ИСТОРИЯ АРДЕЛИЗЫ

Во времена царствования короля Теодата длившаяся уже двадцать лет войнаникому не мешала предаваться порой любовным утехам. Но так как двор состоял по преимуществу из старых, разучившихся что-либо чувствовать кавалеров и родившихся среди грома оружия, огрубевших в занятиях военным ремеслом молодых людей, большинство дам поневоле утратили долю былой скромности. Видя, что им пришлось бы истомиться в праздности, не сделай они первого шага или хотя бы выкажи они суровость, многие стали отзывчивыми, а иные и бесстыдными.

К последним относилась и Арделиза — круглолицая, с тонкими чертами, изящным носом, маленьким ротиком, блестящими лукавыми глазами. Смех, украшающий каждого, ее портил. У нее были светло-каштановые волосы, восхитительный цвет лица, точеные шея и руки. Стройностью она похвастаться не могла, и, если бы не лицо, ей не простили бы изъянов внешности; когда она начала показываться в свете, льстецы заявляли, что стан ее великолепен: так говорят обычно защитники чрезмерно полных женщин. Однако та, о которой идет речь, была в этом отношении слишком чистосердечной, чтобы оставить людей в заблуждении; в истине удостоверялся каждый, кто пожелал, и, если бы это зависело только от нее, заблуждающихся не осталось бы вовсе. Покуда Арделиза была свободна, она пленяла живым и острым умом. Искренностью она не отличалась; нрав имела ветреный, непостоянный и нисколько не злой. Любовь к удовольствиям доходила у нее до невоздержности; в малейшую свою забаву она вносила страстную увлеченность.

Красота, в той же мере как и богатство Арделизы, хоть оно было не так уж и велико, побудила Леникса искать ее руки. Долго искать не пришлось. Будучи знатен и обладая большим состоянием, он встретил столь радушный прием у матери, что просто не успел побывать в воздыхателях у девушки, чьи прелести кружили головы всему двору в течение двух лет. Когда брак совершился, те из влюбленных, кто намеревался жениться, испарились и появились другие, желавшие только любить.

Всех опередил Ороондат. Благодаря соседству с Арделизой ему было удобно с ней видеться, и потому он любил ее довольно долго, не давая повода к подозрениям; думаю, что эта любовь навсегда осталась бы тайной, не имей Ороондат соперников. Но Кандоль, влюбившись в Арделизу, быстро открыл то, что, за неимением заинтересованных лиц, пребывало никому не ведомым. Нельзя сказать, чтобы Леникс не любил своей жены, но мужья приручаются, влюбленные же — никогда, и ревность влюбленных в тысячу раз прозорливее ревности мужей. Вот почему Кандоль увидел то, чего дотоле не замечал Леникс и чего так никогда и не увидел, ибо ему до сих пор неизвестно, что Ороондат любил его жену.

У Ороондата были черные глаза, правильной формы нос, небольшой рот, продолговатое лицо, очень темные длинные и густые волосы. Он был хорошо сложен и довольно умен; правда, не принадлежал к числу тех, кто блещет в разговоре, но обладал здравым смыслом. Он был человеком чести, хотя от природы питал отвращение к войне. Итак, влюбившись, он стал подыскивать способ открыть свою любовь. Парижское соседство предоставляло немало случаев для этого, однако заметное во всем легкомыслие дамы заставило Ороондата некоторое время колебаться, прежде чем связать себя с нею. Наконец однажды, оставшись с Арделизой наедине, он сказал:

— Если бы я хотел, сударыня, сообщить вам всего лишь, что люблю вас, то мои старания угодить вам и взгляд, который я не в силах от вас оторвать, уже достаточно поведали об испытываемых мною чувствах; но так как вы должны, сударыня, когда-нибудь ответить на мою страстную любовь, мне нужно открыть ее вам со всей прямотой и заверить вас в том, что, любите ли вы меня или нет, я полон решимости любить вас всю жизнь.

— Признаюсь вам, сударь, — ответила Арделиза, как только Ороондат умолк, — я не сию минуту узнала, что вы меня любите. Хотя вы не говорили этого прежде, я замечала все, что вы делали для меня с первого дня нашего знакомства, и это послужит мне извинением, когда я откровенно скажу, что люблю вас. Тем не менее не лишайте меня за это вашего уважения: ведь я уже так давно слышу, как вы вздыхаете; даже если и можно осудить мою слабость, то она должна быть отнесена на счет ваших достоинств, а не моей уступчивости.

Нетрудно понять, что вслед за этим дама не замедлила дать кавалеру высшие свидетельства своей благосклонности; в течение четырех или пяти месяцев их близость продолжалась вполне безмятежно. Однако красота Арделизы наделала столько шума и успех у этой дамы сулил победителю такую славу, что Ороондат не мог долго почивать на лаврах. Кандоль, красивейший мужчина при дворе, счел, что для его репутации недостает лишь этой победы. И вот три месяца спустя по окончании кампании он решил влюбиться в Арделизу, как только ее увидит. Великая страсть, какой он затем к ней воспылал, показала, что это чувство не всегда вспыхивает внезапно по велению неба или судьбы.

У Кандоля были прекрасные голубые глаза, неправильные черты лица, большой, неприятной формы рот, но ровные белые зубы; его украшали необычайно густые золотисто-белокурые волосы. Сложен он был на диво, хорошо одевался, и самые элегантные старались подражать ему. В нем виден был человек высокого происхождения, и он занимал одно из первых мест во Франции, как сказали бы ныне о герцоге или пэре. Он был правителем Герговиии, совместно со своим отцом Бернардом Английским, — Бургундии, а также начальником галльской пехоты. Таланты его были невелики, но в пору своих первых любовных увлечений он попал в руки к даме величайшего ума. Они горячо полюбили друг друга, поэтому она много сделала для его воспитания, а он так старался угодить красавице, что искусство восторжествовало над природой и он превзошел достоинствами тысячу других, более одаренных, молодых людей.

Итак, вернувшись от испанской границы, где он предводительствовал войском под началом принца, близкого родственника Короля, Кандоль принялся своей пылкой предупредительностью выказывать любовь к Арделизе; при этом он полагал, что она никогда еще никого не любила. Видя, что дама не отвечает на его страстное чувство, он решился наконец объявить о нем таким способом, чтобы она не смогла притвориться, будто ничего не замечает. Испытывая, однако, ко всем женщинам почтение, отчасти порожденное застенчивостью, он предпочел не говорить с Арделизой, а написать ей:

Я в отчаянии, сударыня, оттого что все объяснения в любви похожи одно на другое, меж тем как сами чувства столь различны. Я глубоко чувствую, что люблю Вас сильнее, нежели обычно любят люди, но сказать Вам об этом могу только так, как говорят все. Посему не обращайте внимания на слова — они бессильны и могут быть лживы, — а задумайтесь над моим поведением в отношении Вас. Если оно подскажет Вам, что человек, постоянно озабоченный тем, чтобы Вам угодить, несомненно поражен в самое сердце, поверьте этому свидетельству. Верьте, что если я люблю Вас безгранично, не будучи любим, то стану просто обожать Вас, когда у меня появится причина быть благодарным.

Получив это послание, Арделиза тотчас ответила:

Что-то мешает поверить в Вашу любовь: дело не в том, что она мне досаждает, — но Вы говорите о ней чересчур красиво. Большое чувство изъясняется по обыкновению косноязычно; Вы же пишете как весьма умный человек, который нимало не влюблен, но хочет уверить в своей любви. Если это почудилось мне, умирающей от желания, чтобы сказанное Вами оказалось правдой, то подумайте, что показалось бы другим, для кого Ваша страсть безразлична. Они ни за что не поверили бы, что Вы говорите всерьез. Мне, однако, не свойственно судить так опрометчиво. Принимаю вызов: я составлю мнение о Ваших чувствах смотря по Вашему поведению в отношении меня.

Это письмо, которое знатоки нашли бы многообещающим, Кандолю таким не показалось, ибо тщеславный молодой человек ожидал менее завуалированных нежных признаний. Разочарование помешало ему быть столь настойчивым, как того хотелось бы Арделизе. Кандоль воображал ее гораздо менее доступной, чем она была на самом деле; его колебания могли бы затянуться, не поступись красавица скромностью и не пойди ему навстречу так явно, что он мог предпринять в отношении нее все что угодно, не слишком при этом рискуя.

Когда дело сладилось, он не замедлил выяснить, что между Арделизой и Ороондатом существуют тайные сношения. Влюбленный не видит обычно дальше собственного носа; счастливый же любовник поглядывает направо и налево и скоро обнаруживает соперника. Кандоль стал сетовать на это обстоятельство. Возлюбленная назвала его жалобы причудами, а его самого тираном и гневалась так сильно, что он попросил у нее прощения и был рад, когда удалось ее смягчить. Спокойствие, однако, продлилось недолго. Со своей стороны, Ороондат тоже дал волю упрекам — разумеется, столь же бесполезным. Видя, что ему не удастся оттеснить соперника, он втихомолку посоветовал Лениксу запретить жене встречаться с Кандолем. Естественно, запрет только разжег страсть любовников, и они нашли тысячу новых и более удобных способов свидеться.

Тем не менее преимущество на поле битвы осталось за Ороондатом, и Кандоль вновь принялся за свои жалобы, но все его усилия изгнать соперника ни к чему не привели. Арделиза заявила, что он заботится лишь о собственных интересах и ему все равно, если он ее погубит: ведь запрети она Ороондату навещать ее, и муж, и все общество поймут, почему ей пришлось им пожертвовать. Арделиза, не любившая Ороондата так пылко, как Кандоля, не желала, однако, его терять — во-первых, потому, что двое лучше, чем один, а во-вторых, потому, что кокеткам хорошо известно: малая толика ревности скорее способна удержать любовника, нежели безмятежное спокойствие.

Тем временем в Арделизу влюбился Криспен, человек довольно пожилой и низкого звания, но очень богатый. Узнав, что она увлекается игрой, он подумал, что деньги заменят ему личные качества, и возложил самые радужные надежды на сумму, которую решил ей подарить. Будучи вхож в ее дом, он мог бы прямо поговорить с ней, если б осмелился. Но он опасался завести разговор, чреватый неприятными последствиями в том случае, если бы предложение не встретило благожелательного приема, а потому вознамерился объясниться на бумаге и написал следующее письмо:

Уж сколько раз я любил в своей жизни, сударыня, но никогда так сильно, как Вас. Я в этом уверен потому, что никогда не дал ни одной любовнице больше ста пистолей за ее благосклонность, а за Вашу готов выложить две тысячи. Поразмыслите, прошу Вас, об этом. Деньги нынче на дороге не валяются.

Послание Криспена передала Кинетта, горничная, посвященная во все тайны Арделизы. Красавица немедленно ему ответила:

Я уже и раньше заметила, беседуя с Вами, что Вы умны, но не знала, что Вы так хорошо пишете. Ничего прелестнее Вашего письма я не видывала, и мне будет чрезвычайно приятно получать подобные часто. А пока я буду рада побеседовать с Вами сегодня в шесть часов вечера.

Арделиза

Криспен не преминул вовремя явиться на свидание, притом в самом подобающем виде, то есть с мешком и любовным снаряжением. Проводив гостя в будуар хозяйки, Кинетта оставила их наедине.

— Вот, сударыня, — сказал он, показывая свою ношу, — такое не каждый день встретишь; так как же, берете?

— По рукам, — отвечала Арделиза. — Мы неплохо позабавимся. Пересчитав две тысячи пистолей, о которых они договорились, она заперла их в шкатулку и легла на кушетку рядом с Криспеном.

— Никто в Галлии, сударь, — сказала она, — не пишет так, как вы. И вот что я вам скажу — не для того, чтобы показаться остроумной; да, впрочем, я знаю мало людей, наделенных острым умом. Большинство мужчин говорят женщинам одни глупости. Когда же сочиняют нежное послание, то воображают, будто удачно выразились, написав, что обожают вас и умрут, если вы их не полюбите, а коль скоро вы окажете им эту милость, то будут служить вам всю жизнь — словно кто-то нуждается в их службе.

— Я в восторге, сударыня, — ответил Криспен, — что мои письма вам по душе. Могу написать таких сколько угодно, мне это ничего не стоит.

— Вот как! — воскликнула она. — В это трудно поверить; вы, верно, очень богаты.

Так они вели разговор, два или три раза прерывавшийся любовью, а затем условились о следующей встрече, во время которой уговорились еще об одной: итак, за две тысячи пистолей Криспен получил три свидания. Но при четвертом посещении Арделиза, желая извлечь больше пользы из любви и богатства этого буржуа, попросила продолжить писать ей галантные письма, такие же, как уже полученное ранее. Видя, что дело серьезно, Криспен стал ее упрекать; бесполезно. Единственное, чего он смог добиться, — это не быть изгнанным из ее дома и приходить играть, когда она его позовет. Арделиза полагала, что, если он будет с ней иногда видеться, его страсть не остынет и, может быть, у него хватит безумства, чтобы захотеть удовлетворить ее любой ценой. Между тем Криспен был достаточно влюблен для того, чтобы не иметь сил отказаться от лицезрения дамы, но недостаточно для того, чтобы всякий день столь дорого покупать ее милости.

Так обстояли дела, когда то ли Криспен с досады проговорился, то ли его частые посещения или деньги, на которые играла Арделиза, навели Кандоля на размышления, но, отправляясь к границам Испании, последний попросил свою возлюбленную не видеться больше с Криспеном, чьи визиты вредили ее репутации. Она дала обещание и… не выполнила его. Узнав от своих корреспондентов, сообщавших ему парижские новости, что Криспен бывает у Арделизы чаще, чем прежде, Кандоль написал следующее письмо:

Прощаясь с Вами, сударыня, я просил Вас не видеться больше с мерзавцем Криспеном. Вы обещали, однако он не покидает Вашего дома. Не стыдно ли Вам оттого, что мне приходится опасаться какого-то жалкого буржуа, который может быть опасен только потому, что Вы позволили ему осмелеть? Если Вы не краснеете, сударыня, то я краснею за Вас и за себя. Из страха заслужить позор, который Вам угодно на меня навлечь, я сделаю все, чтобы побороть свою любовь, и буду отныне видеть в Вас негодную женщину.

Арделиза весьма удивилась, получив столь гневное послание, но, так как укоры совести были еще суровее упреков любовника, она не стала искать оправданий и удовольствовалась тем, что написала следующее:

Мое прошлое поведение, милый, так нелепо, что я никогда бы не надеялась сохранить Вашу любовь, если б не могла спасти наше будущее твердым обещанием впредь вести себя разумней. Клянусь Вашей собственной жизнью (а Вы для меня самое дорогое на свете): Криспена я больше и на порог не пущу, а Ороондат, принимать которого меня вынуждает муж, будет видеть меня лишь изредка, и Вы сами убедитесь: Вы один заменяете мне всё.

Это письмо вполне успокоило Кандоля. Он решил не выносить приговор своей возлюбленной: ведь видимость может быть обманчивой. Тогда он бросился в другую крайность, проникся к Арделизе безусловным доверием и истолковал в хорошую сторону все ее поступки в течение тех шести месяцев, когда она кокетничала с другими и была ему неверна, продолжая видеться с Криспеном и одарять своими милостями Ороондата. И кто только не писал Кандолю об этом! Но он был уверен, что порочащие Арделизу сведения исходят от его отца и друзей, пытавшихся отвадить его от красавицы, полагая, что пылкая страсть помешает ему подумать о браке.

Итак, Кандоль вернулся из армии еще более влюбленным, чем когда-либо. Со своей стороны, Арделиза, для которой любовник, после долгого отсутствия, обрел прелесть новизны, удвоила любезность по отношению к нему на глазах у всего двора. Неосторожность, с какой она стремилась видеться с ним, влюбленный принимал за проявление неодолимой страсти, тогда как то было всего лишь следствие природной неуравновешенности. Когда она не умела сдержать на людях свой порыв, Кандоль видел в том признак глубокого чувства, хотя дама была просто взбалмошна. Умирая сам от любви, он чуть ли не обвинял себя в неблагодарности — настолько был убежден в ее горячем чувстве.

Понятно, что поведение любовников привлекло всеобщее внимание. У обоих имелись враги: удачливость одного и красота другой у многих вызывали зависть. Даже если бы все вокруг мечтали им услужить, они сами испортили бы всё своей опрометчивостью; между тем всем хотелось навредить им. Они назначали друг другу свидания в разных местах, не соблюдая никакой осторожности. Иногда встречались в доме, приобретенном Кандолем на имя некой дамы из провинции, которую Арделиза якобы навещала, но чаще всего — дома у Арделизы, ночью. Однако эти свидания не заполняли все время коварной красавицы. Когда Кандоль выходил от нее, она отправлялась завоевывать нового поклонника или тысячью нежностей успокаивала Ороондата из страха лишиться Кандоля.

Так прошла зима, в продолжение которой Кандоль ни разу не заподозрил каверз своей возлюбленной. Покидая ее, чтобы вернуться в армию, он был по-прежнему ею доволен, но не прошло и двух месяцев, как до него дошли вести, отравившие его радостное настроение. До тех пор его друзья, видя поведение Арделизы, не решались заговорить с ним об этом: слишком велика была его любовь к неверной. Однако в его отсутствие произошло нечто совсем уж из ряда вон выходящее; а поскольку уже не было риска, что вид любимой заставит Кандоля забыть все претензии к ней, они договорились сообщить ему о ее поведении, но так, чтобы он не догадался о сговоре.

И вот они ему написали, каждый от себя, что Арделизой сильно увлечен Кастильянт и по его манере ухаживать можно заключить, что он не только имеет вполне определенные намерения, но и уже достиг успеха; даже если она в действительности невиновна, Кандоль должен вознегодовать, потому что все единодушно ее подозревают. Однако покуда эти известия спешат к Кандолю, чтобы наполнить его душу яростью, будет кстати рассказать о том, как зародилась, росла и, наконец, умерла страсть Кастильянта.

Кастильянт был строен, наделен приятным лицом, вылощен, неумен, происхождением равен Криспену, занимался тем же ремеслом и был так же богат. Носи он шпагу, все бы поверили, что успехами в любви он обязан только своим личным качествам: он был для этого достаточно хорош собой; но ввиду его рода занятий и богатства трудно было не заподозрить, что все женщины, которых он любил, отвечали ему взаимностью из корыстных побуждений. И потому, заметив нежность Кастильянта к Арделизе, никто не усомнился, что он любим исключительно ради денег.

Проводя лето на границе, Король обычно возвращался зимой в Париж, где его ум поочередно занимали все развлечения, какие только есть на свете, — он дарил свое время то бильярду, то лапте, то охоте, то театру и танцам. Той зимой в большой моде были лотереи, их устраивали все. Были лотереи денежные, были такие, где разыгрывались драгоценности и мебель. Арделизе захотелось сыграть в лотерею последнего вида, но если обычно использовались все вырученные деньги, распределявшиеся по жребию, то в этой лотерее, собравшей десять тысяч экю, распределены были только пять, притом по выбору Арделизы.

Когда в начале лотереи Арделиза делала первые предложения, Кастильянт находился среди присутствующих. Арделиза спрашивала у каждого сумму, которая была тому по силам; у Кастильянта она спросила тысячу франков. Он ответил, что согласен, и пообещал ей еще девять тысяч от своих друзей. Когда немного позже все, кроме Кастильянта, вышли, он сказал:

— Не знаю, сударыня, известно ли вам уже о моей страсти. Я давно люблю вас, и мое усердное ухаживание — немалый задаток; но после того, как я целиком поступил в ваше распоряжение, я должен попросить у вас подтверждения арендного договора. Умоляю не отказать в нем; примите во внимание, что помимо налога в тысячу франков, который вы с меня взимаете, я даю вам еще девять, чтобы вы оказали мне благосклонность; ведь сказав, что они от моих друзей, я хотел обмануть тех, кто здесь находился.

— Признаюсь, сударь, — ответила Арделиза, — я поверила в вашу любовь не ранее чем сегодня. Правда, кое-что я заметила по выражению вашего лица. Но, знаете, все эти гримасы и томные вздохи мне так надоели и кажутся столь жалким товаром и столь слабыми свидетельствами любви, что, не избери вы более честного образа действий по отношению ко мне, вам никогда в жизни не убедить бы меня в своих чувствах. Что же касается моей благодарности, то вы понимаете, конечно: когда женщина вполне уверена, что любима, она не может долго оставаться равнодушной.

Сказанного было Кастильянту достаточно, чтобы счесть себя у желанной цели. Он бросился к ногам Арделизы; но, когда попытался использовать этот смиренный поступок как предлог для более смелых действий, она воскликнула:

— Нет-нет, так не пойдет. Авансы — не женское дело; где вы слышали о подобном? Когда дадите мне настоящие доказательства великой страсти, я не останусь неблагодарной.

Кастильянт понял, что у нее принято давать товар лишь после получения денег, и предложил ей двести пистолей, которые у него были с собой. Вручив их, он сказал:

— Если вы согласитесь дать мне какие-то знаки вашего расположения в обмен на это, я буду вам очень обязан; если же хотите получить сначала всю сумму, напишите расписку на полученный задаток.

Красавица предпочла наградить влюбленного поцелуем, а не писать расписку, и Кастильянт ушел, заверив, что принесет остальное на другой же день.

И не преминул это сделать. Едва деньги были отсчитаны, Арделиза сдержала слово, исполнив свои обязательства так честно, как только это возможно при подобном договоре. Хотя Кастильянт вошел к ней через ту же дверь, что и Криспен, она обошлась с ним лучше — то ли потому, что надеялась на особую выгоду, то ли он обладал каким-то скрытым качеством, не менее ценным, чем щедрость. Так или иначе, она не потребовала у него новых доказательств любви, чтобы вновь его осчастливить; за свои десять тысяч ливров он был любим в течение трех месяцев — вернее, встречал такой прием, как если бы был любим.

Между тем Кандоль, получив известия о новых проделках своей любовницы, написал ей письмо:

Пусть даже Вы сумели бы оправдаться передо мной во всем, в чем Вас обвиняют, я не решился бы далее любить Вас. Даже если бы мое решение Вас огорчило, — так Вы сами сделали все для своего несчастья. Я не могу любить Вас, не роняя себя. Обычно любовникам сладостно слышать имя возлюбленной; я же вздрагиваю, прочитав или услыхав Ваше. Мне постоянно кажется, что я сейчас узнаю о Вас какую-нибудь историю, которая окажется еще хуже предыдущей. А ведь мне незачем знать что-то еще, чтобы презирать Вас. Вы не можете ничего добавить к Вашей порочности. Знайте же, что я никогда Вас не прощу: ничего другого не может ожидать бесчестная женщина от порядочного человека, который глубоко ее любил. Я не вхожу ни в какие подробности, потому что мне не нужны Ваши оправдания. Вы достаточно изобличены; я никогда не смогу вновь стать Вашим другом.

Кандоль написал это письмо перед самым отъездом, готовясь вернуться ко двору. Он только что перед тем проиграл сражение, и сие немало способствовало горечи его послания. Он не мог вынести того, что потерпел поражение повсюду; будь он счастливее в любви, это несколько утешило бы его в военной неудаче. Итак, он отправился в путь, безмерно удрученный горем. В других обстоятельствах Кандоль летел бы во весь опор, но теперь, предчувствуя недоброе, ехал очень медленно. В дороге он начал ощущать недомогание. Когда проезжал Вьенн, ему стало плохо, но, находясь в одном дне пути от Лиона, он решил добраться туда, зная, что там его будут лечить лучше. Однако Кандоль был так утомлен и измучен военной кампанией, что пережитые горести сразили его. Не помогли ни молодость, ни врачи: спасти его жизнь не удалось.

Но и жесточайшая болезнь не могла заставить его забыть о неверности Арделизы, поэтому накануне своей кончины он написал ей письмо:

Если бы, находясь при смерти, я еще сохранял уважение к Вам, мне было бы страшно досадно, что я должен умереть, но так как я не могу больше Вас уважать, то и о жизни не сожалею. Она была мне дорога лишь потому, что я надеялся счастливо прожить ее подле Вас. Но ни немногие, увы, хорошие качества, которыми я обладал, ни величайшая в мире страсть не помогли осуществлению моих надежд, и я больше не привязан к жизни. Смерть избавит меня от многих несчастий. Если бы в Вас была хоть капля нежности, Вы не могли бы увидеть меня в теперешнем моем состоянии, не задохнувшись от слез. Но, благодарение Богу, природа позаботилась о Вас, и раз Вы были способны ежедневно доводить до отчаяния человека, любившего Вас как никто на свете, то смерть моя Вас не тронет.

Первое письмо, которое Кандоль написал Арделизе по поводу Кастильянта, напугало ее; она со страхом думала о его возвращении и, пожалуй, предпочла бы никогда больше его не видеть. Но когда до нее дошел слух о том, что Кандоль при смерти, и когда затем она узнала от своей подруги Фезики, что он скончался, Арделиза едва не умерла сама. Некоторое время она лежала без сознания и пришла в себя, только расслышав имя Миреля, желавшего, как ей сказали, говорить с ней. Мирель был главным поверенным тайн Кандоля. Он привез Арделизе письмо, которое тот написал ей на смертном одре, и шкатулку, где хранились ее письма и все, что она дарила возлюбленному на память.

Прочитав последнее письмо, Арделиза залилась неудержимыми слезами. Графиня, которая, видя плачевное состояние подруги, не отходила от нее, предложила, чтобы немного рассеять ее горе, открыть шкатулку. Сверху там лежал носовой платок, в нескольких местах запятнанный кровью.

— Ах, Боже мой! — вскричала Арделиза. — Возможно ли, чтобы я увидела это и тотчас не умерла! Как! У него, бедняжки, было столько других сувениров, более красноречивых, а он сберег даже этот платок! Есть ли на свете что-нибудь трогательнее?

И рассказала Фезике, как несколько лет тому назад она, сидя рядом с Кандолем за рукоделием, порезалась, а он попросил у нее платок, которым она отерла руку, и оставил его у себя. Затем подруги нашли в шкатулке браслеты, вышитые кошельки, волосы Арделизы и ее портреты, а когда дошли до писем, Фезика спросила, нельзя ли ей прочитать некоторые из них. Арделиза позволила, и Фезика развернула первое:

Здесь говорят, будто Вы потерпели поражение. Может быть, это ложный слух, распускаемый завистниками, но может быть, и правда. Томясь неизвестностью, я молю, Господь, сохранить жизнь моего возлюбленного и оставляю армию на Твое попечение. Да, Господи, не только армию, но также и государство, и весь мир в придачу. С тех пор как мне сообщили эту новость, причем я ничего не узнала о Вас лично, я делаю по двадцать визитов в день. Завожу разговор о войне в надежде услышать что-нибудь утешительное. Повсюду говорят о поражении и ничего о Вас. Не смею спросить, что с Вами сталось, но не из боязни показать, что люблю Вас. Слишком велика моя тревога, чтобы я думала об осторожности; но я страшусь узнать более, чем мне хотелось бы знать. В таком состоянии я нахожусь и буду находиться до первого регулярного курьера, если у меня хватит сил его дождаться. Я беспокоюсь вдвойне оттого, что Вы много раз обещали мне посылать во всех чрезвычайных обстоятельствах нарочного гонца, и его отсутствие в этом случае представляется мне зловещим.

Все время, пока растроганная Фезика читала это письмо — медленно, ибо у нее перехватывало горло, — Арделиза лила слезы. Дойдя до конца письма, обе долго не могли говорить.

— Я больше не стану сегодня читать, — вымолвила Фезика, — ведь если это так тяжко мне, то вам, конечно, намного тяжелее.

— Нет-нет, — возразила Арделиза. — Продолжайте, прошу вас; слушая эти письма, я плачу, но ведь и вспоминаю о нем.

Итак, Фезика развернула новое письмо, и вот что там оказалось:

Что же это такое! Неужели я навсегда лишилась из-за Вас покоя? Неужели так и буду жить в вечном страхе потерять Вас, думая, что Вы можете погибнуть или перемениться ко мне? Пока продолжается кампания, я не перестану терзаться жестокой тревогой; каждый вражеский выстрел кажется мне направленным в Ваше сердце. И вот я узнаю, что Вы проиграли сражение, но не имею никаких сведений о Вас. Когда же, измученная смертельным страхом, узнаю я наконец, что Вас спасла моя фортуна — ведь, как Вы убедились, Вы ничем не обязаны Вашей, — до меня доходит известие, что Вы пребываете в Авиньоне в объятиях Армиды, найдя в них утешение в несчастье. Если это так, я от души сожалею, что Вы не погибли в том проигранном бою. Да, мой милый, я предпочла бы видеть Вас мертвым, нежели непостоянным, ибо тогда бы радостно верила, что живи Вы дольше, то любили бы меня всегда. Теперь же в моем сердце одна лишь ярость, оттого что Вы забыли меня ради другой, которая не любит Вас так, как я.

— Возможно ли? — вопросила Фезика Миреля. — Кандоль любил Армиду?

— Нет, сударыня, — отвечал Мирель. — Возвращаясь из армии, он задержался на два дня в Авиньоне, чтобы немного встряхнуться, и дважды встречался там с Армидой; судите сами, можно ли это назвать любовью. Но, сударыня, — прибавил он, обращаясь к Арделизе, — кто же так хорошо осведомил Вас обо всем, что происходило?

— Увы! — произнесла она. — Я знаю обо всем только по слухам. Однако решительно все говорят об этой страсти и даже упоминают, что она явилась отчасти причиной его смерти; здесь нет никого, кто не знал бы об этом.

И зарыдала еще пуще. Желая отвлечь подругу от горестных мыслей, Фезика протянула ей еще одно письмо и спросила, не знакома ли ей подпись.

— Как же, — ответила Арделиза, — это письмо моего дворецкого. Любопытно, о чем там речь. — С этими словами она взяла письмо и начала читать:

Что бы Вам ни писала госпожа, наш дом вечно полон нормандцами. Лучше бы эти дьяволы сидели в своем краю. Я взбешен, Монсеньор, их присутствием и еще тысячью других вещей, которые мне приходится видеть. Подробности я Вам не сообщаю, надеясь, что Вы скоро будете здесь и сами наведете во всем порядок.

Под нормандцами дворецкий разумел Ороондата и его братьев Танкреда, шевалье Эдмона и Тюрпена, частых гостей Арделизы.

Простодушие, с каким бедняга сообщал новости Кандолю, так развеселило сумасбродную красавицу, что, взглянув на Фезику — у которой было меньше поводов печалиться, чем у нее, — она принялась неистово хохотать. Видя это, Фезика также рассмеялась. Один бедный Мирель, не выдержав зрелища неуместного веселья, заплакал еще горше и стремглав выбежал из будуара.

Два или три дня спустя, когда Арделиза уже утешилась, Фезика и другие приятельницы посоветовали ей продолжать плакать ради своей репутации: ее связь с Кандолем, говорили они, настолько широко известна, что ей подобает выказать чувствительность. Еще два или три дня Арделиза делала над собой усилие, а потом вернулась к своему обычному расположению духа. Перемену в ее настроении ускорил карнавал; он помог ей не только удовлетворить собственные наклонности, но и успокоить супруга, сильно подозревавшего ее в сношениях с Кандолем и счастливого тем, что от него избавился. Стремясь уверить мужа, что отныне она совершенно чиста перед ним, Арделиза раза четыре или пять посещала вместе с ним маскарады и, чтобы окончательно завоевать его доверие полной откровенностью, не только призналась в своей любви к Кандолю и в том, что дала тому высшие свидетельства своей благосклонности, но не утаила и некоторых деталей их интимных отношений. Когда она уточнила, сколько раз подряд он доставлял ей удовольствие, супруг, желая оскорбить бедного покойника обвинением в слабости, заметил: «Он не любил вас, сударыня, если делал так мало для такой прекрасной женщины, как вы».

Арделиза всего неделю как встала с постели после четырех месяцев болезни (у нее что-то приключилось с ногой), когда решила участвовать в карнавальных увеселениях, надев маскарадный наряд; и это средство оказалось целебнее всех снадобий, которыми ее так долго пользовали. Раз пять она вместе с мужем посещала скромные, ничем не поражавшие маскарады, и в конце концов ей захотелось устроить свой — с размахом и выдумкой, такой, о котором заговорили бы все. С этой целью она вырядилась капуцином; капуцинами были также ее муж, Танкред и Тюрпен. Двум другим своим друзьям — англичанину Грассару и Резильи — она велела одеться монахинями-колеттами. Всю последнюю ночь карнавала компания бегала по разным светским собраниям. Король и Королева-мать, узнав об этом маскараде, чрезвычайно рассердились на Арделизу и сказали в присутствии многих людей, что виновные поплатятся за такое пренебрежение к религии. Несколько позже удалось смягчить Их Величества; однако вследствие произнесенных угроз Арделиза упала во всеобщем мнении.

Пока происходили все эти события, Кастильянт мирно наслаждался благосклонностью своей любовницы; но тут она устроила лотерею. Как я уже упоминал, из десяти тысяч полученных ею экю она распределила самое большее половину, и та пошла в основном капуцинам, монахиням-колеттам и прочей теплой компании. Принц Самилькар, которому предстояло сыграть первую роль на этом театре, получил главный выигрыш — большую серебряную жаровню. Кастильянту, хоть и удостоенному милостей Арделизы, досталась дешевая побрякушка. Слыша ото всех о нечестности лотереи, он был огорчен тем, что Арделиза обошлась с ним не лучше, чем с людьми, которые ей вовсе безразличны. Когда он посетовал на несправедливость, Арделиза, не желавшая признаться в мошенничестве, проявила крайнее раздражение; дело дошло до взаимных попреков: с его стороны — деньгами, с ее — дарованными милостями. В заключение Арделиза запретила ему являться к ней на порог, а Кастильянт ответил, что повинуется ей охотнее, чем когда-либо, и что запрет позволит ему избежать многих неприятностей и лишних трат.

Все это время Ороондат не прерывал отношений с Арделизой: то ли он не был особенно влюблен, то ли почитал себя счастливым, пользуясь ее благосклонностью на любых условиях. Он не слишком пенял ей за ее поведение, а она, со своей стороны, полагала, что на худой конец и он сгодится — все же лучше, чем ничего. Вскоре после ее разрыва с Кастильянтом Самилькар получил от своих друзей, более сообразительных, чем он, совет начать ухаживать за Арделизой. Друзья сказали ему, что в его возрасте пора уже заставить говорить о себе; что успех у женщин приносит не меньше славы, нежели воинские подвиги; что Арделиза, одна из прекраснейших дам при дворе, может не только даровать наслаждение, но и сделать честь тому, кого полюбит; и что, принимая все это во внимание, освободившееся место Кандоля завидно и почетно.

Эти доводы побудили Самилькара начать оказывать Арделизе знаки внимания. Но поскольку он был от природы неуверен в себе, заговорщики, также неуверенные в нем, решили, что на его добросовестность нельзя положиться и бесполезно оставлять его с женщиной наедине, а потому дали ему в помощь Резильи, чтобы тот сопровождал и направлял друга во время встреч. Самилькар старательно ухаживал за Арделизой в течение двух месяцев, но ни разу не упомянул о любви иначе как в самых общих выражениях. При этом он уже больше полутора месяцев тому назад сказал Резильи, будто объяснение состоялось, и даже выдумал довольно суровый ответ, якобы данный красавицей: он надеялся таким образом оправдаться перед Резильи в том, что все еще не снискал ее благосклонности. Между тем наставник, стремясь помочь своему питомцу, сам заговорил с Арделизой. Он сказал ей:

— Сударыня, мне ведомо, что нет ничего свободнее любви и что в отсутствие сердечной склонности убедить словами нельзя. И тем не менее я скажу вам, что не понимаю, почему, будучи молодой и не особо занятой, как вы, нужно отказывать влюбленному юному дворянину, у которого, если я не ошибаюсь, есть всё для любви в большей степени, чем у кого-либо при дворе. Сударыня, я говорю о бедном Самилькаре. Он любит вас до безумия; отчего же вы так неблагодарны? А если вы чувствуете, что не можете его полюбить, то зачем морочите ему голову? Полюбите его или отошлите прочь.

— Уж не знаю, — прервала его Арделиза, — с каких это пор мужчины притязают на нашу любовь даже без всякой просьбы с их стороны. Я слыхала, что прежде они первыми признавались в своих чувствах. Конечно, мне хорошо известно, что в последнее время они довольно странно понимают галантное ухаживание, но все же не думала я, что его совсем свели на нет и что теперь женщины должны делать первый шаг.

— Как, сударыня! — поразился Резильи. — Самилькар не сказал, что любит вас?

— Нет, сударь, — отвечала она, — я узнала об этом от вас; правда, его предупредительность ко мне давала повод заподозрить некие намерения, но, пока не произнесены необходимые слова, мы отказываемся понимать остальное.

— Ах, сударыня! — воскликнул Резильи. — Ваша вина меньше, чем я думал. Дело в том, что Самилькар очень молод и потому застенчив, отсюда его упущение; молодостью можно извинить много промахов в отношениях с женщинами. В его возрасте не все еще потеряно; когда человеку двадцать два года, его можно простить; ведь есть надежда, что он исправится.

— Согласна, — ответила она, — юноша двадцати двух лет вызывает сочувствие, а не гнев; и я могу оценить его уважение к даме.

— Неужели, сударыня, — возразил Резильи, — вы называете уважением отсутствие смелости признаться в любви? Это просто чистейшая глупость, даже если речь идет о женщине, не расположенной любить: ведь, объяснившись, человек, по крайней мере, не потерял бы время и знал бы, чего ему ждать. Такое уважение хорошо для вас, сударыня, только со стороны мужчин, к которым у вас нет ни малейшей склонности, ибо если тот, кого вы согласны были бы полюбить, преисполнился почтительности, вы оказались бы в весьма затруднительном положении.

На этом беседа закончилась, так как в комнату вошли люди. Отыскав затем Самилькара, Резильи долго упрекал его в робости и взял с него обещание, что в тот же день он объяснится с любимой. Наставник подсказал даже несколько фраз, которые надлежало сказать (и которые через минуту выскочили у юноши из головы), и, ободрив его как мог, отправил на великое предприятие. Самилькар между тем был охвачен странным беспокойством. То он огорчался, что карета идет слишком быстро, то мечтал, чтобы Арделизы не оказалось дома или чтобы у нее были гости. Наконец, он страшился того, чего всякий порядочный человек желал бы всем сердцем. Ему не повезло: он нашел возлюбленную дома и одну. Самилькар приблизился к ней с таким смущенным видом, что, не сообщи ей уже Резильи о его любви, правда немедленно открылась бы даме в этот миг. Смущение юноши убедило ее лучше, нежели все, что он смог ей сказать: так в любви глупцы удачливее прожженных волокит.

Сев на стул, бедняга прежде всего надел шляпу, настолько он был не в себе. Через секунду, заметив свою оплошность, он снял шляпу и перчатки, потом снова надел одну перчатку — все это молча.

— Что с вами? — спросила Арделиза. — Мне кажется, у вас что-то на уме.

— Вы не догадываетесь, сударыня? — пробормотал Самилькар.

— Нет, — ответила она, — я ничего не могу понять. Как вы хотите, чтобы я догадалась, о чем вы молчите, когда я с трудом понимаю то, что мне говорят?

— Так я скажу вам, — сказал Самилькар с глупым видом, разнежившись. — Я люблю вас.

— Столько церемоний, — заметила она, — из-за сущей безделицы. Разве так трудно сказать, что любишь? Мне кажется, куда труднее любить хорошо.

— Ах, сударыня! — прервал он ее. — Для меня гораздо труднее сказать, чем сделать это. Любить вас мне совсем не трудно — трудно было бы не любить, и мне это никогда не удалось бы, сколько бы вы ни приказывали.

— Сударь, — вымолвила Арделиза, краснея, — я вам ничего не приказываю.

Любому другому стало бы ясно, что таким изящным способом Арделиза дала ему позволение любить себя, но Самилькар был слишком туп. Прибегать в разговоре с ним к тонким намекам было совершенно бесполезно.

— Как, сударыня! — воскликнул он. — Вы не уважаете меня достаточно для того, чтобы удостоить приказаний?

— Так что же, — спросила она, — вам хотелось бы, чтобы я приказала вам не любить меня больше?

— Нет, сударыня, — отрывисто ответил он.

— Тогда чего же вы хотите? — продолжала Арделиза.

— Любить вас всю жизнь, — признался Самилькар, — и быть любимым вами.

— Так любите на здоровье, — ответила она, — и надейтесь.

Более настойчивому влюбленному хватило бы этих слов, чтобы перейти к действиям. Но как ни старалась Арделиза ускорить развязку, он заставил даму ждать еще два месяца и сдался наконец только благодаря ее решительности.

Новая связь не побудила Арделизу прекратить отношения с Ороондатом. Своего последнего любовника она всегда любила особенно сильно, но все же недостаточно для того, чтобы прогнать Ороондата, ставшего для нее вторым мужем. Незадолго до разрыва с Кастильянтом в Арделизу влюбился шевалье д’Эгремон; здесь будет кстати описать эту примечательную личность.

У шевалье были смеющиеся глаза, правильной формы нос, красивый рот, ямочка на подбородке, придававшая приятность его хитроватому лицу; он был бы строен, если б его не портила сутулость; его отличали любезность и тонкий ум; часто, однако, сказанное им казалось умным лишь благодаря живой мимике и звучному голосу: те же самые слова теряли всю остроту в других устах. Недаром писал он ужасающе плохо, а писал именно так, как говорил. Хотя излишне упоминать, что соперник бывает докучлив, но шевалье обладал этим свойством в такой степени, что для женщины, имевшей несчастье быть им любимой, лучше было бы мучиться с четырьмя, чем с ним одним. Щедрость шевалье граничила с расточительностью, поэтому ни его возлюбленная, ни его соперники не могли рассчитывать на верность своих слуг. А в сущности, чудеснейший из смертных.

Уже двенадцать лет он любил Фезику, женщину столь же примечательную, как и он сам, то есть блиставшую достоинствами в той же мере, как он выделялся дурными качествами. Но пять лет из этих двенадцати она провела в изгнании вместе с принцессой Леонорой, дочерью Горнана Галльского, которую судьба преследовала потому, что она обладала добродетелью и не могла смирить свой высокий дух, снизойдя до угодливости, которая требуется при дворе. Во время их отсутствия шевалье не был замечен в строгом постоянстве; хотя Фезика, как никто, заслуживала любви, его неверность была отчасти извинительна, ибо она ни разу не удостоила его своих милостей.

Несмотря на это обстоятельство, некоторым он внушал ревность. Среди них был граф де Ворель. Когда тот однажды упрекнул графиню Фезику в любви к шевалье, красавица ответила ему, что он, очевидно, сошел с ума: как может она любить величайшего плута на свете?

— Забавный же довод, сударыня, вы придумали для вашего оправдания! — заметил он ей. — Я знаю, что вы еще большая плутовка, чем он, и все равно люблю вас.

Хотя шевалье кого только не любил, он, однако, питал непреодолимую слабость к Фезике. С кем бы он ни был связан любовными узами в данный момент, стоило кому-то зачастить к этой даме, как он бросал все и возвращался к ней.

И недаром, ибо Фезика была восхитительна. У нее были блестящие карие глаза, правильный нос, прелестный яркий рот, белая и гладкая кожа, удлиненное лицо; ей шел даже острый подбородок, который обычно никого не украшает. Волосы ее были пепельного цвета. Всегда опрятна и благопристойна, одета с большим изяществом, она, однако, пленяла более своей внешностью, нежели великолепием нарядов. Ум она имела живой и непосредственный. Ее нрав невозможно описать, ибо с присущей ее полу скромностью она была характером такая же, как все. Обычно каждый, размышляя о том, что ему надлежит сделать, лучше обдумывает финал, чем начало; у Фезики же получалось наоборот: ее размышления мешали действиям. Не знаю, уверенность ли в своих достоинствах была тому причиной, но она ничуть не была озабочена поиском поклонников и не давала себе труда привлекать мужчин. Когда кто-то влюблялся в нее по собственному почину, она не находила в себе ни достаточно суровости, чтобы от него отделаться, ни нежности, чтобы его удержать. Он покидал ее, если хотел, или, если хотел, оставался, но, как бы он ни поступил, ее это не волновало.

Я уже сказал, что прошло пять лет с тех пор, как шевалье виделся с нею. Чтобы не терять времени даром, он завел тысячу возлюбленных. Среди них была герцогиня де Виктори; три дня спустя после ее кончины он влюбился в Лариссу. Именно тогда Проспер написал следующий сонет, обращенный к шевалье:

Новое любовное приключение едва лишь намечалось, когда Фезика вернулась в Париж. Так как Ларисса не одарила шевалье ни малейшей благосклонностью, ничто не удерживало его подле нее, и он оставил неблагодарную ради Фезики. Будучи, однако, не способен долго оставаться в одном и том же душевном состоянии, он скучал в ее обществе и потому принялся ухаживать за Арделизой — как раз тогда, когда у нее завязались близкие отношения с Самилькаром. По сравнению с юношей шевалье не так легко нравился дамам, но был с ними ничуть не более настойчив. Напротив: лишь бы только иметь возможность игриво шутить, тешить свое тщеславие, пуская пыль в глаза легковерным людям, мучить соперника, превзойти его элегантностью — а финал его мало заботил. Ему было, впрочем, труднее других убедить кого-то, ибо он никогда не говорил серьезно, и только очень склонная к самообольщению дама могла поверить, что шевалье в нее влюблен.

Как я уже сказал, нелюбимый поклонник никогда еще не бывал столь докучлив. У него в услужении находилось всегда два или три безливрейных «лакея в сером», которым поручалось следить за соперниками и возлюбленными их господина. Однажды Арделиза, собираясь на свидание с Самилькаром и беспокоясь, что ее может выследить шевалье д’Эгремон, решила, чтобы его обмануть, выйти закутавшись в плащ, в сопровождении горничной, и переправиться через Сену на лодке, предварительно наказав своим людям прибыть за ней в Сен-Жерменское предместье. Человек, выступивший вперед, чтобы она, входя в лодку, оперлась на его руку, был одним из «серых лакеев» шевалье д’Эгремона. В его присутствии она ликовала вместе с горничной, что обманула шевалье, и разглагольствовала о предстоящем свидании. Лакей тотчас отправился передать услышанное своему господину, который уже на следующий день немало удивил Арделизу, рассказав ей подробности вчерашнего приключения.

Порядочный человек, уличивший свою возлюбленную в любви к другому, удаляется без промедления и шума, особенно если она ничего ему не обещала. Но не таков был шевалье. Когда он не мог заставить себя полюбить, он готов был скорее умереть, нежели оставить в покое соперника и возлюбленную. Итак, несмотря на то что Арделиза не оценила его трехмесячных ухаживаний, высмеяла все его заверения в страсти (убежденная к тому же, что он пылает страстью не столько к ней, сколько к Фезике) и, наконец, люто возненавидела, неудачливый воздыхатель решил, что письмо произведет на нее больше впечатления, чем все его предыдущие слова и поступки. С этой мыслью он написал ей следующее:

Возможно ли, моя богиня, что Вы пребываете в неведении о любви, которую Ваши прекрасные глаза — мои солнца — зажгли у меня в сердце? Хотя Вам не нужны банальные признания, обращаемые к несравненным красавицам, и Вам, должно быть, достаточно молитвенного благоговения, я все же тысячу раз говорил, что люблю Вас. Но Вы смеетесь и ничего не отвечаете. Добрый ли это знак или дурной, моя королева? Заклинаю Вас объясниться, чтобы самый страстный из смертных продолжал Вас обожать либо перестал вызывать Ваше неудовольствие.

Получив это послание, Арделиза сейчас же отвезла его Фезике, полагая, что содержание письма было обговорено с ней; однако увидела, что ошиблась. Так как они были в самых дружеских отношениях, Арделиза со смехом уверила, что не собирается привечать возлюбленного подруги, а, напротив, предупреждает ее об измене, которую тот замыслил. Хотя Фезика нисколько не любила шевалье, эта история ее раздосадовала. Большинство женщин совсем не расположены терять своих воздыхателей, хотя желают любить только тех, кто им по душе; утрата поклонника огорчает их не столько сама по себе, сколько из-за предпочтения, оказанного соперницам. Именно так обстояло дело с Фезикой в этом случае. Она поблагодарила Арделизу за добрые намерения, но заверила ее, что ничуть не дорожит шевалье и что, напротив, ее очень обяжет тот, кто поможет от него избавиться.

Не удовольствовавшись тем, что показала это письмо Фезике, Арделиза похвасталась им Самилькару. И то ли Фезика, то ли она сама рассказала о нем еще и другим, но не прошло и двух дней, как все уже знали, что бедный шевалье принесен в жертву. Вскоре насмешки над злосчастным письмом дошли и до его слуха. Пренебрежение оскорбительно для всех влюбленных, но, когда над ними вдобавок еще и подшучивают, они впадают в отчаяние. Видя, что его оттолкнули и высмеяли, шевалье не мог сдержаться. Чего только не наговорил он про Арделизу! Поистине эта сумасбродка нашла секрет, как, сохранив честь, потерять репутацию.

Никто из соперников не вызывал у шевалье такой ненависти, как Самилькар, — и потому, что шевалье считал его самым удачливым, и потому, что тот, казалось бы, меньше всех заслуживал удачи. Шевалье прозвал поклонников Арделизы «филистимлянами» и говорил, что Самилькар, за неимением ума, победил их всех своей ослиной челюстью.

В это же самое время Тримале, юный и прекрасный, как ангел, и чрезвычайно самолюбивый, счел, что победа над Арделизой будет для него и легкой, и почетной, а потому он должен стяжать эту славу. Он поведал о своем замысле Маникану, близкому другу, который одобрил его намерение и предложил свои услуги и помощь. Тримале и Маникан играют слишком большую роль в нашей истории, чтобы упомянуть о них вскользь. Необходимо их знать хорошо; и вот для начала описание первого.

У Тримале были большие черные глаза, красивый нос, немного крупный рот, круглое и плоское лицо, нежный румянец, высокий лоб, стройный стан. Он был умен, насмешлив, легкомыслен, самонадеян, смел, ветрен и редко к кому испытывал чувство приязни. Вместе со своим отцом, маршалом, он командовал полком галльской гвардии.

У Маникана были приветливые голубые глаза, орлиный нос, крупный рот, полные яркие губы, плоское смугловатое лицо, белокурые волосы, красиво посаженная голова, хорошее сложение; впрочем, ему бы не помешало больше следить за своей внешностью. Он был довольно умен — в духе Тримале, — хотя и менее, чем тот, образован. Зато природными качествами он по меньшей мере не уступал другу. По сравнению с последним положение Маникана в обществе было далеко не столь прочным, поэтому он позволял себе меньше безрассудств; впрочем, оба отличались бессердечностью и склонностью всех высмеивать; друг друга они любили так, как если были бы разного пола.

В те самые дни, когда Арделиза показывала всем и каждому письмо шевалье д’Эгремона, тот обнаружил, что его племянник влюблен в Фезику. Это побудило шевалье усилить нападки на Арделизу: он полагал, что тем легче помирится с Фезикой, чем меньше будет щадить ее приятельницу. Пока же он делает попытки к примирению, посмотрим, как действует Тримале, желая понравиться даме.

Прежде всего необходимо знать, что Тримале был страстно увлечен Полакеттой, девицей низкого происхождения, но замечательного ума. Важно знать и то, что родители так укоряли его за эту любовь (боясь, как бы он не сделал той же глупости, которую Арман совершил ради сестры этой девицы), что сыновнее послушание вкупе с суровостью красавицы заставило его отказаться от нее; тогда-то он и возымел намерение влюбиться в Фезику. Однако он не испытывал к ней того чувства, какого она заслуживала; это было не новой страстью, а скорее лекарством от предыдущей. Тримале мало продвинулся к намеченной цели: все, чего он сумел достичь, — это растрогать Фезику и повергнуть в отчаяние шевалье, а для этого было достаточно взглядов и нежной предупредительности; спешить же ему ничуть не хотелось.

Фезика, чье сердце, насколько известно, было дотоле тронуто лишь высокими достоинствами сеньора Йерского (фаворита принца Битурингского), которого она вот уже четыре или пять лет была лишена возможности видеть (однако поддерживала с ним переписку), почувствовала, что ее уверенность в себе поколеблена по вине юного Тримале. Хотя Зериж, друг сеньора Йерского, пытался уговорить ее прогнать поклонника, Фезика не вняла его словам; притворившись, будто любовь юноши ей смешна, она долго приглядывалась к его образу действий. Наконец, видя, что Тримале не проявляет ни малейшей настойчивости, она поняла, что неизбежно его потеряет, и решила поставить эту потерю себе в заслугу. Чтобы дело не выглядело так, словно она приносит жертву ради шевалье, похвалявшегося, что вытеснит своего племянника, она прогнала обоих, сказав Зерижу, что следует его совету. По этому случаю возникла шутка, что Фезика отправляет в ссылку своих лучших возлюбленных.

Однако шевалье так надоедал ей мольбами, которые передавал через своих друзей, что по прошествии двух недель добился наконец позволения вновь свидеться с нею. По поводу этого события он написал куплет сарабанды:

Пять или шесть месяцев кряду шевалье, радуясь, что избавился от племянника, любил Фезику один и был этим счастлив. Между тем друзья Тримале внушили ему, что стыдно красивейшему юноше при дворе встретить на своем пути жестокую даму и что его неуспех у Фезики вредит ему во мнении света. Эти соображения побудили Тримале снова начать волочиться за Фезикой. Незадолго перед тем он вернулся из военной кампании, серьезно раненный в правую руку; правда, рана уже заживала и не мешала ему прогуливаться.

Однажды он встретил Фезику в Королевском саду. С ним был Фуквиль, большой друг дамы; чтобы сделать ей и своему спутнику приятное, тот помог им завязать разговор и оставил их на довольно долгое время наедине. Тримале не сказал ни единого слова о любви, но корчил такие мины и бросал такие взгляды, что они казались Фезике в высшей степени красноречивыми. Она углядела даже больше, чем он хотел сказать. Под конец их беседы с Тримале вдруг приключился легкий обморок, от которого он оправился благодаря заботам Фезики и подоспевшего Фуквиля. Мнения дамы и друга относительно причины этого недомогания оказались различными. Фуквиль приписал его ране, Фезика — страсти. Ничему женщина не верит легче, чем тому, что любима: ведь самолюбие подсказывает ей, что ее должны любить, а убедить себя в том, чего желаешь, не составляет труда. Потому-то Фезика нимало не усомнилась в любви Тримале.

Тем временем Арделиза, не желавшая упустить красивого юношу, попросила Женувиля привести Тримале к ней, что тот и сделал. Но час этого кавалера еще не настал, так что он вышел от Арделизы столь же свободным, как и вошел в ее дом, и продолжал ухаживать за Фезикой. Это вызвало у шевалье д’Эгремона новый приступ ревности. Чтобы выяснить, как далеко продвинулись дела племянника, он написал красавице записку якобы от его имени, для правдоподобия — левой рукой:

Как же трудно человеку, когда у него одна лишь жалкая левая рука. Молю, сударыня, дать мне возможность поговорить сегодня с Вами в любой час, какой Вам угоден, но так, чтобы мой дорогой дядюшка о том не проведал, ибо в противном случае я рискую жизнью, да и Вам, возможно, придется не лучше.

Прочитав записку, Фезика велела посыльному сказать человеку, который придет за ответом, чтобы его господин прислал к ней в три часа пополудни Маникана. Получив ответ, шевалье счел, что это достаточная улика против Фезики: ее тайные сношения с Тримале отныне доказаны, — и в этой уверенности отправился к ней. Бушевавшая в сердце ярость настолько исказила его лицо, что, если бы только Фезика удостоила взглянуть на него повнимательнее, она немедленно поняла бы все.

— Давно ли, сударыня, — вопросил он ее, — виделись вы с Тримале?

— Дней пять или шесть тому назад, — отвечала она.

— Но ведь совсем недавно, — возразил Эгремон, — вы получали от него письма.

— Я, письма от Тримале! Зачем бы он стал мне писать? Да и в состоянии ли он писать кому-нибудь?

— Вам следовало бы лучше обдумывать ваши слова, — заметил шевалье, — ибо все это очень серьезно.

— Дело в том, — пояснила Фезика, — что Маникан только что прислал ко мне человека спросить, нельзя ли Тримале повидать меня сегодня, а я ответила через посыльного, чтобы Маникан пришел один, без своего друга.

— Да, верно, — отрывисто сказал шевалье, — вы послали сказать Маникану, чтобы он пришел без Тримале; но это был ответ на письмо моего племянника. Мне это известно, сударыня, по той причине, что письмо написал я сам и ответ был вручен мне. Неужели вам мало той жестокости, с какой вы отвергаете мою любовь вот уже целых двенадцать лет? Вам еще понадобилось предпочесть мне мальчишку, который две недели как делает вид, будто влюблен, хотя вовсе вас не любит!

Высказавшись таким образом, шевалье еще с четверть часа бушевал как истый безумец. Фезика, видя, что уличена, попыталась обратить все в шутку.

— Но раз уж вы так уверены, — сказала она, — в сговоре между вашим племянником и мной, почему не спросили меня ни о чем другом, как о часе, когда меня можно увидеть?

— Ах, сударыня! — воскликнул он. — Мне известно достаточно, чтобы считать вас самой неблагодарной из женщин, а себя — несчастнейшим из мужчин!

Едва он договорил, как вошел Маникан, и шевалье удалился, чтобы не показать своего отчаяния.

— Что случилось, сударыня? — спросил Маникан. — Я вижу, вы в большом замешательстве.

Фезика рассказала ему, как шевалье ее обманул и о чем они говорили. Обсудив с ней происшедшее, Маникан ненадолго ее покинул; не прошло и часа, как он принес следующую записку от Тримале:

Опасаясь, как бы любители подделывать письма не пожелали повредить мне и как бы Вы не попались на их удочку, я хотел бы, чтобы мой почерк и мой стиль были Вам известны. Стиль, впрочем, подделать труднее, ибо его диктует нечто недоступное чувствам обманщиков.

— Боже мой, — воскликнула Фезика, прочитав эту записку, — как же ваш друг сумасброден! Я очень боюсь, что он навлечет на себя и на меня неприятности, которые ни ему, ни мне совсем ни к чему.

— Лишь бы, сударыня, — возразил Маникан, — между вами двоими было согласие; никаких неприятностей возникнуть не может.

— Но не мог бы он, — спросила Фезика, — остаться мне просто другом?

— Нет, сударыня, — ответил он, — это невозможно. И вот доказательство, которое должно вас убедить: он возобновил свои попытки завоевать вашу любовь, после того как однажды уже потерпел поражение. Такое упорство говорит о яростной потребности любить вас.

Он собирался и далее развивать эту мысль, но тут кто-то вошел, и беседа прервалась. Выйдя от Фезики, Маникан тут же отправился к другу и рассказал ему о своем разговоре с ней.

Полагая, что одной посланной им записки недостаточно, Тримале написал Фезике другую, где еще яснее говорилось о его любви, и вручил ее Маникану для передачи красавице. На другой день Маникан отправился к ней, но по дороге потерял записку, так что ему пришлось возвратиться и сообщить о случившемся Тримале. Тогда тот написал Фезике следующее письмо:

Будь Вы убеждены в моих чувствах, Вам не составило бы труда понять, что таким рассеянным человеком, как Маникан, нельзя не возмущаться. Увидите: произойдет (если Вы не вмешаетесь) величайшая ссора, какая когда-либо бывала на свете. Судите же о моих чувствах к Вам: ведь я порываю с лучшим другом, причем с моей стороны — навсегда. Но поскольку он может рассчитывать на Вашу поддержку и Вы не разгневаны в той же мере, как я, то, боюсь, он воспользуется Вашим посредничеством и вынудит меня его простить.

Фезики дома не было. Маникан искал ее везде и наконец нашел у Нобеллы за игрой.

— Сударыня, — сказал он, — я приношу удачу всем, к кому приближаюсь. Встав возле нее, Маникан ловко засунул письмо друга ей в кармашек и вскоре после этого ушел. Вернувшись домой по окончании игры, Фезика хотела достать носовой платок и вместе с ним вынула письмо Тримале, запечатанное и не надписанное. Если бы она поразмыслила о том, что такое это может быть, она бы его не развернула; но, опасаясь, что придется оставить письмо нераскрытым, она предпочла не думать и распечатала его быстрым движением, ни секунды не размышляя.

При всей живости своего ума Фезика не могла взять в толк, отчего Тримале возмущен Маниканом. Она приказала одному из своих людей пойти сказать Маникану, чтобы тот зашел к ней на следующий день: она решила выбранить его за письмо и запретить приносить ей впредь послания Тримале. Но когда на другой день Маникан вошел к ней, любопытство заставило Фезику забыть про гнев.

— Так расскажите же мне, — сказала она, — как вы поссорились с вашим другом.

— Дело в том, сударыня, — ответил он, — что позавчера, когда я нес вам письмо, я потерял его по дороге. Тримале взбешен, а я не знаю, что и сказать ему, ведь я действительно виноват.

Испугавшись, что потерянное письмо может быть найдено кем-то, кто вздумает распространять о ней небылицы на потеху обществу, Фезика велела Маникану:

— Ступайте, ищите письмо повсюду и без него не возвращайтесь.

Маникан тотчас вышел. Вечером он вернулся и сказал, что ничего не нашел, что Тримале не желает больше его видеть и что он умоляет ее помирить их.

— Хорошо, я помогу вам, — промолвила она, — хоть вы этого и не заслуживаете. Завтра я иду к Сибилле; если он окажется там, я постараюсь помирить вас.

— Ах, сударыня! — воскликнул Маникан. — В вас столько доброты, что вы, конечно, уже сами жалеете о пришедшей вам в голову мысли: заставить меня томиться до завтрашнего дня. Молю вас положить конец моим страданиям и вручить мне записку, которую я передам от вашего имени Тримале; он так вас любит, что…

— Я стану писать Тримале! — прервала его Фезика. — Вы, право, шутник, если предлагаете мне это.

— Хоть мы с ним и в ссоре, сударыня, — отвечал Маникан, — я не могу умолчать о том, что он заслуживает этой милости. Вам совсем не нужно видеть его, чтобы отдать записку: доверьтесь дружбе, которую вы питаете ко мне. Обещаю, что, когда записка произведет свое действие, я вам ее верну.

Взяв с Маникана слово, что он принесет записку обратно на другой же день, Фезика написала Тримале следующее:

Я пишу Вам лишь для того, чтобы попросить о милости к бедному Маникану. Если моих слов недостаточно, чтобы согласиться сделать мне одолжение, то верьте всему, что он передаст Вам от моего имени. Он мне друг, и я не хочу отказать ему ни в чем, что может оказаться ему полезным.

Получив записку, Тримале нашел ее слишком нежной, чтобы вернуть. Он решил, что отделается суровым отзывом о Маникане, которому тем не менее поручил передать ответ:

Я бесконечно желал бы, чтобы Вы удостоили меня милости, которой я жажду, столь же охотно, как я даровал прощение этому преступнику: поверьте, с такой рекомендацией было невозможно в чем-либо ему отказать. Если бы мне посчастливилось доказать Вам мою преданность в чем-то более трудном, то Вы узнали бы, что были ко мне несправедливы, усомнившись в истинности моих чувств. Заверяю Вас: они так нежны, как только и могут быть чувства, внушенные столь прелестной особой, и они останутся настолько сдержанными, как это угодно Вам, что бы ни говорили наши наставники. Заклинаю Вас всегда прислушиваться к советам преступника, ибо, при всей своей небрежности, он заслуживает похвалы за то рвение, с каким старается услужить нам.

Совет, о котором шла речь, был таков: ни в коем случае не доверять шевалье д’Эгремону, не пренебрегающему ничем, чтобы помешать счастью племянника и представить его Фезике нескромным и неверным. Затем Маникан сообщил, что Тримале пришел в такой восторг, прочитавши записку, что забрать ее назад не было никакой возможности; однако, успокоил он Фезику, ей не стоит волноваться: в руках его друга записка так же надежно сокрыта от любопытных глаз, как если бы была брошена в огонь. Маникан добавил, что ему не доводилось видеть никого столь сильно влюбленным, как Тримале; нет сомнения, что он будет любить ее всю жизнь.

— Но что означают, — прервала Маникана Фезика, — частые визиты вашего друга к Арделизе? Может быть, он ходит к ней, чтобы просить походатайствовать за него передо мной?

— Да он вовсе к ней не ходит, сударыня, — возразил Маникан. — То есть он был у нее раз-другой. Впрочем, в том, что вы мне сказали, я ясно различаю склад ума шевалье; уверен, что и Тримале узнает своего дядюшку по коварной повадке. Сударыня, выслушайте моего друга, прежде чем его осудить.

— Согласна, — ответила она.

Как совершенно правильно догадался Маникан, шевалье сказал Фезике, что Тримале влюблен в Арделизу, а она, Фезика, служит ему для отвода глаз, и наговорил еще тысячу подобных вещей, показавшихся ей слишком правдоподобными, чтобы им не поверить, хотя вообще-то она недоверчиво относилась к россказням шевалье о племяннике.

Когда на следующий день одна из приятельниц стала убеждать ее отправиться вместе в деревню, Фезика сдалась на уговоры. Уверенная, что Тримале ее обманывает, она не пожелала с ним объясняться и, чтобы не потерять разом все, решила сделать ложное признание сеньору Йерскому из опасения, что тот может узнать обо всем иными путями. Итак, она послала ему копию последнего письма Тримале, а затем уехала вместе с подругой. Шевалье, осведомленный обо всех поступках Фезики, ибо все ее слуги были им подкуплены, получил предназначенный сеньору Йерскому пакет два часа спустя после того, как тот был запечатан. Переписав послание Тримале, он швырнул пакет в огонь. Двумя днями позже, узнав об отъезде Фезики, шевалье послал ей следующее письмо:

Если бы Вы так же стремились узнать всю правду о том, в чем словно бы сомневаетесь, как я стремлюсь (по тысяче причин) избавить Вас от всяких колебаний, то не предприняли бы столь долгого путешествия или по меньшей мере испытали бы сожаление оттого, что выказали себя чересчур хорошей подругой. Запретить Вам быть нежной мне бы отнюдь не хотелось; я хотел бы другого — чтобы немного нежности досталось и мне. Будь мне даровано счастье растрогать Вас нежностью, уж я постарался бы не оказаться недостойным нежности Вашей, а заслужил бы ее своим поведением.

В то самое время, как посыльный спешил с этим письмом к Фезике, шевалье посетил своего племянника и встретил у него Маникана. После небольшого шутливого вступления — коснувшись любовных успехов Тримале вообще — он сказал:

— Друзья мои, вы моложе и привлекательнее меня, и, право же, я никогда не стану оспаривать у вас возлюбленную, если не знаком с ней дольше вас; но вы должны уступать мне без спора тех дам, которых связывают со мной некие обязательства. Большое число поклонников льстит тщеславию женщин, и потому они могут подавать вам кое-какие надежды. Они редко отвергают воздыхателей сразу, однако затем, раньше или позже, решают образумиться; вот тогда-то новому претенденту приходится худо, меж тем как любовник, в полном согласии со своей возлюбленной, насмешливо говорит: «Ваш покорнейший слуга, господа певцы серенад». Вы обещали мне, Тримале, не пытаться больше отвратить от меня Фезику; вы не сдержали слова и предали меня. Но пользы это вам не принесло: Фезика дала мне все ваши письма к ней. Я покажу вам подлинники, когда вам будет угодно; пока же я принес вам копию последнего.

С этими словами он вынул из кармана письмо Тримале и, прочитав его вслух, сказал:

— Так что же, дорогие мои, станете ли вы в другой раз играть со мною?

Слушая шевалье, Тримале и Маникан удивленно переглядывались, не понимая, как Фезика могла столь жестоко их обмануть. Наконец Маникан заговорил.

— Вы заслужили такое обращение, — сказал он Тримале. — Но раз уж Фезика проявила к нам неуважение, — добавил он, обращаясь к шевалье, — то и мы не обязаны ее уважать. Мы прекрасно видим, что принесены в жертву, но было время, когда и вы находились в таком же положении. Нам есть за что пенять на нее, но и у вас нет причин быть ею довольным. Когда мы потешались над вами, она забавлялась ничуть не меньше нас.

— По правде говоря, — заметил Тримале, — вам не стоило бы радоваться предпочтению, которое Фезика отдает вам, знай вы, какого она о вас мнения. Но я нисколько не сомневаюсь в том, что вы всецело завладели ее чувствами и волей: ведь после всего, что она мне говорила, она предала меня ради вас. Ну что ж, шевалье, наслаждайтесь спокойно любовью этой коварной женщины. Если никто другой, кроме меня, не причиняет вам тревоги, вы будете с нею счастливы.

От всей души помирившись и обменявшись бесчисленными обещаниями дружбы, они расстались. Тримале и Маникан уединились, чтобы составить для Фезики письмо от имени Маникана, полное горьких упреков. Фезика, ни в чем не повинная, ответила, что друзья обмануты и что это происки шевалье; что она не может сказать, каким образом у него оказалось виденное ими письмо, но однажды ясно докажет, что не приносила их в жертву. Письмо не застало Маникана в Париже, так как за день до того он вместе с Тримале последовал за Теодатом в Лион. Письмо он получил только по прибытии ко двору; о Фезике он больше не думал.

Покуда происходили все эти события, Самилькар по-прежнему поддерживал сношения с Арделизой. Юный любовник мог видеться с ней самым удобным образом, какой только можно представить: ночью у нее, а днем у Сибиллы, девицы приятной наружности и острого ума. Альков в спальне у Арделизы соединялся с кабинетом, в углу которого она распорядилась проделать люк, а внизу находился другой кабинет, куда ночью входил Самилькар. Люк был прикрыт ковром, на котором стоял стол. Самилькар проводил ночные часы у возлюбленной и, по слухам, ни разу не засыпал. Так продолжалось до тех пор, пока Арделиза не собралась на воды. Во время ее пребывания там Самилькар написал ей кучу коротких писем, которые мы здесь не приводим, потому что они того не стоят. Вот лишь одно его послание, написанное за день до того, как Самилькар с ней простился:

Никогда еще, милая моя, не чувствовал я столь жгучей боли, как сегодня, ибо с той поры, как мы любим друг друга, я еще никогда с Вами не расставался; только разлука, и к тому же первая, способна привести меня в жалкое состояние, в каком я нынче нахожусь. Если что-нибудь и могло бы, любимая, утишить мое горе, так это вера в то, что Ваши страдания сравняются с моими. Не усмотрите ничего худого в том, что я желаю Вам страдать: ведь это желание свидетельствует о моей любви. Прощайте и верьте, что я люблю Вас и буду любить всегда; если Вы вполне убедитесь в этом, то не сможете не любить меня всю жизнь.

Ответ

Мой милый, если мое горе принесет Вам облегчение, то утешьтесь: оно безгранично, как Вы того и желаете. Вы сможете его измерить, когда я скажу Вам, что хочу, чтобы Вы любили меня столь же сильно, как я люблю Вас. Неужели Вы сомневаетесь в этом, любимый? Приходите меня проведать, но пораньше, чтобы я пробыла с Вами дольше, чем обычно, и в некотором роде вознаградила себя за ожидающую меня мучительную разлуку. Прощайте, дорогой. Не опасайтесь за мою любовь; она будет по меньшей мере столь же велика, как Ваша.

Самилькар не преминул явиться на свидание гораздо раньше обычного; представ перед возлюбленной, он бросился на кровать и долго заливался слезами, не в силах вымолвить ни слова. Арделиза была, по-видимому, глубоко тронута; но, поскольку ей хотелось от любовника и других свидетельств страсти, кроме очевидного горя, она сказала:

— Как же так, милый: вы писали, что моя печаль облегчит вашу, и, однако, видя, как я огорчена, вы по-прежнему в отчаянии.

При этих словах Самилькар принялся вздыхать еще горше, ничего не отвечая. Душевная подавленность вызвала у него телесную слабость; сдается мне, он сокрушался скорее по поводу утраты сил, чем из-за предстоящего отъезда любовницы. Но в юности легко выздоравливают, а Самилькар от природы был крепок. Он начал приходить в себя и очень скоро совсем оправился, так что Арделиза имела все основания остаться удовлетворенной. После того как он дал ей бесчисленные доказательства своего здоровья, она посоветовала ему всегда о нем заботиться, а он ответил, что так и будет поступать впредь и что она сможет таким образом судить о силе его чувства; вслед за тем они снова и снова заверили друг друга в любви до гроба. Потом сговорились о способах переписки и распрощались: одному предстояло ехать [в Лион] ко двору, а другая готовилась к путешествию по Бурбонской дороге.

Когда на другой день Самилькар пришел попрощаться с Сибиллой, он попросил ее убедить Арделизу быть более осмотрительной в своем поведении, чем прежде.

— Положитесь на меня, — ответила ему эта девица, — или я направлю ее на путь истинный, или она просто неисправима.

Два дня спустя Сибилла посетила Арделизу и пробыла у нее весь день, употребив время на то, чтобы снабдить подругу предписаниями относительно ее поведения. С особой настоятельностью она рекомендовала хранить верность любовнику.

Когда Сибилла умолкла, Арделиза воскликнула:

— Господи, какие прекрасные мысли вы высказываете, но как же трудно применить их к жизни! Притом мне кажется, что тут есть некоторая несправедливость: ведь если мы обманываем мужей, которым по закону должны подчиняться, то почему бы нам не поступать так же и с любовниками, которых мы вовсе не обязаны любить, а любим только потому, что они нам нравятся, пользуясь их услугами ровно столько, сколько нам угодно?

— Я и не говорила, — заметила Сибилла, — что нам следует бросать возлюбленных только тогда, когда они вызвали у нас неудовольствие, или провинились перед нами, или когда мы почувствовали к ним отвращение; я хотела сказать, что избавляться от них следует деликатно, дабы не дать свету повода осудить нас. Уж раз мы жертвы тиранства и раз дамскую честь видят в том, чтобы мы не любили тех, кто любезен нашему сердцу, то нужно считаться с обычаем и хотя бы таиться, когда хочешь любить.

— Ну что же, душенька, — ответила Арделиза, — я покажу чудеса верности; я на это вполне решилась. Но, несмотря на решимость, я больше всего надеюсь на то, что мне не представится случая повести себя небезупречно.

— Не важно, — заявила Сибилла, — будете ли вы верны за неимением удобного случая или благодаря собственной твердости, лишь бы возлюбленный был вами доволен.

И, призвав подругу не изменять своим добрым намерениям, Сибилла удалилась.

В разлуке Арделиза и Самилькар много писали друг другу, но, поскольку за это время не случилось ничего примечательного, я не стану говорить об этих письмах, где речь шла только об их любви и о нетерпении, с каким они ждали встречи. Арделиза вернулась в Париж первой. Тримале, также воротившийся из своего путешествия ко двору, принялся частенько навещать красавицу. Во время пребывания в Лионе он уговорил Лисидаса, брата Теодата, с которым был в наилучших отношениях, поухаживать по возвращении в Париж за Арделизой и предложил свое содействие, заверив, что скоро добьется ее согласия. Принц обещал сделать необходимые шаги. Так что, встречаясь с Арделизой, Тримале не говорил ни о чем другом, как о любви к ней Лисидаса. По его словам, пока они были в Лионе, тот по меньшей мере раз сто заводил с ним речь о своем чувстве; можно не сомневаться, добавил он, что едва лишь Лисидас вернется из путешествия, как Арделиза увидит его у своих ног.

Почему бы женщине, у которой в возлюбленных побывали буржуа и дворяне, красивые и безобразные, не полюбить принца, который хорош собой? Арделиза приняла предложение Тримале с неописуемой радостью, обойдясь даже без притворного жеманства, к которому обычно прибегают кокетки. Другая на ее месте уверяла бы, что не собирается любить никого, а уж принца менее, чем кого-либо другого, потому что он не может иметь привязанности. Но Арделиза, самая непосредственная и пылкая из женщин, пренебрегла благопристойностью и сказала Тримале, что ее уважение к себе самой чрезвычайно возросло, поскольку она нравится столь великому и столь рассудительному принцу.

Однако когда двор возвратился в Париж, Лисидас и не подумал ответить на предупредительность Арделизы, к которой ее подготовил Тримале. Ей пришлось убедиться, что принц к ней равнодушен. Тогда Тримале, видя, что Лисидас не попался на удочку, переменил свое намерение: подумал, что услуги, которые он хотел оказать Арделизе, должны были, по крайней мере, расположить даму в его пользу, и решил сам стать ее возлюбленным. Так как в общении по поводу мнимой любви Лисидаса между ними установилась дружеская короткость, подкрепленная привычкой, то Тримале, нимало не колеблясь, написал даме следующее письмо:

Наши старания до сих пор были тщетны, сударыня. Королева ненавидит Вас, а Лисидас боится ее рассердить. Видя, что Вашим интересам нанесен ущерб, я в отчаянии. Вы вполне могли бы, сударыня, утешить меня, если б захотели, и я заклинаю Вас захотеть. Раз уж естественная неприязнь придирчивой матери 33 и слабохарактерность сына расстроили наши планы, нужно решиться на что-то другое. Так полюбим же друг друга, сударыня. С моей стороны дело уже сделано; если бы Лисидас полюбил Вас, то я, вне сомнения, поссорился бы с ним, потому что не смог бы победить свою склонность к Вам. Конечно, разница между принцем и мною сначала Вас покоробит. Но если Вы укротите честолюбие, то окажетесь не столь несчастной, как думаете. Я уверен, сударыня, что, когда Вы броситесь в мои объятия с досады, удержит Вас в них любовь.

Что бы там ни толковали о женщинах, часто в их поведении больше неосторожности, чем лукавства; когда им говорят о любви, большинство из них и не думают, что им однажды предстоит полюбить. Однако они заходят дальше, нежели предполагают; они поступают так, как если бы должны были навсегда остаться жестокими, и сильно раскаиваются в этих поступках, когда проявляют сострадание. То же самое случилось и с Арделизой. Она испытала невыносимую печаль, оттого что упустила сердце, которое уже числила среди своих побед, и, в поисках кого-нибудь, на ком могла бы отыграться за поражение, нашла весьма правдоподобной мысль, что Тримале в собственных интересах помешал Лисидасу полюбить ее. Чтобы отомстить, а заодно и упрочить свои отношения с принцем Самилькаром, которого эта интрига необычайно встревожила, она дала ему письмо Тримале, не подумав, что любовь может заставить ее поступить так же с письмами принца Самилькара. А тот, щедро обласканный Арделизой, повел себя как человек, которому не в чем упрекнуть возлюбленную. Он горячо поблагодарил ее за откровенность и удовольствовался торжеством над своим соперником, не пожелав извлечь из этого торжества нескромной славы.

Между тем Тримале, ничего не знавший о судьбе своего письма, отправился в воскресенье к Арделизе. У нее было в тот день множество гостей, так что поговорить с ней о деле ему не удалось. Он приметил только, что она часто на него взглядывала, и от нее отправился рассказать об этом Фезике, от которой, возвратившись из Лиона, не скрывал ничего. Он поведал также о своих обстоятельствах Виневилю. И одна и другой, каждый по отдельности, сочли, что, учитывая податливость дамы и неотразимость кавалера, его домогательства не будут ни слишком долгими, ни бесплодными. И в самом деле, красота и статность Тримале так понравились Арделизе, что она пожалела о жертве, только что принесенной Самилькару.

На другой день Тримале вновь посетил Арделизу и, застав ее одну, заговорил о своей любви. Красавица, весьма довольная, выслушала его объяснение самым благосклонным образом. Они уже сговорились любить друг друга и уточняли некоторые условия, когда пришли какие-то гости и Тримале оказался вынужден минуту спустя удалиться. Арделиза же, как можно скорее избавившись от гостей, села в карету и поехала к Фезике, чтобы разузнать, по-прежнему ли Тримале ее интересует. Поговорив на разные темы, она наконец рассказала о намерениях Тримале относительно себя и спросила, что подруга об этом думает. Фезика ответила, что в подобных случаях надлежит прислушиваться только к своему сердцу.

— Мое сердце, — заметила Арделиза, — говорит мне мало хорошего о Тримале, а разум говорит очень много плохого о нем. Он вертопрах, я никогда не стану его любить.

И, не дожидаясь ответа, простилась с подругой.

Между тем Тримале, вернувшись домой, нашел там Виневиля, которому крайне не терпелось узнать, в каком положении находятся дела друга. Тримале довольно холодно сказал, что, судя по обхождению Арделизы, все сорвалось. Виневилю хотелось знать подробности их беседы, однако Тримале, из опасения выдать себя, поминутно переводил разговор на другие предметы. У Виневиля, который был проницателен и влюблен в Арделизу, зародились некие подозрения; он старался выведать что-нибудь у Тримале, чтобы знать, как вести себя с любимой. Видя, что признаний добиться не сможет, Виневиль ушел. В следующие три дня он пребывал в смертельном беспокойстве. Убедившись, что Тримале не удостаивает его больше своим доверием, Виневиль являлся к Фезике с вытянутым лицом; однако ничего не рассказывал ей о своей опале, дабы не уронить себя в глазах красавицы.

Наконец по прошествии трех дней Виневиль пришел к Тримале и сказал:

— Что сделал я, сударь, такого, из-за чего вы обращаетесь со мной подобным образом? Я прекрасно вижу, что вы скрываете от меня ваши отношения с Арделизой; скажите же, почему, или, если причины нет, рассказывайте мне всё по-прежнему, как привыкли.

— Простите меня, бедный мой Виневиль, — ответил Тримале. — Но Арделиза, удостоив меня высшей благосклонности, потребовала, чтобы я не говорил об этом никому, особенно же вам и Фезике: по ее словам, вы человек злой, а Фезика ревнива. Даже самый нескромный любовник вначале всегда соблюдает тайну, если для достижения цели ему удалось обойтись без конфидента. Именно так обстоит сейчас дело со мной. По природному складу я всегда готов рассказать о своих любовных приключениях, но вот уже три дня, как я не поведал о последнем из них даже вам, от кого не утаиваю ничего. Но наберитесь терпения, друг мой, я расскажу вам все, что произошло между Арделизой и мной, и расскажу подробнейшим образом, чтобы хоть как-то загладить обиду, нанесенную дружбе, которую к вам питаю.

Итак, знайте же, что во время моего посещения Арделизы, первого после виденного вами письма, я не прочел в ее лице ни суровости, ни нежности; общество, находившееся у нее, помешало мне рассеять мои сомнения. Я заметил только, что время от времени она оглядывала меня с ног до головы. На другой день, найдя ее одну, я так ярко обрисовал ей свою любовь и так настаивал на немедленном ответе, что и она призналась мне в любви и обещала доказать ее на условиях, о которых я вам уже поведал. Как вы понимаете, я должен был обещать ей хранить тайну. Заслышав вдруг какой-то шум, Арделиза велела мне прийти незадолго до наступления темноты, переодевшись девушкой, продающей кружева. Вернувшись домой, я, как вы сами знаете, нашел там вас. По холодности, с какой я вас принимал, вы могли, конечно, заметить, что мне досаждали все люди, а особенно вы, друг мой: ведь я имел больше причин не доверять вам, чем кому-либо другому. Вы заметили это и заподозрили, что я с вами не до конца откровенен.

Когда вы ушли, я приказал, чтобы ко мне никого не пускали и говорили, будто меня нет дома, и стал готовиться к предстоявшему мне на другой день маскараду. Все наслаждение, даруемое нам заранее воображением, испытал я, упиваясь им в течение двадцати четырех часов. Последние четыре или пять длились для меня дольше всех предыдущих. Наконец наступил час, которого я ждал с таким нетерпением, и я распорядился отвезти меня к Арделизе. Я нашел ее в постели, в чепчике и розовом дезабилье. Не могу передать, друг мой, как она была хороша. Все, что можно выразить словами, меркнет перед ее прелестями. Грудь ее была полуобнажена. Непослушные локоны спускались на плечи. Глаза блестели ярче звезд, и любовь оживляла ланиты прекраснейшим в мире румянцем.

«Так как же, мой милый, — произнесла она, — будете ли вы мне благодарны за то, что я избавила вас от бремени долгих воздыханий? Может быть, вы считаете, что моя благосклонность слишком дорого вам обходится? Но что это? Кажется, вы растеряны». — «Ах, сударыня! — прервал я ее. — Нужно быть бесчувственным, чтобы сохранить хладнокровие, видя вас такой, какая вы сейчас». — «Но могу ли я быть уверена, — спросила она, — что вы забыли Полакетту и Фезику?» — «Да, — ответил я, — можете; ведь вы прекрасно видите, что я едва помню и себя самого». — «Я опасаюсь только за будущее, — заметила она, — ибо что касается настоящего, то я вряд ли позволю вам думать о ком-нибудь, кроме меня». Едва договорив, она кинулась мне на шею и, сжав меня в объятиях, притянула к себе, так что я упал на нее. Лежа на кровати, мы поцеловались бессчетное количество раз.

Однако Арделиза не была расположена ограничиться этим и искала чего-то более существенного; ей хотелось от меня большей твердости, но я ничем не мог ей помочь. Надо знать себя, Виневиль, и понимать, к чему у тебя способности. Что до меня, то я вижу, что дамы — совсем не то, что мне нужно. Мне не удалось выйти из положения с честью, несмотря на все усилия воображения и на мысль о присутствии рядом прекраснейшего на свете создания. «Что же повергает вас, сударь, — спросила она, — в столь жалкое состояние? Неужто я внушаю вам отвращение? Или, быть может, вы принесли мне объедки, оставшиеся от другой?» Эти слова меня так устыдили, что отняли последние силы. «Прошу вас, — сказал я ей, — не терзайте несчастного упреками; без сомнения, я стал жертвою злых чар». Вместо ответа она позвала горничную и вопросила ее: «Скажи мне правду, Кинетта: как я выгляжу сегодня? Может быть, от меня дурно пахнет? Не обманывай свою госпожу; я знаю, что со мной что-то не так».

Видя, что хозяйка разгневана, Кинетта не осмелилась что-либо ответить; тогда Арделиза вырвала у нее из рук зеркало и стала гримасничать перед ним: желая понять, она ли виновата в моем бессилии или дело во мне, она испробовала все ужимки, к которым прибегает, когда хочет кому-то понравиться. Затем она встряхнула слегка смявшейся юбкой и стремительно вышла в будуар, расположенный рядом с кроватью. Чувствуя себя как приговоренный к казни, я размышлял обо всем, о чем можно думать в подобных случаях, и спрашивал себя, не сон ли все происшедшее. Я отправился к Маникану и рассказал о своем приключении. «Я вам бесконечно обязан, друг мой, — сказал он, — ибо из-за любви ко мне вы оказались нечувствительны к прелестям очаровательнейшей женщины». — «Хотя, возможно, причина действительно в вас, — отвечал я, — но я вовсе не старался оказать вам любезность. Я очень люблю вас, — добавил я, — но признаюсь, что и думать забыл о вас в ту минуту. Не понимаю, откуда взялась эта странная слабость. Мне думается, что, изменив мужскому костюму, я лишил себя и мужской силы. Умерла та часть меня, благодаря которой я до сих пор мог оказывать бесценные услуги».

Я еще не договорил, когда один из слуг подал мне письмо от Арделизы, принесенное ее лакеем. Оно здесь со мной; я вам его прочту.

И, вынув письмо из кармана, Тримале прочел его Виневилю:

Будь я привержена плотским радостям, я посетовала бы на то, что обманута в своих ожиданиях; но отнюдь не сетую, а, напротив, благодарна Вашей слабости: лишенная того удовольствия, которое Вы могли бы мне доставить, будь Вы таким же, как другие мужчины, я наслаждалась в воображении, и это удовольствие длилось куда дольше. Сейчас я посылаю человека узнать, что Вы поделываете, если Вам вообще удалось добраться до дома. Спрашиваю не без оснований, ведь я никогда не видела Вас в столь плачевном состоянии, как то, в каком Вас оставила. Советую Вам привести в порядок Ваши дела. При том недостатке природного жара, который в Вас обнаружился, Вы вряд ли протянете долго. Право, сударь, мне жаль Вас; невзирая на обиду, нанесенную мне, я все же хочу дать Вам добрый совет: бегите прочь от Маникана, если у Вас есть разум. Вы сможете выздороветь, не видясь с ним некоторое время. Причина Вашей слабости, конечно, в нем; я нисколько не боюсь, что в ней можно обвинить меня: и зеркало, и моя репутация восстают против подобного обвинения.

— Едва я дочитал это письмо, — продолжал Тримале, — как начал писать ответ.

Признаюсь, сударыня, что на моей совести немало проступков, ибо я человек, и еще молодой; но я никогда не был столь виноват, как минувшей ночью. Для этой вины нет прощения, и к какой бы казни Вы меня ни приговорили, я ее заслужил. Я убил, я предал, я совершил святотатство — и Вам остается только придумать кару для каждого из этих преступлений. Если Вы хотите моей смерти, я принесу Вам мою шпагу; если Вы изберете всего лишь наказание кнутом, я явлюсь к Вам голым, в одной рубашке. Не забывайте, сударыня, что мне не хватило возможностей, а не желания. Я уподобился храброму воину, оказавшемуся без оружия, когда настала пора идти в бой. Я затруднился бы, сударыня, сказать, отчего это произошло. Может быть, со мной случилось то, что бывает с людьми, у которых пропадает чувство голода, когда перед ними слишком много яств. Возможно и то, что сила воображения поглотила природную силу. Вот что значит, сударыня, избыток любви. Женщина не столь ослепительной красоты не внесла бы смуту в природный порядок и осталась бы более удовлетворенной. Прощайте, сударыня. Мне больше нечего Вам сказать, кроме одного: быть может, Вы простите мне прошлую вину, если я получу разрешение исправить ее. Прошу Вас назначить встречу уже на завтра, на тот же час, что вчера.

Передав со своим лакеем эти радужные обещания ее слуге, ждавшему ответа, я стал готовиться к торжественному часу, не сомневаясь, что мое предложение будет принято с благосклонностью. Я решил с особым тщанием позаботиться о своей персоне: принял ванну; велел натереть себя эфирными маслами и благовониями; поел сырых яиц и артишоков; выпил немного вина; после всего этого прошелся пять-шесть раз по комнате и лег в постель без Маникана. Все мои мысли сосредоточились только на том, что я должен исправить свою оплошность. Друзей я избегал, как чумы. Встал я бодрый телом и духом, пообедал так же легко, как поужинал, и, проведя послеобеденное время в заботах о своем любовном снаряжении, в заветный час отправился к Арделизе.

Я нашел ее все на той же кровати, и это вызвало у меня некоторое опасение: я задумался, не сулит ли это ложе несчастье. Наконец, успокоив себя, как мог, я бросился к ногам Арделизы. Она была полуодета и держала в руке веер, поигрывая им. Увидев меня, она слегка покраснела, видимо, вспомнив вчерашний афронт. Едва Кинетга вышла, я улегся подле Арделизы. Она прикрыла глаза веером, что придало ей такой смелости, словно между нами воздвиглась стена. «Так как же, увечный бедняжка, — сказала она мне, — всё ли при вас сегодня?» — «Ах, сударыня, — ответил я, — не будем поминать прошлое». И тут я неистово кинулся в ее объятия. Я облобызал ее тысячу раз, а потом попросил, чтобы она показалась мне обнаженной.

После некоторого сопротивления, вызванного, конечно, не какими-либо сомнениями в своей безупречности, а лишь стремлением разжечь мое желание и выказать скромность, столь красящую женщин, она дала мне увидеть все, что я хотел. Моим глазам предстало очаровательно пышное тело совершенных пропорций и ослепительной белизны. Я снова принялся ее целовать. Наши поцелуи уже становились громкими, наши объятия выражали самую нежную любовь, союз наших душ побуждал слиться наши тела, когда она заметила мое жалкое состояние. Видя, что я вновь нанес ей оскорбление, Арделиза возжаждала мести. Нет в мире бранных слов, какие она не швырнула мне в лицо. Она грозила мне всеми возможными карами. Я знал, что заслужил их, а потому без просьб и без жалоб поспешно покинул ее и отправился к себе домой. Там я лег в постель и обратил весь накопившийся гнев на причину своего несчастья.

Раз уж у меня не получилось ничего ему сделать, я излил свою ярость приблизительно в таких словах: «Гнусный предатель, что можешь ты сказать в свое оправдание? Недостойная, поистине позорная часть меня — ведь иначе тебя и назвать смешно, — скажи, вынуждал ли я когда-нибудь тебя так обращаться со мной? Наносить мне кровное оскорбление? Обмануть меня в тот миг, когда мне была дарована благосклонность женщины? Отягчить меня в двадцать два года старческой немощью?» Всё напрасно!

Остаток ночи я провел в смертельном беспокойстве. Я не знал, следует ли мне написать Арделизе или лучше прийти к ней без предупреждения. Наконец, после долгих колебаний, я остановился на втором решении, хотя и рисковал натолкнуться на какую-либо помеху моему наслаждению. По счастью, в этот поздний час Арделиза была одна и уже легла в постель. Войдя к ней в спальню, я сказал: «Сударыня, я пришел, чтобы либо умереть у ваших ног, либо удовлетворить вас. Прошу, не сердитесь прежде, нежели узнаете, заслужил ли я ваш гнев». Арделиза, не меньше меня опасавшаяся, что со мной опять приключится беда, поостереглась огорчать меня упреками. Напротив, она сказала все, что могла придумать, дабы вернуть мне почти утраченную веру в себя. И вот я, два дня пребывавший под воздействием злых чар, на третий сумел их разрушить. Вы понимаете, мой друг, — прибавил Тримале, — что при расставании она уже не бранила меня, как в первый и во второй раз. Таковы мои обстоятельства; но прошу вас сделать вид, будто вы ничего о них не знаете.

Виневиль обещал, и они распрощались.

Тримале отправился к Фезике и сказал ей среди прочего, что больше не имеет обязательств по отношению к Арделизе. Между тем едва Арделиза и он стали любовниками, как это заметил Самилькар. Как ни старался Тримале его обмануть и как ни был глуп Самилькар, ревность, обычно заменяющая проницательность, открыла ему глаза. Почувствовав, что Арделиза стала относиться к нему холоднее, он сначала пытался тронуть ее нежными жалобами, потом горькими сетованиями и, наконец, видя ее своеволие, решил отомстить разом и сопернику, и любовнице. С этой целью он раздал всем своим друзьям письма Арделизы и попросил всюду их показывать. Зная, что принцесса Леонора всей душой ненавидит Тримале, он дал ей письмо, которое тот написал возлюбленной и где очень дурно отзывался о Королеве и Лисидасе. Принцесса немедленно показала письмо принцу, рассчитывая, что тот разгневается, тем более что очень любит Тримале. Однако негодование принца было не так велико, как надеялась принцесса. Он всего лишь сказал Эстебару, что его кузен неблагодарный юноша и что он никогда не давал ему повода говорить о нем в таких выражениях; что, будучи глубоко обижен, он, принц, ограничится тем, что перестанет уважать этого человека; но если бы Королева узнала, как тот отзывается о ней, она не проявила бы столько же мягкости.

Принцесса, раздосадованная такой добротой принца по отношению к Тримале, решила поговорить об этом деле с Королевой, но, так как она обмолвилась кому-то о своем намерении, маршал д’Эгремон, которого предупредили, умолял ее не вредить его сыну. Она обещала, но, несмотря на это, сделала то, что задумала. Великая принцесса была горда и нелегко прощала людям, имевшим недостаточно почтения к ее высокому происхождению и редчайшим достоинствам; когда же она была убеждена, что кто-то искренне ее любит, никто не мог сравняться с ней в доброте.

В то время как маршал д’Эгремон с друзьями старались приглушить шум, поднявшийся из-за разглашенного Самилькаром письма Тримале, стало известно, что Арделиза, желая расстроить выгодный брак Самилькара, давала некоторым читать следующее письмо:

Подумали ли Вы, сударыня, о том, какое бремя я несу? Мне приходится два или три раза в неделю посещать мадемуазель де Аа Рош, говорить с ней так, словно я люблю ее, и жертвовать ради нее часами, которые следовало бы употребить на то, чтобы видеть Вас, писать Вам и мечтать о Вас. В любом состоянии духа для меня была бы сущим мучением обязанность развлекать ребенка, а теперь, когда я живу лишь для Вас, Вам нетрудно вообразить, что для меня это просто смерть. Мне придает терпения только надежда, что я отомщу ей, женившись на ней без любви, и что затем, увидев вблизи всю разницу между Вами и ею, буду любить Вас всю жизнь еще сильнее, нежели сейчас, если только это возможно.

Все были изумлены. Можно, конечно, встретить нескромного любовника, но нескромной любовницы до той поры никто не видывал. Невозможно себе представить, чтобы женщина, стремясь отомстить мужчине, которого не любит, сама помогла уличить себя. Между тем эта нескромность не произвела того действия, на которое рассчитывала Арделиза. Сеньор де Линанкур, дед мадемуазель де Ла Рош, зная, что Арделиза хочет ожесточить его против Самилькара, так отвечал заговаривавшим с ним об этом письме: будучи юным, Самилькар не мог сделать, прости Господи, ничего лучшего, как зава евать сердце столь прекрасной дамы, как Арделиза; то, что в спальне любовницы мужчина бранит других женщин, ни для кого не новость; сильная страсть, по обыкновению, скоро угасает, что и случилось с чувством Самилькара к Арделизе. Итак, вопреки надеждам, расстроить виды Самилькара на будущее Арделизе не удалось. Она только подтвердила слухи, ходившие о ней, и лишила своих друзей возможности ее защищать.

Таким образом, Тримале остался, по всей видимости, хозяином положения. Однажды вечером он посетил Арделизу. После того как они немного поговорили на общие темы, она попросила его поблагодарить от ее имени Фуквиля за какую-то услугу, которую тот ей якобы оказал, и подчеркнуть, что она чрезвычайно ему обязана. Так как речь идет об одном из героев этой истории, уместно показать, что это за человек. Фуквиль, брат королевского прокурора и главного казначея Галлии, был родом из Анжу и происходил из судейского сословия, но после своего возвышения стал истинным дворянином, не хуже самого Короля. У него были живые голубые глаза, правильный нос, большой лоб, немного выдающийся подбородок, плоское лицо и светло-каштановые волосы. Среднего роста, с подобострастным выражением лица, он обладал умом, но не знанием света. Вид у него был робкий и застенчивый. Манера Фуквиля держать себя совершенно не соответствовала его роду занятий. Перед незнакомыми людьми он представал деятельным, честолюбивым и гордым; в своем кругу был самым горячим и искренним другом. Любовником стал больше из тщеславия, нежели по любви, однако затем любовь возобладала. Первой его возлюбленной была Белламира из Лотарингского дома, очень его любившая. Второй стала Анжели; одарив его благосклонностью, она гораздо больше думала о своей выгоде, чем об удовольствии. Поскольку она была самой необыкновенной женщиной во Франции, нужно ознакомиться с ее дальнейшей судьбой.

Конец истории Арделизы

 

ИСТОРИЯ АНЖЕЛИ И ЖИНОТИКА

Анжели, дочь сеньора Велитобулии, обезглавленного за то, что дрался на дуэли вопреки указам Теодатова отца, и жена Гаспара, была обладательницей живых черных глаз, низкого лба, правильного носа и маленького ротика с полными ярко-красными губами. Цвет лица красавицы менялся по ее усмотрению, но обычно то было сочетание бледного с розовым. Прелестный смех пробуждал нежность в глубине сердец. Отличали красавицу иссиня-черные волосы, высокий рост, добродушный вид, длинные, сухие и смуглые кисти рук; столь же смуглые и угловатые руки заставляли делать нелестные предположения относительно того, что оставалось скрытым для глаза. Нрав Анжели имела мягкий, приветливый и вкрадчиво-ласковый. Вероломная по натуре, она во всем блюла выгоду и не знала дружеских чувств. Но как бы хорошо кто ни был осведомлен о ее дурных качествах, стоило только ей захотеть понравиться — и не влюбиться в нее оказывалось невозможно. Ее обхождение очаровывало. Впрочем, иные из ее повадок вызывали всеобщее презрение: за деньги и почести она была готова поступиться честью, принести в жертву и отца, и мать, и возлюбленного.

После смерти своего отца Ирондата и гибели старшего брата Гаспар полюбил Анжели; а поскольку принц Тиридат тоже увлекся ею, Гаспар просил его отречься от своей любви: ведь тот имел в виду лишь галантное приключение, Гаспар же думал о браке. Тиридат, родственник и друг Гаспара, по чести не мог отказать ему в этой просьбе, а так как его страсть пробудилась недавно, ему не составило большого труда от нее избавиться. Он обещал не только забыть о собственном чувстве, но и поддержать Гаспара в его разногласиях с отцом-маршалом и родными, не желавшими этого брака. И действительно, несмотря на все постановления Сената и препоны, чинимые маршалом, Тиридат чрезвычайно помог Гаспару, которого после смерти брата называли Жинотиком; принц содействовал ему в похищении Анжели и одолжил двадцать тысяч ливров на ее нужды. Жинотик отвез возлюбленную в замок Титри и там сочетался с ней браком. Оттуда они отправились в Станси: принц Тиридат, которому принадлежала эта крепость, предоставил ее в их распоряжение. Но то ли Жинотик нашел свою супругу не столь безупречно сложенной, как воображал, то ли удовлетворенная любовь оставляла ему досуг для размышлений о скверном состоянии его дел, то ли он боялся передать жене болезнь, которою страдал, — как бы то ни было, на другой день после свадьбы бедняга впал в ужасную печаль. Пока он пребывал в Станси, печаль не переставала его терзать, так что он прятался в лесу, словно дикарь.

По прошествии двух или трех дней Жинотик отправился в армию, а его супруга — в женский монастырь в двух лье от Парижа. Васкови, знавший, что она пребывает в стесненных обстоятельствах, послал ей тысячу пистолей, а Виневиль две тысячи экю; долг им до сих пор не выплачен, хотя Анжели богата и эти деньги были израсходованы на ее содержание. Несовершеннолетие Жинотика в момент венчания делало его брак с Анжели недействительным. Когда же он вернулся, ему уже исполнилось двадцать пять лет, поэтому в парижском дворце Тиридата, в присутствии всех родственников Анжели, был заключен брачный договор, а затем Помощник Верховного Жреца сочетал их наконец законным браком в соборе Парижской Богоматери.

Некоторое время спустя Анжели, чувствуя себя не вполне здоровой, отправилась на воды; там ее встретил и полюбил Амедей. У него были очень белокурые волосы, красивый нос, небольшой яркий рот и самый стройный в мире стан. В малейших движениях Амедея сквозила восхитительная грация; склад ума отличался веселостью и игривостью. Благодаря установившемуся на водах обычаю свободно видеться в любом часу дня он имел сколько угодно удобных случаев выказать даме свою любовь; зная, однако, что никто никогда не уладил своих амурных дел, не изъяснившись в чувстве устно либо письменно, он решил заговорить о нем.

Однажды, оказавшись наедине с Анжели, Амедей сказал ей:

— Вот уже больше недели, как я колеблюсь, признаться ли вам в своем чувстве; решившись наконец, я отчетливо вижу все препятствия, которые могут встать передо мною. Я трезво сужу о себе, сударыня, и потому мне не следовало бы надеяться. К тому же вы недавно вышли замуж по взаимной любви; трудная задача — вытеснить из вашего сердца любимого супруга, а самому занять его место. Но что поделаешь: я люблю вас, сударыня; даже если, не желая быть неблагодарной, вы бы воспользовались этим доводом против меня, я все равно признаюсь вам, что любить вас меня понуждает не мой выбор, а моя звезда.

Никогда еще ничто не доставляло Анжели такой радости, как эти слова: ведь она находила Амедея столь привлекательным, что если бы обычай дозволял женщинам первыми объясняться в любви, то она не ждала бы так долго, как новоявленный влюбленный. Однако страх показать, что она недостаточно себя ценит, сковал ее, и Анжели замешкалась с ответом. Наконец, чтобы скрыть растерянность, о которой свидетельствовало ее молчание, она сделала над собой усилие и разомкнула уста.

— Вы правы, сударь, — сказала она, жеманясь, — я чрезвычайно люблю моего мужа. Но позвольте мне взять на себя вольность сказать вам, что напрасно вы судите о себе с такой скромностью; если бы стали известны все ваши добрые поступки, то вы увидели бы, что люди уважают вас больше, нежели вы полагаете.

— Сударыня, — ответил Амедей, — только от вас зависит, чтобы я стал самым достойным уважения человеком в Галлии.

Едва он договорил, как в комнату вошла Демура, и влюбленным пришлось сменить тему разговора, хотя мысли их были друг о друге. Видя рассеянность и смущение обоих, пришедшая дама подумала, что их отношения зашли дальше, чем то было в действительности, и уже собиралась было сократить свой визит, однако Амедей ее опередил. Не будучи склонен разглашать свои сердечные тайны и прекрасно понимая, что от проницательной Демуры их не скроешь, влюбленный принц предпочел удалиться и, придя домой, написал следующее письмо:

Я покинул Вас, сударыня, лишь для того, чтобы быть еще ближе к Вам. Так как Демура наблюдала за мной, я не осмеливался смотреть на Вас; я боялся даже (ибо эта женщина умна), что это притворство разоблачит меня: ведь, как всем известно, сударыня, находясь подле Вас, просто невозможно не сводить с Вас взора, а потому, когда кто-то отводит от Вас глаза, в этом нетрудно усмотреть хитрость. Если теперь, сударыня, я лишен возможности Вас лицезреть, то зато никто не заметит, что я влюблен, и я волен дать знать об этом одной лишь Вам. Как же я был бы счастлив убедить Вас в силе моей любви и как бы Вы были, сударыня, в этом случае несправедливы, не проявив ко мне хоть сколько-нибудь доброты!

Прочитав письмо, Анжели впала в полную растерянность, не зная, на что решиться: выказать то ли нежность, то ли суровость. В последнем случае она могла потерять сердце возлюбленного, в первом — его уважение и в обоих случаях рисковала его оттолкнуть. Наконец она избрала наиболее добродетельный, а потому и наиболее трудный путь; что бы ни говорило ей сердце, Анжели предпочла поступить так, как советовал разум. Она не ответила Амедею, а когда на другой день он вошел к ней, сказала:

— Не для того ли вы пришли, сударь, чтобы нанести еще одно оскорбление женщине, оттого что у нее мягкий нрав и безмятежное лицо? Может быть, вы полагаете, что стоит начать осаду, как победа уже обеспечена? Если необходимо быть неприветливой, чтобы снискать ваше уважение, а для меня это важно, — придется сколько-то времени принуждать себя. Да, сударь, придется быть высокомерной: вижу, что с вами нужно быть именно такой.

Эти слова поразили бедного влюбленного как удар грома. На глазах его выступили слезы, и слезы красноречивее поведали о его искренности, нежели все, что ему удалось сказать потом.

Помолчав с минуту, он заговорил:

— Я в отчаянии, сударыня, видя вас разгневанной; лучше бы мне умереть, чем не угодить вам. Я отомщу, сударыня, за полученное вами оскорбление; вы увидите, что ваши интересы мне бесконечно дороже собственных. Я уеду так далеко от вас, сударыня, что моя любовь не станет более досаждать вам.

— Я вовсе не прошу вас об этом, — прервала его красавица. — Вы вполне можете остаться здесь, не заставляя меня сердиться. Разве нельзя видеться со мной, не говоря мне, что любите меня, или, по крайней мере, не признаваясь в этом письменно?

— Нет, сударыня, — ответил он, — это для меня совершенно невозможно.

— Ну что ж, сударь, — промолвила Анжели, — приходите повидать меня, я согласна. Но заметьте, как много я для вас делаю.

— Ах, сударыня! — вскричал Амедей, бросаясь к ее ногам. — Если я обожал вас жестокой, подумайте, что же будет, когда вы смягчитесь. Да, сударыня, судите обо мне по моим делам, прошу вас, ибо я не в силах выразить своих чувств.

Таким образом, беседа закончилась иначе, нежели началась. Анжели сочла, что необязательно в полной мере соблюдать суровость, которую она себе предписала; если Амедей и не получил высших свидетельств ее благосклонности, то, во всяком случае, мог надеяться, что она не питает к нему ненависти. Едва возвратившись домой, он, окрыленный, кинулся писать своей возлюбленной:

После того как Вы сказали мне, сударыня, что согласны на мои посещения, при том что для меня невозможно видеть Вас и не говорить о своей любви или хотя бы писать Вам о ней, я, казалось бы, должен пребывать в уверенности, что мое послание не встретит нелюбезного приема. Между тем я дрожу, сударыня, и любовь, вечно страшащаяся не угодить своему предмету, заставляет меня воображать перемену в Вашем настроении, каковая могла произойти за минувшие три часа. Сделайте милость, сударыня, рассейте мои сомнения в двух строчках. Если б Вы знали, как горячо я желаю получить от Вас ответ и с каким восторгом буду его читать, то не сочли бы меня недостойным этой милости.

Получив письмо, Анжели тотчас ответила:

Почему бы я вдруг переменилась, сударь? Но, Боже, как же Вы нетерпеливы! Неужто Вам недостаточно сознавать свою силу, а нужно непременно восторжествовать над чужой слабостью?

От радости, испытанной при получении этой записки, Амедей чуть не потерял голову. Он раз сто поцеловал коротенькое послание и без конца его перечитывал. Между тем чувства влюбленных становились с каждым днем все более пылкими, и Анжели, уже подарившая свое сердце, продолжала защищать остальное лишь для того, чтобы придать ему большую цену. Но вот срок лечения водами истек; нужно было расставаться. Хотя оба возвращались в Париж, влюбленные справедливо рассудили, что не смогут видеться там так же свободно, как в Бурбон-л’Аршамбо. В предвидении трудностей прощание было трогательно-грустным. Слезы Амедея явственнее слов уверили возлюбленную в силе его любви, а усилия, которые, по всей видимости, прилагала Анжели, чтобы не заплакать, заставили любящего позабыть все сомнения. Они расстались в глубокой печали, но вполне убежденные, что истинно любят друг друга и будут любить вечно.

В остаток осени влюбленные, поскольку за ними наблюдали, виделись редко, но переписывались очень часто. В начале зимы разгоревшаяся гражданская война вынудила Теодата довольно спешно покинуть Париж и обосноваться в замке дю Пек. Тогда же маршал, отец Жинотика, внезапно скончался, и принц Тиридат, в то время правая рука Великого Друида, добился для своего кузена Жинотика королевской грамоты на титул герцога и пэра.

Со всех сторон стягивались войска. Город был обложен. Двор между тем не выглядел печальным; придворные, как и военные, были в восторге от плохого положения дел. Друид, который мог их всех погубить, скрывал обстановку частично от Королевы и целиком — от юного Теодата, которому если и говорили о войне, то упоминая лишь о пороках мятежников; но чаще всего его развлекали занятиями, приличествующими его возрасту. Среди людей, с которыми он любил играть, Анжели занимала одно из первых мест, вот почему Проспер сочинил песенный куплет как бы от имени ее супруга:

Между тем во всех играх с фантами Амедей отнюдь не терял времени даром: не было ни одной, в которой Анжели и он не выказали бы друг другу свою любовь. Но по мере того, как страсть их возрастала, с их осторожностью происходило противоположное. Когда играли в цыганочку, все замечали, что они всегда садятся друг напротив друга, так, чтобы можно было поделиться секретом; а при игре в жмурки, когда кто-то из них ходил с завязанными глазами, другой или другая нарочно поддавались, чтобы дать возможность вволю себя ощупать. Да что там говорить: в каждой игре любовь подсказывала им способ обменяться нежностями.

Жинотик, знавший нрав своей жены и потому наблюдавший за ней, заметил кое-какие признаки особенного взаимопонимания между нею и Амедеем. Движимый не столько любовью, сколько заботой о своей репутации, муж воспринял неприятную новость с крайним раздражением. Он побеседовал об этом с одним из своих друзей, и тот, сочувствуя беде, как ему и подобало, отправился к Анжели, чтобы с ней поговорить.

— Так как я обязался, — сказал он, — служить дому господина вашего супруга, считаю своим долгом дать совет, который будет вам полезен. Вы красивы, сударыня, а потому неизбежно пробуждаете любовь; при этом вы, имея, несомненно, честные намерения, не слишком обращаете внимание на свое поведение. Понятно, что большинство женщин, завидующих вам, и мужчин, ревнующих к славе господина вашего супруга, всегда готовы дурно истолковать любые ваши поступки. Господин ваш супруг и сам заметил, что ваше поведение, пусть скорее неосторожное, нежели предосудительное, все же вредит вам во мнении света; поэтому оно огорчает его. Вам известно, как он дорожит своей доброй славой и как должен опасаться всеобщих насмешек, которые нанесли бы ей урон. Советую вам серьезно подумать об этом и смиренно прошу быть осмотрительней: ведь если вы успокоите себя тем, что совесть ваша чиста, и пренебрежете своей репутацией, то господин ваш супруг может принять насильственные меры, которые не оставят вам возможности доказать невиновность.

— Ваши слова, сударь, — отозвалась Анжели, — меня не удивляют. Я уже давно привыкла к причудам господина герцога. На другой же день после женитьбы он воспылал такой неистовой ревностью к Васкови, помогавшему ему похитить меня, что не мог ее скрыть, а между тем я не давала ни малейших оснований для нее. И вот теперь он снова подозревает — не могу догадаться, кого. Скажу только одно: сомневаюсь, что он был бы спокоен, даже если б я жила в деревне и не видела никого, кроме слуг.

— Сударыня, — отвечал друг, — я не стану входить с вами в подробности и даже не знаю, имеет ли господин ваш супруг кого-то в виду, говоря, что недоволен вами. Но сказанного мною достаточно, чтобы вы задумались над своим поведением.

С этими словами гость откланялся, оставив даму в ужасной тревоге.

Анжели немедленно предупредила Амедея, и они договорились вести себя отныне с большей сдержанностью. Тем временем принц Тиридат, только и помышлявший, как бы заставить народ Парижа сдаться, изнурив его голодом, и освободить Сенат, назначивший цену за голову Друида, решил, что одним из способов достичь этой цели было бы взятие Бушмá,, удерживаемого Шанлё с шестью- или семьюстами воинами. Принц собрал тысячу солдат, во главе которых пожелал встать Месье, дядя Короля и наместник королевства на период регентства. Бушма был атакован в трех пунктах. Поскольку оборонительные сооружения на подъездных путях были довольно плохи, войскам Теодата оказалось нетрудно их преодолеть. Однако Жинотик, командовавший атаками под началом принца Тиридата и энергично теснивший врагов, был ранен выстрелом из мушкета в низ живота и следующей ночью умер. Принц очень сожалел об этой утрате; его горе было столь сильно, что не могло длиться долго. Из рассказанного выше ясно, а из последующего станет еще яснее, что Амедея эта смерть не слишком расстроила. Между тем Анжели плакала. Она рвала на себе волосы и изображала величайшее в мире отчаяние. Ей удалось так хорошо всех обмануть, что появился даже следующий сонет:

Амедей, лучше всех осведомленный о чувствах Анжели, не встревожился из-за ее печали. Он так хорошо воспользовался минутой, когда избыток горя ослабил волю бедной, отчаявшейся женщины, и так торопил ее дать ему доказательство своей любви — чего она не могла сделать при жизни мужа из страха перед ним, — что Анжели назначила возлюбленному свидание в день похорон супруга. Нужно заметить, что Бордо, одна из ее камеристок, считавшая, что смерть Жинотика загубила карьеру сватавшегося к ней Риконе, искренне горевала. И когда она увидела, что Амедей вот-вот получит от возлюбленной высшие свидетельства благосклонности в такой день, когда принято сдерживать свою пылкость, ужас пред столь дерзким деянием усилил ее горе. Она не покинула комнаты и мешала удовольствию влюбленных вздохами и слезами.

Видя, что, не успокой он девицу, ему не придется в полной мере насладиться радостями любви, которые он предвкушал, Амедей постарался ее утешить. Уходя, он сказал ей, что знает, какую потерю понесла она со смертью Жинотика; что хочет быть ей другом и, подобно покойному, заботиться о ее благополучии; что у него для этого столько же доброй воли, а возможностей, пожалуй, и больше. А прежде чем ему удастся сделать для нее что-нибудь значительное, Амедей попросил камеристку принять четыре тысячи экю, которые пришлет ей завтра. Эти слова возымели такое действие, что Бордо отерла слезы и пообещала Амедею всю жизнь служить его интересам; она сказала, что госпожа совершенно права, не считаясь ни с чем в стремлении засвидетельствовать ему свою любовь. На другой день Бордо получила обещанные Амедеем четыре тысячи экю. С той поры она оказывала ему предпочтение перед всеми, кто давал ей меньше.

В начале весны, после заключения Парижского мира, двор вернулся в столицу. Принц Тиридат, который помог Великому Друиду выпутаться из скверной истории, дорого продал ему свои услуги в этой войне. Между тем Великий Друид не считал возможным содействовать принцу в таких предприятиях, как передача им Пон-л’Арша своему зятю принцу Нормандскому или самовольный, неугодный двору брак Эрлаши с Иритой. Более того, смелость, какую принц взял на себя, потребовав от Королевы, чтобы она согласилась принять Сьенже, дерзко написавшего Ее Величеству любовное письмо, побудила Великого Друида решиться наконец сбросить тяготившее его иго под тем предлогом, что за неуважение к королевской власти надлежит карать. Он сообщил о своем намерении Горнану Галльскому, который не забыл, как принц Тиридат сломал жезл его младшего офицера; из-за этого поступка и из зависти к высоким достоинствам принца он имел основания его ненавидеть. Сообщив, что сеньор Пти-Бура, его конфидент и советчик, получает пенсион от принца, Великий Друид взял с Месье слово, что он сохранит это дело в тайне от своего фаворита. Принц Тиридат, принц де Жонси и принц Нормандский были арестованы в Пале-Рояле, где в то время жил Теодат.

Тем временем маршал д’Овернь, имевший основания опасаться за себя ввиду своих связей с принцем Тиридатом и ожесточившийся против двора из-за отнятого у его дома Седанского княжества, удалился в Стенэ, куда вскоре прибыла принцесса Нормандская. Офицеры принца кинулись в Бельгард. Анжели сблизилась с вдовствующей принцессой Битурингии, действовать в интересах которой побудила и своего любовника Амедея.

Некоторое время спустя принцессу заключили в тюрьму, а вдовствующая принцесса получила разрешение поехать повидаться со своей кузиной Анжели. Некий священник по имени Борен, которого герцог Люксембургский ввел в дом матери Анжели, госпожи Велитобулийской, был послан ею к дочери. Очень скоро он настолько завладел сознанием Анжели, что встал между нею и Амедеем. Будучи благодаря своему положению приближен к даме, он влюбился в нее до такой степени, что однажды лишился чувств, служа мессу. Когда вдовствующую принцессу сразила болезнь, от которой ей было суждено умереть, Борен, приобретший на нее большое влияние, выговорил для Анжели наследство: она получила на сто тысяч экю драгоценностей и сеньорию Марлу в пожизненное пользование; это поместье приносило двадцать тысяч ливров дохода.

Амедей между тем несколько встревожился; когда же увидел завещание принцессы, то стал ревновать не на шутку. Конечно, он не думал, что можно отказаться от столь значительного наследства, и не осуждал возлюбленную за то, что она его приняла; но был взбешен тем, что услугу ей оказал человек, в котором он уже видел соперника. У него и впрямь были основания опасаться, что красавица купила услуги Борена, заплатив за них своими милостями. Хоть она и любила Амедея, но еще сильнее любила богатство. Впрочем, после смерти вдовствующей принцессы Борен оказался больше не нужен, и Анжели без труда излечила душу возлюбленного, прогнав бедолагу священника.

Тем временем Помощник Верховного Жреца и Белламира, участвовавшие в заговоре, который привел к аресту принцев, нашли, что Великий Друид становится чересчур наглым. Они поделились этим соображением с Горнаном Галльским и сказали ему, что если он приложит руку к освобождению принцев, то сможет не только примириться с ними, но и совсем перейти на их сторону. Помимо намерения ослабить партию Великого Друида, внушавшую беспокойство той партии, которой дали название Фронды, каждый тут преследовал собственные интересы. Г-жа Белламира желала, чтобы принц де Жонси, для которого двор испрашивал у Рима кардинальскую шапку, женился на ее дочери, а Помощник Верховного Жреца желал получить то, чего добивались для названного принца. То и другое было обещано принцами Тир ид атом и де Жонси, и обещание, собственноручно подписанное каждым из них, было вручено г-же Белламире, которая вместе с Помощником Верховного Жреца сделала все, чтобы они вышли на свободу.

Замысел полностью удался, и Великому Друиду пришлось даже покинуть пределы Франции. Принц Тиридат, восторжествовав, держал себя столь вызывающе, что это вынудило двор вновь задуматься о мерах против него. Тогда он удалился сначала в Сен-Мор, чуть позднее в Мурон, а затем в свое аквитанское наместничество. Амедей всюду следовал за ним. Принцесса Нормандская, сопровождавшая брата, не осталась равнодушной к достоинствам Амедея и выказала ему столько приязни, что принц, хоть и пылко влюбленный в другую, не смог ей противиться. Впрочем, сдаться его заставила скорее слабость плоти, нежели сердечная склонность.

Герцог Кофалас, который был вот уже три года любим принцессой Нормандской, узнав о неверности возлюбленной, пришел в величайшую ярость, какую только можно испытать в подобных обстоятельствах. Она же, пылая страстью к Амедею, ничуть не заботилась о том, чтобы щадить чувства другого любовника. Впервые оставшись с Амедеем наедине, в самый нежный миг свидания она спросила, какого рода его отношения с Анжели. Амедей ответил, что никогда не получал от нее ни малейших знаков благосклонности.

— Ах! — воскликнула принцесса. — Я погибла: вы не любите меня, коль скоро в такой момент способны скрывать правду.

Их любовная связь скоро прервалась, ибо Амедей не мог заставить себя проявлять чувства, коих не испытывал. Легко представить, что принцессе, не отличавшейся чистоплотностью и источавшей не лучший в мире запах, не удалось скрыть свои дурные качества от мужчины, безумно влюбленного в другую.

Отвращение не было, конечно, тем чувством, которое могло бы отсрочить отъезд Амедея во Фландрию, откуда ему надлежало привести для партии принца Тиридата иностранную помощь, но все же главной причиной его нетерпения было желание вновь увидеться с Анжели, которую он по-прежнему любил больше жизни. Поэтому он остановился проездом в Париже, повидал ее и сделал все, чтобы она оказалась в том прискорбном положении, какое можно назвать камнем преткновения вдов. Обнаружив свою беду, она пустилась на поиски какого-нибудь избавителя. Вылечить ее от напасти взялся знаменитый врач Де Фужре. И как раз в это время в Париж из Гиени вернулись Тиридат и с ним герцог Кофалас.

У принца Тиридата были живые глаза, орлиный нос с узкими ноздрями, впалые щеки, длинное лицо, выражением напоминавшее орла, вьющиеся волосы, кривые желтоватые зубы, небрежный и неухоженный вид, стройный стан. Принц обладал искрометным умом, но не отличался здравомыслием. Он много смеялся весьма неприятным смехом. Природа одарила его замечательными способностями, особенно к военному делу. В день битвы он бывал чрезвычайно приветлив с друзьями и надменен с врагами. Никто не мог с ним сравниться четкостью и силой мысли, быстротой решений. В важных случаях ему были свойственны верность и честность. Он родился дерзким и непочтительным, однако превратности судьбы научили его сдерживаться.

Заметив, что принц расположен, по-видимому, полюбить Анжели, герцог Кофалас постарался разжечь его интерес к ней, так как всем сердцем желал отомстить Амедею. Сопротивление красавицы усилило страсть принца. Герцог Кофалас убедил его сделать ей подарок: отдать в собственность поместье Марлу, которое уже находилось в ее пожизненном владении. Поскольку она, рассуждал герцог, моложе принца, этот дар наносит ущерб только его потомству, а для него самого поместье, дающее двадцать тысяч ливров дохода, ничего не значит. Одним владением больше, одним меньше — принц не станет от этого ни беднее, ни богаче.

В то самое время, когда принц влюбился в Анжели, ее пользовал Де Фужре, давая рвотные, чтобы спасти положение. Принц Тиридат, постоянно сидевший у изножья ее кровати, то и дело спрашивал, чем она больна. В отчаянии оттого, что жизнь любимой в опасности, он грозился повесить врача. Тот, не смея оправдываться, шел к Бордо, вышедшей замуж за Риконе, и говорил, что, если на него впредь будут наседать, он все откроет. Наконец лекарства оказали ожидаемое действие. Вскоре после выздоровления и в ответ на дарственную, которую Тиридат дал ей на Марлу, Анжели не осталась неблагодарной; однако он получил лишь право пользования тем, что оставалось собственностью Амедея.

Итак, герцог Кофалас был сполна отомщен. Он причинил Амедею истинное горе, ибо тот не имел сил излечиться от своей страсти, подобно тому как сам герцог излечился от пылкого чувства к принцессе Нормандской. В довершение всего у принца Тиридата был в доверенных лицах Виневиль, который, помогая ему снискать расположение возлюбленной, старался и сам ей понравиться. Виневиль был братом Президента [Счетной палаты] Ардье, происходил из довольно хорошей парижской семьи, имел приятное лицо, был неплохо сложен. Он много знал, но ученость не мешала ему быть светским человеком. Хотя он всего побаивался, ум у него был едкий и язвительный, и поэтому с ним случались скверные истории. В отношениях с женщинами он проявлял предприимчивость и потому всегда достигал своей цели. Он был в наилучших отношениях с Монбюа, Винуа, а также с мадемуазель Эрамией: это галантное приключение вызвало такую бурную ссору между покойным Жинотиком, ее братом, и Виневилем, что без покровительства принца Тиридата последний стал бы жертвой насилия. Анжели, со своей стороны, склонялась к тому, чтобы полюбить Виневиля, и тоже из ненависти к Жинотику.

Но оставим пока Виневиля и вернемся к Амедею. Ревность так терзала его, что однажды, придя к Анжели и застав у нее принца Тиридата, о чем-то с ней тихонько беседовавшего, он от ярости и досады расцарапал себе руки и даже не заметил этого, пока один из его людей не обратил его внимания на случившееся. Наконец, не в силах более терпеть посещений принца, он попросил Анжели уехать на некоторое время к себе в поместье. Горячо его любя и к тому же не думая, что короткая разлука охладит страсть принца, она не заставила себя уговаривать и даже обещала прогнать Бордо, предавшую интересы Амедея и служившую теперь его сопернику.

Анжели пробыла в деревне недолго, а когда вернулась, ревность вновь охватила Амедея с такой силой, что он раз двадцать был готов скрестить шпаги с принцем Тиридатом и в конце концов не устоял бы перед этим искушением, если бы не дуэль с зятем, который его убил. Анжели, которая из двадцати привеченных ею за свою жизнь воздыхателей любила только Амедея, пришла в неподдельное отчаяние, узнав о его гибели. Друг, принесший ей эту новость, тогда же посоветовал забрать у одного из Амедеевых слуг шкатулку с ее письмами. Анжели послала за шкатулкой, обещав в награду пятьсот экю; письма она получила, однако бедняга так никогда и не смог вытянуть из нее хоть что-нибудь.

Что касается принца Тиридата, то, хоть он и был очень многим обязан Амедею, ревность настолько их раздружила, что он обрадовался его смерти. Соперниками они были как в любви, так и в погоне за славой, а потому в последнее время уже не могли выносить друг друга. В самом деле, пожелай принц Тиридат принять все необходимые меры предосторожности, чтобы помешать Амедею драться, несчастье бы не произошло. Еще одно обстоятельство ясно показывает, что в сердце принца Тиридата было столько же тщеславия, сколько любви: тотчас же после исчезновения соперника он почти разлюбил Анжели; он всего лишь соблюдал приличия по отношению к возлюбленной, дабы прибегнуть к ней, когда сочтет целесообразным.

Как раз в это самое время Великий Друид, полагавший, что принц Тиридат пляшет под ее дудку, прислал к Анжели верховного прево Франции с предложением от своего имени ста тысяч экю наличными и должности суперинтендантки двора будущей королевы: за это Анжели должна была склонить принца Тиридата к разрыву с Годюнью, Кофаласом и д’Оливом. Одновременно с переговорами, которые велись между Анжели и прево, некий офицер легкой конницы по имени Муше вступил с ней в переговоры от имени Королевы. Однако Анжели убедилась, что не сможет заставить принца Тиридата сделать то, чего желает Великий Друид, и передала Королеве, что советует согласиться на все требования принца, после чего поступить с этим подданным так, как будет угодно Ее Величеству.

Тогда же сторонники Тиридата взяли в плен Фуквиля и привели его во дворец принца. Однако уже на следующий день обстановка улучшилась, и несколько дней спустя начались переговоры о мире, которые велись через него. Поскольку ему разрешалось, под честное слово, ходить куда заблагорассудится, Фуквиль не раз посетил Анжели, полагая, что с принцем Тиридатом подобает сноситься только через нее. Во время этих визитов Фуквиль в нее влюбился. Чувствами Анжели тогда завладел Виневиль; их любовь протекала довольно спокойно. Борен удалился, как только стало заметно, что принц Тиридат влюблен; после гибели Амедея страсть принца изрядно поутихла, так что когда, вскоре после этого горестного события, он, выполняя Парижское соглашение со двором, собирался отбыть во Фландрию, то едва не уехал из Парижа, не попрощавшись с Анжели. Явившись все же ее повидать, он пробыл с ней совсем недолго.

Когда Теодат вернулся в Париж, Фуквиль почувствовал, что если Анжели там останется, то у него появятся соперники, которых она может ему предпочесть; поэтому он убедил Великого Друида удалить ее, сказав, что в Париже Анжели не преминет поучаствовать во всех интригах против двора, тогда как вдали от столицы у нее не будет этой возможности. Великий Друид отослал ее в Марлу. Фуквиль навещал ее там так часто, как только мог. Но по соседству с Анжели нашлись два человека, наносившие ей гораздо более частые визиты: одним из них был сеньор Ферар, английский милорд, нанявший близ Марлу усадьбу, где иногда держал свой экипаж, а иногда и жил; другим был граф Брислоэ, губернатор Тевьена и Л’Иль-Мадá.

Эти два кавалера воспылали любовью к Анжели. Сеньор Ферар был человеком мирным и любящим удовольствия; граф же Брислоэ отличался храбростью, высокомерием и безграничным честолюбием. Между тем, узнав, что принц Тиридат покинул французский двор, Борен вернулся к Анжели и жил в ее поместье Марлу. Так как ни Фуквиль, ни Брислоэ не внушали ему такого страха, как принц Тиридат, он вздумал прямо выразить Анжели свое мнение о ее поведении, говоря, что у нее многовато любовников. Она, не желая, чтобы кто-либо, а в особенности заинтересованное лицо, мешал ей в осуществлении ее новых намерений, восприняла эти попреки с величайшим неудовольствием. Их взаимное раздражение усиливалось с каждым днем, и наконец Борен покинул Анжели, угрожающе ворча.

Некоторое время спустя он написал ей письмо без подписи, в котором сообщал обо всем, что делалось в свете против нее; почерк он постарался изменить. Она, однако, сильно заподозрила, что это послание от него, поскольку там упоминалось о вещах, которых никто, кроме него, знать не мог. Наконец, узнав из разных источников, что Борен ополчился на нее, Анжели попросила госпожу Депанют, хорошо его знавшую и имевшую на него влияние, забрать у него одно важное письмо, которое она, Анжели, ему когда-то написала. Депанют обещала и вызвала Борена к себе в Марин, близ Понтуаза.

Нужно заметить, что с тех пор как Борен уехал, Анжели много раз жаловалась на него Брислоэ. Новый любовник, только и думавший, как бы угодить своей даме, и безмерно на нее тратившийся, без колебаний обещал отомстить. Месть ничего бы ему не стоила, к тому же он преследовал и свой личный интерес. Итак, он воспользовался пребыванием Борена в Марине; однажды, встретив Борена, когда тот ехал верхом, Брислоэ похитил его и отослал в Марлу. Анжели, знавшая, что любовников никогда нельзя оскорблять наполовину, была в большом затруднении из-за такого обращения с Бореном: ведь она понимала, что ему некого заподозрить, кроме нее. Она осталась весьма недовольна; она, конечно, скорее простила бы Брислоэ смерть Борена, чем его похищение.

Но исправить содеянное было уже нельзя, и она наконец сказала:

— Я в отчаянии от того, что с вами случилось. Вижу, что наглец, нанесший вам эту обиду, хочет, чтобы вы подозревали меня; но вы увидите мой гнев и убедитесь, что я никоим образом не причастна к насилию. Сударь, если вы желаете здесь остаться, располагайтесь как дома; или, может быть, вы хотите вернуться в Марин? Тогда я дам вам свою карету.

— Я прекрасно знаю, — холодно ответил Борен, — что мне следует думать обо всем этом. Благодарю за ваши любезные предложения. Я вернусь на собственной лошади, если вы ничего не имеете против. Господь, которому угодно беречь меня от злодейских происков, позаботится обо мне.

С этими словами он стремительно покинул дом Анжели и один возвратился в Марин.

Едва Борен туда прибыл, как он и Депанют написали одному из своих друзей в Париже следующие два письма.

Письмо Борена г-ну де Б. 47

Вы будете очень удивлены, узнав, какое со мной произошло приключение. Но чтобы его разъяснить, придется вернуться немного назад и поведать Вам, что Анжели явилась сюда с целью получить от меня через Депанют кое-что для нее желательное. Депанют написала мне, и, как Вам известно, я отправился в путь. В самый день моего приезда Анжели прислала Лафлёра узнать, там ли я, а на другой день некто неизвестный, с фальшивыми гербами, пришел спросить, скоро ли я возвращаюсь в Париж. Вчера утром, в четыре часа, я выехал оттуда, и когда, переправившись через реку, был уже в ста шагах от Понту аза, на меня напали шестеро всадников с пистолетами в руках, а предводительствовал ими граф Брислоэ. Он прежде всего сказал мне, что если бы Анжели поступила со мной, как я того заслуживаю, то приказала бы нанести мне сто кинжальных ударов; но, добавил он, мне не следует ничего опасаться. Признаюсь, слова его прозвучали искренне. Во всей этой истории он не старался меня унизить, весьма учтиво обращался со мной в Л’Иль-Мада, а после ужина сам, с четырьмя всадниками, отвез меня в Марлу, дабы ублаготворить сию достойную особу. Она сделала вид, что рассержена, и действительно была раздосадована: высокомерие, которое я проявил, говоря с ней, ясно ей показало, что она ввязалась в самое скверное дело, какое когда-либо затевала. Я вернулся в Марин рассказать Депанют о каверзе, которую Анжели подстроила в той же мере ей, как и мне. Эта дама возмущена так, как и подобает особе ее ранга, обладающей чувством чести и мужеством.

18 мая тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года 48 .

Вот такая со мной приключилась из ряда вон выходящая история. Заклинаю Вас написать мне, как Вы к этому относитесь и что, по Вашему мнению, я должен сделать. Думаю, Вы хорошо понимаете, что я не захочу так оставить это дело. Сия особа уже успела написать г-же Депанют, умоляя уговорить меня, чтобы я подавил свою обиду, и уверяя, будто ничего не знала. Ответ г-жи Депанют достоин ее благородной души. Я решил пробыть здесь три-четыре дня, чтобы иметь время обдумать, как мне следует поступить, и не дать себе сделать сгоряча что-нибудь, в чем придется раскаиваться. Пока я только сетую и жалуюсь; это, конечно, слишком слабая месть, и я лелею намерение, если представится возможность, предпринять нечто иное. С нетерпением буду ждать от Вас известий; я весь Ваш. В письме нельзя изложить подробности, которые заняли бы много места; я сделаю это, когда увижу Вас. Прощайте.

Письмо Депанют г-ну де Б.

Я слишком близко причастна к злоключению Борена, чтобы не приписать к его повествованию несколько строк. Столь неожиданные события поражают нас как громом. Со мной в этой истории обошлись, мягко говоря, непочтительно, создав видимость моего соучастия в сем достойном деянии. Правда, поведение обиженного служит мне оправданием, ибо он нашел прибежище в том самом месте, где ему была расставлена ловушка. Отныне я буду печься лишь о том, чтобы, не дав себя увлечь справедливому гневу, сохранить на всю жизнь сознание нанесенного мне оскорбления, которое так чувствительно меня ранит, что забыть его невозможно.

Вы знаете, какое имя я ношу; знаете и то, что я не робкого десятка: я всегда говорила Вам об этом откровенно. Но, кроме того, должна сказать, что стремлюсь быть истинной и усердной христианкой и служить сотворившему меня Господу без притворства и лукавства. Опираясь на эти устои, я, однако, не упущу ничего, что могут мне позволить обида и справедливость. Окажите любезность, известите обо всем Нобиньи и не оставьте эту историю без внимания. Она будет недурным подарком для принцессы 49 , которой Вы можете ее рассказать. Я нарочно вернусь в Париж, чтобы сообщить подробности друзьям, и Вам первому. Коротенькое слово «месть» так и хочет сорваться с моего пера. Жинотик не забыт, нужен только повод заговорить о нем. Посылаю Вам привет. Я же слишком разгневана, чтобы ждать от кого-нибудь привета сегодня.

Вскоре после того, как эти два письма были отправлены, Борен вернулся в Париж. Не соблюдая больше никакой меры в своем стремлении отомстить Анжели, он поносил ее и старался причинить ей неприятность всякий раз, когда где-нибудь ее встречал; в довершение всего он показал Королеве те письма Анжели, где та была особенно несдержанна. Скромность данного повествования не позволяет нам привести их; мы перечислим только несколько наиболее пристойных ее высказываний, которые дадут представление об остальном. Во многих местах своих писем Анжели заверяла Борена, что никогда не даст ему повода жаловаться на нее; разрешала говорить о ней что ему будет угодно, но добавляла, что отзываться о ней хорошо было бы с его стороны великодушнее; признавалась, что полностью отдала себя в его руки, так что он мог бы злоупотребить ее доверием, и замечала, что бедной женщине в подобных обстоятельствах остается одно: слушать и молчать. Она писала также, что, хочет он того или нет, она будет любить его всегда; что готовится к пасхальной исповеди, но не упомянет на ней ничего, связанного с ним. Королева весьма удивилась пылу, который Анжели проявляла в своих письмах. Узнав о нанесенном Борену оскорблении, она подняла вокруг этого шум и сказала в присутствии многих, что если так обращаются с теми, кто готов вернуться к исполнению своего долга, то Теодат сумеет наказать виновных.

Когда граф Брислоэ навестил герцогиню после похищения Борена, он вместо ожидаемой благодарности с удивлением услышал от нее упреки.

— Когда я вам говорила о своем недовольстве Бореном, — сказала она, — это не означало, что его надо похищать. Нетрудно увидеть, что этот прекрасный поступок полезнее вам, чем мне; что ж, и я, в свою очередь, забуду ваши интересы и позабочусь о собственных.

Брислоэ ссылался на свои добрые намерения, но, видя, что гнев Анжели не утихает, тоже рассердился. Тогда она, испугавшись, что потеряет в его лице покровителя и щедрого любовника, смягчилась и попросила не забывать в следующий раз, что, оскорбляя таких людей, как Борен, нужно либо делать это втайне, либо не оставлять их в живых.

В то самое время, когда Брислоэ начал влюбляться в герцогиню, милорд Ферар, которого заставила последовать за Карлом во Францию смута, вспыхнувшая в Англии, снял дом поблизости от Марлу. Удобство общения с Анжели и вкрадчивые манеры красавицы заронили в сердце милорда любовь. Но так как по своей природе он был мягче Брислоэ и его страсть горела более ровным огнем, он не продвинулся в своих ухаживаниях столь далеко, как граф.

Таково было положение дел, когда Фуквиль, видя, что он по-прежнему далек от желанной цели, воспользовался уловкой, чтобы приблизить свой успех у герцогини. Он знал, что деверь одной из ее камеристок, Риконе, скрывался в Париже, где сносился с ней, действуя в интересах принца Тиридата. Фуквиль отрядил такое число людей на поиски Риконе, что тот был схвачен и помещен в королевскую тюрьму. Во время учиненного Фуквилем допроса он заявил, что Анжели, среди прочих преступлений, обещала ему десять тысяч экю за убийство Великого Друида, причем уже дала две тысячи задатка. Эти показания Фуквиль уничтожил и заставил пленника дать другие: на сей раз Риконе признавался, что находится в Париже с целью убить Великого Друида, но не упоминал об участии Анжели в заговоре; против нее осталось только одно обвинение: что она поддерживает сношения с принцем Тиридатом и получила четыре тысячи экю от испанцев.

Фуквиль ознакомил Великого Друида с последними показаниями, а герцогиню — с первыми, напугав ее так, как можно себе представить; затем он сказал, что спасет ее, если в благодарность она даст ему высшие свидетельства своей любви. Анжели, боявшаяся смерти более всего прочего, колебалась ровно столько, сколько, по ее мнению, было необходимо, чтобы подчеркнуть ценность своей высшей милости. Будучи удовлетворен, Фуквиль приложил все старания, чтобы спасти любовницу. С этой целью он вывез ее ночью из Марлу в Нормандию; там она с его помощью переезжала каждую неделю с места на место, переодетая то в кавалера, то в монахиню, то в монаха-францисканца. Это длилось шесть недель, в течение которых Фуквиль навещал Анжели там, где она в это время находилась. Наконец, когда Риконе уже подвергся колесованию, Фуквиль добился для нее помилования, и она получила возможность вернуться в Марлу. Там она недолго пребывала в покое, ибо обратила свой взор на Шамюи, рассчитывая, что тот может быть ей полезен своими крепостями на Сомме, а заодно освободит ее от тирании Фуквиля, становившейся невыносимой.

У Шамюи были черные блестящие глаза, правильный нос и несколько узкий лоб, продолговатое лицо, черные кудрявые волосы и стройный стан. Умом он отнюдь не блистал, однако недоверчивость делала его проницательным. Он был храбр и всегда влюблен, а смелость в обращении с женщинами заменяла ему любезность. Анжели, знавшая о нем по рассказам, сочла его вполне способным к совершению тех глупостей, которые были ей нужны. Для переговоров с ним она использовала пикардийского дворянина Виньякура, своего соседа. Шамюи договорился с Виньякуром, что по пути в Каталонию, где ему предстояло командовать армией, он, проездом через Марлу, увидится как бы случайно с Анжели. Все прошло так, как замышлялось. Анжели верхом проводила Шамюи до места, отстоящего на два лье от Марлу. По дороге она поведала ему о своих злоключениях и попросила быть ее покровителем; при этом она льстила ему, называя прибежищем страждущих и надеждой несчастных. В конце концов она так растравила его великодушие, что он обещал служить ей и защищать ее, противостоя всем и вся. Он дал ей записку, содержавшую приказ комендантам его крепостей принимать герцогиню всякий раз, когда ей это понадобится.

Об этом свидании узнал Фуквиль. Считая, что соседство Шамюи, который скоро вернется, и Анжели опасно для интересов двора и его собственных, он убедил Великого Друида удалить соперника от границ Пикардии, а ей приказать отправиться в свое герцогство. Анжели двинулась в путь и встретилась с Шамюи в Монтаржи; она вела себя с ним так же, как полгода тому назад. После того как он твердо обещал ходатайствовать за нее перед двором, она подала ему надежду на то, что в один прекрасный день докажет ему свою страстную любовь. Шамюи направился к Теодату, а она в свое герцогство. Там она провела зиму, в течение которой Шамюи и Фуквиль часто навещали ее по ночам, имея друг о друге лишь смутные сведения.

Фуквиль, чувствуя себя хозяином положения, был из них двоих наиболее капризным и очень раздражался по поводу как прошлых встреч, так и продолжавшихся сношений Анжели с Шамюи. В свое оправдание она говорила, что Шамюи хлопотал перед Великим Друидом, чтобы возвратить ей отнятую у нее Бордо и добиться для нее самой разрешения вновь явиться ко двору. Она добавляла, что была бы очень рада не быть обязанной этими милостями никому, кроме Фуквиля, но хочет приберечь его влияние для более важных дел. Когда весной благодаря посредничеству Шамюи Анжели вернулась для начала в Марлу и когда вскоре ей была возвращена Бордо, Фуквиль поверил, что интрига между ней и Шамюи могла завязаться только ради ее новых отношений со двором.

В то время как Шамюи воевал в Каталонии, король Англии Карл, которого вынуждали жить во Франции бедствия, обрушившиеся на его дом, нашел Анжели очень милой и потому останавливался в Марлу, когда посещал Ферара. Общаясь с Анжели, этот государь так в нее влюбился, что решил на ней жениться. Его поддерживал в этом намерении милорд Ферар, которому Анжели обещала высшие свидетельства своей благосклонности, если он поможет ей стать королевой. И она стала бы ею, если бы Господь Бог не пекся о судьбе и репутации английского короля и не отвлек Анжели безумной надеждой, из-за которой она упустила столь блистательную возможность.

У Карла, короля Англии, были большие черные глаза, очень густые брови, смуглая кожа, правильный нос, продолговатое лицо, вьющиеся черные волосы. Он был высок и строен. Его отличала холодность в обращении, но на самом деле он был добр и мягок; природную живость он выказывал скорее в счастливых, нежели в несчастных обстоятельствах. Отважный воин, он обладал душой истинного государя. Он был остроумен, любил удовольствия, но долг был ему дороже. Наконец, он являлся одним из величайших на свете венценосцев. Но каким бы высоким ни было его рождение, главной причиной его необычайных достоинств стали невзгоды, воспитавшие его характер.

Как я уже сказал, принц Тиридат, покидая Галлию, проявил к Анжели некоторое пренебрежение, но, когда он узнал, как ценят ее испанцы, назначившие ей пенсион, и каким доверием она пользуется при дворе благодаря Фуквилю, принц воспылал к ней прежними чувствами. Его пыл был столь силен, что он писал ей самые страстные в мире письма; среди прочих было перехвачено следующее, зашифрованное:

Даже если Ваше очарование, дорогая кузина, не заставило бы меня любить Вас, то труды, предпринимаемые Вами ради меня, гонения, которым Вы подвергаетесь, служа моим интересам, и превратности, угрожающие Вам из-за этого, побудили бы меня любить Вас всю жизнь. Посудите же, какое действие все это может произвести на сердце, которое ни неблагодарно, ни бесчувственно; но подумайте и о том, в какой тревоге за Вас я непрестанно пребываю. Страшный пример Риконе бросает меня в дрожь; зная, что самое дорогое для меня в мире существо находится в руках моих врагов, я терзаюсь беспокойством, которое не дает мне ни минуты передышки. Бога ради, моя милая, не подвергайте себя такому риску. Я предпочел бы никогда не вернуться в Галлию, чем хотя бы в малейшей степени поставить под угрозу Вашу безопасность. Только мне, и никому другому, надлежит рисковать собой и, ведя военные действия, достичь такого соотношения сил, чтобы со мной вступили в переговоры; вот тогда-то, моя дорогая кузина, Вы и сможете помочь мне Вашим посредничеством. Но успех в войне всегда сомнителен, и я твердо полагаюсь лишь на то, что смогу провести жизнь с Вами, объединив наши интересы еще теснее, чем до сих пор. Не думайте, что Мадам Принцесса является непреодолимой помехой осуществлению наших намерений. Бывает, что рвут и более важные узы, если любят так, как люблю я. И тут, дорогая кузина, я не ставлю никаких преград ни своему воображению, ни Вашим ожиданиям. Пусть они зайдут так далеко, как Вам заблагорассудится. Прощайте.

Надежда выйти замуж за принца, которую Анжели возымела по получении этого письма, побудила ее заколебаться, следует ли принять предложение короля Великобритании. Она решила посоветоваться, в присутствии Бордо, с одним из своих друзей. Бордо, чей муж состоял на службе у принца Тиридата, твердила ей, что она простодушная мечтательница, если собирается выйти за тень короля, за нищего, который к тому же посмеется над ней и скоро ее бросит; что если когда-нибудь, вопреки всякому вероятию, он вернет себе трон, то можно не сомневаться: пресытившись любовью Анжели, он разведется с ней под предлогом неравенства их положения. Друг говорил ей, напротив, что пустая мечта — рассчитывать на брак с принцем Тиридатом, который женат и чья жена обладает отменным здоровьем; что люди, равные положением королю Великобритании, могут порой претерпевать невзгоды, но никогда не могут нуждаться так, как частные лица; что пожить королевой, даже если и не быть счастливой, — прекрасная доля и что ни в коем случае не следует отказываться от столь почетного титула, пусть даже ей суждено носить его только в могиле.

— Что до вас, мадемуазель, — сказал он, обращаясь к Бордо, — у вас есть все основания говорить госпоже то, что вы сказали, ибо вы блюдете собственную выгоду; я же забочусь лишь об ее интересах, а потому, с вашего позволения, сказал ей то, что и должен был сказать.

Анжели поблагодарила обоих за дружеское участие и обещала обдумать их доводы, прежде чем на что-либо решиться. Она не пожелала высказаться более определенно, так как ей было совестно перед другом за свое решение, противоположное его совету.

Между тем король Великобритании получал отовсюду предупреждения об образе жизни Анжели и ее сношениях с Фуквилем. Когда любовь еще в самом начале, ни один человек, хоть сколько-нибудь дорожащий своей доброй славой, не лишен рассудка настолько, чтобы жениться на женщине, утратившей честь. Едва король Англии узнал эти новости, он уехал из окрестностей Марлу, не желая рисковать: ведь неизвестно, чем закончилась бы битва между его чувствами и разумом при виде Анжели. В тот момент она не ощутила понесенную утрату. Стремление и надежда стать женой Тиридата сделали все прочее для нее безразличным.

Когда в начале весны Анжели вернулась благодаря посредничеству Шамюи из своего герцогства в Марлу, а немного спустя и в Париж, она вполне оценила эту небольшую услугу и не осталась неблагодарной; обещания Шамюи убить Великого Друида и передать свои крепости принцу Тиридату так растрогали сердце Анжели, что она не могла не наградить его высшими свидетельствами своей благосклонности. Так прошло лето, в течение которого Фуквиль, видя, что происходит, нередко переживал мучительные часы; он уже тогда сделал бы то, что сбвершил позднее, если бы влюбленные не имели обыкновения обманывать самих себя, когда речь идет о том, чтобы покинуть или осудить возлюбленную.

Следующей зимой вернувшийся с испанской границы Кандоль притворился влюбленным в Анжели. Фуквиль, неприятно пораженный появлением столь опасного соперника, передал ему через Булиньё просьбу не стоять у него на пути. Кандоль, который в действительности любил Арделизу, а за Анжели волочился лишь для отвода глаз, с легкостью даровал Фуквилю просимое. Но у этой дамы поклонники возникали так же быстро, как у гидры отрастают отрубленные головы, а потому место Кандоля немедленно занял Вилльпа. Узнав об этом, Фуквиль с ним довольно свирепо поговорил. То ли Вилльпа поверил, что его соперник любим и взять над ним верх не удастся, то ли едва зародившаяся любовь еще не совсем лишила его осторожности, но он счел разумным не навлекать на себя гнев неистового забияки и не упорствовал.

Вуэ же, воспылав страстью к Анжели, оказался менее уступчив. Он продолжал видеться с возлюбленной вопреки Фуквилю. Так как он не был ни достаточно богат, ни настолько наделен достоинствами, чтобы тронуть ее сердце, она удержала его при себе с единственной целью — разжечь страсть Фуквиля, чтобы получить от него новые подарки и показать ему, что у нее есть благородные друзья, которые будут защищать ее интересы и не потерпят плохого с ней обращения. С этим соперником Фуквилю пришлось смириться, зато он отыгрался на бедняге Виневиле. Это был один из первых поклонников Анжели, обласканных ею; он обладал здравым умом, а его остроумия многие побаивались. Фуквиль внушил Великому Друиду, который в ту пору смотрел на все его глазами, что такой человек опасен в Париже, и Великий Друид принял меры: Виневилю был вручен королевский указ с предписанием удалиться в Тур до нового распоряжения. Не имея возможности проститься с Анжели, в последний день апреля 1650 года Виневиль написал ей письмо:

Несмотря на высказанное Вами желание, чтобы я нанес Вам визит, я, вспоминая, как мало удовольствия доставило Вам мое предыдущее посещение, почел за лучшее от него воздержаться. Ваша холодность отнимает у меня всю радость, которую я испытывал прежде, видясь с Вами; по правде говоря, я убежден, что ни в какой мере не должен притязать на Ваши милости и доверие, ибо связывающие Вас обязательства, которые нарушить невозможно, не терпят, чтобы Вы оказывали внимание кому-либо другому. Я даже думаю, что при существующих обстоятельствах Вы будете мне более благодарны за полное забвение, нежели за память о Вас, и что от всей души одобряете меня за то, что я удаляюсь от Вашей тюрьмы и отстраняюсь от Ваших интересов. При всем том, сударыня, не хочу, чтобы Вы меня потеряли, ибо вполне уверен, что однажды Вы будете рады вернуть себе то, чем пренебрегли.

Поэтому я останусь Вашим другом, насколько мне позволяет знание о том положении, в котором Вы ныне находитесь. Ведь дружеские чувства, которые я обещал Вам сохранить навсегда, не могут скрыть от меня того обстоятельства, что весь род человеческий порицает Ваше поведение и что все в наши дни только о Вас и толкуют.

Вашу любовную связь называют самой позорной и гнусной, какую когда-либо уготовила судьба особе Вашего ранга. Говорят, приятель Ваш имеет над Вами столь тираническую власть, что прогоняет всех, кого ему вздумается, и угрожает тем, кого можно принять за его соперников: так он поступил с Виллага. Обхожу молчанием подробности его тайных посещений, которые отнюдь не тайна. Подумайте, сударыня, какой урон терпит от этих сношений Ваша добрая слава; поразмыслите над тем, кто Вы и кто этот человек, лишающий Вас чести, ибо вес и репутация, каковые он Вам создает, для Вас отнюдь не почетны и отблеск этого ложного сияния не украшает Вас, а скорее затмевает Ваши достоинства. Ах, сударыня, если бы бедные покойники могли хоть что-нибудь чувствовать, они разрыли бы свои могилы, чтобы прийти укорять Вас в столь позорной зависимости. Но память о них едва ли Вас сильно трогает, поэтому бойтесь живых, которые рано или поздно будут просвещены относительно Вашего поведения и, несомненно, расценят его как должно.

Меня побуждает сказать Вам все это не ревность: уверяю Вас, я не одержим этой прискорбной и бесполезной страстью. Если бы я любил Вас безумно, то неистовствовал бы, понося Вас, чем нанес бы Вам непоправимый вред и отомстил бы таким образом за Вашу неблагодарность. Если бы я вовсе не любил Вас, то, подобно другим, принялся бы Вас высмеивать. Но мое чувство к Вам — не то и не другое, и потому меня терзает немая боль; ослепление, которое мешает Вам понять неразумность своего поведения и которое заведет Вас в конце концов, ежели не остережетесь, в глубочайшую пропасть, бесконечно меня огорчает. Завтра я отправляюсь в Турень и говорю вам «прощайте», сударыня. Если Вы отнесетесь к моему предупреждению должным образом, я буду по-прежнему любить и почитать Вас; если пренебрежете им, то я сумею освободиться от власти любви, которую чувствую к Вам. Я не прошу у Вас добрых услуг и содействия в моих делах; хотел бы только, чтобы никто не оказал мне дурной услуги, и буду за это Вам очень обязан.

Фуквиль между тем не обрел покоя с изгнанием Виневиля. Анжели постоянно сердилась, но более всего беспокоило Фуквиля ее общение с маршалом Шамюи. Оно сделало ее настолько высокомерной, что подчас она обращалась с Фуквилем так, словно видела его первый раз в жизни, и он прекрасно понимал, откуда в ней эта надменность. Тем временем Шамюи, которого она настойчиво просила сдержать данное ей слово и которому не хотелось этого делать, предупредил Великого Друида обо всем, что обещал Анжели, через одного из Друидовых приближенных, судя по всему, ненавидевшего маршала, и одновременно сообщил о том же Фуквилю через жену коменданта Руа г-жу де Кальвуазен. Эта хитрость произвела именно то действие, которого ожидал Шамюи. Великий Друид встревожился и, чтобы разорвать нити опасной интриги, затеял с Шамюи переговоры. Фуквиль, после предупреждения, полученного от г-жи Кальвуазен, обратился к Великому Друиду с просьбой разрешить ему арестовать Анжели, поместить ее туда, где она не сможет ни с кем сноситься, и держать ее там, покуда он не сочтет возможным ее освободить. Великий Друид согласился. Фуквиль все устроил: Анжели была арестована в Марлу, препровождена в Париж, куда въехала ночью, и поселена в доме некоего де Во на улице Пуату.

На другой день по ее приезде Фуквиль, выполняя приказ Великого Друида, велел ей написать записку, в которой она просила помочь ей примириться с Теодатом и не беспокоиться больше по поводу принца Тиридата, ибо поддерживать отношения с ним значило бы для нее подвергать опасности свою жизнь. За несколько дней до своего ареста она договорилась с Шамюи, что, если ее арестуют и потребуют от нее писем, отменяющих их предыдущие решения, он поверит письму только в том случае, если к нему будет приложена двойная печать. Итак, это письмо она скрепила одной печатью, но дважды приложила печать к другому, которое написала в тот же час Шамюи и где говорилось о необходимости неуклонно следовать своему решению служить принцу Тиридату и передать ему свои крепости. Шамюи, не имевший ни малейшего намерения выполнять обещанное ей ранее единственно для того, чтобы получить доказательство ее благосклонности и вырвать у Великого Друида милости, которых не мог добиться иначе как заставив себя бояться, уничтожил письмо, свидетельствовавшее об их сговоре, и послал принцу Тиридату то, которое Анжели написала по приказу Фуквиля. Увидев из этого письма, что жизнь Анжели в опасности, принц написал Шамюи, чтобы тот пошел на уступки двору, лишь бы вызволить Анжели из тюрьмы.

Великий Друид, полагавший, что Шамюи так влюблен в Анжели, что ради ее освобождения из тюрьмы даст все, что у него ни потребовать, оценил ее свободу в сто тысяч ливров и хотел вычесть их из двухсот тысяч экю, о которых они договорились, однако маршал не согласился ни на какие вычеты. Тем не менее, чтобы не оказаться в глазах Анжели обманщиком и соблюсти приличия, он не пожелал передать свои крепости в руки Великого Друида, пока не узнает, что Анжели на свободе. Но его обманули: привезли Анжели к отцам ораторианцам, чтобы она показалась некоему дворянину, нарочно для этого присланному; она заверила его, что свободна, после чего воротилась в место своего заключения, где пробыла еще неделю.

В те три недели, которые она провела в своей тюрьме на улице Пуату, Фуквиль располагал меньшей свободой, чем она. С каждым днем он привязывался к ней все сильнее: теперь, когда он отнял у нее, вместе со свободой перемещения, возможность обманывать, ибо лишил возможности кого-либо видеть, она казалась ему в тысячу раз милее прежнего. К тому же Анжели, стремясь вновь завоевать его сердце, чтобы добиться освобождения, держала себя с ним так, что могла бы растрогать и варвара. Она не скупилась на любезности и нежности и выказывала Фуквилю столь полное доверие, что он невольно поверил в ее желание никогда ни от кого не зависеть, кроме него одного.

Так обстояли дела, когда Фуквиль перехватил нежнейшее письмо Анжели к принцу Тиридату. Это причинило ему такие муки, что, осыпав ее упреками, он решил отравиться ртутью с зеркала. Но едва он почувствовал себя плохо, как ему расхотелось умирать из-за изменницы, и он принял противоядие, каковое всегда носил с собой, чтобы защититься от врагов, коих без конца создавала ему роль, которую он играл при Великом Друиде.

Если не считать того, что Анжели не могла никуда ни пойти, ни поехать по своему усмотрению, она проводила время в темнице с большой приятностью. Фуквиль предлагал ей самые изысканные яства; что ни день дарил ей великолепные безделушки и драгоценные камни. Он выходил от нее в два часа пополуночи, а возвращался в восемь утра; таким образом, восемнадцать часов из двадцати четырех он проводил с ней.

Невозможно поверить, чтобы Великий Друид не знал о местопребывании Анжели; забавно, что этот великий человек, распоряжавшийся судьбами Европы, принимал участие в любовных делах Фуквиля. Я думаю, причина, по которой он одобрял эти сношения, состояла в том, что, зная склонный к интригам и опасный нрав Анжели, он предпочитал, чтобы она находилась в руках Фуквиля, в чьей верности он не сомневался, нежели кого-либо другого; к тому же заключение стало для нее величайшим бесчестьем, и Великий Друид был очень доволен, что ее кузен и любовник принц Тиридат чувствовал себя глубоко оскорбленным.

Однако соглашение с маршалом де Шамюи было достигнуто при условии, что Анжели выйдет из тюрьмы, а потому в конце концов пришлось выпустить ее на свободу. Ее отослали в Марлу, и там некоторое время спустя случилась весьма неприятная история. Фуквиль заранее договорился с ней, что по субботам они будут возвращать друг другу все письма, которыми обменяются в течение недели, и что он будет присылать за ними человека, который назовется слугой мадемуазель де Вертю. Однажды, когда этот человек находился в Марлу, туда прибыл лакей маршала де Шамюи с письмом для Анжели; она написала ответ и дала его горничной для передачи посыльному. Та ошиблась, дав человеку Фуквиля ответ своей госпожи маршалу, а лакею маршала — пакет, предназначенный для Фуквиля.

Можно вообразить тревогу Анжели, когда она узнала об этой ошибке, тем более что в ее письме Фуквилю содержался, помимо бесчисленных нежностей, пространный пассаж, направленный против г-жи де Броже, которую она ненавидела, потому что та обладала от природы прелестями телесными и умственными, каковые у Анжели были порождениями искусства; вне сомнения, она всегда завидовала этой красавице и никогда не могла простить ей ее достоинств. В другом месте она беспощадно бранила Монтегю и в довершение всего чуть не на каждой странице самым обидным образом подшучивала над маршалом. Думая о пересланных маршалу письмах Фуквиля, полных нежностей и любовных порывов, которые могут нравиться любовнице, но обычно смешат людей рассудительных, и представляя их в руках горделивого и высмеянного соперника, Анжели приходила в отчаяние. Фуквиль, со своей стороны, впал в не меньшее расстройство.

Ознакомившись с письмами Фуквиля и теми, которые писала ему Анжели, маршал подумал, что, ввиду изменчивости его отношений с дамой, ему, возможно, доведется однажды вернуть ей письма. Поэтому он дал их все переписать, а затем показал оригиналы Кофаласу и Депанют, которые, как он знал, были врагами Анжели. Немного времени спустя Фуквиль после проведенной в Марлу ночи явился к маршалу и потребовал у него свои письма. Мало того что маршал ему отказал, но еще и посмеялся над ним, как он умел это делать. Веселясь, маршал держал письмо Анжели развернутым перед носом Фуквиля. Тот, предпочитая быть убитым, чем стерпеть, чтобы возлюбленная оказалась из-за письма во власти соперника, кинулся на письмо и оторвал от него половину, которую потом показал Анжели, сказав, будто маршал сжег другую. Между тем маршал, разгневанный выходкой Фуквиля, велел ему немедленно убираться вон, прибавив, что если бы некоторые соображения его не удерживали, то он вышвырнул бы его в окно.

Когда немного позднее Анжели вернулась в Париж, она решила, что необходимо разуверить людей в истинности слов маршала, который рассказывает о ней много неприятных вещей, а для этого нужно показать нескольким добродетельным и уважаемым особам, каков характер их обращения друг с другом. Она выбрала для этой цели дом г-на маркиза де Суша, верховного прево Франции, перед которым, равно как перед его супругой, ей особенно хотелось оправдаться. Она назначила там свидание маршалу; тот разгадал ее намерения.

— Да хранит тебя Господь, мое бедное дитя, — сказал он, приблизившись к ней. — Ну что, как поживают мои маленькие ягодицы? Всё такие же тощенькие?

Невозможно вообразить себе состояние Анжели при этих словах. Для нее это был будто удар дубиной по голове. Она хотела было бросить маршалу в лицо, что он наглец и сумасшедший, но подумала, что ежели он разговорится, то после такого начала может легко дойти до самых постыдных для нее подробностей. Верховный прево и его жена переводили взгляд с одного на другую; Анжели потупила взор. Она, правда, не краснела и не бледнела, но те, кто ее хорошо знал, видели, что она в явном замешательстве.

Наконец верховный прево заговорил.

— Вы не правы, господин маршал, — сказал он. — Доблестные мужчины не должны нападать на дам. Нужно испытывать признательность, когда они даруют свое сердце, но нельзя оскорблять их, когда они в нем отказывают.

— Согласен, — ответил маршал, — но если они однажды даровали его, а потом их чувства переменились, то им следует всячески щадить тех, кого прежде любили; если же они их высмеивают, то должны быть готовы к большим неприятностям. Вы ведь понимаете меня, сударыня? — добавил он, обращаясь к Анжели. — Я уверен, вы не сомневаетесь, что я прав; но мне удивительно ваше смущение. Вы должны были бы уже привыкнуть к такого рода огорчениям с тех пор, как устраиваете людям подвохи. Клянусь, я никогда не подумал бы, что вы способны так сконфузиться.

С этими словами он вышел, оставив Анжели полуживой от пережитого. Верховный прево и его жена попытались ее ободрить, говоря, что сказанное маршалом никак на них не подействовало. Тем не менее с этого дня они стали избегать ее общества.

Две недели спустя Фуквилю пришлось отправиться ко двору, который находился тогда в Компьене. Анжели, предвидя возвращение принца Тиридата по случаю всеобщего мира, о котором много толковали, и не желая быть застигнутой в постыдной для себя зависимости, тем более что связь с Фуквилем становилась ей в тягость, решила порвать ее таким образом, чтобы от нее не осталось и следа. С этим намерением она явилась в дом к Фуквилю и, обратившись к тому из его людей, которому более всего доверяла, спросила у него ключи от кабинета его господина, сказав, что хочет ему написать. Лакей, ни о чем не подозревая и памятуя о страсти своего господина к Анжели, немедленно дал ей все требуемое. Она сломала замок шкатулки, где, как хорошо знала, Фуквиль держал все ее письма, и взяла не только их, но и письма принца Тиридата, которые сама когда-то дала Фуквилю; и те и другие она потом сожгла у Сибиллы. Вернувшись к себе домой и обнаружив, что там стряслось, Фуквиль бросился к Анжели и прямо с порога стал угрожать отрезать ей нос, затем разбил хрустальный подсвечник и большое зеркало, свой подарок, и, осыпав ее бранью, ушел. Во время суматохи одна из горничных Анжели, подумав, как бы Фуквиль не забрал все, что дарил госпоже, ухватила ее шкатулку с драгоценностями и отнесла к Сибилле; тем же вечером Анжели послала ее забрать шкатулку для передачи на хранение одной набожной женщине, родственнице ее матери. Фуквиль, кем-то извещенный, отправился на следующий день к этой даме и отнял у нее шкатулку силой. Анжели, узнав об этом, пришла в отчаяние, однако здравого смысла не утратила. Она прибегла к помощи людей, имевших такое влияние на Фуквиля, что он вернул шкатулку, и благодаря этому они помирились и снова стали друзьями. Это примирение состоялось так скоропалительно, что, когда на другой день сеньор Велитобулийский пришел утешить свою дочь Анжели в случившейся с ней неприятности, Фуквиль находился уже у нее и спрятался на время родительского посещения в кабинете, откуда слышал всю эту комедию.

В конце концов Анжели надоело таить ото всех, что она снова видится с Фуквилем, и она решила, что раз уж их ссора наделала много шума, то и примирение должно стать публичным. Она подстроила все так, чтобы ее приятельницы, по просьбе Фуквиля, единодушно за него вступились и умоляли его простить; наконец, представив ссору как порожденную нравственными затруднениями, она обратилась за помощью к матери настоятельнице обители Милосердия. Эта женщина, подверженная блаженным видениям, убедила их заговорить друг с другом и сердечно обняться. Поступок сей несколько уронил преподобную мать в глазах Королевы и Великого Друида. Им больше не верилось в особые отношения с Богом той, кто столь легко давала обмануть себя людям.

Между тем согласие любовников продлилось всего полгода. Возвращение принца Тиридата в Галлию приближалось, и Анжели боялась, как бы он не обнаружил ее во власти Фуквиля. К тому же мадемуазель де Сен-Шомон и мадемуазель де Фёкьер, ее кузины и близкие подруги, так ее стыдили, что она порвала с ним под предлогом благочестия. Фуквиль охотно пошел навстречу намерениям Анжели. В другое время он повел бы себя иначе, но, видя, что уважение к нему Великого Друида заметно поколеблено, и опасаясь, как бы принц Тиридат, и без того его ненавидевший, равно как сеньор Велитобулийский, жаждавший отомстить за нанесенное его дому бесчестье, не подослали к нему убийц, если он даст Анжели малейший повод для жалобы, он перестал с ней видеться, но не перестал любить.

Конец истории Анжели и Жинотика.

 

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ АРДЕЛИЗЫ

Тем временем Арделиза отправилась, как я сказал, к Фезике, чтобы попросить передать Фуквилю благодарность за какое-то мнимое одолжение, которое в действительности было сущим пустяком; она желала, чтобы Фуквиль задумался и понял: если человека так благодарят за пустяк, то, очевидно, хотят быть ему обязанным чем-то большим. В тот же день, когда Арделиза виделась с Фезикой, она застала Фуквиля у г-жи де Боннель и смогла сама выразить ему свою признательность. Фуквиль, который был рад сблизиться с Арделизой, чтобы попытаться окончательно вылечиться от страсти к Анжели, ответил на ее учтивость со всей любезностью, на какую был способен.

На следующий день Фезика позвала его и сказала то, что Арделиза просила ему передать.

— Сударыня, — ответил он, — я знаю об этом больше, нежели вы, так как вчера вечером услышал уверения в признательности от нее самой; но мне очень бы хотелось узнать от вас одну вещь, — добавил он: — влюблен ли в Арделизу Тримале? Если да, то я не воспользуюсь случаем стать ее поклонником. Ведь он проявил ко мне столько уважения в различных обстоятельствах, что с моей стороны было бы нелепо поступить с ним дурно.

— Нет, — заверила его Фезика. — По крайней мере, и Арделиза, и он, каждый по отдельности, говорили мне, что даже и не думают друг о друге.

— Коли так, — ответил Фуквиль, — я умоляю вас, сударыня, сообщить Арделизе, что вы со мною виделись и я, узнав, какие слова она просила вас мне передать, был чрезвычайно обрадован ее отношением к моей услуге; скажите ей, что, заметив мой восторг, вы не могли усомниться, что я безумно в нее влюблен. А затем спросите, прошу вас, сударыня, как бы она поступила, если окажется, что так оно и есть.

Фезика обещала, и Фуквиль ушел. На другой день Арделиза, получив записку Фезики, ответила на нее так:

Вы спрашиваете, что бы я стала делать, будь Фуквиль в меня влюблен. В этом я остерегусь признаться; скажу только, что он мне по-прежнему нравится так же, как понравился позавчера. Прощайте.

Шевалье д’Эгремон пришел с визитом к Фезике, когда она только что получила эту записку. Фезика лежала в постели. Увидев выглядывавший из-под подушки лист бумаги, шевалье вытащил его. Когда Фезика попросила его вернуть записку, он спешно набросал ей другую на листке приблизительно того же размера. В этот момент гости Фезики так занимали ее разговором, что она не заметила уловки шевалье. Совершивши подлог, он почти сразу ушел, а когда рассмотрел, что это за записка, то, как нетрудно понять, очень обрадовался: ведь у него в руках оказалось средство навредить Арделизе и взбесить Тримале. Шевалье думал и о другом: он не забыл, как был принесен в жертву Самилькару и какое беспокойство причинил ему племянник по поводу Фезики, а потому был весьма не прочь, чтобы тот помучился в свою очередь из-за Фуквиля.

Шум, который шевалье д’Эгремон поднял вокруг этого письма, возымел желаемое действие. Тримале встревожился и обратился за советом к Виневилю. Вместе друзья решили, что Тримале сам поговорит с Фуквилем; пока же он написал Арделизе следующее письмо:

Вы повергаете меня в отчаяние, сударыня, но я слишком люблю Вас, чтобы сердиться; быть может, это тронет Вас больше, чем тронули бы упреки. Однако моя досада должна на кого-нибудь излиться, и я вижу, что никто не заслужил ее в такой мере, как Фезика. Несомненно, это она побудила Фуквиля возмечтать о Вас. Она в большом горе оттого, что я ее бросил, и, стремясь вернуть меня и отомстить за измену, хочет, чтобы у меня появился соперник, который либо меня изгонит, либо отобьет у меня охоту любить Вас. Не думаю, сударыня, что она преуспеет в том или в другом, тем не менее я так же горячо желаю воздать ей за попытки, как если бы они увенчались успехом. Ей следует, таким образом, приготовиться к тому, что я перестану питать к ней уважение и сделаю все, чтобы отомстить.

Арделиза, не вполне уверенная в Тримале и опасавшаяся, как бы Фезика не вернула его себе, хотела поссорить ее с ним настолько, чтобы примирение стало невозможным, и с этой целью сразу послала Фезике письмо, как только получила. Разгневавшись на Тримале, Фезика написала Виневилю, чтобы тот пришел к ней.

— Я послала за вами, — объявила она ему, — чтобы сказать: ваш друг безумец и наглец, с которым я не желаю иметь никаких отношений. Посмотрите, какое письмо написал он Арделизе: он жалуется, будто я советую Фуквилю ухаживать за Арделизой, и даже не помнит, как говорил мне, что она его больше не интересует.

— Прошу вас простить его, сударыня, — отвечал Виневиль. — Извините бедного любовника, у которого хотят отнять возлюбленную и который поэтому потерял голову и сам не знает, что делает и кого укорять; как только я приведу его в чувство, он придет и бросится к вашим ногам.

Поговорив еще о разном, Виневиль ушел и вернулся час спустя вместе с Тримале; тот сумел так задобрить графиню, что она обещала никогда более не вспоминать о его грубости.

На другой день Тримале, решивши объясниться с Фуквилем, отправился к нему и, застав его одного, сказал:

— Если бы мы оба полюбили Арделизу одновременно, я, конечно, был бы смешон, найдя странным, что вы оспариваете ее у меня. Да я и не подумал бы так поступить; я предоставил бы ей самой решать, кто станет счастливцем, которому она выкажет благосклонность. Но так как вы явились расстроить мои отношения с дамой, с которой любовь связала меня раньше вашего появления, то позвольте сказать вам, что это нечестно, и попросить вас оставить меня с моей возлюбленной в покое и не доставлять других огорчений, помимо тех, которые причиняет мне ее суровость.

— Я Арделизе друг, — отвечал Фуквиль, — друг, и только. Поэтому у вас нет никакого повода на меня сетовать. Если, однако, я думал бы, что говорить так со мной вам посоветовали люди, желающие мне неприятностей, то заявляю вам: я стал бы вашим соперником уже сегодня. Я знаю, почему это говорю, и вы меня понимаете.

Фуквиль намекал на Варда, своего смертельного врага и друга Тримале.

— Нет, — возразил Тримале, — я вас не понимаю. Моим советчиком была ревность, и она подсказала мне просить вас не заставлять меня ревновать более.

Фуквиль обещал, и они расстались лучшими в мире друзьями.

Некоторое время спустя Фуквиль, придя к кому-то с визитом, встретил там Арделизу. Она отвела его в сторону, чтобы посекретничать о пустяках. Фуквиль, не найдя темы для разговора, рассказал о своем объяснении с Тримале.

— Вот это мило! — сказала она. — Я вижу, все вы, мужчины, распоряжаетесь мною будто своей собственностью. Теперь я, оказывается, принадлежу Тримале: вы ведь заявляете ему, что больше ни на что в отношении меня не претендуете.

— Ах, сударыня, — ответил Фуквиль, — я не отдаю вас никому. Кабы то было в моей власти, то, любя себя сильнее кого бы то ни было, я бы оставил вас для себя. Когда Тримале высказал подозрение, что я люблю вас, я ответил ему, что и не помышляю об этом; но вам, сударыня, признаюсь почему: дело в том, что я плохо верю в свое счастье, ибо…

— Нет-нет, — прервала его Арделиза, — не продолжайте. Вы говорите то, чего сами не думаете, господин Фуквиль, ведь вы хорошо знаете, что вовсе не так несчастливы, как утверждаете.

На ее настойчивую любезность Фуквиль не мог ответить иначе, как сказав, что ей лучше, нежели ему, известно, следует ли ему радоваться; что в ее силах составить счастье даже королей, а потому он почитает себя счастливым, коль скоро она уверяет его в этом; что слово, данное им Тримале, не помешает ему любить ее, если он увидит признаки того, что любим.

Эта беседа закончилась такими нежностями со стороны Арделизы, что Фуквиль и думать забыл, что пока еще любит Анжели; он решил стать возлюбленным Арделизы, хотя и не чувствовал к ней сердечной склонности. Он подумал, что, доставляя удовольствия телу, сможет завладеть и умом, интересы которого столь многообразны. Арделиза, которой время было дорого, не заставила Фуквиля долго томиться. Между тем их согласие не укрылось от Тримале, и он явился к ней с жалобами. Приблизившись к двери ее комнаты, он различил какой-то шум и прислушался. Тримале услышал голос Арделизы: она говорила кому-то нежные слова. Его любопытство удвоилось, он заглянул в замочную скважину и увидел свою возлюбленную, ласкавшую мужа с таким пылом, словно он ее любовник. Оттого что это был муж, Тримале почувствовал к ней ничуть не меньше презрения. Он немедленно вернулся к себе, взял чернила и бумагу и написал о случившемся Виневилю:

Вы и представить себе не можете, кто новый любовник Арделизы, которого я обнаружил. Но какой любовник, Боже милостивый! Любовник ублаготворенный, любовник домашний. Нет больше сил терпеть все это! Я застал не кого иного, как мужа, на коленях своей жены, и эта изменница его горячо ласкала.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Да и, в сущности, разве он ей супруг? Он слышит от нее все нежности, полагающиеся любовнику. Ласки, которые она ему расточает, — не те, которых требует долг, и получает он их днем, а ведь день никогда не принадлежал мужьям.

Когда назавтра Тримале вновь явился к Арделизе, он отложил до другого раза упреки, которые собирался высказать ей по поводу супруга, и решил заговорить с ней пока об одном лишь Фуквиле. Арделиза, которая всегда была очень внимательна к любовнику, когда возникала опасность его потерять, и не потому, что это ее огорчило бы, а потому, что ей важно было их число, сказала Тримале, что она всецело ему повинуется и он может предписать ей поступать так, как угодно ему. Если Фуквиль вызывает у него беспокойство, она не только не будет отныне видеться с ним, но коль скоро Тримале пожелает, то может стать свидетелем того, как сурово она с ним поговорит. Тримале, никогда не осмелившийся бы потребовать от нее столь непомерной жертвы, принял ее предложение.

Итак, на другой день в доме сеньора Ферара состоялась встреча Арделизы с Тримале и Фуквилем; с последним она сговорилась накануне, теперь же сказала:

— Я просила вас прийти, господин Фуквиль, чтобы предупредить вас в присутствии господина Тримале, что я его люблю и вовеки не смогу любить никого другого. Нам обоим хотелось, чтобы вы знали это и не могли поэтому сослаться на свое неведение. Признаюсь, до сих пор вы держали себя со мной как друг, и не более того, но, может быть, по неосторожности, не видя в том ничего худого, вы не заметили, что ваши посещения несколько чересчур участились; а вы знаете, что это обычно не нравится тем, кто так сильно влюблен, как господин Тримале, пусть он и питает к своей возлюбленной полнейшее доверие. Не имея иного намерения, как всю жизнь угождать ему, я решила сказать вам все это, чтобы вы нечаянно не навлекли на себя каких-нибудь неприятностей. Будьте мне другом, мне это очень лестно. Но чем меньше мы станем видеться, тем лучше.

— Конечно, сударыня, — отвечал Фуквиль, — обещаю вам это. Чувства господина Тримале мне вполне понятны; мне и самому довелось пройти все стадии ревности. Мы уже говорили с ним об этом предмете. Он знает, что я ему обещал, и я заверяю его, что не нарушил своего обещания.

— Это правда, — прервал его Тримале, — у меня нет повода на вас сетовать, и, как верно сказала госпожа Арделиза, вы, не имея в отношении ее никаких намерений, могли полагать, что ничем не нарушаете данного обещания; одна лишь видимость против вас.

— Ну, это вашему счастью не помеха, — сказал Фуквиль. — Обещаю вам видеться с госпожой Арделизой намеренно не чаще одного раза в месяц; разумеется, за случайные встречи я отвечать не могу, но вы уж сами позаботьтесь, чтобы их предотвратить.

И, обменявшись тысячью учтивых фраз, они расстались. Возможно, кто-то удивится, что Фуквиль, так плохо переносивший соперников близ Анжели, оказался покладистым с Арделизой. Причина проста: там была любовь, а здесь всего лишь распутство; тело может стерпеть, что приходится с кем-то делиться, сердце же — никогда.

Некоторое время спустя Леникс, будучи предупрежден о дурном поведении жены, решил увезти ее в деревню — и для того, чтобы помешать ей совершить новые глупости, и затем, чтобы дать утихнуть шуму, который ежедневно возникал вокруг нее во все время ее пребывания в столице. В самом деле, стоило ей уехать, как о ней забыли. Бесчисленные копии Арделизы, коими переполнен Париж, скоро изгладили из памяти людской этот великий подлинник.

 

[ПОЕЗДКА В РУАССИ]

 

Граф Марсель, камергер Короля, пользовавшийся расположением Его Величества, удалился в свою усадьбу под Парижем, чтобы провести пасхальные праздники с двумя своими друзьями — аббатом Ле Камю, одним из королевских священников, и Манчини, племянником кардинала. Когда они уже пробыли там четыре или пять дней, коротая время если и не в глубоком благочестии, то, по крайней мере, в совершенно невинных удовольствиях, к ним присоединились соскучившиеся в Париже Тримале и Маникан. При виде их аббат Ле Камю, знавший проказливый нрав обоих, убедил Манчини на другой же день возвратиться в Париж, чтобы в свете не вздумали говорить, будто они занимались здесь бог весть чем. В тот же вечер Манчини объявил о своем намерении уехать; тогда Маникан и Тримале предложили Марселю пригласить Бюсси провести два-три дня в деревне вместе с ними; по их словам, он один вполне мог заменить двух других. Согласившись с этим, Марсель написал Бюсси от имени всех троих, что его просят расстаться ненадолго с мирской суетой и приехать, дабы всем вместе сосредоточиться на мыслях о вечном.

Но прежде чем продолжать, уместно здесь набросать портреты Марселя и Рабютена. У Марселя были большие выпуклые голубые глаза, взгляд которых из-за того, что зрачки были наполовину прикрыты веками, казался томным без какого-либо намерения с его стороны. Нос у него был правильной формы, рот маленький, с приподнятыми уголками, прекрасный цвет лица, густые золотистые волосы. Правду сказать, он был несколько полноват. Обладал быстрым умом и живым воображением, но слишком старался быть забавным собеседником. Любил говорить двусмысленности и каламбуры и, чтобы обеспечить себе успех, заранее сочинял их дома, а в гостях выдавал за экспромты. Легко завязывал дружбу с кем попало, но, независимо от того, видел ли он в приятеле какие-нибудь хорошие качества или нет, тот скоро ему надоедал; единственное, что немного продлевало его дружеское чувство, это лесть. Если же человек, пусть даже сам достойный восхищения, не восторгался им, Марсель ценил его невысоко. Полагая, что признаком ума является величайшая разборчивость в отношении любого человеческого творения, он бранил все, что ни попадалось ему на глаза, причем судил обычно неосновательно и без достаточных знаний. Словом, он был так ослеплен собственными достоинствами, что не замечал их у других; и, если прибегнуть к плоской остроте в его духе, так преисполнен самодовольства, что напрочь лишен истинного понимания. Он был храбр на войне и робок в любви. Если ему верить, он побеждал всех женщин, на которых предпринимал атаку, тогда как на самом деле он потерпел неудачу у некоторых, до той поры не отвергавших никого.

У Роже де Рабютена, графа де Бюсси, полковника легкой кавалерии, были большие глаза, добродушный взгляд, приятный рот, крупный, похожий на орлиный, нос, выпуклый лоб, открытое жизнерадостное лицо, тонкие и редкие белокурые волосы. Его уму были свойственны тонкость и сила, веселость и игривость. Он хорошо говорил; писал точным и приятным слогом. Природа наделила его мягким нравом, однако завистники, коих порождали его достоинства, ожесточили его настолько, что он охотно радовался несчастьям тех, кого не любил. Он был верным другом, на которого можно положиться. Был храбр без бахвальства. Любил удовольствия больше богатства, а славу больше удовольствий. Был галантен и весьма учтив со всеми дамами и при всей короткости с теми из них, с кем был особенно дружен, никогда не позволял себе малейшей непочтительности. Такое его обхождение заставляло предположить, что он в них влюблен; и действительно, ни одно его большое дружеское чувство не было совсем свободно от любви. Он достойно и очень долго нес военную службу; но, поскольку в этом веке для достижения высоких почестей недостаточно благородного происхождения, ума, заслуг и храбрости, он остался со всеми своими достоинствами на полпути к фортуне, ибо не отличался ни низостью, позволяющей льстить людям, которым доверял верховный податель благ Друид, ни способностью вырвать у него эти блага, запугав его, как сделало большинство маршалов того времени.

Итак, получив записку Марселя, Бюсси тотчас вскочил на лошадь и поскакал к нему. Найдя своих друзей весьма расположенными хорошо повеселиться, он, не склонный портить людям праздник, сделал все, что мог, чтобы сделать общую радость еще полнее.

— Я очень рад, друзья мои, — сказал он им, — что вы удалились от мира. Без особой Божьей благодати спасти свою душу в суете придворной жизни невозможно: честолюбие, зависть, злословие, любовь и тысяча других страстей побуждают даже самые благородные сердца к преступлениям, на которые они не способны в отшельнических скитах, подобных этому. Так спасемся же, милые друзья, а поскольку, чтобы угодить Богу, вовсе не обязательно плакать или умирать от голода, то будемте, дорогие мои, смеяться и угощаться на славу.

Это предложение получило всеобщее одобрение, и друзья приготовились отправиться днем на охоту, а также распорядились насчет музыкантов для завтрашнего концерта. Порыскав по окрестностям четыре или пять часов, охотники вернулись голодными и сели за самый великолепный ужин, какой только можно себе представить. Когда он окончился, продлившись три часа, в течение которых компания предавалась такому веселью, какое всегда сопровождает чистую совесть, им привели лошадей для прогулки по парку. Здесь, на воле, четверо приятелей, подстрекая друг друга выказать полное презрение к миру, решили позлословить обо всем роде человеческом. Однако минуту спустя Бюсси, поразмыслив, заметил, что из общего числа их жертв следует исключить добрых друзей. Это мнение было одобрено, и каждый из четырех попросил у остальных пощады для дорогих ему лиц. Пощада была дарована, после чего, по сигналу, друзья принялись выражать в длинном песнопении свое презрение ко всему мирскому.

Из сказанного понятно, что в него вошло все на свете, кроме друзей каждого из четверых, а так как число их было невелико, то песнопение получилось весьма пространным; чтобы ничего не пропустить, пришлось бы отвести для него целый том.

В этом развлечении на лоне природы прошла часть ночи; наконец решили пойти отдохнуть и разошлись, довольные своими успехами в благочестии. Утром Марсель и Бюсси, встав раньше остальных, пошли в комнату Маникана, но, не найдя его там и думая, что он прогуливается в парке, заглянули к Тримале, в постели которого и обнаружили Маникана.

— Как видите, друзья, — сказал им Маникан, — я стараюсь применить к жизни то, что вы говорили вчера о презрении к суетному миру. Я уже немалого достиг в этом отношении, презрев половину мира; надеюсь, что скоро и другая половина, исключая моих близких друзей, перестанет для меня что-либо значить.

— Часто, — ответил ему Бюсси, — к одной и той же цели люди приходят разными путями. Что касается меня, я нисколько не осуждаю ваши приемы; каждый спасается по-своему. Но я совершенно уверен, что не стану возноситься к блаженству вашим путем.

— Удивляюсь, — сказал Маникан, — что вы до сих пор еще так рассуждаете и что госпожа де Шенвиль не отвадила вас от женщин.

— Кстати о госпоже де Шенвиль, — вступил в разговор Марсель. — Поведайте нам, сделайте милость, как вы с ней порвали; ведь об этом ходят разные слухи. Одни говорят, что вы ревновали ее к графу дю Люду, другие — что вы принесли ее в жертву госпоже Белизе, и никто не поверил ее и вашим словам, будто здесь были замешаны денежные мотивы.

— Когда я расскажу вам, — отвечал Бюсси, — что вот уже шесть лет, как люблю госпожу Белизу, вы, конечно, поверите, что любовь была ни при чем в разрыве, случившемся в прошлом году между госпожой де Шенвиль и мною.

— Ах, мой милый, — прервал его Марсель, — как мы были бы вам обязаны, если бы вы взяли на себя труд рассказать нам любовную историю! Но прежде набросайте нам, прошу вас, портрет госпожи де Шенвиль: я никогда не встречал двух человек, чье мнение о ней совпадало бы.

— То, что вы сказали, — ответил Бюсси, — как раз и есть ее краткое определение. Мнения о ней расходятся, потому что она всегда разная и один и тот же человек не может наблюдать ее достаточно долго, чтобы заметить перемены в состоянии ее духа. Но я, видевший эту особу постоянно с самого ее детства, легко могу удовлетворить ваше любопытство.

 

Портрет госпожи де Шенвиль

5

— У госпожи де Шенвиль, — продолжал он, — цвет лица обычно превосходный; глаза небольшие и блестящие, губы узкие, но румяные, выпуклый лоб, нос как нос — не длинный и не маленький, квадратный на конце, и подбородок такой же формы, как кончик носа. Все это по отдельности как будто и не красиво, но взятое в целом — довольно приятно для глаза. Стан ее строен, но не пленяет. Ноги выше щиколотки у нее точеные, а вот шея, руки и кисти рук вылеплены грубовато. Волосы белокурые, тонкие и густые. Она прекрасно танцевала и до сих пор обладает отличным слухом, приятным голосом и немного умеет петь. Таковы в общих чертах ее внешние качества. Что касается ума, то во Франции не найдется женщины, у которой его было бы больше, чем у нее, и очень мало таких, у которых его столько же. Разговор ее блещет живостью и занимательностью. Кое-кто говорит, что для благородной дамы ее склад ума чрезмерно игрив. В то время, когда я виделся с ней, я находил это суждение нелепым и восхищался ее шутовством, которое называл веселостью; сейчас, когда я с ней больше не вижусь и этот фейерверк меня уже не ослепляет, я согласен с тем, что она слишком старается быть забавной и остроумной. Тому, кто наделен умом, тем более таким же веселым и игривым, не найти лучшей собеседницы: ни одна острота, ни один намек не пропадут даром. Она слышит вас, схватывает каждое ваше слово, отгадывает невысказанную мысль и заводит вас подчас гораздо дальше, нежели вы сами думали зайти. Иногда, напротив, собеседник чересчур ее увлекает: перебрасываясь с ним шутками, она с удовольствием выслушивает любые вольности, лишь бы те были слегка завуалированы, и отвечает на них с еще большей смелостью, чтобы не дать никому превзойти себя в острословии. При такой искрометности ума нет ничего удивительного, что ее способность к здравым суждениям невелика, ибо эти два качества обычно несовместимы и природа не сотворила чуда в ее случае. Бойкий глупец всегда возьмет верх в ее мнении над серьезным и достойным человеком. В людях ее привлекает веселость. Самый большой признак ума в ее глазах — восхищаться ею. Она любит фимиам; любит быть любимой и потому щедро сеет с целью пожать обильную жатву: расточает похвалы, чтобы хвалили ее, и привечает без разбора всех мужчин, каковы бы ни были их возраст, происхождение и личные заслуги и чем бы они ни занимались; ей годится все — от королевской мантии до сутаны, от скипетра до чернильницы. Среди мужчин воздыхатель для нее предпочтительнее друга, а среди воздыхателей веселые приятнее грустных. Меланхолики льстят ее тщеславию, бойкие отвечают природной склонности. С последними она развлекается, с первыми тешится мыслью о собственных совершенствах, заставивших поклонников по ней томиться.

Темперамента она холодного, по крайней мере если верить ее покойному мужу. По его словам, именно этому обстоятельству он обязан ее добродетельностью; весь ее пыл — чисто умственный. Но в действительности она успешно вознаграждает себя за холодность своего темперамента. Если смотреть на поступки, то супружеская верность была соблюдена; если же обратиться к намерениям, это совсем другое дело. Говоря откровенно, если ее мужу удалось, вероятно, сохранить свою честь в глазах людей, то я все-таки считаю его рогоносцем перед Богом.

Не желая пропустить ни одного развлечения, красавица нашла, как ей кажется, верный способ доставлять себе радость без ущерба для репутации. Подружившись с четырьмя или пятью полусвятошами, она повсюду ходит вместе с ними. Она заботится не столько о том, что делает, сколько о том, в чьем обществе находится, и уверена, что окружение исправляет ее поступки. Я, однако, думаю, что если для всякой другой женщины час любовного свидания настает, когда она оказывается наедине с возлюбленным, то для госпожи де Шенвиль он с большей вероятностью бьет тогда, когда она в кругу своей семьи. Иногда она во всеуслышание отказывается от многолюдной прогулки, чтобы создать у всех впечатление чрезвычайной строгости нравов, а вскоре после этого, полагая, что этим публичным отказом отвела от себя возможные подозрения, отправляется на прогулку в самой тесной компании. По своей природе она склонна к удовольствиям, и если иногда лишает себя их, то понудить ее к этому могут две вещи: расчет и непостоянство настроения; либо то, либо другое нередко заставляет ее идти к проповеди на другой день после светского собрания. Не сомневаясь, что все ее разнообразные поступки привлекают общее внимание, она воображает, что, поскольку делает немного хорошего и немного дурного, одно уравновешивает другое и потому каждый сочтет ее порядочной женщиной. Льстецы же, которыми полон ее малый двор, никогда не упускают случая сказать ей, что невозможно лучше, чем она, сочетать благоразумие со светской жизнью и удовольствия с добродетелью.

Для умной и высокородной женщины она несколько чрезмерно ослеплена величием двора. Стоит Королеве сказать ей несколько слов или даже только спросить, с кем она приехала, как эта дама приходит в неописуемый восторг и еще долгое время спустя находит повод рассказать всем, чьим уважением дорожит, как любезно беседовала с ней Королева. Однажды, когда с ней танцевал Король, она, вернувшись на свое место возле меня, сказала мне: «Нужно признаться, Король обладает выдающимися качествами; я думаю, что он затмит славу своих предшественников». Я, хорошо видевший, что именно послужило поводом для восхвалений, невольно рассмеялся ей в лицо и ответил: «Как же усомниться в этом, сударыня, после того, что он сделал для вас». Она была столь восхищена Его Величеством, что еще немного — и благодарно вскричала бы: «Да здравствует Король!»

Существуют люди, для кого выше дружеских чувств только святыни и кто готов сделать для своих друзей все, лишь бы это не оскорбляло Бога. Они остаются вашими друзьями, так сказать, до алтаря. Дружба госпожи де Шенвиль иного рода: она простирается не далее кошелька. Это единственная в мире красавица, опозорившая себя неблагодарностью. Должно быть, она очень боится нужды, если даже слабый призрак этого бедствия заглушает в ней страх стыда. Те, кто пытается ее оправдать, говорят, что она следует совету людей, знающих, что такое голод, и еще не забывших своего былого убожества. Внушена ли ее бережливость другими или нет, но эта черта вполне в духе нашей дамы.

Главная забота госпожи де Шенвиль — казаться тем, чем она не является. С той поры как она стала упражняться в этом искусстве, она хорошо научилась обманывать людей, которые не часто с нею видятся или не стремятся узнать ее получше. Но те, кто более других проявлял к ней интерес, разгадали ее и, к несчастью для нее, обнаружили, что не все то золото, что блестит.

Непостоянство так свойственно госпоже де Шенвиль, что даже глаза и веки у нее разные. Глаза разноцветные, а ведь они — зеркало души: каждого, кто приближается, сама природа предостерегает, советуя не слишком полагаться на дружбу этой женщины.

Не знаю, потому ли, что ее руки выше кисти не очень красивы, вследствие чего она придает им мало цены, или потому, что она не считает привилегией то, что позволяет всем, но к ним прикасается и их целует всякий, кто пожелает. Думаю, она не видит в этом ничего дурного оттого, что никто не получает никакого удовольствия. Удержать ее могло бы, видимо, только соображение, что такой образ действий не принят в свете, однако она не колеблясь предпочитает нарушить обычай, нежели обидеть людей, зная, что если вначале благопристойность породила моды, то, когда моде заблагорассудится, благопристойность не станет замыкаться в столь тесных границах, как сейчас. Вот вам, друзья мои, портрет госпожи де Шенвиль.

Ее имение находилось по соседству с моим, доставшимся нашей семье в результате раздела, и потому моему отцу хотелось, чтобы я женился на ней; но, хоть я и не знал ее тогда так хорошо, как теперь, я все же не пошел навстречу пожеланию отца. Меня отпугивали от нее слишком смелые манеры; в то же время я находил ее самой привлекательной девушкой в мире, слишком привлекательной, чтобы быть женой другого. Эти чувства помогли мне отказаться от женитьбы на ней; но, когда она вскоре <после моей женитьбы> вышла замуж, я влюбился в нее, и именно по той же причине, которая помешала мне стать ее мужем.

Будучи ее ближайшим родственником, я часто с нею виделся. Я знал об огорчениях, которые супруг что ни день ей доставлял; она мне часто на него жаловалась и просила пристыдить его за бесчисленные нелепые связи. Некоторое время я верно служил ей, не без успеха усовещивая мужа, но в конце концов его натура взяла верх, и он стал пренебрегать моими советами; тогда я, побуждаемый не столько неодолимой склонностью, сколько благоприятными обстоятельствами, решил сам влюбиться в эту красавицу.

Однажды Шенвиль поведал мне, что самым приятным образом, какой только можно представить, провел минувшую ночь и что столь же приятной она была и для дамы, с которой он ее провел.

— Как вы можете догадаться, не с вашей кузиной, — добавил он. — Это была Нинон.

— Тем хуже для вас, — заметил я. — Моя кузина в тысячу раз лучше, и я уверен, что не будь она вашей женой, то стала бы вашей любовницей.

— Вполне возможно, — ответил он.

Оставив его, я тотчас пошел рассказать обо всем госпоже де Шенвиль.

— Вот уж, действительно, есть чем хвастаться! — воскликнула она, покраснев от досады.

— Притворитесь, что ничего не знаете, — сказал я ей, — иначе вы понимаете, какие могут быть последствия.

— Вы, должно быть, сошли с ума, — сказала она, — если даете мне этот совет. Или думаете, что я сумасшедшая.

— Вы были бы куда безумнее меня, сударыня, — ответил я, — если бы не отплатили ему той же монетой, не признаваясь ему, однако, что знаете все от меня. Отомстите же, моя прекрасная кузина; отомстим вместе: ведь ваши интересы мне так же близки, как мои собственные.

— Умерьте свой пыл, господин граф, — возразила она, — я не так сильно рассержена, как вы полагаете.

На другой день, прогуливаясь в экипаже по Кур-ла-Рен, я встретил Шенвиля; он подсел ко мне в карету и тут же сказал:

— Вы, видимо, передали вашей кузине то, что я вам вчера говорил о Нинон, потому что она кое на что намекнула.

— Нет, я об этом не упоминал, — заверил я его. — Но ведь она умна и, ревнуя, иногда попадает в точку.

Шенвиль, согласившись со столь убедительным доводом, снова принялся толковать о своем счастливом любовном приключении. Перечислив мне тысячу преимуществ влюбленного, он объявил в заключение, что желал бы остаться влюбленным на всю жизнь и что любит Нинон так сильно, как только возможно; сообщил также, что отбывает на ночь в Сен-Клу вместе с нею и с Вассе: тот устраивает для них празднество, а они над ним подсмеиваются. В ответ я сказал ему то, что уже повторял сотни раз: хоть его жена и благоразумна, он может ей в конце концов так насолить, что она отчается и, если какой-нибудь благородный человек влюбится в нее, покуда супруг шутит с нею злые шутки, то может понадеяться найти в любви и в мести сладость, которой не стала бы искать в одной любви. На том мы и расстались. Я вернулся к себе домой и написал его жене следующее письмо:

Я не был вчера неправ, сударыня, не доверяясь Вашей осторожности: Вы передали мужу сказанное мною. Вы, конечно, понимаете, что, упрекая Вас, я пекусь не о собственных интересах; ведь все, что может случиться со мной, — это утратить его дружбу. Вам же, сударыня, следует опасаться гораздо худшего. К счастью, мне удалось его разубедить. Впрочем, сударыня, он настолько уверен, что нельзя считаться истинно благородным человеком, не пребывая постоянно в кого-то влюбленным, что я не надеюсь увидеть Вас когда-нибудь счастливой, если Вы хотите, чтобы Ваше счастье зависело от любви к Вам мужа, и никого другого. Но пусть это Вас не тревожит, сударыня. Я уже начал служить Вам и не оставлю Вас в том положении, в котором Вы теперь находитесь. Вам известно, что ревность порой успешнее привязывает сердца, нежели очарование и достоинства; советую Вам, моя прекрасная кузина, заставить мужа ревновать. С этой целью предлагаю Вам себя. Если Вам удастся вернуть его таким способом, то я, любя Вас, возвращусь к изначальной роли посредника между вами и вновь пожертвую собою ради Вашего счастья. Если же судьбе угодно отдалить его от Вас, то любите меня, кузина, и я помогу Вам отомстить, любя Вас всю жизнь.

Паж, которому я поручил отнести это письмо госпоже де Шенвиль, пришел к ней, когда она спала. Пока он ждал, чтобы ее разбудили, воротился из загородной прогулки Шенвиль. Узнав от пажа — которого я не снабдил инструкциями, не предвидя столь скорого возвращения мужа, — о моем письме к жене, он, ничего не подозревая, взял письмо у посланца из рук, тут же прочел и велел передать, что ответа не будет. Можете вообразить, как я встретил пажа с этим известием: чуть не прибил его, думая об опасности, которой он подверг мою кузину. В ту ночь я не заснул ни на час. Шенвиль провел ночь не лучше меня; утром, осыпав жену упреками, он запретил ей видеться со мной. Она прислала мне записку, где сообщала об этом и прибавляла, что нужно немного терпения — и все непременно уладится.

Полгода спустя Шенвиля убил на дуэли шевалье д’Альбре. Жена казалась безутешной. Все, однако, знали, что у нее имелись причины ненавидеть мужа, и потому ее горе сочли притворством. Моя короткость с нею позволила мне не ждать так долго, как ждали другие, чтобы завести беседу о приятных вещах; вскоре я заговорил и о любви, но так непринужденно, словно никогда ничего другого не делал. Она ответила мне загадочно, как оракул: так поступают вначале все женщины. Моя страсть, не будучи слишком нетерпеливой, истолковала ответ как неблагоприятный. Возможно, он и был таким, не знаю; но знаю очень хорошо, что, если госпожа де Шенвиль не была намерена меня любить, нельзя проявить в таких обстоятельствах большей услужливости, чем я проявлял по отношению к ней.

Так как я был ее ближайшим родственником со стороны Рабютенов, то есть именно с той стороны, которой можно гордиться, она усердно старалась сделать меня своим другом; я же, очарованный складом ее ума, не имел ничего против того, чтобы остаться в этом качестве. Я виделся с нею почти ежедневно. Писал ей письма. Смеясь, говорил о любви. Не раз ссорился с самыми близкими мне людьми, помогая своим влиянием и своим кошельком людям, которых она мне рекомендовала. Да что там говорить: если бы ей понадобилось все, чем я обладаю на этом свете, я чувствовал бы себя бесконечно обязанным за возможность оказать ей такую услугу. Поскольку моя дружба весьма походила на любовь, госпожа де Шенвиль была вполне удовлетворена, по крайней мере до той минуты, пока я не влюбился в другую. Но случай заставил меня полюбить госпожу Амаранту, о чем я расскажу вам далее, и с той поры кузина перестала выказывать мне столько нежности, как прежде, когда полагала, что я люблю только ее.

Время от времени между нами происходили незначительные ссоры, которые неизменно заканчивались примирением, не без того, однако, чтобы заронить в мое и, думаю, в ее сердце искры разногласий, готовых вспыхнуть при первом же серьезном поводе или остро дать себя почувствовать даже в самом пустячном деле. И когда однажды мне случилось испытать нужду в госпоже де Шенвиль, рискуя, если она мне не поможет, потерять свое состояние, неблагодарная покинула меня на произвол судьбы, оказавшись столь неверной в дружбе, как никто другой на свете. Именно это, милые мои, и заставило меня порвать с ней. Я вовсе не принес ее в жертву Белизе, как о том прошел слух. Напротив, эта дама, которую я к тому времени уже давно любил, помешала мне разгласить поступок госпожи де Шенвиль так широко, как того заслуживала подобная неблагодарность.

Бюсси умолк.

— А правда ли, — спросил его Марсель, — все то, что говорят о Жереми и госпоже де Шенвиль? Он действительно был с ней в наилучших отношениях?

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, — заметил Бюсси, — вам следует знать, что представляет собой Жереми.

У него некрасивое лицо размером с кулачок, изобилие волос и стройный стан. Природа задумала его толстяком, но он так боялся связанных с полнотой недугов и того, что его вид может быть неприятен, и так отчаянно старался похудеть, что ему это удалось. Стройность поистине дорого ему обошлась, подточив здоровье: он испортил себе желудок диетами и уксусом. Он ловко ездит верхом, отлично танцует, искусно владеет оружием. Он храбр, хорошо показал себя в дуэли с Бардом, и сомнения, которые высказывались относительно его доблести, несправедливы. Основанием для злословия явилось то, что, в то время как все молодые люди, его сверстники, приняли участие в войне, он удовольствовался одной кампанией в роли волонтера; но все дело здесь в том, что он ленив и любит удовольствия. Словом, он наделен мужеством и начисто лишен честолюбия. Нрав у него мягкий. Он любезен и мил с женщинами; всегда ими обласкан и никогда не любит их долго. Причиной его успеха у дам считают, помимо приятной наружности, репутацию неболтливого любовника и обладателя внушительного органа любви. Но более всего содействует его неизменным победам способность заплакать в любую минуту: ведь ничто так не убеждает женщин, которых мы любим, как слезы. Однако то ли с ним приключались несчастья, когда он оставался с дамой наедине, то ли правы завистники, утверждающие, что детей у него нет по его вине, — так или иначе, он не слишком компрометирует своих возлюбленных.

Госпожа де Шенвиль — одна из женщин, к которым он испытывал любовь, но, поскольку его страсть начала угасать как раз тогда, когда красавица вздумала на нее ответить, возникшие помехи спасли ее. Их любовным порывам не удалось совпасть. Он продолжал постоянно видеться с ней, хотя и без прежнего увлечения, и, конечно, не обошлось без слухов об их мнимой любовной связи. Не будучи правдой, это представлялось наиболее правдоподобным. Жереми, однако, стал слабостью госпожи де Шенвиль; ни к кому другому она не чувствовала большей склонности, как бы сама над ним ни подшучивала. По поводу шуток я вспоминаю куплет сочиненной ею песенки, где она дает слово госпоже де Сурди, которая тогда была беременна:

Говорят, на меня и тебя Невозможно глядеть не любя: Говорю про достойных мужчин. Между тем есть один, Кто не дал никогда испытать никому Мой недуг 14 , — почему, не пойму.

Никто в мире не сравнится с ней веселостью, живостью нрава и приятным умом. Когда в нее влюбился Менаж, его происхождение, возраст и внешность вынуждали беднягу тщательно скрывать свою любовь. Однажды он оказался у нее в тот момент, когда она собиралась в город за какими-то покупками. Компаньонка почему-то не могла ее сопровождать, и госпожа де Шенвиль сказала Менажу, чтобы тот поехал вместе с ней в карете. Он, как будто шутя, но в действительности раздосадованный, ответил, что ему тяжело выносить ее обращение с ним: мало того что она уже так давно огорчает его своей суровостью, но вдобавок еще и презирает настолько, что полагает, будто о них двоих никто не станет злословить. «Полно, — сказала она ему, — садитесь же ко мне в карету; если будете меня сердить, я явлюсь к вам домой».

Едва Бюсси договорил, как объявили, что стол накрыт. Друзья принялись за ужин, который прошел в обычном веселье. Затем они спустились в парк и там попросили Бюсси рассказать историю про Белизу и его самого; согласившись, он начал так:

 

История Бюсси и Белизы

— За пять лет до ссоры между госпожою де Шенвиль и мной я очень сдружился в Париже, в начале зимы, с Де Фёем и Жерастом; все трое мы задумали влюбиться, но нам не хотелось, чтобы любовные приключения развели нас, а потому мы принялись выискивать среди хорошеньких женщин троих, которые так же дружили бы между собой, как мы, или могли бы стать подругами. Искать нам пришлось недолго. Госпожи Белиза, Амаранта и Урания были очень дружны и совершенно прелестны; но, поскольку нам, возможно, было бы трудно договориться о выборе — ведь достоинства этих дам не были настолько одинаковы, чтобы питать ко всем трем одинаковую склонность, — мы решили написать их имена на трех листках бумаги, положить записки в кошелек и, вынимая их, положиться на судьбу. Госпожа Белиза досталась Де Фёю, госпожа Урания — Жерасту, а госпожа Амаранта — мне.

Судьба в тот раз вполне доказала свою слепоту, подарив Де Фёю милость, не оцененную им в той мере, в какой оценил бы ее я. Но что поделаешь, мне пришлось довольствоваться тем, что перепало; а поскольку я всего лишь пять или шесть раз виделся с госпожой Белизой, то подумал, что, обратив все свое внимание на госпожу Амаранту, изгоню из сердца едва зародившуюся страсть. Итак, мы принялись ухаживать каждый за своей возлюбленной. После того как Де Фёй в течение двух или трех недель выказывал госпоже Белизе свою любовь, он решился наконец признаться в ней. Вначале дама показалась ему хоть и не преувеличенно суровой, однако столь мало расположенной связать себя с кем-либо любовными узами, что он чуть было не отчаялся в успехе, по крайней мере скором. Тем не менее не отступил и некоторое время спустя заметил, что она как будто колеблется. Наконец он показал себя так сильно влюбленным и таким настойчивым, что она позволила ему надеяться, что когда-нибудь он будет любим.

Но прежде чем продолжать, уместно обрисовать госпожу Белизу и Де Фёя. У госпожи Белизы небольшие черные блестящие глаза, прелестный рот, немного вздернутый нос, безупречные зубы, слишком яркий румянец, тонкие, изящные черты и приятный овал лица. Волосы у нее черные, длинные и густые. Она до крайности чистоплотна; выдыхаемый ею воздух чище того, который она вдыхает. Шея у нее самая совершенная в мире, руки и кисти рук точеные. Она не высока и не мала ростом; стан ее гибок и останется всегда прекрасным, если она убережет его от излишней полноты. Уму госпожи Белизы живой, проницательный и яркий, как цвет лица, — до чрезмерности. Она говорит и пишет удивительно легко и абсолютно естественно. Во время беседы часто бывает рассеянна, и трудно сообщить ей что-то столь важное, чтобы приковать ее внимание. Иногда она просит рассказать какую-нибудь новость, но стоит вам начать рассказ, как она забывает о своем любопытстве; душевный пыл побуждает ее прервать вас, чтобы завести речь о чем-то другом. Госпожа Белиза любит музыку и поэзию; она и сама сочиняет стихи, притом весьма изящные; а поет, как не умеет во Франции ни одна женщина ее положения. Никто не танцует лучше ее. Она боится одиночества. Искренне любит своих друзей — настолько, что без колебаний встает на их сторону, когда кто-нибудь дурно отзывается о них в ее присутствии, и отдала бы им все, что имеет, возникни у них в том нужда. Свято хранит чужие секреты. Умеет ладить со всеми; учтива, как подобает женщине ее ранга, и хотя склонна никого не сердить, но в своей учтивости горда, а не льстива, поэтому не так легко завоевывает сердца, как многие другие, более обходительные; но тот, кому открывается ее постоянство, привязывается к ней несравненно сильнее, чем к прочим.

Де Фёй среди мужчин — это вовсе не то, что госпожа Белиза среди женщин: их достоинства не равноценны. Но все же он не лишен некоторого поддельного блеска, который может поначалу ослепить людей безрассудных, но не обманет никого, кто способен размышлять. У него живые голубые глаза, большой рот; он курнос, рыж и кудряв; стан его довольно строен; ходит он косолапо. Он всегда чересчур оживлен, слишком много говорит и стремится забавлять, но это ему не всегда удается — разумеется, с порядочными людьми, ибо для простонародья и для людей скудоумных, с которыми нужно смеяться и болтать не закрывая рта, он восхитителен. Легкость ума сочетается в нем с черствостью сердца, доходящей до неблагодарности. Он завистлив, и чужое счастье для него — оскорбление. Он тщеславен и хвастлив; при своем появлении в свете так часто говорил нам о своей храбрости, что все невольно в ней сомневались. Теперь, однако, все не задумываясь в нее верят.

Я уже сказал, что госпожа Белиза, убежденная в его пылкой страсти, подала ему надежду на то, что однажды он сможет стать любимым. Всякий другой человек на его месте пережил бы самую прекрасную в мире любовную историю; он же был ветрен и любил порывами: его рвения хватало на то, чтобы взволновать возлюбленную, но не на то, чтобы заставить ее принять решение. Он попросил меня быть ходатаем за него перед госпожой Белизой в его отсутствие; но когда я уверял красавицу, что Де Фёй страстно ее любит, она смеялась надо мной и указывала на некоторые детали его поведения, которые опровергали мои услужливые речи. Вопреки всему я пытался найти для него извинения, и если не всегда мог оправдать его поступки, то, по крайней мере, хвалил его намерения.

Жераст и я находились примерно в том же положении относительно госпожи Урании и госпожи Амаранты: они соглашались, чтобы мы их любили; но поистине мы лучше исполняли свой долг перед ними, чем Де Фёй перед своей возлюбленной. Так прошли три месяца, в течение которых госпожу Белизу постепенно располагали в пользу Де Фёя в большей степени мои отзывы о нем, нежели проявления его любви. Наконец ему пришлось отправиться в армию, в свой пехотный полк. Прощаясь с ним, дама ощутила в сердце несколько больше доброты к нему, чем предполагала, и плохо сумела скрыть от него свое чувство; этого было бы достаточно, чтобы осчастливить благородного человека, и слишком мало, чтобы оскорбить даже самую строгую добродетель. Перед отъездом Де Фёй тысячу раз заверил любимую в том, что будет обожать ее всю жизнь, как бы упорно она ни отказывалась ответить на его страсть, и вместе со мной так горячо умолял позволить писать ей письма, что она согласилась.

Несколько раньше я понял, что частое общение, которое я, в интересах друга, поддерживал с его возлюбленной, оставило в моем сердце глубокий след; иначе и быть не могло: ведь отныне я знал ее ближе. Все мои усилия полюбить госпожу Амаранту не смогли излечить меня от госпожи Белизы. Я решил не видеться с ней так часто: уж очень мне было тяжко разрываться между требованиями чести и эгоистическими стремлениями. Пока Де Фёй оставался в Париже, его возлюбленная не обращала внимания на то, что мои посещения стали более редкими, но, когда он уехал, заметила перемену. Она огорчилась, полагая, что мое отдаление свидетельствует об охлаждении Де Фёя, от которого она не получала известий с самого его отъезда.

Прошло немного дней, и она прислала мне записку с просьбой ее навестить.

— Что я вам сделала плохого, сударь? — спросила она меня. — Я совсем не вижу вас. Повинен ли в том ваш друг?

— Нет, сударыня, — ответил я, — дело только во мне.

— Как! — воскликнула она. — Я дала вам повод сетовать на меня?

— Нет, сударыня, — возразил я, — мне не на кого сетовать, разве только на судьбу.

Мое замешательство при этих словах побудило ее настаивать, чтобы я продолжал.

— Неужели, — сказала она, — вы станете скрывать свои обстоятельства от той, кто высказывает вам все, что у нее на сердце? Если так, я на вас обижусь.

— Ах, как вы настойчивы! — ответил я. — Разве это скромно — вырвать у друга тайну? Вы ведь должны понимать: если я молчу, несмотря на мое отношение к вам, это означает, что мне просто невозможно раскрыть вам свою тайну. Или, лучше сказать, вы должны были бы догадаться о ней, потому что…

— Ах, не продолжайте, сударь, — воскликнула она, — я боюсь слушать вас; боюсь, что у меня появится причина рассердиться и утратить к вам уважение.

— Нет-нет, сударыня, ничего не опасайтесь. Находясь в том душевном состоянии, о котором вы не хотите слышать, я тем не менее остаюсь верен долгу. Но раз уж мы зашли так далеко, скажу вам все как есть.

Как только я увидел вас, сударыня, я нашел вас прелестной и затем каждый раз находил еще краше, чем в предыдущий. Я не чувствовал настоятельной необходимости искать с вами встреч, но радовался, когда мне случалось вас увидеть. Впервые я заметил, что люблю вас, когда однажды ваше отсутствие меня опечалило. Я был уже близок к тому, чтобы отдаться на волю страсти и поразмыслить о способах дать вам знать о ней, но тут Жераст, Де Фёй и я бросили жребий, чьим поклонником — вашим, госпожи Амаранты или госпожи Урании — станет каждый из нас. Хотя мое чувство к вам, сударыня, еще не окрепло, я все же никогда не доверил бы случаю столь важной для меня вещи, если бы до той поры везение не сопутствовало мне постоянно. Но тут фортуна изменила мне: вы достались Де Фёю; лучше б я раньше всегда проигрывал, но только не в тот несчастный миг. Утешала меня лишь мысль, что, сделавшись поклонником госпожи Амаранты, которую я когда-то любил, я сумею вырвать из своего сердца чувство к вам. Тщетно, сударыня: ведь, часто видясь с вами в интересах друга и, таким образом, узнав вас ближе и постигнув ваши совершенства, я, разумеется, не смог избавиться от страсти, зародившейся при виде одной лишь вашей красоты.

Когда Де Фёй попросил меня быть его заступником перед вами, я почувствовал нечто большее, чем радость, какую обычно доставляет нам возможность оказать дружескую услугу. Скоро мне стало ясно, что, хоть и не имея намерения обманывать его, я с радостью занимался его делами единственно потому, что мне было приятно говорить с вами о любви. Однако я не замедлил убедиться в том, что моя любовь возрастала с каждым днем, оттого что я близко видел вас. Предчувствуя, что эта любовь станет для меня в конце концов источником ужасных страданий, я решил, сударыня, реже видеться с вами; вы, правда, заметили это только после отъезда Де Фёя, но я уже две недели как сократил число посещений. Конечно, от вашего внимания, сударыня, не могло ускользнуть, что я всегда старался для моего друга так же, как делал бы для себя. Порой я оправдывал его, когда он был очевидно виновен и я, стоило мне захотеть, мог бы, не показавшись предателем, погубить его в ваших глазах: достаточно было не мешать вашей досаде, когда вы находили у него бесчисленные прегрешения против любви, в которой он вас уверял. Но признаюсь: когда я вас вижу, долг меня слишком тяготит, чтобы я не попытался избавиться от мучений. Вот почему я отказался от частых визитов к вам. Впрочем, сударыня, я никогда не сказал бы вам о причинах моего отдаления, если б вы меня о них не спросили.

— Ваше нынешнее поведение в высшей степени порядочно, сударь, — промолвила она, — но нужно исполнить долг до конца. Вы должны сообщить другу об истинном положении вещей, чтобы он не удивился, узнав каким-либо иным путем, что вы почти не видитесь со мной более, и не рассчитывал понапрасну на ваши добрые услуги в отношении меня.

С этими словами госпожа Белиза принесла мне бумагу и чернила, и я написал Де Фёю следующее письмо:

Поскольку мое поведение неизменно было таково, что моя любовь к Вашей возлюбленной не оскорбляет ни чести моей, ни дружбы, которая нас с Вами связывает, я могу без стыда поведать Вам о ней и, напротив, опозорил бы себя, утаив ее. Знайте же, что я не в силах был видеть госпожу Белизу, не полюбив ее, и, заметив это, прекратил свои посещения; сегодня она прислала за мной, желая узнать причину моего уединения, и я сказал, что люблю ее, но что, опасаясь нарушить свой долг, не буду более с нею видеться. Я счел необходимым предупредить Вас, чтобы Вы нашли себе другого конфидента и чтобы знали: в постигшем меня несчастье оказаться Вашим соперником я не стал недостойным ни Вашей дружбы, ни Вашего уважения.

Зачитав письмо госпоже Белизе, я спросил ее:

— Ну что же, сударыня, честно ли я поступаю?

— Ах, сударь, — ответила она, — ничего благороднее и вообразить нельзя. Однако хоть я и верю, что у вас прекраснейшая в мире душа, все же, занимаясь делами вашего соперника, находя тысячу причин оказать ему дурную услугу и столько же причин для подобного поступка с его стороны и надеясь воспользоваться нашими размолвками, вряд ли вы, при вашей любви ко мне, не поддадитесь искушению поссорить нас. А поскольку вы умны, вам нетрудно показать, что кто-то из нас виноват, и возложить на него или на меня, а то и на судьбу ответственность за несчастье, которое причинили бы вы сами. Даже если ваш друг разлюбит меня из-за собственного непостоянства, я, зная о вас то, в чем вы мне признались, подумаю (продолжай вы заниматься нашими делами), что виною в том ваши происки. И потому вы правы в своем намерении не видеться со мною. Хотя для меня это огромная потеря, я не могу вас не одобрить.

После того как мы еще поговорили на ту же тему, я ушел, чтобы отправить Де Фёю только что написанное послание. Десять дней спустя я получил следующий ответ:

Вы исполнили свой долг, милый мой, но и я исполню свой. Я больше доверяю Вам, нежели Вы доверяете себе. Поэтому прошу Вас по-прежнему видеться с госпожой Белизой и ходатайствовать за меня перед ней. Когда человек столь щепетилен, как Вы представляетесь мне, в вопросе о собственной выгоде, он, безусловно, не способен предать своих друзей; но если достоинства госпожи Белизы настолько Вас ослепили, что Вы не смогли бы оставить ее, я охотно извинил бы Вас тем, что, когда хорошо ее знаешь, не любить ее невозможно.

К этому письму было приложено другое, для госпожи Белизы. Вот оно:

Я не удивлен, сударыня, узнав, что мой друг любит Вас; напротив, я удивился бы, если благородный человек, ежедневно видящий Вас и беседующий с Вами, сохранил бы свое сердце в целости вблизи стольких достоинств. Он сообщает мне, что не хочет отныне видеться с Вами из опасения не суметь побороть склонность, которую к Вам питает; я же умоляю его не устраняться, ибо уверен, что он найдет в себе больше сил, нежели полагает; но коль скоро он не смог бы долее противиться своей страсти, то Вы ведь не отдали бы свое сердце предателю, отказав самому верному из всех любящих.

Я немедленно отнес оба письма госпоже Белизе, но, чтобы не повредить другу, чья возлюбленная отличалась тонкостью чувств, тщательно зачеркнул весь конец его послания ко мне, начиная со слов «но если достоинства госпожи Белизы…». Я побоялся, как бы она не подумала, подобно мне, что в этих строках слишком много любезности и маловато любви.

— Вы правы, — заметил Тримале. — Впрочем, не только этот пассаж, но и оба письма в целом кажутся мне искусно сочиненными, но равнодушными.

— То, что воспоследует, — ответил Бюсси, — не изменит вашего мнения. Итак, — продолжал он, — увидев вычеркнутые строки, госпожа Белиза спросила меня, что в них содержалось. Я сказал, что Де Фёй пишет мне о важном деле, которое касается только меня.

— Так как он хочет, — сказала она, — чтобы вы продолжали со мной видеться, я согласна, но никогда не говорите о своих чувствах ко мне.

— Я так и поступлю, коль вы того желаете, — ответил я. — Но если бы я и заговорил о них, это не означало бы, что меня можно заподозрить в предательстве: хоть я и люблю вас больше жизни, но если, снизойдя к моей любви, вы пренебрегли бы любовью моего друга, я, перестав уважать вас, перестал бы и любить. Я люблю вас не только потому, что вы прекрасны, но и потому, что вы не кокетка.

— Верю, сударь, — сказала она. — Но если уж вы ничего не желаете и ни на что не притязаете, то и не любите меня: что же это за любовь без желаний и надежды?

— Я ни на что не притязаю, — ответил я, — но надеюсь и желаю.

— Так чего же вы, в таком случае, желаете?

— Чтобы Де Фёй, — сказал я, — перестал любить вас и чтобы это было вам безразлично.

— А если бы так случилось, то как вы думаете, — спросила она, — стали бы вы счастливее?

— Не знаю, стал ли бы я счастливее, сударыня, — признался я, — но, по крайней мере, был бы к этому ближе, нежели теперь.

Об этом я сочинил такой песенный куплет:

Вас любить, о милый друг, — Жесточайшая из мук. Мука горше во сто крат, Коль удачливый соперник Доверяет мне, как брат.

Единственным слабым утешением в горестях безнадежной любви было для меня то, что мне предстояло вскоре получить пост командующего легкой кавалерией и в ближайшее время отбыть в армию; я надеялся, что обязанности, которые налагает честь, излечат меня от любви, не принесшей счастья.

За несколько дней до отъезда мне захотелось немного отвлечься от страданий, которые я испытывал, стараясь скрыть свою страсть. С этой целью я устроил для госпожи де Шенвиль празднество столь изысканное и необычное, что вам будет интересно услышать его описание. Прежде всего вообразите в парке Тампля рощу, пересекаемую в разных направлениях аллеями. В том месте, где они встречаются, находится большая купа деревьев; к их веткам были прикреплены сто хрустальных подсвечников. По одну сторону этого боскета был возведен великолепный театр, декорации которого вполне заслуживали подобного освещения. Огонь от тысячи восковых свечей, которому не давала рассеяться густая листва, был в этом месте так ярок, что и солнце не могло бы светить ослепительнее.

Ночь была на редкость тиха. Праздник открылся комедией, которую гости нашли весьма забавной. Вслед за этим развлечением оркестр из двадцати четырех скрипок играл ритурнели, затем перешел к бранлям и курантам. Общество было не столько многолюдным, сколько избранным. Одни танцевали, другие смотрели на танцующих, третьи, более преуспевшие в своих ухаживаниях, прогуливались с возлюбленными в аллеях, где можно было касаться друг друга в полной темноте. Так продолжалось, пока не рассвело; небо словно участвовало в моей затее: заря занялась, когда свечи уже догорали. Праздник так удался, что многие сообщали о нем в подробностях своим друзьям и еще до сих пор о нем вспоминают с восторгом.

Кое-кто подумал, что госпожа де Шенвиль всего лишь послужила предлогом и что праздник был дан в честь госпожи Амаранты, но в действительности я устроил его для госпожи Белизы, не посмев ей в том признаться. Думаю, однако, что она заподозрила истину, ничем не выказав своей догадки. Я шутил с нею на виду у всего общества; со смехом говорил ей бесчисленные нежности и сочинил для нее куплет сарабанды, который вы, без сомнения, слышали:

Со всех сторон Несутся к вам желанья. Тот вмиг сражен, Кто видел ваших глаз сиянье. Белиза, я ль смогу растрогать вашу душу? Ах, право, скромность не нарушу, Признавшись, что страшусь на свете одного: Вдруг обнаружу, Что ваше сердце тверже моего.

Вы понимаете, что, питая такие чувства к госпоже Белизе, я не слишком усердно оказывал внимание госпоже Амаранте. Тем не менее мы были с ней в наилучших отношениях, и недостаток предупредительности весьма плохо сочетался с моей страстью.

Наступивший день подал знак к расставанию, и с концом этой истории завершилась беседа четырех знаменитых кающихся грешников, которые, после столь достойного приуготовления, возвратились в Париж, дабы причаститься перед святой Пасхой.

Конец

 

 

Бюсси-Рабютен

ФРАГМЕНТЫ «ЛЮБОВНОЙ ИСТОРИИ ФРАНЦИИ»,

 

НЕ ФИГУРИРУЮЩИЕ В «ЛЮБОВНОЙ ИСТОРИИ ГАЛЛОВ» *

 

[Советы мадемуазель Корнюэль]

Два дня спустя мадемуазель Корнюэль пришла к г-же д’Олонн и, попросив ее распорядиться, чтобы всем посетителям говорили, будто ее нет дома, повела такую речь:

— Я слишком большой ваш друг, сударыня, чтобы не побеседовать с вами откровенно обо всем, что касается вашего поведения и репутации. Вы красивы, молоды, знатны, богаты и умны, вас любит достойный человек, которого и вы любите; все это должно было бы сделать вас счастливой. Между тем вы несчастливы, так как знаете, что говорят о вас в свете. Нам с вами уже не раз приходилось об этом беседовать, а коль скоро это так, то вы, будучи в здравом уме, не можете быть довольны своей жизнью. Я не собираюсь придирчиво изучать ваши слабости; как и вы, я женщина, и мне известны потребности нашего пола. Но ваша манера держать себя невыносима. Вы любите удовольствия, сударыня, и я не возражаю против этого; но шум вокруг вашего имени для вас острая приправа: вот за что я вас осуждаю. Вам свойственно выказывать чувства на глазах у всех. Но неужели вас не повергает в отчаяние мнение, которое сложилось о вас, и то обстоятельство, что поклонники скрывают любовь к вам не столько из похвальной сдержанности, сколько от стыда?

— А разве случилось что-нибудь, душенька? Свет снова решил на меня ополчиться?

— Нет, сударыня, — возразила мадемуазель Корнюэль, — он всего лишь продолжает строго судить вас, ибо вы даете ему все новые поводы.

— Ну, уж и не знаю, что тут можно поделать… — заметила г-жа д’Олонн. — Мне казалось, что я соблюдаю в любви величайшую осторожность. С той поры как я принялась любить, я никогда не затягивала нежных отношений, зная, что более всего шума возникает обычно тогда, когда двое еще не пришли к согласию, и тогда, когда согласие между ними нарушилось. Прошу вас, милая, — прибавила она, — скажите, что именно я должна делать, чтобы любить надлежащим образом и чтобы галантное приключение, если о нем заподозрят, не повредило мне в глазах света; ведь я решилась впредь неукоснительно исполнять свой долг.

— Об этом предмете можно столько сказать, — ответила мадемуазель Корнюэль, — что, вздумай я ничего не опускать, мне никогда не удалось бы закончить. Лучше скажу вам главное и по возможности короче.

Прежде всего вам следует знать, сударыня, что есть три разряда женщин, которые любят: распутницы, кокетки и добропорядочные возлюбленные. Хотя первые из них внушают ужас, они, конечно, заслуживают скорее сочувствия, нежели ненависти, ибо их увлекает собственный темперамент, а переделать природу невероятно трудно. Однако это как раз тот случай, когда необходимо одержать над собой победу, поскольку речь здесь идет ни больше ни меньше как о чести или жизни.

О кокетках я поговорю подробнее, так как они многочисленнее. Различие между распутницами и ими состоит в том, что первые, по крайней мере, искренни, творя зло; кокетки же изменяют и предают на каждом шагу. Выслушивая нежности, которые им нашептывают все и каждый, эти женщины оправдываются тем, что никакая порядочность не может заставить нас ненавидеть того, кто говорит о своей любви. На это можно ответить, что тут необходимы разграничения.

Если влюбленный обращается к женщине, которая хочет быть порядочной ради себя самой или по отношению к своему возлюбленному, то, признаюсь, она не сможет ненавидеть мужчину за чувства, которые он к ней испытывает. Тем не менее ей не пристало быть с ним столь же любезной, как со всяким, кто никогда не выказывал ей нежных чувств: она должна остерегаться укрепить его надежды и опасаться слухов, способных повредить ее доброй славе.

Если женщина, которой кто-то выказывает любовь, озабочена отношением к ней возлюбленного, она, как и предыдущая, постарается не допустить, чтобы ухаживание продолжалось; но если воздыхатель окажется упорным, то, я уверена, она возненавидит его в той же степени, в какой любит своего истинного возлюбленного. В самом деле, естественно ненавидеть врагов человека, которого любишь; к тому же любовь, на которую не собираешься отвечать, докучна; а так как любящий может заподозрить, что продолжительная страсть его соперника питается по меньшей мере некоторыми надеждами, добропорядочная возлюбленная считает своим смертельным врагом поклонника, подвергающего ее опасности потерять любимого, который ей дороже жизни.

Все это совсем нетрудно понять; но вам нужно еще знать, что существует несколько видов кокеток. Одни из них тщеславятся тем, что их любят многие, тогда как сами они никогда никого не любили. Эти дамы не видят, что привлекают и удерживают мужчин вовсе не их достоинства, а то, что они идут навстречу мужским желаниям. Впрочем, все же невозможно распределять свои милости настолько поровну, чтобы кто-то не показался оделен щедрее остальных; есть ведь и такие поклонники, которые не довольствуются равенством, а требуют предпочтения. Недовольные ревнуют и в конце концов с досады покидают предмет своих воздыханий; о бывшей возлюбленной они рассказывают свету все, что знают и чего не знают.

Есть другие кокетки, которые оказывают внимание многим искателям с целью скрыть в их толпе истинного любовника и создать мнение, будто ни с кем не состоят в любовной связи, поскольку их обхождение со всеми одинаково. Если истина открывается, это еще лучшее, что с ними может случиться, ибо, не веря, что они никого не любят, свет склонен считать, что они любят всех.

Третьи, привечая многих, стараются внушить свету мысль, что если б они кого-то любили, то не стали бы так рисковать его рассердить. Но они именно сердят его и, наконец, теряют: любезничают ли они со всеми в отсутствие своего истинного любовника, рассчитывая, что тот об этом не узнает, или у него на глазах, как бы беря его в свидетели своего поведения, — в любом случае он в конце концов этого не вынесет. Даже если нежности и обещания исправиться вынудят его смягчиться, примирение окажется очень хрупким. Долго обманывать любовника нельзя. Если он слеп сегодня, то прозреет завтра — и,

Напевая «лон-ля-ля», Убежит, как от огня.

Если же страсть столь сильна, что он не способен излечиться, то попреки, которыми он будет ее осыпать, и скандалы, которые станет учинять, принесут кокетливой возлюбленной больше огорчений, нежели доставят ей радости все ее ухищрения.

Есть и такие кокетки, которые, зная о своей дурной репутации в свете, не смеют ни с кем быть суровыми из опасения, как бы не показалось, что они угождают этим какому-то неведомому возлюбленному; им не приходит в голову, что для их чести было бы лучше, если бы их уличили в угождении кому-то одному.

Таковы, сударыня, повадки кокеток. Теперь я должна поведать вам об образе действий добропорядочных возлюбленных.

Среди них различаются те, что довольны своими любимыми, и те, что ими недовольны. Если у этих женщин есть основания быть недовольными, они стараются образумить забывшего свой долг возлюбленного нежным обхождением и безупречным поведением; если это никак не удается, они порывают с ним, не поднимая шума, под предлогом благочестия или же сославшись на ревность мужа и после того, как вернут себе, если возможно, свои письма и все, что могло бы их уличить. Самое же главное — они делают все, чтобы у возлюбленных не возникло и мысли, что их бросают ради кого-то другого.

Если они довольны своими возлюбленными, то любят их всем сердцем и постоянно говорят и пишут им об этом со всею возможной нежностью. Поскольку, однако, этого недостаточно, чтобы доказать любовь, — ведь кокетки всякий день говорят столько же и еще больше, — то о глубине чувства свидетельствуют поступки и все их поведение: ведь только это не обманывает. Всегда можно сказать, что любишь, пусть даже и не любя; но нельзя долго быть с кем-то нежной, не любя по-настоящему.

Добропорядочная возлюбленная пуще смерти боится дать повод к ревности своему любимому, и, когда видит, что того мучит подозрение, возникшее из-за упорства его соперника, она не удовлетворяется сознанием, что ее совесть чиста, а удваивает заботы и ласки, предназначенные возлюбленному, и суровость по отношению к докучному поклоннику. Она не откладывает свою решительную отповедь на потом, понимая, что потом может быть слишком поздно. Она знает, что отсрочить на столько-то мгновений изгнание соперника означает столько же раз вонзить кинжал в сердце любимого. Знает, что, когда у того зародились подозрения, нельзя пренебречь никакой малостью, чтобы их рассеять: тогда она сохранит его уважение и любовь; если же она не позаботится о том, чтобы ублаготворить и излечить влюбленного, у него останется так мало доверия к ней, что она не сможет помочь этой беде, даже решившись погубить ради него свою репутацию. Знает, что возлюбленный подумает, будто она идет на жертвы из страха перед ним, тогда как в другое время он счел бы их величайшими свидетельствами любви… Знает, что женщинам, которым доверяют, извиняют всё, но ничего не прощают тем, кто вызывает недоверие. Знает, наконец, что можно иногда устать от беспокойства, причиняемого любимой женщиной, как и от собственных упреков, и, простив ей тысячу важных прегрешений, порвать с нею из-за пустяка, просто потому, что чаша переполнилась и нет больше сил терпеть столько огорчений.

Есть женщины, которые любят своих возлюбленных, хотя те и заставляют их ревновать своим дурным поведением. Это происходит оттого, что они обольщаются относительно добрых намерений таких поклонников, а также оттого, что недостаточно явно отнимают надежду у тех, кто говорит им о любви или выказывает ее ухаживанием и предупредительностью. Эти женщины не ведают, что учтивость той, кого любят, превращается в милости, которыми обольщаются все влюбленные мужчины — иногда потому, что обладают достоинствами, а часто потому, что им кажется, будто они ими обладают; потому что они невысокого мнения о людях, с которыми говорят, и потому что, считают они, их любезная сопротивляется лишь затем, чтобы набить себе цену.

Так что если женщина, никогда не дававшая повода к пересудам, продолжает дорожить своим добрым именем, она должна остерегаться, как я уже сказала, подать каким бы то ни было образом надежду мужчине, в котором угадает нежное чувство. Если же это такая женщина, как вы, сударыня, которая до сих пор не слишком задумывалась о своем поведении, но хочет, чтобы отныне оно не вызывало нареканий, то ей надлежит быть суровее всякой другой и, главное, сохранять суровость неизменно, ибо малейшая уступка привязывает любящего сильнее, чем может оттолкнуть его сотня отказов.

Добропорядочная возлюбленная так откровенна со своим любовником, что не только не скрывает от него что-нибудь важное, но сообщает ему даже о пустяках, понимая, что если он узнает другим путем о некоторых ничего не значащих вещах, каковые в устах сплетников превращаются в преступления, то это произведет на него самое дурное впечатление. В своем доверии к нему она не соблюдает никакой меры, рассказывая не только собственные секреты, но также и те, которые когда-то узнала и узнаёт каждый день. Ей смешны люди, утверждающие, что мы не должны сообщать нашим возлюбленным доверенные нам секреты. На это она возражает, что, если возлюбленный будет любить нас всегда, он ни в коем случае не разгласит сказанного нами, а если он нас покинет, то эта утрата окажется для нас слишком велика, чтобы сожалеть еще и о несохраненном секрете друга. По ее мнению, возлюбленных никогда нельзя считать утратившими право на любовь; иначе было бы безумием даровать им наши милости.

Словом, она следует правилу: «Отдав свое сердце, не держи про себя ничего». Только в двух случаях она может уклониться от того, чтобы сказать все своему возлюбленному: если он чересчур легкомыслен или если у него уже было раньше галантное приключение, о чем было бы неосторожно с ее стороны говорить с ним, разве что он сам на этом настаивает; но уж если ему придется испытать огорчение, то лишь по собственной вине.

Добропорядочная возлюбленная полагает, что ее любовь найдет оправдание в глазах даже самых строгих судей, когда ее сердце живо тронуто и она рада показать это возлюбленному; когда она без конца удивляет его нежданными знаками внимания; когда ничего от него не утаивает; когда делает все, чтобы возвысить его во всеобщем мнении; наконец, когда ее страсть становится для нее тем, чему она посвящает свою жизнь. А если все не так, сударыня, то любовь, по ее убеждению, — это разврат, грубые сношения и ремесло, которым живут падшие женщины.

 

[Благочестивые песнопения в Руасси]

О, как же счастлив Деодат, Как он всегда безмерно рад, Сей рот огромнейший целуя! 1 Аллилуйя! Не дай Бог, умер бы король… 2 «Ах, горе нам! Какая боль!» — Вскричал бы брат, в душе ликуя: «Аллилуйя!» Потребен Анне новый уд, Да ведь в кредит их не дают, А без гроша споешь, тоскуя: «Аллилуйя!» Ведь Мазарини бедный уд Устал производить свой труд 3 . «Старушку даром уступлю я…» Аллилуйя! Пришлось бедняжке де Ванди (х… для нее поди найди) Саму себя ласкать, горюя. Аллилуйя! Ламот сказала Ришельё: «Яви усердие свое, Мне мало будет поцелуя…» Аллилуйя! Шемро сказала: «Это слишком! Ламот забудьте, шалунишка! Вас ввечеру сегодня жду я». Аллилуйя! В Боннёйль не хочешь, а войдешь: Прохода шире не найдешь. О прочих качествах молчу я. Аллилуйя! Гурдон сказала Клерамбо: «Хочу потешиться с тобой. Хочу твой х… в свою п…у я». Аллилуйя! Не знаю, почему Фуйю, Столь благосклонная к х…, Все без приплода, в ус не дуя. Аллилуйя! Заснет ли д’Аллюи, измучен, — Какой афронт Фуйю получен! Она бранится, негодуя. Аллилуйя! Менвиль, любимая Брионом, Вдруг разродится эмбрионом — А кто отец? — тогда спрошу я. Аллилуйя! Для филистимлян грозный знак: Победы множит Марсийяк, Ослиной челюстью волнуя. Аллилуйя!

 

[Другая развязка]

Вы понимаете, что, питая такие чувства к г-же де Монгла, я не слишком усердно оказывал внимание г-же де Преси. Тем не менее мы были с ней в наилучших отношениях, и недостаток предупредительности с моей стороны прекрасно сочетался с ее прохладной благосклонностью. Однако стоило ей заподозрить меня в любви к г-же де Монгла, как она воспылала ко мне нежными чувствами и разгневалась, заметив, что я не отвечаю ей тем же. Я изумлялся прихотливому нраву дам. Их глубоко огорчает потеря поклонника, которого они и не собирались любить. Но все же г-жа де Преси удивила меня своим поведением меньше, нежели г-жа де л’Иль. Первой я говорил о любви, поэтому не так уж и странно, что она не осталась вполне равнодушной; но что касается г-жи де л’Иль, которой я никогда не выказывал ничего, кроме дружбы, меня просто поражает, как она повела себя в этой истории. Едва заподозрив меня в любви к г-же де Монгла, она употребила все мыслимые хитрости, чтобы удостовериться, так ли это. Со смехом она говорила мне, что я, видно, влюблен в эту даму, и иногда хвалила ее; я же, опасаясь, как бы она не проведала, что у меня на сердце, был довольно сдержан в своих похвалах. В другой раз она отзывалась о ней дурно, и я — довольный возможностью убедить наконец г-жу де Монгла, что напрасно она полагается на дружбу г-жи де л’Иль, чьей всегдашней готовности предать я уже тысячу раз был свидетелем, — не мешал даме высказаться и выслушивал ее достаточно благосклонно, чтобы она думала, будто ее речи мне приятны. Но однажды я не смог терпеть долее ее злобных выходок и рассказал о них г-же де Монгла, после чего две женщины порвали между собой отношения. Моя красавица имела отныне все основания верить, что я действительно ее люблю.

К читателю 1

Нужно признаться, что любовь — это нечто тонкое и изобретательное, и когда она имеет виды на кого-либо, то прекрасно находит способ завладеть своей жертвой. В самом деле, все мы можем заметить, что, стоит ей выбрать себе мишень, как почти тотчас она одерживает победу, причем победа обычно бывает особенно полной над теми, кто сопротивляется и ставит препоны ее усилиям. На свете есть два разряда людей, которые меня весьма раздражают. Первые — это художники, которые, будучи не способны ни изобрести, ни составить достаточно ярких красок, чтобы изобразить глаза Любви, вздумали сделать ее слепой. Они воображают, что это очень умно — дать лишний повод повторить расхожую, но лживую поговорку: «Любовь слепа». Мне кажется, справедливее сказать, что повязка, которой они прикрывают ей глаза, служит для сокрытия собственной неумелости: ведь как бы они ни тщились, им никогда не передать живости и сияния глаз этой богини. Если бы Любовь была слепа (как пытаются внушить нам невежды), то каким же образом оца смогла покорить столько душ, живущих под ее владычеством? Могла ли бы она вслепую простереть свое царство по всей земле? Ее победам нет числа, а завоеваниям нет предела. К тому же я хорошо знаю, что, когда она намерена вкрасться в чье-то сердце, она ставит себе на службу прежде всего глаза той, которой суждено воспламенить будущего влюбленного; а коль скоро она так поступает, то ей, несомненно, ведомо, что из всех наших чувств зрение особенно поддается воздействию, ибо глаза всё открывают первыми. Но чтобы так рассуждать, нужно знание. Знание же нельзя приобрести не учась; а как же может приобрести его слепец, если у него отсутствуют самые необходимые способности, прежде всего зрение? Между тем невозможно отрицать, что Любовь всеведуща: ведь она опрокидывает все самые убедительные доводы и каждый, кто когда-либо вступает с ней в спор, заранее уверен в ее победе. Поэтому есть все основания защищать ее от обвинений в несправедливости и от попыток отнять у нее лучшее из украшений.

Огорчают меня также люди, наделенные причудливым складом ума: в их представлении необходимостью становится то, что в действительности является простой случайностью; я имею в виду тех, кто говорит и даже искренне думает, будто счастье в любви и подлинные достоинства никогда не встречаются в одном и том же человеке. Мне прекрасно известно, что это и в самом деле редкость. Однако представлять следствие случайности как нечто абсолютно неизбежное — значит не уметь правильно рассуждать. Верно, что расхождение между счастьем в любви и высокими человеческими качествами происходит гораздо чаще, нежели совпадение. Мы нередко видим людей, ничем не заслуживших своего счастья, а между тем фортуна кидается к ним, так сказать, со всех ног, чтобы осыпать их своими дарами. И наоборот, мы знаем других, заслуживших все и не получивших от нее ничего. Но ведь есть, в конце концов, и такие, кто обладает и достоинствами, и счастьем. Я намерен убедить тех, с кем спорю, показав, что есть люди, которые обладают достоинствами и к которым, однако, фортуна весьма благосклонна. Для этого я расскажу вам несколько историй, постаравшись быть по возможности кратким.

 

Бюсси-Рабютен

КАРТА СТРАНЫ ЛЕГКОМЫСЛИЯ

Страна Ветрениц и Прелестниц граничит с землями Рогоносцев на востоке, Повес на западе, Соблазнителей на юге и Скромниц на севере. Страна эта весьма обширна и густо заселена: что ни день там возникают новые колонии. Тамошняя почва столь неблагодарна, что, как бы ни старались ее возделывать, она почти всегда остается бесплодной. Народ этой страны ленив и думает только об удовольствиях. Когда жители намереваются обрабатывать свои земли, то пользуются услугами Повес, своих соседей, которых отделяет от них лишь одна всем известная река Похоть. С теми, кто им послужил, они обращаются странным образом: после того как те работали на них денно и нощно в течение ряда лет, они отсылают их обратно гораздо более бедными, чем те были, когда покидали родной край, и хотя о том, что Ветреницы так поступают, известно с незапамятных времен, Повесы не меняются к лучшему и каждый день переправляются через реку. Бывает, что сегодня эти народы живут в добром согласии и ведут торговлю, а завтра готовы перерезать друг другу горло; Повесы угрожают Ветреницам заключить союз с Рогоносцами, их общими врагами, а Ветреницы предлагают встретиться, зная, что Повесы всегда оказываются виноваты, когда их удается разок вытащить на встречу. Когда наступает мир, все обнимаются. Обойтись друг без друга эти народы не могут, как обычно и водится на белом свете. В стране Ветрениц течет много рек; главные — Похоть и Кокетство; Жеманность отделяет Ветрениц от Скромниц. Истоки всех этих рек таятся в краю Рогоносцев. Самая большая и благоприятствующая торговым сношениям река — Похоть; она, так же как и другие, впадает в море Супружеской измены. Лучшие города страны расположены по берегам Похоти. Отсюда начинает свой путь наш корабль и прибывает в первый порт.

Город Герши довольно велик и построен в современном вкусе. Он стоит в полулье от большой дороги, но река в этом месте, сворачивая в сторону, так подмывает берег, что скоро большая дорога будет проходить через Герши.

Некоторое время тому назад город вел оживленную торговлю, поддерживал сношения с Мальтой и с Лотарингией; однако теперь, разорившись вследствие банкротства, учиненного местными купцами, он торгует с Кастилией , купцы которой надежнее.

Ниже по течению вам повстречается городок, называемый Сурди. Каждый дом в отдельности там очень красив, но в целом это самое неприятное место в мире. Город пограничный и принадлежит Церкви; он дотла разорен военным людом. Сеньором этих мест является аббат-коммендатарий , человек знаменитый, который прошел все ступени и долгое время был архидиаконом в нескольких городах этой провинции.

Затем вы прибываете в Сен-Лу, маленький городок, который довольно хорошо защищен, однако не столько собственными укреплениями, сколько охраняющей его пехотой .

В трех лье оттуда вы увидите Ла-Сюз. Этот город весьма часто меняет правителей и даже вероисповедание; народ там любит изящную словесность, а особенно поэзию.

Далее вашему взору предстанет Пон-сюр-Каронь (Мост-через-Похоть). Долгое время в здешней крепости было одновременно два коменданта , очень разных по своему положению и тем не менее живших в совершеннейшем согласии. На одного возлагалась обязанность заботиться о пропитании города, на другого — печься о его удовольствиях. Первый почти разорил свой дом, а у второго весьма расшаталось там здоровье. Впоследствии город вел оживленную торговлю с Фландрией. Теперь он стал республикой.

В одном лье от этого города расположен другой, который зовется Юксель. Хотя замок там невысок, тем не менее город очень красив и, будь в нем соблюдена симметрия, мог бы оказаться прекраснейшим в мире, ибо природа там прелестна. Город имел несколько правителей. Последний — человек благородного происхождения, но бедный; он пользуется широкой известностью, которую снискал во многом благодаря другому городу на той же реке. Город же, о котором мы ведем речь, так сильно любит своего правителя, что, ввиду ничтожности его состояния, все время перезакладывает свои права, дабы обеспечить ему средства к существованию.

В полулье оттуда — город Помрёй: его когда-то прославило пребывание одного из князей Церкви. В то время там находилась епархия, но, так как епископ был недоволен условиями своего проживания, епископскую кафедру перенесли в Ледигьер.

Ледигьер — довольно хорошо укрепленный город, хотя правит там кардинал. [Город имеет наполовину сельский вид;] стены его неприступны, и взять его можно, лишь действуя с осторожностью. Тем не менее, как все знают, он был взят и разорен. Всем известно также, как обошелся с этой крепостью человек, которому она сдалась на выгодных для себя условиях. Убедившись, что военные бесчестны, она бросилась в объятия Церкви и сделала своим правителем епископа.

Поблизости, между Кокетством и Похотью, раскинулся город д’Этамп, или Валансэ , очень древний и один из крупнейших в стране. Это место весьма грязное, заболоченное и, как говорят, зараженное миазмами по вине гнилой и в настоящее время совершенно не возделанной почвы. Город имел прежде красивый вид, но находиться в нем всегда было неудобно из-за непостоянства его не вполне белокожего народа, сварливого, капризного и своенравного, с которым трудно сладить. Правителей в городе перебывало не счесть; там очень любили перемены и траты. Дольше всех продержался в этом качестве старый сатрап, человек известный, умерший, будучи правителем. Город не перестает его оплакивать. С тех пор он опустел; туда почти никто больше не наведывается, да и остались от него только руины, напоминающие о былом величии.

Город Бирон, расположенный слева, прежде весьма радовал глаз, но многочисленные правители его разорили; все оборонительные сооружения оказались снесены сразу же, как только он был взят впервые, и теперь эту крепость можно захватить с первой же попытки. При подъезде к городу встречаются довольно красивые места, но только не со стороны главных ворот, где стоит высокоствольная роща с соленой и болотистой почвой; правитель никогда не разрешал эту рощу срубить. Я называю правителем того, кто так именуется, ибо управление городом принадлежит стольким людям, что теперь это республика.

Севиньи, местоположение которого приятно, был прежде городом с весьма оживленной торговлей. Должность правителя там исполнял близкий родственник одного из Рогоносцев, Монморон, но его изгнал один анжуйский граф, который долгое время мирно правил этим городом, деля свои обязанности с другим, бургундским, графом .

Город Аркур известен повсеместно; там имеется прославленный университет. Затяжная война, которую город вел с князем Рогоносцев, весьма подорвала его первоначальное великолепие; с этим городом дело обстоит так же, как с Бироном: форма правления сходна, и здесь тоже излюбленное место Повес.

Город Палатинский знаменит с давних пор, когда туда совершали паломничество; каждый паломник нес свечу; говорят, что возвращались оттуда, страдая от болезни еще сильнее, чем раньше. Этот город часто меняет правителей, так как тем приходится днем и ночью бодрствовать на крепостных стенах, и долго выносить подобные тяготы невозможно. [Тот, кто правит там ныне, — иностранец; хотя жители им явно довольны и город хорошо охраняется, однако нынешний правитель, вероятно, тоже скоро его покинет, устав от ночных и дневных бдений.] В этом городе обращает на себя внимание одно обстоятельство: народ там подвержен болезни, называемой «горлорея», от которой, сказывают, лечатся полосканиями.

Дальше по течению реки Похоти находится город Шеврёз, большой, очень старинный, нынче пришедший в полный упадок. Все дома там стоят незапертыми. Снаружи город довольно хорошо укреплен, но внутри охраняется плохо. Когда-то он был весьма знаменит и вел торговлю с несколькими королевствами; теперь же крепость, много раз подвергавшаяся осаде и, как говорят, часто сдававшаяся на милость победителя, совсем разрушена. Народ там имеет нрав чрезвычайно строптивый и переменчивый; город не раз менял правителей, последним из которых был тот, кто распоряжался в Пюизьё. Но сейчас ему с ними не везет: тот, кто теперь там командует, уже ни на что не годится.

Л’Иль — крошечный городишко, чье местоположение казалось вначале довольно удачным, так как он расположен посреди реки Похоти; однако реку в этом месте легко перейти вброд с любой стороны, а потому город защищен хуже, чем если бы стоял в долине. Как только вы к нему приближаетесь, до вас доносится вонь от дохлых лошадей; разит так, что находиться там немыслимо. Никто не может провести там более одной ночи, да и то она кажется чересчур длинной; так что скоро это место совсем опустеет.

Шампре — один из крупнейших городов страны, более двух лье в окружности; посреди него раскинулась огромная площадь. Город расположен среди болот, что, однако, не делает его неприступным, ибо, как отметил географ этого крал, жители города, народ весьма общительный, возвели множество насыпей, из-за которых город изрядно запустел.

Арно — город, очень похожий на Шампре как величиной, так и местоположением, с той, однако, разницей, что местность там еще более заболочена — настолько, что дальше уж некуда. Правитель там очень заботлив, так как город щедро его вознаграждает. Ему платят за каждый его шаг; если бы он однажды пренебрег своей обязанностью спать на крепостных стенах и пропустил ночь, то назавтра ему не на что было бы пообедать, а на третий день у него не нашлось бы чистой рубашки. Нигде в мире нет такой строгой муштры; но и нигде так хорошо не платят.

Далее вы прибываете в Комменж, маленький городок, дома в котором снаружи выкрашены и потому кажутся новыми, но в действительности это довольно старинный город. Нынешний правитель — старый сатрап провинции Повес, правящий лишь временно; его возраст — причина того, что не сегодня завтра он может получить отставку. Я слыхал от людей, которые там бывали, что главные городские ворота расположены так близко от калитки, ведущей на задворки, что их частенько путают.

В двух лье оттуда раскинулся Ле-Тийе, большой город, открытый со всех сторон. Народ там грубый. Почва жирна, местность довольно красива, однако приходится заметить, что разумный человек не способен там пробыть и двух дней. Однако поскольку глупцов больше, нежели почтенных людей, то город никогда не пустует.

Поблизости, там, где Кокетство впадает в Похоть, находится Сен-Жермен-Бопре. Город этот весьма приятен. Его первый правитель происходил из края Рогоносцев. Это место он занял не по своей воле: обязанности возложили на него по долгу службы. Он был человеком с большими причудами и отличался изрядной странностью поступков. Прежде всего он пожелал изменить древнейшие обычаи и постоянно что-то выдумывал; так, однажды он объявил, что намерен входить только через калитку. Что до меня, то я думаю, что это желание было вполне обоснованным; город же, рассудив, что в таком случае лишится пошлин, полагающихся за проход через главные ворота, воспротивился этому намерению столь решительно, что правитель не смог его осуществить. Он был надолго отрешен от руководства, но даже после того, как оказался восстановлен в правах, другие хозяйничали в городе в качестве временщиков. Правитель же выстроил себе замок, куда часто ездит.

Неподалеку, в краю Гримодан, у подножия гор, приютился Гримо. Город очень грязен по причине потоков, низвергающихся здесь отовсюду в Похоть.

Это делает реку в указанном месте до такой степени мутной, что трудно поверить, будто это та же река, что и в двух лье оттуда. Посреди города она прячется под землю при помощи обширного водостока, устроенного природой и называемого в просторечии дыркой Гримо. Река выходит на поверхность только в двух лье ниже по течению, то есть в том месте, где впадает в Жеманницу.

В четырех лье далее находится Шатийон, город большой и красивый, если смотреть на него извне, но внутри устроенный плохо. Народ там любит деньги. Город подвергся таким упорным преследованиям со стороны двух принцев, что был вынужден броситься в объятия Церкви. Некий аббат-коммендатарий стал его правителем, но был изгнан, потому что чересчур посягал на тамошние привилегии. Сейчас правителя там нет, ибо его хотят обязать нести службу днем и ночью и оплачивать расходы.

Ла-Вернь — город большой, весьма милый и столь набожный, что одно время в нем находился архиепископ . С тех пор как прелат его оставил, главным правителем в городе стал герцог де Бриссак.

Оттуда вы прибываете в Монтозье, большой город, который не очень красив, но приятен. Посреди него протекает река Жеманность, известная всем и каждому; вода в ней чиста и прозрачна. В мире нет другого места, где земля была бы так хорошо возделана.

Фиенн — большой город, почти совершенно пришедший в упадок и известный лишь благодаря протекающей по нему реке Похоти. Пребывание в городе неприятно как из-за ветхости и неудобства домов, так и из-за скверного запаха, настолько невыносимого, что, как бы вы ни были заинтересованы там остаться, вам придется в конце концов уехать, чтобы сохранить здоровье. Правитель города не пользуется никаким влиянием и получил там пост только для проформы; так что, если бы не интриги жителей и не их торговые сношения с испанцами, город скоро лишился бы средств к существованию.

В четырех лье от этого города вашему взору предстанет другой, совершенно непохожий на предыдущий. Он стоит на реке Жеманность и весьма ценйм за красоту своих зданий. Зовется он Олонн. Там бывает много проезжих; стол всегда накрыт для всех желающих. В благодарность за гостеприимство нужно хорошо поусердствовать либо оплатить ночлег.

Бовэ-на-Похоти — это маленький городок, прячущийся в котловине и получающий лишь половину дневного света; здания там совершенно некрасивы и неудобны. Тем не менее среди его правителей были люди весьма высокого звания, в их числе один командор Мальтийского ордена, оставивший после себя прекрасную инфантерию. То, что люди высокорожденные и весьма достойные останавливались в таком невзрачном месте, не покажется удивительным, если знать, что здесь проходит главный путь в город Donna-Anna, в котором завязывались все торговые и прочие сношения внутри страны в период, когда строился форт Луи. С той поры как этот форт вступил в свои права, в городе Бовэ не стало выдающихся правителей — бывают только люди незначительные и безвестные, которых удается ненадолго удержать, хотя город уже не стоит того, чтобы ради него очень стараться. Эти последние правители всегда заботились о хорошем состоянии инфантерии.

Гиз — довольно большой город на реке Жеманность; там есть прекрасные старинные здания. Некоторые полагали, что эта крепость охранялась собственными силами; однако другие уверяют, что там был правитель, исполнявший свои обязанности как бы по долгу службы; его скрывали от посторонних глаз, ибо его достоинства не были соизмеримы со значением города. В конце концов его оттуда прогнали за то, что он лишь изредка наведывался на военный плац. Он оставил там инфантерию, но, поскольку она была скорее вредна, нежели полезна для охраны города, ее оттуда изгнали и отправили в Голландию. Кое-кто говорит, будто правитель навлек на себя немилость скорее тем, что питал более сильную привязанность к городу Шеврёзу.

Лонгвиль стоит на той же реке, что и Гиз. Это большой и довольно красивый город. Там сменилось четыре правителя, одни из которых были первыми принцами страны, другие — самыми знатными вельможами после первых. Большой урон городу нанесла инфантерия, введенная туда некстати одним из последних правителей, едва не лишившимся места. Теперь город управляет собою сам и так хорошо укрепился, что не найдется достаточно сильного врага, который осмелился бы предпринять на него атаку.

 

Мадлен де Скюдери

КАРТА СТРАНЫ НЕЖНОСТИ

(фрагмент романа «Клелия») *

— Отнюдь не все те, — заметила красавица, — кого я зову своими друзьями, являются моими нежными друзьями: ибо друзья у меня — всех видов, какие существуют на свете. Так, есть у меня полудрузья, если позволительно так выразиться, которых иначе именуют приятными знакомцами; и те, кто продвинулся немного дальше в моей дружбе и кого я называю новообретенными друзьями; и третьи, которые для меня просто мои друзья; и друзья, ставшие таковыми благодаря привычке; есть несколько человек, с которыми меня связывает прочная дружба, и несколько человек, кого я зову близкими друзьями; но что до тех, кого я почитаю своими нежными друзьями, то их очень мало и они завоевали такое место в моем сердце, что занять большее уже невозможно. Между тем я столь хорошо различаю эти разновидности дружбы, что никогда их не путаю.

— Бога ради, любезная Клелия, — воскликнул Эрминий, — скажите мне, заклинаю вас, среди кого нахожусь я.

— Вы пока еще пребываете в Новообретенной Дружбе, — со смехом ответила она, — и не скоро продвинетесь дальше.

— Хотел бы я знать, по крайней мере, — отозвался он тоже с улыбкой, — как далеко от Новообретенной Дружбы до Нежности.

— По моему мнению, — заметил Аронций, — не многим известна карта той страны.

— И тем не менее, — подхватил Эрминий, — многие стремятся совершить это восхитительное путешествие: оно поистине заслуживает того, чтобы знать, какая дорога ведет в столь отрадный сердцу край; если бы прекрасная Клелия соблаговолила указать мне этот путь, я был бы ей обязан вечно.

— Может статься, вы воображаете, — молвила Клелия, — что путь от Новообретенной Дружбы до Нежности — всего лишь маленькая прогулка; а потому я согласна обещать вам, прежде чем вы на этот путь вступите, снабдить вас картой, каковой, по словам Аронция, у него нет.

— Ах, окажите милость, сударыня, — взмолился тот, — если карта этой страны существует, одарите ею меня, так же как Эрминия.

Едва Аронций произнес это, как и Гораций, и я, и Фенис стали просить Клелию о любезности — подарить нам карту страны, которая еще никем не была подробно описана. Однако мы не могли тогда вообразить ничего помимо очаровательного письма от Клелии, из которого узнаем о ее истинных чувствах. Но когда мы стали настаивать, она сказала, что обещала карту Эрминию; что ему-то она ее и пришлет, а произойдет это завтра. Поскольку мы знали, что пишет Клелия весьма изысканно, то нам не терпелось увидеть послание, которое, как мы предполагали, она должна написать Эрминию; да и сам он был в не меньшей степени охвачен нетерпением, так что наутро сочинил Клелии записку, дабы напомнить о том, что она обещала; и так как записка была весьма короткой, то, полагаю, могу не солгавши воспроизвести ее по памяти целиком.

ЭРМИНИЙ — ПРЕКРАСНОЙ КЛЕЛИИ

Поскольку я не могу отправиться в путешествие от Новообретенной Дружбы до Нежности, коли Вы не сдержите слово, то прошу у Вас обещанную карту. Обращаясь же к Вам с этой просьбой, обязуюсь тронуться в путь, как только получу ее, дабы совершить путешествие, каковое мне представляется столь приятным, что я скорее предпочел бы его уже проделать, нежели увидеть всю землю, пусть даже мне предстояло бы принять дань от всех народов, населяющих мир.

Когда Клелия получила записку, стало ясно, что она и думать забыла про свое обещание Эрминию и восприняла все наши к ней мольбы лишь как развлечение, а на самом деле думала, что назавтра мы и не вспомним про них. Оттого поначалу записка Эрминия застала Клелию врасплох, но, поскольку в тот момент ей на ум пришла одна фантазия, она подумала, что позабавит ею и других. Вот почему, не теряя ни минуты, Клелия схватила записные дощечки и занесла на них то, что с такою приятностью предстало ее мысленному взору. Притом получилось это у нее столь быстро, что полчаса спустя рисунок был готов. Присовокупив к нему записку, Клелия послала ее Эрминию, у которого в то время находились мы с Аронцием. Как же мы были изумлены, когда Эрминий, посмотрев, что же прислала ему Клелия, действительно показал нам карту, начертанную ее рукой: на ней было ясно видно, каким путем надлежит следовать, чтобы от Новообретенной Дружбы прийти к Нежности; и эта карта столь сходна с настоящей, что там есть и моря, и реки, и горы, и озеро, и города, и селения. Посмотрите, сударыня, вот копия этой искусно нарисованной карты: я тщательно ее храню с тех самых пор.

С этими словами Целер протянул карту <…> принцессе Леонтинской, которая была приятно удивлена; а чтобы она лучше поняла всю тонкость замысла, он захотел разъяснить ей намерения Клелии, которые та изложила Эрминию в записке, сопровождавшей карту. И вот, как только принцесса Леонтинская взяла копию в руки, Целер повел такую речь:

— Вы, должно быть, хорошо помните, сударыня, что Эрминий попросил Клелию научить его, каким путем следует идти из Новообретенной Дружбы к Нежности; итак, нужно начать с этого первого города, который находится в низу карты, а оттуда направиться в другие города. Чтобы вы лучше поняли намерения Клелии, я скажу так: вы увидите, что, по ее мнению, возыметь к кому-нибудь нежность можно по трем различным причинам: или вследствие великого уважения, или из благодарности, или повинуясь сердечной склонности; и это обстоятельство побудило ее поместить три города Нежности на трех реках, носящих три этих названия, а также провести три различные дороги, по которым можно туда прибыть. Известны ведь Кумы на Ионическом море и Кумы на Тирренском море; так и Клелия заставила людей говорить о Нежности-на-Склонности, Нежности-на-Уважении и Нежности-на-Благодарности. Но, резонно полагая, что нежность, порожденная склонностью, не нуждается ни в чем, дабы стать тем, что она есть, Клелия, как вы видите, сударыня, не поместила никакого селения вдоль берегов этой реки, течение которой столь быстро, что на пути от Новообретенной Дружбы к Нежности нет необходимости ни в каком временном пристанище на ее берегах. Совсем иное дело путь к Нежности-на-Уважении: Клелия искусно расположила там столько селений, сколько имеется как мелких, так и важных вещей, способствующих возникновению нежности, основанной на уважении. В самом деле, вы видите, что из Новообретенной Дружбы попадаешь прямо в местность, которую она называет Блестящим Умом, так как именно здесь обычно таятся истоки уважения; затем вы видите ряд приятных селений: Прелестные Стихи, Любезное Послание, Галантное Послание, каковые являются самыми обычными действиями блестящего ума при зарождении дружбы. Затем, продвигаясь дальше по этой дороге, вы видите Искренность, Сердечность, Честность, Великодушие, Почтительность, Обязательность и, наконец, Доброту, которая находится совсем рядом с Нежностью: так Клелия дает знать, что не может быть истинного уважения там, где нет доброты, и что невозможно достичь Нежности на этом пути, не обладая столь драгоценным качеством. Теперь, сударыня, вернемся, если вам угодно, к Новообретенной Дружбе и посмотрим, какой дорогой можно прийти оттуда к Нежности-на-Благодарности. Взгляните же: сначала от Новообретенной Дружбы путь ведет к Предупредительности; далее следует маленькое селение под названием Покорность; сразу за ним возникает другое, весьма приятное, которое зовется Услужливость. Оттуда, как вы видите, недалеко до Усердия; это означает, что недостаточно угождать в течение нескольких дней — надлежит постоянно проявлять внимание. Далее, как вы видите, нужно пройти еще через одно селение, именуемое Рвением, чтобы не поступать подобно некоторым невозмутимым людям: эти никогда не поторопятся, как их ни проси, и не способны выказать рвение, которое между тем награждается подчас величайшей признательностью. После этого путник переходит к Великим Услугам; а поскольку таковые совершаются немногими, это селение изображено меньшим, нежели прочие. Затем дорога ведет к Чувствительности: человек должен чувствовать даже самую малую боль, испытываемую теми, кого он любит. Углубляясь дальше в страну Нежности, нужно пройти через Душевное Расположение, ибо дружественное чувство притягивает ответную приязнь. Следующий пункт — Послушание: ведь оно, как, пожалуй, ничто другое, трогает сердце того, кому повинуются слепо. И наконец, чтобы достичь желанной цели, необходимо пройти через Постоянство-в-Дружбе — несомненно, самый надежный способ достичь Нежности-на-Благодарности. Но так как, сударыня, нет таких дорог, идя по которым нельзя заплутать, Клелия показала, как вы можете видеть, что, если те, кто находятся в Новообретенной Дружбе, пойдут немного правее или немного левее, чем подобает, они в равной мере заблудятся: ибо если из пункта Блестящий Ум пойти в сторону Небрежности, которая на карте расположена совсем близко, и, упорствуя в своем заблуждении, направиться к Изменчивости Настроения, оттуда — к Душевной Вялости, потом к Непостоянству и, наконец, к Забвению, то вместо того, чтобы оказаться в Нежности-на-Уважении, прибудешь к озеру Равнодушия, которое вы также видите на карте; спокойные воды озера очень верно изображают душевное состояние, обозначаемое его названием. С другой стороны, если, выйдя из Новообретенной Дружбы, забрать немного влево и пойти путем Нескромности, Коварства, Гордыни, Злословия или Озлобленности, то вместо Нежности-на-Благодарности окажешься в море Враждебности, где терпят крушение все корабли; его мятущиеся волны созвучны той яростной страсти, которую упомянула Клелия. Начертив эти различные пути, она ясно сказала, что нужно обладать тысячью добрых качеств, чтобы вызвать в ней чувство нежной дружбы; те же, чьи свойства дурны, могут рассчитывать только на ее ненависть или равнодушие. Желая дать знать, что она никогда никого не любила и никогда в ее сердце не будет ничего, кроме нежности, благоразумная девица показала, что река Душевной Склонности впадает в море, называемое Опасным, ибо немалая опасность подстерегает женщину, перешедшую немного за границы дружбы; а за морем она изобразила то, что мы зовем Неведомой Землей, так как мы поистине не ведаем, что там находится, да и вряд ли кто-либо побывал дальше Геркулеса;и вот каким образом Клелия нашла возможность преподать, простой игрой своего ума, приятную мораль дружбы и дать понять в довольно своеобразной манере, что не любит и не может полюбить.

Аронций, Эрминий и я нашли карту столь изящной, что, прежде чем расстаться, выучили ее наизусть. Клелия, впрочем, попросила того, для кого ее составила, не показывать это творение посторонним, а лишь пяти-шести ее знакомым, к которым питала дружеские чувства, ибо карта была детищем ее ума и Клелия не хотела, чтобы какие-нибудь глупцы, не знавшие, каким образом карта возникла, и не способные понять новой галантной выдумки, вдруг принялись обсуждать ее из прихоти или по недомыслию. Однако добиться исполнения своего желания Клелии не удалось, ибо звезды сошлись столь странным образом, что, хотя карту предполагалось показать лишь немногим лицам, она, однако, наделала в свете столько шума, что все только о карте страны Нежности и говорили.

Все блистательные умы в Капуе в конце концов написали, кто в стихах, кто в прозе, похвалы карте, и послужила она темой для одной весьма остроумной поэмы и других галантнейших стихотворений, для прелестнейших писем и восхитительнейших записочек, а также для бесед столь занимательных, что Клелия утверждала, будто они в тысячу раз лучше самой ее карты. И не осталось тогда никого, к кому не обратились бы с вопросом: а вы хотели бы побывать в стране Нежности?

На некоторое время этот занятный предмет всех захватил так сильно, как никакой другой. Поначалу Клелия немало сердилась, что о карте идет столько разговоров, и сказала однажды Эрминию:

— Неужели вы думаете, что мне нравится, когда безделица, придуманная мною для развлечения нашего кружка, сделалась достоянием публики и то, что предназначалось мною лишь для пяти-шести друзей, наделенных редким умом, тонкостью и пониманием, увидело две тысячи безголовых или таких, что способны перевернуть все с ног на голову? Или же малопросвещенных, которые совершенно не разбираются в красоте? Знаю отлично, — продолжала она, — что те, кому известно, как все начиналось — с разговора, побудившего меня придумать карту буквально в один присест, — не сочтут эту галантную шутку ни фантастической, ни выходящей за грань благоразумия, но так как в мире встречаются престранные чудаки, то я чрезвычайно опасаюсь, как бы они не вообразили, будто я самым серьезным образом подошла к делу, много дней потратила на придумывание карты и считаю, что сотворила нечто превосходное. Между тем это лишь минутная прихоть, которую я рассматриваю самое большее как шутку, отличающуюся неким галантным изяществом и известной новизной для тех, кто обладает умом, способным ее понять.

У Клелии не было причин беспокоиться, сударыня, — ибо нет сомнения, что всем очень понравилась новая выдумка: научить, как можно приобрести нежное расположение порядочной особы; и за исключением нескольких недалеких, глупых, злонамеренных людей и злых шутников, чье мнение было для Клелии безразлично, карту все превозносили. Глупость недоброжелателей даже послужила поводом для развлечения. Например, один такой человек, увидев карту, которую со странным упорством требовал ему показать, и услышав, как более порядочные люди, чем он сам, рассыпают ей похвалы, спросил, в чем смысл карты и какая от нее польза.

— Понятия не имею, — ответил ему собеседник, аккуратно сложивши карту. — Знаю лишь одно: вас она никогда в страну Нежности не приведет.

Так что, сударыня, судьба карты оказалась столь счастливой, что даже те, кто имел глупость смысла карты не уразуметь, служили для нас забавой, ибо давали повод посмеяться над их тупоумием.

Однако особенно большую службу карта сослужила Аронцию, ибо навредила Горацию. Видите ли, сударыня, влюбленный Гораций, как я уже вам говорил, постоянно донимал Клелию жалобами, а однажды завел с нею речь про карту, вознамерившись воспользоваться ею, дабы изъяснить свою страсть.

— Увы, сударыня, — сказал он Клелии, — я куда несчастнее всех тех, кто приближен к вам, ибо и в самом деле не вижу на карте, начертанной вами, путей, которые могли бы привести меня туда, куда я стремлюсь, — оттого никак не могу добиться вашего расположения. Я не обладаю достоинствами, каковые могли бы завоевать ваше уважение, не могу рассчитывать, что завоюю вашу благодарность, и, наконец, не ведаю, по какой дороге пойти.

Я говорю что думаю, но откуда мне знать: а вдруг меня влечет туда, куда уже добрался кто-нибудь удачливее меня, вдруг кто-нибудь из моих соперников уже повидал эту страну, где, как говорят, никто пока не бывал. Ведь иначе, сударыня, откуда бы взялось в вас жестокосердие, которое вы проявляете ко мне, ежели бы вы не питали нежности к кому-то другому? По природе своей душа ваша ласкова, а сердце отзывчиво. Я прекрасно знаю, что вы уважаете меня; вам известны мои чувства; вы знаете также, что Клелий удостаивает меня своей дружбы; между вами и мною нет различия в знатности, и если фортуна в Риме переменится, то у меня окажется больше богатства, нежели то необходимо, дабы принести счастье римлянину. И несмотря на это, сударыня, — добавил Гораций, — я убежден, что не только не проеду страну Нежности насквозь, но и не доберусь до нее. Ах, да будет угодно богам, чтобы какой-то чужестранец оказался слишком близко от Неведомой Земли, дабы помешать ему попасть в страну Нежности и дабы сердце ваше не оказалось настолько занято, чтобы не суметь полюбить того, кто…

— Вы правильно сделали, Гораций, что напомнили мне о расположении, которое питает к вам мой отец, — прервала его Клелия, покраснев с досады, — ибо, коли б не это обстоятельство, я бы поступила с вами так, что вам не составило бы труда понять: вы никогда до страны Нежности не доберетесь. Однако уважение к отцу заставляет меня сдерживаться, и потому я лишь скажу вам две вещи: во-первых, впредь я решительно запрещаю вам беседовать со мною наедине, а во-вторых, этот чужеземец, о котором вы упоминаете, вовсе не находится в Неведомой Земле, ибо там никого нет и быть не может. А дабы вы не воображали, будто я скрываю от вас правду, объявляю вам, что он уже находится в стране Нежности и навсегда там останется — в силу как уважения, так и благодарности, ибо он заслужил все что можно и спас мне жизнь, как и вам. А разница между вами и мною состоит в том, что мне чувство признательности присуще в огромной степени, вы же оного вовсе лишены. Между тем, как мне кажется, не слишком-то разумно показывать, что ты способен на неблагодарность, когда рассчитываешь на чью-то благосклонность.

 

Бюсси-Рабютен

МАКСИМЫ ЛЮБВИ

Часть I *

О ЛЮБВИ, ПИТАЮЩЕЙ НАДЕЖДУ

1. О том, что такое любовь

2. О том, как дамам надлежит себя вести, дабы, влюбившись, не потерять репутацию

3. О том, существует ли секрет успеха в любви

4. О том, можно ли внушить любовь кокетке

5. О том, какое воздействие оказывают на возлюбленную слезы

На ту же тему

6. О том, можно ли отличить истинно влюбленного от того, кто таковым притворяется

7. О том, что приносит нам истинное наслаждение в любви: чувственность или разум

8. О том, каковы признаки подлинной любви

9. О том, нужно ли долго знать друг друга, чтобы полюбить

На ту же тему

10. О том, что в разлуке мы все время думаем о возлюбленном или возлюбленной

11. О том, что сложнее: перейти от дружбы к любви или же от любви к дружбе

12. О том, в чем заключается разница между любовью у мужчин и у женщин

13. О том, правда ли, будто любовь лишает разума

На ту же тему

14. О том, совместимы ли искренняя дружба с одним и истинная любовь к другой

15. О том, можно ли научиться любить, следуя правилам, как это бывает в других науках

16. О том, где можно встретить настоящую любовь: при дворе, средь городской знати или же в сельской местности

17. О том, почему нередко достойные женщины любят недостойных мужчин, а достойные мужчины — недостойных женщин

18. О том, какая возлюбленная предпочтительней — недотрога или кокетка

19. О том, нужно ли понимать буквально все, что говорят влюбленные

20. О том, может ли сильной любви сопутствовать веселость

На ту же тему

21. О том, какой темперамент чаще всего свойствен влюбленному

22. О том, правда ли это, влюбленный никогда не бывает доволен

23. О том, не является ли желание нравиться следствием того, что мы стремимся к любви

24. О том, как надлежит вести себя даме, чтобы наверняка вызвать любовь: с легкостью поддаваться на уговоры или же оставаться неприступной

25. О том, что надлежит думать о досаде влюбленного

26. О том, что предпочтительнее: сильная любовь или бесспорные достоинства

27. О том, можно ли любить без надежды на ответ

28. О том, как надлежит вести себя даме, когда поклонник, к которому она не испытывает любви, пишет ей

29. О том, должен ли кавалер проявлять деспотизм до того, как он добился любви дамы

30. О том, правда ли, что раз в жизни мы должны испытать любовь

31. О том, можно ли испытывать сильную страсть к двум людям одновременно

32. О том, какие орудия необходимы влюбленному

Часть II

О ЛЮБВИ, ДОБИВШЕЙСЯ ВЗАИМНОСТИ

33. О том, какова бывает сила симпатии

34. О том, что в большей степени свидетельствует о любви: бурная ревность или полное доверие

На ту же тему

35. О том, должны ли порядочные люди ревновать и в какой момент надлежит разорвать отношения с возлюбленной

36. О том, большая ли это беда для влюбленного, если муж его возлюбленной слегка ревнует

На ту же тему

На ту же тему

37. О том, нужно ли ревновать

38. О том, какова одна из причин того, что страсть подходит к концу, и как сделать так, чтобы любовь длилась вечно

39. О том, в какой момент надлежит расстаться со своей возлюбленной

40. О том, что делать, когда замечаешь, что тебя меньше любят

41. О том, правда ли, что в любви ничего нельзя прощать

42. О том, почему и как перестают любить

43. О том, как можно расстаться с тем, кто еще в вас влюблен

44. О том, как после бурного разрыва надлежит поступать с подарками, которые вы друг другу дарили

45. О том, как поступить, если на вашу возлюбленную возводят хулу, хотя в своих помыслах она невиновна

46. О том, должна ли дама требовать назад свои письма после разрыва

47. О том, по справедливости ли дама отказывается писать возлюбленному, которому недавно отдалась

48. О том, какое значение в любви имеют письма

49. О том, должна ли дама просить возлюбленного, чтобы он сжег ее письма или вернул их ей обратно

50. О том, как влюбленный должен поступать с письмами, которые он получает от возлюбленной

51. О том, должна ли дама хранить письма любимого или сжечь их

52. О том, должна ли дама писать пылкие письма своему возлюбленному, когда он ее об этом просит

53. О том, правда ли, как говорят некоторые, что любовь проходит без всякой видимой причины

54. О том, может ли влюбленный, высказывая свое крайнее неудовольствие, вспылить во время разговора с возлюбленной

55. О том, каким образом надлежит вести себя с любимым, если мы дали ему повод для жалоб

56. О том, как кавалеру надлежит поступать со своей возлюбленной, если та не удосуживается прогнать его соперников

57. О том, почему влюбленные все время жалуются

58. О том, почему после примирения мы начинаем любить сильнее

59. О том, правда ли, что и после примирения у нас остается обида

60. О том, как обыкновенно происходят ссоры

61. О том, правда ли, что влюбленные, которые бурно жалуются, уже не любят

62. О том, правда ли, что в любви регулярные свиданья становятся в тягость

63. О том, хорошо ли со стороны дамы заставлять друга изображать, будто он влюблен в другую

64. О том, по каким признакам дама может понять, что возлюбленный продолжает ее любить

65. О том, по каким признакам можно догадаться, что вы любимы

66. О том, что доказывает любовь вашего возлюбленного

67. О том, кто сильнее проявляет свою любовь — кавалер или же дама

68. О том, достаточно ли, если влюбленные доставляют друг другу только те радости, которые обещали

69. О том, правда ли, что, когда любишь кого-либо, можно запросто сказать другому: «Зачем себе я не принадлежу, чтоб вам отдаться?» или «Зачем, не совершая тем измены, вам не могу принадлежать?»

70. О том, какую возлюбленную предпочтительнее иметь: не столь нежную, но ровную в обращении или непостоянную в своем поведении, но подчас более нежную

71. О том, почему, даже если двое влюбленных сильно любят друг друга, один из них любит всегда больше

72. 0 том, может ли роман длиться вечно

73. О том, может ли дама быть веселой, когда рядом с ней нет любимого

74. О том, убивает ли разлука любовь или же, напротив, только укрепляет

75. О том, что такое разлука для влюбленных

На ту же тему

На ту же тему

76. О том, как стоит поступать, если во время разлуки у влюбленных появляется повод жаловаться друг на друга

77. О том, должны ли влюбленные при расставании давать выход своей печали, или же им надлежит сдерживаться, чтобы не причинить друг другу огорченья

78. О том, должен ли кавалер, как и дама, хранить как телесную, так и духовную верность своей возлюбленной

На ту же тему

79. О том, виновата ли дама в том, что влюбленный упорствует в своей любви к ней, или же она сама может положить этому конец

80. О том, можно ли давать уроки в любви

81. О том, нужно ли входить в детали при выяснении отношений между влюбленными

82. О том, насколько необходима искренность в любви

83. О том, можно ли глубоко любить, но не быть искренним

На ту же тему

84. О том, могут ли у дамы быть какие-либо причины скрывать от возлюбленного, что кто-то говорил или писал ей о любви

85. О том, что в большей степени противостоит любви — ненависть или безразличие

86. О том, бывают ли в любви ошибки, которые можно счесть не стоящими внимания

87. О том, нужно ли обращаться друг к другу на «ты» или же на «вы»

88. О том, бывают ли ситуации, в которых мужчина должен рисковать своей репутацией ради возлюбленной

89. О том, бывают ли ситуации, в которых женщина должна рисковать своей репутацией ради возлюбленного

90. О том, можно ли желать умереть для того, чтобы спасти любимого

91. О том, что бы вы предпочли: смерть или неверность возлюбленного

92. О том, должны ли влюбленные стараться видеться как можно чаще и без помех

93. О том, должны ли влюбленные, которые без помех видятся наедине, также стараться чаще видеться в обществе

94. О том, нужно ли жениться на возлюбленной открыто, тайно или вообще не жениться

95. О том, бывает ли так, что влюбленные, которые поженились, продолжают еще долго любить друг друга

На ту же тему

На ту же тему

На ту же тему

96. О том, могут ли неудачи или потеря красоты извинить измену одного из влюбленных

97. О том, как надлежит поступать даме, если ее возлюбленный несчастен, а их связь наделала шуму

98. О том, что несчастья могут сделать с тем, кто безумно влюблен и кому отвечают взаимностью

99. О том, можно ли продолжать любить даму, если она не отдается возлюбленному

100. О том, может ли любовь длиться, если она остается без награды или если превращается в похоть

101. О том, правда ли, будто наслаждение во вред любви

102. О том, что более подобает даже: быть сдержанной или открыто проявлять свои чувства

На ту же тему

На ту же тему

103. О том, нужно ли обо всем рассказывать тому, кого вы любите, или же надо что-то удерживать в тайне от него

104. О том, когда даме надлежит быть стыдливой, а когда не стесняться в проявлении страсти

105. О том, как должны разговаривать друг с другом влюбленные

106. О том, что надлежит делать, чтобы страсть не проходила

107. О том, отчего любовь никогда не длится долго

108. О том, как дамам, у которых есть возлюбленный, надлежит вести себя с теми, кто признавался им в любви, но к кому они ее не испытывают

Ил. 1. Людовик XIV, король Франции (Король, Теодат, Деодат)

Ил. 2. Анна Австрийская, королева Франции (Королева-мать)

Ил. 3. Гастон Французский, герцог Орлеанский (Горнан Галльский, Месье)

Ил. 4. Филипп Французский, герцог Анжуйский (Лисидас)

Ил. 5. Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, Великая Мадемуазель (принцесса Леонора)

Ил 6. Луи II де Бурбон, принц де Конде, Великий Конде (принц Битурингский, Тиридат)

Ил 7. Арман де Бурбон, принц де Конти (принц де Жонси)

Ил. 8. Клер-Клеманс де Майе-Брезе, принцесса де Конде (Принцесса)

Ил 9. Анри Орлеанский, герцог де Лонгвиль (принц Нормандский)

Ил. 10. Джулио Мазарини, кардинал (Великий Друид)

Ил. 11. Жан-Франсуа-Поль де Гонди, кардинал де Рец (Помощник Верховного Жреца)

Ил. 12. Анри-Опост де Ломени, граф де Бриенн (господин де Б.)

Ил. 13. Этьен Ле Камю, кардинал

Ил. 14. Базиль, аббат Фуке (Фуквиль)

Ил. 15. Карл II, король Англии

Ил. 16. Джордж Дигби, граф Бристольский (Брислоэ)

Ил. 17. Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (маршал д’Овернь), маршал Франции

Ил. 18. Франсуа VI, герцог де Ларошфуко (Кофалас), писатель-моралист

Ил. 19. Луи-Виктор де Рошешуар, герцог де Вивонн-Мортемар (Марсель), маршал Франции

Ил. 20. Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль, герцог де Люксембург (герцог Люксембургский), маршал Франции

Ил. 21. Шарль де Монши, маршал д’Окенкур (Шамюи), маршал Франции

Ил. 22. Франсуа-Аннибал, герцог д’Эстре (Вуэ), маршал Франции

Ил. 23. Антонен Нонпар де Комон, герцог де Лозен (Эстебар)

Ил. 24. Анри II Лотарингский, герцог де Гиз

Ил. 25. Филибер, шевалье, затем граф де Грамон (шевалье д’Эгремон)

Ил. 26. Арман де Грамон, граф де Гиш (Тримале)

Ил. 27. Франсуа-Онора де Бовилье, герцог де Сент-Эньян, камергер и советник Людовика XIV

Ил. 28. Луи Шарль Гастон де Ногаре и де Фуа, герцог де Кандаль (Кандоль), генерал-лейтенант

Ил. 29. Анри де Дайон, герцог дю Люд (Жереми), главный начальник артиллерии Франции

Ил. 30. Франсуа III д’Обюссон, граф, затем герцог де Ла Фёйад, герцог де Руанне (Вилльпа, Де Фёй), маршал Франции

Ил. 31. Элизабет-Анжелика де Монморанси, герцогиня де Шатийон, затем герцогиня Мекленбургская (Анжели)

Ил. 32. Анна-Женевьева де Бурбон, герцогиня де Лонгвиль (принцесса Нормандская)

Ил. 33. Мари д’Авогур де Бретань, герцогиня де Монбазон (Монбюа)

Ил. 34. Жюли-Люси д’Анженн, герцогиня де Монтозье

Ил. 35. Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (госпожа де Шенвиль)

Ил. 36. Мари де Роган, герцогиня де Шеврёз (Белламира)

Ил. 37. Мадлен де Скюдери, писательница

Ил. 38. Диана Шатенье де Ла Рош-Позэ, дама де Сен-Лу

Ил. 39. Катрин-Генриетта д’Анженн, графиня д’Олонн (Арделиза)

Ил. 40. Нинон де Ланкло (Нинон)

Ил. 41. Элизабет де Байёль, маркиза дю Тийе

Ил. 42. Анна Мари Бито, мадам Корнюэль (Сибилла)

Ил. 43. Генриетта де Колиньи, графиня де Ла Сюз

Ил. 44. Катрин де Бонн, маркиза де Ла Бом

Ил. 45. Сесиль-Элизабет Юро де Шеверни, маркиза де Монгла (Белиза)

Ил. 46. Жилонна де Аркур, графиня де Фиеск (Фезика)

Ил. 47. Луиза де Рувиль, вторая супруга Бюсси-Рабютена

Ил. 48. Жиль Менаж, литератор, историк, лексикограф

Ил. 49. Исаак Бенсерад (Проспер), поэт

Ил. 50. Шарль де Маргетель де Сен-Дени де Сент-Эвремон (шевалье Эдмон), литератор

Ил. 51. Поль Пелиссон-Фонтанье, поэт, историограф короля, член Французской академии

Ил. 52. Письмо сумасбродного капитана даме

Ил. 53. Ответ дамы сумасбродному капитану

Ил. 54. Эмблема (символическая картинка, сопровождаемая девизом) Анны Пуссар де Фор, герцогини де Ришельё. Девиз на испанском языке: «Через любовную страсть к небесам»

Ил. 55. Юность

Ил. 56. Весна

Ил. 57. Молодой дворянин играет на лютне и поет о своей любви к прекрасной Хлориде

Ил. 58. Безрассудные девственницы

Ил. 59. Брачный контракт

Ил. 60. Женщины в отсутствие мужей

Ил. 61. Бал

Ил. 62. «Она пустила кошку к сыру».

Ил. 63. Рогоносец, подсчитывающий барыши

Ил. 64. Прославление алькова

Ил. 65–66. Замок Бюсси-Рабютена в Бургундии

Ил. 67. Личные покои Бюсси-Рабютена в замке

Ил. 68. Окрестности замка Бюсси-Рабютена

109. О том, влияет ли любовь на темперамент

110. О том, может ли влюбленный счесть какую-либо даму более прекрасной, чем его возлюбленная

111. О том, стоит ли иметь наперсника в любви

112. О том, какая любовь сильнее: первая или же вторая

113. О том, можно ли быть спокойным, когда вы неуверены в силе вашей любви

114. О том, осознаем ли мы, когда только начинаем любить, что страсть однажды угаснет

115. О том, кого надлежит винить в неверности возлюбленной: соперника или же ее саму

116. О том, долго ли можно любить кокетку

117. О том, как счастливым влюбленным надлежит вести себя с мужьями своих возлюбленных

118. О том, может ли дама быть счастливой в любви дважды за свою жизнь

119. О том, может ли в любви дама требовать от своего возлюбленного того, на что она сама ради него не готова

120. О том, правда ли, будто любовь побеждает нас с первого взгляда и ее нельзя избежать

121. О том, можно ли любить, но при этом не уважать

122. О том, как влюбленным надлежит относиться к выгоде

123. О том, должны ли дамы и кавалеры быть в равной степени тактичными в своем поведении

На ту же тему

124. О том, можно ли простить излишнюю уступчивость дам

125. О том, правда ли, что в любви представители всех сословий равны

126. О том, кто получает большее удовольствие в паре: тот, кто любит сильнее, или тот, кто меньше

127. О том, правда ли, что тот, кто сильнее влюблен, всегда больше доволен

128. О том, нужно ли надзирать за возлюбленной или лучше предоставить ей свободу

129. О том, убеждает ли возлюбленного дама, которая набивает цену своим ласкам, в том, что любит его

130. О том, в чем заключается самый действенный рецепт долгой и приятной любви

131. О том, можно ли страстно любить дважды в жизни

132. О том, что испытывает счастливый любовник, если муж его возлюбленной донимает ее своими ласками

133. О том, как надлежит действовать мужчине, если он хочет внушить любовь красивой женщине, на которой женился, не будучи до этого с нею знаком

134. О том, достаточно ли в прошлом доказать свою любовь тому, кого любишь, и потом уже к этому не возвращаться

135. О том, должны ли влюбленные тревожиться, если мужья их возлюбленных чрезмерно нежны с теми

136. О том, что лучше для девушки, которая выходит замуж не по любви: чтобы ее супруг очень сильно любил ее или же вовсе не любил

137. О том, прав ли уродливый муж, если желает привлечь внимание своей жены

138. О том, что более прекрасно в красивой возлюбленной: сердце или тело

139. О том, может ли дама, если она любит возлюбленного, любить своего мужа, тем более когда он живет с нею в согласии

140. О том, какое воздействие оказывает присутствие или отсутствие любимого человека

 

Бюсси-Рабютен

ПИСЬМО ГЕРЦОГУ ДЕ СЕНТ-ЭНЬЯНУ

Сударь!

Долг порядочных людей перед истиной, перед своими друзьями и своей репутацией ныне побуждает меня дать Вам разъяснения относительно моего поведения и причин постигшей меня немилости. Не ждите, что я стану оправдываться; я слишком искренен, чтобы искать себе оправданий, когда виноват. Но чтобы несколько смягчить горе, которое я испытываю, думая о своей вине, и досаду на себя самого, хочу быть в Ваших глазах не более виновным, нежели есть в действительности.

Итак, приступая к делу, скажу Вам, сударь, что пять лет тому назад, не зная, чем развлечь себя в деревне, где мне довелось пребывать, я подтвердил своим поведением справедливость пословицы «праздность — мать всех пороков», ибо взялся писать историю или, скорее, сатирический роман поистине без намерения как-либо повредить людям, о которых там шла речь, но лишь для того, чтобы занять себя в тот момент и самое большее показать мое сочинение нескольким добрым друзьям, доставить им удовольствие и снискать от них похвалу за то, что пишу хорошо.

Однако, при всей чистоте моих намерений, я, как Вы увидите далее, не преминул жестоко обойтись с людьми, не сделавшими мне никакого зла.

Так как подлинные события никогда не бывают достаточно необычными, чтобы развлечь по-настоящему, я прибег к выдумке, полагая, что она больше понравится, и, нимало не совестясь того, что оскорбляю упоминаемых мною лиц — ведь я писал почти для себя одного, — сочинил множество подробностей, о которых никогда ни от кого не слыхивал. Под моим пером счастливыми в любви оказались люди, которых даже не удостаивали выслушать, как и те, кто вовсе не думал ни о чем подобном. Поскольку было бы нелепо делать героинями романа женщин скромного происхождения и столь же скромных достоинств, то я выбрал в героини двух дам, обладавших прекрасными качествами в таком изобилии, что зависть могла сделать правдоподобным все дурное, что я был способен измыслить.

По возвращении в Париж я прочитал эту историю пяти дамам, с которыми был дружен. Одна из них так настойчиво просила дать ей рукопись на двое суток, что я не смог отказать. Несколько дней спустя мне сказали, что видели мое сочинение в чужих руках. Я пришел в отчаяние. Уверен, что женщина, которой я доверил рукопись и которая велела ее переписать, сделала это из простого любопытства, без намерения мне повредить, — просто она питала к кому-то тот же избыток доверия, что и я к ней. Я не замедлил ее посетить и стал сетовать на случившееся. Вместо того чтобы простодушно признаться в своей оплошности и договориться со мной о способах исправить положение, она вздумала бесстыдно отрицать, что сделала список с истории, которая, по ее заверениям, никому не известна, а если известна, то, следовательно, я давал ее кому-то кроме нее. Уверенность, с какой говорила эта дама, и мое обычное желание, чтобы друзья ни в чем не были передо мной виноваты, успокоили мои подозрения. Не знаю, как она этого добилась, но слухи об этой истории на какое-то время утихли; однако затем одна из ее подруг, поссорившись с нею, показала мне копию рукописи, сделанную с ее копии. Меня глубоко возмутил обман со стороны женщины, которую я считал своим другом; из-за ее предательства я поневоле оскорбил двух благородных дам. Поскольку люди никогда не бывают по отношению к себе достаточно строги, чтобы терпеливо сносить, не мстя им, гнев тех, кого они оскорбили, она добавила к этой истории и изъяла из нее то, что ей было угодно, чтобы навлечь на меня ненависть большинства лиц, о которых я повествовал. Что это именно так, совершенно ясно: ведь первые списки, с которыми ознакомился свет, не были подделаны; но людей всегда прельщает наиболее злая сатира, а потому стоило появиться новым, как верные копии показались пресными и были уничтожены как неподлинные.

Я не считаю, что это служит мне извинением, ибо хоть я действительно не говорил ничего, кроме хорошего, о людях, с которыми так дурно обошлась упомянутая дама — мой честный друг, — но все же именно я подал повод к тому злу, которое она им причинила. Не удовольствовавшись тем, что отравила желчью эту историю во многих местах, она затем сочинила другие истории, воспользовавшись многочисленными подробностями, узнанными от меня в то время, когда мы были друзьями, и приправила их всем ядом, на какой оказалась способна.

Когда мне стало известно о хождении под моим именем некой истории и даже о том, что враги дали ее Королю, то я, хоть мог бы все отрицать, предпочел показать Его Величеству подлинник и признаться в том, в чем действительно был виновен, лишь бы меня не подозревали в том, чего я не совершал. Вы знаете, сударь, что по возвращении из поездки в Шартр, во время которой Его Величество прочитал эту историю, я попросил Вас дать Королю подлинник, собственноручно мною написанный и затем переплетенный. Король взял на себя труд прочесть его, но, хотя и нашел большое различие между оригиналом и копией, счел тем не менее, что оскорбление, нанесенное мною двум знатным женщинам, как и то, которое по моей вине было нанесено другим людям, заслуживает наказания. Поэтому Король приказал арестовать меня и, преподав обществу урок, удовлетворил обиженных и одновременно — свое чувство справедливости.

Когда я оказался в Бастилии, мои недруги решили, что, поскольку я не в состоянии защищаться, они могут безнаказанно обвинять меня. Они сказали Королю, будто я написал что-то против него; однако Его Величество, никогда никого не осуждающий не выслушав, весьма их удивил, прислав ко мне для допроса королевского судью по уголовным делам. Не колеблясь ни минуты, не изъявляя ни малейшего протеста, я приготовился ему отвечать: я считал, что это никак не умаляет моего дворянского достоинства и что я проявляю уважение к Королю, отвечая на вопросы его судьи. Показав написанный моей рукой оригинал истории, о которой я Вам говорил, он спросил меня, не писал ли я чего-либо против Короля. Я ответил, что очень удивлен этим вопросом, обращенным к такому человеку, как я. Он сказал, что имеет приказ задать мне этот вопрос; тогда я ответил, что нет, не писал и неправдоподобно, чтобы после того, как я прослужил двадцать семь лет, не получив никакой милости, и был в течение двенадцати лет командующим легкой кавалерией, все еще ожидая со дня на день какой-нибудь награды от Его Величества, захотел бы проявить к нему неуважение. Доказать противоположное, как бы оно ни было невероятно, может или мой почерк, или показание безупречных свидетелей. Если либо то, либо другое подтвердит, что я позволил себе малейшее высказывание, несовместимое с уважением, которое я обязан питать к Королю и всему королевскому семейству, то я готов расстаться с жизнью; но молю Его Величество подвергнуть той же самой каре и тех, кто, обвиняя меня, не смог бы меня уличить. Я подписал протокол; судья сказал, что отвезет его Королю. Я попросил сказать Его Величеству, что смиренно прошу у него прощения за то, что вызвал, на свою беду, его неудовольствие.

Так как после того я не видел ни королевского судью по уголовным делам, ни какого-либо другого судью, я уверился в том, что столь черная и безжалостная клевета не произвела никакого действия на проницательный и не поддающийся внушению ум Короля.

Но, сударь, никому ведь не известна так хорошо, как Вам, лживость этого обвинения. Помимо того что Вам так же, как всем, видно его неправдоподобие, Вы не раз бывали свидетелем нежности (если смею так говорить), глубокого уважения, чрезвычайного почтения и даже восхищения, которые я испытываю к Королю. Я часто говорил Вам, что ежедневно вижу его, внимательно приглядываюсь к нему, и всякий день он удивляет меня чудесными качествами, которые я в нем открываю. Вы можете вспомнить, сударь, как однажды я в своем рвении сказал Вам, что поскольку заключенный мир не позволяет мне больше рисковать своей жизнью, служа Королю, то я хотел бы служить ему на иной лад; если один из военачальников Александра написал историю своего властелина, то мне кажется, добавил я тогда, было бы справедливо, чтобы один из главных офицеров королевских войск описал прекрасную жизнь нашего государя. Я просил Вас, сударь, передать это Его Величеству, и некоторое время спустя Вы сообщили мне ответ Короля, восхитивший меня проявленной им скромностью. Можно ли после этого, сударь, обвинять меня в недостатке уважения к моему властелину? И не думаете ли Вы, что, будь моим врагам известны все столь часто дававшиеся Вам свидетельства моего необычайного рвения к особе Его Величества, свидетельства, о которых Вы, в своей доброте, рассказывали ему, — не думаете ли Вы, что они, мои недруги, постарались бы отыскать во мне какую-нибудь другую слабость, но только не эту? Не сомневаюсь, сударь, что это так. Но Господь расстроил их происки; Вы увидите, что им удастся сделать лишь одно: дать мне достойный предлог напомнить через Вас Королю о моих чувствах к Его Величеству, свидетелем коих Вы не раз бывали.

С величайшей покорностью воле Короля я жду милости — освобождения. Впрочем, я так опечален тем, что оскорбил людей, не давших мне никакого повода для этого, что если мое пребывание в тюрьме не покажется им достаточно суровым покаянием, то я готов буду сделать все, что они пожелают, чтобы их полностью удовлетворить; я буду бесконечно им обязан, если они мне простят, и пойму, если не захотят простить.

Мне самому известно, что в моем поступке было больше неосмотрительности, нежели злокозненности, однако невинность моих намерений не утешает людей, которым я причинил боль, ибо они страдают точно так же, как если бы я действовал с умыслом.

Словом, общество, осуждая меня, должно обо мне сожалеть, но оскорбленные вправе меня ненавидеть.

Вот, сударь, что я счел необходимым сообщить Вам о моих делах, желая добровольным признанием вины и глубочайшим раскаянием показать Вам, как далек я от того, чтобы когда-либо еще совершить нечто подобное или неуместно рассердить кого бы то ни было.

Следующее рассуждение еще лучше покажет Вам, насколько я убежден, что не следует никогда писать что-либо против кого-либо. Если человек пишет для себя одного, это все равно что думать; мыслью и следует ограничиться — это несравненно надежнее. Если пишет с намерением показать кому-то написанное, то рано или поздно оно приобретет известность. Если вещь написана плохо, она навлечет на него позор; если остроумна, то создаст ему врагов. Если останется под спудом, от нее по меньшей мере нет проку; если распространится среди публики, в ней гнездится опасность. Но прежде всего это злосчастное сочинение, вызывая гнев Бога и гнев Короля, станет причиной ссор, тюремного заточения и других немилостей. Если бы я не знал Вас, сударь, так хорошо, я побоялся бы, что, представ перед Вами столь виновным, лишусь Вашего уважения и дружбы; но я не отчаиваюсь, ибо уверен: Вам известно, что некоторые люди остаются молодыми дольше прочих и что если я был одним из них, то пережитые мною несчастья и понесенные кары должны помешать Вам усомниться в том, что я очень изменился.

12 ноября сего 1665 года

 

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА БЮССИ В БАСТИЛИИ

КОРОЛЕВСКИМ СУДЬЕЙ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ ТАРДЬЁ *

19 апреля 1665 года, воскресенье, в замке Бастилии, куда мы доставлены по приказу Короля вместе с нашим секретарем.

Вызван Роже де Рабютен, шевалье, граф де Бюсси, главнокомандующий легкой кавалерией, родом из Эпири в Бургундии, возрастом сорок два года. После клятвы говорить правду дал следующие ответы на наши вопросы:

Проживает ли он обычно в Париже?

Да, он нанимает сроком на год особняк Ла Сурдьер по улице Сент-Оноре.

Бывает ли он часто при Дворе и там ли его главные занятия?

Да, всю свою жизнь он находился близ Короля и при Дворе.

Верно ли, что, находясь обычно близ Короля и при Дворе, он сочинил и написал о происходящем там несколько историй наподобие романов, никого не пощадив?

Года три-четыре или больше тому назад, находясь в Бюсси, в одном из своих домов, он написал, чтобы развлечься и без малейшего намерения повредить кому-либо, галантную историю о госпоже де Шатийон и госпоже д’Олонн, где рассказал об их любовных приключениях; признаёт, что в связи с госпожой де Шатийон говорил немного о Месье Принце — со всем почтением, которое полагается столь высокородному и имеющему бесчисленные заслуги великому принцу, как он; признает также, что в той же самой истории о госпоже де Шатийон изображены другие придворные; сказал, что дал Королю собственноручно написанный подлинник в переплете; позавчера, когда его арестовали, передал в руки г-на офицера стражи упомянутую историю, которая в нескольких местах была написана иначе, нежели он ее сочинил, что и заставило его дать Королю подлинник, возвращенный затем Его Величеством г-ну герцогу де Сент-Эньяну для вручения ему, дабы он смог представить эту рукопись Месье Принцу и оправдаться перед ним, показав, что, говоря о нем, не проявил никакой непочтительности.

Кому он доверил упомянутую историю о госпоже де Шатийон и госпоже д'Олонн? Известно ли ему, что в свете ходило несколько списков этой истории, и если да, то через кого они там появились?

Приехав года три или четыре тому назад из сельской местности, где сочинил эту историю, он читал ее г-ну маршалу дю Плесси, госпоже графине дю Плесси и госпоже де Монгла, еще раз прочел госпоже графине де Фиеск, а затем доверил рукопись госпоже де Ла Бом, живущей возле обители Милосердия в предместье Сен-Жермен, и она, продержав рукопись сутки и переписав ее, отдала ему; если эта история стала известной, то показывала ее людям госпожа де Ла Бом; когда он пожаловался ей на ее коварство и предательство, она сказала, что он заблуждается, а когда допрашиваемый не удовольствовался этим, она призвала, чтобы его успокоить, г-на графа дю Люда, который сказал допрашиваемому, что им не следует ссориться, что она сожгла упомянутую историю на глазах у графа дю Люда и о ней никто никогда не услышит. Однако сказанное ею графу дю Люду было неправдой; и если имеются расхождения между упомянутой историей и подлинником, который он дал Королю, то дело здесь, несомненно, в злокозненных действиях вышеупомянутой дамы де Ла Бом: желая отомстить допрашиваемому за его вспыльчивость, она, чтобы навлечь на него ненависть нескольких знатных лиц, сумела добавить к его сочинению вещи, о которых он никогда и не помышлял. Узнав об этом в Шартре, он, дабы оправдаться, отдал подлинник упомянутой истории в руки г-ну герцогу де Сент-Эньяну, который передал эту рукопись Королю и, после того как Король ее просмотрел, вернул допрашиваемому, а тот вручил арестовавшему его офицеру стражи. Узнав, что дама де Ла Бом сказала или написала Королю, что рукопись, данная им Королю, не была настоящим подлинником истории, где содержались другие, более серьезные, вещи и где он говорил о Короле, Королеве-матери, о Месье, Мадам и других членах королевской семьи, он был вынужден, чтобы опровергнуть возведенную на него клевету, передать Королю собственноручно им написанное и подписанное послание; там говорилось, «что он готов подвергнуться всем самым суровым наказаниям, которые Его Величеству было бы угодно ему назначить, если бы обнаружилось, что он когда-нибудь хоть чем-то нарушил свой долг уважения к Королю, Королевам, Месье, Мадам и всему королевскому дому, но что он смиренно просит ороля, чтобы Его Величество соизволил назначить его врагам, если бы им не удалось уличить его в том, в чем они его обвиняют, ту же самую кару, которую заслужил бы он»; данное послание находится у Его Величества.

Ему была предъявлена книга в белом картонном переплете, озаглавленная «Любовная история госпожи д’Олонн», с довольно значительными помарками над последним словом, и задан вопрос: Что там, было написано и не написал ли он собственноручно эту историю?

Увидев, подержав в руках и не спеша рассмотрев упомянутую историю, он сказал, что он, допрашиваемый, действительно сочинил и написал данную историю и что она написана его рукой, а зачеркнуты на первой странице слова «де Фиеск, Мадам». Первую и последнюю страницы упомянутой истории он завизировал своей подписью вместе с нами, ne varietur.

Ему предъявлено также письмо, начинающееся словами: «Четыре или пять лет тому назад» и оканчивающееся словами: «мешает мне писать». Задан вопрос: Признаёт ли он, что написал это письмо?

Увидев, прочитав и подержав достаточное время в руках упомянутое письмо, он сказал, что узнаёт письмо, которое собственноручно написал и собственноручно же передал Королю. Упомянутое письмо он также завизировал своей подписью вместе с нами, ne varietur.

По прочтении подтвердил и подписал

Бюсси-Рабютен.

Тардьё

 

Бюсси-Рабютен

ПОЕЗДКА В РУАССИ

(фрагмент «Мемуаров») *

Со мной случилось в то время приключение, наделавшее много шума. Я написал о нем Катрин де Бонн, графине де Ла Бом д’Отен, бывшей тогда в числе моих друзей. Она сделала из этого описания историю на свой лад и пустила ее в свет, когда мы рассорились; но вот эта история в том виде, в каком я сообщил ее упомянутой даме.

Вивонн, первый камергер короля, пожелавший провести пасхальные праздники в Руасси, имении в четырех лье от Парижа, которое принесла ему жена, предложил Манчини, племяннику кардинала Мазарини, и аббату Ле Камю, королевскому священнику, к нему присоединиться; те не заставили долго себя упрашивать. Они находились там уже два дня, когда граф де Гиш и Маникан прознали об этом и отправились туда же, захватив с собой юного Кавуа, лейтенанта гвардейцев. Как только они прибыли, Манчини и аббат заперлись в своих комнатах, опасаясь выходок графа де Гиша и Маникана, а на другой день, в Страстную Пятницу, рано утром уехали в Париж. Узнав об их отъезде, Вивонн и остальные надумали послать ко мне человека с приглашением их навестить. Вивонн написал мне записку. Я не был тогда ничем занят в Париже, а потому вскочил на коня и прискакал к ним. Встретились мы с ними, когда они возвращались с церковной службы.

Тотчас мы послали в Париж за четырьмя юными королевскими скрипачами и уселись за стол. После ужина отправились травить зайца с собаками. Я не любитель охоты и потому скоро вернулся в дом, где нашел скрипачей и развлекся, слушая их. Так я наслаждался музыкой не более часа, как вдруг вижу: во двор галопом влетает граф де Гиш, таща за узду коня чужого человека, словно тот взят в плен на войне; Маникан же размахивает сзади форейторским кнутом, подгоняя. Бегу узнать, в чем дело. Передо мной довольно пожилой человек, одетый в черное, по виду вполне порядочный. Мне стало жаль беднягу, и я сказал графу де Гишу, что осуждаю его поступок; тут незнакомец заговорил и заверил меня, что понимает шутки. Я повел его в залу. Там он рассказал мне, что, возвращаясь в Париж из своего загородного дома, он повстречался с этими господами; что граф де Гиш, подскакав к нему первым, спросил, кто он, и он ответил, что прокурор господина кардинала и что зовут его Шантро; тогда граф де Гиш воскликнул: «А, господин Шантро! Очень рад, что встретил вас; я уже давно вас ищу. Мне довелось слышать похвалы вашим способностям, а я всегда чрезвычайно любил крючкотворство». При этих словах ему стало понятно, что молодым людям захотелось пошутить, и он решил на них не сердиться.

Он поведал мне все это с такой скрупулезностью, словно делал официальное сообщение. Я сказал ему, что он поступил как благородный человек, и распорядился подать ему вина, пока его лошадь накормят овсом. Затем он покинул нас, вполне довольный обществом и особенно мною. Скрипачи вновь принялись играть и играли до самого ужина, за которым мы веселились, но без озорства. Выйдя из-за стола, взяли скрипачей с собой в парк, где пробыли до полуночи. В субботу встали очень поздно и провели остаток дня, прогуливаясь в колясках. Так как нам не терпелось поесть мясного, мы захотели устроить себе medianoche. Эта трапеза была не столь умеренной, как предыдущие. Мы много выпили, а около трех часов пополуночи отправились спать. В день Пасхи встали в одиннадцать часов утра и слушали мессу в часовне замка; затем пообедали и вернулись в Париж; по въезде в город каждый последовал своей дорогой.

Наши враги при дворе, а также люди, которые, не испытывая ненависти, не упускают, однако, случая навредить, вспомнили о нас. Они знали, что доставят кардиналу величайшее удовольствие, дав ему предлог не сделать добро тем, перед кем он в долгу, и отомстить своим недругам, а потому рассказали ему небылицы о нашем пребывании в Руасси, где будто бы во множестве совершались поступки, оскорбляющие Бога и Короля.

Кардинал опасался близости Вивонна к Его Величеству; ведь Король всегда питал к нему склонность. Графа де Гиша кардинал ненавидел из-за того, что произошло в Кале; аббату Ае Камю перестал доверять с тех пор, как Король пожаловался однажды в присутствии аббата на свое плохое воспитание (видимо, осуждая тем самым кардинала за небрежение), а Ле Камю не передал этого кардиналу, в отличие от епископа Родезского, впоследствии архиепископа Парижского. Что касается меня, он был только рад затеять со мной ссору, чтобы лишить меня положенных мне наград или хотя бы отсрочить вознаграждение. Все эти причины побудили кардинала прислушаться к домыслам, чтобы при случае ими воспользоваться. Желая замаскировать уготовленное нам зло видимостью безупречного правосудия, он начал с того, что сослал своего племянника Манчини в Бриссак, а аббата Ле Камю в Мо и пустил слух о многочисленных кощунствах в Руасси, на которые, как он говорил, набожные люди пожаловались Королеве.

Простой народ, склонный все преувеличивать и куда охотнее внимающий чудесному, нежели правдивому, не замедлил выдумать легенды о происходившем в Руасси. Сначала уверяли, что там крестили лягушек, потом дело дошло до молочного поросенка. Кое-кто, стремясь превзойти других в изобретательности, утверждал, что там убили человека и лакомились его ляжками. Словом, не было такой дикости, которую не передавали бы из уст в уста. Узнав между тем, что сама Королева упоминала об этой истории, называя ее чудовищной и возмутительной, я решил с нею поговорить.

Я сказал Королеве, что о нашей [с друзьями] поездке в Руасси распространяют, как мне стало известно, всевозможную чепуху и беседуют об этом даже с Ее Величеством; что, зная, как близко она принимает к сердцу все связанное с религией, я смиренно молю ее соблаговолить выяснить истину, послав докладчика ознакомиться с обстоятельствами дела на месте; что, хотя ремесло, которым я занимаюсь уже двадцать пять лет, не внушило мне особенной щепетильности в вопросах благочестия, однако я менее всякого другого способен на святотатство; что, хотя фортуна отнюдь не осыпала меня дарами, несмотря на усердную службу, тем не менее у меня имеются завистники, которые, будучи бессильны поставить под сомнение мою верность Королю и мою храбрость, хорошо всем известные, преследуют меня как якобы безбожного повесу; ведь военным обычно не удается оградить себя от такой репутации; но что я готов расстаться с жизнью, если меня сумеют уличить в малейшем скандальном поступке.

Королева сказала, что не сомневается в правоте моих слов; что ей известна моя неизменно верная служба, в частности во время гражданской войны; что меня действительно обвиняли в некотором вольнодумстве и даже в том, что я написал нечто в этом духе, чему она не хочет верить.

— Видите ли, сударыня, — сказал я ей, — люди считают, что я не совсем обделен умом, а потому враги приписывают мне все, в чем есть проблески остроумия, особенно когда это может мне повредить.

— О, что касается остроумия, — заметила Королева, — то у вас, Бюсси, его вдоволь.

— Признаюсь, сударыня, я его не лишен, — ответил я, — но у меня его все же не столько, как говорят.

Под конец беседы Королева неоднократно выказала мне свою доброту и сказала среди прочего, что отныне совершенно не верит, будто в Руасси, после моего приезда туда, произошло нечто предосудительное.

Между тем слух об этой истории с каждым днем затихал в Лувре и разрастался в городе.

 

Госпожа де Моттвиль

МЕМУАРЫ

(фрагмент) *

Шла Страстная Неделя, и несколько молодых придворных отправились в Руасси, чтобы провести там святые дни. Это были Вивонн (зять госпожи де Мем), которому принадлежал дом, Манчини, племянник министра, Маникан и несколько других. Их обвинили в том, что, вследствие умственной извращенности, они избрали это время, чтобы предаться беспутству; вкушенье мяса в Страстную пятницу явилось еще наименее скандальным из поступков, ибо их обвиняли в некоторых кощунствах, недостойных не только христиан, но даже и просто разумных людей.

Королева, которую уведомили об этом, была чрезвычайно разгневана. Она отправила в изгнание аббата Ле Камю только за общение со столь безнравственными людьми, хотя его и не было с ними в дни, когда творились эти вещи.

Кардинал Мазарини, желая показать, что не собирается потакать преступлению, решил покарать всех сообщников разом в лице племянника, которого удалил от Двора и от своей особы; наказав же родственника, он простил всех остальных, которые отделались суровыми порицаниями, выслушанными от Короля. После этого весь Двор превозносил кардинала, и не только в его присутствии: хвалы раздавались повсюду. Так как прежде ему часто случалось предпочесть пользу доброй славе, он дал знать своим поведением, что именно последней намерен посвятить остаток жизни. Он чувствовал, что достиг апогея величия, которое уже нельзя поколебать, а потому желал не только по-прежнему пользоваться благодеяниями фортуны, но и совершать такие публичные деяния, чтобы всем стало видно, сколь он достоин своего высокого положения. Преступления развращенных молодых людей дали Кардиналу повод показать себя с лучшей стороны, однако его семья при этом несколько пострадала: племянник, как я уже говорила, отправился в изгнание, а по поводу непривлекательной наружности его племянницы они сочинили куплет, приобретший широкую известность и не послуживший к ее славе.

 

[Сент-Эвремон]

ХАРАКТЕР ГРАФА ДЕ БЮССИ-РАБЮТЕНА

Что можно сказать по поводу господина де Бюсси? То, что все о нем говорили. Он благородный человек; всегда отличался большим умом и когда-то мог надеяться занять завидное положение в свете, которого достигли люди менее достойные, чем он.

Однако своему продвижению он предпочел удовольствие написать книгу и повеселить публику. Он решил показать всем свою независимость; возжелал говорить открыто, без обиняков, но не смог до конца сыграть эту роль.

После более двадцати лет изгнания он вернулся ко двору униженный, без должности, без чина, без авторитета среди придворных и без малейшей надежды на лучшее.

Когда люди по собственной вине отказываются от своего счастья и когда сами решают сделать все то, что господин де Бюсси совершил по своей воле, они должны провести остаток дней в изгнании и с достоинством выносить превратности судьбы, которые сами так некстати на себя навлекли.

Они становятся объектом всеобщего презрения, когда возвращаются в свет уже в годах. Их достоинства никому не известны, а репутация ума злого и желчного вызывает лишь недоверие у каждого и боязнь у многих; не говоря уж о том, что потрепанный вид и старомодные манеры делают этих людей неприятными в общении, докучными и часто смешными.

Необходимо признать, что господин де Бюсси обладал необыкновенным остроумием. Первые произведения, которые мы у него читали, создали о нем самое лестное впечатление; и он мог бы быть этим очень доволен, если бы они не сшили ему так дорого. Его стиль прост, а выражения естественны, благородны и лаконичны. Его портреты, в особенности, отличаются небрежной грацией, свободной и оригинальной, которую невозможно повторить. Однако он был злоязычен до крайности: лучшие друзья, а также самые безупречные придворные не были избавлены от его язвительных выпадов. Он разоблачил всю Европу, дабы очернить отвагу человека, который всегда пользовался репутацией храбреца; и оклеветал некоторых женщин, о которых не мог даже выдумать ничего плохого.

Нельзя лучше перевести несколько мест из Петрония, чем это сделал он;7 однако в сущности он был всего лишь переводчиком.

В его последних работах гораздо меньше того изящества и остроумия, что пленяли вас в ранних произведениях: в мыслях уж нет былого благородства, а выражения менее естественны. Возможно, его гений был создан лишь для сатиры, или с возрастом он просто потерял лучшую часть своего таланта, однако ясно, что его серьезные произведения не могут нравиться.

Говорят, он задумал создать «Историю» Короля: с трудом верится, что он мог бы в этом преуспеть. Великие деяния этого правителя и его бесчисленные победы не могут быть описаны человеком, который находит удовольствие лишь в том, чтобы подмечать недостатки и ошибки других.

Вот, месье, что я думаю по поводу господина де Бюсси. Я его когда-то очень хорошо знал: он никого не любил и в конце концов стал объектом всеобщей неприязни. Мало кто интересовался им в его изгнании и, говорят, еще меньше людей было заинтересовано в его возвращении. В цивилизованном обществе доброе сердце всегда будет цениться выше, чем тонкий ум.

 

 

Т.О. Кожанова

Бессмертный шедевр великого неудачника

Жизненный путь Бюсси-Рабютена

Роже де Рабютен, граф де Бюсси, родился в Эпири, в Бургундии, 13 апреля 1618 года. Родиться тринадцатого в пятницу, да еще в Страстную, считалось плохим предзнаменованием. И ему суждено было исполниться. В конце жизни граф де Бюсси, пройдя через Бастилию, изгнание, холодность короля и измену любимой женщины, не без оснований причислял себя к «знаменитым страдальцам» человечества, длинный ряд которых возводил к библейскому Иову (см.: Bussy 2000: 35). То было печальное завершение пути, полного блестящих побед и приключений, и не менее печальный эпизод в истории рода Рабютенов, представители которого на протяжении шести веков пользовались неизменной благосклонностью Фортуны.

Род Бюсси древний и именитый. Первое упоминание о нем относится к ХII веку, а точнее к 1118 году (см.: Ibid.: 77), и связано с неким Майолем де Рабютеном, владетельным сеньором земель Рабютен, Балор, Эпири и Шазо. Особенно писатель гордился родством с Гуго де Рабютеном, камергером короля Карла VII, кавалером ордена Золотого Руна и супругом Жанны де Монтагю, внебрачной (узаконенной) дочери и наследницы Клода де Монтагю (ок. 1405–1470), последнего принца младшей ветви Бургундского дома, погибшего в сражении при Бюсси. Благодаря этому браку состояние семьи заметно увеличилось. Само бракосочетание, состоявшееся в 1461 году, запечатлено на витражах церкви в Сюлли, что находится рядом с Отёном. В хрониках XV века также фигурируют Аме де Рабютен, погибший в 1472 году при осаде Бовэ, и Клод де Рабютен, сложивший голову в сражении при Мариньяно в 1515 году. Оба прославились храбростью, а также немалым остроумием, особенно второй из них — Клод де Рабютен, сеньор Эпири, который блестящими шутками снискал особое благоволение Людовика ХII и про которого ходили такие куплеты:

Эпири, Бонневаль, Шатийон,

Покорили королевский дом.

В XVI веке мы встречаем среди предков Бюсси Франсуа де Рабютена, известного историка, автора «Комментариев к последним войнам бельгийской Галлии» (1555), почитателя Тита Ливия, Саллюстия, Юлия Цезаря и переводчика Эразма Роттердамского на французский язык. Франсуа был лишь незаконным отпрыском дома Рабютенов, как и его старший брат Себастьян, фаворит Генриха П. Последний украсил портретом любимца стену одного из залов в Фонтенбло. Другой Франсуа де Рабютен, живший уже в конце 16-го столетия, исполнял должность губернатора королевского замка в Нуайе, а в 1598 году представлял дворянство Отёна на собрании Генеральных Штатов. Его девизом было «Et si omnes, ego non», нрав же отличался вспыльчивостью и упрямством. Именно этот Франсуа де Рабютен, барон де Во и д’Эпири, в 1602 году купил у Рене де Шандьо замок Бюсси-ле-Гран, который впоследствии на целых шестнадцать лет станет прибежищем для его знаменитого внука, опального автора «Любовной истории галлов» (см: Gerard-Gailly 1909: passim; Orieux 1958: passim; Duchene 1992: passim).

К старшему брату Франсуа Рабютена, Ги, восходила другая ветвь рода — Рабютен-Шантали. Сын Ги, Кристоф II де Рабютен-Шанталь, был камергером Генриха IV и правителем Сомюр-ан-Осеруа. Женившись в 1592 году на Жанне Фремио, он недолго прожил с ней: в 1601 году был случайно ранен на охоте и неделю спустя умер. Жанна де Шанталь, оплакав супруга, подарившего ей шестерых детей, обратилась к Богу и приняла постриг. В 1610 году она вместе с Франциском Сальским основала в Аннеси женский монашеский орден визитандинок, в 1767 году была канонизирована. Внучками Кристофа II и Жанны были Габриэль де Тулонжон, первая графиня де Бюсси, и Мари де Рабютен-Шанталь, будущая маркиза де Севинье, входившая в число самых близких друзей Бюсси-Рабютена.

Отец Роже, Леонор де Рабютен, также был достойным представителем своего рода. В 1628 году он стал полковником королевской пехоты, а в 1634 году получил должность наместника короля в Нивернэ. «Бояться Бога, беречь честь больше жизни и служить королю» — вот три истины, по которым он жил и которые завещал своему сыну перед смертью (Bussy 1857/1: 14). Как и все Рабютены, Леонор обладал склонностью к изящной словесности, прекрасно знал испанский язык и разбирался в литературе лучше, чем это было необходимо военному. Не случайно его связывала дружба с известным поэтом Раканом, посвятившим ему одно из своих стихотворений. В 1608 году Леонор де Рабютен женился на Мари Диане де Кюньяк, дочери маркиза де Дампьера, в браке с которой у него родилось пятеро сыновей. Роже появился на свет третьим, что по тем временам считалось большой неудачей. Дворянину достаточно было иметь двух сыновей: один служил королю, другой — Богу. Что оставалось делать третьему, который оказывался без места и без средств к существованию? Между тем, как пишет Бюсси в своих «Мемуарах», судьба пожелала исправить несправедливость (см.: Ibid.: 4–5). Средний сын Леонора, Гуго, умер в шестнадцатимесячном возрасте, а наследник дома, 15-летний Франсуа, погиб в 1629 году от чумы во время итальянской кампании. Таким образом, Роже сначала решили определить в рыцари Мальтийского ордена, а впоследствии стали готовить к военной карьере.

Перед тем как попасть в армию, Бюсси получил довольно основательное образование. С 1627 года он вместе с братом учился в иезуитском коллеже в Отёне, а с 1629 года продолжил обучение в Париже, куда семью Рабютенов привела судебная тяжба. Роже поместили в Клермонский коллеж, впоследствии переименованный в Лицей Людовика Великого и ставший в ХVII веке одним из наиболее престижных учебных заведений столицы. В ряды питомцев коллежа входили представители наиболее знатных домов Франции: Бурбоны, Конде, Гизы, Жуайёзы, Монморанси, Немуры, Ришелье и многие другие. В 1633 году, всего лишь на несколько лет позже Бюсси, туда поступил Мольер. Основу учебной программы в Клермонском коллеже составляли гуманитарные науки. Под руководством отцов Сирмона, Пето и Коссара мальчики изучали латынь, греческий, произведения античных авторов. Бюсси делал такие успехи в учебе, что в тринадцать лет перешел в класс философии, минуя обязательный для всех класс риторики. Но, несмотря на все достижения, закончить образование ему не удалось. В марте 1634 года Леонор забрал сына из класса логики и отправил во главе полка в Лотарингию, где французская армия под руководством маршала де Ла Форса осаждала крепость Ламот. В конце июля крепость сдалась, и в начале зимы 1634 года Бюсси вновь обратился к занятиям, но ненадолго. Как он сам признавался, «после командования полком было очень трудно снова стать примерным учеником» (Ibid.: 8). Теперь Роже грезил лишь о военной славе…

Год 1635-й он провел в Лотарингии, замещая отца на должности командира пехотного полка, а в апреле 1636 года присоединился к Анри де Бурбону, принцу де Конде, который осаждал город Доль во Франш-Конте. Той же осенью Бюсси попал в Пикардию и участвовал в осаде Корби, а через год он уже в Шампани командовал полком под знаменами отважного кардинала де Ла Валетта. Однако тяготы военной жизни давали о себе знать. В армии свирепствовали голод и болезни. Роже в числе прочих страдал от приступов лихорадки, такой сильной, что в октябре 1637 года он оказался вынужден взять отпуск и вернуться в Нивернэ. Но еще больше, чем болезнью, юный Бюсси тяготился отсутствием денег, его «финансовое состояние никоим образом не согласовывалось со склонностью к расточительности» (Ibid.: 20).

Французская аристократия в начале ХVII века была лишена какого-либо стабильного достатка. Феодальные подати составляли ничтожно малые суммы, королевская служба оплачивалась крайне скудно и нерегулярно. Основные военные должности продавались, к тому же офицеру приходилось на собственные деньги снаряжать солдат в счет долга, который королевская казна нередко «забывала» вернуть. С другой стороны, светская жизнь в столице требовала огромных затрат, и желание следовать моде обходилось в целое состояние. Дворянство жило различными уловками, королевской милостью и судебными процессами. Так, Леонор де Рабютен целых сорок лет судился с некой госпожой Ла Ривьер из-за завещания 1552 года и умер, так и не закончив тяжбу. Жизнь его сына также проходила в постоянном поиске денег. В старости Бюсси-Рабютен писал Людовику XIV, умоляя его о прощении: «Государь, я не говорю Вам о своих заслугах — они ничтожны, но пишу Вам о своей бедности, которая заслуживает жалости» (цит. по: Gerard-Gailly 1909: 124).

С деньгами (а скорее с отсутствием таковых) связаны нелицеприятные моменты в биографии Бюсси, о которых он «честно» повествует в «Мемуарах», стараясь «написать о себе так, как если бы писал о другом» (Bussy 1857/1: 16). После пикардийской кампании 18-летний Роже, испытывая острую нехватку в средствах, использовал признание больного отца и получил от его кредитора сумму в 300 пистолей, каковую потратил на развлечения и удовольствия во время отпуска в столице. Когда Леонор поправился после болезни и узнал о поступке сына, он пришел в крайнее негодование и прервал с ним всяческие отношения. Ссора продлилась три месяца, но в конце концов Роже был прощен и опять отправился в действующую армию. Впереди его ожидали еще более серьезные неприятности. В марте 1638 года Бюсси унаследовал отцовскую должность полковника пехоты. Одновременно королевская казна выдала ему сумму в 12 тыс. франков на дополнительный набор рекрутов в полк, но деньги неожиданно исчезли. Молодой человек утверждал, что 5 тыс. франков были у него украдены во время сна прямо от изголовья кровати. Подозрение пало на друзей Бюсси, барона де Вейака и шевалье д’Ордье, которые служили у него в полку и пользовались репутацией мошенников и отчаянных дуэлянтов. Хотя Роже удалось доказать свою невиновность, кардинал Ришелье остался им недоволен и при встрече достаточно резко отозвался о происшедшем: «Когда порядочную женщину застают в б<орделе>, господин де Бюсси, то ее заведомо считают ш<люхой>» (цит. по: Ibid.: 27).

Неудачи преследовали Бюсси и на войне. В конце мая 1639 года он присоединился к маркизу де Фёкьеру, командующему армией при осаде Тьонвиля. Французские войска потерпели поражение, из 1,2 тыс. человек в полку Бюсси осталось только четыреста. Как это нередко бывает, в дыму сражения Роже ошибся и отдал приказ атаковать своих же, а затем бежал от стройных рядов противника. Какая постыдная неудача для молодого полковника, какой провал для юного честолюбца, мечтавшего о возможности отличиться! И это тогда, когда другие, как, например, Сен-Пре, примерной службой добились расположения короля и даже самого кардинала!

Запасшись терпением и упорством, Роже решил взяться за ум, однако его достойные намерения не выдержали и первого испытания. Осенью 1640 года полк Бюсси был расквартирован в Мулене (Овернь), куда случай одновременно привел графиню де Бурбон-Бюссе. Графиня была юна (всего пятнадцать лет!), отличалась удивительной красотой и обаянием, а посему неудивительно, что Роже сразу же подпал под ее чары. Несколько дней, проведенных вместе, пролетели слишком быстро, и Бюсси, не желая расставаться с предметом своей страсти, последовал за графиней в ее владения. Пока Роже отсутствовал, его солдаты творили бесчинства в округе. Слухи о недовольстве местного населения дошли до короля, и, когда Бюсси через две недели возвратился в Мулен, его ожидал приказ срочно явиться в столицу. При встрече с Сюбле де Нуайе, государственным секретарем по военным делам, Роже пытался оправдать себя: «Я не стремлюсь обелить проступки моих солдат, но я не должен за них отвечать, поскольку меня не было на месте» (Ibid.: 83). Такие аргументы не показались министру убедительными, и молодого человека заключили в Бастилию. Что это: суровая рука правосудия или снова несправедливость судьбы? В «Мемуарах» Бюсси объяснил эпизод личной неприязнью, которую Нуайе испытывал к его отцу, и с иронией назвал свое преступление «первородным грехом». Собственную невиновность Бюсси никогда не ставил под сомнение; он был уверен: всё, что с ним происходило, определялось роковым стечением обстоятельств. Заключение в Бастилии, продлившееся пять месяцев, Бюсси воспринял как трагедию и считал, что Господь Бог должен покарать министра за ненависть и причиненные Роже страдания. С другой стороны, Провидение даже позаботилось о своем пасынке: находясь в тюрьме, Бюсси не участвовал в сражении при Седане (1641 г.) и тем самым избежал верной гибели. На самом же деле в судьбе Роже ничего сверхъестественного нет: вовсе не Провидение, а Диана де Кюньяк хлопотала об освобождении сына, испрашивая его помилование у кардинала. После долгих проволочек Роже была возвращена желанная свобода, и перед ним как будто открылась новая жизнь.

Десятилетие после 1641 года стало для Бюсси периодом наивысшего успеха. 28 апреля 1643 года в Алоне он вступил в брак с Габриэль де Тулонжон. Хотя Роже ненавидел «любые обязательства» (Ibid.: 96), еще больше он ненавидел бедность, а невеста принесла ему солидное приданое в 138 тыс. ливров. Подобно большинству дворян в XVII веке, Бюсси рассматривал брак как дело общественно необходимое. Состояние жены не только позволяло ему жить на широкую ногу, но и оплатить значительные долги семьи Рабютенов. Со своей стороны, Леонор де Рабютен стремился обеспечить сыну блестящую карьеру в армии. По его настоянию Роже в 1644 году купил за 12 тыс. экю вакантную должность в армии герцога Энгиенского, будущего Великого Конде, и присоединил к званию полковника пехоты более почетное звание капитана кавалерии. После смерти отца к нему перешла также должность наместника короля в Нивернэ, а в 1646 году стараниями принца де Конде Роже произвели в государственные советники.

Итак, в 28 лет Бюсси занимает достойное место, он красив и богат, овеян славой военных побед. И хотя по причине болезни Роже пропустил знаменитое сражение при Нёрдлингене, он наверстал свое во Фландрии, а при осаде Мардика проявил чудеса храбрости и отваги. Сам герцог Энгиенский сделал ему комплимент и пригласил в собственной карете доехать до Парижа. Бюсси просто упивался счастьем. В «Мемуарах» он вспоминает:

Только очень чувствительные к славе люди могли бы понять радость, которую дают похвалы такого достойного принца, как герцог Энгиенский <…>. Я стал сам не свой от его комплимента (Ibid.: 129).

Однако радость нашего героя продлилась недолго. В конце 1646 года умерла его супруга Габриэль, оставив троих дочерей. Совершенно неожиданно для себя Роже осознал, что был привязан к жене, которая отличалась миловидностью, приветливостью и добротой, а главное, любила его, как никакая другая женщина. Горе его было так велико, что он на время оставил службу и свет, не выезжал из своего поместья даже для того, чтобы принести соболезнования герцогу Энгиенскому по случаю кончины его отца, принца де Конде (1588–1646).

В армию Бюсси возвратился лишь в феврале 1647 года. На этот раз дороги жизни привели его в Каталонию, где под командованием новоиспеченного принца де Конде он участвовал в осаде Лериды. Крепость была расположена на вершине скалы, в труднодоступном месте, где главные укрепления соорудила сама природа. В лагере осаждающих свирепствовали голод и болезни. Осада закончилась поражением французов: Конде оставил Лериду, понимая, что иначе рискует потерять всю Каталонию, и стал продвигаться в глубь страны. В это время Бюсси с тяжелыми приступами лихорадки отправился в Барселону, а оттуда в ноябре 1647 года возвратился в Нивернэ.

Им снова завладели мысли о женитьбе. На этот раз предметом матримониальных планов Бюсси стала молодая вдова мадам де Мирамьон (в девичестве Бонно). Увидев ее однажды в церкви, Роже пленился прекрасной прихожанкой, а еще больше ее огромным состоянием в 400 тыс. экю. Не удосужившись лично познакомиться с молодой женщиной, Бюсси доверил свои любовные дела ее исповеднику, отцу Клеману, и отправился во Фландрию, где принц де Конде успешно вел боевые действия. Вскоре Роже получил письмо, в котором отец Клеман повествовал об искренних чувствах молодой вдовы, а также о необходимости «помочь ей сказать “да”» (Ibid.: 163). Последнюю фразу Бюсси расценил как просьбу о похищении.

Похищение в XVII веке было обычным средством воздействия на не соглашавшихся на брак родителей. Поэтому неудивительно, что у Бюсси в этом деле нашлись могущественные покровители: его дядя, Гуго де Рабютен, великий приор Мальтийского ордена, а также принц де Конде, которого забавляли галантные приключения молодого капитана. Но свадьбе Роже не суждено было состояться. 7 августа 1648 года карета, в которой мадам де Мирамьон в сопровождении свекрови совершала загородную прогулку, была похищена, а сама «невеста» доставлена в замок Лоне в полуобморочном состоянии. Когда Бюсси удалось наконец поговорить с ней, он понял, что стал жертвой обмана корыстного монаха и что мадам де Мирамьон даже не подозревает о существовании своего воздыхателя. Оказалось, что она вовсе не желает вступать в брак во второй раз; тут же в присутствии свидетелей она произнесла обет безбрачия. Бюсси не раздумывая отпустил пленницу на свободу, но, несмотря на это, похищение обернулось для него весьма неприятными последствиями: разразился скандал, и семья Бонно затеяла против Бюсси судебный процесс. Дело продолжалось два года, и лишь после выплаты ущерба оскорбленной стороне Роже удалось замять дело. К счастью, более важные события заставили свет забыть об этом пикантном инциденте, однако лишь на время.

После смерти Людовика ХIII в 1643 году к власти пришла Анна Австрийская, ставшая регентшей при малолетнем Людовике XXV. Фактически же страной управлял кардинал Джулио Мазарини, занявший после смерти Ришелье (1642 г.) должность первого министра Франции. Хотя внешняя политика Мазарини была достаточно успешной и при нем Франция одержала победу в Тридцатилетней войне (1618–1648 гг.) и в войне с Испанией (окончившейся в 1659 г. подписанием Пиренейского мира), фигура первого министра была крайне непопулярна как среди принцев крови и титулованной знати, ненавидевших «безродного фаворита», так и среди третьего сословия, которое страдало от непомерных налогов, требовавшихся правительству для продолжения военных действий. В начале 1648 года Парижский парламент отказался внести в реестры фискальные проекты, предложенные Мазарини, а летом противостояние королевской власти и Парламента перешло в открытую фазу. После ареста 26 августа 1648 года главы парламентской оппозиции Брусселя в Париже начались народные волнения, поддержанные недовольными аристократами (Бофором, Ларошфуко, Рецем), городское население вышло на улицы, и более 1200 баррикад перегородили столицу. После того как Брусселя вынужденно отпустили на свободу, двор переехал в Рюэль, и там 24 октября Анна Австрийская подписала перемирие, подтвердившее победу Парламента. Между тем конфликт на этом отнюдь не был исчерпан. Королева решила взять реванш и 5 января 1649 года тайно покинула Париж, в то время как королевские войска во главе с Конде осаждали мятежную столицу. Парламентарии были разбиты, но победа не принесла долгожданного мира, да и союз принцев и короля продержался недолго. Принц де Конде был слишком независим и властолюбив, чтобы выносить верховенство Мазарини, и разрыв между ними был неизбежен. 19 января 1650 года за непочтительное отношение к кардиналу и королеве принц де Конде с принцем де Конти и герцогом де Лонгвилем был арестован и посажен в Венсеннский замок. Страну захлестнула новая серия волнений, теперь уже под руководством сестры Конде, герцогини де Лонгвиль, герцога де Ларошфуко и других аристократов.

Во время событий парламентской Фронды, а также последовавшей за нею Фронды принцев Бюсси занимал неоднозначную позицию. Не имея четких политических убеждений, он переходил из одного лагеря в другой, следуя в этом сиюминутным капризам и настроениям. Сначала под командованием Конде Бюсси выступил на стороне короля и участвовал в осаде восставшего Парижа; потом последовал за Конде, когда тот поднял мятеж против королевской власти; наконец, в 1651 году присоединился к королевской партии, стал наместником его величества и оказал важные услуги Мазарини.

Поведение Бюсси не отличалось оригинальностью: многие из его современников не раз меняли лагерь в течение смутных лет гражданской войны во Франции. Как выразился Роже в письме своей кузине госпоже де Севинье от 2 июля 1650 года, «мы снова принадлежим к враждебным сторонам, как и год назад, хотя оба переменили партии; кажется, будто мы играем в догонялки» (Sevigne 1972/1: 14). Но удивляет другое. Всякий раз Бюсси принимает невыгодное для себя решение: он остается с Конде, когда тот находится в тюрьме, и присоединяется к королю именно в тот момент, когда принц выходит на свободу. Этот вопрос требует особого рассмотрения.

Изначально отношения Конде и Бюсси складывались как нельзя лучше. Принц явно благоволил к молодому капитану, сделал его своим фаворитом, хлопотал, хотя и безуспешно, о Бюсси перед двором — шла ли речь о губернаторстве в Нивернэ, о деле мадам де Мирамьон или о жезле маршала Франции. Со своей стороны, Бюсси восхищался Конде, его умом, родовитостью, военной доблестью. Вот что он пишет о нем в своих «Мемуарах»:

Трудно поверить, в какой степени принц был талантлив в военном искусстве: его поступки, способность принимать решения, храбрость, ум были верхом совершенства; чтобы его победить, нужно было превосходить его численностью во много раз — его пример воодушевлял самых робких (Bussy 1857/1: 152).

Те же качества принца Бюсси отметил десять лет спустя в «Любовной истории галлов»:

Природа одарила его замечательными способностями, особенно к военному делу. <…> Никто не мог с ним сравниться четкостью и силой мысли, быстротой решений. В важных случаях ему были свойственны верность и честность (с. 57 -58 наст. изд.).

Однако здесь же писатель со свойственным ему стремлением к объективности дает описание внешности Конде — весьма благородной, но далеко не идеальной:

<…> живые глаза, орлиный нос с узкими ноздрями, впалые щеки, длинное лицо, выражением напоминавшее орла, вьющиеся волосы, кривые желтоватые зубы, небрежный и неухоженный вид, стройный стан (с. 57 наст. изд.).

«Кривые зубы» и «небрежный, неухоженный вид» станут причиной смертельной ненависти принца к бывшему фавориту. Впрочем, разрыв между ними произошел еще до появления книги.

После каталонской кампании в ноябре 1647 года Конде выделил среди своих офицеров некоего Гито (сеньор Йерский в романе), молодого человека, отличавшегося способностями и красотой, и купил ему место корнета в подразделении Бюсси. Бюсси болезненно воспринял это назначение, тем более что Гито, «этот никому не известный юнец», не мог похвастаться ни знатностью, ни родовитостью, ибо принадлежал по отцовской линии к семье зажиточных буржуа Пешпейру (см.: Bussy 1857/1: 159). Между молодыми людьми сразу же возникла крайняя холодность и даже враждебность, что сильно повредило Роже в его отношениях с принцем. В начале 1649 года Конде выказал Бюсси свое недовольство, а в ноябре предложил продать Гито капитанскую должность за 50 тыс. ливров (в январе 1650 года принца арестовали, и Гито сам отказался от сделки). Не желая терять дорогостоящее место капитана, Роже решил остаться в армии Конде и целый год сражался на стороне фрондеров. Он неоднократно доказывал свою верность принцу и его семье, — но все напрасно. По выходе из тюрьмы в феврале 1651 года Конде снова потребовал отставки Бюсси, на этот раз предложив ему 10 тыс. ливров вместо обещанных пятидесяти, что составляло примерно треть реальной стоимости должности. Роже был вынужден согласиться, однако пережил такие сильные душевные страдания, что с приступами лихорадки отправился домой в Бургундию. Осенью 1651 года Бюсси открыто перешел на сторону короля и поблагодарил судьбу за принятое решение:

Не то чтобы я был в одном лагере более счастлив, чем в другом, но место командующего легкой кавалерией, которым я владел в течение тринадцати лет, недоступно ни одному из приближенных принца (Ibid.: 208).

Между тем эта должность досталась ему нелегко. Поступив на королевскую службу, Бюсси получил в управление провинцию Нивернэ, находившуюся в непосредственной близости к району боевых действий. В его обязанности входил набор королевских войск, а также обеспечение армии продовольствием, что представлялось чрезвычайно сложным делом в голодное и смутное время гражданской войны. Несмотря на нехватку денег и людей, Бюсси ревностно исполнял свой долг, всеми силами стараясь угодить королю и Мазарини. Он полностью держал Нивернэ под контролем, не дав провинции перейти на сторону мятежников, но особо важную услугу двору оказал при взятии Монрона, родового замка Конде и последнего оплота фрондеров. В августе 1652 года, собрав местных дворян и присоединив к ним три полка кавалерии, Роже стал на пути войск противника, шедших на помощь осажденной крепости. Оставшись без поддержки, 1 сентября 1652 года Монрон сдался после одиннадцати месяцев сопротивления. Двор охватило ликование, возглавлявший осаду граф де Паллюо получил маршальский жезл, а Бюсси в сентябре 1653 года произвели в командующие королевской легкой кавалерией. Несмотря на то, что должность стоила 90 тыс. экю, Роже чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. Наконец-то его тщеславие было удовлетворено: должность командующего легкой кавалерией Франции считалась одной из самых завидных в армии.

Примерно в это же время Бюсси постарался устроить личную жизнь. Еще в 1650 году он заключил брак с Луизой де Рувиль, представительницей одного из самых знатных домов Нормандии и наследницей огромного состояния. Луиза, не отличавшаяся особой красотой, мало привлекала своего блистательного супруга, и Роже практически сразу же после свадьбы оставил жену. Сначала его захватило смутное время Фронды, а в 1653 году он встретил маркизу де Монгла — единственную настоящую любовь своей жизни. Начавшись с галантной игры, их связь продлилась целых пятнадцать лет и стала для Бюсси источником как огромных радостей, так и немалых огорчений. «Стыдно пылать такой страстью к женщине, которая так мало этого заслуживает», — напишет Роже в «Мемуарах» (Ibid.: 355). Несмотря на это признание, портрет мадам де Монгла будет висеть на самом почетном месте в Золотой башне замка Бюсси-ле-Гран. Впрочем, в описываемое время до разочарований еще было далеко, и летом 1653 года Бюсси буквально потерял голову, ухаживая за прекрасной маркизой. Кульминацией их отношений стал прием, который граф устроил в Тампле. Хотя официально героиней праздника высгупала маркиза де Севинье, все великолепие этого вечера — скрипки, представление на открытом воздухе, сад, утопающий в море огней, бал всю ночь напролет — предназначалось одной лишь мадам де Монгла. На следующий день о празднике в Тампле говорил весь Париж, а Бюсси в ореоле славы отправился во Фландрию под начало маршала де Тюренна, которому должен был принести присягу в своей новой должности генерала кавалерии.

Встреча с маршалом несколько охладила восторги Бюсси. Несмотря на скромную наружность, Тюренн, по свидетельству современников, был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, и имел для этого немало оснований. Принадлежавший к древнему аристократическому роду виконт благодаря своим военным талантам занял в царствование Людовика XIV одно из виднейших мест в государстве. Его положение упрочилось после поражения Фронды, в которой он принял непосредственное участие. Изначально будучи сторонником Конде, Тюренн в 1650 году перешел на сторону короля, стал главнокомандующим королевской армией и принес победу королевской партии. В сорок два года Тюренн находился на пике славы, избалованный лестью и почитанием приближенных — всех… только не Бюсси. Получив назначение во Фландрию, Роже даже не удосужился написать Тюренну о своем прибытии, а с самой первой встречи держал себя с ним дерзко и независимо. «Кажется, я был не прав, не сделав комплимент маршалу де Тюренну перед тем, как ехать в армию», — признается он в «Мемуарах» (Ibid.: 348), но раскаяние пришло слишком поздно. Тюренн никогда не простил Бюсси его бестактности; в свою очередь, граф обвинял маршала в зависти и пристрастности. Его возмущала холодность Тюренна, дистанция, которую тот с самого начала установил в их отношениях. В довершение всего Тюренн испросил у короля новую должность комиссара кавалерии, которую отдал своему фавориту Эскланвилье. Хотя звание комиссара было ниже, чем звание генерала, Бюсси не мог смириться с таким ущемлением своих полномочий и только ждал случая, чтобы расстаться с маршалом. В начале 1654 года он упросил Мазарини отправить его в Каталонию, под командование Армана де Бурбона, принца де Конти.

В новом начальнике Бюсси нашел единомышленника. Принц был остроумен, насмешлив, отчаянно храбр и великодушен. К тому же он оказался начитан и обладал поэтическим талантом, а главное, души не чаял в Роже, предпочитая его любому из своих подчиненных, называя его в письмах «своим любезным тамплиером» (Ibid.: 375). Бюсси была так важна любая похвала, любой знак отличия, особенно исходивший от принца крови! Каталонская кампания стала одним из счастливейших периодов в его жизни. Вдохновленный, Бюсси проявил чудеса храбрости при взятии Вильфранша, отличился при осаде Пучсерды и Латур-де-Вилара. Редкие же минуты отдыха он проводил за литературными занятиями, забавляя Конти сочинением сатирических куплетов (см.: Duchene 1992: 118). В конце 1654 года Бюсси составил для принца «Карту страны Легкомыслия» («La carte du pays de Braquerie») — своеобразную пародию на «Карту страны Нежности» Мадлен де Скюдери.

Хотя «Карта страны Легкомыслия» пользовалась несомненным успехом, для Бюсси литературные занятия оставались на тот момент всего лишь развлечением. Смысл своей жизни он видел в военной карьере и летом 1655 года вновь перешел под командование маршала де Тюренна. «В этой армии победа над кавалерийским отрядом производит больше шума, чем выигранное сражение в других», — пишет он в «Мемуарах», считая, что лишь во Фландрии можно прославиться и получить одобрение двора (Bussy 1857/1: 407). И действительно, вскоре Бюсси стал героем сражения при Ландреси, своей отвагой и решимостью вызвав восхищение света. Тюренн отослал хвалебный отзыв о нем Мазарини, который передал его королю. Весь двор прославлял героя, «Газета» Ренодо посвятила ему номер от 20 июля, а маркиза де Севинье слала кузену письма, полные радостных восторгов. «Как Вам не надоест заставлять говорить о себе каждую военную кампанию!» — шутливо упрекает его она (Sevigne 1972/1: 30).

Между тем Бюсси не чувствовал себя счастливым. Его по-прежнему угнетала холодность Тюренна, который обращался с ним подчеркнуто вежливо и официально. Какой контраст между маршалом и принцем де Конти, который осыпал его ласками и знаками внимания! Кроме того, Роже испытывал денежные затруднения. После смерти Гуго де Рабютена, великого приора Мальтийского ордена, в 1656 году Бюсси получил в наследство 60 тыс. ливров, но его финансовое положение оставалось по-прежнему шатким. Карточная игра, этот бич времени, буквально пожирала его состояние. Бюсси играл везде и всюду: зимой при дворе, в перерывах между сражениями в армии, иногда удачно, иногда — нет. И вот в 1658 году, перед новой военной кампанией во Фландрии, он вновь оказался без денег, рискуя пропустить осаду Дюнкерка. Обратившись за помощью к своему верному другу, маркизе де Севинье, Роже получил отказ. И лишь благодаря госпоже де Монгла ему удалось отправиться во Фландрию.

Осада Дюнкерка и сражение в дюнах летом 1658 года стали решающим моментом во франко-испанской войне. В союзе с англичанами Тюренн одержал блестящую победу, в результате которой испанцы были вынуждены просить мира. Предварительные переговоры состоялись в декабре 1658 года в Лионе, а 7 ноября 1659 года стороны подписали мирный договор, значение которого трудно переоценить. Франция стала могущественнейшей европейской державой, гегемония на континенте Западной Европы перешла от Габсбургов к Бурбонам. Король и Мазарини щедро наградили героев фландрской кампании. Тюренн получил высшее военное звание главного маршала, созданное специально для него, а маркиз де Кастельно, командующий левым крылом конницы в сражении в дюнах, — маршальский жезл. Бюсси также жаждал награды. Уже двадцать лет он служил в армии, честно исполняя свой долг; в 1652 году проявил себя как верный слуга его величества и Мазарини и в дальнейшем хранил преданность королю и кардиналу; став командующим кавалерией, ни разу не заставил усомниться в своей храбрости и военных талантах; наконец, в сражении в дюнах прорвал конницу принца Конде и обеспечил французам победу на правом фланге. И что же? У него до сих пор нет постоянного места, которое могло бы обеспечить ему солидный доход, в то время как другие давно уже пристроены. В сентябре 1656 года Бюсси просил Мазарини дать ему губернаторство Ансьенвиля, но место оказалось занятым; после смерти Кастельно умолял кардинала передать под его командование армию запаса (corps de reserve), однако ее получил маркиз де Креки. В августе 1658 года граф обратился к Мазарини с просьбой о губернаторстве в Гравлине и вновь встретил отказ: король назначил губернатором маршала де Грансе. Бюсси был уязвлен, возмущен, обижен. Во всех своих неудачах он винил Тюренна, который неприязненно к нему относился и явно вредил ему в глазах кардинала. «Бюсси храбр, но слишком любит удовольствия», — так характеризовал его маршал. На что Роже возражал: «Я люблю их в той же степени, что и все порядочные люди» (Bussy 1857/2: 79). Между тем слова Тюренна в скором времени нашли подтверждение на практике.

Весной 1659 года герцог де Вивонн в своем поместье в Руасси собрал на пасхальные праздники нескольких друзей. Туда приехали граф де Гиш, Манчини (племянник Мазарини), маркиз де Маникан и капеллан короля аббат Ле Камю. Приглашенные были молоды и отличались полной распущенностью нравов. Манчини и Маникан имели репутацию содомитов, да и красавец де Гиш был фаворитом Месье, брата короля, известного любителя мужского пола. Аббат Ле Камю и герцог де Вивонн также явно предпочитали земные радости духовным. Компания подобралась веселая. Однако по прошествии нескольких дней Ле Камю вместе с Манчини покинули Руасси, побоявшись, что двор узнает об их сомнительном времяпрепровождении. В свою очередь, Вивонн, чтобы «восполнить утрату», послал за Бюсси, который с радостью принял приглашение. «Я не был тогда ничем занят в Париже, а потому вскочил на коня и прискакал к ним», — вспоминает Роже (с. наст. изд.). Но удача, как и неоднократно прежде, отвернулась от него. Собрание у герцога де Вивонна, вошедшее в историю под названием «дебош в Руасси», имело роковые последствия для всех его участников.

В «Мемуарах» Бюсси дает весьма краткое описание этой встречи. В пятницу молодые люди все вместе пообедали, потом отправились на охоту, а вечером устроили под звуки скрипок ужин, который прошел «очень весело, но без дебоша» (Bussy 1857/2: 91). В субботу поднялись поздно и вечером снова пировали. На этот раз стол отличался роскошью и изобилием, а ужин затянулся до трех часов ночи. Как объясняет Роже, «нам не терпелось поесть мясного, мы захотели устроить себе трапезу в самую полночь» (с. наст. изд.). На следующий день, после воскресной мессы, вся компания разъехалась по домам. По словам Бюсси, праздник получился тихим и мирным, однако молва утверждала другое. Говорили, что в Руасси перед Пасхой крестили лягушек и молочных поросят, убили человека и зажарили его ногу. Еще передавали, будто участники оргии распевали непристойные куплеты против Бога, короля и Мазарини. В целом, как свидетельствует госпожа де Моттвиль, «вкушенье мяса в Страстную пятницу явилось еще наименее скандальным из поступков» (с. наст. изд.), совершенных в Руасси. Роже с возмущением отверг эти слухи и даже добился аудиенции у королевы-матери, чтобы изложить ей свою версию произошедшего. Лишь намного позже, в 1692 году, почти перед самой смертью, он признался в былых грехах. Бюсси написал тогда маркизе де Севинье:

Вивонн, граф де Гиш, Маникан и я когда-то в Руасси сочиняли «Аллилуйи», которые не получили в то время большого одобрения. Я должен искупить прошлое перед Богом и перед светом ради самого себя и своих друзей (Sevigne 1972/3: 992) **29 .

Интересные подробности эпизода в Руасси мы находим и в «Любовной истории галлов», в достоверности которой нет причин сомневаться. В пятницу вечером герои романа после веселого ужина отправляются на прогулку, во время которой в песнопениях «злословят о роде человеческом», выражая «презрение ко всему мирскому». Как отмечает автор, песнопения получились весьма пространными, поскольку участники вечера не пощадили никого, кроме своих друзей, а «число их было невелико» (с. наст. изд.). В этом развлечении прошла большая часть ночи, а утром в субботу Бюсси с Вивонном застали графа де Гиша и Маникана в одной постели.

— Я стараюсь применить к жизни то, что вы говорили вчера о презрении к суетному миру. Я уже немалого достиг в этом отношении, презрев половину мира, — шутливо объяснил им Маникан.

— Каждый спасается по-своему. Но я совершенно уверен, что не стану возноситься к блаженству вашим путем, — отвечает ему Бюсси (Там же).

После этого граф рассказывает о сложившихся у него отношениях с маркизой де Севинье, а также историю своей любви к мадам де Монгла. Оба рассказа не отличаются особым целомудрием. В целом «приуготовление» к святому празднику прошло как нельзя лучше.

Собрание в Руасси вызвало большой скандал, а все его участники были сурово наказаны: насмехаться над религиозными обрядами и развлекаться в дни Великого поста, да еще на Страстной неделе, по тем временам считалось серьезным преступлением. Королева отправила в изгнание Ле Камю, Мазарини удалил от двора Манчини, в июле отправился в изгнание Вивонн, вслед за ним и Бюсси был вынужден удалиться в свое поместье. Хотя писатель был уверен, что попал в немилость «за компанию» с графом де Гишем и герцогом де Вивонном, которые имели несчастье встать на пути у кардинала, ему пришлось, как и всем остальным, подчиниться королевскому приказу. Четыре месяца он провел в Бургундии, занимаясь украшением замка Бюсси, однако в ноябре его терпению наступил конец. Без разрешения Роже тайно приехал в Париж и лишь три недели спустя получил послание от Мазарини, позволяющее вернуться в столицу. В столицу, но не ко двору — второй милости ему пришлось ждать еще целый год.

В Париже Бюсси занимался устройством амурных дел своих приятелей. Однако в салонах Роже было скучно, свое настоящее место он видел на войне и болезненно пережил заключение Пиренейского мира, лишившего его последней надежды на успех. «Это было верхом моей немилости, — признавался он. — Если во время войны мои заслуги защищали меня от врагов, то во время мира я полностью оказывался в их власти» (Bussy 1857/2: 102). Пиренейский мир дал амнистию принцу де Конде, и Бюсси поторопился поприветствовать бывшего покровителя в надежде, что, может быть, принц снова окажет ему протекцию и вернет расположение короля. Конде в ответ лишь посмеялся: «Как человек, который всегда служил королю, может просить об этом того, кто с оружием в руках выступил против своего повелителя?» (цит. по: Ibid.: 103). Слова принца еще больше убедили Роже в несправедливости к нему фортуны. Он вовсе не чувствовал себя виноватым и свою опалу объяснял злобой завистников и клеветников. Насмешник и безбожник, Бюсси не мог взять в толк, что в эпоху абсолютного подчинения авторитету власти (королевской и религиозной) его поведение граничит с дерзостью и совершенно неприемлемо для сильных мира сего.

В ноябре 1660 года Бюсси получил дозволение предстать перед королем, но тот принял его весьма холодно. В свою очередь, Мазарини предупредил Бюсси о грозящей опасности: «Отныне следует особенно внимательно следить за своим поведением. Святоши насторожились» (цит. по: Ibid.: 105). Но Роже не воспринял совет кардинала всерьез. «Пока со мной благорасположение Его Высокопреосвященства, святоши мне не страшны», — самоуверенно отвечает он (Ibid.). Между тем положение Бюсси при дворе оставляло желать лучшего. Сам Мазарини приготовил для него неприятный сюрприз. В начале 1661 года, перед своей кончиной, он передал Людовику XIV заметки о каждом придворном, которые должны были помочь молодому королю разобраться в его окружении. В заметках кардинала Бюсси описан далеко не в выгодном свете. Король об этом не забыл. В довершение ко всему, в сентябре 1661 года был арестован суперинтендант финансов Никола Фуке, в бумагах которого обнаружились компрометирующие Роже документы. Почти за десять лет до того, покупая должность командующего легкой кавалерией за огромную сумму в 270 тыс. ливров, Бюсси занял у супёринтенданта 30 тыс. ливров, в обмен на что дал письменное обещание продать ему свою должность через три года. Сделка не состоялась, но Фуке на всякий случай сохранил расписку. Теперь она оказалась в руках следствия — как неопровержимое доказательство якобы существовавших между графом и опальным министром тесных связей.

Для Бюсси началась эпоха горьких обид и унижений. В апреле 1661 года Людовик XIV провел реформу кавалерии: полк Бюсси был расформирован, как и другие, несмотря на то, что должность командующего давала ему безусловные привилегии. Граф молча снес обиду, надеясь своей терпеливостью завоевать сердце монарха. Напрасно! В конце года он оказался без заветной голубой ленты Ордена Святого Духа, о которой в течение долгих месяцев умолял короля, а в декабре 1662 года от него в очередной раз уплыло губернаторство Гравлина. Еще больше Роже страдал от мелких знаков немилости, подтверждавших опалу: то его не включили в список придворных, сопровождавших короля в Бретань, то не пригласили принять участие в карусели (конных состязаниях), то забыли выплатить пенсион, причитавшийся ему как командующему легкой кавалерией… Как всегда, Бюсси во всем винил свою несчастливую звезду, а также общий закон придворной жизни: «При дворе милости, как и немилости, обычно ходят одной дорогой» (Ibid.: 126). Однако Тюренн открыл ему глаза на истинное положение вещей: «Король вас не любит. А уж если он составил о ком-то свое мнение, то больше его не меняет» (цит. по: Ibid.: 124). Все жалобы, письма, просьбы, ходатайства графа лишь раздражали Людовика XIV: его величество не выносил, когда ему докучали. Бюсси искал встречи с монархом, но его не желали видеть. Тогда, не имея возможности доказать свое рвение военными подвигами, он предложил королю через графа (будущего герцога) де Сент-Эньяна написать его историю, но государь нашел, что еще слишком молод, чтобы о нем писали историографы.

Один из редких счастливых моментов 1664 года был связан для Роже с «Максимами любви» — небольшим сборником афоризмов, на которые «когда-то давно вдохновила его страсть к мадам де Монгла» (Ibid.: 159). Следуя моде времени, Бюсси составил в стихотворной форме серию вопросов и ответов на различные темы, касающиеся любовного чувства: «Что такое любовь? Может ли веселость сопутствовать любви? Могут ли быть секреты от возлюбленного? Можно ли отличить настоящую любовь от притворной? и т. д.». Теорию любви Бюсси дополняет практическими советами: «savoir-faire» (букв, «практическое умение») соседствует у него с «savoir-vivre» (букв, «знание света, хорошие манеры»). «Как в любви следует сохранять приличия? Как надо вести себя любовнику с обманутым мужем? Как надлежит разговаривать влюбленным?» Сборник обрел энциклопедическую полноту и в конечном варианте насчитывает 157 максим. Ими заинтересовался даже сам король и через своего брата, герцога Филиппа Орлеанского (Месье), попросил Бюсси передать ему рукопись. Роже был бесконечно счастлив удостоиться королевской милости. Правда, счастье опять показалось ему неполным: как бы он хотел лично представить свое произведение государю! Но тот предпочел наслаждаться занятным чтением наедине с мадемуазель де Лавальер. Так, по крайней мере, объяснил его отказ Месье и просил автора прочесть «Максимы любви» для него самого, госпожи де Монтозье и маркизы де Монтеспан. Граф с радостью согласился, и вот избранное общество закрылось в покоях принца. Форма произведения превратила чтение в настоящее развлечение: задав вопрос, автор выслушивал мнение каждого из присутствующих и в конце давал свой собственный вариант решения проблемы. Наиболее догадливой оказалась маркиза де Монтеспан: ей всегда удавалось найти правильный ответ — тот, который автор придумал заранее. Описывая этот эпизод в «Мемуарах», Бюсси не скрывал своего удовольствия: на краткий миг он сделался единомышленником будущей фаворитки короля.

Официальное признание литературного таланта Бюсси произошло в марте 1665 года. Благодаря стараниям канцлера Сегье и герцога де Сент-Эньяна Бюсси избрали членом Французской академии на место умершего в ноябре 1664 года Перро д’Абланкура. Однако эту новость Роже воспринял без особого энтузиазма. Как человек, всю свою жизнь проведший на войне, он чувствовал себя не в своей тарелке в этом «избраннейшем и просвещеннейшем собрании Европы» (Ibid.: 216). Литература для него была приятным развлечением, и только, а звание академика представляло собой антитезу званию командующего легкой кавалерией (с этого противопоставления Бюсси начал свою благодарственную речь). Избрание в Академию Роже расценивал лишь как еще одну возможность (но не самую удачную) отличиться перед королем. Бюсси полагал, что быть полезным можно и в литературе, но блестящим — только при дворе:

Совершив до этого момента все, что я мог сделать, на войне для Его Величества и ожидая возможности возобновить службу, я попытаюсь теперь совершить другие подвиги, может быть, менее блестящие, но такие же полезные (Ibid.).

Практически одновременно с избранием Бюсси в Академию разгорелся скандал вокруг «Любовной истории галлов», сатирического романа, выводившего в нелестном свете самых высокопоставленных людей королевства. Герои романа узнавали себя в язвительных портретах Бюсси и приходили в негодование. Среди прочих обиженными почувствовали себя королева-мать, принц де Конде, фаворит короля принц де Марсийяк, блистательный граф де Гиш, герцог де Вивонн, маршал де Тюренн, маркиза де Севинье… Общее возмущение было настолько велико, что Бюсси стал всерьез опасаться за свою жизнь: он возил в карете мушкет и два пистолета, а ночью его сопровождало четверо вооруженных слуг. Но графа подстерегала не смерть, а гораздо более страшное испытание — Бастилия. 17 апреля 1665 года Роже по приказу короля был арестован и помещен в тюрьму: второй раз в жизни ему пришлось испытать ужас заключения. На этот раз он пробыл в Бастилии больше года.

Заключение стало для Роже смертной мукой. Ему было запрещено писать и получать письма, выходить из камеры и гулять по тюремной террасе, к нему не пускали посетителей, часовым был отдан приказ расстреливать из ружей друзей, которые подъехали бы к тюремному рву, чтобы подбодрить узника. Бюсси впал в отчаяние. «Я смело мог бы встретить смерть быструю и жестокую, но не был готов умирать от тоски», — признается он в «Мемуарах» (Ibid.: 254). Он забрасывал Людовика XIV прошениями, письмами (от себя и от имени своей жены), считая, что монарх, подобно Богу, должен в конце концов услышать его мольбы о помиловании. Однако король оставался непреклонен. Для него «Любовная история галлов» выступала воплощением беспорядка и порока, всего того, чему нет места (по крайней мере, на словах) в новой Франции. И как бы Бюсси ни отрицал свою причастность к тексту, именно он, а никто другой, являлся его автором. К тому же роман породил целую серию продолжений, менее талантливых, но более дерзких, таких, например, как «Галантная Франция», описывающая отношения короля и мадемуазель де Лавальер. Книги печатались под именем Бюсси и пользовались головокружительным успехом у читателей.

Между тем Бюсси продолжал уповать на милость короля, преклоняясь и благоговея перед своим повелителем. «Если бы я любил Бога, как люблю его, — признается он королеве-матери в письме от 6 декабря 1665 года, — то мне жилось бы гораздо лучше» (Ibid.: 260). В тюрьме Роже начал писать «Историю Людовика XIV», а также сочинил шутливое послание королю от лица трех узников: себя, Лозена и де Варда, наивно полагая, что эта безделица доставит удовольствие его величеству. Странное развлечение для монарха! Все старания Бюсси пропали даром. Месяц проходил за месяцем, а король по-прежнему держал его в тюрьме. Более того, в конце 1665 года он потребовал от Бюсси отставки, передав должность командующего легкой кавалерией герцогу де Куалену. Бюсси поспешил заверить монарха, что с готовностью пожертвовал бы для него не только должностью, но имуществом и даже жизнью, однако на самом деле отставка причинила ему неимоверные страдания: золотая мечта о блистательном будущем погибла навеки… Ему стало плохо с сердцем; посреди ночи в Бастилию срочно вызвали хирурга, который сделал несчастному кровопускание. Но была и другая причина сердечного приступа графа, может быть, самая главная: в Бастилии он узнал об измене мадам де Монгла.

После двенадцати лет безоблачного счастья маркиза оставила его ради президента Менара. Этого удара Бюсси никак не ожидал:

Я всегда знал, что удача меня не любит, но никогда не сомневался в верности моей возлюбленной. Я уверен, что вторая меня бы не покинула, если бы первая не подала ей пример (Ibid.: 264).

Он пережил столь сильное потрясение, что врачи начали опасаться за его жизнь. Несколько ночей подряд с ним в Бастилии провела графиня де Бюсси, которая в момент тяжелых испытаний находилась рядом с мужем и проявила себя как преданная и заботливая супруга. Бюсси стало лучше, но ненадолго. Продолжительное заключение вкупе с нервными переживаниями значительно подорвали его здоровье. Состояние узника требовало врачебной помощи, о чем графиня де Бюсси написала королю 22 апреля 1666 года. Врачи подтвердили опасения Луизы: «<…> успех лечения сомнителен в любом случае, но в тюрьме оно неизбежно приведет к летальному исходу» (Ibid.: 275). Однако его величество медлил с ответом и лишь 16 мая 1666 года дал приказ освободить автора романа для лечения при условии немедленного возвращения в Бастилию по выздоровлении. 17 мая больного на носилках перенесли в дом известного хирурга Мартена Далансе в крайне тяжелом состоянии. «Газета» Лоре в июне опубликовала известие о смерти литератора.

Однако вопреки всем слухам Бюсси, находясь у Далансе, быстро пошел на поправку и в августе 1666 года попросил у короля разрешение уехать в Бургундию, чтобы окончательно восстановить здоровье. Уверенность в благоприятном ответе была настолько велика, что одновременно с прошением Бюсси послал за лошадьми в свое поместье. И произошло чудо! Король разрешил «преступнику» покинуть Париж, как только появится возможность, и при этом лично прислал ему письмо, с тем, чтобы сообщить эту новость. Роже торжествовал, считая, что письмо короля знаменует собой окончательное прощение, и преисполнился уверенности, что новые милости монарха не заставят себя долго ждать. 6 сентября 1666 года Бюсси покинул Париж, а 10 сентября приехал в Бургундию, не подозревая, что родовое поместье станет для него новой тюрьмой на долгие годы.

Изгнание в царствование Людовика XIV было равносильно медленной и утонченной пытке, когда человека буквально хоронили заживо. Вся жизнь аристократической Франции была сосредоточена при дворе, центром которого выступал король. Культ монарха был безусловен, Людовик XIV сделался предметом обожания и преклонения, чему имеются многочисленные свидетельства. Например, герцог де Ришелье утверждал, что «лучше умереть, чем жить два месяца его не видя». Сен-Симон писал, что предпочитает своему дому «две темные мансарды, куда не проникают ни воздух, ни свет», при условии, что они находятся в Версале. Известен также анекдот про герцога де Ла Фёйада, который, получив короткий отпуск в армии, нарочно приехал в Версаль, чтобы увидеть короля:

Некоторые приезжают из армии, чтобы увидеть свою жену, другие — отца, сына или любовницу. Я же, государь, приехал, чтобы увидеть Ваше Величество, и сразу же возвращаюсь обратно (цит. по: Gerard-Gailly 1909: 115).

Поэтому, писал Стендаль, становится понятно, «как жестоко скучает какой-либо де Вард или Бюсси-Рабютен в глуши своего уединения» (Стендаль 1978: 327).

Первое время после выхода из тюрьмы Бюсси жил иллюзиями. Он по-прежнему верил в справедливость короля и ждал приглашения ко двору. Граф де Гиш, один из участников собрания в Руасси, был возвращен из изгнания, Лозен, который одновременно с Бюсси сидел в Бастилии, после трех месяцев заключения получил свободу и вновь пользовался благорасположением монарха. Роже был уверен в том, что и он скоро будет призван ко двору, и уже выбирал себе новое место жительства в Париже. Однако мечты его оказались иллюзорны. Весной 1667 года началась война в Нидерландах, все лучшие силы французской армии участвовали в этой кампании. Казалось бы, наступил долгожданный момент, когда опыт, доблесть и военные таланты изгнанника действительно окажутся нужны Франции и короне. Но Людовик XIV хранил молчание, а герцог де Ноай на многочисленные письма графа дал краткий и горький ответ: «Его Величество не желает Вас видеть. Наберитесь терпения» (цит. по: Duchene 1992: 224). Мало-помалу Бюсси начал осознавать, что его удаление от двора носит долгосрочный характер, что он находится в изгнании без всякой надежды на возвращение. Ссыльному ничего не оставалось, как смириться и попытаться наладить новую жизнь, найти в ней смысл, свои радости и удовольствия. «Будем жить, — пишет он кузине Севинье. — Это самое главное» (Sevigne 1972/1: 129).

Одним из важнейших занятий графа во время изгнания стало обустройство родового замка Бюсси-ле-Гран, в котором он поселился по приезде домой. Строительство основного здания было начато еще дедом Бюсси, Франсуа де Рабютеном, и закончено самим Роже в 1649 году. Теперь же, в 1667 году, он занялся внутренним убранством комнат и за несколько лет превратил Бюсси-ле-Гран в один из «самых роскошных и удивительных замков Франции». В письме к мадам дю Буше от 24 августа 1671 года Бюсси описывает свой дом следующим образом:

В Бюсси вы увидите интересные вещи, которых не найдете ни в каком другом замке. Например, у меня есть галерея, где находятся портреты всех королей Франции от Гуго Капета до Короля, а под каждым из них — табличка с описанием их славных деяний **37 . Напротив расположены портреты государственных деятелей и поэтов. Чтобы оживить обе стороны, я туда также поместил портреты любовниц и подруг наших королей, начиная с прекрасной Агнессы [Сорель], возлюбленной Карла VII. Большая зала, которая предшествует галерее, посвящена героям, прославившимся на войне <…>. Дальше идет большая комната, в которой помещаются портреты моей семьи. И, наконец, салон [в Золотой Башне замка], где собраны самые красивые женщины нашего времени (цит. по: Dumolin 1933: 21–22).

Всего в замке находится около трехсот портретов с надписями: воины и куртизанки, короли и представители рода Рабютенов, ушедшие в далекое прошлое лица и современники. И конечно же сам Бюсси, изображенный в апогее славы: при осаде Мардика в 1646 году, в зале великих воинов как командующий легкой кавалерией Франции, в Золотой Башне замка среди прекрасных женщин (здесь Роже представлен в римской тоге в возрасте тридцати восьми лет и делит женское общество с единственным достойным этого мужчиной, Людовиком XIV).

Попасть в коллекцию Бюсси считалось среди его современников особой честью. Друзья и знакомые с удовольствием присылали ему свои портреты. Если же достать портрет было невозможно, Роже заказывал копию уже существующего экземпляра. Эмблемы, загадки и прочие интеллектуальные игры пользовались огромной популярностью в светских салонах, поэтому каждому не терпелось узнать, какой надписью наделит его изображение остроумный хозяин замка. И здесь Бюсси не упустил возможности отомстить своим врагам. Так, табличка под портретом отца Тюренна гласит: «Анри де Ла Тур, виконт де Тюренн, маршал де Буйон, правитель Седана» (Ibid.: 51)». И это про того, кто претендовал, по крайней мере, на титул принца! Про самого Тюренна и про Конде он вообще не упоминает, вычеркивая их таким образом из ряда выдающихся воинов Франции. А под портретом своей второй жены Роже написал: «Дочь Жака де Рувиля и Изабель де Лонгваль, а также жена Роже де Рабютена, графа де Бюсси» (Ibid.: 63). Невозможно сказать меньше… Особое место в ряду портретов занимает мадам де Монгла. Ее изображение находится в Золотой Башне замка по левую руку от самого Бюсси, а также фигурирует на шести эмблемах, расположенных в Зале эмблем. Надписи на эмблемах гласят: «Более эфемерная и изменчивая, чем Ирида», «Похожа на ласточку, которая улетает в теплые края с приближением зимы», «Легче ветерка», «Привлекает, чтобы погубить»… Время шло, но Бюсси по-прежнему тяжело переживал измену возлюбленной.

Другим развлечением изгнанника стала переписка с друзьями, которую можно было вести регулярно благодаря существовавшему с 1623 года почтовому сообщению между Дижоном и Парижем. Число корреспондентов Роже превышает 150 человек, среди которых — выдающиеся умы своего времени (Бенсерад, отец Рапен и отец Бугур), блестящие придворные и фавориты короля (герцог де Сент-Эньян и герцог де Ноай), но в основном женщины, совершенно разные по характеру и занимаемому положению в свете: от светских львиц (госпожа де Гувиль, госпожа де Монморанси) и женщин ученых (Мари Дюпре) до незаметных, но преданных, таких как госпожа де Скюдери (вдова литератора Жоржа де Скюдери). Некоторые из них перестали писать довольно быстро, другие же, напротив, остались с ним до конца. Однако и те, и другие высоко ценили эпистолярный стиль Бюсси, остроумные и меткие суждения, которыми наполнены его послания. Как говорила госпожа де Скюдери, «мы производим торговлю на индейский манер. Я вам даю железо, а вы мне — золото» (цит. по: Gerard-Gailly 1909: 139). Так могли бы сказать многие…

Среди всех корреспондентов Бюсси наиболее известна, пожалуй, маркиза де Севинье, прославившаяся перепиской со своей дочерью Франсуазой, маркизой де Гриньян. Впервые Роже встретил кузину в 1636 году, во время семейного совета, посвященного выбору опекуна для девочки (тогда ей было всего десять лет). Восемнадцатилетний Бюсси своим дерзким поведением вызвал недовольство семьи Куланж, к которой Мари принадлежала по материнской линии. Возможно, именно этот эпизод послужил причиной того, что Леонору де Рабютену через некоторое время отказали в руке Мари для его сына. Бюсси никогда не признавался в этой неудаче и утверждал впоследствии, что сам не захотел жениться. Как бы то ни было, молодые люди в скором времени стали большими друзьями. Письма тех лет, полные нежнейших чувств, кокетства и остроумия позволяют говорить о полном взаимопонимании между ними, граничившем с влюбленностью. В 1647 году, случайно прочитав одно из таких писем, маркиз де Севинье отказал Бюсси от дома — испытание, которое для Роже продлилось недолго, поскольку через несколько месяцев после этого ревнивый муж погиб на дуэли. Бюсси снова начал ухаживать за кузиной. Однако после 1658 года в дружбе Бюсси и Севинье наступил кризис: маркиза отказала Бюсси в необходимых деньгах для фландрской кампании, а год спустя во время собрания в Руасси Роже жестоко отомстил своей подруге, составив далеко не лестный ее портрет, вошедший впоследствии в «Любовную историю галлов». При этом писатель не скрывал обиды на кузину и прямо обвинил ее в жадности:

Дружба госпожи де Шенвиль иного рода: она простирается не далее кошелька. Это единственная в мире красавица, опозорившая себя неблагодарностью. Должно быть, она очень боится нужды, если даже слабый призрак этого бедствия заглушает в ней страх стыда (с. 86 наст. изд.).

Относительный мир между кузенами был восстановлен лишь по выходе Бюсси из тюрьмы. Роже находился на грани жизни и смерти, и госпожа де Севинье приходила навестить страдальца у хирурга Далансе. Год спустя они начали вновь писать друг другу. Хотя послания маркизы были полны колкостей и упреков, Бюсси с удовольствием отвечал на них. Он бесконечно ценил ум кузины и ее умение понимать его с полуслова; возможно, он считал, что только они, Рабютены, обладают способностью писать остроумно и живо, способностью, которую Мари окрестила «рабютинажем». И если под влиянием сиюминутных чувств Бюсси создал один из самых отрицательных в тогдашней литературе образов госпожи де Севинье, то ему же принадлежит и лучшее высказывание о маркизе, которое стоит целого тома высокопарных похвал: «Вы из тех женщин, которые не должны умирать, — как есть такие, которые не должны были рождаться» (цит. по: Gerard-Gailly 1909: 204). В свою очередь, Мари тоже ценила Бюсси: его остроумие, задор, умение с блеском держать себя в обществе, дерзость (фамильное качество) и литературный талант. Она признавала мастерство Роже даже в создании ненавистного портрета: он бы ей даже очень понравился… если бы в нем шла речь не о ней и написан он был бы не им (см.: Sevigne 1972/1: 93).

Бюсси делился с госпожой де Севинье своими литературными замыслами. В сентябре 1668 года он выслал ей подражание на французском «Лекарству от любви» Овидия — написанное в прозе и стихах и посвященное «его бывшей Ириде» (Ibid.: 104). Данное произведение явилось продолжением «Максим любви» и содержало советы о том, как победить разочарования любви, как найти другие предметы интереса (физический труд, путешествия), с тем чтобы в конце концов позабыть о предательстве любимой. Бюсси выступил здесь как тонкий психолог, умудренный горьким жизненным опытом: наконец-то ему удалось преодолеть страдания, причиненные изменой мадам де Монгла, от которых «он чуть не умер» в декабре 1665 года (Bussy 1857/2: 264). Также госпожа де Севинье одна из первых узнала о другом литературном проекте кузена, который он задумал еще в Бастилии и продолжил в изгнании. Речь идет о создании «Мемуаров», призванных продемонстрировать королю все заслуги Бюсси перед Короной и Отечеством. Кроме того, «Мемуары», как и переписка с друзьями, которую Роже тщательно копировал и бережно хранил, были для него средством победить время: переписка увековечит настоящее, а «Мемуары» запечатлеют прошлое. И, наконец, «Мемуары» служили еще одной цели. Адресуя их своему сыну, Аме Никола, родившемуся от Луизы де Рувиль в 1656 году, Бюсси стремился передать ему жизненный опыт и предостеречь от ошибок молодости.

Основным достоинством произведения Бюсси называет объективность. Опережая на сто лет Жан-Жака Руссо с его «Исповедью», автор заявляет о намерении написать о себе так, «как написал бы о другом» (Ibid./l: 16), изобразить себя со всеми недостатками и достоинствами:

Я люблю правду и не могу ее скрывать, даже если она свидетельствует против меня. И считаю, что те, кто хочет изобразить себя лучше, чем они есть на самом деле, так же смешны, как кривые, которые рисуют себя с двумя глазами (Ibid.: 16–17).

Он желает быть единственным судьей самому себе: «Если я не доволен собой, то какая мне разница, что мной довольны другие?» (Ibid.: 17). Однако искренность Бюсси обманчива. Время от времени он действительно сознается в некоторых грехах, но тут же преспокойно замалчивает другие, более серьезные. Кроме того, пропуская исторические факты через призму собственного восприятия, Бюсси дает лишь фрагментарные описания тех событий, свидетелем которых ему довелось быть. Так, события Фронды описываются им лишь в той мере, в какой затрагивают его интересы, а битва в дюнах представлена через эпизод атаки конницы Конде, в которой сам Роже принимал непосредственное участие. Главным героем произведения выступает сам Бюсси.

Между тем «Мемуары» пользовались успехом. Их читал даже сам король, что просто осчастливило автора. В 1679 году Бюсси заявил о намерении написать новые «Мемуары», на этот раз посвященные его величеству. Письма, которые он получал во время изгнания, а также его собственные письма, комментирующие то или иное событие при дворе, говорили в большинстве случаев о монархе. Почему бы не собрать все эти живые свидетельства истории и не сделать из них хронику эпохи? Бюсси с энтузиазмом принялся за работу и составил двенадцать томов, содержащих выдержки из переписки. Но произведение получилось не столь удачным, как прежнее. Да и могло ли оно быть иным? Был ли способен Роже описать кого-то другого так же хорошо, как самого себя? Тем не менее усилия автора достигли цели, и Людовик XIV вновь обратил взор к изгнаннику. В 1681 году Бюсси было разрешено приехать в столицу, а в апреле 1682 года его пригласили на утренний прием в покоях короля.

Король встретил его весьма милостиво и будто бы даже был растроган состоянием графа, который на коленях, со слезами на глазах, приветствовал своего повелителя. «Встаньте же, Бюсси! — произнес Людовик. — Я рад вас видеть. Я все забыл, я не всегда был доволен вами, но с некоторого времени доволен» (цит. по: Duchene 1992: 308). После такого приема изгнанник проникся уверенностью, что уж теперь-то его наверняка ожидают давно заслуженные почести и награды. Он вновь ошибся. Очень скоро король опять перестал его замечать. В письме к Сент-Эньяну Бюсси пишет:

Первые дни я пожирал Короля глазами все то время, что мог его видеть, и часто видел, как его глаза останавливались на мне. Но три недели спустя после моего возвращения я заметил, что он больше не смотрит на меня (цит. по: Ibid.: 309).

Бюсси адресовал королю прошение о пенсии и получил отказ. За год он написал четыре ходатайства и во всех умолял о деньгах:

Пусть Его Величество даст мне средства к существованию, или я уеду отсюда навсегда. Мне трудно сводить концы с концами в провинции, не говоря уж о жизни при дворе (цит. по: Ibid.: 314).

Но Людовик XIV хранил молчание: он был не склонен оказывать милости тем, кто нарушает порядок в его государстве. А Бюсси по возвращении в столицу успел ославить свое имя в новом скандале. Речь идет о судебном деле по поводу замужества его младшей дочери от первого брака, Луизы Франсуазы, с неким дворянином Ларивьером, в котором Бюсси принял активное участие.

Начиная с 1666 года Луиза постоянно жила вместе с отцом и делила с ним его одиночество. Постепенно в ней сосредоточился для отца весь смысл существования. В письме к госпоже де Севинье Бюсси признается: «Моя дочь — мое единственное утешение в изгнании» (цит. по: Ibid.: 250). Луиза много читала, много знала и отличалась скромностью и тактом. Кроме того, она была красива. «В Вашем уединении Вы сотворили чудо», — пишет Бюсси отец Рапен (цит. по: Ibid.: 244). В ноябре 1676 году Луиза вышла замуж за Жильбера де Ланжака, маркиза де Колиньи, — партия весьма выгодная и престижная. Однако замужество продлилось недолго, в июле следующего года маркиз погиб на войне (в Конде-сюр-Леско), где служил адъютантом маршала де Шомберга. К обоюдной радости отца и дочери, они снова оказались вместе. Но была ли Луиза счастлива в обществе шестидесятилетнего старика? Действительно ли она была готова посвятить свою молодость, жизнь требовательному и эгоистичному отцу? Как она пишет в письме к маркизе де Севинье от марта 1678 года:

Рассказ о моих развлечениях не порадует Вас разнообразием. Единственное наше занятие здесь — играть два раза в день. Прогулки малопривлекательны, разговоры пусты, а проповеди бессодержательны (Sevigne 1972/2: 604).

Госпожа де Колиньи скучала, ее сердце, толком не любившее, было готово отдаться новым чувствам. И вот долгожданный момент настал. В мае 1679 года Бюсси посетил некий дворянин по имени Анри-Франсуа де Ларивьер, который и стал избранником хозяйки дома. Происхождение Ларивьера не известно. Бюсси потом сказал о нем — «сын лакея», однако сам Ларивьер настаивал на своей принадлежности к высшему сословию. Один его дядя был губернатором Сен-Дизье, другой — наместником короля в Марсале, сводная сестра вышла замуж за маркиза де Сандикура… Именно в ее поместье Бербири, в Бургундии, Ларивьер и поселился весной 1679 года, вынужденный по некоторым причинам в срочном порядке покинуть столицу. По слухам, он был замешан в «деле об отравлениях», расследование которого велось в Париже с 1676 года. Любовница Ларивьера, мадам де Пулайон, с его помощью пыталась сначала обворовать, а потом, дважды, убить своего мужа, богатого чиновника из ведомства вод и лесов. Однако оба убийства были предотвращены и раскрыты, мадам де Пулайон отправлена в монастырь, а Ларивьер скрылся от правосудия. При этом мадам де Пулайон была не первой жертвой Ларивьера, который использовал любовные связи, для того чтобы сколотить себе состояние. Обо всем этом Бюсси не знал или не желал знать, когда принимал молодого человека в своем доме. Ларивьер был красив, элегантен, умел изящно выражаться и, что немаловажно, оказался большим почитателем тонкого ума и многочисленных достоинств хозяина замка. Этого оказалось достаточно, чтобы за несколько месяцев общения пленить не только старика Бюсси, но и его дочь, которая без памяти влюбилась в прекрасного гостя. Лишь год спустя Бюсси узнал о любви Луизы и в августе 1680 года прогнал ее возлюбленного. Если для графа эпизод считался исчерпанным, то молодые люди были полны решимости отстоять свое счастье.

19 июня 1681 года Ларивьер и госпожа де Колиньи, воспользовавшись отсутствием Бюсси, заключили брак в часовне замка Ланги. Лишь четыре дня вкушали они радости Гименея, по возвращении отца Луиза была вынуждена расстаться с Ларивьером. Они больше никогда не будут вместе. Узнав о тайном браке дочери, Бюсси пришел в ярость, потребовал от Луизы отречься от содеянного, обвинил Ларивьера во всех смертных грехах и, между прочим, рассказал дочери о темном прошлом ее возлюбленного. Луиза в ужасе: неужели она обманута в лучших своих чувствах? Неужели ее любовь попрана и испачкана грязными денежными интересами? Увы, будущее показало, что так оно и было на самом деле. Отец и дочь решили вместе бороться за фамильную честь и в октябре 1681 года начали процесс в парижском суде, заявив, что брак не может считаться действительным, поскольку был заключен без согласия невесты. В свою очередь, Ларивьер предоставил безусловные доказательства любви молодой женщины, а также обвинил Бюсси в тирании и инцестуальной связи с дочерью. Процесс длился почти три года, борьба шла не на жизнь, а на смерть. Обе стороны привлекали лжесвидетелей, использовали подложные письма и делали неправдоподобные заявления. Ситуация осложнилась тем, что в марте 1681 года у Луизы родился от Ларивьера ребенок, существование которого Бюсси напрасно отрицал. Дело приняло неблагоприятный оборот. Постановлением суда от 13 июня 1684 года брак был признан действительным, и супругам предписали совместное проживание. Какой удар для Бюсси! Его дочь, госпожа де Колиньи, и этот проходимец, «ничтожество» (цит. по: Duch6ne 1992: 327), крестьянский сын, достойный лишь палочных ударов! Бюсси заболел и уехал в Бургундию. Утешало его лишь то, что Ларивьер согласился «продать» свои супружеские права, отказавшись от Луизы в обмен на пользование доходами с замка Ланги.

Потрясение от пережитого сказалось не только на здоровье писателя. К 1684 году относится так называемое «обращение» графа. В письмах к госпоже де Скюдери он говорит о своей любви к Богу («Я люблю его настолько, насколько можно любить Существо бесконечное и непонятное» (цит. по: Ibid.: 328)), о беспрестанных молитвах, о страхе перед Всевышним. Впервые Роже признал свои ошибки и недостатки: гневливость, злоязычие, любовь к плотским удовольствиям. В согласии с духом времени, Бюсси считал католичество единственно возможной религией и поддерживал отмену королем Нантского эдикта (1685 г.). Графу д’Олонну, изгнанному за приверженность протестантизму, Бюсси пишет:

Если бы мне предложили изменить моей религии и перейти в религию турок, ни обещания, ни угрозы меня бы не убедили, и с Божьей помощью я бы пошел на муку (цит. по: Ibid.: 329).

При этом королевская немилость обернулась для Бюсси дорогой спасения: благодаря изгнанию ему удалось избегнуть соблазнов двора, который был «местом опасным для тех, кто хочет идти путями Господа» (Вussy 1857/2: 300). Получив в октябре 1690 года наконец от короля пенсию в размере 4 тыс. ливров, Роже всего лишь на несколько месяцев задержался в столице. Удовольствиям придворной жизни он предпочитал родную Бургундию и общество своей милой Луизы: «<…> все, что я знаю, все, что я вижу, позволяет мне чувствовать себя счастливым в провинции» (цит. по: Duchene 1992: 365). Уединение стало теперь сознательным выбором графа.

Пребывание в своих поместьях давало Бюсси возможность плодотворно работать. В 1685 году он написал «Генеалогическую историю» рода Рабютенов, которую посвятил своей кузине Севинье. Появилось это произведение не случайно: Людовик XIV обязал аристократию составлять генеалогии, дабы ограничить злоупотребления дворянскими титулами. Вместо того чтобы нанять специалиста, Бюсси решил сам заняться архивной работой и превратил генеалогию в художественное произведение, в красочном свете представляющее деяния его славных предков. Начинается оно на манер сказки:

В графстве Шароле, в лесу Рабютен, есть болото, в котором находятся развалины старого замка, по сей день называемого замок Рабютен (цит. по: Ibid.: 339).

Далее перед читателем разворачиваются пятьсот лет истории семейства Рабютен, к которому с гордостью причисляет себя Роже. 23 августа 1685 года он послал генеалогию герцогине Голштинской, которая вышла замуж за представителя младшей ветви рода Рабютен, за Жан-Луи де Рабютена (см.: Gerard-Gailly 1909: 19–23).

Кроме того, Бюсси много переводил. Его привлекали Овидий («Послание Париса к Елене», 1672), Петроний («Эфесская матрона», 1676), Марциал и Катулл («Избранные эпиграммы», 1680), Теофиль де Вио (Бюсси сделал краткое переложение его поэмы «Ларисса», которая представляет собой в некотором роде «манифест либертинной морали»). В 1687 году Бюсси сделал частичный перевод «Писем Абеляра и Элоизы», основательно переделав оригинал, в особенности язык влюбленных, который из книжного и ученого превратился у него в язык человеческой и живой страсти. Этот перевод снискал особенную популярность в XVIII веке. Пробовал себя Бюсси также и в жанре моральных наставлений (в 1690 году он написал сочинение «О пользе превратностей судьбы», за которым последовало «О пользе процветания») и даже в жанре агиографии: по совету госпожи де Дале составил «Жизнеописание святой Шанталь», которое было впервые опубликовано под именем ее отца (см.: Gerard-Gailly 1909: 252).

До конца дней своих Бюсси не переставал сочинять. Умер он от апоплексии в Отёне 9 апреля 1693 года.

Творчество Бюсси-Рабютена

История публикации и различные издания «Любовной истории галлов»

Роман «Любовная история галлов» был написан летом 1660 года во время пребывания Бюсси в его владениях в Бургундии, куда он был вынужден удалиться после опалы, постигшей всех участников дебоша в Руасси. В письме к герцогу де Сент-Эньяну от 12 ноября 1665 года автор поясняет:

<…> пять лет тому назад, не зная, чем развлечь себя в деревне, где мне довелось пребывать, я подтвердил своим поведением справедливость пословицы «праздность — мать всех пороков», ибо взялся писать историю или, скорее, сатирический роман <…> (с. 171 наст. изд.).

В действительности замысел произведения родился несколько раньше. В «Мемуарах» писатель приводит некоторые подробности его появления. Весной 1660 года заболела оспой госпожа де Монгла. Она сопровождала мадемуазель де Монпансье во время путешествия на юг по случаю заключения брака Людовика XIV и Марии-Терезы и, по-видимому, стала одной из жертв эпидемии, поразившей двор в середине марта. Известие о болезни госпожи де Монгла привело Бюсси в отчаяние, он отправился навестить маркизу в Лион, сам полубольной от переживаний. К счастью, радость встречи помогла выздороветь обоим, и влюбленные весело провели две недели вместе. Их посещали лишь близкие друзья, и наш автор развлекал компанию рассказами о галантных приключениях наиболее известных придворных дам и кавалеров своего времени. Месяц спустя он изложил эти истории на бумаге, дополнив их письмами, портретами и диалогами (см.: Bussy 1857/2: 104).

Как Бюсси неоднократно заявлял, он никогда не хотел, чтобы «Любовная история галлов» стала достоянием публики. «<…> взялся писать <…>, чтобы занять себя в тот момент и самое большее показать мое сочинение нескольким добрым друзьям», — утверждает он в том же письме к герцогу де Сент-Эньяну (с. наст. изд.). Представление о литературе, бытовавшее в XVII веке, исключало возможность для светского человека, принадлежавшего к высшим слоям аристократии, заниматься литературой профессионально. Писатель-профессионал публиковал свои произведения и получал за издание гонорар, писатель-любитель писал для узкого круга людей, дабы доставить удовольствие другим и иметь возможность показать остроту своего ума (le bel esprit). Литературные занятия выступали естественным продолжением светского общения, средством заполнения досуга, мимолетным развлечением и воспринимались как игра (см.: Viala 2007). Именно как роман-развлечение, роман-удовольствие, написанный светским человеком для светских людей, и появилась «Любовная история галлов».

Достаточно долго произведение оставалось неизвестным. Лишь зимой 1662 года Бюсси впервые прочел «Любовную историю галлов» — сначала госпоже де Монгла, потом по ее просьбе некоторым друзьям: графине де Фиеск, маршалу дю Плесси-Пралену и его невестке, графине дю Плесси. Ошибка романиста заключалась, по-видимому, в чересчур сильном желании «снискать <…> похвалу за то, что пишу хорошо» (с. наст. изд.): ослепленный успехом, он не слишком внимательно выбирал своих слушателей. В число тех, кто слушал чтение романа, входила также Катрин де Ла Бом, известная в свете сплетница, кокетка и интриганка. В тот момент она находилась в монастыре Сестер Милосердия, куда попала за бесстыдное поведение. Однако Бюсси не смущала сомнительная репутация той, кого он считал лучшей из своих подруг (см.: Bussy 1857/2: 136). Дабы развлечь несчастную узницу, он принес ей «Любовную историю галлов» и, не ожидая подвоха, оставил рукопись на сутки в монастыре. Между тем госпожа де Ла Бом сделала копию романа, и через несколько месяцев о нем заговорил весь Париж, а три года спустя «Любовная история галлов» была напечатана в тайных типографиях Голландии.

Предательство госпожи де Ла Бом, как утверждал Бюсси, было двоякого рода: она не просто предала произведение гласности, но и исказила его. Во-первых, маркиза якобы добавила к роману подложные части, а во-вторых, «переписала» оригинал, с тем чтобы навредить злополучному автору:

<…> она добавила к этой истории и изъяла из нее то, что ей было угодно, чтобы навлечь на меня ненависть большинства лиц, о которых я повествовал. <…> Не удовольствовавшись тем, что отравила желчью эту историю во многих местах, она затем сочинила другие истории, воспользовавшись многочисленными подробностями, узнанными от меня в то время, когда мы были друзьями, и приправила их всем ядом, на какой оказалась способна (с. 172 наст. изд.).

Писатель признавал свое авторство лишь за двумя первыми частями романа (историями Анжели и Арделизы) и заявлял, что существует «настоящая» рукопись произведения, которую он передал на прочтение Людовику XIV незадолго до ареста. К сожалению, этот вариант текста на сегодняшний день утрачен, и мы можем только догадываться, что заключала в себе «королевская» версия «Любовной истории галлов». Как пишет сам Бюсси, существовало большое различие между копией и оригиналом (см. с. наст. изд.). Следует ли из этого, что подлинный текст произведения утерян навсегда и мы читаем роман не Бюсси, а редакцию госпожи де Ла Бом?

По справедливому замечанию французского исследователя Роже Дюшена, чтобы продолжить или дополнить роман, необходимо было обладать недюжинным талантом, и поэтому очень странно, что госпожа де Ла Бом, при такой одаренности, ни до, ни после «Любовной истории галлов» ничего не писала (см.: Bussy 1993В: 225). С другой стороны, в переписке с госпожой де Севинье, развернувшейся после 1668 года, Бюсси никогда не отрицал, что был автором ее портрета, который входит как раз в «подложную» часть романа (см.: Sevigne 1972/1: 89—110). Наконец, он открыто «сознавался» в своем остроумии, которое создало ему множество врагов и в котором он постфактум раскаивался (см. с. наст. изд.). Скорее всего неоднократное упоминание вероломства госпожи де Ла Бом стало для писателя единственно возможным выходом из создавшегося положения. Таким образом он пытался если не оправдать себя, то смягчить свою вину в глазах короля и света. Поскольку существование «Любовной истории галлов» как таковой отрицать было нельзя, Бюсси решил оспорить подлинность текста и тем самым хотя бы частично отказаться от лежащей на нем ответственности. Как мы знаем, у него это не получилось.

Спорным остается вопрос о том, какое именно издание «Любовной истории галлов» было первым. Одно из них относится к весне (возможно, к марту) 1665 года — вышло анонимно, в неизвестной типографии, с пометкой «Льеж» (см.: Janmart de Brouillant 1887: 558). Оно представляет собой книгу небольшого формата (в 1/12 бумажного листа), которая содержит 259 страниц со странной нумерацией: 190 стр. + 69 стр. В конце имеется «ключ», поскольку настоящие имена в произведении заменены вымышленными, на титульном листе изображен мальтийский крест. Другое издание появилось практически одновременно, напечатано тоже анонимно и тоже в Льеже, вероятно в издательстве Эльзевиров (на титульном листе изображена их эмблема — сфера). Оно содержит 260 стр., не считая «ключа», который прилагается в конце на отдельном листке. Именно его некоторые исследователи считают оригинальным (см.: Brunet 1820: 304). Ссылка на имя автора впервые появляется в брюссельском издании 1666 года, вышедшем из типографии Франсуа Фоппана. На титульном листе изображена Молва с трубой, на которую прикреплен вымпел с надписью «Любовная история галлов». Под гравюрой надпись: «Bus. inv. Rabut. Ехс.» («Бюс<си> придумал, Рабют<ен> осуществил»). Помимо романа, книга включает копию письма к герцогу де Сент-Эньяну, песнопения из Руасси («Как счастлив Деодат…»), а также «Максимы любви». «Ключа» нет, поскольку за персонажами сохранены настоящие имена. Бюсси знал об этом издании. В «Мемуарах» он упоминает, что писал Кольберу с просьбой предотвратить появление книги в Брюсселе, однако не получил от него ответа (см.: Bussy 1857/2: 274–275).

Теперь уже практически невозможно установить, кто стоял за публикацией романа. Сам Бюсси неопределенно указывал на своих врагов, которые взялись погубить его в глазах короля и света (см. с. наст. изд.; Bussy 1857/2: 227, 248). Однако если «Любовная история галлов» и была издана впервые по заказу, то ее последующая судьба уже никак не зависела от воли отдельного человека. Успех произведения был несомнен, публика с увлечением читала скандальные подробности светской хроники, и книгоиздатели постарались выжать максимум прибыли из нашумевшей книги. Только в 1665 году вышло целых семь изданий «Любовной истории галлов». В дальнейшем она переиздавалась регулярно, иногда под названием «Любовная история Франции» (1666, 1671, 1677, 1681, 1700, 1708, 1710), иногда как «Любовные приключения известных дам нашего века» (1680, 1681, 1682, 1685, 1690, 1691, 1694, 1700, 1708, 1709, 1713, 1717, 1728, 1737). Книги по цензурным соображениям публиковались в тайных типографиях Бельгии, Голландии или Франции, которые давали ложное имя издателя и место издания: Амстердам, Исаак ван Дейк; Кёльн, Жан Леблан; Гаага, Адриан Мётьенс; Брюссель, Пьер Добелер; Кёльн, Пьер Марто. Одно из изданий, опубликованное в 1666 году, имело интересную пометку относительно места выхода: «Сумасшедший дом, у автора», которая, по-видимому, была порождена слухами о том, что Бюсси потерял рассудок и содержится в сумасшедшем доме.

При этом типографии не просто печатали «Любовную историю галлов», но охотно использовали имя Бюсси, однозначно связанное со скандалом, для издания действительно подложных частей произведения. Так, издание 1680 года («Любовные приключения известных дам нашего века»; Кёльн, Жан Леблан) дополнено «Королевскими развлечениями, или Галантными похождениями госпожи де Фонтанж»; издание 1696 года содержит, помимо «Любовной истории галлов», «Галантную историю графа де Гиша и Мадам», «Историю любви Мадемуазель и графа де Лозена», «Хронику Савойского двора, или Любовные приключения Ее Величества Королевы», «Катехизис придворного, раскрывающий тайны придворной жизни». Такие сборники под общим названием «Галантная Франция» пользовались популярностью как в XVIII, так и в XIX веке; среди них можно назвать издания П. Буато (1856–1876), О. Пуатевена (1857), Сент-Бёва (1868). В XX веке эту традицию продолжило издание «Любовной истории галлов» Жоржа Монгредьена (1933).

Однако если Бюсси писал свой роман в качестве развлечения, то его анонимные продолжатели сознательно рассчитывали на скандальность материала. Так, «История Пале-Рояля», напечатанная в 1667 году в Голландии как продолжение «Любовной истории галлов», начинается следующим образом:

Оставим на некоторое время интриги частных лиц, дабы развлечься историями значительными и блестящими: рассмотрим короля на его любовном ложе без всякой скромности и, если это возможно, не забудем ни одно из его похождений, так же как и ни одну из затей герцога де Сент-Эньяна, которого мы впредь будем называть герцогом де Меркуром — в честь того, кто устраивал свидания нашим богам, несмотря на ревность наших богинь (Bussy 1856–1876/2: 27).

Здесь мишенью сатиры выступает не просто французская знать, но сам Людовик XIV и королевская семья. И хотя было очевидно, что Бюсси не писал ничего подобного (хотя бы уже потому, что пребывание в Бастилии должно было отбить у него желание липший раз подвергать себя опасности), все-таки вина его была несомненна и заключалась в том, что он открыл во французской литературе поджанр скандальных хроник, который сразу же обрел небывалую популярность.

Между вымыслом и реальностью

Бюсси никогда не скрывал, что создавал произведение о представительницах высшего света, «поскольку было бы нелепо делать героинями романа женщин скромного происхождения и столь же скромных достоинств» (письмо к герцогу де Сент-Эньяну; с. наст. изд.). Во время допроса в Бастилии он открыто признавал, что написал

<…> галантную историю о госпоже де Шатийон и госпоже д’Олонн, где рассказал об их любовных приключениях; <…> что в связи с госпожой де Шатийон говорил немного о Месье Принце <…>; <…> что в той же самой истории о госпоже де Шатийон изображены другие придворные <…> (с. 176 наст. изд.).

При этом Бюсси раскаивается в содеянном и корит себя за злоязычие:

<…> я выбрал в героини двух дам, обладавших прекрасными качествами в таком изобилии, что зависть могла сделать правдоподобным все дурное, что я был способен измыслить (с. 171 наст. изд.).

Стоит ли верить в искренность писателя? Так ли уж много он «измыслил» в отношении своих героинь? На самом деле события, изложенные в «Любовной истории галлов», были хорошо известны свету и подтверждаются всеми мемуаристами XVII века. Так, в «Мемуарах» мадемуазель де Монпансье обозначены основные вехи истории госпожи д’Олонн (в романе — Арделиза): ее связь с герцогом де Кандалем (см.: Montpensier 1858–1868/3: 215), принцем де Марсийяком и графом де Гишем (см.: Ibid./3: 336–337); сомнительные отношения с Жанненом де Кастилем (см.: Ibid./3: 215); скандальный маскарад 1658 года (см.: Ibid./3: 214), а также интриги графа де Гиша, пытавшегося свести госпожу д’Олонн с герцогом Анжуйским (см.: Ibid./3: 353). Сен-Симон и Лабрюйер упоминают о распутстве графини (см. с. наст. изд.), а госпожа де Севилье в письме к госпоже де Гриньян от 13 ноября 1675 года пишет: «Имя д’Олонн слишком трудно очистить от грязи» (Sevigne 1972/3: 162). Даже Сент-Эвремон, пользовавшийся милостями прелестницы и давший весьма привлекательный портрет графини д’Олонн, говорит о ее недалеком уме («Вы слишком цените посредственность»), о вольных манерах («Вы пренебрегаете светскими приличиями») и кокетстве («…самое большое несчастье — Вас полюбить, но не любить Вас невозможно») (Saint-Evremond 1865/2: 263, 270).

Не менее подробно представлены в документах эпохи и любовные приключения герцогини де Шатийон (в романе — Анжели). В частности, госпожа де Моттвиль в своих «Мемуарах» полностью подтверждает факты, изложенные в «Любовной истории галлов». Она описывает похищение мадемуазель де Бутвиль графом де Шатийоном (см.: Motteville 1891–1911/1: 225–231), ее любовные интриги с герцогом Немурским (см.: Ibid./4: 9—10), с принцем де Конде (см.: Ibid./4: 30), с Карлом II, королем Англии (см.: Ibid./l: 389) и маршалом д’Окенкуром (см.: Ibid./4: 107), а также упоминает о заговоре герцогини против кардинала Мазарини (см.: Ibid./4: 49). В портрете госпожи де Шатийон, составленном мемуаристкой, мало лестного:

Эта дама была красивой, галантной, амбициозной и дерзкой, способной на любое предприятие, чтобы удовлетворить свои страсти <…> она умела украсить имя Монморанси такой грацией и приятностью в общении, что это сделало бы ее достойной всяческого уважения, если бы во всех ее словах, чувствах и поступках не было видно притворства и лицемерия, которые никогда не нравятся людям, ценящим искренность (Ibid./2: 330).

Еще более резко отзывается о госпоже де Шатийон мадемуазель де Монпансье, которая не могла простить герцогине ее неразборчивости, порочащей репутацию столь знатного рода. Описывая пикантное приключение госпожи де Шатийон с аббатом Фуке, принцесса восклицает:

Как странно меняются времена! Если бы кто-нибудь сказал адмиралу де Колиньи: «С женой Вашего внука плохо обойдется аббат Фуке», он бы ни за что не поверил; в его время и имени такого не знали (Montpensier 1858–1868/3: 226).

Наконец, третья часть произведения — поездка в Руасси — находит подтверждение в «Мемуарах» самого Бюсси (хотя там она представлена в более сдержанных красках; см. с. -181 наст. изд.), а также в «Мемуарах» госпожи де Моттвиль (см. с. наст. изд.). У последней о Бюсси даже не упоминается, а основное внимание уделяется «беспутству» молодых придворных: Вивонна, Манчини и Маникана («Шла Страстная неделя, и несколько молодых придворных отправились в Руасси…»).

В целом, в романе речь идет о событиях, действительно происходивших, что позволило Полю Буато в подготовленном им научном издании «Любовной истории галлов» утверждать: «<…> во-первых, перед нами точная картина нравов эпохи, во-вторых, ценное свидетельство политической истории времен правления Мазарини» (Bussy 1856–1876/1: X). По-видимому, именно так — как правдивое историческое свидетельство — воспринималось произведение и первыми читателями, которые не замедлили распознать за вымышленными именами персонажей романа себя и своих современников.

Роман вызвал чрезвычайно сильный резонанс в свете и при дворе. Людовик XIV в разговоре с герцогом де Сент-Эньяном язвительно отмечал, что заключил автора «Любовной истории галлов» в Бастилию для его же блага, чтобы спасти от неминуемой смерти (см.: Ibid./2: 226). В «Мемуарах» Бюсси описывает возмущение герцога де Ла Фёйада, который грозился расквитаться с автором, представившим его «не так, как он того желал бы» (Bussy 1857/2: 219). Принц де Конде жаловался на непочтительного автора в письмах польской королеве (см.: Conde 1920: 160), а его сын, герцог Энгиенский, открыто называл Бюсси «мошенником» (см.: Ibid.: 170). Поэт Менаж, выведенный в произведении в нелестном свете, с возмущением писал:

Своим ужасным опусом Бюсси оскорбил великих мира сего и (трудно поверить!) сделал это прямо при дворе. Легкое наказание! Людовик отправил его в тюрьму и лишил военной должности. И вот мошенник избежал «испанского сапога», которого боялся, и французских палок, которых заслуживал (цит. по: Bussy 1857/1: XXVI).

Особенно негодовали придворные дамы. В сатирических куплетах эпохи не без оснований содержались намеки на мстительность оскорбленных представительниц прекрасного пола:

Король — защитник оскорбленных дам,

(Maurepas 1865/4: 275)

По его приказу Бюсси-писака в клетку попал.

Вместе с тем скандал, разгоревшийся вокруг романа, неоднократно связывался с рядом лиц, не имевших видимого отношения к произведению. Незадолго до ареста Бюсси герцог де Сент-Эньян живо интересовался у него, «не писал ли тот чего против короля и королевы-матери» (Bussy 1857/2: 218). Сам Бюсси утверждал, что его погубила графиня де Суассон (см.: Ibid.: 221). Наконец, еще до издания романа ходили слухи, что Бюсси злословил о Мадам, Генриетте Английской. В частности, канцлер Ле Телье, в конце 1664 года в очередной раз отказав ему в выплате жалованья, настойчиво спрашивал: «Не чувствуете ли Вы какого-нибудь груза на совести? Не говорили ли Вы чего-нибудь против Мадам?» (цит. по: Ibid.: 156). Сам король в

разговоре с Генриеттой Английской предупреждал золовку о злоязычии Бюсси: «Вы почтете себя счастливой, если Вам удастся избежать его злобы» (цит. по: Ibid.: 158).

Эти обвинения на первый взгляд кажутся странными. Король и королева-мать Анна Австрийская фигурируют в «Любовной истории галлов», но упомянуты там лишь мимоходом и служат скорее точкой отсчета для описываемых событий. Правда, существуют «Аллилуйи» Руасси, где в непристойном ключе описываются любовные похождения Людовика XIV, а также связь Анны Австрийской и Мазарини. Но куплеты ходили в свете начиная с 1659 года, а впервые напечатаны были лишь год спустя после заключения Бюсси в Бастилию. С другой стороны, графиня де Суассон и Генриетта Английская в романе даже не упоминаются, а именно они, судя по всему, оскорбились больше всех.

Современная исследовательница Элизабет Вудраф выдвигает интересную гипотезу, объясняющую эти факты. В статье, посвященной различным «ключам» «Любовной истории галлов», английский литературовед отмечает, что, помимо «официального» голландского «ключа» к роману, напечатанного в приложении к первому изданию, существует, по крайней мере, еще один, мало кому известный рукописный «ключ», хранящийся в муниципальной библиотеке Дижона (см.: Woodrough 1995: 107–119). Документ, состоящий из двух страниц, имеет подзаголовок «Ключ к книге господина де Бюсси о придворных» и выводит на сцену не только Людовика XIV и королеву-мать, но также Генриетту Английскую, Марию Манчини, мадемуазель де Лавальер, госпожу де Суассон, герцога де Сент-Эньяна. Часть действующих лиц (принц де Конде, герцог де Ла Фёйад, кардинал Мазарини, граф де Гиш, герцог де Роклор, герцогиня де Шатийон) фигурируют как в голландском, так и в дижонском «ключах», однако под разными вымышленными именами, а вот графиня д’Олонн, госпожа де Севинье и госпожа де Монгла из дижонской версии исчезают совсем.

Поскольку ни одного экземпляра рукописи «Любовной истории галлов» не сохранилось, мы не знаем, в каком виде роман ходил в свете до 1665 года. Однако сама версия двойного «ключа» кажется вполне правдоподобной. Содержание произведения, в частности «История Арделизы», вполне допускает наличие двойных референтов и может отсылать как к графине д’Олонн, так и к Мадам — Генриетте Английской, которая в течение нескольких лет была возлюбленной графа де Гиша. Знаменитая, заимствованная из Петрония, сцена свидания Арделизы и Тримале, в которой герой-любовник, подобно Энколпию, теряет мужскую силу, в несколько сглаженном виде повторяется в «Любовной истории Мадам», небольшом сатирическом романе, появившемся в 1667 году, вслед за «Любовной историей галлов». В свою очередь, «Жизнеописание Генриетты Английской» госпожи де Лафайет (впервые опубликовано в 1720 году в Голландии) также дает многочисленные подробности связи графа де Гиша и принцессы и приводит эпизод свидания влюбленных, на которое граф де Гиш является переодетым в женское платье (см.: Лафайет 2007: 190). Именно так в «Любовной истории галлов» он приходит к госпоже д’Олонн.

Замена одного персонажа (графини д’Олонн) другим (Мадам) происходит без ущерба для художественной стороны произведения и вместе с тем кардинально меняет его политическое значение. Речь в этом случае идет не просто об остроумном пересказе известных всем любовных историй, но о высмеивании особ королевской крови, о распространении скандала, который Людовик XIV предпочел бы оставить в тени и для сокрытия которого сделал все от него зависевшее. Об этом красноречиво свидетельствуют события 1665 года. В марте по настоянию Месье был удален от двора граф де Гиш; практически одновременно с ним угодили в опалу госпожа де Суассон и маркиз де Вард, замешанные в деле об «испанском письме», но также являвшиеся пособниками любовной интриги Мадам, а в апреле был арестован Бюсси, роман которого в свете недавних событий зазвучал особенно злободневно. Вымышленные имена, таким образом, лишали текст однозначной интерпретации, и для посвященных роман говорил гораздо больше, чем претендовал на то печатный «ключ» голландского издания (см.: Arzoumanov 2005: 141–151).

Хроникально-документальное начало сближает роман Бюсси с жанром исторического анекдота, который появился во французской литературе уже в XVI веке. К нему, в частности, относился «Сборник о дамах» (Recueil des dames) Пьера де Бурдея, сьёра де Брантома, написанный после 1584 года и опубликованный лишь сто лет спустя: первый том под названием «Знаменитые женщины Франции того времени» вышел в 1665 году, второй, под названием «Галантые дамы», — в 1666 году. Ученая форма сборника, представлявшего собой своеобразный трактат из четырнадцати частей, не могла ввести в заблуждение. Если «Знаменитые женщины» действительно повествуют о добродетели и высоких достоинствах особ королевской крови, то «Галантные дамы» — это собрание весьма вольных по содержанию анекдотов, взятых из жизни самого автора и его современников. Без намека на ханжество Брантом рассуждал «О дамах, которые посвящают себя любви, и об их мужьях-рогоносцах», «О прелестях красивой ножки и достоинствах, коими она обладает», «О дамах замужних, вдовах и девицах, а также о том, кто из них более горяч в любви» и на другие темы, разоблачая тайные стороны жизни аристократии времен правления династии Валуа. Обращение к частной, интимной стороне большой истории, вкус к скабрезной детали, живая манера повествования — все это роднило книгу Брантома с романом Бюсси и отвечало читательскому интересу к скандальным и секретным «историям», характеризующему вторую половину XVII века (см.: Hipp 1976: 168–169).

Другим известным мастером исторического анекдота во французской литературе стал Таллеман де Рео, современник Бюсси, автор «Занимательных историй» (1657–1659), написанных практически одновременно с «Любовной историей галлов». В своих историях Таллеман де Рео с большим юмором и талантом привел своеобразную светскую хронику эпохи за несколько лет, пересказав курьезные случаи (как правило любовного свойства) из жизни высших и средних слоев французского общества. Как и Бюсси, Таллеман обращался к современности и не щадил недостатки изображаемых лиц, что позволило известному литературному критику XIX века Сент-Бёву провести параллель между двумя писателями в статье «Таллеман и Бюсси, или Злоязычный буржуа и злоязычный дворянин» (1857). Отдавая предпочтение Таллеману, Сент-Бёв подчеркивает значительную разницу между двумя авторами и их произведениями:

«Любовные истории» Бюсси и «Занимательные истории» Таллемана, принадлежа в той или иной мере к жанру скандальной хроники, не должны рассматриваться в одном ключе. Бюсси — сатирик, в то время как Таллеман — всего лишь рассказчик, или скорее даже сплетник (Sainte-Beuve 1923–1928/13: 173).

В этом замечании много верного. В отличие от Брантома или Таллемана де Рео, Бюсси не просго рассказывает увиденное или услышанное им, но, взяв определенный сюжет из жизни, делает его основой для романического произведения. Он сам настаивает на смешении правды и вымысла в «Любовной истории галлов»:

Так как подлинные события никогда не бывают достаточно необычными, чтобы развлечь по-настоящему, я прибег к выдумке, полагая, что она больше понравится, и <…> сочинил множество подробностей, о которых никогда ни от кого не слыхивал (с. 171 наст. изд.).

Бюсси сознательно разделяет историю и роман, делая выбор в пользу последнего. В этом отношении вымышленные имена, фигурирующие в произведении, несут дополнительную смысловую нагрузку: они не просто отсылают к двойным референтам, но и позволяют вовсе обойтись без таковых. Кто скрывался за именем Арделизы: госпожа д’Олонн или Генриетта Английская? — современному читателю это уже не столь важно. Мы вправе рассматривать роман не только и не столько как хронику начала царствования Людовика XIV, а как произведение художественной литературы, обладающее собственным литературным значением и занимающее достойное мест о в романической традиции XVII века.

«Любовная история галлов» и литературная традиция

В современном литературоведении «Любовная история галлов» обычно обозначается как сатирический роман, что совпадает с определением самого Бюсси, данном в письме к герцогу де Сент-Эньяну (см. с. наст. изд.). Как известно, слово «сатира» имеет двойную этимологию: от лат. satura, обозначавшего в простонародье «блюдо мешанины», а также от названия мифических существ, насмешливых полубогов-полуживотных — сатиров [лат. ед. ч. satyrus). «Любовная история галлов» вбирает в себя оба значения, так как, с одной стороны, отличается разнородностью формы, сочетает прозу со стихами, а с другой — имеет изобличительно-насмешливый характер и выступает с критикой современности.

Жанр сатирического романа восходит к античности. Его первым образцом считается «Сатирикон» Петрония — произведение, которое Бюсси знал и высоко ценил. О популярности римского автора в светских кругах середины ХVII века упоминают многие (см.: Collignon 1905: 21–85). Известно, что Петроний был, например, любимым писателем Сент-Эвремона, считавшего римлянина образцом «порядочного человека» (honnete homme) — свободного в суждениях, элегантного, иронично-насмешливого (см.: Saint-Evremond 1865/2: 279). На протяжении XVII века «Сатирикон» множество раз издавался, а также неоднократно переводился, причем одна из попыток была предпринята именно Бюсси в компании с герцогом де Вивонном и кавалером де Ранее (перевод так и не был закончен). Бюсси, по-видимому, привлекал изящный, остроумный язык римского автора, его непринужденная манера письма. Не случайно в глазах современников Бюсси пользовался славой его продолжателя. Шарль Перро так отзывался о нем в «Параллели древних и новых»:

Среди нас есть писатель той же природы, что и Петроний, который повествует с той же ясностью и даже с еще большей элегантностью, чем этот законодатель изящного (Perrault 1688–1697/2: 127).

«Любовная история галлов» во многом опирается на античный образец. Здесь и легкость повествовательной манеры, и откровенность в описаниях, и стремление изобразить современность. Однако на этом сходство между двумя произведениями не заканчивается. Речь идет не просто о литературном влиянии, но и о прямом цитировании источника. Как уже говорилось, сцена из «Истории Арделизы», в которой героиня назначает любовное свидание Тримале, практически дословно повторяет сцену из «Сатирикона», где Энколпий под именем Полиэна встречается с Киркеей. Заимствуя целый эпизод из римского романа, Бюсси как истинный классицист, с одной стороны, заявляет таким образом о своей приверженности античному образцу, а с другой — включая чужой текст в собственное произведение, пытается сравняться с предшественником и даже превзойти его. Надо сказать, в каком-то смысле это ему удалось. В течение более чем двухсот лет отрывок из Петрония оставался «неопознанным», и лишь в XIX веке было отмечено безусловное сходство.

Не был Бюсси первооткрывателем жанра и в Новое время. Во «Французской библиотеке» (1664), дающей обзор современной Бюсси литературы, Шарль Сорель определяет сатирический роман как разновидность романа комического. «Сатирическое» Сорель связывал с неприличным и непристойным, хотя и отмечал, что основная цель сатиры — разоблачение человеческих пороков. К «сатирическим историям» он относит книгу Рабле, испанский пикарескный роман, «Сатирикон Эуформиона» Джона Баркли. Этот список можно продолжить.

В подражание Петронию сатирические романы первой половины XVII века писались по-латыни, вследствие чего оказались несколько в стороне от общего литературного процесса. Как отмечает Жан Серруа, речь шла «об ученой литературе гуманистов, воспитанных на античной традиции, которые писали для узкого круга избранных, используя культурный код, доступный лишь знатокам латинского языка и литературы» (Serroy 1981: 234). Исключение составляет «Сатирический роман» (1624) Жана де Ланнеля — единственный образец жанра первой четверти века, написанный на французском языке. Изображая нравы эпохи Генриха IV и Людовика ХIII, Ланнель выводит под вымышленными именами представителей самых знатных семей Франции и, нисколько не смущаясь столь «высоким» предметом изображения, правдиво повествует о пороках и «разнузданности человеческих страстей» (Lannel 1624: Au lecteur), бытующих при дворе.

Если говорить о непосредственных предшественниках Бюсси, то следует назвать «Историю принцессы Пафлагонии» — небольшой сатирический роман, принадлежащий перу мадемуазель де Монпансье и появившийся в 1659 году, то есть буквально за год до создания «Любовной истории галлов». Персонажи «Истории принцессы Пафлагонии» удивительным образом пересекаются с персонажами романа Бюсси: здесь и графиня де Фиеск, и шевалье де Грамон, и герцог де Кандаль, и аббат Фуке, и Великий Конде, а также маркиза де Монгла, которой, собственно, и посвящено произведение. Действующие лица выведены под вымышленными именами, однако писательница вовсе не стремится запутать читателя и прилагает к роману «ключ», а в самой истории поясняет, что столица восточного государства Мисния, куда отправляется принцесса Пафлагонии, один в один походит на Париж, а площадь, где находится королевский дворец, ничем не отличается от Королевской площади, и поэтому не нуждается в дальнейшем описании (см.: Montpensier 1805: 69).

Так же как и Бюсси, Великая Мадемуазель нисколько не идеализирует своих героев и позволяет себе посмеяться даже над хорошими друзьями. Так, принцесса Пафлагонии (мадемуазель де Ванди) представлена как святоша, царица Миснии (графиня де Сент-Мор) и ее подруга принцесса Партенида (маркиза де Сабле) жутко боятся умереть и всё думают, как обрести бессмертие, Уралинда (госпожа де Монгла) привержена игре и суеверна:

<…> она по две недели не меняет белье, у нее в жирных пятнах платье, грязные ленты, волосы растрепаны, поскольку она не причесывает их; и всё из-за того, что боится спугнуть удачу в игре (Ibid.: 115).

Мир, изображенный на страницах романа, выглядит если не сумасшедшим, то, по крайней мере, оригинальным: «мир полусумасшедших, в котором царит приятный беспорядок» (Duchene 1995: 72). Между тем, критически оценивая окружающее, Великая Мадемуазель отказывается от какой-либо назидательности. Она берет на себя роль свидетеля и даже участника описываемых событий, создает свою историю в качестве развлечения, светской игры. В сходных обстоятельствах, как помним, появилась и «Любовная история галлов».

Однако было бы неверным искать одно конкретное произведение, повлиявшее на создание романа, — принадлежало ли оно к античным образцам, столь почитавшимся в эпоху классицизма, сатирическим романам начала XVII века или же к современной автору литературе. Также было бы неправильным видеть в романе лишь итог механического соединения нескольких литературных традиций. Художественную специфику «Любовной истории галлов» можно оценить лишь в общем литературном контексте эпохи. Не случайно, или скорее знаково случайно, что произведение появилось в 1660 году, то есть в момент, который исследователи единодушно называют переломным в развитии французского романа XVII века, и отражает различные тенденции процесса поиска новой жанровой формы.

«Любовная история галлов» и жанровое своеобразие романа в XVII веке

Роман как жанр в XVII веке понимался в весьма узком значении, представляя, по определению Пьер-Даниэля Юэ, «искусно описанные в прозе ради удовольствия и поучения читателя вымышленные любовные приключения» (Лафайет 2007: 375). От «Астреи» (1607–1625) Оноре д’Юрфе до «Клелии» (1654–1660) Мадлен де Скюдери многотомные произведения изображали приключения влюбленных, которые, подобно героям греческого романа, разлучались в начале повествования, чтобы, пройдя множество испытаний, в конце соединиться в счастливом браке. Их чувства отличались возвышенностью и благородством и в рамках теории неоплатонизма выступали залогом самосовершенствования героя.

Несмотря на чрезмерную длину, усложненность композиции, большое количество персонажей, а также отсутствие правдоподобия и гиперболизированные характеры, такой роман пользовался неизменным успехом у публики на протяжении всей первой половины ХVII века. Читатель, в первую очередь аристократический, видел в романических героях себя: «сладкая ложь» вымысла служила кривым зеркалом, которое идеализировало реальность и создавало иллюзию существования высшего общества избранных. По выражению Жана Старобински, речь шла о «нарциссизме» группы, изображение которой льстило самолюбию каждого из ее представителей (см.: Starobinski 1971: 131).

Параллельно высокому роману и в большей степени как оппозиция ему в первой половине века появился комический роман, или скорее «комическая история» в ее разновидностях. Вместо того чтобы идеализировать реальность, она представляла жизнь «правдиво» и изображала человека со всеми его ошибками и недостатками (см.: Sorel 1667: 188). Героями здесь выступали не короли и принцы, а люди обычные, низкого происхождения, описываемые события происходили не в экзотических странах и не в далеком прошлом, а в современной читателю Франции. Если высокий роман был направлен на освоение внутреннего мира личности с преобладанием атмосферы возвышенного драматизма, то авторов комического романа отличал интерес к внешнему социально-сословному бытию человека с доминацией комического, бытового (см.: Потемкина 2001: 50). Образцом жанра является «Комическая история Франсиона» (1623–1633) Шарля Сореля, герой которой, либертен и эпикуреец, «путешествует» по самым разным слоям французского общества, встречая низменность человеческих страстей не только в преступном мире воров, бандитов и проституток, но также в ученом мире университетов, в деловом мире юристов, в светских гостиных и даже в королевских покоях! Однако, как отмечает Морис Лёве, в своем желании противопоставить «правду» романическому вымыслу Сорель уходит в другую крайность и искажает реальность на свой лад, «налагая на нее отвратительную маску, которая так же мало соответствует настоящей человеческой природе, как идеалистические воззрения тех, над кем он хотел посмеяться» (Lever 1996: 103).

Критика высокого романа и поиск новых путей в осмыслении романической формы продолжались практически на протяжении всего XVII века (см.: Чекалов 2008: 70–76; Esmein-Sarrazin 2008). С одной стороны, возникли многочисленные пародии на высокий роман, которые, подобно «Дон-Кихоту» Сервантеса, «разоблачали» романическую иллюзию, сталкивая ее с реалиями обыденной жизни (это и «Экстравагантный пастух» (1627–1628) Сореля, и «Шевалье-ипохондрик» (1632) дю Вердье, и «Ложная Клелия» (1670) Сюблиньи). С другой стороны, в середине века произошла попытка соединить высокое романическое и низовое, сатирическое и сентиментальное, героическое и бурлескное. Таким «гибридным» произведением стал, в частности, «Комический роман» (1651–1657) Поля Скаррона. Наконец, постепенно сформировалась концепция «правдивого романа», или новеллы, которая начала завоевывать популярность после 1660 года. Отказываясь от героики в пользу повседневности, от чудесного в пользу правдивого, новелла, по сути, шла по пути, проторенному комическим романом. Однако, в отличие от последнего, в ней отсутствовал бытовой элемент, сатира уступала место психологическому анализу внутреннего мира героя. И если в 1656 году во «Французских новеллах» Сегре лишь заявляет о новых эстетических принципах изображения действительности, то в 1683 году дю Плезир пишет о новой поэтике как о вполне сложившейся, ориентируясь прежде всего на «Принцессу Клевскую» (1678) госпожи де Лафайет.

«Любовная история галлов» представляет оригинальное свидетельство переходной эпохи в развитии жанра. Здесь мы можем найти и черты новой поэтики новеллы, и элементы пародии на высокую литературу. Бюсси не просто критически подходит к изображению светского общества, но пародийно-иронически обыгрывает те произведения, которыми это общество зачитывалось и которым стремилось подражать.

«Любовная история галлов» и роман-эпопея

Само название книги имеет пародийно-иронический характер и отсылает читателя к романической традиции первой половины века: с одной стороны, к «Астрее», действие которой разворачивается в Галлии времен правления Меровея, а с другой — к галантно-героическому роману в целом, который, претендуя на статус «эпопеи в прозе», неизменно обращается к историческим сюжетам. В программном предисловии к «Ибрагиму, или Великому Паше» (1641–1644) Жорж де Скюдери (брат знаменитой романистки) объяснял такой выбор необходимостью соблюдения правила правдоподобия в литературе:

<…> я изучил нравы, традиции, законы, религии и привычки народов и, чтобы придать больше правдоподобия повествованию, решил взять за основу своего произведения Историю, сделать главными персонажами известных людей, и повествовать о действительно происходивших войнах. Лишь только так можно добиться желанного результата: когда ложь и правда переплетены искусной рукой (цит. по: Esmein 2004: 139–140).

Конечно, в данном случае речь не идет об историческом романе в духе Вальтера Скотта: роман первой половины ХVII века использует историю как фон для любовной интриги, пропуская прошлое через призму современности и налагая принципы практики светского общения на исторический материал (это возмущало Буало, который в «Поэтическом искусстве» с негодованием писал: «Не волокита Брут, Катон не мелкий фат» (Песнь третья. Пер. Э.Л. Липецкой)). Однако персонажи Скюдери или Гомбервиля имели в основе реальных исторических прототипов, а созданию этих произведений предшествовала кропотливая архивная работа.

Бюсси, напротив, как отмечает Н.Т. Пахсарьян, «не скрывает условности приема, не заботится о воссоздании, хотя бы приблизительном, исторической атмосферы» (Пахсарьян 1996: 24). Несмотря на многообещающее начало («Во времена царствования короля Теодата…»), связь с прошлым в «Любовной истории галлов» носит условный характер. Галльские реалии сводятся к малочисленным географическим и социокультурным деталям, а король Теодат к историческому Теодату никакого отношения не имеет. Имена персонажей писатель заимствует не из исторических документов, а из современных «исторических» романов (Лисидас — персонаж из «Астреи»; Ороондат — персонаж из «Великого Кира» Мадлен де Скюдери и т. д.) или попросту забавляется составлением весьма прозрачных анаграмм, за которыми легко угадываются имена современников (шевалье де Грамон превращается в шевалье д’Эгремона, герцог де Ларошфуко — в Кофаласа, принц де Марсийяк — в Самилькара и т. д.). Историческим деяниям прошлого Бюсси предпочитает современность: в романе говорится и о «длящейся вот уже двадцать лет» войне с Испанией (см. с. 9 наст. изд.), и о событиях Фронды (осада столицы войсками Конде (см. с. наст. изд.), примирение двора с Парижем (см. с. наст. изд.)), и о недавних волнениях в Англии (см. с. наст. изд.). Однако исторический фон здесь прорисован слабо, «большую Историю» заменяет «малая история» в ее частных, «человеческих» аспектах, что объясняется желанием писателя в первую очередь воссоздать нравственнопсихологический облик эпохи и знаменует отход от авантюрно-романической стихии, характерной для высокой литературы первой половины XVII века.

Предметом переосмысления у Бюсси выступают также композиционные принципы высокого романа. В том же предисловии к «Ибрагиму» Жорж де Скюдери подчеркивает, что правильный роман в подражание эпической поэме «имеет одну основную интригу, главенствующую над всем произведением, к которой примыкают остальные сюжетные линии, появляющиеся лишь для того, чтобы довести ее до совершенства» (цит. по: Esmein 2004: 137–138). В пример он приводит «Илиаду» Гомера, где все эпизоды подчинены центральному сюжету о взятии Трои, и «Эфиопику» Гелиодора, где все события ведут к свадьбе главных героев. По-другому строится «Любовная история галлов». Здесь нет главной пары персонажей, и, соответственно, нет и главной сюжетной линии. В центре внимания автора оказываются «галлы» как таковые, то есть аристократическое общество в целом, что объясняет отход Бюсси от принципа единства действия в пользу новеллистического типа повествования. Помимо традиционного обращения к читателю, роман содержит четыре части: «Историю Арделизы», «Историю Анжели и Жинотика», «Историю госпожи де Шенвиль» и «Историю Бюсси и Белизы». В свою очередь, части объединяются попарно: «История Анжели и Жинотика» выступает в качестве вставной новеллы в «Истории Арделизы», «История госпожи де Шенвиль» и «История Бюсси и Белизы» носят автобиографический характер и имеют единый подзаголовок — «Поездка в Руасси». При этом писатель намеренно подчеркивает условность связей между новеллами. Так, Анжели появляется как эпизодический персонаж даже не второго, а третьего плана (возлюбленная Фуквиля), и мы погружаемся в подробности ее жизни лишь потому, что она является «самой необыкновенной женщиной Франции» (с. наст. изд.). С другой стороны, «Поездка в Руасси» вообще не связана с предыдущим повествованием здесь. Истории объединяются не сюжетной логикой, а скорее общей смысловой темой: в первых двух частях романа Бюсси «срывает покровы» с частой жизни других, в третьей — открывает тайны собственного существования.

Наконец, примечателен объем произведения: в сравнении с многотомной «Клелией» (8 тыс. страниц) или «Астреей» (5 тыс. страниц) «Любовная история галлов» выглядит более чем миниатюрно. Действие здесь развивается стремительно, одно любовное приключение без промедления сменяется другим. «<…> будет кстати рассказать о том, как зародилась, росла и, наконец, умерла страсть Кастильянта», — пишет Бюсси в «Истории Арделизы» (с. наст. изд.), сжимая всю любовную историю персонажа до одного предложения. Однако речь идет не просто об эстетической полемике с высоким романом, любовная интрига в котором растягивалась на сотни страниц, но о совершенно ином взаимоотношении героя с окружающим миром. На первый взгляд, «Любовная история галлов» повествует о том же круге людей — представителей высшего сословия, что и высокий роман середины века, и изображает их в том же ключе, то есть в свете галантных похождений. Однако, на самом деле, произведение Бюсси строится как оппозиция официальному любовному дискурсу эпохи и разоблачает принципы галантной культуры, проводником которой выступал галантно-героический роман середины века.

Изображение любви и концепция героя в «Любовной истории галлов»

Галантность в XVII веке понималась как умение вести себя в свете. «Галантный человек» (galant homme) обладал великодушием, способностью к здравому суждению, честностью и скромностью, но, в отличие от «человека порядочного» (honn6te homme), идеал которого был выработан в первой четверти XVII века, его внутренние качества сочетались с внешней привлекательностью, умением нравиться и очаровывать, неуловимым обаянием («je ne sais quoi»), жизнерадостностью и остроумием. Как писал в «Беседах» (1668) шевалье де Мере: «…галантный человек — это человек порядочный (honnete homme), только несколько более светский» (цит. по: Viala 2008: 33). Именно такого героя выводили галантные романы мадемуазель де Скюдери, таким современники представляли Людовика XIV, самого галантного человека при дворе. Однако галантность была чревата многими опасностями: слишком хрупкой была черта, которая отделяла искусство нравиться дамам от искусства их соблазнять, земные радости любви — от разврата, жизнь, полную развлечений, — от пустоты суетного существования. Не случайно слово «галантный» имело двойную этимологию и во втором значении означало «ветреный», «непостоянный» и даже «непристойный» (см.: Viala 2008: 37–38; Неклюдова 2008: 162–163). О такой галантности, «галантности либертинной», идет речь в «Любовной истории галлов».

Уже первые строки романа задают тон всему повествованию: сложившаяся при дворе короля Теодата ситуация описана как нечто ненормальное, как результат длящейся десятилетиями войны и огрубления нравов (см. с. 9 наст. изд.). Грубость мужчин сопутствует бесстыдству женщин, то и другое противоречит представлению об идеальных отношениях, согласно которому кавалер должен быть учтив и изящен, а дама целомудренна, скромна и стыдлива. Герои Бюсси другие. От того, что должно быть, писатель обращается к тому, что есть на самом деле. В одном из отступлений романа, которое составляют советы мадемуазель Корнюэль (Сибиллы) госпоже д’Олонн (Арделизе), читатель находит своеобразный «ключ» к произведению. Мадемуазель Корнюэль пытается объяснить собеседнице, как надо любить, дабы не вызывать осуждение света, и делит всех женщин на три разряда: добропорядочных возлюбленных, распутниц и кокеток (см. с. наст. изд.). Последние между тем составляют большинство, и именно их задается целью изучить Бюсси.

Открывает роман «История Арделизы», героиня которой — взбалмошная и чувственная женщина. О ее безумствах, ненасытном аппетите и любви к удовольствиям упоминается неоднократно; не случайно с этим персонажем связаны самые скабрезные эпизоды повествования. Если в высоком романе дама была недоступной, а влюбленный мечтал о награде, то Арделиза предвосхищает либертинов XVIII века и руководствуется принципом «люблю того, кому нравлюсь». Она сама идет навстречу желаниям поклонников, иногда даже берет инициативу в свои руки. Самилькар, например, «сдается» после двух месяцев ожидания лишь благодаря решительности самой героини.

Бюсси рисует мир «наизнанку», где все происходит наоборот. Дамы здесь делают авансы, кавалеры медлят с получением высших милостей, мужья превращаются в любовников, а любовники «сторожат» возлюбленных. Так, Арделиза оправдывается в своей связи с Криспеном не перед супругом, а перед влюбленным в нее Кандолем; Тримале приходит в искреннее возмущение, когда застает Арделизу с ее собственным мужем. «Нет больше сил терпеть все это! — пишет он своему другу Виневилю. — Я застал не кого иного, как мужа, на коленях своей жены, и эта изменница его горячо ласкала» (с. наст. изд.). Перевернутыми оказываются не только бытовые ситуации (обманутый муж — любовник), но и социальный порядок. Если в литературе первой половины XVII века происхождение предопределяло превосходство и успех героя, то в «Любовной истории галлов» увесистые кошельки Криспена и Кастильянта составляют мощную конкуренцию иным достоинствам их соперников. Конечно, это вызывает законное возмущение высокородного Кандоля: «Не стыдно ли Вам оттого, что мне приходится опасаться какого-то жалкого буржуа <…>?» (с. наст. изд.). Однако Арделиза не только отдает, но и (верх цинизма!) продает свою любовь.

В «Истории Анжели и Жинотика» выведен несколько иной тип героини. Из будуара светской кокетки мы переносимся за кулисы большой истории. Анжели — дочь сеньора Велитобулии, а ее возлюбленные занимают гораздо более высокое положение в обществе, чем поклонники Арделизы (здесь и принц Тиридат, и король Англии Карл, и маршал Шамюи). Однако знатное происхождение не является залогом высоких чувств, и Анжели трудно назвать образцом добродетели. Страсть к наживе толкает Анжели на самые постыдные сделки, а непомерное честолюбие заводит ее так далеко, что, мечтая стать королевой или, по крайней мере, принцессой, она едва не попадает на Гревскую площадь. По верному выражению Н.Т. Пахсарьян, снижение любовной тематики осуществляется здесь не за счет элементов бытовизма, характерных для комического романа, «а путем анализа “механики” любовных взаимоотношений двора, демонстрацией корысти, тщеславия, лицемерия в любви» (Пахсарьян 1996: 29).

Наконец, третий тип героини воплощает собой госпожа де Шенвиль. В отличие от Анжели и Арделизы, она не имеет любовников, ее поведение выглядит если не безупречным, то вполне пристойным. Вместе с тем, как язвительно отмечает рассказчик, добродетель героини зиждется не на моральных устоях, а на холодном темпераменте и является лишь видимостью, за которой скрываются те же пороки и недостатки характера. Если Арделиза не брезгует ни одним из своих поклонников, считая, что «двое лучше, чем один» (с. наст. изд.), то госпожа де Шенвиль «привечает без разбора всех мужчин, каковы бы ни были их возраст, происхождение и личные заслуги и чем бы они ни занимались» (с. наст. изд.). С другой стороны, госпожа де Шенвиль предстает не менее корыстной и неблагодарной, чем Анжели. Как отмечает Бюсси, есть люди, которые «остаются вашими друзьями, так сказать, до алтаря. Дружба госпожи де Шенвиль иного рода: она простирается не далее кошелька» (с. наст. изд.).

В целом, третья история выводит не лучший, а просто другой тип кокетки, может быть, еще более ненавистный автору, чем два предыдущих. Речь идет о кокетстве скрытом, о лицемерии и ханжестве, прикрывающих расчет и склонность к развлечениям. Как своеобразный «Тартюф в юбке», госпожа де Шенвиль заботится только о соблюдении приличий: «с удовольствием выслушивает любые вольности, лишь бы те были слегка завуалированы», «подружившись с четырьмя или пятью полусвятошами, она повсюду ходит вместе с ними <…> и уверена, что окружение исправляет ее поступки», «воображает, что, поскольку делает немного хорошего и немного дурного, одно уравновешивает другое» (с. -85 наст. изд.). Лейтмотивом описания героини становится оппозиция «быть» и «казаться» (столь важная для всей литературы XVII века), и, несмотря на некоторые привлекательные черты характера (живость ума, веселость и др.), образ госпожи де Шенвиль производит самое неблагоприятное впечатление.

В описании госпожи де Шенвиль, за именем которой скрывается маркиза де Севинье, много субъективного. В основу портрета, «особенно взлелеянного злостью» (Sainte-Beuve 1923–1928/13: 180), ложится история любовных отношений писателя с кузиной, а также события 1653 года, когда госпожа де Севинье отказалась дать Бюсси взаймы деньги, необходимые ему для очередной военной кампании. Вместе с тем, отталкиваясь от реального персонажа, писатель создает обобщенный тип, характерный для эпохи (вспомним, например, неисправимую кокетку Селимену в «Мизантропе» Мольера). То же можно сказать про графиню д’Олонн и герцогиню де Шатийон. Завершая «Историю Арделизы», Бюсси отмечает: «Бесчисленные копии Арделизы, коими переполнен Париж, скоро изгладили из памяти людской этот великий подлинник» (с. наст. изд.). Арделиза обречена на забвение именно потому, что она — одна из многих, из тех, кого ранее Бюсси изобразил в «Карте страны Легкомыслия».

Если женщинами в романе движут чувственность, расчет или кокетство, то мужчины в «Любовной истории галлов» начинают ухаживание потому, что любовные связи дают престиж и уважение в обществе. Как считает господин де Шенвиль, «нельзя считаться истинно благородным человеком, не пребывая постоянно в кого-то влюбленным» (с. наст. изд.). Любовь представлена как акт глубоко рассудочный, само же любовное приключение сводится к трем этапам: решить влюбиться (s’embarquer), сказать о любви (parler) и предпринять наступление (attaquer). В этом отношении показательно начало «Истории Бюсси и Белизы», где трое друзей выбирают трех хорошеньких женщин, которые также дружат между собой, и бросают жребий, кому какая достанется.

Ни один мужской персонаж не соответствует образу идеального героя, доблестного в военных деяниях и безупречного в любовных победах. Казалось бы, Амедей любит Анжели беспредельно, но это не мешает ему, однако, ответить на чувства принцессы Нормандской. Может быть, на роль идеального влюбленного подходит Кандоль, ведь он даже будто бы умирает от горя, не выдержав непостоянства Арделизы? («…пережитые горести сразили его»; с. наст. изд.). Но и здесь Бюсси выдерживает ироничный тон, сталкивая вымысел с реальностью: читатель романа не мог не знать, что герцог де Кандаль умер в Лионе от дурной болезни. Герой в «Любовной истории галлов» превращается в персонажа, военная тема, столь важная в галантно-героическом романе, последовательно избегается писателем. Война идет, но где-то там, на заднем плане, и представлена в явно сниженном ключе. Торгует своими крепостями маршал Шамюи, совершенно прозаически погибает в бою Жинотик: «был ранен выстрелом из мушкета в низ живота и следующей ночью умер» (с. наст. изд.). Со свойственной ему иронией Бюсси заменяет военные предприятия на «предприятия» галантные, используя военные термины для описания любовных приключений. Подытоживая результаты соперничества Кандоля и Ороондата за сердце Арделизы, он отмечает: «преимущество на поле битвы осталось за Ороондатом» (с. наст. изд.). Марсель «побеждает всех женщин, на которых предпринимает атаку» (с. наст. изд.), а Самилькару друзья говорят, что «успех у женщин приносит не меньше славы, нежели воинские подвиги» (с. наст. изд.).

В какой-то момент критика любовных отношений перерастает у Бюсси в обличение общества в целом. Он без пощады рисует свой век, в котором «для достижения высоких почестей недостаточно благородного происхождения, ума, заслуг и храбрости» (с. наст. изд.), век, в котором все меряется в пересчете на деньги, а высот достигают лишь льстецы и интриганы. В «Поездке в Руасси» Бюсси-рассказчик открыто связывает придворную жизнь с нравственным разложением, а любовь представляет как губительную страсть, ставя ее в один ряд с худшими пороками человечества (см. с. наст. изд.).

Положительная программа любви и язык любовной страсти в «Любовной истории галлов»

Единственным исключением в столь мрачной действительности выступает история самого Бюсси и его возлюбленной, госпожи де Монгла. Их чувства, рассказом о которых завершается роман, контрастно выделяются на фоне остального повествования. В отличие от многих, Бюсси влюбляется вопреки расчету. Речь идет о естественном движении души, об искренности в любви, которой не хватает большинству персонажей произведения. Бюсси и Белиза воплощают идеал автора. Бюсси представлен как образец светской вежественности и воинской доблести (приятен на вид, умен, галантен и учтив с дамами, хорошо говорит и пишет, обладает мягким нравом, храбр на войне), а Белиза выступает обладательницей женской привлекательности и добродетели (красива, чистоплотна, учтива, постоянна в своих привязанностях). Не случайно они находят друг друга.

Однако «История Бюсси и Белизы» не имеет окончания и повествует лишь о начале отношений, которые писатель, без сомнения, идеализирует. Жизнь расстроит иллюзию и завершит эту связь так же бесславно, как Бюсси завершает истории героев в самом романе: госпожа де Монгла (она же Белиза) покинет его после десяти счастливых лет, проведенных вместе, подобно тому как Арделиза покидает Кандоля ради Криспена, а Анжели оставляет Амедея ради Тиридата. Такая «развязка» превращает совершенную любовь в обыкновенное галантное приключение и вновь ставит вопрос об искренности в чувствах, о соотношении «быть» и «казаться». Как отличить настоящие чувства от притворства, искренность от лицемерия, галантную игру от действительного ухаживания? Ведь, в конце концов, как утверждал Ларошфуко, «чего меньше всего в галантности (galanterie), — так это любви» [Ларошфуко. Максимы. 402).

Проблема «неискренности», пожалуй, ключевая в романе Бюсси и связана не только с общей испорченностью нравов, но и с «неискренностью» языка страсти, который проявляет неспособность к коммуникации. Уже в «Астрее» герои, не доверяя словам, искали истину в «Источнике любовной правды». Галантные речи в романах мадемуазель де Скюдери, ослепляя своей пышностью, также не могли выступать залогом искренности чувства («великолепие означающего», как отмечает Жерар Пенцфокер, скрывало «произвольность означаемого» (Penzfoker 2002: 281)). Но если высокий роман пытался найти решение проблемы через «чудесное», как у д’Юрфе, или через испытание временем, как гласила «Карта страны Нежности» в «Клелии», то в «Любовной истории галлов» намеренно подчеркивается зазор, существующий между чувствами и словами, которые их выражают. При этом Бюсси выступает не против высокого романа как такового, а против недолжного использования литературы, против «игры в романных героев», которую практиковало светское общество середины XVII века (см.: Пахсарьян 1996: 31).

В этом отношении показателен личный опыт самого писателя, о котором он повествует в своих «Мемуарах». Первая же любовная победа избавляет его от «ложного представления» о любви, согласно которому нужно «вздыхать, плакать, умолять и писать, чтобы получить малейшую милость от дамы» (Bussy 1857/1: 99), и открывает глаза на истинное положение вещей:

Нужно любить с уважением, чтобы быть любимым; но, чтобы быть вознагражденным, нужно быть предприимчивым (Ibid.).

Следующее приключение, сталкивая писателя с графиней де Бюссе, выявляет видимое расхождение, существующее между чувствами и словами:

Она мне сказала всё, что женщины говорят в подобных случаях, чтобы придать цену товару, а я — всё, что говорят мужчины, дабы убедить в своей любви; мы пришли к выводу, что всегда друг друга любили, в чем оба солгали; мы обещали любить друг друга вечно, и оба вскоре нарушили свое обещание (Ibid.: 104).

В этом отрывке речь идет не об обмане как таковом: обман подразумевает, что «кто-то кого-то сознательно вводит в заблуждение» (согласно толковому словарю Ушакова). В данном случае, напротив, каждый из любовников знает о том, что другой говорит неправду, однако заведомо соглашается на роль «обманутого». Главное — не любить, а уметь сказать о любви, и поскольку объяснение выдержано в рамках должного и все формальности соблюдены, ничто не мешает молодым людям наслаждаться друг другом. Слова становятся внешним ритуалом, условным кодом, который маскирует их истинные чувства и желания.

Такой же условный язык страсти используется и в «Любовной истории галлов»; при этом Бюсси с неподражаемым остроумием разоблачает «высокие» побуждения героев. Так, Криспен в письме заверяет Арделизу, что «никогда так сильно не любил» до встречи с нею, а она, в свою очередь, изящно отвечает, что «ничего прелестнее его письма не видывала» (с. наст. изд.). Однако за этим обменом любезностями скрывается деловая сделка о покупке милостей красавицы. Или же Амедей заявляет Анжели, что только от нее зависит, «станет ли он самым достойным уважения человеком в Галлии» (с. наст. изд.). Однако речь здесь идет не о куртуазном служении даме, ведущем к самосовершенствованию, но о любовном обладании, которое является безусловным средством самоутверждения в светском обществе. Слова любви и о любви в устах персонажей романа обретают совершенно новое значение. Можно даже составить сатирический словарь новой галантности, где настоящие доказательства великой страсти — это деньги (см. с. наст. изд.), «действовать честно по отношению к даме» (Там же) — значит предложить ей деньги, «стать достойным уважения человеком» (с. наст. изд.) — означает иметь связь с общепризнанной красавицей и т. д. Выражения галантного ухаживания, восходящие к куртуазной литературе, теряют значение, превращаясь в языковые клише, набор которых знает каждый из участников любовного приключения. Отсюда возникает недоверие к словам. Кандоль пишет Арделизе:

Я в отчаянии, сударыня, оттого что все объяснения в любви похожи одно на другое <…> не обращайте внимания на слова — они бессильны и могут быть лживы <…> (с. 11 наст. изд.).

Арделиза отвечает:

Что-то мешает поверить в Вашу любовь: дело не в том, что она мне досаждает, — но Вы говорите о ней чересчур красиво. Большое чувство изъясняется по обыкновению косноязычно <…> (Там же).

На самом деле героиня ошибается: отсутствие слов также не означает искренности в чувствах. Примером тому служит любовь Самилькара, который, по иронии автора, добивается благосклонности красавицы благодаря своей глупости: «Смущение юноши убедило ее лучше, нежели все, что он смог ей сказать: так в любви глупцы удачливее прожженных волокит» (с. наст. изд.).

«Любовную историю галлов» можно назвать романом с двойным дном, романом, в котором за вымышленными персонажами скрываются реальные исторические лица, за псевдоисторическим фоном — современность, а за галантностью — плотские аппетиты, эгоизм, тщеславие и расчет. Как отмечает Н.Т. Пахсарьян, Бюсси безжалостно срывает покровы, «показывая, как разительно не соответствует галантная оболочка безудержному либертинажу нравов» (Пахсарьян 1996: 31). При этом нельзя не согласиться с Ж. Прево, что Бюсси в данном случае выступает писателем-либертином, но не потому, что описывает «постельные истории», а потому, что «берет на себя смелость разоблачить притворство и отказаться от красивой лжи, прячущей реалии жизни светской элиты, к которой принадлежал» (Prevot 1998: 1613).

«Любовная история галлов» и галантный стиль середины XVII века

Ожидал ли Бюсси, что у него получится произведение, подрывающее сами основы «общества удовольствий», создавшегося при дворе Людовика XIV? Безусловно, нет. По выражению Кристиана Гаро, «Бюсси по сути — конформист, и чаще всего, когда он прибегает к насмешке, он нападает на конкретное лицо, а не на институт власти» (Garaud 1971: 50). Бюсси органически принадлежал к галантному миру, который изобразил в своем романе. Он сам признавал в письме отцу Рапену от 13 июля 1675 года:

Моя прошлая жизнь была такой же либертинной, как жизнь госпожи де Мекленбург (Анжели в романе. — Т. К.), госпожи де Монтеспан и госпожи д’Олонн (Арделиза в романе. — Т. К.), хотя и не такой скандальной (Bussy 1858–1859/3: 51).

Рожденный, чтобы блистать и вызывать восхищение, он жестоко страдал от «несправедливостей» судьбы и страшно мучился в изгнании, оказавшись в одиночестве. Отсюда и страстное желание вновь заслужить милость монарха, и замысел создать собственное, избранное «общество» на стенах родового замка в виде портретов, изображающих знаменитых полководцев, красивейших женщин и блестящих придворных своего времени.

С этой точки зрения, «Любовная история галлов» выступает не столько оружием критики, сколько средством самоутверждения романиста. С одной стороны, он представляет себя идеальным героем, который выгодно выделяется на фоне других персонажей, а с другой — характеризуя себя как человека, обладающего тонким умом и хорошим слогом, он получает естественную возможность убедить в этом аудиторию и проявить себя с лучшей стороны: во всем блеске остроумия и способности позлословить. Как уже упоминалось, Бюсси писал «Любовную историю галлов» для узкого круга избранных, для людей светских и галантных, которые больше всего ценили легкость и жизнерадостность тона, остроумную шутку (raillerie, esprit, badinage), тонко сделанный намек — всё то, чем писатель владел в совершенстве и что он талантливо привнес в произведение. Хотя роман и вызвал возмущение современников своим содержанием, но каждый из них отдавал должное блестящему стилю автора. Образцовым считал стиль Бюсси Лабрюйер (см.: La Bruyere 1865–1882/1: 126). Сент-Эвремон, несмотря на личную неприязнь, признавал, что Бюсси обладает «необыкновенным остроумием» (Saint-Evremond 1865/1: CCCLIII; с. наст. изд.), а в XIX веке Сент-Бёв ставил ему в заслугу изящество [лат. nitor) древних и называл самым «вежественным» среди прочих поэтов (Sainte-Beuve 1923–1928/3: 373).

Можно выделить несколько черт, характеризующих стиль Бюсси. Во-первых, Бюсси присуща афористичность и точность слога. В произведении не найти громоздких синтаксических конструкций, характерных для барочной риторики первой половины века; моральные сентенции Бюсси сравнимы с максимами Ларошфуко: «мужья приручаются, влюбленные же — никогда» (с. наст. изд.); «малая толика ревности скорее способна удержать любовника, нежели безмятежное спокойствие» (с. наст. изд.); «ничему женщина не верит легче, чем тому, что любима» (с. наст. изд.) и др. Во-вторых, «Любовная история галлов» выдержана в среднем регистре. Писатель «разбавляет» высокий язык любовных романов разговорными выражениями, специальной лексикой (военной, юридической, финансовой), что выступает одним из источников комического снижения в романе. В-третьих, в произведении повсеместно царит ирония, являющаяся естественным измерением стиля Бюсси. Писатель виртуозно играет словами, образами, синтаксическими конструкциями, показывая всю меру смехотворности персонажей. Здесь и антитеза (Арделиза «нашла секрет, как, сохранив честь, потерять репутацию» (с. наст. изд.)), и параллелизм (если Шенвилю удалось «сохранить свою честь в глазах людей», то он все-таки «был рогоносцем перед Богом» (с. наст. изд.)), и парадоксальное употребление союзов (Арделиза дала обещание Кандолю не видеть больше Криспена «и… не выполнила его» (с. наст. изд.), — добавляет автор, как если бы это. было нечто само собой разумеющееся). Наконец, Бюсси стремится не выходить за рамки приличия и благопристойности. Галльский дух, присущий средневековому фаблио или ренессансной новелле, скрыт у него за изяществом формы. Дабы избежать грубости в выражениях, автор прибегает к литоте, эвфемизму, намеку. В любовных сценах он предпочитает дать читателю возможность самому домыслить детали, нежели доходит в описаниях до конца. Позже Бюсси окажется более строгим моралистом. Восхищаясь талантом Лафонтена, которому он был близок по духу, он будет укорять поэта за слишком большие вольности в его «Сказочках».

Малые жанры в «Любовной истории галлов»

Остроумие и изящество стиля отличает не только повествовательные части романа, но также и малые жанровые формы, вошедшие в его состав. В подражание высокому роману середины века, Бюсси насыщает произведение портретами, любовными посланиями, стихотворениями, афоризмами. Однако, обращаясь к жанрам уже известным, пользовавшимся большой популярностью среди современников, писатель дает им свою, пародийно-ироническую трактовку.

Как отмечает Жаклин Плантье, в середине 50-х годов ХVII века в светских кругах Парижа сложилась мода на литературный портрет (см.: Plants 1994: 13). Основную роль в этом процессе играли Жорж и Мадлен де Скюдери, которые в своих романах (в частности, в «Великом Кире» и «Клелии») вывели современников под вымышленными именами литературных персонажей. Именно мадемуазель де Скюдери принадлежит заслуга создания определенного канона в описании героя, сводящегося к трем основным пунктам (внешность, интеллектуальные способности и нравственные качества), который послужит образцом для последующих «портретистов». Как отдельный жанр литературный портрет родился чуть позже. Ключевым моментом здесь стала публикация в 1659 году сборника «Различных портретов», изданных по инициативе мадемуазель де Монпансье, а также «Сборника портретов и похвал», вышедшего в свет буквально с перерывом в месяц, в типографии Серси и Барбена. Каждый портрет выступает вполне законченным произведением, занимая пять-шесть страниц, и строится по отлаженной схеме; биографический элемент отсутствует, уступая место изображению наружности, умственных способностей и нравственных свойств.

Той же схемы в описании героев придерживается и Бюсси. Чувствуется, что он мастерски владеет техникой жанра и обладает своеобразным «гением портрета» (Bussy 2004/2: 1611). Как отмечал Сент-Эвремон, портреты Бюсси «отличаются небрежной грацией, свободной и оригинальной, которую невозможно повторить» (Saint-Evremond 1865/1: ССС1Л1; с. наст. изд.). Однако в отличие от Скюдери и других авторов, идеализировавших современников, писатель не скрывает ни физических изъянов, ни нравственных несовершенств своих моделей (здесь и горбатая спина шевалье д’Эгремона, и кривые зубы Тиридата, и глупость Самилькара, и посредственность Кандоля). Светский портрет выступает своеобразным порождением болезни века, заключавшейся в стремлении казаться; «кто говорил портрет, имел в виду панегирик», — пишет Ж. Плантье (Plantie 1994: 277). Портреты в «Любовной истории галлов», напротив, развенчивают героев дня, высмеивая их желание произвести впечатление на окружающих. Одного штриха писателю бывает достаточно, чтобы «уничтожить» предмет изображения. Такой убийственной черточкой, например, оказывается запах изо рта у принцессы де Лонгвиль или квадратный на конце нос и разного цвета глаза у госпожи де Севинье. «Если бы у меня выросли на голове рога, я была бы и то меньше удивлена», — пишет она по поводу своего портрета, вошедшего в «Историю госпожи де Шенвиль» (Sevigne 1972/3: 162). Так мог бы сказать почти каждый из тех, кто попал на страницы романа.

Вместе с тем писатель старается быть «объективным»: критика соседствует у него с восхищением, откуда ощущение двойственности и некоего аморализма в манере описания. Например, у Арделизы «светло-каштановые волосы, восхитительный цвет лица, точеные шея и руки» — и после этого ряда дифирамбов Бюсси, не меняя интонации, добавляет, что «стройностью она похвастаться не могла» (с. 9 наст. изд.). Автор отмечает круглое лицо героини, изящный нос, маленький ротик и пр. — и тут же мы читаем, что «смех, украшающий каждого, ее портил» (там же).

Смешанные чувства вызывает и Анжели, которая, несмотря на свои дурные качества, выступает объектом всеобщего поклонения. Сначала она привлекает вас своей внешностью: черные живые глаза, правильный нос, маленький яркий рот и добродушный вид. Далее очаровывает ее смех, способный пробуждать «нежность в глубине сердец» (с. наст. изд.). «Стоило только ей захотеть понравиться — и не влюбиться в нее оказывалось невозможно» (Там же), — утверждает автор. Однако Бюсси без промедления переходит от достоинств к недостаткам героини и добивается особенно яркого (поскольку неожиданного) сатирического эффекта. Он вдруг «вспоминает» про смуглые, угловатые руки Анжели, вероломство ее натуры, а самое главное, про непреодолимую страсть к наживе: «за деньги и почести она была готова поступиться честью, принести в жертву и отца, и мать, и возлюбленного» (Там же). В правдивости его слов мы убеждаемся в дальнейшем.

Если в составлении портретов Бюсси использует сатирические диссонансы и пародийно обыгрывает сложившиеся штампы, то письма в «Любовной истории галлов» полностью соответствуют бытующим представлениям о жанре и выдержаны в серьезном тоне. Здесь и признания в любви, и укоры ревнивца, и жалобы расставания, и мольбы о прощении. И хотя Бюсси вряд ли использовал реальные документы, послания его героев очень похожи на настоящие. Не случайно современники видели в нем мастера эпистолярного искусства, а Ришле заимствовал письма «Любовной истории галлов» для сборника «Самые красивые письма лучших французских авторов с примечаниями» (см.: Richelet 1689). Однако и в данном случае писатель остается верным себе. Авторская ирония проявляется, с одной стороны, уже в самом количестве писем, которыми по малейшему поводу обмениваются персонажи. Тридцать восемь писем на сравнительно небольшой объем текста превращают «Любовную историю галлов» в «некое эпистолярное повествование с комментариями» (Пахсарьян 1996: 26). С другой стороны, Бюсси высмеивает условность любовных посланий, сопоставляя их содержание с подлинным развитием интриги. Образцом жанра может считаться письмо шевалье д’Эгремона Арделизе, в котором «самый страстный из смертных» признается в любви «своей королеве» (с. наст. изд.), а та едет к своей сопернице обсудить это признание, «полагая, что содержание письма было обговорено с ней» (Там же).

В галантном духе выдержаны и стихотворные сочинения Бюсси. Небольшие по форме, шутливые по содержанию, они становятся в один ряд с галантными произведениями светских поэтов середины ХVII века: Пелиссона (1624–1693), Сарразена (1614–1654), Бенсерада (1612–1691). Последнего Бюсси высоко ценил и вывел в романе под именем Проспера. Как и письма, стихотворения в романе иллюстрируют практику светского общения эпохи: они пишутся на случай (влюбленность Бюсси в Белизу, «измена» Арделизы с мужем или мужская слабость Жереми), полны скрытых намеков, понятных лишь посвященным (см.: Genetiot 1997: 318). Собственно, смысл каждого стихотворения в романе проявляется лишь в сопоставлении с общим развитием интриги. Так, ироническая пародийность сонета на смерть Жинотика ощущается исключительно через контекст: сонет живописует горе супруги, которая в действительности назначила возлюбленному свидание в день похорон мужа.

В целом игровая и даже в некоторых местах радостно-веселая интонация рассказчика снимает общий драматизм любовных перипетий романа. Бюсси не упускает ни единой возможности, где можно проявить остроумие и посмеяться. Чаще всего его остроты граничат с насмешкой и имеют несомненный риторический эффект. Насмешки стоили Бюсси блестящей придворной карьеры (по выражению Сент-Эвремона, «своему продвижению он (Бюсси. — Т. К.) предпочел удовольствие написать книгу и повеселить публику» (Saint-Evremond 1865/1: СССLII; с. наст. изд.)), но они же завоевали ему посмертную славу выдающегося литератора. «Любовная история галлов» показывает «изнанку великого века» («Penvers du grand siecle»), но она также выступает ярким образцом галантной литературы середины 17-го столетия.

Другие произведения Бюсси:

«Карта страны Легкомыслия» и «Максимы любви»

В то же десятилетие, что и «Любовная история галлов», появились еще два произведения о любви, принадлежащие Бюсси. Речь идет о «Карте страны Легкомыслия», которую Бюсси сочинил вместе с принцем де Конти во время каталонской кампании в конце 1654 года, и о «Максимах любви», небольшом сборнике афоризмов, на которые «когда-то давно его вдохновила страсть к мадам де Монгла» (Bussy 1857/2: 159). «Максимы», написанные, вероятно, в 1658 году, были опубликованы впервые в сборнике Серси в 1663 году (см.: Lafond 1992: 39–40). Если первое произведение закрепило за писателем славу либертина, то второе стало залогом его принятия во Французскую академию. «Максимы любви» создавались как иллюстрация официального галантного дискурса, «Карта страны Легкомыслия» — как пародия на него. При этом оба сочинения отвечали моде на малые литературные жанры, распространенной в светских салонах Парижа и Версаля (а затем и в провинции) во второй половине ХVII века.

«Карта страны Легкомыслия» появилась как ответ на «Карту страны Нежности», вошедшую в первый том романа Мадлен де Скюдери «Клелия». В этой карте писательница в аллегорической форме дает подробное описание пути, который предстоит пройти герою, прежде чем добиться благорасположения (нежной дружбы) дамы сердца. Согласно карте, существуют три типа нежности и, соответственно, три различные дороги, которыми может пойти влюбленный. Первый путь — речной, он ведет к Нежности-на-Склонности. Это путь самый быстрый и безопасный, поскольку «нежность, порожденная склонностью, не нуждается ни в чем, дабы стать тем, что она есть» (с. наст. изд.). Второй путь ведет к Нежности-на-Уважении; он проходит по суше и занимает гораздо больше времени. Чтобы пройти его, герой должен обладать блестящим умом, красноречием и определенными душевными качествами. Искренность, Сердечность, Великодушие, Почтительность, Обязательность, Доброта — вот селения, которые ему необходимо посетить. И наконец, третий путь оканчивается в Нежности-на-Благодарности и проходит через Услужливость, Усердие, Рвение, Чувствительность, Душевное Расположение и Послушание. Самый главный здесь город — Постоянство-в-Дружбе. Хотя мадемуазель де Скюдери разделила страну Нежности на части, настоящее чувство подразумевает все три составляющие: и сердечную склонность, и внутреннее совершенство героя, и определенную модель поведения, которой ему следует придерживаться.

«Карта страны Нежности» была создана в рамках салонной игры (см.: Niderst 1976: 241). Летом 1653 года мадемуазель де Скюдери познакомилась с начинающим литератором Полем Пелиссоном, который сразу завоевал ее симпатию. За несколько месяцев новое знакомство переросло в дружбу, и уже в ноябре Пелиссон спрашивал у писательницы, как попасть в число ее «нежных друзей», то есть тех, кто занимает особое место в ее сердце. Мадемуазель де Скюдери отвечала, что ему понадобится на это где-то около полугода, и тут же составила «Карту страны Нежности», которую впоследствии включила в роман, как и саму сцену, в результате которой карта появилась. На первый взгляд, речь идет именно о дружбе: Пелиссон для мадемуазель де Скюдери, равно как Эрминий (имя Пелиссона в романе) для Клелии (соответственно, имя романистки), пока еще не стал предметом сердечных тревог. Однако понятие «нежной дружбы» все же носит неоднозначный характер. Оно может рассматриваться как код социального поведения, регулирующий отношения между членами общества, равно как и специфический вид любви — именно так его воспринимают персонажи романа (см.: Scudery 2005/1: 20). Вообще говоря, «нежная дружба» — это дружба, граничащая с влюбленностью, или любовь, лишенная плотского измерения. Сильным страстям в мире Мадлен де Скюдери места нет: все, что лежит дальше Нежности, полно опасностей и вынесено за пределы карты (обозначено как «Неведомая земля»). Мадемуазель де Скюдери удалось воплотить в жизни то, что она проповедовала в своих романах. Пелиссон на всю жизнь остался ее нежным другом: их отношения длились около сорока лет, вплоть до самой смерти писателя.

Однако немногие из современников следовали примеру романистки: даже постоянные посетители субботних вечеров у Сафо (так мадемуазель де Скюдери поименовала себя в «Артамене, или Великом Кире») время от времени покидали страну Нежности, дабы разведать и другие земли (см.: Aronson 1986: 232). Многочисленные карты или географические описания, появившиеся одновременно с картой Скюдери, существенно дополняют и корректируют любовный пейзаж середины XVII века. С землями страны Нежности граничит множество других государств: королевство Прециозниц, где царят Вычурность и Манерность (см. «Карту прециозниц» Молеврие); королевство Любви, столица которого имеет красноречивое название Наслаждение (см. «Карту королевства Любви» Тристана л’Эрмита), королевство Кокетства, которым управляет Любовь, правда, не сама, а ее сводная сестра — Любовь кокетливая (см. «Описание королевства Кокетства» аббата д’Обиньяка). Все эти государства, враждебные стране Нежности, живут по совершенно иным законам. Например, в восточной части королевства Кокетства находятся замки Праздности и Либертинажа, которые необходимо посетить мужчинам, чтобы быть хорошо принятыми при дворе; а на западе страны расположены два загородных дома — Сумасбродства и Безденежья, куда обычно отправляются дамы, чтобы составить представление о жизни и нравах (см.: Aubignac 1788/26: 311). Верностью здесь отличаются лишь идиоты; Скромность, Достоинство и Приличия изгнаны за пределы страны и т. д.

Сатирический характер имеет также «Карта страны Легкомыслия» Бюсси, представляющая собой своеобразный «путеводитель либертинажа» (Rouben 1971: 58). Открывает произведение описание самой страны:

Страна Ветрениц и Прелестниц граничит с землями Рогоносцев на востоке, Повес на западе, Соблазнителей на юге и Скромниц на севере. Страна эта весьма обширна и густо заселена: что ни день там возникают новые колонии. Тамошняя почва столь неблагодарна, что, как бы ни старались ее возделывать, она почти всегда остается бесплодной (с. 112 наст. изд.).

Уже начало «Карты» полно намеков и соленых шуток в духе Рабле. Повесы расположились на западе не случайно, поскольку они спят с Прелестницами: во французском языке «couchant» («запад») и «coucher» («спать/иметь с кем-либо связь») — слова однокоренные. Недотроги обитают на севере, так как обладают холодным темпераментом, а Ветреницы живут на бесплодных землях, поскольку различные болезни делают их бесплодными. В стране Легкомыслия, как и в стране Нежности, протекают три реки. Однако речь здесь идет не о Склонности, Благодарности или Уважении, а о Похоти, Кокетстве и Жеманности. На берегах первой, «самой полноводной и благоприятствующей торговым сношениям» (с. наст. изд.), расположилось большинство городов страны Легкомыслия, по которым автор и предлагает проехать читателю. Путешествие не имеет конечной цели: Бюсси в первую очередь стремится описать сами города (всего их двадцать девять), которые в аллегорической форме представляют его галантных современниц.

Описание получается скабрезное и даже непристойное, и, как отмечает Ж.-М. Пелу, лишь метафорический язык карты позволяет в некоторых случаях стерпеть дерзость автора (см.: Pelous 1980: 25). Так, город Палатинский «часто меняет правителей, так как тем приходится днем и ночью бодрствовать на крепостных стенах, и долго выносить подобные тяготы невозможно» (с. наст. изд.); д’Этамп — «место весьма грязное, заболоченное и, как говорят, зараженное миазмами по вине гнилой и в настоящее время совершенно не возделанной почвы» (с. наст. изд.), Бирон — крепость, которую «можно захватить с первой же попытки» (Там же) и т. д. При этом Бюсси выводит не только галантных дам, но также и их любовников, по крайней мере тех, кого им приписывала молва. Это наиболее знатные представители французской аристократии, многие из них принимали участие в недавних событиях Фронды. Однако писатель, не стесняясь, с большим остроумием и язвительностью развенчивает вчерашних героев, противопоставляя мифу далеко не идеальную реальность («реальность либертинную», по выражению К. Рубана; Rouben 1971: 61). Примечательно, что действующие лица будущего романа уже присутствуют в «Карте страны Легкомыслия». В частности, здесь мы встречаем город Шатийон, народ которого «любит деньги» (с. наст. изд.), город Севиньи (Севинье?), который в прежние времена занимался «весьма оживленной торговлей» (с. наст. изд.), а также город Олонн, где «бывает много проезжих» (с. наст. изд.). Общая концепция героя была готова, оставалось только включить его в романическую историю.

* * *

Совершенно по-другому изображают любовь «Максимы любви». Используя модный жанр вопросов и ответов, Бюсси создает в некотором роде «руководство» к тому, как надо любить. Появление такого произведения не случайно. Как отмечает Дельфин Дени, для галантной литературы той эпохи весьма характерно стремление к регуляризации любовного чувства: «<…> галантные земли, до сих пор мало исследованные, становятся безусловным предметом вожделений» (Denis 2001: 36). В частности, «Максимы любви» не просто описывают поведение влюбленных, но четко предписывают его основные правила. Теорию любви Бюсси дополняет практическими советами: «savoir-faire» («практическое умение») соседствует у него с «savoir-vivre» («знание света, хорошие манеры»). Однако, в отличие от Мадлен де Скюдери, которая в описании карты страны Нежности дает советы о том, как завоевать любовь, Бюсси обращается к вопросу о том, как ее сохранить: любви, «которая надеется» («l'amour qui espere»), посвящена одна четвертая сборника, остальные максимы повествуют о любви, которая «пожинает плоды» («l'amour qui jouit»).

Можно подумать, что такое соотношение частей «до» и «после» лишний раз свидетельствует о пристрастии автора к скабрезным деталям, но в данном случае

Бюсси представляет материально-телесную сторону чувства лишь как одну из составляющих, при этом не самую важную, настоящей любви. Максима о том, что «более прекрасно в красивой возлюбленной: сердце или тело», гласит:

В максиме о том, «что приносит нам истинное наслаждение в любви: чувственность или разум», читаем:

Можно сказать, что Бюсси выступает сторонником «золотой середины», отрицая в любви как целомудренно-платонические отношения, воспетые в галантно-героическом романе эпохи, так и культ наслаждения, характерный для светского общества начала правления Людовика XIV («Меня ж воздержанность не привлекает; I Коль наслаждения любовь не доставляет, I Влюбленный в том виновен, без сомненья» — максима о том, «можно ли продолжать любить даму, если она не отдается возлюбленному»; с. наст. изд.). Залог настоящего счастья он видит в гармонии ума и тела.

В представлениях Бюсси о чувстве, безусловно, есть некая доля утопии. Кто верил в настоящую любовь в век Короля-Солнца? Даже мадемуазель де Скюдери выносит совершенную любовь за пределы человеческих возможностей и замещает ее понятием «нежной дружбы». А Бюсси утверждает, что можно любить вечно и беззаветно, не страшась ни ревности, ни зависти, ни старости, ни разлуки! С его точки зрения, любовь должна быть основана на верности, взаимоуважении и самоотдаче. «А если все не так, — говорит мадемуазель Корнюэль, — то любовь <…> — это разврат, грубые сношения и ремесло, которым живут падшие женщины» (с. наст. изд.).

Подводя итоги, можно сказать: Бюсси — совершенно неоднозначная и даже противоречивая фигура во французской литературе XVII века. Знаток галантных отношений в «Максимах любви», насмешник, сатирик и циник в «Карте страны Легкомыслия»; автор скандального романа, отправившийся из-за него в долголетнее изгнание, и одновременно — член Французской академии, тонкий ценитель изящной словесности, пользовавшийся безусловным авторитетом в литературной жизни эпохи. Идеалист, уверенный в существовании настоящей и вечной любви, он запомнился современникам как бонвиван, похититель госпожи де Мирамьон и участник дебоша в Руасси. С другой стороны, талантливый военный, достигший высших чинов во французской армии, Бюсси в конце жизни был обречен на королевскую немилость и одинокое прозябание в провинции.

Однако в конце концов несчастливая звезда писателя была побеждена: само изгнание стало источником его вдохновения, а произведение, стоившее ему стольких мук и страданий, оказалось талисманом на счастье, подарившим бессмертие своему создателю. «Любовная история галлов» — одно из самых часто переиздаваемых произведений XVII века и наряду с «Принцессой Клевской» госпожи де Лафайет и «Португальскими письмами» Гийерага представляет не только научный интерес для специалиста по литературе, но и входит в разряд «живой классики», способной захватить воображение самого скептически настроенного читателя — читателя теперь уже не только зарубежного, но и отечественного, которому данное издание впервые дает возможность познакомиться с творчеством Бюсси-Рабютена.

 

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА БЮССИ-РАБЮТЕНА (1618–1693)

1618 13 апреля Роже де Рабютен, будущий граф де Бюсси, родился в Эпири (Бургундия).

1627 Учится в иезуитском коллеже Отёна.

1629 Учится, также у иезуитов, в Клермонском коллеже (будущем коллеже Людовика Великого) в Париже.

1634 Первая военная кампания в Лотарингии.

1638 Становится командиром пехотного полка после того, как его отец вышел в отставку, уступив ему свой чин.

1641 Первое заключение в Бастилию на пять месяцев. Полк Бюсси, который он покинул в Мулене ради галантного приключения, в его отсутствие притеснял население, занимаясь поборами.

1643 28 апреля (контракт подписан 4 января) Бракосочетание с Габриэль де Тулонжон. В этом браке родятся три дочери. Младшая, любимица отца, — будущая г-жа де Колиньи; две другие станут монахинями.

1644 август Покупка чина капитан-лейтенанта роты легкой кавалерии, подчиненной Анри де Бурбону, принцу де Конде.

1645 начало года Смерть отца Бюсси, Леонора де Рабютена. Сын наследует ему в качестве королевского наместника в Нивернэ. Рейнская кампания.

1646 Поход во Фландрию. Смерть жены.

1647 Каталонская кампания под началом Луи де Бурбона, ставшего принцем де Конде после смерти Анри в 1646 г.

1648 Кампания во Фландрии. Похищение, при покровительстве Конде, г-жи де Мирамьон, которую Бюсси ошибочно счел согласной на этот шаг.

1649 ночь с 5 на 6 января Двор тайно покидает Париж, спасаясь от парламентской Фронды. Бюсси — с Конде, который в тот момент занимает сторону двора.

18 августа Возвращение двора в Париж.

1650 18 января Арест принцев Конде и Конти, а также герцога де Лонгвиля по приказу Мазарини. Бюсси, которого Конде попросил уступить чин капитан-лейтенанта, уязвлен. Но, поскольку финансовая сторона этого дела еще не улажена, он поневоле остается в партии Конде, враждебной двору.

начало мая (контракт подписан 22 апреля) Бюсси женится вторым браком на Луизе де Рувиль. Эта жена родит ему двух дочерей, затем двух сыновей.

1651 февраль Удаление Мазарини, освобождение принцев и их возвращение в Париж. В ответ на новую просьбу Конде Бюсси уступает свой чин Гито.

сентябрь Освободившись от обязательств по отношению к принцу, Бюсси присоединяется к партии двора. Удерживает Нивернэ в подчинении королю.

1652 январь Возвращение Мазарини во Францию.

2 июля Бой в Сент-Антуанском предместье между войсками мятежного Конде и верного королю Тюренна. Мадемуазель де Монпансье спасает Конде, открыв ему ворота Сент-Антуан и приказав стрелять из пушки Бастилии по королевским войскам.

19 августа Второе изгнание Мазарини.

1 сентября Взятие Сент-Аман-Монрона, цитадели семейства Конде, королевскими войсками при содействии Бюсси.

13 октября Конде вынужден окончательно оставить Париж.

21 октября Возвращение Людовика XIV в Париж. Конец Фронды.

26 октября Возвращение Мазарини.

октябрь Мадемуазель де Монпансье отправлена в изгнание в Сен-Фаржо.

1653 Участие в Аргоннской кампании под командованием Тюренна. Начало связи с г-жой де Монгла.

23 августа Покупка чина главнокомандующего легкой кавалерией.

1654 Каталонская кампания в составе армии Конти. Чтобы позабавить принца, Бюсси сочиняет «Карту страны Легкомыслия» («Carte du pays de Braquerie»).

1655 Кампания на берегах Самбры и Шельды в армии Тюренна.

1656 Валансьенская кампания.

27 ноября Закончено печатание «Французских новелл, или Развлечений принцессы Аурелии» («Les Nouvelles françaises, ou les Divertissements de la Princesse Aurelie») Сегре, написанных для мадемуазель де Монпансье.

1657 Кампания в Артуа.

сентябрь Возвращение мадемуазель де Монпансье в Париж.

конец сентября Выход в свет «Разных портретов» («Divers Portraits»), сборника, составленного по инициативе мадемуазель де Монпансье.

1658 январь Шарль Серси публикует «Сборник портретов и похвальных слов» («Recueil des Portraits et Eloges»). Два портрета написаны, вероятно, Бюсси.

20 мая Шарль Серси заканчивает печатать «Сборник приятнейших современных сочинений в прозе» («Recueil de pieces en prose les plus agreables de ce temps»). Издатель включил в него, без указания автора, «Максимы любви» («Maximes d’amour») Бюсси.

май Г-жа де Севинье отказывается дать в долг своему кузену, в счет наследства их общего дяди, деньги, необходимые ему для отправки на войну.

Битва в дюнах (битва при Дюнкерке). Бюсси мстит кузине, сочиняя ее пространный сатирический портрет.

1659 Озорные выходки в Руасси; сочинение пародийных песнопений апрель (alleluias). Вероятно, пишет целиком рассказ об этом приключении.

Первое изгнание в Бургундию, продлившееся год и четыре месяца, включая совершенную тайком поездку в Париж.

7 ноября Пиренейский мир.

1660 В Лионе заболевает г-жа де Монгла.

несколько позднее 20 июня Бюсси едет навестить г-жу де Монгла. В Лионе завязывается его дружба с г-жой де Ла Бом.

начало июля В деревенском безделье Бюсси сочиняет, чтобы развлечься, историю г-жи д’Олонн и г-жи де Шатийон.

1662 декабрь Бюсси читает «Любовную историю галлов» пятерым друзьям. Доверяет рукопись г-же де Ла Бом на двое суток.

1663 начало июня Бюсси узнает, что его рукопись приобрела «довольно широкую» известность. Расспрашивает г-жу де Ла Бом, которая его успокаивает.

1664 май Бюсси не может больше сомневаться, что его сочинение распространяется в списках. Он разгневан на г-жу де Ла Бом, которая, как он утверждает, мстит ему, дополняя текст рукописи злыми выпадами. Слух о существовании сатирической истории, сочиненной Бюсси, доходит до короля; он жалуется в Фонтенбло на насмешки Бюсси над придворными и опасается, что автор не пощадил и августейшее семейство, в частности королеву-мать и Мадам, супругу брата короля.

1664 27 июня Разносится слух о скорой публикации в Голландии «Любовных анналов Франции» («Annales amoureuses de France»), содержащих нелестные характеристики членов королевской семьи. Успокоенный Сент-Эньяном, король проявляет доверие к Бюсси и выражает желание получить его «Максимы любви», которые собирается читать наедине с мадемуазель де Лавальер.

декабрь Де Вард заключен в Бастилию за то, что дурно отзывался о Мадам.

1665 январь Бюсси избран, с согласия короля, во Французскую академию, заняв кресло Перро д’Абланкура, умершего в ноябре 1664 г.

11 апреля Бюсси передает в руки короля якобы оригинальную рукопись своей «Любовной истории галлов».

17 апреля Бюсси арестован по приказу короля и помещен в одиночную камеру Бастилии.

19 апреля Допрос Бюсси, учиненный в Бастилии королевским судьей по уголовным делам Тардьё.

конец апреля Конде и принц Энгиенский еще не видели рукописного романа Бюсси и говорят о нем с чужих слов.

9 июля Иезуит отец Нуэ получает разрешение повидать Бюсси в Бастилии.

12 ноября Длинное оправдательное письмо Бюсси к своему другу Сент-Эньяну, предназначенное для прочтения королем.

декабрь Бюсси вынужден снять с себя чин главнокомандующего легкой кавалерией, уступив его Куалену.

Издание романа Бюсси в Льеже, последовавшее за его заключением в тюрьму.

1666 15 мая Бюсси, серьезно больной, выпущен из Бастилии для лечения, которое поручено хирургу Далансе. В случае выздоровления должен вернуться в тюрьму.

10 августа Король позволяет Бюсси удалиться в его бургундское имение.

6 сентября Бюсси отправляется в изгнание, думая, что оно будет недолгим.

1668 Анонимная публикация: «Географическая карта двора и другие галантные сочинения» («Carte geographique de la com et autres galanteries»), включающая «Карту страны Легкомыслия», написанную в 1654–1655 гг.

сентябрь Перевод «Лекарства от любви» Овидия.

1669 Публикация «Максим любви» в книге «Валентины, вопросы любви и другие галантные сочинения» («Valentins, questions d’amour et autres pieces galantes») Гийерага.

1672 май Перевод «Послания Париса к Елене» с ответом, написанным в подражание Овидию.

1673 Король разрешает Бюсси ненадолго приехать по своим делам в Париж.

1676 Новое разрешение на кратковременное пребывание в Париже для улаживания дел.

август Перевод «Эфесской матроны» — в подражание Петронию.

1677 октябрь Бюсси, давно намеревавшийся написать историю Людовика XIV, разочарован и оскорблен назначением Буало и Расина историографами короля.

1679 Бюсси сообщает в письме королю, что пишет мемуары о своей жизни до изгнания, являющиеся также историей того, что ему довелось видеть из жизни и деяний его величества. Он продолжает эти мемуары в виде истории в письмах, используя выборки из своей корреспонденции. Король читает подготовленный для него вариант «Мемуаров» Бюсси, содержащий рассказ о битве при Дюнкерке (14 июня 1658 г.), затем знакомится с частью «Мемуаров» в письмах, относящейся к 1673–1675 гг.

1679 декабрь — 1680 лето Третье разрешенное пребывание Бюсси в Париже для устройства его дел.

1680 Перевод избранных «Эпиграмм» Марциала и Катулла, сентябрь

1681 19 июня Тайный брак (контракт от 3 мая) дочери Бюсси, г-жи де Колиньи, с Ла Ривьером.

октябрь Несмотря на беременность дочери, Бюсси возбуждает в высшем суде (парламенте) Парижа процесс о признании брака недействительным.

1682 13 марта Тайные роды г-жи де Колиньи в Париже, куда ее проводил отец.

12 апреля Бюсси получает позволение вернуться ко двору. Это официальный конец его опалы, однако в действительности она продолжается, и Бюсси возвращается в Бургундию.

1684 13 июня Г-жа де Колиньи проиграла процесс; ее брак с Ла Ривьером подтвержден. Она идет на мировую и, чтобы избежать совместного проживания с мужем, уступает ему право пользования одним из имений.

1685 август Бюсси посылает г-же де Севинье только что законченную им «Генеалогическую историю дома Рабютенов» («Histoire genealogique de la maison de Rabutin»).

1687 Бесплодная поездка в Париж и ко двору. Бюсси переводит на французский язык «Письма Элоизы и Абеляра» («Lettres d’Heloise et d’Abelard»).

1690 апрель — май Поездка ко двору. Людовик XIV принимает его довольно благосклонно.

1691 сентябрь — октябрь Новое пребывание при дворе,

16 октября Король назначает ему ежегодную пенсию в 4 тыс. ливров. Это первая личная милость, которой он удостаивает Бюсси после 1663 г.

1692 декабрь Перевод отрывка из Теофиля де Вио («Ларисса»).

1693 9 апреля Кончина Бюсси в Отёне.

1694 Публикация «Рассуждения графа де Бюсси-Рабютена, адресованного его детям, о том, как следует обращать себе на пользу превратности судьбы, и о различных событиях его жизни» («Discours du comte de Bussy-Rabutin a ses enfants sur le bon usage des adversites et les divers evenements de sa vie»). Переиздание того же сочинения под заглавием «Знаменитые несчастливцы» («Les Illustres malheureux»).

1696 Публикация «Мемуаров» Бюсси его сыном Аме Никола и его дочерью г-жой де Колиньи.

1697 Публикация «Писем» Бюсси его детьми Аме Никола и г-жой де Колиньи.

1698 Публикация «Краткого жизнеописания г-жи де Шанталь, первой матери настоятельницы и основательницы ордена визитации Пресвятой Девы Марии» («La Vie en abrege de Mme de Chantal, premiere mere et fondatrice de l’ordre de la Visitation de Sainte-Marie»).

1699 Публикация «Краткой истории Людовика Великого Четырнадцатого» («Histoire en abrege de Louis le Grand, quatorzieme du nom»), написанной графом де Бюсси для своих детей.

 

КЛЮЧ

(указатель имен)

Александр Македонский, Великий (356–323 до н. э.), один из величайших полководцев и государственных деятелей древнего мира; царь Македонии (с 336 г. до н. э.)

Аллюи Поль д’Эскубло, маркиз д’ (Alluye Paul d’Escoubleau, marquis d'; ум. 1690), французский дворянин

Альбре Сезар Феб д’, граф де Миоссанс (Albret Cesar-Phebus d', comte de Miossens; 1614–1676), дальний родственник короля Генриха IV; двоюродный брат маркизы де Монтеспан; маршал Франции (1653 г.); КОСД (1661 г.)

Альбре Франсуа Анманжё, шевалье д’, барон де Миоссанс (Albret François-Amanjeu, chevalier d’, baron de Miossens; ум. 1672), сын Анри II д’Альбре, барона де Понса и де Миоссанса, и Анны де Пардайан-Гондрен; брат предыдущего; смертельно ранил на дуэли Анри, маркиза де Севинье (1651 г.); погиб на дуэли от руки графа де Сен-Леже-Карбона

Амаранта (Amaranthe) — см. , мадам де

Амедей (Amedee) — см. , герцог де

Анжели (Angelie) — см. , герцогиня де, герцогиня Мекленбургская

Анна Австрийская (Anne d’Autriche; 1601–1666), дочь испанского короля Филиппа III; супруга (с 1615 г.) французского короля Людовика ХIII; после его смерти регентша Франции (1643–1651 гг.) при их сыне Людовике XIV. В романе — Королева-мать , , , , , , , , , , , , , ,

Арагонуа (Арагонэ) Жанна Ле Жандр, мадам (Aragonnois (Aragonnez) Jeanne Le Gendre, Mme; 1610—?), старшая дочь финансиста Ле Жандра и Маргариты Камбфор; вдова (с 1644 г.) Антуана Арагонуа, советника короля и казначея полков французских и швейцарских гвардейцев; лучшая подруга мадемуазель де Скюдери; в «Великом Кире» последней представлена под именем Филоксены, в «Клелии» — Фенис

Арделиза (Ardelise) — см. , графиня д’

Ардье Поль (Hardier или Ardier Paul; ок. 1595–1672), сын Поля Ардье, государственного казначея, и Сюзанны Фелипо; президент Счетной палаты (с 1634 г.)

Аркур Анна Элизабет, графиня де Ланнуа, принцесса д’ (Harcourt Anne-Elizabeth, comtesse de Lannoy, princesse d’; 1626–1654), дочь Шарля, графа де Ланнуа (ум. 1649), КОСД (1632 г.), и Анны д’Омон (ок. 1601–1642); в первом браке — супруга Анри-Роже дю Плесси-Лианкура, графа де Ларошгийона; во втором (с 1648 г.) — первая супруга Шарля III Лотарингского, принца д'Аркура (1620–1672), ставшего в 1657 г. герцогом д’Эльбёфом. Согласно одному из «ключей», Аместрида в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери; ее второй супруг — Отан

Арман (Armand) — см. , маркиз де

Армида (Armide) — см. , маркиза де

Арно, мадам (Arnault, Mme), в первом браке — супруга президента де Ла Барра; во втором (с 1650 г.) — Исаака Арно де Корбевиля (ум. 1651), полковника карабинеров, бригадного генерала, преданного сторонника Великого Конде (в письмах и стихах Вуатюра Арно фигурирует под именем Икаса, в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери — Клеарха; писал стихи, оставил отчет о фландрской кампании 1646 г.)

Аронций (Аronce) — см. Мере Антуан Гомбо, шевалье де; Немур (Немурский) Анри II Савойский, герцог де

Арси Рене Мартель, маркиз д’ (Arcy Rene Martel, marquis d’; 1624–1694), дипломат; посол в Савойе (1684–1689 гг.); воспитатель герцога Шартрского (с 1689 г.). По словам Сен-Симона, это был «человек редкой добродетели и одаренности, но без малейшего намека на педантство, искушенный в тонкостях придворной жизни и наделенный истинным, а не показным мужеством» (Сен-Симон 2007/1: 160). В романе — Жераст , ,

Б., господин де (В*, М. de) — см. , граф де

Белиза (Belise) — см. , маркиза де

Белламира (Bellamire) — см. , герцогиня де

Бернард Английский (Bernard d’Angleterre) — см. , де Лавалетт и де Фуа, герцог д’, до 1642 г. герцог де Лавалетт

Бенсерад Исаак де (Benserade Isaac de; 1612–1691), придворный поэт и драматург; член Французской академии (1674 г.); протеже Ришельё, Мазарини и Людовика XIV. Наравне с Вуатюром, Сарразеном и Пелиссоном являлся одним из наиболее модных галантных (прециозных) поэтов своего времени. Современники его обожали; Бюсси считал Бенсерада непревзойденным и с восхищением писал про него: «Он обладает редким гением и привнес в безделицы, которые написал, больше остроумия, чем можно найти в самых совершенных стихотворениях» (цит. по: Gerard-Gailly 1909: 340). В романе — Проспер ,

Бёврон Франсуа III де Аркур, маркиз де (Beuvron Francois III de Harcourt, marquis de; 1627–1705), наместник Верхней Нормандии; КОСД (1688 г.). Сен-Симон пишет, что «в прошлом он был в самых близких отношениях с мадам Скаррон (то есть с мадам де Ментенон. — Примеч. ред.), которая никогда не забывала такого рода друзей» (Сен-Симон 2007/1: 252). В романе — Ороондат , , , , , ,

Бирон Элизабет де Коссе, маркиза де (Biron Elizabeth de Cosse, marquise de; ум. 1679), дочь Франсуа де Коссе, герцога де Бриссака, и Гийонны Рюллан; супруга (с 1648 г.) Франсуа де Гонто, маркиза де Бирона (1629–1700) ,

Битурингии, вдовствующая принцесса (Bituringiens, princesse douairiere des) — см. , принцесса де

Битурингский, принц (Bituringiens, prince des) — см. , принц де, именуемый Великий Конде

Бовэ Катрин-Генриетта Белье, мадам (баронесса) де (Beauvais Catherine-Henriette Bellier, Mme (baronne) de; 1614–1689), «дочь рыночного торговца», если не «грузчика» (по словам Ги Патена: Patin 1846/3: 433); супруга Пьера де Бовэ, сеньора де Жантийи (ум. 1674), государственного советника; первая камеристка Анны Австрийской; выступала в качестве сводницы при юном короле Людовике XIV; носила прозвище Като Кривая

Бовэ Мадлен-Анжелика де (Beauvais Madeleine-Angelique de), дочь Пьера де Бовэ, государственного советника, и предыдущей; приобщенная к материнской должности, была предметом внимания многих придворных; чуть было не вышла замуж за графа де Гиша, но после кончины Анны Австрийской, доверившей ей свое завещание, ушла в монастырь (1666 г.); Боссюэ посвятил ей одну из проповедей; старшая сестра: Анна Жанна Батиста де Бовэ (1637–1663), супруга (с 1652 г.) Жан-Батиста Амадора де Виньеро дю Плесси, маркиза де Ришелье (1632–1662), внучатого племянника кардинала де Ришелье, генерал-лейтенанта и губернатора Гавра. В ряде галантных сочинений эпохи фигурирует под именем Ириды. См.: Barthelemy 1860: 170–172. В романе — Полакетта , ,

Бонарелли Гвидобальдо (Гвидо Бальдо) (Bonarelli Guidobaldo; 1563–1608), итальянский поэт и драматург

Боннела — см. , мадам де

Боннель Шарлотта де При, мадам де (Bonnelle Charlotte de Prie, Mme de; 1622–1700), дочь Луи де При, маркиза де Туей; супруга (с 1639 г.) Ноэля де Бюльона, сеньора де Боннеля (1615–1670), президента Парижского парламента; будучи выдана замуж против воли, нашла утешение в игре и роскоши; близкая подруга графини де Фиеск. В романе — Нобелла ,

Боннёйль, мадемуазель де (Bonneuil, Mlle de), дочь Этьена Шабена, сеньора де Боннёйля, вводителя послов; фрейлина Анны Австрийской

Бордо (La Bordeaux) — см. , мадам де Рику

Борен (Baurin) — см. , аббат

Брежи Шарлотта Сомез де Шазан, графиня де (Bregy Charlotte Saumaize de Chazan, comtesse de; 1619–1693), племянница Клода де Сомеза; супруга (с 1637 г.) Никола де Флеселля, графа де Брежи (в 1651 г. разъехалась с мужем); фрейлина Анны Австрийской; написала собственный литературный портрет, предварявший ее «Галантные сочинения» (1666); автор ряда галантных произведений. Именно она ввела моду на «вопросы о любви». Славилась красотой; среди ее поклонников был кардинал Мазарини. В «Словаре прециозниц» Бодо де Сомеза фигурирует под именами Беллармиды и Белинды. В романе — Броже

Бриенн Анри-Опост де Ломени, граф де (Brienne Henri-Auguste de Lomenie, comte de; 1595–1666), государственный секретарь по делам королевского двора (1638–1643 гг.), по иностранным делам (1643–1663 гг.). В романе — господин де Б. ,

Брион Франсуа Кристоф (или Кризостом) де Леви, граф де, позднее герцог д’Анвиль (Brion François-Christophe (или Chrisostome) de Levis, comte de, due d’Amville; 1603–1661), сын Анна де Леви, герцога де Вантадура, и Маргариты де Монморанси, его первой супруги; первый конюший герцога Гастона Орлеанского; губернатор Лимузена; вице-король Америки (1655 г.)

Брислоэ, граф (Brisloe, comte) — см. , граф

Бриссак Луи де Коссе, герцог де (Brissac Louis de Cosse, due de; 1625–1661), наместник Бретани; супруга (с 1645 г.): Маргарита Франсуаза де Гонди, мадемуазель де Сепо (1615–1670), двоюродная сестра кардинала Реца

Бристольский Джордж Дигби, граф (Bristol George Digby, 2nd Earl of; 1612–1677), английский дворянин; бежал во Францию после свержения Карла I; во время Фронды сражался на стороне двора. В романе — граф Брислоэ , , ,

Броже (Broger) — см. , графиня де

Булиньё Жак Клод де Ла Палю, граф де (Bouligneux Jacques-Claude de La Palu, comte de; ум. 1672), супруг Мари-Генриетты Ле Арди де Ла Трусс (ум. 1677), тетки Бюсси-Рабютена

Бутвиль Франсуа де Монморанси, сеньор де, граф де Люкс (Boutteville Francois de Montmorency, seigneur de, comte de Luxe; 1600–1627), знаменитый дуэлянт; казнен вместе со своим кузеном Франсуа де Росмадеком, бароном де Шапеллем, за участие в дуэли вопреки эдиктам на Королевской площади в Париже 12 мая 1627 г.; отец маршала де Люксембурга и герцогини де Шатийон (в романе — Анжели). В романе — сеньор Велитобулийский ,

Бутвиль Элизабет-Анжелика де Вьенн, мадам де, графиня де Люкс (Boutteville Elizabeth-Angelique de Vienne, Mme de, comtesse de Luxe; 1607–1696), супруга (c 1617 г.) предыдущего; мать маршала де Люксембурга и герцогини де Шатийон. В романе — госпожа Велитобулийская ,

Бэкингем Джордж Вилльерс, герцог (Buckingham George Villiers, 2nd Duke of; 1628–1687), сын знаменитого герцога Бэкингема, приближенного королей Якова I и Карла I, и Кэтрин Мэннерс; государственный деятель и одаренный поэт

Бюсси Роже де Рабютен, граф де (Bussy Roger de Rabutin, comte de; 1618–1693), дальний кузен знаменитой мадам де Севинье; генерал-лейтенант; автор «Мемуаров», романа «Любовная история галлов» (1665), где иносказательно описаны любовные приключения аристократии времен царствования Людовика XIV, и ряда других сочинений; после того как роман вызвал неудовольствие короля, был сослан и остаток жизни провел в своем имении в Бургундии; член Французской академии (1665 г.) , , , , , ,

Ванди Катрин д’Аспремон, мадемуазель де (Vandy Catherine d’Aspremont, Mile de; ok. 1620–1685), дочь Жана д’Аспремона, сеньора де Ванди (ум. 1638), выходца из старинного лотарингского рода, и Инносант де Марийяк; близкая подруга мадемуазель де Монпансье и графини де Мор; одна из наиболее известных прециозниц; послужила прототипом для образа Телагены в «Артамене, или Великом Кире» (1649–1653) мадемуазель де Скюдери и принцессы Пафлагонии в романе «История принцессы Пафлагонии» (1659). Славилась неприступностью, вошедшей в поговорку: «Недотрога, как Ванди» (см.: Tallemant 1994: 302). См. ее биографию: Barthelemy 1863: 211–252. См. ее литературный портрет, написанный мадемуазель де Монпансье: Barthelemy 1860: 425–429

Вард Франсуа-Рене дю Бек-Креспен, маркиз де (Vardes Fran$ois-Rene du Bec-Crespin, marquis de; 1621–1688), придворный Генриетты Английской, герцогини Орлеанской, первой Мадам; был отправлен в ссылку за интриги против нее (1664–1683 гг.); по одной из версий, Аглатид в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери (история Аглатида и Аместриды) ,

Васкови (Vascovie) — см. , герцог де

Вассе Анри-Франсуа Гронье, маркиз де Вассе, барон де Ларош-Мабиль (Vasse Henri-François Grognet, marquis de, baron de La Roche-Mabile; ok. 1615–1684), сын Анри Гронье, сеньора де Вассе, и Рене Ле Корню; видам Ле-Мана; один из возлюбленных Нинон де Ланкло; имел прозвище «Ваша наглость» (Son Impertinence); супруга: Мари-Мадлен де Сен-Желэ

Великий Друид (Grand Druide) — см.

Велитобулии (Велитобулийский), сеньор (Velitobulie, seigneur de) — см. , сеньор де, граф де Люкс

Велитобулийская, госпожа (Velitobulie, Mme de) — см. , мадам де, графиня де Люкс

Вертю Катрин-Франсуаза д’Авогур де Бретань, мадемуазель де (Vertus Catherine-Françoise d’Avaugour de Bretagne, Mlle de; 1617–1692), сестра герцогини де Монбазон; монахиня; выведена в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери под именем Нороматы, в «Клелии» — Лезимены, принцессы Леонтинской (согласно одному из «ключей») ,

Верховный прево Франции — см. , маркиз де

Вивонн-Мортемар Луи-Виктор де Рошешуар, герцог де (Vivonne-Mortemart Louis-Victor de Rochechouart, due de; 1636–1688), брат мадам де Монтеспан, фаворитки Людовика XIV; маршал Франции и генерал галерного флота; известен своей развращенностью. В письме от 22 сентября 1688 г. госпожа де Севинье пишет Бюсси: «Вы слышали о смерти вашего старинного друга Вивонна? Он умер в один момент, в глубоком сне <…> между нами говоря, разложившись как физически, так и духовно» (Sevigne 1972/3: 357). Супруга (с 1655 г.): Антуанетта Луиза де Мем (1640–1709). В романе — граф Марсель , , , ,

Виктори, герцогиня де (Victorie, duchesse de) — см.

Виллага (Villagas), неустановленное лицо (есть вероятность, что под этим именем скрывается герцог де Ла Фёйад, так как во многих изданиях романа на этом месте стоит либо «Де Фёй», либо, в тех версиях, что дают незашифрованные имена, — «Ла Фёйад»); возможно, наборщик первого издания неверно разобрал рукопись, где стояло «Villepas» — «Вилльпа», т. е. одно из имен, под которым скрывается в романе герцог де Ла Фёйад

Виллар Мари Жиго де Бельфон, маркиза де (Villars Marie Gigault de Bellefonds, marquise de; 1624–1706), супруга (c 1651 г.) Пьера, маркиза де Виллара; одна из лучших подруг мадам де Севинье; славилась умом и эпистолярным талантом; по словам Сен-Симона, она «была исключительно умна, жизнерадостна, остроумна, а нередко и язвительна» (Сен-Симон 2007/1: 34). В романе — Ларисса

Вилльпа (Villepas) — см. , граф де, герцог де Руанне

Виневиль (Vineville) — см. , сеньор де

Винёй Луи Ардье, сеньор де (Vineuil Louis Ardier, seigneur de), сторонник принца Конде во время Фронды; позднее поссорился с ним (в 1657 г.); имел большой успех у женщин, в частности у госпожи де Шатийон; автор мемуаров. В романе — Виневиль и Женувиль , , , , , , , , ,

Винуа (Vinoy), госпожа де Муи (Mouy). Трудно сказать, о какой ветви фамилии Муи идет речь. Возможно, следует читать Мони. Некий маркиз де Муи служил лейтенантом гвардейцев кардинала Ришелье и погиб в бою в октябре 1635 г. Был и другой Муи — капитан-лейтенант шотландской тяжелой конницы

Виньякур, маркиз де (Vignacourt, marquis de), пикардийский дворянин; мадемуазель де Монпансье пишет, что встречала его в качестве посланца маршала д’Окенкура, который предложил ее отцу объединиться с принцем де Конде в его борьбе против двора (см.: Montpensier 1858–1868/2: 182)

Виоль Пьер (Viole или Violle Pierre; 1601–1667), один из президентов Парижского парламента; кузен госпожи де Шатийон по женской линии; активный участник парламентской Фронды, выступал с резкой критикой Мазарини (в 1648 г.). В «Секретных записках о сотрудниках всех парламентов и счетных палат» (1663) представлен как «человек активный, беспокойный, предприимчивый, пылкий, мстительный, преданный интересам принца де Конде» (Depping 1850–1855/2: 54–55). Действительно отстаивал интересы принца, когда тот укрылся в Испанских Нидерландах. В романе — Олив

Во, де (Vaux, de), владелец меблированных комнат в квартале Маре

Ворель, граф де (Vorel, comte de) — см. , граф (маркиз) де

Вуэ (Vouet) — см. , маркиз де Кёвр, с 1645 г. герцог д’

Вюртемберг-Монбельяр Анна де Колиньи, герцогиня де (Wurtemberg-Mompelgard Anne de Coligny, Herzogin von; 1626–1680), младшая дочь Гаспара III де Колиньи, маршала де Шатийона; сестра Гаспара IV де Колиньи, герцога де Шатийона; супруга (с 1648 г.) Георга II, герцога Вюртемберг-Монбельяра (1626–1699); если верить Бюсси, стала любовницей Винёя еще до своего замужества. В романе — Эрамия

Гаспар (Gaspard) — см. , граф де Колиньи, маркиз д’Андело, герцог де

Герши Маргарита де Ренье, мадемуазель де (Guerchy Marguerite de Regnier, Mile de; ум. 1660), фрейлина Анны Австрийской; имела скандальную репутацию; получила смертельную травму во время неудачного аборта и была застрелена герцогом де Витри

Гиз Анри II Лотарингский, герцог де (Guise Henri II de Lorraine, due de; 1614–1664), второй сын Шарля I, герцога де Гиза, и Генриетты Катрин де Жуайёз; архиепископ Реймский (1629–1640 гг.); отказался от сана после смерти старшего брата; в молодости участвовал в интригах и заговорах против кардинала Ришельё; будучи приговорен к смертной казни (1641 г.), бежал во Фландрию; участвовал в неаполитанском восстании (1647 г.), попал в плен к испанцам (1648–1652 гг.); вновь пытался завладеть Неаполем (1654 г.); после возвращения во Францию был назначен главным камергером; первая супруга (с 1639 г.): Анна Мария Гонзага (развелись в 1641 г.); вторая (с 1641 г.): фламандская дама Онорина Глим, вдова Альберта Максимилиана де Эннена, графа де Боссю (начиная с 1645 г., когда влюбился в мадемуазель де Пон, и до самой своей кончины герцог тщетно пытался добиться в Риме развода с ней)

Гиз Мария Лотарингская, мадемуазель де (Guise Marie de Lorraine, Mlle de; 1615–1688), сестра предыдущего; герцогиня де Гиз, де Жуайёз и принцесса де Жуанвиль (с 1675 г.); последняя представительница старшей ветви дома Гизов

Гито Гийом де Пешпейру де Коменж, граф де (Guitaut Guillaume de Peichpeyrou de Cominges, comte de; 1626–1685), губернатор о-вов Сент-Онора и Сент-Маргерит близ г. Йер (Hyeres) в Провансе — отсюда прозвище в романе; долгое время был любовником графини де Фиеск. В «Мемуарах» Бюсси описал, как Гито, миньон и фаворит принца де Конде, получил от последнего должность капитана легкой кавалерии, оттеснив Бюсси, который никогда ему этого не простил (см.: Bussy 1857/1: 159–160). Впоследствии сам попал в немилость у Конде и с 1667 г. жил в своих владениях в Бургундии, неподалеку от Бюсси. В романе — сеньор Йерский ,

Гиш Арман де Грамон, граф де (Guiche Armand de Gramont, comte de; 1637–1673), сын Антуана III, герцога и маршала де Грамона, и Франсуазы Маргариты де Шивре дю Плесси; племянник Филибера, графа де Грамона; генерал-лейтенант; фаворит брата короля — Филиппа I, герцога Орлеанского (Месье), и Генриетты Английской (первой Мадам); известен скандальными похождениями. Великая Мадемуазель описывает его как молодого человека «необычайной красоты, хорошо сложенного, острого ума, приятного в общении, насмешливого до чрезвычайности» (Montpensier 1858–1868/3: 267). Супруга (с 1658 г.): Маргарита Луиза де Бетюн (1643–1726), во втором браке вышедшая замуж за Анри де Дайона, герцога дю Люда. В романе — Тримале , , , , , , ,

Годюнью (Godugnou) — см. , сеньор де Сен-Жермен-Бопре, граф дю

Гораций (Horace) — см. , сеньор де

Горнан Галльский (Gomand de Gaule) — см. , герцог, Месье

Грамон Антуан III, граф де Гиш, затем герцог де (Gramont Antoine III, comte de Guiche, затем due de; 1604–1678), сын Антуана II, графа, затем герцога де Грамона, и Луизы де Роклор; маршал Франции (1641 г.); губернатор Наварры и Беарна (с 1644 г.); посол в Мадриде (где вел переговоры о браке Людовика XIV с инфантой Марией-Терезой) и Франкфурте; отец графа де Гиша. Согласно одному из «ключей», Мазар в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери; прототип графа де Гиша в известной пьесе Э. Ростана «Сирано де Бержерак». В романе — маршал д’Эгремон , ,

Грамон Филибер, шевалье, затем граф де (Gramont Philibert, chevalier, comte de; 1621–1707), сын Антуана II, графа де Грамона, и Клод де Монморанси; сестры: маркиза де Сен-Шомон и маркиза де Фёкьер; сводный брат предыдущего; служил вместе с Бюсси в качестве волонтера под командованием Тюренна и Конде; из-за скандальной репутации вынужден был покинуть Францию и поселиться в Англии; вернулся ко двору (в 1664 г.) и до конца дней пользовался милостью Людовика XIV; герой книги Антуана Гамильтона «Мемуары кавалера де Грамона», которая в первом издании (1713) получила подзаголовок «Любовная история Англии»; супруга (с 1663 г.): Элизабет Гамильтон. В романе — шевалье д’Эгремон , ,

Грассар (Grassard) — см. , барон

Гримо Мари де Ла Бом де Монревель, маркиза де (Grimaud или Grimault Marie de La Baume de Montrevel, marquise de; 1605–1668), супруга Эспри Алара, сеньора д’Эсплана, в приданое которому принесла землю Гримо, возведенную в маркизат благодаря милостям коннетабля де Люина, фаворита Людовика XIII. Упоминается несколько раз в «Занимательных историях» Таллемана де Рео как возлюбленная Исаака Арно и постоянная посетительница салона госпожи де Рамбуйе (см.: Tallemant 1960/1: 503; 2: 805)

Гурдон (правильнее — Гордон-Хантли) Генриетта (Gourdon (Gordon-Huntly) Henriette), шотландская барышня; фрейлина Анны Австрийской (с 1652 г.), затем первой и второй герцогини Орлеанской; была известна своим умом, а также отсутствием привлекательности. Как писал аббат Тэспо по поводу «Балета муз» (1654): «Я разбираюсь в музах, Гурдон — не из их числа» (цит. по: Tallemant 1994: 276). Однако это не мешало герцогу Орлеанскому за ней ухаживать

Демура (Demura) — см. , графиня де

Деодат (Deodat) — см. , Король-Солнце

Депанют (Despanutes) — см. д’

Де Фёй (Des Feuilles) — см. , граф де, герцог де Руанне

Де Фужре Эли Беде, сьер (Des Fougerais Elie Bedee, sieur; 1595–1667), врач, имевший обширную клиентуру среди знати и высших магистратов; неоднократно подвергался критике со стороны медицинского факультета Парижского университета; перешел в католичество (1648 г.). Ги Патен отзывается о нем как о человеке корыстном и отвратительном шарлатане, «который поменял религию лишь затем, чтобы разбогатеть и пристроить своих детей» (Patin 1846/2: 473). Мольер вывел его в комедии «Любовь-целительница» («L’Amour medecin», 1665) под именем Дефонандрес (греч. — убийца людей), придуманным Буало ,

Донвиль Жан-Жорж де Гаро-Дюранта, сеньор де (Donnevillejean-Georges de Garaud-Duranti, seigneur de; 1630–1684), c 1659 г. маркиз де Мирмон; любитель изящной словесности и один из близких друзей мадемуазель де Скюдери; в «Великом Кире» последней фигурирует под именем Мелианта, в «Клелии» — Горация , ,

Доньон (или д’Уаньон) Луи Фуко, сеньор де Сен-Жермен-Бопре, граф дю (Daugnon (d’Oignon) Louis Foucault, seigneur de Saint-Germain-Beaupre, comte du; 1616–1659); вице-адмирал Франции (с 1650 г.); маршал Франции (1653 г.); из соображений выгоды служил во время Фронды принцу де Конде, потом перешел на сторону двора. В романе — Годюнью

Друид (Druide) — см.

Епископ Родезский — см.

Жар Франсуа де Рошешуар, шевалье де (Jars Francois de Rochechouart, chevalier de; 1591–1670), рыцарь (1607 г.), затем командор (1664 г.) Мальтийского ордена

Жарзе Франсуа-Рене дю Плесси де Ларош-Пишмер, маркиз (или барон) де (Jarzay (или Jarze) François-Rene du Plessis de La Roche-Pichemer, marquis (baron) de; ум. 1672), известный либертин; один из воздыхателей Анны Австрийской, претендовавший на место Мазарини; во время Фронды сражался на стороне принца де Конде. Был любовником герцогини де Роган, Нинон де Ланкло. В романе — Зериж и Сьенже ,

Женувиль (Genouville) — см. , сеньор де

Жераст (Geraste) — см. , маркиз д’

Жереми (Geremie) — см. , граф, затем герцог дю

Жинотик (Ginotic) — см. , граф де Колиньи, маркиз д’Андело, герцог де

Жонси, принц де (Joncy, prince de) — см. , принц де

Зериж (Zerige) — см. , маркиз (или барон) де

Ирита (Irite) — см. , герцогиня де

Ирондат (Irondat) — см. , маршал де

Йерский, сеньор (Hiere, seigneur d’) — см. , граф де

Кавуа Луи д’Оже, маркиз де (Cavoye Louis d’Oger, marquis de; 1639–1716), сын Франсуа д’Оже, сеньора де Кавуа, и Мари де Лор де Сериньян; лейтенант королевских гвардейцев, затем главный квартирмейстер (с 1677 г.)

Кальвуазен, госпожа де (Calvoisin, Mme de), супруга коменданта крепости Руа

Камбиак, аббат (Cambiac, abbe), священник из Тулузы; советник и доверенное лицо семейства Конде. В романе — Борен ,

Кандаль Луи Шарль Гастон де Ногаре и де Фуа, маркиз де Лавалетт, герцог де (Candale Louis-Charles-Gaston de Nogaret, de La Valette et de Foix, due de; 1627–1658), сын Бернара де Ногаре де Лавалетта, герцога д’Эпернона, и Габриэль-Анжелики де Бурбон (1603–1627), внебрачной дочери Генриха IV и Генриетты де Бальзак, маркизы де Верней; губернатор Оверни; генерал-лейтенант; был приобщен к отцовской должности генерального полковника пехоты; командовал королевской армией в Гиени во время Фронды (1652 г.); один из самых блестящих придворных своего времени, щеголь и законодатель мод; друг Сент:Эвремона. В романе — Кандоль , , , ,

Кандоль (Candole) — см. , маркиз де Лавалетт, герцог де

Карл II (Charles II; 1630–1685), сын английского короля Карла I, свергнутого с престола (в 1648 г.) и казненного (1649 г.); король Англии и Шотландии (с 1660 г.); был восстановлен на престоле после изгнания в период протектората Кромвеля и существования Английской республики; КОП (1638 г.) ,

Кастеллан Диана де Жоаннис де Шатоблан, маркиза де (Castellane Diane de Joannis de Chateaublanc, marquise de; 1635–1667), в первом браке — супруга Доминика, маркиза де Кастеллана; во втором (с 1658 г.) — Шарля де Виссека де Латюда, маркиза де Ганжа (1639–1736); носила прозвище «прекрасная провансалка»; убита братьями мужа. В романе — Армида

Кастиль Никола Жаннен де, маркиз де Монжё (Castille Nicolas Jeannin de, marquis de Montjeu; ум. 1691), сын Пьера де Кастиля, государственного советника, контролера и сюринтенданта финансов при Людовике ХIII, и Шарлотты Жаннен; внук президента Пьера Жаннена, министра и дипломата Генриха IV; государственный казначей (1644–1661 гг.); секретарь Ордена Святого Духа (1657–1671 гг.); после падения сюринтенданта финансов Никола Фуке был приговорен к выплате огромной суммы и сослан в Бургундию. В романе — Кастильянт , , , ,

Кастильянт (Castillante) — см. , маркиз де Монжё

Кинетта (Quinette), горничная и наперсница Арделизы , ,

Кланлё Бертран д’Оту, маркиз де (Clanleu Bertrand d’Ostoue, marquis de; ум. 1649), генерал-майор; командовал войсками фрондеров; погиб, защищая Шарантон; в честь его была выпущена брошюра «Похвальное слово покойному господину маркизу де Кланлё, который погиб в Шарантоне, сражаясь за Короля и Парламент» (Louange de feu Monsieur le Marquis de Clanleu tue a Charanton, en combattant pour le service du Roy et du Parlement. P.: Huot, 1649). В романе — Шанлё

Клелий (Clelius), персонаж романа мадемуазель де Скюдери «Клелия», отец заглавной героини; возможно, не имеет реального прототипа

Клелия (Clelie) — см. , принцесса Нёвшательская, герцогиня де; де

Клерамбо Рене Жилье, маркиз де, барон де Пюигарро (Clerembault Rene Gilier, marquis de, baron de Puygarreau или Puygarrault), представитель одной из самых знатных семей Пуату; первый шталмейстер Маргариты Лотарингской, второй супруги герцога Гастона Орлеанского; губернатор Туля. Упоминается у Таллемана де Рео как возлюбленный госпожи Арно, которую он якобы разорил: «…однажды она ему дала 4000 луидоров. Как он утверждает, всего он из нее вытянул 40 000 экю» (Tallemant 1960/2: 504). Впоследствии женился на Мари-Луизе де Бельнав, вдове Александра де Шуазёля (сына маршала дю Плесси-Пралена), погибшего в 1672 г. при взятии Арнгейма в Голландии ,

Клерамбо Филипп де, граф (маршал) де Паллюо (Clerembault Philippe de, comte (marechal) de Palluau; 1606–1665), губернатор Куртре (Кортрейка) и Ипра; маршал Франции (1652 г.). Именно у него Бюсси-Рабютен купил престижный пост главнокомандующего легкой кавалерией, заплатив за это огромную сумму в 90 тыс. экю

Клиссон Констанция Франсуаза д’Авогур де Бретань, мадемуазель де (Clisson Constance-Françoise d’Avaugour de Bretagne, Mlle de; ум. 1695), младшая сестра герцогини де Монбазон и мадемуазель де Вертю. Возможно, является Лезименой, принцессой Леонтинской, в романе «Клелия» мадемуазель де Скюдери

Колиньи, граф де — см. , граф де Колиньи, маркиз д’Андело, герцог де

Командор Мальтийского ордена — см. , шевалье де

Комменж (правильнее — Коменж) Сибилла Анжелика Эмилия д’Амальби, графиня де (Cominges Sibille Angelique Emilie d’Amalby, comtesse de), дочь советника Бордоского парламента; супруга (с 1643 г.) Гастона Жан-Батиста, графа де Коменжа (1614–1670), лейтенанта гвардии королевы, губернатора Касале, КОСД (1661 г.); возлюбленная маршала дю Плесси-Пралена. «Расположение двора» помещает ее «к куклам, на Гипсовую улицу», поскольку она употребляла много белил и румян (см.: Tallemant 1994: 298), а «Пословицы двора» представляют ее как старуху: «Переспевший фрукт, накрашенная женщина, долго не протянет» (цит. по: Ibid.: 307). См. ее литературный портрет под именем Эмилии: Barthelemy 1860: 70–73

Конде Клер-Клеманс де Майе-Брезе, принцесса де (Conde Claire-Clemence de Маille-Вreze, princesse de; 1620–1694), дочь Урбена де Майе, маркиза де Брезе, маршала Франции; племянница кардинала де Ришелье; супруга (с 1641 г.) Луи II де Бурбона, герцога Энгиенского, ставшего затем принцем де Конде. Принц жену не любил и долгое время пытался аннулировать брак. В романе — Принцесса , ,

Конде Луи II де Бурбон, принц де, именуемый Великий Конде (Conde Louis II de Bourbon, 4е prince de, le Grand Condё; 1621–1686), сын Анри II де Бурбона, принца де Конде (Иаксар в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери), и Шарлотты Маргариты де Монморанси; до 1646 г. именовался герцогом Энгиенским (due d’Enghien); выдающийся полководец; в молодости — один из вождей Фронды, губернатор Бургундии. Артамен, или Великий Кир, в одноименном романе мадемуазель де Скюдери. В романе — принц Битурингский и Тиридат , , , , , , , , , , , , , ,

Конде Шарлотта Маргарита де Монморанси, принцесса де (Сonde Charlotte-Marguerite de Montmorency, princesse de; 1594–1650), дочь Генриха I, герцога де Монморанси, коннетабля Франции, и Луизы де Бюдо; супруга (с 1609 г.) Анри II де;Бурбона, принца де Конде; мать Великого Конде, принца де Конти и герцогини де Лонгвиль. В романе — вдовствующая принцесса Битурингии

Конти Арман де Бурбон, принц де (Conti Armand de Bourbon, prince de; 1629–1666), сын Анри II, принца де Конде; младший брат Великого Конде. Бюсси, который служил под его командованием в Каталонии в 1654–1666 гг., дает в своих «Мемуарах» весьма привлекательный портрет начальника: «Его предназначали к церковной карьере, однако волею судьбы он оказался в армии и, почувствовав склонность к военному делу, там и остался. При этом учился он с необыкновенной легкостью, был умен, искренен, весел и даже насмешлив» (Bussy 1857/1: 358). Принц де Конти относился к Бюсси с большой симпатией: «Он был добр и нежен с друзьями и, поскольку считал, что я его люблю, ко мне питал особое расположение» (Ibid.). Кардинал де Рец беспощаден в своей оценке: «Полагаю, что не найду лучшего способа описать его, нежели сказать, что как вождь партии он был нуль и в умножении участвовал лишь постольку, поскольку был принцем крови. Это на поприще общественном. В жизни частной злоба <…> затопляла другие его свойства, все, впрочем, посредственные и со множеством изъянов» (Рец 1997: 121). В романе — принц де Жонси , ,

Корнюэль Анна Мари Бито, мадам (Cornuel Anne-Marie Bigot, Mme; 1605–1694), дочь Жака Бито, одного из интендантов Шарля Лотарингского, герцога де Гиза, каковой дал ей приданое; супруга (с 1627 г.) Гийома Корнюэля (ум. 1650), богатого финансиста, одного из президентов Счетной палаты; хозяйка светского салона; славилась как одна из умнейших и остроумнейших женщин своего времени; со своими пятью дочерьми держала прециозный салон в квартале Маре; возможно, у Бюсси речь идет о дочери первой жены ее супруга, Мари (называемой Марион или Марго) Лежандр (именовавшейся также Марион Корнюэль; Клеодора в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери; Гликерия в «Словаре прециозниц»), любовнице аббата де Ла Ривьера, впоследствии супруге г-на де Ла Ферронэ, губернатора Венсенна. Зенокрита в «Великом Кире»; Клеофила в «Словаре прециозниц» Бодо де Сомеза. В романе — Сибилла , , , ,

Королева, Королева-мать — см.

Король — см. , Король-Солнце

Кофалас, герцог (Cofalace, duc de) — см. , герцог де, до 1650 г. принц де Марсийяк

Криспен (Crispin) — см. , сеньор дю Вилькомбль и дю Плесси

Крофтс Уильям Крофтс, барон (Crofts of Saxham William Crofts, Baron; 1611–1677), английский дворянин; дипломат; приближенный королей Карла I и Карла II; сопровождал последнего во время пребывания в изгнании во Франции и выполнял по его поручению дипломатические миссии в Польше и Литве; был близок с госпожой де Шеврёз; друг герцога де Ларошфуко, знаменитого писателя-моралиста. В романе — Грассар и милорд Ферар , , , ,

Ла Бом (д’Отен) Катрин де Бонн, маркиза (у Бюсси — графиня) де (La Baume (d’Hostun) Catherine de Bonne, marquise de), дочь и единственная наследница Александра де Бонна д’Ориака, виконта де Таллара, и Мари де Нёвиль-Вильруа; супруга (с 1648 г.) Роже д’Отена, маркиза де Ла Бом (д’Отен), барона д’Арлана (ум. ок. 1692), исполнявшего обязанности губернатора Лионнэ, Форе и Божоле; мать маршала де Таллара , ,

Ла Вернь Мари-Мадлен Пиош, мадемуазель де, затем графиня де Лафайет (La Vergne Marie-Madeleine Pioche, Mlle de, comtesse de La Fayette; 1634–1693), супруга (c 1655 г.) Франсуа Мотье, графа де Лафайета, лейтенанта гвардии; придворная дама Генриетты Английской, герцогини Орлеанской; знаменитая писательница

Ламот д’Аржанкур Люси де (La Mothe d’Argencourt Lucie de), любовница короля Людовика XIV (1657 г.), а затем, как говорили, маркиза де Ришельё (с 1658 г.); ушла в монастырь, утверждая, что не уступила притязаниям последнего. «Расположение двора» помещает ее на «четырех ветрах улицы Ришельё» (Tallemant 1994: 299)

Ланже Рене де Кордуан, маркиз де (Langey или Langeais Rene de Cordouan, marquis de), французский дворянин; супруга (с 1653 г.) — Мари де Сен-Симон; проиграл затеянный его женой процесс, в котором та обвинила его в импотенции; был лишен права жениться вторично

Ланкло Нинон (Анна) де (Lenclos или L’Enclos Ninon (Anne) de; 1620–1705), известная парижская куртизанка и меценатка. Ее связь с маркизом де Севинье описана Таллеманом де Рео: «Она принимала Севинье, женатого, каким он был, в течение примерно трех месяцев, получив от него в подарок всего лишь кольцо небольшой ценности. Когда он ей надоел, она ему об этом сказала и заменила его на маркиза де Рамбуйе, который стал ее любовником на последующие три месяца» (Tallemant 1960/2: 443). В романе — Нинон ,

Ла Ривьер Луи Барбье де (La Riviere Louis Barbier de; 1593–1670), прелат; наставник и советник Гастона, герцога Орлеанского; священник королевы Марии-Терезы; епископ-герцог Лангра (с 1655 г.); владелец (с 1650 г.) расположенного близ Корбейля замка Пти-Бур (откуда его прозвище в романе — сеньор Пти-Бура)

Ларисса (Larisse) — см. , маркиза де

Ла Рош, мадемуазель де (La Roche, Mlle de) — см. Ларошфуко Жанна Шарлотта дю Плесси-Лианкур, герцогиня де

Ларошгийон Роже дю Плесси-Лианкур, сеньор, с 1643 г. герцог де (La Rocheguyon Roger du Plessis-Liancourt, seigneur, due de; 1599–1674), первый камергер и приближенный Людовика XIII (с 1624 г.); первый шталмейстер малой конюшни; КОСД (1633 г.); был втянут супругой, Жанной де Шомберг, в борьбу вокруг янсенизма. В феврале 1655 г. викарий церкви Сен-Сюльпис, которому Ларошгийон обычно исповедовался, отказал ему в отпущении грехов. В ответ на это с протестом выступил Антуан Арно, один из идейных вождей янсенистов, опубликовав «Письма к одному герцогу и пэру о методах иезуитов в исповедальне». Антуана Арно поддержал Паскаль, и в 1656 г. появились его знаменитые «Письма к провинциалу», отправной точкой для создания которых послужил случай с Ларошгийоном. Можно легко представить, насколько скандален был роман Бюсси, выводивший в столь невыгодном свете людей, известных своей набожностью. В романе — сеньор де Линанкур

Ларошфуко Жанна Шарлотта дю Плесси-Лианкур, герцогиня де (La Rochefoucauld Jeanne-Charlotte du Plessis-Liancourt, duchesse de; 1645–1674), дочь Анри дю Плесси, графа де Ларошгийона, и Элизабет де Ланнуа; единственная наследница дома Лианкуров; супруга (с 1659 г.) Франсуа VII, принца де Марсийяка, будущего герцога де Ларошфуко. В романе — мадемуазель де Ла Рош

Ларошфуко Франсуа VI, герцог де, до 1650 г. принц де Марсийяк (La Rochefoucauld François VI, prince de Marcillac, due de; 1613–1680), знаменитый писатель; в молодости активно участвовал во Фронде; автор «Максим» (1665), а также «Мемуаров» о событиях Фронды (1662); брат: Анри, аббат де Ларошфуко (1634–1708). В романе — герцог Кофалас , ,

Ларошфуко Франсуа VII, принц де Марсийяк, затем герцог де.(Lа Rochefoucauld Francois VII, prince de Marcillac, due de; 1634–1714), старший сын Франсуа VI, герцога де Ларошфуко, автора «Максим»; главный гардеробмейстер (с 1672 г.); главный егермейстер; фаворит Людовика XIV. В романе — Самилькар , , , , , ,

Ла Сюз Генриетта де Колиньи, графиня де (La Suze Henriette de Coligny, comtesse de; 1618–1673), дочь Гаспара П1 де Колиньи, маршала де Шатийона; сестра Гаспара IV, графа де Колиньи, герцога де Шатийона; в первом браке (с 1643 г.) — супруга Томаса Гамильтона, шотландского графа Хадингтона (ум. 1644); во втором — Гаспара де Шампаня, графа де Ла Сюза (ум. 1694); второй брак был аннулирован по ее инициативе в 1661 г. в результате длительной судебной тяжбы; была известна независимостью и широтой взглядов, писала стихи; имела множество любовников; перешла в католичество (1653 г.) — церемония состоялась в присутствии Анны Австрийской, брата Людовика XIV и папского нунция. В «Словаре прециозниц» Бодо де Сомеза фигурирует под именем Дорализы

Ла Фёйад Франсуа III д’Обюссон, граф де, герцог де Руанне (La Feuillade François III d’Aubusson, comte de, due de Rouannais (Ro(u)annez); 1625–1691), сын Франсуа II д’Обюссона и Изабель Браше; маршал Франции (1675 г.); вице-король Сицилии; губернатор Дофине; КОСД (1688 г.); какое-то время был близким другом Бюсси, однако не смог простить ему «Любовной истории галлов». В романе — Вилльпа и Де Фёй ,

Лафлёр (La Fleur), слуга Анжели

Ледигьер Анна де Ла Мадлен, маркиза де Рани, герцогиня де (Lesdiguieres Anne de La Magdelaine, marquise de Ragny, duchesse de; ум. 1656), дочь Леонора де Ла Мадлена, маркиза де Рани, и Ипполиты де Гонди; вторая супруга (с 1632 г.) Франсуа де Бонна де Креки, герцога де Ледигьера (1600–1677), внука Франсуа де Бонна де Креки, герцога де Ледигьера (1543–1626), последнего коннетабля Франции

Ле Камю Этьен (Le Camus Etienne; 1632–1707), кардинал (1686 г.); епископ Гренобля (с 1671 г.). Несмотря на безупречное служение Церкви в своей епархии, так и не смог избавиться от дурной репутации, которую приобрел в связи с дебошем в Руасси. Сатирические куплеты эпохи представляют его как «крестителя свиней» и «кардинала Руасси» (см.: Desnoiresterres 1862–1865/2: 9), а примечания в сборнике Морепа, появившемся тридцать лет спустя, гласят: «Кардинал Ле Камю, в ту пору священник короля, провел Страстную неделю в Руасси, в доме господина де Вивонна; с графом де Бюсси, Филиппом Манчини, герцогом Неверским, с графом Маниканом и другими распутниками они ели мясо и с ужасным богохульством окрестили молочного поросенка по всем правилам церковного устава и назвали его “Карп”. Говорят, что совершил обряд аббат Ле Камю…» (цит. по: Michaud, Poujoulat 1839/6: 618) , , ,

Леникс (Lenix) — см. , граф д’

Леонора, принцесса (Leonor, princesse) — см. , герцогиня де, Великая Мадемуазель

Л’Иль, виконтесса де (L’Isle, vicomtesse de), уроженка Нижней Бретани; точно установить личность этой дамы историкам пока не удалось. Возможно, речь идет о Франсуазе дю Пупри (Françoise du Poulpry), уроженке Бретани, супруге (с 1642 г.) Франсуа де Бреана, виконта де Л’Иля (Francois de Breant, vicomte de L’Isle). В других источниках упоминается Катрин Кайебо де Ла Саль (ум. 1692), супруга (с 1630 г.) Франсуа де Л’Иля, маркиза де Мариво. Виконтессе де Л’Иль посвящена целая история у Таллемана де Рео (см.: Tallemant 1960/2: 732–733). В романе — Урания , , , , ,

Линанкур, сеньор де (Linancourt, seigneur de) — см. , сеньор, с 1643 г. герцог де

Лисидас (Lycidas) — см. , до 1660 г. герцог Анжуйский, затем герцог, Месье

Лозен Антонен Нонпар де Комон, граф и герцог де, маркиз де Пюигилен (Lauzun Antonin-Nompar de Caumont, comte et due de, marquis de Puyguilhem; 1633–1723), офицер; фаворит Людовика XIV; супруг (с 1670 г.) Великой Мадемуазель; из-за интриг маркизы де Монтеспан и военного министра Лувуа провел десять лет в заключении в замке Пинероло (Пиньероль). В романе — Эстебар

Лонгвиль Анна-Женевьева де Бурбон, герцогиня де (Longueville Anne-Genevieve de Bourbon, duchesse de; 1619–1679), сестра Великого Конде; вторая супруга (с 1642 г.) Анри II Орлеанского, герцога де Лонгвиля; любовница герцога де Ларошфуко (по мнению исследователей, отцом Шарля Пари Орлеанского, герцога де Лонгвиля, рожденного герцогиней в Парижской ратуше во время Фронды, на самом деле является автор «Максим»); одна из вдохновительниц Фронды на всех ее этапах. «Было невозможно видеть и не любить ее, не желать ей понравиться», — пишет госпожа де Моттвиль (Motteville 1891–1911/1: 335). Кардинал де Рец отзывался о ней так: «Ветряная оспа лишила красоту этой дамы свежести, но сохранила почти нетронутым весь ее блеск, и блеск этот в соединении с происхождением герцогини, умом и негою, которая придавала ей особое очарование, делали г-жу де Лонгвиль одной из самых привлекательных женщин Франции» (Рец 1997: 104). Ей посвящен «Артамен, или Великий Кир» мадемуазель де Скюдери — 10-томный роман, в котором она фигурирует под именем Манданы. В романе — принцесса Нормандская ,

Лонгвиль Анри II Орлеанский, герцог де (Longueville Henri II d’Orleans, due de; 1595–1663), активный участник Фронды (1649 г.); губернатор Нормандии. В романе — принц Нормандский

Лотарингский дом (фр. Lorraine, maison de, в романе — Lotharingie, maison de), совокупное название для династии герцогов Лотарингских и различных младших ветвей этой династии, обосновавшихся во Франции (Гизов, Эльбёфов, Майеннов, Лильбоннов)

Лотарингский Луи I, шевалье, впоследствии герцог де Жуайёз (Lorraine Louis Ier, chevalier de, due dejoyeuse; 1622–1654), сын Шарля Лотарингского, герцога де Гиза, и Генриетты-Катрин де Жуайёз; главный камергер Франции (с 1644 г.); генерал-полковник легкой кавалерии; умер от раны, полученной в сражении близ Арраса

Лэг Жоффруа, граф де (Laigues Geoflroy, comte de; 1614–1674), капитан гвардейцев герцога Гастона Орлеанского; последний возлюбленный герцогини де Шеврёз, с которым она тайно сочеталась браком в 1657 г.

Люд Анри де Дайон, граф, с 1675 г. герцог дю (Lude Henri de Daillon, comte, затем due du; 1622–1685), главный начальник артиллерии (с 1669 г.); сердечный друг госпожи де Ла Сюз и госпожи де Севинье. В романе — Жереми , , , ,

Людовик XIV Великий, Король-Солнце (Louis XIV le Grand, le Roi-Soleil; 1638–1715), сын Людовика ХШ и Анны Австрийской; король Франции (с 1643 г.); родившись после 23 лет бесплодного брака Анны Австрийской и Людовика ХIII, получил прозвище Богоданный (Dieudonne), или, используя греко-латинский «перевод», Теодат. В романе — Теодат и Деодат , , , , , , , , , , , , , , , , , ,

Люксембург Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль, герцог де (Luxembourg Fran-$ois-Henri de Montmorency-Bouteville, due de; 1628–1695), младший брат госпожи де Шатийон; до женитьбы именовался графом де Бутвилем; полководец; маршал Франции (1675 г.); КОСД (1688 г.). В романе — герцог Люксембургский

Люксембургский, герцог (Luxembourg, due de) — см. , герцог де

Мадам — см. Орлеанская Генриетта-Анна Английская, герцогиня, Мадам

Мазарини Джулио (ит. Mazarini или Mazzarino Giulio Raimondo, фр. Mazarin Jules; 1602–1661), кардинал (1641 г.); первый министр Франции (с 1643 г.). В «Словаре прециозниц» Бодо де Сомеза фигурирует под именем Катона. Племянница: Мария Манчини (1639–1715). В романе — Великий Друид , , , , , , , , , , ,

Маликорн Гаспар дю Плесси, сеньор де (Malicome Gaspard du Plessis, seigneur de; 1626–1694), сын Эдма дю Плесси, сеньора де Периньи, Отфёйля и Маликорна; шталмейстер Анри II Лотарингского, герцога де Гиза

Маникан Бернар де Лонгваль, маркиз де (Manicamp Bernard de Longueval, marquis de; 1628?—1708), один из немногих персонажей романа, за которым сохранено настоящее имя; друг графа де Гиша; входил в окружение Филиппа, герцога Анжуйского, брата короля; один из участников дебоша в Руасси , , , , , , ,

Манчини Лаура Виттория (Laura Vittoria Mancini; 1636–1657), племянница кардинала Мазарини; супруга (с 1651 г.) Луи де Бурбона, герцога де Вандома и де Меркёра (1612–1669). В романе — герцогиня де Виктори

Манчини Филипп, герцог де Невер (Неверский) (Mancini Philippe, due de Nevers; 1641–1707), племянник кардинала Мазарини, который лишил его наследства, не считая достойным носить его имя; брат предыдущей. Сен-Симон его описывает как «распрекраснейшего малого в мире, беззаботного, ленивого, падкого до наслаждений и жадного до крайности» (Saint-Simon 1983–1988/2: 902) , , ,

Марсель, граф (Marcel, comte) — см. , герцог де

Марсийяк — см. , принц де Марсийяк, затем герцог де

Мем Мари де Ла Валле-Фоссе, маркиза д’Эверли, госпожа де (Mesmes Marie de La Vallee-Fossez, marquise d’Everly, Mme de), супруга Анри де Мема, сеньора де Брэ-сюр-Сэн и де Руасси (ум. 1650), второго президента Парижского парламента; мать герцогини де Вивонн

Менаж Жиль (Menage Gilles; 1613–1692), писатель, лингвист, историк и лексикограф; близкий друг госпожи де Севинье, госпожи де Лафайет и мадемуазель де Скюдери. В «Словаре прециозниц» Сомеза и Ла Форжа именуется Менандром

Менвиль (или Манвиль) Катрин, мадемуазель де (Men[n]eville или Man[n]eville Catherine, Mlle de), дочь Луи де Менвиля, сеньора д’Озонвиля; фрейлина Анны Австрийской; прославилась необычайной красотой; любовница Никола Фуке, который, по свидетельству графа де Бриенна, преподнес ей 150 тыс. экю через ее подругу и доверенное лицо госпожу дю Плесси-Бельер (см.: Brienne 1916–1919/3: 241). В связи с этим фигурирует в «Мещанском романе» А. Фюретьера под именем Нереиды, которую соблазнил Интендант ракушек Нептуна (см.: Кн. I: «История заблудившейся любви»)

Мере Антуан Гомбо, шевалье де (Mere Antoine Gombaud, chevalier de; 1607–1684), французский писатель, философ и оратор; получил известность благодаря своему эссе «О порядочном человеке» («De l’honnete homme»). Согласно «мещанскому ключу» к роману мадемуазель де Скюдери «Клелия», фигурирует в последнем под именем Аронция , ,

Месье — см. Орлеанский Гастон Французский, герцог, Месье; Орлеанский Филипп I Французский, до 1660 г. герцог Анжуйский, затем герцог, Месье

Месье Принц — см. Конде Луи II де Бурбон, принц де, именуемый Великий Конде

Мирель (Mirelle), вероятно, вымышленный персонаж ,

Монбазон Мари д’Авогур де Бретань, принцесса де Гемене, герцогиня де (Montbazon Marie d’Avaugour de Bretagne, princesse de Guemene, duchesse de; 1612–1657), дочь Клода д’Авогура (1581–1637) и Катрин Фуке де Ла Варенн (1590–1670); вторая супруга (с 1628 г.) Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона (1568–1654); мачеха герцогини де Шеврёз; любовница герцога де Бофора, одного из вождей Фронды; известна многочисленными любовными и политическими интригами. Кардинал де Рец писал о ней: «Герцогиня де Монбазон была красоты замечательной. Однако наружности ее недоставало скромности. Высокомерие и бойкость речи в спокойные времена могли бы заменить ей недостаток ума. На нее нельзя было положиться вполне в делах любовных и совершенно нельзя в политических. Любила она одно лишь свое наслаждение и еще более свою выгоду. Я никогда не встречал никого, кто в пороках сохранил бы столь мало уважения к добродетели» (Рец 1997: 123). По одной из версий, Аретафила в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери. В романе — Монбюа

Монбюа (Montbuas) — см. , принцесса де Гемене, герцогиня де

Монгла Сесиль-Элизабет Юро де Шеверни, маркиза де (Montglas Cecile-Elizabeth Hurault de Chevemy, marquise de; 1618–1695), дочь Анри Юро, графа де Шеверни, и его второй супруги Мари Гайар; супруга (с 1643 г.) Франсуа де Поля де Клермона де Сен-Жоржа, маркиза де Монгла (1620–1675), главного гардеробмейстера короля; любовница Бюсси в течение 12 лет вплоть до его опалы. В «Мемуарах» он так вспоминает о своей любви: «Той зимой (1653 г.) я влюбился в женщину знатного происхождения. Я не называю ее имени не из уважения к ней, а от стыда, что любил ту, которая так мало этого заслуживала» (Bussy 1857/1: 355). Бюсси никогда не простил госпоже де Монгла ее измены. Госпожа де Монгла фигурирует под именем Аминты в «Сборнике портретов и похвал», опубликованном Серси в январе 1659 г. Судя по сходству портретов, Бюсси, возможно, является автором обоих. Существует также портрет госпожи де Монгла, составленный мадемуазель де Монпансье: «[Когда Вы впервые оказались при дворе,] Вы отличались большой привлекательностью: у Вас была красивого цвета кожа, соблазнительный рот, самые красивые в мире зубы, немного вздернутый нос (но это Вам шло), черные глаза, темные, довольно густые волосы и чудесная шея, которой Вы до сих пор можете гордиться» (Barthelemy 1860: 440; см. весь портрет: Ibid.: 439–443). В романе — Белиза , , , , ,

Монморон Шарль де Севинье, граф де (Montmoron Charles de Sevigne, comte de; 1622–1684), сын Рено де Севинье, графа де Монморона; троюродный брат маркиза де Севинье; советник Реннского парламента

Монпансье Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де, Великая Мадемуазель (Montpensier Anne-Marie-Louise d’Orleans, duchesse de, La Grande Mademoiselle; 1627–1693), дочь Гастона Французского, герцога Орлеанского, и Мари де Бурбон, герцогини де Монпансье; кузина Людовика XIV; от матери унаследовала огромное состояние; во время Фронды выступила на стороне мятежников, после чего была сослана в замок Сен-Фаржо (1652–1657 гг.). См. ее литературный портрет в стихах: Barthelemy 1860: 531–538. В романе — принцесса Леонора , ,

Монтегю Уолтер (Montagu или Montaigu Walter; ок. 1605–1677), шотландский дворянин; друг герцога Бэкингема, с которым приезжал во Францию; перешел в католичество и стал монахом аббатства Святого Мартина близ Парижа; присутствовал при кончине Анны Австрийской

Монтозье Жюли-Люси д’Анженн, герцогиня де (Mantausier Julie-Lucie d’Angennes, duchesse de; 1607–1671), дочь Шарля д’Анженна, маркиза де Рамбуйе, и Катрин де Вивонн (в свете — Артениса (анаграмма Catherine — Arthenice), в «Принцессе Пафлагонии» — богиня Афин, в «Словаре прециозниц» — Розелинда, в «Великом Кире» — Клеомира), хозяйки знаменитого прециозного литературного салона, возможно, послужившего образцом для комедии Мольера «Смешные жеманницы»; супруга (с 1645 г.) Шарля де Сен-Мора, герцога де Монтозье (1610–1690), который ухаживал за ней в течение 14 лет и стал инициатором создания цикла поэтических произведений, сочиненных в ее честь и получивших название «Гирлянда Жюли» (1641); статс-дама королевы Марии-Терезы (с 1661 г.); имела прозвище «несравненная Жюли». В «Словаре прециозниц» — Меналида, в «Принцессе Пафлагонии» — принцесса Аминта, в романе мадемуазель де Скюдери «Артамен, или Великий Кир» (1649–1653) — Филонида, ее супруг фигурирует в последнем под именем Мегабата; оба также выведены в «Истории Алкидалиса и Зелиды» (1659) Вуатюра

Монтрезор Клод де Бурдейль, граф де (Montresor Claude de Bourdeilles, comte de; 1608–1663), внучатый племянник знаменитого писателя Брантома; главный егермейстер и фаворит Гастона Орлеанского

Мор Анна Дони д’Аттиши, графиня де (Maure Anne Doni d’Attichy, comtesse de; 1603–1663), дочь Оттавиано Дони, барона д’Атгиши, и Баланс де Марийяк; племянница братьев Марийяк — хранителя печати и маршала; супруга (с 1635 г.) Луи де Рошешуара, графа де Мора (1603–1669); подруга маркизы де Сабле; несмотря на поразительную красоту, отличалась образцовой добродетелью. У Бодо де Сомеза в «Словаре прециозниц» (1660) фигурирует под именем Мадонты, в «Принцессе Пафлагонии» мадемуазель де Монпансье — принцессы Миснии, в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери — Онезилы, принцессы Армении. См. ее литературный портрет, принадлежащий перу маркиза де Сурди: Barthelemy 1860: 136–140. См. посвященное ей исследование и ее собственные письма: Barthelemy 1863: 7—207. В романе — Демура

Муше (Mouchet), офицер легкой конницы

Немур (Немурский) Анри II Савойский, герцог де (Nemours Henri II de Savoie, due de; 1625–1659), сын Анри I Савойского, герцога де Немура, и Анны Лотарингской, герцогини Омальской; последний герцог де Немур из Савойского дома; младший брат Шарля Амедея Савойского. Согласно «аристократическому ключу» к роману мадемуазель де Скюдери «Клелия», фигурирует в нем под именем Аронция , ,

Немур (Немурская) Мария Орлеанская, принцесса Нёвшательская, герцогиня де (Nemours Marie d'Orleans, princesse de Neuchatel, duchesse de; 1625–1707), дочь Анри II Орлеанского, герцога де Лонгвиля, и Луизы де Бурбон-Суассон; супруга (с 1657 г.) Анри II Савойского, герцога де Немура. Согласно «аристократическому ключу» к роману мадемуазель де Скюдери «Клелия», фигурирует в нем под именем Клелии

Немур (Немурский) Шарль Амедей Савойский, герцог де (Nemours Charles-Amedee de Savoie, due de; 1624–1652), сын Анри I Савойского, герцога де Немура, и Анны Лотарингской, герцогини Омальской; брат Анри II Савойского, герцога де Немура; супруга: Мария-Елизавета де Бурбон-Вандом (1614–1664), дочь Сезара де Бурбона, герцога де Вандома, побочного сына Генриха IV, сестра герцога де Бофора; убит на дуэли Бофором. В романе — Амедей ,

Нинон (Ninon) — см.

Нобелла (Nobelle) — см. , мадам де

Нобиньи (Naubigny) — см. , д’ (Обинье, д’)

Нормандская, принцесса (Normands, princesse des) — см. , герцогиня де

Нормандский, принц (Normands, prince des) — см. , герцог де

Обиньи, д’ (Обинье, д’) (Aubigny, d’ (Aubigne, d’)), один из приближенных Шарлотты де Монморанси, вдовствующей принцессы де Конде. О каком конкретно представителе рода д’Обинье идет речь, неизвестно. В романе — Нобиньи

Овернь, маршал д’ (Auvergne, marechal d’) — см. , виконт де

Окенкур Шарль де Монши, маршал д’ (Hocquincourt Charles de Monchy, marechal d’; 1599–1658), губернатор Перонны, Мондидье, Pya и пограничной крепости Ам (на р. Сомме); маршал Франции (1651 г.); во время Фронды сохранил верность королю, однако затем перешел на сторону Конде и испанцев; погиб при осаде Дюнкерка (описана в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери как осада Кум). В романе — Шамюи , , ,

Олив, д’ (Olive, d’) — см.

Олонн Катрин-Генриетта д’Анженн де Ла Лу[п], графиня д’ (Olonne Catherine-Henriette d’Angennes de La Loup[e], comtesse d’; 1634–1714), старшая дочь Шарля д’Анженна, барона де Ла Лу, и Мари Рэнье-Друэ; супруга (с 1652 г.) Луи де Ла Тремуя, графа д’Олонна; известна своими любовными похождениями. Согласно ряду «ключей», Лабрюйер в «Характерах» (1688) выводит ее под именем Мессалины (гл. «О женщинах». 33; см.: La Bruyere 1934: 705), а Сен-Симон о ней и ее сестре Мадлен (1629–1714), супруге Анри де Сентерра, маршала де Ла Ферте, писал: «Распутство прославило их не менее, чем красота, и отдалило от других женщин. Ни одна женщина, даже с самой испорченной репутацией, не осмеливалась их навещать или показываться с ними в свете» (Saint-Simon 1983–1988/4: 743). Обвиняли ее и в продажности. «Расположение двора» помещает ее в гостиницу «Луидор» на мосту Менял (см.: Tallemant 1994: 298). В «Словаре прециозниц» Бодо де Сомеза фигурирует под именем Доримениды. См. ее литературный портрет, написанный Сент-Эвремоном: Barthelemy 1860: 145–151; см. там же другой ее портрет: Ibid.: 461–465. В романе — Арделиза , , , , , , , , , ,

Олонн Луи де Ла Тремуй, граф д’ (Olonne Louis de La Tremoille, comte d’; 1629–1686), супруг Катрин-Генриетты д’Анженн; гурман и либертин; друг Сент-Эвремона. В романе — Леникс , , , , ,

Орлеанская Генриетта-Анна Английская, герцогиня, Мадам (Orleans Henriette-Anne d’Angleterre, duchesse d’, Madame; 1644–1670), дочь английского короля Карла I и Генриетты-Марии Французской; сестра Карла II; супруга (с 1661 г.) Филиппа I Французского, герцога Орлеанского ,

Орлеанский Гастон Французский, герцог, Месье (Orleans Gaston de France, due d’, Monsieur; 1608–1660), младший сын Генриха IV и Марии Медичи; брат Людовика XIII; неоднократно устраивал заговоры против него и кардинала Ришелье; дядя Людовика XIV. В романе — Горнан Галльский ,

Орлеанский Филипп I Французский, до 1660 г. герцог Анжуйский, затем герцог, Месье (Orleans Philippe II de France, due d’Anjou, due d’, Monsieur; 1640–1701), младший брат Людовика XIV. В романе — Лисидас , , , , ,

Ороондат (Oroondate) — см. , маркиз де. Имя Ороондат носили, в частности, царь Мемфиса — персонаж романа Гелиодора «Эфиопика»; персонаж романа Мадлен де Скюдери «Артамен, или Великий Кир» (в 10 т.; 1649–1654); разлученный со своей возлюбленной Статирой герой романа Ла Кальпренеда «Кассандра» (1642–1645); в жизни прозвище Ороондат (по имени героя Скюдери) имел Пьер де Виллар, называемый маркиз де Виллар (1623–1698), дипломат, генерал-лейтенант, КОСД (1688 г.)

Паже Жак, сеньор дю Вилькомбль и дю Плесси (Paget Jacques, seigneur du Villecomble et du Plessis; ум. 1695), интендант финансов (1654–1658 гг.); докладчик в Государственном совете. В романе — Криспен

Пелиссон-Фонтанье Поль (Pelisson-Fontanier Paul; 1624–1693), французский писатель, один из представителей галантной литературы; состоял на службе у Никола Фуке; после опалы покровителя был заключен в Бастилию (1661–1666 гг.), однако впоследствии оправдан; занимал должность королевского историографа; член Французской академии (1653 г.). В «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери фигурирует под именем Аканта, в «Клелии» — Эрминия ,

Перефикс Ардуэн де Бомон де (Perefixe Hardouin de Beaumont de; 1605–1671), епископ Родезский, затем архиепископ Парижский (с 1662 г.); наставник Людовика XIV

Плесси Мари-Луиза де Бельнав, графиня дю (Plessis Marie-Louise de Bellenave, comtesse du; 1640–1724), дочь Клода де Лу, сеньора де Бельнава, и Мари де Генего, его второй жены; в первом браке — супруга (с 1659 г.) Александра де Шуазёля, графа дю Плесси (ок. 1634–1672), первого палатного дворянина герцога Филиппа Орлеанского; во втором — Рене Жилье де Пюигарро, маркиза де Клерамбо

Плесси-Прален Сезар, герцог де Шуазёль, граф дю (Plessis-Praslin Cesar, due de Choiseul, comte du; 1598–1675), маршал Франции (1645 г.); автор «Мемуаров» (1676); КОСД (1661 г.); тесть предыдущей ,

Полакетта (Polaquette) — см. де

Помощник Верховного Жреца (Sous-Pontife) — см. , кардинал де

Помрёй (Помрё) Дениза де Бордо, мадам де (Pommereuil (Pomereu) Denise de Bordeaux, Mme de), дочь Гийома де Бордо, интенданта финансов, и дамы Мари Канэ; вторая супруга (с 1633 г.) Франсуа де Помрёя де Ла Бретеша, барона де Рисэ (ум. 1661), президента Большого совета, председателя Судебной палаты при Арсенале, государственного советника (с 1637 г.); любовница кардинала де Реца

Пон (Понс) Сюзанна де (Pons Suzanne de; ум. 1668), дочь Жан-Жака де Пона, маркиза де Ла Каза (1585–1643), и Шарлотты де Партенэ, дамы де Женуйе; фрейлина Анны Австрийской; официальная любовница герцога де Гиза

Преси, мадам де (Рreсу, Mme de), точных сведений об этой даме у историков нет. Возможно, имеется в виду Мадлен де Барада (Madeleine de Baradat), дочь Гийома де Барада, сеньора де Дамри, и Сюзанны де Ромэн, супруга (с 1626 г.) Луи-Антуана дю Пра, маркиза де Нантуйе и де Преси (1600–1681). В романе — Амаранта , , , ,

Принцесса — см. , принцесса де; , принцесса

Принцесса Леонтинская (Princesse des Leontins) — см. Вертю Катрин-Франсуаза д’Авогур де Бретань, мадемуазель де; Клиссон Констанция Франсуаза д’Авогур де Бретань, мадемуазель де

Проспер (Prospere) — см.

Пти-Бура, сеньор (Petit-Bourg, seigneur de) — см. де

Пфальцская Анна Гонзага-Клевская, принцесса (Palatine Anne de Gonzague-Cleve, princesse; 1616–1684), дочь Карла Гонзага, герцога Неверского и Мантуанского; супруга (с 1642 г.) пфальцграфа Эдуарда Баварского. «Принцесса Пфальцская столь же ценила любовное кокетство, сколь дорожила глубиной чувств» (Рец 1997: 122). В романе — Принцесса ,

Пюизьё, госпожа де — см. Этамп де Валансэ Шарлотта д’

Рабютены (Rabutin), дворянский род, к которому принадлежали романист и мадам де Севинье

Резильи (Resilly) — см. , маркиз де

Рец Жан Франсуа Поль де Гонди, кардинал де (Retz Jean-Francois-Paul de Gondy, cardinal de; 1614–1679), сын Филиппа Эмманюэля де Гонди, маркиза де Бель-Иля, и Франсуазы де Сийи; коадъютор архиепископа Парижского (с 1643 г.); епископ Коринфский (с 1644 г.), затем архиепископ Парижский (1654–1661 гг.); один из предводителей Фронды; кардинал (1652 г.); аббат Сен-Дени (с 1662 г.); после ссоры с двором находился в ссылке; автор знаменитых мемуаров. В романе — Помощник Верховного Жреца , , , ,

Риконе (Riconet) — см. , братья

Рику (или Рикусс), братья — старший Жан де Рику (Jean de Ricous; ум. 1655) и младший Луи-Гаспар де Рику (Louis-Gaspard de Ricous; ум. 1709); первый осуществлял связь между принцем де Конде и госпожой де Шатийон, казнен за участие в заговоре против Мазарини; второй скрывался с Конде в Брюсселе, служил у него первым дворецким и был мужем камеристки госпожи де Шатийон, мадемуазель Фуллертон; впоследствии Луи-Гаспар служил бригадиром в армии курфюрста Баварского (1703 г.). В романе — братья Риконе , , ,

Ришельё Анна Пуссар, герцогиня де (Richelieu Anne Poussard, duchesse de; 1622–1685), дочь Франсуа Пуссара, маркиза де Фора, барона де Вижана, и Анны де Нёбур; в первом браке — супруга (с 1644 г.) Франсуа-Александра д’Альбре, сира де Понса, графа де Маренна (ум. 1648); во втором — первая супруга (с 1649 г.) Арман-Жана де Виньеро дю Плесси, герцога де Ришелье; статс-дама королевы Марии-Терезы, затем дофины. В романе — Ирита

Ришельё Арман-Жан де Виньеро дю Плесси, герцог де, герцог де Фронзак (Richelieu Armand-Jean de Vignerot du Plessis, duc de, duc de Fronsac; 1629–1715), сын Франсуа II де Виньеро и Мари-Франсуазы де Гемадёк; внучатый племянник кардинала де Ришельё, унаследовавший по завещанию кардинала его герцогство-пэрство; генерал галерного флота Франции (1646–1661 гг.); КОСД (1688 г.). В романе — Эрлаши

Ришельё Жан-Батист Амадор де Виньеро дю Плесси, маркиз де (Richelieu Jean-Baptiste-Amador de Vignerot du Plessis, marquis de; 1632–1662), сын Франсуа II де Виньеро и Мари-Франсуазы де Гемадёк; внучатый племянник кардинала де Ришельё; брат предыдущего. Именно он упоминается в «Благочестивых песнопениях» Руасси. В романе — Арман ,

Роклор Гастон Жан-Батист I, герцог де (Roquelaure Gastonjean-Baptiste I, due de; 1617–1683), губернатор Гиени. В романе — Васкови , ,

Рувиль Франсуа, граф (маркиз) де (Rouville Francois, comte (marquis) de; ум. 1677), шурин Бюсси; игрок, бретер, бонвиван и безбожник. В романе — граф де Ворель

Рэнси Жак Бордье, сеньор дю (Raincy Jacques Bordier, sieur du), сын Жака Бордье, интенданта финансов; игрок и бонвиван; автор мадригалов и стихотворений «на случай»; завсегдатай салона госпожи де Скюдери. В «Великом Кире» последней фигурирует под именем Агатирса, в «Клелии» — Целера , ,

Самилькар, принц (Samilcar, prince) — см. , принц де Марсийяк, затем герцог де

Севинье Анри, маркиз де (Sevigne Henri, marquis de; 1623–1651), французский дворянин; умер от ран, полученных на дуэли с шевалье д’Альбре. В романе — Шенвиль ,

Севинье Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де (Sevigne Marie de Rabutin-Chantal, marquise de; 1626–1696), супруга (c 1644 г.) предыдущего; дальняя кузина Бюсси по линии отца (см. в наст. изд. генеалогическую таблицу); это родство было упрочено в 1643 г. через брак Бюсси с Габриэль де Тулонжон, которая приходилась госпоже де Севинье двоюродной сестрой; известна своим обширным эпистолярным наследием. Фигурирует в «Словаре прециозниц» Сомеза и Ла Форжа под именем Софронии. В романе — госпожа де Шенвиль , ,

Сен-Жермен-Бопре Агнесса де Байёль, маркиза де (Saint-Germain-Beaupre Agnes de Bailleul, marquise de; ум. 1706), младшая дочь Никола де Байёля, маркиза де Шато-Гонтье, парламентского президента; супруга (с 1644 г.) Анри Фуко, маркиза де Сен-Жермен-Бопре (1607–1678), губернатора Ла-Марша (в совр. деп. Крёз) и брата Луи Фуко, графа дю Доньона, маршала Франции

Сен-Кантен Рене де Морнэ, аббат де (Saint-Quentin Rene de Momay, abbe de; ум. 1691), брат Луи де Морнэ, маркиза де Вилларсо, любовника Нинон де Ланкло, Франсуазы д’Обинье, мадам Скаррон (будущей маркизы де Ментенон) и других красавиц; игрок и кутила. В романе — Тюрпен ,

Сен-Лу Диана Шатенье де Ла Рош-Позэ, дама де (Saint-Loup Diane Chasteigner de La Roche-Posay, dame de; ok. 1625—?), дочь Жана Шатенье, сеньора де Ла Рош-Позэ, и Дианы де Фервак; вторая супруга Никола Лепажа, сеньора де Сен-Лу (ум. 1672); любовница герцога де Кандаля

Сен-Шомон Сюзанна Шарлотта де Грамон, маркиза де (Saint-Chaumont Suzanne-Charlotte de Gramont, marquise de; ум. 1688), дочь Антуана II, графа (впоследствии герцога) де Грамона (1572–1644), и Клод де Монморанси-Бутвиль (ум. 1652), его второй жены; кузина герцогини Мекленбургской; супруга Анри Митта, маркиза де Сен-Шомона, графа де Миолана (ум. 1665); воспитательница детей Месье

Сент-Эвремон Шарль де Маргетель де Сен-Дени де (Saint-Evremond Charles de Marguetel de Saint-Denis de; 1614–1703), известный литературный критик и моралист; служил одно время с Бюсси у принца Конде; будучи замешан в деле сюринтенданта финансов Фуке, попал в немилость к королю (в 1661 г.), был удален от двора и переселился в Англию; не был братом маркиза де Бёврона. В романе — шевалье Эдмон

Сент-Эньян Франсуа-Онора де Бовилье, герцог де (Saint-Aignan François-Honorat de Beauvilliers, due de; 1607–1687), камергер и советник Людовика XIV; член Французской академии (1663 г.) ,

Сибилла (Sibylle) — см. , мадам

Сийери Луи-Роже Брюлар, маркиз де (Sillery Louis-Roger Bruslart или Brulart, marquis de; 1619–1691), супруг (с 1638 г.) Мари-Катрин де Ларошфуко (1620–1698), сестры автора «Максим»; известен аморальным поведением; воспитатель Филиппа, герцога Орлеанского, впоследствии регента Франции. Сен-Симон пишет о нем так: «Месье де Сийери <…> был человеком весьма неглупым, но совершенно беспутным, а поскольку его отец, будучи министром, не ведал ни войной, ни двором, то сын не замедлил промотать свое состояние, что не мешало ему пользоваться успехом в свете и быть желанным гостем в самом хорошем обществе» (Сен-Симон 2007/1: 377–378). В романе — Резильи

Скюдери Мадлен де (Scudery Madeleine de; 1607–1671), французская романистка, автор галантно-героических романов «Ибрагим, или Великий Паша» (1641), «Артамен, или Великий Кир» (1649–1653), «Клелия, римская история» (1654–1660); была превозносима современниками, которые называли ее Сафо; с 1652 г. по субботам в ее доме собирался литературный салон, в который были вхожи наиболее яркие представители интеллектуальной элиты эпохи: герцог и герцогиня де Монтозье, герцог де Ларошфуко, госпожа де Лафайет, госпожа де Севинье, писатели Конрар, Шаплен, Помпонн и Пелиссон. Согласно одному из «ключей», является заглавной героиней «Клелии»

Сокур Шарль Максимилиан Антуан де Бельфурьер, маркиз де (Soyecourt ou Saucourt Charles-Maximilien-Antoine de Bellefourriere, marquis de; ум. 1679), главный гардеробмейстер короля, затем главный егермейстер Франции; имел репутацию неутомимого любовника

Сурди Шарлотта де Барбезьер, маркиза де (Sourdis Charlotte de Barbesieres, marquise de), супруга Рене д’Эскубло, маркиза де Сурди; именно она раскрыла Бюсси глаза на предательский поступок госпожи де Ла Бом; близкая подруга мадам де Севинье. Была и другая маркиза де Сурди — Жанна Изабелла де Монлюк де Фуа, графиня де Кармэн (или Крамай) (Sourdis Jeanne-Isabelle de Montluc de Foix, comtesse de Carmaing (Cramail, Cramailles), marquise de; ум. 1657), дочь Адриана де Монлюка, сеньора де Монтескью, известного литератора, и Жанны де Фуа-Кармэн; супруга Шарля д’Эскубло, маркиза де Сурди и д’Аллюи (1596–1666), бригадного генерала (1632 г.), КОСД (1633 г.); тоже подруга мадам де Севинье ,

Сурш Жан дю Буше, маркиз де (Sourches Jean du Bouchet, marquis de; 1599–1677), сын Жана дю Буше, барона де Сурша, и Анны Юро; главный прево королевского дома и Франции (1643–1664 гг.); КОСД (1661 г.); супруга (с 1632 г.): Мари Невеле. В романе — маркиз де Суш , ,

Суш, маркиз де (Souches, marquis de) — см. , маркиз де

Сьенже (Sienge) — см. , маркиз (или барон) де

Танкред (Tancrede) — см. , маркиз де

Тардьё (Tardieu), известный своей жадностью королевский судья по уголовным делам; был убит ворами спустя некоторое время после процесса Бюсси , ,

Теодат (Theodate) — см. , Король-Солнце

Тийе Элизабет де Байёль, маркиза дю (Tillay Elizabeth de Bailleul, Mme du), старшая дочь Никола (де) Байёля (1587–1662), маркиза де Шато-Гонтье, канцлера Анны Австрийской и суперинтенданта финансов (1643–1647 гг.); супруга (с 1643 г.) Шарля Жирара, маркиза дю Тийе; носила прозвище Президентша

Тиридат (Tyridate) — см. , принц де, именуемый Великий Конде

Тримале (Trimalet) — см. , граф де

Тюренн Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де (Turenne Henri de La Tour d’Auvergne, vicomte de; 1611–1675), сын маршала Анри де Ла Тура, герцога де Буйона, и Елизаветы Нассау; выдающийся полководец — по мнению Наполеона, один из величайших в истории; маршал Франции (1643 г.); во время Фронды сначала выступил против Мазарини, который тянул с выплатами его семейству за уступку Седанского княжества, служил недолгое время испанцам (1650 г.), но затем примирился с двором (1651 г.); неоднократно сражался против Конде: в частности, в предместье Сент-Антуан в июле 1652 г.; также победил принца в знаменитой битве при Дюнкерке в 1658 г. В романе — маршал д’Овернь

Тюри Луи де Аркур, маркиз де (Thury Louis de Harcourt, marquis de; ум. 1699), младший брат Франсуа III де Аркура, маркиза де Бёврона. В романе — Танкред ,

Тюрпен (Turpin) — см. , аббат де

Урания (Uranie) — см. , виконтесса де

Фезика (Fesique) — см. , графиня де

Фенис (Fenice) — см. , мадам

Ферар, сеньор, милорд (Ferar, seigneur, milord) — см. , барон

Фёкьер Анна Луиза де Грамон, маркиза де (Feuquieres Anne-Louise de Gramont, marquise de; ум. 1666), дочь Антуана II, графа (впоследствии герцога) де Грамона, и Клод де Монморанси; сестра маркизы де Сен-Шомон и кузина герцогини Мекленбургской; супруга (с 1647 г.) Исаака де Па, маркиза де Фёкьера

Фиеск Жилонна де Аркур, графиня де (Fiesque Gilonne de Harcourt, comtesse de; 1619–1699), дочь Жака II де Аркура, маркиза де Бёврона, и Леоноры де Шабо-Сен-Желэ, графини де Конак; в первом браке — супруга (с 1632 г.) Луи де Бруйи, сеньора де Пьенна (ум. 1640); во втором (с 1643 г.) — Шарля Леона де Фиеска, графа де Лаваня (Писистрат в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери); статс-дама Великой Мадемуазель; вместе с ней принимала участие в событиях Фронды, а потом сопровождала ее в изгнании в Сен-Фаржо; впоследствии поссорилась со своей патронессой (в 1657 г.). Подруга Бюсси вплоть до смерти последнего; не выражала протеста по поводу того, что он изобразил ее в «Любовной истории галлов». Прославилась любовными приключениями, а также взбалмошностью и безрассудством (см.: Сен-Симон 2007/1: 520). По выражению мадам Корнюэль, «ее красота сохранялась за счет того, что “просолилась” в ее безумии» (цит. по: Sevigne 1972/2: 273). «Расположение двора» помещает ее к фонтану Молодости на улице Беззаботности (см.: Tallemant 1994: 514). В «Истории принцессы Пафлагонии» фигурирует под именем принцессы Желатиллы, в «Забавах принцессы Аврелии» Ж.-Р. де Сегре — Жилониды. См. ее литературный портрет под именем Амариллиды: Barthelemy 1860: 91–94. В романе — Фезика , , , , , , ,

Фуйю Бенинь де Мо, мадемуазель дю, затем маркиза д’Аллюи (Fouilloux Benigne de Meaux, demoiselle du, marquise d’Alluye; ум. 1720), фрейлина Анны Австрийской; появилась при дворе в конце 1652 г.; в молодости славилась своей красотой, которую поэты воспевали в стихах; отличалась алчностью и честолюбием; участвовала в придворных интригах; одна из любовниц короля Людовика XIV; супруга (с 1667 г.) Поля д’Эскубло, маркиза д’Аллюи (ум. 1690); оказалась замешана вместе с мужем в «деле об отравлениях», однако за отсутствием доказательств ей удалось добиться прощения и вернуться во Францию

Фуквиль (Fouqueville) — см.

Фуке Базиль (Foucquet Basile; 1622–1680), младший брат Никола Фуке, сюринтенданта финансов и генерального прокурора; аббат; доверенное лицо кардинала Мазарини; попал в немилость после ареста брата (в 1661 г.). В романе — Фуквиль , , , , , ,

Фуллертон (Фуллартон) N., мадам де Рику (Fullerton (Fullarton) N., Mme de Ricous), по происхождению шотландка; супруга Луи-Гаспара де Рику. В романе — Бордо , , ,

Цезарь Гай Юлий (Caesar Caius Julius; 100—44 до н. э.), крупный государственный деятель, полководец и писатель Древнего Рима

Целер (Celere) — см. , сеньор дю

Шампре Катрин Анри, мадам де (Champre Catherine Henry, Mme de), дочь Франсуа Анри, сеньора де Жерниу, советника Парижского парламента (с 1620 г.), и Марии Габиано; в первом браке — супруга Франсуа-Никола Феррье, генерал-лейтенанта артиллерии; во втором (с 1640 г.) — Клода Менардо, сьера де Шампре, советника Парижского парламента (с 1622 г.). Аббат де Пюр выводит ее под именем Поликсены в своем романе «Прециозница, или Альковная тайна» (La pretieuse ou le mystere des ruelles, 1656–1658. Part I. Liv. II: Histoire de Polixene, Loine et Melasere), а Таллеман де Peo в истории «Госпожа де Шампре и другие дамы Нуайона» дает весьма пикантные обстоятельства ее первого замужества: «Один знакомый говорил мне, что его друг через замочную скважину видел, как она накануне свадьбы с помощью вяжущей жидкости заделывала пробоины своей девственности. Как бы то ни было, Феррье тем удовольствовался и наделил ее целым состоянием, женившись на ней. Она была красива и сластолюбива; говорят, что постоянно запускала руку к нему в штаны, так что надолго его не хватило» (Tallemant 1960/2: 273) ,

Шамюи (Chamuy) — см. , маршал д’

Шанлё (Chanleu) — см. , маркиз де

Шантро (Chantereau), прокурор, с которым друзья Бюсси-Рабютена сыграли шутку во время поездки в Руасси

Шатийон Гаспар III де Колиньи, маршал де (Chatillon Gaspard III de Coligny, marechal de; 1584–1646), маршал Франции (1622 г.). В романе — Ирондат ,

Шатийон Гаспар IV, граф де Колиньи, маркиз д’ Андело, герцог де (Chatillon Gaspard IV, comte de Coligny, marquis d’Andelot, due de; 1620–1649), сын предыдущего; генерал-лейтенант (1648 г.); был смертельно ранен 9 февраля 1649 г. во время атаки на Шарантон, где королевские войска под командованием Конде одержали победу над силами Парламента; скончался в Венсеннском замке и был похоронен в королевской усыпальнице в Сен-Дени. Первый супруг Элизабет-Анжелики де Монморанси; до свадьбы был любовником герцогини де Лонгвиль. Старший брат: Морис, граф де Колиньи (1618–1644), умер в результате ранения, полученного в декабре 1643 г. во время дуэли с Анри II Лотарингским, герцогом де Гизом. Царевич Артибий в «Великом Кире» мадемуазель де Скюдери. В романе — Гаспар и Жинотик , , ,

Шатийон Элизабет-Анжелика де Монморанси, герцогиня де, герцогиня Мекленбургская (Chatillon Elizabeth-Angelique de Montmorency, duchesse de, duchesse de Mecklembourg; 1627–1695), дочь Франсуа-Анри де Монморанси, графа де Бутвиля, казненного за участие в знаменитой дуэли на Королевской площади 12 мая 1627 г.; сестра будущего маршала де Люксембурга; в первом браке — супруга (с 1645 г.) Гаспара IV де Колиньи, герцога де Шатийона; во втором (с 1663 г.) — Христиана Людвига I, герцога Мекленбургского; в молодости была, возможно, любовницей Великого Конде (у госпожи де Моттвиль их отношения представлены как платонические. По словам мемуаристки, Конде ухаживал за мадемуазель де Монморанси для того, чтобы скрыть от всех свою любовь к мадемуазель дю Вижан. См.: Motteville 1891–1911/1: 226). Прославилась не только многочисленными любовными похождениями, но и алчностью. «Расположение двора» помещает ее у приступка на Монетной улице (см.: Tallemant 1994: 298). В «Словаре прециозниц» фигурирует под именем Каммы. См. ее литературные портреты: Barthelemy 1860: 63–65; 472–473. В романе — Анжели , , , , ,

Шатонёф Шарль де Л’Обепин, маркиз де (Chateauneuf Charles de PAupespine, marquis de; 1580–1653), посол в Голландии, Италии и Англии; хранитель печатей (1630–1633, 1650–1651 гг.); во время изгнания Мазарини (в 1651–1652 гг.) несколько месяцев исполнял обязанности первого министра, после возвращения кардинала отстранен от власти ,

Шеврёз Мари де Роган-Монбазон, герцогиня де (Chevreuse Marie de Rohan-Montbazon, duchesse de; 1600–1679), дочь Эркюля де Рогана, герцога де Монбазона, и Мадлен де Ленонкур; в первом браке — супруга (с 1617 г.) Шарля д’Альбера, герцога де Люина, коннетабля Франции; во втором (с 1622 г.) — Клода Лотарингского, герцога де Шеврёза; главная управляющая двором королевы Анны Австрийской, ее подруга и доверенное лицо; активно участвовала в заговорах против кардинала Ришельё, а затем в событиях Фронды (помирилась с двором в 1652 г.); старшая дочь: Шарлотта Мария Лотарингская, мадемуазель де Шеврёз (1627–1652), последним любовником которой, по слухам, был аббат Фуке; младшая: Генриетта Лотарингская (1631–1694), аббатиса. В романе — Белламира , , ,

Шемро Франсуаза де Барбезьер, мадемуазель де, затем мадам де Ла Базиньер (Chemerault Franchise de Barbezieres, Mlle de, Mme de La Basiniere; ум. 1679), фрейлина Анны Австрийской; супруга (с 1645 г.) Масе Бертрана, сьера де Ла Базиньера (ум. 1688), государственного казначея, а также прево и церемониймейстера Ордена Св. Духа (с 1661 г.). Ходили слухи, что она была шпионкой кардинала Ришельё. Носила прозвище Прекрасная Развратница

Шенвиль (Cheneville) — см. , маркиз де

Шенвиль, госпожа де (Cheneville, Mme de) — см. , маркиза де

Эгремон, маршал д’ (Aigremont, marechal d’) — см. , граф де Гиш, затем герцог де

Эгремон, шевалье д’ (Aigremont, chevalier d’) — см. , шевалье, затем граф де

Эдмон, шевалье (Edmont, chevalier) — см. де

Эпернон Бернар де Ногаре, де Лавалетт и де Фуа, герцог д’, до 1642 г. герцог де Лавалетт (Epernon Bernard de Nogaret, de La Valette et de Foix, due de La Valette, due d’; 1592–1661), второй сын Жана Луи де Ногаре, герцога д’Эпернона, фаворита Генриха III; генеральный полковник пехоты (с 1642 г.); губернатор Гиени (1643–1650, 1660–1661 гг.); после поражения французских войск при Фонтараби (Фуэнтеррабии) (сентябрь 1638 г.) был приговорен с подачи ненавидевшего его кардинала де Ришельё к казни, хотя виновником катастрофы был не он, а Анри II де Бурбон, принц де Конде, отец Великого Конде; бежал в Англию; вернулся только после кончины Людовика ХШ (1643 г.). В романе — Бернард Английский ,

Эрамия (Eramie) — см. , герцогиня де

Эрлаши (Erlachie) — см. , герцог де, герцог де Фронзак

Эрминий (Herminius) — см.

Эстебар (Estebar) — см. , граф и герцог де, маркиз де Пюигилен

Эстре Франсуа-Аннибал I, маркиз де Кёвр, с 1645 г. герцог д’ (Estrees François-Annibal I, marquis de Coeuvres, затем duc d’; 1573–1670), брат Габриэль д’Эстре; маршал Франции (1626 г.); КОСД (1633 г.); служил вместе с Бюсси. В романе — Вуэ

Этамп де Валансэ Шарлотта д’ (Etampes de Valençay Charlotte d’; 1597–1677), дочь Жана д’Этампа, сеньора де Валансэ и д’Эстьо, и Сары д’Аппленкур; вторая супруга (с 1615 г.) Пьера Брюлара, виконта де Пюизьё, сеньора де Марина (1583–1640), государственного секретаря по иностранным делам (1617–1624 гг.); одна из близких подруг маркизы де Севинье. В романе — Депанют , , ,

Эффиа Жан Куаффье де Рюзе д’ (Effiat Jean Coiffier de Ruze d’; 1628–1698), сын маршала Антуана Куаффье, маркиза д’Эффиа, и Мари де Фурси; брат знаменитого маркиза де Сен-Мара; аббат. Сен-Симон пишет о нем: «Принятый в самом изысканном обществе, аббат д’Эффиа славился учтивостью и галантностью, каковую сохранял до конца дней» (Сен-Симон 2007/1: 453)

Юксель Мари Ле Байёль, маркиза д’ (Uxelles Marie Le Bailleul, marquise d’; 1626–1712), средняя дочь президента Байёля, маркиза де Шато-Гонтье; в первом браке — супруга Франсуа де Бришанто, маркиза де Нанжи (ум. 1644); во втором (с 1645 г.) — Луи Шалона дю Бле, маркиза д’Юкселя (ум. 1658); отличалась красотой, образованностью и остротой ума; некоторое время была предметом воздыханий Бюсси

 

СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ

Портреты

Офорт. Худ. К. Лефевр (1632–1675), гравер Г. Эделинк (1640–1707). Нач. ХVIII в. 21,7 х 15,8 см. Нёвшатель (Швейцария). Публичная и университетская библиотека.

Офорт. Худ. Г. Риго (1659–1743), гравер П. Древе (1663–1738). 1697. 46 х 37,5 см. Лиссабон. Национальная библиотека.

Гравюра. Худ. П. Миньяр (1610–1695), гравер Р. Нантейль (1623–1678). 1660. 28,3 х 35.4 см. США, Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Гравюра резцом. Н. де Пуайи (Старый) (1626–1696). Сер. XVII в. 32 х 23,9 см. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. Худ. Ж. Нокре (1617–1672), гравер П.-Л. ван Шуппен (1627–1702). 1665. 35 х 27,5 см. Версаль. Национальный музей.

Эстамп. Худ. Ж. де Сэв по прозвищу Старший (1615–1698), гравер Н. де Пуайи (Старый) (1626–1696). 1652. 31,5 х 26,0 см. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. Р. Нантейль (1623–1678). 1662. 39,2 х 30,5 см. США, Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Эстамп. Н. де Пуайи (Старый) (1626–1696). Сер. XVII в. 31,5 х 24.4 см. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. 1663. Издатель Б. Монкорне. 17 х 12 см. Нью-Йорк. Публичная библиотека.

Эстамп. Р. Нантейль (1623–1678). Сер. ХVII в. 26,5 х 18,5 см. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. Р. Нантейль (1623–1678). 1656. США. Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Эстамп. Сер. ХVII в. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. Р. Нантейль (1623–1678). 1660. США. Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Гравюра. Ж.-Л. Рулле (1645–1699). Фронтиспис к книге: Bellet Ch., Abbe. Histoire du cardinal Le Camus, eveque et prince de Grenoble. P.: Alphonse Picard, 1886.

Гравюра. Р. Нантейль (1623–1678). 1658. 35,56 х 26,67 см. Канадский музей изящных искусств.

Гравюра. Худ. П. Лели (1618–1680), гравер Дж. Роджерс (1810–1890). Изд. Дж.-Г. Мердок. Опубл. ок. 1870.18 х 27 см. Частная коллекция.

Гравюра. Худ. А. Ван Дейк (1599–1641), гравер Т. Райт. XIX в. Нью-Йорк. Публичная библиотека.

Гравюра. Худ. Ф. де Шампень (1602–1674), гравер Р. Нантейль (1623–1678). 30,2 х 39,7 см. США. Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Гравюра. К. Дюпоншель. Сер. XVII в. Нью-Йорк. Публичная библиотека.

Эстамп. Худ. А. Гренкур (1748–1823), гравер Ф. Юбер (1744–1809). 1780. 18,6 х 11,5 см. Версаль. Национальный музей.

Литография. Ф.-С. Дельпеш (1778–1825). Нёвшатель (Швейцария). Публичная и университетская библиотека.

Офорт, резец. Изд. Л. Буасвен (ум. 1685). Сер. XVII в. 24,8 х 16,8 см. Версаль. Национальный музей.

Эстамп. Худ. Ж.-М. Ланглуа (1779–1838), изд. Ш. Гавар. XIX в. Версаль. Национальный музей.

Гравюра. Худ. Г. Риго (1659–1743), гравер Казнав. 1845. 7,5 х 7 см. Нью-Йорк. Публичная библиотека.

Худ. А. Ван Дейк (1599–1641). Ок. 1634. Холст, масло. Вашингтон. Национальная художественная галерея.

Эстамп. Аноним, изд. Дж. Уайт, Дж. Скотт. XVH в. (изд. 1808). 19,3 х 11,9 см. Версаль. Национальный музей.

Неизвестный художник. ХVII в.

Офорт, резец. Мастер П. Бофрер (работал в 1661–1685 гг.). 1679. 52,6 х 43,3 см. Версаль. Национальный музей.

Офорт. Изд. Б. Монкорне (1660–1668). Сер. XVII в. 16.1 х 11,8 см. Версаль. Национальный музей.

Офорт. Аноним. 24,6 х 16,5 см. Версаль. Национальный музей.

Офорт, резец. Мастер Р. Гайяр (ок. 1719–1790). ХVIII в. 14,9 х 11 см. Версаль. Национальный музей.

Холст, масло. Неизвестный автор. 2-я пол. ХVII в. 125 х 103 см. Шатийон-Колиньи (Луаре, Франция). Центральная больница (музей).

Мастерская братьев Бобрен. Холст, масло. XVII в. Версаль. Национальный музей.

Приписывается Ш. Бобрену (1604–1692). Холст, масло. Шалис. Музей аббатства.

Худ. П. Миньяр (1610–1695). 2-я пол. ХVII в. Рамбуйе. Городская ратуша.

Литография. Ф.-С. Дельпеш (1778–1825). Кон. XVIII — нач. XIX в. Нёвшатель (Швейцария). Публичная и университетская библиотека.

Опубл. в Париже издателем Даре. 1655. Нью-Йорк. Публичная библиотека.

Эстамп. Аноним. Ок. 1650. 15.2 х 10,7 см. Версаль. Национальный музей.

Аноним. Холст, масло. 2-я пол. XVII в. 65 х 45 см. Ализ-Сент-Рен. Госпиталь.

Миниатюра. Ж. Петито (1601–1691). Медь, масло. 1680. 3,8 х 3,22 см. Филадельфия. Музей изящных искусств.

Эстамп с эмали Ж. Петито (1601–1691). Худ. А.-Ж.-Ж.-М. Девериа (1800–1857), гравер А.-Ж.-Б. Купе (1784–1846). Опубл. в Париже издателем Блэзо. Нёвшатель (Швейцария). Публичная и университетская библиотека.

Эстамп. Мастер Дюмустье. 1642. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Офорт. Худ. Ф. Элль I (1612–1689), гравер Э. Фессар (1714–1777). XVIII в. 18,4 х 12,2 см. Версаль. Национальный музей.

Офорт, пунктир. Аноним. 29,3 х 21,8 см. Версаль. Национальный музей.

Мастерская братьев Бобрен. Холст, масло. 2-я пол. XVH в. Бургундия. Замок Бюсси-Рабютена.

Мастерская братьев Бобрен (?). Холст, масло. 2-я пол. ХVII в. Бургундия. Замок Бюсси-Рабютена.

Мастерская братьев Бобрен. Холст, масло. 2-я пол. XVII в. Бургундия. Замок Бюсси-Рабютена.

Л.-Ф. Элль I (1612–1689). Холст, масло. 2-я пол. ХVII в. Бургундия. Замок Бюсси-Рабютена.

Гравюра. Р. Нантейль (1623–1678). 1652. США. Принстонский университет. Отдел редких книг и особых коллекций.

Эстамп. Э.-Ж. Дероше (1668–1741). Нач. ХVIII в. Нёвшатель (Швейцария). Публичная и университетская библиотека.

Нач. XVIII в. Париж. Национальная библиотека.

Офорт, резец. Г. Эделинк (1640–1707). XVII в. 26,8 х 21,5 см. Версаль. Национальный музей.

Иллюстрации и жанровые сцены

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679). Сер. ХVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов. Гравюра сопровождается самим письмом, высмеивающим стиль подобных высокопарных посланий: в данном случае письмо пересыпано военными и даже медицинскими метафорами.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679). Сер. XVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов. Письмо дамы, сопровождающее гравюру, выдержано в духе галантных посланий той эпохи.

Опубл. в «Сборнике эмблем, подаренном Мари де Ла Тур, герцогине де Ла Тремуй». Библиотека Арсенала, ms. 5217. Всего в этом сборнике сорок рисунков в духе сборника «Гирлянда Жюли».

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679). Сер. XVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679), изд. Леблон. Сер. XVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679), изд. Леблон. Сер. XVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679). 1635. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679), изд. Леблон. 1633. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679), изд. Леблон. 1635–1655. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. А. Босс (ок. 1602–1679), изд. Леблон. Сер. XVII в. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

1655–1665. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов.

Эстамп. Французская школа. XVII в. 31 х 22 см. Версаль. Национальный музей.

Иллюстрация к роману мадемуазель де Скюдери «Артамен, или Великий Кир». Ф. Шово-мл. Париж. Национальная библиотека. Отдел эстампов. В светском обществе XVII в. альковы служили местом, где нередко принимали гостей.

Современные фотографии.

Современная фотография.

Современная фотография.

Иллюстрации на вкладке

 

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

Лафайет 2007 — Лафайет М.-М. де. Сочинения. М.: Ладомир: Наука, 2007.

Неклюдова 2008 — Неклюдова М. С. Искусство частной жизни: Век Людовика XIV. М.: ОГИ, 2008.

Пахсарьян 1996 — Пахсарьян Н.Т. Генезис, поэтика и жанровая система французского романа 1690—1760-х годов. Днепропетровск: Пороги, 1996.

Потемкина 2001 — Потемкина А.Я. Пути развития французского романа в XVII веке. Днепропетровск: ДГУ, 2001.

Рец 1997 — Кардинал де Рец. Мемуары/Пер. Ю.Я. Яхниной. М.: Ладомир: Наука, 1997.

Сен-Симон 2007 — Сен-Симон. Мемуары: В 8 т. / Пер. М.В. Добродеевой. М.: Ладомир: Наука, 2007. Т. 1.

Стендаль 1978 — Стендаль. Дополнения к «Расину и Шекспиру» // Стендаль. Собр. соч.: В 12 т. М., 1978. Т. 7.

Чекалов 2008 — Чекалов К.А. Формирование массовой литературы во Франции: XVII — первая треть XVTII века. М.: ИМЛИ РАН, 2008.

Aronson 1986—Aronson N. Mademoiselle de Scudery ou le voyage au pays de Tendre. P.: Fayard, 1986.

Arzoumanov 2005— Arzoumanov A. «L’Histoire amoureuse des Gaules», entre chronique scandaleuse et divertissement galant // Litteratures classiques. 2005. № 54.

Aubignac 1788—Aubignac l'abbe d'. La relation du Royaume de Coquetterie // Voyages imaginaires, songes, visions, et romans cabalistiques. Amsterdam, 1788. Vol. 26.

Aulnoy 1696—Aulnoy M.-C. d'. Memoires secretes de Mr. L.D.O.O. ou les Aventures comiques de plusieurs grands princes de la cour de France. P.: J. Bredou, 1696.

Barthelemy 1860 — Barthelemy E. de. La Galerie des portraits de Mile de Montpensier: Recueil des portraits et eloges en vers et en prose. P.: Didier et Cie, 1860.

Barthelemy 1863 — Barthelemy E. de. Madame la Comtesse de Maure, sa vie et sa correspondance, suivies des Maximes de Mme de Sable et d’une Etude sur la vie de Mlle de Vandy. P.: J. Gay, 1863.

Brienne 1916–1919 — Brienne L.-H. de Lomenie, comte de. Memoires: En 3 vol. P.: Renouard: H. Laurens, 1916–1919.

Brunet 1820 — Brunet J.-Ch. Manuel du libraire et de l'amateur de livres: En 3 vol. P.: Chez l’auteur, rue Git-le-Coeur, № 10, 1820.

Bussy 1856–1876 — Bussy-Rabutin R. de. Histoire amoureuse des Gaules / Ed. P. Boiteau // Suivie des romans historico-satiriques du XVIIе s.: En 4 vol. P., 1856–1876.

Bussy 1857 — Bussy-Rabutin R. de. Memoires de Roger de Rabutin, comte de Bussy: En 2 vol. /Nouv. ed. par L. Lalanne. P.: Charpentier, 1857.

Bussy 1858–1859 — Bussy-Rabutin R. de. Correspondances de Roger de Rabutin, comte de Bussy avec sa famille et ses amis (1666–1693): En 6 vol. / Nouv. ed. par L. Lalanne. P.: Charpentier, 1858–1859.

Bussy 1993A — Bussy-Rabutin R. de. Dits et inedits /Ed. presentee, etablie et annotee par D.-H. Vincent et par V. Maigne, preface de J. Cabanis. P.: Editions de l’Armançon, 1993.

Bussy 1993B — Bussy-Rabutin R. de. Histoire amoureuse des Gaules /Ed. presentee, etablie et annotee par R. Duchene, avec la collaboration de J. Duchene. P.: Gallimard, 1993.

Bussy 2000 — Bussy-Rabutin R. de. Discours a sa famille suivi des lettres au roi / Ed. presentee, etablie et annotee par D.-H. Vincent et par Ch. Blanquie, avant-propos de Y. Coirault. P.: Editions de l'Armançon, 2000.

Bussy 2004 — Bussy-Rabutin R. de. Histoire amoureuse des Gaules // Libertins du XVIIе siecle: En 2 vol. / Ed. presentee, etablie et annotee par J. Prevot. P.: Gallimard, 2004.

Collignon 1905 — Collignon A. Petrone en France. P.: Albert Fontemoing, 1905.

Conde 1920 — Le Grand Conde et le due d'Enghien. Lettres inedites a Marie-Louise de Gonzague, reine de Pologne, sur la cour de Louis XIV (1660–1667); publiees d’apres le manuscrit original autographe des archives de Chantilly, avec une introduction, des notes et un index alphabetique / Ed. presentee, etablie et annotee par E. Magne. P.: Emile-Paul Freres, 1920.

Cousin 1873 — Cousin V. Societe française au XVIIе siecle d’apres Le Grand Cyrus de Mlle de Scudery: En 2 vol. P.: Libr. acad. Didier et Cie, 1873.

Denis 2001 — Denis D. Le Pamasse galant: Institution d’une categorie litteraire au XVIIе siecle. P.: Champion, 2001.

Depping 1850–1855 — Depping G.B. Correspondance administrative sous le regne de Louis XIV: En 4 t. P.: Imprimerie nationale, 1850–1855.

Desnoiresterres 1862–1865 — Desnoiresterres G. Les cours galantes: En 4 vol. P.: E. Detenu, 1862–1865.

DiPiero 1992 — DiPiero Th. Dangerous Truths and Criminal Passions: The Evolution of the French Novel, 1569–1791. Stanford, 1992.

Duchene 1992 — Duchene J. Bussy-Rabutin. P.: Fayard, 1992.

Duchene 1995 — Duchene R. Vers la Princesse de Cleves: De la Princesse de Paphlagonie а ГHistoire amoureuse des Gaules // Papers on French Seventeenth Century literature. 1995. Vol. ХХII. № 42.

Dumolin 1933 — Dumolin M. Le chateau de Bussy-Rabutin. P., 1933.

Esmein 2004 — Poetiques du roman: Scudery, Huet, Du Plaisir et autres textes theoriques et critiques du XVIIе siecle sur le genre romanesque / Ed. etablie et commentee par C. Esmein. P.: Champion, 2004.

Esmein-Sarrazin 2008 — Esmein-Sarrazin С. L’essor du roman: Discours theorique et constitution d’un genre litteraire au XVIIе siecle. P.: Chamhion, 2008.

Gaiffe 1924 — Gaiffe F. L’envers du grand siecle. P.: Albin Michel, 1924.

Garaud 1971 — Garaud C. Qu’est-ce que le rabutinage? //XVIIе siecle. 1971. № 93.

Genetiot 1997 — Genetiot A. Poetique du loisir mondain, de Voiture a La Fontaine. P.: Champion, 1997.

Gerard-Gailly 1909 — Gerard- Gailly E. Un academicien grand seigneur et libertin au XVIIе siecle. P.: Champion, 1909.

Gondret 1995 — Gondret P. Rabutinage et rabutinade: Formation et comprehension par la posterite de deux creations suffixales de Mme de Sevigne et de son cousin Bussy // Le Fran^ais preclassique (1500–1650). 1995. № 4.

Hipp 1976 — Hipp M.-T. Mythes et realites, enqu6te sur le roman et les memoires. P.: Klincksieck, 1976.

Hope 1997 — Hope Q. Saint-Evremond and Bussy-Rabutin//Papers on French Seventeenth Century Literature. 1997. Vol. XXIV. № 46.

Janmart de Brouillant 1887 — Janmart de Brouillant L. Description raisonnee de l'edition et des reimpressions d’un livre intitule l’«Histoire amoureuse des Gaules» // Bulletin du bibliophile et du bibliothecaire. P.: Librairie Henri Leclerc, 1887.

La Bruyere 1865–1882 — La Bruy ere J. de. Œuvres de La Bruyere: En 4 vol. /Nouvelle edition, revue sur les plus anciennes impressions et les autographes et augmentee de morceaux inedits, des variantes, de notices… par M.G. Servois. P.: Hachette, 1865–1882.

La Bruyere 1934 — La Bruyere J. de. Les caracteres // CEuvres completes / Ed. J. Benda. P.: NRF, 1934. (Bibliotheque de la Pleiade.)

Lafond 1992 — Moralistes du XVIIе siecle de Pibrac a Duffesny / Ed. etablie sous la direction dej. Lafond. P.: Laffont, 1992.

Lannel 1624 — Lannel J. Le roman satyrique. P.: Chez Toussainct du Bray, 1624.

Lever 1996 — Lever M. Romanciers du grand siecle. P.: Fayard, 1996.

Lombard 1980 — Lombard J. Courtilz de Sandras et la crise du roman a la fin du grand siecle. P.: PUF, 1980.

Maurepas 1865 — Maurepas J.-F. Recueil dit de Maurepas, pieces fibres, chansons, epigrammes, et autres vers satiriques sur divers personnages des siecles de Louis XIV et Louis XV, accompagnes de remarques curieuses du temps; pubfies pour la premiere fois, d’apres les manuscrits conserves a la Bibliotheque imperiale, a Paris, avec des notices, des tables, etc.: En 6 vol. Leyde, 1865.

Michaud, Poujoulat 1839 — Memoires de l’abbe de Choisy // Nouvelle collection des memoires pour servir a l’histoire de France /Pubfies par J.-F. Michaud et J.J.-F. Poujoulat. P.: Edition du commentaire de Code civil, 1839. Vol. 6.

Michaud, Poujoulat 1851 — Nouvelle collection des memoires pour servir a l’histoire de France /Ed. J.-F. Michaud, J. J.-F. Poujoulat. P.: Firmin Didot, 1851. Vol. 7.

Montpensier 1805 — Montpensier A.-M. -L. d'Orleans, duchesse de. Relation de l'Isle Imaginaire; Histoire de la Princesse de Paphlagonie. P.: Chez Ant. Aug. Renouard, 1805.

Montpensier 1858–1868 — Montpensier A.-M.-L. d'Orleans, duchesse de. Memoires de Mlle de Montpensier, petite-fille de Henri IV: En 4 vol. / Collationnes sur le manuscrit autographe avec notes biographiques et historiques par A. Cheruel. P.: Charpentier, 1858–1868.

Motteville 1891–1911 — Motteville F. Memoires sur Anne d’Autriche et sa cour: d’apres le manuscrit de Conrart: En 4 vol. P.: Charpentier, 1891–1911.

Nemours 1990 — Memoires de Marie d’Orleans, duchesse de Nemours. Suivis de Lettres inedites de Marguerite de Lorraine, duchesse d’Orleans / Introd., presen. et annot. par M. Cuenin. P.: Mercure de France, 1990.

Niderst 1976 — Niderst A. Madeleine de Scudery, Paul Pelisson et leur monde. P.: PUF, 1976.

Orieux 1958— Orieux J. Bussy-Rabutin: Le libertingalanthomme. P.: Flammarion, 1958.

Patin 1846 — Patin G. Lettres de Guy Patin: En 3 vol. / Nouv. ed. augm. de lettres inedites par J.-H. Reveille-Parise. P.: Bailliere, 1846.

Pelous 1980 — Pelous J.-M. Amour precieux, amour galant (1654–1675). P.: Klincksieck, 1980.

Penzfoker 2002 — Penzfoker G. L’art du mensonge dans les romans de Mile de Scudery //ХVIIе siecle. 2002/2. № 215.

Perrault 1688–1697 — Perrault Ch. Parallele des Anciens et des Modemes: En 4 vol. P.: Veuve Coignard et Jean Baptiste Coignard fils, 1688–1697.

Plantie 1994 — Plantie J. La mode du portrait litteraire en France (1641–1681). P.: Champion, 1994.

Prevot 1998 — Libertins du XVIIе siecle / Ed. J. Prevot. P.: Gallimard, 1998. (Bibliotheque de la Pleiade.)

Richelet 1689 — Richelet C.-P. Les plus belles lettres des meilleurs auteurs fran^ais. Lyon, 1689.

Rouben 1971 — Rouben C. Histoire et geographic galante au Grand Siecle // XVIIе siecle. 1971. № 93.

Sainte-Beuve 1923–1928 — Sainte-Beuve Ch. Causeries du lundi: En 15 vol. P.: Gamier freres, 1923–1928.

Saint-Evremond 1708 — Melange curieux contenant les meilleures pieces attribuees a Mr. de Saint-Evremond: En 2 vol. L.: Paul et Issak Vaillant, 1708.

Saint-Evremond 1865 — Saint-Evremond. (Euvres mêlees: En 3 vol. / Revues, annotees et precedees d’une histoire de la vie et des ouvrages de l’auteur par Ch. Giraud. P.: J. Leon Techener fils, 1865.

Saint-Evremond 1968 — Saint-Evremond. Lettres: En 2 vol. / Ed. R. Temois. P.: Librairie Marcel Didier, 1968.

Saint-Simon 1983–1988 — Saint-Simon. Memoires: En 8 vol. / Ed. Y. Coirault. P.: Gallimard, 1983–1988. (Bibliotheque de la Pleiade.)

Saumaise, Livet 1856 — Baudeau de Saumaise A., Livet Ch.-L. Dictionnaire des precieuses: En 2 vol. P.: Jannet, 1856.

Scudery 1654–1661 — Scudery M. de. Clelie, histoire romaine: En 5 vol. P.: Chez A. Courbin, 1654–1661.

Scudery 2005 — Scudery M. de. Clelie, histoire romaine: En 5 vol. / Ed. critique par Ch. Morlet-Chantalat. P.: Champion, 2005.

Segrais 1990–1992 — Segrais J. Les nouvelles fran^aises ou les divertissements de la princesse Aurelie: En 2 vol. / Ed. presentee, etablie et annotee par R. Guichemerre. P.: Aux amateurs de Livres: Societe des Textes Français Modernes, 1990–1992.

Serroy 1981 — Serroy J. Roman et realite: Les histoires comiques au XVIIе siecle. P.: Minard, 1981.

Sevigne 1972 — Sevigne М. de. Correspondance: En 3 vol. / Texte etabli, presente et annote par R. Duchene. P.: Gallimard, 1972. (Bibliotheque de la Pleiade.)

Sorel 1667 — Sorel Ch. La bibliotheque française. Geneve: Slatkine reprints, 1970.

Sourches 1882–1893 — Sourches L.-F. Memoires du marquis de Sourches sur le regne de Louis XIV: En 13 vol. / Publ. par le comte de Cosnac (Gabriel Jules) et A. Bertrand. R: Hachette, 1882–1893.

Starobinski 1971 — Starobinski J. Sur la flatterie // Nouvelle Revue de Psychanalyse. 1971. № 4.

Tallemant 1960 — Tallemant des Reaux. Historiettes: En 2 vol. / Introd., present, et annot. par A. Adam. P.: Gallimard, 1960. (Bibliotheque de la Pleiade.)

Tallemant 1994 — Tallemant des Reaux. Le manuscrit 673 de la Rochelle de Tallemant des Reaux /Edition, etude critique et litteraire par V. Maigne. P.: Klincksieck, 1994.

Vanel 1694 — Vanel C. Intrigues galantes de la cour de France: Depuis le commencement de la monarchic: En 2 vol. Cologne: Pierre Marteau [Amsterdam: Elzevier], 1694.

Viala 2006 — Viala A. D’un discours galant l’autre: Que sont nos discours devenus? // COnTEXTES. 2006. 15 septembre. № 1.

Viala 2007 — Viala A. Un jeu d’images: Amateur, mondaine, ecrivain?//Le XVIIе siecle de Roger Duchene: Hommage. 2007. Avril.

Viala 2008 — Viala A. La France galante. P.: PUF, 2008.

Wicquefort 1978— Wicquefort A. de. Chronique discontinue de la Fronde: 1648–1652 / Introd., present, et annot. par R. Mandrou. P.: Fayard, 1978.

Woodrough 1988 — Woodrough E. L’Histoire amoureuse des Gaules, satire de cour // Rabutinages (Bulletin de la Societe des amis de Bussy-Rabutin). Bussy-le-Grand, 1988.

Woodrough 1995 — Woodrough E. Les cles de Bussy: Hollandaise ou dijonnaise? // Actes du colloque de Bussy-le-Grand. Bussy-Rabutin, Thomme et l'oeuvre (1993). Marmagne,Jany, 1995.