В 9.15 зазвонил телефон. Не зная почему, Нина вздрогнула от звонка. «Кто знал ее в городе? Ваня, семья Бойко, и адвокат Федор Федорович».
Нина Никаноровна с тревогой в душе подняла трубку.
- Здравствуйте, Нина Никаноровна, - она узнала голос адвоката Митина.
- Здравствуйте, Федор Федорович, что-нибудь случилось? Да?
Митин помолчал и спросил:
- Почему ты, Нина, решила, что что-то случилось?
- Не знаю. Волнение какое-то с утра. Я рано, в 6.00 встаю, по деревенской привычке, что вы хотите мне сказать?
Митин молчал.
- Федор Федорович, не молчите, что-то с Володей? Да? Что с ним? – от волнения у Нины задрожал голос.
- Нина Никанорова, это должно было случиться, я уже говорил вам об этом. Владимир Матвеевич умер сегодня ночью в тюремном лазарете от сердечной недостаточности.
- Умер сегодня? Что вы говорите! Он вчера был веселый и бодрый. Этого не может быть. Это ошибка. Вы проверьте, пожалуйста, Федор Федорович, - Нина заплакала.
- Нет, Ниночка. Я все проверил и звоню из СИЗО. Я даже поставил свою подпись под свидетельством по закону как адвокат, защищавший Володю на суде. Смерть наступила в 5.35 утра.
Нина не расслышала последних слов Митина, в ушах у нее зашумело, ноги стали ватными, она присела на стул.
- Идти, срочно идти в СИЗО, этого не может быть, – Нина начала собираться.
Ее остановил Петр. Он взял руку матери в свои совсем не детские руки.
- Мама, это произошло. Ты знала, это должно произойти, даже самые оптимистические заключения давали дяде месяцы, может, год жизни. Но только в других условиях, при необходимом лечении. Успокойся, мама, надо думать, что делать дальше.
Нина попыталась освободить руку. Но слова сына - спокойные, рассудительные слова совсем взрослого мужчины остановили ее.
- Да, сынок, ты прав. Надо думать, что делать дальше.
Нина села в кресло. Петр сел на колени, на ковер, возле кресла, взял в руки ее руку и смотрел в глаза.
- Надо идти в СИЗО, записаться к начальнику, чтобы выдали тело Володи, мы похороним его в Николаевке. Я помню, он мне писал из Ташкента, из госпиталя: «Земля здесь песчаная, красная, чужая. Хочу домой, чтоб закопали под березами, на нашем кладбище».
« Хорошо братик, миленький Володенька, мы выполним твою просьбу», – прошептала Нина и громко сказала сыну.
- Петя, ты останешься дома. Вдруг кто позвонит, и через тебя я буду держать связь. Если позвонит Иван Егорович, да вчерашний, все ему скажешь, что дядя Володя умер, мама ушла в СИЗО просить, чтобы выдали тело. Мы хотим его похоронить в Николаевке. И еще спроси, может, он с его связями организует машину. У нас там еще двоюродные остались, помогут копачей найти. Продукты здесь закупим. Все, сынок, я пошла, - мать поцеловала сына. - Будь умницей.
- Мам, ты хотя бы чай попила, когда еще вернешься. Я уже вскипятил чайник, – Петр взял мать за руку, хотел вести на кухню.
- Нет, нет, Петя, какой чай… Я уже бегу. Будь на связи, – Нина Никаноровна надела пальто и быстро ушла.
Петр остался один. От скуки ходил из комнаты на кухню. Два раза помылся в ванне, ему очень понравилось мыться в ванне, он даже стал уговаривать мать дома, в деревне, тоже поставить ванну. Дверь он оставлял открытой, чтобы не прослушать телефон, если кто-то будет звонить. В два часа дня позвонила мать.
- Сынок, я в СИЗО. Это не люди, законники какие-то. То нельзя, это не положено. По личным делам начальник в среду не принимает. Я все объяснила, вышел заместитель какой-то оперчасти. Выслушал меня, пообещал разобраться. Не звонил никто? Иван Егорович, нет? Позвони ему сам, сынок, я номер скажу. Пиши: 70-36-31 это рабочий. Да, Захаров Иван Егорович… и еще домашний: 72535224 182, это выход к ним в город, поэтому номер такой, набери 7, пойдут длинные гудки и набирай остальные цифры. Я перезвоню минут через сорок. Жду, уже третье заявление написала. И Федор Федорович здесь, в СИЗО, я его видела утром, он говорит, что Владимир не осужден, и по закону должны выдать тело родственникам для захоронения.
Петр набрал первый городской номер, мужчина ответил, что Иван Егорович не работает, он в отпуске. По второму номеру трубку никто не брал. И только через тридцать пять минут, когда Петр уже третий раз набрал номер, он услышал голос Ивана Егоровича.
- Да, слушаю, Захаров. Какой Петя? – Иван Егорович был явно чем-то озабочен и не сразу понял, кто звонит ему. Потом когда Петя сказал, что он сын Нины Никаноровны, Захаров узнал его.
- Петя, мальчик мой, что случилось? Почему звонишь ты? Где мама? – Иван Егорович волновался.
- Мама ушла в СИЗО, Иван Егорович, умер дядя Володя, мамин брат, – Петя от волнения говорил по нескольку раз одно и тоже. – Мама утром ушла к начальнику просить, чтоб выдали тело на захоронение, по закону дядя Володя не осужден, суд не признал его вину. Мама вас просила, не найдете вы машину отвести гроб в Николаевку, – Петя разволновался еще сильнее, он почему-то боялся, что Иван Егорович повесит трубку, не дослушает его до конца. – Вы слушаете меня, Иван Егорович?
- Да! Да! Петя, я все слышу. Все понял, не волнуйся, я приму меры и сделаю все, что в моих силах. Так маме и передай. Петя, держи себя в руках. Все это давно ожидалось, я имею в виду смерть дяди. Он, как все врачи говорили, уже жил лишние месяцы. С такими ранениями просто не живут. Успокой маму, ты один у нее опора. Понял меня, сынок? Все, до свидания, – Иван Егорович назвал Петю сынком просто не произвольно, кольнуло сердце. Сынок! Петр мог быть его сыном.
«Наверное, я зря сказал про прожитые лишние месяцы, с волнения, наверное», – ругал себя после телефонного разговора Иван Егорович. – «Петя передаст ей дословно. Нина еще поймет меня не так. Ей сейчас очень тяжело».
Иван Егорович набрал номер начальника СИЗО.
- Подполковник Молодцов, – услышал он голос в трубке.
- Подполковник? Еще вчера майор. Поздравляю, Игорь Васильевич, это Захаров, узнал?
- Спасибо, Иван Егорович. Звание мне еще ко дню милиции присвоили, но наша бюрократия пока все переподписала. Вчера только вызвали в УВД, зачитали приказ. Вот сижу, шью новые погоны, – с явным удовольствием сообщил Молодцов.
Жизнь продолжается, идет своим ходом. Кто-то умирает, кто-то теряет близких людей. Кому-то присваивают очередные звания и награждают. Молодцов был явно в настроении.
- Иван Егорович, я с прокурором по надзору сегодня поговорил, он разрешил тебе очередное свидание с сыном. Когда тебе удобно?
- Спасибо, Игорь Васильевич, за хлопоты. Я твой должник, – Иван Егорович даже растерялся, не вовремя это сообщение о свидании. – Я что звоню, Игорь Васильевич, снова к тебе просьба у меня. Сегодня ночью у вас в лазарете Новиков умер. Да, майор-афганец. Нет, не родственник, ты же помнишь, про него узнавал по моей просьбе. Земляк он, с Николаевки. Нина Никаноровна, сестра его, моя одноклассница. Он же не осужден. Не дожил бедняга до приговора, по закону тело родственники могут забрать?
- Ой, Иван Егорович, твоя землячка Нина, с утра ко мне на прием заявление пишет. Я зама по оперчасти к ней посылал. Что я ей скажу? Увезли тело в больницу межобластную. КГБ теперь это дело. Из-за долларов, которые в деле всплыли. Да и вообще, хотят все без шума сделать. Сам понимаешь, Иван Егорович, теперь гласность, узнают газетчики, шума не оберешься и отписываться год будешь. Скажут - убрали свидетеля по контрабанде, убили героя-интернационалиста, кровь за Родину пролившего. Даже после смерти Новиков переполох наделал. Теперь КГБ это головная боль. Я не могу тебе помочь.
- Так что ж они с телом будут делать? – не понял Иван Егорович. – Умер же Новиков.
- Что и положено. Похоронят на Лесном кладбище. Тебя землячка просит помочь тело выдать? Это сложно, Иван Егорович. Я хорошо из руководства конторы никого не знаю. Но если надо, можно попробовать.
Иван Егорович застыл от слов Молодцова. Он, даже работая вторым секретарем райкома, боялся этих букв: КГБ и всей конторы, стоящей за этим названием. Спокойные, образованные, всегда вежливые, это не милиционеры - горлопаны с пьяными допросами в четыре утра. Даже партийные работники как огня боялись, чтобы их фамилии по каким-то причинам звучали в «Сером доме» на Волгоградской улице. Этот страх, копившийся годами, при напоминании КГБ Молодцова, вызвал страх у Ивана Егоровича. Зачем фигурировать в «Сером доме»? Молодцов запросит тело, будет ссылаться на него, Захарова, что его земляк или, может, скажет родственник. Да и получится ли? Тело, наверное, уже кремировали. Он слышал, что в КГБ с умершими, подследственными, которые проходят по их ведомству, поступают так. Не хоронят, а сжигают, а может, это просто страшилки из далеких тридцатых годов.
- Что молчишь, Иван Егорович? Какие будут приказания? – звучал голос Молодцова в трубке.
- Игорь Васильевич, с каких пор майор, а я майор запаса, подполковнику приказывает? – Иван Егорович решил на шутейной ноте закрыть разговор о Новикове. – Я сборы не прошел, когда в восемьдесят шестом в запас списывали и мне подполковника, по рангу причитающегося, не дали. Уборка у нас шла, какие сборы. Какие, говоришь, приказания? Контора солидная. Наверное, уже с дымом в небо подняли земляка-десантника. Что ж, каждому свое, а смерть, наверное, одинакова, если есть, где ответить наверху за прожитое.
- Понятно, Иван Егорович. Ты меня извини. Не моя эта епархия. Они и суд перенесли. Хотели сами допросить Новикова об этих долларах. Но он теперь никому ничего не скажет. Жаль мужика. Боевой офицер, я даже рюмку коньяка утром, когда о его смерти узнал, выпил. Стоя. Земля ему пухом или воздух. Впрочем, какая разница.
Молодцов замолчал. Послышался в трубке другой голос. Видимо в кабинет к начальнику зашли. Он что-то сказал пришедшим, прикрыв трубку ладонью. Иван Егорович понимал, надо заканчивать разговор.
- Алло. Игорь Васильевич, спасибо тебе за все старания. Спасибо. Я знаю за что! До свидания, - Иван Егорович повесил трубку, посидел несколько минут в раздумье.
Кому позвонить? Беспокоить по этому вопросу кого-то с обкома он не будет. Если бы не его личная трагедия с сыном, то Иван Егорович, как о земляке орденоносце, участнике афганских событий, конечно, мог тогда позвонить Юрию Ивановичу Антипову или в исполком, он знал председателя. Но сейчас, когда судьба его самого неизвестно чем может закончиться, и однозначно, если Виктора осудят, в райкоме его уже не оставят из-за судимости сына. Надеяться на полную реабилитацию Виктора даже сегодня, когда он передал деньги Куклину. Сергей - единственный свидетель этой трагедии. Но на предварительном допросе Куклин, как и Виктор, тоже наговорил лишнего. Он упомянул их первую ссору за месяц до трагедии. Игорь Фокин и тогда нехорошо говорил о женщинах, доказывал, что все они одинаковые, все стервы. Виктор ударил Фокина, сбил с ног пытавшегося их разнять Куклина. Иван Егорович хорошо знал, что Виктор - физически крепкий тренированный молодой человек. Он кандидат в мастера спорта по боксу. Призер-всесоюзник универсиад. И ему не составило бы труда разделаться даже с трезвыми Фокиным и Куклиным. Иван Егорович понимал, что деньги Куклин получил за усердие в деле. Теперь он, как и Виктор, будет утверждать, как и утверждал, что драки не было, была ссора. Фокин сам оступился, так как нетвердо стоял на ногах, и Виктор даже предупредил его отойти подальше от края крыши. Это несчастный случай.
Через знакомых в прокуратуре Иван Егорович попытался узнать мнение старшего следователя Петрова, ведущего дело Виктора. О Петрове даже коллеги со следственного отдела отзывались мягко говоря, как о не совсем чистом на руку. Но все казалось сложнее, чем он предполагал. Двоюродный брат матери Фокина, некто Гуров Юрий Анатольевич, советник юстиции, работает в прокуратуре РСФСР и неоднократно звонит, узнает о ходе следствия.
- Да, Витюшка, наломал ты дров, – то ли вслух сказал, то ли подумал Иван Егорович.
Становилось ясно, что спустить дело на тормозах, как несчастный случай, вряд ли получится. Без фотографий и показаний свидетеля Куклина, доказать драку невозможно. Но по большому секрету Захарову сообщил из прокуратуры один его старый знакомый, что во время обыска в гостинице, в комнате, где жил Фокин, была найдена записная книжка Фокина, которую он вел, как дневник. Указывал дни, когда он следил за Викой и Лобовым у кафе «Мечта». Была и такая запись: «Эврика! Они в моих руках. Рогоносец будет отомщен». Было понятно, что рогоносцем Фокин называл, конечно, Виктора. Про фотографии записей не было, но в ней, конечно, есть адрес квартиры, где встречались Вика и Лобов на улице Шендрикова, дом 93 «А». Заинтересует ли этот адрес следователя прокуратуры Петрова?
Фокин - москвич и полгода не работал в их городе, и, конечно, таких адресов у него было немного. Фокин, в отличие от Куклина, который признавался, что и месяца без женщины не проживет, к женщинам относился с презрением. Куклин рассказал, что, как-то выпив, тот признался, что его предала любимая девушка, закрутила за его спиной роман с его же приятелем женатым, с которым он же ее и познакомил. Они приходили в гости к молодым супругам, планировали дружить семьями, когда у Фокина появится семья. Правда: «имея семью – забывай друзей». Прошло около двух лет. Но то ли характер Фокина был таким ранимым, или сильно был влюблен в предавшую его девушку, с тех пор он просто ненавидел женщин, хотя у него, как у всякого здорового мужчины, были встречи с женщинами, даже в их городе, но ни одна не переросла даже в дружбу.
Иван Егорович сидел грустный, задумчивый. Посмотрел на часы, прошло больше часа после звонка Пети. Надо было звонить, давать ответ. Что сказать Нине? Как успокоить? «О, Господи, полоса черная какая-то накатилась на меня. Как Ниночке объяснить, что взять тело брата для похорон невозможно? Не может он этого сделать, даже если очень хочет. Но это было бы возможно, если бы не Виктор».
- Я сам по уши в дерьме, – вслух сказал Захаров. – Кто теперь будет слушать опального секретаря парткома стройки? Да, черная полоса.
Иван Егорович машинально набрал номер телефона квартиры Новикова Владимира. Петя сразу взял трубку, видимо, он сидел, ждал рядом с телефоном.
- Алло, Петя. Мама больше не звонила? – спросил Иван Егорович.
- Нет. Больше нет. Один раз, когда я говорил вам, – ответил Петр.
- В общем, Петя, я прозвонил все инстанции, где я что-то могу. Хорошего мало, – Иван Егорович сделал паузу, как бы говоря этим – все, что он мог, он сделал.
- Как мало хорошего, Иван Егорович? Он же умер, дядя Володя. Неужели так сложно отдать мертвого человека, чтобы родственники его похоронили!? – в голосе Петра слышались боль и обида. Простое непонимание, казалось, простого, совсем простого вопроса.
- Понимаешь, Петя. В деле всплыли факты о ввозе Шуруповым, этим потерпевшим, большой суммы валюты: американских долларов; по всей видимости, и кооператив свой он открыл на эти деньги. Делами о валютных махинациях у нас в стране занимается КГБ, вот и выделили этот пункт на доследование. Почему и суд перенесли, были у них еще какие-то зацепки по этому. Через кого жена Шурупова меняла эти доллары? Соответственно и Владимир Матвеевич находится под юрисдикцией КГБ.
- Иван Егорович! – голос Пети задрожал, было видно - еще немного и он заплачет. – Дяди Володи нет. Он умер. Понимаете, умер. Как мертвого человека могли отдать под какую-то юрисдикцию. Что вы говорите, Иван Егорович?
- Петруша, мальчик мой, я понимаю всю твою боль и обиду. Но пойми, это наши законы. Наши советские законы. Теперь всем делом твоего дяди и даже его мертвым телом может распоряжаться только КГБ, – Иван Егорович тоже разволновался, вытер рукавом рубашки вспотевший лоб.
- Дурацкие законы! Кто писал их для того, чтобы мертвого человека отдавать под какую-то юрисдикцию. Они его что, допрашивать собираются? – Петя засопел.
Иван Егорович понял - мальчик плачет. Да, ребенок он еще совсем, совсем ребенок.
- Подожди, Петя, не волнуйся. Я поручил адвокату Митину, чтобы он по своей линии проделал работу. Не волнуйся так, Петр. Мы будем делать все, что в наших силах, чтобы получить тело для похорон, - соврал Иван Егорович. – Все, Петя, я перезвоню позднее.
Захаров повесил трубку. Да, он не ожидал такой реакции от Петра, какова же будет реакция на его сообщение у Нины.
Иван Егорович набрал номер рабочего телефона адвоката Митина. Никого нет. Набрал его домашний, тоже нет. Тогда он, подумав, набрал номер дежурного СИЗО. Дежурный майор Малышев хороший знакомый Захарова:
- Виктор Васильевич, здравствуйте. Это Иван Егорович Захаров. Ты у себя не видел Митина Федора Федоровича, весь день разыскать не могу.
- Здравствуй, Иван Егорович. Видел и представь себе пару минут назад. Старик пошел к хозяину. Да, да, он хлопочет по делу Новикова.
- Так я слышал, умер Новиков сегодня ночью, - будто ничего не понимая, поинтересовался Иван Егорович.
- Да, умер. Отмучился сердечный, даже до приговора не дожил. Вот по этому делу старик и хлопочет. Дело будто КГБ взяло в свою контору и, соответственно, труп тоже. По закону Новиков не осужден, труп родственники должны забрать. Тут с утра сестра его у КПП.
- Нина Никаноровна? Вот она мне и позвонила, земляки мы, с одной деревни. Но и что, не отдадут ей тело?
- Дело в КГБ, а у них, сам знаешь, свои законы, - непроизвольно понизив голос, сообщил Малышев, - вот старик весь день туда-сюда, то в «серый дом» на Волгоградскую, то к хозяину уже второй раз пошел.
- Значит, землячке сказать, пусть успокоится. Митин - мужик пробивной и законы знает, - словно просто из сожаления спросил Захаров.
- Да, нет. Я думаю, и контора его держать не будет. Зачем? Вскрытие еще утром было, в межобластной. Может, давно уже закопали боевого майора. Даже после смерти суеты наделал, – сочувственно произнес Малышев.
Иван Егорович попросил Малышева, если увидит Митина, пусть позвонит ему на городскую квартиру. Захаров повесил трубку, уже вечерело. Дни в это время года кончались быстро. Иван Егорович подошел к окну: в сером хмуром небе кружились, словно наперегонки, первые снежинки.
Вот и зима. Время тянулось. Самое страшное состояние человека – одиночество и незнание, когда ждешь и не знаешь, что ждешь, что может произойти или уже произошло. Бесконечно тянутся минуты. Одиночество и тишина давят до звона в ушах.
Митин позвонил почти через час. Он сообщил, что теперь вообще никто не знает, где тело Новикова. Федор Федорович подключил совет воинов-интернационалистов. Даже в газеты хотят написать, в областные и союзные, если не получат тело для захоронения. Правда, не надеются они на успех. Вся пресса контролируется органами КПСС, а значит КГБ в ее лице. Митин казался загнанным и уставшим, он извинился перед Иваном Егоровичем, на прощание сославшись на плохое самочувствие, и повесил трубку. Иван Егорович позвонил Нине. Нина тоже была немногословна. По изменившемуся голосу Иван Егорович понял, она плакала. Он попытался поддержать ее, пообещал, что с утра поедет в обком партии к Анисимову - может, первый секретарь поможет.
- Не надо, Вань. Ничего уже не надо. Прости, - и повесила трубку.
Иван Егорович снова остался один. Стандартная восемнадцатиметровая однокомнатная квартира казалась ему огромной. Ему стало душно. Он подошел, открыл дверь на балкон. Холодный морозный ветер на минуту освежил его.
- Что я могу сделать? – шептал Иван Егорович. Кто я? Я маленький винтик в этой огромной машине. Когда работаешь заодно, ты считаешь себя частью механизма. Но стоит оступиться, что-то сделать не так, и уже другие, более сильные части этого механизма, сотрут, замнут тебя и, наверное, даже никто не вспомнит, что на этом месте был когда-то очень нужный маленький механизм, такой необходимый для работы машины. Но его давно нет, а машина продолжает работать как ни в чем не бывало. Даже в библии написано о послушании. Чем провинился я? Я всегда добросовестно выполнял, что мне поручали. Делал, что говорили. Это нужно было не мне лично, это нужно было людям. Эти решения принимались на съездах партии, на пленумах ЦК, и всегда за эти решения голосовало девяносто восемь процентов советских граждан. Не могло и быть по-другому в стране, где все мечтали и строили светлое будущее.
Сегодня он не смог помочь любимой женщине. Женщине, которую он предал из-за этой машины, винтиком которой согласился стать и был всю свою сознательную жизнь. Но чем он мог помочь ей? Мертвого брата не возвратить, а живым нужно жить. Кто поможет ему? Антипов? Если Виктора все же осудят, а к этому, наверное, все идет, он не сможет работать в партийной системе. А что может он? Диплом инженера по механизации сельского хозяйства тридцатилетней давности и ни одного дня практики.
«Идти к Зарубину на силикатный завод? Может, мастером возьмет, - грустно улыбнулся Захаров. – По старой дружбе. Вот так жил – жил… Жизнь почти прошла. Все время думал, что нужен людям, что на своем месте. Честно работал, честно исполнял долг. Не воровал, как другие внаглую. Зачем? Если всегда всего хватало, и больших богатств он, наверное, никогда не хотел. Всего первой необходимости всегда было у него.
Только они поженились с Леночкой Петровой - появилось свое жилье, когда люди голодали, стояли в очереди на получение квартиры. Стали рождаться дети, получал большие квартиры. Когда новый завод в Тольятти стал выпускать «Жигули», машину для народа, потому что «Волга» уже получила репутацию машины для руководителей, одним из первых обладателей белоснежной «копейки» стал Иван Егорович. Ему нравилось работать с людьми, быть на переднем рубеже всех дел. Все, что предписывали руководящие органы, беспрекословно выполнял, хотя бывали в душе сомнения о целесообразности каких-нибудь очередных сельхозпроектов, написанных кем-то за высокой кремлевской стеной и уже оттуда пришедших к людям, как постановление, директива. «Но надо, значит надо!»», - говорил всегда Иван Егорович.
Но даже Ниночка вчера во время их встречи высказала все, что думала. Не всегда то, что принималось вверху, было нужно народу внизу и часто даже наоборот. И самое главное - о народе всегда упоминалось в общих фразах, как название книги, но конкретных шагов на улучшение жизни делалось очень мало. Дороги строились стратегические, связывающие города, а село оставалось в стороне от этих дорог. Строились нефте- и газопроводы, а села, стоящие на пути этих газопроводов, как и десятки лет назад, топили дровами и углем. Все откладывалось на потом, необходимо было в первую очередь большое, глобальное, а простой рабочий человек просто растворялся в этих огромных, как и сама страна, проблемах.
Домой ехать снова не хотелось. Иван Егорович позвонил жене, сообщил, что не приедет ночевать, дела в городе. Елена Владимировна приняла как должное, не спросив, какие у него вторую ночь подряд могут быть дела в городе. «Да, живем мы с Еленой Владимировной, как хорошие соседи. Хотя бы один раз сцену ревности для вида закатила. Разбила бы пару тарелок, но она скажет, посуда у нас чешская, и каждая тарелка – произведение искусства; и год выпуска, и цену назовет. Все у нас в семье имеет год выпуска и цену». Иван Егорович грустно улыбнулся, подошел к холодильнику, достал неоткрытую бутылку водки.