Бюсси-Рабютен

ФРАГМЕНТЫ «ЛЮБОВНОЙ ИСТОРИИ ФРАНЦИИ»,

 

НЕ ФИГУРИРУЮЩИЕ В «ЛЮБОВНОЙ ИСТОРИИ ГАЛЛОВ» *

 

[Советы мадемуазель Корнюэль]

Два дня спустя мадемуазель Корнюэль пришла к г-же д’Олонн и, попросив ее распорядиться, чтобы всем посетителям говорили, будто ее нет дома, повела такую речь:

— Я слишком большой ваш друг, сударыня, чтобы не побеседовать с вами откровенно обо всем, что касается вашего поведения и репутации. Вы красивы, молоды, знатны, богаты и умны, вас любит достойный человек, которого и вы любите; все это должно было бы сделать вас счастливой. Между тем вы несчастливы, так как знаете, что говорят о вас в свете. Нам с вами уже не раз приходилось об этом беседовать, а коль скоро это так, то вы, будучи в здравом уме, не можете быть довольны своей жизнью. Я не собираюсь придирчиво изучать ваши слабости; как и вы, я женщина, и мне известны потребности нашего пола. Но ваша манера держать себя невыносима. Вы любите удовольствия, сударыня, и я не возражаю против этого; но шум вокруг вашего имени для вас острая приправа: вот за что я вас осуждаю. Вам свойственно выказывать чувства на глазах у всех. Но неужели вас не повергает в отчаяние мнение, которое сложилось о вас, и то обстоятельство, что поклонники скрывают любовь к вам не столько из похвальной сдержанности, сколько от стыда?

— А разве случилось что-нибудь, душенька? Свет снова решил на меня ополчиться?

— Нет, сударыня, — возразила мадемуазель Корнюэль, — он всего лишь продолжает строго судить вас, ибо вы даете ему все новые поводы.

— Ну, уж и не знаю, что тут можно поделать… — заметила г-жа д’Олонн. — Мне казалось, что я соблюдаю в любви величайшую осторожность. С той поры как я принялась любить, я никогда не затягивала нежных отношений, зная, что более всего шума возникает обычно тогда, когда двое еще не пришли к согласию, и тогда, когда согласие между ними нарушилось. Прошу вас, милая, — прибавила она, — скажите, что именно я должна делать, чтобы любить надлежащим образом и чтобы галантное приключение, если о нем заподозрят, не повредило мне в глазах света; ведь я решилась впредь неукоснительно исполнять свой долг.

— Об этом предмете можно столько сказать, — ответила мадемуазель Корнюэль, — что, вздумай я ничего не опускать, мне никогда не удалось бы закончить. Лучше скажу вам главное и по возможности короче.

Прежде всего вам следует знать, сударыня, что есть три разряда женщин, которые любят: распутницы, кокетки и добропорядочные возлюбленные. Хотя первые из них внушают ужас, они, конечно, заслуживают скорее сочувствия, нежели ненависти, ибо их увлекает собственный темперамент, а переделать природу невероятно трудно. Однако это как раз тот случай, когда необходимо одержать над собой победу, поскольку речь здесь идет ни больше ни меньше как о чести или жизни.

О кокетках я поговорю подробнее, так как они многочисленнее. Различие между распутницами и ими состоит в том, что первые, по крайней мере, искренни, творя зло; кокетки же изменяют и предают на каждом шагу. Выслушивая нежности, которые им нашептывают все и каждый, эти женщины оправдываются тем, что никакая порядочность не может заставить нас ненавидеть того, кто говорит о своей любви. На это можно ответить, что тут необходимы разграничения.

Если влюбленный обращается к женщине, которая хочет быть порядочной ради себя самой или по отношению к своему возлюбленному, то, признаюсь, она не сможет ненавидеть мужчину за чувства, которые он к ней испытывает. Тем не менее ей не пристало быть с ним столь же любезной, как со всяким, кто никогда не выказывал ей нежных чувств: она должна остерегаться укрепить его надежды и опасаться слухов, способных повредить ее доброй славе.

Если женщина, которой кто-то выказывает любовь, озабочена отношением к ней возлюбленного, она, как и предыдущая, постарается не допустить, чтобы ухаживание продолжалось; но если воздыхатель окажется упорным, то, я уверена, она возненавидит его в той же степени, в какой любит своего истинного возлюбленного. В самом деле, естественно ненавидеть врагов человека, которого любишь; к тому же любовь, на которую не собираешься отвечать, докучна; а так как любящий может заподозрить, что продолжительная страсть его соперника питается по меньшей мере некоторыми надеждами, добропорядочная возлюбленная считает своим смертельным врагом поклонника, подвергающего ее опасности потерять любимого, который ей дороже жизни.

Все это совсем нетрудно понять; но вам нужно еще знать, что существует несколько видов кокеток. Одни из них тщеславятся тем, что их любят многие, тогда как сами они никогда никого не любили. Эти дамы не видят, что привлекают и удерживают мужчин вовсе не их достоинства, а то, что они идут навстречу мужским желаниям. Впрочем, все же невозможно распределять свои милости настолько поровну, чтобы кто-то не показался оделен щедрее остальных; есть ведь и такие поклонники, которые не довольствуются равенством, а требуют предпочтения. Недовольные ревнуют и в конце концов с досады покидают предмет своих воздыханий; о бывшей возлюбленной они рассказывают свету все, что знают и чего не знают.

Есть другие кокетки, которые оказывают внимание многим искателям с целью скрыть в их толпе истинного любовника и создать мнение, будто ни с кем не состоят в любовной связи, поскольку их обхождение со всеми одинаково. Если истина открывается, это еще лучшее, что с ними может случиться, ибо, не веря, что они никого не любят, свет склонен считать, что они любят всех.

Третьи, привечая многих, стараются внушить свету мысль, что если б они кого-то любили, то не стали бы так рисковать его рассердить. Но они именно сердят его и, наконец, теряют: любезничают ли они со всеми в отсутствие своего истинного любовника, рассчитывая, что тот об этом не узнает, или у него на глазах, как бы беря его в свидетели своего поведения, — в любом случае он в конце концов этого не вынесет. Даже если нежности и обещания исправиться вынудят его смягчиться, примирение окажется очень хрупким. Долго обманывать любовника нельзя. Если он слеп сегодня, то прозреет завтра — и,

Напевая «лон-ля-ля», Убежит, как от огня.

Если же страсть столь сильна, что он не способен излечиться, то попреки, которыми он будет ее осыпать, и скандалы, которые станет учинять, принесут кокетливой возлюбленной больше огорчений, нежели доставят ей радости все ее ухищрения.

Есть и такие кокетки, которые, зная о своей дурной репутации в свете, не смеют ни с кем быть суровыми из опасения, как бы не показалось, что они угождают этим какому-то неведомому возлюбленному; им не приходит в голову, что для их чести было бы лучше, если бы их уличили в угождении кому-то одному.

Таковы, сударыня, повадки кокеток. Теперь я должна поведать вам об образе действий добропорядочных возлюбленных.

Среди них различаются те, что довольны своими любимыми, и те, что ими недовольны. Если у этих женщин есть основания быть недовольными, они стараются образумить забывшего свой долг возлюбленного нежным обхождением и безупречным поведением; если это никак не удается, они порывают с ним, не поднимая шума, под предлогом благочестия или же сославшись на ревность мужа и после того, как вернут себе, если возможно, свои письма и все, что могло бы их уличить. Самое же главное — они делают все, чтобы у возлюбленных не возникло и мысли, что их бросают ради кого-то другого.

Если они довольны своими возлюбленными, то любят их всем сердцем и постоянно говорят и пишут им об этом со всею возможной нежностью. Поскольку, однако, этого недостаточно, чтобы доказать любовь, — ведь кокетки всякий день говорят столько же и еще больше, — то о глубине чувства свидетельствуют поступки и все их поведение: ведь только это не обманывает. Всегда можно сказать, что любишь, пусть даже и не любя; но нельзя долго быть с кем-то нежной, не любя по-настоящему.

Добропорядочная возлюбленная пуще смерти боится дать повод к ревности своему любимому, и, когда видит, что того мучит подозрение, возникшее из-за упорства его соперника, она не удовлетворяется сознанием, что ее совесть чиста, а удваивает заботы и ласки, предназначенные возлюбленному, и суровость по отношению к докучному поклоннику. Она не откладывает свою решительную отповедь на потом, понимая, что потом может быть слишком поздно. Она знает, что отсрочить на столько-то мгновений изгнание соперника означает столько же раз вонзить кинжал в сердце любимого. Знает, что, когда у того зародились подозрения, нельзя пренебречь никакой малостью, чтобы их рассеять: тогда она сохранит его уважение и любовь; если же она не позаботится о том, чтобы ублаготворить и излечить влюбленного, у него останется так мало доверия к ней, что она не сможет помочь этой беде, даже решившись погубить ради него свою репутацию. Знает, что возлюбленный подумает, будто она идет на жертвы из страха перед ним, тогда как в другое время он счел бы их величайшими свидетельствами любви… Знает, что женщинам, которым доверяют, извиняют всё, но ничего не прощают тем, кто вызывает недоверие. Знает, наконец, что можно иногда устать от беспокойства, причиняемого любимой женщиной, как и от собственных упреков, и, простив ей тысячу важных прегрешений, порвать с нею из-за пустяка, просто потому, что чаша переполнилась и нет больше сил терпеть столько огорчений.

Есть женщины, которые любят своих возлюбленных, хотя те и заставляют их ревновать своим дурным поведением. Это происходит оттого, что они обольщаются относительно добрых намерений таких поклонников, а также оттого, что недостаточно явно отнимают надежду у тех, кто говорит им о любви или выказывает ее ухаживанием и предупредительностью. Эти женщины не ведают, что учтивость той, кого любят, превращается в милости, которыми обольщаются все влюбленные мужчины — иногда потому, что обладают достоинствами, а часто потому, что им кажется, будто они ими обладают; потому что они невысокого мнения о людях, с которыми говорят, и потому что, считают они, их любезная сопротивляется лишь затем, чтобы набить себе цену.

Так что если женщина, никогда не дававшая повода к пересудам, продолжает дорожить своим добрым именем, она должна остерегаться, как я уже сказала, подать каким бы то ни было образом надежду мужчине, в котором угадает нежное чувство. Если же это такая женщина, как вы, сударыня, которая до сих пор не слишком задумывалась о своем поведении, но хочет, чтобы отныне оно не вызывало нареканий, то ей надлежит быть суровее всякой другой и, главное, сохранять суровость неизменно, ибо малейшая уступка привязывает любящего сильнее, чем может оттолкнуть его сотня отказов.

Добропорядочная возлюбленная так откровенна со своим любовником, что не только не скрывает от него что-нибудь важное, но сообщает ему даже о пустяках, понимая, что если он узнает другим путем о некоторых ничего не значащих вещах, каковые в устах сплетников превращаются в преступления, то это произведет на него самое дурное впечатление. В своем доверии к нему она не соблюдает никакой меры, рассказывая не только собственные секреты, но также и те, которые когда-то узнала и узнаёт каждый день. Ей смешны люди, утверждающие, что мы не должны сообщать нашим возлюбленным доверенные нам секреты. На это она возражает, что, если возлюбленный будет любить нас всегда, он ни в коем случае не разгласит сказанного нами, а если он нас покинет, то эта утрата окажется для нас слишком велика, чтобы сожалеть еще и о несохраненном секрете друга. По ее мнению, возлюбленных никогда нельзя считать утратившими право на любовь; иначе было бы безумием даровать им наши милости.

Словом, она следует правилу: «Отдав свое сердце, не держи про себя ничего». Только в двух случаях она может уклониться от того, чтобы сказать все своему возлюбленному: если он чересчур легкомыслен или если у него уже было раньше галантное приключение, о чем было бы неосторожно с ее стороны говорить с ним, разве что он сам на этом настаивает; но уж если ему придется испытать огорчение, то лишь по собственной вине.

Добропорядочная возлюбленная полагает, что ее любовь найдет оправдание в глазах даже самых строгих судей, когда ее сердце живо тронуто и она рада показать это возлюбленному; когда она без конца удивляет его нежданными знаками внимания; когда ничего от него не утаивает; когда делает все, чтобы возвысить его во всеобщем мнении; наконец, когда ее страсть становится для нее тем, чему она посвящает свою жизнь. А если все не так, сударыня, то любовь, по ее убеждению, — это разврат, грубые сношения и ремесло, которым живут падшие женщины.

 

[Благочестивые песнопения в Руасси]

О, как же счастлив Деодат, Как он всегда безмерно рад, Сей рот огромнейший целуя! 1 Аллилуйя! Не дай Бог, умер бы король… 2 «Ах, горе нам! Какая боль!» — Вскричал бы брат, в душе ликуя: «Аллилуйя!» Потребен Анне новый уд, Да ведь в кредит их не дают, А без гроша споешь, тоскуя: «Аллилуйя!» Ведь Мазарини бедный уд Устал производить свой труд 3 . «Старушку даром уступлю я…» Аллилуйя! Пришлось бедняжке де Ванди (х… для нее поди найди) Саму себя ласкать, горюя. Аллилуйя! Ламот сказала Ришельё: «Яви усердие свое, Мне мало будет поцелуя…» Аллилуйя! Шемро сказала: «Это слишком! Ламот забудьте, шалунишка! Вас ввечеру сегодня жду я». Аллилуйя! В Боннёйль не хочешь, а войдешь: Прохода шире не найдешь. О прочих качествах молчу я. Аллилуйя! Гурдон сказала Клерамбо: «Хочу потешиться с тобой. Хочу твой х… в свою п…у я». Аллилуйя! Не знаю, почему Фуйю, Столь благосклонная к х…, Все без приплода, в ус не дуя. Аллилуйя! Заснет ли д’Аллюи, измучен, — Какой афронт Фуйю получен! Она бранится, негодуя. Аллилуйя! Менвиль, любимая Брионом, Вдруг разродится эмбрионом — А кто отец? — тогда спрошу я. Аллилуйя! Для филистимлян грозный знак: Победы множит Марсийяк, Ослиной челюстью волнуя. Аллилуйя!

 

[Другая развязка]

Вы понимаете, что, питая такие чувства к г-же де Монгла, я не слишком усердно оказывал внимание г-же де Преси. Тем не менее мы были с ней в наилучших отношениях, и недостаток предупредительности с моей стороны прекрасно сочетался с ее прохладной благосклонностью. Однако стоило ей заподозрить меня в любви к г-же де Монгла, как она воспылала ко мне нежными чувствами и разгневалась, заметив, что я не отвечаю ей тем же. Я изумлялся прихотливому нраву дам. Их глубоко огорчает потеря поклонника, которого они и не собирались любить. Но все же г-жа де Преси удивила меня своим поведением меньше, нежели г-жа де л’Иль. Первой я говорил о любви, поэтому не так уж и странно, что она не осталась вполне равнодушной; но что касается г-жи де л’Иль, которой я никогда не выказывал ничего, кроме дружбы, меня просто поражает, как она повела себя в этой истории. Едва заподозрив меня в любви к г-же де Монгла, она употребила все мыслимые хитрости, чтобы удостовериться, так ли это. Со смехом она говорила мне, что я, видно, влюблен в эту даму, и иногда хвалила ее; я же, опасаясь, как бы она не проведала, что у меня на сердце, был довольно сдержан в своих похвалах. В другой раз она отзывалась о ней дурно, и я — довольный возможностью убедить наконец г-жу де Монгла, что напрасно она полагается на дружбу г-жи де л’Иль, чьей всегдашней готовности предать я уже тысячу раз был свидетелем, — не мешал даме высказаться и выслушивал ее достаточно благосклонно, чтобы она думала, будто ее речи мне приятны. Но однажды я не смог терпеть долее ее злобных выходок и рассказал о них г-же де Монгла, после чего две женщины порвали между собой отношения. Моя красавица имела отныне все основания верить, что я действительно ее люблю.

К читателю 1

Нужно признаться, что любовь — это нечто тонкое и изобретательное, и когда она имеет виды на кого-либо, то прекрасно находит способ завладеть своей жертвой. В самом деле, все мы можем заметить, что, стоит ей выбрать себе мишень, как почти тотчас она одерживает победу, причем победа обычно бывает особенно полной над теми, кто сопротивляется и ставит препоны ее усилиям. На свете есть два разряда людей, которые меня весьма раздражают. Первые — это художники, которые, будучи не способны ни изобрести, ни составить достаточно ярких красок, чтобы изобразить глаза Любви, вздумали сделать ее слепой. Они воображают, что это очень умно — дать лишний повод повторить расхожую, но лживую поговорку: «Любовь слепа». Мне кажется, справедливее сказать, что повязка, которой они прикрывают ей глаза, служит для сокрытия собственной неумелости: ведь как бы они ни тщились, им никогда не передать живости и сияния глаз этой богини. Если бы Любовь была слепа (как пытаются внушить нам невежды), то каким же образом оца смогла покорить столько душ, живущих под ее владычеством? Могла ли бы она вслепую простереть свое царство по всей земле? Ее победам нет числа, а завоеваниям нет предела. К тому же я хорошо знаю, что, когда она намерена вкрасться в чье-то сердце, она ставит себе на службу прежде всего глаза той, которой суждено воспламенить будущего влюбленного; а коль скоро она так поступает, то ей, несомненно, ведомо, что из всех наших чувств зрение особенно поддается воздействию, ибо глаза всё открывают первыми. Но чтобы так рассуждать, нужно знание. Знание же нельзя приобрести не учась; а как же может приобрести его слепец, если у него отсутствуют самые необходимые способности, прежде всего зрение? Между тем невозможно отрицать, что Любовь всеведуща: ведь она опрокидывает все самые убедительные доводы и каждый, кто когда-либо вступает с ней в спор, заранее уверен в ее победе. Поэтому есть все основания защищать ее от обвинений в несправедливости и от попыток отнять у нее лучшее из украшений.

Огорчают меня также люди, наделенные причудливым складом ума: в их представлении необходимостью становится то, что в действительности является простой случайностью; я имею в виду тех, кто говорит и даже искренне думает, будто счастье в любви и подлинные достоинства никогда не встречаются в одном и том же человеке. Мне прекрасно известно, что это и в самом деле редкость. Однако представлять следствие случайности как нечто абсолютно неизбежное — значит не уметь правильно рассуждать. Верно, что расхождение между счастьем в любви и высокими человеческими качествами происходит гораздо чаще, нежели совпадение. Мы нередко видим людей, ничем не заслуживших своего счастья, а между тем фортуна кидается к ним, так сказать, со всех ног, чтобы осыпать их своими дарами. И наоборот, мы знаем других, заслуживших все и не получивших от нее ничего. Но ведь есть, в конце концов, и такие, кто обладает и достоинствами, и счастьем. Я намерен убедить тех, с кем спорю, показав, что есть люди, которые обладают достоинствами и к которым, однако, фортуна весьма благосклонна. Для этого я расскажу вам несколько историй, постаравшись быть по возможности кратким.

 

Бюсси-Рабютен

КАРТА СТРАНЫ ЛЕГКОМЫСЛИЯ

Страна Ветрениц и Прелестниц граничит с землями Рогоносцев на востоке, Повес на западе, Соблазнителей на юге и Скромниц на севере. Страна эта весьма обширна и густо заселена: что ни день там возникают новые колонии. Тамошняя почва столь неблагодарна, что, как бы ни старались ее возделывать, она почти всегда остается бесплодной. Народ этой страны ленив и думает только об удовольствиях. Когда жители намереваются обрабатывать свои земли, то пользуются услугами Повес, своих соседей, которых отделяет от них лишь одна всем известная река Похоть. С теми, кто им послужил, они обращаются странным образом: после того как те работали на них денно и нощно в течение ряда лет, они отсылают их обратно гораздо более бедными, чем те были, когда покидали родной край, и хотя о том, что Ветреницы так поступают, известно с незапамятных времен, Повесы не меняются к лучшему и каждый день переправляются через реку. Бывает, что сегодня эти народы живут в добром согласии и ведут торговлю, а завтра готовы перерезать друг другу горло; Повесы угрожают Ветреницам заключить союз с Рогоносцами, их общими врагами, а Ветреницы предлагают встретиться, зная, что Повесы всегда оказываются виноваты, когда их удается разок вытащить на встречу. Когда наступает мир, все обнимаются. Обойтись друг без друга эти народы не могут, как обычно и водится на белом свете. В стране Ветрениц течет много рек; главные — Похоть и Кокетство; Жеманность отделяет Ветрениц от Скромниц. Истоки всех этих рек таятся в краю Рогоносцев. Самая большая и благоприятствующая торговым сношениям река — Похоть; она, так же как и другие, впадает в море Супружеской измены. Лучшие города страны расположены по берегам Похоти. Отсюда начинает свой путь наш корабль и прибывает в первый порт.

Город Герши довольно велик и построен в современном вкусе. Он стоит в полулье от большой дороги, но река в этом месте, сворачивая в сторону, так подмывает берег, что скоро большая дорога будет проходить через Герши.

Некоторое время тому назад город вел оживленную торговлю, поддерживал сношения с Мальтой и с Лотарингией; однако теперь, разорившись вследствие банкротства, учиненного местными купцами, он торгует с Кастилией , купцы которой надежнее.

Ниже по течению вам повстречается городок, называемый Сурди. Каждый дом в отдельности там очень красив, но в целом это самое неприятное место в мире. Город пограничный и принадлежит Церкви; он дотла разорен военным людом. Сеньором этих мест является аббат-коммендатарий , человек знаменитый, который прошел все ступени и долгое время был архидиаконом в нескольких городах этой провинции.

Затем вы прибываете в Сен-Лу, маленький городок, который довольно хорошо защищен, однако не столько собственными укреплениями, сколько охраняющей его пехотой .

В трех лье оттуда вы увидите Ла-Сюз. Этот город весьма часто меняет правителей и даже вероисповедание; народ там любит изящную словесность, а особенно поэзию.

Далее вашему взору предстанет Пон-сюр-Каронь (Мост-через-Похоть). Долгое время в здешней крепости было одновременно два коменданта , очень разных по своему положению и тем не менее живших в совершеннейшем согласии. На одного возлагалась обязанность заботиться о пропитании города, на другого — печься о его удовольствиях. Первый почти разорил свой дом, а у второго весьма расшаталось там здоровье. Впоследствии город вел оживленную торговлю с Фландрией. Теперь он стал республикой.

В одном лье от этого города расположен другой, который зовется Юксель. Хотя замок там невысок, тем не менее город очень красив и, будь в нем соблюдена симметрия, мог бы оказаться прекраснейшим в мире, ибо природа там прелестна. Город имел несколько правителей. Последний — человек благородного происхождения, но бедный; он пользуется широкой известностью, которую снискал во многом благодаря другому городу на той же реке. Город же, о котором мы ведем речь, так сильно любит своего правителя, что, ввиду ничтожности его состояния, все время перезакладывает свои права, дабы обеспечить ему средства к существованию.

В полулье оттуда — город Помрёй: его когда-то прославило пребывание одного из князей Церкви. В то время там находилась епархия, но, так как епископ был недоволен условиями своего проживания, епископскую кафедру перенесли в Ледигьер.

Ледигьер — довольно хорошо укрепленный город, хотя правит там кардинал. [Город имеет наполовину сельский вид;] стены его неприступны, и взять его можно, лишь действуя с осторожностью. Тем не менее, как все знают, он был взят и разорен. Всем известно также, как обошелся с этой крепостью человек, которому она сдалась на выгодных для себя условиях. Убедившись, что военные бесчестны, она бросилась в объятия Церкви и сделала своим правителем епископа.

Поблизости, между Кокетством и Похотью, раскинулся город д’Этамп, или Валансэ , очень древний и один из крупнейших в стране. Это место весьма грязное, заболоченное и, как говорят, зараженное миазмами по вине гнилой и в настоящее время совершенно не возделанной почвы. Город имел прежде красивый вид, но находиться в нем всегда было неудобно из-за непостоянства его не вполне белокожего народа, сварливого, капризного и своенравного, с которым трудно сладить. Правителей в городе перебывало не счесть; там очень любили перемены и траты. Дольше всех продержался в этом качестве старый сатрап, человек известный, умерший, будучи правителем. Город не перестает его оплакивать. С тех пор он опустел; туда почти никто больше не наведывается, да и остались от него только руины, напоминающие о былом величии.

Город Бирон, расположенный слева, прежде весьма радовал глаз, но многочисленные правители его разорили; все оборонительные сооружения оказались снесены сразу же, как только он был взят впервые, и теперь эту крепость можно захватить с первой же попытки. При подъезде к городу встречаются довольно красивые места, но только не со стороны главных ворот, где стоит высокоствольная роща с соленой и болотистой почвой; правитель никогда не разрешал эту рощу срубить. Я называю правителем того, кто так именуется, ибо управление городом принадлежит стольким людям, что теперь это республика.

Севиньи, местоположение которого приятно, был прежде городом с весьма оживленной торговлей. Должность правителя там исполнял близкий родственник одного из Рогоносцев, Монморон, но его изгнал один анжуйский граф, который долгое время мирно правил этим городом, деля свои обязанности с другим, бургундским, графом .

Город Аркур известен повсеместно; там имеется прославленный университет. Затяжная война, которую город вел с князем Рогоносцев, весьма подорвала его первоначальное великолепие; с этим городом дело обстоит так же, как с Бироном: форма правления сходна, и здесь тоже излюбленное место Повес.

Город Палатинский знаменит с давних пор, когда туда совершали паломничество; каждый паломник нес свечу; говорят, что возвращались оттуда, страдая от болезни еще сильнее, чем раньше. Этот город часто меняет правителей, так как тем приходится днем и ночью бодрствовать на крепостных стенах, и долго выносить подобные тяготы невозможно. [Тот, кто правит там ныне, — иностранец; хотя жители им явно довольны и город хорошо охраняется, однако нынешний правитель, вероятно, тоже скоро его покинет, устав от ночных и дневных бдений.] В этом городе обращает на себя внимание одно обстоятельство: народ там подвержен болезни, называемой «горлорея», от которой, сказывают, лечатся полосканиями.

Дальше по течению реки Похоти находится город Шеврёз, большой, очень старинный, нынче пришедший в полный упадок. Все дома там стоят незапертыми. Снаружи город довольно хорошо укреплен, но внутри охраняется плохо. Когда-то он был весьма знаменит и вел торговлю с несколькими королевствами; теперь же крепость, много раз подвергавшаяся осаде и, как говорят, часто сдававшаяся на милость победителя, совсем разрушена. Народ там имеет нрав чрезвычайно строптивый и переменчивый; город не раз менял правителей, последним из которых был тот, кто распоряжался в Пюизьё. Но сейчас ему с ними не везет: тот, кто теперь там командует, уже ни на что не годится.

Л’Иль — крошечный городишко, чье местоположение казалось вначале довольно удачным, так как он расположен посреди реки Похоти; однако реку в этом месте легко перейти вброд с любой стороны, а потому город защищен хуже, чем если бы стоял в долине. Как только вы к нему приближаетесь, до вас доносится вонь от дохлых лошадей; разит так, что находиться там немыслимо. Никто не может провести там более одной ночи, да и то она кажется чересчур длинной; так что скоро это место совсем опустеет.

Шампре — один из крупнейших городов страны, более двух лье в окружности; посреди него раскинулась огромная площадь. Город расположен среди болот, что, однако, не делает его неприступным, ибо, как отметил географ этого крал, жители города, народ весьма общительный, возвели множество насыпей, из-за которых город изрядно запустел.

Арно — город, очень похожий на Шампре как величиной, так и местоположением, с той, однако, разницей, что местность там еще более заболочена — настолько, что дальше уж некуда. Правитель там очень заботлив, так как город щедро его вознаграждает. Ему платят за каждый его шаг; если бы он однажды пренебрег своей обязанностью спать на крепостных стенах и пропустил ночь, то назавтра ему не на что было бы пообедать, а на третий день у него не нашлось бы чистой рубашки. Нигде в мире нет такой строгой муштры; но и нигде так хорошо не платят.

Далее вы прибываете в Комменж, маленький городок, дома в котором снаружи выкрашены и потому кажутся новыми, но в действительности это довольно старинный город. Нынешний правитель — старый сатрап провинции Повес, правящий лишь временно; его возраст — причина того, что не сегодня завтра он может получить отставку. Я слыхал от людей, которые там бывали, что главные городские ворота расположены так близко от калитки, ведущей на задворки, что их частенько путают.

В двух лье оттуда раскинулся Ле-Тийе, большой город, открытый со всех сторон. Народ там грубый. Почва жирна, местность довольно красива, однако приходится заметить, что разумный человек не способен там пробыть и двух дней. Однако поскольку глупцов больше, нежели почтенных людей, то город никогда не пустует.

Поблизости, там, где Кокетство впадает в Похоть, находится Сен-Жермен-Бопре. Город этот весьма приятен. Его первый правитель происходил из края Рогоносцев. Это место он занял не по своей воле: обязанности возложили на него по долгу службы. Он был человеком с большими причудами и отличался изрядной странностью поступков. Прежде всего он пожелал изменить древнейшие обычаи и постоянно что-то выдумывал; так, однажды он объявил, что намерен входить только через калитку. Что до меня, то я думаю, что это желание было вполне обоснованным; город же, рассудив, что в таком случае лишится пошлин, полагающихся за проход через главные ворота, воспротивился этому намерению столь решительно, что правитель не смог его осуществить. Он был надолго отрешен от руководства, но даже после того, как оказался восстановлен в правах, другие хозяйничали в городе в качестве временщиков. Правитель же выстроил себе замок, куда часто ездит.

Неподалеку, в краю Гримодан, у подножия гор, приютился Гримо. Город очень грязен по причине потоков, низвергающихся здесь отовсюду в Похоть.

Это делает реку в указанном месте до такой степени мутной, что трудно поверить, будто это та же река, что и в двух лье оттуда. Посреди города она прячется под землю при помощи обширного водостока, устроенного природой и называемого в просторечии дыркой Гримо. Река выходит на поверхность только в двух лье ниже по течению, то есть в том месте, где впадает в Жеманницу.

В четырех лье далее находится Шатийон, город большой и красивый, если смотреть на него извне, но внутри устроенный плохо. Народ там любит деньги. Город подвергся таким упорным преследованиям со стороны двух принцев, что был вынужден броситься в объятия Церкви. Некий аббат-коммендатарий стал его правителем, но был изгнан, потому что чересчур посягал на тамошние привилегии. Сейчас правителя там нет, ибо его хотят обязать нести службу днем и ночью и оплачивать расходы.

Ла-Вернь — город большой, весьма милый и столь набожный, что одно время в нем находился архиепископ . С тех пор как прелат его оставил, главным правителем в городе стал герцог де Бриссак.

Оттуда вы прибываете в Монтозье, большой город, который не очень красив, но приятен. Посреди него протекает река Жеманность, известная всем и каждому; вода в ней чиста и прозрачна. В мире нет другого места, где земля была бы так хорошо возделана.

Фиенн — большой город, почти совершенно пришедший в упадок и известный лишь благодаря протекающей по нему реке Похоти. Пребывание в городе неприятно как из-за ветхости и неудобства домов, так и из-за скверного запаха, настолько невыносимого, что, как бы вы ни были заинтересованы там остаться, вам придется в конце концов уехать, чтобы сохранить здоровье. Правитель города не пользуется никаким влиянием и получил там пост только для проформы; так что, если бы не интриги жителей и не их торговые сношения с испанцами, город скоро лишился бы средств к существованию.

В четырех лье от этого города вашему взору предстанет другой, совершенно непохожий на предыдущий. Он стоит на реке Жеманность и весьма ценйм за красоту своих зданий. Зовется он Олонн. Там бывает много проезжих; стол всегда накрыт для всех желающих. В благодарность за гостеприимство нужно хорошо поусердствовать либо оплатить ночлег.

Бовэ-на-Похоти — это маленький городок, прячущийся в котловине и получающий лишь половину дневного света; здания там совершенно некрасивы и неудобны. Тем не менее среди его правителей были люди весьма высокого звания, в их числе один командор Мальтийского ордена, оставивший после себя прекрасную инфантерию. То, что люди высокорожденные и весьма достойные останавливались в таком невзрачном месте, не покажется удивительным, если знать, что здесь проходит главный путь в город Donna-Anna, в котором завязывались все торговые и прочие сношения внутри страны в период, когда строился форт Луи. С той поры как этот форт вступил в свои права, в городе Бовэ не стало выдающихся правителей — бывают только люди незначительные и безвестные, которых удается ненадолго удержать, хотя город уже не стоит того, чтобы ради него очень стараться. Эти последние правители всегда заботились о хорошем состоянии инфантерии.

Гиз — довольно большой город на реке Жеманность; там есть прекрасные старинные здания. Некоторые полагали, что эта крепость охранялась собственными силами; однако другие уверяют, что там был правитель, исполнявший свои обязанности как бы по долгу службы; его скрывали от посторонних глаз, ибо его достоинства не были соизмеримы со значением города. В конце концов его оттуда прогнали за то, что он лишь изредка наведывался на военный плац. Он оставил там инфантерию, но, поскольку она была скорее вредна, нежели полезна для охраны города, ее оттуда изгнали и отправили в Голландию. Кое-кто говорит, будто правитель навлек на себя немилость скорее тем, что питал более сильную привязанность к городу Шеврёзу.

Лонгвиль стоит на той же реке, что и Гиз. Это большой и довольно красивый город. Там сменилось четыре правителя, одни из которых были первыми принцами страны, другие — самыми знатными вельможами после первых. Большой урон городу нанесла инфантерия, введенная туда некстати одним из последних правителей, едва не лишившимся места. Теперь город управляет собою сам и так хорошо укрепился, что не найдется достаточно сильного врага, который осмелился бы предпринять на него атаку.

 

Мадлен де Скюдери

КАРТА СТРАНЫ НЕЖНОСТИ

(фрагмент романа «Клелия») *

— Отнюдь не все те, — заметила красавица, — кого я зову своими друзьями, являются моими нежными друзьями: ибо друзья у меня — всех видов, какие существуют на свете. Так, есть у меня полудрузья, если позволительно так выразиться, которых иначе именуют приятными знакомцами; и те, кто продвинулся немного дальше в моей дружбе и кого я называю новообретенными друзьями; и третьи, которые для меня просто мои друзья; и друзья, ставшие таковыми благодаря привычке; есть несколько человек, с которыми меня связывает прочная дружба, и несколько человек, кого я зову близкими друзьями; но что до тех, кого я почитаю своими нежными друзьями, то их очень мало и они завоевали такое место в моем сердце, что занять большее уже невозможно. Между тем я столь хорошо различаю эти разновидности дружбы, что никогда их не путаю.

— Бога ради, любезная Клелия, — воскликнул Эрминий, — скажите мне, заклинаю вас, среди кого нахожусь я.

— Вы пока еще пребываете в Новообретенной Дружбе, — со смехом ответила она, — и не скоро продвинетесь дальше.

— Хотел бы я знать, по крайней мере, — отозвался он тоже с улыбкой, — как далеко от Новообретенной Дружбы до Нежности.

— По моему мнению, — заметил Аронций, — не многим известна карта той страны.

— И тем не менее, — подхватил Эрминий, — многие стремятся совершить это восхитительное путешествие: оно поистине заслуживает того, чтобы знать, какая дорога ведет в столь отрадный сердцу край; если бы прекрасная Клелия соблаговолила указать мне этот путь, я был бы ей обязан вечно.

— Может статься, вы воображаете, — молвила Клелия, — что путь от Новообретенной Дружбы до Нежности — всего лишь маленькая прогулка; а потому я согласна обещать вам, прежде чем вы на этот путь вступите, снабдить вас картой, каковой, по словам Аронция, у него нет.

— Ах, окажите милость, сударыня, — взмолился тот, — если карта этой страны существует, одарите ею меня, так же как Эрминия.

Едва Аронций произнес это, как и Гораций, и я, и Фенис стали просить Клелию о любезности — подарить нам карту страны, которая еще никем не была подробно описана. Однако мы не могли тогда вообразить ничего помимо очаровательного письма от Клелии, из которого узнаем о ее истинных чувствах. Но когда мы стали настаивать, она сказала, что обещала карту Эрминию; что ему-то она ее и пришлет, а произойдет это завтра. Поскольку мы знали, что пишет Клелия весьма изысканно, то нам не терпелось увидеть послание, которое, как мы предполагали, она должна написать Эрминию; да и сам он был в не меньшей степени охвачен нетерпением, так что наутро сочинил Клелии записку, дабы напомнить о том, что она обещала; и так как записка была весьма короткой, то, полагаю, могу не солгавши воспроизвести ее по памяти целиком.

ЭРМИНИЙ — ПРЕКРАСНОЙ КЛЕЛИИ

Поскольку я не могу отправиться в путешествие от Новообретенной Дружбы до Нежности, коли Вы не сдержите слово, то прошу у Вас обещанную карту. Обращаясь же к Вам с этой просьбой, обязуюсь тронуться в путь, как только получу ее, дабы совершить путешествие, каковое мне представляется столь приятным, что я скорее предпочел бы его уже проделать, нежели увидеть всю землю, пусть даже мне предстояло бы принять дань от всех народов, населяющих мир.

Когда Клелия получила записку, стало ясно, что она и думать забыла про свое обещание Эрминию и восприняла все наши к ней мольбы лишь как развлечение, а на самом деле думала, что назавтра мы и не вспомним про них. Оттого поначалу записка Эрминия застала Клелию врасплох, но, поскольку в тот момент ей на ум пришла одна фантазия, она подумала, что позабавит ею и других. Вот почему, не теряя ни минуты, Клелия схватила записные дощечки и занесла на них то, что с такою приятностью предстало ее мысленному взору. Притом получилось это у нее столь быстро, что полчаса спустя рисунок был готов. Присовокупив к нему записку, Клелия послала ее Эрминию, у которого в то время находились мы с Аронцием. Как же мы были изумлены, когда Эрминий, посмотрев, что же прислала ему Клелия, действительно показал нам карту, начертанную ее рукой: на ней было ясно видно, каким путем надлежит следовать, чтобы от Новообретенной Дружбы прийти к Нежности; и эта карта столь сходна с настоящей, что там есть и моря, и реки, и горы, и озеро, и города, и селения. Посмотрите, сударыня, вот копия этой искусно нарисованной карты: я тщательно ее храню с тех самых пор.

С этими словами Целер протянул карту <…> принцессе Леонтинской, которая была приятно удивлена; а чтобы она лучше поняла всю тонкость замысла, он захотел разъяснить ей намерения Клелии, которые та изложила Эрминию в записке, сопровождавшей карту. И вот, как только принцесса Леонтинская взяла копию в руки, Целер повел такую речь:

— Вы, должно быть, хорошо помните, сударыня, что Эрминий попросил Клелию научить его, каким путем следует идти из Новообретенной Дружбы к Нежности; итак, нужно начать с этого первого города, который находится в низу карты, а оттуда направиться в другие города. Чтобы вы лучше поняли намерения Клелии, я скажу так: вы увидите, что, по ее мнению, возыметь к кому-нибудь нежность можно по трем различным причинам: или вследствие великого уважения, или из благодарности, или повинуясь сердечной склонности; и это обстоятельство побудило ее поместить три города Нежности на трех реках, носящих три этих названия, а также провести три различные дороги, по которым можно туда прибыть. Известны ведь Кумы на Ионическом море и Кумы на Тирренском море; так и Клелия заставила людей говорить о Нежности-на-Склонности, Нежности-на-Уважении и Нежности-на-Благодарности. Но, резонно полагая, что нежность, порожденная склонностью, не нуждается ни в чем, дабы стать тем, что она есть, Клелия, как вы видите, сударыня, не поместила никакого селения вдоль берегов этой реки, течение которой столь быстро, что на пути от Новообретенной Дружбы к Нежности нет необходимости ни в каком временном пристанище на ее берегах. Совсем иное дело путь к Нежности-на-Уважении: Клелия искусно расположила там столько селений, сколько имеется как мелких, так и важных вещей, способствующих возникновению нежности, основанной на уважении. В самом деле, вы видите, что из Новообретенной Дружбы попадаешь прямо в местность, которую она называет Блестящим Умом, так как именно здесь обычно таятся истоки уважения; затем вы видите ряд приятных селений: Прелестные Стихи, Любезное Послание, Галантное Послание, каковые являются самыми обычными действиями блестящего ума при зарождении дружбы. Затем, продвигаясь дальше по этой дороге, вы видите Искренность, Сердечность, Честность, Великодушие, Почтительность, Обязательность и, наконец, Доброту, которая находится совсем рядом с Нежностью: так Клелия дает знать, что не может быть истинного уважения там, где нет доброты, и что невозможно достичь Нежности на этом пути, не обладая столь драгоценным качеством. Теперь, сударыня, вернемся, если вам угодно, к Новообретенной Дружбе и посмотрим, какой дорогой можно прийти оттуда к Нежности-на-Благодарности. Взгляните же: сначала от Новообретенной Дружбы путь ведет к Предупредительности; далее следует маленькое селение под названием Покорность; сразу за ним возникает другое, весьма приятное, которое зовется Услужливость. Оттуда, как вы видите, недалеко до Усердия; это означает, что недостаточно угождать в течение нескольких дней — надлежит постоянно проявлять внимание. Далее, как вы видите, нужно пройти еще через одно селение, именуемое Рвением, чтобы не поступать подобно некоторым невозмутимым людям: эти никогда не поторопятся, как их ни проси, и не способны выказать рвение, которое между тем награждается подчас величайшей признательностью. После этого путник переходит к Великим Услугам; а поскольку таковые совершаются немногими, это селение изображено меньшим, нежели прочие. Затем дорога ведет к Чувствительности: человек должен чувствовать даже самую малую боль, испытываемую теми, кого он любит. Углубляясь дальше в страну Нежности, нужно пройти через Душевное Расположение, ибо дружественное чувство притягивает ответную приязнь. Следующий пункт — Послушание: ведь оно, как, пожалуй, ничто другое, трогает сердце того, кому повинуются слепо. И наконец, чтобы достичь желанной цели, необходимо пройти через Постоянство-в-Дружбе — несомненно, самый надежный способ достичь Нежности-на-Благодарности. Но так как, сударыня, нет таких дорог, идя по которым нельзя заплутать, Клелия показала, как вы можете видеть, что, если те, кто находятся в Новообретенной Дружбе, пойдут немного правее или немного левее, чем подобает, они в равной мере заблудятся: ибо если из пункта Блестящий Ум пойти в сторону Небрежности, которая на карте расположена совсем близко, и, упорствуя в своем заблуждении, направиться к Изменчивости Настроения, оттуда — к Душевной Вялости, потом к Непостоянству и, наконец, к Забвению, то вместо того, чтобы оказаться в Нежности-на-Уважении, прибудешь к озеру Равнодушия, которое вы также видите на карте; спокойные воды озера очень верно изображают душевное состояние, обозначаемое его названием. С другой стороны, если, выйдя из Новообретенной Дружбы, забрать немного влево и пойти путем Нескромности, Коварства, Гордыни, Злословия или Озлобленности, то вместо Нежности-на-Благодарности окажешься в море Враждебности, где терпят крушение все корабли; его мятущиеся волны созвучны той яростной страсти, которую упомянула Клелия. Начертив эти различные пути, она ясно сказала, что нужно обладать тысячью добрых качеств, чтобы вызвать в ней чувство нежной дружбы; те же, чьи свойства дурны, могут рассчитывать только на ее ненависть или равнодушие. Желая дать знать, что она никогда никого не любила и никогда в ее сердце не будет ничего, кроме нежности, благоразумная девица показала, что река Душевной Склонности впадает в море, называемое Опасным, ибо немалая опасность подстерегает женщину, перешедшую немного за границы дружбы; а за морем она изобразила то, что мы зовем Неведомой Землей, так как мы поистине не ведаем, что там находится, да и вряд ли кто-либо побывал дальше Геркулеса;и вот каким образом Клелия нашла возможность преподать, простой игрой своего ума, приятную мораль дружбы и дать понять в довольно своеобразной манере, что не любит и не может полюбить.

Аронций, Эрминий и я нашли карту столь изящной, что, прежде чем расстаться, выучили ее наизусть. Клелия, впрочем, попросила того, для кого ее составила, не показывать это творение посторонним, а лишь пяти-шести ее знакомым, к которым питала дружеские чувства, ибо карта была детищем ее ума и Клелия не хотела, чтобы какие-нибудь глупцы, не знавшие, каким образом карта возникла, и не способные понять новой галантной выдумки, вдруг принялись обсуждать ее из прихоти или по недомыслию. Однако добиться исполнения своего желания Клелии не удалось, ибо звезды сошлись столь странным образом, что, хотя карту предполагалось показать лишь немногим лицам, она, однако, наделала в свете столько шума, что все только о карте страны Нежности и говорили.

Все блистательные умы в Капуе в конце концов написали, кто в стихах, кто в прозе, похвалы карте, и послужила она темой для одной весьма остроумной поэмы и других галантнейших стихотворений, для прелестнейших писем и восхитительнейших записочек, а также для бесед столь занимательных, что Клелия утверждала, будто они в тысячу раз лучше самой ее карты. И не осталось тогда никого, к кому не обратились бы с вопросом: а вы хотели бы побывать в стране Нежности?

На некоторое время этот занятный предмет всех захватил так сильно, как никакой другой. Поначалу Клелия немало сердилась, что о карте идет столько разговоров, и сказала однажды Эрминию:

— Неужели вы думаете, что мне нравится, когда безделица, придуманная мною для развлечения нашего кружка, сделалась достоянием публики и то, что предназначалось мною лишь для пяти-шести друзей, наделенных редким умом, тонкостью и пониманием, увидело две тысячи безголовых или таких, что способны перевернуть все с ног на голову? Или же малопросвещенных, которые совершенно не разбираются в красоте? Знаю отлично, — продолжала она, — что те, кому известно, как все начиналось — с разговора, побудившего меня придумать карту буквально в один присест, — не сочтут эту галантную шутку ни фантастической, ни выходящей за грань благоразумия, но так как в мире встречаются престранные чудаки, то я чрезвычайно опасаюсь, как бы они не вообразили, будто я самым серьезным образом подошла к делу, много дней потратила на придумывание карты и считаю, что сотворила нечто превосходное. Между тем это лишь минутная прихоть, которую я рассматриваю самое большее как шутку, отличающуюся неким галантным изяществом и известной новизной для тех, кто обладает умом, способным ее понять.

У Клелии не было причин беспокоиться, сударыня, — ибо нет сомнения, что всем очень понравилась новая выдумка: научить, как можно приобрести нежное расположение порядочной особы; и за исключением нескольких недалеких, глупых, злонамеренных людей и злых шутников, чье мнение было для Клелии безразлично, карту все превозносили. Глупость недоброжелателей даже послужила поводом для развлечения. Например, один такой человек, увидев карту, которую со странным упорством требовал ему показать, и услышав, как более порядочные люди, чем он сам, рассыпают ей похвалы, спросил, в чем смысл карты и какая от нее польза.

— Понятия не имею, — ответил ему собеседник, аккуратно сложивши карту. — Знаю лишь одно: вас она никогда в страну Нежности не приведет.

Так что, сударыня, судьба карты оказалась столь счастливой, что даже те, кто имел глупость смысла карты не уразуметь, служили для нас забавой, ибо давали повод посмеяться над их тупоумием.

Однако особенно большую службу карта сослужила Аронцию, ибо навредила Горацию. Видите ли, сударыня, влюбленный Гораций, как я уже вам говорил, постоянно донимал Клелию жалобами, а однажды завел с нею речь про карту, вознамерившись воспользоваться ею, дабы изъяснить свою страсть.

— Увы, сударыня, — сказал он Клелии, — я куда несчастнее всех тех, кто приближен к вам, ибо и в самом деле не вижу на карте, начертанной вами, путей, которые могли бы привести меня туда, куда я стремлюсь, — оттого никак не могу добиться вашего расположения. Я не обладаю достоинствами, каковые могли бы завоевать ваше уважение, не могу рассчитывать, что завоюю вашу благодарность, и, наконец, не ведаю, по какой дороге пойти.

Я говорю что думаю, но откуда мне знать: а вдруг меня влечет туда, куда уже добрался кто-нибудь удачливее меня, вдруг кто-нибудь из моих соперников уже повидал эту страну, где, как говорят, никто пока не бывал. Ведь иначе, сударыня, откуда бы взялось в вас жестокосердие, которое вы проявляете ко мне, ежели бы вы не питали нежности к кому-то другому? По природе своей душа ваша ласкова, а сердце отзывчиво. Я прекрасно знаю, что вы уважаете меня; вам известны мои чувства; вы знаете также, что Клелий удостаивает меня своей дружбы; между вами и мною нет различия в знатности, и если фортуна в Риме переменится, то у меня окажется больше богатства, нежели то необходимо, дабы принести счастье римлянину. И несмотря на это, сударыня, — добавил Гораций, — я убежден, что не только не проеду страну Нежности насквозь, но и не доберусь до нее. Ах, да будет угодно богам, чтобы какой-то чужестранец оказался слишком близко от Неведомой Земли, дабы помешать ему попасть в страну Нежности и дабы сердце ваше не оказалось настолько занято, чтобы не суметь полюбить того, кто…

— Вы правильно сделали, Гораций, что напомнили мне о расположении, которое питает к вам мой отец, — прервала его Клелия, покраснев с досады, — ибо, коли б не это обстоятельство, я бы поступила с вами так, что вам не составило бы труда понять: вы никогда до страны Нежности не доберетесь. Однако уважение к отцу заставляет меня сдерживаться, и потому я лишь скажу вам две вещи: во-первых, впредь я решительно запрещаю вам беседовать со мною наедине, а во-вторых, этот чужеземец, о котором вы упоминаете, вовсе не находится в Неведомой Земле, ибо там никого нет и быть не может. А дабы вы не воображали, будто я скрываю от вас правду, объявляю вам, что он уже находится в стране Нежности и навсегда там останется — в силу как уважения, так и благодарности, ибо он заслужил все что можно и спас мне жизнь, как и вам. А разница между вами и мною состоит в том, что мне чувство признательности присуще в огромной степени, вы же оного вовсе лишены. Между тем, как мне кажется, не слишком-то разумно показывать, что ты способен на неблагодарность, когда рассчитываешь на чью-то благосклонность.

 

Бюсси-Рабютен

МАКСИМЫ ЛЮБВИ

Часть I *

О ЛЮБВИ, ПИТАЮЩЕЙ НАДЕЖДУ

1. О том, что такое любовь

2. О том, как дамам надлежит себя вести, дабы, влюбившись, не потерять репутацию

3. О том, существует ли секрет успеха в любви

4. О том, можно ли внушить любовь кокетке

5. О том, какое воздействие оказывают на возлюбленную слезы

На ту же тему

6. О том, можно ли отличить истинно влюбленного от того, кто таковым притворяется

7. О том, что приносит нам истинное наслаждение в любви: чувственность или разум

8. О том, каковы признаки подлинной любви

9. О том, нужно ли долго знать друг друга, чтобы полюбить

На ту же тему

10. О том, что в разлуке мы все время думаем о возлюбленном или возлюбленной

11. О том, что сложнее: перейти от дружбы к любви или же от любви к дружбе

12. О том, в чем заключается разница между любовью у мужчин и у женщин

13. О том, правда ли, будто любовь лишает разума

На ту же тему

14. О том, совместимы ли искренняя дружба с одним и истинная любовь к другой

15. О том, можно ли научиться любить, следуя правилам, как это бывает в других науках

16. О том, где можно встретить настоящую любовь: при дворе, средь городской знати или же в сельской местности

17. О том, почему нередко достойные женщины любят недостойных мужчин, а достойные мужчины — недостойных женщин

18. О том, какая возлюбленная предпочтительней — недотрога или кокетка

19. О том, нужно ли понимать буквально все, что говорят влюбленные

20. О том, может ли сильной любви сопутствовать веселость

На ту же тему

21. О том, какой темперамент чаще всего свойствен влюбленному

22. О том, правда ли это, влюбленный никогда не бывает доволен

23. О том, не является ли желание нравиться следствием того, что мы стремимся к любви

24. О том, как надлежит вести себя даме, чтобы наверняка вызвать любовь: с легкостью поддаваться на уговоры или же оставаться неприступной

25. О том, что надлежит думать о досаде влюбленного

26. О том, что предпочтительнее: сильная любовь или бесспорные достоинства

27. О том, можно ли любить без надежды на ответ

28. О том, как надлежит вести себя даме, когда поклонник, к которому она не испытывает любви, пишет ей

29. О том, должен ли кавалер проявлять деспотизм до того, как он добился любви дамы

30. О том, правда ли, что раз в жизни мы должны испытать любовь

31. О том, можно ли испытывать сильную страсть к двум людям одновременно

32. О том, какие орудия необходимы влюбленному

Часть II

О ЛЮБВИ, ДОБИВШЕЙСЯ ВЗАИМНОСТИ

33. О том, какова бывает сила симпатии

34. О том, что в большей степени свидетельствует о любви: бурная ревность или полное доверие

На ту же тему

35. О том, должны ли порядочные люди ревновать и в какой момент надлежит разорвать отношения с возлюбленной

36. О том, большая ли это беда для влюбленного, если муж его возлюбленной слегка ревнует

На ту же тему

На ту же тему

37. О том, нужно ли ревновать

38. О том, какова одна из причин того, что страсть подходит к концу, и как сделать так, чтобы любовь длилась вечно

39. О том, в какой момент надлежит расстаться со своей возлюбленной

40. О том, что делать, когда замечаешь, что тебя меньше любят

41. О том, правда ли, что в любви ничего нельзя прощать

42. О том, почему и как перестают любить

43. О том, как можно расстаться с тем, кто еще в вас влюблен

44. О том, как после бурного разрыва надлежит поступать с подарками, которые вы друг другу дарили

45. О том, как поступить, если на вашу возлюбленную возводят хулу, хотя в своих помыслах она невиновна

46. О том, должна ли дама требовать назад свои письма после разрыва

47. О том, по справедливости ли дама отказывается писать возлюбленному, которому недавно отдалась

48. О том, какое значение в любви имеют письма

49. О том, должна ли дама просить возлюбленного, чтобы он сжег ее письма или вернул их ей обратно

50. О том, как влюбленный должен поступать с письмами, которые он получает от возлюбленной

51. О том, должна ли дама хранить письма любимого или сжечь их

52. О том, должна ли дама писать пылкие письма своему возлюбленному, когда он ее об этом просит

53. О том, правда ли, как говорят некоторые, что любовь проходит без всякой видимой причины

54. О том, может ли влюбленный, высказывая свое крайнее неудовольствие, вспылить во время разговора с возлюбленной

55. О том, каким образом надлежит вести себя с любимым, если мы дали ему повод для жалоб

56. О том, как кавалеру надлежит поступать со своей возлюбленной, если та не удосуживается прогнать его соперников

57. О том, почему влюбленные все время жалуются

58. О том, почему после примирения мы начинаем любить сильнее

59. О том, правда ли, что и после примирения у нас остается обида

60. О том, как обыкновенно происходят ссоры

61. О том, правда ли, что влюбленные, которые бурно жалуются, уже не любят

62. О том, правда ли, что в любви регулярные свиданья становятся в тягость

63. О том, хорошо ли со стороны дамы заставлять друга изображать, будто он влюблен в другую

64. О том, по каким признакам дама может понять, что возлюбленный продолжает ее любить

65. О том, по каким признакам можно догадаться, что вы любимы

66. О том, что доказывает любовь вашего возлюбленного

67. О том, кто сильнее проявляет свою любовь — кавалер или же дама

68. О том, достаточно ли, если влюбленные доставляют друг другу только те радости, которые обещали

69. О том, правда ли, что, когда любишь кого-либо, можно запросто сказать другому: «Зачем себе я не принадлежу, чтоб вам отдаться?» или «Зачем, не совершая тем измены, вам не могу принадлежать?»

70. О том, какую возлюбленную предпочтительнее иметь: не столь нежную, но ровную в обращении или непостоянную в своем поведении, но подчас более нежную

71. О том, почему, даже если двое влюбленных сильно любят друг друга, один из них любит всегда больше

72. 0 том, может ли роман длиться вечно

73. О том, может ли дама быть веселой, когда рядом с ней нет любимого

74. О том, убивает ли разлука любовь или же, напротив, только укрепляет

75. О том, что такое разлука для влюбленных

На ту же тему

На ту же тему

76. О том, как стоит поступать, если во время разлуки у влюбленных появляется повод жаловаться друг на друга

77. О том, должны ли влюбленные при расставании давать выход своей печали, или же им надлежит сдерживаться, чтобы не причинить друг другу огорченья

78. О том, должен ли кавалер, как и дама, хранить как телесную, так и духовную верность своей возлюбленной

На ту же тему

79. О том, виновата ли дама в том, что влюбленный упорствует в своей любви к ней, или же она сама может положить этому конец

80. О том, можно ли давать уроки в любви

81. О том, нужно ли входить в детали при выяснении отношений между влюбленными

82. О том, насколько необходима искренность в любви

83. О том, можно ли глубоко любить, но не быть искренним

На ту же тему

84. О том, могут ли у дамы быть какие-либо причины скрывать от возлюбленного, что кто-то говорил или писал ей о любви

85. О том, что в большей степени противостоит любви — ненависть или безразличие

86. О том, бывают ли в любви ошибки, которые можно счесть не стоящими внимания

87. О том, нужно ли обращаться друг к другу на «ты» или же на «вы»

88. О том, бывают ли ситуации, в которых мужчина должен рисковать своей репутацией ради возлюбленной

89. О том, бывают ли ситуации, в которых женщина должна рисковать своей репутацией ради возлюбленного

90. О том, можно ли желать умереть для того, чтобы спасти любимого

91. О том, что бы вы предпочли: смерть или неверность возлюбленного

92. О том, должны ли влюбленные стараться видеться как можно чаще и без помех

93. О том, должны ли влюбленные, которые без помех видятся наедине, также стараться чаще видеться в обществе

94. О том, нужно ли жениться на возлюбленной открыто, тайно или вообще не жениться

95. О том, бывает ли так, что влюбленные, которые поженились, продолжают еще долго любить друг друга

На ту же тему

На ту же тему

На ту же тему

96. О том, могут ли неудачи или потеря красоты извинить измену одного из влюбленных

97. О том, как надлежит поступать даме, если ее возлюбленный несчастен, а их связь наделала шуму

98. О том, что несчастья могут сделать с тем, кто безумно влюблен и кому отвечают взаимностью

99. О том, можно ли продолжать любить даму, если она не отдается возлюбленному

100. О том, может ли любовь длиться, если она остается без награды или если превращается в похоть

101. О том, правда ли, будто наслаждение во вред любви

102. О том, что более подобает даже: быть сдержанной или открыто проявлять свои чувства

На ту же тему

На ту же тему

103. О том, нужно ли обо всем рассказывать тому, кого вы любите, или же надо что-то удерживать в тайне от него

104. О том, когда даме надлежит быть стыдливой, а когда не стесняться в проявлении страсти

105. О том, как должны разговаривать друг с другом влюбленные

106. О том, что надлежит делать, чтобы страсть не проходила

107. О том, отчего любовь никогда не длится долго

108. О том, как дамам, у которых есть возлюбленный, надлежит вести себя с теми, кто признавался им в любви, но к кому они ее не испытывают

Ил. 1. Людовик XIV, король Франции (Король, Теодат, Деодат)

Ил. 2. Анна Австрийская, королева Франции (Королева-мать)

Ил. 3. Гастон Французский, герцог Орлеанский (Горнан Галльский, Месье)

Ил. 4. Филипп Французский, герцог Анжуйский (Лисидас)

Ил. 5. Анна-Мария-Луиза Орлеанская, герцогиня де Монпансье, Великая Мадемуазель (принцесса Леонора)

Ил 6. Луи II де Бурбон, принц де Конде, Великий Конде (принц Битурингский, Тиридат)

Ил 7. Арман де Бурбон, принц де Конти (принц де Жонси)

Ил. 8. Клер-Клеманс де Майе-Брезе, принцесса де Конде (Принцесса)

Ил 9. Анри Орлеанский, герцог де Лонгвиль (принц Нормандский)

Ил. 10. Джулио Мазарини, кардинал (Великий Друид)

Ил. 11. Жан-Франсуа-Поль де Гонди, кардинал де Рец (Помощник Верховного Жреца)

Ил. 12. Анри-Опост де Ломени, граф де Бриенн (господин де Б.)

Ил. 13. Этьен Ле Камю, кардинал

Ил. 14. Базиль, аббат Фуке (Фуквиль)

Ил. 15. Карл II, король Англии

Ил. 16. Джордж Дигби, граф Бристольский (Брислоэ)

Ил. 17. Анри де Ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн (маршал д’Овернь), маршал Франции

Ил. 18. Франсуа VI, герцог де Ларошфуко (Кофалас), писатель-моралист

Ил. 19. Луи-Виктор де Рошешуар, герцог де Вивонн-Мортемар (Марсель), маршал Франции

Ил. 20. Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль, герцог де Люксембург (герцог Люксембургский), маршал Франции

Ил. 21. Шарль де Монши, маршал д’Окенкур (Шамюи), маршал Франции

Ил. 22. Франсуа-Аннибал, герцог д’Эстре (Вуэ), маршал Франции

Ил. 23. Антонен Нонпар де Комон, герцог де Лозен (Эстебар)

Ил. 24. Анри II Лотарингский, герцог де Гиз

Ил. 25. Филибер, шевалье, затем граф де Грамон (шевалье д’Эгремон)

Ил. 26. Арман де Грамон, граф де Гиш (Тримале)

Ил. 27. Франсуа-Онора де Бовилье, герцог де Сент-Эньян, камергер и советник Людовика XIV

Ил. 28. Луи Шарль Гастон де Ногаре и де Фуа, герцог де Кандаль (Кандоль), генерал-лейтенант

Ил. 29. Анри де Дайон, герцог дю Люд (Жереми), главный начальник артиллерии Франции

Ил. 30. Франсуа III д’Обюссон, граф, затем герцог де Ла Фёйад, герцог де Руанне (Вилльпа, Де Фёй), маршал Франции

Ил. 31. Элизабет-Анжелика де Монморанси, герцогиня де Шатийон, затем герцогиня Мекленбургская (Анжели)

Ил. 32. Анна-Женевьева де Бурбон, герцогиня де Лонгвиль (принцесса Нормандская)

Ил. 33. Мари д’Авогур де Бретань, герцогиня де Монбазон (Монбюа)

Ил. 34. Жюли-Люси д’Анженн, герцогиня де Монтозье

Ил. 35. Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье (госпожа де Шенвиль)

Ил. 36. Мари де Роган, герцогиня де Шеврёз (Белламира)

Ил. 37. Мадлен де Скюдери, писательница

Ил. 38. Диана Шатенье де Ла Рош-Позэ, дама де Сен-Лу

Ил. 39. Катрин-Генриетта д’Анженн, графиня д’Олонн (Арделиза)

Ил. 40. Нинон де Ланкло (Нинон)

Ил. 41. Элизабет де Байёль, маркиза дю Тийе

Ил. 42. Анна Мари Бито, мадам Корнюэль (Сибилла)

Ил. 43. Генриетта де Колиньи, графиня де Ла Сюз

Ил. 44. Катрин де Бонн, маркиза де Ла Бом

Ил. 45. Сесиль-Элизабет Юро де Шеверни, маркиза де Монгла (Белиза)

Ил. 46. Жилонна де Аркур, графиня де Фиеск (Фезика)

Ил. 47. Луиза де Рувиль, вторая супруга Бюсси-Рабютена

Ил. 48. Жиль Менаж, литератор, историк, лексикограф

Ил. 49. Исаак Бенсерад (Проспер), поэт

Ил. 50. Шарль де Маргетель де Сен-Дени де Сент-Эвремон (шевалье Эдмон), литератор

Ил. 51. Поль Пелиссон-Фонтанье, поэт, историограф короля, член Французской академии

Ил. 52. Письмо сумасбродного капитана даме

Ил. 53. Ответ дамы сумасбродному капитану

Ил. 54. Эмблема (символическая картинка, сопровождаемая девизом) Анны Пуссар де Фор, герцогини де Ришельё. Девиз на испанском языке: «Через любовную страсть к небесам»

Ил. 55. Юность

Ил. 56. Весна

Ил. 57. Молодой дворянин играет на лютне и поет о своей любви к прекрасной Хлориде

Ил. 58. Безрассудные девственницы

Ил. 59. Брачный контракт

Ил. 60. Женщины в отсутствие мужей

Ил. 61. Бал

Ил. 62. «Она пустила кошку к сыру».

Ил. 63. Рогоносец, подсчитывающий барыши

Ил. 64. Прославление алькова

Ил. 65–66. Замок Бюсси-Рабютена в Бургундии

Ил. 67. Личные покои Бюсси-Рабютена в замке

Ил. 68. Окрестности замка Бюсси-Рабютена

109. О том, влияет ли любовь на темперамент

110. О том, может ли влюбленный счесть какую-либо даму более прекрасной, чем его возлюбленная

111. О том, стоит ли иметь наперсника в любви

112. О том, какая любовь сильнее: первая или же вторая

113. О том, можно ли быть спокойным, когда вы неуверены в силе вашей любви

114. О том, осознаем ли мы, когда только начинаем любить, что страсть однажды угаснет

115. О том, кого надлежит винить в неверности возлюбленной: соперника или же ее саму

116. О том, долго ли можно любить кокетку

117. О том, как счастливым влюбленным надлежит вести себя с мужьями своих возлюбленных

118. О том, может ли дама быть счастливой в любви дважды за свою жизнь

119. О том, может ли в любви дама требовать от своего возлюбленного того, на что она сама ради него не готова

120. О том, правда ли, будто любовь побеждает нас с первого взгляда и ее нельзя избежать

121. О том, можно ли любить, но при этом не уважать

122. О том, как влюбленным надлежит относиться к выгоде

123. О том, должны ли дамы и кавалеры быть в равной степени тактичными в своем поведении

На ту же тему

124. О том, можно ли простить излишнюю уступчивость дам

125. О том, правда ли, что в любви представители всех сословий равны

126. О том, кто получает большее удовольствие в паре: тот, кто любит сильнее, или тот, кто меньше

127. О том, правда ли, что тот, кто сильнее влюблен, всегда больше доволен

128. О том, нужно ли надзирать за возлюбленной или лучше предоставить ей свободу

129. О том, убеждает ли возлюбленного дама, которая набивает цену своим ласкам, в том, что любит его

130. О том, в чем заключается самый действенный рецепт долгой и приятной любви

131. О том, можно ли страстно любить дважды в жизни

132. О том, что испытывает счастливый любовник, если муж его возлюбленной донимает ее своими ласками

133. О том, как надлежит действовать мужчине, если он хочет внушить любовь красивой женщине, на которой женился, не будучи до этого с нею знаком

134. О том, достаточно ли в прошлом доказать свою любовь тому, кого любишь, и потом уже к этому не возвращаться

135. О том, должны ли влюбленные тревожиться, если мужья их возлюбленных чрезмерно нежны с теми

136. О том, что лучше для девушки, которая выходит замуж не по любви: чтобы ее супруг очень сильно любил ее или же вовсе не любил

137. О том, прав ли уродливый муж, если желает привлечь внимание своей жены

138. О том, что более прекрасно в красивой возлюбленной: сердце или тело

139. О том, может ли дама, если она любит возлюбленного, любить своего мужа, тем более когда он живет с нею в согласии

140. О том, какое воздействие оказывает присутствие или отсутствие любимого человека

 

Бюсси-Рабютен

ПИСЬМО ГЕРЦОГУ ДЕ СЕНТ-ЭНЬЯНУ

Сударь!

Долг порядочных людей перед истиной, перед своими друзьями и своей репутацией ныне побуждает меня дать Вам разъяснения относительно моего поведения и причин постигшей меня немилости. Не ждите, что я стану оправдываться; я слишком искренен, чтобы искать себе оправданий, когда виноват. Но чтобы несколько смягчить горе, которое я испытываю, думая о своей вине, и досаду на себя самого, хочу быть в Ваших глазах не более виновным, нежели есть в действительности.

Итак, приступая к делу, скажу Вам, сударь, что пять лет тому назад, не зная, чем развлечь себя в деревне, где мне довелось пребывать, я подтвердил своим поведением справедливость пословицы «праздность — мать всех пороков», ибо взялся писать историю или, скорее, сатирический роман поистине без намерения как-либо повредить людям, о которых там шла речь, но лишь для того, чтобы занять себя в тот момент и самое большее показать мое сочинение нескольким добрым друзьям, доставить им удовольствие и снискать от них похвалу за то, что пишу хорошо.

Однако, при всей чистоте моих намерений, я, как Вы увидите далее, не преминул жестоко обойтись с людьми, не сделавшими мне никакого зла.

Так как подлинные события никогда не бывают достаточно необычными, чтобы развлечь по-настоящему, я прибег к выдумке, полагая, что она больше понравится, и, нимало не совестясь того, что оскорбляю упоминаемых мною лиц — ведь я писал почти для себя одного, — сочинил множество подробностей, о которых никогда ни от кого не слыхивал. Под моим пером счастливыми в любви оказались люди, которых даже не удостаивали выслушать, как и те, кто вовсе не думал ни о чем подобном. Поскольку было бы нелепо делать героинями романа женщин скромного происхождения и столь же скромных достоинств, то я выбрал в героини двух дам, обладавших прекрасными качествами в таком изобилии, что зависть могла сделать правдоподобным все дурное, что я был способен измыслить.

По возвращении в Париж я прочитал эту историю пяти дамам, с которыми был дружен. Одна из них так настойчиво просила дать ей рукопись на двое суток, что я не смог отказать. Несколько дней спустя мне сказали, что видели мое сочинение в чужих руках. Я пришел в отчаяние. Уверен, что женщина, которой я доверил рукопись и которая велела ее переписать, сделала это из простого любопытства, без намерения мне повредить, — просто она питала к кому-то тот же избыток доверия, что и я к ней. Я не замедлил ее посетить и стал сетовать на случившееся. Вместо того чтобы простодушно признаться в своей оплошности и договориться со мной о способах исправить положение, она вздумала бесстыдно отрицать, что сделала список с истории, которая, по ее заверениям, никому не известна, а если известна, то, следовательно, я давал ее кому-то кроме нее. Уверенность, с какой говорила эта дама, и мое обычное желание, чтобы друзья ни в чем не были передо мной виноваты, успокоили мои подозрения. Не знаю, как она этого добилась, но слухи об этой истории на какое-то время утихли; однако затем одна из ее подруг, поссорившись с нею, показала мне копию рукописи, сделанную с ее копии. Меня глубоко возмутил обман со стороны женщины, которую я считал своим другом; из-за ее предательства я поневоле оскорбил двух благородных дам. Поскольку люди никогда не бывают по отношению к себе достаточно строги, чтобы терпеливо сносить, не мстя им, гнев тех, кого они оскорбили, она добавила к этой истории и изъяла из нее то, что ей было угодно, чтобы навлечь на меня ненависть большинства лиц, о которых я повествовал. Что это именно так, совершенно ясно: ведь первые списки, с которыми ознакомился свет, не были подделаны; но людей всегда прельщает наиболее злая сатира, а потому стоило появиться новым, как верные копии показались пресными и были уничтожены как неподлинные.

Я не считаю, что это служит мне извинением, ибо хоть я действительно не говорил ничего, кроме хорошего, о людях, с которыми так дурно обошлась упомянутая дама — мой честный друг, — но все же именно я подал повод к тому злу, которое она им причинила. Не удовольствовавшись тем, что отравила желчью эту историю во многих местах, она затем сочинила другие истории, воспользовавшись многочисленными подробностями, узнанными от меня в то время, когда мы были друзьями, и приправила их всем ядом, на какой оказалась способна.

Когда мне стало известно о хождении под моим именем некой истории и даже о том, что враги дали ее Королю, то я, хоть мог бы все отрицать, предпочел показать Его Величеству подлинник и признаться в том, в чем действительно был виновен, лишь бы меня не подозревали в том, чего я не совершал. Вы знаете, сударь, что по возвращении из поездки в Шартр, во время которой Его Величество прочитал эту историю, я попросил Вас дать Королю подлинник, собственноручно мною написанный и затем переплетенный. Король взял на себя труд прочесть его, но, хотя и нашел большое различие между оригиналом и копией, счел тем не менее, что оскорбление, нанесенное мною двум знатным женщинам, как и то, которое по моей вине было нанесено другим людям, заслуживает наказания. Поэтому Король приказал арестовать меня и, преподав обществу урок, удовлетворил обиженных и одновременно — свое чувство справедливости.

Когда я оказался в Бастилии, мои недруги решили, что, поскольку я не в состоянии защищаться, они могут безнаказанно обвинять меня. Они сказали Королю, будто я написал что-то против него; однако Его Величество, никогда никого не осуждающий не выслушав, весьма их удивил, прислав ко мне для допроса королевского судью по уголовным делам. Не колеблясь ни минуты, не изъявляя ни малейшего протеста, я приготовился ему отвечать: я считал, что это никак не умаляет моего дворянского достоинства и что я проявляю уважение к Королю, отвечая на вопросы его судьи. Показав написанный моей рукой оригинал истории, о которой я Вам говорил, он спросил меня, не писал ли я чего-либо против Короля. Я ответил, что очень удивлен этим вопросом, обращенным к такому человеку, как я. Он сказал, что имеет приказ задать мне этот вопрос; тогда я ответил, что нет, не писал и неправдоподобно, чтобы после того, как я прослужил двадцать семь лет, не получив никакой милости, и был в течение двенадцати лет командующим легкой кавалерией, все еще ожидая со дня на день какой-нибудь награды от Его Величества, захотел бы проявить к нему неуважение. Доказать противоположное, как бы оно ни было невероятно, может или мой почерк, или показание безупречных свидетелей. Если либо то, либо другое подтвердит, что я позволил себе малейшее высказывание, несовместимое с уважением, которое я обязан питать к Королю и всему королевскому семейству, то я готов расстаться с жизнью; но молю Его Величество подвергнуть той же самой каре и тех, кто, обвиняя меня, не смог бы меня уличить. Я подписал протокол; судья сказал, что отвезет его Королю. Я попросил сказать Его Величеству, что смиренно прошу у него прощения за то, что вызвал, на свою беду, его неудовольствие.

Так как после того я не видел ни королевского судью по уголовным делам, ни какого-либо другого судью, я уверился в том, что столь черная и безжалостная клевета не произвела никакого действия на проницательный и не поддающийся внушению ум Короля.

Но, сударь, никому ведь не известна так хорошо, как Вам, лживость этого обвинения. Помимо того что Вам так же, как всем, видно его неправдоподобие, Вы не раз бывали свидетелем нежности (если смею так говорить), глубокого уважения, чрезвычайного почтения и даже восхищения, которые я испытываю к Королю. Я часто говорил Вам, что ежедневно вижу его, внимательно приглядываюсь к нему, и всякий день он удивляет меня чудесными качествами, которые я в нем открываю. Вы можете вспомнить, сударь, как однажды я в своем рвении сказал Вам, что поскольку заключенный мир не позволяет мне больше рисковать своей жизнью, служа Королю, то я хотел бы служить ему на иной лад; если один из военачальников Александра написал историю своего властелина, то мне кажется, добавил я тогда, было бы справедливо, чтобы один из главных офицеров королевских войск описал прекрасную жизнь нашего государя. Я просил Вас, сударь, передать это Его Величеству, и некоторое время спустя Вы сообщили мне ответ Короля, восхитивший меня проявленной им скромностью. Можно ли после этого, сударь, обвинять меня в недостатке уважения к моему властелину? И не думаете ли Вы, что, будь моим врагам известны все столь часто дававшиеся Вам свидетельства моего необычайного рвения к особе Его Величества, свидетельства, о которых Вы, в своей доброте, рассказывали ему, — не думаете ли Вы, что они, мои недруги, постарались бы отыскать во мне какую-нибудь другую слабость, но только не эту? Не сомневаюсь, сударь, что это так. Но Господь расстроил их происки; Вы увидите, что им удастся сделать лишь одно: дать мне достойный предлог напомнить через Вас Королю о моих чувствах к Его Величеству, свидетелем коих Вы не раз бывали.

С величайшей покорностью воле Короля я жду милости — освобождения. Впрочем, я так опечален тем, что оскорбил людей, не давших мне никакого повода для этого, что если мое пребывание в тюрьме не покажется им достаточно суровым покаянием, то я готов буду сделать все, что они пожелают, чтобы их полностью удовлетворить; я буду бесконечно им обязан, если они мне простят, и пойму, если не захотят простить.

Мне самому известно, что в моем поступке было больше неосмотрительности, нежели злокозненности, однако невинность моих намерений не утешает людей, которым я причинил боль, ибо они страдают точно так же, как если бы я действовал с умыслом.

Словом, общество, осуждая меня, должно обо мне сожалеть, но оскорбленные вправе меня ненавидеть.

Вот, сударь, что я счел необходимым сообщить Вам о моих делах, желая добровольным признанием вины и глубочайшим раскаянием показать Вам, как далек я от того, чтобы когда-либо еще совершить нечто подобное или неуместно рассердить кого бы то ни было.

Следующее рассуждение еще лучше покажет Вам, насколько я убежден, что не следует никогда писать что-либо против кого-либо. Если человек пишет для себя одного, это все равно что думать; мыслью и следует ограничиться — это несравненно надежнее. Если пишет с намерением показать кому-то написанное, то рано или поздно оно приобретет известность. Если вещь написана плохо, она навлечет на него позор; если остроумна, то создаст ему врагов. Если останется под спудом, от нее по меньшей мере нет проку; если распространится среди публики, в ней гнездится опасность. Но прежде всего это злосчастное сочинение, вызывая гнев Бога и гнев Короля, станет причиной ссор, тюремного заточения и других немилостей. Если бы я не знал Вас, сударь, так хорошо, я побоялся бы, что, представ перед Вами столь виновным, лишусь Вашего уважения и дружбы; но я не отчаиваюсь, ибо уверен: Вам известно, что некоторые люди остаются молодыми дольше прочих и что если я был одним из них, то пережитые мною несчастья и понесенные кары должны помешать Вам усомниться в том, что я очень изменился.

12 ноября сего 1665 года

 

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА БЮССИ В БАСТИЛИИ

КОРОЛЕВСКИМ СУДЬЕЙ ПО УГОЛОВНЫМ ДЕЛАМ ТАРДЬЁ *

19 апреля 1665 года, воскресенье, в замке Бастилии, куда мы доставлены по приказу Короля вместе с нашим секретарем.

Вызван Роже де Рабютен, шевалье, граф де Бюсси, главнокомандующий легкой кавалерией, родом из Эпири в Бургундии, возрастом сорок два года. После клятвы говорить правду дал следующие ответы на наши вопросы:

Проживает ли он обычно в Париже?

Да, он нанимает сроком на год особняк Ла Сурдьер по улице Сент-Оноре.

Бывает ли он часто при Дворе и там ли его главные занятия?

Да, всю свою жизнь он находился близ Короля и при Дворе.

Верно ли, что, находясь обычно близ Короля и при Дворе, он сочинил и написал о происходящем там несколько историй наподобие романов, никого не пощадив?

Года три-четыре или больше тому назад, находясь в Бюсси, в одном из своих домов, он написал, чтобы развлечься и без малейшего намерения повредить кому-либо, галантную историю о госпоже де Шатийон и госпоже д’Олонн, где рассказал об их любовных приключениях; признаёт, что в связи с госпожой де Шатийон говорил немного о Месье Принце — со всем почтением, которое полагается столь высокородному и имеющему бесчисленные заслуги великому принцу, как он; признает также, что в той же самой истории о госпоже де Шатийон изображены другие придворные; сказал, что дал Королю собственноручно написанный подлинник в переплете; позавчера, когда его арестовали, передал в руки г-на офицера стражи упомянутую историю, которая в нескольких местах была написана иначе, нежели он ее сочинил, что и заставило его дать Королю подлинник, возвращенный затем Его Величеством г-ну герцогу де Сент-Эньяну для вручения ему, дабы он смог представить эту рукопись Месье Принцу и оправдаться перед ним, показав, что, говоря о нем, не проявил никакой непочтительности.

Кому он доверил упомянутую историю о госпоже де Шатийон и госпоже д'Олонн? Известно ли ему, что в свете ходило несколько списков этой истории, и если да, то через кого они там появились?

Приехав года три или четыре тому назад из сельской местности, где сочинил эту историю, он читал ее г-ну маршалу дю Плесси, госпоже графине дю Плесси и госпоже де Монгла, еще раз прочел госпоже графине де Фиеск, а затем доверил рукопись госпоже де Ла Бом, живущей возле обители Милосердия в предместье Сен-Жермен, и она, продержав рукопись сутки и переписав ее, отдала ему; если эта история стала известной, то показывала ее людям госпожа де Ла Бом; когда он пожаловался ей на ее коварство и предательство, она сказала, что он заблуждается, а когда допрашиваемый не удовольствовался этим, она призвала, чтобы его успокоить, г-на графа дю Люда, который сказал допрашиваемому, что им не следует ссориться, что она сожгла упомянутую историю на глазах у графа дю Люда и о ней никто никогда не услышит. Однако сказанное ею графу дю Люду было неправдой; и если имеются расхождения между упомянутой историей и подлинником, который он дал Королю, то дело здесь, несомненно, в злокозненных действиях вышеупомянутой дамы де Ла Бом: желая отомстить допрашиваемому за его вспыльчивость, она, чтобы навлечь на него ненависть нескольких знатных лиц, сумела добавить к его сочинению вещи, о которых он никогда и не помышлял. Узнав об этом в Шартре, он, дабы оправдаться, отдал подлинник упомянутой истории в руки г-ну герцогу де Сент-Эньяну, который передал эту рукопись Королю и, после того как Король ее просмотрел, вернул допрашиваемому, а тот вручил арестовавшему его офицеру стражи. Узнав, что дама де Ла Бом сказала или написала Королю, что рукопись, данная им Королю, не была настоящим подлинником истории, где содержались другие, более серьезные, вещи и где он говорил о Короле, Королеве-матери, о Месье, Мадам и других членах королевской семьи, он был вынужден, чтобы опровергнуть возведенную на него клевету, передать Королю собственноручно им написанное и подписанное послание; там говорилось, «что он готов подвергнуться всем самым суровым наказаниям, которые Его Величеству было бы угодно ему назначить, если бы обнаружилось, что он когда-нибудь хоть чем-то нарушил свой долг уважения к Королю, Королевам, Месье, Мадам и всему королевскому дому, но что он смиренно просит ороля, чтобы Его Величество соизволил назначить его врагам, если бы им не удалось уличить его в том, в чем они его обвиняют, ту же самую кару, которую заслужил бы он»; данное послание находится у Его Величества.

Ему была предъявлена книга в белом картонном переплете, озаглавленная «Любовная история госпожи д’Олонн», с довольно значительными помарками над последним словом, и задан вопрос: Что там, было написано и не написал ли он собственноручно эту историю?

Увидев, подержав в руках и не спеша рассмотрев упомянутую историю, он сказал, что он, допрашиваемый, действительно сочинил и написал данную историю и что она написана его рукой, а зачеркнуты на первой странице слова «де Фиеск, Мадам». Первую и последнюю страницы упомянутой истории он завизировал своей подписью вместе с нами, ne varietur.

Ему предъявлено также письмо, начинающееся словами: «Четыре или пять лет тому назад» и оканчивающееся словами: «мешает мне писать». Задан вопрос: Признаёт ли он, что написал это письмо?

Увидев, прочитав и подержав достаточное время в руках упомянутое письмо, он сказал, что узнаёт письмо, которое собственноручно написал и собственноручно же передал Королю. Упомянутое письмо он также завизировал своей подписью вместе с нами, ne varietur.

По прочтении подтвердил и подписал

Бюсси-Рабютен.

Тардьё

 

Бюсси-Рабютен

ПОЕЗДКА В РУАССИ

(фрагмент «Мемуаров») *

Со мной случилось в то время приключение, наделавшее много шума. Я написал о нем Катрин де Бонн, графине де Ла Бом д’Отен, бывшей тогда в числе моих друзей. Она сделала из этого описания историю на свой лад и пустила ее в свет, когда мы рассорились; но вот эта история в том виде, в каком я сообщил ее упомянутой даме.

Вивонн, первый камергер короля, пожелавший провести пасхальные праздники в Руасси, имении в четырех лье от Парижа, которое принесла ему жена, предложил Манчини, племяннику кардинала Мазарини, и аббату Ле Камю, королевскому священнику, к нему присоединиться; те не заставили долго себя упрашивать. Они находились там уже два дня, когда граф де Гиш и Маникан прознали об этом и отправились туда же, захватив с собой юного Кавуа, лейтенанта гвардейцев. Как только они прибыли, Манчини и аббат заперлись в своих комнатах, опасаясь выходок графа де Гиша и Маникана, а на другой день, в Страстную Пятницу, рано утром уехали в Париж. Узнав об их отъезде, Вивонн и остальные надумали послать ко мне человека с приглашением их навестить. Вивонн написал мне записку. Я не был тогда ничем занят в Париже, а потому вскочил на коня и прискакал к ним. Встретились мы с ними, когда они возвращались с церковной службы.

Тотчас мы послали в Париж за четырьмя юными королевскими скрипачами и уселись за стол. После ужина отправились травить зайца с собаками. Я не любитель охоты и потому скоро вернулся в дом, где нашел скрипачей и развлекся, слушая их. Так я наслаждался музыкой не более часа, как вдруг вижу: во двор галопом влетает граф де Гиш, таща за узду коня чужого человека, словно тот взят в плен на войне; Маникан же размахивает сзади форейторским кнутом, подгоняя. Бегу узнать, в чем дело. Передо мной довольно пожилой человек, одетый в черное, по виду вполне порядочный. Мне стало жаль беднягу, и я сказал графу де Гишу, что осуждаю его поступок; тут незнакомец заговорил и заверил меня, что понимает шутки. Я повел его в залу. Там он рассказал мне, что, возвращаясь в Париж из своего загородного дома, он повстречался с этими господами; что граф де Гиш, подскакав к нему первым, спросил, кто он, и он ответил, что прокурор господина кардинала и что зовут его Шантро; тогда граф де Гиш воскликнул: «А, господин Шантро! Очень рад, что встретил вас; я уже давно вас ищу. Мне довелось слышать похвалы вашим способностям, а я всегда чрезвычайно любил крючкотворство». При этих словах ему стало понятно, что молодым людям захотелось пошутить, и он решил на них не сердиться.

Он поведал мне все это с такой скрупулезностью, словно делал официальное сообщение. Я сказал ему, что он поступил как благородный человек, и распорядился подать ему вина, пока его лошадь накормят овсом. Затем он покинул нас, вполне довольный обществом и особенно мною. Скрипачи вновь принялись играть и играли до самого ужина, за которым мы веселились, но без озорства. Выйдя из-за стола, взяли скрипачей с собой в парк, где пробыли до полуночи. В субботу встали очень поздно и провели остаток дня, прогуливаясь в колясках. Так как нам не терпелось поесть мясного, мы захотели устроить себе medianoche. Эта трапеза была не столь умеренной, как предыдущие. Мы много выпили, а около трех часов пополуночи отправились спать. В день Пасхи встали в одиннадцать часов утра и слушали мессу в часовне замка; затем пообедали и вернулись в Париж; по въезде в город каждый последовал своей дорогой.

Наши враги при дворе, а также люди, которые, не испытывая ненависти, не упускают, однако, случая навредить, вспомнили о нас. Они знали, что доставят кардиналу величайшее удовольствие, дав ему предлог не сделать добро тем, перед кем он в долгу, и отомстить своим недругам, а потому рассказали ему небылицы о нашем пребывании в Руасси, где будто бы во множестве совершались поступки, оскорбляющие Бога и Короля.

Кардинал опасался близости Вивонна к Его Величеству; ведь Король всегда питал к нему склонность. Графа де Гиша кардинал ненавидел из-за того, что произошло в Кале; аббату Ае Камю перестал доверять с тех пор, как Король пожаловался однажды в присутствии аббата на свое плохое воспитание (видимо, осуждая тем самым кардинала за небрежение), а Ле Камю не передал этого кардиналу, в отличие от епископа Родезского, впоследствии архиепископа Парижского. Что касается меня, он был только рад затеять со мной ссору, чтобы лишить меня положенных мне наград или хотя бы отсрочить вознаграждение. Все эти причины побудили кардинала прислушаться к домыслам, чтобы при случае ими воспользоваться. Желая замаскировать уготовленное нам зло видимостью безупречного правосудия, он начал с того, что сослал своего племянника Манчини в Бриссак, а аббата Ле Камю в Мо и пустил слух о многочисленных кощунствах в Руасси, на которые, как он говорил, набожные люди пожаловались Королеве.

Простой народ, склонный все преувеличивать и куда охотнее внимающий чудесному, нежели правдивому, не замедлил выдумать легенды о происходившем в Руасси. Сначала уверяли, что там крестили лягушек, потом дело дошло до молочного поросенка. Кое-кто, стремясь превзойти других в изобретательности, утверждал, что там убили человека и лакомились его ляжками. Словом, не было такой дикости, которую не передавали бы из уст в уста. Узнав между тем, что сама Королева упоминала об этой истории, называя ее чудовищной и возмутительной, я решил с нею поговорить.

Я сказал Королеве, что о нашей [с друзьями] поездке в Руасси распространяют, как мне стало известно, всевозможную чепуху и беседуют об этом даже с Ее Величеством; что, зная, как близко она принимает к сердцу все связанное с религией, я смиренно молю ее соблаговолить выяснить истину, послав докладчика ознакомиться с обстоятельствами дела на месте; что, хотя ремесло, которым я занимаюсь уже двадцать пять лет, не внушило мне особенной щепетильности в вопросах благочестия, однако я менее всякого другого способен на святотатство; что, хотя фортуна отнюдь не осыпала меня дарами, несмотря на усердную службу, тем не менее у меня имеются завистники, которые, будучи бессильны поставить под сомнение мою верность Королю и мою храбрость, хорошо всем известные, преследуют меня как якобы безбожного повесу; ведь военным обычно не удается оградить себя от такой репутации; но что я готов расстаться с жизнью, если меня сумеют уличить в малейшем скандальном поступке.

Королева сказала, что не сомневается в правоте моих слов; что ей известна моя неизменно верная служба, в частности во время гражданской войны; что меня действительно обвиняли в некотором вольнодумстве и даже в том, что я написал нечто в этом духе, чему она не хочет верить.

— Видите ли, сударыня, — сказал я ей, — люди считают, что я не совсем обделен умом, а потому враги приписывают мне все, в чем есть проблески остроумия, особенно когда это может мне повредить.

— О, что касается остроумия, — заметила Королева, — то у вас, Бюсси, его вдоволь.

— Признаюсь, сударыня, я его не лишен, — ответил я, — но у меня его все же не столько, как говорят.

Под конец беседы Королева неоднократно выказала мне свою доброту и сказала среди прочего, что отныне совершенно не верит, будто в Руасси, после моего приезда туда, произошло нечто предосудительное.

Между тем слух об этой истории с каждым днем затихал в Лувре и разрастался в городе.

 

Госпожа де Моттвиль

МЕМУАРЫ

(фрагмент) *

Шла Страстная Неделя, и несколько молодых придворных отправились в Руасси, чтобы провести там святые дни. Это были Вивонн (зять госпожи де Мем), которому принадлежал дом, Манчини, племянник министра, Маникан и несколько других. Их обвинили в том, что, вследствие умственной извращенности, они избрали это время, чтобы предаться беспутству; вкушенье мяса в Страстную пятницу явилось еще наименее скандальным из поступков, ибо их обвиняли в некоторых кощунствах, недостойных не только христиан, но даже и просто разумных людей.

Королева, которую уведомили об этом, была чрезвычайно разгневана. Она отправила в изгнание аббата Ле Камю только за общение со столь безнравственными людьми, хотя его и не было с ними в дни, когда творились эти вещи.

Кардинал Мазарини, желая показать, что не собирается потакать преступлению, решил покарать всех сообщников разом в лице племянника, которого удалил от Двора и от своей особы; наказав же родственника, он простил всех остальных, которые отделались суровыми порицаниями, выслушанными от Короля. После этого весь Двор превозносил кардинала, и не только в его присутствии: хвалы раздавались повсюду. Так как прежде ему часто случалось предпочесть пользу доброй славе, он дал знать своим поведением, что именно последней намерен посвятить остаток жизни. Он чувствовал, что достиг апогея величия, которое уже нельзя поколебать, а потому желал не только по-прежнему пользоваться благодеяниями фортуны, но и совершать такие публичные деяния, чтобы всем стало видно, сколь он достоин своего высокого положения. Преступления развращенных молодых людей дали Кардиналу повод показать себя с лучшей стороны, однако его семья при этом несколько пострадала: племянник, как я уже говорила, отправился в изгнание, а по поводу непривлекательной наружности его племянницы они сочинили куплет, приобретший широкую известность и не послуживший к ее славе.

 

[Сент-Эвремон]

ХАРАКТЕР ГРАФА ДЕ БЮССИ-РАБЮТЕНА

Что можно сказать по поводу господина де Бюсси? То, что все о нем говорили. Он благородный человек; всегда отличался большим умом и когда-то мог надеяться занять завидное положение в свете, которого достигли люди менее достойные, чем он.

Однако своему продвижению он предпочел удовольствие написать книгу и повеселить публику. Он решил показать всем свою независимость; возжелал говорить открыто, без обиняков, но не смог до конца сыграть эту роль.

После более двадцати лет изгнания он вернулся ко двору униженный, без должности, без чина, без авторитета среди придворных и без малейшей надежды на лучшее.

Когда люди по собственной вине отказываются от своего счастья и когда сами решают сделать все то, что господин де Бюсси совершил по своей воле, они должны провести остаток дней в изгнании и с достоинством выносить превратности судьбы, которые сами так некстати на себя навлекли.

Они становятся объектом всеобщего презрения, когда возвращаются в свет уже в годах. Их достоинства никому не известны, а репутация ума злого и желчного вызывает лишь недоверие у каждого и боязнь у многих; не говоря уж о том, что потрепанный вид и старомодные манеры делают этих людей неприятными в общении, докучными и часто смешными.

Необходимо признать, что господин де Бюсси обладал необыкновенным остроумием. Первые произведения, которые мы у него читали, создали о нем самое лестное впечатление; и он мог бы быть этим очень доволен, если бы они не сшили ему так дорого. Его стиль прост, а выражения естественны, благородны и лаконичны. Его портреты, в особенности, отличаются небрежной грацией, свободной и оригинальной, которую невозможно повторить. Однако он был злоязычен до крайности: лучшие друзья, а также самые безупречные придворные не были избавлены от его язвительных выпадов. Он разоблачил всю Европу, дабы очернить отвагу человека, который всегда пользовался репутацией храбреца; и оклеветал некоторых женщин, о которых не мог даже выдумать ничего плохого.

Нельзя лучше перевести несколько мест из Петрония, чем это сделал он;7 однако в сущности он был всего лишь переводчиком.

В его последних работах гораздо меньше того изящества и остроумия, что пленяли вас в ранних произведениях: в мыслях уж нет былого благородства, а выражения менее естественны. Возможно, его гений был создан лишь для сатиры, или с возрастом он просто потерял лучшую часть своего таланта, однако ясно, что его серьезные произведения не могут нравиться.

Говорят, он задумал создать «Историю» Короля: с трудом верится, что он мог бы в этом преуспеть. Великие деяния этого правителя и его бесчисленные победы не могут быть описаны человеком, который находит удовольствие лишь в том, чтобы подмечать недостатки и ошибки других.

Вот, месье, что я думаю по поводу господина де Бюсси. Я его когда-то очень хорошо знал: он никого не любил и в конце концов стал объектом всеобщей неприязни. Мало кто интересовался им в его изгнании и, говорят, еще меньше людей было заинтересовано в его возвращении. В цивилизованном обществе доброе сердце всегда будет цениться выше, чем тонкий ум.