1

Поезд пришел в Харьков рано утром, но город уже проснулся. Он сверкал куполами церквей и стеклами каменных многоэтажных громад, открывал жалюзи окон, распахивал двери магазинов, раскидывал торговые лотки. Пестрые вывески удивляли непривычными названиями «перукарня», «мебля», «хлiб». Андрей шел по многолюдным улицам, вглядываясь в дома. Где-то вот в одном из этих, а может быть, совсем в противоположном конце города жила она. Впервые попав в этот огромный город, Андрей не чувствовал себя одиноким, и хотя каждая улица и каждый дом были ему вновь, он все время ощущал ее присутствие. С мыслью о ней были связаны каждый новый квартал, каждый уличный переход, поток троллейбусов и машин — с ней и не существовали без нее.

До гостиницы он добрался незаметно. В вестибюле было душно. Андрей превозмогал усталость после дороги. Нога ныла. Хотелось быстрее получить номер и лечь. В зеркале отражались его согбенная фигура, мятый макинтош, небритое позеленевшее лицо. Он с удовольствием отвернулся бы от своего жалкого отражения, если бы не стенные часы, которые тоже были видны в зеркале. Хотелось скорее позвонить — услышать ее голос. Стрелка приближалась к девяти. Андрей ждал. В девять начинался рабочий день, и он мог позвонить ей.

И вот Андрей подошел к автомату. Она узнала его голос, хотела тотчас прийти, но вспомнила — занята на репетиции. Работала она теперь в телевидении — много необычного и много хлопот.

Они договорились встретиться в полдень в центральном сквере около Сумской площади. Этому Андрей был, пожалуй, даже рад. Ему совсем не хотелось предстать перед Таней в измученном и неприглядном виде. Он вернулся к очереди и сел на чемодан, вытянув больную ногу.

Прошло около часа, и вдруг он увидел Таню. Она шла от входной двери через вестибюль в легком сером пальто, с хозяйственной сумкой в руке, в белых модных туфлях. Ее серые лучистые глаза и ямочки на щеках улыбались.

Дивясь тому, как среди этих чужих людей, в мрачном, пришедшемся с самого начала не по душе вестибюле, появилась Таня, Андрей поднялся с чемодана и протянул руки. Некоторое время они молча разглядывали друг друга.

— А ты не изменился, — сказала наконец Татьяна Васильевна. — Разве чуть похудел.

— И ты все такая же. Только вроде бы посерьезнела.

— Жизнь!.. — многозначительно сказала она и улыбнулась своей особенной, светлой и задорной улыбкой. — Все-таки мы увиделись! Ты молодец! Я думала, что так и не решишься. Ну, рассказывай — как живешь, как нога?

— Как видишь, — ответил Андрей, поднимая трость. — Еду исцеляться.

— В Крым? Правильно — ванны делают чудеса. А что нового в комитете, как там наш Урал?

Андрей рассказал и сам начал расспрашивать Таню.

— Хвастаться нечем, — помедлив, сказала она. — Во-первых, переквалифицировалась. Работаю в телестудии. Но это временно — просто некому читать. Хуже дела — дома. Георгий окончательно расклеился, почти ничего не видит. Но об этом после. Я буквально на минутку. Встретимся возле Сумской, как договорились.

Татьяна Васильевна еще раз взглянула на Андрея, пожелала ему хорошо устроиться и, помахав рукой, пошла к дверям. Походка ее была такой же прямой и быстрой, только шла она чуть ссутулившись и глядя под ноги. Вот уже захлопнулась дверь за ее спиной. Андрей вернулся к своему чемодану и вдруг подумал, что все это ему почудилось, что не приходила сейчас Таня и не говорил он с ней. Трудно поверить в реальность встречи, которую сильно ждешь.

 

2

Выйдя из троллейбуса, Андрей пересек Сумскую площадь и увидел зеленые террасы сквера, которые широкими ступенями спускались к колокольне Благовещенского собора. Мозаика красноватых цветочных клумб, низко подстриженные кусты и окрашенные в светлые тона скамьи были залиты солнцем. Оно стояло по-летнему высоко в небе, но лучи его не приносили тепла. С севера тянул холодный ветер. Андрей шел по усыпанной битым кирпичом дорожке, нетерпеливо оглядываясь по сторонам. Сквер был пуст и казался необжитым.

Татьяна Васильевна появилась неожиданно в противоположном конце дорожки. Полы ее незастегнутого пальто развевались на ветру. Она шла быстро, держа за руку семенившего маленькими ножками сына. Скоро можно было уже различить знакомые черты ее лица.

— Ну вот и мы! Узнаешь? — показала она глазами на сына.

Она одернула его костюмчик, поцеловала в щеку, усадила на скамью. Потом повернулась к Андрею.

— Теперь мы с Димкой совсем одни. Георгий в клинике, мать уехала в Макеевку к теткам. Садись. — Она протянула руку и посадила Андрея рядом с собой, на другом конце скамьи.

— Тебе нравится здесь? Смотри, сколько цветов! На Урале их еще нет. Вообще жизнь здесь идет совсем по-другому. Цветы, фрукты, тепло. Тебе просто не повезло — два дня назад стояла настоящая жара. Но все же я часто вспоминаю Урал. И коллектив был дружный. Пока не появился Буров.

— Теперь Бурова нет, — сказал Андрей, которому не хотелось поддерживать этот разговор. Ему казалось, что неприятная полоса в жизни радиокомитета и в его собственной осталась где-то далеко позади и лично он не имел к ней никакого отношения. Но Татьяна Васильевна все-таки напомнила о бедах, свалившихся на Андрея. Словно боясь, что разговор может оборваться удручающей паузой, которая иной раз без слов напоминает о том, что люди после долгой разлуки стали чужими и говорить им не о чем, она с запальчивостью вспоминала о черствых людях, причинивших Андрею много зла. Все время, пока она говорила, в ее взволнованном голосе звучала какая-то скрытая досада. По выражению ее глаз, в которых светился прежний задор и одновременно таились озабоченность и усталость, можно было догадаться, что на душе у нее неспокойно. Андрей заметил это, несмотря на то, что знал ее неунывающий нрав. Он не считал, что ей всегда и во всем везло. Он был уверен: она сама умеет строить свою жизнь. А вот теперь что-то переменилось. И Андрею хотелось знать, что именно.

— Расскажи о себе, — попросил он, воспользовавшись тем, что Татьяну Васильевну отвлек Димка. Он давно уже слез со скамьи и играл теперь в газоне, превратив замшевую сумку матери в юркий вездеход. Она рассмеялась, нагнулась к сыну и отобрала сумку.

— Что о себе? — задумчиво сказала она. — Все пошло не так, как бы хотелось. Главное — Георгий. Не хочется об этом говорить... но, ты знаешь, он стал невыносимым. Раньше я не замечала его характера, а теперь дом превратился в ад. Бесконечные придирки, все не нравится, все не так. Очень с ним стало трудно. Мне и без того достается — работа, хозяйство, Димка, а тут еще его капризы. Иной раз хочется бросить все и уехать. Однажды совсем уже решила: заберу Димку и маму — не пропадем, а потом подумала, что он почти слепой, представила на его месте себя и чуть не сгорела от стыда. Словом — заколдованный круг.

— Да-а, — протянул Андрей, растерявшийся от неожиданности услышанного.

— А что врачи?

— Ничего определенного, — уже равнодушным голосом ответила она. — Осложнения после гриппа им как снег на голову... Вот, Андрей, как может все повернуться. Мне часто кажется, что со всем этим столкнулась не я, а кто-то другой. Но сколько себя ни уговаривай, от жизни не уйдешь.

Она помолчала немного, глядя поверх Димкиной головы и кустов, возле которых он играл, и, закусив травинку, сказала:

— Чем дальше, тем больше неожиданностей. Ты помнишь то утро, когда мы увиделись первый раз? Жизнь тогда казалась ровной дорожкой. Мы и не догадывались, какие она готовила нам сюрпризы.

Татьяна Васильевна вновь помолчала, а потом повернулась к Андрею и засветилась прежним задором.

— Но я не унываю. Сколько бы жизнь ни бесновалась, ей нас не закрутить!..

Договорить ей не дал Димка. Ему наскучили и этот сквер, и непонятный разговор взрослых. Втиснувшись между Андреем и матерью, он обнял ее колени и стал звать домой.

— Нам пора, — взглянув на часы, сказала Таня. — Вечером обязательно позвоню. А завтра я свободна, и мы будем вместе весь день.

Андрей кивнул. Ему хотелось ответить Татьяне Васильевне, сказать ей теплые, ободряющие слова, но волнение сдавило горло. «Жизнь нас не закрутит», — думал он. Но их мечте пришел конец.

Потерявший терпение Димка тянул мать за руку, она встала и, уступая ему, сделала несколько шагов.

— Проводи нас до остановки, — попросила она.

 

3

Когда позвонила Таня, Андрей сидел за письменным столом у незажженной лампы и думал о нелепости всего случившегося. День угасал. Рядом с пластмассовым чернильным прибором тускло поблескивала бутылка шампанского, чуть поодаль лежали ключ от номера и проездной билет. Он решил уехать в тот же день. Проводив Таню, он пошел на автобусную станцию и купил билет до Симферополя. Другого выхода он не видел. Встреча, к которой они стремились все это время, вместо радости принесла боль.

Услышав о намерении Андрея, Татьяна Васильевна внезапно замолчала. Только что она весело говорила о планах на завтрашний день, а теперь глухим голосом сказала, что тотчас придет в гостиницу.

...Вечерний мрак заполнил все уголки номера и расползся даже по письменному столу, стоявшему у самого окна. Татьяна Васильевна прошла через комнату и включила настольную лампу. Заметив билет, она взяла его, повертела в руках и снова положила на стол.

— Уже купил?

— Купил, — отозвался Андрей.

Она прошлась по комнате, сняла пальто, потом вновь подошла к столу и села в кресло. Тягостное молчание нарушил Андрей. Он взял шампанское и придвинул стаканы.

— Это для тебя. Ты ведь любишь шампанское.

— Особенно, когда пью его при расставании. Как тогда, на вокзале. И вот теперь...

Он откупорил бутылку и налил шампанского. Татьяна Васильевна подняла стакан и, глядя на свет, как струились пузырьки, спросила:

— А почему бы тебе не переехать сюда? По крайней мере, ты освободился бы от общества плохих людей. Ты думаешь, все эти ткаченки перевоспитались? Они еще попортят кровь. Лично я не могла бы дышать одним воздухом с ними. Я никогда не пойму и никогда не забуду их подлостей.

— Пусть себе живут и умнеют.

— И портят людям жизнь.

— Теперь это гораздо сложнее.

— Сложнее, но нам от этого не легче.

— Это так.

Татьяна Васильевна пригубила шампанское и неожиданно улыбнулась.

— Ты чему?

— Я подумала, что, может быть, когда-нибудь нам придется вместе доживать жизнь. Ведь не известно, что ждет впереди. Все-таки как здорово, что мы увиделись! Никому и в голову не пришло бы, что мы можем встретиться здесь, в Харькове.

Она снова подняла стакан и, блеснув лучистыми глазами, сказала со свойственной ей заразительной бодростью:

— Выпьем за нашу встречу! И за то, чтобы все у тебя было хорошо!

— У тебя!

— За меня не беспокойся. Я не из тех, которые хандрят. Не только попусту, но даже когда в самом деле трудно. Мне часто кажется, что моей энергии хватило бы на двоих.

Все это время Татьяна Васильевна смотрела на Андрея широко открытыми внимательными глазами. Он по-прежнему сидел у стола, сгорбившись, с мрачным выражением лица.

Она встала и положила руки на его плечи.

— Ну что же, давай прощаться. И тебе — время, и у меня Димка остался один. Самое главное, что нам никогда не будет стыдно за нашу любовь. Она была настоящей и чистой. Ни у кого из нас она никогда не вызовет укора...

Андрей медленно поднялся, обнял ее и крепко поцеловал в губы. Он долго смотрел в ее повлажневшие глаза, как будто хотел навсегда запомнить их светлые, радужные лучики...

Когда она ушла, Андрей суетно зашагал по комнате, потом открыл боковые створки окна и придвинул к одной из них зажженную лампу. Надеясь, что Таня увидит его в окне, он перегнулся через подоконник и с высоты пятого этажа стал всматриваться вниз. Там, в сумраке плохо освещенной улицы двигались силуэты редких прохожих. Скоро здесь, около этого фонаря, должна была пройти и Таня. И кто знал, может быть, вот сейчас он увидит ее последний раз.

Татьяна Васильевна шла медленно. Фонарь слабо освещал ее опущенные плечи и чуть согнутую спину. Можно было подумать, что на нее давил непосильный груз.

Пройдя мимо фонарного столба, она остановилась и посмотрела вверх. Андрей помахал рукой, но она не ответила. Очевидно, среди множества освещенных окон гостиницы она так и не различила его окна.

Постояв немного, Татьяна Васильевна так же медленно пошла вдоль улицы, и вскоре очертания ее фигуры растворились в темноте. Андрей еще долго вглядывался в ночной сумрак, а потом переставил лампу на стол и выключил свет.

Всю эту ночь, когда он мчался по автостраде и смотрел в отливавшее непроглядной, безжизненной чернотой окно, ему виделись ссутулившаяся фигура Жизнёвой и ее усталая походка.