Владислав Ксионжек
РЖАВЧИНА
Правильно сказал Гераклит: нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Вода в реке (если, конечно, её не успели перекрыть плотиной и превратить в стоячее болото, благоухающее промышленными стоками) пусть и не кристально чистая, но, во всяком случае, проточная.
А если в реку не погружаться? Просто посидеть немного на том самом берегу, где когда-то мечтал о великих свершениях и куда впервые пришёл не один, а с подругой, держа неумело и робко девичью ладонь…
Представили? Вдохнули полной грудью воздух, щекочущий кожу и заполняющий лёгкие флюидами той святой простоты ощущений, которая для уважающих себя деловых людей — хуже воровства.
А теперь перестаньте морочить себе голову. Подумайте о том, что всего пару дней назад этот воздух мог обдувать лёгким бризом ваши любимые курорты Крита или Коста Бланки.
Виктору Петровичу, как и другим людям дела, было не до ностальгических чувств. Главному редактору и учредителю продюсерского центра «С нами жить хорошо!» вполне хватало напоминаний о своём неустроенном прошлом, которые он получал от матери.
Эта странная женщина категорически отказывалась переселяться в купленную сыном квартиру в элитном доме и продолжала жить в той самой панельной двенадцатиэтажке, где разукрашенные ценителями изощрённой словесности лифты, чугунные трубы и сантехнику казарменного образца не меняли, по крайней мере, с тех пор, как Виктор Петрович (тогда просто Витя) получил свой первый гонорар.
Смешно вспомнить! Три рубля!
А мама вот помнила всё, о чём сын старался забыть. Она не только собрала в пухлую папку потрёпанные журналы и вырезки из газет, но и бережно сохранила обстановку восьмиметровой комнатёнки-каморки, бывшей когда-то и спальней, и гостиной, и рабочим кабинетом начинающего писателя.
Приезжая в гости на ритуальные чаепития с домашним вареньем из покупных яблок и безвкусным засохшим сыром (казалось, хранившимся с советских времён), Виктор Петрович пытался убедить мать в том, что не нужно цепляться за старые вещи и старые мысли.
— Что ты такое говоришь! — возмущалась в ответ не по годам бойкая старушка. — Раньше мы жили на мою пенсию втроём. Ты был студент, а у твоей бабушки, ты знаешь, пенсия была…
— Теперь всё по-другому, — возражал Виктор Петрович. — Зарабатывают не старые, а молодые. Ну а квартиры обставляют антиквариатом или покупают самые модные, самые современные вещи. Скажи, к чему тебе весь этот хлам?
Разговор — это тоже был ритуал. Виктор Петрович заранее знал, что «на орехи» достанется всем, кто может выбросить чёрствый, хотя ещё не испорченный хлеб, оставить на улице старый, но крепкий, добротно обструганный стул, сдать в утиль почти не потёртые платья и шляпки. И так далее в смысле того, что люди старались и делали что-то с душой. Их нельзя обижать. Их труд нужно ценить.
Но выходило, что старые вещи забирали у времени силу и обретали власть над людьми. В отдельно взятой забитой хламом квартире время не шло.
Может быть, это было и к лучшему. Ведь мать практически не менялась с тех пор, как стала жить в квартире одна.
А вот краны понемногу изнашивались. Виктор Петрович обратил внимание на то, что мать моет посуду в кухне только холодной водой.
Когда-то он ставил прокладки в смесители сам. При помощи кусочка резины, похожего на миниатюрную хоккейную шайбу, мог вылечить «хронический насморк» у любого крана.
Но здесь было другое. Кран закрывался со скрипом, с трудом. Похоже, он проржавел на всю глубину своих механических суставов и приобрёл неизлечимый старческий «остеохондроз».
На первом этаже дома ещё со времён молодости Виктора Петровича сохранился хозяйственный магазин. В отделе сантехники на самом видном месте лежали тусклые и заусенчатые, очевидно некондиционные детали смесителей.
— Извините, — обратился Виктор Петрович к угрюмо скучающему продавцу, — нет ли у вас вентилей получше, например керамических? Только чтобы их можно было поставить в старый отечественный кран?
— У нас они все подходящие, — ответил продавец. — А керамические не держим. Спроса нет.
— Неужели на этом сейчас экономят? — удивился Виктор Петрович.
— Какая экономия! Они ненадёжные. Выходят из строя на второй или третий день.
— Даже импортные?
— С ними совсем беда, — вздохнул продавец. — Не принимают их старые дома, — он очертил глазами условный круг, поясняя прискорбный для бизнеса факт: магазин со всех сторон окружала безликая блочно-панельная застройка. — Вот, посмотрите, настоящий немецкий кран с комплектом насадок и фильтров. Отдаём со скидкой семьдесят процентов. Гарантию, правда, дать не можем. Его уже три раза покупали и возвращали.
Тут Виктор Петрович заметил, что современные изделия в магазине всё-таки есть. Но лежат в укромных углах и скрывают свой хромовый блеск под слоем накопившейся пыли.
— Хорошо, уговорили, — согласился Виктор Петрович.
— Но у вас тут четыре одинаковых вентиля, а цена у всех разная. Какой лучше выбрать?
— Вы присмотритесь. Они разных годов выпуска. Чем старше, тем дольше будут служить.
— Это как? Вы хотите сказать, что раньше всё делали лучше, добротней, и эти вот современники динозавров, — Виктор Петрович показал на шеренгу не внушающих доверия алюминиевых кранов с белыми пластмассовыми ручками, — вершина технического прогресса?
— Кто его знает, — вздохнул продавец. — Я и сам раньше предпочитал новую технику, но с тех пор, как поменялся на этот район, отовариваюсь только в нашем магазине. И обои, и дверные замки, и люстры, и выключатели, и прочие бытовые мелочи беру из ходового ассортимента. Тут как-то… всё работает по-другому. Улучшается с возрастом, словно выдержанное вино.
После того как Виктор Петрович починил смеситель, накатило давно забытое желание сделать что-то своими руками ещё.
Удивительно, но в квартире матери не нашлось почти ничего, что требовало бы радикального ремонта или замены.
Достаточно было прочистить трубы резиновым вантузом, и вода из ванной стала вытекать так же быстро, как прежде, с давно забытым агрессивным голодным рычанием. В одном из рожков полуослепшей старой люстры, которую Виктор Петрович считал нужным выбросить на помойку, оказался окислен контакт, и после нехитрых манипуляций обновлённое и избавленное от накопившейся пыли изделие радостно засверкало всеми своими лампочками.
Дисковый телефон тоже потребовал лишь небольшой подстройки, после чего стал трезвонить так громко, что Виктору Петровичу больше не требовалось усиливать его звучание синхронными звонками на мобильный телефон матери.
Продавец отдела сантехники, с которым у Виктора Петровича сложились доверительные отношения, провёл его на склад и помог выбрать и лампы, и даже новую иголку для радиолы «ВЭФ». Мать не захотела выбросить это упрямо-копытное, балансирующее на разъезжающихся ножках чудо прибалтийской промышленности даже после того, как у него не осталось других функций, кроме подставки для телевизионной программы, извлекаемой из бесплатных газет.
Хорошо еще, что неизменный компаньон матери и единственный ценитель приносимых Виктором Петровичем мясных деликатесов кот Василий имел привычку драть когтями обои. Так что у Виктора Петровича был повод раскопать на складе в магазине дюжину рулонов красно-розовых бумажных обоев, которые были немного с другим, не цветочным, а стилизованным звёздно-флористическим рисунком. Но именно они показались Виктору Петровичу наиболее соответствующими духу эпохи, не спешившей, похоже, кончаться в отдельно взятых домах.
Теперь сын приезжал к матери в гости не просто на ритуальные чаепития. За стол садились только после того, как Виктор Петрович снимал три-четыре полосы старых, исцарапанных когтями обоев и аккуратно наклеивал на их место новые.
Под обоями в ржавых разводах старого пересохшего клея обнаруживались «Известия» и «Московская правда» середины и конца восьмидесятых годов. Виктор Петрович работал не спеша и успевал прочитать все заголовки газет.
Несмотря на то, что память хранила глубокое разочарование в идеях перестройки, ускорения, социальной справедливости, площадной демократии, равно как и во всех других красивых, но не подкреплённых такими же поступками словах («ускорились, но не перестроились!» — как тогда зло шутили, подразумевая не только утонувший теплоход «Адмирал Нахимов»), на Виктора Петровича всё равно накатывала волна юношеского энтузиазма. Ему опять хотелось сделать что-то хорошее во имя всех, кого он знал, во имя всех, кого он ещё не встречал, но кто жил где-то здесь рядом, во имя всех-всех-всех, у кого осталась хотя бы капля наивности и простоты…
Тут, правда, нужно сделать ремарку. Виктор Петрович не собирался посыпать голову пеплом, извиняться публично за то, что чувства пробуждал не те, не так, и не у тех.
В бизнесе только то заслуживает внимания, что помогает зарабатывать деньги. А в сетке одного из самых известных телеканалов стояла организованная Виктором Петровичем ролевая игра «Нам жить хорошо!».
Следовало провести её так, чтобы зритель поверил, что гламур скоро выйдет из моды, что стиль «ретро» круче, что в мире поживших вещей можно жить лучше других, не продвинутых обладателей благ.
Виктор Петрович сказал «нет» шоколадным батончикам, пипифаксам и всем прочим промежуточным, но тоже разрекламированным элементам товарно-физиологической цепочки.
Теперь не нужно было тратиться на аренду дорогого подмосковного санатория, в котором должен был расцвести «потребительский рай на Земле». Или появиться «фабрика» по производству… ну, сами понимаете, чего.
На роль съёмочной площадки вполне подошёл скромный профилакторий, притулившийся между запущенным заводским стадионом и не менее запущенным парком. В ста шагах от дома, в котором жила мать Виктора Петровича.
Это был профилакторий завода, который в советские времена считался районообразующим. Очевидно, таким и остался, потому что застыл всеми своими полупустыми цехами в междувременьи вместе с потомственными рабочими и членами их семей.
Приезжая к матери теперь из принципа только на трамвае и шагая от остановки к дому по неброским и слишком правильным улицам, Виктор Петрович наблюдал за почти советскими по внешнему виду персонажами.
Конечно, бюджетники не часто могут позволить себе менять гардероб. Но категорическое отсутствие в продаже жвачек, чипсов, редбуллов, сникерсов и нутелл наводило на мысль, что в «заповеднике времени» сохранился не только стиль одежды, но и традиционный для советской эпохи стиль питания. Любовь к шпротам, говяжьей тушёнке, шоколадному маслу и чаю в коробочках «со слоном», судя по прилавкам и покупателям продовольственных магазинов, передавалась тут от поколения к поколению.
Где ещё проводить настоящее ретро-реалити шоу, как не здесь?
Все без исключения отдыхающие профилактория согласились стать участниками необычной телевизионной игры. Им нужно было поверить (или, может быть, вспомнить), что все, кто их окружают, желают им счастья, добра. Что Мир оказался таким, каким в мечтах представлялся четверть века назад.
Горячими сторонниками проекта стали директора парка и стадиона.
По утрам, через пять минут после того, как по внутренней радиосети профилактория трубили подъём, всех в обязательном порядке (потому что здоровье каждого — это богатство всех) выгоняли на поле и заставляли делать зарядку.
Питание было калорийным и полезным. Каша на завтрак, на обед и на ужин. Перловая, пшённая, рисовая. Иногда даже гречневая. Кофе не только без кофеина, но и, конечно, без кофе-бобов. Каждый получал ежедневно по столовой ложке рыбьего жира и стакану молочной консистенции обезжиренного кефира.
Недоброжелатели Виктора Петровича говорили, что новая ролевая игра пользуется успехом у телезрителей потому, что похожа на бульварные шоу, в которых герои, как могут, пытаются выжить на необитаемых островах и в других экстремальных местах.
С таким упрощенным подходом согласиться было нельзя. Ведь важно не выжить, а правильно жить.
Обитатели профилактория жили очень интересной и духовно насыщенной жизнью. Перед обедом убирали мусор в парке, красили извёсткой стволы деревьев, бегали по стадиону в противогазах или прыгали в мешках. После дневного сна по распорядку начиналось коллективное изучение документов, предсказывающих неизбежное светлое будущее для страны и всего человечества. А по вечерам в чудом сохранившемся в парке кинотеатре под открытым небом крутили героико-романтические фильмы.
Скоро в толпе наблюдающих за съёмками начали появляться и зрители со стороны. Их легко можно было отличить от местных жителей по нелепым и выбивающимся из общего стиля предметам одежды, выуженным из «бабушкиных сундуков». Зонтики а-ля-старуха-Шапокляк, потерявшие форму фетровые шляпы, дырявые авоськи, торчащие из карманов кустарно сваренных и неумело искромсанных джинсовых брюк…
Но что поделаешь — хороший вкус нельзя привить сразу. Зато дурной, как сорняк, появляется сам. Запросы новых потребителей начинали оказывать влияние на торговлю.
Сначала в качестве эксперимента в профилакторий и в гастроном завезли живое пиво в бутылках с осадком. У продвинутых ценителей будвайзера оно пошло на «ура». Затем появилась водка в шишковатых бутылках, запечатанных сургучом. И снова — успех.
Тогда понеслось: молоко в протекающих пакетах, диетическая колбаса, конфеты в состаренных тусклых обёртках и в грубых бумажных кульках.
Конечно, никто и не думал о том, чтобы выпустить честный товар по проверенным временем ГОСТам. В стиле ретро, как правило, была только лишь упаковка. Ведь на экранах начинка совсем не видна.
Знакомый Виктору Петровичу продавец из отдела сантехники покрасил белой эмалевой краской немецкий кран-горемыку и тут же загнал по тройной по сравнению с новым цене. С тех пор в хозяйственном магазине продавать стали суперэлитные краны с тюнингом «бэк ин зе ю эс эс а».
Чем дороже товары — тем выше был спрос. Вокруг съёмочной площадки один за другим открывались винтажные бутики. Проект в коммерческом плане вполне удался!
Правда, Виктор Петрович не знал, что делать с оставшимися «по ту сторону забора» жителями района. Они явно выпадали из игры.
Но что наша жизнь? А бизнес есть бизнес. Во всяком случае, деньгами делиться Виктор Петрович не собирался ни с кем. Он с молодости помнил, что чем больше встречается трудностей, тем легче советскому человеку проявить свой неподвластный коррозии временем дух.
Валерий Гвоздей
НАСТОЯЩАЯ МУЖСКАЯ ВЕЧЕРИНКА
Выпить на планете Грамм было негде. И нечего. Сухой закон — такой сухой, что даже банка лёгкого пива могла обернуться для нарушителя пожизненным заключением.
Последних самогонщиков вывели триста лет назад, когда население Грамма насчитывало около пятисот человек.
Планета закоренелых трезвенников. Рехнуться можно.
Увы, но с местными традициями как-то принято считаться. Всяческую дурь оставляли на орбите. И проходили контроль на наличие алкоголя в крови. Или ещё чего.
Тому же, кто пытался обойти антиалкогольный закон, грозили чудовищные санкции, и в числе прочего — лишение визы. Ему и компании-грузополучателю.
Зачем такие строгости, никто не знал, поскольку закон не комментировался. И все, кто летал сюда по долгу службы, молча, скрежеща зубами, сносили это издевательство.
А спрашивается — почему?
Грамминий… Редчайший минерал. Основа супертехнологий и всё такое…
В полёте сухой закон. На «берегу» — сухой закон. Три дня в увольнении, твёрдая почва под ногами и — ни грамма! И это Грамм, называется…
Думаю, что и в тот раз мы бы стерпели. Не впервой. Но случилась у нашего капитана заминка с документацией. Запрос туда, запрос сюда. Бюрократия. И пока сигнал дойдёт… Обычные три дня под разгрузкой-погрузкой обернулись двумя неделями. Вот так.
Мы везде ходили вдвоём, я и мой одноклассник, а ныне ещё и напарник — вахтенный бортинженер Дионис Грецки. В гостинице мы взяли номер на двоих, подешевле. И почти не вылезали из него, пялясь в экран. Чёртов Грамм был у нас в печёнках.
На исходе шестых суток два старых космических волка затосковали.
— В основе многих традиций лежит — предрассудок, — изрёк Ди, занимая в пространстве горизонтальное положение.
Около часа он пребывал в состоянии мрачной задумчивости. И сказанное, должно быть, являлось конечным продуктом его размышлений.
— Как правило — вредный предрассудок… — отозвался я, также занимая в пространстве горизонтальное положение.
В истории человечества диалоги вроде нашего звучали не раз. И ещё будут звучать.
Перед каждым поколением вечные темы встают в первозданной остроте.
Конечно же, я догадывался, что имеет в виду напарник. Однако в сущности понятия не имел, насколько решительно он настроен.
Лишь когда увидел в его руках тонкую металлическую трубку, изогнутую змеёй, до меня дошло окончательно: мой товарищ готов бросить вызов предрассудкам.
В его глазах горел огонь. Мы встретились с ним взглядами.
Этот миг решил нашу судьбу.
Н-да…
Предоставив напарнику с увлечением решать технические проблемы, я — устремился на улицу, чтобы закупить в магазинах сырьё. Действовать приходилось крайне осторожно. Ведь на Грамме даже слова «я пьян от любви» считались крамолой.
Не стану описывать то нетерпение, с которым я и напарник ходили вокруг аппарата. И как принюхивались. Как глотали слюну. Как дрожали руки Диониса — когда он наливал по первой.
Вряд ли то был лучший напиток в моей жизни, хотя мне он показался лучшим.
Бортинженеру — тоже.
Нагрузились мы с ним быстро и основательно. Внутри стало тепло, уютно.
Я включил музыку на полную громкость. Всё немного покачивалось.
Как давно мы не испытывали этого райского состояния!
Блаженство исподволь мягко вошло в наши сердца. Вслед за ним — благодушие.
Я остро почувствовал, до чего славный парень, Ди Грецки, и до чего же я его уважаю. Мне захотелось выяснить, уважает ли он меня. До чего приятно сознавать, что уважение — взаимно.
Я открыл рот, чтобы задать напарнику сакраментальный вопрос, но в дверь постучали.
— Кто бы это мог быть? — в размышлении пробормотал я, вылезая из кресла.
— Может, ребята? — хмыкнул Ди. — У них же нюх на выпивку — сам знаешь.
Мой товарищ оказался прав. Едва не сбив меня с ног, горя нетерпением, ввалились трое из экипажа грузовика. В комнате стоял запах винокуренного завода. И он подействовал на гостей вдохновляющим образом. Ещё трое борцов с предрассудками деятельно включались в работу. Очень скоро они шли голова к голове с нами. Заплыв разворачивался.
Это была настоящая мужская вечеринка, в которой цель ничто, а движение — всё.
Радостные лица друзей, таких уважаемых, слились в хоровод. Потом я увидел карусель. Шум стоял невообразимый. Говорили все сразу и — не жалея глоток.
Я прилёг на кровать.
Мне казалось, я лечу — то ли на русских горках, то ли — на американских… Встряхнув головой, я обнаружил себя в исходной позиции. Но что-то изменилось. Если раньше только пол игриво покачивался у нас под ногами, то теперь и моя кровать решила проявить норов, попытавшись выскочить из-под меня.
Я натянул поводья и строго прикрикнул на неё.
То же проделал со своей кроватью бортинженер, для чего — из чувства солидарности — прилёг на неё.
— Вот-вот! — поддержал нас штурман. — Нельзя им потакать!
Он встал с кресла и шагнул ко мне, желая развить мысль. Не дошёл, свалился по дороге. Остался лежать на полу, разнообразя нашу беседу всхрапами.
Его кресло ожило, принялось скакать по комнате, словно желая помять копытами своего недавнего седока.
Всем это показалось недопустимой вольностью.
— Но-но! — грозно воскликнул мой напарник и погрозил креслу пальцем.
Однако приструнить расшалившееся кресло ему не удалось. Более того: зараза анархии начала распространяться на другие предметы обстановки. Вдруг отделился от стены и резво запрыгал стол. Зазвенела слетевшая с него посуда. Открылись, захлопали дверцы шкафа.
Со стены упала огромная репродукция невнятного содержания. Закачалась под потолком люстра. Даже стулья под двумя гостями явно желали присоединиться к безобразию.
И мне даже показалось, что здание гостиницы тоже слегка подпрыгивает.
— Землетрясение? — хохотнул бортинженер.
Я попытался сфокусировать взгляд на противоположной стене.
За этим занятием меня и застали дюжие ребята в полицейской форме.
Ну, принять участие в нашем веселье они, конечно, отказались…
Все способы экстренного протрезвления самым жестоким и гнусным образом применили к передовому отряду борцов с предрассудками. Ничего гаже мне испытывать не доводилось.
А потом…
Одиночная камера следственного изолятора. Допросы.
Очные ставки. Ярость капитана…
Только во время суда мы узнали, почему на этой планете сухой закон. Грамм слабоват на выпивку. Стоит кому-то приложиться к рюмочке — и поле Грамма тут же вступает в резонанс с мозгами счастливчика. Окосев, Грамм, начинает выкидывать коленца.
Всё это связано с грамминием.
Я не запомнил, какие разрушения вызвала наша вечеринка. Но слова о том, что Грамм в поддатом состоянии может вообще сойти с орбиты, произвели на меня впечатление.
Трудно поверить в такое. Однако в ходе процесса выступали учёные, чертили схемы и графики, приводили статистику…
Я сказал, что не нарушил бы главный закон Грамма, если бы знал суть. Почему истинные причины сухого закона держат в тайне?
— Закрытая информация, — ответил судья, трезвенник в двенадцатом поколении.
Секреты. Вечные секреты.
Местное руководство опасалось, что кто-нибудь использует алкогольный фактор, чтобы дестабилизировать планету и прибрать к рукам залежи грамминия.
Судья в своём напутственном слове очень порадовал тем, что впереди у нас достаточно времени для раскаяния.
Это уж точно.
Юрий Антолин
ПРОГУЛКИ ПО ВОДЕ
Сидя на дне небольшой лодки, Джарк держался руками за борта и смотрел вокруг. Всюду плескалось море. Сверкающее и бесконечное. Плеск касался ушей нежным шёлком, а нависшее над горизонтом алое солнце напоминало о скором наступлении ночи.
Перегнувшись через борт, он посмотрел на своё отражение в дрожащем зеркале воды — худой полуголый парень с отросшей бородкой и спадающими на плечи длинными волосами.
Уже две недели Джарк плыл, гребя вёслами, одно из которых потерял вчера, отбиваясь от акулы. Обломок второго лежал у его ног. Инстинкт заставил Джарка покинуть хижину, где он прожил пять лет со старым рыбаком и его женой.
Джарк почувствовал, что голод, уже давно гнетущий его, усилился. Тогда он вновь опустил руки в воду и вскоре ощутил лёгкое прикосновение в прохладе воды. Он без труда вытащил замершую возле его рук рыбу и бросил на деревянное дно лодки. Затем он выловил ещё три рыбёшки.
Провизия, взятая им из хижины, закончилась. Теперь он питался исключительно сырой рыбой. Правда, после неё оставалось ощутимое чувство голода, но это было терпимо.
Поев, парень сполоснул руки в воде, а затем опустил их за другой борт и, посидев так некоторое время с закрытыми глазами, поднял ко рту полные пригоршни воды, которая стремительно утекала меж пальцев. Вода была пресной и освежающей. И настолько холодной, что от неё ломило зубы.
Как-то утром пять лет назад старик нашёл его недалеко от своей хижины на берегу, облепленного илом и водорослями. Парнишка был крепок и красив, его глаза были одного цвета с морем, которое его исторгло.
Долгое время парень не мог говорить. Однако вскоре дар речи к нему вернулся.
Но даже после этого он ничего о себе старикам не рассказывал. Джарк — так назвала его жена рыбака, так как своего имени найдёныш не помнил, — подолгу сидел на берегу и смотрел на море, а ночью — на звёзды, что отражались в его бездонных водах.
Он помнил свои странствия по городам и деревням. Помнил полные чада таверны, тюрьмы с запахами нечистот, величественные храмы, бордели и игорные дома. Дворцы и трущобы, драки с пьяными матросами в портах. Всё это надёжно отложилось в памяти, словно записанное на бесконечно длинном папирусном свитке. Тюрьмы его не сломили, из драк он выходил победителем, а величие храмов оставляло его равнодушным.
Однако что-то произошло, в результате чего Джарк оказался на берегу моря, где его подобрал старый рыбак. Джарк смутно помнил кораблекрушение.
Вскоре он стал помогать рыбаку. Они вместе выходили в море, и улов старика был вдвое больше, чем раньше. Рыба словно сама шла в их сети.
Джарк чувствовал, что силы к нему возвращаются.
Однажды он нырнул за ножом, что обронил рыбак, а когда голова паренька вновь показалась над водой, в руке он сжимал несколько крупных жемчужин. Это было его платой за всё, что рыбак с женой для него сделали, поскольку через несколько дней внезапно нахлынувшее ощущение перемены заставило Джарка оттолкнуть ночью от берега лодку и уйти в море.
Днём вокруг лодки мелькал гребень акулы. Она яростно бросалась на лодку, пытаясь добраться до её единственного пассажира.
Ночью Джарк слышал исходящее из глубин моря пение множества голосов, но оно, как и песнопения в храмах, его не тронуло.
Чувство, что заставило его покинуть гостеприимных рыбаков, теперь вело Джарка, указывало направление, в котором он плыл. Он словно приближался к кульминации и чему-то, что должно было кардинально изменить всё происходящее. Каким-то образом Джарк это знал.
И вот теперь, сидя в лодке посреди неподвижных ало-золотистых вод на закате, он понял, что дальше плыть некуда. Всё вокруг вдруг стало выглядеть знакомым: и чайки, что с криками носились над водой, и небольшой, поднимавшийся над водой риф с застывшим на нём выбеленным от ветров скелетом.
Солнце над морской гладью вспыхнуло ярче, на мгновение ослепив Джарка. Но когда глаза вновь стали видеть, несмотря на этот слепящий свет, цепи памяти, автоматически отключившиеся во время кораблекрушения, вновь заработали в полную силу. Грызущий его голод пропал, энергия теперь поступала свободно, как прежде, когда он ел только, чтобы не выделяться среди жителей этого мира.
Со стуком вонзив нож в борт лодки, он перешагнул через него и осторожно, словно привыкая к чему-то давно забытому, пошёл по воде к рифу со скелетом. Все функции и системы окончательно восстановились. Силовое поле вмонтированных в металлическое тело генераторов прочно удерживало его на поверхности воды. Генератор ультразвуковых импульсов для приманивания рыбы Джарк отключил, поскольку это больше не требовалось.
Реверс-программа привела его назад к искусственному порталу, через который его отправили сюда пять лет назад для первичного изучения этого мира и населявших его существ. Проход вот-вот должен был открыться.
Однако аварийный датчик системы вдруг сообщил об изменении. Внутренняя программа действий дала сбой. Джарк, сам того не ожидая, принялся анализировать все собранные им данные об этом мире и его обитателях. Анализ выдал: «Избыток негативной психической энергии».
Поразмыслив немного, Джарк решил задержаться в этом мире. Он огляделся — портал ещё не открыли.
Андроид двинулся прочь, наступая на гибкий, пружинистый ковёр воды. Подзарядка аккумулятора происходит автоматически, так что энергии ему хватит надолго.
Он шёл, взвешивая в уме шансы на успех. Он может ходить по воде и превращать солёную воду в пресную. Вода под его рукой станет вином. Его силовые поля вновь заставят биться сердца умерших людей.
Из почерпнутой информации он знал, что всех, кто пытался изменить этот мир прежде, забивали камнями. Однако, в отличие от него, те люди не могли «творить чудеса».
«Была не была», — махнул Джарк рукой, чувствуя, как по электронным цепям прокатывается возбуждение, и направился к берегу, где, охваченные закатом, сгрудились рыбацкие лодки.