1

Все осталось позади: курортный город, черная синь моря, переезды в грязелечебницу на маленьком дребезжащем трамвае и процедуры. Андрей так и не принял полного курса назначенных ванн. Потянуло на Урал, и вот лежал он на полке вагона, смотрел на мелькавшие полустанки, поля и перелески.

Внизу со скучающим видом сидел молоденький лейтенант. Сейчас он был без кителя, в оранжевой безрукавке и пижамных брюках. Мальчишеское лицо его не выражало ни мужества, ни той подчеркнутой серьезности, которые придавала ему форма. Теперь он совсем не походил на военного. Самый обыкновенный парень.

— Не спите? — обратился он к Андрею. — Может быть, пойдем в вагон-ресторан?

Андрей согласился.

— Тогда подходите. Пойду занимать места.

Вынув из кителя бумажник, он внимательно оглядел свою полку, бросил взгляд на чемодан.

— Только попросите проводницу закрыть купе. Тут к нам подселили нового пассажира. Кто его знает, что за гусь.

В вагоне-ресторане было полно людей. Как только Андрей вошел, его сразу окликнул лейтенант.

— Присаживайтесь, Андрей Игнатьевич, — сказал он, выдвигая стул. — Вот воспитываю тут нашего попутчика, — он кивнул на своего соседа, — да, видать, уже не перевоспитаешь. Заладил — выпьем да выпьем по чарочке, а ему давно пора отдыхать.

Лейтенант сидел с новым пассажиром. Это был хмурый светловолосый мужчина лет тридцати пяти. Его загоревшее небритое лицо отекло, под неспокойными воспаленными глазами легли черные тени. Новый попутчик все время напрягал лоб, отчего казался старым и измученным. Глаза его глядели грустно и тревожно.

— Очень приятно познакомиться с культурным человеком, — сказал тем временем незнакомец, протягивая руку. — Сергей или попросту — Серега...

Лейтенант поднял ладонь:

— Вот что, милый человек, Серега. Шагай себе в купе. Попутного ветра!

Сергей вздохнул, поднялся качнувшись и медленно пошел по узкому коридору между столиками, не оглядываясь, сутуля спину в серой с черными клетками ковбойке. Вот он уже вышел в тамбур, хлопнула дверь.

— Зря вы так, — сказал Андрей. — Пойду верну.

В тамбуре нового попутчика не оказалось. Не было его и в купе. Оно было закрыто, а проводница исчезла невесть куда.

Поезд замедлял ход. За окном показалось здание вокзала. Андрей вышел на перрон, чтобы купить газеты, и неожиданно столкнулся с Серегой. Он стоял у винного киоска и уговаривал пожилого железнодорожника купить на двоих четвертинку водки. Андрей окликнул его, и Сергей словно сжался от растерянности, комкая в руке пятирублевку.

— Ну ладно, браток, в другой раз, — сказал он железнодорожнику и подошел к Андрею.

Они поднялись в вагон, а когда пришли в ресторан, лейтенанта за столиком уже не было.

Андрей заказал бутылку вина и обед. Только теперь он понял, что не знал, о чем говорить со своим новым знакомым, сидел и молчал, подыскивая подходящий вопрос. На помощь пришел сам Серега.

— Если хотите знать, с чего я начал пить, — спросил он, вращая пустой стакан, — так я вам скажу: не из-за того, что разошелся с женой и она засадила меня в тюрьму. Это все прошло. Сидел я законно. А из-за той девчоночки, которую погубил, а когда понял, что она для меня значит, — ее и след простыл. Вот тогда я и запил. И вот поверьте, баб я этих перебрал по пьянке — не перечесть, а все равно — люблю ее одну. Все бы ей простил, все, какая сейчас ни есть — взял бы к себе, лишь бы она простила. Э-э, да что говорить! Сколько ни говори — старого не воротишь...

Андрей смотрел в окно, на мелькавшие там осины, ели и березы, а потом неожиданно для самого себя спросил, работает ли Сергей. А когда узнал, что он уже полгода ничем определенным не занимается, с опрометчивой запальчивостью назвал его иждивенцем.

Серега нахмурил лоб и отодвинул от себя тарелку.

— Посмотрел бы я, — сказал он зло, — каким бы вы стали иждивенцем после заключения. Куда ни придешь — ага, бывший заключенный, а ну отваливай, без тебя спокойней будет. В общем — труба. И это на всю жизнь...

— Чепуха!

— Точно! Это пятнышко не отстирывается.

— Само — конечно. Надо поступить на работу. Бросить пить. Остальное сделает время.

Эти слова, видимо, мало подействовали на Серегу. Он скривил лицо и безнадежно махнул рукой.

— Труба наше дело, да и все равно мне. Выпьем лучше за мою девчоночку. Любила она меня, Андрей Игнатьевич, больше своей жизни...

Он опустил голову на руки и принялся мучительно тереть сбежавшие на лоб морщины, а в голове Андрея лихорадочно побежали далекие воспоминания. Невидимые тропки ассоциаций привели его к скамье на Молодежном проспекте.

— Идемте! — сказал Андрей. — Я расскажу вам об одной девчоночке. Очень похожая история.

Они вышли в тамбур, и Андрей, думая о том, как слепы бывают люди на ранней дороге и как страдают от этого всю жизнь, начал рассказывать о Жеке.

Серега стоял, засунув руки в карманы, и жевал погасшую папиросу. Смысл слов, которые произносил Андрей, казалось, не доходил до его сознания, но он слышал все. Когда Андрей умолк, Серега долго смотрел в окно, а потом раздраженно сказал:

— Какими, однако, бываем мы гадами. Но не все от нас. — Он бросил окурок. — Я выложу все начистоту, потому что не помню, когда говорили со мной, как с человеком. Вы думаете, у меня душа за нее не болела? Может, не такой болью, как теперь, но все эти годы. А кто поддержал? Как начали лупить с самого начала, так и покатился под гору. Себя не обеляю, только не по моей воле выросла моя вина. Есть гады и похуже, которые крест на человеке ставят. Я ведь работал. Все думал: соберу деньжат, приоденусь и махну к ней с повинной. Одно время даже справки навел. Ехать-то к ней всего полсуток. И вот поверьте, каждый раз, как только почувствую себя человеком и работой загорюсь, отыщется какой-нибудь хмырь и начнет копать: ты, мол, такой-сякой, извини и подвинься. А мы ведь все — психи на якоре. Говорю — давай расчет, без тебя, гада, проживу. Им на человека плевать. И я плюю. Только на всех не наплюешься. Видите, каким стал.

Он присел на корточки, достал папиросы и положил их на колени, остро выступающие через истрепанные штаны. Над потолком зажегся синий плафон. Спокойное лицо Сереги стало еще бледнее, и только вспыхивавший временами огонек папиросы оживлял его. Андрей тоже закурил. Он долго смотрел в завораживающую даль, на хороводившие далекие и близкие огни.

— Любуетесь? — нарушив молчание, спросил Сергей. — Эх!.. Заявиться бы сейчас к моей Васильевне! Идемте, Андрей Игнатьевич. Замучил я вас своими страданиями.

— Себя замучили, — твердо возразил Андрей. — Я бы на вашем месте разыскал ее.

— А тут и искать неча. Утром будем станцию проезжать. Слезть — и вся недолга.

— Вот и слезайте.

— Просто сказать. Лет-то сколько прошло. Она, может, и думать позабыла.

— Жека вот помнит. Вы-то не забыли, а ей, думаете, легче?

— Ваша Жека, она правильной жизнью живет. Свет не без добрых людей. А что я?.. Не могу. В ее глазах я — подлец из подлецов. А тут вдруг явился: здрасьте, мол, осознал, люблю по гроб жизни.

— Значит, это не так? — с холодком в голосе спросил Андрей.

Сергей резко повернул голову и уставился на Андрея недоумевающим взглядом.

— Неужели вы-то сомневаетесь? Да я перед вами душу наизнанку... Эх, кабы знал!

— Чего знал? — с той же холодностью спросил Андрей. — Его там ждут, слезы о нем проливают, а он тут выкобенивается.

— Если б ждали...

— Если б ждали да если б поверили. Почему я верю и почему она не должна? Будьте спокойны — теперь ее не обманешь. Уж если поверит — так поверит, нет — так нет. Сумейте убедить.

— Я-то что. В себе не сомневаюсь.

— А не сомневаетесь, так надо решать.

 

2

На другой день Андрей проснулся от мелодичного свиста. Он посмотрел вниз и увидел Серегу, сидевшего у столика. Он был в безрукавой тельняшке и трусах. Перед ним стояло крохотное зеркало, в которое он усердно заглядывал, намыливая щеки. Рядом с зеркалом поблескивала на солнце бритва. Когда Андрей оделся и слез со своей полки, вчерашнего Серегу узнать было трудно. На нем была свежая голубая рубаха, заправленная в хорошо разглаженные флотские брюки, побритое лицо лоснилось на солнце, смоченные водой волосы были аккуратно зачесаны. Он неловко улыбнулся и сказал, что уже давно ждет, когда проснется Андрей.

— Сейчас буду отдавать концы. Была не была!

— Чего-то не пойму, — недоуменно спросил Андрей. — В каком смысле отдавать концы?

— В том, о каком говорили вчера. Чтоб не думать потом, что проехал в жизни свою станцию. Сейчас подъезжаем.

Вспомнив вчерашний разговор, Андрей понял, наконец, о чем говорил Серега. Понял и не поверил тому, что он так неожиданно принял решение.

— А как же шахты? — спросил Андрей.

— Там меня никто не ждет. Наудачу ехал. Работы и здесь хватит. Слезу, разберусь. Была не была!

Он отдернул занавеску. За окном стремительно проносились столбы, пристанционные постройки, склады.

— Это — товарная, — пояснил Серега. — А там и город.

Сергей встал, затянул потуже ремень, надел кепку.

— Ну, что же, спасибо за все! Век не забуду! — И протянул руку. Потом бросил в чемодан бритву, зеркальце и кивнул в сторону спавшего лейтенанта.

— Передавайте привет офицеру. Молодо-зелено, — подмигнул он. — А в общем, парень правильный. Особенно насчет этого, — он щелкнул себя по горлу. — С этим надо завязать.

В тамбуре Сергей еще раз крепко пожал руку Андрея, спрыгнул со ступенек и пошел не оглядываясь вдоль перрона. Поезд дрогнул и начал набирать скорость. В последний раз взглянув в сторону вокзала, Андрей вспомнил старого Липкина, говорившего об одиночестве, которое страшнее смерти. Серега и тот возвращался к своему счастливому берегу, а он — вроде бы сжег все свои корабли, и плыть ему было некуда. Вернувшись в купе, Андрей забрался на свою полку, закрыл глаза. Можно было еще поспать, чтобы скоротать время, но сон не шел. Перед глазами трепетало море. Солнечные блики продолжали свою игру, шум его по-прежнему напоминал шелест уральского леса. Теперь лес был здесь, за тонкой переборкой вагона — кругом, всюду. Скоро он будет дома, увидит Леонида Петровича, Кедрину, Яснова. Как часто он думал о них там, даже о Мальгине, который хотя и не отличался стойкими качествами настоящего товарища, но казался теперь тоже неплохим парнем. Чем больше он думал о них, о работе, которой были насыщены их будни, тем сильнее влекла беспокойная репортерская жизнь. Решение об отъезде, пришедшее однажды, стало неотвратимым, и Андрей снова и снова одобрял себя за то, что не стал дожидаться окончания отпуска. Хотелось скорее оказаться там, среди дорогих ему людей, среди полюбившейся ему жизни. И вот поезд мчал его в родные края, где ждет много работы, где остались верные друзья, где куда шире и звучнее, чем морской прибой, шумит многоголосая тайга.

Море, море... Вот так же лежал он на спине на морском берегу. До слуха доносились голоса ребят, игравших в мяч, где-то впереди раскатисто шумели набегавшие на берег волны, слышались девичий смех, чье-то шумливое и тревожное «Помогите!». И тогда Андрей открыл глаза, приподнялся на локте, увидел ослепительное трепещущее на солнце море. Потом различил фонтаны брызг и фигуры девчат, стоявших по колено в воде. Они усиленно загребали руками воду и обрушивали град золотистых брызг на стройную гибкую девушку, приплясывающую на берегу. Длинноногая, с пышными русыми волосами, она чем-то напоминала Алю. Размахивая голубой резиновой шапочкой, она стремительно приседала, отскакивала в сторону, защищая разгоряченное тело от холодных капель. Наконец она решилась — натянула до ушей шапочку и, высоко поднимая ноги, бросилась в воду. И сразу же ее подруги остались позади, голубая шапочка быстро удалялась в море, к линии, отмеченной дрожащими на ветру красными флажками... Андрей открыл глаза. За окном тянулась густая полоса леса. Мелькали отливавшие сталью стволы елей. Лес становился все более таежным. В плотную ткань хвои все реже вкрапливалась листва. Урал.