресенье.
Если бы я только могла представить…
Ничего, я подожду, обещаю, подожду до этого дня.
А потом, милый, ты будешь мой!
10
Все должно было закончиться, как и началось, в майское воскресенье.
Я сижу в моем кабинете у окна. Ни единого солнечного лучика на горизонте, только бескрайнее серое небо, ни малейший ветерок не всколыхнет листья плакучей ивы и не разгонит мелкий дождик, испещривший каплями воду маленького пруда под моим окном. Ничего! Только дождливый майский день. Пожалуй, слишком ненастный, чтобы не ждать подвоха.
Тридцатисантиметровая кипа газет высится справа от меня, слева от меня стопка из десятка книг, на столе остается чуть-чуть места для ноутбука.
Я, по обыкновению, размышляю, когда раздаются шаги на лестнице.
Мюгетта, кто же еще.
На ней джинсы и толстый шерстяной свитер. Я понимаю, что сейчас она меня гильотинирует.
– Если собралась на прогулку, ничего не выйдет! Бум!
Что я вам говорил?
Если бы было солнышко, ну хотя бы градусов двадцать, я бы сам пришел к Мюгетте с широкой улыбкой и сказал: Я славно поработал, милая, можем прогуляться, если хочешь.
Но сейчас…
– Ты видишь, какие сегодня тучи?
Я беру лежащую поверх архивных материалов газету, не ксерокопию, не древний пожелтевший экземпляр с заголовком о трупе, найденном в петле в сарае старой фермы.
Сегодняшнюю газету.
Воскресенье, 20 мая 2018
Ярмарка-от-всех в День святой Троицы
Муниципальный стадион, Туфревиль-ла-Корбелин
С 9:00 до 19:00
Более 50 участников
– Неужели этот дождичек нас остановит, милая?
Мюгетта с тревогой смотрит на капли-камикадзе, разбивающиеся об окно моего кабинета. Она превосходная актриса, но на сей раз я решил положить конец нашему импровизированному матчу. Разумеется, Мюгетта поняла, чего я хочу. Целый год я только и ждал случая вернуться на стадион и походить между стендами. С единственной надеждой – вновь встретить маковую женщину.
– Если это излечит тебя от навязчивой идеи! – смеется Мюгетта.
– Навязчивой? – ощетиниваюсь я. – Сколько месяцев я тебя этим не донимаю?!
– И тайком продолжаешь поиски… Я же не на другой планете живу, Габи. Твоя мать со мной говорила, и Полина, и Флориан. И все соседи.
Разоблачили!
Мюгетта всегда была хитрее меня.
Мы одеваемся по погоде, выходим на улицу, шагаем быстрым шагом по мокрым тротуарам. Зонтики стекаются к стадиону, словно брошенные чьей-то рукой конфетти.
Я продолжаю разговор. Наконец-то можно высказаться.
– Хорошо, Мюгетта, не спорю, я время от времени думал об этой истории. Но признай, что у моих поисков есть и хорошая сторона. Благодаря им я снова навещаю маму, побывал с Флорианом на матче «Олимпик Марсель» – «Стад Малерб Кан» и на концерте рок-группы Les Insus, съездил к Полине. Все, чего я давно не делал…
Мюгетта отвечает улыбкой, истолковать которую выше моих сил. Вот и стадион. Толпа такая же, и дождь никого не напугал. Участники прячутся в импровизированных палатках или под полиэтиленовыми полотнищами, а десятки посетителей шлепают по грязи.
Человек ко всему привыкает, даже к худшим метеоусловиям. Я собираюсь развить очередную теорию, как вдруг все мысли вылетают из головы. Я останавливаюсь как вкопанный, ноги словно увязли в свежем цементе.
Маковая женщина здесь! Через три стенда от нас. На этот раз не в платье, а в вельветовых брюках и зеленом дождевике с капюшоном, но сомнений быть не может. Это она!
Размокшая земля стадиона превращается в быстро схватывающийся цемент. Я каменею с ног до головы. Прошел целый год, я и сам уже поверил, что этой женщины нет в природе, что мне все померещилось и при любом раскладе найти ее не светит, как бывало в молодости, когда не решишься подойти к понравившейся девушке и она исчезает навсегда, оставив по себе бесконечные сожаления.
С тех пор как я с некоторой долей вероятности установил имя неизвестной, Сильви Тонневиль, но так и не сумел напасть на ее след, чутье мне подсказывало, что женщина прячется. Как будто я, сам того не желая, разоблачил аферу, к которой не имел ни малейшего отношения, оказался случайным свидетелем хитрой махинации, и мошенница, перед тем как скрыться, тщательно замела все следы.
Я ошибался с самого начала! Вот она, Сильви Тонневиль, передо мной!
Непринужденная. Приветливая. Беседует с прохожими. Шутит.
И не думает прятаться.
Рядом со мной молчит Мюгетта. От стенда нас отделяют тридцать метров, но я отлично вижу стол перед женщиной. И не узнаю ни одной вещи. Нет ни машинок, ни фигурок, ни кукол, ни дисков, ни лошадки-качалки. Ничего, чем мог бы заинтересоваться ребенок.
Вытаскиваю ноги из топкого месива и шагаю вперед, силясь разглядеть, что же продает в этом году таинственная женщина. Выбор на сей раз победнее. Товар, преимущественно мелкий, занимает едва ли четверть стола.
Я приближаюсь. И наконец вижу.
Не удержи меня Мюгетта за руку, я бы поскользнулся в ручье жидкой грязи, растекающемся под нашими ногами.
Мюгетта подталкивает меня вперед. Мне странен этот жест – приглашение к новому наваждению. На миг мне кажется, что женщина в зеленом дождевике, предполагаемая Сильви Тонневиль, улыбается Мюгетте, более того, она (если только дело не в капле, упавшей с мокрого капюшона) ей подмигивает.
Я делаю еще шаг. Организаторы рассыпали перед стендами опилки, и в непосредственной близости от участников не так скользко.
Почему Мюгетта так крепко сжимает мою руку?
На столе, среди незнакомых безделушек, красуются: старенький путеводитель туристического маршрута № 30 по горной цепи Пюи и Овернским озерам, сильно потрепанный, в точности такой мы с Мюгеттой таскали в рюкзаке двадцать с лишним лет назад;
две венецианские маски, Пьеро и Коломбина, точно такие же мы привезли из свадебного путешествия, и они долго висели над камином; старые программки оперетт Оффенбаха «Прекрасная Елена», «Орфей спускается в ад» и «Парижская жизнь» (мне смутно помнится, что когда-то давно я был на этих спектаклях); стопка почтовых открыток, на первой – вид Санторини, и я мог бы поклясться, что только вчера отправил ее из Тиры, с самого кратера, и на обороте еще написано «Люблю» и нарисованы два сердечка, которые мы с Мюгеттой когда-то переплели.
Под проливным дождем ее рука еще крепче сжимает мою.
Комментарий Мюгетты
Ты прав, милый. Твоя одержимость пошла всем на пользу. Я и не представляла, до какой степени.
Я ломала голову, как вытащить тебя из скорлупы, чтобы ты снова стал отцом твоим детям и сыном твоей маме. Я не нашла лучшего способа, чем использовать твою страсть. Твою любовь к тайнам. Остальное для такой хитрюги и хорошей актрисы, как я, было детской игрой. И спасибо моей старой подруге Сильви.
Сдается мне, Габи, ты пришел в восторг от первого тома «Вида с чердака»!
Надеюсь, что и второй том понравится тебе не меньше.
Запомни хорошенько каждый из этих вещдоков и – главное – ни одного не забывай. Я жду не дождусь твоего нового расследования, мой страстный сыщик.
Чтобы ты умолял меня пойти на все оперетты – вдвоем, только ты и я.
Чтобы ты обманом увез меня в Овернь, в горный поход.
Чтобы ты сделал мне сюрприз и преподнес билеты на ночной поезд в Венецию.
Чтобы ты прошептал, целуя меня утром: «Давай уедем вместе, как в первый раз, уедем любить друг друга на Санторини».