– Мы, – торжественно провозгласила Даниэль, – приглашены на вечеринку.

Она извлекла из сумочки изящную открытку, протянула ее Лизетт и отправилась вешать на просушку мокрый дождевик.

– Ох уж эта проклятая английская летняя погода! – услышала Лизетт голос подруги уже из кухни. – Ты варила кофе? Еще осталось? О-о, фантастика!

Она появилась с чашкой кофе и открыла коробку с печеньем – Лизетт так и не привыкла называть печенье бисквитами.

– Хочешь?

– Нет, спасибо. Вредно для фигуры.

– А кофе на пустой желудок вредно для нервов, – многозначительно заявила Даниэль.

– Кто такая Бет Гаррингтон? – Лизетт изучала приглашение.

– Мм… – Даниэль набила полный рот и теперь пыталась протолкнуть недожеванные кусочки в горло с помощью слишком горячего кофе. – Какая-то подруга Мидж. Мидж заскочила утром в галерею и передала мне приглашение. Костюмированная пирушка. Среди гостей – звезды рока. Мидж обещала, что будет чертовски весело; она сказала, что последняя вечеринка у Бет переросла в разнузданную оргию – гости по кругу передавали друг другу антикварную табакерку с кокаином. Можешь себе представить столько порошка?

– И как Мидж достала приглашение?

– Я так понимаю, мисс Гаррингтон восхитили несколько моих работ, выставленных у Майтланда, – настолько, что она даже купила одну. Мидж сказала ей, что знает меня и что мы двое украсим любой кутеж.

– В приглашении оба наших имени.

– Ты нравишься Мидж.

– Мидж меня презирает. Она ревнива, как кошка.

– Тогда она, должно быть, сказала нашей развращенной хозяйке, какая мы славная парочка. Кроме того, Мидж ревнует всех – даже дорогушу Майтланда, чей интерес ко мне очевидно и несомненно не связан с плотскими утехами. Но не волнуйся насчет Мидж – англичанки всегда злятся на «иностранок». Они все такие правильные и модные, но никогда не бреют свои ноги. Вот почему я больше люблю американок.

Даниэль целомудренно чмокнула подругу в макушку, осыпав волосы Лизетт крошками бисквита.

– Ох, я замерзла, промокла и жажду душа. А ты?

– Маскарад? – размышляла вслух Лизетт. – Но в каких костюмах? Не бежать же нам брать их напрокат.

– Насколько я поняла, сойдет все что угодно, лишь бы понеобузданнее. Сотворим что-нибудь божественно-декадентское и приведем всех в восторг. Поразим насмерть. – Даниэль смотрела «Кабаре» раз шесть. – Вечеринка будет в каком-то глухом переулке, в роскошном старом особняке в Майда-Вэйл, поэтому нет никакой опасности, что соседи снизу вызовут копов.

Лизетт молчала, и Даниэль игриво пихнула ее локтем:

– Дорогуша, мы приглашены на вечеринку, а не на похороны. Кстати, как прошла твоя встреча с доктором Магнусом, нормально?

– Полагаю, что так. – В улыбке Лизетт не ощущалось уверенности. – Не могу сказать наверняка: я просто уснула. Но доктор Магнус, кажется, доволен. Я нахожу это все… ну, скажем так, несколько жутким.

– Ты же только что сказала, что отключилась – и все. Что же тут жуткого?

– Это трудно выразить словами. Как будто у тебя начался скверный приход от кислоты: объяснить, что не так, ты не можешь, но разум говорит, что надо бояться.

Даниэль села рядом с ней и приобняла подругу за плечи.

– Похоже, доктор Магнус до чего-то докопался. Я чувствовала точно такую же смутную тревогу, когда в первый раз подверглась анализу. Это хороший знак, дорогая. Ты начинаешь понимать все те тревожащие тебя тайны, которые твое эго держит на замке.

– Возможно, эго держит их на замке не просто так, а из благих побуждений.

– Имеешь в виду скрытые сексуальные переживания? – Пальцы Даниэль бережно массировали плечи и шею Лизетт. – Ох, Лизетт. Ты, должно быть, стесняешься узнать себя. А я думаю – это возбуждает.

Лизетт свернулась клубочком возле подруги, устроившись щекой на груди Даниэль, а пальцы соседки продолжали настойчиво разминать ее мышцы. Что ж, возможно, она принимает все слишком близко к сердцу. В конце концов, эти ночные кошмары так ее измучили; а доктор Магнус, кажется, абсолютно уверен, что избавит ее от них.

– Какую из твоих картин купила наша будущая хозяйка? – спросила Лизетт, меняя тему.

– Ох, разве я не сказала? – Даниэль приподняла ее подбородок. – Тот этюд углем – твой портрет.

Шагнув в ванну, Лизетт задернула занавески. Это была одна из тех длинных узких и глубоких ванн, которые так любят ставить англичане, – они всегда наводили девушку на мысль о гробе на двоих. Вентили для горячей и холодной воды соединял настоящий механизм Руба Голдберга, а к общему крану прикреплялась резиновая кишка с душевой насадкой, которую можно было как повесить на вбитый в стенку крюк, так и держать в руке. Даниэль, въехав в квартиру, заменила обычную насадку на массажную, но оставила на месте, над крюком, зеркало для бритья прежнего арендатора – стеклянный овал в тяжелой старинной эмалированной оправе.

Лизетт вгляделась в свое лицо, отразившееся в затуманенном паром зеркале.

– Я не должна была позволять тебе выставлять его в галерее.

– Почему? – Даниэль мылила голову и жмурилась, чтобы пена не попала в глаза. – Майтланд считает, что это моя лучшая работа.

Лизетт потянулась к душевому шлангу.

– Ну, в портрете есть что-то интимное. На меня все смотрят. Это вторжение в личную жизнь.

– Но там же все совершенно благопристойно, дорогуша. Не то что какие-нибудь гологрудые красотки с рекламных щитов в Сохо.

Рисунок углем и карандашом, изображающий Лизетт, был сделан Даниэль в манере, которую она называла своим периодом Дэвида Гамильтона. Позируя для него, Лизетт собрала волосы в высокий шиньон и надела старинную хлопковую кофту с длинными рукавами и кальсоны с кружевными вставками, которые нашла в магазинчике на Вест-бурн-Гров. Даниэль назвала картину «Роза во тьме». Лизетт считала, что на ней она выглядит толстой.

Даниэль слепо нащупывала массажную насадку, и Лизетт сунула ее в руку подруги.

– Просто он кажется мне слишком личным, чтобы моим портретом владел кто-то совершенно незнакомый.

Шампунь тек по груди Даниэль, как морская пена. Лизетт поцеловала эту пену.

– Ах, но скоро она перестанет быть совершенно незнакомой, – напомнила ей Даниэль приглушенным шумом душа голосом.

Лизетт чувствовала, как соски Даниэль твердеют под ее губами. Глаза стоящей под тугими струями брюнетки оставались закрытыми, но ее свободная рука поощряюще легла на голову Лизетт. Поцелуи блондинки медленно ползли по скользкому животу подруги. Лаская Даниэль, она осторожно опустилась на колени. Когда язык Лизетт коснулся влажных завитков, Даниэль прошептала что-то и раздвинула бедра, прижавшись коленями к плечам светловолосой девушки. Душевая насадка выпала из ослабевших пальцев.

Лизетт отдалась любви со страстью, ее же саму удивившей, – со стихийным, диким пылом, так отличающимся от их обычной нежности друг с другом. Ее губы и язык вжимались в Даниэль жадно и яростно, и экстаз она испытала даже более бурный, чем вызвала у Даниэль. Одной рукой Даниэль стискивала душевые поручни, а другой мяла занавеску, всхлипывая в трясущем ее долгом оргазме.

– Пожалуйста, дорогая! – взмолилась наконец обессилевшая Даниэль. – Меня больше ноги не держат!

Она отстранилась. Лизетт подняла лицо.

– Ох!

Девушка заторможенно, словно пьяная, поднялась. Ее расширившиеся глаза наконец заметили испуг Даниэль. Она дотронулась до своих губ и повернулась к зеркалу.

– Прости. – Даниэль обняла подругу. – Должно быть, у меня начались месячные. Я не знала…

Из замутненного зеркала на Лизетт смотрело перепачканное кровью лицо.

Даниэль подхватила начавшую оседать подругу.