Ярослав Астахов
ПРЫЖОК С ОРБИТЫ
(Надежда)
Корреспондент: Вы троекратный чемпион мира по фоллингу, Николай… Кстати, не объясните ли вы нашим читателям, откуда произошло название этого нового и столь победоносно завоевавшего в считанные дни весь мир вида спорта?
— Ну… собственно… оно пошло вроде как от английского слова fall — падать. Потому что даже пока ты ещё висишь… то есть пока находишься на орбите, — ты ведь на самом деле как раз и падаешь… только мимо. Ну, а потом…
Корреспондент: То есть вы хотите сказать, что для вида спорта, который изобрели мы, русские, вновь было выдумано импортное название? Вам это не обидно?
— Нет… знаете ли… скорее нет. Фоллинг… он просто вдруг очень быстро превратился в международный спорт. Отечественное название даже ещё не успело сформироваться. Ну, вот они и окрестили его. Что с них взять? Подобным образом называть повелось давно. Дайвинг, боулинг…
Корреспондент: А с патриотизмом у вас, однако, уважаемый господин чемпион…
— Да всё у меня в порядке с патриотизмом! Но просто в данном случае он ведь и по справедливости заслуживает, чтобы так называться. Пусть именуется на родном языке того, кого мы рассматриваем в качестве нашего основоположника. То есть Иеронима Фаста.
Корреспондент: Что? Фаста? Вы говорите об астронавте, погибшем при аварии последнего «Шаттла»? О том, кто более двадцати минут передавал сообщения по радио — уже после того, как его выбросило в открытый космос? Да! Этот представитель человеческой расы смог встретить смерть с мужественной улыбкой на устах! Однако господин чемпион, боюсь, участникам нашей сетевой встречи сейчас не совсем понятно, какое отношение имеет Фаст к фоллингу?
— Согласен. Большинство человечества, надо думать, запомнило только то, что Иероним Фаст, умирая, вдрызг раскритиковал формат «Шаттл» и превознес «Светоч». И в результате ведущие компании стали закупать у холдинга «Байконур», и кое-какие акции стремительно выросли, а другие упали… Но Фаст ведь успел сказать и ещё кое-что перед своей встречей с метеоритом, вы помните?
Корреспондент: Я лично вот сейчас — нет. Но стоит мне подключиться к воистину безграничной памяти системы «Сейчас», хеджируемой от казуальной нуллификации…
— Едва ли даже тогда вы будете в состоянии это чувствовать. Иероним, понимая, что его смерть неизбежна, передавал, что попавший в его положение человек всё — таки мог бы выжить. Крушение корабля на орбите не означает ведь обязательную мгновенную смерть всего его экипажа. Успевшие облачиться в скафандры нередко оказываются лишь вышвырнутыми в открытый космос. И они плавают… Они подвешены на орбите — я это хотел сказать. Представьте: ты видишь Землю, такую близкую… Протяни руку — и…
Корреспондент: …и сможешь сделаться льготным подписчиком ежемесячной интернет — сессии всеобъемлющей системы «Сейчас»! Уважаемые дамы и господа, я не лгу: мы упростили протокольную процедуру теперь настолько, что вам достаточно лишь один раз щёлкнуть «мышью» — и…
— Фаст говорил о том, что, будь даже в его скафандр вмонтирован парашют… ну, и, конечно, более мощный двигатель — такой, с помощью которого можно сойти с орбиты…
Корреспондент: Интересно! Всё это прямо-таки захватывающе, Николай! Итак, о чём же он говорил ещё, не поделитесь?
— Я это и пытаюсь делать сейчас, если вы заметили. Иероним предупреждал об опасности, как он выразился, «огненного участка» пути домой. Когда какое-либо твёрдое тело влетает в атмосферу Земли — начинается интенсивное трение его вещества о воздух. И тело вспыхивает. Оно горит ярким пламенем и летит, оставляя след. Собственно, вот этот мгновенный след и есть всё, что остаётся от него вообще, как правило. Все знают это красивое зрелище, надо думать. Сентябрьские звездопады представляют собою прямо-таки парад метеоров.
Корреспондент: О да! Прекрасное небесное зрелище, но давайте вернёмся к теме. Так о какой это «огненной опасности» говорил, если я вас правильно понял, Иероним Фаст?
— Он думал за минуты до смерти, что, даже если бы существовал парашют и подходящей мощности двигатель, добраться до поверхности Земли человеку бы это не помогло, всё — таки. Ведь космонавт бы просто сгорел! Верхние слои атмосферы…
Корреспондент: Идея! А почему бы ни раскрывать парашют немедленно при вхождении в них? Скорость падения бы от этого замедлилась, и тогда…
— Да хрен бы она замедлилась! Ведь верхние слои атмосферы отличны тем, что состоят из разреженного — поймите — воздуха. Количества молекул на квадратный метр хватит, чтоб в нём сгореть, но вовсе недостаточно для того, чтобы парашют хоть сколь-нибудь затормозил падение. Или же размером он должен быть с Елисейские поля.
Корреспондент: Тем не менее — вы, фоллеры, всё же каким-то образом добираетесь до земли. И приземляетесь именно с помощью парашютов, правда ведь?
— Ну, мы предпочитаем использовать мягкое крыло формата 3-С. Так манёвреннее. Но речь сейчас не о том. Парение на крыле — лишь третья или, как мы называем это между собой, «райская» стадия. Но прежде проходят «ад». Кто сумеет.
Причём суметь — это необходимое, но не достаточное условие. Потому что нужно, чтобы тебе ещё повезло это сделать. Остаться живым после падения сквозь разреженные слои, во время которого ты изображаешь, фактически, метеор. Так вот, инструментом на этой стадии оказывается не парашют, конечно же, но термостойкий и аэродинамизированный скафандр.
Корреспондент: И что же именно он представляет собой?
— Как бы сказать попроще? Представьте объёмный пазл в форме человеческой фигуры, построенный из многослойных переизлучающих металлических теплозащитных блоков. Причём имеются у него выдвижные плоскости, у которых меняется геометрия. С их помощью ты пытаешься сделать так, чтобы аэродинамическое качество твоего падения приблизилось к единице. Тогда снижение делается из баллистического скользящим, и ты…
Корреспондент: Умоляю! Коли такое называется у вас «проще»! «Переизлучающие»… «качество падения»… mamma mia!
— Ну, если уж совсем просто, термостойкий скафандр и всякая к нему амуниция представляет такую тяжесть, которую не способно выдержать ни мягкое крыло, ни вообще какой-либо парашют, разве только подобные тем, что использовали для десантирования танкетки БМП-6!
Корреспондент: А вы служили в десанте?
— Да, было дело. Контракт окончился за полмесяца до того, как разогнали последний наземный батальон «Скиф».
Корреспондент: Это круто! Участники сетевой встречи! Не поскупимся на аплодисменты героям! Ведь именно такие ребята, как Николай, завоевали нам ВЕЧНЫЙ МИР!!! Я поздравляю вас, Николай. Я вижу, с вами уже хотят познакомиться такие симпатичные девушки, как… Впрочем, список поступивших контактов будет вручён вам после, вместе с вознаграждением за участие. А сейчас возвратимся к теме. Вот вам задают вопрос… цитирую: «но крыло, на коем приземляется фоллер, являет собой парашют вполне человеческого размера, а вовсе не бронетанкового»?
— Именно так. «Бронетанковый», как выразился участник, было бы просто невозможно втиснуть под оболочку скафандра. Приходится обходиться. А потому прежде, нежели распускать крыло, фоллер пытается отстрелить всё лишнее: двигатель, теплоизолирующие пластинки, слагающие скафандр…
Корреспондент: Как ящерица отбрасывает свой хвост?
— Примерно. Да только не всегда это происходит столь беспроблемно и быстро, как может ящерица. Герметизирующие застёжки должны раскрыться все разом по команде с центрального «нервного узла». И, если повезёт, с тебя начинают ссыпаться экранирующие блоки, как листья с дерева, на которое обрушился ураган.
Корреспондент: Если повезёт, — вы сказали. — А если — нет?
— Тогда ты разобьёшься о землю, имея на руке или на ноге, на шее или на пояснице дополнительный груз, образовавшийся в результате нерасцепления «элементов пазла». Он придаёт смертельное ускорение, которое не в состоянии компенсировать парашют. И… хорошо ещё, если ты разбиваешься сразу насмерть! Я никогда не забуду Костю. У него осыпалось всё — так он думал — однако за спиной оставался, на самом деле, генератор Гордеева, и поэтому…
Корреспондент: А что это за штука такая?
— Тяжёлая весьма штука. Однако необходимая. Ведь без неё переизлучающий материал не выдержал бы температуры трения о разреженный воздух. Предназначение этой машинки — создавать поле, которое отклоняет хоть несколько мчащиеся тебе навстречу молекулы. Но это хорошо на стадии метеора. Когда же ты уже вошёл в плотные слои, требуется, чтобы вся амуниция — то есть и генератор, и экранирующие пластинки, и прочая ещё хрень — осыпалось бы с тебя… да не тут-то было! Теоретически оно и должно разваливаться, будто карточный домик. На практике же нередко где-нибудь что-нибудь замыкает. Космические замочки устраивают с расчётом на герметичность.
Ведь на орбите ждёт вакуум и не должно быть нигде ни щёлочки! В итоге к костюму фоллера предъявляются противоречивые конструктивные требования. Поэтому почти всегда что-то клинит. И либо ты получаешь утечку воздуха на орбите, либо — после вхождения в плотную атмосферу — неразмыкание составных частей.
Корреспондент: Но почему вы тогда, чёрт бы вас побрал, всё — таки прыгаете с орбиты, если это всё так опасно?
— Хотите правду? Нет, даже не из-за «красот и чудес», хотя они там безмерны. Вы представляете ли, что открывается взору падающего с такой высоты, куда ни один атмосферный летательный аппарат не смог бы его доставить? А что такое свободное плаванье на орбите, когда под тобою тихо сияющая ночная сине — серебряная Земля и над — безмерная бездна Млечного… И — ничего, ничего… Ни корабля, за который ты был бы зацеплен леером… ни дыма воспоминания, ни судьбы… Я так благодарен богу, что испытал подобное…
Но всё — таки повторяю: нет, даже не ради этого.
Корреспондент: Но тогда?..
— Вы знаете, что на орбите, там… идёт бой. Непрекращающийся. Не сдерживаемый никакими договорённостями. Пожалуйста, не пытайтесь меня прервать. Я знаю, что говорить об этом не принято. Считается чем-то вроде дурного тона — благодаря стараниям хорошо проплаченных модераторов социопсихической реактивности. Мы слишком гордимся тем, что на поверхности нашей планеты больше нет войн. И забываем упоминать: война была просто вытеснена повальной политкорректностью с поверхности на орбиту.
Где сделалась перманентной. И ушла в тень. В ту тень, которую отбрасывает наша планета в космос.
Корреспондент: И что же в этом плохого? Заповедь предков: «Солнцу кровь не велено показывать». Вы не знаете?
— Очень хорошо знаю. Великолепная заповедь, которую повторяли в своих стихах Зинаида Гиппиус и Лада Виольева.
Но это были другие совсем эпохи. Теперь не так. Земному солнцу мы, вроде бы, научились не показывать кровь. Но что творится в тени? Да и что совершается в лучах солнца пустоты космоса? Кровавые абордажи… науськивания машин хакерами… Концы уже давно научились прятать не в воду — в космос! Вселенская пустота всё спишет… Через десятилетие наступит середина «века рукопожатий», но мы, по-прежнему, так и не овладели искусством обходиться без конкуренции.
Без жесточайшего соперничества, грызни… Мы говорим о связности человечества — и постоянно между собою ведём, при этом, не объявляемую войну за спутники связи. А также и за планетарные сканеры, за энергетические платформы…
Корреспондент: Но конкуренция ведь воспитывает прогресс! Не так ли? Не мы сказали: «Пусть победит сильнейший»! Всё человечество сделается сильнее, если…
— Если на орбите будут непрерывно умирать рекруты?
Почти что любого можно забрать в челнок — и почти что в любой момент. Практически из любой страны… Да, только в определённый возрастной период — и на том спасибо.
Корреспондент: Так вы противник Призыва?
— Нет. «Призыв» — хорошее слово. Ежели призывают, а не выкручивают тебе руки… Ну, я же ведь говорил, что служил в десанте. Я целился подписать и следующий контракт, если б не разогнали «Скиф». Я не противник естественности: есть люди, которые приспособлены самой своей природой к несению перегрузок. Но есть иные.
Корреспондент: Итак, вы, лауреат, чемпион и прочее, оказываетесь на поверку бескомпромиссным поборником профессиональной армии?
— Да где же ей поборничать, ежели война ушла в тень? Торговля мясом для орбитальных пушек приобрела размеры, которые не снилась и наркомафии. Я вижу вещи реально. И я бы хотел, всего лишь, чтобы у забираемых туда детей наших оставалась хотя бы какая-то надежда. Как, впрочем, и у детей врагов.
Корреспондент: Надежда?
— Да, именно. Что можно возвратиться с орбиты, если тебе однажды внутри всей этой теневой мясорубки крупно не повезёт. Ведь именно же об этом говорил Иероним Фаст. Фактически, это было его духовное завещание человечеству. А получился всего лишь новый экзотический спорт. Но этот спорт позволяет совершенствовать оборудование.
Корреспондент: Простите, но ведь в комплект орбитального солдата, насколько я понимаю…
— …не входит столь дорогостоящая сбруя, как та, которую носит фоллер? Ещё бы! Ведь на такие деньги можно вооружить орбитальный взвод. Но наше оборудование совершенствуется. Оно постоянно делается компактней, надёжнее. Поскольку мы соревнуемся — проплачиваются всё новые и новые разработки. Ведь сильные сего мира делают на фоллеров ставки, словно на скаковых лошадей, играют на нас. Победа или поражение фоллера — это вопрос престижа, и потому… не так уж далеко время, когда генератор Гордеева станет величиной с пуговицу. На место многослойных переизлучающих пластин придёт наноткань. Такие или подобные изобретения удешевят амуницию для прыжка с орбиты и позволят запустить её в серию. Тогда экипажи «Берсеркеров», например, перестанут чувствовать себя смертниками.
Корреспондент: Ну что же, это было бы здорово! Но, думается, чтобы сорвать такой плод с дерева венчурных технологий, придётся ещё попрыгать!
— Вот мы и прыгаем. Не думаю, что большинство из нас продолжали бы это делать, если бы мы не рассматривали себя как разведчиков, на которых возложено поручение отыскать дорогу домой.
P.S. Автор выражает благодарность Ирине Чутчиковой, которой приснился сон, будто бы она участвует в соревнованиях по прыжкам с орбиты. Она рассказала об этом автору, и поэтому родилась идея данного рассказа.
Елена Красносельская
ПОЮЩИЕ КАМНИ
Я выбрался из мрачной глубины пещеры на открытую поверхность и сразу же зажмурился от солнца, брызнувшего ярким светом мне в глаза. Как всё-таки здесь красиво: синий песок, два малиновых солнца, поочерёдно катящиеся по небосклону, и тихая музыка поющих камней. Эта безжизненная, крохотная планета, находящаяся на краю соседней галактики, манила меня к себе с того самого момента, как только я увидел камни с её поверхности, выставленные в музейных закромах Земли. Добыть несколько образцов землянам удалось лишь однажды, во время вынужденной посадки корабля на незнакомую планету. Столетиями они будоражили умы учёного мира своими удивительными свойствами — камни планеты Изар умели говорить, а ещё вернее, звучать. Мелодия лилась струящимися потоками, иногда разбегаясь терцией, словно нащупывая нужную тональность. Некоторые музыкальные фразы задорно обрывались острым стаккато, затем плавно продолжали свою вечную мелодию, уносясь вдаль лёгким бризом. Камни звучали при каких-то непонятных для нас условиях — наложении силовых электромагнитных полей, солнечного света, мягком воздушном потоке и ещё некоторых составляющих. Это загадочное свойство пока никому не удалось объяснить, равно как и привезти на Землю новые образцы.
Попасть на Изар было очень непросто даже на экспедиционных корветах — мощное космическое течение сносило корабли в сторону уже на подходе в несколько световых лет к планете, и мне понадобилось полжизни на создание уникальной конструкции корабля, способного пробиться сквозь бури и штормы, бушующие на этом отрезке пути. На самой же поверхности было тихо и спокойно. Я поправил на плече сумку, набитую камнями, и, наугад вытащив один, поднял его на расстоянии вытянутой руки к солнцу, любуясь многогранным сиянием, вспыхнувшим на неровной поверхности. И тут я увидел ЕГО… Незнакомое существо стояло чуть в отдалении, ловко скалывая молоточком куски породы с поверхности большого валуна и затем также ловко укладывая их в сумку-рюкзак. Расстояние скрадывало звуки, поэтому мне удалось хорошо рассмотреть незнакомца: невысокого роста, две руки, две ноги, голова на месте, но вот вместо носа — небольшой хоботок, как же мы похожи! Но это был, конечно же, не землянин, он был рождён в ином мире.
Некоторое время он продолжал увлечённо работать, пока вдруг не замер, словно почувствовал чей-то взгляд. Существо медленно повернуло голову в мою сторону и застыло в удивлении, широко распахнув глаза. Интересно, каким я представлялся ему в своём громоздком защитном костюме? Похоже, что и он был одет во что-то подобное, так как выглядел не слишком складно. Мы стояли и растерянно смотрели друг на друга. Миллионы лет разум вспыхивал искорками цивилизаций в разных уголках Вселенной. Миллионы лет он стремился разорвать замкнутый круг одиночества, найти подобных себе, и искал, искал их в необъятных глубинах Космоса. Но никогда ещё, никогда и никому не удавалось подойти так близко к самой Встрече.
Я первым нарушил молчание — сделав шаг вперёд, прижал руку к груди и торжественно произнёс:
— Землянин приветствует тебя, мой новый друг! Моя цивилизация рада встрече и предлагает руку дружбы вашему народу. Мы мирные и доброжелательные, — и я протянул ему руку для рукопожатия.
Пока я говорил, существо тихонечко бормотало себе под нос:
— У-и-пп, у-и-и-п, у-и-п-п, — поэтому я сразу же окрестил его про себя Уиппи.
Уиппи перестал бормотать и несколько раз хоботком очертил в воздухе круг. Я подержал немного руку и опустил. А чего я ждал? Конечно, у них совершенно другие жесты приветствия.
Мы помолчали. Затем я решил повторить попытку и произнёс речь ещё раз. Уиппи пробормотал «У-и-пп» и опять покрутил носом. Я вздохнул, собираясь с мыслями.
Что там обычно предлагают учёные? В голове всё крутилась фраза нашего преподавателя по теории общения:
— Математические формулы, фундаментальные законы физики не имеют границ. Они универсальны и едины для всех жителей Вселенной…
— Хорошо. Попробуем так, — и я решительно разровнял подошвой ботинка поверхность на песке. Затем, бросив короткий взгляд на Уиппи, жестом пригласил его поближе.
Вынув из кармана стержень световолновой лампы, принялся писать им, как прутиком, на песке. Сначала изложил простейшие математические формулы, затем перешёл к законам физики и даже привёл несколько химических уравнений. Удовлетворённо поставив точку в конце, я с надеждой глянул на своего нового друга. Уиппи разглядывал моё творение, морща лоб. Затем покрутил хоботком и начал утаптывать рядышком новую площадку. Незаметным движением он извлёк откуда-то цветной прутик и принялся старательно выводить на песке какие-то знаки. Я внимательно наблюдал, как витиеватые крючочки переплетались с ровненькими кружочками, в строгой симметрии менялись друг с другом местами, расходясь лепестками геометрических фигур. После длительного процесса начертания передо мной раскинулся потрясающе красивый рисунок, напоминающий скорее замысловатое хитросплетение узоров персидского ковра, нежели что-то, хотя бы приближённо напоминающее математические формулы.
«Может, он художник?» — подумал я, но, лишь взглянув на молоточек в его мозолистых руках, сразу же отмёл эту мысль. Что ж, физика и математика не так уж доступны для мгновенного восприятия и понимания. Мы опять нерешительно потоптались. Уиппи снова покрутил носом и поднял руки к солнцу ладошками вверх, торжественно произнеся неизменное у-и-пп.
…«Ну что же он стоит и не отвечает?» — озадаченно думал Уиппи. В пятый раз он произносил приветственную речь, старательно проговаривая слова, и в знак дружбы крутил носом. Он написал своё имя на песке, название своей планеты и ключевые слова языка: Родина, мама, школа, и т. д. Нарисовал несколько законов аэродинамики и обозначил основные принципы движения космолётов. А существо напротив бестолково топчется на месте, выполняя какой-то танец с прутиком, изрезав при этом весь песок. Он понял, что добиться взаимопонимания будет нелегко. Что ж, его цивилизация умна и высокоразвита, и он обязательно что-нибудь придумает…
Неожиданно мне в голову пришла блестящая мысль.
Я нарисовал на песке солнце и планеты, двигающиеся вокруг, основные созвездия и светила нашего неба. Подумав немного, указал рукой вверх, затем на себя и, отсчитав третью от солнца планету, гордо стал на неё. Я ликовал в душе.
Вот оно, простое решение. Дети звёзд должны понимать друг друга с полуслова по звёздным картам!
Уиппи глянул на меня, как на ребёнка, подумал немного и нарисовал несколько рядов ровненьких кружочков, прочертив внутри каждого волнистые линии. Подождал и повторил ниже этот же рисунок.
— ??! — я сел на песок, выбившись из сил. Он потоптался и присел рядом. Мы молчали, уставшие и разочарованные собой. Я зачерпнул ладонью песок и наблюдал, как он струится сквозь пальцы.
— Как будто время утекает, — заметил я.
— У-и-пп, — отозвался Уиппи.
Он замолчал, а я принялся насвистывать под нос незамысловатый мотивчик, продолжая раздумывать над ситуацией. И вздрогнул от неожиданности, вдруг услышав рядом несмелое пение, — он вторил мне, не всегда попадая в такт, меняя тональность, но с каждой секундой его голос обретал уверенность. Уиппи встрепенулся, оживился и расправил плечи, его глаза излучали дружеское тепло и понимание.
Я улыбался ему во весь рот и громко выводил голосом свою любимую мелодию:
— Ла-ла-лам, пам-пам-пам, пам-пам-пам…
Уиппи уверенно подпевал рядом. Затем Уиппи напел нехитрый мотивчик, и мы пели песню его планеты. Я начертил на песке пять линий нотного стана, разбросал по нему ноты, а Уиппи дорисовал ещё одну линию и несколько кружочков с хвостиками. Мы ликовали! Музыка нас объединила, внесла согласие и помогла понять чужой мир. Конечно, может быть в его родной галактике и действуют те же принципы механики и математики, но для достижения взаимопонимания нужна длительная подготовка учёных разных областей знаний — слишком велика разность культур, слишком индивидуальны пути развития. А вот чувство прекрасного неизбежно должно доминировать над развивающимся разумом, ведь если цивилизация достигла космических высот, значит, она богата духовно! Чуткое сердце существа разумного всегда услышит музыку Вселенной — в мерцании далёких звёзд, в стремительном движении кометы, в сиянии раскалённого солнца и в торжественной красоте ночного неба. И, в конечном счёте, музыка становится тем фундаментальным и великим, что может объединить далёкие цивилизации разных миров.
Мы сидели на песке и пели песни своих народов — грустные и весёлые, и внезапно я понял, почему поют камни планеты Изар. Планета записала мелодии на свою поверхность, как наносят музыку на магнитные плёнки, на пластинки и всевозможные проигрывающие устройства. Шанс встретиться далёким мирам выпадает нечасто — один на миллион, один на миллиард. Именно на этой уникальной планете когда-то уже произошла одна такая встреча, и её отголоски волнами разбегались по Вселенной, отдаваясь эхом среди галактик и планет, звуча перебором космических струн. Мы сидели на песке и пели, радуясь новой встрече, и уже наша с Уиппи песня звучала в дуновении ветра, а музыка нашей души разносилась по бескрайним просторам Космоса.
Сергей Абаимов
РОБИН
Холодный осенний ветер шелестел листвой и пробирал до костей. Он почесал замёрзшую пятку в дырявом башмаке и поплотнее вжался спиной в ствол дерева. Сидеть на суку в гуще веток было неуютно, куда приятней было б завалиться сейчас в харчевню, но делать было нечего. Солнце уже перевалило за полдень, а он так и не заработал сегодня ещё ни шиллинга.
Путник появился откуда ни возьмись. Робин мог бы поклясться, что ещё мгновение назад на том месте никого не было, а сейчас там стоял какой-то остолоп в потёртой накидке лучника и рассматривал что-то, сверкающее в ладонях.
Эта сверкающая вещица словно приковала взгляд Робина. Он медленно наложил стрелу на лук, натянул и спустил тетиву. Тихо тренькнув, стрела вошла путнику точно между лопаток.
Кубарем скатившись с дерева, Робин подбежал к упавшему в траву телу. Первым делом нащупал в опавших листьях сверкающую безделушку и запрятал себе в карман. Потом быстро, но тщательно ощупал убитого. Ничего — ни денег, ни еды. Сам не зная, зачем это делает, он перевернул тело и взглянул на лицо незнакомца.
Рыжая, клокастая борода, иссечённое ветром красное лицо. Что-то знакомое показалось ему в этих чертах.
Свят, свят, свят! Он отпрянул и перекрестился. Подстреленный им путник был как две капли воды похож на него самого! Это его клокастая борода! Его одежда! Даже башмак был дырявым в том же месте!
Силы небесные! Никак призрак?! Он вскочил и готов был уже дать стрекача, когда на поляне появился ещё кто-то.
Этот был ухоженным, с лоснящимся сытостью лицом. Можно было подумать, что это какой-нибудь ломбардец или даже рыцарь, если бы не шутовской наряд, облегающий тело незнакомца.
Робин быстро огляделся. Ни стражи, ни сопровождающих видно не было. Путник также, по виду, был безоружен. Ни лат, ни меча. Робин решил рискнуть и, стиснув за пазухой рукоятку ножа, осторожно приблизился.
Незнакомец заметил его и растянул пухлое лицо в широкой улыбке.
— Рад приветствовать вас! — липкие слова полились, словно мёд из дырявой бочки. — Имею ли я честь видеть славного борца за справедливость Робин-Гуда?
Будто толстяк приветствовал короля, а не лесного бродягу. Робин опешил немного, опять огляделся, но вокруг было тихо.
— Ошибся ты, дядя, я не Гуд, а Худ, Капюшон. И прикрываюсь им, чтоб разные там слуги закона не опознали, — произнёс он, прищурившись. — Так что скорее я — Бэд! Говори, что надо, да быстро.
— Простите, если обидел вас! Меня неверно информировали! — незнакомец улыбался ему добрее родного брата. — Мне сказали, что вас зовут Добрый Робин и что вы боретесь за восстановление справедливости в Англии…
— Надо-то что? — многословие всегда раздражало Робина. К тому же он никак не мог взять в толк, отчего толстяк так учтив с ним. И откуда тот его знает?
Сильно смахивало на западню, но он никак не мог решиться, то ли драпануть прочь, то ли обчистить этого жирного борова.
— Я пришёл вам помочь! — незнакомец хотел обнять Робина, но тот отпрыгнул в сторону и выхватил нож.
— Помочь решил? Поможешь, ещё как поможешь. Ну-ка выкладывай всё из карманов, пока кровью не заляпал!
— А как же, я затем и пришёл! — при виде ножа толстяк и бровью не повёл. Говорил также учтиво, ни тени испуга в глазах. И это сильно смутило Робина. Похоже было, что встреченный им путник и сам не промах. Поэтому он решил немного обождать и выяснить, что тому надо.
— Я принёс вам подарок! — незнакомец полез в карман и выудил оттуда сверкающий предмет, точно такой же, как Робин подобрал пять минут назад у призрака. Призрак, он и думать о нём забыл! Робин обернулся, полагая, что призрак исчез, но тело первого встречного всё ещё лежало в двух шагах за его спиной. И к тому же, похоже, нимало не смущало второго незнакомца.
— Берите, берите, не бойтесь, — произнёс тот и протянул Робину сверкающую штуковину.
— А чё это? — он бы и не хотел брать, но рука сама собой потянулась за блестящей вещицей.
— Это — машина времени. С её помощью вы можете перемещаться как в будущее, так и в прошлое. Вся Англия будет лежать у ваших ног с таким подарком!
— Чего времени? — опешил Робин. — Эта штука что, стрелы пускать умеет?
— Про стрелы мы потом поговорим! — Толстяк игриво подмигнул ему. — Вы должны знать, что это не последний мой вам подарок! С моей помощью вы завоюете Англию!
— А ты кто, святой или Санта Клаус? — прищурился Робин. — Устраиваешь рождественскую раздачу хлеба?
— А вы парень не промах! — засмеялся незнакомец. — Сразу схватываете суть. Вы станете королём, и тогда заплатите мне. Золото, драгоценные камни — мне этого ничего не нужно. Я возьму у вас только сырьё.
— Чё сырь? — насупился Робин. Незнакомые слова всегда коробили его.
— Лес, руду, дичь. Я вырублю все эти леса! — Толстяк развёл руки в стороны и удовлетворённо вздохнул. — Вы этого не поймёте, но для меня это дороже драгоценностей.
— Чё ж я не пойму-то, — обиделся Робин. — И я дровосеком был, пока эти угодья не стали королевскими. А в дичи я уж как-нибудь побольше твоего разбираюсь, с детства охочусь.
— Ах, простите, — улыбнулся незнакомец. — Но вернёмся к делу. Это, — он указал толстым пальцем на блестящую штуку в руке у Робина, — такой колдовской талисман, который поможет перенести вас во вчерашний день. А захотите — в завтрашний.
— И на хрена мне во вчерашний день? Я не жрал вчера ничего до самого вечера. А завтра, завтра может меня повесят, — ухмыльнулся Робин, обнажая гнилые зубы.
— Вы не понимаете. Представьте себе, враги окружили вас. Вы переноситесь во вчера, устраиваете на том месте засаду и чик, чик их. Как этого, — незнакомец показал пальцем на труп за спиной Робина.
— Это и от конной королевской стражи так можно удрать? — воодушевлённо спросил Робин.
— А то как же. Вот смотрите, здесь цифры. Поставите стрелку на одну четвёртую — и переместитесь на четверть часа назад. На двадцать четыре — на целый день назад.
— Чего поставлю? — переспросил Робин, почесав голову. — На чё смотреть, ты сказал?
— Ага, — произнёс незнакомец, — понятно. Вот видишь эту чёрточку.
— Ну да.
— Вот крутани колёсико, чтобы стрелка была против чёрточки — и переместишься на четверть часа назад.
— Колёсико? — Робин ощупал металлическую штуковину. — Вот это что ли?
Воздух словно хлопнул. Он по-прежнему стоял посреди поляны, но толстяка рядом не было. А труп? Трупа тоже не было…
Шальная мысль мелькнула в голове у Робина. Не приседая, он прыгнул в ближайшие кусты. И вовремя. Тугая стрела взвизгнула у него над головой и впилась в землю.
— Эй, не стреляй! — крикнул Робин. — Это я!
— Чё это мне не стрелять, если это ты? — донеслось из кроны ближайшего дерева. — Вылезай, я не буду стрелять, — тут же пообещал голос.
— Это я. Робин-Бэд, — крикнул Робин и поглубже залез в кусты.
Короткий смешок сверху.
— А я тогда принцесса Элеонора, — хихикнул голос. — Вылезай, поцелую.
— Не вылезу! — огрызнулся Робин. — Дурак, это на самом деле я. Помнишь ту рыжую неделю назад?..
— Я-то помню, только не пойму, ты — то про неё откуда знаешь.
— Ещё б мне не знать, когда она меня в речку башкой вперёд направила. Ох, и здоровая же, стерва, была!
— Подглядывал что ль? — спросило дерево.
— Дурак. Вылезай скорей, сейчас этот толстый колдун появится.
— Ты вылезай.
— Я вылезу, только не стреляй сразу. Погляди на меня сперва.
Робин медленно выполз из кустов, ещё медленнее встал с колен и выпрямился.
— Свят, свят, свят! — донеслось со стороны дерева.
— Не призрак я, не бойся, — поторопился Робин. — Я — это ты сам. Заколдовали нас, понимаешь?
— Чё ж ты сразу-то не сказал! А то я сам себя заколдованного чуть не пристрелил. Меня б потом всю жизнь совесть мучила.
Послышался треск сучьев, и второй Робин ссыпался с дерева вниз.
Они подошли друг к другу, вгляделись в лицо один другому, потом несмело ощупали одежду.
— Ладно, не время сейчас, — произнёс первый Робин. — Сейчас колдун появится.
Словно в ответ на его слова на поляне возник толстяк. Он тяжёлым взглядом осмотрел двух Робинов, потом заметил сверкающий предмет у одного из них в руках.
— Вот негодяи! — рассвирепел толстяк. — И тут обошли! Вот гады!
— Кто обошёл? — спросил второй Робин, нервно оглядываясь.
— Да конкуренты… — толстяк показал пальцем на блестящую штуку в руках у первого Робина и растаял в воздухе.
— Чё он сказал? — спросил второй Робин.
— Да хрен его знает, мелет всё время чего-то. Королём меня сделать обещал… — произнёс первый Робин задумчиво.
— Только тебя? — быстро спросил второй Робин. — А я?
— Вместе станем. Я тут одну шутку придумал. Ты, вот что, обними меня главное покрепче, а как в ухе щёлкнет, сразу в кусты прыгай. А то стрелу в лоб схлопочешь.
— Лучше ты… — насупился второй Робин. — Стрелу.
— Ну давай, обхвати меня, — произнёс первый Робин.
— Темнишь чего-то, — прищурился второй. — Ну да ладно, мне интересно стало.
— Только сразу в кусты прыгай…
Воздух щёлкнул. Оба Робина метнулись в разные стороны и спрятались за деревья.
— Слышь, Робин-Бэд, не стреляй! — крикнул первый.
— Чё это не стрелять? — донеслось из ближайшей кроны. — Вы куда так быстро попрятались? Вылезайте, не бойтесь. Побеседуем.
Под вечер пятьдесят Робин-Бэдов ввалились в местный трактир, пинками выставили оттуда королевскую стражу и бушевали всю ночь. На следующий день под видом торговцев триста двадцать Робин-Бэдов проникли в ближайший замок и перестреляли всех внутри.
Через год Англия стояла на рубеже катастрофы. Более полутора миллионов Робин-Бэдов брали город за городом. Их было бы больше, но в двух чудесных машинках, позаимствованных странным образом у толстого колдуна, кончились батарейки.
Первый Робин уже почти стал королём, но тут основная масса других Робинов воспротивилась, так как каждый хотел быть королём сам. В итоге они перессорились и разбрелись по завоёванным городам. Чудом выживший королевский двор решил их не трогать и пожаловал каждому Робину дворянство.
И ещё долгие столетия после этого почти каждый ребёнок в Англии с детства был непревзойдённым лучником, имел рыжую шевелюру и гордый, независимый нрав.