Отбой давно прошел. Заключенные камеры три-два, успокоившись после разговоров, которые зашли за полночь, мирно сопели под своими одеялами. Глядя на них, трудно было представить, что это обыкновенные мальчики, спавшие в своих любимых положениях, кто на спине, кто на боку.

  Виктор лежит с открытыми глазами. Синий свет лампочки над дверью уже не раздражает, как в первую ночь, к нему просто привыкаешь, перестаешь замечать. Мысли, мысли не дают спать Виктору уже которую ночь. Он сдружился со своими пацанами и вообще увидел, что это обычные ребята, с простыми, свойственными этому возрасту, интересами, но более озлобленные на жизнь. Трудно было поверить в то, что Цыгана уже хотели признать хроническим алкоголиком по ст.62 в шестнадцать лет.

  - Во сколько Цыган пить начал? - спросил Виктор.

  - Я не помню. Отец еще маленькому пиво наливал, говорил: мужиком должен быть, не бабой, - ответил Уразов, чем вызвал дружный смех своих сокамерников.

  Минаков Женя, Минак, с двенадцати лет состоял на учете в детской комнате милиции и к шестнадцати годам имел больше десятка приводов. Худенький, вертлявый, его посылали взрослые, он ловко лазил и мог залезть даже в забитую хозяевами квартиры оконную форточку. Насонов Сергей, срывая с кричавшей девушки нерасстегнувшуюся серьгу, ударил ее кулаком в лицо. Обычный парень, тихий даже. Что заставляло их воровать, кто? Неужели в их городе нельзя найти занятие по душе? Существует масса секций, клубов, домов творчества. Хотя может, и мало времени уделяют взрослые своим растущим детям. Жизнь ускоряется, вечные заботы, как прокормить, выучить, устроить.

  Эти проблемы мало знакомы Виктору, хотя все в своей жизни он добивался сам. И очень злился, когда, отвечая на вопрос, кем работают родители, слышал: "Ну, все ясно". Он почти отлично закончил школу. С девяти лет ходил в секцию бокса. Был даже союзным призером на юношеских соревнованиях, а затем занимался в единственной в городе полуподпольной секции восточных единоборств, и уже в университете был победителем в своей весовой категории. Ему всегда не хватало времени, он любил жизнь, всегда находил себе интересы, любил литературу, даже сам писал стихи. И даже здесь, в СИЗО, когда боль разлуки и одиночества стали в разы острее, стал писать чаще, чем вызвал восторг своих сокамерников.

  Виктор быстро нашел с пацанами общий язык, особенно после показательного урока по их просьбе. Виктор ногами сбивал подвешенные на двухметровую высоту различные вещи: футболки, майки. Пацаны сидели, открыв рот от восхищения. Личный пример взрослого - вот что самое важное в этом возрасте.

   Ушли трудности первых пятилеток, забылись война и послевоенный голод и разруха, и все, не стало лозунгов "Родина-Мать зовет", "Все для фронта, все для Победы", когда их ровесники по двенадцать часов без выходных работали у токарных и фрезерных станков. Все это ушло в историю. Люди были сытыми, стали жить лучше. Исчезали коммуналки с кухнями на десять семей. Все больше и больше семей жило в отдельных изолированных квартирах со всеми удобствами. Появилось телевидение, и уже реже стали походы всем классом в кино. Люди стали уединяться, а благ, сколько бы их ни было, всегда будет хотеться больше.

  Наверное, этим ребятам просто не повезло. Они не встретили на воле таких как Виктор, взрослых парней, которые бы повели их в спортивные секции, в кружки творчества, а встретили тех, которые дали им первую сигарету, налили пива, а потом вина. В этом возрасте все всасывается в характер ребенка - а они еще дети - как в губку. Вот откуда прищур глаз и выгиб пальцев, при разговоре они копировали взрослых, которых считали своими кумирами.

   Встреть крепыш Астахов парня из какой-нибудь секции борьбы, и из него мог бы получиться неплохой борец. Он очень быстро схватывал все, что показывал Виктор, и пусть не вышел бы из него чемпион, зато он закалил бы свою волю, свой характер. Но ему встретился сосед по подъезду Нестеров Геннадий по кличке Узбек, которого все во дворе боялись. Он сидел первый срок еще по молодости, и прищур глаз при разговоре даже теперь Астахов копировал, как у Узбека.

   Виктор забывался при разговорах. Боль отступала, уходила. По будним дням он с малолетками ходил на работу в цех сбора упаковочных коробок для кондитерской фабрики. Коробки для конфет, тортов, печенья. В эти часы Виктор, поглощенный в работу, не думал о Вике. Но долгими, бессонными ночами все мысли возвращались к ней. Больше месяца он в СИЗО. Она ни разу не пришла на свидание. Вначале он спрашивал отца, потом перестал, зная наперед его ответ. Может, не хватает времени, она учится. Не хватает времени на него, всего на час прийти. Где же ее любовь? Значит, ее и не было, одни слова. Но неужели так можно было притворяться, лгать, играть роль влюбленной и для чего? Что заставляло ее? Если у нее был другой, что мешало ей быть с ним? Завидный жених Виктор Захаров с отдельной, правда, снятой квартирой. И недалекая перспектива получить свою двухкомнатную кооперативную, которую строит папа - секретарь райкома?

   Виктор считал свою внешность нормальной, и многие девушки искали с ним дружбу и дружили, но запала в его душу только Вика. Чем? Наверное, он не сможет это объяснить. Что знал он о душе Вики? Только по рассказам Вики о ее жизни с матерью, медсестрой скорой помощи, о вечной нехватке денег. Мать всегда работала на трех работах, даже подрабатывала, делала уколы пожилым пенсионерам, которым тяжело было ходить в поликлинику. О том, что, когда к матери приезжал любовник, шофер - дальнобойщик, Вика искала причину уйти из единственной комнаты и часто просто ходила по городу. А иногда оставалась у подруг ночевать. Эти рассказы о своей жизни вызывали жалость. Вика всегда рассказывала со слезами на глазах. Зачем? Может, она и хотела вызвать чувство жалости к себе? Что скрывалось в ее душе? Этого не мог он разглядеть. Он почему-то сразу, с первого дня их знакомства, поверил ей и верил всегда, даже после того случая с правами и серьгой. Викины серьги были на ней, а кто потерял серьгу под кроватью на втором этаже дачи, он даже постеснялся спросить об этом отца. Виктор перестал думать об этом, как ему и посоветовала Вика. Он внушил себе, не могла его обманывать Вика, она любит его. Не могла и все. Но здесь он стал понимать, что все это не так. Он сам придумал себе свою Вику, женщину - мечту, верную жену и страстную любовницу в одном лице, но он совсем не знал ее, своего "котенка".

  Он стал понимать, как слепо он заблуждался, Вика не живет в его снятой квартире, месяц не идет к нему. Игорь Фокин говорил правду. Следователь Петров, сильно изменившийся последние дни, уже не вытягивал из него показания или, как он любил повторять, "правду". Видимо, здесь шла работа от отца и адвоката Митина. Но позавчера на допросе он вдруг закрыл папку, посмотрел на Виктора и сказал:

  - Вить, я знаю, твоя Вика к тебе ни разу не пришла. Значит, правду Фокин говорил. Ты не думал об этом?

  И все, он даже не намекнул, что Фокин погиб за правду. Зачем? Эта мысль была у Виктора в голове. Он сам искал на нее ответ. Он уже третью ночь не мог заснуть. Фокин был прав, он говорил правду, и Вика совсем не такая, какая была в его глазах, а вернее, какую он сам придумал своим поэтическим воображением. Девушка-мечта: и жена, и любовница в двадцать четыре года, он ни разу не осмелился спросить, были ли у нее парни. Она не скрывала, просто дружила, были. Зачем спрашивать, он единственный, он лучший и неповторимый. Он открыл в ней женщину - так говорила Вика.

  - Само небо нас свело, Витюшка, мы созданы друг для друга.

  Мысли, навязчивые мысли: толкнул ли он Игоря Фокина? Куклин дал показание: нет, не мог, если учесть расстояние, где он стоял, так было во время следственного эксперимента. Хотя сам он точно не помнил, где стоял. Но Куклин прятал взгляд от Виктора, почему? Отец купил эти показания? Он рассчитался со стройки, уехал обратно в Москву. Учитывая, что он единственный свидетель, отец, конечно, говорил с ним, просил за Виктора, вернее за его свободу. Но совесть, его совесть жгла его. Он хотел знать, пусть пока для себя, пусть в протоколах следователей все останется так же, но что стоило тренированному Виктору даже с того места, которое указал Куклин, сделать выпад, нанести удар. Вернее, даже не удар, просто легкий толчок, который мог просто не заметить Куклин, если он говорил правду.

   Десятки и десятки раз Виктор прокручивал в голове все мельчайшие эпизоды, все незначительные детали того трагического вечера на крыше спортивного комплекса, все до мелочей, что смог запомнить.

  - Даже себе не говори, что сомневаешься, что мог толкнуть, - так сказал ему Минин.

   Он произвел впечатление порядочного человека, это его долг адвоката - защищать даже заведомо совершившего преступление. Но как можно лгать себе? Обмануть свою душу? Нет, это невозможно. Почему Митин говорил такие слова или давал ему возможность самому в себе разобраться? До показа фотографий он помнил все или почти все, лишь в незначительных мелочах у него расходились показания с Куклиным. Эти фотографии вообще не фигурируют в деле.

   Митин сказал про них:

  - Забудь. Не было никаких фотографий.

  Значит, отец опередил всех, а может, их действительно не было. Куклин не сказал о них ни слова, хотя если они были - а они, конечно, были - только он мог собрать их и унести с крыши спорткомплекса. Виктор почему-то ловил себя на мысли, ему даже стало казаться, что это было именно так, что после показа фотографий, потеряв контроль над собой, он все-таки ударил, вернее, просто толкнул Фокина. Значит, он погиб за правду. Он был прав во всем, а Виктор не захотел слушать и принимать эту правду. Но зачем он доказывал ему после первой драки в недостроенном цехе. Фокин, конечно, затаил на него злобу, он всем своим сознанием хотел доказать Виктору свою правоту. Истинную правду о Вике и доказал ее. Хотя даже сейчас Виктор не может уверенно сказать, что верит Фокину, и Вика именно такая, какой представил ему ее Фокин. И эти слова Фокина - победителя:

  - Ты будешь просить прощение на коленях.

  "Зачем? Кому, что он хотел доказать? Как медленно тянется время. Как давит тишина и одиночество, скорее бы утро. Утром снова работа, разговоры, общение. Так можно сойти с ума", - ловит себя на мысли Виктор. Пусть будет все так, как говорится в протоколах и их показаниях. Хотя почему пусть, все было именно так. Это несчастный случай. Просто нелепый, трагический, несчастный случай.

  Уже загремели железные тележки раздатчиков пищи. Скоро завтрак. Еще одна бессонная ночь прошла, сколько еще предстоит пережить этих бессонных ночей Виктору, а может, даже лет? Движение, голоса, шаги в коридоре, за дверью. Сегодня простой рабочий день. После завтрака он со своими пацанами пойдет в рабочий корпус. Снова будут собирать коробки для кондитерской фабрики, а значит, он сможет уйти от своих мыслей хотя бы до следующей ночи.

  - Господи! Когда это все закончится? - прошептал Виктор.

  Захаров - младший считал себя атеистом. "Бога нет, человек себя делает сам", - эти слова с детства вдалбливались в сознание людей. Пионер, комсомолец, служба в армии. Везде эти слова. Верующего человека легко запугать, заставить повиноваться, вот для чего придуман Бог. "Бог - опиум для народа, средство подавления воли и инакомыслия. Почему Бог не один, а существуют разные религии: Иисус, Магомет, Будда, а свободному, счастливому человеку, зачем Бог? Хотя у советских людей, у пионеров и комсомольцев, был свой человек - бог, умерший и вознесенный, как божество. Только здесь, в СИЗО, Виктор начал осознавать, что Бог - это духовный внутренний мир человека. Это его душа, слово придуманное, как утверждали атеисты, духовенством. Без веры, надежды и любви наверно невозможно жить. Человек перестает быть человеком.

  Открылось окно - кормушка:

  - Еще дрыхните? Подъем! - раздался голос контролера-коридорного. - Завтрак!

  - Подъем, пацаны! - командует уже Виктор.

   Все обитатели камеры три-два зашевелились, зашумели, застучали алюминиевыми чашками и кружками. После завтрака стали ждать воспитателя. Старший лейтенант Говоров выводил в рабочий цех камеры, которые по очереди должны работать; сегодня идут 32, 34 и 37 камеры. Без трех девять снова зазвенели ключи, открылась железная дверь.

  - Выходи! По двое строиться, - звучит громкий голос контролера.

   В коридоре уже стоят заключенные других камер. Старший лейтенант проводит проверку по списку. Взрослые здороваются за руку. Малолетки становятся в общий строй. Кивками головы приветствуют своих знакомых. Взрослого камеры 34 Виктор видит впервые.

  - Привет. Я - Виктор, - представляется Захаров.

  - Я - Владимир или Фикса, так проще запомнить, - Владимир улыбается, показывая золотую коронку, явно одетую на здоровый зуб. - Семеныч уже дома. Дали на суде условно два года. Везет людям, вот бы и мне повезло хотя бы раз.

  - Надеешься? - интересуется Виктор.

  - Нет, конечно, букет у меня, 146 ч.2, 108 и еще по мелочам.

  Виктор уже немного освоился в изоляторе, все названные статьи он знал и понял, что его новый знакомый - неунывающий человек. По этим тяжким статьям условно не дают, "нагонят" его домой явно не скоро.

  Шли по длинным гулким коридорам СИЗО, дальше через пищеблок на третий этаж, в рабочий цех. Здесь паяют елочные гирлянды, делают упаковочные коробки для кондитерской фабрики. Эти работы делают в основном малолетние преступники.

  - Чтобы выплескивать лишнюю энергию, - шутят воспитатели-офицеры.

  Несколько человек и бригадир - осужденные из хозобслуги, то есть те осужденные, которые отбывают свой срок наказание здесь, в СИЗО. Строем идут через пищеблок, дверь в варочный цех открыта. Огромные трехсотлитровые котлы стоят по периметру, везде чистота, грозно шипит пар. Повара в белых куртках закладывают в котлы мясо, идет приготовление обеда. У дверей в кладовую высокая красивая женщина в белом халате что-то говорит молодому парню в белой поварской куртке. Виктор невольно сбавил шаг, засмотрелся и поймал взгляд ее голубых глаз: "Как у Вики" - мелькает в голове. Виктор заставляет себя не думать о Вике, но мысли, не слушаясь, все равно возвращаются к ней. Сдавило в груди, сердце застучало быстрее. Хотелось бежать быстро-быстро, вырваться из этого мрачного здания, убежать в лес, упасть лицом в траву.

  - Боже мой, когда же это закончится? Неужели я не смогу забить ее. Выбросить из головы даже мысли.

  Он уже исписал общую тетрадь стихами. Разлука, осень, боль, ничего другого в голову не идет. Поднялись в цех. Бригадир и его помощники выдавали пачки коробок-заготовок, разносили по столам. Пацаны садились на свои привычные места. Работа началась. Обычные мальчишки. Глядя на них, даже не верилось, что за ними не по одному преступлению. И если бы не застиранные не по размеру спецовки, можно было предположить, что где-то идет урок труда.

   В работе, как и в жизни, были свои лидеры и те, кто работал с ленцой, с хитрецой и часто не выполнял вполне реальную незавышенную норму. Были и те, кто делал по три нормы. Если Цыган очень старался, то от усердия прикусывал язык. Но у него почему-то не получалась даже эта простейшая работа, с которой, говорили, справлялись даже незрячие. Насос наоборот не хотел стараться, работал с неохотой. За движениями рук Минака было трудно даже усмотреть. Четко, быстро, ни одного лишнего движения. В 10.30 часов в цех зашла женщина-контролер:

  - Ого, кого-то дернут на свиданку, - сообщил всезнающий Фикса.

  - Захаров Виктор Иванович, - громко назвала контролер, читая заявление.

  - Витек, к тебе зазноба? - улыбнулся Фикса.

  - Нет, отец, наверное. Только он ходит. Зазноба...

  Но что? Как назвать причину, почему ни разу не пришла Вика. Забыла? Разлюбила? А любила ли она его?

  Знакомая дорога через пищеблок. Красивая женщина в белом халате с двумя крепкими осужденными-поварами в белых куртках и поварских колпаках выносят из варочного цеха большую сорокалитровую кастрюлю мяса.

  - Привет, Жень! - поздоровалась контролерша с комнаты свиданий. - Ты все хорошеешь!

  - Что мне не хорошеть с такими мужиками и на вольных харчах, - пошутила Женя.

  "Заведующая", - догадался Виктор.

  - Это, Евгения Ивановна, не мужики, а осужденные, - в тон ей пошутила женщина-контролер.

   Обе женщины весело засмеялись. Может быть, вспомнили какой-то случай из жизни СИЗО, оставшийся по этой теме в их памяти. Виктор со своей выводной прошли мимо остановившихся поваров. Евгения Ивановна ключом открывала дверь. "Разделочный цех", - прочитал Виктор. Вышли с пищеблока, прошли несколько железных дверей-решеток через улицу к комнатам свиданий в левом крыле административного здания.

  - Девушка, а кто пришел, отец? - спросил Виктор и, поймав строгий взгляд контролера, поправился: - Извините, гражданин начальник.

  Женщина улыбнулась. Ей явно льстило робость этого симпатичного молодого человека перед ней. Посмотрела в заявление, прочитала и, нахмурившись, сказала:

  - Нет. Нестерова Виктория Викторовна. Жена или невеста?

  От этих слов Виктор оглох. В горле сжалось, сердце забилось. Он даже не расслышал вопроса, кто ему Нестерова, который задала контролерша.

  " Вика! Вика! - как заклинание стучало в голове. - Ты пришла! Почему так долго тебя не было?" Он был уверен, что задаст сто вопросов сразу, но, увидев Вику, не смог задать ни одного. Он молчал, просто смотрел на нее и молчал. Вика, бледная, тоже, наверное, от волнения, первая пришла в себя. Взяла в руку трубку телефона, показала жестом Виктору, чтобы он взял тоже трубку. Улыбнулась, как раньше по-детски, открыто и мило.

  - Здравствуй, котик. Здравствуй, родной, - голос у Вики дрожал. - Это я, я виновата, что ты здесь, - она вытерла слезу со щеки: - Прости меня, если сможешь. Прости. Я себе этого никогда не прощу, - она заговорила быстро. Виктор от волнения даже плохо понимал, о какой своей вине она говорит.

  - Что ты, Вика, причем здесь ты, - наконец выговорил он.

  - Милый, я бы порвала все решетки и была бы с тобой. Если это было бы возможно. Что говорит следователь? - Вика вопросительно посмотрела на Виктора.

  Он пожал плечами:

  - Я не знаю. Я даже не знаю, толкал ли я Игоря или нет. Я на суде, наверное, так скажу, пусть решают. Но я буду честен, по крайней мере, перед своей совестью, - Виктор опустил голову.

  - Что ты говоришь? Какая совесть?! - глаза Вики стали чужими от этих слов. Он даже вздрогнул, она это или похожая на Вику девушка. - Витя, какая совесть? Это несчастный случай. Пьяный упал. О чем ты говоришь, Захаров?!

  Вика назвала Виктора по фамилии и стала совсем чужой. Неужели в одном человеке могут жить два совершенно противоположных человека. Неужели можно быть и милой, и доброй, и злой, и колючей? Он совсем не знал своей Вики, ее духовного мира. Любовь закрыла ему глаза. Он видел только самую хорошую, самую добрую любимую девушку и совсем не знал, какая она может быть. Вика еще долго объясняла ему, как вести себя со следователем, что говорить на суде. И во весь остаток времени, которое пролетело как один миг, она не сказала ничего о себе. На вопрос, как она, Вика махнула рукой. Нормально. Главное тебе вылезти отсюда любой ценой.

  - Как вылезти, а если я действительно убил человека!?

  - Какого человека?! Не говори глупости. Он сам упал. Любой ценой выйди отсюда, понимаешь?

  Виктор словно не понимал, о чем она говорит, или она тоже совсем его не знала.

  Дверь открыли:

  - Заканчиваем, - голос контролера. - Свидание окончено.

  Вика снова улыбнулась и будто маску сняла. С лица сняла одну, надела другую.

  - Все, котенок. Я верю, все будет хорошо. Удачи тебе.

  Отключили телефон. Вика еще что-то показывала жестами, улыбалась. Виктор оцепенел. Она ничего не сказала о себе. Придет ли она еще? Почему не была так долго? Он хотел задать ей сто вопросов, но не задал ни одного и не получил ни одного ответа. Вот и простая, всегда открытая Вика, она была, и словно ее не было совсем. Всю дорогу он шел молча, опустив голову. Женщина-контролер попыталась завести с ним разговор, но, посмотрев на него, тоже замолчала. Всю дорогу, до камеры. Всех уже увели с рабочего цеха на обед. После обеда, в два выводили снова, до пяти. Виктор молчал и в обед, и в цеху. Фикса подошел, о чем-то хотел заговорить, но, глянув в хмурое, задумчивое лицо Виктора, отошел, не задав ни одного вопроса. В три снова пришла женщина-контролер с комнаты свиданий. Снова назвали фамилию Виктора.

  - Ты б говорил, чтоб вместе приходили, что они по одной идут, - с наигранным недовольством говорила она Виктору, выходя из рабочего цеха.

  - А кто пришел?

  - Захарова Галина Ивановна, жена, наверное? Сначала любовница, потом жена. Два свидания в день. Кто разрешил? Блатной сильно и городские обе, не издалека приехали, - ворчала контролерша.

   Они зашли в коридор пищеблока. Евгения Ивановна встретила их у дверей овощного цеха.

  - Лариса, ты чего его весь день водишь? - улыбнулась заведующая как старым знакомым.

  - Да бабы его достали. Сначала любовница, потом жена, - контролер развела руками. - Весь день вожу. Надо сходить в оперчасть, кто разрешает по два свидания.

  - Хватит тебе придираться к парню. Все правильно, сначала кого любит, пришла. Потом, кто ждет. Правильно. - Евгения Ивановна посмотрела на Виктора.

  - Это сестра моя, - раздраженно проговорил Виктор и почему-то покраснел.

  - А краснеешь почему, если сестра? - заметила Евгения Ивановна и улыбнулась, глаза их снова сошлись. Виктор хотел казаться раздраженным, даже злым, но почему-то это ему не удалось, он тоже улыбнулся, первый раз после свидания с Викой.

   С сестрой Галиной, которая старше Виктора на три года, еще с детства были разногласия. Властолюбивая и настойчивая Галина и добрый бесконфликтный Виктор были полной противоположностью. И если о разных людях и говорят: "черное" и "белое", этим как бы подчеркивают полную несходность характеров, то это именно о Захаровых. Если и было в чем сходство, то это в настойчивости, от отца. Иван Егорович с первых сознательных лет их жизни внушал детям быть целеустремленными, добиваться всего в жизни самим, преодолевая все трудности.

  Виктор все делал сам, не терпел даже малейшего послабления от учителей в школе. Лев по гороскопу, он даже сказанную авансом похвалу всегда старался оправдать. Пусть при этом он будет учить всю ночь. Сестра, Скорпион, властная по натуре, всегда добивалась своей цели, но в отличие от брата, любым путем и совсем не гнушалась учительских послаблений как дочь секретаря райкома. И школу она закончили с золотой медалью, у Виктора в аттестате две четверки. Галина поступила в медицинский, наверное, повинуясь моде, а не зову души. Став красивой девушкой, она только укрепила свои властные задатки юношеского характера. К цели любым путем, не задумываясь, перешагнет даже через еще вчера близких людей и сразу их забывает. За двадцать восемь лет жизни о ней могли сказать, что любила она слишком много мужчин, но скорее всего, не любила она никого. Романтика, душевные страдания, как считала Галина, это удел людей слабохарактерных.

  - Уйдет парень, не беда, найду три, еще лучше, - говорила она своим подругам еще в институте, которые страдали от неразделенной любви. - А лучше иметь их сразу два или три. Я так всегда делаю, - призналась Галина и весело засмеялась.

  И было невозможно понять, шутит она или говорит серьезно. Тем более близких подруг, с которыми можно открыть свою душу, как это бывает в студенческом возрасте, у нее просто не было. Были сокурсницы. Потом, когда еще и закона о кооперативах официального не было, но, зная, что он скоро появится, стали уже полулегально создаваться кооперативы, Галина стала дружить с сыном тогда еще председателя облисполкома Сашей Воробьевым. Роман бурно развивался и все стали звать Галину невестой Воробьева. Эта дружба ввела Галину в элиту области, она стала посещать вечера, где собирались первые люди. В те годы это были в основном партийные функционеры. Потом они вместе с Сашей создали кооператив "Веста", очень успешно работавший, разумеется, под негласным патронажем Сергея Павловича, отца Саши.

  После разрыва с Воробьевым Галина закружила роман с Игорем Григорьевичем Елышевым, женатым, заместителем председателя облисполкома, он был старше ее на четырнадцать лет. Но принцип - любые средства хороши для достижения цели - всегда был важнее морали для Галины Захаровой. Теперь она хозяйка ресторана "Донские зори" и салона красоты "Фея". Правда, эти все кооперативы не частная собственность, но львиная доля дохода доставалась ей. Общество только начинало расслаиваться, и клиентками салона красоты были в основном жены тех же партийных работников или успешных кооперативов, холеные и высокомерные. Но ничего, для достижения цели можно прогнуться.

   Галина была уверена, кооперативы - это переходный этап на пути к частной собственности. После последнего разговора с Елышевым, он долго не звонил ей, и, когда позвонил, Галина поняла, кафе "Пирамида" будет ее, за ее назначенную цену. Она даже невольно пожалела: "Много ему, сволочи, предложила". Наверное, из всех своих многочисленных мужчин, Елышева она не просто не любила, она его ненавидела, но почти полтора года она изображала верную, преданную любовницу. Все, наверное, в нем ее раздражало. Его высокомерие, излишняя полнота, даже носки пахли не так, как у других. И сейчас, столкнувшись с новым в советской истории явлением, как "поборы" или "рэкет", она вовремя сама сделала шаг навстречу, даже стала своим человеком, получив процентную льготу.

   Такой была Галина Захарова, "железная леди", первооткрывательница русского бизнеса. Виктор не очень был привязан к сестре, но сейчас был искренне рад ее приходу. Высокая, стройная, в норковой шубе нараспашку, с белым пушистым шарфом, Галина и вправду была красавица. Она явно была чем-то возбуждена, жестикулировала руками, разговаривая с кем-то за дверью.

  - Много передали, говорят триста пятьдесят грамм лишнего, - сообщила она брату, и Виктор весело рассмеялся.

   Галина в своем стиле. Она всегда добьется своего, даже если перевес будет три с половиной килограмма.

  - Привет, братишка. Ты смотри, выглядишь молодцом. Так держать, мы, Захаровы, в огне не горим, в воде не тонем. Слышал новость, отца назначили директором строящегося пивзавода!

  - Да ты что!? И чей это жест доброй воли? Самого Антипова? С ума сойти!

  Виктор действительно был удивлен этим известием. Начали обсуждать всех знакомых, что произошло за это время, пусть еще не так много прошло этого времени. Виктор не удержался, даже спросил про Сашу Воробьева.

  - Даже не знаю. Его кооператив сейчас возглавляет управляющий. Он, я слышала, пить много стал, он и раньше этим недугом грешил, - с совершенным равнодушием сообщила Галина как о постороннем человеке, а не о мужчине, с которым жила почти два года, как с мужем. Да, "железная леди".

  - Витюш, была сегодня твоя зазноба? - Галина переменила тему разговора.

  - Да. Ты откуда знаешь? - Виктор знал, что Галина с Викой и виделись-то пару раз.

  Первый в ресторане, когда она шокировала Вику своим нарядом и драгоценностями и еще, совсем случайно, на улице. Дружба у них не сложилась.

  - Я теперь все о ней знаю. Как же - почти родственники были. Она сообщила тебе, что беременна почти четыре месяца.

  Эта новость оглушила Виктора. Весь сегодняшний день одни новости. Одна другой оглушительней, но известие, что Вика беременна...

  - Кто?! От кого? Ты правду говоришь, сестренка?! - глаза у Виктора округлились. Взгляд стал совсем чужим. Еще мгновение, и казалось, он начнет бить толстые стены, ломать решетки.

  - Витюша, успокойся, - совсем как в детстве по-взрослому приказала Галина.

  Он ее всегда слушал. Послушал и сейчас.

  - Нет. Мне она ничего не сказала, - ответил он и снова сел на привинченный к полу стул в углу переговорочной кабины.

  - Значит, еще немного совести у нее осталось. Или с волнением не справилась. Вить, ты извини, я детектива частного наняла. Он больше недели следил за Викой. Живет она на Шендрикова, дом 93 "А", с профессором Лобовым. Живут почти в открытую, как муж с женой. Он же и отец ребенка, по крайней мере, она так ему утверждает. Хотя, говорят, женщина это сердцем знает. Я не знаю, еще не женщина, - пошутила Галина, - но последнее время в их отношениях появились даже не трещины, а пропасть. Я думаю, Лобов по своей привычке и ее бросит, как и всех своих студенток до нее. Он, старый, давно с девчонками.

  Галина назвала сорокадвухлетнего Лобова старым, хотя это относительно к двадцатилетним девчонкам он действительно старый.

  - Вика, видимо, известием о своей беременности его ошарашила, он даже бегал за ней. Но сколько волка ни корми, собакой он не станет. Ему скучно на привязи. Если он вообще сможет на привязи жить, - Галина улыбнулась, говоря последние слова о Лобове, может, произнося их, она подумала и о себе. В чем-то у них было сходство.

  - Он объявил Вике, - продолжала Галина, - что женится на давно с ним помолвленной Зое Андреевне Ефимовой. Это профессор с технологического института. Вика, конечно, истерику грандиозную закатила, грозила пойти в деканат. Но ей двадцать четыре, она совершеннолетняя и по нашим, и даже по американским законам. США становятся нашими братьями, все больше мы начинаем им подражать. Вот я и подумала сегодня, когда узнала, что Вика пришла в СИЗО, что готовит почву для отступления наша "мышка". Пришла тебя обрадовать.

  Виктор молчал. Во рту высохло, язык прилип к горлу, очень хотелось пить, хотя бы один глоток воды. И такое безразличие, такая пустота в душе. Словно говорила Галина о ком-то совсем постороннем, не о его Вике. Эта "серая мышка", она чужая, совсем чужая. Галина уловила состояние брата. Может, не душевное. Если ей и приходилось переживать по какой-то неудаче, только временной неудачи. Но женская интуиция умной Галины все подсказала, как тяжко это слышать ее брату.

  - Витюш, я понимаю, тебе тяжело, - Галина закурила, хотя на каждой двери в кабинках висел плакат, запрещающий курение. Конечно, кто-то курил, делал несколько затяжек, пряча в руке сигарету. - Но пойми правильно, ты мужик, ты взрослый сильный мужик. Отбрось всю меланхолию, посмотри правде в глаза. Змею ты пригрел на своем жарком сердце. Наберись мужества, не натвори новой глупости. Тебе одной глупости хватит на две жизни.

  Виктор молчал. Голос Галины звучал четко, твердо, как заклинание на сеансе гипноза. У него не было ни одного слова сказать что-то против. Это было против его психологии. Он всегда, везде старался быть честным, и как теперь можно продолжать лгать себе, ненавидя слово ложь у других. Галина знала хорошо своего брата, наверное, поэтому она решилась сказать все сразу. Зачем тешить надеждой Виктора. Сказать все, пусть решает сам.

  - Заканчиваем свидание! - звучит ставший уже знакомым за этот день голос женщины-контролера.

  - Все, Витюш, с Новым годом тебя. Не грусти, не скучай. Все перемелется. Вся твоя жизнь еще впереди.

  Телефон отключили. Галина еще что-то говорит, Виктор видит это по ее губам. Потом она снова заговорила с кем-то за дверью, но улыбнулась, погрозила Виктору пальцем, как в детстве, и показала большой палец, что означает: "Все хорошо. Все будет хорошо!". Дверь открыли, Виктор махнул рукой сестре на прощание. Контролер Лариса головой указала на корзину с передачей от Галины.

  - Бери. Сам неси.

  Сверху лежала большая шоколадка. Виктор знал - шоколад, даже шоколадные конфеты в СИЗО передавать не положено. И здесь он узнал Галину - своего добьется любой ценой. Виктор взял шоколадку, положил в карман белого халата контролера, одетого поверх телогрейки.

  - Это заключенным не положено, гражданин начальник, - весело проговорил он. Странно, но после всего, что рассказала Галина, у него вдруг стало хорошее настроение. Словно груз был снят с его плеч или точнее с его души. Груз непонимания, груз неопределенности. Что, почему - все ответы он получил, и впереди все чисто. Неважно, что в душе пустота. Время лечит и заполняет пустоту, даже в душе. И что казалось самым дорогим, со временем уже кажется просто смешным.

  - Спасибо, - уже совсем другим - женским, а не металлическим голосом поблагодарила Лариса.

   "Домой, Виктор Иванович. У вас сегодня был очень насыщенный и, может быть, даже судьбоносный день", - подумал Виктор, шагая за контролером по узким коридорам СИЗО.

  Пришли в камеру три-два. Пацанов еще не было с работы. Виктор разложил все на столе. Это будет подарок им к Новому году. В их камере следующая передача будет только 4 января. Здесь все было общее. Это очень нравилось Виктору, и он сдавал все свои съестные припасы в общак. Но дети есть дети, и все, что откладывалось к Новому году, почти у всех было съедено. Даже здесь, в СИЗО, молодой растущий организм требовал свое.

  Виктор сел на свою кровать, закурил. Странное состояние: легкость и пустота. "Теперь ждать суда. На суде я скажу все, все свои сомнения, и пусть решают, что хотят, только честно. Хочу снять с души этот груз. Накажут! Пусть, я искуплю вину. Я бесспорно виноват и должен быть наказан, - Виктор встал, прошел несколько раз от двери до окна. - Если было преступление, значит должно быть и наказание, как у Достоевского", - почему-то подумал Виктор и улыбнулся. В коридоре послышались голоса и приближающиеся шаги. Это привели с работы заключенных подследственных камер 32, 34 и 37.