Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!

Нет из мрака возврата, о сердце мое!

И не надо надеяться, о мое сердце!

И бояться не надо, о сердце мое!

Ева размотала новую паутину, но не знала, что спросить.

Ее покойный господин редко распалялся на комплименты женщинам, считая тех бесполезной тратой денег для империи — наравне с мужчинами получали и оружие, и одежду, но вряд ли их служба стоила таких затрат. И оттого признание из его уст было особенно ценно. Его заслужили только три женщины, одна из которых умерла столетия назад. Он даже хранил старый потрепанный портрет, на котором была изображена по-своему красивая дама в багряном кимоно — лицо было выбелено, чайные кошачьи глаза смотрели с прищуром, а алые губы были изогнуты в усмешке. Но больше всего Еву в женщине поразило то, что в пышной прическе из черных волос сидел паук — маленький, с блюдце, дикая тварь. Женщину Мерур звал не иначе, как Госпожа, и ничего про нее не рассказывал. Он и не показывал портрет никому, только запирался в своей галерее и созерцал — Ева лишь однажды подглядела за ним в паутину.

Вторая женщина тоже была из рода кошек. Но ее портрета не было, Мерур разве что спьяну вспоминал истории о ней и сумбурно пересказывал скорее даже для себя, чем для гостей. Он звал ее кошачьей принцессой.

И третьей была маршал империи. Он считал ее символом победы, усмехался — «Не белый голубь приносит мир, а дикая гарпия!». Мерур часто думал о ней, мало говорил, но иногда выходил в сад и тоскливо ходил по каменным дорожкам, гладил старые скамейки, повторяя под нос «Мур. Мур. Мур». Быть может, скучал, может, жалел, но никогда не забывал. Быть может, бойкая крылатая девочка в ее паутине, повторяющая его имя – на самом деле и есть та самая маршал, дикая гарпия?

Ева поняла, что хотела узнать. Мерур уже не сумел бы ничего рассказать, но паутина могла все. И провидица зажмурилась, сосредоточившись на вопросе. Люлю из прошлого не сильно-то походила на нынешнюю Люциферу, вот только почему? И провидица складывала паутину виток за витком, пока та не задрожала и не окунула паучонка в прошлое.

Ева увидела измученную девушку, подвешенную за крылья и руки к потолку. Усыпанную, как бисером — иглами и паутиной трубочек. Знала, но не верила, что это — Люция. Уже седая, с такой же пепельной кожей. Лица было не видно из-за спутавшихся волос. На запястье алело клеймо — оплавленная кожа отблескивала цифры — сто восемь.

Грот вокруг походил на лабораторию — Люция висела в свете кристальных ламп. Два ряда длинных столов уходили от нее к другим стенам. Небольшая трибуна с целой кучей рычагов и переключателей стояла у двери, за ней сидел мужчина в замызганном белом халате. Раскосые кошачьи глаза с тоской глядели на отражавшуюся в дальнем зеркале лаборантку — девушку с белоснежными кошачьими ушами и таким же хвостом, выглядывающим из-под чистого и выглаженного халата. Она скрупулезно разводила из фиксаналов растворы и делала пометки в пожелтевшем журнале.

У ног Люции стоял пожилой мужчина-кот, поглаживал редкую бородку и, прижав черные кошачьи уши, пристально следил за пленницей.

— Еще десять кубов, — задумчиво бросил он через плечо. Поднял голову, наблюдая за изменениями, вслушиваясь в каждый ее вздох. В полнейшей тишине было слышно, как пот, стекающий с ее лба, разбивался о камень.

— Еще, — черный кот коснулся руками голых ступней Люциферы, не помещающихся в его ладонях.

И кот у двери подал еще десять кубов пунцовой жидкости, даже не подняв головы. Ему явно не сильно нравилась работа и иссохшее тело девушки с облезлыми крыльями. Он коротал время, разглядывая собственное едва различимое отражение в дальнем зеркале, серые столы с кафелем. Наблюдал, как четко и слаженно белая кошка разливала лиловые растворы по колбам.

— Еще.

Черный кот провел ладонями по жилистым голеням Люции. Когда он увидел ее в первый раз, нагую, озлобленную, сильную, он был восхищен. Теперь от былых мышц почти ничего не осталось, нагота стала отвратительной настолько, что крылатую одели в мешковатую робу, а огонь в глазах потух. Вот только она по-прежнему не чувствовала боли! Бейся не бейся, но в этом они ни на шаг не продвинулись. Висела мотыльком, пойманным в паутину. Разве что дышала, и то благодаря инъекциям глюкозы.

Люция тяжело вздохнула, сипло простонала. Ноги и вывернуты плечи забила дрожь. Крылья заколотились, осыпая перья. Она сделала еще несколько жадных глотков воздуха и закричала. Кот судорожно скомандовал:

— Стоп! Хватит! Стой! Спускай ее! Давай!

И кот у переключателей обернулся, поежился, видя, как неистово бьется в болезненных конвульсиях пленница. Она хватала ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, ребра спазматически сжимались все сильнее и сильнее.

— Она задохнется! Ну же!

Черный кот стоял под ней, обнимал за ноги, готовый подхватить, как только оковы разомкнутся.

Щелк. И Люция упала тяжелым серым мешком.

— Живее! Позовите… — кот перевернул ее, борясь с чувством отвращения. Мокрое от пота тело было липким, а грязь плоти скатывалась в ладонях. Посмотрел на серое лицо и закатанные глаза. Стал вытаскивать иглы, от падения провалившиеся под кожу. Услышал слабый сип. — Позовите командира. Она чувствует, что значит — быть человеком! — сказал он гордо, самодовольно. Погладил по щеке, с толикой восхищения наблюдая, как сильно его рука, наконец-то сумевшая даровать крылатой боль, отличалась от мертвецки бледной кожи Люции. — Пока она не задохнулась! Живее! Она же умрет!

И они кинулись исполнять приказ. Девушка — в лаборантскую, сообщить всем удивительную новость. Юноша — за командиром.

Хлопнули двери, оставив кота и его жертву одних.

— Я училась имитировать этот ад чертов год, — процедила Люция сквозь зубы, поднимая на кота совершенно ясные глаза.

Он оцепенел, с ужасом посмотрел на нее, все еще поддерживая под тощие ребра. Она ощерилась:

— Как я тебя ненавижу! — и мертвой хваткой вцепилась ему в глотку.

— Но асфиксия. Тремор! — он судорожно попытался отползти. Хотя бы разомкнуть тонкие ледяные пальцы с горла.

— Я все еще не чувствую боли. Я ни-че-го не чувствую! — зашипела она, обломанными ногтями впиваясь в его кадык. — Совсем ничего, кроме желания жить, — и, резко дернув, вырвала адамово яблоко.

Люцию окатило кровью из порванной артерии, но она откинула тушу мучителя к столу. Закашлялась, словно все ее легкие целиком наполнились едким дымом. Поползла через тело кота, волоча за собой крылья.

Приступ сошел на нет так же внезапно, как и начался. Люция поднялась, опершись о стол, попыталась сложить крылья, но они только дрожали, ни на сантиметр не поднимаясь земли — лишь волочились павлиньим хвостом.

— Где же они держат охотниц? — спросила она в пустоту, ковыляя к растянувшемуся на всю стену зеркалу. Заглянула в него, поправила пальцами уголки рта, расправляя так рано появившиеся морщины. Ткнула сломанным ногтем в синющие мешки под глазами, усмехнулась мерзкому липкому телу, едва укрытому рваной тряпкой, как рубахой. Вытерла кошачью кровь со щеки и плеча. Поднесла к лицу клеймо.

— Сто восемь, — прошептала она и рассмеялась. Беззвучно. Словно разрыдалась. — Я — совершенство! — со всего размаху зарядила кулаком в зеркало. Оно со звоном разлетелось ей под ноги. — Я — Люцифера. Светоносная, — подняла осколок с хороший кинжал. Оторвала край рубахи и плотно обмотала им скол, чтобы не порезать руку. — И сам Бог позавидует мне!

Дьявольская улыбка исказила ее измученное лицо.

Ева схлопнула паутину между ладоней и свернулась комок, кутаясь в куртку. Внутренний холод пробирал до костей.

— Нужно найти что-то еще, — едва не заплакала она.

Телица Мерура говорила, что крошка Бель, императрица, души не чаяла в маршале, старалась быть похожей на нее если не внешне, то хотя бы внутренне. И телица твердила, что такой кумир для императрицы лучше всех учителей. И если Люцифера и впрямь настоящий маршал, то это даже странно, ведь ее Величество не могла выбрать ту Люциферу, что смотрелась в зеркало кошачьей лаборатории, а значит, что-то случилось позже.

— Хочу увидеть, почему она стала маршалом, — уверенно прошептала Ева, начиная узор по новой. – И почему Изабель так ее любила.

Паутина покорно засеребрилась, и каждая ее ячейка блеснула во мраке.

Ева увидела уже совсем другую девушку. Люцию, именно ее, но иную. Светлые, с проседью, волосы были собраны в тугую косу. Форма серая, исполосованная ремнями и креплениями брони — блестящие стальные пластины защищали грудь, плечи и запястья, щитки — голень и колени. Роскошные, мощные крылья подрагивали в порывах ветра и казались такими мягкими, бархатными. Люция клином вела отряд ангелов по лазурному небу. Вдоль белоснежных стен дворца, над витражными переходами и россыпью розариев. Под крылатыми мелькали сверкающие крыши замка, купола главного храма — единственного здания, что совсем не тронули кошки. Люция скомандовала замедлиться. Весь отряд крылатых мужчин ждал, пока юная командир оценит ситуацию.

Огромный, рыжий, как солнце, купол церемониального зала еще стоял посреди мраморной площади в окружении охотниц. Ящерица с жиденькой косичкой метала ножи в толпу напавших кошек. Звонко отдавала приказы, шествуя поверх побоища — по чужим плечам, головам — юркая, легкая, неуловимая.

Охотниц было заметно меньше, чем нападавших. К тому же, с кошками была их принцесса, которую еще ни одна охотница не смогла даже оцарапать. Ее клинки было сложно различить в сумбуре боя, а ядовитые иглы появлялись из ниоткуда. Она петляла меж бойцов, своих и чужих, все ближе и ближе подкрадываясь к командиру охотниц — Алисе. Ящерка металась, судорожно выискивая в небе подмогу. И не увидела, как белые пальцы Кошки охватили лодыжку и дернули вниз, на мрамор. Толпа бойцов поглотила охотницу, грозясь растоптать и стереть в пыль. Кошка исчезла в пучине боя, мелькнула меж чужих спин и оказалась у витражного входа в зал церемоний, толкнула стеклянную дверь бедром и скрылась под рыжим солнцем площади.

Люция скомандовала — в атаку. Ей не было дела до гибнущих охотниц, важен был лишь император и его драгоценное семейство. Она направила подчиненных в купол, отдав приказ разбить его.

Рыжее солнце площади за несколько мгновений рассыпалось осколками под ударами ангельских мечей. Кроме звона бьющегося стекла не было слышно ничего. Люция пикировала с неба, различая, как в витражном дожде танцует кошка. Та шагала, переступила белыми кошачьими лапами, вертелась, крутилась. Её мечи рассекали воздух и рвали, кромсали крылатых стражей. Император уже пал, и кошка танцевала на его спине, отбиваясь от защитников. Она казалась мелкой и слабой на их фоне, но они не смогли причинить ей вреда — она ранила в крылья, головы, попутно, незаметно для глаза, метая иглы. И если ангелы могли противостоять ударам её мечей, то иглы заставали врасплох. Она прорвалась сквозь крылатых и занесла клинки над императрицей, закрывающей своим телом драгоценное дитя. Изабель стояла на троне, отцовская диадема-нимб висела на ее золотых волосах, зацепившись за крохотные ушки. Успели короновать. И девочка орала, что есть мочи, выглядывая из-за материнского плеча. Лиловые, горящие яростным огнем, глаза кошки пугали её до смерти, а рядом не было никого, кто мог защитить. Никого, кроме фурии.

На Кошку сверху обрушилась Люция. Повалила на мраморный пол, выбив из рук клинки. И тут же рванула, оглушив крыльями, к императорской семье. Девочка от ужаса едва дышала, мать лежала на ней тяжелым грузом, укрывая крыльями. И тонкая дорожка отравленных игл вела вдоль хребта крылатой леди — Люция попалась на уловку клинков, как и все ангелы. Последняя игла, предназначавшаяся Изабель, оставила глубокий росчерк на нимбе - Кошке не повезло лишь на доли миллиметра.

— Бель, не бойся, я с тобой, — Люция бесцеремонно стащила тело императрицы под ноги и протянула девочке руки. Та упала в ее объятья и крепко вцепилась в крылья.

— Ты не бросишь меня? — прошептала, икая, малышка.

— Никогда не брошу. Ведь ты — императрица. Ничего не бойся!

— И я никогда тебя не брошу, — проскулила Изабель, всем телом прижавшись к спасительнице. Сложила четыре крыла, ещё покрытых белоснежным пушком, и притихла.

Люция обернулась, оглядела бойню охотниц и кошек за разбитым куполом. Без своей принцессы им было уже не победить, выжившим охотницам и ангелам ничего не стоило подавить их окончательно. Химари уже лежала на руках у высокого ангела, связанная по запястьям и щиколоткам. Он сложил рыжие крылья и подошел к Люции, ожидая приказа. Поднял на нее глаза, посмотрел по-ястребиному, искоса.

— Лион, — обратилась та к нему, — убейте всех, кроме Химари. Кошку и трупы доставьте в храм Ясинэ. Ждите там меня. Я пока успокою ребенка.

И она взмыла в небо, оставив Лиона заканчивать последний в войне бой.

Ева зажмурилась, усилием воли листая вперёд, ей слишком сильно не хотелось видеть конец войны. Но она не могла понять, кого хочет увидеть дальше — маленькую императрицу, впечатленную Люцией, как и сама Ева, или кошачью принцессу, чья участь была ей совсем не известна. Интуиция подсказывала, что это она была той самой кошкой, которую уважал господин Мерур. А вот о храме Ясинэ паучонок не знала практически ничего — взрослые с ужасом шептались об этом месте. Не могло там случиться что-то ужасное! Это же сама Люцифера! Ева верила в лучшее и наматывала паутину на пальцы.

Люция стояла, опершись о воткнутый в землю клинок. Сложив руки на груди, созерцала, как кошка, измазавшая свое белоснежное кимоно в грязи, копалась в земле во дворе кошачьего храма и хоронила убитых воинов.

— Скоро рассвет, Химари, стоит поторопиться, — цинично бросила победительница и тут же осеклась. Принцесса кошек подняла на нее тяжелый взгляд.

Даже победив, Люция чувствовала себя поверженной. Она думала, что этот жест сломленной воли успокоит, уверит в победе. Но крылатая стояла у могил, вырытых Химари; посреди клинков — изголовьев; на поле смерти. И не чувствовала себя победительницей. Даже цепь, тянувшаяся от горла кошки к поясу, казалась не более, чем жалкой издевкой.

Химари налегла на крестовину меча над закопанным телом, погрузив его на треть, и пошла к последнему трупу — юноши-кота.

— Скажи, каково это — хоронить тех, кто повелся на твои речи и обещания победы? — процедила сквозь зубы Люция. – Хоронить их, как животных, даже не отдав сердца водам Самсавеила? Каково это?

— Никак, — и Химари за ногу оттащила тело кота к неглубокой яме. — Я уже хоронила своих детей. И ваш крылатый род точно так же не позволил мне отдать сердца водам смерти.

Люция хмыкнула:

— Я слышала от пленников-кошек, что ты считаешь мир, в котором мы живем, лепрозорием. Они сказали правду?

— А что, ты хочешь поспорить? Или у тебя другое мнение? — кошка ссыпала землю в яму, укрыв тело кота. Фыркнула, небрежно отряхнула руки о кимоно. — Мы тут варимся в котле, из века в век лучше не становится. На себя посмотри и на мир вокруг — хочешь сказать, это не адово чистилище?

Люция нахмурилась, но ничего не ответила. Кошка продолжала:

— Окружающий мир — не более чем цирк уродов. Да над нами Бог смеётся и издевается, — усмехнулась она, отдернув распахнутый ворот кимоно. Кивнула на Люцию. — Ты-то чем живёшь? Для чего? Для кого?

Крылатая хотела было напомнить, что она — человек войны и никогда в жизни не жила иначе. Но Химари опередила её, махнув рукой:

— Что есть ты, что нет тебя — этому миру плевать. Он не приводил тебя в мир для чего-то особенного, он просто швырнул куклу на сцену и сел наблюдать. Умрешь ты, и ничего не изменится — все продолжат дохнуть от лепры, вариться в чертовом котле вражды родов и видов, округа все так же будут ненавидеть друг друга. Война, которую ты мнишь жизнью — всего лишь вспышка, и теперь она будет тлеть, пока не разгорится в другом округе, с другими тварями. Мы все несчастны, мы все уроды Лепрозория. И нас никому не жаль. Пойми, Люцифера, это просто цирк, трагикомедия, зрелище для избалованного Бога, — кошка опёрлась на гарду кошачьего клинка и с грустью посмотрела на небо, усыпанное лиловыми звёздами. — А каким видишь мир ты?

Люция молчала, перебирая цепь в руке, ей было нечего сказать. И кошка это понимала:

— Найдёшь ответ — приходи.

Плечи Евы свело судорогой, она спешно стянула паутину с пальцев и, смяв, бросила на пол. Плечи свело снова, но провидица уже раскупорила наполовину полный бурдюк и сделала несколько глотков. Горло тут же до слез обожгло, и Ева закашлялась. Но это все равно было лучше, чем страдать от лепры. К тому же, корки на шее и ключицах заметно уменьшились и практически не мешали. А судороги и потерпеть можно. Паучонок торопливо скопила слюну во рту и с трудом проглотила — лишь бы горло не пекло. Вернула бурдюк с Конфитеором на пояс и мысленно поблагодарила Люциферу за лекарства.

Вот только ответа так и не было. Паутина не показала, почему гордость империи, прекрасный боец и просто сильная девушка вдруг стала фурией, одержимой местью. Безжалостной и совершенно не умеющей сострадать. Равнодушной к смертям тех, кого считала своими. Люция сломалась, но Ева не знала, почему и когда.

Размотала паутину снова, хотя от последних звеньев на глаза от боли накатывали слезы. Но Ева плела, стиснув зубы, отчаянно желая понять фурию до конца.

Голова наливалась чугуном от перенапряжения, пальцы не слушались. Еще чуть-чуть! Хоть один раз. И паутина показала то, что искала провидица.

Люция вошла в тронный зал с кипой бумаг и остановилась у двери. Императрица беседовала с коленопреклонённым вассалом округа Волков, покусывала болезненно-алые губы и кивала, хмуря тонкие брови. Волк заметил вошедшую Люциферу и замолчал, прижав уши назад. Изабель встрепенулась, увидев Люцию, и улыбнулась. Показала рукой подойти ближе — маршал важнее.

Люцифера кивнула и направилась по багряному ковру мимо каменных колонн к старому золотому трону. В этом зале она была первый раз — Бель исполнилось четырнадцать, и теперь четырехкрылая ангелица могла по праву считаться императрицей. Огромная площадь на двенадцать колон предназначалась для празднеств, но здесь был единственный уцелевший трон, и Бель назначала аудиенции. Можно было отреставрировать трон из церемониального купола или забрать роскошное кресло из храма, но императрица была непреклонна — трон отца полюбился ей с первого взгляда. И было чему восхищаться — вместо спинки трона по всей стене разрослось золотое дерево с лиловыми кристальными яблоками. Во времена кошек это было лишь украшением, но сейчас такие же золотые пазы, вплавленные в изящные ветки, поддерживали четыре тяжелых крыла императрицы, отчего она казалась величественнее.

— Это из лабораторий кошек? — Инпу, волк, с нескрываемым любопытством посмотрел на исписанные корешки папок.

Маршал вытянулась по струнке, сложила бело-бурые крылья и осталась стоять навытяжку. Молчала, не собираясь отвечать никому, кроме императрицы.

— Это же в них написано, как они мучили тебя девять лет назад? — тихо спросила девушка. Она неловко себя чувствовала на папином большом троне, ерзала, расправляя платье, чтобы казаться больше. Но все равно на фоне распахнутых белоснежных крыл выглядела маленькой.

— Да, Ваше Императорское Величество, — маршал склонила голову в поклоне.

Инпу принял документы, перебрал папки, бурча под нос и наконец, торжественно выудив кипу бумаг с пометкой — сто восемь — подал ее Бель. Люция бессознательно стиснула пальцами левое запястье, пряча клеймо.

Императрица, поджав губы, торопливо листала страницы и бегло прочитывала бумажки. Инпу, поклонившись, встал рядом под крылом и начал читать тоже, изредка указывая Бель на отдельные графы и строки. Маршала это жутко нервировало, но она не двинулась с места — свое портфолио, любезно составленное кошками, она уже читала.

— Я уверяю вас, все получится, Ваше Величество, — ласково сказал волк, поклонившись Бель в пояс. Забрал бумаги и спустился к Люции. — Вы можете на меня положиться.

Изабель вздохнула так глубоко, как позволял корсет, и насупилась. Инпу продолжал:

— Мне нужна лишь ваша поддержка, помещения, умы ваших подчиненных, в особенности того господина…

Императрица подняла руку в белой перчатке, приказывая волку замолчать. И он поклонился ей снова, раздраженно фыркнул в козлиную бородку.

— Хорошо. Я вверяю маршала Люциферу вам, Инпу, — проговорила императрица, не глядя Люции в глаза. Каждое слово далось ей тяжело, но она кивнула сама себе и продолжила, обращаясь к крылатой. — Ты станешь совершенством. Ведь ты достойнее меня.

— Стоп, что? — Люция встрепенулась, шагнула и заглянула Бель в глаза. — Я не понимаю. Вы вообще о чем? Что значит — совершенством? Что значит — достойнее вас, Изабель?!

Но волк положил руку ей на плечо и с силой сжал.

— Вы слышали приказ. Пойдемте, Люцифера.

— Какой приказ?! Я никуда не пойду! — маршал пренебрежительно отдернула руку волка и закрылась от него крыльями.

Изабель вздохнула и с болью взглянула на свою спасительницу.

— Так надо, Люция, — прошептала она под нос. Кашлянула и добавила громче. — Маршал Люцифера, вы переходите в подчинение господину Инпу, приказ не обсуждается.

— Да что за… — огрызнулась Люция, непонимающе хмурясь.

— Свободны оба! — рявкнула Бель, вскакивая с трона. Крылья съехали с пазов, но не упали.

Люцифера преклонила перед ней колено, глубоко вздохнула и сказала дрогнувшим голосом:

— Да, Ваше Величество.

На ее лице не шелохнулся даже мускул, она покорно встала после кивка Бель и пошла за волком.

— Ты станешь совершенством. И сам Бог позавидует нам, — горько прошептала императрица, присаживаясь в кресло.

Нежный голос Бель громом ударил по ушам Люциферы, заставляя кровь стыть в жилах, а пот струиться по вискам. Маршал замерла и, не веря, обернулась. Но вошедшие стражи Инпу схватили ее за крылья и поволокли за собой. А Люцию забила дрожь, судорога не давала даже шанса вырваться, голова задергалась на плече.

Едва дышала — пять вздохов, пять выдохов. Судорожно, проталкивая воздух в сопротивляющиеся легкие. Горячие слезы текли по ее лицу под тугой серый ворот.

Предали. Бросили. Вонзили в спину нож по рукоять.