В конце заезда Париж — Рубаи Азафран получил таинственное приглашение. Автор, не пожелавший подписаться, звал его выпить вместе кофе в окрестностях Лепса. Фальшивый обратный адрес, «Эль Десфиладеро де Деспеньяперрос», позволял предположить: письмо отправлено из Андухара.

Даже в пыльных, непримечательных городах встречаются порой такие странные заведения, где кофе настолько тягуч и бесподобен, что хочется выдавливать языком аромат из каждой капли, а вкус пирожных непристойно изумляет, будто шелковое белье под монашеской рясой. К чашечке черного, бархатистого напитка Патруль взял нечто, щедро политое шоколадом и посыпанное имбирем.

Пару минут спустя в дверях появилась коротко стриженная брюнетка в расхлябанных ботинках и с ядреной самокруткой в зубах. Особа плюхнулась рядом с Азафраном, не спросив разрешения. Не успел тот учтиво приподнять брови, как услышал:

— Чего пялишься, рожа наглая?

Гортанный голос, похожий на дикий мед. Мужчина потянул носом запах сигарет и «Битчи Вирбуно». Габриела. В глазах сеньоры Гомелес мелькнула благодарная улыбка, но сразу погасла — возможно, из соображений конспирации. Дабы не привлекать внимания.

— Слушай, — прошипела собеседница, — у нас минут на пять, не больше. Если повезет, я даже спасу твою задницу. Хотя это не главное…

— От кого или чего? Я не боюсь.

— Ну так бойся, — произнесла она серьезным тоном, словно и впрямь заботилась о его участи. — Знаешь, ты был прав тогда, в Андухаре. Во-первых, дело передали вышестоящим инстанциям, якобы потому что я женщина и нуждаюсь в защите. А затем приходит анонимное предупреждение.

— Ну и?..

Габриела впервые заглянула ему в глаза.

— Тогда ты очень отважная.

— Фигня. Мне просто некуда бежать.

— Брось это дело, — промолвил гонщик. Может, конечно, он и сам находился в опасности, но дама, она-то в чем провинилась? — Зачем тебе жертвовать карьерой? Не лезь на рожон.

— И что ты предлагаешь?

Патруль прикусил язык. Наверное, у женщин тоже есть своя гордость.

А детектив продолжала:

— Всегда найдется вход. Ну, в смысле — внутрь, под кожу. Вот почему я выбрала для разговора именно тебя. Подскажи какой.

Азафран пожал плечами:

— Те парни, которые умерли, действительно смахивали на обколовшихся, но только ни на чем не «сидели». Сейчас такие мудреные тесты: дай ученым каплю урины, и через полчаса все будут знать, каким гелем для волос ты пользуешься. Покажи кровь на дне пробирки — назовут и твой почтовый адрес, и время, когда взяли пробу, с точностью до часа…

Габриела демонстративно подавила зевок.

— В общем, — торопливо подытожил Патруль, — никакой химии, сто процентов. Здесь что-то другое. Гипноз? Вряд ли. Понимаешь, тело профессионального гонщика, достигшего вершин, — это ужасно сложный психосоматический комплекс: эндорфины там, энкефалины, паранойя, деньги… Волшебная диета? Я бы поверил, но слишком уж похоже на сюжет комикса. Так что и не знаю…

Мужчина вздохнул. Ничего не поделаешь. Человеку не дано изменить участь ближнего — ни в начале жизни, ни посередине, ни под конец, никогда. А свою? Подчас ощущаешь себя водителем автобуса в дурном кошмаре, где руль переставлен на крышу, причем наполовину вывернут набок, и перед глазами пляшет вовсе не тот участок дороги, который нужен, и мозг судорожно пытается припомнить, а то и придумать, что же там, под колесами.

— Вот что я скажу, сеньора Гомелес. Допинг не по моей части. Мне повезло. Я одарен от природы и не обязан торговать собой. Только не подумай. Я уважаю проституток. Сейчас речь, разумеется, не о тех, которые превратили свое тело в источник доходного бизнеса вроде мотеля: тут вход, там выход, вот вам правила, расценки вывешены в холле, что пожелает кушать богатый клиент, а сама ведет себя так, будто работает официанткой, а не поваром… ну, ты понимаешь, да?

— Патруль, полагаю, ты переоцениваешь мои… Я никогда…

— Я тоже. Нет, говоря об уважении, я подразумевал иной тип девушек — тех, кто не имеет выбора, на чьей хрупкой шее остается беспомощное дитя, больная мама, умирающий дедуля, и вот бедняжка идет на панель, однако она чувствует боль, мучается, страдает, и все потому, что не вошла в число счастливиц мира сего. Парни, которые принимают допинг, — как раз такие шлюхи. Над ними грешно смеяться, Габриела.

— Гм. Выходит, Акил из этой породы?

— Мы уже выяснили. Саенц не пользуется наркотиками. А значит, не торгует собой. Я тут пораскинул мозгами. Для меня велоспорт — это образ жизни, приличный заработок, друзья, нечто такое, ради чего я встаю по утрам, тема для разговоров, может, чуток славы, куда же без этого, хотя известность — не главное. Главное — работа. Но есть и другое, то, чего так просто не объяснить. Возьмем человеческое тело — ограничены его способности или нет? По большому счету, кого это волнует? Какая, к шутам, разница, сколько километров в час оно может осилить: пятьдесят, сто пятьдесят?.. Слыхала про Франческо Мозера? Парень упражнялся в горах, на высоте, чтобы выработать много красных кровяных клеток. После каждой тренировки он частично их откачивал, раскручивал на центрифуге и замораживал в глицерине, а потом, перед самым рекордом, ввел насыщенную кровь обратно в вены. Что же мы имеем, Габриела? Мы имеем трубку, поршень и цилиндр. Двигай себе туда-сюда, туда-сюда. Конечно, человек — не машина, поршнем его не заведешь. Но у меня из головы не выходит этот Мозер, хороший мужик и классный велогонщик, так и вижу: стекло, сталь, и алое горючее бежит по венам то наружу, то внутрь, вот я и спрашиваю: в чем разница-то?

Смотрела «Робокопа»? Занятная лента. Ты, случаем, не фанатка американского футбола? Интересно будет однажды увидеть на поле «Ковбоев Далласа» и команду роботов. Железки покажут себя бравыми парнями, а со временем станут еще круче. И вытеснят нас, людей. Турнир между робокомандами — представляю. На это стоит поглядеть… Получается, не о шлюхах мы здесь толкуем, Габриела. Скорей о кибернетике.

Нельзя не упомянуть, какое глубокое впечатление произвел на слушательницу этот монолог. Должно быть, до сих пор она отводила Патрулю Азафрану роль мускулистого идиота на колесах. Тем не менее даму речь не убедила.

— Если я правильно поняла, ты счастлив наблюдать, как твой друг превращается в машину, раз это сделает велогонки занятнее.

— Жизнь и есть машина, Габриела. Горячая и мокрая, но все же машина. — Патруль попытался очень ласково накрыть ладонью руку собеседницы. Сеньора не вздрогнула. — Вот мы и вернулись к нашим уважаемым шлюхам. Ну не знаю я, зачем парни так мучаются. Это не мой, это их выбор.

Женщина потупила взор и впилась глазами в его ладонь, словно хотела прочесть.

— Послушай, Патруль… — Она не повысила голоса, однако атмосфера заискрилась от растущего напряжения. — Я должна знать все. Все, что нужно. Я еще сама не в курсе, что именно. Скажешь — пойму. Только так и можно выяснить, неправда ли? Разве невежде известно, сколько ему неизвестно?

— Сеньора, вы намекаете, что я…

— О нет, Азафран, ты не из клана невежд. Мы с тобой похожи. Что наше, того уже не отнять. Немного здравого смысла, немного заурядного образования плюс кое-какие совсем незаурядные качества. Если что — дай мне знать.

Она поднялась и вышла. На столике остался крохотный сверток. Патруль молниеносно сунул его в карман. И тут же превратился в параноика. Разумеется, это подстава. Сейчас ему, благородному Азафрану, скрутят руки. В пакете пресловутый белый порошок, не иначе. Они все продумали…

Однако никто не спешил защелкивать наручники. Чуть позже, шагая на вокзал без конвоя, гонщик размышлял о том, как приятно, оказывается, получить настоящий мужской комплимент от красивой женщины.

С тех пор как Патруль и Акил перешли в «Козимо», друзья перестали делить комнату во время состязаний. Новым соседом Азафрана стал Жакоби, профессионал-первогодок, тоже оставивший «КвиК». Патрулю он пришелся по душе. Знаете, в последнее время появились такие смирные, можно сказать, заторможенные парни. Его глаза очень медленно перемещались в сторону собеседника, попутно фокусируясь на разных мелочах, губы так же неторопливо расползались в улыбке, и вам пришлось бы запастись огромным терпением, чтобы дождаться ответа на свои слова или же обнаружить, что те рассеялись в воздухе, прежде чем Жакоби обратил внимание на загадочный посторонний шум, доносящийся из ваших уст.

Товарищи звали его Торбеллино. Ураган.

На трассе гонщик преображался до неузнаваемости. В свои двадцать три года он выбился в лучшие спринтеры, напоминая «диабло» под управлением де Зубии, когда тот с оглушительным ревом срывается с места и, кажется, готов улететь в небеса. Опасная это игра — спринт. В конце долгого заезда, особенно беспрерывного, когда нервы взвинчены чистейшим адреналином, а в головах трещит от коротких замыканий и лопаются ампулы с кислотой, спортсмены принимаются судорожно расталкивать друг друга, схлестываясь локтями, со свистом крутя педали, выбивая фонтаны гравия из-под колес, с усилием удерживая свои внутренности там, где им и положено находиться, они виляют и вправо, и влево, ныряют в самые узкие щели, которые могут открываться и закрываться трижды в секунду, рвутся вперед, обходя менее удачливых соперников, зачастую летящих не столько вдоль, сколько поперек дороги, потому что лица их зажаты между коленями: вроде бы так удобнее сосредоточиться на ритме гонки, ничто не отвлекает. По идее большинство гонщиков должны бы возвращаться домой на машине с красным крестом. Как им удается избежать подобного исхода, загадка для них самих.

Порой Азафрану казалось, что спринтеру мозги почти без надобности: было бы что соскрести с барьера после очередного столкновения. Но Жакоби не проявлял в общении той тупости, какая с первого взгляда читалась на его лице. Совсем даже напротив. Насколько мог судить Патруль, молодого человека ждала истинная слава — второй Жалаберт, да и только. Впрочем, о какой славе речь — теперь, во времена Акила?..