Провидица боялась разомкнуть глаз и пошевелиться. Тело ломило от боли, руки затекли и онемели – фурия крепко держала за запястья; ноги болели, ступни мерзли. В бок упирался приклад арбалета, толстые веревки мешка терли ребра даже сквозь платье. Голова гудела, живот сжимался от голода, грубая рукоять отравленного ножа царапала уязвимые суставы.

А фурия все бежала, тяжело ставя шаг, перемахивала через упавшие деревья, ломилась сквозь кусты.

И вот она остановилась на поляне под вечер. Дыхание ровное, спокойное, будто не устала, а просто решила оглядеться. — Подъем, маленькое чудовище, — просипела фурия, взглядом выискивая место для отдыха. Свалила провидицу под дерево и отошла к лежащему ясеню.

— Я не чудовище, — тихо отозвалась девочка, протирая грязной рукой заспанные глаза. Поднялась и выглянула из-за дерева. Лес - всюду, даже не видно дыма города быков. И синее полуденное небо, кристально-чистое, словно это не его коптило пламя. Было ли все произошедшее сном?

Но озеро под окнами Мерура оставило на платье мутные потеки, неприятно пахнущие застоялой водой. А в руке был отравленный нож, подаренный господином. Воспоминания нахлынули ледяной волной, не давая опомниться. Мерур умер в огне, а его убийца спасла провидицу, предрекшую ему смерть.

— Мне без разницы. Ты мешаешь, — пожала плечами фурия и отстегнула с бедра колчан.

— Я паучиха, — обиженно прошептала девочка, боясь поднять глаза. Но видела все и так, боковыми глазами, сквозь черные пряди выбившихся из прически волос. Спрятала нож на спину и сглотнула. Интересно, фурия заметила?

— Хоть таракан. Уходи на все четыре стороны.

— Но мне некуда идти! — паучиха вжала голову в плечи, теребя в руке кружевную оборку синего платья.

— Мне все равно. Хочешь, чтобы я тебя вернула? — усмехнулась фурия, затягивая ремни колчана на бедре. Подняла глаза, усмехнулась.

Девочка судорожно мотнула головой и попятилась. Она все пыталась понять, стоит ли бояться фурию. Ведь она пришла за жизнью Мерура, а саму ее спасла. Зачем?

— Вот и не жалуйся, — хмыкнула та, поднимаясь. — А то пристрелю.

Пожалуй, бояться стоило. Но руку грела рукоять ядовитого клинка, вселяя каплю уверенности.

Фурия сделала несколько шагов на непослушных ногах и вдруг рухнула лицом в рыжую листву, потеряв сознание.

Провидица потопталась на месте, повертела кинжал в руке. Господин хотел, чтобы она за него отомстила, он ведь просил об этом, приказывал.

И, утерев нос кулаком, она, крадучись, подошла к едва живой фурии. Села рядом и подняла нож лезвием вниз.

Она должна отомстить! Ведь фурия убила господина.

Но он все равно бы умер, паутина не ошибается.

Не сгорел — занозил бы руку и скончался от заражения, или поцарапался о свой же ядовитый нож. И даже не сама фурия его убила, а только пламя, разросшееся в спальне Мерура. Фурия не виновата!

Но она хотела его убить. И грозилась пристрелить саму паучиху.

Вот только вокруг больше не было никого. Один лишь лес, таивший в себе множество опасностей. И кроме фурии здесь не на кого было даже положиться. А она точно защитит, если решит, что ей это выгодно.

Зачем вообще спасала, раз теперь решила бросить?!

И паучиха заплакала. Швырнула ненавистный клинок в чащу серых стволов. Опустила руки и ненароком коснулась головы фурии. Подлетела, как ошпаренная, и тут же рухнула на ослабевших ногах. Задрожала всем телом и, свернувшись в комок, взвыла. Кошмары, мучившие незнакомую воительницу, отчасти передались и ей. И тогда она стала плести паутину, нашептывая стучащими зубами под нос.

Мир Люция начала различать спустя вечность или пару мгновений: у нее больше не было чувства времени. Над ней сидела девочка и таращилась восьмью глазищами: два как у обычных людей, только абсолютно черные, другие помельче у висков. Темные капельки-брови хмурились.

Опять иллюзии.

Заметив, что Люция очнулась, паучиха отскочила.

Бескрылая отщелкнула из-за спины арбалет и вытянула в ее сторону:

— Я предупреждала.

Рука затряслась мелкой дрожью, не успела Люция даже взвести арбалет. И вот уже лицо девочки расползлось, лес растянулся, смялся, мир закружился и придавил к земле всем своим весом. Ну вот опять! Она сжалась в комок, чувствуя отдаленно, что ее трясло, что она задыхалась, мерзла в огне и плавилась во льдах. Отчаяние душило, не давая отличить явь от иллюзий. После побега они становились все чудовищнее с каждым днем. Не давая вздохнуть. Не давая жить. Бесконечная агония без боли. Неужели нельзя никак унять этот ад?!

Все остановилось и замерло. Опало осенней листвой, растаяло, обдавая приятной прохладой. Сбежало, оставляя разум в покое.

Люция почувствовала на своих висках приятную дымку, мысли стали чище, яснее. Открыла глаза: над ней нависла паучиха. Девочка плела свою паутину, растягивала ее, сминала, спутывала, разворачивала, кусая бесцветные губы.

— Эй… Таракань, — одними губами позвала бескрылая, и та вздрогнула. — Что ты сделала?

Люция села и попыталась собрать себя в кучу. Мир все равно плыл. Но на левом запястье блестело от пота клеймо — сто восемь.

— Тебя отравили чем-то сильным, я подчистила твои кошмары, — скромно потупив взгляд, прошептала девочка. Паутина в ее руках рассыпалась.

— Вылечить не можешь? — Люция сняла с волос остатки липкой дымки.

— Нет. Я только с телом могу. Душа — слишком сложно, — девочка снова затеребила подол платья, оголяя мраморно-белые ноги в черных панталонах. Смешная.

— Как тебя зовут? — вздохнула Люция, поднимаясь. Отряхнулась и подала маленькой незнакомке руку.

— Все зовут Арахной. Мама назвала Евой, — приняв помощь фурии, та встала.

— Ева так Ева. Меня зовут Люциферой. Ты зови Люцией, — маршал кивнула и, поправив ремни, отвернулась. — Можешь пойти со мной, если обещаешь не дать мне сойти с ума.

Ева кивнула, соглашаясь.

— А куда ты идешь?

— Сперва вон к тому озеру, — и Люция, наклонившись, показала рукой на едва различимые блики в лесу. — Советую искупаться, больше чистой воды не будет. Перекрашу волосы, передохну. Поедим. Затем в округ Змей. Тут недалеко граница.

Провидица снова кивнула, озеро так озеро. И, поправив задники туфелек, поспешила за фурией. Люция шагала быстро, хоть и покачивалась из стороны в сторону. Все ее мысли занимало клеймо и так внезапно кончившиеся иллюзии.

***

Бирюзовая гладь водоема блестела холодно, склонившиеся над ним деревья покачивались, осыпая темные листья, и те кружились, танцевали, сбиваясь в грязную кучу у другого берега.

Ева не знала, как ей быть, стоит ли идти купаться вместе с фурией или подождать на берегу. Осталась стоять, исподлобья наблюдая за Люцией. Боялась разглядывать в открытую, Мерур бы за такое косы повырывал, и парой затрещин она бы не отделалась. Но фурию девочка не смущала. Она равнодушно сбросила куртку, пропитавшуюся потом и кровью байку, размотала рыжие бинты.

И провидицу едва не вывернуло. Она спешно закрыла рот рукой и сдавила пальцами горло, снимая спазм. Не было на спине фурии и сантиметра гладкой кожи. От штанов до лопаток тянулась лепра и сочилась белесой слизью. Болезнь клочками выхватывала куски плоти вдоль хребта. Страшнее всего были шрамы. Рваные, от плетей, от крючьев. Наспех зашитые, растравленные. Отрубленные кости как раз там, где у ангелов росли крылья — свежие кровавые раны. От копчика до плеч, огибая лопатки, тянулись кровоточащие рубцы срезанной кожи, пеньки вырванных перьев торчали из ран. Вот и все, что осталось от крыльев ангелицы.

— Что, жутко, да? — усмехнулась та, оборачиваясь.

Ева замотала головой, едва найдя в себе силы улыбнуться. Но Люция повернулась всем телом, и новый спазм сдавил горло. Та вся была в шрамах, руки исполосованы, залатаны. Живот снедала лепра. Даже на груди не осталось живого места. Обычному человеку такое не вынести.

Люция разделась полностью, но у Евы едва хватило смелости проводить ее взглядом до озера — ногам фурии досталось еще больше, чем спине.

Отвращение и ужас в голове паучонка укладывались в дикую смесь, и она тихо заплакала под деревом, дожидаясь, когда фурия искупается и выкрасит седые волосы в рыжий. Страшно было даже подумать, что пришлось пережить Люции. Вот только от этого паучиха боялась ее еще сильнее. Никого на свете она не боялась так же! Лишь ангела в лиловом гроте, но ведь его не существовало на самом деле. А фурия была совсем рядом, слишком настоящая.

— Ева, ты ведь можешь подлечить мои лопатки? — позвала фурия, выжимая волосы над ворохом сухой листвы.

— Все могу, — промямлила она, унимая дрожь.

— Тогда иди ко мне.

Паучонок, не поднимая глаз, направилась к фурии. Растянула паутину меж пальцев и, сглотнув, подняла голову. И только тогда поняла, что она едва достает лбом Люции до груди, а в плечах уже раза в три.

— Я не дотянусь, — прошептала под нос и уставилась под ноги.

Фурия прошла мимо нее к одежде, натянула на мокрое тело штаны, обула, не завязывая, высокие ботинки.

— Бинты, мази или еще какая-нибудь гадость нужны? — пробурчала, плюхнувшись на землю позади Евы. Поморщилась, разминая шею, убрала волосы на грудь. Встряхнула портянки и, разувшись, принялась перевязывать ноги.

— Ничего не нужно, — прошептала Ева, вставая позади фурии.

Даже чистое тело Люции было серым и измученным. Явно одним заживлением ран не обойтись, тут необходимо было выводить яд кропотливо и долго. Вот только Ева не умела и боялась напортачить. Ведь если ошибется — фурия прибьет ее и не заметит. К тому же, сил было мало, желудок тихо урчал, а в голове разрастался туман от пережитой ночи.

Паучиха тщательно осмотрела спилы костей от крыльев, разрубленную плоть и посеревшую на краях кожу. Кто-то уже поработал над ранами. Костный мозг был начисто вымыт из полых костей, а внутри них была рыжая маслянистая жидкость, пахнущая облепихой. Работа предстояла явно не хлопотная — не сложнее разбитых узловатых коленей телят. И даже эти борозды срезанной кожи, как бы жутко они не выглядели, вполне поддавались лечению. Ева приложила хрупкую паутину к плечам фурии, прикрепляя попрочнее. До чего странной была кожа на ощупь, сама немного шершавая, но каждый шрам гладкий, даже скользкий. Свежая рана едва ощутимо пульсировала под пальцами, а спилы костей растягивали паутину.

Ева, пожевав губами, стала пальцами выдергивать остатки перьев, всякий раз прижимая голову, словно фурия должна была развернуться и ударить. Но фурия не била, и даже не дергалась, когда кожа, противно чавкая, тянулась за пером. Будто даже не чувствовала боли. А может, и впрямь не чувствовала? На копчике остались крохотные перышки, но они явно не причиняли своей хозяйке хлопот, и паучиха не стала их трогать. Осторожно разгладила кожу, промокнула платьем раны и покрыла сверху паутиной. Подтянула неровные ниточки, засеребрившиеся в вечернем свете, и опустила руки, перепачканные в крови.

Люция копалась в куртке, мешала белый порошок во фляжке и считала под нос.

— Я закончила, — пробурчала Ева, осторожно поднимаясь. Широкая паутина отняла много сил, и хотелось только упасть под дерево и уснуть. Слишком долгий день, перенасыщенный, переполненный. И утренняя взбучка за разбитую фарфоровую чашку, и пожар, и фурия с кошмарами. Чересчур много даже для двух дней.

— На! Это тебе за работу, — Люция кинула паучонку закупоренный бурдюк, полный до краев. — Будешь хорошо заботиться обо мне, будет тебе и еда, и вода в придачу. Не будешь — оставлю в лесу, и поминай, как звали. Все поняла?

Ева закивала, еще бы не понять. Ничего в этой жизни не изменилось, и за каждую ошибку все так же следовало платить. Вот только от первого подарка фурии пахло странно. Девочка раскупорила бурдюк и не успела даже поднести к губам, как закашлялась от запаха. Мерур любил такую гадость и часто, громко хохоча, требовал сделать глоточек отвратительной дряни, обжигающей горло. Он звал напиток водкой.

— Это что, водка? — промямлила она, испуганно подняв на фурию глаза. Та встала, потянулась, разминая плечи, и разразилась хохотом.

— Боже правый, — язвительно зашипела, одеваясь, — стала бы я давать ребенку водку?! Это спирт, пей!

Но Ева не нашла в себе сил сделать даже глоток, только вжала голову в плечи, ожидая удара. Неужели фурия такая же, как Мерур?

— Чего застыла? Пей, тебе говорят. Это Конфитеор, в воде ж ни черта не разводится, а у меня с собой только порошок и ампулы. Но инъекции, говорят, адски болючи, поэтому они — для меня, — фыркнула фурия, рукой подсушивая рыжие волосы. — Я по весу развела, в тебе больше тридцати килограмм явно не будет.

— Спасибо, — прошептала провидица. И ей стало стыдно за свой страх и ожидания наказания. А под платьем саднили ключицы, снедаемые лепрой.

Зажав пальцами нос, Ева сделала глоток, с трудом протолкнула обжигающую дрянь в горло и проглотила. Капсулы пить куда проще.

— Взаимно. Надеюсь, твоя паутина поможет моим обрубкам зарасти и зажить, — усмехнулась фурия. – Голодна?

Ева закивала.

- Тащи мешок, там языки телячьи и пара куропаток, - Люция махнула рукой под дерево.

Но провидица даже не шелохнулась и едва сумела промямлить:

- Телячьи языки?

Фурия удивленно изогнула бровь, а потом вдруг расхохоталась. Да так, что паучиха голову вжала и попятилась.

- Что, телячьи языки – это не этично? Хорошо, тогда что этично? Что ты ешь?

- Не этично, - пробурчала Ева, заламывая руки. Ей не казался смех фурии оправданным. Ведь так нельзя – есть священных животных своего клана. И соседнего клана тоже, даже самого маленького и бесполезного. Это жестоко, бесчеловечно. Так недолго и свою семью съесть! Своего господина!

- Ты мясо вообще не ешь? – грубо оборвала Люция, и зыркнула на девочку, будто и не смеялась до этого.

- Ем, - насупилась провидица. – Оленину, зайчатину.

- Вот лицемеры, - огрызнулась фурия, снимая с пояса нож. Еве стоило огромных усилий не завизжать от ужаса. – То, что кланы Оленя и Зайца ваши соседи, вас не смущало?

- Ну, когда они приезжают – не едим, - дрожащим голосом отозвалась паучиха, пятясь в лес.

- Вот как. Тогда твои куропатки, ощипай и разделай, как нравится. Там же найдешь котелок – воды набери. С меня костер. Все поняла?

Ева тяжело сглотнула подступивший к горлу ком. Признаваться, что она не умеет готовить, было страшно. А что, если не справится? Ни с куропатками, ни с чем-либо другим? Люция бросит ее? Что ей вообще нужно?!

- Что-то еще? – промямлила Ева и вжала голову в плечи, горло заболело изнутри, так сильно она боялась заплакать. Ей казалось, что стоит фурии увидеть слезы, как та передумает.

- Сейчас – ничего. Иди умывайся, но на будущее запомни пару простых правил. Плакать не дам. Больше ноешь – дольше идем, ты меньше спишь. Никаких истерик. Отставать не дам, ты совсем не входила в мои планы, я буду идти быстро. Кормить буду мясом, любым, какое добуду. Не нравится – сидишь голодная. Спать будешь на траве, я научу. Лечить меня будешь так часто, как это нужно. Потеряю сознание – не вой, не жди, не отдыхай – приводи в чувство. Не отвлекай. Не болтай. Не путайся под ногами. Это усвоить сможешь? – ее голос был абсолютно спокоен и даже равнодушен, будто отдавать такие приказы для нее было чем-то самым обыкновенным.

Паучонок едва не плакала, но покорно кивала, из последних сил сдерживаясь.

- Я не дам тебя в обиду никому, но только при условии, что ты будешь слушаться. Станешь обузой – я оставлю тебя. Запомни это.

И Ева запомнила. А когда фурия ушла, упала на подкосившихся ногах и разрыдалась. Беззвучно, давясь соплями и слезами. Дрожа всем телом, крича в плотно прижатые к губам ладони.

Почему? Почему эта чертова паутина могла показать жизнь любого, но не ее собственную?! Что теперь с нею будет?

***

Размеренно вышагивая по плацу, Лион повел крылатого жеребца в конюшню. Раньше под вторую руку он вел коня Люциферы, но теперь тот исчез вслед за своей хозяйкой. Казалось бы, такая ерунда, а Лион то и дело, задумавшись, шарил рукой по воздуху в поисках поводьев.

Куда ушла Люция? Нашла ли она то, ради чего сбежала? Стоило ли оно того? Не пожалела ли?

— Разрешите доложить, генерал! — прямо перед ним приземлился Раун. По-птичьи дернул головой, уставился, ожидая ответа.

— Разрешаю, — махнул рукой Лион, приказывая следовать рядом.

— Бык убит, генерал, — каркнул ворон, зашагав чуть позади. — Господин Мерур и его семейство сгорели в замке. Ходят слухи, что это дело рук Люциферы, но нет никаких доказательств, все возможные улики сгорели.

Лион медленно повернулся к секретарю, не веря своим ушам. В груди екнуло, и он вдруг ясно понял, что виновата в смерти быка Люция. Это не случайность и не заговор, это всего лишь ее воля. Непоколебимая, как и всегда.

— Жди, — бросил он через плечо и повел коня в пегасню. Хоть немного времени для размышлений.

Белые ворота были распахнуты настежь, а из дальних стойл доносилось обиженное ржание — слишком уж прекрасная погода выдалась для осени. Почти все денники были пусты и чисто убраны, то и дело прохаживались крылатые — из амуничника к своим пегасам и обратно. Молча кланялись генералу в пояс или отдавали честь, если были свободны руки. Но Лион был полностью погружен в свои размышления, и не замечал их.

Подбежала девушка-конюх, из тех ангелов, которым летать не судьба — жалкие крылышки подрагивали за спиной, едва выглядывая из-за плеч. Но глаза сияли от гордости — крылатая! А покорить небо и на пегасе можно.

— Я сам, — отмахнулся Лион, не подпуская девушку к коню. Расседловка — тоже время. И конюх осталась у стойла, готовая забрать амуницию, когда потребуется.

Жеребец послушно зашел в денник, не пришлось даже заманивать вкусным темным сахаром. Расправил мощные крылья, позволяя себя расседлать. Даже не попытался пожевать хозяину волосы и крылья, лишь посмотрел искоса. Молча. Тревожно.

Единственной, что могло объяснить чудовищное происшествие, сравнимое со стихийным бедствием, была месть Люциферы быку. Ведь он продал ее за баснословные деньги. Сперва пригрел сироту, как собственную дочь, хоть она и не родилась в клане быков. А потом выкинул, как ненужную игрушку, только почуяв запах денег. Логично, что она решила отомстить. Странно, что она не сделала этого раньше. Но кто должен быть следующим?

Лион присел у мокрых от пота жилистых ног и принялся расстегивать плотные ремешки. Машинально пригнул голову, но конь и не думал играться и размахивать крыльями. Лишь внимательно следил, хлопая белесыми ресницами. Генерал стянул тяжелое седло и перекинул через перегородку. Сегодня верхом он не летал, только учил жеребца новым фигурам на собственном примере — стремена можно было не мыть.

Среди своих врагов у Люции никогда не было. Разве что Алиса, но не враг, а соперница. И будь Алиса целью, была бы уже мертва. Или у Люции принцип такой — по порядку? Тогда следующая — определенно Ящерица. Ведь крылатые уважали бойкую гарпию.

Хотя нет, между быком и Алисой были ангелы, те самые, что и создали из девчонки округа быков ангелицу. Но имен не осталось, да и метит Люция не в пешек, а в фигуры. Излюбленная тактика и в шахматах, и на войне, и в жизни. Следующая — фигура. Тот, кто возглавлял Имагинем Деи и даровал крылья Люции почти сорок лет назад, был давно уже мертв. Оставалась либо Алиса, либо… По хронологии за Алисой должна идти Химари, но она до конца своих дней проведет в тюрьме, нет никого смысла в ее смерти. С другой стороны, не будь Химари, принцессы кошек, не было бы и войны.

Конь послушно уткнулся носом в плечо Лиону, позволяя снять уздечку. С интересом пряднул ушами, когда ангел вымыл и насухо протер трензель. Следил за каждым движением хозяина, изредка тяжело фыркая и постукивая копытом. Послушно подал каждую ногу, дав проверить подковы.

Единственной, кто серьезно подвел Люциферу на войне, была Мерт, что теперь заправляла округом Змей. Она же поставляла наркотики и яды в ангельский госпиталь. А значит, Люция могла счесть ее предательницей.

Ящерица или Змея — кто-то из них должен был стать следующей жертвой.

Лион потрепал жеребца по холке и вышел из денника. Конь сложил крылья и, развернувшись, двинулся следом, опустил морду рядом с седлом, наблюдая как хозяин дает краткие указания девушке-конюху — денник вычистить, седло и уздечку вернуть на место. Благодарно заржал, стоило генералу упомянуть, что за отличную тренировку коню полагаются финики.

Когда Лион вернулся на плац, ворон ждал его, пролистывая стопку бумаг. Заметив генерала, вытянулся по струнке и сложил крылья, как по уставу.

— Слушаю, мой генерал!

— Я отправляюсь в округ Змей раньше, чем планировал. Подготовь все, — Лион поправил крылатые запонки на рубашке. — Ты остаешься. Даю тебе один выходной, потом возвращайся к своим делам. Если что – пошли птицу, сам не покидай своего места.

- Как будет приказано, - Раун кивнул.

- Свободен.

И ворон, пропустив генерала вперед, взмыл в небо.

Лион проводил его взглядом, с толикой грусти глянув на молодых ангелов, тренирующих своих крылатых жеребят в небе. Неужели и он был таким же? Как будто сон. Все, что было до войны против кошек — не более чем сон, чужая жизнь.