В четверг началось слушанье по уголовному делу Владимира Матвеевича Новикова, который обвинялся по 102 статье (т.е. умышленное убийство). В 9.30 конвойные привезли Новикова. Владимир Матвеевич был явно болен: лицо черно-землистого цвета, он стал каким-то маленьким, сгорбленным. Наверное, никто, не зная его возраста, не дал бы ему сорок один год, а значительно больше. Хотя он явно готовился к суду: чисто выбрился, даже подстригся, наверное, сокамерник Фикса приложил все свое искусство парикмахера.
Из родственников была только его сестра Нина. Она приехала еще два дня назад, и вчера стараниями адвоката Митина, как он сам выразился, им пришлось стать на преступный путь – дать взятку. В результате Нина Никаноровна Сухорукова была прописана в однокомнатную квартиру брата по ул. Маршала Жукова. Даже квартира боевому гвардии майору досталась по улице боевого маршала. Но Новикову до вершин Жукова не дойти уже никогда.
Жена Шурупова Зоя Яковлевна и ее двое братьев лет двадцати пяти были потерпевшей стороной. После смерти Геннадия все дела вела жена и ее братья. «Семейный подряд Шуруповых» немного даже преумножил капитал – они прикупили газетный киоск в центре города. Газеты в эпоху перестройки были, наверное, товаром номер один. Продукты пропадали, а газеты росли как в тиражах, так и в новых названиях. Такое количество информации обрушилось сразу в головы бедных советских граждан, что просто удивляло, неужели это все можно прочитать?
Судебное заседание началось ровно в 10.00, как обычно, строго по судебному протоколу. Представление суда, других участников процесса, жалобы, отводы и так далее. Лариса Сергеевна, как председатель суда, начала непосредственно знакомить участников процесса с материалами уголовного дела:
- … марта 1989 года бывшие военнослужащие воины: интернационалисты майор запаса Новиков Владимир Матвеевич и старший прапорщик запаса Шурупов Геннадий Андреевич…
Процесс шел без особых эксцессов, если не считать пару выкриков братьев Зои Шуруповой с места: «Убийце самое суровое наказание».
Народный судья Андреева начала допросы свидетелей, все шло своим чередом. Внезапно Новикову стало плохо: он захрипел, стал задыхаться, упал со скамьи, изо рта пошла пена. Вызвали врача, судебное заседание перенесли до вторника по причине ухудшения здоровья подсудимого. Оказав помощь, врачи уехали, прописав постельный режим и необходимые лекарства. Митин дал список лекарств Нине Никаноровне, она ушла в аптеку в СИЗО, этих лекарств могло не быть. Когда судья Андреева пошла из зала суда к себе в рабочий кабинет, в коридоре ее догнал зампрокурора области Шейк, он был обвинителем на судебном процессе:
- Знаете, Лариса Сергеевна, если наш подсудимый не косит, а я думаю и даже уверен, что нет - зачем это ему - то, по всей видимости, ему не придется заслушать приговор из Ваших прелестных уст.
- Бог с Вами, Владимир Карлович, Новикову сорок один всего. Оклемается, наверное, переволновался, - почему-то вздрогнув от слов Шейка, проговорила Андреева, наверное, потому что пять минут назад думала то же самое, и Шейк озвучил ее мысли.
Новиков не просто сдал, он расклеился, как бумажный пакет в воде. Наверное, жажда мести концентрировали в его изуродованном организме остаток сил, и, выполнив свою миссию, которая четыре года была его смыслом жизни, майор расклеился. Хотя, может быть, он расклеился от противоположного: имел ли он право на эту миссию, кто ему дал это право? Для достижения цели человек способен собрать в кулак всю силу воли. Выписывая его из госпиталя четыре года назад, московские профессора оставляли ему по заключениям два, максимум три года жизни.
Нина Никаноровна с большим трудом, объехав несколько аптек, купила все назначенные лекарства и, как ей говорил Митин, поехала в СИЗО. Адвокат предупредил главврача тюремной больницы, что сестра Новикова купит и привезет лекарства. Только вчера Митин спрашивал у главврача СИЗО о здоровье Новикова, на что врач ответил: «Сказать плохо – ничего не сказать, а чем мне его лечить? Аспирином?».
Нина приехала на КПП СИЗО и долго объясняла постовому, что ей надо вызвать главврача больницы. Наконец, молодой сержант уступил просьбам назойливой женщины и вместо казенного ответа: «Не положено. Все необходимые лекарства есть в санчасти изолятора» он набрал номер тюремной санчасти и был даже удивлен, потому что там давно ждали этого звонка. Вышел сам главный врач, взял лекарства. Быстро попрощался, поблагодарил и пошел назад.
- Скажите, как он? Он будет жить? – крикнула в спину уходящего майора Нина Никаноровна.
Врач остановился, не оборачиваясь, постоял несколько секунд, потом сказал, обернувшись:
- Должен жить, - и тише добавил: – По крайней мере, какое-то время, - и быстро ушел сутулой, не военной походкой, виновато опустив голову.
Нина Никаноровна постояла еще несколько минут. Сержант-контролер, так долго не хотевший звонить в санчасть, наверное, в качестве компенсации, начал ее успокаивать:
- Все будет хорошо. У них в СИЗО хорошие, просто отличные врачи, даже на воле таких нет. И оборудование хорошее, вот только последнее время с лекарствами стали перебои. Но это все перестройка.
Нина Никаноровна собралась уже уходить. Она не заметила, как на стоянку автомобилей около тюремных ворот подъехали белые «Жигули», и человек за рулем уже несколько минут наблюдал за ней:
- Нина! Нинуля! – услышала она такой знакомый голос, кольнувший в самое сердце. Но кто?
Из машины навстречу Нине Никаноровне шел располневший, полысевший, поседевший человек, но его она могла бы узнать из тысяч седых и лысых. Это был Ваня Захаров. Ее Ваня. Нина Никаноровна даже не почувствовала, как выпала из ее рук сумочка. Иван подошел, поднял сумочку. Он был бледен, руки его дрожали.
- Ты много пьешь? – был первый вопрос Нины. Она не нашла, что спросить лучше. – Почему у тебя дрожат руки?
- Нет, воробышек. Я не много пью. А дрожат они потому, что увидел тебя. Дрожат негодные – выдают старого лысого дурака, - Иван попробовал шутить.
- Что выдают? – не поняла Нина.
- Что будто пью много. Пошли, Нинуля, в машину, ты присядешь. Что ты разволновалась? На тебе лица нет? – Иван взял Нину под руку и повел к стоящим на стоянке «Жигулям».
Открыл заднюю дверь. Нина села. Иван прикрыл дверь, сам сел на переднее пассажирское место.
- Теперь здравствуй, Ниночка. Я вижу, узнала меня. Хотя тридцать лет прошло, - Иван говорил только потому, что ком в горле давил его: он боялся заплачет. События последних дней потрясли, казалось бы, человека из железа – Захарова Ивана Егоровича.
Нина молчала, только слезы скатывались по ее щекам, подбородку, на плащ, как и тогда, почти тридцать лет назад.
- Неужели надо прожить целую жизнь, чтобы понять, что ты любил? - пошептала она.
- Наверное, было надо, - тихо произнес Иван.
Они помолчали.
– Как ты? Муж? Дети? – первым заговорил Иван.
- Была замужем. Я долго не выходила – всё тебя ждала. Но время заглаживает, нет, не убирает совсем, а только заглаживает раны. Шрам остается, как после операции. Двое детей: старший в армии служит, младшему - шестнадцать, живет со мной, - Нина вздохнула.
- А муж? Ты о нем не говорила. Хороший человек? – снова спросил Иван.
- Был, - ответила Нина. – Муж умер два с половиной года назад. Молчун был, два слова в сутки. В душу не лез. Может, поэтому за него, на удивление всего колхоза, замуж вышла. Он агрономом у нас работал. Вот так и живем в глуши – в Тимирязевском районе, считай на Украине. Работа у меня всю жизнь заменяет: с утра до вечера, прихожу - темно. Сын вырос, помогает по дому, - Нина снова вздохнула.
- Ты же не старая, Нинуль. Так нельзя, должна у тебя и личная жизнь быть, - Иван достал сигареты, спросил у Нины разрешения закурить.
- Да кури. А у меня, Ванюш, наверное, и не было никогда личной жизни этой, одна общественная. Надо замуж – вышла. Я баба, значит, детей должна рожать – родила двоих защитников Отечества. А любовь – одна она у меня была в жизни. Как искорка вспыхнула и светит мне всю жизнь. Сначала ярко, потом все тусклее и тусклее. Я тебя, Ваня, всю жизнь ждала. Даже поначалу боялась с мужем спать. Назвать Иваном боялась, его Николаем звали.
- Я… я не думал, что ты так все близко к сердцу, Нинуля. Я не думал, что все так серьезно. Я думал, уехала, забыла давно. Я бы… - начал оправдываться Иван, еще не зная, что бы он сделал, если бы знал, что Нина всю свою жизнь любила его одного.
- Да ладно, Ванюш. У тебя-то как? Я слышала от николаевских наших большой ты человек. Молодец, - Нина ласково улыбнулась. – Я всегда верила в тебя.
- Какой большой? Выше второго секретаря райкома не поднялся, теперь уже не поднимусь. Женат. Тоже двое детей. Дочь Галина окончила мединститут, сейчас кооператор, это модно сейчас, все хотят хорошо жить, быть богатыми. Младший сын Виктор в армии служил, в этом году окончил университет, - Иван сделал паузу. – Горе у меня, Нинушка, огромное горе! – Нина даже вздрогнула от слов Ивана, он продолжал: – Пили втроем: мой Витюшка и еще двое парней с Москвы, их сейчас много у нас на строительстве пивзавода работает. Отмечали сдачу объекта. Ребята все нормальные, высшее образование у всех и дружили. В общем, один с крыши спорткомплекса, на котором они гуляли, упал. Разбился насмерть – неудачно на арматуру, торчащую из земли, упал. Ну, а мой - по пьянке: «Это я во всем виноват». Как это обычно, его в милицию, дело завели. Здесь он, в СИЗО сейчас. Я приехал к начальнику, может, даст свидание, хоть минут пятнадцать. А у тебя брат, я слышал?
- Откуда? – глаза у Нины округлились. – Значит, это ты на черной «Волге» ехал, остановился. Представляешь, я так и подумала, даже сердце кольнуло. Я всегда тебя на черной «Волге» представляла. Ты же большой начальник.
- Что ты, Ниночка, какой большой начальник. Я сейчас секретарем парткома на стройке. Правда, стройка большая, из самой Москвы идет руководство, - Иван Егорович достал из нагрудного кармана костюма носовой платочек, вытер лицо.
- Завод какой большой строят - военный, наверное, или военная тайна? - Нина улыбнулась.
- Завод огромный, но не военный, а по производству пива. Целый пивной концерн.
- Пива?!? – Нина снова удивленно округлила глаза.
«Она ничуть не изменилась», - подумал Иван Егорович: «Даже за тридцать лет. И глаза, когда чему-то удивляются, так же округляются. Боже, прошло тридцать лет. Целая жизнь, а, кажется, только вчера гуляли вечерами с ней по городу. Она очень любила ходить пешком по городу. Правда, и город был совсем другим тридцать лет назад: и спокойнее, и машин даже после десяти вечера встречалось единицы. Троллейбусы или такси везли последних загулявшихся пассажиров».
Иван Егорович с Ниной даже не заметили, как проговорили целый час, но что можно обговорить за один час после тридцати лет разлуки. Нина первая напомнила, что у них важные дела.
- Ванечка, мы заболтались. Тебе же к начальнику надо – хлопотать о свидании с сыном. Ты не волнуйся, Вань, все разберутся. Ты говоришь, не мог он толкнуть своего друга, значит, просто несчастный случай, а оговорил он себя от волнения, да и выпивши был, - Нина стала успокаивать Ивана Егоровича, и он вдруг подумал, что, наверное, не так остро чувствовал бы свое горе, если бы матерью Виктора была Нина – человек, который любит его, а значит, который вместе с тобой переживет и твою душевную боль.
Елена Владимировна и в горе осталась сама собой – неприступным холодным айсбергом, понять душу которого Иван Егорович не смог за двадцать восемь лет совместной жизни. Ему никогда не было с женой просто и уютно, как с Ниной, и вместе были только их тела, а души друг друга они так и не смогли понять или не хотели понимать.
- Ты где остановилась? – поинтересовался у Нины Иван Егорович.
- Я живу у брата, вернее, в его квартире. Мы выписались с сыном и прописались у него в квартире, - Нина посмотрела в глаза Ивана. – Он так захотел: не хочу, говорит, чтоб квартиру, которую своим здоровьем заработал, назад государство забирало. У него кроме нас никого нет. С женой он развелся сразу после ранения, детей у них не было. Я взяла отпуск на работе, меня уважают в совхозе, и директор все понял по-человечески, отпустил в отпуск на время суда, а потом дело будет видно. Я и вещи все в совхозе оставила, и Петрушка в девятом классе учится. Всё уладим после суда.
- А что говорит адвокат? – снова поинтересовался Иван Егорович. – У вас хороший адвокат? Ты сама нашла или назначили?
- Хороший! Очень душевный. Старенький уже, Федор Федорович.
- Митин?! – теперь удивился Иван Егорович.
- Да. Ты его знаешь?
- Представь, он ведет дело моего сына. И здесь нас судьба соединила, - Иван Егорович улыбнулся. Ему стало теплее после разговора с Ниной. Даже после трагедии часы отпустили, куда-то исчезли. Он записал адрес Нины, ее телефон, оставил свой. – Мы созвонимся, нам надо еще, обязательно надо встретиться, - говорил Иван, словно боясь, что Нина исчезнет снова на много лет.
- Хорошо. Я всегда дома. Я никуда не хожу. Да и идти мне некуда. Я во всем городе знаю только супругов Бойко – это сестра с мужем нашего зоотехника Светочки. Она после института отрабатывает в нашем совхозе.
Они попрощались. Нина вышла из машины, пошла к остановке. По дороге она два раза обернулась. Иван увидел ее лицо, открытое и пусть постаревшее, но, как и тридцать лет назад, близкое и родное:
- Мой воробышек, - прошептал Иван Егорович и стер выкатившуюся из глаз слезу.
После выполнения всех необходимых формальностей на КПП Иван Егорович получил разовый пропуск на территорию СИЗО. Он позвонил с КПП Молодцову. Игорь Васильевич уже ждал его в своем кабинете. Иван Егорович постучал, вошел.
- Что ты, Иван Егорович, еще со стуком, к чему? – проговорил Молодцов, явно смущаясь. Он уже привык смотреть на Захарова снизу вверх и явно смущался, что на этот раз все изменилось с точностью до наоборот, и теперь Иван Егорович смотрел на него снизу вверх.
- Ты «хозяин», Игорь Васильевич. Тебя, я слышал, и твои подопечные так зовут, - Иван Егорович попытался шутить.
Посидели, поговорили несколько минут, Игорь Васильевич встал из-за стола.
- Ладно, Иван Егорович, я все понимаю. Ты не на беседу ко мне пришел. Я дал необходимые распоряжения – тебя проведут в следственную комнату. Извини, больше часа не могу. Через час к Виктору следователь из прокуратуры приходит. Учреждение у нас военное, все строго по минутам, сам понимаешь, Иван Егорович.
- Спасибо, Игорь, - Захаров встал. – Спасибо тебе за все, - он назвал Молодцова как раньше, дружески, по имени.
В дверь постучали. Вошла женщина-контролер.
- Вызывали, Игорь Васильевич? - спросила она.
- Да, Валюш. Проводите, пожалуйста, Ивана Егоровича в пятую следственную. Да, к Захарову, он уже должен быть там.
Иван Егорович с контролером Валентиной вышли из кабинета начальника, спустились по порожкам сначала на первый этаж, потом в подвальное помещение. По дороге контролер открывала железные двери от толстых металлических прутьев. Громкое эхо раздавалось по коридору при закрытии дверей. Наконец, Валентина открыла большим ключом из своей связки дверь с цифрой пять.
- Проходите, - пригласила Ивана Егоровича. – У Вас 55 минут.
Иван Егорович вошел. Комната три на четыре, три табуретки, наверное, прибитые к полу, окно вверху у потолка с толстой двойной решеткой. Виктор сидел, сутулясь, обхватив обеими руками опущенную голову на одной из табуреток. Он поднял голову и вскочил, увидев отца:
- Папа, ты?!
Иван Егорович даже не помнил, когда в последний раз он называл его папой, так, казалось, просто и по-русски. В детстве? В юности для самоутверждения, как и все его ровесники, он звал его «пахан», слово-то какого языка - неизвестно даже. Потом, повзрослев и поумнев, стал звать «отец».
- Здравствуй, сынок, - Иван Егорович подошел к сыну, обнял. Виктор прижался к отцу.
- Прости меня, папа, прости.
- Ладно, Витюшка, мы взрослые мужики. Оставим это. Давай думать и делать все, что от нас зависит, и что мы сможем делать. К тебе следователь сегодня приходит, что - новый допрос?
- Да, это по настоянию Федора Федоровича. Он подал протест, что показания были взяты у меня в шоковом состоянии от увиденного и пережитого, потому что Фокин был моим другом, что я нетрезвый был и оговорил себя. В общем, как это обычно делают адвокаты, когда им не нравятся показания, и они хотят их изменить. Хороший мужик этот Митин и не потому, что меня защищает, чувствуется, он по жизни человек с большой буквы.
- Да, старик увидел горя за свою жизнь. В шестнадцать лет на фронт убежал, вернулся инвалидом. Один он совсем, жена умерла, детей нет, был, умер еще грудным. В общем, сейчас он живет жизнью своих подзащитных, наверное, поэтому их боль переживает как свою.
- Согласен, отец, но поверь, не всем дано переживать чужую боль как свою. Для этого нужно быть человеком, - Виктор посмотрел в глаза отца. – Отец, ты не был у Вики, как она?
- Я звонил и вчера вечером, и сегодня – никто не берет трубку. Утром заезжал – никого в квартире нет. Витюш, она же знает наш телефон и могла бы позвонить, если не считает себя чужой в нашей семье, - Иван Егорович замолчал. Молчал и Виктор.
- Знаешь, пап, а Игорь Фокин говорил мне про нее правду и погиб он за правду, - Виктор побледнел, произнося эти слова.
- А ты толкал? Т-ы т-о-л-к-н-у-л е-г-о, с-ы-н-о-к? – Иван Егорович по буквам произнес эти слова, потому что все эти часы после трагедии этот вопрос мучил его больше, чем, наверное, даже следователей.
- Я не знаю, отец. Я не помню… – Виктор опустил голову.