– Я сплю и вижу, что в комнате никого. Я слышу монотонный звон – точно играет музыкальная шкатулка или шарманка – и оглядываюсь, чтобы определить, откуда исходит звук.

Я в спальне. Тяжелые портьеры закрывают окна, царит непроглядная тьма, но я чувствую, что вся мебель здесь антикварная – думаю, поздней Викторианской эпохи. Вот огромная кровать с пологом на четырех столбиках, полог опущен. У кровати стоит маленький ночной столик, на нем горит свеча. Кажется, именно отсюда доносится музыка.

Я иду через комнату к кровати, останавливаюсь рядом с ней и вижу золотые часы, лежащие на ночном столике возле подсвечника. Я понимаю, что мелодию музыкальной шкатулки наигрывают часы. Это старинный карманный брегет, у которого открывается крышка. Сейчас она открыта, и я вижу, что стрелки стоят почти на полуночи. Я чувствую, что внутри, на крышке часов, должен быть портрет, и беру их, чтобы посмотреть на него.

Миниатюру скрывает красное пятно. Это свежая кровь.

Я, испугавшись, вскидываю взгляд. Показавшаяся из-за полога рука отдергивает его.

И тут я просыпаюсь.

– Браво! – зааплодировал кто-то.

Лизетт на миг нахмурилась, но тут же поняла, что комментарий обращен не к ней, а к кому-то, стоящему среди болтающей в галерее толпы. Она отпила шампанского. Надо быть чуть сдержаннее, или немного пьянее, или вообще никогда не заговаривать о снах.

– Что вы думаете об этом, доктор Магнус?

«Ковент-Гарден» торжественно открывал новый сезон. Совершенно новый. Почтенный фруктовый, овощной и цветочный рынок, спасенный от сноса, вновь восстал после реставрации в виде просторной аллеи для гуляния со множеством дорогих магазинчиков и галерей: «Новый покупательский опыт Лондона». Лизетт подумала, что смешение викторианской обстановки и ультрамодных «лавочек» породило довольно жалкого ублюдка. Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов. Интересно, что могли сотворить из старого рыбного рынка Биллинсгейт, если бы SAVE выиграло борьбу за сохранение этой достопримечательности, что сейчас кажется невероятным.

– А этот ваш сон, мисс Сэйриг, он повторяется периодически?

Она попыталась разглядеть в бледно-голубых глазах доктора Магнуса интерес или скептицизм, но они ничего ей не сказали.

– Довольно-таки периодически.

«Настолько, что я рассказала о нем Даниэль», – закончила она про себя. Даниэль Борланд делила с ней квартиру – она перестала называть свое жилище апартаментами даже мысленно – в одном из домиков в Блумсбери, откуда рукой подать до Лондонского университета. Галерея была проектом Майтланда Реддинга; Даниэль – тоже. То ли Майтланд действительно хотел превратить роль галерейщика в профессию, то ли просто вознамерился предоставить выставочные места своим друзьям, обладающим не всегда очевидными талантами, – сие не обсуждалось. Но его галерея в Найтсбридже, несомненно, процветала, а это что-то да значило.

– И как часто? – Доктор Магнус поднес бокал к окаймленным светлыми кудрями бороды губам. Он пил только воду «Перье» и пользовался бокалом лишь для вида.

– Не знаю. Он повторялся с полдюжины раз, если вспоминать с самого детства. И еще столько же после моего прибытия в Лондон.

– Даниэль упомянула, что вы студентка Лондонского университета, не так ли?

– Правильно. Изучаю искусство. Я стипендиатка. Даниэль время от времени подрабатывала моделью – сейчас Лизетт была уверена, что исключительно из тяги демонстрировать кому-то свое тело, а не из-за финансовой необходимости, – и когда приглушенные богохульства по поводу оброненной кисти выявили общее культурное наследие Америки, парочка émigrés закатилась в паб, чтобы обменяться новостями и идеями. Лизетт и помыслить не могла о комнате возле Музея, а соседка Даниэль только что удрала на континент, не заплатив за два месяца. К закрытию пивнушки все устроилось.

– Как поживает твой стакан?

Отыскавшая их в толпе Даниэль насмешливо тряхнула головой и наполнила бокал Лизетт прежде, чем та успела прикрыть его ладонью.

– А ваш, доктор Магнус?

– Спасибо, неплохо.

– Даниэль, позвольте предложить вам руку? – Майтланд очаровал их обеих, обращаясь с девушками как с хозяйками открытия.

– Чушь, дорогой. Когда увидишь, что я начинаю задыхаться от жары, вызывай подмогу. А пока не давай доктору Магнусу прибиться к другой компании.

И Даниэль свинтила вместе со своей бутылкой шампанского и со своей улыбкой. В галерее, окрещенной в честь Ричарда Бартона (а не в честь Лиз Тэйлор, что не уставала подчеркивать Даниэль, каждый раз после этого хохоча) «Всякое бывает», толпились друзья и доброжелатели – как и в большинстве магазинчиков сегодня вечером. Там и тут проходили частные вечеринки с вечерними платьями и шампанским, вытеснившие глазеющих и фотографирующих туристов. Лизетт и Даниэль обе облачились в слишком тесно облегающие тела крепдешиновые платья, в которых могли бы сойти за сестер: зеленоглазая блондинка Лизетт с личиком, припорошенным веснушками, и кареглазая брюнетка Даниэль, привыкшая к излюбленному лондонскими женщинами густому макияжу; обе – высокие, но не кажущиеся нескладными, со схожими фигурами – достаточно схожими, чтобы носить одежду друг дружки.

– Должно быть, довольно огорчительно видеть один И тот же кошмар снова и снова, – напомнил доктор Магнус.

– Я вижу и другие кошмарные сны. Некоторые повторяются, некоторые нет. Одинаково лишь то, что после них я просыпаюсь, чувствуя себя так, словно меня протащили сквозь какой-нибудь старый хаммеровский фильм.

– Значит, до недавнего времени подобные кошмары вас не слишком тревожили?

– Не слишком. Мое пребывание в Лондоне как будто привело в действие некий спусковой механизм. Полагаю, это все беспокойство из-за жизни в чужом городе.

Она была подавлена настолько, что даже таскала у Даниэль пилюли, надеясь обрести сон без сновидений.

– Значит, вы в Лондоне впервые, мисс Сэйриг?

– Да. – Но, чтобы не показаться типичной американской студенткой, она добавила: – Хотя моя семья из Англии.

– Ваши родители?

– Родители моей матери из Лондона. Они эмигрировали в Штаты сразу после Первой мировой.

– Тогда ваш приезд сюда можно назвать в некотором роде возвращением домой.

– Не совсем. Я первая из нашего семейства пересекла океан. И я не помню родителей матери. Бабушка Кесвик умерла в то утро, когда я родилась. – «С чем мать так и не смогла смириться», – добавила про себя Лизетт.

– А вы консультировались с врачом по поводу этих кошмаров?

– Боюсь, с вашей Национальной службой здоровья мне не справиться. – Лизетт поморщилась, вспомнив о той ночи, когда она пыталась объяснить интерну-пакистанцу, почему она хочет принимать снотворное.

Внезапно девушка сообразила, что ее слова могли оскорбить доктора Магнуса, хотя, впрочем, он не выглядел человеком, одобряющим систему государственного медицинского обслуживания. Вежливый, изысканный, явно отлично чувствующий себя в официальном вечернем наряде, он напоминал ей чем-то отрастившего бороду Питера Кашинга. «Входит Кристофер Ли в черной пелерине», – подумала она, взглянув на дверь. Если уж на то пошло, она не была абсолютно уверена в том, что за тип этот доктор Магнус. Даниэль настояла, чтобы она поговорила с ним, и, весьма вероятно, принудила Майтланда пригласить его на частное открытие: «Он такой проницательный! И написал кучу книг о снах и подсознании – написал, а не просто повторил другими словами глупости Фрейда!»

– Долго вы пробудете в Лондоне, мисс Сэйриг?

– По крайней мере до конца года.

– Довольно долго. Я бы не стал уповать на пословицу «поживем – увидим». В Сан-Франциско вы вернетесь не скоро, а исчезнут ли там ваши кошмары или нет – неизвестно, вы согласны? Они не слишком приятны, и вы должны позаботиться о себе.

Лизетт не ответила. Она не говорила доктору Магнусу, что приехала из Сан-Франциско. Значит, Даниэль уже беседовала с ним о ней.

Доктор Магнус изящным жестом извлек из кармана визитку и сдержанно предложил ее девушке.

– Я буду только рад в будущем заняться вашей проблемой на профессиональном уровне, если вы пожелаете.

– Не думаю, что это стоит…

– Ну конечно стоит, дорогая моя. Иначе о чем толковать? Итак, возможно, в следующий вторник? Какое время вас устраивает?

Лизетт сунула визитную карточку доктора в сумочку. Ладно, возможно, она хотя бы сэкономит на барбитуратах.

– В три?

– Договорились, значит, в три.