1

В любое время года хороша Москва. И в дождливый октябрь, когда радуги неона ломаются в черном асфальте. И в июле, когда далекие облачка парят над шпилями высотных зданий. И январским морозным днем, когда даже нескончаемый поток машин не в силах растопить пушистый настил снежинок. Но лучше всего этот город в мае, в ранние утренние часы, когда воздух легок и прозрачен, а на стенах зданий теплится бледно-розовый отсвет зари.

Именно таким утром приехал в Москву Андрей Широков. С неизменным походным чемоданом он вышел на привокзальную площадь и взволнованно окинул взглядом сверкавшие на солнце машины, бежавшие вдалеке троллейбусы и трамваи, первых цветочниц, которые уже толпились на пятачке возле фонарных столбов.

Симферопольский поезд уходил вечером, и Андрей мог вдоволь побродить по Москве. Миновав Красные ворота, он вышел на узкую и бойкую улицу Кирова. Все привлекало его внимание — каждая вывеска, каждая витрина, даже чистильщики ботинок — эти невесть как прижившиеся в Москве усатые, горластые люди.

На глаза попадались афиши театров, цирка, филармонии. На одной из них он неожиданно встретил имя Ирины Сахаровой. Афиша извещала о прощальном концерте фортепианной музыки, и это удивило Андрея. Уж не уезжает ли она из Москвы, а может быть, была нездорова?

Узнав в киоске Горсправки адрес, Андрей сел в такси и поехал на Котельническую набережную.

Машина остановилась у массивного двенадцатиэтажного дома. Бесшумный лифт поднял Андрея на девятый этаж, на прохладную паркетную площадку. На одной из дверей он увидел бронзовую гравированную пластинку «Профессор Э. И. Сперанский» и, не раздумывая долго, позвонил.

С равным волнением ждал он встречи с Ириной или с профессором, но к двери никто не подходил. Отчаявшись, он несколько раз стукнул в дверь кулаком. Скрипнула дверь противоположной квартиры, и маленькая старушка, выглянув поверх надверной цепочки, удивленно спросила:

— К чему стучать, молодой человек? Если не открывают, значит, никого нет дома.

— Возможно, — в тон ей ответил Андрей.

— Уверяю вас...

И он начал медленно спускаться по лестнице. С каждым новым поворотом казалось, что вот-вот встретится Ирина, что она где-то здесь, недалеко, может быть, этажом ниже идет навстречу ему. Однако одни лестничные марши сменялись другими, но никто не поднимался по ним, дом как будто вымер, даже кабина лифта стояла мертвым грузом где-то внизу, на первом этаже.

Именно там, у дверей лифта, увидел он невысокую женщину в сером клетчатом пальто с нотной папкой в руках. Она собиралась войти в кабину, но по профилю лица, по золотистым волосам, собранным высоко на затылке, Андрей узнал Ирину и в самый последний момент, когда она уже вошла в лифт, окликнул ее.

...Они пересекли улицу и остановились у гранитного парапета. Ирина все еще держала руку на локте Андрея и теперь пристально смотрела ему в глаза. Радостная и в то же время грустная улыбка застыла на ее заметно увядшем лице. Казалось, она вот-вот расплачется, и тогда никому не удастся утешить ее.

— Андрей, Андрей... — повторяла она. — Вот и увиделись, хороший мой Андрейка... Ну, как ты живешь? Ты счастлив? Нет, нет, ты не можешь быть счастливым. Нам ведь обоим плохо, правда?..

Андрей молчал.

Счастлив он или нет? — на этот вопрос он не мог ответить даже себе. После увиденного и пережитого за последний год счастье для него представлялось слишком сложным понятием. Это не просто разделенная любовь, не просто любимый труд и мир между людьми, а все вместе, скрепленное собственным старанием бороться за свет в окне жизни. Ирина отказалась от этой борьбы. Он все еще не мог увериться в том, что перед ним стояла именно она, что он слышит именно ее голос. Да и она ли была это? Не то лицо — бесцветное, с заостренными скулами, не тот голос — сухой, уставший, а главное — не те глаза, они словно выцвели, в них погас свет восторженного отношения к жизни. И рассказывала она о чем-то чужом — о Сперанском, с которым разошлась, о преуспевающем композиторе, который настойчиво делал ей предложение, о желании уехать из Москвы в заграничную поездку...

— Андрей, ты слышишь меня? Идем, я тебя немножечко провожу, до остановки такси. Ты еще успеешь.

Они прошли вдоль узкой ленты реки до конца квартала. Увидев на стоянке свободные машины, Ирина схватила руку Андрея, прижалась головой к его плечу.

— Пробыл бы хоть один день! — тоскливо сказала она и, словно спохватившись, заговорила быстро: — Я буду ждать тебя на обратном пути. Слышишь? Ты мне пиши, обязательно напиши...

Андрей взглянул на часы: «Постараюсь. Напишу». Он знал, что говорил неправду. Знал, что никогда не напишет письма Ирине и никогда больше не увидит ее, но таких слов сказать он не мог.

Давно остались позади вереницы разноцветных подмосковных дач, листва густо распускавшихся деревьев серебрилась на ветру, мелькали полустанки, а мысли о встрече с Ириной все еще не покидали Андрея. Он припомнил случайно увиденную афишу, пустую паркетную площадку на девятом этаже, безжизненные лестничные марши. Какая-то минута свела их внизу, у входа в лифт. Встреча могла и не состояться. И тогда все осталось бы по-прежнему. Но мираж исчез. Образ светлой, одухотворенной Иринки растворился в быстром беге лет — иной Иринки для него не существовало... Поезд набирал скорость, и вот он уже вырвался на зеленый среднерусский простор, чтобы завтра мчаться по степям Украины.