Немало нагрешил я на своем пути,
Но все же светится надежда впереди:
Ты обещал помочь, когда мне будет плохо.
Мне нынче плохо так, что худшего не жди.
Химари бодро забиралась по отвесному склону, тигр плелся позади, но и не отставал. Где-то вверху маячили кошачьи домики с резными изогнутыми крышами.
Люция и Ева, должно быть, были уже в городе, и, что вполне вероятно, сейчас изумленно шатались по улочкам, разряженным к празднику. Осенний фестиваль, о котором кошка услышала краем уха, перестал быть даром пришедшей Зиме. И то, не было больше жертв, на разрушенных алтарях теперь выстроили кабаки да таверны, а сами шисаи нынче прислуживали пирующим, а не вселяли благоговейный ужас. Химари там было не место. Даже если бы ее не узнали, то определенно всыпали бы плетей хотя бы за то, что служанка отбилась от чьих-то рук. Устраивать побоище было чревато, в городе собрались волки со всего округа, набившись в городишко, как в муравейник. Но в этом был существенный плюс — Люция с паучихой могли слиться с толпой, сойти хоть за циркачей, мало ли кого принесло на фестиваль.
Химари планировала попасть в город с окраины, где жили слуги волчьих стай. Даже дрожь брала, насколько мерзким и неестественным это казалось, ведь когда-то волки и кошки были равны, и бойня отряд на отряд была лишь фестивальным развлечением и способом умерить конфликт. Это злило невыносимо, но Химари не готова была снова вставать за свой народ, слишком старой и слишком усталой она казалась самой себе. Пусть лучше новое поколение вершит революции, но никак не она.
Химари осеклась, споткнувшись о деревянную игрушку. Наклонившись, подняла с земли разбитую неваляшку в виде кошки, осталась только голова с погрызенными ушами, верхние лапы и спинка. Что-то екнуло в груди, и меланхолию с тоской смело и разбило вдребезги. Сердце заколотилось бешено, отдаваясь глухими ударами в ушах и висках, во рту пересохло. Неваляшка определенно принадлежала ее дочери, кошка даже помнила, как ругала ту за глубокие борозды от когтей на спинке игрушки. Задрав голову, Химари всмотрелась в виднеющийся наверху дом с серой крышей. Он определенно принадлежал когда-то ей. Кошку разрывало от желания бежать прочь и снова войти в свой сад, навестить место, навсегда обрекшее на одиночество. Прижав неваляшку к груди, она уверенно зашагала по склону.
Остановилась почти у самого верха и взглянула на сияющий город в стороне. Как жаль, что она не сожгла его дотла.
Обернувшись, Химари сделала шаг и по колено провалилась в высохший ручей, двадцать лет назад он еще тек вниз по склону. Фыркнув, кошка выбралась и поспешила наверх, но стоило ей только коснуться рукой края обрыва, как на нее навалилась невыносимая тяжесть. Она прекрасно понимала, что ждет наверху, ведь она так и не вернулась сюда после той ночи, так и не взглянула на свой дом ни разу за двадцать с лишним лет.
Тигр боднул в локоть и, схватив зубами за наручи, увлек за собой, насильно затащив наверх. Поднявшись, Химари огляделась. Все сильно изменилось за два десятилетия. Теперь ее дом был на самом краю, а все остальные кошачьи жилища держались от него подальше, как от проклятого. Все пришло в запустение. Все, что могло упасть — упало, что могло сгнить — сгнило. Все рассыпалось, покосилось, рухнуло. Дом все еще стоял, хоть и дрожал и выл от каждого ветра, от сада же теперь не осталось даже видимости, он зарос и больше походил на густой лес; калитка скрипела где-то вдалеке, ее даже не было видно из-за кустов.
Тигр, шумно обнюхивая землю, направился прямиком к порогу. Сжав неваляшку покрепче, Химари, едва дыша, пошла за ним.
Трава под ногами доходила до колена, цеплялась крапивой за полы кимоно, приминалась от каждого кошкиного шага. В кустах сверчало, а где-то вдалеке гудел пирующий город.
Раньше Химари верила, что все будет хорошо. Что в этом мире для нее обязательно найдется свой райский уголок, свой кусочек счастья. Всем сердцем верила! А все пошло наоборот. Ну почему разбивалось абсолютно все, чего она касалась? Почему оно рушилось? Почему от убеждений оставались одни лишь осколки? Почему эта жизнь постоянно, раз за разом, хотела ее сломать? Может, ей это удалось. Химари казалось, что она проиграла. Она вдруг так отчетливо осознала твое поражение, что захотела взвыть раненым зверем. Все-все она потеряла. Все разрушила. Все уничтожила. Империя не пошла бы крахом, будь она рядом с отцом на войне. Ясинэ была бы жива и не дала бы ангелам сесть на трон, не убей она ее. Сейрен прожила бы дольше, решись Химари прийти ей на выручку вовремя. И дети были бы с ней, вернись она тогда, двадцать лет назад, хотя бы на полчаса раньше, хотя бы на четверть часа. До чего же было горько и обидно. От злобы на саму себя Химари швырнула обломанную игрушку в ступени, разбив ее окончательно. До крови прикусила губу от невыносимой боли и бросилась в дом.
Распахнула деревянные двери и свернула по коридору. Ее несло по хлипким половицам в самую дальнюю комнату с видом на городские огни. Она ворвалась в нее, утирая кровь с губ, с силой открыла высокий шкаф. Рука сама потянулась за темным шелковым кимоно на вешалке. Сглотнув подступивший к горлу мерзкий ком, Химари вытащила его и, встряхнув, накинула на плечи. Укуталась в него, словно промерзла до костей, вжалась, запахивая ткань в несколько оборотов. Оно все еще терпко пахло горьким шоколадом.
С дрожащими губами оглядела комнату, любимая спальня была такой чужой и родной одновременно. Круглое окно почти на всю стену, из которого так приятно было смотреть на город и горы вдали, дрожало от натиска ветра. Просторная пышная кровать, на которой было так здорово валяться и ни о чем не думать, покрылась толстым слоем бархатной серой пыли. Шкаф затянуло паутиной. Посильнее укутавшись в кимоно, Химари вышла из спальни и через весь коридор медленно побрела в сад, волоча за собой слишком длинное мужнино кимоно.
Тигр лежал у порога, лапой лениво покачивая уцелевшую голову сломанной неваляшки. Он только глянул на вышедшую кошку и снова вернулся к своему скучному развлечению.
Химари, сжав в ладонях ворох шелковой ткани, упивалась ароматом горького шоколада. Пусть Хайме не было с ней, но этот запах успокаивал, придавал сил и был путеводной нитью между ее жизнью и его смертью. Глубоко вздохнув, она пошла по каменной тропинке, почти полностью утонувшей в траве, к своему заветному месту, самому сокровенному, полному воспоминаний и глупостей.
За садом, превратившимся в густые заросли, было маленькое озерцо, когда-то полное воды. Теперь же оно опустело, а два скелета рыб были засыпаны землей и обломками развалившегося мостика. Обойдя его, Химари вышла на поляну, где у самого края обрыва росла могучая старая яблоня. Когда-то муж посадил ее из священного семечка, пообещав беречь Химари, как ее. С самой большой ветки спускалась качель — три дощечки, скрепленные вместе и подвязанные толстой веревкой. Кошка подошла к дереву и, обняв огромный ствол, припала всем телом. Обернулась, глядя на наливающийся закат. И даже усмехнулась, кутаясь в шелковое кимоно. Все будто по-старому, закрой глаза и поверь, что ничего этого не было, что только вчера был семейный ужин, все были живы, счастливы. Улыбнувшись, кошка присела на край качели и оттолкнулась в пустоту. Веревки заскрипели, но выдержали.
Химари помнила, как Хайме качал ее здесь такими же осенними вечерами. Она делала вид, что ей все равно, что ей наплевать на его старания, хотя ей безумно нравился свистящий в ушах ветер. Хайме подхватывал ее, невесомую, и поднимал в воздух, усмехаясь. Он твердил «Я знаю, что тебе нравится». И она сдавалась, заливаясь смехом.
Кошка помнила, как он бесшумно подкрадывался к ней, когда она сидела на самом краю, наваливался сверху, а она возмущенно пищала и грозилась порвать его в клочья. Хайме никогда не слушал угроз, позволяя себе щекотать ее и трепать прически, которые она делала несколько часов.
Он забирался на яблоню и дразнил ее оттуда — «Что ты за кошка?! Лазить по деревьям не умеешь!». И она шипела, нервно снимая пять слоев одежды и забиралась к нему в одних штанах, кидалась душить с криками «Облезни! Чтоб ты грохнулся!». А он накрывал ее сверху своим кимоно и крепко обнимал, не давая брыкаться.
Сколько же терпения и прощения было в нем, что он выносил ее несколько веков, и все так же любил, все так же баловал и заботился.
Хайме срывал самые красивые яблоки и дразнил ее, поднимая их выше головы. И она прыгала возле него, едва доставая до плеча. Он думал, что злит ее. Но Химари знала, что один удар, и это яблоко она будет грызть, сидя на его спине и не давая даже пошевелиться. Но все равно продолжала прыгать, возмущенно мявкая и повторяя «Отдай! Отдай!».
Химари с силой стиснула собственные плечи, вдохнув запах горького шоколада. Хайме больше не было. Никто больше не обнимал и не целовал. Она никому и никогда не была нужна так, как ему. Сейчас она это понимала. Вот только теперь, когда она так нуждалась в нем, в его любви, в его тепле, его не было рядом. И никогда не будет. Больше никто не укроет ее плечи и не станет дразнить яблоками. Больше никто ее так не полюбит. И больше никого на свете она не сможет любить так же, как его.
С самой верхушки могучей яблони сорвалось спелое яблоко. С шорохом листьев промахнуло мимо ветки с качелями и упало кошке в ладони. Химари провернула его в руке, любуясь, как отливает лиловым бок зрелого яблока в слабых лучах уходящего солнца. Наливное, пунцово-алое, твердое. Кошка улыбнулась теплым воспоминаниям и откусила кусочек. Ей казалось, что с того света муж преподнес ей лакомый подарок.
Но пора было идти и, ловко соскользнув с качели, Химари направилась обратно к дому.
Напротив самого входа полулежал, облокотившись на старое дерево, обглоданный временем и насекомыми скелет. Ржавый клинок торчал меж сломанных ребер, навсегда пригвоздив к земле. Черепушка держалась лишь на высохших связках, одежда, изъеденная молью, висела грязными выцветшими тряпками. Истинная неумолимая мощь природы — даже трава проросла сквозь тело, почти полностью скрыв в своих зеленых объятьях. Не будь меча, и никто бы не заметил труп. Химари шагнула было, но, споткнувшись, остановилась. Под ногами в траве и мхе угадывались кости от осыпавшихся крыльев. И даже вышитый императорский герб на форме скелета вторил все то же — мертвый ангел в кошкином саду пролежал больше двадцати лет. Глубоко вздохнув, Химари коснулась пальцами навершия меча в виде кошачьей головы. Самый любимый клинок ее дочери, драгоценный подарок на первое воскрешение, теперь был просто ржавой железкой. И до того это стягивало грудь изнутри, что не было сил даже плакать. Они убили ее! Убили! Убили! Они забрали прекрасную Тору, и даже в уцелевших архивах о ней не было ни слова. Ни о ком из них. Ни о дочери, ни о сыновьях, ни о муже. Сколько ни билась Химари, она не нашла ничего. И никого, кто бы мог знать. Словно их никогда и не существовало. Словно целых столетий просто не было.
Вот только ржавый меч торчал из земли, всем своим существом доказывая, что было. Там же, в траве, лежало и другое оружие, навеки потерявшее своих хозяев. Драгоценные, самые любимые, дети были просто мертвы. И даже не здесь, а где-то так далеко, что не достать, не узнать, и даже не похоронить.
Может, Химари и смогла успокоиться, качаясь над пустотой обрыва, но вид меча Торы вернул ее в тот день.
Она опоздала. Возвращаясь с идеально выполненного задания, услышала лишь рык сына, Райги, бросилась со всех ног через деревню, так предательски зашторившую окна. Сломала калитку, помяла кусты, кинувшись зверем сквозь них. Но когда оказалась на поляне у дома, Райги не было. Вся трава была усыпана его стрелами, деревья были изранены, и разбиты окна. Но сына не оказалось. И больше никто не кричал.
Аромат пролитой крови бил в нос, вымещая все другие запахи. Алая лужа на ступенях пахла дочерью Торой. На сломанных перилах висело ее порванное кимоно, залитое кровью. От ступеней по траве вели следы, а под деревом, пригвожденный клинком, полулежал ангел. Химари бросилась за дом. И вместо вороха стрел увидела лишь поле окровавленных и сломанных копий. Каждое из которых принадлежало второму сыну, Тайгону. Но и его не было тоже. Только еще один крылатый труп ждал кошку. Стойкий запах смешанной крови мерзко ударил в нос. Химари различала и кровь Торы, и Райги, и Тайгона, и Хайме. Катан мужа на земле не оказалось, но его присутствие было заметно и без того. Еще двоих ангелов кошка нашла в лесу, с переломанными крыльями и вспоротыми животами.
Она метнулась назад, жадно впитывая каждый звук, каждый шорох. Скрипнула дверь дома с парадной стороны, и кошка ринулась туда. Но когда она оказалась по ту сторону дома, было поздно. Крылатый взмыл в воздух с тяжелой ношей. В ворохе шелковых кимоно, который он мешком держал в руках, кто-то был.
В считанные секунды Химари вернула себе человеческую форму, вырвала из земли копье сына и с силой метнула в ангела. И промахнулась. Он взмыл в лучах заката и исчез в облаках. Кошка не знала, унес ли ангел ее дочь или кого-то из сыновей, или поверженного мужа. Но она осталась одна посреди зелено-алого сада с четырьмя крылатыми трупами.
Металась, кричала, звала своих детей. Но сад был тих. Ни следов у обрыва, ни капли крови за пределами сада. Ничего. Никого. В доме — пусто, кухня была напрочь разгромлена, деревянная мебель раскромсана, шкаф дочери перевернут вверх дном, коридор залит кровью, и не разберешь, чьей.
Она вернулась к ангелу, убитому Торой, ногой расправила нашивку на его груди. Личное подразделение императора, элитный отряд. Сердце рухнуло в пятки. Ее разум, наконец, смог осознать, что она потеряла семью. Столько крови, а земля еще чавкала от нее под ногами, не могло принадлежать живым людям. Они мертвы. Если не умерли от потери крови, то их забрали и так же, по небу, унесли в никуда.
Химари, как кукла, на немых ногах доволокла свое едва живое тело до угла дома. Ветер трепал валявшееся на земле кимоно. Как всегда, темно-фиолетовое, без узоров и рисунка. Она сгребла его в охапку, и медленно понесла в дом.
В голове зияла пустота. Ни мыслей. Ни чувств. Боль вытеснила все и исчезла сама. Кошка, медленно волоча ноги, поднялась по ступеням и вернулась в дом. В голове билась безумная мысль — нужно повесить кимоно Хайме, зачем он вещи разбрасывает? Нужно вернуть наряды Торы в шкаф, и то кимоно со ступеней постирать, что за безалаберная лигрица. И пусть мальчики уберут свои игрушки, опять устроили бардак в саду. Она замерла перед огромным зеркалом в конце коридора. Оно треснуло еще во время нападения и почти на треть высыпалось на пол. Но с него на Химари смотрела другая львица. Страшно распатланная, с размазанной по лицу косметикой, в криво висящем на плечах кимоно. Сильно прижимала к груди ворох лилового шелка, пачкая свой серый наряд кровью. Она была в ней с головы до ног. Белые лапы вымазаны по щиколотку, и ни клочка чистого меха. Руки в крови, лицо в потеках. Нет, то была какая-то другая кошка, не Химари. По щекам той текли слезы, но ведь их не было, Химари не чувствовала их. Провела рукой по щекам и поднесла к губам. Мокрая ладонь дурно пахла кровью Хайме. Пустота в душе заныла, разум забился в застенках отчаяния, его голос слабел, пока не стих вовсе.
Химари выронила кимоно. Невыносимо хотелось заполнить зияющую дыру внутри. Все вторило внутри нее — «Ангелы убили детей, мужа. Они убили их. Убили…».
А она все смотрела на свои руки, переставая их узнавать. Кожа стала трескаться на глазах, и лиловые полосы, мелкие черточки, растравливая каждый сантиметр плоти, охватывали все ее тело. Ясинэ говорила именно об этом, повторяя, что Химари слишком сильно сдерживает себя, не давая силе Самсавеила поглотить целиком. Вот только теперь у кошки не было сил сдерживаться. Никаких сил не было.
Зеркало треснуло окончательно и, съехав, разбилось на тысячи осколков. В последний раз кошка взглянула в глаза незнакомой львицы, но это была уже даже не она, а чудовище с дикими глазами.
Сама не своя, Химари ушла из дома. У калитки вынула парные мечи. Она рычала, била стекла, ломала двери. Спрашивала каждого, почему они позволили этому случиться. Как могли они прятаться, пока ангелы убивали ее семью. Но все бежали от нее, крича, что сам дьявол пришел по их души. Она гналась за ними всеми, вокруг нее все трещало и звенело. Кто-то кричал «Пожар», и деревня вокруг была объята лиловым пламенем, и сколько ни туши его, оно лишь разгоралось и поглощало все и вся.
Химари провела пальцами по острым кошачьим ушам на конце клинка Торы. После того дня она не возвращалась больше в свой сад.
Она вообще мало что помнила после того, как вышла из дома в кошачью деревню и волчий город. Воспоминания были даже не в тумане - они словно напрочь стерлись из памяти. Кошка очнулась тогда посреди пепелища совсем одна, чувствуя себя едва живой, будто она умерла, и теперь вернулась к жизни. Вот только это и так была девятая жизнь, не могло быть никакой смерти и воскрешения.
Химари не сразу поняла, что потеряла все, что было действительно дорого. Ее душила всего одна мысль — отомстить. За ней пошли кошки, лишившиеся крова и своих господ, за ней много кто пошел. Стоило лишь напомнить, что она дочь императора и шисаи, наследница самой Ясинэ, как целая армия поднялась на защиту ее чести и во славу мести.
Вот только месть осталась незавершенной. Маленькая девочка, любимая дочурка императора, которую она так жаждала уничтожить у него на глазах, чудом, но выжила. Эта маленькая дрянь заняла на троне место своего отца, приказавшего убить семью Химари. Спасибо Люцифере и низкий поклон ей за это! Чокнутая императрица из года в год, из месяца в месяц приходила к ней устраивать театр в честь своей горькой утраты. Лицемерная идиотка! Кошка потеряла детей, и после этой боли вынуждена была слушать, как страдает юная императрица без отца и матери. Да знала бы она, что это — никогда их и не иметь! Знала бы она, чего стоит умение убивать. Если бы только она на своей шкуре испытала, что значит — терять самого любимого человека и родных детей! Самовлюбленная эгоистичная тварь!
Химари пинком отворила калитку, как же зла она была. Как же хотелось шею свернуть четырехкрылому куренку! Но это бы не вернуло ей ни Хайме, ни любимую Тору, ни даже сыновей. Уже было слишком поздно.
Кошка побольнее закусила губу. Сейчас она могла только помочь той, что лишила ее возможности отомстить. И ее маленькой зверушке, видевшей в глупой машине для убийств чуткую ранимую душу. Химари встрепенулась. Раз она еще не сдохла окончательно, значит, у шестикрылого Самсавеила были на нее свои планы.
Кошки проходила между домов с дорогими женскими нарядами, стопками юбок и жесткими, громыхающими на всю улицу, каркасами под платья. Служанки-кошки обменивались косметикой, красили друг друга, подражая старой моде на гейш.
Волчицы в пышных нарядах сновали по улицам, брезгливо морщась просто оттого, что им пришлось побывать в районе кошек. Их служки носились за ними с вещами и украшениями, что-то лебезя. Были здесь и не только волки, но и олени из соседнего округа, телицы, косули, змеи. Разряженные под цвет окружных флагов, пестрые яркие пятна на фоне серых улиц.
Химари, насупившись, стала присматриваться к девушкам, выискивая подходящих жертв. Охота, так охота. И она, пританцовывая и насвистывая старую фестивальную песенку про маленьких волчат, пошла по улочкам, приглядываясь к каждой паре — красавица и кошачья служка. Больше всего она уделяла внимание платьям, выбирая среди них подходящее. Одно было слишком узкое. Другое слишком короткое. Слишком розовое. Слишком кружевное. Слишком нелепое. Химари кусала ноготь и искала-искала-искала.