К деревне, в которой была пекарня, вела короткая дорога вдоль реки. Затем она переходила в тропинку. А тропинка бежала то через широкое поле, то взбиралась на пригорок, то спускалась с него, а то, извиваясь, пряталась в густо затенённом лесу.

Местами дорогу пересекала река. Её мы переходили по плоским камням и пообломанным, полузатонувшим ветвям. За рекой тропинка подводила к проезжей дороге.

Перепрыгивая с камня на камень, Метиа приговаривала, поглядывая на меня:

— Пять, шесть, семь, восемь… Дай мне руку! Осторожно! Молодец! Что? Больно?

— А чего это больно? — ответила я насмешливо. — На мне туфли, а ты босиком… Надень чусты, а то у тебя ноги разболятся…

— Я в этих чустах задыхаюсь, — ответила Метиа, — так мне легче ходить. В чустах я зимой нагуляюсь. Лишь бы у тебя ноги не болели, а со мной ничего не будет.

Отец Метиа — дядя Георгий — работал пекарем в той самой деревне, куда мы направились все вместе. Вообще-то отец Метиа нас в гости в чужую деревню к себе не звал. А хлеб пообещал сам принести. Метиа так и передала его слова.

— Как это сам! — возмутилась Бу́циа. — Беспокоить такого загруженного работой человека! Нечего лениться! Идите за хлебом сами!

А нам только этого и надо было. Нам лишь бы вырваться из своей деревни, лишь бы попасть на дорогу, полную приключений.

— Идите осторожно, — предостерегала нас тётя. — Смотрите, чтобы с вами ничего не случилось.

Метиа от радости готова была в пляс пуститься. Я тоже. Только я изо всех сил скрывала свою радость.

— Можно взять три хлеба? — спросила я у Буции.

— Три хлеба? — переспросила она. — Для чего так много? Одного достаточно!..

Буциа дала мне в руки корзину и деньги и поцеловала меня.

— Смотрите, будьте умницами!

В самую последнюю минуту тётя успела надавать нам столько советов, что, когда мы отошли подальше, Метиа сказала:

— Так много советов для такой короткой дороги! — Она засмеялась и добавила: — Как будто бы мы на край земли едем.

— И чтобы мне не купаться! И чтобы в воду не лезть! — кричала нам вдогонку Буциа.

— Ириа-уриао, ириа-уриао!.. — запела Метиа, смеясь, подпрыгивая и дурачась, и первой стала подниматься вверх по тропинке.

— Куда идёте, детки? — крикнула нам мать Шотико, тётя Пи́сти.

Я только открыла рот для ответа, как Метиа толкнула меня в бок.

— На пастбище идём, на пастбище! — ответила Метиа. — Может, коровам от вас привет передать?

— А почему ты не сказала ей правду? — спросила я Метиа шёпотом.

— Почему не сказала, почему не сказала? — передразнила Метиа. — А потому что она бы поручила и ей хлеб принести. Вот почему. Делать нам больше нечего, как таскать для неё хлеб!

Не успели мы сделать и нескольких шагов, как нас окликнула мать Олико́, тётя Соня:

— И куда же это вы идёте, детки?

Я опять было открыла рот для ответа, но Метиа снова толкнула меня острым локтем в бок, но я на этот раз рассердилась.

— На пастбище идём! — снова ответила Метиа. — Может, коровам чего передать?

Метиа сложила губки черешней и тихо засмеялась.

Впрочем, тётю Соню провести не так-то просто, потому что она тут же спросила:

— С какого это времени у нас пастбище стало в той стороне, куда вы идёте?

— Ай-яй-яй, — запричитала Метиа, — видно, и вправду мы с дороги сбились.

Некоторое время мы шли молча, потом Метиа подскочила ко мне и попыталась обнять за плечи. Это с её-то ростом! Коротышка!

— Обиделась? А я тебя за это через реку на спине перетащу, — сказала она.

— А я и сама прекрасно перейду речку без всякой помощи.

— Туфли сними, а то на камнях поскользнёшься, — смеялась Метиа.

— Не твоя забота! — огрызнулась я.

— Ой, мамочки, такой сердитой я тебя ещё никогда не видела. — Метиа состроила такую забавную и сердитую рожицу, что я не выдержала и прыснула от смеха.

Затем мы бросились друг к другу, обнялись, и Метиа опять запела «Криманчу́ли».

— Хоть бы арбу встретить на шоссейной дороге, — мечтательно сказала Метиа. — Ты устала, да?

Я промолчала. А Метиа жалобно произнесла:

— А я устала… И зачем я пошла за этим хлебом? — жаловалась сама себе Метиа.

— А вот я, между прочим, не только для себя, но и для Нуну́ пошла бы за хлебом и для Олико, — сказала я, — а ты даже себе не хочешь…

— На всех хлеба не принесёшь, — рассердилась Метиа, — и вообще не обязательно всем его есть… Поперёк горла может встать, вот! — снова засмеялась Метиа.

Я никак не могла понять, то ли говорит она серьёзно, то ли шутит.

Мы шли медленно по берегу реки. Ветви ольхи спускались почти до самой воды. Когда ветер наклонял их, то они окунали свои листья в воду, словно мыли руки. Вода мелководной речки была прозрачной, и сквозь неё видны были камни, поросшие мхом, галька, стаи рыбок. Солнечный луч местами проникал в глубь воды и переливался на дне. Мальки стайками кидались на какую-то только им одним видную добычу. Большие рыбы лениво шевелили хвостами, то исчезая в водорослях, то снова показываясь.

У кирпичного завода двое мужчин лежали у берега в воде и о чём-то тихо переговаривались.

Кляча со впалыми боками ходила вокруг столба, вбитого в землю, и так кивала головой, будто соглашалась с кем-то; временами она махала хвостом и отгоняла от себя назойливых мух.

— Здравствуйте! — крикнула громко Метиа рабочим, это были её знакомые.

— Доброго тебе здоровья, Метиа. Куда путь держишь?

— За хлебом идём, — ответила Метиа.

— Правильно делаешь, — сказал один, — говорят, у Георгия хороший хлеб получается…

— А вот попробуем, тогда и похвалим, — смеясь, ответила Метиа.

Когда мы вышли на просёлочную дорогу, Метиа села на камень.

— Раз ты идёшь, значит, не устала, — сказала мне Метиа.

— Нет, — ответила я, — я тоже устала, но не время сейчас отдыхать.

Вдруг на дороге что-то скрипнуло, потом ясно послышался визг колёс, и мы услышали тихое пение.

— Вот и арба идёт, — сказала я Метиа, — как раз нам по пути… Сядем и отдохнём…

Арба уже отчётливо была видна на дороге и приближалась всё ближе и ближе. На козлах её сидел мужчина и щёлкал орешки. Иногда одно колесо попадало в яму, погонщик кричал на быков и потом снова выпрямлялся. Арба уже почти поравнялась с нами, но погонщик не обращал на нас почему-то никакого внимания. Метиа продолжала сидеть на камне, исподлобья глядя на мужчину, наклонявшегося то в одну, то в другую сторону. Я хотела ещё раз сказать Метиа: «Вставай!», но она вдруг свалилась с камня на землю, схватилась за живот, ужасно скривилась и с криком: «Ой, мамочка, помогите!» — начала кататься по земле.

Погонщик привстал с козел, соскочил с арбы и подбежал к нам. Я бросила корзину, опустилась на колени и обхватила Метиа.

— Метиа! Метиа! — кричала я.

Погонщик подошёл к нам, сел на корточки и положил ладонь на лоб Метиа, словно проверяя, нет ли у неё температуры.

— Что случилось, детка, что с тобою? Как вы тут оказались? Вы чьи? Куда идёте?

— За хлебом идём! К дяде Георгию идём! — ответила я и почувствовала, как у меня задрожал голос.

Погонщик поднял Метиа, понёс к арбе и положил на свежескошенную траву, которая лежала на арбе.

— Успокойся, детка, успокойся, — повторил погонщик, — я сейчас отвезу вас к Георгию. Или может быть, вас домой отвезти?

Метиа подняла голову, словно соображая, куда лучше поехать, но затем опять откинулась на сено и сказала:

— Нет, лучше уж к отцу отвезите нас.

Обессиленная от страха, я еле вскарабкалась на арбу и села рядом с Метиа.

Арба и без того шла медленно, а теперь мне вообще казалось, что быки топтались на одном месте, будто и колёса не крутились. В душе я умоляла быков идти как можно быстрее, но они продолжали топтаться на одном месте.

Покачиваясь в такт еле движущейся арбы, Метиа иногда стонала и почему-то прятала лицо в траву. Наконец-то мы стали медленно приближаться к пекарне, потому что вдруг ветер донёс до нас запах хлеба. Тётя Буциа считала запах хлеба самым прекрасным запахом на земле. Прежде чем откусить от ломтя, она долго нюхала его, качала восхищённо головой и причмокивала губами. После её слов я тоже стала по-другому относиться и к хлебу, и к его замечательному запаху.

— Ну, мы скоро приедем или не скоро? — спросила Метиа погонщика.

— Ещё немного потерпи, детка, и приедем… Болит ещё или полегчало? — спросил погонщик. — Не дай бог, аппендицит… Или чего съела вредного?..

— Да нет, мне, кажется, полегче… — сказала Метиа и села, но на меня она по-прежнему не смотрела.

Запах свежеиспечённого хлеба накатывался на нас, ну прямо как волны.

Показался домик, выкрашенный в белый цвет.

Перед домом, на длинной скамье, под единственным деревом, сидел дядя Георгий, на нём был белый фартук. Увидев нас, он заулыбался и встал.

— Твой ребёнок меня чуть с ума не свёл, — пожаловался погонщик.

Метиа с трудом сошла с арбы.

— Что с тобой, дочка! — испугался Георгий.

— Папочка, — сказала жалобным голосом Метиа, — дай мне хлеба… Я проголодалась…

— А что же всё-таки случилось с этой окаянной притворщицей? — повернулся ко мне дядя Георгий.

— У неё живот заболел, — пояснила я, — и она…

— И я чуть не умерла… — не дала закончить мне мои слова Метиа.

Дядя Георгий укоризненно поцокал языком, вынес из белого дома два высоких круглых каравая, один положил в мою корзину, а другой положил в корзину Метиа. Я поблагодарила дядю Георгия, а деньги отдать ему постеснялась и положила их в руку Метиа. Затем я сказала, покраснев:

— Тётя Писти нас тоже попросила принести ей хлеба, но мы… мы сказали, что идём на пастбище…

Дядя Георгий посмотрел подозрительно на свою дочь, развёл молча руками — что, мол, поделаешь с этой выдумщицей — и ещё вынес из белого дома круглый хлеб и положил мне в корзину. Я поблагодарила его, дядя Георгий довольно засмеялся и, погладив меня по голове, сказал:

— Хлеб вкусный, так что в дороге будьте осторожны, не объешьтесь, а то опять… животы заболят…

— Счастливо оставаться, батоно, — сказала Метиа, обнимая отца, целуя и моргая ему глазами так, будто хотела сказать: «Я вам ещё всем такого напридумаю». Затем она поставила корзину на плечо, и мы пошли с ней обратно в деревню.

Метиа без оглядки шла впереди меня, даже не разговаривая со мной, и так, как будто бы с ней недавно ничего такого и не случилось. Я продолжала на неё сердиться и поэтому старалась отстать. С просёлочной дороги мы спустились к речке, перепрыгивая с камня на камень, и только вышли на тропинку, как вдруг Метиа поставила корзину на землю…

— Что случилось? — подозрительно спросила я. — Неужели опять заболел живот?..

Метиа снова схватилась за живот, но на этот раз уже от смеха. Она перестала смеяться так же внезапно, как и начала, и сказала серьёзно:

— Я её прокатила на арбе, и она же сердится!

— На арбе нас прокатила не ты, а погонщик, — ответила я, — и для этого не нужно было устраивать целый спектакль… какой ты устроила. У меня вот сердце до сих пор, как лягушка, прыгает в разные стороны. Артистка ты!..

После этих слов Метиа присела возле своей корзины на корточки и долго сидела так, думая серьёзно, как взрослая. Затем она сказала:

— И совсем я не артистка… Просто мне так… интереснее. — Помолчала и добавила: — Тебе интересно следить за мальками в речке, а мне интересно, что деревянная коряга похожа на живую акулу. Просто… Мы с тобой… разные… И за это не надо на меня обижаться!..

Но разве можно на Метиа долго сердиться? Я подбежала к ней, мы снова обнялись, подняли корзины, поставили их на плечи и весело направились к дому.