Хитры, ох как хитры были эти русские! Истинные азиаты! И лукавы безмерно. Граф Штерн фон Штернфельд как посланец дружеской, или по крайней мере нейтральной европейской державы был окружен подобающим почетом. Ему отвели для жилья домик садовника на той же помещичьей мызе, где размещался Меншиков со своим штабом, приглашали на торжественные обеды, разрешали беспрепятственно осматривать лагерь, конечно не одному, а в сопровождении русских офицеров, дававших объяснения.

Граф, бывалый воин, в молодости caiyi начинавший карьеру на военной службе, а затем пребывавший наблюдателем в войсках прославленного полководца Мальбрука, командовавшего континентальной армией Великой Британии, жадно ловил взглядом и брал на заметку все те незначительные признаки, которые свидетельствовали бы об изменении военной обстановки.

В войсках герцога Мальборо, маркиза Черчилля, взявшего осадой и штурмом многие фландрские крепости, офицеры всегда охотно толковали о предстоящей военной операции. Пили за успех, давали торжественные клятвы прославить свою дворянскую честь и позолотить потускневшее золото на родовом гербе, отличившись в ближайшем бою. У русских здесь такого и в заводе не было. На обедах и ужинах пили вино, но умеренно. Ежели кто хмелел и бахвалился, того изгоняли из-за стола, а денщики тотчас волокли его во внутренние покои отсыпаться.

Разъезжая по лагерю, граф, разумеется, видел, как далеко продвинулись апроши, видел приготовленные фашины, наблюдал, как сколачивают впрок штурмовые лестницы. Он отметил, что артиллерийская стрельба весьма усилилась, особенно из мортир. Все это были явные признаки предстоящего события, но штурм мог быть завтра, послезавтра, а то и через неделю. Эх, если б только знать, если бы он мог предвидеть точный день и час и как все это произойдет! Ведь существует голубиная почта. Отец Ксаверий, капеллан в саксонской армии, большой любитель голубей. Голуби — святая птица, и их во множестве прикармливают при храмах.

В день штурма граф, привыкший безмятежно спать под пушечную канонаду, проснулся в холодном поту. Прислушался. Не вызывая камердинера, стал торопливо одеваться. Руки так дрожали и дергались, что пуговицы не попадали в петли. Схватив под мышку шпагу, налил в бокал вина, проглотил залпом. Вино немножко взбодрило, вернуло ясность мыслям. Ну что ж, эти негодяи перехитрили! Остается по-прежнему играть роль благожелательного созерцателя. Еще не все потеряно. Старик Штейнбок опытный воин, выигравший десятки сражений, он, конечно, хорошо приготовился к отражению атак.

В саду было пусто. Исчезли верховые лошади, всегда привязанные к коновязям, даже часовых поубавилось. Лошадь графа одна стояла у пустой кормушки, неоседланная, кожа на лошадиной спине то и дело нервно вздрагивала, морда испуганно дергалась, когда шум боя усиливался.

Граф сам принес седло, сам взвалил его на спину коня, подтянул подпругу, без посторонней помощи взобрался на лошадь, пришпорил, не заботясь об осанке, мешковато подпрыгивая, поскакал.

Меншиков со штабом стоял на опушке леса, глядел в подзорную трубу. Главный командующий, видно, сам был горяч и азартен до драки: то и дело белоснежный конь вырывался вперед и, осаженный безжалостно, пятился, роняя хлопья пены. Командующий неистово ругался, тряс кулаком, при всяком признаке удачи срывал шляпу и, яростно размахивая ею, кричал ура! Но при всем том он ни на минуту не упускал из вида главной линии в руководстве боем: по чему и узнается истинный полководец.

Графа заметили, несколько знакомцев тотчас двинулись ему навстречу, окружили своими конями, не дали стать столь близко, чтоб слышны были разговоры главных начальствующих генералов и приказы, отдаваемые ими конным ординарцам.

Фортуна не больно благоприятствовала штурмующим. Шведы дрались стойко. На место каждого убитого или раненого тотчас становился другой солдат. Граф со злорадством отметил, что вдали алой лентой переливается со склона на склон колонна датчан, а еще дальше неподвижной линией замерла желтая стена голштинцев. Союзники не проявляли излишней прыти. Граф мысленно прикидывал, какие силы Штейнбок может непосредственно употребить в дело. На стенах тесно, значит, резервы стоят на улочках и дворах форштадта, томятся и несут напрасные потери.

Увлеченный этими размышлениями, он даже пропустил перелом в ходе боя, очнулся от задумчивости, когда эдруг все неистово закричали, стали подкидывать вверх шляпы и вся конная группа, сдерживая коней, неторопливой рысью двинулась с холма.

Облако дыма редело, видно было, как Цепочкой лезут на стены русские солдаты, лезут уже не стреляя. Затем отворились ворота, понеслась кавалерия, открылись другие ворота, впустили подошедших датчан и голштинцев.

Граф был в свите Меншикова, когда тот въехал на площадь форштадта, заметил Елизара и Акима, смущенных и сияющих, видел, как их обнял и расцеловал генерал, как остальные старшиэ офицеры поощрительно хлопают их по спинам и по плечам. Иные хлопали так, что даже сильный Елизар невольно подавался вперед, а Аким — тот просто каждый раз приседал. В душе графа закипело, злость словно обожгла. Ах, проклятые мальчишки, вечно они выскакивают перед ним, как чертики из голландских табакерок, встревают, портят ему настроение. Видно, отличились в сегодняшнем деле! Ну, ладно, он их не забудет!..

… На следующий день, едва успели убрать трупы, служили благодарственные молебны. Графу, как иностранцу, может, и любопытно было посмотреть на русских попов в золотых ризах, понаблюдать весь варварский обряд, но ему было недосуг: следовало спешить к саксонцам. В армии короля Августа, который одновременно король Польши и курфюрст Саксонии, много католиков. Об их душах печется отец Ксаверий.

Маленькая древняя капелла была ярко освещена, пел хор. На площадке перед крыльцом стояли на коленях солдаты, крестились. Графу, как знатному, очистили проход, пропустили внутрь храма. Здесь молились офицеры. Граф выбрал себе место у стены, возле капитана в датском мундире. Капитан, видимо, был из немцев, но из тех княжеств, где население исповедует католическую религию. Окажись здесь в храме случайно Елизар или Аким, они бы признали в этом капитане своего попутчика, выехавшего вместе с ними в одной карете из Фишгафа. Но граф, казалось, не узнал капитана.

Месса была торжественная и долгая. Хор пел согласно и вдохновенно, вознося к небесам благодарственные молитвы. Маленький молитвенник в сафьяновом переплете, который граф держал в руках, вдруг выскользнул и упал на пол. За ним склонились одновременно оба: граф и его сосед. И цезарский дипломат чуть слышно, почти не шевеля губами произнес:

— После мессы в ризнице…

В заалтарном помещении было темновато, пахло сыростью. Отец Ксаверий переоблачался. Увидев вошедших, он приветливо улыбнулся и выслал прочь помогавшего ему солдата прислужника. Все втроем сели рядышком на тяжелую дубовую скамью.

— Приветствую вас, дом Альберт, — сказал отец Ксаверий. — И вас, дом Иоханес.

Слово «дом», сокращенное латинское «доминус», то есть «господин, отец», было принято как обращение в католических монастырях. Так обращались монахи друг к другу.

Оба гостя поклонились и осенили себя крестным знаменем. Затем священник совершил нечто несообразное с его саном, взял графскую руку и поцеловал. То же самое сделал и капитан Банг.

— Шведы заперлись во внутренней цитадели, — вздохнул отец Ксаверий. — Бедняги! Я не военный человек и не могу судить, долго ли продержится замок. С виду он кажется неприступным.

Граф нахмурился.

— Он был неприступным три столетия тому назад. Времена изменились. Когда я ехал сюда, через мост волокли в форштадт огромные русские мортиры, весом в сотни пудов. Каждая такая мортира швыряет ядра больше того валуна, что лежит здесь у входа.

Отец Ксаверий всплеснул руками.

— Бог да поможет несчастным!

— Они не несчастные, — жестко возразил граф, — они олухи! Старый дурак Штейнбок опростоволосился, как мальчишка! Но не все потеряно. Несчастье может обернуться прибылью. Если хотя бы авангард генерала Крассова появился в ближайшие дни, русские окажутся между двух огней. Где сейчас находится Крассов? Почему он медлит? Разве ваши гонцы еще не вернулись? — спросил граф у датчанина.

Капитан Банг опустил голову.

— Я посылал очень надежных людей, — сказал он тихо. — Тех двух, которых вы сами наставляли в гостинице в Фишгафе. Я приказал им покинуть ряды голштинского войска и скакать день и ночь во весь опор.

— Ну и что?

— Крассов не придет, дом Альберт, он не желает выручать Штейнбока. Наоборот, он двинулся к границам Польши, следовательно, удаляется от нас.

— Что он — помутился умом?! — вскричал граф.

— Нет, он откровенный карьерист, этот граф Крассов. Он завидует Штейнбоку, завидует его чину фельдмаршала, потому что сам он только генерал-лейтенант.

Наступило молчание. Взгляд отца Ксаверия настороженно перебегал с одного лица на другое. Альберт Штерн фон-Штернфельд встал, одернул камзол, поправил перевязь.

— Придушите ваших голубей, отец Ксаверий, тех, что вы держите в клетке и выдаете за больных. Нам нечего больше сообщать в замок. Мне придется скоро покинуть вас, вернуться в Вену, так и не выполнив поручения кабинета министров и нашего святого ордена. Я не дурак. Я не могу предлагать победителям, чтобы они за ненужное им посредничество при заключении мира отдали всю Прибалтику нашей Австрии. Не могу я настаивать и на том, чтобы братьям нашего иезуитского ордена русские попы разрешили иметь свои школы и монастыри в Москве. Вчерашнее поражение шведов разрушило все наши планы.