Глава 1

— Есть кто дома? — Я постучала в красную входную дверь Китти Кавано, затем взялась за латунное дверное кольцо и пару раз брякнула им. — Есть тут кто-нибудь?

— Мамуля, можно я позвоню? — спросила Софи.

Она приподнялась на цыпочки, примериваясь кулачком к пуговке звонка.

— Сейчас моя очередь! — завопил Сэм, пиная кроссовкой одну из идеально круглых тыкв у входной двери Китти.

Хеллоуин был неделю назад, и единственное, на что мы сподобились — изваяли накануне одну тыквенную страшилку. Бедняжка получилась кривенькой, за ночь ее правая половина сгнила и провалилась. Утром тыквенная головушка выглядела, как жертва многоопытного садиста. Когда я поставила внутрь зажженную свечку, дети — все трое — разрыдались.

— Сейчас моя очередь, — заявил Джек, отталкивая младшего брата, появившегося на свет тремя минутами позже.

— Не пихайся! — завопил Сэм, толкаясь в ответ.

— Софи. Потом Сэм. После Джек! — строго произнесла я.

Две степени по английской литературе, карьера в Нью-Йорке и как закономерный итог — я стою на пороге дома малознакомой соседки где-то в пригороде, в Коннектикуте, и воюю со своими тремя детьми в возрасте до пяти лет. Волосы не чесаны, на плече тяжелая сумка, набитая леденцами на палочке для подкупа деток. Как это все случилось? Понятия не имею. Особенно плохо припоминаю момент, когда я ухитрилась забеременеть мальчишками — Софи в то время было всего семь недель. Я и сам-то половой акт, исполненный чисто из супружеской любезности, толком не припомню, а уж про презерватив — ни малейшего воспоминания.

Софи, подрагивая косичками, потянулась вверх и позвонила. Она высокомерно покосилась на братьев, на левой щечке обозначилась ямочка, во взгляде ясно читалось: вот как это делается. Никто не возразил. Я посмотрела на часы и задала себе вопрос: правильно ли я поняла Китти? Она позвонила в среду вечером, когда мальчики отмокали в ванне, а Софи сидела на стульчаке, балуясь губной помадой и ожидая своей очереди. В мокрой рубашке, с тряпкой в руке я стояла на коленях перед ванной, выскребала у мальчиков из-под ногтей грязь детской площадки и предавалась одному из моих самых ярких и будоражащих снов наяву. Он всегда начинался со стука в дверь. На пороге стояли двое. Кто они? Полицейские? Агенты ФБР? Я так и не могла выбрать.

Младший, в бежевом костюме, с небольшими, аккуратно подстриженными усиками песочного цвета. Тот, что постарше — в темном костюме, редеющие черные волосы зачесаны на лысину. «Произошла ошибка», — обычно говорил он и объяснял, что из-за какого-то непредусмотренного сбоя, который я так никогда и не смогла полностью уяснить (Кошмарный сон? Альтернативная Вселенная?), я оказалась в чьей-то чужой жизни, с чужими детьми. «Неужели?» — спрашивала я, стараясь, чтобы мой голос не звучал нетерпеливо, и в этот момент между ними появлялась женщина. В последний раз она представилась мне дамочкой со счастливым лицом из рекламы «Свиффера», которая вытирает пыль, пританцовывая под песню «Дево». «Ах, вот вы где, шалунишки?» — говорит она детям. «Сожалею о причиненных неудобствах», — обращается она ко мне. «Нет проблем», — любезно улыбаюсь я. И тогда она…

— Телефон!

Я подняла голову. Мой муж стоял в дверях, с портфелем в одной руке и телефоном в другой, и в его пристальном взгляде читалось если не откровенное презрение, то снисхождение. Мое сердце упало, я осознала, что за весь день брызги воды из ванны мальчишек — единственный душ, который успела принять.

Я потянулась к трубке намыленной рукой.

— Можешь присмотреть за ними минутку?

— Дай мне сначала выбраться из этого костюма, — сказал он и исчез в прихожей.

Перевод: «Увидимся через час». Я подавила вздох и приткнула телефон под ухо.

— Алло?

— Кейт, это Китти Кавано, — услышала я низкий, интеллигентный голос. — Хотела спросить, сможешь ли ты заглянуть ко мне на ленч в пятницу?

Я была слишком ошарашена, чтобы пробормотать «конечно» или «да». Выговорила нечто вроде «а как же», хотя ленч с Китти Кавано не занимал верхних строчек в списке первоочередных дел. С моей точки зрения, она воплощала все то, что казалось неправильным в городе, ставшим моим новым родным домом.

Помню, как я впервые увидела Китти. Потратив все утро на распаковку вещей, я повезла детей в парк, о нем упоминал наш риелтор. Я три дня не мыла свои густые, кудрявые каштановые волосы и выглядела растрепанной, но другие мамочки точно не будут возражать, думала я, вкатываясь на парковку. Когда мы с детьми вошли на детскую площадку через белые ворота из штакетника, я увидела четырех женщин, сидевших на зеленой деревянной скамейке у качелей: с темно-розовой губной помадой одинакового оттенка; устрашающе холеных, в прекрасной, внушающей ужас физической форме. У каждой на плече висела сумка для памперсов из узорчатой шелковой ткани с монограммой.

— Привет, — сказала я.

Мой голос отскочил от засыпанных мелкими камушками резиновых матов под горкой и эхом раскатился по всей площадке. Женщины оглядели мой прикид (заляпанные вареньем свободные штаны с карманами; кроссовки, по которым прошлись пальчики, вымазанные в краске; одна из застиранных серых футболок мужа с длинным рукавом, поверх моя собственная лиловая рубашка с коротким рукавчиком), оценили мои неухоженные волосы, отметили полное отсутствие макияжа на лице, живот и бедра, которыми я все планировала заняться вплотную последние два года, и, наконец, посмотрели на детей. Джек выглядел нормально, но Сэм сжимал в кулачке свою любимую соску, которой не пользовался уже несколько месяцев, а Софи натянула балетную юбочку поверх пижамных штанишек.

В центре сидела мускулистая блондинка в расклешенных брюках цвета верблюжьей шерсти и флисовом жилете на «молнии». Она подняла руку и еле заметно улыбнулась. Как я узнала позже, ее звали Лекси Хагенхольдт, и ее внешний вид полностью соответствовал реальности — она играла в футбол и лакросс за сборную штата, до замужества работала тренером в школе и через шесть недель после рождения Брирли начала готовиться к стартам по триатлону.

Брюнетка, сидевшая рядом с ней, приветствовала нас вялым взмахом руки. Ее светло-каштановые волосы до плеч были тщательно мелированы и причесаны, брови выщипаны идеальными дугами, а затем выкрашены в цвет прически. Полные губы кривились, будто она попробовала нечто кислое. Это была Сьюки Сазерленд, в дорогущих джинсах и замшевых ботиночках с острыми мысками, на высоких каблуках. Она была одета приблизительно так же, как моя подруга Джейн оделась бы на тусовку. А я бы никогда даже и не попыталась бы.

— Привет, — произнесла рыженькая Кэрол Гвиннелл, сидевшая с краю.

Она щеголяла в свитере цвета баклажана и в длинной юбке умопомрачительных оттенков красного, золотого и оранжевого; в маленьких золотых сережках в виде гроздьев крошечных колокольчиков, которые звенели и побрякивали; в фиолетовых туфельках, расшитых блестками и золотой тесьмой. Муж Кэрол, как я вскоре узнала, возглавлял судебную практику в одной из пяти крупнейших юридических фирм в Нью-Йорке. Кэрол и Роб с двумя сыновьями жили в «Беттенкурте», у них был летний дом в Нантакете, что, полагаю, давало ей право одеваться так, словно она могла сразу же, если бы захотела, отправиться на концерт Стиви Никс.

И, наконец, четвертая женщина соизволила подойти к нам. Она грациозно опустилась на колени перед моими детьми и по очереди спросила каждого, как его зовут. Ее прямые густые волосы, убранные черным бархатным обручем, ниспадали до середины спины сплошным блестящим потоком шоколадного цвета. У нее были прелестные черты лица: полные губы, прямой узкий носик, высокие скулы и аккуратный небольшой подбородок. Учитывая цвет волос и золотистую кожу, можно было бы ожидать карие глаза, однако ее широко расставленные глаза были голубыми — такого темного оттенка, что казались почти фиолетовыми. Цвета фиалок.

— Меня зовут Китти Кавано, — сказала она моим детям. — У меня тоже близнецы.

— Кейт Кляйн, — произнесла я, подумав: «Не покупайтесь на это, маленькие поганцы». Конечно же, мои дети были очарованы. Мальчики отклеились от моей ноги и робко заулыбались.

— Ты такая хорошенькая! — прочирикала Софи, уставившись на нее.

Я постаралась не закатывать глаза. В последний раз, когда Софи смотрела на меня так же пристально, она не сказала, что я хорошенькая. Заявила, что у меня растут волосы на подбородке.

Я тщательно приклеила улыбку на физиономию и сделала ряд памятных заметок: выяснить, где можно купить замшевый пиджак такого великолепного кроя; узнать, где эти женщины укладывают волосы, отбеливают зубы и выщипывают брови; попытаться найти мамаш таких же, как и я, перегруженных заботами, неухоженных, с кормой шире холодильника, даже если ради этого придется пересечь границы штатов.

Дамы вернулись к беседе о пропорциях между учениками и преподавателями в конкурирующих частных школах нашего города. Я потратила три посещения детской площадки и двадцать минут на прослушивание рассказа Сьюки о том, как она переделала всю свою кладовку, плюс сагу о визите к мистеру Стивену, местному парикмахеру, прежде чем мы с Китти поговорили. О том, какую выпечку мне принести на ежегодную праздничную распродажу в «Красной тачке», нашем детском садике. «Никаких орехов, никаких молочных продуктов», — сказала мне Китти. Я покорно кивнула и постаралась удержаться от вопроса: «А как насчет крэка?»

Наш второй разговор был менее успешным. Летним днем мы стояли бок о бок у качелей на детской площадке. На Китти был розовый льняной сарафан, простой, но элегантный. Так выглядеть и одеваться я не пыталась годами. Я была в сомнительной чистоты брюках и хлопковом топике и чувствовала себя толстой, неопрятной и вообще несоответствующей ситуации. «Все этот город», — думала я, оттягивая пояс и подталкивая качели Софи. В Нью-Йорке я иногда удостаивалась одобрительного свиста строительных рабочих или же ловила оценивающий взгляд прохожего. Шестьдесят миль от города — и я уже просто тетка в тренировочном костюме.

Вслух я предавалась мечтам об отпуске, какого у меня, вероятно, никогда не будет, описывая некий курорт, о котором прочитала в туристическом журнале в приемной гинеколога. Уединенные бунгало… персональные плавательные бассейны… каждое утро на террасе только что сорванные персики и плоды папайя…

— А туда можно приехать с детьми? — спросила Китти.

— А зачем? — удивилась я.

— Мы с Филом всюду берем дочерей с собой, — чопорно ответила она, качая маленькую Мэдлин. — Я никогда не оставлю их одних.

— Никогда-никогда? Даже в кино не сходите в пятницу вечером? В гости? Перекусить?

Ее изумительные волосы чуть качнулись, еле заметная улыбка заиграла на губах.

— Я никогда их не оставлю.

Я кивнула, вытащила Софи из качелей, пробормотала «приятных выходных» (и лишь позднее сообразила, что был вторник), запихала всех троих детей в машину, вставила диск в плеер, врубила музыку и всю дорогу домой бормотала:

— Вот ненормальная.

С той поры наше с Китти знакомство приостановилось на фазе «кивнул-и-помахал-рукой». Мы улыбались друг другу через футбольное поле или в молочном отделе гастронома. Я не хотела, чтобы наши отношения развивались. Скользкой от шампуня рукой я уложила выбившуюся завитушку за правое ухо и подумала: «Ну что же, бездумное послушание». Именно из-за него у меня теперь трое маленьких детей и дом в Коннектикуте.

— Я полагаю, у нас есть общий приятель, — заявила Китти.

Я вытерла руки о бедра.

— Да? Кто же?

Я почему-то решила, что она скажет «Иисус!», и я надолго застряну, выслушивая монолог о ее личных отношениях со Спасителем, который был так нужен мне самой.

— Ты ведь журналист? — уточнила Китти.

— Ну, это сильно сказано. Я работала в «Нью-Йорк найт», писала о пристрастиях знаменитостей. Не совсем то, чем занимались Вудворд и Бернстин. А что?

«Вот в чем дело», — подумала я, приготовившись к приглашению издавать вестник наших яслей или просьбу быстренько посмотреть и отредактировать рождественскую открытку Кавано («Дорогие друзья! Надеемся, что вы встречаете это время комфорта и радости в добром здравии. Прошедший год был счастливым для всего клана Кавано…»).

— Есть кое-что… — начала она.

И тут Сэм макнул Джека в воду.

— Мамочка, он топит ребенка, — поделилась своими наблюдениями Софи, восседая на стульчаке.

Я нагнулась, чтобы вытащить Джека. Он отплевывался, Сэм рыдал, и Китти сказала, что мы поговорим в пятницу.

По крайней мере, я была вполне уверена, что речь шла о пятнице. Я глубоко вздохнула и снова взялась за дверное кольцо, отметив, как красиво дом Кавано светился под безоблачным голубым небом. Изгороди подстрижены, листья убраны, окна сверкали, и в ящиках под окнами разложены очаровательные композиции из веточек сладко-горького паслена и миниатюрных тыквочек. Дополнял все это великолепие веночек из засушенного красного перца на двери. Ба-бах! Я со всей силы постучала в дверь, и она распахнулась.

— Есть кто? — крикнула я в сумрачный, отозвавшийся эхом холл.

Тишина, но я видела, что из кухни в противоположном конце холла струился свет, и слышала музыку — «Бранденбургский концерт». Она, несомненно, несла бо льшую образовательную ценность, нежели те полечки, которые так нравились моим детям.

— Китти! Привет! — воскликнула я.

Порыв ветра взметнул пожелтевшие листья, и они зашуршали по паркету из твердых пород дерева. Меня охватило всем известное дурное предчувствие, я с усилием вытащила из тесного карманчика мобильник, позвонила в справочную службу и попросила проверить номер телефона Кавано, Фолли-Фарм-уэй, 5.

Оператор соединила меня. Слышно было, как в глубине дома зазвонил телефон Китти.

— Нет дома, — нетерпеливо сказала Софи, подпрыгивая на месте в своих розовых кроссовках, которые не совсем удачно сочетались с оранжевым комбинезончиком.

— Потерпи, — попросила я и крикнула: — Ау!

Ничего.

— Мама! — Софи взяла меня за руку.

Мальчики посмотрели друг на друга, их лобики наморщились, а пухлые ротики скривились. И оба они были такими кругленькими — сплошные ямочки и белоснежная кожица, светившаяся, когда они перегревались на солнце. Ресницы отбрасывали тень на щечки, а каштановые волосы вились такими прелестными завитками, что я плакала, когда их постригли в первый раз… и во второй… и в третий. В отличие от братьев, Софи была высокой, в папу, смуглой, с тонкими каштановыми волосиками, которые не столько вились, сколько путались.

— Стойте здесь. На крылечке. Рядом с тыквами, — скомандовала я в приступе вдохновения. — А ну-ка, сели на попу ровно. Прямо на тыквы, и не вставать с места, пока я не скажу. И не закрывайте дверь!

Наверное, Софи что-то уловила в моем тоне и кивнула.

— Я присмотрю за маленькими.

— Мы не маленькие! — возразил Джек, стиснув кулачки.

— Оставайтесь тут, — велела я, наблюдая, как Софи с грозным видом усаживает братцев поплотнее на одну из идеальных тыкв Китти.

Я задержала дыхание и вошла в дом. Дом у Кавано был точно таким же, как и у нас, от «Монтклера» (шесть спален, пять ванных комнат, везде паркет из твердых пород дерева). Инвесторами нашей застройки были итальянцы, обитателями в основном евреи, однако у домов были имена, звучавшие как имена членов британского парламента. Ясно, что никто бы не польстился на модель под названием «Левенталь» или «Дельгадис», но если назвать дом «Карлайл» или «Беттенкурт», все мы тут же выстроимся в очередь с чековыми книжками на изготовку.

Я на цыпочках прошла через холл в кухню. Торжественные звуки виолончели и тиканье старинных часов наполняли пространство. В раковине не было посуды, газеты не валялись на рабочем столе, на кухонном столике не было ни крошки, и я нигде не видела хозяйки. И тут я посмотрела вниз.

— Боже!

Я ухватилась за кухонный стол, чтобы не рухнуть на пол, и закрыла рот рукой. Китти выбрала те же материалы для кухни, что и мы с Беном. Рабочие поверхности из гранита, полы — из мореного клена, и во французских дверях, ведущих в сад, витражи. Стояли холодильник «Саб-Зеро» и плита «Викинг», а рядом, лицом вниз, лежала Китти Кавано, и между лопатками у нее торчал двадцатисантиметровый мясницкий нож из углеродистой стали фирмы «Хенкель».

Я проскочила через кухню и упала на колени в лужу липкой холодной крови. Китти лежала, раскинув руки, белая рубашка и волосы слиплись в единую массу темно-бордового цвета. Я наклонилась над ней, и у меня закружилась голова. Меня затошнило, когда я потрогала ее липкие волосы, а потом потянула нож за рукоятку.

— Китти!

Я насмотрелась достаточно полицейских сериалов и прекрасно знала, что нельзя двигать тело, однако не могла остановить свои руки, схватившие ее худенькие плечи. Музыка взлетела до крещендо, струнные и духовые заполнили неподвижный воздух с запахом меди в момент, когда ее торс выскользнул с тошнотворным звуком рвущейся ткани. Тело с глухим стуком ударилось об пол. Я зажала рот руками, чтобы заглушить свой крик. И чтобы меня не вырвало.

— Мамочка!

Я услышала голос Софи, звучавший словно с другой планеты. Мой собственный голос дрожал, когда я отозвалась.

— Момент, ребятки!

Я поднялась, конвульсивно вытирая руки о штаны, больно ударилась бедром о барную стойку, и это заставило меня остановиться и подумать. Вызывать полицию? Хватать детей? А если тот, кто сделал это с Китти, все еще в доме?

Сначала полиция, решила я. Казалось, целая вечность ушла на то, чтобы залезть в карман, вытащить мобильный и набрать «девять-один-один».

— Здравствуйте, говорит Кейт Кляйн, я нахожусь в доме своей подруги Китти Кавано, дом пять по Фолли-Фарм-уэй, и она… Она мертва. Кто-то убил ее.

— Пожалуйста, адрес, — прозвучал голос в трубке. — Ваше имя?

Я назвала. Потом повторила по буквам. Затем у меня спросили номер страховки и дату рождения.

— Пришлите кого-нибудь! Полицию… «Скорую помощь»… морскую пехоту, если она поблизости… — пробормотала я.

— Мадам?

Я замолчала, увидев рядом с телефоном Китти листок плотной кремовой бумаги. Узрела десять цифр, от которых кровь застыла в жилах.

Код Манхэттена, тот же номер, какой был у него, когда я его знала, тот самый номер, который я набирала все то время, что мы жили напротив, через коридор. Тот самый номер — с тех самых пор я почти каждый день боролась с собой, чтобы не набрать его снова.

«Я полагаю, у нас есть общий приятель…»

Не размышляя, я положила трубку, протянула трясущуюся руку и схватила записку. Скомкала ее и запихала поглубже в карман. Потом подставила руки под кран в кухне, высушила их о посудное полотенце с жизнерадостным рисунком осенних листьев и выбежала в холл на подгибающихся ногах.

— Мамулечка?

Узкое личико Софи было бледным, широко распахнутые большие карие глаза смотрели серьезно. Сэм и Джек держали ее за руки, большой палец Сэм засунул себе в рот. Софи увидела кровь на моих брюках.

— Ты поранилась?

— Нет, мое золотце. Мамочка в порядке.

Я нашарила в сумке гигиеническую салфетку и поспешно потерла пятна.

— Пошли, Софи, — сказала я, подхватила мальчишек на руки и понесла их к дороге, ощущая, как бешено работают моторчики детских сердечек. И мы уселись там, ожидая помощи.

 

Глава 2

— Его? — воскликнула я, пытаясь перекричать треск сканера, звуки радио, настроенного на волну консервативной станции, и тихий разговор полицейских, столпившихся у кофеварки.

— Стэн?

Стэнли Берджерон, шеф полиции Апчерча, рассеянно кивнул. Он усадил меня на металлическое кресло с колесиками, перед пустым столом с потертым дисковым телефоном, под пожелтевшим листком с призывом «Худейте на работе», что не наполняло мое сердце уверенностью. Не помогал и вид секретарши-диспетчера, почесывавшей голову кончиком карандаша и притворявшейся, будто печатает, ловя каждое произнесенное нами слово.

«Спокойно, Кейт, — сказала я себе. — Не веди себя как преступница, иначе они именно так и подумают». Но это было нелегко. Кто-то сжимает пальцы, когда нервничает. Я начинаю валять дурака. Я глубоко вздохнула и постаралась, чтобы в моем голосе звучало безразличие.

— Скажите мне, я что, под арестом? Потому что — не хочу показаться непочтительной — если я сяду в тюрьму, то подведу тех, с кем мы по очереди возим детей.

— Вы не арестованы, Кейт, — произнес Стэнли.

Он был небольшого роста, с бочкообразной грудной клеткой и двойным подбородком, с карими влажными глазами бассета и висячими усами мышиного цвета. До терактов 2001 года служил в полицейском управлении Нью-Йорка, но потом променял высокий уровень преступности и угрозу терроризма на сонный маленький Апчерч, где за день, насыщенный событиями, можно было выписать пару штрафов за превышение скорости, шугануть молодняк с местной поляны любви и заняться поисками одного из принадлежащих Луи Кеннелли корги-чемпионов, склонного к бродяжничеству. Я познакомилась с ним во время моих первых шести недель жизни в Апчерче, когда из-за моей полной неспособности овладеть дорогущей и очень чувствительной системой безопасности он почти каждый день наведывался в мой дом на Либерти-лейн.

— Нам просто нужно задать вам еще пару вопросов, — продолжил Стэн.

— Что еще? — поинтересовалась я, стараясь, чтобы мой голос звучал так, будто сердце не билось у меня в горле, я уже не дрожала, не чувствовала, что скомканная записка с телефоном моего бывшего знакомца набухает и пульсирует, как раковая опухоль, в кармане. Я подумала: а не сходить ли в туалет и смыть бумажку в унитаз? А вдруг она застрянет? Потом я решила, что надо разорвать ее на полосочки и съесть. А если меня стошнит? Лучше просто переждать. Я поерзала на сиденье, воображая, будто слышу, как бумажка зашуршала в кармане.

За те три часа с момента, когда, пошатываясь, я вышла из дома Китти Кавано, я позвонила приходящей няне Грейси и попросила забрать детей домой в моем минивэне. Затем меня отвезли в полицейский участок, где я написала заявление, и у меня сняли отпечатки пальцев. Три раза трем разным людям по отдельности я объясняла, каким образом мои отпечатки оказались на рукоятке ножа. Среди детективов был один, который проворчал с раздражением: «Фу, дамочка, вы что, не смотрите „Место преступления“?» Я посмотрела на него широко раскрытыми глазами и спросила: «А по детскому кабельному его показывают? Если нет, то вряд ли».

Я покрепче застегнула заколки с бусинками, удерживающие челку. Мистер Стивенс уговорил меня на градуированную стрижку, но, поскольку он отклонил предложение переехать ко мне и укладывать мне волосы каждое утро, у меня всегда свисали на глаза по меньшей мере сантиметров пять модной «рваной» челки. Затем я поинтересовалась, не нужен ли мне адвокат.

— Зачем вам адвокат? Вы свидетель, а не подозреваемая. Вам нечего скрывать, — пожал плечами Стэн.

— А вдруг есть?

Он уставился на меня.

— Шучу, шучу, — пробормотала я.

Лицо Стэна вытянулось.

— Как будто у меня есть время заниматься своими делами и при этом замышлять убийства. Мой муж уже неделю в Калифорнии. Да у меня еле-еле хватает времени на то, чтобы вытащить посуду из посудомойки.

Я посмотрела на часы, нажала кнопку повторного вызова на мобильнике и дала отбой, не оставив сообщения, когда услышала ответ голосовой почты Бена. Я уже послала ему много сообщений — ни на одно из них он не ответил — где, с разными вариациями, писала одно и то же: «Я зашла в дом Китти Кавано и нашла ее мертвой на полу кухни, с ножом в спине. Сейчас пишу объяснение в полиции. Пожалуйста, позвони. Пожалуйста, приезжай домой. Пожалуйста, позвони мне и приезжай как можно скорее».

Мой муж находился в Лос-Анджелесе на большом сборище демократов, вербуя новых клиентов для своей фирмы, занимавшейся политическим консалтингом. Если вы в течение трех избирательных циклов обитали где-нибудь на Северо-Западе и смотрели рекламу, где один из кандидатов медленно покачивается на черно-белом фото и выглядит так, словно у него в холодильнике лежат расчлененные тела маленьких мальчиков, то вы видели работу Бена. Среди его удовлетворенных клиентов два сенатора, три члена палаты представителей, губернатор Массачусетса и главный прокурор штата Нью-Йорк. Когда речь заходит о моем муже, всегда звучат слова «важная птица». Он зарабатывает более чем достаточно для содержания нас пятерых надежно и уютно устроенными в нашем спальном поселке, в сорока пяти минутах от Манхэттена, где самые дешевые дома стоят больше миллиона долларов, где все машины — с полным приводом, и где я не нашла себе ни единого друга.

Я вновь поерзала на сиденье, пока регулировщик на переходе у начальной школы консультировался с коллегой в голубом полиэстере, по моему мнению, типичным почтальоном, и задалась вопросом — все ли в городе, кто носит униформу, уже явились сюда по этому случаю.

Записку я запихала поглубже в карман. Я уже два раза мыла руки, но кончики пальцев были все еще черными от полицейских чернил. Тем временем Стэн бормотал что-то по телефону. Секретарша положила карандаш и достала из ящика стола зеркальце и тушь для ресниц. Она наклонила зеркальце, притворяясь, будто красит ресницы, а сама глазела на то, что происходит в углу. Вскоре Стэн повесил трубку, обменялся парой слов с уличным регулировщиком, кивнул почтальону, подтянул брюки на животе и неторопливо направился к моему столу.

— Вы знаете Эвана Маккейна?

Я замерла. О боже. Они знали! Каким-то образом выяснили, что я взяла записку с номером Эвана. Примерно через пять секунд дружеская улыбка Стэна исчезнет, и он вытащит наручники. Меня арестуют. Бросят в тюрьму. Я никогда больше не увижу детей. Муж разведется со мной и женится на стройной блондинке с хорошим вкусом, подходящей ему во всем, с хорошим теннисным ударом слева. Она прекрасно подойдет к этому городу, который он выбрал, и мой деверь будет до конца жизни повторять: «Говорил же я тебе».

Я вытерла руки о бедра.

— Почему вы спрашиваете?

— Его имя высветилось на определителе номера.

Я почувствовала, что постепенно расслабляюсь.

— Я знала человека с этим именем в Нью-Йорке. Мы были… — Я хрустнула пальцами, выпачканными в чернилах. — Мы уже несколько лет не общаемся.

Стэн кивнул, устроил свое тяжелое тело в кресле и что-то записал.

— Но его ведь не подозревают? — выпалила я, прежде чем еще более ужасная мысль не пришла мне в голову. — Ведь это не он… он не…

Все эти годы я призывала страшные мучения на его голову, в своих фантазиях видела его, испускающего дух в муках, невыносимых и унизительных настолько, что его кончина обеспечила бы появление заметки в «Новостях из мира сверхъестественного». Теперь же, когда он действительно мог попасть в опасность, я не могла унять дрожь.

Стэн проигнорировал мои слова.

— Чем он занимается?

— Когда я его знала, он был частным детективом. Выполнял заказы страховых компаний, работал с исками по несчастным случаям на производстве. Разводы. Слежка. Обман мужей…

Я плохо соображала. Любой на моем месте повел бы себя так же после четырех лет бессонных ночей. Я быстро вскочила на ноги, и одна из моих заколок вылетела из волос.

— Вероятно, Китти наняла его, потому что муж обманывал ее! А муж узнал и убил ее!

Стэн воззрился на меня. Вместе с ним воззрились почтальон и молодой патрульный, которого я видела на переходе у начальной школы. Из моего воображения напрочь исчезли наручники и самодовольный деверь, а Стэн от души хлопал меня по спине, приговаривая: «Потрясающе, Кейт! Ты раскрыла преступление!» Однако он просто перевернул страничку в своем блокноте.

— Вы знаете Филиппа Кавано?

Я покачала головой, подбирая заколку с пола.

Стэн что-то записал.

— Давайте вернемся назад. Когда Китти позвонила, она сказала, что хочет поговорить с вами о чем-то. Вы знаете, о чем?

— Понятия не имею. Сожалею. Я бы хотела помочь, но я не так уж хорошо ее знала.

— Вам не известно, о чем она хотела побеседовать с вами?

— Нет. А вы уже пообщались с ее мужем?

Стэн лизнул большой палец и открыл чистую страницу в своем блокноте.

— Почему вы спрашиваете?

— А разве не всегда это муж?

Он потер щеку.

— Всегда?

— Ну, по моему журналистскому опыту, муж всегда замешан.

Стэн уставился на меня своими кроткими карими глазами, будто у меня на плечах выросла вторая голова.

— По мнению «Лайф тайм ТВ», для женщин — тоже. Муж. Всегда. Если только это не бойфренд.

— У Китти был друг?

— Понятия не имею, — пожала я плечами. — Если и был, значит, она великолепно умела организовать свое время. С двумя детьми, знаете ли…

Дверь распахнулась, и вошел полицейский, крепко поддерживая под локоть высокого красивого мужчину лет сорока, с серебристо-светлыми волосами, в сером фланелевом костюме, который выглядел так, словно он разучился ходить.

— Извините, — произнес Стэн и бросился к ним.

Секретарша перестала притворяться, будто занята какими-то делами, помимо подслушивания, положила щеточку для туши и настроила зеркало так, чтобы видеть происходящее. Стэн подхватил мужчину под другой локоть и направил его в свой собственный офис, за углом. Дверь за ними защелкнулась, но я все-таки успела услышать, как мужчина стал кричать.

— Моя жена, — повторял он. — Моя жена.

Его голос прервался. Я закрыла глаза, вспоминая вес тела Китти и тошнотворный звук рвущейся ткани, когда я поднимала ее с пола. Посмотрела на часы. Почти три. Скоро дочери Китти вернутся домой из садика. Кто встретит их дома и сообщит им новости? Куда они отправятся?

Я вслушивалась изо всех сил. Голос Стэна звучал низко и успокаивающе, его нью-йоркский акцент напомнил мне о доме. Время от времени я могла различить только пару слов, но Филиппа слышала хорошо. Он простонал: «Моя вина». При этих словах секретарша вытянулась вперед, широко раскрыв глаза и затаив дыхание. «Это я во всем виноват».

Через пятнадцать минут мне разрешили уйти, попросив не уезжать из штата и позвонить, если у меня появятся какие-нибудь новости об Эване Маккейне.

— Обязательно, — пообещала я. — Но не думаю, что он мне позвонит. Мы не общаемся.

— Все меняется, — заметил Стэн.

Полицейский с пешеходного перехода, розовощекий мальчишка со стрижкой «ежиком», довез меня до места преступления. Я втянула голову в плечи, проскочила мимо машин телевидения, уже успевших припарковаться перед домом Кавано, и села в машину Грейси. Я еще не доехала до конца Фолли-Фарм-уэй, когда мое сердце забилось так часто, что я побоялась двигаться дальше. Эван Маккейн. После всех этих лет.

Я достала свой мобильник и начала набирать номер. Мне даже не приходило в голову, что я все еще помню его наизусть. Набрав три цифры, я задумалась. Что я скажу, если он ответит? «Привет, это Кейт Кляйн. Помнишь меня? Ты тогда разбил мне сердце? Ну да ладно, мы сто лет не общались, и я полагаю, что ты был знаком с Китти Кавано. Так вот — ее убили, и полиция хочет с тобой пообщаться».

Я засунула телефон в карман, положила руки на руль, пока они не перестали дрожать. Я оставила сообщение своей лучшей подруге Джейни Сигал и попросила ее перезвонить как можно скорее. Потом я отправилась домой.

 

Глава 3

На следующий день я с детьми посидела в сайте «Музыка для малышей», накормила их сыром-гриль с маринованными огурчиками и невнятной приторной книжкой «Куда ушел дедушка?», написанной двумя психологами с целью «помочь юным читателям пережить горе и потерю». Затем загрузила детей в машину, куда поместились еще тонны две необходимой дополнительной одежды, влажные салфетки, стикеры «Доры-Путешественницы» и коробки с соком. Со всем этим я отправилась в парк.

Я жила в Апчерче почти восемь месяцев и, по моей собственной нелицеприятной оценке, еще ни разу ничего не сделала правильно. На «День открытых дверей» в нашей «Красной тачке» я надела свои обычные брюки карго, а все прочие мамаши щеголяли в юбках и ботиночках на каблуках. Когда Софи прищемила мне палец дверцей от машины, я взвизгнула «Твою мать!» — а ведь Рейни Уилкс, чей сын был в одной детсадовской группе с моими детьми, произнесла всего лишь «Блин!», когда ее муж Роджер сдал назад на парковке и придавил ей ногу.

Но все вышеперечисленное не шло ни в какое сравнение с катастрофой на празднике в честь трехлетия моих близнецов.

Раньше, в Нью-Йорке, когда мы с Беном и детьми жили в трехкомнатной квартире с видом на крохотный кусочек Центрального парка, подобная вечеринка была бы уместной. Я пригласила к нам домой на Либерти-лейн всех детишек из группы, куда ходили мои мальчики, плюс друзей из Нью-Йорка, включая Жеке, у которой было две мамы; Йонаха, у которого было двое пап; и Мэй, которую мама-одиночка удочерила год назад в Китае. Купила пиньяту, испекла пирог (из готового теста, но добавила туда шоколадной крошки и пакет смеси для пудинга), поставила на стол пунш и содовую, нарезанные овощи и наполнила салатницу сырными палочками. Чтобы освободить побольше места в гостиной, мы с Беном отодвинули диваны к стенам. Из развлечений были рисование пальцами, игра в «пришпиль хвост к ослику», а для взрослых — Джейни в коротком черном платье. Она смешивала мохито и пространно и непристойно обсуждала недостаток постельного мастерства у своего последнего кавалера.

Мне казалось, что все неплохо проводили время, хотя я заметила, что мамаши Апчерча оттаскивали своих детей от сырных палочек, словно это были отрезанные пальцы. И задавали много вопросов на тему наличия искусственных красителей в пунше. Я видела парочку детишек, которые выглядывали в наш дворик и спрашивали, когда же будут кататься на пони или когда же установят надувной воздушный замок. Я думала, они шутят. Они не шутили.

Я поняла это две недели спустя, когда нас пригласили на праздник к одному из ребят нашего садика. Все это было в «Апчерч-инн», гвоздем программы стало обильное угощение из ресторана, фуршет с копченой рыбой, шеф-повар, готовивший суши, и ледовая скульптура именинника в полный рост. Никаких пластиковых вилок, «пришпиль хвост к ослику», семей нетрадиционной ориентации, частично гидрированных закусок и вообще ничего искусственного. Отец, спортивный агент, разметил на парковочной площадке баскетбольную площадку в половину размера и каким-то образом уговорил весь стартовый состав НБА приехать к нам, сыграть с гостями вечеринки в игру и проиграть.

Когда мы возвращались домой, Бен не сказал ни слова, но я могла судить о том, как сильно он огорчен, по плотно сжатым губам и по манере тыкать кнопки радио с силой.

— Я же не знала, — взмолилась я, после того как дети, утомленные от волнения от всего пережитого, от именинного торта в четыре уровня, от персональных мешков с подарками и двухметрового центрового, задремали в своих сиденьицах. — Богом клянусь, если бы я имела хоть малейшее представление, я бы пригласила клоуна!

Бен шумно вздохнул.

— Или цирк! Ты общаешься с этими женщинами целыми днями. И ты не знала?

Я пожала плечами.

— Извини, — промямлила я.

— В следующий раз спроси кого-нибудь.

Я пообещала, что так и сделаю, хотя и не думала, что это поможет. Отливка уже застыла. Даже если бы наша катастрофическая вечеринка и не скрепила сделку, то это совершило бы сольное выступление Софи с песней «Не играй с моей киской». Она исполнила этот шедевр в «Красной тачке» на шоу «Каждый ребенок талантлив». После чего преподавательница не просто прислала домой записку, в которой просила меня впредь «подыскивать более подходящие тексты» для выступлений. Они провели общешкольную конференцию, куда пригласили оказавшегося под рукой детского психолога из Гринвича, готового с радостью ответить на все детские вопросы типа: что такое «киска» и кому можно трогать их киски.

Я все-таки испытала мимолетные угрызения совести, выбираясь с водительского места на парковке городского парка. Я задавалась вопросом, каким же надо быть морально ущербным приспособленцем, чтобы использовать убийство соседки для поднятия собственного социального статуса. Даже не была уверена, что это поможет. Я не была самой мелкой сошкой в кругу матерей Апчерча. Я вообще не принадлежала к этому кругу. Могла видеть этот круг лишь издали. Если какая-нибудь из этих женщин заявляла, что покупает памперсы из переработанной бумаги, другая, оказывалось, пользовалась только подгузниками из ткани, а третья — подгузниками из ткани, которые сшила сама. Если кто-нибудь из мамочек разрешал своим детям есть органическую пищу, тогда Мамочка Номер Два давала своему ребенку блюда органической вегетарианской кухни, а уж следующая по списку мамочка оказывалась органической вегетарианкой, противницей жестокости, скармливавшей деткам огурцы и морковку, выращенные исключительно на собственном заднем дворе. Причем компост для удобрения она готовила собственноручно.

Я не хочу сказать, что эти роботы от «Талбота», как я их иногда называла, были пустоголовыми клонами Марты Стюарт, поголовно пекущими булочки. Мэрибет Коэ, до того как у нее появились Пауэлл и его старшая сестра Пейтон, занималась ценными бумагами. Кэрол Гвиннелл руководила картинной галереей в Сохо. Хизер Левит, прежде чем погрузиться в волшебный мир подгузников из ткани, деревянных игрушек ручной работы, еды, свободной от пестицидов и планирования каждой секунды жизни своих детей для максимального обогащения их внутреннего мира, работала в отделе арбитража в «Голдман-сакс». Детсадовцы Апчерча занимались акробатикой и фигурным катанием, мастерили поделки в разных кружках и брали уроки тенниса. Каждый из них учился играть по меньшей мере на одном инструменте и изучал два языка. Девочки посещали уроки танцев, мальчики играли в детский бейсбол, и все дети обоих полов играли в футбол (тренировки два раза в неделю, игры каждую субботу) осенью и весной.

Родители вели себя так, словно все это абсолютно нормально, будто это единственный способ выращивания собственных детей, Я никак не могла понять почему. Вероятно, сразу после родов злобный консультант по грудному вскармливанию распылил на их подушки пудру «Супермамочка». А может, просто наклонился и прошептал в каждое спящее ухо: «С нынешнего дня ты станешь думать только о грудном вскармливании! О том, как приучить к горшку! О занятиях пилатесом „Для меня и для мамочки“! И какой садик лучше — „Друзья Гринтауна“ или „День за городом“!»

У меня не было ни малейшего шанса. Даже если бы у меня был всего один ребенок, на которого я могла бы обильно излить свою энергию и интеллект, даже если бы я была стройной, хорошенькой и мотивированной настолько, что каждое утро делала макияж и целый час посвящала гимнастике, а мое представление о том, как на самом деле хорошо провести время, сводилось бы к выкладыванию букв алфавита из ути-путеньки каких хорошеньких кусочков соевого творога. Даже если бы у меня были дети, волшебным образом годившиеся для подобного предприятия.

Все прочие малыши Апчерча никогда не смотрели телевизор более минуты. Они не устраивали истерик, из-за которых мы опаздывали в ясли, не требовали со скандалом жареных куриных крылышек, и из-за них не устраивали совместных заседаний воспитателей и родителей по поводу выбора песни для смотра самодеятельности. Ну, что ж. Я попыталась разгладить свои брюки и открыла дверцу автомобиля в тот момент, когда на парковку на внедорожнике самой последней модели, таком высоком и с таким количеством большущих окон — ну просто теплица на колесах! — въехала Лекси Хагенхольдт. Я посмотрела в зеркальце заднего обзора — потрескавшиеся губы, блестящая кожа, растрепанные вьющиеся каштановые волосы и взволнованное выражение лица. Прежде чем открыть дверцу, я постаралась сменить волнение на более походящую к случаю печаль.

— Боже милосердный! — воскликнула Лекси, извлекая Хадли из детского сиденья. Мальчик даже не взвизгнул, не брыкнулся и не пытался изобразить непокорного ковбоя.

— Ты слышала?

Она примостила малыша на стройное бедро, одним взмахом уложила мелированные прямые волосы по плечам и отделила девственно чистый мешок для памперсов от коврика на полу салона — коврика без малейших признаков крекерных или бутербродных крошек.

— Я часами смотрела новости вчера поздно вечером и все-таки не могу в это поверить!

Лекси энергично зашагала в парк, а я поплелась за ней. Мои дети бросились врассыпную — мальчики к металлическим конструкциям для лазанья, а Софи к качелям. Я села на скамейку, заменившую в моей жизни после родов в пригороде столик в кафетерии, где сидели самые популярные девочки. На ту самую скамейку, на которую я раньше даже не отваживалась посмотреть. Я убедилась, что меня слышат все мамочки, наклонила голову и произнесла с точно выверенным уровнем дрожи в голосе:

— Это я нашла ее.

— О нет, — пробормотала Кэрол.

Краем глаза я заметила, что Сьюки Сазерленд и Мэрибет Коэ спешат к скамейке. Глаза у Мэрибет покраснели, а волосы Сьюки были небрежно собраны в хвостик.

— Расскажи нам все! — Лекси потрепала меня по плечу, почти наверняка оставив там синяки.

Лекси одевалась в стиле, который я называла униформой матерей Апчерча: облегающая (но не вызывающе) футболка с длинным рукавом, поверх нее кардиган или замшевый пиджак; отглаженные расклешенные шерстяные брюки; туфли из замши и нейлоновой сетки, выглядевшие как кроссовки, но на самом деле стоившие не менее трехсот баксов.

Я набрала полную грудь воздуха:

— Китти позвонила мне в среду вечером и спросила, могу ли я прийти с детьми к ней на ленч.

— Вы дружили? — воскликнула Кэрол.

Я покачала головой, вопрос меня удивил. Каждый день все они видели меня в парке, или библиотеке, или на парковке перед детским садом. Они должны были знать, что Китти была моей подругой не более, чем все они.

— Так почему же она позвонила тебе? — спросила Сьюки Сазерленд.

— Не знаю, — скромно ответила я, поддевая кучу багровых листьев мыском своей замурзанной кроссовки. — Не имею ни малейшего понятия.

Посыпались еще вопросы. Дамы хотели знать подробности. Она находилась в кухне? Лежала лицом вниз или на спине? Дверь была открыта? Украли что-нибудь? Как она выглядела? Что сказала полиция? Появились ли какие-нибудь версии? Было ли это просто хулиганство, или преступник имел на нее зуб? Что делала полиция? Предложила ли семья награду? И что с дочерьми Китти?

— Они у меня, — сказала Сьюки.

Сьюки и я тщетно пытались проявлять дружеские чувства друг к другу со дня нашей встречи. Тогда она сказала, что ее детей зовут Тристан и Изольда. Я засмеялась, думая, что она шутит. Однако она не шутила.

— Филипп считает, что они не должны оставаться на ночь в доме, где… вы понимаете. — Она дернула свой конский хвостик. — Ну, там, где это случилось. Завтра он отвезет их к своим родителям.

— Ты хорошо знаешь их семью? — спросила я.

— Мы соседи, и в садике девочки с Тристаном в одной группе.

— У тебя есть какие-нибудь версии о том, кто мог…

Сьюки покачала головой. Ее большие карие глаза блестели.

— Со мной разговаривали детективы. Вряд ли я им сильно помогла. Спорим, — прошептала она, сбрасывая невидимую пушинку со своей розовой футболки с длинными рукавами, — что это может быть каким-то образом связано с ее работой.

— Неужели? — удивилась Кэрол.

— У Китти была работа? — изумилась я.

Сногсшибательная новость. Насколько я знала, никто из мамочек Апчерча не работал.

— А какая работа? — поинтересовалась Лекси, разминая плечевые суставы, тем самым приступая к дневной тренировке. — Чем она занималась?

— Она была писателем, — ответила Сьюки. — Писателем-невидимкой.

— На кого работала?

— Девочки, вы читали когда-нибудь «Контент»?

Сьюки оглядела всех девочек. Они дружно кивнули. И я тоже, хотя, честно говоря, его не читала. Мы с мужем подписывались на него. Так делали все, кого я знала — люди определенного возраста, социального положения и уровня образования. Каждую неделю я честно собиралась сесть и почитать. Но в итоге номера, набитые новейшей постмодернистской прозой молодых авторов; комиксами, над которыми следовало поразмыслить, чтобы понять местный юмор; политическими разоблачениями касательно стран, которых я не могла найти на карте, — все они собирали пыль под кофейным столиком. Пока в конце концов я с чувством вины не выбрасывала пыльные стопки в мусорную корзину.

— Читали колонку «Хорошая мать»?

— Колонка Лоры Линн Бэйд, — проявила я знание темы.

— За подписью Лоры Линн Бэйд, — уточнила Сьюки. — На самом деле все писала Китти. — Она погладила свой конский хвостик и торжествующе взглянула на нас. — Сегодня утром все это было в Интернете.

Как будто у меня было время заглянуть в Интернет. Как будто я вообще помнила, где в моем доме находится ноутбук.

— Не могу поверить! — воскликнула Мэрибет Коэ.

Я тоже. Лора Линн Бэйд была консервативной бомбисткой, телегеничной блондинкой с улыбкой королевы конкурса красоты, словарем матроса и политическими взглядами, по сравнению с которыми Пат Буханан выглядел весьма умеренным. Когда известный своей левой ориентацией «Контент» взял ее на работу, это стало сенсацией. «Мы ищем писателей, которые помогли бы нам встряхнуться», — заявил главный редактор, некий Джоэл Эш, в одном из утренних выпусков новостей. Бен с религиозным трепетом записал весь выпуск и, прежде чем мы отправились спать, садистски заставил меня просмотреть. «Лора Линн Бэйд обладает редким сочетанием рафинированного ума и чарующего голоса, произносящего умные слова», — сказал он. Тогда я подумала, что в его высказывании проступило легкое удивление: как эти два свойства могли сосуществовать в одной женщине?

Колонка «Хорошая мать» появлялась каждый месяц, но я читала ее только раз или два — она меня злила настолько, что я ощущала, как с каждым словом поднимается давление. Хорошая мать, по мнению Лоры Линн, после рождения детей благоговейно удалялась «в святилище домашнего очага» и, пока ее отпрыски не достигали совершеннолетия, не отваживалась высунуть нос. Лора Линн Бэйд осуждала матерей, которые «сдавали своих детей на попечение в детский сад или ясли». Она критиковала «женщин влиятельных и образованных, так называемых феминисток, им кажется скучной домашняя жизнь, и они нанимают темнокожих иммигрантов, чтобы те присматривали за их детьми, высокопарно изрекая банальные истины о солидарности женщин и в то же самое время расплачиваясь с ними по-черному». Насколько я знаю, она пока еще не выразила своего мнения по поводу тех мам, которые иногда приглашают бебиситтера посидеть с детьми в субботу вечером, но могу поспорить, что она не сторонница подобных вольностей.

— Китти писала всю эту чепуху? — поразилась я.

Сьюки кивнула.

— Она во все это верила?

Та пожала плечами.

— Она писала это. Вот все, что я знаю.

— А кто-нибудь еще знал, что у Лоры Линн Бэйд был писатель-невидимка? До того, как информация попала в Интернет?

Выражение лица Сьюки, игравшей ремешком памперсного мешка, было непроницаемым.

— Неизвестно. Полиция задала мне такой же вопрос.

Мамаши беспокойно зашептались, переваривая эту неожиданную новость. Не знаю, что поразило их больше — факт, что Китти писала для такой одиозной фигуры, как Лора Линн, или то, что одна из нас в принципе работала вне дома.

— Как себя чувствует Филипп? — спросила Кэрол Гвиннетт.

— Я видела его вчера в полицейском участке, — поделилась я информацией. — Он выглядел взволнованным.

— Еще бы, — заметила Лекси.

— Филипп живет в Апчерче целую вечность, — подала голос Сьюки.

— Старая семья, — произнесла Кэрол Гвиннетт.

— Он был самым красивым мальчиком в классе моей сестры. — Сьюки улыбнулась. — Мы даже встречались какое-то время. Миллион лет назад.

Лекси, прижимая к груди младенца Брирли, укутанного в красочную гватемальскую шаль ручной работы, покосилась на качели.

— Хадли! — нервно крикнула она. Ее румяные щеки раскраснелись больше обычного. Лекси резко обернулась. — Он только что был здесь, рядом с качелями…

Мы вскочили, я оглянулась, отыскивая свой выводок, и выдохнула с облегчением, увидев Сэма и Джека, подпрыгивающих на качелях-качалке, и Софи, напевающую что-то на качелях больших.

— Мамочка! — Хадли помахал Лекси рукой из-за штакетника.

Она бросилась через площадку и схватила сына на руки.

— Никогда, никогда не пугай меня так! — заорала она, крепко обнимая пропажу.

Хадли, который, скорее всего, удалился спокойно поковырять в носу без постороннего надзора, уставился на маму, а потом расплакался.

— Я думала, ты потерялся, — ворковала Лекси под рыдания сына.

Мы собрались вокруг, поглаживая ее по спине, уговаривая, что все уже в порядке, мы в безопасности, и все будет хорошо. Вряд ли кто-нибудь из нас в это верил. Десять минут спустя переговоры официально завершились. Мы договорились встретиться у Кэрол дома, попрощались, расселись по своим машинам с воздушными подушками, с армированными кузовами, и повезли детей домой.

 

Глава 4

Мобильник зазвонил в тот момент, когда я запихивала два пакетика риса быстрого приготовления в микроволновку.

— Алло!

— Птичка моя? — Голос звучал тихо и неуверенно.

Моему отцу, Роджеру Кляйну, всегда было легче общаться со своим инструментом, нежели с кем-либо с помощью слов. Когда он играл на гобое, звучание инструмента было самым чистым из всего мною слышанного. Но его сдавленный голос, казалось, принадлежал четырнадцатилетнему школьнику. Отец все еще называл меня детским прозвищем, и сердце мое в этот момент таяло.

— Привет, папа!

Я захлопнула дверцу микроволновки, нажала нужные кнопки, сгребла тарелки с буфета и бумажные салфетки из выдвижного ящика. Потом заглянула в нашу общую комнату, где дети в счастливом трансе следили за приключениями «Боба-строителя», надеясь, что они проведут за этим занятием еще восемнадцать минут.

— Как дела? — спросил он. — Кого-нибудь уже поймали?

Я надорвала пакетик панировочных сухарей.

— Насколько мне известно, нет.

— По телевизору показывали передачу о ней. Ее звали Кики?

— Китти, — сказала я, разбивая яйца одной рукой. — Китти Кавано. Оказывается, она была писателем-невидимкой для Лоры Линн Бэйд!

— Для кого?

Я вздохнула и ухватила пакет с курицей.

— Одна из тех блондинок-консерваторов, которые вечно кричат на кого-нибудь по Си-эн-эн. У нее своя колонка в «Контенте». Называется «Хорошая мать». Так вот, в действительности эту колонку сочиняла Китти.

На отца новость не произвела никакого впечатления.

— У тебя все в порядке? — спросил он. — Охранная система работает? Ты закрываешь дверь?

Я сунула курицу в духовку, захлопнула дверцу, вытащила рис из микроволновки и заглянула в холодильник в поисках овощей, которые мои дети согласились бы проглотить.

— Да, папа. У меня все хорошо.

— Полиция подозревает кого-нибудь?

— Насколько мне известно, нет. Вероятно, убийца охотился на Лору Линн Бэйд. Ее многие ненавидели.

После того, как мы вернулись из парка, я посадила детей смотреть кино, старательно подавила чувство вины и на десять минут зашла в Интернет. Мой первый же запрос в «Гугл» принес не менее десяти тысяч результатов. Некоторые посты были написаны яростными приверженцами Лоры. Другие — и их было много больше! — активно и открыто желали ее гибели.

— А вдруг Лора Линн и есть убийца? Каждый раз, когда я видела ее по телевизору, она выглядела так, будто готова через пару секунд вцепиться кому-нибудь в ногу. Может, Китти повела себя бесцеремонно или осмелилась заикнуться, что торговцы наркотиками вправе надеяться на судебное расследование. Прежде чем их посадят на электрический стул.

Отец рассмеялся. Я задумчиво посмотрела на пакетик консервированной моркови в контейнере для овощей. Если положить туда побольше заправки, может и сойти.

— Послушай, Кейт, — сказал отец. — У меня сегодня концерт, но я мог бы взять машину и потом приехать к тебе.

«И дальше что? — подумала я. — Будешь отгонять убийц от дверей своим гобоем?»

— Все в порядке, Бен возвращается завтра днем.

— Папа приезжает! — размахивая пластиковыми мечами, в кухню радостно влетели Джек и Сэм, в джинсиках и полосатых рубашечках с распродажи.

— Ты должна позвонить маме, — продолжил свою партию отец.

— И где же она сейчас?

Отец закашлялся.

— Все еще в Торино. Я отправил ей по факсу вырезки из газет об этом убийстве. Знаю, она тоже волнуется.

«Тогда почему же она не позвонила?» — подумала я, пообещав позвонить в Италию, как только выдастся свободная минутка.

Я попрощалась с отцом и положила телефон. Невзирая на вопли протеста, одним щелчком выключателя отправила «Боба-строителя» в небытие и проконтролировала мытье рук перед обедом.

 

Глава 5

Мое самое первое воспоминание — родители, поющие вместе. Обычно отец сидел за роялем, на котором лежала кружевная дорожка и стояли портреты оперных див в золоченых рамках: Калласс, Тебальди, Нелли Мелба и, конечно же, моя мама. А я залезала со своими мелками, книжками-раскрасками под рояль, на ковер с бахромой двух цветов: розового и слоновой кости.

Мама стояла позади отца, положив руку ему на плечо. Она пела арии из опер Моцарта, прикрыв тяжелые веки, пела пианиссимо. Как она мне объясняла, такая вокализация для сопрано самая трудная. Даже когда Рейна пела тихо, ее голос был больше, чем была вся я. Огромный, богатый и волнующий, он казался живым, раздвигал стены, потолок и заполнял собой всю комнату.

Я чувствовала и ее голос, и восхищение моего отца, в котором ощущались любовь и желание. Я пока не могла выразить это словами. В десять лет я уже понимала достаточно, чтобы выскользнуть из гостиной после первой же арии. Закрывала дверь в свою спальню, с книгой в руках плюхалась лицом вниз, надевала наушники и, черт бы побрал «Блонди» и Пэт Бенатар, я все равно слышала их: звуки вибрировали в перегретом воздухе, а потом наступало молчание, более интимное, чем даже если бы я открыла дверь и застигла бы их врасплох. «Mi chiamano Mimi», — пела она свою любимую арию; партию, какую никогда не исполняла в театре, партию для лирического сопрано, а не для колоратуры, партию для певиц, которые могли брать самые высокие и эффектные ноты. И я точно знала, что мама мечтала каждый вечер петь Мими и красиво умирать на сцене.

Моя мать, Рейна, урожденная Рейчел Данхаузер, родилась в штате Иллинойс. Приехав в Нью-Йорк в двадцать один год, с двумястами долларами и всеми записями Марии Калласс, она сменила имя. У нее была полная стипендия в университете Джуллиарда, но эти детали своей биографии мама, рассказывая о себе репортерам, предпочитала не упоминать.

Мои родители встретились в Джуллиарде, где отец преподавал, а мама училась на последнем курсе.

Я много раз представляла этот момент: мой отец, холостяк тридцати шести лет, с уже редеющей шевелюрой, с добрыми карими глазами за очками, которые постоянно и криво сползали на нос. Он уже достиг потолка карьеры гобоиста. Всем известно, что есть певцы-суперзвезды, есть виртуозы-скрипачи, пианисты-миллионеры, собирающие полные залы на свои сольные концерты по всему миру, но никто никогда не слышал о бешеной популярности гобоиста, если он при этом не кувыркается по сцене или не играет, как Кенни Джи, чего мой отец не делал.

И Рейна, с ростом метр семьдесят пять, причем эффект усиливался с помощью восьмисантиметровых шпилек и растрепанных темно-каштановых волос; возвышающаяся над всеми, сжимающая кулачки, чтобы робко постучать в дверь репетиционной комнаты и нежным голоском вопросить, не мог бы он аккомпанировать ей. После пары рюмок я даже могу представить, как они занимались любовью под табличкой: «Слюну из мундштуков не вытряхивать!»

Я родилась летом, после первой годовщины свадьбы моих родителей. Через два дня, проведенных в больнице Ленокс-Хилл, они принесли меня на Амстердам-авеню — в многоквартирный дом довоенной постройки. Там, с незапамятных времен, обитали исключительно музыканты. Съемщики передавали квартиры друг другу как фамильную ценность. Фагот, уезжающий играть в Бостонский симфонический оркестр, оставлял свою квартиру с двумя спальнями в наследство новой второй виолончели; тенор, улетавший в Лондон, вручал свою студию помощнику концертмейстера в «Метрополитен-опера».

Воздух в нашем здании был насыщен музыкой. Фуги и концерты лились из батарей отопления, арпеджио и глиссандо заполняли коридоры. Поднимаясь в лифте, можно было услышать трель флейты или меццо-сопрано, отрабатывающую одну и ту же фразу из арии; медноголосое кваканье труб, печальные, низкие звуки виолончели… Но долгие годы в этом хоре не звучали крики ребенка.

Наверняка соседи собрались вокруг меня, пытаясь разглядеть в дитяти, завернутом в розовое одеяльце, признаки таланта, которым я, несомненно, обладала.

— Какие пальцы, — сказала, вероятно, миссис Плански, кларнетистка. — Похоже, будет пианисткой.

— Посмотрите на ее губы, — вмешался отец. — Духовые. Вероятно, валторна.

— Нет, нет, — возразила Рейна, с гордостью прижимая меня к груди. — Слышали, как она плачет? Какие ноты берет? Ми выше верхнего до, клянусь!

Она светилась улыбкой, а ее накладные ресницы трепетали. (Почему-то я уверена, что даже через два дня после родов она уже наклеила фальшивые ресницы.)

— Моя дочь будет петь, — наверное, произнесла она. И все закивали.

— Певица, — вторили они, точно два десятка крестных фей, дающих свое благословение. — Певица.

Все было бы гораздо проще, если бы я совсем не могла петь, если бы у меня не было слуха и я не попадала бы в ноты. Весь ужас состоял в том, что я пела, просто пела недостаточно хорошо. У меня прорезался голос вполне приличный для школьного хора и для песенного клуба в колледже, и, в конце концов, для того, чтобы выиграть бесплатную выпивку на пятьдесят баксов в местном баре караоке. У меня было идеальное окружение и самые лучшие учителя, каких только можно было найти за деньги или взаимные услуги. Но, к бесконечному разочарованию моей матери, у меня отсутствовал оперный голос.

Моя певческая карьера закончилась, когда мне стукнуло четырнадцать лет, за две недели до прослушивания в Школе исполнительского мастерства.

— Пригласи маму подняться на минутку, — попросила миссис Минхайзер в конце урока.

Альме Минхайзер, семидесяти двух лет, маленькая розовощекая старушенция с копной белоснежных пушистых волос. Целая стена в ее квартирке была увешана фотографиями собственных выступлений по всему миру. Пятнадцать лет назад, когда Рейна впервые приехала в Нью-Йорк, она учила ее.

Я спустилась вниз, чтобы передать приглашение маме, в виде исключения оказавшейся дома. С особым рвением она повторяла всем, что отказалась петь «Царицу ночи» в Сан-Франциско — надо находиться дома во время моего прослушивания.

— В чем дело? — возлежа на кушетке, осведомилась она.

Ее губы были тщательно накрашены, брови выщипаны выразительными дугами, блестящие кудри высоко подняты, на коленях куча нот и календарь. Она болтала со своим агентом — естественно, по-итальянски — и была недовольна, что ее прервали.

Я пожала плечами, поднялась с ней на лифте, открыла для нее дверь к миссис Минхайзер и оставила дверь приоткрытой. Чтобы слышать, о чем они говорили.

Я сползла по стене и села на пол, стараясь быть невидимой. Легче сказать, чем сделать. Мой рост примерно метр семьдесят и фигура у меня мамина — большая грудь, спрятанная под бесформенными свитерами и мешковатыми трикотажными кофтами, широкие бедра, полные губы и густые вьющиеся волосы. Мама распускала свою гриву по плечам или укладывала в сложные прически. Мои же патлы свисали на лицо, что, впрочем, даже помогало спрятать прыщики на лбу. Я была похожа на Рейну (или буду похожа, когда наконец избавлюсь от прыщей), но мой голос даже близко не звучал, как ее. Я знала об этом, и миссис Минхайзер тоже.

— Никогда не поднимется выше среднего уровня, — донеслись до меня слова.

У меня закружилась голова, я съехала еще ниже к ковровому покрытию. Меня даже затошнило от стыда, смешанного с облегчением. Значит, кто-то сказал Рейне то, о чем я подозревала и на что намекали другие учителя. Но никто не осмеливался заявить ей об этом прямо. Но поскольку это была сама миссис Минхайзер, Рейне придется выслушать ее.

— Это абсурд, Альме! — воскликнула моя мама.

Я так и вижу, как она царственным жестом задирает подбородок, а золотые и рубиновые браслеты звенят на ее пухлых запястьях.

— Знаю, какой нелегкой бывает жизнь. Если бы у меня была дочь…

— Но у вас ее нет! Зато у меня есть!

Уже тогда Рейна в основном не говорила, а восклицала.

— Если бы у меня была дочь, — продолжила моя учительница плавным, спокойным и серьезным тоном, — и она могла бы заниматься чем-нибудь еще — писать, или рисовать, или учить, или работать в банке, — я бы посоветовала ей этим и заниматься. Ты же знаешь, какая у нас жизнь! На каждое место в хоре — сотня претенденток, не говоря уже о солистах. Нужно быть лучшей из лучших, иначе не пробиться.

Возникла пауза, которую прервали тихие голоса.

— Значит, она будет работать, — решительно произнесла мама.

— Она и так работает, — возразила миссис Минхайзер. — У меня никогда не было студентки старательнее, чем Кейт.

Я просто видела, как моя мать взмахом руки проигнорировала эти слова.

— Она может постараться еще больше!

Рейна хлопнула дверью сильнее, чем было необходимо, и прошагала через лестничную площадку в облаке духов и негодования. Ее белые кружевные рукава развевались, шелестела шифоновая юбка цвета лаванды.

— Чего она хотела? — спросила я, поднимаясь с пола.

Из избалованного горла Рейны вырвался пренебрежительный звук.

— Тебе нужно больше работать, — выдавила она.

— Мам… — Я глубоко вздохнула, чтобы набраться храбрости, прежде чем она вызовет лифт. — Я не хочу больше петь.

Подняв черные брови, она уставилась на меня с таким выражением, точно никогда прежде не слышала подобных слов и не знала, что они означают.

— Что? — Ее ресницы гневно затрепетали. — Прости, я не расслышала?

— Я это дело ненавижу, — пробормотала я.

Мои слова не были правдой. В тиши своей спальни я любила напевать песни Бесси Смит и Билли Холидей. Что мне не нравилось, так это бесконечное стремление к цели и ощущение неудачи, еще более упорные попытки добиться результата, и вновь разочарование.

Помню, как я заканчивала петь, и миссис Минхайзер, старательно следя за выражением собственного лица, молчала минуту, прежде чем сказать что-нибудь. И во время этой паузы я чувствовала, что она взвешивает свои слова, анализируя разницу между тем, что хочет сказать, и тем, что произнесет вслух. Я достаточно долго прожила рядом с настоящим талантом, чтобы понять — я притворщица.

Я слышала свою мать. Слышала ее немодно одетых студенток, широкобедрых, с двойными подбородками и невыразительными лицами, преображавшихся, когда открывались рты и начиналось пение. Их божественные голоса были такой неземной красоты, что все они, как по волшебству, становились красавицами.

— Я никуда не гожусь, — промямлила я.

— И слышать не хочу.

— Я точно знаю, — продолжила я. — Нет у меня таланта! Если я пойду на прослушивание в эту школу, они посмеются надо мной! А если и примут, то лишь потому, что я твоя дочь.

На мгновение лицо матери смягчилось, вероятно, оттого, что я сказала ей комплимент. После чего она ткнула в кнопку лифта ярко наманикюренным пальчиком.

— Мы найдем тебе другого учителя.

— Мама, я уже прошла всех учителей в этом доме!

— Есть и иные дома, — мрачно заметила она.

Дверь кабины лифта разъехалась. Она вошла. Я осталась стоять на площадке.

— Кейт!

— Нет.

Очевидно, что-то в моем лице убедило ее, что я не шучу. Дверь плавно закрылась. Но когда я спустилась вниз, Рейна уже собралась с мыслями. Мама стояла в дверях, улыбаясь и протягивая мне ветвь мира. Я не знала, смеяться или плакать — она держала в руках один из запасных гобоев отца, далеко не лучшего качества.

— У тебя есть талант! — крикнула она мне вслед, когда я протиснулась мимо нее и почти побежала через прихожую в свою спальню. Там я бросилась на кровать и открыла «Туманы Авалона».

— Кейт, он у тебя есть. Может, ты не станешь певицей, но ты не должна бросать музыку!

Я выиграла битву, но проиграла войну. Отменила прослушивание в Школе исполнительского мастерства, но пообещала, что буду брать уроки пения, пока не окончу колледж. Рейна и Роджер, скрепя сердце, отправили меня в Пимм, школу для девочек в Верхнем Ист-Сайде.

Как я поняла позже, школу выбрали лишь потому, что она была единственной, о которой они когда-либо слышали. Год назад ученица старших классов во время драки после буйной вечеринки с сексом и кокаином была убита в Центральном парке — об этом писали все газеты. В школе было полно богатеньких девиц, каждый день после ленча куривших травку в огромных мраморных туалетах. Все они были знакомы еще с дошкольных времен и вовсе не торопились принять в свой круг брюнетку без трастового фонда, самозванку, носившую одежду на два размера больше и лишь изредка участвующую в их излюбленных занятиях — мелких кражах в магазинах и приступах булимии.

Я делала вид, будто мне безразлично. Но, разумеется, это было не так, особенно когда я видела своих родителей, музицирующих вместе. Я притворялась, что не возражаю, что мама значительную часть времени проводила за границей. Конечно, я тосковала по ней, даже когда мне стукнуло пятнадцать, и по всем правилам мне полагалось презрительно фыркать на любое ее замечание.

— Я вернусь к июню, — пообещала мне Рейна в то утро, когда я вернулась из школы и нашла ее в спальне перед потертыми кожаными чемоданами. Их латунные замки были открыты. Она готовилась к трехмесячному контракту в «Штаатс-опера».

— Вена? — спросила я, ненавидя звук своего голоса, ненавидя то, что я на нее похожа, а когда начинаю петь, самое лучшее, на что могу надеяться, — это «средний уровень».

— Вена, — подтвердила мама.

Она улыбнулась, обозначились ямочки на щеках, блеснули волосы. Как всегда, перед долгой поездкой она покрасилась.

— Мне дали контракт на три оперы! Ты знаешь, как редко такое случается!

— Три месяца это очень долго, — нахмурилась я. — Ты пропустишь наше представление в школе.

Мы поставили «Вестсайдскую историю», из епископальной школы пригласили мальчиков. А мне досталась роль Аниты, неожиданная удача, связанная с нехваткой альтов в школе.

Непонятным образом блузка с глубоким вырезом, парик с длинными черными волосами дали мне такую уверенность в себе, которую я никогда не чувствовала за все годы занятия вокалом. Я представляла премьеру: мама протягивает мне красные розы, ее глаза сияют и полны удивленного одобрения. «Кейт, ты прекрасно пела», — скажет она.

Рейна села на кровать, прямо на шелковое покрывало. Потерла царапину на мысочке черного кожаного сапожка, потом взяла мою ладонь в свои руки.

— Я буду скучать по тебе… ты не понимаешь, но сейчас я просто обязана поступить так, а не иначе.

Она поднялась, ее сапожки стучали по паркету, юбка колоколом кружилась вокруг ног. Мама укладывала в чемоданы одежду, книги, компакт-диски, говорила о биологии, о времени, о том, что у певицы есть ограниченное количество лет, а потом звучание и владение голосом станут ослабевать.

— Сначала пропадет эластичность, и тогда… — Она вздрогнула, сжав ярко накрашенные губы в гримаску отвращения. — Характерные роли и благотворительность.

— Ты могла бы прилететь на выходные, — предложила я. — На «Вестсайдскую историю».

— Ты же знаешь, как перелеты сказываются на моем голосе, — печально произнесла мама.

Я опустила голову. Рейны не будет на премьере, Рейны не будет на весеннем балу, на котором, кстати, у меня уже назначено свидание.

Она захлопнула крышку чемодана, закрыла замок, потом собрала бутылочки с духами с туалетного столика, ее длинные ногти постукивали по хрустальным граням. Потом отвела мне челку со лба.

Я увернулась от ее рук. Хотела, чтобы мама обняла меня. Я не желала, чтобы она уезжала.

На следующее утро мама постучала в мою дверь в шесть утра, но я притворилась, будто сплю и не слышу, как она шепчет мое имя.

Я лежала на постели лицом вниз и думала о том, могло ли в этом мире что-нибудь измениться. Вот если бы я пользовалась всей той косметикой, которую она мне покупала, если бы носила мягкие кожаные сапожки и замшевое пальто вместо мешковатых джинсов и футболок, тогда бы она осталась? Если бы я называла себя Мария Катарина вместо Кейт, и если бы я занималась пением до тех пор, пока сила воли не трансформировала бы мой голос в нечто редкостное и прекрасное, может, хоть это удержало бы ее на одном континенте со мной и папой?

Я заставила себя подняться с постели и, прижавшись лбом к прохладной оконной раме, выглянула на улицу. Колени больно уперлись в ящик из-под молочных бутылок, в нем я хранила свои книжки.

Покусывая кончики волос, я наблюдала, как лимузин подъехал к тротуару, и моя мама вышла из дверей. Видела, как папа поцеловал ее, потом отступил назад в маленькое темное парадное, вручив маму шоферу и ее будущему: еще один самолет, еще одна страна, еще одна опера, еще три месяца умирать каждый вечер на сцене. Шофер придержал дверь. Мама прикрыла глаза рукой и посмотрела наверх, на мое окно. «Я люблю тебя», — еле слышно промолвила она. Когда она послала воздушный поцелуй, я изо всех сил куснула свои волосы.

 

Глава 6

На следующий день, выйдя на террасу за газетами, я окунулась в очередной безукоризненный коннектикутский денек и услышала рев мотора в нашем переулке. Ярко-красный «Порше» подъехал к дому, и мое сердце подпрыгнуло от радости.

Самый подходящий автомобиль для женщины, которая пользуется им не чаще раза в месяц.

— Джейни!

— И что еще ты мне скажешь о безопасной жизни в пригороде? — Моя лучшая подруга сердито посмотрела на меня из-под дорогих солнцезащитных очков.

На ней была замшевая коричнево-шоколадная юбка до колен, мягкий кашемировый свитер с капюшоном и ярко-красные ковбойские сапожки. Волосы длинные, светло-каштановые с медово-янтарными прядями. Ярко-розовый блеск покрывал губы, близко посаженные глаза искусно увеличены с помощью туши и карандаша для век. Сумочка и серьги вполне могли стоить больше, чем мой первый год обучения в колледже.

Джейни поднялась по ступенькам и заглянула в дом.

— Привет, детки!

— Тетя Джейни! — закричал Сэм, который очень любил ее.

— Джейни! — радостно заорал Джек, бросаясь к ней в объятия.

— Привет, — сказала Софи, целуя воздух у правой и левой щеки Джейни, как принято между светскими людьми.

Софи любила Джейни больше, чем оба ее брата, но даже в четыре года она была развита не по летам и не любила захлебываться от восторга. Я провела Джейни и детей в кухню, где мы рисовали плакат на входную дверь: «Добро пожаловать домой, папочка!»

— Занятия по труду, — прокомментировала Джейни, взяв в руки мелок и рассматривая его с таким видом, будто к ней попал артефакт с другой планеты. Она смахнула блестки со стула и села. — А ну-ка, угадайте, кто привез вам подарки?

— Тетя Джейни! — пронзительно завопили дети.

— А кто любит вас больше, чем папа и мама, вместе взятые?

— Тетя Джейни!

— А теперь угадайте, кто ужинал в пятницу вечером в «Пер се» в компании поклонника, с которым она встречалась целых три раза и подозревает, что у него накладные волосы.

— Тетя Джейни!

— А как это — закладные волосы? — удивилась Софи, наморщив носик.

— Моли бога, чтобы тебе никогда не пришлось это узнать.

Она мазнула мелком по носику Софи и извлекла из своей сумки три пакета в подарочной упаковке.

Мальчики получили по гоночной машине с дистанционным управлением и сразу устроили гонки на кухонном полу. Софи достался еще один сшитый на заказ костюмчик для ее любимого Страшилы. Страшила являл собой прямоугольный комок голубого меха, из которого поблескивали желтые глазки, торчали кривые зубы и маленькие ушки. Джейни подарила эту куклу, когда Софи только родилась.

Я с благоговейным трепетом наблюдала, как Джейни разворачивает миниатюрную ковбойскую шляпу, лассо, бандану, крошечные ковбойские сапожки и кожаные гамаши для Страшилы.

— Глава двести тридцать седьмая, — провозгласила Джейни скрипучим голосом, растягивая слова с южным акцентом, — в которой я приведу механического быка к славе.

Софи хрюкнула от удовольствия и умчалась наверх наряжать свою куклу в новые одежки.

— Есть тут что-нибудь выпить? — Джейни порылась среди пакетов с замороженным горошком и куриными ножками, пока не нашла водку. Ее она же и оставила у нас в свой последний приезд.

Холодильник выдал также пустую упаковку из-под апельсинового сока — готова поклясться, что еще утром пакет был полным. Я уловила момент, когда подруга повернулась ко мне спиной, смешала ей водку с педиалитом и провела ее в гостиную.

— Ну, давай посмотрим. — Она опустилась на диван.

Как оказалось, мы с декоратором, которого нанял Бен, по-разному трактовали термин «мягкая мебель». Мне виделось нечто удобное в чехлах из грубого льна. В итоге я оказалась владелицей трехметрового раскладывающегося дивана с темно-серой обивкой, такого широкого и глубокого, что встать с него было практически невозможно.

Джейни хорошенько приложилась к своему стакану и сморщилась, но, к счастью, не спросила, что я ей намешала.

— И ты бросила меня на Манхэттене ради этой дыры.

— Отдадим ей должное. — Я расправила кисточки на упавшей диванной подушке. — Да, это дыра, но здесь отличные садики и школы.

— Бабы здесь просто толпа идиоток, они рожают без остановки и только об этом и говорят, — с содроганием продолжила Джейни. — Как будто весь мир мечтает послушать о том, как у них болят соски.

Я промолчала, зная, что так взбесило мою подругу.

Когда Джейни впервые приехала в Апчерч, мы отправились в наши ясли на выставку поделок. Там ее загнала в угол Мэрибет Коэ, в мельчайших подробностях описавшая, каким образом она растит своего новорожденного сына без пеленок, «попадая в такт с его природными ритмами» и высаживая его, когда чувствовала, что он готов, на миску, она же бывшая салатница.

Джейни заявила, что пережитого ужаса ей хватит на всю оставшуюся жизнь. И как призналась мне позже, только много недель спустя она вновь смогла есть винегрет.

— Да от тебя до ближайшего универмага не менее двадцати миль, — произнесла она. — Кстати… — Джейни порылась в своей сумке и бросила мне пирожок, тоже в подарочной упаковке.

Я развернула его и блаженно откусила здоровенный кусок.

— Ты бросила меня и поселилась в этом захолустье! В этом якобы безопасном раю! И что мы видим? Ты тут же начала спотыкаться о трупы!

— Я не споткнулась, а нашла его.

— А мне без разницы, — усмехнулась Джейни, с отвращением сжав блестящие губы.

Я пожала плечами. Так хорошо вновь увидеть подругу, что даже найденное мертвое тело — низкая плата за возвращенное удовольствие.

— Можешь задержаться у меня?

— Я просто обязана это сделать. — Джейни сделала еще глоток. — Вряд ли вы, одинокие ребята, тут в безопасности.

— А ты что, станешь нас защищать?

Она полезла в сумку.

— Перцовый спрей. — Джейни продемонстрировала баллончик. — Монтировка. Стойкая губная помада. Карманный компьютер. И вообще, если объявится киллер, я засыплю его своими редакторскими заметками, и он умрет от скуки.

— Неплохой план, — улыбнулась я.

Я познакомилась с Джейни девять лет назад, когда мы пришли на собеседование в отдел информации «Нью-Йорк ревю», ведущего литературного журнала (по крайней мере так они писали о себе в выходных данных).

— Сюда, пожалуйста, — прошелестела похожая на мышку женщина, проводившая тест.

В душной маленькой комнате стояли два стола. За одним из них, тем, что ближе к двери, сидела стройная девушка в элегантном черном костюме, и он, в отличие от моего, достался ей явно не с распродажи в стоковом магазине.

Девушка склонилась над бумагами так низко, что были видны только красиво мелированные волосы и кончик носа.

Женщина протянула мне пять скрепленных листочков, два синих карандаша и энциклопедический словарь.

— Пожалуйста, пользуйтесь стандартными корректорскими знаками, — прошептала она. — У вас тридцать минут.

Я села на стул, покрытый серой тканью в пятнах, засунула роман, который читала в метро, в сумочку и постаралась скрыть свое разочарование.

Я получила степень бакалавра по английскому языку в Колумбийском университете. Позднее, поскольку диплом еще не полностью лишал меня всяких надежд найти работу, получила степень магистра по американской литературе и написала курсовую работу, которая прямо вела к докторской диссертации. Окончив университет, меняла временные секретарские работы в адвокатских конторах. Сидя дома и рассылая резюме в журналы, какие, как мне казалось, могли бы меня принять в штат, я одновременно предавалась мечтам о написании собственной книги. Вечером в пятницу я шла в библиотеку и с полки новых поступлений набирала дюжину романов, их мне хватало на неделю.

Воскресными вечерами мы с отцом и Рейной, если она не была в отъезде, заказывали на дом еду из китайского ресторана. Иногда я ходила на свидания — знакомилась в видеопрокате с каким-нибудь молодым человеком, готовившим абитуриентов, или встречалась со студентом МБА, чья мама играла на фаготе с моим отцом.

Это было спокойное существование, не лишенное приятности, но и не особенно увлекательное. Вечером я выключала лампу и лежала в постели, глядя в темноту и прислушиваясь к шуму автобусов и такси на улице, к голосам, которые перекликались и смеялись. И я думала, что жду, когда же начнется моя настоящая жизнь.

Я вытерла ладони о юбку и посмотрела по сторонам. Так вот он какой, офис «Нью-Йорк ревю». От журнала, который опубликовал несколько произведений, ставших самыми главными в моей жизни, я ожидала большего.

Я надеялась увидеть уютное помещение с мягким светом, столами красного дерева, старыми креслами в углах, в них восседают гении, погруженные в глубокие размышления, попивая виски из высоких стаканов. Вместо этого при входе в здание на Сорок четвертой улице стояла тележка с фала-фелем, а на семнадцатом этаже гудели лампы дневного света и находились дешевые столы светлого дерева, что придавало помещению романтику и таинственность кабинета педикюрши.

Материалом для теста было эссе о географических и климатических особенностях места под названием Паго-Паго. Я даже усомнилась, существовало ли оно в действительности. Собирались ли печатать этот материал в журнале? Или он уже опубликован?

Девушка с потрясающими волосами отодвинулась от стола.

— В «Красавице и чудовище» — красавица спала с чудовищем? — спросила она.

Я оторопела.

— Это у вас в тесте так написано? «Красавица и чудовище»?

— Не-а. Паго-Паго. Я просто подумала, может, ты случайно знаешь?

Я отложила карандаш.

— В сказке или в сериале?

— По телевизору.

У нее была изящная фигурка, близко посаженные ореховые глаза и носик, напоминавший букву С. В нем я узнала работу доктора Корнблюма, пластического хирурга, обработавшего носищи по меньшей мере полудюжины моих одноклассниц в выпускном году. Носик располагался на живом подвижном умном лице, на губах вспыхивала озорная улыбка.

— Сожалею. Не смотрела.

— Что ж, — вздохнула она, сбросила туфельки крокодиловой кожи на пол и пошевелила пальцами.

Я бросила на нее взгляд, в котором, надеюсь, читались вежливость и «Будьте так добры, не мешайте мне сосредоточиться». Я все еще не могла поверить, что меня пригласили на это интервью, и я не собиралась позволить себе отвлечься.

Прошло несколько минут. «В Паго-Паго, — читала я, — усредненная температура двадцать три градуса». Средняя или усредненная? И чем это отличается от серединной, задумалась я, хватаясь за словарь.

— Если бы у тебя был бар для геев, как бы ты его назвала? — произнесла девушка.

— Даже не знаю.

Она накрутила локон медового цвета на синий карандаш.

— Я бы назвала «Полированный огурчик».

— Неплохо.

— Или «Голубая мохнатка». Тоже неплохо. Или…

— Слушай! — воскликнула я. — Все это очень интересно, но мне необходимо сосредоточиться!

— Зачем?

Я положила карандаш и глубоко вздохнула.

Вероятно, это входило в тест. Наверное, под потолком были спрятаны камеры. Может, экстравагантная девица была подсадной уткой и где-то в углу редакторы «Книжного обозрения» следили за тем, как я отреагирую. И если я выйду из данной ситуации с достоинством и апломбом, меня проведут потайным ходом в настоящий офис, где Джон Апдайк и Филипп Рот предложат мне виски, поздравят меня и вручат два билета первого класса в Паго-Паго.

— Потому, что я очень хочу получить эту работу, — ответила я медленно и четко, на случай, если потолок меня слушал.

— Серьезно? — Видимо, мысль, что можно хотеть какую-то работу, была для нее очень свежа.

— Да. А ты разве не хочешь работать здесь?

— Пожалуй, — вздохнула она и накрутила еще одну прядь на карандаш. — Папа думает, мне пора найти нечто подобное. Говорит, это позор, что мое единственное достижение — пластическая операция носа. — Она дотронулась до упомянутого предмета. — Но я смотрю на ситуацию по-иному. Мне кажется, любая работа, которую я найду, будет отнята мною у кого-то, кому она действительно нужна позарез, вот как тебе, например. — И она светло улыбнулась.

— Ну да, в самом деле…

Я снова склонилась над своими листочками. «Рыбные консервные заводы являются основными работодателями на Паго-Паго».

— Мой папа — король ковровых покрытий, — произнесла девушка.

Я сжала кулаки и подняла голову.

— Мой отец, Си Сигал, король ковровых покрытий. — И она снова пошевелила пальцами ног.

Кулаки у меня разжались, когда я осознала услышанное.

— Да ведь он владелец этого журнала!

— Полагаю, да, — согласилась девушка.

Она надела туфельки на руки, и сейчас они танцевали у нее джигу на столе.

— А может, он владелец компании, которой принадлежит этот журнал. Трудно отследить.

— Значит, он запросто может приказать им взять тебя на работу.

— И тебя тоже. — Она широко улыбнулась, сняла туфельки с рук и подкатилась на кресле к моему столу, чтобы пожать мне руку. — Меня зовут Джейни Сигал.

— Кейт Кляйн, — произнесла я. — А теперь я бы очень хотела вернуться к работе.

— Конечно, конечно. Продолжай.

Наступило молчание. Я взялась за карандаш.

«Бухта Тутуила окружена эффектными горами, которые уходят прямо в воду».

— Но вначале можно мне задать тебе вопрос? — проговорила Джейни. — Почему ты хочешь работать здесь?

— Ты шутишь? Это же… — Я с благоговением выдохнула имя, которое вбивали мне в голову все девять лет, что я проучилась в Колумбийском университете. И еще столько же времени, которое я провела за чтением ежегодных «Обзоров литературы», испытывая попеременно то ревность, то восхищение. — Это же «Ревю»!

— Фи, — фыркнула Джейни. — Я предпочитаю «Пипл». Если серьезно, то я скорее поработала бы там. — Она уставилась на меня своими ореховыми глазами. — Как ты думаешь, им нужны люди?

— Ну…

— Подожди! — Джейни ткнула пальцем в воздух. — Идея!

Она прошла через всю комнату к моему столу и пальцами с длинными наманикюренными ногтями ухватила телефонную трубку.

— Да, Нью-Йорк, редакция журнала «Пипл». — Ожидая соединения, Джейни пододвинула бумагу для заметок. — Напиши свой телефон, — прошептала она. — Главного редактора, пожалуйста. Голосовая почта, — сценическим шепотом сообщила Джейни.

— Мы не должны…

Она махнула рукой, призывая замолчать.

— Да, здравствуйте. Звоню вам из офиса «Нью-Йорк ревю». Я сейчас поработала с двумя прекрасными референтами, которых мы, к сожалению, не сможем принять на работу. Обе эксперты в области поп-культуры, прекрасно знают мир звезд, но, как вам известно, мы никогда не пишем о знаменитостях, если они не политики или давно умершие трансценденталисты.

— Боже мой, — простонала я, прижимая к груди листочки с Паго-Паго.

— Их зовут Джейни Сигал и Кейт Кляйн, домашние телефоны… — Она продиктовала номера. — Заранее благодарю за помощь. — Довольная собой, Джейни положила трубку. — Вот так!

Она взяла сумочку и пальто.

— Ты не собираешься заканчивать? — Я указала на Паго-Паго.

Случайно в глаза бросилось предложение: «До 1980 года видом на бухту с горной вершины можно было любоваться, поднявшись туда на фуникулере». Фуникулер или фунекулер? Я не знала.

Джейни посмотрела на меня с жалостью. Этот взгляд вобрал в себя и грязные облупленные стены, и поношенное коричневое ковровое покрытие, и кулер в углу, ворчавший точь-в-точь как старик с несварением желудка.

— Да я скорее умру, чем буду здесь работать.

— Но… Норманн Мейлер! Том Вулф! Сол Беллоу! Ежи Косински! — воскликнула я.

На стене в рамочке висели две страницы из «Алой буквы» — единственный литературный штрих в комнате. Джейни встала на цыпочки и, глядя на свое отражение в стекле, нанесла блеск для губ.

— Судя по последней информации, все они женаты.

— Ежи Косински умер.

— Тем хуже.

Она пригладила волосы и взяла мои пальто и сумочку.

— Пошли, кузнечик. Сваливаем отсюда.

Джейни взялась за дверную ручку. Я демонстративно снова села, вцепилась в синий карандаш и обвела слово фуникулер.

— Нет, — сказала я. — Нет, спасибо. Ты иди. Я собираюсь закончить тест.

— Кейт, — в голосе Джейни прозвучало нетерпение. — Посмотри вокруг. Уродливые кабинеты, претенциозность и отсутствие неженатых мужчин. Ты действительно хочешь тут работать?

Я задумалась. Все мои профессора говорили о «Ревю», как верующие — о рае, как любители музыки кантри говорят о Брэнсоне, как моя мать описывает «Метрополитен-опера». Мой отец был бы в восторге, если бы я получила эту работу. Но хотела ли я работать референтом по информации?

— Нет. В самом деле, нет. Нет, не хочу.

— Тогда пошли!

— Не могу, — пробормотала я.

— Ну что ж, — вздохнула Джейни. — Ладно.

Она медленно застегнула пальто и принялась напевать.

— Удачи, — пожелала я.

— И тебе удачи, — кивнула она и стала напевать громче.

Потом она запела в полный голос «Когда была я молодой… Никто был мне не нужен. И любовь была просто для забавы».

Она печально покачала головой.

— Те дни ушли…

— Что-что?

— Одна, одна-аа, совсем одна-ааа… — громко пропела Джейни. — Я не хочу… Быть одна…

Я расхохоталась. Голос у нее был ужасный, и пела она очень громко.

— Джейни…

— Совсем! Одна!

Кто-то деликатно постучал в дверь. Я успела подумать — а вдруг это Джон Апдайк или Филипп Рот?

— Извините, нельзя ли потише?

— Совсем одна, — провыла Джейни.

Я положила карандаш, схватила свое пальто и вышла вслед за ней.

Спустя годы после того дня, когда мы вместе покинули «Ревю», Джейни сидела в моей гостиной и смотрела на меня. В глазах ее светился хорошо знакомый проказливый огонек.

— Итак, где же Бен?

— В Калифорнии. Деловая поездка. Завтра возвращается.

Я взяла ее стакан и торопливо отпила из него. Джейни подняла брови. Я с вызовом посмотрела на нее и глотнула еще.

— Это что, нервное потрясение после убийства? — поинтересовалась подруга.

— Это… — откашлялась я. — Это… Эван Маккейн.

Лицо Джейни потемнело.

— Мне казалось, мы дали друг другу честное слово, что никогда не будем произносить это имя.

— Ну да, и хотя мне очень больно нарушать свое честное-пречестное слово, но дело вот в чем…

Я прижала к груди маленькую подушечку и рассказала Джейни все — как я нашла упоминание об Эване в кухне Китти, как полиция обнаружила номер его телефона на автоответчике.

Джейни так разволновалась, что вскочила с дивана и стала подпрыгивать в своих красных сапожках.

— Господи! А если он убийца? Тогда его приговорят к смертной казни! — Она схватила свой мобильник. — В этом идиотском штате применяют смертную казнь?

— Не уверена. Но, Джейни…

Она жестом заставила меня замолчать и начала набирать чей-то номер.

— Си знает кого-то из администрации губернатора. — Она перестала набирать номер и уставилась в окно. — Думаю, что это сам губернатор. Может, нам разрешат самим включить рубильник или сделать смертельный укол!

— Джейни! — Я отобрала у нее телефон. — Послушай! Я не думаю, что ее убил Эван.

— Да? — нахмурилась она. — А кто же тогда? — Она снова села на диван. — Может, это Мэрибет. — Джейни кивнула, очень довольная собой. — Женщина, которая растит ребенка без пеленок, способна на что угодно.

Сэм и Джек ворвались в гостиную, за ними, заливаясь плачем, бежала Софи. Мальчишки усадили Страшилу в ковбойском наряде на крышу одной из машинок и привязали его веревкой.

— Глава двести тридцать восьмая, — объявила Джейни, — в которой его похищает банда малолетних негодяев.

Я освободила куклу, утешила Софи, поставила мальчиков в угол и посмотрела на часы. Оказалось, что уже половина шестого, а я совсем забыла про обед.

— Есть и еще кое-что. Китти работала писателем-невидимкой для Лоры Линн Бэйд.

Джейни вытаращила глаза.

— Шутишь!

Я покачала головой.

— Все это появилось в Интернете сегодня утром.

— Но в журналах пока ничего нет?

Она снова вцепилась в телефон.

— Неудивительно. Все говорят, Лора Линн Бэйд не может успевать все, что делает. Если только ежедневно не клонирует сама себя. Каждый раз, когда я включаю телевизор, она уже там и несет ахинею о политике равных возможностей. Мне всегда казалось, что для нее пишет не мамочка из пригорода, а кто-нибудь не старше двадцати трех лет в каком-то «мозговом центре» в Мадрасе.

— Конечно, мамочка из пригорода и двух предложений связать не может, — сухо заметила я.

— За исключением присутствующих. Господи, да это потрясающая история. Потрясающая.

Запищала голосовая почта Джейни, ее носик сморщился.

— Сигал. Перезвоните мне. — Она встала, пальцы уже приготовились опуститься на клавиатуру. — Где тут у тебя компьютер?

— Джейни, послушай! — Я потянула ее обратно на диван. — Ты можешь устроить мне интервью с Лорой Линн Бэйд?

— Что? — Она изумленно уставилась на меня.

— Что… — Я глубоко вздохнула и постаралась придумать нечто для достижения цели. — А если Эван каким-то образом в этом замешан?

— Нет! — Джейни подняла руку и покачала головой. — Нет, черт побери. Ты и так потратила часть жизни на эту кучу собачьего дерьма в человеческом обличье. Если окажется, что он виноват, то командовать парадом буду я. А тебя назначаю главным распорядителем. — Она помолчала. — У распорядителей парада красивые шляпы.

— Вероятно, Лора Линн Бэйд знает что-нибудь такое, о чем она не сообщила полиции. А Китти была моей подругой, — произнесла я.

Джейни в ярости уставилась на меня.

— Ты говорила, что у тебя тут нет друзей. — Она шмыгнула носом. — Уверяла, что я у тебя одна-единственная.

Туше. Укол по правилам.

— Я здесь живу, — помолчав, возразила я. — Это мои соседи. И тут живут мои дети.

Джейни ласково погладила меня по плечу.

— Тяжело было носить близняшек? — спросила она.

— Убийца бродит где-то неподалеку! И даже ты должна согласиться, что это не совсем приятно! И еще знаешь почему? Мне скучно.

Я с вызовом взглянула на нее, осознав, что только что произнесла вслух самое неприличное слово в лексиконе Апчерча.

По мнению моих сестричек-мамочек, сознаться в скуке означало, что ты в паре шагов от утопления своих детей в ванне. Это нечто настолько грешное и запретное, что оно не может быть даже упомянуто! Однако я осмелилась сказать слово «скука».

— Мне скучно. И убийство, ужасное само по себе, единственное интересное событие, произошедшее здесь с того дня, когда наши соседи Лэнгдоны готовили фундамент под гостевой домик и повредили ассенизационный люк. Мне интересно. И я хочу знать больше.

Джейни откинулась на спинку дивана.

— Умница, — констатировала она.

 

Глава 7

Когда-то в Нью-Йорке жила женщина, переехавшая позднее вместе с ребенком и мужем в Коннектикут, — женщина, не сильно отличавшаяся от меня или Китти Кавано. За исключением того, что Лора Линн Бэйд была знаменита, и скучать ей было некогда.

Она не бросила работу, когда у нее родился сын. Хотя, как это ни парадоксально, ее работа в основном заключалась в том, что она летала по всей стране или появлялась на экране телевизора, чтобы рассказать другим женщинам, что они — плохие матери, если у них есть работа, отвлекающая их от дома.

Я припарковала свой минивэн перед домом 734 на Олд-Очард-лейн в Дариене, проверила в зеркальце заднего обзора, как выглядит моя губная помада, и заправила непослушные пряди за уши. Джейни сотворила невозможное, соединив меня по телефону с Лорой Линн Бэйд.

— 3-здравствуйте, — запинаясь, пробормотала я.

Прошли годы с того времени, когда я брала настоящие интервью, теперь я была способна разговорить разве что потенциальную няню. Я промямлила банальное вступление: работаю над речью в память о моей усопшей соседке и коллеге и была бы бесконечно благодарна, если бы Лора Линн Бэйд, при всей ее занятости, смогла встретиться…

— Завтра утром, в десять часов. Я уделю вам двадцать минут, — резко оборвала меня Лора. И бросила трубку.

Часы на приборной панели показывали 9:54. Я вытащила из сумки пачку бумажных листов. Я распечатала все до единой статьи из колонки «Хорошая мать» и накануне вечером, уложив детей, подчеркнула в них нужные места.

«Чудовищная ложь феминизма — это двухголовая гидра, змея, которая нашептывает современной женщине, что самое важное в жизни — ее собственное счастье, что можно брать от жизни все и дети при этом не пострадают, они даже не заметят!» — писала Лора Линн Бэйд — читай Китти Кавано.

«Правда же, как знает каждая честная женщина, заключается в том, что дети предназначены для того, чтобы их растила их собственная мать. В этом случае биология действительно определяет судьбу в течение определенного времени. Позор тем женщинам, которые отказываются от своей роли дарителя вечерних объятий и утешающих поцелуев, не поют детям колыбельные песни — и все это ради преходящих удовольствий, имиджа звезды вечеринок, шикарного офиса и модной должности. И мне жаль простых работящих женщин, ухаживающих за их детьми, не понимая, что главный злодей в жизни отнюдь не стереотипный скотина-женофоб, а эта милая женщина, в одеждах из экологически чистого волокна, питающаяся органическими продуктами, называющая себя их сестрой, однако наживающаяся на чужом труде, оплачивая тяжелый труд нянек черным налом».

Сильно сказано. Трудно представить, что все это сотворила Китти, с ее приятной улыбкой и безобидной болтовней.

Я убрала бумаги в сумку, позвонила домой удостовериться, что там ничего не горит и не сломалось, и вышла из машины. Подойдя по серпообразной подъездной аллее к дому Лоры Линн Бэйд, поднялась на террасу с колоннами и постучала в зеленую входную дверь. Ровно в десять из приоткрытой двери змеиным движением выскользнула загорелая сухопарая ладонь, схватила меня за рукав и втянула внутрь.

— Вы Кейт Кляйн? — рявкнула Лора Линн Бэйд.

— Да, — ответила я.

Лора Линн Бэйд, когда я видела ее по телевизору, выглядела стройной и импозантной особой, ехидно высказывающей гадости какому-нибудь конгрессмену от демократов или адвокату-феминисту.

Вблизи она оказалась миниатюрно-воздушным бесполым созданием с плоской грудью, ростом с недокормленную пятиклассницу. Розовый костюм от «Шанель» с отделкой кремового цвета по подолу юбки и на карманах жакета. Кремовые лодочки, двойная нитка розового жемчуга и золотые серьги с жемчугом. Обязательные в ее облике блондинистые локоны, обесцвеченные до соломенного оттенка, уложены и залиты лаком до такой степени, точно она только что вынула голову из печи, и ломкие волосы все еще похрустывали от жара.

— Входите! — скомандовала Лора, вцепившись в мою руку и втаскивая меня в облако лака для волос смешанного с кисловатым кофейным дыханием.

Она провела меня в гостиную с высоким потолком и минимумом мебели — все из кожи и металла, с такими же острыми углами, как и она сама.

— Садитесь!

И я примостилась на край белого замшевого двухместного диванчика. На стенах вместо картин висели целых три плоских телевизионных экрана. По бокам от пола до потолка тянулись книжные полки, заставленные томами в твердых переплетах. Все влиятельные консервативные имена: Энн Коултер и Пегги Нунан, Билл О’Рейли и Шон Ханнити, оба Майкла (Медвед и Саваж) и сотоварищи Лоры (Инграм и Шлессингер).

Я в изумлении уставилась на книги, к каждой из которых был приклеен желтый листочек, на каждом листочке написаны две цифры и слова «Как высоко» и «Как долго».

— Список бестселлеров «Нью-Йорк таймс», — пояснила Лора. — Отслеживаю изменения.

Я осмотрелась в поисках следов детского пребывания — надувные креслица, манеж со всякими прибамбасами, диванная подушка со следами рвоты — всего этого не было и в помине. Зато там был большой портрет ее отца, Бо Бэйда, на фоне американского флага.

В расцвете своей карьеры Бо Бэйд, с седеющими волосами и стальным взглядом, владел двадцатью восемью газетами по всей стране, и каждая из них стремилась быть правее прочих. Он ужинал с президентами и консультировал сенаторов вплоть до своей кончины в постели семидесяти восьми лет. Как оказалось, Бо Бэйд делил постель с дамой, которая, к сожалению, не была его супругой.

Я заканчивала школу, когда он дал дуба, и хорошо помню, каким праздником стало это событие для ведущих ночных ток-шоу. Слухи — ничем не подтвержденные, но от этого не менее упорные — гласили, что он не просто испустил дух, возлежа на другой женщине: в этот момент на нем были ее туфли на высоких каблуках.

— У меня есть двадцать минут. — Лора сделала вид, будто сверилась с золотыми часами на тонюсеньком запястье. — И прежде чем мы начнем, я бы хотела прояснить кое-что: Китти Кавано не была моим писателем-невидимкой. Мы работали вместе. Эти чертовые гребаные блоггеры представляют дело совсем не так! Не удивительно — «Таймс» подает информацию совершенно не в том свете, мой юрист уже готовит иск о прекращении противоправных действий…

Она остановилась перевести дыхание и выхватить баночку диетической колы из ведерка для льда с монограммой «ЛЛБ», стоявшего на кофейном столике из хромированного металла и стекла.

— Вы видели некролог? — пролаяла она.

— Я… — Я порылась в каше из сломанных мелков и салфеток, заскорузлых от пролившегося сока, на дне моей большой квадратной сумки с логотипом радиостанции и вытащила записную книжку в розовой сверкающей обложке с картинкой «Привет, Китти!». Книжечка принадлежала Софи — единственное, что я смогла найти в спешке.

— Не-кро-лог, — продиктовала Лора по слогам, словно я только что перенесла лоботомию. — Читали, что пишут сегодня так называемые официальные источники?

Она швырнула оскорбительные страницы с кофейного столика мне на колени.

«Убита мать семейства из Коннектикута, писатель!» — заголовок на две колонки. «Катерина Кавано, проживавшая в Коннектикуте, работавшая в редакционном отделе журнала „Контент“ над колонкой „Хорошая мать“, за подписью консервативного социального критика Лоры Линн Бэйд, была обнаружена мертвой в пятницу в своей кухне. Миссис Кавано, тридцати шести лет…» — и это было все, что я успела увидеть до того, как Лора Линн выхватила газету у меня из рук.

— Не читайте это! — выкрикнула она, стиснув зубы и сверкая маленькими глазками. — Ложь и чепуха, типичная либеральная клевета. И лажа. Мой юрист уже связался с сотрудником, который занимается жалобами — ах, извините! — ее хриплый отрывистый голос до краев налился сарказмом, — с лицом, которое занимается жалобами. Ведь все мы сейчас должны говорить языком, нейтральным к полу. Верно?

Она откинула назад голову, выставив на обозрение тощую шею с выступающими жилами, и издала звук, который с экрана телевизора сходил у нее за смех.

— Как долго Китти Кавано, работала с вами?

— Пять-шесть лет.

Я занесла информацию в блокнот.

— При каких обстоятельствах вы встретились с ней?

— Нас познакомил Джоэл Эш, главный редактор «Контента». Он был профессором в Хэнфилде и очень хорошо о ней отзывался. Мы встретились и поговорили, она показалась мне достаточно умной и способной. Так все и получилось. Ну, что еще?

Я выпалила первое, что пришло на ум:

— А где ваш сын? Он спит?

— Он в парке, с моей мамой. Она сидит с ним, когда я работаю.

Лора задрала подбородок и прищурилась, как бы бросая мне вызов, если я сочту ее лицемеркой.

— Понятно.

— И когда я в разъездах. Раньше я часто брала его с собой — когда он был маленький, с ним было проще — а теперь это сложно. В прошлом году я отсутствовала дома через каждые два дня на третий. Вот почему Китти устраивала меня идеально, — добавила Лора Линн. — Я поставляла политику, идеологию, интригу. Она добавляла детали. Всю эту домашнюю неразбериху. Грязные пеленки, слюни.

— Итак… — Я хотела спросить, кто же все-таки писал сами тексты, но знала, что не смогу, поэтому сформулировала вопрос по-другому: — Как вы делили работу?

— Мы говорили по телефону, обменивались письмами по электронной почте. — Лора затрясла головой в раздражении, ни единый волосок при этом не сдвинулся с места. — Я подавала идеи, мы обсуждали их, а потом она присылала готовый продукт. Если хорошенько подумать, я оказывала ей огромную услугу.

Услышав эти слова, я не смогла удержаться и высоко подняла брови, пытаясь замаскировать отвращение под глубокий интерес.

— Что вы говорите?

— Я верю в заслуженное равенство.

Цитата из одного из ее телевизионных выступлений.

— И в отличие от так называемых феминистов, — своими паучьими пальцами она изобразила кавычки в воздухе, — я реально поддерживаю женщин.

— Неужели?

— Абсолютно! — Лора яростно закивала. — Возьмем, к примеру, Китти — женщина с двумя детьми…

Она забарабанила пальцами по коленке, на лице появилось выражение замешательства, даже огорчения — впервые за все время нашего разговора.

— У нее ведь было двое?

Я кивнула.

— С двумя детьми, в пригороде, какую еще работу можно найти? Офис исключается, учиться дальше она тоже не могла. А я подарила ей роскошную возможность сидеть дома с детьми и в то же время заявить о себе в этом мире! — торжественно провозгласила Линн.

«Заявить о себе», — нацарапала я, стараясь не поднимать головы: если я рискну посмотреть на Линн, то выдам себя.

— Значит, она работала дома?

Лора кивнула, облегченно выдохнула и снова посмотрела на часы.

— Верно. В первый раз мы встретились в городе, а потом нам было легче общаться по телефону или по электронной почте.

— И вашего редактора это устраивало? Как его… — Я заглянула в свой блокнот. — Джоэла Эша?

— Да, устраивало. Он ее обожал. Кто его знает, может, он и спал с ней, — злобно добавила она.

«Вот и верь в женскую солидарность», — еле удержалась я от озвучания сей мысли.

— Она разделяла вашу точку зрения? Я имею в виду вашу трактовку материнства?

— Конечно. Почему нет? — Лора Линн Бэйд насупилась.

Я записала ее слова, не ответив на вопрос. Не собиралась затрагивать эту тему. Может, так оно и было. Женщина с сияющим лицом и глазами, будто охваченная религиозным экстазом или просто не в себе, готовая сказать почти незнакомому человеку: «Я никогда не оставлю своих детей», — вероятно она и могла принять за чистую монету идеи Лоры.

— Послушайте, — продолжала она, наклонившись вперед и положив руку мне на колено, привлекая внимание. — Я была бы абсолютно счастлива, если бы материалы подписывали обе. Клянусь богом. Но издатели полагали, что мое имя являлось главной приманкой, и делить авторство означало бы просто мутить воду. Китти не возражала. Особенно после того, как мы подписали контракт на книгу.

— Какую книгу?

— Мы продали рукопись три недели назад, — нетерпеливо выдохнула Лора Линн и открыла еще одну банку содовой. — На аукционе. На нее претендовали шесть издательских домов.

Банку содовой она держала в руках как микрофон.

— Сборник эссе о спорности понятия материнства в современной Америке. Нам предложили аванс с цифрой с шестью нулями.

— У книги уже есть название? Я бы хотела упомянуть его во время поминальной службы.

Лора моргнула, а я мысленно похвалила себя за сообразительность.

— «Хорошая мать».

«Разумеется!» — промелькнуло у меня в голове.

— И это должна была быть книга двух авторов, — провозгласила Лора Линн Бэйд, как будто сей факт сам по себе уже приближал ее к святости. — Обязательно упомяните. На обложке стояли бы имена Лоры Линн Бэйд и Китти Кавано.

Я кивнула, помня о строчке, которую согни раз встречала в детективных романах: «Ищите деньги». Сумма с шестью нулями означала, что тут есть что искать.

— Не хочу показаться назойливой, но не могли бы вы объяснить, как планировалось поделить аванс и авторский гонорар?

— Отчего же… — Лора поставила банку и принялась играть своими жемчугами. — Мы не пришли к окончательному мнению. Но все должно было быть по справедливости. Видите ли, я верю в то, что с женщинами должны обращаться справедливо и платить им надо тоже справедливо.

Я кивнула и записала последнюю фразу в блокнот.

Потом я долго кивала. Лора излагала свои взгляды на материнство (за), феминизм (против), на влияние женщин в мире (важное и благоприятное, при условии, что в начале женщина должна заниматься своими детьми, тем самым внося изменения на микроуровне, но из маленьких желудей вырастают высокие дубы, следовательно, не нужен будет контроль за вооружениями, финансовая реформа, проводимая наскоком, правительственное регулирование Интернета, если только матери всего мира будут хорошо выполнять свою работу).

— Джейни Сигал сказала, что это вы нашли тело. Как это… как она… — Лора поболтала банкой содовой, потом подняла руки к ожерелью и наконец спросила: — Она страдала?

Жемчуга с сухим постукиванием скользили между пальцами.

— Я не знаю.

Секунд десять мы посидели в молчании, затем Лора наспех проглотила остатки содовой.

— Пора двигать, — заявила она. — У меня поезд в Вашингтон.

Я поняла намек.

— Китти когда-нибудь упоминала при вас человека по имени Эван Маккейн?

Казалось, имя повисло в воздухе, точно подвесная игрушка. И если я посмотрю вверх, то увижу ее прямо над своей головой.

— Нет, — уверенно ответила Лора. — Кто он?

— Никто.

Как всегда, от звука этого имени мое сердце сжалось. Никто — как бы я хотела, чтобы это было правдой.

— Сожалею о вашей потере. Китти была вам близкой подругой? — спросила Лора поднимаясь.

— Мы не были очень хорошо знакомы. Встречались на детской площадке, в супермаркете, на футболе.

Казалось, это признание успокоило Лору.

— Какой ужас, она была такой милой. Надежная, аккуратная. — Она помолчала, очевидно сообразив, что ее слова скорее подошли бы для характеристики приходящей уборщицы, чем для надгробного слова об усопшей коллеге. — Знаете, какой была Китти? Она была «хорошая мать». Как из ее колонки.

Я добралась до дома в пять минут двенадцатого.

У меня было пятнадцать минут на то, чтобы кратко ввести Джейни в курс дела, пятнадцать минут на поиск информации и десять минут, чтобы добраться до нашей «Красной тачки» и забрать детей.

Набрав «Лора Линн Бэйд», «Хорошая мать» и «контракт на книгу» в окошечке моей любимой поисковой системы, я получила дюжину ссылок.

Лора Линн действительно подписала контракт, по слухам, с шестью нулями на сборник ранее опубликованных в «Контенте» эссе о материнстве, плюс дополнительные оригинальные материалы. Во всех статьях упоминались все три ее имени, некоторые даже воскрешали скандал, связанный со смертью отца. Но я не нашла ни единого упоминания о Китти Кавано или о каком-либо другом соавторе, писателе-невидимке или же о какой-либо иной помощи.

Я записала имена агента и издателя, нашла через «Гугл» номера их телефонов и посмотрела на часы: 11:28. Мои пальцы сомкнулись на телефонной трубке. «К черту», — подумала я и набрала номер.

Хриплый смех Дафны Герцог, литературного агента Лоры Линн Бэйд, прервал мои разглагольствования о том, что я была соседкой Китти Кавано и я недавно разговаривала с Лорой.

— Боже мой, — сочувственно хмыкнула она. — Моя новая любимая клиентка.

— Я не хочу совать нос в чужие дела.

— Бросьте! Сегодня с утра мне уже звонили примерно двадцать репортеров. Мертвая писательница-невидимка. Такой материал для газет!

— Вы хотите сказать, что знали о существовании Китти?

— Давайте сформулируем это следующим образом: я сделала обоснованное предположение, что в своей работе над статьями для «Контента» Лора пользовалась чьей-то помощью. Она чертовски хороша в роли трибуна и, конечно же, великолепно выглядит на телевизионном экране. Но когда речь заходит о том, чтобы вести пером по бумаге или стучать пальцами по клавиатуре… Она может написать хорошие отрывки, но не абзацы и не главы. Боже упаси.

— Не хватает таланта? — предположила я.

— Времени, — ответила Дафна. — Следовательно, я пришла к выводу, что кто-то там был, но не знала наверняка, пока не прочитала в «Таймс».

— Лора не говорила вам, что работает еще с одним писателем?

— Боюсь, я никогда не озвучивала свои выводы. Я не спрашивала, а она не говорила.

— Что же касается финансовой стороны их сотрудничества… — я помолчала, но Дафна с легкостью выдержала паузу. Наконец я спросила: — Не могли бы вы назвать точную сумму аванса?

— Семь цифр, с бонусами. Точнее не могу.

Что ж, справедливо.

— Лора сообщила мне, что они с Китти собирались поделить деньги, — продолжила я.

— Это было сугубо их личное дело, я вела переговоры исключительно для Лоры, — отреагировала Дафна.

«Только для Лоры», — записала я.

— Видите ли, боюсь, ваша клиентка сказала мне неправду.

— Вы что, только вчера девственность потеряли? — последовал взрыв смеха. — Слушайте сюда: Лора Линн писательница. По крайней мере хочет таковой быть. Писатели лгут. Они приукрашивают действительность. Умалчивают. И если называть вещи своими именами, они просто сочиняют. А что должна была сказать Лора? Я жадное чудовище и собиралась присвоить все денежки? Бедняга, вот теперь она точно попалась. Придется ей создать фонд для детей своего теневого соавтора, отложить сумму на их образование. Чем еще я могу вам помочь?

Одиннадцать тридцать две. Я решила рискнуть.

— Как вы считаете, Лора могла убить Китти?

Я приготовилась к очередной буре смеха. Но ее не последовало.

— Вы хотите сказать, из-за денег? Если она думала, что Китти собирается подать на нее в суд или публично разоблачить каким-то иным образом? Что ж, людям случалось убивать друг друга за гораздо меньшие суммы, чем та, о которой мы с вами говорили. — Она помолчала. — Ну и ну, вот это была бы сенсация.

— Да уж, сенсация, — вздохнула я. — А что будет с книгой?

— Теперь, когда выяснилось, что эти статьи чисто технически написаны не Лорой, авторство вашей погибшей подруги наверняка получит признание. В результате интерес к книге вырастет, принимая во внимание события последних дней. Во всяком случае, позвоните мне, если у вас появятся еще вопросы.

Через справочное я выяснила телефон коммутатора «Контента», и в приемной меня соединили с секретарем Джоэла Эша. Я представилась как Кейт Кляйн из Апчерча.

— По какому поводу вы звоните? — В ее голосе звучало сомнение.

— Китти Кавано. Она была моей подругой. Это я нашла… нашла ее. Ее тело.

— Понятно. Так по какому поводу вы звоните?

«Хороший вопрос», — подумала я.

— Я знаю, что она писала для «Контента» и Джоэл взял ее на работу.

— Верно. — Голос моей собеседницы стал более резким. — И по какому все-таки поводу вы звоните? Что вам нужно?

— Я просто хочу поговорить с ним. — У меня не было сил выдумать повод. — Поговорить с ним о Китти.

— Я передам ему ваше сообщение.

Я поблагодарила и оставила свое имя и номер телефона.

Одиннадцать тридцать семь. Я положила трубку и рванулась к минивэну. Если я снова опоздаю, то придется выслушать еще одну лекцию от директрисы и заплатить штраф по десять долларов за ребенка. Директрису нашего садика звали миссис Дитл, у нее были вьющиеся седые волосы, добрые голубые глаза бабушки с конфетной коробки и одновременно сердце и душа банкомата.

«Подозреваемая, — подумала я, выехав с подъездной аллеи и с трудом избежав столкновения с почтовым ящиком. Перед глазами у меня мелькали костлявые пальцы Лоры Линн Бэйд, душившие банку диетической колы, и ее жилистая шея. — У меня появилась подозреваемая».

Я выехала с Либерти-лейн и свернула на Мэйн-стрит, подпрыгнув на мягкой серо-алой кучке того, что раньше было белкой.

— Фрэнки и Джонни любили друг друга. Ах, как любили они, — распевала я. — Верность хранить поклялись. Как звезды в небе луне. Он был ее милым другом, но он ей изменил.

Я пела, не подозревая, как выгляжу со стороны. Пока не промчалась мимо полицейского автомобиля, припаркованного на углу Фолли-Фарм-уэй, и не заметила, как уставился на меня розовощекий офицер. Я захлопнула рот и взяла свой настойчиво сигналивший мобильник. Один непринятый звонок. Я не слышала звонка, но это не удивительно. Мобильная связь в Апчерче славилась своей плохой работой, потому что отцы и матери нашего городка запретили ставить передатчик рядом с их прелестным, маленьким сельским раем. Я потыкала в кнопки, чтобы прослушать голосовую почту. И почувствовала, как мои руки вцепились в руль смертельной хваткой. Я услышала свое имя.

«Кейт», — произнес голос, который я не слышала семь лет.

Потом послышался шорох статических фоновых помех. «Говорит Эван Маккейн. Нам нужно поговорить».

 

Глава 8

На работу в «Пипл» нас не взяли.

Но благодаря настойчивости Джейни, моим хорошим отметкам и, как я подозреваю, скрытой закулисной поддержке Си Сигала, мы стали литературными сотрудниками «Нью-Йорк найт». Еженедельника, мало отличавшегося от обычного таблоида. Нашим хлебом с маслом — или джином и тоником — были выходки молодых звезд, усугубленные алкоголем и наркотиками.

Вообще-то с ними самими мы не встречались. Хотя, если бы Си не настаивал на том, чтобы Джейни пошла работать, она могла бы проводить со звездами все ночи напролет вместо того, чтобы работать целыми днями.

Мы сидели за обшарпанными столами, столешницы были испещрены подпалинами от сигарет, а под столами мостились мышеловки. Наша работа заключалась в том, чтобы проверить, правильно ли репортеры написали имена звезд, а также чтобы славные истории их пагубных пристрастий перечислялись в надлежащем порядке.

«Чарли Шин!» — кричал, бывало, репортер, которого поджимало время, и одна из нас выдавала истинный возраст актера, место рождения, все его звания, с кем он снимался и сборы (дома и за границей) трех последних фильмов и телевизионных шоу. Кроме того — и для «Нью-Йорк найт» это было самое главное — с кем он встречался, что принимал и куда периодически ложился избавиться от наркотической зависимости.

Поработав несколько месяцев, мы обзавелись своими надежными источниками информации. У Джейни завязался квазисексуальный телефонный роман с уборщиком в одном эксклюзивном реабилитационном центре в Миннесоте. Она звала своего уборщика «мой красавчик», звонила ему каждый день после ленча, посылала дорогие коробки конфет и обещала, что впереди у них целая вечность, вот только она завершит свой бракоразводный процесс.

У меня не было таких писательских способностей, как у Джейни. Я не умела легко уговаривать упрямых журналистов не слишком копаться в грязном белье. Зато у меня была Мэри Элизабет. Она была самой скандальной — плюс к тому же и нетрезвой — из моих одноклассниц в Пимме.

На втором году моего пребывания, во время урока геометрии она ловко приклеила на мое седалище макси-прокладку. И милостиво позволила мне проходить весь день с прокладкой на заднице. Годом раньше сказала, что Тодд Авери, уже студент университета, попросил номер моего телефона. И я провела месяц, стараясь не удаляться от своего телефона на расстояние, превышающее два метра — ведь я ждала звонка.

За два месяца до окончания ее исключили за то, что она ухитрилась на спор долить литр водки «Финляндия» в бутылки с водой нашей женской баскетбольной команды. А еще за то, что на пару с одним из учителей физкультуры занималась в каморке для уборщицы тем, что вслух и назвать-то нельзя.

В конце концов, Мэри Элизабет собралась с силами и получила-таки школьный аттестат. Потом ее выгнали из Уэслиана, попросили покинуть Пенн, трастовый фонд Мэри Элизабет погорел еще раньше, чем ей исполнилось двадцать три года. А вскоре она сбежала с чечеточником из «Лорд оф данс». В двадцать восемь лет образумилась и вступила в Общество анонимных алкоголиков.

В ту самую неделю, когда я начала работать в «Нью-Йорк найт», она, как гром среди ясного неба, позвонила мне. Мэри Элизабет выполняла девятый шаг (заглаживала вину перед теми, кому успела наделать гадостей). Почуяв шанс нарыть информацию, я устыдила ее до такой степени, что она согласилась звонить мне каждую неделю и сообщать, кого из знаменитостей встречала в спа и реабилитационных клиниках, где сама являлась желанным гостем.

Нашим боссом была женщина Полли.

Стекла в ее очках были такими толстыми, что могли остановить пулю, при этом казалось, будто она жила в редакции новостей. Полли находилась там, когда мы приходили утром. Она была там, когда мы уходили вечером. Мало того, что мы никогда не видели ее покидающей здание, мы ни разу не видели ее, выходящей из туалета.

Джейни и я проводили много времени, обсуждая сей феномен с Сандрой, похожей на моль книжной критикессой, получавшей огромное удовольствие, объявляя «смехотворной» каждую книгу, где девушка обретала молодого человека.

На голове у Сандры торчали неровные каштановые пряди, будто волосы стригли щипчиками для педикюра. Она также обладала степенью магистра искусств от престижного университета и рукописью в пятьсот страниц, где, я уверена, счастливого конца не было и в помине. Рукопись лежала в обувной коробке под кроватью, под письмами от тридцати шести литературных агентов, отвергших ее.

Мы все трое пришли к заключению, что чем меньше мы будем думать о выделительных особенностях нашего босса, тем лучше.

Босса Полли, главного редактора, звали Марк Перро. Он был известен лишь тем, что приблизительно раз в месяц, когда из-за верстальщиков опять срывалась сдача номера, выползал из своего кабинета и пытался швырнуть свое кресло в сторону фотографов. К несчастью, Марк, хотя и не являлся карликом в техническом смысле этого слова, все же ростом был под полтора метра, а весил много меньше, нежели само кресло. С огромным усилием он поднимал кресло до уровня груди, бессвязно бормоча и брызгая слюной: «Сколько еще мне терпеть эту проклятую гребаную некомпетентность?», шатаясь, делал несколько шагов вперед и затем с ужасным, свистящим воплем швырял кресло на разочаровывающую дистанцию в метр-полтора перед собой. Джейни и я забивались в угол за автоматом для продажи напитков и там тряслись от беззвучного смеха.

— Знаешь, что нам нужно сделать? — произнесла Джейни однажды вечером, поедая мороженое с орехами и фруктами, залитое горячим сиропом.

Мы сидели в кино, смотрели «Интуиция-3», отмечая, по настоянию Джейни, последний развод ее отца.

— Что?

— Переехать!

— Разве тебе негде жить? — удивилась я.

Мне было известно, что Джейни жила в собственной квартире в апартаментах ее отца на Парк-авеню. Этот дворец из восемнадцати комнат, с собственным лифтом фотографировали для «Метрополитен-хоум».

— Скажешь тоже, не можем же мы вечно жить со своими родителями, — усмехнулась она.

— Думаю, то, как ты живешь со своим отцом, немного отличается от моей жизни.

— И тем не менее. — Джейни достала газету «Виллидж войс» из сумочки, которая стоила жизни нескольким маленьким крокодильчикам. — Смотри, трехкомнатная в Мюррей-Хилл за тысячу восемьсот в месяц! Мы очень даже можем себе это позволить!

Она обвела объявление контуром для губ и, прищурившись, посмотрела на страницу снова.

— А где это, Мюррей-Хилл? В Бруклине? — тревожно произнесла она.

Я поискала точку отсчета, понятную ей.

— Недалеко от Центрального вокзала.

— Супер! Поехали, посмотрим! — Джейни выхватила свой мобильник.

— Подожди, сначала нужно узнать, свободна ли еще эта квартира, потом договориться о встрече…

Джейни жестом заставила меня замолчать.

— Да, алло, с кем я говорю? Ахмед? Ахмед, говорит Джейни Сигал. «Ковровые покрытия Сигала».

Я покачала головой, хотя понимала, что мое сопротивление бессмысленно.

За время, прошедшее со дня нашей встречи в «Ревю», я побывала вместе с ней на многих потрясающих раутах. И за все шесть месяцев официальных приемов в музеях и концертных залах, с последующими фуршетами и выпивкой в барах и ночных клубах по всему городу, Джейни ни разу не дала мне повод почувствовать себя толстой, плохо одетой подружкой, какую держат при себе лишь для того, чтобы создать некий человеческий барьер между собой и всеми теми парнями, которые постоянно напрашивались угостить ее пивком, или потанцевать с ней, или попросить телефончик.

Мы вместе веселились, покупали пятидолларовые сережки на блошином рынке, угол Шестой авеню и Двадцать пятой улицы. Ели тушеную телятину на благотворительном приеме в Музее современного искусства, а потом, все еще в вечерних платьях, пели караоке в Чайна-тауне.

Джейни закончила разговаривать с Ахмедом и сообщила:

— Мы можем посмотреть квартиру в субботу днем.

Я облизала ложку и положила ее на салфетку.

— Вообще-то, у меня другие планы.

Она уронила телефон.

— У тебя свидание? Я могу пойти с тобой?

— Со мной?

— Могу притвориться, что я твой консультант по трезвости!

— Джейни…

Она отодвинула растаявшие остатки девятидолларового мороженого и радостно продолжила:

— А когда вам подадут карту вин, я, вся такая, скажу: «Нет, нет, нам этого не надо!» И еще скажу, что вообще-то тебе нельзя бегать на свидания, но твой лечащий врач дал тебе специальное разрешение. А потом…

— Джейни! Нет, ты не можешь пойти со мной на мое свидание и притвориться, будто ты мой консультант по трезвости. Честно говоря, никакого свидания нет.

— Ну-ну. И чем же мы собираемся заняться в субботу?

Я понимала, что произнесенные вслух мои планы прозвучат дебильно, ну да ладно. И я бросилась вперед очертя голову.

— Я собираюсь взять видео в прокате, заказать китайскую еду и помочь папе разобраться со счетами.

— Ясно, — кивнула Джейни. — Звучит недурно.

Выражение ее лица стало задумчивым, и я сообразила, что, если ее сейчас же не остановить, она разразится пением «Совсем одна».

— Хочешь прийти ко мне?

— А можно?

— Разумеется.

— А в воскресенье будем укладываться!

— Давай сначала найдем квартиру.

— Конечно, конечно, — пробормотала она, записывая на полях газетного листа «Обуть удобные туфли».

Джейни постучала контурным карандашом для губ по газете, подумала и приписала: «Купить удобные туфли».

— Я одолжу тебе кроссовки, — пообещала я.

На следующей неделе мы обе влюбились в большую квартиру с двумя спальнями в Уэст-Виллидж.

— На Джейн-стрит, значит, так тому и быть! — подвела итог Джейни.

Там был совмещенный санузел, посудомойка и кухонька, подходящая для того, чтобы мы обе могли находиться там одновременно. Очень большие окна, выходящие на восток, заливали комнаты потоками света.

Мы переехали воскресным апрельским утром, это был первый теплый весенний день. Я упаковала свои коробки и надписала «кухня», «ванная», «спальня» и «книги». Джейни, выпросив пустые ящики в соседнем винном магазинчике, последовала моему примеру и даже сама упаковала и надписала их. У входа в наш дом стояли три коробки с надписями «косметика», «оберточная бумага» и «браслеты». Не совсем то, что надо, но для начала неплохо.

Мы протащили свои коробки сначала в лифт, потом по площадке и в нашу новую берлогу. Джейни взяла с собой CD с лучшими хитами «АББА». Она включила мой плеер, поставила диск и врубила такую громкость, что все здание могло наслаждаться музыкой.

Ходок за шесть я втащила почти все свои пожитки в свою комнатку и теперь помогала грузчикам стаскивать ящики Джейни с тротуара, а она в специально купленном комбинезоне, рабочих ботинках и футболке расположилась в кухне.

Оттуда Джейни могла присматривать за тем, как грузчики распаковывают ее сервиз на восемнадцать персон, ждать, пока принесут суперматрас, и наблюдать за установкой заказанного нового с иголочки кухонного оборудования. И это несмотря на то, что квартира была съемная и, по ее собственному признанию, готовить она умела только попкорн в микроволновке и тосты с мягким сыром «Эмменталь».

День был дивный. Гудзон, который я видела между домами, серебром сверкал под голубым небом. Похоже, все обитатели Нью-Йорка или, по крайней мере, жители Уэст-Виллидж высыпали на улицы и прогуливались, неся воздушные шарики, толкая детские коляски, наслаждаясь мороженым. Многие сочли своим долгом прокомментировать наш переезд.

Человек десять поздравили нас с прибытием, кто-то сказал: «Привет, соседушки!» Один посоветовал мне поберечься, когда я пыталась приподнять коробку, на которой Джейни написала «другие коробки». Я подумала, что сказать «поберегись» сильно отличалось от предложения помощи.

К пяти часам я поклялась, что, если кто-нибудь еще произнесет что-нибудь идиотское, я выскажу все, что о нем думаю. Поэтому, когда глубокий мужской голос спросил меня прямо в ухо: «Вы переезжаете в четыре-Б?», я выпрямила ноющую спину и, не оборачиваясь, достойно ответила:

— Нет. На самом деле я совершаю преступление столетия. Никому не говорите, ладно?

— Ваша тайна в полной безопасности, — прозвучал голос. — Вообще-то у меня есть знакомый с Одиннадцатой авеню, он мог бы помочь нам погрузиться. А потом мы поделим прибыль и сбежим.

— Куда? — поинтересовалась я.

— В Атлантик-Сити, детка, — пояснил мой собеседник.

Я уперлась руками в поясницу и обернулась, улыбаясь помимо воли при мысли, что можно бросить все и со всех ног рвануть в Нью-Джерси. Мне в ответ улыбался мужчина — высокий, с коротко стриженными темными вьющимися волосами, яркими зелеными глазами и ямочкой на подбородке.

— Нас никогда не найдут, — пообещал он.

Он встал на колени и начал перебирать диски в одном из молочных ящиков, вывезенных из моей старой спальни. Я почувствовала, как вспыхнуло мое лицо.

Он вытащил «Commodore Master Task» Билли Холлидей, потом одну из «The Essential Ida Cox».

— Это все ваши?

Я кивнула.

— У вас есть «Blues for Rampart Street»?

— У меня все есть, — произнесла я, сожалея, что не нашла времени подобрать одежду, как у Джейни. Вместо старой футболки с музыкального фестиваля «Сполето» и джинсов, которые сидели на мне хуже некуда.

— Вам нравятся блюзы.

— Мне нравится, как поют женщины, — заявила я. — Все эти старые печальные песни…

Я замолчала, а он тем временем быстро просмотрел все диски, оценивающе свистнул и вытащил один, помахивая им перед моим носом. Мое сердце упало — я увидела лицо Дебби Гибсон, уставившееся на меня с обложки.

— «Electric Youth»? — спросил он.

— Но ведь это восьмидесятые! — запротестовала я.

Он тряхнул головой и подхватил ящик под мышку.

— Пошли, я помогу.

Я подняла «коробку с коробками» Джейни и двинулась за ним к лифту. У него были сильные плечи, мускулистые руки и бледная полоска молочно-белой кожи под линией волос, словно он только что подстригся.

Я нажала кнопку четвертого этажа.

— А мы, оказывается, соседи, — улыбнулся он.

Он смотрел на меня так, будто знал всю жизнь… или, подумала я, словно он уже видел меня обнаженной, и ему понравилось то, что он видел. От этих мыслей щеки мои снова загорелись.

Я вздохнула, пристально изучая светящиеся номера этажей, а он начал насвистывать знакомую мелодию.

Я представила, что нажимаю кнопку экстренной остановки, и, как только лифт замирает, свет начинает таинственно гаснуть, и мой сосед тянется ко мне, его пальцы легко дотрагиваются до моей рубашки. «Иди ко мне», — скажет он тоном, не допускающим возражений, и я упаду в его объятия, прижмусь лицом к его груди, вдыхая сладкий запах его кожи, а он скользнет руками по моей спине, покусывая мне шею.

— Эй!

Я моргнула, тряхнула головой и обнаружила, что дверь лифта открыта, а красавчик сосед удивленно смотрит на меня.

— Наша остановка.

— Ах, ну да! Четыре-Б, это мы и есть!

Подойдя к нашей двери, мы попытались взяться за ручку одновременно. Я ввалилась в прихожую и чуть не ударилась головой об антикварную железную спинку кровати Джейни.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Кейт, — судорожно сглотнув, ответила я.

Мне казалось, что мое горло покрылось пылью, и было очевидно, что я забыла остальную часть своего имени.

— Кейт, — повторил он и кивнул, словно это ему понравилось. — Меня зовут Эван Маккейн. Квартира четыре-А.

— Приятно познакомиться!

С моих губ сорвалось завершенное, социально корректное предложение, без малейшего лепетания и без никакого психологического приставания. Прогресс! Я поставила коробку в стенной шкаф и сунула руки в карманы.

Изогнув бровь, сосед осмотрел разруху, чемоданы и коробки, из которых на пол вываливались смятые газеты и орешки из порванных упаковок. Грузчики потели и ругались, протаскивая спинку кровати вдоль по коридору к спальне Джейни.

— Так сколько же вас въезжает?

— Двое. Я и моя соседка Джейни. Джейни Сигал. «Ковровые покрытия Сигала».

Блин, ну зачем я это сказала?

— Джейни Сигал, «Ковровые покрытия Сигала», — повторил он.

Я кивнула.

— Что, удача отвернулась от нее?

— Нет, нет, — возразила я. — Просто она хочет жить настоящей жизнью. Вместе с людьми, в Уэст-Виллидж. Ха-ха.

Пока Эван разглядывал горы, кучи, громоздящиеся груды пожитков Джейни, у меня в голове пронеслось: «Эван! Было ли на свете имя прекраснее?!»

— Ребята, вам нужны еще помощники?

— Нет, у нас все в порядке, мы уже…

В эту минуту из кухни послышались оглушительные звон и грохот, за которыми последовала еще более громкая ругань. Мы с Эваном поспешили туда.

Там на полу на корточках застыла Джейни.

— Проклятие! — воскликнула она, подбирая осколки супницы. — Каюк нашему сервизу на восемнадцать персон.

— Осторожнее, — пробормотала я, становясь на колени рядом с ней и помогая собирать осколки.

— Джейни, это Эван Маккейн. Он наш сосед, — объяснила я.

Она подняла голову, театральным жестом провела указательным пальцем под каждым глазом, потом посмотрела на него… и тут в ее спальне что-то грохнулось об пол так, что стены задрожали.

— Очень рада познакомиться. — Джейни поднялась, энергично пожала руку Эвану и выскочила из кухни.

— Ух ты, — высказался Эван, глядя ей вслед.

— Да уж, она немножко…

«Господи, до чего же он хорош! — мысленно твердила я. — Прямо как Рик Спрингфилд в „Центральной больнице“, только стрижка другая».

Словно услышав мои мысли, Джейни в спальне заменила «АВВА», и послышались вступительные такты «Jesse’s Girl».

Эван усмехнулся.

— Вы что, обе поклонницы Рика Спрингфилда?

— Я люблю эту песню! — выпалила я. — Я написала Рику Спрингфилду письмо, когда мне было двенадцать лет, и он прислал мне фотографию с автографом. Моя мама всегда называла его Рик Спрингстин.

— Рик Спрингстин?

— Ну да. Она оперная певица и не любит музыку, написанную за последние пятьдесят лет, — пояснила я. — Ну, что ж, полагаю, мне пора вернуться к своим делам.

— Позвольте мне поставить кое-что получше.

Я проводила его взглядом и открыла коробку, надписанную «лак для волос», в которой действительно оказались штук тридцать полупустых флаконов лака для волос.

Я только начала заметать остатки разбитой супницы, как Рика сменило мечтательное мурлыканье Бесси Смит, любезно предоставленное Джейни, исполнявшей роль диджея в гостиной.

«Пойдет дождь, можно надеть галоши, придет снегопад, можно согреться. Придет любовь, ничего не поможет».

Эван тихонько подпевал, а мое сердце пело и парило в груди. Это что-то означало. Должно было означать.

«Случится пожар, мы знаем, что делать. Проколете шину, поставьте другую».

Тихо напевая, я высыпала мусор в ведро. «Придет любовь, ничего не поможет».

— Эй!

Я подняла голову. Эван смотрел на меня… все еще с усмешкой на губах.

— Что?

— Стой смирно! — велел он, протянул руку и двумя пальцами ловко вытащил что-то у меня из волос. — У тебя застряло.

Я посмотрела на его ладонь — там лежало розовое кудрявое перышко.

— Надо же! Откуда оно взялось?

Я полагала, что оно взялось из боа Джейни, которое я пару часов назад вынула из коробки «боа из перьев». Но я не смогла бы это сказать, даже если бы захотела. Эван пристально смотрел на меня, я глядела на него, губы у меня пересохли, сердце колотилось…

Эван вытащил из кармана пейджер. Я и не заметила, что он запищал.

— Встреча. Надо бежать.

— Да, конечно, было приятно познакомиться…

Он помахал мне рукой, протиснулся через дебри пожитков Джейни и вышел, оставив мне, уставившейся ему вслед, с сердцем, застрявшим в горле, перышко.

Грузчики поставили трехметровое зеркало Джейни в барочной золотой раме к стене. Мое сердце упало, когда я внимательно рассмотрела себя два часа спустя. «Ну почему я не положила хотя бы немного тона? — думала я, глядя на раскрасневшиеся щеки и блестящий лоб. — Или помады, или просто надела бы пакет на голову?» Пакет решил бы все мои проблемы, хотя тогда мне было бы трудно перетаскивать коробки.

Я одернула подол рубашки и втянула щеки. У моего поклонника-репетитора был неправильный прикус и манера брызгать слюной во время разговора. Кандидат на мое внимание с МБА был хорош собой, но на голову ниже. Такой парень, как Маккейн, никогда не посмотрел бы на меня дважды — если бы сначала не обратил внимания на мою музыку.

Я закрутила непослушные волосы, все еще влажные после утреннего душа, в пучок. Наверное, он разглядел что-то во мне, чего я сама не видела.

— Еда вьетнамская или тайская? — замахала Джейни пачкой меню из ресторанов с доставкой на дом. — Сенегал? Лаос? Кубино-китайская?

Она закрыла рот, заметив выражение моего лица в зеркале.

— Вот, значит, какие дела?

— Какие? — невинно спросила я, пытаясь вспомнить, куда я запаковала свой счастливый черный свитерок.

— Не прикидывайся дурой, сестричка! Ты втюрилась.

— Не понимаю, о чем ты? Кубино-китайская — самое то.

Я проскользнула мимо нее в кухню. В холодильнике у нас было пиво, шесть упаковок мы планировали отдать грузчикам, плюс чаевые, когда они приедут на следующий день с мебелью Джейни для гостиной.

Я взяла самую холодную банку, из глубины, ближе к задней стенке, расчесала волосы, нашла свитер, одолжила у Джейни помаду, тушь для ресниц и один из ее браслетов, после чего пересекла коридор к двери четыре-А.

Я глубоко вздохнула, облизала губы и улыбнулась, когда распахнулась дверь.

— Привет… — Умная фраза, которую я приготовила заранее, замерла у меня в горле.

Передо мной возникла самая красивая женщина из всех мною виденных. Волосы красновато-коричневатого цвета волнами опускались ниже пояса; аквамариновые миндалевидные глаза; скулы, изваянные точным резцом; губы с приподнятыми уголками, мягкие и полные, как подушки…

— Да? — вежливо спросила она, окинула меня с ног до головы безжалостным взглядом и мгновенно вынесла вердикт: «Здесь нет угрозы».

— Извините, наверное, я перепутала квартиру.

Я поискала номер на дверях, но тут в дверях появился Эван.

— Привет, Кейт!

Я сунула ему пиво.

— Привет, хотела поблагодарить за… помощь.

— Не нужно было ничего нам приносить.

— Пустяки.

«Не паникуй, — приказала я себе. — Может, это сестра. Или просто подруга. Или лесбиянка, одна из тех, кто любят яркий макияж и мини-юбки».

Эван добродушно посмотрел на меня. Хотелось надеяться, что в его взгляде не было жалости.

— Кейт, это Мишель. — Он положил руки красавице на плечи с таким видом, будто только что обналичил выигравший лотерейный билет. — Моя невеста.

— Рада познакомиться. — Я попыталась улыбнуться.

Мишель проигнорировала мои усилия.

— Чудненько, — манерно протянула она, выхватывая пиво из моих бесчувственных пальцев.

— Мишель, скажи спасибо, — произнес Эван.

— Спасибо, Мишель, — продекламировала она и повернулась на каблуках.

Эван с извиняющимся видом пожал плечами. В глубине квартиры звучала музыка, не Билли или Бесси, а что-то громкое, атональное и повторяющееся, словно компакт-диск заело.

— Очень мило с вашей стороны. — Когда он улыбался, в углах глаз появлялись морщинки. — Надеюсь, теперь будем видеться.

— Конечно, — кивнула я. — Обязательно.

— Кейт! — окликнул он меня, когда я уже шла по коридору.

— Атлантик-Сити, — прошептал Эван. — Не забудь.

Вернувшись в нашу квартиру, я увидела, что гостиная была устлана пустыми коробками, а Джейни вешала свои пальто в стенной шкаф в прихожей.

— Ну как? — поинтересовалась она.

— Просто отнесла соседу немного пива.

— Это теперь так называется? — усмехнулась Джейни, вешая в шкаф пластиковый пакет с дубленкой, рядом с чем-то, что, по ее словам, было стриженым бобром.

— Джейни, он хороший парень!

— Как же, как же, — пробормотала она, вытаскивая из пластикового мешка пушистый белый палантин.

— И еще хочу сказать, — продолжила я, доставая и развешивая новые шубы из коробки, — он живет с самой красивой женщиной в мире. И она — сука.

— Вот те на. — Джейни покачала головой, закрутила волосы в пучок и заколола его парой лакированных палочек для еды. — Хорошо, что ты узнала это все сейчас, пока не начала на что-нибудь рассчитывать.

— Я и не рассчитывала!

— Ах ты, кузнечик! — воскликнула она и обняла меня, чуть не выколов мне глаз своей экстравагантной шпилькой. — Ты совсем не умеешь врать.

 

Глава 9

— Как уже сказал, мисс, я не собираюсь ее допрашивать, — терпеливо объяснял Стэн Берджерон, стоя перед дверью на следующее утро, пока я спускалась вниз в банном халате. — Это не официально, я лишь заглянул, чтобы проверить, как дела.

— Только в присутствии адвоката, — заявила моя лучшая подруга, стоя на пороге, с руками, скрещенными на груди.

Ее боевая стойка могла бы выглядеть еще более устрашающей, если бы она не была в розовой шелковой пижаме и огромных тапочках в виде енотов. И если бы из-за ее ног не выглядывали мои дети.

Я зевнула. Было десять часов утра, на целых четыре часа позже моего обычного времени подъема, но накануне я не могла заснуть до двух часов ночи.

Я хотела перезвонить Эвану, но никак не могла найти предлог, чтобы выскочить из дома без детей. И ни при каких обстоятельствах я не должна набирать номер бывшей любви всей моей жизни под супружеским кровом. Когда я наконец задремала, мне снились кошмары, будто я потерялась в библиотеке, где все книги были написаны в соавторстве с Китти Кавано, и, когда я раскрывала эти тома, страницы медленно набухали кровью.

«Я хотела бы почитать что-нибудь другое», — обратилась я к библиотекарше, которой оказалась миссис Дитль из нашей «Красной тачки».

Та постучала по циферблату своих часов и протянула руки к книгам.

«Вы опять опоздали», — заявила она.

Я протерла глаза. В общем, Джейни справлялась неплохо, за мелкими исключениями: дети были все еще в пижамках (судя по тому, как выглядели их руки и мордашки, завтрак состоял целиком из варенья), и перед домом была припаркована полицейская патрульная машина.

— Здравствуйте, Стэн!

Он с опаской кивнул, когда я протиснулась мимо Джейни.

— Доброе утро, Кейт. Я просто заскочил сообщить, как идут дела.

— Только с ад-во-ка-том! Вы что-то не поняли? — воскликнула Джейни.

— Все в порядке, — произнесла я.

— Вовсе нет, — возразила она. — Если говоришь с полицией, то нужен адвокат. — Она закатила глаза и повернулась к Софи. — Что я, зря смотрела десять сезонов «Полиции Нью-Йорка»?

— Конечно, нет! — сказала Софи.

Страшила, одетый сегодня в полицейскую форму, был зажат у нее под мышкой («Глава 108. Я пошел в армию»).

— Вам не нужно ничего говорить. Можете просто кивать, — промолвил Стэн.

Я кивнула.

— Что происходит? — спросила я. — Вы нашли того, кто это сделал?

— Нет.

Лицо его оживилось.

— Но мы нашли Эвана Маккейна!

При звуке этого имени мое сердце трепыхнулось, как глупая рыбка.

— Хорошо! — ухитрилась я произнести. — Повезло вам!

— Он под подозрением? — с надеждой поинтересовалась Джейни.

— Мы пока не допросили его. Он находился в Майами.

— Это он так говорит, — пробормотала Джейни и добавила громче: — А муж?

— Что муж?

— Его вы подозреваете?

— Нет, у него алиби. Весь день он провел в городе.

Джейни разметала волосы по плечам.

— Вот видите. Похоже, вы исключили всех подозреваемых.

— Мистер Маккейн пытался с вами связаться? — спросил Стэн.

Я хотела ответить, но заметила, как Джейни чиркнула пальцем по шее и покачала головой. Стэн проницательно посмотрел на меня.

— Дайте знать, если он объявится, — произнес он и зашагал к своей патрульной машине.

Я проследила взглядом за тем, как он огибал мои гортензии.

— Ну вот! — воскликнула Джейни. — Если это лучшие из лучших представителей правоохранительных сил Коннектикута во всем своем блеске, могу ли я предложить тебе несколько риелторских фирм на выбор?

Мы отослали детей наверх одеваться. Вернувшись в кухню, я занялась мытьем посуды, а Джейни налила себе кофе.

— Итак, Шерлок, что дальше? — усмехнулась она.

Я пожала плечами, насколько это было возможно, учитывая, что руки у меня были заняты посудой.

— Думаю, позвоню Эвану.

— В моем присутствии и не из дома. Найдем поблизости милый, спокойный телефон-автомат.

— Почему телефон-автомат?

— Чтобы после того, как его арестуют, не осталось никаких следов, что ты вступала в контакт с преступником.

— А почему ты хочешь при этом присутствовать?

— Здрасьте вам! — закатила глаза Джейни. — Чтобы ты не начала клясться ему в своей вечной любви — что, если ты помнишь, не очень тебе помогло в прошлый раз. А то еще убежишь и бросишь меня с детьми.

— Не прикидывайся, ты без ума от них, просто скрываешь, — заметила я, хотя от воспоминания о том, как я признавалась Эвану в любви, сердце мое заболело, будто в нем засела распрямленная канцелярская скрепка.

Я наклонилась к посудомоечной машине, чтобы поставить туда ложки с вилками, а Джейни взяла газету.

— Китти дружила здесь с кем-нибудь? — спросила она.

Я задумалась. Я знала, с кем общалась Китти, но не была уверена, что они были настоящими подругами. Я никогда не слышала, чтобы они беседовали о своих замужествах, о родителях, о своей жизни до рождения детей. Практически все их разговоры сводились к таким потрясающе интересным темам, как, например, является ли натуральное молоко из местного круглосуточного магазина действительно натуральным.

— Не знаю, — протянула я.

— Неужели?

— Я не знаю, были ли у нее настоящие друзья. Наверное, все ее просто побаивались. Я — точно.

Я засыпала порошок в посудомоечную машину.

— Может, мне поговорить с няней? Если Китти работала, значит, у нее была няня. Кто-то постоянно находился в доме. Кто-то, кто видел ее, и мужа, и детей.

— Няня. Прекрасно. — Джейни перебросила мне телефон, и я позвонила Сьюки Сазерленд, знавшей все и обо всех, чтобы спросить, известно ли ей, как зовут няню.

— Лайза де Анджелис. — И Сьюки отбарабанила номера ее домашнего и мобильного телефонов. — А в чем дело?

— Ну…

— Не стесняйся, ты всего лишь третья, кто позвонил мне и спросил, как с ней связаться. Поверь, найти хорошую няньку нелегко.

Я увидела спасательный круг и уцепилась за него.

— Как ты думаешь, у нее есть свободное время? Мне очень нужна помощь.

— На твоем месте я бы не стала откладывать звонок.

— Спасибо. Увидимся в парке!

— До встречи, — сказала Сьюки и положила трубку.

— Здорово! — одобрительно кивнула Джейни из-за страницы с бизнес-информацией. — Позвони ей. Узнай, свободна ли она. Я побуду с детьми.

— А тебе не надо обратно в город? На работу?

Она отмахнулась от моих слов, как от мухи.

— От меня ждут статьи о новых направлениях в моде. Серое — это новое черное, черное — новое розовое, пупки — новые соски . — Постучав ногтями по столу, она добавила: — А ложбинка между ягодицами — теперь декольте по-новому?

— По мне, так сойдет, — ответила я, закрыла посудомойку, нажала кнопки интенсивного мытья и вытерла руки о халат.

— Прекрасно. Не обижайся, но, вероятно, прежде чем ты уйдешь, ты захочешь разрешить мне помочь выбрать прикид.

 

Глава 10

Во многих городах Америки открытие сетевого кафе не такое уж важное событие. Когда «Старбакс» решил обосноваться в Апчерче, это повлекло за собой три заседания городского совета, причем каждый раз зал в ратуше был полон. Целый месяц в редакцию газеты «Вести Апчерча» приходили возмущенные письма, обличающие «деградацию нашего центра», была даже демонстрация на Мэйн-стрит, где протестанты держали плакаты, на которых под словами «Нет сетевому кофе!» изображались кофейные чашки, крест-накрест перечеркнутые красным. Похоже, городу вполне хватало «Ти энд симпати», где можно было купить китайский чай, четыре доллара за чашку, крошащееся печенье и слоеные пирожные, вполне годные вместо ограничителей дверей.

Выборные лица города в конце концов решили, что «Старбакс» может открыться. Но у заведения не должно быть наружных вывесок, потому что их наличие способно испортить патриархальный характер Мэйн-стрит. И возникло «секретное» кафе на углу Мэйпл и Мэйн-стрит, его присутствие выдавал лишь запах свежепрожаренного фирменного кофе. Все это смахивало на нелегальный притон, не хватало только пароля для прохода через двери из стекла и металла безо всякой вывески.

Я вплыла в зал. На мне были замшевые сапоги Джейни на шпильках и ее же светло-голубой кашемировый свитер. В нем я не могла бы чувствовать себя удобно даже до того, как выкормила грудью троих детей. Чистые брюки карго, слегка переделанные так, чтобы подчеркнуть мою задницу и показать сантиметров пять от того места, где, собственно, она и начинается.

— Мне нужно проверить свою теорию, — сказала Джейни.

Я согласно кивнула и тихонечко скрылась в ванной, чтобы поменять белье. Так что теперь из штанов выглядывала моя попа и сантиметров пять полинявших застиранных трусов вполне пристойного фасона.

Джейни ехала за моим минивэном в своем «Порше». Мы миновали три сломанных телефона-автомата, прежде чем обнаружили работающий, но телефон Эвана не отвечал, в трубке долго раздавался гудок, потом сработала голосовая почта, и Джейни нажала на рычаг.

— Нельзя оставлять улики, — объяснила она.

Она пересела за руль минивэна, чтобы отвезти детей домой, бросила мне ключи от своей машины и велела позвонить, когда я закончу допрашивать няню.

Я сделала заказ и осмотрела зал, ожидая увидеть грудастую блондинку, потому что именно этот образ навевали слова «няня, двадцати четырех лет»: ночной кошмар каждой мамочки из пригорода; счастливая мечта каждого папочки.

При иных обстоятельствах Лайза де Анджелис, с ее большими голубыми глазами и светлыми желтыми волосами, могла бы подойти под это описание. Но когда она вяло взмахнула рукой от своего столика в углу, она меньше всего походила на блондинку, которую вот буквально на днях будут умолять позировать в нижнем белье.

— Кейт? — осведомилась она безучастным голосом.

— Привет! — откликнулась я и заковыляла в сапогах Джейни к ее столику. — Могу я заказать что-нибудь для вас?

Лайза указала на стоявшую перед ней пластиковую чашку, которая, судя по внешнему виду, была заполнена исключительно взбитыми сливками. Ее взгляд казался остекленевшим то ли от недосыпа, то ли от химических препаратов. Волосы были стянуты на затылке в поникший хвостик. Простуда пламенела в уголке губ; прыщик расцвел посередине лба; кожа, окружающая маленький золотой гвоздик в левой ноздре, выглядела вспухшей и инфицированной. Вполне возможно, мужчины падали бы замертво при виде ее фигуры, но сказать это наверняка было нельзя, поскольку на ней были мешковатые серые тренировочные брюки и свитер цвета овсяной каши.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — произнесла я.

— У меня теперь есть свободное время? — Лайза пожала плечами. Это была привычка, хорошо знакомая мне с времен юности — превращать любое утверждение в вопрос. — Теперь, когда…

Она вздохнула и уставилась в стаканчик с кофе. Я была благодарна ей за то, что она уставилась не на меня. Чего нельзя было сказать о трех девушках, готовивших кофе, и шестерых завсегдатаях. Свитер и сапоги были ошибкой, подумала я печально.

— Ну, если вы ищете детей, то у меня они как раз есть! Прежде всего, это Софи, ей четыре года — всего четыре, а по уму ближе к сорока, — и мои близнецы, Сэм и Джек, им по три… — Я захлопнула рот, заметив, что по щеке Лайзы медленно поползла слеза. — Вы в порядке?

Я протянула ей салфетку. Она вытерла глаза и высморкалась. Одним щелчком я перебросила через стол еще несколько салфеток.

Лайза моргнула, вытерла щеки, потом откинула голову назад и помахала рукой перед ресницами.

— Я все еще не могу в это поверить, — пробормотала она.

Именно та благоприятная возможность, которую я ждала.

— Невероятно, — кивнула я.

— Она была хорошей, — сказала Лайза. — Разговаривала со мной. И никогда не позволяла себе: «Ах, не могли бы достать посуду из посудомоечной машины?» Или: «Ох, пока дети спят, не могли бы вы разложить белье?» У них было цифровое кабельное телевидение, и цифровой видик, и настоящее мороженое в холодильнике. Только для меня. Девочкам давали из цельных фруктов и без сахара.

Все сходилось. Я помню, как Китти чистила своим детям свежие мандарины на игровой площадке. А когда мои попросили поесть, я с чувством глубокого унижения могла предложить им только мятную жвачку.

— Я должна была… — Лайза помолчала и вытерла глаза. — Я должна была больше ценить ее.

— Как давно вы были знакомы?

— Три года. — Она шмыгнула носом. — Как только девочки пошли в садик. Я приходила три раза в неделю, по понедельникам, средам и пятницам, и сидела у нее с часу до половины седьмого. Когда она уезжала в город, то садилась в поезд на час двадцать две и к шести уже была дома, практически всегда. И звонила предупредить, если задерживалась.

— Как часто она ездила в Нью-Йорк?

— По-разному. — Лайза снова повозила чашку по столу. — Иногда не выходила из дома. У нее в спальне был компьютер. Там она и работала.

Я взглянула на ее руки и увидела, что ногти были безжалостно обкусаны, кутикулы в заусенцах и ссадинах.

— Вы знаете, что она делала в городе?

— Она мне не сообщала, а я не спрашивала.

По словам Лоры Линн Бэйд, Китти работала дома. Они общались по телефону и по электронной почте — дивная халтура с гибким графиком на неполный рабочий день. Что могло быть лучше для матери семейства, сидящей дома, которая сказала мне, что никогда не оставит своих детей? Значит, если Китти ездила в город не по работе, тогда чем она там занималась?

У меня появилась версия. Точнее, догадка.

— А как она одевалась? Как будто собиралась работать или…

Вопрос повис в воздухе, а в голове пронеслось: «Или встретиться с таинственным мужчиной в тихом отеле и провести там часы, предаваясь незаконной страсти и попивая спиртное по завышенной цене из мини-бара».

— Или заниматься чем-нибудь иным?

— Не помню — ответила Лайза, внимательно осмотрев мой наряд, выставляющий напоказ нижнее белье. — Просто одевалась. Юбки, свитера…

Да, конечно. Одевалась как всегда.

— Бьюсь об заклад, у вас хорошо развита интуиция, — заметила я, используя один из приемов Джейни: если сомневаешься, начинай льстить. — Человек, который хорош с детьми — а я слышала о вас очень хорошие отзывы, — наверняка хорошо разбирается в людях.

Лайза пожала плечами, но по слабому румянцу на ее щеках я догадалась, что она польщена. А может, у нее просто аллергия на нижнее белье.

— Какой вам казалась Китти? Была ли она счастлива, обеспокоена, скучала? Как вы думаете, у нее… — Я помолчала, собираясь с силами. — У нее был любовник?

Румянец Лайзы усилился.

— Не знаю, — тихо произнесла она.

Она теребила заусенец на левом большом пальце, пока не пошла кровь, а потом спросила:

— Сколько часов в неделю вам нужно?

Я не сразу вспомнила, под каким предлогом пригласила ее в кафе.

— Трудно сказать. Может десять? Или пятнадцать? Это для начала. Вам надо будет только присматривать за детьми. Никакой домашней работы, и на звонки отвечать не нужно.

Я отхлебнула из чашки и снова сосредоточилась, прежде чем спросить самым безразличным тоном:

— А вы когда-нибудь отвечали на звонки в доме Китти?

«Хороший вопрос, Кейт, — мысленно сказала я. — Тонкий. Все равно, что пукнуть в лифте».

Она покачала головой… и я увидела, что на ее лице появляется озадаченное выражение.

— Она велела, чтобы все звонки поступали на автоответчик. Я так и делала. У вас нет автоответчика?

— Конечно же, есть. Но иногда, знаете ли, неплохо услышать голос живого человека.

Да что же это такое? Подобными темпами я никуда не доберусь. Вот и конец карьере Кейт Кляйн, блестящего детектива, специалиста по расследованию правонарушений в пригороде с восьми тридцати до без четверти двенадцать по понедельникам, средам и пятницам.

Я уставилась Лайзе в глаза, стараясь пригвоздить ее своим взглядом так, чтобы она не сбежала или, что еще хуже, не начала снова договариваться о работе нянькой.

— Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, я тоже сидела с детьми, — продолжила я.

Лесть не сработала, попробуем сыграть на сопереживании.

— Мне очень нравилось, за исключением того, что отцы иногда думали, ну вы понимаете, что это их конституционное право попытаться приставать ко мне.

Разумеется, это была выдумка. Когда училась в старших классах, я подрабатывала бебиситтером, но никто из отцов не пытался хотя бы задержать мою руку в своей во время рукопожатия. Скорее всего, все они были музыканты, и Рейна могла поломать их карьеру одним взглядом. Однако я сомневаюсь, что моя плохая кожа, плюс мешковатые футболки вкупе с сутулостью могли кого-либо привлечь.

— Надеюсь, времена изменились, — произнесла я, потом внимательно посмотрела на Лайзу и заметила, что ее румянец стал еще интенсивнее, а губы задрожали.

— Я… — прошептала она.

«У нее в спальне был компьютер», — сказала она о Китти. Как могла она об этом знать, если хозяйка сама не показала ей? Хозяйка или хозяин?

Я перегнулась через полированный деревянный стол и понизила голос:

— У вас с мужем Китти было…

Она покачала головой и сжала губы. По щекам покатились две большие слезы и упали на ее серую рубашку.

— Полиция с вами беседовала?

Лайза кивнула, хлюпая носом.

— Вам нужен адвокат?

— Фил — мистер Кавано — нашел мне адвоката.

Кевин Долан? Их друг?

Она высморкалась в экологически чистую салфетку.

— Не надо было мне…

— Что не надо?

Лайза уронила голову на руки, ее шея казалась гибким белым стебельком под вздрагивающим хвостиком волос. Я перегнулась через стол и ухитрилась правой грудью сшибить чашку на пол.

— Что не надо? — переспросила я, не обращая внимания на то, что раскрошившийся лед медленно просачивался сквозь замшу сапога Джейни.

Она вновь затрясла головой и вскочила так быстро, что стул перевернулся и ударился о пол с грохотом, перепугавшим всех трех официанток. Потом бросилась к двери.

«Ну, что ж, — подумала я, залпом допивая свой кофе, — Кейт, все прошло замечательно».

 

Глава 11

— Вопрос к тебе, мой друг, — однажды Джейни обратилась к Эвану за ужином.

Мы жили в нашей квартире на Джейн-стрит уже шесть месяцев и поставили себе цель попробовать все кухни мира, по крайней мере те из них, что можно было заказать на дом в Нью-Йорке.

Сегодня у нас была греческая еда, и мы пировали, наслаждаясь сулваки, виноградными листьями, приготовленными на гриле, заедая тармасалатом, запеченным в теплой пите. Джейни положила себе еще оливок и феты и спросила:

— А ты, вообще-то, работаешь?

Эван улыбнулся и проглотил последний кусочек мусаки.

— Она думает, я пустышка, — сценическим шепотом пояснил он.

— Разве это не птичка? — усмехнулась Джейни.

— Птичку зовут пустельга, — подсказала я.

Джейни свирепо посмотрела на нас.

— Пожалуйста, не учите меня. И не уходите от темы.

— Даже и в мыслях не было, — произнес Эван, вставая, чтобы собрать остатки еды с тарелок и аккуратно поставить контейнер в холодильник.

— А ты знаешь, что глагол от слова «слуга» будет «прислуживать»?

— А ты знаешь, что глагол от слова «жених» будет «пожениться»? — сладким тоном поинтересовалась Джейни. — Кстати, вы с Мишель уже назначили дату свадьбы?

Эван покачал головой.

— Мы не можем договориться даже о месте. Или даже о времени года. Она хочет летом на Малибу, а я хочу осенью в Нью-Джерси, — улыбнулся он.

Мишель как раз находилась в Майами, на съемках для каталога купальников, и на выходные Эван был мой — ну наш. Это уже вошло в привычку. Мишель уезжает, и Эван нас удочеряет. Мы возвращались домой с работы с кучей материалов (бульварной прессы) для изучения и сталкивались с ним у почтовых ящиков.

— Приветствую, дамы, — говорил он. — Что новенького?

Джейни закатывала глаза и корчила мне рожи, пока я сообщала ему последние новости из мира звезд — кого арестовали, посадили, отправили на реабилитацию, и что они сотворили для того, чтобы заработать все это.

Эван шел следом за нами до лифта, изображая мальчика на побегушках.

— Поднести сумки, мэм? Почистить ботинки, начальник? Взять этот пакет? Принять для вас сообщение? Помочь вам?

Как только мы доползали до квартиры, он плюхался на пол или на любой свободный предмет мебели — кушетку, мою кровать — и самым волшебным образом забывал о своей роли.

— Итак, что у нас на ужин? — восклицал он.

Мы заказывали еду на дом, иногда готовили сами. Эван специализировался на жареном мясе, я делала пасты и макароны, Джейни была верна своим старым, надежным сырным тостам. Мы с Эваном старались удивить друг друга все более редкими и неизвестными блюзами, менялись пленками и компакт-дисками и спорили о причине добровольной ссылки Нины Симоне, и правда ли, что ее версия «Need a Little Sugar in My Bowl» действительно самая достойная.

В полночь Джейни гнала Эвана прочь, за исключением тех редких, драгоценных вечеров, когда он засыпал прямо на кушетке и я уговаривала подругу позволить поспать. После того как она уходила в свою комнату, я нежно набрасывала плед ему на плечи, убирая волосы со лба.

Однажды я отважилась наклониться и прикоснуться губами к его щеке, зная, что мои чувства в этот момент соответствуют значению выражения «безответная любовь». Как только возвращалась Мишель, она забирала Эвана, как простой чемодан, оставленный на багажной ленте. Он легкой походкой шел по коридору и дружески махал рукой со словами: «Пока, ребята».

В тот вечер Эван вернулся к столу с возгласом: «Ромовые бабы!» Джейни скептически потыкала свою порцию.

— Не думай, что так просто от меня отделаешься. Я все-таки хочу знать, чем ты зарабатываешь на жизнь, и пирожным от меня не откупишься.

— А от меня запросто, — сказала я и откусила кусок.

Эван раздал чистые салфетки и загадочно посмотрел на Джейни, по крайней мере, он так считал.

— Я муж многих скорбей, — заявил он, держа в руке стакан вина.

— И что, многия скорби помогают оплачивать счета?

— Я человек многих талантов, — продолжил Эван. — Мастер на все руки.

— Мастер с трастовым фондом? Собственно, в этом нет ничего дурного, — утешила она. — Вот у меня, например, есть трастовый фонд.

Можно подумать, он об этом не догадывался.

— Но я работаю, — заявила Джейни и повторила: — Я работаю.

Как будто мы с ней целыми днями пахали в соляных шахтах, а не сидели в эргономических креслах в офисе с кондиционером, вводя запросы вроде «Крис Фарли и проститутки. И кокаин» в базу данных.

— Я тоже работаю, — непринужденно отозвался Эван. — Я фрилансер.

— Фрилансер писатель, фрилансер музыкант, фрилансер корректор… — пробормотала Джейни.

— А вот кто я, дорогие дамы? — с усмешкой спросил Эван. — Я-то знаю, а вы попробуйте угадайте.

Он закончил десерт, шикарно чмокнул Джейни в щечку, потом быстро наклонился и поцеловал меня в лоб. На мгновение я ощутила мимолетное прикосновение его губ. Он пахнет чистотой, подумала я.

— Пора бежать, — сказал Эван, поставил стакан в раковину и двинулся к двери.

Джейни проводила его пристальным взглядом, потерла пальцем свою урезанную переносицу и безапелляционно заявила:

— Наркоторговец!

— Нет! — воскликнула я. — Не может быть!

— Ну а как еще ты можешь все это объяснить? Мы приходим вечером, он здесь. Мы уходим утром, он здесь. На прошлой неделе я зашла домой перекусить днем…

— Перекусить?

— Ну хорошо, перепихнуться. Мы идем обратно к лифту, и кто выглядывает из-за двери? Он вечно торчит здесь, за исключением тех случаев, когда пропадает дня на три и говорит, что у него отпуск. Или мы играем в «Эрудит», и у него срабатывает пейджер, и он не просто выходит из комнаты или квартиры, а покидает здание, чтобы ответить на звонок. У него всегда в кармане есть деньги, и я точно знаю, что ни в какой офис он не ходит.

— То есть ты вот просто решила, что он торгует наркотиками?

— Это многое объясняет. Хотя я могу рассмотреть еще один вариант.

— Какой же? — поинтересовалась я.

По моему личному мнению, Эван был очаровательным, милым, смешным, чистосердечным и, что самое важное, относился ко мне с вниманием. Ну и плюс ко всему, он снабжал меня пиратскими записями Дианы Кралл. С моей точки зрения, Эван был безупречен, если не считать той мелочи, что был помолвлен с другой…

— Может, он не торгует наркотиками, — продолжила Джейни. — Может, он торгует… — Она сделала театральную паузу и широко раскрыла глаза. — Собой!

— Да ладно тебе, — вякнула я и начала протирать идеально чистый стол.

— Бывает, — вздохнула Джейни.

— Я уверена, что есть другое объяснение. Рациональное.

Я швырнула губку в раковину. А тем временем в уме мгновенно нарисовалось объявление, какое Эван мог бы поместить на последней странице «Виллидж войс»: «Красивый, обаятельный, хорошо сложенный мужчина двадцати восьми лет, готов к развлечениям, играм и, может, к большему…»

— Тогда к чему вся эта таинственность? Если он занимается легальным бизнесом, почему об этом не говорит? — произнесла Джейни.

Я включила воду, чтобы заглушить ее вопросы, потому что я знала, что она права. Если у Эвана имелась легальная работа, то не было причин молчать о ней.

На следующий день Мишель вернулась домой, и Эван исчез. И я старалась как можно быстрее прошмыгнуть мимо их двери, полагая, что если замедлю шаги, то услышу то, что мне не хотелось бы слышать.

Через два дня к нам постучали. Когда я открыла дверь, там стояла ослепительная Мишель, в кожаных брюках и бюстье на косточках. «Вот он, тот самый прикид, в котором я обычно нежусь дома», — мрачно подумала я.

— Привет, Мишель, — сказала Джейни.

Она нахмурилась. В последнее время Мишель произносила свое имя с ударением на первом слоге. Однако Джейни настойчиво произносила ее имя старым американским способом или, что было еще хуже, называла ее Мики.

— У меня будет вечеринка на Хеллоуин.

— Прикольно! — воскликнула Джейни.

— Здорово, — добавила я.

— Около восьми часов вечера в субботу. В костюмах. Прихватите с собой пиво? И поесть? И еще чего-нибудь?

— Вообще-то ты можешь кого-нибудь нанять, — заметила Джейни.

— Мы поможем, — сказала я.

— Спасибо, значит, около восьми. Я уже сказала?

Она тряхнула длинными серебряными серьгами с бирюзой и удалилась.

— Вот наглая сука, — хмуро проворчала Джейни.

Я отложила книгу Рут Рендэлл и задала вопрос, который мучил меня с момента самой первой встречи с Мишель:

— Почему он с ней? Только потому, что она красивая?

Джейни одернула блузку, пригладила волосы и нацепила на лицо профессиональное выражение.

— Не только потому, что она красивая. Она умная.

— Неужели? — удивилась я.

Я не проводила в их квартире так много времени, как Эван в нашей, но единственный печатный текст, который явно принадлежал Мишель, был ежемесячник «Прически». По телевизору Мишель смотрела только клипы Мадонны, не слушала никакой музыки, кроме песен все той же Мадонны, и говорила исключительно о себе, о своей прическе, своей коже и, в самое последнее время, о кислородной косметике, которую открыла для себя вслед за своим кумиром.

— Да она провела три недели в Париже и все еще думает, что по-французски Bain de Soleile пишется точно так же, как произносится, — возмутилась я.

— Не вообще умна, а умная с мужиками, — продолжила Джейни. — Она никогда не дает Эвану повода думать, что она никуда не денется. Она от него постоянно ускользает. А он все время гонится за ней. И пока она остается недосягаемой, он будет стремиться поймать ее.

— Даже если она скучная?

— Даже если скучная сама по себе, погоня будоражит, — пояснила Джейни и потерла носик. — И, кроме того, вероятно, она очень гибкая.

Я застонала и бросила в Джейни книжкой. Она поймала ее и строго посмотрела на меня.

— Забудь его, — посоветовала подруга.

— Да я и не…

— Кейт, я вижу, как ты на него смотришь. Твое сердце будет разбито. Он у нее на крючке и не собирается срываться. Найди кого-нибудь, кто будет достоин тебя.

— Это она его недостойна, — пробормотала я, хотя понимала, что Джейни права.

— Вероятно. Но, как справедливо отмечали четыре экс-жены моего отца, выступая в суде, жизнь — штука несправедливая.

Она обняла меня за плечи и повела к себе в комнату, чтобы подобрать мне костюм.

— Расскажи мне, — Мишель повернула тонкое изящное лицо под фотогеничным углом и манерно выпятила губы, — как у тебя было в университете?

На своей вечеринке она была в костюме сексуальной ведьмы — много темно-красной губной помады, черные сапоги на высоком каблуке со шнуровкой, выше — черное шелковое платье с кружевами и рваным подолом. Голову украшала остроконечная шляпа, чуть сбитая набок для большего соблазна.

Принимая во внимание то, что комната была набита манекенщицами, подружками Мишель, и все они нацепили костюмы сексуального толка — секси-медсестра в коротенькой белой униформе; секси-полицейская, наручники на поясе коротеньких облегающих шортиков; французская секси-горничная в чулках сеточкой и накрахмаленном крошечном фартучке, — я решила даже не пытаться конкурировать. Отвергла мольбы Джейни и нарядилась пиратом.

Совсем не секси, просто пиратом. Правда, казалось, что сапоги, повязка на глазу, пластиковый крюк и плюшевое чучело попугая, которое я скотчем присобачила к плечу, просто кричали: «Трахни меня!»

— Это было прекрасное время, — сказала я. — Мне очень нравилось учиться и много читать.

Мои слова не произвели большого впечатления на Мишель. Впрочем, не уверена, что я когда-либо видела на лице Мишель какие-либо эмоции, помимо скуки. Скучающая и, конечно же, прелестная.

— Вероятно, и я когда-нибудь поступлю, — промолвила она, пытаясь снять кусочек засохшей туши с одной из длинных ресниц. — Когда стану старой для работы моделью. А ты в каком университете училась?

— В Колумбийском.

Она уставилась на меня.

— А ты можешь позвонить там кому-нибудь, чтобы я тоже поступила?

— Ну, обычно так не делается. Тебе нужно поговорить с кем-то из приемной комиссии.

Мишель улыбнулась кокетливо и сыто.

— Если этот кто-то окажется мужчиной, у меня не возникнет проблем. — Она похлопала меня по руке. — Кстати, а что у тебя за костюм?

Но прежде чем я ответила, Мишель заметила кого-то более интересного, помахала мне рукой и ускользнула. Я глотнула из своего стакана яблочного сока, сдобренного ромом, вздохнула и осмотрелась вокруг. Квартира была набита гостями, и все они были более красивые, чем я. Слева от меня потрясающая блондинка в мини психоделической расцветки и в белых модных сапогах жестикулировала своей сигаретой «Мальборо» и жаловалась, что агент снова щипал ее за задницу. Справа великолепная брюнетка с кожей цвета кофе с молоком, копной блестящих черных завитков и тату в виде паутины на щеке рассказывала всем в пределах слышимости, что последние десять дней ела только пустые щи.

Я осторожно пробралась мимо нее с наветренной стороны и посмотрела на дверь. Думала, как бы мне удрать, но еще две длинноногие красотки с шестью спутниками в кильватере появились на пороге. Они сняли пальто и оказались в похожих прикидах — малюсенькие обрезанные джинсовые шортики, рубашки без рукавов, завязанные узлом и обнажающие безукоризненные животики, больше на них, собственно, ничего и не было. Свои пальто они сгрузили мне на руки.

Я протиснулась через толпу к спальне, собираясь сбросить их на постель Эвана и Мишель.

— Эй, нельзя ли не мешать?

Я захлопала глазами, и мешанина из рук, ног и волос в полутьме трансформировалась в двух красивых человеческих особей, энергично занимающихся сексом в позиции, которую я даже не могла бы представить физически возможной.

— Простите, простите, — залепетала я, задержав на них взгляд и желая удостовериться, что парень, кренделем обвивший ноги вокруг шеи женщины, не был Эваном.

Я выскочила из спальни, щеки пылали, и чучело попугая раскачивалось у меня на плече.

— Мишель! — окликнула я, пытаясь перекричать танцевальный микс Мадонны, орущий из стерео. — Я занесу эти пальто к нам в квартиру.

Она помахала рукой, давая разрешение. Наконец-то свобода!

Я выскочила в коридор и столкнулась с Джейни, выходившей из наших дверей в костюме секси — папы римского (большая шляпа, четки и… больше ничего).

— Ну уж нет, — тряхнула головой Джейни. — Нетушки. Там…

Она шлепнула меня по бедру своей кадильницей. По коридору поплыла тяжелая волна запаха ладана.

— Там один, два, три, четыре, пять вполне подходящих парней.

— Ага, и штук тридцать вполне подходящих манекенщиц.

— Даже и в мыслях не держи! — отрезала Джейни. — Ты же не собираешься весь вечер прятаться у себя в спальне.

— Могу я хотя бы бросить эти пальто?

— Тридцать секунд. Я прослежу. А ты уже видела моих служек?

Я покачала головой и, подождав, пока она повернется спиной, проскользнула к себе в спальню — крошечное пространство, в котором едва умещались кровать, маленький стол с лампой под абажуром из розового стекла и все мои книги. Боже, какое счастье.

В темноте я стащила сапоги, отцепила попугая, швырнула пальто в угол и приготовилась нырнуть с книжкой в руках под бледно-розовый в кремовую полосочку плед. Неожиданно я заметила под покрывалом контур тела. Мужское, распростертое и что-то бормочущее. Я разобрала несколько слов — «ненормальный», «улица» и «Чаплин».

«Ну и дела», — подумала я, бочком выбираясь из спальни. Какой-то бомж пробрался внутрь с толпой гостей. Ну, с этим-то я справлюсь. Я схватила баллончик с муссом для объема волос на случай, если понадобится защищаться, и решила, что вот сейчас закрою дверь, позвоню в полицию и…

Мужчина сел.

— Привет, дружище, — сказал он.

Я зажгла свет и увидела в своей постели Эвана.

— Извини, если я тебя напугал.

Я поставила баллончик с муссом и ощутила, как бешено стучит мое сердце.

— Что ты здесь делаешь?

— Не выношу эту музыку, — ответил он, скорчив гримасу, будто съел что-то кислое. — Я ставлю Элвиса Костелло. Я ставлю Клэш. А потом приходят гости, и тогда слушаем только… — Эван постарался максимально точно воспроизвести «Vogue». — А я выношу такую музыку лишь в очень небольших дозах. Иди сюда, — позвал он и похлопал по пледу. — Устраивайся поудобнее.

Я отбросила свой крюк и плюхнулась рядом с ним.

— Тебе нравится мой костюм? — поинтересовался Эван.

— Дай посмотрю. — Я оглядела его с ног до головы, радуясь, что у меня появился такой повод. На нем были джинсы и футболка с длинными рукавами.

Эван покачал головой.

— Я надеялся, что уж ты-то догадаешься. Ну, подумай! — воскликнул он, поправляя очки в толстой роговой оправе.

Я со сконфуженным видом пожала плечами.

— Я — Роберт Дауни-младший, — гордо заявил он. — Исчез на весь вечер, и ты первая меня нашла. О, мой костюм, мой прекрасный, великолепный костюм, — запричитал Эван.

— Бедняжка, — сочувственно вздохнула я, прислонившись к стене.

Моя комната, хотя и маленькая, была самым любимым уголком в квартире. Там находилось все, что нужно: широкая, низкая удобная кровать с постельным бельем самого лучшего качества, маленький столик с лампой и двумя фотографиями в серебряных рамках.

Одна из них — портрет моей матери, снятый в тот год, когда я родилась, — матовая кожа, кудри цвета воронова крыла, безукоризненный профиль. На второй были мы втроем в Танглвуде, когда мне исполнилось пять лет.

До того как мы переехали, я собиралась расставить свои книги на фанерных полках, положенных на кирпичи из шлакобетона, но Джейни сказала, что Си задумал поменять обстановку, и мне достались три потрясающих двухметровых книжных шкафа из красного дерева со стеклянными дверцами. Мои книги в мягких обложках и потрепанные учебники не смотрелись в этих шкафах, но на свою зарплату я не могла накупить много томов в твердых переплетах.

Эван наклонился и зажег свечи рядом с кроватью. По его лицу побежали тени.

— Тебе нужно было нарядиться актрисой Марго Киддер, — заметила я, прислоняясь к спинке кровати.

Он приоткрыл окно, и я ощутила прохладный ночной воздух. Лунный свет слабо пробивался через занавеси, и тянуло дымком — кто-то впервые в этом году разводил огонь в камине.

— А как ты думаешь, кем я был в прошлом году? Я не могу повторяться, Кейти, — сказал он.

— Конечно нет, — согласилась я, наслаждаясь теплом, с которым Эван произносил мое имя.

Он начал называть меня Кейти пару недель назад, и каждый раз, когда слышала это, я ощущала острый приступ счастья. Бывала я и Кейт, бывала и Катериной, но только Эван звал меня Кейти.

Он пошевелился на кровати, и я щекой почувствовала его дыхание. Эван протянул руку и стащил повязку на глазу мне через голову. Потом он надел ее себе на глаз и повернул голову вправо и влево, чтобы мне было лучше видно.

— Очень мило, — оценила я, удивившись, как обыденно прозвучал мой голос. — Тебе идет быть пиратом.

— А ты что тут делаешь?

— Общение стало слишком уж активным, — торжественно заявила я. — Разговоры о физике элементарных частиц для девушки — это чересчур.

— Я знаю, — покачал он головой. — Правда, они ужасны?

— Зато в высшей степени декоративны, — заметила я, откидываясь на подушки.

— Помню, я любил вечеринки. Мои родители закатывали роскошные приемы. Я разносил напитки, а потом, когда веселье было в разгаре, ходил и собирал пустые бокалы. И если они были не совсем пустые, я все допивал. Виски, ром и кола, белое вино… Родители никак не могли понять, почему на следующий день я бывал таким злобным и сварливым. Вероятно, они просто никогда не видели девятилетнего мальчишку с похмельем. А ты?

— А мои родители сами ходили на вечера. Мама таскала меня на все эти благотворительные мероприятия…

Я села прямо, копируя отработанный жест Рейны, ее взгляд, который всегда безошибочно отыскивал меня, даже если я пряталась за группой басов, каждый величиной с линкор. Или за пальмой в горшке. Она подзывала меня театральным жестом и возвещала: «Пожалуйста, поздоровайтесь с моей прелестной дочерью Катериной», — проговорила я голосом Рейны.

— Ну и что в этом плохого?

Я не могла объяснить словами.

Несколько сотен пар глаз одновременно поворачивались в мою сторону, а я была всего лишь пухленькая девочка восьми лет, затем застенчивый подросток двенадцати лет, затем сутулая, замкнутая девушка с прыщавым лицом четырнадцати лет.

Я положила подушку себе на колени и сжала ее изо всех сил.

— Ну, для начала, я не могу петь, а все на эти сборищах хотели знать, пою ли я. От меня все ждали, что я пою. И тогда пела она…

Я замолчала, вспоминая бесконечные приемы в раззолоченных и отделанных мрамором залах. «Рейна, спой!» — просил кто-нибудь. Несколько минут моя мать обычно отказывалась, отмахиваясь от просьб полной рукой, унизанной кольцами. Потом двадцать минут она пела. Затем на бис.

— Но ты можешь петь, — произнес Эван.

— Только не я. Нет.

— А вот и да.

— Нет, я не пою. — Я покраснела так сильно, мне казалось, что я свечусь в темноте.

— Нет, поешь, — тихо поддразнил он. — Я слышал, ты напеваешь в лифте.

— Ну, напеваю. И что?

— И еще ты поешь в душе. Стены тонкие. Брось, не стесняйся. Мне тоже нравится Бон Джови.

— Это была Джейни, — соврала я.

— Нет, — возразил Эван.

Он повернулся на бок, подпер голову рукой и уставился на меня глазом, который не был закрыт повязкой. Из его правой брови торчал волосок, и кончики моих пальцев отчаянно жаждали пригладить его.

— Спой мне что-нибудь, — попросил Эван.

Если бы комната была освещена ярче, если бы он не лежал в моей постели, если бы в соке не было рома, я бы сказала: «Нет, забудем об этом!» — и сменила бы тему. Но какое это имело значение? Эван никогда не будет моим, думала я, глядя на его лицо в розовом сиянии свечей. Я могу свалять дурака или, наоборот, произвести неизгладимое впечатление, а он все равно уйдет домой и будет спать с Мишель, когда вечеринка закончится.

— Тогда я предлагаю заключить сделку. Я спою тебе, если ты скажешь мне, чем зарабатываешь на жизнь, — предложила я.

Он взбил подушку.

— Ты действительно хочешь знать?

— А ты не желаешь мне рассказывать?

— Ладно, — усмехнулся он. — Договорились. Но ты первая.

Я села, выпрямила спину и поправила красный шелковый шарф, которым обвязала голову. А почему нет? Второго шанса у меня не будет.

Я стащила с головы шарф и распустила волосы. Влажные локоны рассыпались по плечам и спине. В голове зазвучал тихий голос миссис Минхайзер, объясняющий, как должна работать диафрагма, как использовать рот и язык, чтобы придать форму воздуху, который понесет звук, как позволить музыке идти не из тебя, а через тебя. Вместо микрофона я взяла в руки попугая.

— Добро пожаловать в бар «Дохлый попугай», — нараспев произнесла я. — Меня зовут Кейти Кляйн, и я буду петь для вас всю неделю. Не забывайте оставлять чаевые официанткам. У них нелегкая работенка. — Я глубоко вздохнула и запела: — «Моя смешная Валентина, милая смешная Валентина. Мое сердце улыбается тебе».

Краем глаза я видела, что Эван восхищенно смотрит на меня, поглощенный происходящим. Он сидел тихо, пока мое контральто — чуть-чуть пронзительное, но чистое и мелодичное — звенело в комнате.

— «Твое тело не как у Венеры, и не самый красивый рот. И когда открываешь его, то не очень умно говоришь. Не меняй ничего, если любишь меня. Будь такой, как ты есть. И тогда каждый день будет праздник для нас».

Последняя нота повисла в воздухе. «Недурно», как говаривала моя мама, если находилась в хорошем расположении духа.

Эван потянул меня за подол свободной белой блузки и снова усадил рядом с собой. Затем зааплодировал.

— Здорово! — воскликнул он. — Ты удивительная, ты-то сама об этом знаешь?

— Во мне нет ничего удивительного, — возразила я и снова залилась краской.

— Ты просто дурью маешься, вот в чем дело, — с чувством продолжил он. — Почему ты не ходишь на прослушивания, не поешь с какой-нибудь группой? Ты изучала музыку в колледже?

— Я не настолько хороша.

— Просто не могу поверить, что ты так поешь. Не верится, что ты… — Он постучал меня по груди, прямо над сердцем, — что ты носишь это в себе.

— Ну вот, — сказала я, надеясь, что он не видит, как я краснею. — Теперь твоя очередь. Колись.

Ему вдруг стало очень интересно крутить в руках и рассматривать очки в роговой оправе, которые он снял, чтобы надеть на глаз мою повязку.

— Вообще-то это секрет.

— Наркотики?

— Нет, ничего противозаконного. Я занят неполный рабочий день. Занимаюсь расследованиями. Ну, например, кто-то подает в суд и хочет получить компенсацию за несчастный случай на производстве, а компания считает, что они просто жулики. И тогда я несколько дней хожу за этими ребятами, смотрю, чем они занимаются — действительно ли носят этот воротник на шее целый день или встречаются с девушками в клубе латино. Или супружеские проблемы. Брачные контракты, с кем остаются дети, всякое такое.

— Серьезно?

Разумеется, это объясняет и его странные исчезновения, и таинственные разговоры по телефону.

— А еще я управляю маленьким инвестиционным портфолио, — добавил Эван.

— Значит, у тебя все-таки есть трастовый фонд!

— Не совсем так, — замялся он. — Я выиграл немного денег на телевидении.

— И что ты там делал?

Эван пробормотал ответ, закрыв лицо пледом:

— «Самое смешное домашнее видео Америки». Только не говори Мишель, что я сказал тебе. Она думает, что это не очень круто. Хочет, чтобы я всем хвастался, будто выиграл на «Поле чудес».

Меня разобрал смех, я просто не могла остановиться.

— «Самое смешное домашнее видео Америки»? Шоу, где кому-нибудь обязательно бьют по яйцам клюшкой для гольфа?

— Кейти, Кейт, Кейт, — промолвил Эван, покачивая головой. — Ты несправедлива. Иногда по яйцам попадают бейсбольной битой.

— И тем не менее, яйца там обязательны. Так все-таки там врезали тебе или это ты бил?

— Мне просто посчастливилось сидеть в первом ряду на свадьбе своей сестрицы, когда ее бульдог вцепился в ногу священника.

— Ты шутишь?

— Какие шутки! Можешь легко найти, называется «Бульдог взбесился». Кстати, священник полностью этого заслуживал. Он очень доставал мою сестру, только потому, что в колледже она была лесбиянкой.

— Он вел у нее какой-то предмет? — успела спросить я, и тут дверь распахнулась, и в комнату ворвалась полоса нежеланного света.

— Эван?

Я увидела острую верхушку ведьминской шляпы Мишель.

— А, привет, детка, — сказал он так тепло, что сердце мое сжалось, как комочек скомканной фольги.

Она погрозила ему пальцем и надула губки.

— Что ты здесь прячешься? Все уже танцуют.

— Появлюсь через минуту.

— Жду.

Она закрыла дверь, оставив нас в полутьме.

— Ну вот, — вздохнул он.

— Ну вот, — повторила я. — Назад, к элементарным частицам. И не волнуйся, твоя тайна в надежных руках.

— Я принесу тебе поесть. Или учебник физики.

Эван снова натянул повязку мне на глаз.

— Желаю хорошо повеселиться, — произнесла я.

— И тебе того же, — ответил он и тихо закрыл за собой дверь.

 

Глава 12

— Кошмар! — воскликнул Филипп Кавано.

Он полулежал в кресле посреди своей гостиной, заполненной белыми цветочными композициями и липким запахом лилий. Я смотрела на него, а он медленно поднял руку и указательным пальцем коснулся губ. Потом рука проплыла обратно, миновала чашку с кофе и опустилась на колени.

Я позвонила Джейни, как только вышла из кафе после своей неудачной встречи с Лайзой де Анджелис.

— Трахает няню! — завопила Джейни, перекрывая хор Сэма, Джека и Софи, распевающих «Пять маленьких мартышек». — Отвратительная банальность! И что теперь?

— Позвонить в полицию, — произнесла я.

— Почему бы сначала не поговорить с веселым вдовцом?

— Боюсь, я не одета для визита с соболезнованиями. — Я критически осмотрела себя.

— Наоборот, ты поднимешь ему настроение. У меня тут все под контролем. — Она помолчала. — Дети все еще спят днем?

— Да.

Я подумала, что нехорошо являться в дом вдовца с пустыми руками, поэтому заехала в магазин и купила яблочный пирог и кухонное полотенце в клеточку.

Вернувшись в машину, я освободила пирог от упаковки, завернула его в полотенце и направилась к месту преступления. Надо было бы, конечно, вернуться домой, разогреть его, чтобы придать ему вид изготовленного собственными руками, но кто-то — может, я сама — оставил в духовке пластиковую кухонную доску.

Месяц назад я включила духовку и не подозревала, что происходит, пока не сработала пожарная сигнализация. Когда я открыла дверцу, внутри оказалась дымящаяся, растаявшая, тягучая гадость. После этого я два раза запускала цикл самоочистки, однако, что бы я ни жарила там, все имело слабый привкус горелой пластмассы, включая жаркое, приготовленное по случаю визита брата Бена с девушкой.

Когда я взялась за медный дверной молоток, мои ноги начали предательски подгибаться.

Вступительное слово, которое должно было помочь мне попасть в дом, было тщательно продумано: «Я просто хочу выразить свое сочувствие лично, такая трагедия, такой ужас!»

Но когда Филипп Кавано открыл входную дверь, я настолько глубоко ушла в воспоминания о том ужасном дне, что не смогла выговорить ни слова. Да это было и не нужно: он кивнул, взял пирог и провел меня в гостиную.

— Кошмар, — повторил он.

Я кивнула и обвела взглядом гостиную, напоминавшую мою собственную. Китти превратила ее в теплое, чистое, уютное пространство, в котором хотелось существовать. Стены цвета капучино со сливками, кожаные диваны шоколадно-коричневого оттенка с цветовыми акцентами на сливочных столиках и плетеных корзинах для игрушек, книг, журналов. На полу восточный ковер в алых и золотых тонах, даже мой нетренированный взгляд безошибочно определил его как настоящий, а не то что магазинный массового производства, украшавший мой пол. На стенах большие картины в позолоченных рамах, морские пейзажи в примитивном стиле, солнце там всегда лимонно-желтое, море бирюзовое, а по пляжу, точно цветущие маки, разбросаны красные зонтики.

Филипп проследил за моим взглядом.

— Это рисовала мама Китти.

— Красивые.

— Кейп-Код. Она сама оттуда, — хрипло произнес он. — Мы возили туда девочек каждое лето на пару недель. Я не могу… — Голос у него прервался, и он моргнул. — Не могу… поверить…

Пока Филипп вытирал глаза, я постаралась сосредоточиться на фотографиях в крашеных деревянных рамках, стоящих на каминной полке. На одной из них Китти с девочками, они держали по куску дыни и улыбались. Присутствовала там и свадебная фотография, на ней Китти, прелестная и невозмутимая, смотрела из-под вуали, а рядом с ней сиял улыбкой Филипп.

Мой план заключался в следующем: притвориться, что Китти и я дружили. Убедить Филиппа, что Китти была со мной откровенна, может, тогда он разговорится.

— Мне всегда нравилась эта фотография, — прошептала я, указывая на камин и понимая, что, пока я рассматривала стены и картины, Филипп Кавано рассматривал меня.

А точнее, он уставился на мою грудь, обтянутую до безобразия маленьким свитером Джейни.

Я положила ногу на ногу, жалея, что на мне нет тренировочных штанов, как у Лайзы. Когда я подняла голову, влажный и пристальный взгляд Филиппа переместился ниже, на мои бедра. Челюсть у него отвисла, и он засопел. Фи!

Филипп не выглядел отвратительно. Все было на месте: голубовато-серые глаза, серебристые светлые волосы, тяжелые скулы, узкие бедра и широкие плечи. Но все вместе было каким-то мягким, чуточку расфокусированным, слегка расплывчатым по контуру. Наверное, он провел свою жизнь, постоянно слыша: «О, да ты выглядишь, как Роберт Редфорд». Однако при более близком рассмотрении это сходство исчезало. Он выглядел как младший, не слишком умный троюродный брат Роберта Редфорда, который, выпив слишком много коктейлей на дне рождения дедушки, полагает, что верх веселья — это засунуть кубик льда за воротник платья дамы во время танца.

Могла ли я вообразить его пристающим к няне в машине по дороге домой? Запросто. Могла ли я вообразить, как он шепчет в нянино ушко: «Если бы Китти не было, мы могли бы быть вместе» и потом спрашивает, не знает ли она кого-нибудь, у кого есть свободное время и нет моральных устоев? Но чего я никак не могла понять — почему женщина, такая умная и сдержанная, очаровательная, как Китти, вышла замуж за Филиппа.

Он шумно откашлялся, а я решила применить другую тактику — удариться во флирт. Я облизала губы и постаралась припомнить, как это — выглядеть соблазнительной для мужчины, который не видел тебя потной, распластанной на столе и извергающей ругань, стараясь вытолкнуть из себя младенца весом в три с половиной килограмма. Приблизительно похоже на то, как если бы последние пять лет питаться размороженными рыбными палочками и вдруг решить приготовить лососину в фольге.

— Что-нибудь слышно из полиции? — спросила я мягким, завлекательным тоном.

Филипп покачал головой.

— Когда я была в полиции, — я поправила брюки, поиграла с локоном и опустила и без того низкий голос на пол-октавы, — то случайно услышала, как вы сказали, что это ваша вина.

— «Контент», — прокаркал он. — Этой колумнистке, с которой работала Китти, присылали угрожающие e-mail… обещали убить. Есть ведь неуравновешенные люди. Психи. — Он потряс головой. — Она говорила, ее никто не знает. Писатель… призрак. Никто не знал. — Слезы потекли по щетинистым щекам. — Ей нравилось. Нравилось… летать вне видимости радара. Быть… невидимой… Но я думаю… — Он потер лицо руками, комната наполнилась скрежещущим звуком наждачной бумаги. — А потом кто-то узнал правду.

Именно это я ожидала услышать от него, если он хотел отвести от себя подозрения — мои или полиции.

— Кто же?

Филипп уставился на меня, открыв рот. Наклонившись вперед и тронув его за руку, я сделала еще одну попытку.

— Был ли кто-нибудь, кто беспокоил ее, звонил ей домой, приходил сюда раньше?

Он покачал головой.

— Это я виноват, — пробормотал он. — Я должен был… настоять.

Я вытащила из кармана салфетку из «Старбакса» и протянула ему. Филипп медленно свернул салфетку и вытер глаза.

— Мне очень жаль, — произнесла я. — Сожалею о вашей потере.

Я хотела задать ему вопросы: «Что ваша жена делала в Нью-Йорке? Ездила она туда по рабочим делам или по каким-то иным? Был ли у Китти любовник? Трахали ли вы няню?»

Вместо этого я наклонилась вперед, одернула свитер, еще сильнее натянув на груди и без того облегающую ткань, и произнесла:

— Где вы впервые встретились с Китти?

— В офисе. Она вошла…

Глаза его наполнялись слезами, даже пока были зафиксированы на моем бюсте.

— Она была такая… Живая. Ей все было интересно. Она задавала вопросы, смотрела по сторонам.

«Задавала вопросы, смотрела по сторонам», — запомнила я.

— Я любил ее, — вздохнул он.

— Мне очень жаль, — сказала я, поднимаясь и вспоминая слова Лайзы. — Мне пора домой. — Я вытерла руки о брюки. — Когда я была у вас в начале месяца, мы с Китти поднялись наверх, и мне кажется, я обронила сережку в ванной комнате. Вы позволите мне посмотреть там?

Филипп пожал плечами и кивнул. Я поблагодарила и степенным шагом вернулась в прихожую. Дыша быстро и часто, взлетела наверх, на цыпочках прокралась мимо туалетной комнаты и осторожно открыла дверь в хозяйскую спальню.

Лимонно-желтые стены, белое кружевное покрывало, десятка два декоративных подушечек в изголовье, которые требуется каждый вечер убирать, когда застилаешь постель. И каждое утро раскладывать заново. Я прокралась через всю комнату к туалетному столику, думая, что вкус у Китти был много лучше моего, к тому же она была и аккуратнее.

На столике тяжелое зеркало в кованой нарядной раме, под столиком на зеркальном подносе множество хрустальных флаконов с духами, а перед столиком — маленькое изогнутое креслице с мягким бархатным сиденьем. Расческа и щетка для волос в рядок с пудреницей и кистью, с плетеной коробочкой для косметических салфеток и розовой прозрачной заколкой, судя по виду — принадлежавшей одной из ее дочерей.

Ноутбука там не было. Вероятно, полиция конфисковала его. На комоде стояли фотографии в золоченых рамках. Я увидела Китти и Филиппа в свадебных нарядах, улыбавшихся друг другу; Китти в больничной рубахе, с пластиковым браслетом на руке, ликующей улыбкой на губах и двумя крошечными, запеленатыми младенцами на руках; и снова Китти с дочерьми на ежегодной ярмарке выпечки в нашей «Красной тачке» — каждая гордо держит кусок пирога.

Я убрала волосы с глаз и осторожно открыла верхний ящик комода. Что я там надеялась увидеть — перевязанную ленточкой пачку любовных писем с почтовым индексом Нью-Йорка и подписанных отнюдь не Филиппом? Записную книжку, озаглавленную «Дневник», с записью, датированной октябрем, где называется имя убийцы, желательно с точным описанием внешности и фотографией?

Я быстро просмотрела содержимое ящика, раскопав коробочку с противозачаточными пилюлями и бутылочку аспирина, блеск для губ, крем для рук, ламинированные складные карты Нью-Йорка и Вашингтона и, наконец, фотографию в такой же рамке, что и на стенах.

Я перевернула ее и увидела на ней Китти рядом с симпатичной темноволосой женщиной. Им было слегка за двадцать, они обнимали друг друга за плечи и улыбались в камеру, а ветер развевал им волосы. Со второй попытки я вытащила фотографию из рамки и прочитала на обороте: «К. и Д., лето 1992, Монтаук».

Я засунула фотографию обратно в рамку, вернулась к ящику и продолжила поиски. Пока не обнаружила набор той самой кремовой бумаги для писем, на которой она записала номер телефона Эвана и слова «Стюарт 1968». Что это такое? Место? Имя и год? Я сложила бумагу и убрала обратно.

И, наконец, у задней стенки я обнаружила открытку с изображением статуи Свободы, адресованную на почтовый ящик в Истхеме, Массачусетс. На открытке было написано: «Милая Бонни, Нью-Йорк — это все, чего я когда-нибудь хотела, и даже больше. Теперь мы вместе. Счастливее, чем я даже могла поверить. Всегда твоя с любовью». Без подписи, без штемпеля. Кто бы ни написал эту открытку, он никогда ее не отправил.

— Вы нашли, что искали?

Я обернулась и увидела Филиппа, стоящего в дверях и вцепившегося в косяк. Он смотрел на меня волчьим взглядом тусклых глаз.

— Ваша сережка. Вы нашли ее?

Я покачала головой, внезапно осознав присутствие в комнате большой двуспальной кровати, которая, казалось, росла с каждой минутой, становилась все шире, пока не заняла всю комнату до последнего сантиметра.

Филипп попытался изобразить похотливую улыбку. На его лице она выглядела так же неуместно, как гарнир на запачканной маслом салатной тарелке.

— Мне нравятся ваши туфли, — вдруг сказал он.

Как только Филипп произнес эти слова, похоть исчезла, ее место заняли горе и недоумение. Он казался старым, уставшим и очень печальным.

— Я, пожалуй, пойду, — промолвила я, возвращая открытку в ящик и делая неуверенный шаг к двери. — Я просто хотела, чтобы вы знали, как мне жаль…

Филипп сорвался с места со скоростью, которой я никак не ожидала от человека, убитого горем. Он пересек комнату, упал на колени, обвил руками мою талию и крепко прижался к моему животу.

— Скажите мне кое-что. — Слова срывались с губ быстро, опрокидывая друг друга. — Была ли она счастлива?

Я почувствовала на своих бедрах тепло и влагу его слез.

— Вы были ее подругой. Знали ее. Была ли она счастлива?

«Вот бедолага», — подумала я, забыв, что если моя теория верна, то Филипп Кавано заранее утешался в обществе няни своих детей, а его жена ездила в Нью-Йорк и, вероятно, там изменяла супругу.

Но в его голосе звучала безысходность. Он напомнил мне собственного отца, когда тот иногда бродил по квартире с гобоем в руке всякий раз, когда уезжала мама.

— Вы были ее подругой, — повторил Филипп.

Я положила руки ему на плечи, откашлялась и посмотрела на склоненную светловолосую голову. Тем временем его руки ослабили железную хватку на моих бедрах и уже подбирались к моей заднице.

— Останьтесь со мной, — зарыдал он. — Останьтесь со мной, прошу вас. Я не могу находиться один.

«Не волнуйся, Кейт, — подумала я и, как большого пса, который в принципе может и укусить, ласково потрепала его по голове. — Не паникуй. Спокойствие. Задай себе вопрос, он выручал тебя и в более трудных ситуациях: ЧБСД?» Что бы сделала Джейни, обнаружив, что объятый скорбью и, похоже, одурманенный наркотиком или лекарством вдовец рыдает и — вот те на! — пытается стащить с нее брюки?

— Филипп, — спокойно произнесла я, высвобождаясь из его рук, — мне нужно идти. Я должна вернуться к своим детям.

Я снова потрепала его по голове.

— Простите, — прошептал он, безвольно уронив руки.

— Ничего, ничего, — пробормотала я, хватая сумочку и пальто. — Если я чем-нибудь могу помочь…

Я нацарапала номер телефона на обрывке бумаги, надеясь, что мой жест не получит неверного истолкования со стороны Филиппа, а затем рванула вниз по лестнице.

Вернувшись в машину, я включила обогреватель, изо всех сил вцепилась в руль, пока руки не перестали дрожать, и покрутила головой, разминая шею.

Когда сердце перестало бешено стучать, я вытащила записную книжку Софи и внесла все, что запомнила с фотографии и открытки. Потом открыла чистую страничку и записала: «Задавала вопросы. Смотрела по сторонам».

Что Китти хотела знать? Чем она занималась в городе три дня в неделю? И какой была до встречи с Филиппом, до рождения детей, до того, как превратилась в самую идеальную, устрашающе идеальную мать в Апчерче?

 

Глава 13

Я поставила минивэн в гараж и сунула голову в гостиную. Дети, стараясь обдурить друг друга, играли в «Карамельную страну», а обессиленная Джейни съежилась в углу дивана. Ее розовая шелковая блузка без двух пуговиц выбилась из джинсов с заниженной талией, а сами джинсы на одном обшлаге были порваны.

— Спасибо, что посидела с детьми. — Я присмотрелась внимательнее. — Ты в порядке?

— Маленькие мерзавцы закрыли меня в своей палатке, — пояснила подруга, с усилием выпрямляясь и пальцами расправляя спутанную шевелюру.

— Признавайтесь, кто это сделал? — Я свирепо уставилась на своих детей.

Софи хихикнула, Сэм и Джек опустили головы.

— Немедленно извинитесь!

— Простите нас, — пропели они хором, но Джейни отмахнулась от них и, пошатываясь, направилась к лестнице.

— Может… понадобиться… переливание крови. Никогда… не заведу… детей, — бормотала она.

Вот и конец моему плану загрузить всех в минивэн и отправиться к телефону-автомату, чтобы снова позвонить Эвану.

Я поставила детей в угол и занялась обедом — рыбные палочки и замороженный картофель фри в духовку, замороженный горошек и морковка уже кипели на плите.

Сэм и Джек следили за мной со своего насеста и спорили, кому достанется красная тарелка. Пришлось минут пять рыться по всем ящикам, чтобы найти вторую красную тарелку, именно в этот момент они оба решили, что хотят есть с белых тарелок. Софи воротила нос от своей порции, пока я не достала из холодильника кувшинчик с соусом васаби и маринованным имбирем, не дала ей пару палочек для еды и не сказала, что это суши глубокой заморозки.

В восемь тридцать, когда Джейни и малыши спали, я положила себе рыбные палочки, жареный картофель и налила в пластиковый стаканчик шардоне. Поставив ужин на кофейный столик, я вытащила из сумочки записную книжку «Привет, Китти» и свернулась клубочком, приготовившись читать. «Теперь мы вместе» — что бы это значило? Кто та брюнетка на фотографии, и могу ли я найти благовидный предлог, чтобы съездить в Монтаук и разузнать все на месте?

Когда я открыла глаза, было уже десять часов. Рядом с входной дверью стояли два чемодана на колесиках, и мой муж — высокий, худой, с тенями, залегшими во впадинах на щеках, галстук сдвинут набок — терся носом о мою шею.

— Тебе известно, что в нашей комнате для гостей вырубилась чужая женщина?

— Тебе сегодня крупно повезло, — зевнула я.

— Не вставай, — прошептал Бен, целуя меня в шею.

Я провела пальцами по его густым черным волосам, легко дотронулась до лица и кончиком пальца обвела пряжку на ремне. Джейни и дети спали или, по крайней мере, лежали тихо, стиральная и посудомоечная машины работали, их шум скроет предательский стон или хрюк, спать нам обоим не хотелось, и месячных не было, следовательно, появился реальный шанс, что мы займемся сексом впервые за… дай бог памяти.

Я попыталась вспомнить, когда же был последний раз… А вдруг я забыла, как это делается?

— Ужасно переживал, что не мог находиться здесь, рядом с тобой, — сказал он.

Однако не настолько ужасно, чтобы помешать эрекции, пульсирующей под ширинкой брюк в тонкую полоску. Я снова зевнула и расстегнула «молнию».

— Тебе было страшно?

— Очень страшно, — ответила я, пока Бен подсовывал руки под мой облегающий свитер. — И никого еще не арестовали, а я пошла навестить Филиппа Кавано и…

— О, детка… — Муж расстегнул мне лифчик и положил руки на груди, на каждую в отдельности.

Сначала он сжал левую грудь, потом правую, потом обе вместе, словно сравнивал их по весу. Я шумно вздохнула.

— Она была писателем-невидимкой, — продолжила я, пока Бен срывал с меня брюки.

— Потрогай меня, — задыхаясь, произнес он, взял мою правую руку и прижал к передней части брюк, на случай, если бы я сама не догадывалась, где именно он хотел, чтобы его потрогали.

— Для Лоры Линн Бэйд, этой жуткой блондинки, ну ты знаешь… — Он снова прижался губами к моим губам, то ли в порыве страсти, то ли чтобы заткнуть мне рот.

Я ответила на поцелуй. Бен выпрямился и положил руку мне на шею. Давление было легким, но не вызывающим сомнений. Я вздохнула, нагнулась и начала.

— Боже, — задохнулся он. — Боже, Кейт, как хорошо.

Моя голова дергалась вверх и вниз, руками я цеплялась за его бедра.

— Знаешь, — с трудом дыша, проговорил он, — прежде я слышал о Филиппе Кавано.

— Что именно?

— Какая-то женщина. Он и какая-то женщина. Пожалуйста, не останавливайся.

— Когда?

— Прошлым летом. Парень, который мне сказал — Денни Саймон — из банка, помнишь? У них была страстная любовь, бешеная страсть прошлым летом. Вот так, так.

«Прошлым летом, — успела подумать я, пока Бен поднимал меня обратно на диван. — Интересно».

— Какая-то Анна. Или Нэн. Или. — Бен стянул с меня свитер через голову, оторвав две пуговицы. — Кейт, мне нужно войти в тебя.

Пуговицы со стуком упали на пол, я сделала мысленную пометку поднять их, прежде чем мы ляжем в постель.

Софи и Джек уже были достаточно взрослыми, чтобы не совать незнакомые предметы в рот, а Сэм еще не был готов на все сто процентов. В этом месяце один раз мы уже ездили с ним в «неотложку», когда он засунул сушеную клюквину себе в ноздрю.

Рука Бена скользнула вверх по моему бедру. Я закрыла глаза.

— О, о…

Теперь не няня, а какая-то Анна или Нэн. А может, и няня тоже. Я не могла не восхититься энергией Филиппа. А потом подумала, что, вероятно, он просто хотел отомстить Китти. Она ездила на свидания в Нью-Йорк, вместо того чтобы заниматься писательством, и пока отсутствовала…

— О, — выдохнула я, когда Бен раздвинул мне ноги. — О, милый, подожди. Моя диафрагма…

— Я выну, — тяжело дыша, пропыхтел он.

В предыдущий раз, когда я купилась на такое обещание, через девять месяцев мы получили Сэма и Джека.

— Секундочку.

Бен застонал, но откинулся на диван.

Я завязала плед вокруг талии и рысью рванула вверх по лестнице.

Противозачаточная диафрагма лежала там, где я ее оставила — в аптечке, и это меня обнадежило: по крайней мере, она не выглядела очень пыльной. Я нашарила полтюбика спермицида, выдавила двойной слой по краю, потом заполнила саму диафрагму прозрачной массой. «Береженого бог бережет», — подумала я, поднимая ногу на туалетное сиденье. Я вставила диафрагму, подхватила плед и стремглав бросилась вниз. Муж снял рубашку и галстук, и его бледное тело было обнажено, за исключением черных носков и журнала «Экономист» на коленях.

Я отшвырнула журнал, провела руками по скудной растительности на его груди и умостилась сверху, думая, что это похоже на езду на велосипеде: раз уж научился, то никогда не разучишься, сколько бы времени ни прошло.

— Ох, — вздыхал он, — ох.

— Не разговаривай, — прошептала я, покачивая бедрами и прижимая пальцы к его губам.

— Почему нет? — прошептал Бен, легонько прикусывая мой указательный палец.

Я схватила его за плечи и закрыла глаза.

— Потому что мешаешь мне представлять, что ты тот крутой доктор из «Скорой помощи».

— Очень смешно, — заметил он, переворачивая меня на спину.

Я вздохнула, подумав, как же мне сейчас хорошо, ощущая всю полноту бытия. Я вдруг осознала, что впервые с того момента, как нашла мертвую Китти, мои мысли были заняты чем-то другим, помимо мыслей об убийстве.

И, конечно же, я сразу стала думать о Китти и Филиппе. Бен задышал чаще. Я вцепилась ему в спину.

— О боже…

Бен прикусил губу, чтобы не закричать, и содрогнулся, крепко сжав руками мои бедра.

— Вот видишь, — сказала я, выскальзывая из-под него через пару секунд, — как хорошо, когда ты возвращаешься с работы, пока я еще не сплю.

— Да. Так давно мы не были вместе. — Он прижался своей потной щекой к моей.

— Мне кажется, Чеви Чейз продержался дольше, чем ты. — Я свернулась калачиком в углу дивана, тяжело дыша.

— Тебе еще может повезти, — сказал он, притягивая меня к себе.

Я ощутила его улыбку на своей щеке; Бен обвил своими длинными стройными ногами мои ноги, не такие длинные и не такие стройные.

— Что, начинаем президентскую кампанию Эла Шарптона?

— Вообще-то, его предвыборная кампания была затяжной, — сообщил Бен, бережно укладывая меня на спину и медленно поглаживая у меня между ног. — Его вполне легитимные надежды на президентство были, может, и мимолетны, но зато кампания длилась целую вечность.

— Не останавливайся, — промурлыкала я, и глаза мои закрылись. Мне было так хорошо, так хорошо…

— Мама?

— Мама занята! — откликнулся Бен.

«Слишком поздно», — подумала я, обвязалась вязаной шалью и встала. Ничто не убивает настроение так, как не засыпающий четырехлетний ребенок.

— Мамочка, Сэм говорит, что хочет попить водички.

Софи спустилась вниз по лестнице.

— Но я сказала ему: «Никакой воды после того, как ты уже лег, потому что написаешь в кровать», а тогда Сэм сказал…

Она уставилась на мое голое тело, которое просвечивало через дырки в шали.

— А где твои штанишки?

— Подожди минутку, Софи, — попросила я, потуже завязывая шаль вокруг обнаженных ног и взяв ее на руки.

— Скоро вернусь, — прошептала я Бену.

Но к тому времени, как Сэм получил свою воду, под моим эскортом навестил туалет и вернулся в постель, а Софи уснула под колыбельную, Бен тоже крепко спал, похрапывая на покрывале в одних трусах.

Вот невезуха. Я почистила зубы, убрала шаль и с вожделением посмотрела на душ. Было поздно, утром я буду совсем без сил, но мне так хотелось кончить, и я понимала, что без этого не усну.

Имея троих детей и не имея времени, я довела мастурбацию до уровня науки.

«Быстрая же это наука», — подумала я пять минут спустя, прислонившись к мокрым кафельным стенам, задыхаясь и содрогаясь. Шланг душа, как обезумевшая змея, метался на полу кабины там, где я его бросила. Выключая воду, я печально призналась самой себе, что от душа я получала больше удовольствия, чем от Бена.

Фактически с тех пор, как мы переехали в Апчерч, значительная часть моих оргазмов были из серии «Сделай сам»: проклятие жизни в пригороде. Существовали ли вообще супружеские пары с детьми, которые все-таки ухитрялись сохранять полноценную сексуальную жизнь?

Или все эти идеальные мамаши Апчерча втайне походят на меня, чувствуя, что они просто играют роль, они попали в фарс, разыгрывающийся в спальне чужого незнакомого человека? Иногда они, одержимые страстным влечением к учителю музыки из детского кружка, спят со своими мужьями… и все равно засыпают с мыслями о своих былых возлюбленных…

 

Глава 14

— Скажи, что мне не на что надеяться, — умоляющим тоном обратилась я к своей лучшей подруге в понедельник утром.

Мы с Джейни уселись за старые металлические столы в «Нью-Йорк найт». Все рабочее пространство было покрыто дневными газетами, еженедельными таблоидами и множеством корпоративных сувениров (кофейные чашки, футболки, игрушечный поросенок, после нажатия на брюшко выхрюкивающий название фильма).

— Не скажу! — отрезала Джейни, отсылая последний опус какого-то штатного сотрудника: шестьсот слов о знаменитостях, занимавшихся сексом в общественных туалетах. — Надежда всегда есть.

— Какая? Что Мишель попадет в несчастный случай на производстве и потеряет руки и ноги? Да даже если у нее останется лишь одно тело, и то она будет выглядеть лучше, чем я. Даже если только голова останется.

— Неправда, — возразила Джейни. — Хотя в таком случае она будет гораздо более транспортабельна. И еще раз напоминаю тебе: ты красива, а физическая красота мимолетна, но в данном случае не о ней речь. Речь о недостижимости Мишель и, как я подозреваю, боязни обязательств со стороны Эвана, проявившейся в том, что он обручился с женщиной, которая фактически никогда не решится пойти с ним к алтарю.

— Ты считаешь, она его бросит?

Джейни открыла рот, закрыла его, потом печально покачала головой.

— Сдаюсь, — сказала она.

Я вздохнула, положила голову на клавиатуру и тихонько стала биться головой о клавиши.

Никто, казалось, ничего не замечал. Музыкальный редактор ни на секунду не прервал разговор; книжный критик Сандра не подняла головы от рукописи. Пятью минутами позже мимо проплыла Полли и уронила на мою клавиатуру фотографию.

— Это тебе, — произнесла она.

Я изучила фотографию. Ее планировалось разместить на последней полосе, в приступе остроумия названной «Последней»: на ней всегда располагалась фотография какой-нибудь знаменитости, поправляющей стринги или неэлегантно почесывающей задницу.

На фотографии этой недели красовались пьяные, у одного из них рука была, как и следовало ожидать, засунута сзади в штаны, плюс девицы в джинсах и на шпильках, танцующие на столе. Моя работа заключалась в том, чтобы выяснить, кто есть кто на фотографии, и сочинить остроумную и точную подпись под картинкой.

«Ну что ж», — подумала я, вглядевшись в лица. Рэпер, рэпер, манекенщица, манекенщица, звезда, журналист, журналист-знаменитость… Мое сердце екнуло в груди. На фотографии виднелся локоть и часть руки. Немного бедра, мельком схваченная щека и шевелюра длинных рыжих волос.

Я узнала эту руку. Эти волосы. Разве не я проводила месяцы, фантазируя, как их обладательница погибнет в результате трагического несчастного случая, оставив мне полную свободу действий, шанс утешить ее жениха и в итоге выйти за него замуж?

— Эй, Полли! — окликнула я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Когда это сняли?

— Вчера вечером. В «Мерсер китчен».

Я склонилась над фотографией, кровь стучала у меня в ушах. Считалось, что Мишель не было в городе. Так нам сказал Эван. В Нью-Хэмпшире она гребла на каноэ и карабкалась по горам, снимаясь для каталога снаряжения для туризма. Я выпрямилась и направилась к фотографам, работавшим позади новостного офиса.

— Эту фотографию обрезали? — спросила я.

Ответ меня полностью удовлетворил. На полной версии снимка, которую фотограф любезно для меня распечатал, было видно, что худющая рука с кожей цвета слоновой кости плотно обнимала за талию красивого мужчину с темно-каштановыми волосами до плеч. Молодой человек уткнулся носом в шею рыжеволосой девицы, и он точно не был Эваном Маккейном.

Я рысью проскакала к столу Джейни и сунула ей под нос фотографию.

— Смотри, смотри сюда!

— Господи, ну хоть кто-нибудь из этих трех журналистов мог бы сказать, чтобы он не чесал задницу при людях, — пробормотала она.

— Да не на рэпера! — рявкнула я и ткнула пальцем. — Сюда. Смотри. Вот рука. Кто это?

Джейни удивленно посмотрела на меня.

— Мы играем в «найди на картинке» для взрослых?

— Смотри! — повторила я и показала ей изображение целиком.

— Ничего себе! — воскликнула она.

Джейни отложила фотографию в сторону и проводила меня к моему столу.

— А теперь послушай меня внимательно.

Но я не могла спокойно слушать, я прямо пританцовывала на месте.

— Она обманывает его! И когда он узнает… и они расстанутся…

Джейни покачала головой.

— Интересно, а откуда он об этом узнает?

Я посмотрела на подругу. Эту часть плана я как-то упустила.

— Я ему расскажу? — предположила я.

— Нет, ты этого не сделаешь. Ты когда-нибудь слышала выражение: «Убей гонца, приносящего дурные вести»?

Я кивнула.

— Ты понимаешь, кем будешь, если сообщишь ему эту новость? Ты как раз и будешь этим гонцом.

Она сложила ладони и нацелила указательные пальцы мне в сердце.

— Бах, бах!

— Но… кто-то же должен сообщить ему. Мы не можем допустить, чтобы он женился на стерве, которая его обманывает!

Джейни печально покачала головой и плотно сжала свеженакрашенные губы.

— Не наше дело! — отрезала она.

— Так как же поступить?

Она подняла фотографию и постукивала ее краешком об стол.

— Будем ждать, — произнесла Джейни. — Примем во внимание и тот вариант, что он, вероятно, уже в курсе.

Я затрясла головой.

— Но почему он должен оставаться с тем, кто его обманывает?!

— Помни, что я тебе сказала. Это все волнение погони. Недостижимость. — И добавила: — Не забудь, бывает секс после ссоры…

Я схватила снимок и стала внимательно изучать его.

Наверное, я ошибалась. На свете много девушек с рыжими волосами и стройными бедрами. Даже если эта худая рука принадлежала Мишель, факт, что она находилась в Нью-Йорке без ведома ее бойфренда и веселилась на вечеринке с другим парнем, не обязательно что-то означал, хотя и убедительно указывал на это. Может, она просто вернулась раньше. Эван знал обо всем. В этом нет ничего страшного. Однако я должна была быть в этом уверена.

— Она еще в Нью-Хэмпшире, — сказал Эван, когда я позвонила и спросила, можно ли попросить его суженую помочь мне с выбором прикида для приема по случаю представления на рынок нового продукта. — Могу продиктовать тебе номер ее мобильника, — предложил он, и я положила трубку.

Через десять минут я уже звонила в агентство Мишель. Объяснила, что звоню из редакции «Нью-Йорк найт», мы делаем разворот с фотографиями о новых тенденциях в дамском нижнем белье.

— У нас уже есть блондинка и брюнетка, мы бы хотели еще рыжеволосую манекенщицу. Рост примерно метр восемьдесят, размер четвертый.

— Четвертый? — скептически уточнили в агентстве.

— Второй! — воскликнула я. — Кстати, нам не нужен специалист по ракетостроению. В прошлый раз манекенщица рассказывала о какой-то книге Томаса Пинчона, которую только что прочитала.

— Метр восемьдесят, второй размер, не гений, — повторила сотрудница агентства. — Я отправлю вам с полдюжины карточек сегодня же.

— Чудесно. Съемки будут завтра утром, так что те девушки, кого вы порекомендуете, должны находиться сейчас в Нью-Йорке.

— Понятно, — сказала она и положила трубку.

Через час я перебирала пачку фотографий высоких, имеющихся в наличии рыжеволосых красоток, не библиофилок. Мишель была на фото номер три.

«Успокойся», — сказала я себе, но все равно покрылась по том, покраснела и у меня разболелась голова. Я запила три таблетки адвила теплым кофе. За это время Джейни прислала мне девятнадцать сообщений с одним и тем же текстом: «Не будь гонцом!»

Следующим шагом стала попытка выяснить, кто же такой Мистер Кудрявые Волосы. Телефонный звонок журналисту, который тоже был на снимке, дал исчерпывающий ответ: «Трэвис Маркс. Человек-„Пантин“».

Реальность дня ускользала от меня.

— Прошу прощения?

— «Пантин» — шампунь и кондиционер. Он их рекламирует. Лучшие волосяные фолликулы в этом бизнесе. А в чем дело? Вы хотите его пригласить?

— Может быть. Когда-нибудь. Кто его агент?

Я проглотила кофе и сделала еще два телефонных звонка. Легковерный агент был счастлив дать мне домашний адрес человека-«Пантина». Якобы для того, чтобы я могла послать ему вырезки рекламных объявлений, появившихся в «Нью-Йорк найт». Ну а потом пришло время поработать ногами.

С того дня, когда Эван признался, что работает детективом, он иногда обращался к нам за помощью. Случалось, он появлялся перед нашей дверью в субботу утром, в джинсах и бейсболке, с записной книжкой в руках.

— Будь в холле «Алгонкина». — Эван протягивал мне солнцезащитные очки и фотографию мужчины. — Этот очаровательный парень утверждает, будто по субботам работает волонтером в кухне для бездомных. Его жена, ожидающая развода, не уверена в этом.

И я сидела в холле, попивала диетическую колу, высматривая этого человека. Когда он появлялся, регистрировался, нервно оглядываясь через плечо, и дрожащими руками вытаскивал из кармана пачку долларов, я делала несколько снимков, звонила Эвану на мобильный, и мы отправлялись куда-нибудь поесть.

Иногда он называл какой-нибудь другой отель.

— Не могу поверить, что он изобрел способ работать еще меньше, — жаловалась Джейни.

В конце концов, мы натягивали на себя спортивную одежду (я — свободные тренировочные штаны, Джейни — супероблегающую лайкру) и сплетничали, занимаясь на тренажерах, пока женщина в трико, якобы страдающая от прострела и смещения дисков, не появлялась на занятиях по аэробике с особо высокими нагрузками.

Или «школьное дело». В тот день Эван приехал ко мне в редакцию «Нью-Йорк найт» во время перерыва на ленч, с пластиковым пакетом, в котором были бутерброды с солониной, двухцветные туфли и плиссированная юбка.

— Ты будешь следить за девочкой по имени… — Он нахмурился и заглянул в записную книжку. — Локхарт. Уф. Не понимаю, почему богатые дают своим детям такие идиотские имена. Ну, неважно. Считается, что няня ее встречает; мама думает, что та разрешает Локхарт возвращаться домой на метро одной.

Я с сомнением потрогала юбку, представляя, как будут смотреться под ней мои бедра снежной белизны.

— А может, я лучше притворюсь одной из родительниц?

— Не надо, — широко улыбнулся Эван, его глаза так и сверкали под широкими бровями. — Но для меня это будет совсем не так забавно.

Я съела бутерброд и скрылась в туалете. («Я даже спрашивать не буду», — сказала Джейни, накладывая еще один слой туши.)

Через тридцать минут я слонялась вокруг школы. В три пятнадцать маленькая Локхарт просвистела мимо меня, направляясь к метро. Рюкзак величиной с нее саму подпрыгивал на цыплячьих плечиках. Без няни.

Я не решалась спросить, почему Мишель ему не помогает. Почему не она занимается на тренажерах, не сидит в лобби, не бродит около школы в плиссированной юбке. Ответ был очевиден. Мишель — женщина, которую заметят и запомнят. А у меня талант быть невидимой, он развился за годы жизни рядом с Рейной. Я знала, как растворяться в тени, тихо стоять в углу, спрятаться за газетой, став незаметной. Просто произнесите волшебные слова: «Моя красивая дочь, Катерина», — и я сразу исчезну.

Ближе к вечеру, в пять часов я положила в конверт фотографии Мишель и человека-«Пантина» и появилась в одном из центральных городских офисов по прокату автомобилей. К шести часам я припарковалась напротив здания на Верхней Ист-Сайд и скрючилась за рулем ничем не выделяющегося автомобиля, внимательно наблюдая за входом в квартиру Мистера-«Пантина». На лоб я натянула вязаную шапочку, зимнее пальто должно было держать меня в тепле. Запаслась бутербродами с индейкой и сыром, еще у меня были две бутылки воды, пакетик чипсов и пустая пластиковая кружка на случай, если захочется пописать.

Кружка не пригодилась. Я готовилась ждать часами — всю ночь, если бы пришлось. Но дело оказалось проще выеденного яйца, я попала в корзину с первого броска.

В девять часов вечера Мишель и Трэвис, смеясь, неторопливо, рука об руку появились на улице. На ней короткое платье в черно-белую полоску, трепетавшее вокруг безупречных бедер, ни шляпы, ни пальто, ни перчаток — несмотря на холод. Может, ее согревало чувство вины.

Мистер-«Пантин» был в униформе хипстера — черный свитер с высоким воротником и черные джинсы. Я увидела, как Трэвис открыл дверь, и Мишель прошептала что-то ему на ухо, прежде чем скользнуть внутрь. Я сфотографировала все, включая тот момент, когда его рука задержалась на ее бедре.

Через два часа у меня на руках оказались два комплекта проявленных фотографий. Я оставила машину и вернулась в нашу квартиру.

Джейни поджидала меня с блюдом попкорна, холодной водкой и грейпфрутовым соком.

— Все правда, — заявила я, бросая перед ней фотографии на кухонный стол.

— Не рассказывай ему, — произнесла она.

— Я не…

— Кейт! На, — подруга протянула мне стакан, — выпей.

Джейни подвела меня к дивану.

— Сядь. Подумай о том, что я сказала. Не торопись.

Я тупо кивнула и отхлебнула из своего стакана.

— Пусть будет как будет.

— А если никак не будет?

Джейни пожала плечами, сунула фотографии в ящик стола и улыбнулась:

— У тебя всегда буду я.

За недели планирования и обсуждений наши с Джейни грандиозные планы на новогоднюю ночь были доведены до совершенства.

Модные рестораны будут переполнены, заказывать еду на дом не хотелось. А в тот единственный раз, когда я пошла с Джейни встречать Новый год в дом ее отца, я почувствовала себя настолько неуместной (плюс в два раза крупнее и беднее, чем остальные гости женского пола), что подружилась с гардеробщицей и провела весь вечер, помогая ей развешивать и подавать меха.

В этом году мы собирались пойти в «Биг Вонг» в Чайна-тауне, поесть утку по-пекински и суп с клецками. После ужина планировали отправиться в «Ло-Ки-инн» на Мотт-стрит и попеть караоке, пока на Таймс-сквер не опустится новогодний шар.

— С твоим голосом и моей хореографией мы непременно выиграем главный приз! — с надеждой воскликнула Джейни.

Я даже согласилась выучить несколько па, но жестко сказала «нет!», когда речь зашла о парике а-ля Тина Тернер. После долгих колебаний за неделю до Нового года я позвонила Эвану и пригласила присоединиться к нам.

— Звучит заманчиво, — произнес он. У него с Мишель были другие планы: ужин и танцы в шикарном и дорогущем ресторане Всемирного торгового центра.

— Желаю хорошо провести время, — сказала я.

Мы с Джейни тщательно сохранили все свои файлы в рабочих компьютерах, позвонили родителям и пожелали им счастливого Нового года. Потом Джейни затащила меня в свою спальню и вручила розовый свитер и пару сверкающих, ярко-розовых босоножек на высоком каблуке.

— Ты знаешь, что я загадала на Новый год? Чтобы ты трахнулась.

— А ты не могла, как все порядочные люди, пожелать мне похудеть килограммов на пять?

— Нет, — усмехнулась Джейни и впихнула туфли мне в руки. — Си прислал мне свою машину с шофером.

Я натянула свитер через голову, припоминая, как в последний раз Си одолжил ей кое-что, а конкретно, свою квартиру в Майами-Бич на выходные. Как потом выяснилось, Си узнал об этом постфактум.

— Нет, серьезно. Я попросила его, — подтвердила Джейни, утаскивая меня в ванную.

Я дала ей поносить ожерелье из Мурано, которое мать привезла из Италии. Она вручила мне серьги — большие кольца из платины с бриллиантами, стоившие больше, чем я могла вообразить. Мы побрызгали друг друга духами, пожелали всего самого лучшего, чокнулись дешевым шампанским — подарком от владельцев «Нью-Йорк найт» в качестве праздничного бонуса — и вышли на улицу.

К одиннадцати часам мы закончили попурри из репертуара Тины Тернер («Proud Mary» с переходом к «Private Dancer» в комплекте с Джейни в серебряном бахромчатом мини-платье плюс парик) и под бурные аплодисменты двух сотен подогретых выпивкой восторженных болельщиков сошли со сцены, потные, запыхавшиеся и богаче на пятьдесят долларов.

— Говорила тебе, что выиграем! — вопила Джейни, пока мы пробирались к своему столику через толпу, принимая рукопожатия и бокалы шампанского.

Я широко улыбалась, затем крутанулась на месте, сердито озираясь.

— Кто ущипнул меня за задницу? — крикнула я.

— Да я! — воскликнула Джейни, игриво шевеля пальцами. — С Новым годом! Я пойду попудрю носик!

Я помахала ей рукой и протиснулась через толпу к нашему столику, где ждали две рюмки водки и два стакана клюквенного сока.

— От джентльмена из бара, — пояснила официантка.

Я посмотрела туда, куда указывал ее палец, и замерла. Если мои глаза меня не обманывали, и если я не стала жертвой острой галлюцинации «пусть исполнятся мои новогодние пожелания», у бара сидел Эван Маккейн в смокинге и без галстука. Один.

— Эван!

Он был здесь, точно как я воображала. Только в мечтах он не был пьян, подумала я, увидев, как Эван, покачнувшись, встает, потом, прислонившись к барному стулу, чтобы сохранить равновесие, и дергая свой широкий пояс, пошатываясь, направляется к нашему столику. На сцене квартет из молодцев, выглядевших едва ли на возраст, когда уже продают выпивку, распевал «Ninety-Nine Luftballons». Эван снова накренился, затем выпрямился.

— Кейт, — выговорил он, пытаясь улыбнуться, и рухнул на стул.

Было ясно, что он пил весь вечер, и сомневаюсь, что в дорогом ресторане. На голову он натянул бейсболку. Пахло от него так, словно его долго вымачивали в виски. И выглядел абсолютно несчастным.

— Так и думал, что найду вас здесь.

— А мы и есть здесь.

Я одернула на груди свитер Джейни.

— А разве ты не должен находиться на ужине?

— Должен.

Его зеленые глаза налились кровью, речь была не то чтобы совсем неразборчивой, но слова сливались друг с другом.

— Мне нравится твоя рубашка.

Эван протянул руку и провел пальцем по вырезу.

Сердце молотом застучало у меня в груди.

— Ты в порядке?

Он пристально рассматривал стол.

— Эван? — Я неуверенно протянула руку и накрыла его ладонь. — Что-нибудь случилось?

Его губы дрожали. Он сжал их.

— Эй! Вы! — крикнул улыбающийся во весь рот парень в смокинге и с литровой бутылью пива в руках.

Я улыбнулась в ответ, не отнимая руки от Эвана.

— Вы продолжайте, не хочу портить вам праздник. — Он встал.

— Нет, нет, все нормально. Мы уже закончили. Выступили. А ты что тут делаешь?

Эван снова рухнул на стул.

— Мишель и я должны были встретиться дома в шесть часов. Она не пришла домой, — тихо сказал он.

Я удержалась, чтобы не заорать во все горло: «Спасибо тебе, Господи!» Казалось, сердце растет в груди, становится все больше и больше, и легче, и легче, и уже вот-вот я взлечу со своего стула и поплыву в табачном дыму над этим шумным, набитым людьми помещением, над стульями, над вытертым ковром, над сценой, где по бокам висели два телевизионных экрана.

Я наклонилась к Эвану и прошептала ему на ухо, ну чисто картинка заботливой девушки, настоящего друга:

— С ней все в порядке? Где она может быть?

— Я знаю. — Он схватил один из стаканов и осушил его в два глотка. — Я знаю.

Голос его сломался на последнем слове, казалось, он и не заметил, что я нежно поглаживала его по спине между лопатками, издавая ласковые мурлыкающие звуки, стараясь перекричать караоке.

«Запомни это», — подумала я, ощущая сквозь рубашку тепло его кожи, дыша дымным воздухом бара, стараясь запомнить каждое зеркало, каждую неоновую лампу, запах жареных пышек и дешевого шампанского, сладкий аромат искусственного дыма, напущенного на сцену, когда миниатюрная азиатская девушка в голубом атласном платье пела: «Когда-то я влюблялась, а теперь я просто схожу с ума от любви».

— А… ну да… — Эван потряс головой.

Кончики пальцев у меня покалывало, а сердце часто билось. Он прошел через весь город, чтобы найти меня. Как Дэниел Дэй-Льюис в «Последнем из могикан».

Эван посмотрел на меня стеклянными, налитыми кровью глазами.

— Хорошенькая, — произнес он таким тоном, который до сих пор я слышала только в своих мечтах. Глаза его закрылись. — Ты сегодня такая хорошенькая.

Мы подняли головы, когда рядом откашлялась Джейни.

— Ну и что тут у нас такое? — осведомилась она, плюхаясь на свой стул и поправляя парик.

— Привет, Джейни, — произнес Эван.

Она уставилась на него.

— Господи! Ты хоть записал номер грузовика, который тебя сбил?

Я скорчила гримасу, надеясь физически передать ей информацию о появившихся фактах — что Мишель бросила его в канун Нового года и он, кажется, уже в курсе относительно присутствия Мистера-«Пантина». К несчастью, Джейни не обладала экстрасенсорными способностями.

— Что происходит? — поинтересовалась она, крутя в пальцах бахрому своего мини-платья.

Эван поднялся.

— Извините, — сонно пробормотал он и исчез в толпе.

Я смотрела, как он, пошатываясь, бредет прочь.

— Что случилось? — требовательно спросила Джейни.

Я рассказала ей все.

Подруга схватила меня за руки и пристально посмотрела мне в лицо.

— Кейт, выслушай меня!

Я знала все, что она собирается сказать — еще один вариант из серии «не гадить, где живешь!» — и я не хотела слышать этого.

— Его сердце разбито, — начала Джейни. — Эван одинок. Ему больно. Он уязвим. Судя по зрачкам, наглотался болеутоляющих. Не спи с ним.

— Я и не собиралась спать с ним!

Хотя, конечно же, именно это я и планировала. Это был мой шанс. В честном соревновании у меня не было шансов конкурировать с рыжеволосой манекенщицей ростом метр восемьдесят, к тому же проникнутой духом недостижимости. Но если Мишель разбила Эвану сердце и убежала с мальчиком-шампунем, и если он был пьян, мрачен и, вероятно, даже в наркотическом угаре, то у меня появлялся неплохой шанс.

Я встала.

— Сейчас вернусь.

— Кейт… — Карие глаза Джейни смотрели на меня умоляюще. — Я серьезно!

— В туалет! — объяснила я и пошла, все быстрее и быстрее, и мои высокие каблуки подворачивались на ковре.

Я завернула за угол и почувствовала, как кто-то ухватил меня за лифчик. Решительные пальцы сильно потянули меня назад, затем отпустили, и лифчик больно щелкнул меня по спине.

— Ой!

— Сожалею, что сделала тебе больно, — услышала я голос Джейни. — Но, Кейт, я сожгу деревню, чтобы спасти ее.

Я открыла рот от изумления.

— Ха! Под деревней ты подразумеваешь меня?

Джейни подергала свой парик.

— Подожди… дай мне хорошенько подумать. Да. Ты — деревня. А теперь послушай меня. Не спеши. Не бросайся на него. Потерпи.

— Мне очень нужно, — прошептала я и подумала, что терпение — это для девушек, которые выглядели, как Джейни, а такие шансы, как сегодня, для таких девушек, как я.

Эван, сгорбившись, сидел в углу слабо освещенного холла. Дверь с надписью: «Запасной выход» была подперта стулом, чтобы не закрывалась. Я взяла его за руку и протащила через эту дверь. Мы вышли в переулок, в ночь.

Мы вывалились на улицу и попали в толпу гуляк, празднующих Новый год, туристов в банданах с изображением статуи Свободы, женщин, семенящих в узких платьях и на высоких каблуках, компаний орущих парней с бутылками пива, вина и шампанского. Эван затащил меня на боковую улицу, где располагались магазины с импортными товарами, красные маркизы и бумажные фонарики, разукрашенные золотом, трепетали на ветру. Казалось, все собирались провести эту ночь на улице.

— Где твое пальто?

— Не взяла с собой, — ответила я, наклонившись близко к его щеке, чтобы он мог меня услышать.

Я должна была уже замерзнуть, но не чувствовала холода, хотя видела в воздухе пар от его дыхания, когда он говорил.

— У Джейни машина отца… мы не собирались гулять и не хотели таскать с собой пальто всю ночь…

Эван втянул меня в китайскую кондитерскую и там, в сиянии витрины из зеркального стекла, перед подносами, полными замысловатых красно-золотых сдобных булочек, снял свое пальто и накинул мне на плечи. Он притянул меня к себе, и так мы стояли — глаза в глаза, грудь к груди, бедро к бедру.

— Кейти, — прошептал Эван.

Когда он поцеловал меня, я ощутила, как бьется его сердце. Я прислонилась к витрине, под фонариками, над нашими головами мелодично посвистывал ветер. Мне казалось, что я дышу им и упиваюсь им, и все виды и звуки нью-йоркского Нового года исчезли, пока Эван держит меня в своих объятиях.

 

Глава 15

Когда я проснулась, Бен стоял у открытой дверцы шкафа, лениво почесывая живот и хмуро разглядывая сильно уменьшившееся число вешалок. Я села в кровати, зевая.

— Как ты думаешь, кто мог хотеть убить Китти Кавано? — спросила я.

Не поворачиваясь, он пожал плечами.

Джейни, предположительно, еще спала в гостевой комнате, а дети, как я подозревала, находились внизу и крушили кухню в поисках завтрака.

Бен достал рубашку, костюм и галстук.

— Не знаю, — ответил он, натягивая брюки. — Пусть об этом полиция беспокоится.

— Ты считаешь, что Стэнли Берджерон раскроет это дело? Он с трудом разобрался в нашей системе сигнализации.

Бен надел рубашку, повязал галстук, посмотрел в зеркало и немного подтянул узел влево.

— Ну, ты тоже.

— Туше, — проворчала я, снова натягивая одеяло. — Когда вернешься?

— Поздно. Извини. У меня встреча в мэрии в Массапека.

— Лучше уж у тебя, чем у меня, — заметила я. — Так у тебя нет никаких версий? Догадок? Ничего, чем ты мог бы со мной поделиться, прежде чем исчезнешь в дебрях Лонг-Айленда?

Бен покачал головой и снял с подбородка кусочек туалетной бумаги, которым заклеил порез во время бритья.

— Ее я совсем не знал, его видел пару раз в поезде.

— Ага, в поезде. Вот это другой разговор. А где он работал?

Бен повернулся ко мне спиной, бросил вчерашнюю рубашку в шкаф, где ее уже поджидала скопившаяся куча одежды. Недели две я все собиралась отнести ее в чистку. Может, три.

— У меня заканчиваются рубашки.

Это замечание было высказано так тихо, что услышать могла только я.

— Заскочу в химчистку сегодня.

Я перегнулась с кровати и сгребла его выходные рубашки в свои объятия, надеясь, что это соблазнительное зрелище заставит Бена задержаться хотя бы на несколько минут.

— Страховой бизнес, — произнес он.

Очко в пользу моего черного шелкового нижнего белья.

— У его отца бизнес по морскому страхованию — корабли, имущество на береговой линии, летние лагеря на озерах. Филипп работал на отца. Я слышал, у него не было особых успехов в расширении бизнеса. Ему нравились бонусы и должность, но сама работа нравилась меньше. Дело отнюдь не процветало.

— Ясно.

Я представила Филиппа в безукоризненно сшитом костюме, появляющимся в офисе после десяти, уходящим на ленч в половине двенадцатого и проводящим вторую половину дня на поле для гольфа.

— Я пошел. — Бен нагнулся и поцеловал меня. — Желаю тебе и детям чудесного дня.

— Пока.

Наш садик «Красная тачка» был сегодня закрыт — кажется, у воспитателей был день повышения квалификации, поэтому я с неохотой рассталась с Джейни, возвращавшейся в город. Потом я накормила детей, помогла им одеться и поехала с ними в парк, где собрались наши мамочки, сбившиеся в кучку под суровым серым небом.

На секунду можно было вообразить, что они играют в детскую игру, когда нужно догадаться, кого на картинке не хватает.

Там была Кэрол Гвиннелл в пончо с бахромой и в серьгах кольцами, и Лекси Хагенхольдт в спортивной одежде из флиса и спандекса с логотипом «Найка», и Сьюки Сазерленд — темно-красная губная помада и кожаные шоферские перчатки — стоявшая у скамейки, где обычно сидела Китти.

Я медленно направилась к ним.

Дамы слушали Мэрибет Коэ. Она излагала версии, которые гуляли по городу. Китти Кавано пала жертвой бандитской разборки. Китти Кавано убили террористы. Китти Кавано задушили лямками от детского рюкзачка и оставили коченеть на кухонном полу.

— А я все-таки думаю, что это были феминисты, — высказала свое мнение Сьюки Сазерленд.

Она опустилась на скамейку и поигрывала своим мобильным телефоном в перерывах между глотками коктейля из спирулины. На ней были шерстяные брюки, спадающие с бедер и открывавшие плоский, прикрытый кашемиром живот. Мягкие кожаные ботиночки и мутоновая курточка разительно контрастировали с моими кроссовками и спортивной кофтой.

— И мне безразлично, что там написано в Конституции. Я считаю, что каждого, кто посылал ей угрозы в Интернете, нужно вычислить и арестовать.

— Вообще-то, это Билль о правах, — заметила я.

В отличие от шепота моего мужа, мой комментарий, произнесенный тихим голосом, могли расслышать все. Кэрол Гвиннелл пододвинулась поближе к Сьюки. Лекси Хагенхольдт изменила позу так, чтобы оказаться ко мне спиной.

— Мы поставили систему охраны, она реагирует на движение, — объявила она.

— А мы сегодня утром установили электронные ворота, — подпела ей Мэрибет Коэ, а потом добавила: — Говорят, Раглинзы наняли телохранителя.

Над тесной группкой мамаш пронесся некий звук, и нужно отметить, что это не было фырканием недоверия. Это был чуть слышный звук, издаваемый женщинами, полезшими в свои узорчатые шелковые пакеты под памперсы для того, чтобы достать оттуда бумагу и ручку или карманный компьютер и записать, где нашли телохранителя и есть ли там еще.

Я вздохнула и сунула руки в карманы. Мамочки встали в кружок, а я, как всегда, осталась извне. Я надеялась, что пробуду королевой не просто на один день, а хотя бы до конца недели, но Сьюки явно узурпировала мое место. Оба канала, и шестой, и десятый, показали интервью с ней в шестичасовом выпуске новостей. Она выдала очень веские и здравые суждения: Китти была доброй, Китти была очень умной, Китти была прекрасной матерью, и какая это ужасная потеря для нас для всех.

Однако я заметила, что она была не настолько убита шоком и печалью, чтобы не забежать в салон Стивена для укладки.

Через десять секунд полдюжины мамаш открыли полдюжины герметизированных коробочек с едой и вынули полдюжины результатов изучения теории здорового питания. Пейтон отщипывал маленькие кусочки соевых стручков, приготовленных на пару. Чарли Гвиннелл жевал овощные пирожки, Тристан и Изольда закусывали девятизерновым хлебом, намазанным соевой ореховой пастой.

Рысью прискакала моя троица и выжидающе уставилась на меня. Я разыграла целый спектакль, роясь в своей большой хозяйственной сумке и делая вид, будто на самом деле я не забыла положить туда все, что надо, а может, рассчитывая, что Фея бутербродов навестила нас ночью.

Все, что я нашла — два леденца от кашля и половинку подтаявшего батончика «Нестле».

— Хм…

— На, — сказала Сьюки, деловито распределяя четвертинки бутербродов. — Я прихватила лишние.

Пока дети ели, я подкатилась к Кэрол Гвиннелл в надежде, что она как единственная мамаша на детской площадке, чей размер тоже зашкаливает за сорок четвертый, может испытывать ко мне родственное влечение.

— Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката в городе? — постучав ее по плечу, спросила я.

Кэрол закрыла пакетик с нарезанным сладким перцем и протянула бумажную салфетку своему сынишке Чарли.

— Какой специализации?

— Который занимается завещаниями. Когда у нас появились дети, мы с Беном составили завещание. Но теперь… после всех этих событий… я хочу сказать, что не хочу никого пугать, но кое-что мы хотели бы изменить, и думаю, что сейчас, после всех этих событий…

Она кивнула, серьезно глядя на меня бледно-голубыми круглыми глазами.

— Ты слыхала о Кевине Долане? — спросила я, стараясь, чтобы имя друга Филиппа и адвоката няни Лайзы прозвучало небрежно.

— Конечно. — Она посадила своего Чарли на качели. — У него офис в старом викторианском доме на углу Элм и Мэйн-стрит. Он нормальный мужик.

Кэрол облизнула обветренные губы и придвинулась ко мне.

— Сьюки сказала, что ты разговаривала с няней Китти.

Я кивнула.

— И ты говорила с Филом?

— Отнесла ему пирог. Хотела выразить свои соболезнования. — Я решила, что пока не стану углубляться в описание того, как Филипп одновременно хотел выяснить, была ли счастлива его умершая жена, и в то же время искусным маневром направлял меня к своему супружескому ложу.

Браслеты Кэрол позвякивали громче приглушенных голосов наших мамочек, тихо обсуждавших, какой канал лучше рассказывал об убийстве Китти и сколько репортеров звонили к ним домой. Время от времени чей-нибудь голос взмывал вверх:

— Пейтон! Играй там, где я тебя вижу!

— Тейт! Не ешь землю!

— Он к тебе приставал? — прошептала она.

— Кто? Фил? — изобразила я изумление.

Молочная кожа Кэрол вспыхнула, и она облизала губы.

— О нем всякое говорят.

Я вытаращила глаза и перешла на шепот:

— А к тебе приставал когда-нибудь?

Румянец Кэрол стал еще интенсивнее. Она кивнула головой, водя мыском алой балетки по пупырчатому прорезиненному мату под качелями.

— Он ко всем приставал.

Я выразила преувеличенное недоверие.

— И к Лекси? И к Мэрибет?

Кэрол пожала плечами и запустила пальцы в тонкие рыжие волосы.

— Филипп пытался поцеловать меня три года назад на рождественской вечеринке. Но мы стояли под омелой, так что, может быть…

— Ничего себе. Бедная Китти.

Она яростно закивала и подтолкнула качели Чарли с излишней энергией.

— Все это так печально.

Софи подбежала ко мне и подергала за руку.

— Мама, Сэм и Джек никого не пускают на горку.

Когда я уговорила мальчиков слезть с горки, Кэрол вернулась в коллектив мамаш.

Двадцать минут я протолкала качели с Софи, исполнившей «Польку Пегги» шесть раз. Наконец я лестью убедила мальчиков слезть с качелей, разместила всех в машине, подъехала к ближайшему мини-маркету и купила соки и крекеры с арахисовым маслом, так напичканные консервантами и гидрированными жирами, что один лишь взгляд на информацию о пищевой ценности продукта свалил бы среднестатистическую мамашу Апчерча в обморок.

Итак, весь город знал, что у Филиппа Кавано блудливые глаза и болтливый язык, и он отнюдь не горел на работе в своем морском страховании.

Я выехала с парковки, чувствуя дрожь удовольствия, вслед за которой нахлынула сокрушительная волна вины. Удовольствие при мысли, что жизнь прелестной Китти Кавано была далеко не такой уж распрекрасной и продуманной, как мне казалось ранее. Чувство вины явилось следствием этого удовольствия.

Она мертва, думала я, сворачивая на Мэйн-стрит. Мертва, и ее маленькие девочки будут расти без матери. И только настоящее чудовище может испытывать удовольствие, думая о чем-нибудь как-то с этим связанном.

Офис адвоката Кевина Долана располагался в белом здании викторианского стиля. Неброская деревянная рисованная вывеска украшала дом с дверями из толстого стекла в свинцовой оправе на углу Элм и Мэйн-стрит. Я мазнула по губам губной помадой и проверила, чтобы кошечка на пластыре, которым я заклеила лодыжку, была спрятана под носком.

— Могу я вам помочь? — спросила секретарь, когда я ввела Сэма, Джека и Софи в помещение, которое когда-то было гостиной.

Я усадила детей перед камином с мраморной каминной доской в кресла с вышитыми подушечками и бросила им взгляд, в котором ясно читалось: «Вести себя хорошо!»

— Здравствуйте, я Кейт Кляйн-Боровиц, — представилась я, добавив для пущей важности фамилию Бена и надеясь, что вместе с дополнительными слогами прибавится и значительности. — Я была подругой Китти Кавано.

— Какая трагедия, — тихо отозвалась секретарша из-за своего стола, который выглядел настоящим антиквариатом.

Ей было за пятьдесят, седые волосы тщательно уложены, на ней был бордовый блейзер и плиссированная юбка в бордовую и белую клетку.

— Насколько мне известно, Кевин был другом дома.

И тут я выложила извинение, которое должно было гарантировать мне проникновение внутрь и которое отрепетировала по пути с детской площадки.

— Я подумала, не счел бы он возможным поговорить со мной пару минут о речи, какую я готовлю к панихиде.

Она сочувствующе кивнула, нажала кнопку на телефоне, тихо проговорила несколько слов и сказала:

— Он примет вас сейчас.

Я потрепала детей по головкам, взглядом пообещав им страшные последствия, если они не станут сидеть тихо или совершат набег на вазу, полную конфет, на одном из многих журнальных столиков.

— Ведите себя хорошо, — пропела я бодрым тоном, не дававшим секретарше ни малейшего повода ожидать, что они не будут. — Мамочка вернется через минуту.

Я повернулась к двери в кабинет. Секретарша придержала меня за руку.

— Я только хочу, чтобы вы знали, что все это ужасно его огорчило, — прошептала она. «И если ты огорчишь его еще больше, я брошу твоих детей в печь и поджарю себе на ужин», — пообещал ее взгляд.

Я кивнула, вошла в кабинет и увидела Кевина Долана, коротышку с покатыми плечами, в тесной оксфордской рубашке и длинном галстуке, сидящего за тяжелым дубовым письменным столом. Яйцевидная голова, пухлые щеки, блестящие карие глаза и теплая улыбка. Отнюдь не кумир публики, но очень обаятельный: как раз тот тип, кого единогласно избирают клоуном в классе. Или, наоборот — кто получает несколько степеней в политологии и нанимает моего мужа, чтобы тот помог ему баллотироваться в сенат.

Я поняла, почему секретарша хотела защитить его. В Кевине Долане было что-то милое, напоминавшее мне о моих собственных мальчиках.

Кевин Долан вскочил с кресла и поздоровался. Он пожал мне руку, придвинул для меня деревянный стул, дождался, пока я усядусь, и вернулся за свой письменный стол.

— Спасибо, что согласились поговорить со мной.

— Рад помочь. Я слышал, это вы… — Он понизил голос и постарался усмирить свое колено, ходуном ходившее вверх и вниз. — Наверное, это было ужасно.

Я кивнула, решив, что честность — относительная честность — будет основой в разговоре с этим милейшим внимательным человеком.

— Я не так уж близко была с ней знакома, но наши знакомые хотели сделать что-то в память о ней.

Он побарабанил пальцами по столу и положил ногу на ногу.

— Прекрасная мысль.

— Скажите мне, пожалуйста, — продолжила я, доставая свой блокнот. — Как бы вы описали Китти? Если бы вы могли выбрать три слова в память о ней, какие бы это были слова?

— Преданная, — произнес Долан.

Рука его скользнула в карман и начала звенеть ключами. Хотя не похоже было, чтобы он нервничал. Наверное, адвокат был из тех непосед, которые крутятся на месте, пока показывают титры перед фильмом, да и во время фильма вскакивают по меньшей мере дважды, чтобы размять ноги.

— Она была самой преданной матерью изо всех, кого я знаю.

«Преданная», — записала я, стараясь подавить разочарование. А чего я, собственно, ожидала? Что первое из трех прилагательных будет «вероломная»?

— Преданная своим детям?

— Преданная своим детям, браку, семейному очагу, — уточнил Кевин, постукивая краем картонной папки по столу и пряча ее в ящик. — Ее дом такой красивый… был красивый.

«Дом красивый», — записала я.

— Я знаю.

— Три слова — это так мало. Китти была умница, Китти была прелестна, она… — Адвокат внезапно замолчал и провел рукой по коротко стриженным вьющимся волосам. — Да что там говорить. Вы же знали ее. Что бы вы сказали? Какими словами описали ее?

— Пугающая?

Это было рискованно, но риск оправдал себя. Когда Кевин улыбнулся, в уголках глаз собрались морщинки.

— Вы так думаете? — произнес он.

Я сказала то, что думала. Что меня она пугала до смерти.

— Ну, конечно, все было именно так, как вы сказали. Она отдавала всю себя детям, у нее был красивый дом. Что же касается всех остальных… Вы знаете, утром я стараюсь изо всех сил, чтобы на моих детях была чистая одежда, и у меня не остается сил на то, чтобы подобрать ее по цвету, на то, чтобы дома было все в порядке…

Кевин качнулся вперед, его кресло скрипнуло.

— Вряд ли Китти хотела запугивать кого бы то ни было. Просто она очень серьезно относилась к родительским обязанностям.

— Почему?

Он дружески улыбнулся.

— Полагаю, в большинстве своем родители здесь серьезно относятся к родительскому долгу.

— Да. — И тут я ляпнула: — Может, что-нибудь случилось с кем-то из ее детей, что заставило ее стать такой… строгой к себе? Может, был какой-то тревожный «звоночек»…

Предложение осталось незаконченным, а улыбка Кевина превратилась в гримасу недоумения.

— Я хочу сказать, однажды один из моих близнецов скатился с кровати…

Теперь он смотрел на меня не просто с недоумением, а с озабоченностью. Еще минута, и он станет звонить в управление по семейным вопросам.

— Но речь сейчас не обо мне, — закрыла я тему.

Мой голос звучал слишком громко в маленьком теплом кабинете, где на стенах висели старинные вышивки, а через блистающие чистотой стекла лился осенний свет.

Я сделала еще одну попытку.

— Скажите, а вы знаете что-нибудь о ее работе для «Контента»?

Адвокат покачал головой.

— Она предпочитала не раскрывать свои карты.

Кевин откинулся в кресле, сложил руки на животе, внимательно посмотрел на потолок и наклонился вперед.

— Я знал ее со времен ее замужества. Когда она вышла за Фила. Но теперь, со всем тем, что открылось сейчас, я начинаю сомневаться, а знал ли ее вообще.

— А вы с Филом давно знакомы?

— Со школы. Мы местные. Оба выросли тут, а после школы вернулись, чтобы остаться.

Я записала его слова, украдкой посмотрев на Долана. Карие глаза заинтересованно смотрели на меня, поблескивая за очками в роговой оправе, его подбородки легко и спокойно расположились на воротничке. «Какой хороший парень», — наверняка говорили девочки о нем в школе. А о Филе Кавано они, видимо, говорили: «Не от мира сего».

— А где она встретила Филиппа? В Нью-Йорке?

Я надеялась, он бросит мне кость, хоть кроху информации о жизни Китти до рождения детей, до Апчерча. Что-нибудь, что поможет мне понять, какой Китти была в действительности, помимо того, что она была безукоризненной матерью с безукоризненными волосами и безукоризненным домом.

— Нет. Здесь. Он встретился с ней в офисе. После того, как начал работать со своим отцом.

— А до встречи с Филиппом? Вы что-нибудь знаете о ее жизни до того, как она появилась в Апчерче?

— Знаю, что Китти писала и жила в Нью-Йорке. Делала карьеру с самого низа. Была журналистом-фрилансером, издавала больничный вестник.

Я поинтересовалась, в какой больнице, но он лишь пожал плечами и извинился.

— Вы не помните, где Китти жила? В каком районе? — спросила я.

— Она никогда об этом много не сообщала.

Долан поерзал в своем кресле, снял ногу с колена и снова положил ногу на ногу.

Следующие мои вопросы были вариантом тех, которые задал мне Филипп.

— Была ли она счастлива там? Или обрела счастье здесь? Была ли такая жизнь — ну, вы понимаете, дети, дом, детская площадка, детский садик — тем, о чем она мечтала?

Он улыбнулся, снова откинулся в своем кресле.

— Я не знаю, нравился ли ей Нью-Йорк. Видимо, как у всех. Плохие бойфренды, злые начальники. По-моему, об этом написано множество книг в розовых обложках.

— Значит, ничего необычного.

— По крайней мере мне об этом ничего не известно. Она никогда не сидела в тюрьме в Таиланде за контрабанду наркотиков…

Адвокат покачивался в своем кресле… Он выглядел печальным. Нет, тоскующим по прошлому. Испытывающим смутные сожаления.

— Я не знаю, — наконец произнес он. — Его голос окреп. — Полагаю — мне хотелось бы верить — что она была счастлива здесь.

Колесики его кресла со скрипом прокатились по полу.

— Я прекрасно к ней относился! — вдруг выпалил он. — Просто не могу поверить, что такое случилось. В городе, вероятно, этого можно ожидать. Но тут?

Краска поползла по шее, выглядывавшей из воротника рубашки, к мягкой линии подбородка.

«Я прекрасно к ней относился!» Представляю, как это все было — красавчик Филипп и его простоватый, низенький и толстенький закадычный друг. Красавчик Филипп, его красавица жена и Кевин, который все эти годы хранил свой секрет — неразделенную страсть к ней.

Поощряла ли его Китти? Обменивались ли они страстными взглядами все эти годы, встречались ли его мягкие карие глаза с ее удивительно голубыми глазами над барбекю на День независимости Америки или над блюдом с конфетами на Хеллоуин, или над рождественским глинтвейном? Свершилась ли их любовь? Было ли это местью Китти за поцелуи Филиппа под омелой со всеми местными дамами?

Может, Кевин умолял ее бросить Филиппа, утверждая, что тот недостоин целовать землю, по которой она ступает? А Китти отказалась, понимая, что развод разрушит ее образ идеальной матери? А вдруг Кевин пришел к ней октябрьским утром, чтобы в последний раз попытаться убедить ее… а потом схватил нож с кухонного стола и провозгласил: «Если ты не станешь моей, так не доставайся же ты никому»?

Адвокат подкатился на кресле вперед и посмотрел на дедовские часы в углу.

— Я не хочу торопить вас, — произнес он, поднимаясь.

Я встала и взяла пальто. Когда я наклонилась, чтобы взять с пола сумку, то увидела фотографию на его письменном столе и замерла. На фотографии была миниатюрная темноволосая женщина. Она стояла на пляже в элегантном черном купальнике, высоко вырезанном на бедрах. Босые ноги утопали в песке, на заднем плане пенились бирюзовые волны. Но для меня самым интересным был не пейзаж, а ее улыбка, лицо сердечком, слегка кривоватый левый передний зуб. Это была та самая женщина с фотографии, спрятанной в ящике комода Китти.

— Это ваша жена? — спросила я, стараясь не выдать свою заинтересованность. — Лицо знакомое. Похоже, я ее где-то видела. Диана?

— Дельфина, — ответил Кевин. — Она ведет занятия по пилатесу. У нее студия в городе.

— Наверное, она проводила презентацию в нашей «Красной тачке».

— Не уверен, — промолвил Кевин, глядя на часы.

— Она дружила с Китти? — выпалила я и услышала звуки, которых боялась: визг, потом что-то разбилось, и вопль Софи: «Глупый ребенок!»

Мне показалось, что адвокат вздрогнул, но, когда он заговорил, голос звучал ровно.

— Мы все были друзьями.

Я поняла намек, пожала руку, поблагодарила за потраченное на меня время и пообещала держать его в курсе событий.

 

Глава 16

— Может, я придумываю то, чего нет? — спросила я у Джейни, когда дозвонилась до нее.

Мы с детьми находились дома. После дебоша в приемной Кевина Долана я подобрала осколки стекла и конфеты, выписала чек за разбитую вазу, накормила детей поздним ленчем и усадила за стол с миской черники и настольной игрой.

— Ты? — удивилась Джейни, сидя за своим столом в «Нью-Йорк найт».

Я слышала, как ее пальцы проворно стучали по клавиатуре.

— Нет.

— Но я думаю, — я крутанула юлу и продвинула свой кубик вперед, — что у нее был роман с тем самым адвокатом, который являлся лучшим другом ее мужа.

Джейни изобразила вежливую заинтересованность.

— Рассказывай. Только шифруйся при детях.

Вместо этого я ушла с телефоном в ванную и шепотом доложила о своем разговоре с Кевином. И о том, как его взгляд затуманивался, когда он говорил о счастье Китти. И о том, что его жена была знакома с покойной еще в 1992 году.

— Кстати, он заявил, что прекрасно к ней относился.

— Ну и что? Я тоже прекрасно к тебе отношусь. Это вовсе не означает, что я хочу спать с тобой, а потом убить тебя.

— Это уже кое-что. Информация. И я знаю больше, чем полиция.

Разговаривая с Джейни, я считала подозреваемых на пальцах.

— Могла быть няня, потому что она спала с Филом.

— Или Фил мог нанять кого-нибудь для этого грязного дела, чтобы стать свободным и наслаждаться счастьем с няней, — добавила Джейни.

— Мотив имелся и у Лоры Линн Бэйд — аванс за книгу, — продолжила я. — Или это мог быть Кевин Долан, потому что он любил Китти и не мог ее заполучить.

— Ты пришла к такому выводу только на основании вашей беседы?

— Это предположение. И мог быть какой-нибудь абсолютно случайный псих из Интернета. Выследил ее через Интернет.

— Копай дальше. А у меня дела, — произнесла Джейни и положила трубку, поскольку у нее зазвонил телефон на другой линии.

— Мамочка, — спросила Софи, когда я вернулась к игре, — а кто сделал миссис Кавано мертвой?

— А что, дети разговаривали об этом на площадке?

Она покосилась на меня.

— Нет, мамочка, это ты разговаривала об этом по телефону с тетей Джейни Великолепной.

Я не могла сдержать улыбку.

— Это тетя Джейни попросила так ее называть?

— Она считает, что это ее настоящее имя.

— Тристан говорил об этом, — сообщил Джек баском.

Я попыталась посадить Софи к себе на колени. Совсем как на картинах Нормана Рокуэлла, изображающих матерей-утешительниц. Софи бросила на меня быстрый взгляд, в котором явно читалось «чего-ты-меня-дурачишь». И вывернулась из моих материнских объятий. Я откашлялась.

— Ну да, конечно, миссис Кавано, она умерла, и полиция ищет того, кто это сделал.

— Кто сделал ее мертвой, — сказала Софи.

— Зачем? — спросил Джек, крутя юлу из настольной игры.

— Ну…

Я глубоко вздохнула, и слезы защипали мне глаза. «Была ли она счастлива?» — хотел знать Филипп Кавано.

— Никто пока не знает.

Я торопливо вытерла глаза, надеясь, что дети не заметят.

— А почему ты плачешь? — спросила Софи.

— Потому что все это очень печально.

Сэм протянул мне свою салфетку, а потом уставился на меня большими карими глазами.

— Почему?

— Ну… Она была чьей-то мамой.

Губы у меня дрожали, и слезы подступили к глазам. Что бы я ни думала о Китти — о ее политических взглядах, о ее семейной жизни, о дорогах, которые она выбирала, — то, что я сказала, было правдой.

 

Глава 17

В ту новогоднюю ночь, после того как мы сбежали из «Ло-Ки-инн», я потащила Эвана вниз по ступенькам в метро, потом в поезд, затем вверх по ступенькам, в наш дом и в лифт.

Все путешествие было, как в тумане — сладостные поцелуи, обрывочные признания: «Ты такая… Не могу поверить… Я хочу… Мне необходимо…»

Его руки скользнули мне под свитер. Я потерлась губами о бледную полоску кожи на затылке под волосами, которую заметила еще во время нашей самой первой встречи. Эван запустил руки мне в волосы, тянул и дергал их, пока они не рассыпались по плечам. Мы не могли насытиться друг другом.

Каждый раз, читая эту фразу в книгах, я усмехалась, но теперь точно знала, что имелось в виду.

— Я давно мечтал дотронуться до тебя, — прошептал Эван, целуя меня в шею в лифте.

Мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок — еще одно клише. Чувствовала, что мое сердце расцветает, как цветок. Он думал обо мне, мечтал дотронуться до меня. И если бы весь мир ушел в небытие той ночью, я бы ушла счастливой, зная об этом.

Шатаясь, мы миновали коридор. Я неуклюже искала ключи.

— Похоже, ты пытаешься меня соблазнить, — сказал Эван, когда мы, спотыкаясь, вошли.

Потом его пальто сползло на пол, мои туфли упали. Мы пробирались ко мне в спальню, поскальзываясь, почти падая, ударяясь о стены, зная, что утром будем в синяках, и совершенно об этом не беспокоясь.

Эван рухнул на мою постель и зарылся лицом в подушку. Я прилегла рядом с ним, ожидая, что он повернется ко мне, произнесет мое имя, посмотрит на меня смеющимися глазами, снова поцелует меня и скажет: «Вот и ты, моя единственная». Но Эван молчал. А когда наконец начал издавать звуки, это были отнюдь не признания в любви, произнесенные страстным шепотом. Это был храп.

— Эван? — Я легонько толкнула его локтем.

Я потрясла его за плечо. Храп стал громче. Я нагнулась и поцеловала Эвана в щеку, затем куснула мочку уха. Он не просыпался. Я расстегнула две верхние пуговицы на его накрахмаленной рубашке с защипами, закрыла глаза и постаралась уснуть.

Через каждые несколько минут Эван метался по кровати, судорожно ворочался с боку на бок и почти сталкивал меня. Я тихо поднялась и села рядом с ним, скрестив ноги и наблюдая, как поднимается и опадает его грудь, как под закрытыми веками вращаются глазные яблоки. «Я люблю тебя», — прошептала я в темноте.

В три часа ночи мой переполненный мочевой пузырь победил романтические планы провести всю ночь рядом с Эваном, мечтая о нашем будущем счастье. Я на цыпочках выбралась из комнаты, пошла по коридору и чуть не заорала, почувствовав на своем плече чью-то руку.

— Что происходит? — прошептала Джейни.

Ее парик а-ля Тина Тернер съехал набок, а маска для сна леопардовой расцветки была сдвинута высоко на лоб.

— Эван спит, — ответила я.

— Он вырубился, — поправила Джейни. — Что обычно и случается, если попробовать выпить все в Нью-Джерси. А я, между прочим, полночи не спала, беспокоилась.

Дверь в ее спальню приоткрылась, оттуда крадучись выбрался молодой человек азиатской наружности, в бейсболке, стыдливо сделал Джейни ручкой и проскользнул мимо нас.

— Значит, беспокоилась? — усмехнулась я.

— Да. А что, беспокоиться нужно в одиночку? Ты меня бросила, а публика требовала песню на бис. Что мне оставалось делать?

— Ты пела с этим парнем?

— Хм…

Джейни закусила губу, когда дверь ее спальни снова распахнулась, и еще двое молодых людей смущенно и быстро кивнули, выскользнув прочь.

— Господи, Джейни, твоя спальня, как шляпа фокусника. — Я с притворным ужасом уставилась на ее дверь. — Может, у тебя там еще и карлик прячется?

— Не твое дело, — огрызнулась она. — Должен же кто-нибудь быть у меня на подпевках. Без бэк-вокала «Nutbush» никак не спеть. Да и не об этом речь.

Я прошла мимо нее к туалету.

Когда я вернулась, Джейни с дивана поманила меня пальчиком. Я вздохнула, понимая, что она не примет «нет» за ответ. Подруга швырнула мне одеяло — небольшое такое одеяльце, которое Си подарил нам на новоселье, — и я накрыла им коленки.

— Итак?

Я глубоко вздохнула и не смогла удержаться от широкой улыбки.

— Я ему нравлюсь.

— Да, ты ему нравишься, Кейт. Это никогда и не подвергалось сомнению. Вопрос в другом: собирается ли он порвать с Мишель?

Моя улыбка исчезла. О Мишель мы не говорили. Вообще, если подумать, то мы ни о чем не говорили. Мы были слишком заняты поцелуями. Но разве поступки не говорят громче, чем слова?

— Мне нужно вернуться к нему.

Джейни неодобрительно покачала головой.

— Поверни его на бок, чтобы собственной блевотиной не подавился, — проворчала она и обняла меня.

Я тихо открыла дверь в спальню. Сгорбившийся Эван сидел на моем розово-кремовом стеганом одеяле и выглядел в луче света от уличного фонаря, проскользнувшем в комнату через жалюзи, глубоко несчастным и осунувшимся.

— Кейт, — пробормотал он.

Я с усилием сглотнула, внезапно почувствовав головокружение, и сделала отчаянную попытку вернуться к нашей былой легкой трепотне.

— Да уж, — кивнула я. — Неловко получилось.

Я селя рядом с Эваном, неуверенно протянула руку и дотронулась до беззащитного местечка сзади на шее. Он вздрогнул.

«Нет, — подумала я. — Это не дрожь, а содрогание».

Эван потер лицо руками, потом почесал голову, старательно избегая встретиться со мною взглядом. Я услышала его глубокий вздох. Казалось, время замедлило свой бег, чтобы дать мне шанс навечно вписать в память каждую деталь этой сцены, чтобы всю оставшуюся жизнь я могла в любой момент снова и снова проигрывать ее в памяти. Я видела тени, которые отбрасывала на стену настольная лампа, свет уличного фонаря посеребрил щетину на щеках Эвана. Я видела, как перекрутился его пояс, а голова опустилась, когда Эван произнес:

— Кейт.

Я вскочила с кровати. Вспомнила, как мама вечно поучала меня насчет моей осанки. «Плечи назад, Кейт! Грудь вперед! Не горбись! От этого ты меньше не станешь!» И вот я откинула плечи назад. Выставила грудь вперед. Напрягла с опорой на диафрагму мускулы живота, оставшиеся со времен моего пения. И собралась с духом, догадываясь, что Эван собирается сказать, еще до того, как он открыл рот. Зная, как больно мне будет услышать его слова.

— Извини, — пробормотал он. — Я не хотел, чтобы так все случилось. Ты мой друг, а я…

В горле Эвана что-то булькнуло, когда он сглотнул. Он снова потер лицо руками.

— Я не такой человек, который…

Я посмотрела на него, понимая, что могу разрядить обстановку. «Ой, да брось ты, все в порядке, не парься, Новый год, мы выпили, никому от этого не хуже, без обид, возвращайся к своей Мишель, и давай об этом никогда не вспоминать».

Я стояла неподвижно, не хватало еще, чтобы Эван заметил, что я вся дрожу. Но не могла сдержать слезы, что катились у меня из глаз.

— Я думала… — Голос у меня прервался. — Я думала, ты…

Он печально посмотрел на меня.

— Ох, Кейти. Ты просто великолепна. Но Мишель и я… ну, ты же знаешь. Если бы я был свободен… если бы я встретил тебя первой…

«Она обманывает тебя! — хотелось мне крикнуть. — Она обманывает тебя с Мистером Кудрявые Волосы, и у меня есть доказательства! Она никогда не будет любить тебя так, как я!»

— Я никогда не хотел причинить тебе боль, — произнес Эван.

Он пошевелился на кровати, поднял руку и медленно потер лоб.

— Ты заслуживаешь кого-нибудь более достойного. — Он облизал губы.

— Ты достойный, — промолвила я.

Мои губы онемели, и язык, казалось, распух во рту.

«Мы оба достойные». Но я знала, что если это скажу, то превращусь в просительницу. И если уж мне придется выйти из этой спальни без Эвана в качестве моего бойфренда, по крайней мере, я собиралась выйти оттуда, сохранив гордость.

— Кейти, с тобой все будет в порядке? — спросил он.

— Естественно.

Я заставила себя произнести эти слова, да еще и придать им обманчивое беспечное звучание. Он потер лоб.

— Мне нужно идти. Может, Мишель оставила дома сообщение.

«А может, тебе пора начать обзванивать красавчиков из рекламы шампуня?» — злорадно подумала я.

Я открыла ему дверь, впустив в комнату свет из коридора. Эван медленно встал с кровати, и я двинулась за ним. У самого порога он повернулся ко мне и попытался что-то сказать. Я занялась чем-то у кухонной раковины, чтобы не смотреть на него, и открыла оба крана на полную силу, чтобы не слышать.

За следующие три часа я перебрала свой шкаф, затолкала в мешки для мусора все вещи, что были мне малы, исполняя это действо, как епитимью за то, что слишком много попросила у вселенной.

В шесть часов приняла душ, оделась, побросала в рюкзак кое-какую одежду и чистое белье. Вытащила пальто из шкафа, шапку и шарф и перчатки. Проверила, взяла ли с собой кошелек и мобильник, и вынула паспорт из коробки из-под обуви в шкафу.

Я вышла из квартиры, миновала коридор, постояла перед дверью Эвана, сжала трясущиеся руки в кулаки и досчитала до десяти, давая ему еще один последний шанс выйти ко мне, сказать, что был не прав, сожалеет, любит меня больше, чем когда-либо любил ее, что нам суждено быть вместе, и я — его единственная.

Дверь осталась закрытой.

Я заставила себя подойти к лифту, нажать кнопку и выйти на холодную темную улицу. Поймала такси на углу Гринвич и Джейни-стрит. «Куда поедем, дорогуша?» — спросил таксист. «Аэропорт Кеннеди», — ответила я.

Я прижалась лбом к холодному стеклу окна и смотрела на город: автобусы и такси, мусорные баки, переполненные пустыми зелеными бутылками из-под шампанского и лентами серпантина. В сточных канавах валялись скомканные поролоновые банданы с надписью «Счастливого Нового года».

Стойка «Бритиш Эйрлайнс» работала. Своей кредиткой я оплатила первый рейс в Хитроу.

Моя мать находилась в Лондоне, и даже если бы она не стала разговаривать со мной и утешать меня, Лондон оказался первым местом, пришедшим мне в голову.

И самым отдаленным, куда я могла сбежать.

 

Глава 18

На следующий день я накормила детей ленчем и уложила их поспать (мальчики действительно спали, а Софи тихонько лежала в своей кроватке, перелистывая «Вог», который она убедила меня взять для нее в библиотеке).

Я зашла на сайт, один из немногих 1700 сайтов, блогов и онлайн-журналов, утверждающих, что консервативная блондинка, самая свежая любимица массмедиа, на самом деле глупа, тупа, всегда не права, дезориентирована, слишком амбициозна, очень любит себя, опасна для женщин всего мира и несет личную ответственность за гибель феминизма в новом тысячелетии и за нарушения питания у молодых девиц.

Именно этот сайт первым сообщил, что Китти Кавано писала за Лору Линн Бэйд. На главной странице была размещена нелестная фотография Лоры с дьявольскими рожками, торчащими из гривы блондинистых волос и мультипликационными языками пламени. В самом низу страницы жирным шрифтом восемнадцатым размером красными буквами бежали слова: «Лгунья, лгунья! На воре и шапка горит: раскрыта тайна — кто писал за Лору Линн Бэйд!»

Я щелкнула «Пропустить заставку», и передо мной открылся список всех статей о смерти Китти Кавано и разоблачительная информация о том, что именно она писала колонку «Хорошая мать».

Я медленно прошлась вниз по списку, делая заметки, выписывая биографические данные — девичья фамилия Китти (Верри), город, где она родилась (Истхем, Массачусетс, как на открытке, которую я видела). Внизу страницы была еще одна ссылка. «Информация, нажимать здесь». Когда я щелкнула по этой ссылке, открылся e-mail с уже вбитым адресом [email protected]. В строке «Тема» было написано: «Запрос информации». Я стерла слово «информация» и оставила только «запрос».

Было пятнадцать минут четвертого, а значит, у меня оставалось всего лишь пятнадцать минут до того момента, когда Софи разбудит братцев, и вся троица спустится вниз, потребует еды или поехать в парк, или, господи спаси и помилуй, снова поиграть в «Карамельную страну».

«Здравствуйте, — напечатала я. — Я…»

Пальцы замерли над клавиатурой. Что я, собственно, собой представляю? «Замужняя мать троих детей, сидящая, как в ловушке, в пригороде Коннектикута, пшеничного пояса Америки, у которой слишком много свободного времени и которая просто наткнулась на мертвое тело своей соседки…» — единственное, что пришло мне на ум.

«Я аспирантка, изучаю гендерные проблемы, — напечатала я, решив, что в какой-то период моей жизни это было правдой. — Мое исследование представляет собой феминистскую критику использования труда писательниц-невидимок, поскольку это не что иное, как санкционированное обществом самоуничтожение женщины». Вот так. Звучит настолько бессмысленно, что в итоге может оказаться и правдой.

«Хотела бы задать вам несколько вопросов о Лоре Линн Бэйд и Китти Кавано. Вы можете связаться со мной по этому телефону от 8:30 до 11:45 по понедельникам, средам и пятницам». Я указала номер своего телефона, напечатала подпись и отослала по электронной почте.

Софи брела вниз по лестнице, зажав Страшилу под мышкой, братья тянулись за ней, отставая на пару ступенек.

— Ноноко, — потребовала она. Ее детское словечко для «молоко».

Я подхватила Софи на руки и понюхала волосы, ожидая ощутить милое невинное дуновение «Джонсон энд Джонсон. Нет больше слез». Вместо этого в нос мне ударил запах чего-то дорогого и скорее всего французского, поскольку Софи обожала отрывать образцы парфюма из модных журналов.

Зазвонил телефон. Я прижала трубку под подбородком и перекинула Софи на бедро.

— Алло?

— Понедельник, среда, пятница от 8:30 до 11:45? — услышала я удивленный молодой женский голос. — Я просто обязана была позвонить немедленно, чтобы выяснить, не в тюрьме ли вы сидите.

— Нет, не в тюрьме.

Я помогла Софи и мальчикам забраться в их высокие стульчики и направилась к холодильнику достать что-нибудь поесть.

— Нет, я… заочница с тремя детьми, и в это время они в садике, — объяснила я, вынимая три стаканчика с пудингом и плюхая их на стол.

— Трое малышей в садике…

Голос у нее был лукавый, ироничный. Голос молодой женщины, живущей — отдирая крышечки у стаканчиков, я украдкой взглянула на определившийся номер — код города 212.

— Меня зовут Тара Сингх из организации «Радикальные мамы».

— Мама, — заканючила Софи, потому что Джек слизнул верхушку ее пудинга.

Я строго посмотрела на нее и глубоко вздохнула.

— Ого! — восхитилась Тара Сингх. — Похоже, вы заняты выше крыши.

— Да уж, — откликнулась я, отняла у Джека стаканчик Софи и раздала всем ложки.

— Послушайте, если вы не против встретиться со мной, то я часто бываю в городе.

— А вот и нет, — авторитетно заявила Софи, тыкая ложку в свой стаканчик.

Я бросила на нее яростный взгляд и покрепче прижала телефон к себе. Слишком поздно. Тара Сингх хихикнула.

— В любом случае, можем мы встретиться и выпить по чашечке кофе или чего-нибудь покрепче?

— Разумеется, — ответила она. — Сейчас загляну в свой ежедневник…

Я представила эту женщину: топ на бретельках, джинсы с низкой талией, ботинки на толстой подошве. И последний мазок — закинутый за плечи армейско-флотский рюкзак с пришпиленным значком, символом мира. Хипповая мамочка.

— Как насчет завтра?

Завтра как раз была пятница. С утра дети отправлялись на занятия. Потом у мальчиков контрольная встреча с логопедом — раз в полгода. Они занимались с логопедом целый год, с того момента, когда им исполнилось два, а они все еще говорили только по несколько слов каждый. После девяти месяцев занятий наша высокооплачиваемая логопед с самыми крутыми дипломами заявила, что, по ее мнению, мальчики могли говорить. Просто предпочитали, чтобы Софи делала это за них.

Наверное, я попрошу Грейси посидеть с детьми, или Бен сумеет вернуться домой пораньше и накормить их ужином. Тогда я могла бы принарядиться, одеться посолиднее, встретиться с Тарой Сингх и выпить чего-нибудь, а потом поужинать с Джейни. Или даже с папой. Я вдруг ощутила вину за то, что я о нем совсем забыла.

— Давайте сходим в какое-нибудь респектабельное заведение? — предложила я.

Тара рассмеялась снисходительным смехом, которым смеются жители Нью-Йорка, общаясь с выходцами из пригородов, чье знание города порой основано на адаптированном «Сексе в большом городе».

— Респектабельное заведение? Хорошо. — И она протарахтела название и адрес.

— Пастис, Девяносто девятая авеню, — повторила я, записывая адрес розовым мелком на оборотной стороне коричневого бумажного пакета.

— Вы не сказали, где учитесь.

— Муниципальный колледж Апчерча, — слетело у меня с языка с такой легкостью, словно я произносила это название всю жизнь.

Я закончила разговор вовремя, успев перехватить у Софи недоеденный стаканчик с пудингом, которым она как раз собиралась запустить в своих братьев.

— Веди себя как следует!

Софи ласково посмотрела на меня.

— Мама, ты врешь, — заявила она.

Я подхватила дочь и расцеловала в обе щеки, очень удивив ее. Она захихикала, а потом оттолкнула меня.

— Я не вру, — объяснила я, выгребая остатки из стаканчиков и бросая их в мусорное ведро. — Я просто рассказываю сказку.

Конечно, я не совсем верно представляла Тару Сингх, но была не так уж далека от действительности.

Джинсы с низкой талией наличествовали. Поверх топа симпатичного рдеюще-розового цвета надет подчеркивающий фигуру вельветовый пиджак кофейного цвета. Обручальное кольцо отсутствовало. На левом нагрудном кармане приколото единственное украшение — миниатюрный значок со словами «Мамы тоже люди».

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, — произнесла я, опускаясь на шаткий деревянный стул с плетеной спинкой.

Я снова находилась там, где жила раньше. Теперь здесь было гораздо шикарнее, если под словом «шикарно» подразумевать жару, шум и толпы красивых людей, причем ни один из них не ел ничего такого, что я могла бы назвать едой.

Пока я брала в руки меню, газель с короткой, почти мужской стрижкой задумчиво разглядывала зеленую фасоль у себя на тарелке.

— Это я вам благодарна, — ответила Тара, перелистывая меню.

Женщина с зеленой фасолью нахмурившись посмотрела на свою тарелку, потыкала стручки пальцем и подозвала официанта.

— Тут есть масло? — услышала я ее вопрос.

Я попыталась устроиться поудобнее на крошечном стульчике, но поняла, что это мне не грозит, по крайней мере в этой жизни. Когда подошел официант, я заказала стакан шардоне и, в пику даме с зеленой фасолью без масла, попросила принести мне чизбургер и картошку фри.

— Мне то же самое, — сказала Тара Сингх. — С диетической колой.

Она положила меню на стол. Я вытащила свой блокнот. Тара усмехнулась, увидев это чудо, и с притворным сочувствием покачала головой.

— Итак, у Лоры Линн Бэйд была писательца-невидимка, — торжествующе заявила она. — Мертвая писательца-невидимка. Похоже, Рождество в этом году наступило гораздо раньше!

— А как вы об этом узнали?

Она загадочно улыбнулась и расправила салфетку на коленях.

— Вообще-то, мы получили анонимную наводку. Сообщение. Но когда я позвонила в «Контент», чтобы проверить, там этого не отрицали.

— Когда вы получили сообщение?

Тара поиграла вилкой.

— Фактически в день смерти Китти.

— И вы понятия не имеете, кто отправитель?

Она покачала головой.

— Конечно, я сохранила его и отдала в полицию, но пока что…

— Вы ведь какое-то время следили за карьерой Лоры Линн Бэйд?

Тара кивнула, все еще улыбаясь. Губы с помадой сливового цвета раздвинулись, и показались квадратные белые зубы. На коже цвета кофе не было ни единой морщинки. Я подумала, сколько же ей лет — двадцать три? Двадцать четыре? Слишком молода, чтобы быть матерью.

— Я знаю, о чем вы думаете, — произнесла Тара.

Я подняла брови и ждала.

— Вы хотели бы спросить, верю ли я в то, что Лора Линн Бэйд могла убить Китти Кавано? Ответ — вполне возможно.

«Возможно», записала я.

— Эта сука на все способна, — добавила Тара. — Вплоть до убийства. Она психованная, и не только потому, что это телегенично. Она…

Тара улыбнулась еще шире и сделала жест, который я не видела со времен моих собственных игр на детской площадке: она приставила указательный палец к виску и покрутила его.

— Чокнутая, — подсказала я.

— Она лежала в психбольнице. Как раз перед тем, как умер ее отец. Легла на месяц в какую-то клинику в Пенсильвании. Ее команда заявила, что она переутомилась. Я вас умоляю, — сказала Тара, вращая выразительными глазами. — Если вы переутомились, вам надо выспаться, а не ложиться в «Хэппи медоуз».

Я нацарапала «Хэппи медоуз» и решила спросить свою верную осведомительницу Мэри Элизабет, слышала ли она что-нибудь об этом.

— Видите ли, работа, которую я пишу, посвящена феномену уничтожения информации о себе как акту подрывной деятельности. Я имею в виду писательниц в истории литературы, которые предпочитали скрываться под псевдонимами. Или сочиняли под мужскими именами, или просто анонимно, и тем самым подрывали патриархальный… иерархический…

Черт побери! Лет семь назад я бы несла эту чушь так же красиво и убедительно.

— Вы считаете, что убийство могло быть делом рук Лоры Линн? Она могла бы быть очень даже очевидной подозреваемой.

— Пусть даже она абсолютно очевидная подозреваемая, пусть даже она убила курицу, несущую золотые яйца! Я повторяю — эта сука пси-хо-пат-ка.

Тара постучала соломинкой по столу, пока та не прорвала белую бумажную обертку.

— Вы слышали, как она запустила банкой диетической колы в голову журналиста Криса Мэттьюза?

— Да как-то…

— Понимаю, это звучит как городская сплетня, но так оно и было. На нашем веб-сайте есть видео.

— Итак, насколько я понимаю, вопрос заключается в том, есть ли у нее алиби.

— Разумеется, есть! — воскликнула Тара. — В тот день, когда убили Китти, Лора выступала в Вашингтоне с обращением к женщинам, объединившимся в борьбе за будущее Америки.

— Ясно, — кивнула я, записывая информацию.

— У меня тоже есть алиби! На случай, если у вас возникнут вопросы, — произнесла Тара, скорчив кислую рожицу. — Не знаю, как вы, но копы интересовались.

— Ну, еще бы, если у вас сайт «Умри, Лора Линн Бэйд».

Взрыв смеха Тары раскатился по залу и заставил даму с зеленой фасолью бросить на нас укоризненный взгляд.

— Извините, — пробормотала она, — неужели вы думаете, что я бы так выставила себя напоказ?

Хороший вопрос.

— Да и сам факт, что у Лоры есть алиби, еще не доказывает ее непричастность.

— Но как же так?

— Может, Китти захотела получить свою долю, — заметила Тара, складывая обертку от соломинки до тех пор, пока та не превратилась в тоненькую полоску. — Потребовала долю от зарплаты Лоры… Или чтобы ее имя появилось на материалах. А может, она угрожала рассказать миру не только то, что Лора писала эту поганую колонку не сама, но также раскрыть ту простую истину, что теснее всего с собственным сыном Лора Линн Бэйд соприкасалась во время фотосессий.

— Итак. — Сложила я части головоломки вместе. — Вы полагаете, будто Лора Линн Бэйд наняла кого-то для убийства Китти Кавано.

— Вот именно. Она могла помахать пачкой в десять тысяч долларов без налогообложения перед носом какого-нибудь «молодого республиканца», оказавшегося на мели с кучей долгов по кредитам. Почему бы и нет?

Она откинулась на стуле, удовлетворенно поглядывая на официантку, несущую наши бургеры.

— И ведь Лора Линн Бэйд была активисткой движения за право на рождение — ох, прошу прощения — сторонницей прав нерожденных американцев. Как вам это нравится? Нерожденные американцы. Интересно, а кто же тогда мы с вами — рожденные или родившиеся? Неважно. Борцы против абортов и фанаты права на оружие — в этой диаграмме Венна область перекрывания достаточно велика. И Лора Линн Бэйд их святая покровительница.

Тара кивнула и принялась за свой бургер.

— Представляю, как она обращается к кому-нибудь из этих спецов по убийствам, показывает фото Китти и говорит: «Эта женщина — враг неродившихся американцев». Или что она угрожает Лоре Линн Бэйд. Или что она занимается сексом с контрацептивами. — И она снова задохнулась от смеха. — Я прямо вижу, как все это было.

— А как насчет Китти Кавано?

— Вы пишете о самоуничтожении? — поинтересовалась Тара, и я кивнула.

— Тогда она то, что вам надо. Документальных свидетельств о ней немного. Выросла в Кейп-Код. Окончила Хэнфилд в девяносто первом, а потом я ничего не могла найти о ней до девяносто пятого года, когда она начала писать для больничного вестника. В девяностые опубликовала кое-что в женских журналах — «Редбук», «Космо». В основном на темы здоровья, типа истории о молодых женщинах с раком груди или «Десять диет для крепких костей». Никакой политики, насколько мне известно. Вскоре вышла замуж, переехала в Коннектикут, а потом начала писать для Лоры Линн Бэйд.

Тара откусила от бургера, вытерла губы и посмотрела на меня.

— А вы, вообще-то, знали ее? Верила ли она сама во всю эту чушь или просто сочиняла ее?

— Я не знаю, — ответила я и положила бургер.

Мне показалось, что сейчас я меньше знаю о таинственной Китти Кавано, чем когда думала, что она просто одна из тех супермамочек Апчерча, чье существование вселяло в мою душу комплекс неполноценности.

— А хотите, я вам скажу кое-что? — произнесла Тара. Она уселась поудобнее, пригладила лацканы своего пиджака и продолжила: — На фотографиях она выглядит… какой-то милой. Не то что Лора Линн Бэйд, та всегда выглядит так, будто готова плюнуть тебе в лицо. Китти же выглядела так, что хотелось стать ее подругой, правда?

Я кивнула, вспоминая свои встречи с ней: Китти в парке, Китти в супермаркете, Китти кивком здоровается со мной на футбольном поле или накрывает стол на выставке-продаже поделок в нашей «Красной тачке», там у нее всегда находилось доброе слово для каждого ребенка. И разве не была она всегда дружелюбной ко мне… и к моим детям? Китти всегда улыбалась.

Я-то считала, что она самодовольно ухмыляется, глядя на мою дешевую одежду, на моих непоседливых деток, на то, каким хаотичным был мой образ жизни по сравнению с ее жизнью… А вдруг ее улыбки были просто улыбками? Вдруг моя собственная неуверенность в себе помешала нам лучше узнать друг друга и, может, даже стать подругами?

— Китти ведь раньше жила в Нью-Йорке?

— Да. В разных местах, — ответила Тара. — В Парк-Слоун, потом в Челси, затем в Уэст-Виллидж.

Я перевернула страничку блокнота, и в ушах у меня прозвучал голос Китти по телефону: «У нас есть общий друг…»

— Вам встречалось имя Эван Маккейн в связи с Китти? Или с Лорой Линн Бэйд?

Тара покачала головой.

— Нет, а кто он?

— Да так, никто, — сказала я и захлопнула блокнот.

После того как я прикончила свой бургер, показала Таре фотографии своих детей и полюбовалась на ее снимки, поблагодарила за то, что она уделила мне время и поделилась своими догадками, я вышла из ресторана, достала мобильник и наконец ответила на звонок Эвана Маккейна.

Мое сообщение было коротким и любезным: «Эван, это Кейт Кляйн. Мне нужно поговорить с тобой». Потом мой номер телефона. И в конце: «До свидания».

Я сунула телефон в карман и огляделась вокруг: людской водоворот вихрем несся по булыжной мостовой Гансвурт-стрит. Все выглядели на двадцать лет моложе меня, их умная болтовня взлетала к беззвездному черному небу, как снежинки, которым вдруг вздумалось лететь снизу вверх. На юношах были вязаные шапочки с помпонами на макушке — еще одно модное веяние, прошедшее мимо меня. А девушки обмотали вокруг шеи узкие полосатые вязаные шарфы двойными и тройными узлами.

Я посмотрела на себя: шерстяное пальто трехлетней давности, свитер Джейни, холщевая торба вместо сумки, поношенные черные ботинки. Потом вздохнула и направилась в центр, чтобы встретиться с отцом.

 

Глава 19

— Птичка моя, — сказал папа, открывая дверь служебного входа «Метрополитен-опера» и заключая меня в объятия, пахнущие средством от моли.

Затем он отодвинул меня на расстояние вытянутой руки и осмотрел с ног до головы. А я улыбалась под его испытующим взглядом.

— Великолепно выглядишь. Пошли.

Пока мы шагали к метро, он размахивал футляром с гобоем. Потом провел меня по своему проездному билету, дважды приложив его к считывающему устройству.

— Хочешь есть? Ты обедала?

— Да, но составлю тебе компанию, — ответила я.

Войдя в квартиру, я осторожно убрала со стола в гостиной бритвенные лезвия, которыми он обычно правил мундштук в своем гобое, и повесила пальто на спинку стула. Здесь никогда ничего не менялось. На рояле лежали все те же ажурные дорожки, а на них стояли все те же фотографии в рамочках; стены слабо освещенной комнаты были по-прежнему увешаны портретами моей матери — рекламные кадры и снимки, где она на сцене в костюме и гриме.

Я сбросила пальто на бархатный розовый маленький диванчик и сняла со стола кипу газет и меню обедов с доставкой на дом, накопившиеся за два месяца. Папа накрыл на стол. Я достала посуду из посудомойки и проверила холодильник на наличие в нем необходимых продуктов, присутствие которых убедило бы меня, что отец не умирает с голода. В холодильнике я обнаружила засохший пакет дели из мяса индейки, банку оливок, подернутых голубой плесенью, два кусочка окаменевшего хлеба и пакетик соды.

— Я ел в буфете, — пояснил отец. Он снял пиджак и галстук-бабочку. Подтяжки повисли до колен. — И еще молоко есть. Вот видишь?

Отец помахал пакетом с молоком, и я кивнула. Снизу позвонил консьерж. Папа подошел к двери, и несколькими минутами позже на кухонном столе исходили паром свиные ребрышки, клецки, курица с брокколи, острая зеленая фасоль и обжаренный рис.

— Как продвигается расследование? — поинтересовался он, забрасывая в рот водяной орех.

— Пока что полиция никого не поймала, — ответила я.

Пока отец ел, я, прихлебывая воду из стакана, ввела его в курс дела. От сегодняшнего поедания чизбургеров с Тарой и далее назад, в прошлое, вплоть до исполненного отчаяния вопроса Филиппа.

— Он хотел знать, была ли она счастлива, — повторила я слова Филиппа.

— А ты как думаешь? — Отец посмотрел на меня из-под очков.

Я рукой разломила печенье.

— Не знаю. Она всегда казалась цельной натурой. А теперь я считаю, что Китти могла испытывать то же чувство затерянности в Коннектикуте, что и я. Вероятно, у нее был роман. Или роман был у ее мужа.

Отец потыкал в рис одной палочкой для еды. Когда он поднял голову, в его взгляде мелькнула тревога.

— Почему ты постоянно думаешь о ней? Потому что нашла ее?

— И поэтому тоже. — Я собрала кусочки печенья в ладонь. — Кстати, она немного напоминает мне меня. Китти тоже писала и жила в Нью-Йорке.

Я разломила еще одно печенье и рассказала отцу все, что услышала от Тары Сингх.

— Фактически она жила в том же районе, что и я. Могла быть знакома с Эваном Маккейном.

— С твоим другом Эваном?

Я встала из-за стола и стала закрывать контейнеры с едой. Слышать это имя, произнесенное человеком, который очень любит меня, мне было больно.

— Наверное, он никак не связан с ее убийством. Может, они были просто старыми друзьями. Или Китти наняла Эвана, чтобы узнать, не изменяет ли ей муж.

Я понюхала пакет с молоком, которым отец так гордо размахивал, скривилась и вылила молоко в раковину.

— Как мама?

— Скоро приедет, — сообщил он. — Весной она ведет здесь мастер-класс.

Я крепко сжала губы и вздохнула.

— Это было бы здорово. Ты ведь по ней скучаешь. Мои дети тоже скучают.

Отец внимательно посмотрел на меня. Я отвернулась и составила контейнеры с едой в холодильник.

Помню, как я примчалась к матери в Лондон, надеясь, что волшебным образом она перевоплотится в такую мать, каких я видела в кино или по телевизору, — любящую и заботливую, предлагающую сочувствие и крепкий английский чай. Вместо этого она швырнула мне меню обслуживания в номере и поспешила к лимузину с шофером, который умчал ее на ленч с руководством европейского офиса ее звукозаписывающей компании.

Папа покачал головой.

— Ты же знаешь, что это не навсегда. Она просто хочет петь, пока может. Когда-нибудь мы получим ее назад.

— Когда-нибудь, — кивнула я.

Всю свою жизнь я слышала эти слова.

«К лету я вернусь… Буду дома на Рождество… Конечно же, я буду на твоем выпускном вечере, девочка моя, не пропущу его ни за что на свете». Ложь. И не то чтобы она лгала намеренно, просто всегда что-то мешало — еще один спектакль, запись, трудности с билетами. Что-то всегда заставляло ее нарушать свои обещания.

Отец тронул меня за руку.

— Она тебя очень любит.

— Знаю.

Он озадаченно посмотрел на меня.

— Птичка моя, что не так?

— Кроме того, что я спотыкаюсь о трупы? — усмехнулась я. — Не знаю, Коннектикут, наверное.

— А что не так с Коннектикутом?

Отец налил воды в чайник и включил газ.

— Горячий шоколад? — спросил он, и я кивнула.

— Степфорд по сравнению с нами просто пустяки.

Я поведала отцу о дне рождения, который загубила. О Мэрибет Коэ и ее младенце, растущем без пеленок, о кошмарной банде на игровой площадке. Не стала рассказывать об остальном: о том, что Бен практически не бывает дома, а если он и дома, то или говорит по телефону, или сидит в Интернете; что секс у меня чаще с душем, чем с собственным супругом; что все остальные мамаши, кажется, счастливы, играя в настольные игры или мастеря разные поделки со своими малышами, а я, проведя пятнадцать минут за любым из этих занятий, готова заорать и убежать из дома. И все это привело меня к заключению, что либо что-то не так со всеми ними, либо что-то не так со мной.

— У этих женщин, — добавила я, — красивые сады — все распланировано и посажено, сорняки выполоты, и все вовремя поливается. Между прочим, они вешают веночки на двери не только на Рождество. У них есть весенние венки и венки пасхальные, есть венки на День благодарения. Вероятно, у них есть специальные венки и на выпускной вечер в детском садике. Их дома выглядят так, точно сошли со страниц одного из журналов — «Традиционный дом», «Колониальный дом»… У них у всех были карьеры, но ни одна из них никогда даже не упоминает об этом, не говоря уже о том, чтобы обмолвиться — дескать, она скучает по работе. Они не хотят говорить ни о чем, кроме своих садов, или о том, что они сменили обстановку в доме, или о детях, и я… — Я прочистила горло. — Я как будто снова старшеклассница.

Только, по крайней мере, на сей раз никто не приклеивает гигиеническую прокладку к моему стулу, глубокомысленно подумала я. Пока.

Отец поставил передо мной горячий шоколад. Я взяла щербатую фарфоровую кружку с изображением нот. Купила ее в подарок на День отца двадцать лет назад.

— Значит, ты намерена разобраться в смерти Китти Кавано?

Я сделала маленький глоток горячего шоколада и поставила кружку.

— Честно говоря, мне интересна ее жизнь, — призналась я. — Пытаюсь понять, какой она была до Апчерча.

— Будь осторожна, — посоветовал отец.

— Со мной все будет в порядке, — улыбнулась я.

 

Глава 20

Был уже почти час ночи, когда поезд подошел к Апчерчу. Сошла только я одна. Потуже запахнула пальто и, дрожа, поспешила спуститься с платформы.

Парковка была пустая, за исключением моего минивэна, светившегося призрачным серебряным светом под лампами. Мои каблуки стучали, как выстрелы, пока я перебежала дорогу, жалея, что не захватила с собой шарф. Какая-то бумажка трепыхалась под «дворником» на лобовом стекле. Парковочная квитанция? Я даже не была уверена, что таковые существовали в Апчерче.

Это была не квитанция, а записка, вложенная в конверт, на котором было написано мое имя. Записка на листке бумаги в линейку, выглядевшем так, точно его вырвали из блокнота. Жирным черным шрифтом на нем было напечатано: «Прекрати задавать вопросы или станешь следующей».

Я крутанулась на месте, сердце стучало как бешеное. Словно тот, кто сунул записку на мою машину, мог находиться поблизости, чтобы посмотреть на мою реакцию. Но не было ни автомобилей, ни людей. Однако мне казалось, что я слышу приближающиеся шаги, сначала медленные, а потом все быстрее и быстрее.

Я схватила ключи, открыла машину, села за руль, захлопнула дверцу и заперла ее. А потом я дикими от ужаса глазами уставилась в зеркальце заднего обзора — мне привиделось, будто с заднего сиденья поднимается сгорбленная фигура и тянет ко мне руки… Нет. Просто детские автомобильные сиденья. Трясущимися руками я вытащила мобильник. Кому звонить? Бену? А что он может сделать в час ночи? Разбудить троих детей и приехать забрать меня?

«Успокойся, Кейт», — велела я себе.

Я достала визитную карточку Стэнли Берджерона и набрала номер его пейджера. После того как вбила свой номер, я вцепилась в руль. До тех пор, пока руки не перестали дрожать. Но все время я дергала головой то вправо, то влево. И снова вправо, воображая, будто слышу приближающиеся шаги или как что-то шуршит на заднем сиденье.

Голос шефа полиции звучал сонно:

— Говорит Стэн Берджерон, отвечаю на вызов по пейджеру.

— Стэн, это Кейт Кляйн. Я на парковке у железнодорожной станции. Кто-то оставил записку на моей машине: «Прекрати задавать вопросы или станешь следующей».

— Прекрати задавать вопросы о чем?

Сердце у меня упало.

— О том, хорош ли детский садик Монтессори в Гринвиче, — огрызнулась я.

Возникла пауза.

— О Китти Кавано! — взволнованно воскликнула я.

Стэн вздохнул, осознав, что вернуться ко сну ему не удастся.

— Встретимся в полицейском участке. Привезите с собой записку, — произнес он.

— Я ее трогала, — пояснила я.

— Что?

— Ну, чтобы прочитать. Трогала ее. На ней отпечатки моих пальцев.

Стэн подавил зевок.

— Мы займемся этим. Приезжайте.

Стэн предложил мне кофе, но никак не мог сообразить, как запустить кофеварку. Я включила ее, отмерила воду и молотый кофе, а потом рухнула за стол, где сидела в тот самый день, когда обнаружила Китти.

— Вы не единственная, — произнес он достаточно любезно, бросив мне через стол блокнот и ручку, чтобы я в деталях описала, что произошло.

— Что?

— Лекси Хагенхольдт приходила сюда сегодня днем. Ей показалось, будто кто-то следил за ней во время пробежки и чуть не сбил ее.

— О боже!

— Да уж. Шестнадцатилетний сын ее соседа, который живет неподалеку, недавно получил права. Мы почти уверены, что виновник происшествия он. — Стэн со вздохом опустился в кресло напротив меня. — Все нервничают.

— Вы можете нас в этом винить?

Я провела дрожащими руками по коленям и начала писать свое донесение с поля боя, перечислив всех, с кем говорила, начиная от дам с игровой площадки и далее Лора Линн Бэйд, и Тара Сингх, и даже мой отец в Нью-Йорке.

Шел четвертый час утра, когда я наконец поехала домой, а Стэн следовал за мной в патрульной машине. Он проводил меня до самой двери. Я очень внимательно набрала код сигнализации и открыла дверь.

Стэн посветил фонариком в прихожую. Луч света выхватил из темноты горы брошенных игрушек и детских ботиночек, высвечивая каждую сброшенную кроссовку и забытую Барби.

— Вы хотите, чтобы я зашел с вами в дом?

Я покачала головой.

— Все будет в порядке.

Я захлопнула дверь, заперла ее, перезапустила сигнализацию и крадучись двинулась вверх по скрипучей лестнице, стараясь не дышать, когда скользила мимо комнаты Сэма и Джека, а потом мимо комнаты Софи.

Еще шесть шагов, и я испытаю облегчение после трудов праведных. Пять… четыре… три… два…

— Мама?

— Спи! — шепотом скомандовала я своей дочери.

— Сказку, — попросила в ответ она, вытаскивая книжку из стопки на столике рядом с постелью.

Я присела на маленькую кроватку под балдахином. Софи была в розовой фланелевой ночной рубашке. Тонкие каштановые волосы закрывали щеки. Она подвинулась, чтобы дать мне место, и прижалась ко мне.

— В большой зеленой комнате… — начала я.

— Был телефон, — продолжила Софи. Она сунула под мышку Страшилу, тоже одетого в малюсенькую розовую рубашку, и стала листать странички.

— Спокойной ночи, расческа, и спокойной ночи, щетка, и спокойной ночи, кашка, и спокойной ночи, никто.

— Мама, кто это никто? — спросила Софи, показывая на пустую страничку.

«Я», — подумала я.

Я думала о парочках, увиденных на улицах города, в узких шарфах, обмотанных вокруг шеи, и смеющихся в темноте. Думала о Джейни, умной и компетентной, о ее мелированной шевелюре, сумочках, пальцах, быстро бегающих по клавиатуре, о том, что она сама управляет своей жизнью.

Я думала о том, как моя мать швырнула мне меню обслуживания в номере и заявила, что ей нужно уходить, и даже не спросила, что привело меня к ней, и почему глаза у меня все еще красные и опухшие от слез, которые я пролила за время полета. Я думала о Бене, как он стоял в дверях и смотрел на меня сверху вниз, на то, как я скорчилась на коленях перед ванной, и смотрел даже не на меня, а сквозь меня.

— Не знаю, золотце мое, — ответила я и закончила сказку: — Спокойной ночи, звезды, спокойной ночи, воздух, спокойно спите все вокруг.

Я поцеловала дочь, затем, по ее настоятельному требованию, ее куклу и прокралась на цыпочках по скрипучему полу вдоль по коридору к своей спальне.

Если Бен проснется, я расскажу ему правду. В любом случае, мне придется ему рассказать. Если кто-то подсовывает угрожающие записки под «дворники» нашей машины, если я или дети в опасности, нужно, чтобы об этом знал мой муж. Еще три шага. Еще два. Один…

В кармане зажужжал мобильник. В своей комнате один из моих мальчиков вскрикнул во сне. Я вытащила телефон и поднесла его к уху.

— Алло!

Я знала, что сейчас услышу: низкий раскатистый странный голос, тот самый, которым говорят все без исключения монстры из наших ночных кошмаров. И этот голос скажет: «Я оставил записку на твоей машине, Кейт. Ты думала, что ты в безопасности за своими замками и сигнализацией. Но это не так. Я в твоем доме. Я в твоем доме уже сейчас…»

— Кейт?

Даже после всех этих лет его низкий, теплый голос все еще заставил мой желудок сжаться в судороге. Я видела его таким, каким он был в ту новогоднюю ночь, с полузакрытыми глазами. И руками, запутавшимися в моих волосах.

— Эван, ты где? — прошептала я, попятившись и отступив в детскую ванную комнату. Я закрыла дверь и в темноте села на стульчак. — Полиции нужно поговорить с тобой.

— Кейт…

— Китти Кавано мертва! У нее был записан номер твоего телефона! Полиция знает, что ты был последним, кто звонил ей! А сейчас кто-то оставил записку на моей машине сегодня вечером: «Прекрати задавать вопросы или станешь следующей»!!

— Помедленнее, Кейт.

Я глубоко вздохнула и закрыла глаза.

— Где ты?

— Аэропорт Ньюарка. Только что из Майами.

Мое воображение нарисовало пальмы, белый песочек, Мишель в бикини.

— Я связался там с полицией, — продолжил Эван. — Буду в Апчерче завтра днем. Мы можем встретиться?

— Я замужем! — выпалила я.

— Я знаю.

Эван помолчал, а когда заговорил снова, в голосе его прозвучали низкие, дразнящие нотки, которые я помнила с тех самых совместных ужинов и игр в скрабл.

— Но я все-таки надеюсь, что видеть тебя можно?

Я наклонилась вперед, сжимая телефон в потной ладони.

— С тобой все в порядке, Кейт? Ты на себя не похожа.

— Я должна идти, дети спят, — пробормотала я, не подумав, как нелепо это звучит.

Уже глубокая ночь. Конечно, мои дети спят! И что он имел в виду, утверждая, будто я на себя не похожа? Да откуда он вообще знает, какой я стала?

Я выключила телефон, снова прокралась вниз, чтобы еще раз проверить, работает ли сигнализация и заперты ли как следует все двери и окна.

 

Глава 21

Перелет из Лондона в Нью-Йорк длился шесть часов, и в дьюти-фри я прикупила два романа, где под мягкой обложкой конфетно-розового цвета комически страдали британские героини, а на последней странице их ожидало счастье. Плюс еще четыре глянцевых журнала, три молочные шоколадки «Кэдберри» и маленькую бутылочку красного вина, которую намеревалась выпить в туалете. Еще в наличии имелись шотландские восковые затычки для ушей и шелковая маска на глаза. И, наконец, на случай самой крайней необходимости или непредвиденного приступа рыданий у меня с собой было несколько таблеток сильного обезболивающего средства, которое я припасла с прошлого лета, когда у меня вырвали зуб мудрости.

В самолете я сбросила туфли, натянула плед до подбородка, развернула шоколадку и открыла журнал. И в эту самую минуту рядом со мной сел высокий, сутулый мужчина с приятным узким лицом.

— Привет.

Ему было примерно столько же лет, как и мне, а голос и безупречные зубы были несомненно американскими.

Я отреагировала слабой полуулыбкой, кивнула и отвернулась к окну. Журнал все еще лежал раскрытым на коленях. Заголовок гласил: «Отвечаем на ваши самые интимные вопросы о здоровье». Из содержания явствовало, что, по мнению издателей британского «Космо», большая часть моих самых интимных вопросов о здоровье касалась ситуаций, когда чешется в тех местах, которые нельзя почесать на людях.

Молодого человека не отпугнул мой холодный прием и слово «молочница», напечатанное большими розовыми буквами вверху страницы. Он затолкал ноутбук под кресло и снял кожаный пиджак.

— Что-нибудь полезное? — осведомился он.

— Узнаю много нового.

Я перевернула страницу и подумала, не почесаться ли мне, в самом деле, чтобы он от меня отстал. Он застегнул ремень безопасности.

— Вы из Нью-Йорка?

Я пробормотала что-то неразборчивое. Ну почему? За что это мне? И осторожно извлекла из кармана болеутоляющую таблетку.

— Мне кажется, я вас где-то видел, — продолжил мой попутчик.

Я повернулась и посмотрела на него: карие глаза, близко посаженные под густыми черными бровями. Крючковатый нос на худом лице, приятная улыбка, узкие плечи и шишковатые запястья. Да уж, с поп-звездой его не спутаешь.

— Мне кажется, у меня самое обычное лицо.

Я положила в рот таблетку и запила водой из бутылки.

— Знаете, к чему я никак не мог здесь привыкнуть? Они не кладут лед в воду.

Я кивнула и отвернулась к окну. За десять дней, проведенных с мамой, я приобрела набор новых трюков примадонны — пренебрежительный зевок, отсутствующий взгляд, внезапный переход на другой язык.

— Приходится специально просить, чтобы положили лед в воду, — произнес молодой человек. — Идешь куда-нибудь поесть, а тебе приносят полстакана теплой воды. Да кто же будет это пить?

— Послушайте! — воскликнула я, решив, что, если не приму превентивные меры, то так и буду слушать рассказы этого олуха о том, какие напитки он предпочитает. И так до того времени, пока не начнет действовать лекарство.

Он ошибочно принял мой маневр за проявление дружеского внимания, улыбнулся и протянул мне руку.

— Бен Боровиц.

— У меня есть пистолет, — сообщила я.

Я открыла сумочку, чтобы продемонстрировать содержимое. Он откинулся назад и поднял руки, будто я была копом. Конечно же, как только слова вылетели изо рта, я сразу почувствовала себя виноватой. Я осторожно тронула его запястье. Он подпрыгнул в своем кресле.

— Эй!

Он проигнорировал меня, схватил бортовой журнал и раскрыл его на статье о барбекю в Мемфисе.

— На самом деле, это не пистолет, — объяснила я и открыла сумочку еще шире. — Это просто компактная пудра. Мама купила мне на Портобелло-роуд.

Мы с Рейной провели целый день, занимаясь шопингом. Моя мать, в длинной юбке по щиколотку и в бусах, где каждая жемчужина была величиной с целый леденец, с величественным видом вышагивала по улицам, ожидая, что ее узнают. Я же, в джинсах и объемном дождевике, хвостом тянулась за ней, молясь о том, что, если это произойдет, то она не будет меня представлять.

Молодой человек рискнул взглянуть на меня искоса. Я вытащила пудреницу и показала ему.

— Видите?

— Я вижу, что вы не хотите, чтобы вас беспокоили, — заявил он, уставившись в свой журнал.

— Вы правы, но я не должна была пугать вас. Извините. Просто… — Я почувствовала, что в глазах защипало, а горло перехватило. — У меня был тяжелый период.

Он вытащил из кармана носовой платок. Лоскут настоящей ткани. Когда я прижала его к глазам, то ощутила, что он накрахмаленный и пахнет чистотой.

— Извините, что я вас побеспокоил, но ваше лицо кажется мне знакомым.

Я пожала плечами и шмыгнула носом, изготовившись к игре в еврейскую географию Нью-Йорка: куда-вы-ходите-кого-вы-знаете.

— Я выросла на Верхней Уэст-Сайд и окончила Пимм.

— А вы жили на Амстердам-авеню?

Я кивнула, повернувшись к нему.

— Вы брали когда-нибудь уроки игры на саксофоне?

— Нет. Вокал.

Я снова глотнула воды, и мне почудилось, будто снотворное уже начинает действовать.

— Но в нашем доме жили и преподаватели игры на саксофоне.

— Я ходил на занятия по саксофону, — сказал он. — Наверное, я вас видел.

— Вероятно.

Я попыталась вернуть ему платок.

— Нет, оставьте себе. Он ваш, — улыбнулся Бен. — Но вам все равно придется возвращать его. Поужинаете со мной?

Я кивнула. У него приятная улыбка, подумала я. Потом я закрыла глаза, а когда я проснулась, мы уже приземлились в аэропорту Кеннеди, и моя голова была на плече Бена Боровица. Он завернул меня в плед и тихо консультировался с хорошенькой британской стюардессой, как лучше всего убрать слюни с кожаного пиджака, который он свернул и подложил мне под щеку.

— Извините, — хрипло пробормотала я.

— Ничего, ничего. Не волнуйтесь, — сказал Бен.

Его ждал автомобиль. Мог бы он подвезти меня домой? Я позволила усадить себя в машину. Неделю спустя мы ели суши.

Я задавала правильные вопросы о его жизни, работе, друзьях и увлечениях. Заставляла себя кивать и улыбаться в нужных моментах и всего-то два раза ускользнула в ванную комнату, чтобы проверить, не звонил ли мне Эван на домашний телефон. «Подходящий», — думала я, наклоняясь через стол, чтобы чокнуться чашечками с саке с мужчиной, который двумя годами позже станет моим мужем. Он подходящий человек. У нас будет подходящая совместная жизнь. Я знала, что мое чувство к Бену и близко не похоже на то, что я чувствовала к Эвану. Но посмотрите, люди добрые, куда завела меня страсть! Подходящий, решила я, очень даже мне подойдет.

Медовый месяц мы с Беном провели в Сант-Луисе, а вскоре переехали в его квартиру с двумя спальнями на углу Шестьдесят пятой и Центрального парка и были счастливы целых три года. По крайней мере я была вполне довольна жизнью.

Замужество сильно смахивало на одиночество, только с добавлением очень большого сверкающего бриллианта, ну и совсем незначительная мелочь — невозможность бегать на свидания с другими мужчинами.

Не могу сказать, что я много времени проводила с мужем. Казалось, Бен истратил весь запас свободного времени на ухаживание за мной. А теперь, когда сделка была завершена и подписана, он работал ночами, по выходным, все лето, за исключением нечастых уик-эндов, когда приезжал в субботу и навещал нас с Джейни в доме Си в Бриджхемптоне. Тогда он проводил целый день у бассейна и возвращался в воскресенье со сгоревшей на солнце физиономией, за исключением белого пятна вокруг уха, где Бен держал сотовый телефон.

А затем появилась Софи.

Бен вернулся на работу через два дня после того, как она родилась. Я не жаловалась, но трудно было не заметить, что Джейни и мой папа оба взяли отпуск длиннее, чем мой муж (Рейна прилетела ровно на столько, чтобы успеть поцеловать младенца, и тут же улетела обратно в Рим). Через десять дней папа вернулся в свой оркестр, Джейни — в «Нью-Йорк найт», а я осталась одна, измученная и озадаченная, наедине с вопящей дочерью весом почти в четыре килограмма и с суперкомпетентной няней, но она, к сожалению, говорила только по-русски.

Когда Софи исполнилось двенадцать недель, я отправилась к доктору Моррисону для послеродового осмотра, который и так пропустила уже два раза.

— Как поживаете? — добродушно поинтересовался он.

— Ну…

Честно говоря, разрываясь между капризной новорожденной, мужем, которого никогда нет дома, матерью, все время обещающей вернуться, а потом меняющей решение, и няней Светой. Та изъяснялась мычанием, жестами и сердитыми кивками.

— Раздвиньте колени, пожалуйста. Как вы собираетесь предохраняться?

— Никогда больше не заниматься сексом.

Доктор, пока шарил внутри меня, пару раз фыркнул. Затем его брови сошлись на переносице.

— Ого!

— Что «ого»?

Я понимала, что следовало бы проявить обеспокоенность, но лежать на спине, пока мой ребенок с коликами находился отсюда в тридцати кварталах, было самым спокойным ощущением с момента рождения Софи. Единственное, на что меня хватало — это не задремать.

— Полагаю, вам нужно сделать УЗИ.

— Зачем? У меня там еще что-то осталось?

— Следуйте за мной, — сказал он.

Через пять минут доктор Моррисон размазал липкий гель по моему животу, прижал к нему ультразвуковое считывающее устройство и определил не одно, а два сердцебиения.

— Поздравляем вас, мамочка! — имела наглость заявить медсестра.

Ей повезло, у нее оказалась хорошая реакция. Туфля, которую я швырнула в экран монитора УЗИ, лишь слегка задела ее плечо.

Я вылетела из офиса, пронеслась по коридору и ворвалась в лифт. Брюки натянуть я успела, но «молния» была не застегнута, и пуговицы тоже. Туфли остались не застегнутыми, и халат для осмотра, прилипший спереди к гелю, так и болтался у меня за спиной.

Муж поднял трубку на третьем звонке:

— Бен Боровиц слушает.

— Сукин сын! — заорала я с такой силой, что стайка голубей на углу взлетела, а бомж, изучавший содержимое мусорного бачка и бормотавший что-то себе под нос, поднял голову и промолвил: «Леди, ты чокнутая».

— Что?

— Я беременна! — крикнула я и заплакала. — Снова. И теперь двойня!

— Ты забеременела… Я никак не думал, что ты можешь забеременеть, пока… я имею в виду, так скоро!

— Это ты мне рассказываешь?!

Бен откашлялся.

— И что мы будем теперь делать?

Я убрала волосы с лица и потуже натянула халат на плечи.

— Заводить троих! Но ты должен будешь мне помогать!

— Обязательно, — пообещал он.

— Ты не будешь обещать прийти домой пораньше, а потом не приходить! Ты не будешь обещать заняться стиркой, а потом не делать! Я… — Я вытерла слезы со щек подолом халата. — Я иначе просто не могу…

— Я помогу тебе, Кейт. Обещаю.

В тот момент Бен так и думал. По крайней мере я старалась в это верить после рождения детей, когда снова вернулась няня, а моя мама опять пропала без вести с поля боя.

Через десять дней после моего кесарева сечения Джейни и папа вернулись на работу, а я осталась в квартире наедине с очень недовольным младенцем одиннадцати месяцев от роду и двумя новорожденными.

Сложность ситуации заключалась в том, терпеливо объяснял мне Бен, что он как раз строит свой бизнес, укрепляет репутацию, ожидая где-то в туманном будущем безмятежные дни, когда ему уже не надо будет работать каждый день, а также большинство вечеров и почти всегда в выходные. «Я делаю это для нас». А я кивала и говорила: «Понимаю».

Я полагала, что, пока у меня есть Нью-Йорк, мой папа и Джейни, я в порядке. Дети рано или поздно вырастут, пойдут в садик, а потом в школу. Когда-нибудь я доживу до того дня, когда смогу разговаривать с ними и они будут отвечать. Я могла бы работать неполный день, вернуться к своей прежней жизни и вновь обрести равновесие.

И тут у меня украли коляску.

Мы с детьми возвращались домой из Музея естественной истории, где провели двадцать образовательных минут, осматривая экспонаты подводного мира. Столько же времени мы потратили на смену памперсов и сорок пять минут уделили сувенирному магазину.

Стояла неожиданно теплая для февраля погода, небо было ясное и голубое, веял мягкий ветерок, обещавший радости весны.

Сэм и Джек, появившиеся на свет добродушными и покладистыми и сохранившие эти черты характера, крепко спали в коляске. У Софи, безутешно рыдавшей, с красным личиком, и тоже мало изменившейся с тех пор, сна не было ни в одном глазу. Она стояла на дощечке, которую я приладила сзади к коляске.

— Мама, а почему колеса круглые? — спросила она, когда мы катились по Центральному парку.

— Потому что, если бы они были квадратные, то они бы не катились!

Софи обдумала услышанное.

— Почему?

— Понимаешь, колеса крутятся потому, что они для этого и сделаны! Так они и доезжают туда, куда нам надо!

— А почему…

Но прежде чем Софи закончила фразу, мужчина в грязной бейсболке выскочил из-за мусорного контейнера, схватил коляску за ручки и быстро покатил ее в темный узкий переулочек, которого я прежде не замечала.

— Эй! — закричала я, а Софи проворно соскочила с дощечки и обхватила меня за ноги.

— Спокойно, спокойно, — сказал он, прислоняя коляску к мусорному контейнеру и роясь в кармане. Сердце у меня замерло, когда я увидела пистолет.

— Давай сумку!

Я отцепила Софи от своих ног, прижала ее к себе, наклонилась и вытащила мешок для памперсов из нижней сетки коляски.

— Нет, твою сумочку!

— У меня ее нет. Я не ношу с собой сумочку. Я просто бросаю кошелек в мешок для памперсов.

Я сунула ему мешок, чувствуя головокружение и тошноту.

— Пожалуйста, не делайте ничего плохого моим детям.

Он вывалил содержимое мешка на тротуар. Носовые платки и памперсы, пакетики с изюмом рассыпались в беспорядке. Там оказался и кошелек, который незнакомец сунул в карман.

— Драгоценности!

Я протянула часы и браслет и попыталась стащить обручальное кольцо, заставляя себя смотреть на него, на его лицо, его тело. Это был бледный белый парень с грязными светлыми волосами, ростом около метра шестидесяти и весом приблизительно семьдесят килограммов. Одет он был в полинялые джинсы и кожаную куртку.

— А теперь давай мне коляску.

— Что?

Он свирепо взглянул на меня.

— Вытаскивай оттуда своих щенков и давай мне коляску.

— Стой спокойно, — прошептала я Софи. Она снова уцепилась за мои ноги. Я резко наклонилась, трясущимися руками отстегнула мальчиков, все еще не в силах поверить, что все это происходит в действительности.

Я взяла детей на руки. Вор нажал красную кнопку под ручкой коляски. Ничего не произошло. Он уставился на инструкцию, напечатанную на ручках из пенопласта.

— Здесь сказано: «Легко складывается одной рукой».

— Ну да, в принципе…

Он снова нажал кнопку и покачал коляску. Ничего. Он пнул подвеску.

— Нет, не так, — произнесла я, стараясь распределить поудобнее килограммов тридцать живого веса у себя на руках.

— Нет, мамочка, нет, — зарыдала Софи, когда ножка Джека задела ее плечико. — Не надо детку трогать!

— Нужно нажать кнопку и одновременно поднять эту нижнюю перекладину.

— Эту? — уточнил грабитель, показывая своим пистолетом на одну из перекрестных перекладин.

— Нет, нет, вон там, внизу, — показала я подбородком. В это трудно поверить, но Сэм и Джек все еще спали, а Софи, по-моему, поняла, что происходит.

— Мамочка, а зачем дядя берет коляску?

— Она ему нужна, — ответила я, поправляя мальчишек на руках.

Софи так громко и пронзительно завопила, что бабушка могла бы ею гордиться.

— Страшила!

«Черт! Глава сорок третья! — подумала я. — В которой меня продают в рабство, и Софи остается безутешной!»

— Извините! Сэр?!

— Страшила! — орала Софи так, что оба мальчика открыли глаза, посмотрели на сестричку и начали плакать.

Грабитель наконец ухитрился сложить коляску и вскинул ее на плечо.

— Могу я достать из корзины игрушку моей дочери?

— Купи ей другую, богатая сука!

— Страшила особенный! — прорыдала Софи.

— Страшила особенный, — повторила я. — Второго такого не купишь.

Он вздохнул и остановился. Я шагнула к нему, причем Софи все еще висела у меня на ноге, высвободила руку и порылась в корзине под сложенной коляской. Пакет сока, игрушечный спущенный баскетбольный мяч, пластиковый контейнер с сырными крекерами…

— Страшила!

Наконец я отыскала куклу и протянула ее дочери. Она сунула большой палец в рот и вцепилась в куклу, свирепо глядя на грабителя. Приподняв бровь, он посмотрел на нас четверых.

— Еще что-нибудь?

Я прислонилась к мусорному контейнеру.

— Нет, — сказала я, наблюдая, как из моей жизни навсегда исчезает моя четырехсотдолларовая коляска, сделанная в Германии. — Нет, это все.

«Богатая сука», — думала я, вздыхая. Я запихала, что смогла, в мешок для памперсов, дотащила детей до улицы, остановила такси и позвонила мужу.

В три часа Бен забрал нас из полицейского участка. Лоб его был нахмурен, губы крепко сжаты, а взгляд полон ярости.

— Хватит с меня! — воскликнул он. — Хватит с нас города. Мы уезжаем, как только я смогу вытащить нас отсюда.

Я открыла рот, чтобы запротестовать, но оказалось, что я так слаба, что не нашла ясных и доходчивых аргументов в пользу того, чтобы остаться.

В четыре часа Бен уже висел на телефоне, общаясь с агентами по продаже недвижимости. На следующей неделе он выставил на продажу нашу квартиру, а вскоре торжественно ввел меня в наш собственный дом и вручил мне ключи. Прощай, Нью-Йорк, здравствуй, тошнотворный Коннектикут!

Еще до нашего переезда я ловила себя на том, что предаюсь грезам, как могла бы сложиться моя жизнь. А если бы я понастойчивее повела себя с Эваном? А если бы ухватилась за большую любовь вместо того, чтобы довольствоваться человеком, который мне просто нравился?

Какой смысл размышлять об этом, думала я на следующее утро, силком вытаскивая себя из постели, потому что дети со скандалом требовали блинчиков, а муж со скандалом требовал чистую рубашку. Если бы не было Бена, не было бы и детей, а я не могла представить жизни без них.

И все же, раздавая тарелки и чистые рубашки, я не удержалась от мыслей, что могло бы случиться, если бы компьютер «Бритиш Эйрлайнс», который выдал мне место в самолете, посадил меня на ряд ближе или на ряд дальше, или если бы я уехала лечить свое разбитое сердце в Париж или в Майами-Бич вместо Лондона, или если бы я нацепила свою маску для сна минутой раньше, и Бен никогда бы не увидел мое лицо.

 

Глава 22

Мэрия Апчерча, согласно доске, установленной на глыбе гранита перед зданием, была построена в 1984 году. Но строители, безусловно, отнеслись к колониальной истории городка со всей серьезностью: вместо аудиторных стульев с поднимающимися мягкими сиденьями и подлокотниками в помещении с высоким потолком стояли деревянные скамьи с высокими спинками, которыми мог бы гордиться любой пуританин, ненавидящий роскошь, и которые, судя по тому, как ерзали и вертелись на них присутствующие, были узковаты для современных седалищ. Кстати, места для того, чтобы втиснуть мою задницу, уже не осталось.

Панихида по Китти должна была начаться в десять утра, но, очевидно, все жители нашего славного городка получили уведомление с указанием явиться не позже девяти сорока пяти. К тому времени, когда я вкатилась в зал в весьма респектабельные девять пятьдесят три — волосы причесаны и помада на губах, — все места во всех рядах были заняты, заняты были и все приставные места по периметру зала, а их было не менее трех дюжин. Я обошла зал и встала в углу.

Кэрол Гвиннелл помахала мне со своего места в третьем ряду от кафедры. На ней была серая юбка с голубоватым отливом, белая шелковая блузка, черные туфли-лодочки и вместо обычного множества браслетов и колокольчиков бриллиантовые серьги-гвоздики. Рядом с ней сидела Сьюки Сазерленд в бледно-бежевом костюме с двойной ниткой жемчуга. Рядом с Сьюки расположилась Лекси Хагенхольдт, волосы аккуратно заплетены и уложены, в светло-коричневом платье-тунике с длинными рукавами, обтягивавшем широкие плечи, и в колготках, обрисовывающих икры.

Я стояла в углу в черной юбке и темно-синем свитере и жалела, что никто мне не напомнил относительно приглушенных земляных тонов.

— Давайте помолимся, — провозгласил Тед Гордон, священник городской конгрегационалистской общины.

Все опустили головы. Я тоже опустила голову так резко, что услышала, как в шее что-то щелкнуло.

— О Господи, просим Тебя, прими в свои объятия сестру нашу Китти Кавано. Просим Тебя, утешь ее убитую горем семью, тех, кого она любила: мужа Филиппа, ее дочерей — Мэдлин и Эмерсон, ее родителей — Бонни и Хью…

Родителей? В некрологах не упоминались родители. Слова «ее пережили» включали только мужа и дочерей. На веб-сайте Тары Сингх назывались девичья фамилия Китти и город, где она родилась, но ничего не сообщалось об отце или матери. Бонни — имя с открытки в спальне Китти.

Я подняла голову и оглядела толпу. Около дюжины пар по возрасту подходили к тому, чтобы быть ее родителями. Я просмотрела первый ряд, но там увидела лишь Филиппа, девочек в одинаковых платьях-матросках и хорошо сохранившуюся пожилую пару, чья мужская половина была точной копией Филиппа, если бы Филипп был на тридцать лет старше и провел большую часть этого времени, наслаждаясь мраморными бифштексами и виски двенадцатилетней выдержки.

— Господи, вознеси наше братство, — продолжил преподобный Гордон.

У него были вьющиеся волосы, покатые плечи и круглое лицо. Я вдруг подумала, что он выглядит так, словно борется изо всех сил, чтобы не рассмеяться. Как тот парень, игравший Лоха в «Доме животных».

— Будем же светом друг для друга и утешением для убитой горем семьи, — произнес он, и щеки его тряслись от искренности. — Будем же терпеливы друг к другу, и будем любить друг друга в это ужасное для всех нас время, пока полиция продолжает поиск тех, кто содеял этот кошмар, чтобы передать преступников в руки правосудия.

Преподобный Гордон наклонился вперед и крепко ухватился за край кафедры. Его золотое обручальное кольцо поблескивало.

— Что мы можем сказать о Китти Кавано? — вопросил он. — Блестящий мыслитель. Любящая мать. Заботливая, преданная супруга.

Писатель-невидимка. Женщина, которая три дня в неделю проводила в Нью-Йорке, и никто не знает, чем она там занималась.

Преподобный Гордон помолчал и сердечно посмотрел на присутствующих.

— Что мы можем сказать о женщине тридцати шести лет, которая умерла?

Челюсть у меня отвисла, глаза широко открылись. Я прошептала еле слышно: «О нет, он не мог это сказать». Похороны убитой женщины, а этот Лох цитирует «Историю любви»? Неужели Китти не заслужила ничего лучше? Я поискала кого-нибудь, с кем могла бы поделиться своими наблюдениями, но услышала только приглушенные всхлипывания и деликатное сопение.

Как оказалось, у преподобного Гордона нашлось, что сказать о женщине тридцати шести лет, которая умерла. И немало.

Он похвалил материнскую теплоту Китти, ее умение вести дом, вкуснейший домашний пирог с клубникой и ревенем, который дважды занимал призовые места на ежегодной церковной весенней ярмарке выпечки и напитков. В самых общих чертах и самым нейтральным тоном он упомянул ее «статьи, которые заставляли нас думать», не сказав ни слова о том, что писала она для кого-то другого, и один раз сослался на ее книгу, «умершую вместе с ней».

Я высвободила правую ногу из туфли на высоком каблуке и подождала, скажет ли он что-нибудь о ее жизни до Апчерча — подруга по колледжу, издатель больничного вестника, соседка по квартире в Нью-Йорке. Ничего подобного. Ни слова о родителях, о друзьях детства, приятелях. Словно Китти вообще не было на свете, пока она не вышла замуж за Филиппа и не переехала в Апчерч.

— А теперь, — провозгласил преподобный Гордон, благосклонно поглядывая на присутствующих, — может, кто-нибудь из друзей Китти хочет что-нибудь сказать?

Большой зал с высоким потолком молчал, слышались лишь всхлипывания или звук, когда одна нога в чулке трется о другую. Он выжидающе смотрел на аудиторию.

Я вдруг неожиданно почувствовала, что готова разрыдаться при виде родителей мужа, стоически уставившихся перед собой — образцовых представителей общества, где сохраняют присутствие духа в любых обстоятельствах.

Мэрибет и Сьюки тихонько переговаривались друг с другом, но никто не делал ни единого движения по направлению к кафедре. Неужели никто не желал сказать хоть что-нибудь? Неужели у Китти не было друзей? Если бы я сыграла в ящик, Джейни наверняка закатила бы офигительную речугу в мою честь, в которой представила бы меня смешной, любящей и компетентной, и не сказала бы ни слова о том дне, когда Сэм скатился с кровати, а Джек выпал из автомобильного сиденья, и мне пришлось мотаться в травмпункт дважды на протяжении восьми часов.

В отличие от меня, Китти было за что петь хвалебные речи. Здесь сидели женщины, которые собственными глазами видели, какой преданной матерью она являлась. Почему же все молчали?

Наконец к сцене подошел Кевин Долан и прошептал что-то на ухо преподобному Теду. Я выдохнула, решив, что кто-то все-таки собрался сказать что-нибудь о Китти. Но тут Кевин, продолжая шептать, показал. На толпу. На дальний конец зала. На меня.

— Кейт Кляйн? — произнес преподобный.

Головы повернулись. Шепот волной прокатился вдоль проходов. Кровь отлила от моего лица. Я покачала головой. Преподобный Тед, казалось, этого не заметил.

— Кейт Кляйн! — воскликнул он и впервые за все утро попробовал осторожно пошутить: — Прошу, пройдите!

Я потрясла головой и губами обозначила слово «нет», стараясь сохранить на лице выражение должной сдержанности. Мое «нет» не приняли во внимание. Меня взяли за руки и подтолкнули к проходу, по которому я двинулась в тесных туфлях. Потом каким-то образом Кевин Долан деликатно направил меня к кафедре.

— Извините, — пробормотал он. — Может, я вас неправильно понял, но разве вы не сказали мне, что работаете над речью для панихиды?

«Попалась… — подумала я. — Ох, Кейт, ты крепко влипла!» Я мертвой хваткой вцепилась в края кафедры и посмотрела на присутствующих — триста моих современников из Коннектикута — без единой мысли в голове, что же я им скажу.

— Китти Кавано была… — с усилием сглотнув, начала я.

— Громче! — крикнули в задних рядах.

— Не слышно, — поддержал еще кто-то.

Я прочистила горло, поправила микрофон, сморщившись, когда он взвизгнул, и попыталась снова начать.

— Китти Кавано была хорошей матерью и хорошей женой. Как мы все уже слышали, — слабым голосом добавила я. — И она делала важную работу — она…

Проводила таинственные дни в Нью-Йорке, вероятно, обманывая мужа, который, возможно, обманывал ее.

Господи, помоги. Я проглотила комок в горле.

— …она пыталась разобраться, что значит быть хорошей матерью, хорошей женой, хорошим человеком в наше время. Очевидно, мы не все согласны с тем, что она говорила…

Я вытерла лоб, пока в последних рядах кто-то возмущенно втянул воздух.

— Но все мы согласимся с тем, что быть родителем нелегко. Действительно, очень и очень нелегко. Труднее, чем мы читаем во всех этих книгах, труднее, чем нам показывают в кино. Думаю, Китти будут помнить потому, что она не боялась задавать эти трудные вопросы, пыталась найти свои ответы, и плевать ей было на то, что иногда ее мысли шли вразрез с нашими привычными представлениями.

Я снова провела рукавом по лбу и почувствовала, что пот ручейком бежит по спине, и лифчик сзади промок насквозь. Наверное, я выглядела как Альберт Брукс в фильме «Теленовости». В памяти пронеслись те немногие разы, когда я видела Китти — действительно видела ее. Китти в платье розового льна улыбается своим дочерям; Китти, мертвая, распростертая на полу собственной кухни, и кровь на шелковой блузке цвета старого бордо.

«Петь, — подумала я. — Пропеть ей хвалу».

— И вот… может, мы все споем песню. В память о ней.

Я незаметно провела указательным пальцем над верхней губой и поняла, что, несмотря на годы занятий вокалом, несмотря на знакомство с каждой джазовой композицией, несмотря на то, что я выросла в семье одной из выдающихся сопрано мира и одного из лучших гобоистов страны, я не могла вспомнить мелодию ни одной песни. Ни одного куплета, ни единой ноты. Ничего. В голове было пусто. За исключением… Я глубоко вздохнула.

— Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп.

Мой голос сорвался на последнем слове. Аудитория ошеломленно смотрела на меня. Преподобный Тед наморщил широкий лоб. У Кевина Долана отвисла челюсть.

Наконец Лекси Хагенхольдт и Кэрол Гвиннелл вместе хлопнули в ладоши и запели:

— Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп.

Еще несколько человек несмело хлопнули в ладоши в такт, их лица хранили выражение вежливой незаинтересованности, а голоса были деликатно тихими.

— Если весело живется, мы друг другу улыбнемся, — вступил преподобный Тед своим приятным баритоном.

— Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп, — пел Кевин Долан.

Последние хлопки прозвучали в пространстве зала, как камни, падающие в пустой колодец.

— Спасибо, — пробормотала я и захромала обратно по проходу, заполненному людьми, которые расступались передо мной — нет, отшатывались от меня.

Я вернулась к стене. Одежда на мне была насквозь мокрой от пота. Какая-то женщина рядом со мной наклонилась и тронула мою руку.

— Это было… Это было что-то.

Я слабо кивнула. Да уж, действительно что-то. Не сомневаюсь.

— И в завершение, — произнес преподобный Тед, — предоставляю слово семье Китти.

О нет, подумала я. И у меня перехватило дыхание.

Неуверенными шагами Филипп Кавано пробирался через толпу вместе с дочерьми. Одна девочка шла слева, а вторая справа, и они вели его, как крошечные темно-синие буксиры, тянущие грузовое судно в порт. О нет. Только не это. Я порылась в сумочке в поисках носового платка и удовлетворилась скомканной, заляпанной шоколадом салфеткой из кафешки.

Я никогда не любила леди Диану, однако хорошо помню ее похороны — венок и надпись на ленте: «Мамочке». Я рыдала так, будто потеряла собственную мать (которая в это время выступала в Денвере и была в полной безопасности). А если бы это я умерла, а Софи и Сэм с Джеком остались бы с отцом? Я вспомнила о записке на своей машине прошлой ночью, и меня затрясло.

Филипп Кавано остановился и вытер глаза. Губы его посерели и дрожали. Щеки впали, кожа под подбородком отвисла и дрожала в такт шагам. Он взошел на одну ступеньку, потом еще на одну. На третьей ступеньке каблук зацепился, и он споткнулся, чуть не упал, но все-таки добрался до кафедры.

Я услышала, как ахнула Лекси Хагенхольдт, и увидела, как Кэрол Гвиннелл гладит ее по плечам. Темноволосая женщина в первом ряду рядом с Кевином Доланом — Дельфина, предположила я — тихо плакала в платок. Филипп пальцем потрогал микрофон, словно хотел убедиться, что тот все еще на месте.

— Китти была… — Голос его звучал, как низкий монотонный скрежет. Он откашлялся: — Китти была…

Послышалось гулкое эхо, а потом глухой удар. Филипп Кавано наклонился вперед и закрыл лицо руками.

— Это уже слишком, — тихо произнесла женщина слева от меня.

И вот уже преподобный Тед оказался рядом с Филиппом и бережно повел его обратно. Две девочки остались стоять перед микрофоном, миниатюрные Китти с безукоризненной осанкой и блестящими каштановыми волосами, аккуратно зачесанными назад над их бледными личиками. Они посмотрели друг на друга, и, наконец, одна из них выступила вперед.

— Мы очень любили свою маму, — сказала она.

Часы тикали. Лекси Хагенхольдт плакала. Дыхание Филиппа Кавано со скрежетом вырывалось из груди, пока он пытался совладать с собой, а преподобный Тед похлопывал его по спине. Вторая маленькая девочка сделала шаг вперед и встала рядом с сестрой.

— Она была самая лучшая мама в мире.

Народ толпился в проходе. Филиппа подпирали родители с одной стороны и преподобный Тед с другой. Филипп стоял как восковая фигура, положив руки на плечи дочерей.

Стараясь не слышать, что говорили обо мне («кто эта… эта большая женщина, и что она вообще себе думала?»), и учитывая взрывной характер ситуации, я проскочила мимо как можно быстрее.

Пока я наблюдала за происходящим, к Филиппу подошли Кевин Долан и Дельфина. Кевин обнял Филиппа за плечи. Тот закрыл глаза, а Дельфина Долан с заплаканным лицом стояла рядом, вытирая слезы. Когда Филипп потянулся к ее руке, мне показалось, что она отшатнулась.

Я протолкалась к выходу и обогнала почти всех на короткой дистанции к парковке. Я игнорировала лица и сосредоточилась на номерных знаках машин.

В некрологах писали: «Истхем», «Массачусетс». Именно в Истхем была адресована неотправленная открытка, которую я нашла. Номерные знаки Коннектикута — бело-голубые; номерные знаки Массачусетса — бело-голубые с красным.

Я нашла три автомобиля с номерными знаками Массачусетса: зеленый ромбовидный «Сааб», «Кадиллак» с детским сиденьем сзади и — я затаила дыхание — четырехдверная «Хонда». Похоже, ей уже лет пять, и она — самая старая машина на стоянке. Серого цвета, дверца со стороны водителя погнута, и на бампере стикер: «Дайте миру шанс».

Я встала в сторонке, стараясь соблюсти вежливую дистанцию между «Хондой» и «Саабом», и замерла, когда одна пожилая пара подошла к серому автомобилю. Мужчина выглядел болезненным, у него были седые волосы, бледная кожа и слезящиеся голубые глаза за слишком большими очками. Женщина была небольшого роста, стройная, вьющиеся седые волосы были очень коротко пострижены, на ней было свободное зеленое платье мешковатого покроя, ожерелье из больших стеклянных бусин и кожаные сандалии, надетые на черные колготки. На лице ни следа макияжа, даже небрежного мазка помады цвета осенних кленовых листьев, обычного для женщин Апчерча. Явно не из нашего городка.

Осторожно ступая по гравийному покрытию, я приблизилась к их машине.

— Извините, вы родители Китти?

Я посмотрела на женщину, стараясь припомнить девичью фамилию Китти.

— Бонни Верри?

— Да, я Бонни Верри. Китти была моей дочерью.

— Меня зовут Кейт Кляйн, — произнесла я, протягивая ей руку.

— Мы слышали, как вы говорили, — сказала она.

Она взяла мою ладонь в свои маленькие и теплые руки. У нее были такие же голубые глаза, как у Китти, но на этом сходство заканчивалось. Я не находила изящных черт ее дочери в дружелюбном круглом лице Бонни… и Китти была как минимум сантиметров на двадцать выше матери.

— Вы художница? — спросила я.

Она с любопытством посмотрела на меня.

— Я была в доме Китти… видела красивые морские пейзажи.

— Ах, — вздохнула Бонни.

Муж сжал ей плечо рукой с голубыми венами.

— Нам нужно ехать. Движение на девяносто первом шоссе сейчас очень интенсивное.

Я кивнула и воскликнула:

— Я хотела сказать, как глубоко я сочувствую вашему горю!

— Спасибо, милая.

— Я нашла ее… — начала я и захлопнула рот, внезапно осознав, что мои слова звучали почти как хвастовство. Вот какой я молодец, обнаружила труп вашей дочери!

— Видимо, это было ужасным потрясением для вас, — заметила Бонни.

Я скромно кивнула, как бы намекая на то, что столь умудренная опытом натура, как я, натыкается на обескровленные тела соседей с завидной регулярностью.

— Как жаль, что я не так близко знала Китти, — произнесла я, стараясь придумать, как бы мне спросить о той открытке. — Я хочу сказать, что мы часто встречались на игровой площадке и, конечно же, я читала «Контент», видела статьи, что она писала…

Слова «статьи, что она писала» произвели на пару сильное впечатление. Бледное, изборожденное морщинами лицо Хью покраснело. Бонни беспомощно посмотрела на меня. Ее муж с неприступным видом прошествовал к машине и сунул ключ в замок зажигания с такой силой, что я удивилась, не увидев, как он выскочил из дверцы с противоположной стороны.

— Сожалею о вашей потере, — промолвила я.

Бонни покачала головой, пока ее муж перегнулся через рычаг передач и открыл ей дверцу.

— Вы не понимаете, — сказала она так тихо, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать, — мы с Хью потеряли Кейти уже очень давно.

Я была так ошарашена тем, что услышала, и тем, как она назвала Китти, что стояла, как замороженная, пока Бонни захлопнула дверцу, а Хью выжал сцепление. Колеса «Хонды» прокатились сантиметрах в пятнадцати от меня, чуть не наехав мне на ноги.

Хью газанул, машина, визжа шинами, вырвалась с парковки и вылетела на Мэйн-стрит. Я отшатнулась. Каблук за что-то зацепился, и я едва не шарахнулась о землю, но кто-то подхватил меня сзади за локти и поддержал.

— С вами все в порядке? — раздался мужской голос.

Каблуки подо мной подогнулись, и я все-таки рухнула на гравий.

— Ой!

Когда я с усилием поднялась, в лодыжке пульсировала боль, а на ладонях крошечными точками выступила кровь.

— Извините, спасибо, — пробормотала я.

Мужчине, который пытался поймать меня, было за пятьдесят. Он был небольшого роста, крепкий и абсолютно лысый, с карими глазами и узким загорелым лицом. Он слегка напомнил мне выдру, зверька небольшого, гладкого и лучше приспособленного к жизни в воде, чем на земле.

— Господи! — воскликнула я, надеясь, что несколько глубоких вдохов избавят меня от дрожи в коленках. — Вот тебе и привет от родителей.

Мужчина озадаченно пожал плечами и протянул руку.

— Джоэл Эш, — представился он.

Имя было мне знакомо, но только через пару секунд я вспомнила, что мне рассказала Лора Линн Бэйд. Главный редактор «Контента», который, возможно, спал с усопшей.

— Вы были другом Китти, — утвердительно сказала я.

Он кивнул.

— Я старался быть ей другом, — уточнил Эш, наблюдая, как я смахивала гравий с ладоней.

— Вы давно знали друг друга?

Он повернулся к входу в мэрию, откуда тянулся ручеек тихо переговаривающихся скорбящих, облаченных в серое и темно-серое.

— Не хотите ли выпить чашечку кофе? — предложил Эш. — У меня есть немного времени, прежде чем нужно будет возвращаться в город.

 

Глава 23

Через десять минут Джоэл Эш и я сидели за столиком в кафе — домике под серой черепицей с тентами в желтую и белую полоску и полудюжиной круглых деревянных столиков на двоих, где за шесть баксов можно было получить чашку жидкого кофе и теплый, пухлый багель, рецепт которого в точности воспроизводил спрессованный «Чудо-Хлеб».

Джоэл Эш откусил кусочек, скривился и отложил багель в сторону.

— Да, — кивнула я, понизив голос. — Они в самом деле ужасны.

— Не очень вкусно, — признался он.

Эш выглядел так, словно принимал решение — то ли заставить себя проглотить тот кусочек багеля, что уже был у него во рту, то ли выплюнуть его в салфетку. В итоге он решил дожевать.

— Так объясните же мне, — произнесла я, — как могла мамочка из Апчерча, сидя дома, оказаться в числе авторов одного из самых влиятельных журналов Америки?

Мой комплимент, преисполненный грубой лести, все еще висел в теплом воздухе, пахнущем дрожжами, а я уже полезла в сумку за блокнотом. Джоэл Эш снисходительно улыбнулся:

— Вы не закидываете сейчас удочку насчет ее работы?

— Нет. У меня и тут хватает дел.

— Ну что ж, — сказал он. — Я был профессором у Китти в колледже, и все эти годы мы поддерживали связь. Ведь это Китти обратила мое внимание на Лору Линн Бэйд. Я посмотрел ее несколько раз по Си-эн-эн. Ее идеи меня заинтриговали. Битва между матерями, сидящими дома, и работающими матерями. Спорная основа самого понятия материнства в Америке.

Я кивнула и записала: «спорная основа».

— Поскольку я сама мать, должна сказать, что это интереснейшая тема.

Поскольку я сама мать, то весьма сомнительно, могла ли я найти время, чтобы почитать об этом. Но лести никогда не бывает много.

— И я позвонил Лоре Линн Бэйд, а она просто жаждала, чтобы ее имя ассоциировалось с «Контентом».

— Разумеется, — произнесла я тоном, подразумевающим, что нужно быть педерастом или космическим пришельцем, чтобы не хотеть этого.

— Но она была занята. Спрос на ее время был велик, и скоро стало ясно, что ей понадобится… — Он покрутил золотое обручальное кольцо вокруг тонкого пальца. — Некая помощь. А я читал много работ Китти в колледже.

Я записала: «Читал ее работы». Интрига усиливалась. По крайней мере я на это надеялась.

— А какой предмет вы вели в Хэнфилде? — спросила я.

— Меня приглашали на семестр читать лекции по политике и прессе.

Он аккуратно свернул пустой пакетик из-под сливочного сыра.

— Китти произвела на меня впечатление: ее ум, ясность стиля, самобытность точки зрения.

— Да, — кивнула я, соображая, не является ли профессорское выражение «самобытность точки зрения» синонимом для «классные сиськи».

Китти-студентка наверняка была лакомым кусочком — волосы цвета горького шоколада, убранные назад под обруч, свежее личико и безупречное тело в джинсах и футболке с эмблемой Хэнфилда.

— Она была большой умницей, много трудилась и вовремя сдавала работы. Я помог ей найти первую работу, писать для больничного вестника в больнице Святого Франциска в Нью-Йорке. Когда выяснилось, что Лоре Линн Бэйд нужна помощь, я позвонил Китти и спросил, заинтересует ли ее это предложение. Потом пригласил их обеих на ленч, чтобы они встретились.

Сердце у меня колотилось. Эш встретил Китти в колледже, восхищался ее умом, не терял связи с ней все эти годы, нашел для нее не одну, а две работы в Нью-Йорке, с его очень жесткой конкуренцией. Если все это не означало, что речь идет о любовных отношениях, то я уж и не знаю, что еще для этого нужно… В общем, Лора Линн Бэйд попала в точку.

— Я был весьма удивлен, что она находила время для сочинительства. Дети занимают время целиком и полностью. — Он снисходительно улыбнулся. — Так утверждает моя жена.

Я посмеялась вместе с ним, думая, что у меня с его женой много общего — влиятельные мужья, они редко бывают дома, им идея жены и детей нравится больше, чем реальные дети, начинающие плакать, если их обидеть или если они ударятся. Дети могут с воплями требовать фастфуд или дрянные пластмассовые игрушки. А уж если день не задался, станут беспрерывно хныкать, когда пора спать или купаться…

— А как они вместе работали? — спросила я.

— Многое решалось по электронной почте или по телефону. Лора Линн Бэйд звонила Китти. Они обсуждали тему, вырабатывали общую линию, потом Китти писала черновой вариант, Лора Линн Бэйд одобряла его, и Китти посылала мне текст.

— Она сама не приезжала в офис?

Эш покачал головой, вид у него был страдальческий и немного подозрительный. Он достал из кармана аспирин, взял две таблетки, посмотрел на них и добавил третью.

Авторы «Контента» скорее всего не подозревали, что Лора Линн Бэйд не сама пишет колонку «Хорошая мать», поэтому появление Китти в офисе могло оказаться неприятным сюрпризом.

— А что вы думаете о ее политических взглядах?

Эш проглотил таблетки и пожал плечами.

— У Лоры Линн Бэйд было твердое мнение относительно работающих матерей, — пояснила я. — Она считала, что матери не должны работать вне дома.

— Я бы не сказал, что это глубокий анализ ее взглядов, — запротестовал он.

Я перла вперед, как бульдозер, решив, что время для нюансов придет позднее, после того как я вычислю, кто убил Китти.

— Я полагаю, сама Китти придерживалась такого же мнения по поводу работающих матерей.

Джоэл Эш развернул бумажный пакетик и разгладил его на столе.

— Вы ведь были знакомы с ней? Разве нет?

— Ну, вы же знаете, как это бывает. Чаще всего наше общение сводилось к обсуждению того, какой сорт арахисового масла нравится нашим детям.

— Ха-ха-ха.

— А в колледже? В Хэнфилде ведь много консерваторов?

Я знала, что так оно и есть. Из Интернета и со времен учебы в колледже, когда Хэнфилд славился тем, что был плодоносной почвой для произрастания типов вроде Филлис Шляфли и Пэта Буханана.

— Китти во всем этом участвовала?

— Я уже плохо помню.

— Тогда почему она согласилась писать за женщину…

— Помогать, — поправил Джоэл Эш.

— Помогать женщине сочинять статьи, в которые она сама не верила?

Джоэл Эш яростно откусил от своего багеля.

— Это дало ей возможность entrée, — произнес он, с каждым словом откусывая от своего багеля. — Работа для «Контента» давала ей определенный cachet, определенный éclat…

— Будьте так любезны, говорите по-английски, — попросила я.

Эш нахмурился, глядя на меня. Потом его лицо разгладилось. Он вздернул подбородок и уставился на потолок.

— Прекрасно, прекрасно. По-английски. — На лице его появилось задумчивое выражение. — Китти тоже была забавной. Знаете, как она называла это место?

— Какое?

— Апчерч. Она называла его «Затерянный мир».

Значит, за маской безупречной мамочки Китти скрывала ту же обескураженность нашим городком, что и я.

— Так почему же она переехала сюда?

Я ожидала еще одно недоуменное пожатие плечами, непонимающий взгляд или некую вариацию моей собственной истории: она здесь, потому что так захотел ее муж. Но Джоэл Эш удивил меня.

— Полагаю, она оказалась тут по той же причине, по которой согласилась работать для «Контента».

— Cachet, — процитировала я, — éclat.

Легкая улыбка тронула его тонкие губы.

— Статус. И возможность вращаться в определенных кругах, — добавил он. — Не уверен, что для этого есть подходящее французское слово. Доступ, вероятно. Она хотела иметь доступ к людям, занимающим высокое положение, посещать соответствующие благотворительные организации, участвовать в кампаниях по сбору средств. Если Китти поднимала трубку и говорила: «Я пишу для „Контента“, я собираю информацию для Лоры Линн Бэйд», ее могли соединить с сенаторами. Даже с президентами.

— И ей было безразлично, что ее имя не появлялось в печати?

Со страдальческим видом Эш снова откусил от багеля и покачал головой. Я чувствовала отчаяние, а он стал нервничать.

— Послушайте, — сказала я. — Я не пытаюсь совать нос в чужие дела, но я напугана. Мы все напуганы. Полиция пока никого не арестовала. Все матери шарахаются от каждой тени. Все, что вы вспомните, любая мелочь…

— Сожалею, — произнес Джоэл и посмотрел на часы. — Хотел бы я ответить на все ваши вопросы, но мне действительно пора идти.

Он отодвинул стул от стола, и мы вместе вышли из кафе.

— Как вы думаете, мог кто-нибудь из читателей Лоры Линн Бэйд быть замешанным в этом деле? — спросила я, пока мы двигались к парковке.

Джоэл шагал быстро, и мне было тяжело поспевать за ним. Лодыжка болела, и нога наверняка распухла, пока мы сидели за столом. Ощущение было такое, будто я ступала по острым ножам.

— Мне известно, что она получала письма с угрозами.

— Письма с угрозами получала Лора Линн Бэйд, — поправил он. — Я пересылал ей. Она хотела видеть их, невзирая на то, как грубо звучали угрозы или каким корявым был их язык.

Я хромала за ним, думая, что для Джоэла Эша угрозы и орфографические ошибки были, вероятно, одинаково ужасными.

— А Китти видела эти письма? Знала о них? — спросила я.

Он потер макушку, глубоко засунул руки в карманы и вытащил ключи.

— А вот этого я не знаю.

Я дотронулась до его плеча, и Эш резко обернулся, нетерпеливо выдохнув. Солнце вытянуло наши с ним тени по парковке Брукфилд-Багельс. Наступил полдень, что было вполне естественно и в то же время огорчительно. Я опять опаздывала забрать детей.

— Послушайте! — воскликнула я. — Извините, если я вас неправильно поняла. Может, сидение дома с детьми слегка затуманило мне мозги, но то, что вы говорите, странно. Вы помогли Китти Кавано получить две работы, одна из которых действительно крутая. А теперь ее убили. Эту красивую, умнейшую, работящую, забавную женщину. Она мертва. Разве вы не хотите узнать, кто это совершил?

— Разумеется, хочу, — тихо ответил Эш.

— Вы спали с ней? Вы поэтому взяли ее на работу?

Плечи его напряглись, когда он свирепо уставился на меня. Я услышала монотонный шум уличного движения на Мэйн-стрит, слабое журчание ручейка. Прохладный ветерок шевелил мои волосы.

Я приготовилась к тому, что он рассмеется, бросится прочь или прыгнет в машину и уедет.

— Нет, — произнес Эш. — Я не спал с ней. Она годилась мне в дочери. — Он глубоко вздохнул и перебросил ключи из левой руки в правую. — Я признателен за ваше внимание к деталям ее смерти. Жаль, что я не сумел вам помочь. — Эш помолчал и добавил: — Сожалею, что вы потеряли подругу.

Он протянул мне руку, и я пожала ее.

 

Глава 24

Было уже десять минут первого, когда я добралась до «Красной тачки». Сэм и Джек сидели рядышком на красной деревянной скамеечке у входа в кабинет директрисы. Софи стояла перед ними, нахмурившись и подперев бока маленькими ручками.

— Мама, ты опять опоздала, — сказала она.

— Знаю, — вздохнула я и принялась искать в сумке кошелек, готовясь к очередному раунду с миссис Дитль.

Я нашла ее сидящей за столом из серого металла. На левом углу стола располагалось раскрашенное керамическое яблоко, на правом — серебряный нож для открывания писем с монограммой на рукоятке, между ними стоял кофейник.

— Надеюсь, вы понимаете, что это уже ваше пятое опоздание, — заявила она после того, как я, слабо улыбаясь, пробормотала, как я сожалею. — Если так будет продолжаться, нам придется серьезно поговорить о ваших планах на будущее.

— Извините, — произнесла я, засовывая штрафные тридцать долларов в банку из-под кофе, и отправилась забрать детей.

— Пожалуйста, постарайтесь, чтобы подобное больше не повторялось! — крикнула она мне вслед.

— Не играй с моей киской, — промурлыкала я.

Софи хихикнула, но миссис Дитль, которая меня услышала, было не до смеха. Она поспешила за нами по коридору, цепочка от очков, украшенная бусинками, билась о ее бюст, габардиновая юбка свистела, практичные туфли скрипели по линолеуму.

— Если вам кажется, что вы здесь несчастны, или что мы в «Красной тачке» не соответствуем требованиям вашей семьи к воспитательному заведению, то есть и иные садики, и, уж конечно, найдутся другие дети, которые будут счастливы занять ваши места.

— Я знаю. Извините.

Черт побери, она права. Были другие родители, которые затоптали бы друг друга в битве за привилегию заплатить девять тысяч баксов в семестр некоему супервоспитанному и сверхобразованному педагогу за то, чтобы он присматривал за тем, как их дети рисуют, макая пальцы в краску.

Я нацепила улыбочку, поклялась, что этого никогда больше не повторится, и наконец выбралась с детьми из красного дощатого здания с ярко-белой отделкой.

Мы сели в машину.

— Мы есть хотим, — захныкала Софи, когда автомобиль поехал по улице.

Клены по обеим сторонам дороги соединялись кронами, образуя мерцающий полог алого и золотого. Это напоминало яркую поздравительную открытку, которую я никогда бы не купила. Для меня этот вид был таким же чуждым, как лунный пейзаж.

В Нью-Йорке я знала каждый сантиметр своего района: газетные киоски и салатные бары, захудалые кафешки, молодых парней из химчистки и девушек из маленького бакалейного магазинчика, много раз спасавших мою задницу, извлекая со склада нужные памперсы после того, как Сэм решил, что будет носить только памперсы с Элмо. Я даже знала бомжа, называвшего меня «симпатичной мамашей», когда я катила коляску с детишками мимо.

— Сиди тихо, — велела я дочери.

Софи застонала и схватилась за живот.

— Кушать, — сказал Сэм, а может, Джек.

— Подождите минутку!

И затем, жестом полного отрицания всего того, что олицетворял собой Апчерч в целом и детский садик «Красная тачка» в частности, я завернула в «Макдоналдс», заказала три «Хэппи мил», раздала еду прямо на парковке и направилась домой.

— Позвали играть, — пробормотала Софи. Голос у нее уже был сонный от смеси нитратов и соды, и что там еще они в «Макдоналдсе» добавляют в молочные коктейли.

— Что?

— Нас позвали поиграть к Тристану и Изи, — пояснила она.

Я позвонила Сьюки Сазерленд.

— Мы опаздываем, но я покормила детей ленчем!

— Нет проблем, — весело прочирикала Сьюки бодрым тоном «хорошей мамочки». — Мы собираемся делать украшения ко Дню благодарения и печь булочки с льняным семенем.

— Прекрасно.

Подъехав к дому Сазерлендов, я стерла предательские пятна кетчупа с детских рук и физиономий, велела им вести себя хорошо и выгрузила их у чистейшего входа.

Я двинулась домой мимо дома Чемберлейнов и Лэнгдонов. Когда минивэн завернул за угол, я увидела, что перед моим домом стоит человек, держа руки в карманах, с изумленным выражением на лице. Выцветшие голубые джинсы. Широкие плечи. Черные волосы курчавятся за мочками ушей.

Эван Маккейн.

Моим первым желанием было ударить по газам и промчаться мимо. Вторым — вдавить педаль газа и сбить его. Представила, как он взлетит в воздух, будто кукла Софи, а я отстегну детские ремни безопасности, опущу стекла, заору: «Вот тебе за то, что разбил мне сердце!» — и умчусь. Ну прямо как Тельма и Луиза, только вместо «Сандерберда» будет минивэн. Но я с визгом затормозила у поворота. Доля секунды ушла на то, чтобы испытать радость, что я причесалась с утра и удалила волоски с верхней губы. Я распахнула дверцу со стороны пассажирского сиденья и скомандовала:

— В машину!

Эван лениво улыбнулся.

— Это что? Драматическая инсценировка «Молчания ягнят»?

— Садись!

Он пожал плечами, снял бейсболку, засунул ее в задний карман и сел в кресло рядом со мной. Как только он захлопнул дверь, машина с визгом рванула с поворота так быстро, что осталась двойная дорожка следов резины, которую мой муж наверняка заметит, когда вернется домой. Сердце у меня колотилось, а руки тряслись, когда я ударила по тормозам и остановилась в конце улицы.

— Привет, — произнес Эван.

Я отважилась взглянуть направо и увидела, что он смотрит на меня все с тем же непринужденным обаянием, как и прежде. Его щеки покраснели от холода, а губы сжались.

— Что ты делаешь около моего дома?

Эван пожал плечами.

— Мне нужно было поговорить с полицейскими, и я решил, что раз уж я здесь, по соседству…

Я схватилась за руль, чтобы руки не дрожали.

— Ты не можешь просто так появиться у моего дома и околачиваться тут. Что подумают соседи?

— Кейти. — Эван снял солнцезащитные очки и улыбнулся. — Это всего лишь невинный визит старого друга. Ведь непохоже, чтобы мы собрались заняться любовью посреди дороги.

Я вспыхнула. И вдруг осознала, что мои бедра прижимаются друг к другу. Под юбкой они были голые, потому что я не смогла найти ни легинсы, ни колготки. Мне показалось, что я слышу, как шелковая подкладка юбки шуршит и трется о кожу. И, судя по улыбке Эвана, он тоже это слышал.

— У меня есть информация о нашем общем друге, — произнес он.

— Расскажи!

Ладно. Это могло сработать. Эван выложит мне все сведения, и я высажу его на железнодорожной станции. Дело займет пятнадцать минут. Этого времени мне не хватит, чтобы снова влюбиться.

— Эй, подруга, наверное, ты думаешь, что со мной легко справиться?

— Эван…

— Ты уже перекусила? Я бы съел чего-нибудь. — Он понюхал воздух в салоне. — По-моему, здесь пахнет жареной картошкой.

— Это мои духи, — сказала я, не глядя на него. Если я только посмотрю на него, случится что-нибудь ужасное.

— Ну что же ты, Кейт? Я не видел тебя целую вечность. — Он тронул меня за плечо. — Я скучал по тебе, — тихо добавил он.

Я молча свернула на Мейпл-стрит. Эван пожал плечами и отвернулся к окну, разглядывая мой новый город: белая дощатая церковь, шпиль которой пронизывал голубое безоблачное небо; пышно разукрашенные старые викторианские дома, переделанные под банки и юридические конторы; мэрия из кирпича и стекла; старая аптека на Мэйн-стрит, где почти глухой аптекарь заставит вас проорать свое имя и рецепт, пока весь город не будет знать, что вы покупали там ханакс, рогейн или виагру.

— Ух ты! — воскликнул Эван. — Да, это не Атлантик-Сити.

Я заставляла себя держаться независимо и молчать. А мысленно сказала: «Я бы убежала с тобой, если бы ты меня попросил».

Эван продолжал оценивать то, что видел.

— Два Талбота?

Я задрала подбородок.

— Один из них Талбот-Малыш.

Он потер голову. А я уловила запах шампуня и мыла.

— Тебе здесь нравится?

— Нормально.

— Как Джейни?

— Великолепно. Она теперь большая шишка — редактор «Нью-Йорк найт».

Я проехала на мигающий желтый свет светофора.

— А как Мишель?

Я украдкой посмотрела на него. Эван отвернулся к окну.

— Она вышла за тебя замуж?

Он передернул плечами.

— Мы поженились. Ненадолго.

Руки лежали у него на коленях ладонями кверху. Лицо было серьезным.

— Сожалею, — произнесла я.

— Я пытался позвонить тебе…

— И что же у тебя не работало — телефон или пальцы отказали?

— Но сначала ты находилась в Лондоне, а потом…

— А потом ты переехал! К тому времени, как я распаковалась, тебя уже не было.

— Мы не переехали, — возразил Эван. — Нас вышибли оттуда. Ты не знала?

— О чем?

— Джейни купила дом и выгнала нас.

Я ударила по тормозам на светофоре перед супермаркетом и изумленно уставилась на Эвана.

— Что она сделала?

— Купила дом. А потом заявила нам, что собирается переделать его в кооператив, и дала нам десять дней на то, чтобы очистили помещение.

— Господи! Разве это законно?

— Она сказала, что если когда-нибудь увидит меня снова или услышит, что я попытался связаться с тобой, то сделает так, что мне переломают ноги. А вскоре вышлют из страны.

Машина позади меня вежливо бибикнула. Я тронулась с места.

— Шутишь? Ты же гражданин США!

— Да. Ты это знаешь, и я это знаю. Но парни из иммиграционной службы запутались в данном вопросе. Джейни нашла какого-то другого Эвана Маккейна, который нелегально жил в Бруклине… В общем, долгая история. В итоге все разъяснилось. — Он усмехнулся. — За исключением другого Эвана Маккейна. Его таки вышвырнули обратно в графство Корк.

— Надеюсь, ты не ждешь, что я тебя пожалею? — Голос у меня был стервозный, но веки внезапно защипало от слез. — Ты не позвонил мне даже после теракта. Все звонили друг другу.

Я вытерла глаза, пока «Роллс-Ройс» позади меня давил на гудок.

— Я хотел, — сказал Эван. — Я хотел позвонить.

Он оттянул ремень безопасности и отпустил его. Ремень мягко шлепнулся о грудь.

— Но я видел тебя тем летом. В Центральном парке, в зоопарке. С другим. Ты выглядела счастливой. Я подумал, зачем доставлять тебе неприятности.

Я кивнула и повернула показатель поворота с такой силой, что рычажок чуть не сломался у меня в руке.

Я вспомнила тот день, прелестный августовский день. Я встретила Бена во время ленча, мы купили пиццу и отправились гулять, чтобы поесть и посмотреть, как будут кормить морских львов. Каждый раз, когда мы с Беном гуляли по Нью-Йорку, я машинально разглядывала людей, в ожидании, что в любую минуту появится Эван и скажет мне: «Я ошибся, Кейт. Мы созданы друг для друга».

— Какого рода? — Голос у меня задрожал. — Какого рода неприятности ты собирался причинить?

Он промолчал. Я свернула на шоссе, в поток автомобилей, направлявшихся на север к Хартфорду. Когда Эван заговорил снова, голос звучал так тихо, что мне пришлось напрячься, чтобы услышать его:

— Я много думал о тебе после той ночи. И продолжаю думать.

Я взглянула на него: не издевается ли он? Может, Эван так шутит над озабоченной матерью, застрявшей в пригороде, который она презирает?

Но он серьезно смотрел на меня.

— А ты думала обо мне?

Всего лишь каждый день.

— Иногда. Какое это сейчас имеет значение?

Эван вздохнул.

— Если бы я мог повернуть время вспять, — пропел он.

— Цитируешь Шер?

— Если бы я мог найти путь… — продолжил он.

— Давай ты просто купишь мне ленч?

Эван откинулся на сиденье и выглядел вполне довольным.

— Обязательно, — сказал он.

 

Глава 25

Я привезла Эвана в наименее располагающий к игривым мыслям ресторан неподалеку от Апчерча. Вряд ли мы могли встретить там кого-либо из моих знакомых. Но даже если бы это и случилось, то кто бы мог заподозрить преступный сговор при ярком свете дня в ресторане, куда приводят шестилетних?

— Мило, — кивнул Эван, открывая передо мной дверь, а затем слегка поддерживая меня за локоть, пока мы направлялись к столику. — Местечко с настроением. Может, поиграем в «Трахни крота»?

— Я замужем, — сухо промолвила я. — Единственный, кто имеет право трахнуть моего крота, — это мой муж.

— Тогда, может, в скибол?

Я покосилась на Эвана. В уголках глаз у него собрались морщинки, несколько седых волос появились в темных кудрях на висках. Все это делало его еще более привлекательным, что было несправедливо, по моему мнению. Бог знает почему, но мои морщинки и седые пряди отнюдь не улучшали мой внешний вид.

— Добро пожаловать! — воскликнула сияющая девушка с «хвостиком», стоявшая за желто-оранжевой пластиковой стойкой.

В одной руке у нее были бумажные колпаки, а в другой — пластиковые гирлянды.

— Вы на день рождения Трэвора?

Эван кивнул.

— Да-да, — пробормотала я и надела бумажный колпак на голову.

Эван пожал плечами и тоже надел колпак. Теперь я могла смотреть на него, не испытывая желания зачеркнуть последние семь лет своей жизни или затащить его в туалет, чтобы трахнуться по-быстрому.

Мы сели на два пластиковых пенька за пластиковый стол детского размера и заказали пиццу и кувшин содовой.

— Неплохо, — усмехнулся Эван, окинув меня взглядом.

Я швырнула ему пластиковую гирлянду и подумала, не попросить ли официантку принести мне клоунский нос. Может, хоть это поможет?

— А как же ты оказалась в Коннектикуте? — вдруг спросил Эван.

— Это все мой муж, — ответила я. — Он считал, здесь безопасно.

Брови Эвана взлетели. Его кудри нависали надо лбом почти до бровей, и, как всегда, я больше всего на свете хотела протянуть руку и убрать их со лба.

— Ты просто последовала за ним? Оставила работу? Джейни? — Он покачал головой. — Удивляюсь, почему она не купила весь Коннектикут, чтобы заставить тебя переехать обратно.

— У меня появились дети. Здесь.

Я вытащила маленький кожаный альбом с монограммой, где держала фотографии Сэма, Джека и Софи.

— Вот посмотри, это мои близнецы. Ну конечно, на этой фотографии они новорожденные, сейчас им уже три года, а это Софи…

Я перелистнула все фотографии, а потом положила альбомчик под левую руку, как Библию. Чтобы он придал мне силы.

— Прелестные дети, — улыбнулся Эван. — Тебе здесь нравится?

Официантка принесла содовую и две чашки. Он налил себе и мне.

Я подняла свою пластиковую чашку, выпила и вздохнула:

— Я скучаю…

— По городу?

— По его стремительности. Энергии. По возможности просто выйти утром из своей квартиры и оказаться в другом месте. И для этого не надо садиться в машину или договариваться по телефону, что дети пойдут куда-то поиграть. Я скучаю по кинопремьерам — то есть сейчас у меня на это вообще нет времени. Скучаю по своей работе. Скучаю по Марку и по тому, как он бросал стул каждый четверг. Скучаю по еде с доставкой на дом, по такси, по распродажам образцов, по «Каугерл» и по «Магнолии». Хочу снова глазеть на витрины на Пятой авеню. И еще по теннису в Риверсайд-парке…

«И по тебе». Я захлопнула рот и закрыла глаза.

— Здесь все чужое, — вздохнула я.

Когда я открыла глаза, Эван внимательно смотрел на меня.

— Знаешь, после того, как ты уехала, все изменилось, — произнес он.

Официантка подала горячую пиццу. Я откусила большой кусок и поморщилась, когда расплавленный сыр обжег нёбо.

— Это ты уехал, — заметила я.

— Я хотел сказать, — он поерзал на стуле и протянул мне салфетки, — когда ты жила в том же коридоре и я тусовался с тобой и Джейни. Иногда я думаю, что это было самое счастливое время в моей жизни.

— Наверное. — Я тряхнула волосами, вытянула губы трубочкой и подула на пиццу. — У тебя было все. Нас двое, чтобы тебя кормить и развлекать, да еще Мишель, к которой ты шел домой каждый вечер. Какой мужчина отказался бы от такого?

Эван подцепил кусок пиццы.

— Ты несправедлива.

— К кому? К Мишель?

— Нет, к себе. Откуда ты знаешь, может, я бы предпочел возвращаться домой каждый вечер именно к тебе?

— Да потому, что я бросилась к тебе на шею! Просто потеряла голову… Единственное, чего я не сделала, так это не повесила вывеску на свои интимные места с надписью: «Добро пожаловать».

Эван расхохотался.

— Интимные места?

Лицо у меня вспыхнуло.

— Это Софи так называет. Ее интимные места, — пробормотала я.

— Она — прелесть! Похожа на тебя.

В сотый раз за день глаза у меня наполнились слезами. Я вспомнила Мэдлин и Эмерсон Кавано, стоявших на сцене мэрии Апчерча. Китти была самой лучшей мамой в мире.

— Да, — кивнула я. — Моя маленькая девочка.

Я вытерла руки и глаза. Все, хватит. Эти тропинки остались нехожеными, и нечего травить себе душу.

— Ты знал Китти?

Эван скомкал салфетку и ответил:

— По Нью-Йорку. Она была моей клиенткой. Иногда называла имя человека и просила собрать о нем сведения: где жил, когда женился, есть ли дети.

— Какие имена? Это было нужно для «Контента»? Что она искала?

— Тише. — Он улыбнулся и вытащил из заднего кармана записную книжку. — Начиная с 1998 года я проверил для нее человек шесть.

— Мужчины?

— Да. Часть из них жили в Нью-Йорке, один был офтальмолог, еще один из округа Колумбия.

— Что Китти хотела узнать?

— Я же сказал: сведения об их личной жизни. Сейчас все это можно найти в Интернете. А вот зачем? Я знаю, что она писала об известных людях — политиках, университетских профессорах — но ведь не только о таких. Да и потом, в нашем деле, с нашими клиентами, не всегда спрашиваешь их о подробностях, а они не горят желанием поделиться с тобой. Китти не горела.

— А затем она позвонила тебе снова?

— Две недели назад. Мы поговорили пару минут, и она сообщила, что ее расследование подходит к завершению.

— Какое расследование?

— Китти сказала, что нашла кое-что. Но вопросы остались. Поинтересовалась, занимаюсь ли я все еще расследованиями? Я ответил, что да. Она пообещала связаться со мной. У нее было одно имя, но Китти не хотела упоминать его. Ну, я и ждал.

Он вздохнул и скомкал еще одну салфетку.

— Следующий звонок я получил из полиции, с сообщением, что ее убили.

— Ты знал, что я переехала в Апчерч?

Эван усмехнулся:

— Я стараюсь быть в курсе всех событий.

— Каким образом? Джейни с тобой не общается.

— Уважай меня хоть немного как профессионала. Это моя работа. А объявление о твоей свадьбе было в «Таймс», так что я знал твою новую фамилию.

Я глубоко вздохнула. Значит, я была ему небезразлична, он узнал мою новую фамилию и новое место жительства.

— Что Китти говорила обо мне?

— Она знала тебя только по детской площадке, но что ты казалась ей умницей. Забавной. И ты хорошо общалась со своими детьми.

Я с трудом сглотнула.

— Она так сказала?

Я могла ожидать чего угодно от Китти. Слова «умница, забавная и хорошо общалась со своими детьми» никак не могли стоять во главе списка. Скорее, там могли быть высказывания типа «некомпетентная, безмозглая и отчаянно нуждается в услугах психолога».

— Она так и не назвала тебе имени?

Эван покачал головой.

— А кем ты занимался по ее просьбе раньше?

Он вырвал страницу из записной книжки и протянул мне листок с четырьмя именами. Одно из них я знала — Эммет Джеймс, литературный критик и поэт, преподавал в Йеле.

— Я не смог найти все записи. Здесь все, что осталось. Этот — доктор в Мэйне, — сказал Эван, постукивая по странице. — Этот делает инструменты, — пояснил он, указывая на имя Дэвида Линде.

— А тот…

Я наклонилась, чтобы увидеть два последних слова на странице, и ощутила, что мир вокруг меня снова стал сумрачным.

— Бо Бэйд?

— Она просила проверить его десять лет назад, — произнес Эван. — До того, как она начала работать с Лорой. И если вдуматься, еще до того, как Лора стала Лорой Линн Бэйд.

Я уставилась на страницу.

— И какая тут может быть связь?

— Не знаю. Но уверен, что Бо Бэйд этого не совершал…

— А может, это была Лора Линн Бэйд? — предположила я, вытирая потные ладони о юбку. — Или убийство как-то связано с деньгами, потому что Лора Линн Бэйд получила солидный аванс за книгу?

Мы замолчали, чтобы перевести дыхание, и посмотрели друг на друга. Я вытащила свой блокнот из сумочки.

— А с кем ты говорила? — спросил Эван.

— С чего ты взял, что я с кем-то говорила?

Он улыбнулся.

— Потому, что я знаю тебя, Кейти. Ты никак не могла удержаться.

— Да уж, — проворчала я. — Я такая же, как всегда. Просто меньше сплю.

Эван постукал ручкой по пустой странице и посмотрел на меня, весело улыбаясь.

— Выкладывай!

Я открыла самую первую страничку и рассказала ему все.

Как я заподозрила, что Филипп Кавано, вероятно, спал с няней и еще со многими дамочками по соседству. Как выяснилось, что Дельфина Долан была подругой Китти еще до ее переезда в Апчерч и как мне показалось, будто Кевин Долан был безответно влюблен в Китти.

Я рассказала ему, как Лора Линн Бэйд сообщила мне, что Джоэл Эш нашел работу для Китти потому, что, вероятно, они спали вместе, и как мое интервью с Джоэлом заставило меня считать, что так оно и было.

Я сообщила о встрече с Тарой Сингх и о вопросе Филиппа Кавано: «Была ли она счастлива?» А потом, после минутного колебания, рассказала Эвану о записке на моей машине. Его глаза широко распахнулись, что не могло не произвести на меня впечатления.

— Ничего себе! Итак, каков план дальнейших действий?

Я поиграла локоном и постучала своей авторучкой по пустой странице.

— Разоблачить измены. С кем спал Филипп? С кем спала Китти?

— Хорошо, — кивнул он. — Нам нужно будет снова взглянуть на джентльменов из моего списка.

«Нам». Мое сердце воспарило, а потом так же быстро упало. Я замужем. Замужем с тремя детьми и домом в пригороде. Никаких «нам».

— Давай я займусь мужчинами, — произнесла я. — Привлеку Джейни на помощь. Ты займешься соседями. Доланами в особенности, и Филиппом Кавано, и Джоэлом Эшем.

Он кивнул.

— А у тебя какой план?

Пока думала, я рисовала сердечки на полях страницы. Минута ушла у меня на то, чтобы осознать, что у меня уже была великолепная возможность попотчевать соседей выпивкой и задать им вопросы о жизни и времяпрепровождении Китти Кавано.

— В субботу мы с Беном приглашаем людей, с которыми он работает. Я могу позвать и соседей тоже.

— Отлично, — сказал Эван.

В его глазах я видела — или вообразила, что видела, — восхищение. Я приподняла волосы над шеей, встряхнула локонами и позволила им рассыпаться по плечам, отмечая, как Эван наблюдает за моими движениями.

— Что мне надеть? — спросил он.

Я стащила с головы бумажный колпак и посмотрела на него своим самым лучшим взглядом из серии «пошел к черту».

— А вас, мой старый друг, не приглашали.

 

Глава 26

До неудачи с празднованием дня рождения мальчиков я считала себя вполне сносной хозяйкой дома. Когда мы жили с Джейни, я устраивала вечеринки — незамысловатые события, включающие покупку десятифунтовых коробок мороженого, ящиков пива и вина из тех, что не продавалось ящиками, но которые можно было прикупить на распродаже.

Когда я вышла замуж, это стало редким явлением.

Конечно, мы праздновали нашу свадьбу, но это было скорее шоу мамы Бена, а не мое. Лорна Боровиц была счастлива доверить моему отцу приглашение струнного квартета для церемонии, и мы провели шесть уик-эндов подряд, болтая и шляясь из одного салона для новобрачных в другой.

Но предложение Рейны спеть «Аве Мария» во время моего церемониального прохода, повергло ее в ужас и молчание. «Тогда я могу спеть что-нибудь еврейское», — предложила Рейна, слегка заторможенная после перелета из Сиднея. «Хава Нагила»? «Кол Нидр»? Что-нибудь из «Скрипача на крыше»?

— Спасибо, нет, спасибо, — наконец выдавила Лорна.

Рейне пришлось удовольствоваться тем, что она громко подпевала «Свадебному маршу» в интерпретации струнного квартета, пока я не глянула на нее свирепо из-под хупы, и тогда она заткнулась.

После свадьбы все вечеринки в нашей квартире происходили спокойно, особенно когда появились дети. Воскресными вечерами мы приглашали партнеров Бена и их подружек на еду из тайского ресторана. Или покупали копченую лососину и багели и приглашали Лорну, Марка — брата Бена — и его подружку на бранч.

Та единственная вечеринка после рождения детей, когда я пригласила своих друзей из «Нью-Йорк найт», не удалась.

Репортеры и редакторы явились после полуночи, ожидая застать веселье в самом разгаре. Вместо этого они услышали Дана Занеса на стерео, меня с двумя двухлетками на руках, причем сна у них не было ни в одном глазу, и Джейни, бешено рыскающую среди бутылок вина и шампанского в поисках молочного рожка. Гостям было не до веселья; детям было не до сна; а проснулась я на следующее утро от диких воплей, которые издавала Софи, обнаружив в своем горшке какашку большого размера.

На сей раз я намеревалась все сделать правильно.

Никаких настольных игр, еда и цветы — все только самое лучшее. Единственное, что меня беспокоило всю неделю — список гостей разрастался со скоростью снежной лавины и выходил из-под контроля.

Бен пригласил пару дюжин своих коллег, чтобы уже начать предварительное планирование работы на период после выборов. Я добавила Доланов и Сазерлендов, Коэ и Гвиннеллов. А потом информация долетела до каждой мамочки на детской площадке, плюс их мужья, плюс кое-кто попросил разрешения привести гостей, которые жили в их доме.

Когда я мимоходом упомянула о грядущем событии в разговоре с отцом, он выразил горячее желание присутствовать вместе с Рейной. Она, по закону подлости, как раз находилась в городе. Я пригласила Джейни, ее отца и его новую жену. Даже протянула оливковую ветвь мира миссис Дитль из детского садика, позвав ее тоже.

Множество деталей — аренда столового белья и дополнительных стульев, заказ цветов, удаление из гостиной трех мешков для строительного мусора, набитых игрушками — все это оставило мне мало времени на размышление об убийстве Китти Кавано и о явлении Эвана Маккейна.

Единственный наш контакт после встречи за пиццей был через e-mail. Эван написал, что занимается Доланами, Джоэлем Эшем и Филиппом Кавано. Я протерла хороший фарфор, взяла электрокофейник на пятьдесят чашек и на пятьсот долларов закупила вина и крепких напитков в оптовом магазине на Олд-Пост-роуд.

К субботнему вечеру дом просто сверкал (благодаря бригаде уборщиков, которую я наняла), кухня благоухала ароматами деликатесов — от порций грибного супа со сливками, сдобренного шерри, до миниатюрных слоек (все это доставила прямо с Манхэттена компания «Глориос фуд»).

Мои дети разодеты в свежеотглаженные наряды (глажка — любезность Грейси, няни, а наряды из «Барниз» — благодаря личному байеру Джейни).

Моя лучшая подруга прибыла точно в шесть часов и выглядела потрясающе в меховом манто в пол, накинутом на топ синего цвета со стальным отливом и черную юбку с разрезом. И все это, безусловно, было сделано каким-то дизайнером, о котором я никогда не слышала, а уж сколько стоило, я не могла не то что позволить купить, но и попросту натянуть на себя.

— Моя лучшая подруга, — сказала она, обнимая меня, а потом вкатывая в холл чемодан из телячьей кожи на колесиках.

Джейни щеголяла парой черных туфель на чрезвычайно высоких каблуках, черные атласные ленты обвивались вокруг икр, и еще очень много подводки на глазах и духов.

Волосы выглядели недавно выкрашенными, зубы сияли белизной, а в ушах сверкали бриллианты размером с таблетку жевательной резинки, оправленные в платину, на случай, если эффект всех ранее перечисленных признаков холеного блеска оказался бы недостаточно ослепительным.

— Что за багаж?

— Да так, кое-что для деток. Ну и я ведь могу у тебя задержаться на время.

Я подхватила чемодан и повела Джейни вверх по лестнице. Дети с грохотом скатились вниз по ступеням и бросились к ней обниматься.

— Кто любит вас больше всего на свете?

— Тетя Джейни!

— А кто привез вам потрясающие подарки?

— А кто бросил парня с накладкой на лысине, найдя лекарство от мандавошек в его ванной?

— Тетя Джейни! — завизжали Сэм и Джек.

Софи, разнаряженная в красное бархатное платье с ободком в тон, выскальзывающим из ее тонких каштановых волос, наморщила носик.

— А его мандавошки были больные? — поинтересовалась она.

— Да! — бодренько ответила я, бросив убийственный взгляд на Джейни. — Но я уверена, что им уже лучше.

Я передала детей с рук на руки Грейси, провела Джейни в свою спальню и закрыла дверь.

— Извини, извини, извини, — пробормотала она и плюхнулась на мою кровать, раскинув руки на бежевом стеганом одеяле.

Я умирала от желания спросить, действительно ли она купила целый дом с единственной целью выкинуть Эвана и Мишель на улицу. Но, если бы я подняла эту тему, Джейни догадалась бы, что мы с Эваном встречались, и лишь один Господь Бог знает, что бы она сделала. С ним. Или со мной. Или с нами обоими.

— Ничего, если я поживу у тебя какое-то время? — спросила Джейни.

— Как будто я могла бы тебя остановить, даже если бы попыталась.

— Прекрасно. Потому что фактически я на задании.

Извиваясь, я влезла в черную юбку и начала шарить в гуще разнопарных туфель на полке шкафа в поисках черных бархатных балеток, которые я там видела.

— Чего?

Она ухмыльнулась, села и начала выстреливать в меня заголовками: «Страх и ужас в пригородах!», «Убийство и безумие на Земле обетованной!» Она остановилась перевести дух, глаза распахнуты и сверкают. «Мамоубийство!»

— Самый дрянной заголовок, который я когда-либо слышала. Ты пишешь это для «Нью-Йорк найт»? — спросила я, зная, что журнал редко выходил за рамки интереса к знаменитостям и тому, какие наркотики они нюхают.

— Они сейчас тоже собираются заняться жареными новостями.

— Им нужно получить статью о людях, которые переехали в пригород в поисках безопасности и не нашли ее там.

Джейни скрестила ноги, полюбовалась на свои туфли, прежде чем покоситься на мои.

— Ты собираешься надеть вот это?

Я посмотрела на себя: черная юбка до середины икры, серый кашемировый свитер, черные туфли-балетки.

— А что не так?

Она окинула меня изучающим взглядом.

— У тебя есть шарф? Или ожерелье? Или другой прикид?

Я пожала плечами. Джейни начала перебирать вешалки в шкафу.

— Я скучаю без тебя, — пробурчала она. — Ты же знаешь, я не выношу это время года. Слишком много туристов.

Я надела черный шелковый топик, который Джейни мне протянула, надеясь, что она найдет еще что-то, чтобы накинуть на него сверху — и пошла в ванную сушить волосы.

— Твой отец приедет?

Джейни не ответила.

— Ты ведь пригласила его?

Она наклонилась, чтобы завязать ленты своих туфель.

— Возникла небольшая проблема.

Я сдула пыль со своих щипцов для завивки.

— Что на сей раз?

— Ты ведь знаешь, что он снова женился?

Я кивнула. Джейни вздохнула.

— Ну, он и его новая женушка со мной вроде как не разговаривают.

— Что ты натворила?

Она поковыряла пол мыском туфли.

— Когда они летели домой после медового месяца в воскресенье, я позвонила в таможню и сказала, что она везет марихуану в чемодане.

— Джейни Элизабет Сигал!

— Ну, это был мой день рождения, и отец всегда приглашает меня на обед в день рождения, только мы вдвоем, и я подумала, что если полиция станет ее допрашивать, то он будет вроде как свободен!

— Ее арестовали?

Я накрутила прядь щипцами и скривилась от шипящего звука, когда не до конца просушенные волосы попадают на горячие щипцы.

— Не-а, они ее просто задержали, — хмуро произнесла Джейни и закатила глаза. — На восемь часов. Но Си все равно отменил обед. Мол, это нехорошо, если он будет есть, когда его новобрачная томится в камере.

— Итак, рыцарство существует!

Я раскрутила прядь со щипцов и полюбовалась на результат. Недурно.

— Ну да. Но они оба все равно в дикой злобе. На самом деле, у нее в чемодане не было наркотиков, но зато лежало кое-что, купленное, но не задекларированное.

— Ясно.

— Она шопоголик. Это сильная зависимость. — Джейни бросила мне черную шаль, расшитую бисером.

Не помню, чтобы я ее покупала, значит, это ее шаль.

— Вот что я тебе скажу, — небрежно проговорила я, снова беря щипцы для завивки. — Я извинюсь перед Си от твоего имени, если ты проверишь для меня несколько имен в «Лексис-Нексис».

— Договорились. — В голосе ее прозвучало облегчение. — Только не сообщай Си, что я была пьяна.

— А ты была?

— Нет, но если он подумает, что выпила, то постарается засадить меня в этот исправительный лагерь на Ямайке, о котором рассказывали в «60 минутах».

— Вряд ли взрослого человека можно отправить туда против его воли.

Джейни нахмурилась.

— У Си есть свои приемчики. Ладно, а что это за люди, которых я должна проверить?

Протягивая ей листочек, который дал Эван, я старалась избегать ее взгляда.

— Просто люди. Похоже, ими интересовалась Китти Кавано.

— И откуда конкретно у тебя эти имена?

Я уставилась на щипцы.

— У меня тоже есть свои приемчики.

Джейни покачала головой.

— Чудненько. Однако позволь заметить, что от Эвана Маккейна нельзя было ждать ничего хорошего тогда, и от него нечего ждать ничего хорошего сейчас.

Она моргнула, глядя на мое отражение в зеркале.

— Только не паникуй, но, по-моему, твои кудри горят.

Когда дети влетели в комнату и принялись прыгать на кровати, я уже отдала щетку и щипцы Джейни и расчесывала волосы мокрой расческой.

Я накинула шаль и внимательно осмотрела свое отражение в зеркале, размышляя о том, что наступает момент, когда лишний вес, приобретенный после рождения ребенка, превращается просто в лишний вес. И, похоже, я прошла через этот момент, когда близнецам исполнилось три года.

— Софи, что нам делать с твоей мамой? — спросила Джейни.

— Не знаю, — прощебетала та, подпрыгивая как мячик. Ее красный бархатный ободок соскользнул с головы и приземлился на подушку Бена. — Она безнадежна.

— Ну ладно, — произнесла Джейни, указывая на Софи щеткой для волос. — Перестань скакать. Вы двое, — обратилась она к Сэму и Джеку, — марш сюда. Будете моими помощниками. А ты, — Джейни указала на меня, — сядь здесь.

Софи перестала прыгать и попыталась пристроить свой ободок на уши Страшилы. Мальчики встали рядом около кровати. Я уселась перед зеркалом в ванной комнате.

— Твою бы мощь, да в мирных целях. На благо мира, а не для каждодневного употребления, — сказала я Джейни, когда она начала укладывать мне волосы. — Только представь, что бы ты могла сделать на Ближнем Востоке.

— Ты когда-нибудь была на Ближнем Востоке? — усмехнулась подруга, цепко взяв меня за подбородок и поворачивая мое лицо влево и вправо.

— Очень плохой климат. Нехорошо для моего цвета лица. Салфетки! — скомандовала она, указывая щеткой для волос на мальчиков.

Я закрыла глаза, а когда рискнула бросить быстрый взгляд в зеркало, чтобы удостовериться, что я не выгляжу нелепо, то увидела, что волосы обрамляют лицо мягкими завитками.

Это было так красиво, что я даже обеспокоилась, а смогу ли я повторить это самостоятельно. Но быстро сообразила, что мои шансы на двадцать свободных минут каждое утро настолько же ничтожны, как и вероятность того, что пришельцы из космоса приземлятся на мою лужайку перед домом.

Звякнул дверной колокольчик.

— Ого! Почему бы вам, ребятки, не посмотреть, кто пришел?

Подруга сунула детям по пакету в подарочной упаковке и выставила их за дверь. Те с грохотом понеслись вниз по лестнице. Джейни положила щетку для волос и потянулась за своей сумочкой.

— Ну, и каков план игры на сегодня? — поинтересовалась она.

— Собираюсь поговорить с Дельфиной Долан. Она знала Китти. У тебя несколько заданий, — добавила я, убирая косметику в туалетный столик. — Прежде всего, выясни, крутил ли Филипп Кавано шашни с няней. И мог ли он убить жену. Или нанять кого-нибудь.

— Понятно, — отрапортовала Джейни.

— Постарайся нарыть какие-нибудь сплетни о том, спала ли Китти Кавано с типом по имени Джоэл Эш. Он был редактором Китти в «Контенте».

— Джоэл Эш, — повторила Джейни. — Что еще?

Я нанесла блеск на губы, сжала их, проверила результат и стерла большую часть полотенцем для рук.

— Следи за туалетом внизу. Иногда он забивается, — велела я.

— Няня, золотарь и редактор! — воскликнула Джейни. — Кстати, посмотри. Я привезла нам подарок.

— Что?

Заговорщически улыбаясь, она сунула руку в расшитую стеклярусом сумочку.

— Угадай!

— Понятия не имею. Мятную жвачку?

Джейни закатила глаза и ухмыльнулась, разжав кулачок. В центре ладони лежали две маленькие белые таблетки.

— Что это?

— Экстази! — Ее ореховые глаза сияли. Она выглядела гордой, как ребенок, который принес домой первую отличную оценку.

— Джейни, зачем ты принесла экстази на мою вечеринку?

Она скорчила гримаску.

— На случай, если станет скучно.

Я протянула руку.

— Отдай мне.

Подруга спрятала руки за спину.

— Это как сыворотка правды. Я суну одну в питье Филиппа Кавано и…

— Он убьет тебя?

Джейни прикусила губу.

— Скорее начнет ко мне приставать.

— Джейни, именно этим он и занимается, когда его природные склонности не подавлены. Вряд ли нам интересно, что он сделает под влиянием таблетки.

— Ну и ладно.

Джейни надула губы, положила таблетки в сумочку, схватила меня за руку и потащила вниз по лестнице.

 

Глава 27

Мэрибет Коэ с мужем принесли шампанское. Кэрол и Роб Гвиннелл пришли с бутылкой вина и видео «Доры-путешественницы» для детей.

Джереми и Эл, партнеры Бена, явились с женами, большой коробкой швейцарского шоколада и сплетнями об удручающих результатах работы демократов в день выборов.

Тед Фитч, главный прокурор штата Нью-Йорк и клиент моего мужа за номером первым на следующий предвыборный цикл, прибыл с носом, покрасневшим то ли от простуды, то ли, судя по запаху, от кофе по-ирландски, выпитого на предыдущей вечеринке.

— Привет, Кейт, — сказал он, обнимая Джейни.

Она деликатно высвободилась и указала на меня.

— Ах да, конечно же, Кейт, — улыбнулся он и профессионально чмокнул меня в щеку, прежде чем отойти, чтобы обменяться рукопожатиями и найти бар.

Кевин Долан представил меня своей жене, Дельфине, которая пробормотала «Bonsoir» гортанным голосом и высвободилась из пальто. Под ним обнаружилось маленькое черное платье, открывавшее как верхнюю ложбинку спереди, так и нижнюю ложбинку сзади.

Я с изумлением наблюдала за тем, как глаза всех мужчин в комнате повернулись к ней, будто это были не глаза, а шарикоподшипники, а ложбинка на заднице была намагничена.

«Ничего себе!» — подумала я, и в этот момент в проеме двери возникла моя мать.

— Кейт, дорогая! — воскликнула Рейна, машинально поправляя мою шаль. — Ты прелестно выглядишь.

— Спасибо, мам, — ответила я, зная, что должна испытывать благодарность. По крайней мере она не полезла с объятиями к Джейни.

— Привет, пап!

— Здравствуй, птичка, — сказал он, поцеловал меня в щеку и вручил букет красных гвоздик.

Рейна прошла из холла в гостиную, где зажженные свечи мерцали на каминной полке. Свой плащ она бросила в кресло.

— А где же дети? — требовательным тоном произнесла она, словно я держала их взаперти специально, чтобы спрятать от нее. — Я привезла им подарки!

— Прекрасно! Я только…

Мы с мамой ненадолго схватились врукопашную над завернутым пакетом, который она держала в руках.

Рейна хотела как лучше — по крайней мере, так говорила я себе, — но ее представление о том, какие подарки подходят детям определенного возраста, было, мягко говоря, странным. Обычно она покупала моим детям дорогие подарки, которыми они могли или подавиться, или убить друг друга. На сей раз все было не так уж плохо. Рейна купила фарфоровые французские куклы с нарумяненными щеками и крашеными волосами. Сэм получил хозяина цирка, Джек — укротителя львов, а кукла Софи была одета в розовое шелковое трико и балансировала на проволоке.

— Какие красивые! — воскликнула я, передавая их обратно Рейне.

Ее брови негодующе взлетели, еще минуту она здоровалась с другими мамашами и наконец обнаружила лестницу. Тогда она крикнула, подзывая внуков, с такой силой, что все замолчали, а местные собаки завыли.

Когда я повесила на вешалку ее плащ и другие вещи гостей, поставила цветы отца в вазу, разобралась с кризисом места в холодильнике, холл снова наполнился гостями.

Щеки Лекси Хагенхольдт румянились над свободным черным бархатным платьем мешковатого фасона, а ее муж Денни с собственническим видом держал ее за локоть. Денни был здоровенный мужчина с рыжевато-блондинистыми волосами и рукопожатием сокрушительной силы. Он владел фирмой по продаже машин в Дариене и Дэнбери, продавая «Рейнджроверы» людям, чей реальный опыт езды по бездорожью сводился к излишней выпивке за обедом и после этого к промашке мимо подъезда к домам за четыре миллиона долларов.

— Тебе следует быть осторожнее с этими светильниками, — прошептала Сьюки Сазерленд, хватая меня за руку. — Я слышала, из-за них может начаться пожар.

За окнами, покрытыми морозными узорами, окаймляя нашу подъездную дорожку изогнутой линией света, сияли теплым оранжевым золотом светильники с бумажными абажурами. Мы с детьми расставили их днем.

Синоптики обещали холод и снежные шквалы совсем не по сезону. Я выглянула из окна и увидела несколько больших жирных снежинок, лениво опускавшихся на землю.

— Все выглядит просто замечательно, — сказал Бен, сжимая мои плечи.

Он очень обрадовался, когда я согласилась устроить вечеринку. Помимо возможности списать налоги, он, как мне показалось, видел в этом возможность обелить себя перед местным обществом после провала праздника по случаю дня рождения мальчиков.

Дверной колокольчик звенел, двери открывались и закрывались. И вот, наконец, держа в руках шляпу, появился не такой уж и веселый вдовец, закутанный в шарф, с которого капал таявший снег.

— Филипп! — воскликнула я. — Рада, что вы пришли!

— Спасибо за приглашение.

Его светлые волосы были зачесаны от висков на затылок, и от него пахло сандаловым деревом и лаймом. Я протянула руки, чтобы взять у него темно-синее шерстяное пальто, а его взгляд опустился от лица к груди — в этом топике, я поняла, вырез был устрашающе глубоким — и остался там.

— Как поживаете? — улыбнулась я.

Он пожал плечами и произнес:

— Отправляю девочек на время во Флориду. У моих родителей там дом, и я думаю, что смена впечатлений…

Я кивнула, взяла его пальто и объяснила, где найти бар.

— Я бы хотела представить вам мою маму, — сказала я, поскольку у моего левого локтя возникла Рейна. — Филипп Кавано, Рейна Данхаузер.

Филипп развернулся так, что теперь уставился на ее грудь вместо моей и слегка поклонился.

— Та самая Рейна? — уточнил он.

Мать похлопала фальшивыми ресницами и протяжно пропела: «Хэл-лоу…»

— Польщен, — ответствовал Филипп, склоняясь над ее рукой, словно собирался поцеловать ее. — Для меня быть представленным вам большая честь.

Моя мать жеманно улыбнулась и, казалось, не замечала, что поклон Филиппа обеспечил ему великолепный обзор ее декольте, и он этой возможностью пользовался.

Надо отдать Рейне должное: даже в пятьдесят семь лет на лбу у нее не было морщин (благодаря регулярным инъекциям овечьих эмбрионов, плюс ботокс или коллаген), губы полные, кожа цвета слоновой кости безукоризненная и туго натянута на широких скулах и высоком лбу. Волосы, выкрашенные в черный цвет, казались лакированными.

Она выглядела на сорок пять, и ни днем больше. Вероятно, так же она будет выглядеть, пока не умрет — очень может быть, что на сцене.

— Что принести вам выпить? — улыбнулся ей Филипп и повернулся к бару.

Как только он удалился за пределы слышимости, Рейна схватила меня за плечи.

— Ты видела этого мужчину? — требовательно спросила она. — Ты его видела?

Я высвободилась.

— Он муж Китти Кавано.

— Погибшей женщины? — выдохнула Рейна, рука ее с алыми ногтями порхала над бархатистым обширным пространством декольте.

Я не могла угадать, информация о том, что Филипп — вдовец жертвы преступления, усилила его привлекательность или оттолкнула от него.

— Погибшей женщины, — подтвердила я. — И не очень-то увлекайся. Он источает очарование, как слизень…

Мать поджала губы.

— А мне показалось, он приятный человек.

Я кивнула, извинилась и удалилась, думая, что моя мать сочла бы очаровательным и Джеффри Дамера. Если бы он купил ее последний CD.

Джейни стояла в гостиной, прислонившись к камину, и болтала с Филиппом. Одна рука небрежно покоилась на каминной полке. Когда я посмотрела в ту сторону, он приподнял ее локон, держа его между пальцами, и они оба рассмеялись.

Я заметила, как мускулы на икрах Лекси Хагенхольдт напряглись и сократились. Наша Лекси найдет как потренировать мускулы, даже сидя на месте.

В восемь тридцать я была готова поздравить себя с хорошо выполненной работой. Дом был полон, оба бармена заняты, официанты сновали в толпе с подносами, полными закусок.

И соседи, и политики вроде бы нашли общий язык, невзирая на то что все политики были демократами, а наши соседи, по моему мнению, таковыми не являлись.

В восемь пятнадцать торжественно вошли дети. Бен подхватил Сэма на левую руку, Джека — на правую и обходил гостей, уделяя мальчикам больше внимания, чем те видели от него за целый месяц. Софи попросила, чтобы ей налили газированную воду в бокал для шампанского, и отказалась возвращаться наверх.

— Здесь так весело! — заявила она, сидя на коленях у дедушки. Затем дочь откинула голову назад и хихикнула, явно подражая тете Джейни. Она даже обвязала ленты для волос вокруг щиколоток.

— Я знаю, милая, и все так рады видеть тебя, но уже поздно…

Софи отмахнулась от меня величественным жестом.

— Рейна говорит, что все самое интересное всегда происходит после десяти часов вечера.

— Ну, что ж, это интересная точка зрения, но твоя мамочка полагает, что половина девятого очень хорошее время для чистки зубов и подготовки ко сну.

— Ах, Кейт, ну пусть она останется еще немного, — вмешался мой папа.

Рядом с его стулом была лампа, и в ее свете я заметила, как поредели его волосы.

— Я подержу ее, а вы спокойно веселитесь, — сказал он, держа Софи на коленях.

Я вздохнула, проинформировала Грейси об изменениях в программе и отправилась общаться с гостями, прихлебывая красное вино из бокала, пробуя закуски с подносов, которые проносили мимо, наблюдая краем глаза за Дельфиной Долан и поджидая, когда она окажется в одиночестве. Правда, принимая во внимание ее наряд и то мужское внимание, которое он ей обеспечил, я не была уверена, что Дельфина окажется в одиночестве хотя бы на минуту.

Еда была вкусная, правда, немного тяжеловата. После того как я съела кусочек копченой лососины, немного паштета, несколько крошечных оладушек и три порции грибного супа с шерри, меня затошнило.

Но у меня было свое боевое задание. Когда Кевин поцеловал жену в щечку и направился к бару, я начала действовать.

Дельфина сидела у огня в кресле с мягкими подлокотниками, скрестив статные ноги. Ее темные волосы были начесаны, глаза сильно подведены, и она выглядела слишком изысканной для нашего консервативного, чистенького пригорода. Я понаблюдала, как она играет с ломтиком лимона в своем напитке, потом оперлась на руку заостренным подбородком.

— Привет, — сказала я.

— Привет, — ответила она.

— Могу я принести вам что-нибудь?

— Нет, спасибо, — произнесла Дельфина, покачав головой и вежливо улыбаясь. — Все замечательно.

Я облизала губы, надеясь, что на них осталось хотя бы немного блеска, который я почти весь стерла, и наклонилась к ней:

— Я знаю, что вы с мужем дружили с Китти.

Она кивнула. Ее лицо в форме сердечка было симпатичным, даже когда она хмурилась, но взгляд был встревоженным.

— Вы с Китти много времени проводили вместе?

Она с любопытством посмотрела на меня.

— Я хочу сказать, что мы с Джейни, моей лучшей подругой, каждое лето стараемся съездить куда-нибудь вместе.

Вру. Каждое лето мы планируем совместную поездку, но всегда что-нибудь случается — или кто-то из детей заболевает, или Бен занят на работе, — и в конце концов ничего у меня не получается.

— Пусть даже у меня уже дети, а у нее нет, мы стараемся поехать вместе. Отправляемся в горы или на пляж… Но я знаю, что Китти не любила оставлять своих девочек.

Дельфина постучала бокалом для вина по безукоризненно белоснежным маленьким передним зубам. Этот звук, этот еле слышный звон, прозвучал во внезапно затихшей гостиной чистым звуком колокольчика. Глаза ее наполнились слезами.

— Все говорят, что Китти была очень хорошей матерью. Но она была еще лучше, — произнесла Дельфина.

Но я так и не узнала, что Дельфина думала о Китти, поскольку одна из официанток, хорошенькая девушка с рыжими волосами, затянутыми в «хвостик», тронула меня за плечо.

— Миссис Боровиц, ваш телефон звонил.

Я извинилась и подоткнула телефон под ухо.

— Алло?

— Я послал тебе подарок.

Я заспешила вдоль по коридору, мимо ванной комнаты, к двери в подвал, которую плотно закрыла за собой, и в темноте со свистом пронеслась вниз по ступенькам.

— Ты не должен звонить мне сюда, — прошипела я.

— Я попытался связаться с тобой телепатическим способом, но он не сработал. Как вечеринка? — спросил Эван Маккейн.

Я пошарила по стене в поисках выключателя и услышала хлопок — две из трех лампочек перегорели.

— Нормально.

Его голос был низким и интимным.

— Жаль, что меня там нет.

— Да, тебе бы понравилось. Просто самая крутая гулянка века. И мне пора возвращаться к гостям.

Я потуже обернулась шалью.

— Прекрасно, — произнес он. — Твой подарок прибудет завтра.

Я втянула воздух, воображая, что же такое Эван Маккейн пришлет мне.

— Ежегодные альбомы выпускников Хэнфилда. Два для тебя и два для меня. Я подумал, что мы можем посмотреть, не встретим ли там знакомых.

— Ну что ж.

«Здорово!» — хотела воскликнуть я, но решила не поощрять Эвана.

— Можешь сделать мне одолжение?

— Проси что хочешь, — отозвался он.

— Дельфина Долан, — проговорила я.

— Жена юриста? — уточнил Эван. — Та самая, с фотографии в спальне Китти?

— Дельфина здесь, и она… — Я помолчала, смакуя словечко, которое собиралась произнести, одно из моих любимых в те дни, когда я была помощником детектива Эвана. — Подозрительна.

— Подозрительна, — повторил он.

Судя по голосу, я его позабавила.

— Я займусь твоим делом. А ты иди, развлекайся.

Я отключила телефон и попыталась собраться с мыслями.

Подвал был забит старыми детскими вещами, автомобильными сиденьями, зимними комбинезонами, мешками для мусора, заполненными детской одеждой и одеяльцами, которые я все собиралась отдать на благотворительность. В слабом свете единственной работающей лампочки высокие стульчики и надувные сиденья отбрасывали на стены бесформенные тени.

Я взбила волосы и поднялась по ступеням. Сердце громко стучало, и дверная ручка на ощупь показалась холодной. Я повернула ручку, но она не поворачивалась. Я попыталась снова. Безуспешно. Кто-то закрыл за мной дверь? Я постучала, сначала тихо, потом громче.

— Эй!

Я покрутила ручку туда-сюда и бабахнула кулаком по двери.

— Джейни? Бен?! Эй!

Что-то пробежало по полу подвала на маленьких скребущихся лапках и исчезло под стеной. Я подавила вопль и снова забарабанила в дверь.

— Бен?!

Наконец дверная ручка повернулась, и я вылетела в коридор.

— Что случилось? — спросила рыжеволосая официантка.

— Не знаю.

Сердце глухо стучало в груди, и я чувствовала, что близка к обмороку.

— Похоже, кто-то случайно запер меня.

Я заверила ее, что все в порядке, положила телефонную трубку на место, проглотила полстакана вина и вернулась в гостиную с намерением отловить мужа и сказать ему, что нам нужно найти крысолова, желательно работающего по выходным.

Джейни затащила меня в угол и прошептала на ухо:

— Не падай в обморок, но у нас маленькая проблема.

— Что? С туалетом?

Она мрачно покачала головой.

— Дети в порядке?

— С детьми все прекрасно, — заверила она, взяла меня за руку и потащила в кухню, где официанты снимали пластиковую упаковку с подносов с крошечными эклерами, птифурами и ломтиками засахаренных фруктов.

Кончик розового язычка Джейни высунулся и быстрым движением облизал губы. Она крутила свои сережки.

— Ну вот, — сказала подруга. — Ты велела мне не пользоваться экстази, но Филипп попросил номер моего телефона, а потом попросил меня показать ему остальную часть дома, и тут я подумала…

— Ты дала Филиппу экстази.

Джейни принялась заламывать руки.

— Я раскрошила одну таблетку и бросила ее в бокал, который стоял на каминной полке, и не успела я опомниться…

— Ты дала Филиппу экстази. — Мне казалось, что повторение этой фразы сделает ее более реальной и даст мне хоть какое-то представление о том, что же делать дальше. Но ничего подобного.

Плечи Джейни тряслись, и почти минута прошла, прежде чем я догадалась, что она не плачет, а смеется.

— Джейни, что произошло?

— Твоя… твоя мама… — выдохнула она.

Меня охватила ледяная дрожь.

— О нет! Нет, нет, нет, нет…

— Она схватила стакан, прежде чем я могла остановить ее. И я сказала, что, по-моему, это стакан Филиппа, а она посмотрела на меня так, будто я пыталась украсть его, и произнесла что-то по-итальянски, а ты знаешь, что по-итальянски я ни бум-бум… — Тут Джейни подняла руки и жестом изобразила, что сдается.

— О боже!

Я с трудом сглотнула и понеслась обратно по коридору.

В панике я как при вспышке фотокамеры замечала отдельные моменты — серебряный поднос, заваленный скомканными салфетками и заставленный полупустыми бокалами из-под вина, черная полоса на стене, где Софи врезалась на самокате, Сьюки Сазерленд и Мэрибет Коэ, уютно устроившиеся перед дамской туалетной комнатой и перешептывающиеся с довольным видом.

В гостиной стоял Денни, заложив руки за спину и изучая гостей Бена — политиков и консультантов, — столпившихся перед телевизором. Гвиннеллы сидели на диване перед камином вместе с моим отцом и Софи. Лекси, обхватив бокал с вином, явно стремилась снова начать двигаться. А в середине комнаты…

— Что это за ткань? — спрашивала Рейна. Красные губы сложены, как для поцелуя, один алый ноготок трогает глубокое декольте.

Пальцами другой руки она защемила пиджак Филиппа, и я с ужасом увидела, как она прижала ладонь к его груди и погладила, будто приласкала большую и смирную собаку.

— Полагаю, это просто шерсть, — сказал Филипп. — Может, шерсть с чем-нибудь еще…

— Восхитительно, — мечтательно протянула Рейна.

«Спокойствие, Кейт. Только спокойствие».

— Мама, поможешь мне в кухне?

— Я? — удивилась она.

— Нужно вытащить ее отсюда, — прошептала Джейни мне на ухо.

— Пошли наверх, уложим детей.

Я схватила маму под локоть и попыталась сдвинуть с места. Безуспешно. Все равно что стараться передвинуть глыбу гранита. Будто в замедленной съемке я наблюдала, как свободная рука Рейны плывет по воздуху и опускается на щеку Филиппа.

— Вы красивый мужчина, — объявила она.

— Вы очень любезны, — кивнул Филипп, отступая.

Лацкан пиджака все еще был зажат ее цепкими пальчиками, и когда он отступил, Рейна двинулась за ним, улыбаясь ему рассеянной улыбкой.

— Мама! — воскликнула я.

— Миссис Кляйн, — произнесла Джейни.

— Вы напоминаете мне одного тенора, которого я когда-то знала в Барселоне.

Папа поднялся с дивана, нахмурившись.

— Рейна!

— Он был красивым молодым человеком. Пел как ангел. После спектаклей провожал меня до отеля…

Пальцы Рейны скользнули по кремовой коже ее декольте.

Мой отец побледнел.

— Мама, — прошипела я.

Она проигнорировала меня, глядя только на Филиппа.

— Вы хотите послушать, как я пою? — спросила она, хлопая ресницами.

— Я… эээ…

Этого поощрения было достаточно для того, чтобы Рейна разразилась одной из своих любимых арий. Она глубоко задышала, при этом грудь вздымалась так сильно, что угрожала вывалиться из декольте.

— Боже, — выдохнула я и съежилась у стены.

Все гости уставились на мою мать. Голос Рейны звучал, как всегда, прекрасно. Хрустальная безупречность. И так громко, что я боялась за свои люстры.

Я поймала взгляд отца и отчаянным жестом указала наверх. Он кивнул, подхватил близнецов на руки и направился к лестнице.

Тем временем Рейна продолжала петь и цепляться за пиджак Филиппа. Я с ужасом увидела, как ее рука поблуждала по лацкану и остановилась на его груди.

Я промаршировала через всю гостиную, схватила мать за другую руку, оборвав пение на полуслове, и вывела ее оттуда под жидкие нестройные аплодисменты и просьбу Софи спеть на бис «O Mio Babbino Caro».

— Выпей это! — скомандовала я, наполняя стакан над кухонной раковиной.

Рейна растерянно уставилась на меня.

— Пойди, сделай что-нибудь, — прошептала я Джейни.

— Что? — спросила подруга, вытирая слезы. — Сплясать под техномузыку в шляпе кота?

— Кейт, — прощебетала Рейна, — ты зачем притащила меня сюда?

— Пей воду, мама, — сказала я и небрежно поинтересовалась: — А ты принимаешь какие-нибудь лекарства?

Она моргнула.

— А что такое?

— Да так, просто спрашиваю.

— Рейна!

Я обернулась и увидела, что в кухню вошли Бен и мой отец. Роджер выглядел озабоченным. Бен был просто в ярости.

— Все в порядке? — спросил мой муж.

В идеальном мире наверняка существует какой-то легкий способ объяснить мужу и отцу, что твоя лучшая подружка случайно дала твоей матери нелегальный модный наркотик. В реальной жизни я просто не знала, как начать, поэтому попыталась отделаться самой общей фразой: «Рейна плохо себя почувствовала».

— Я прекрасно себя чувствую, — возразила мама. — Я разговаривала с этим красивым мужчиной, Филиппом.

Мы с отцом посмотрели друг на друга. Одними губами отец спросил меня:

— Она пьяная?

Рейна швырнула стакан с водой в раковину, и он разбился. Она, казалось, этого не заметила, лишь поправила золотой бархатный шарф с бахромой вокруг обнаженных плеч.

— Я не хочу пить! — заявила Рейна.

— Рейна… — сказал Бен.

— У меня такое ощущение, будто я наелась болеутоляющих таблеток! — объявила она.

Я передала мать с рук на руки ошарашенному отцу и затащила Бена в кладовку.

— Слушай, — прошептала я, — ты только не волнуйся, но, похоже, Рейна приняла экстази.

— Что?! — прогремел мой муж. — Где она могла достать экстази?

— Долгая история, но…

Гневный взгляд Бена жег меня, как кислота, а я сгорала от стыда, понимая, что, помимо всего прочего, загубила еще одну вечеринку. Запрещенные наркотики хуже, чем пунш с сахаром и игра в «пришпиль хвост ослику».

А тем временем Рейна распахнула дверь в кладовку и крикнула:

— Я приняла экстази?

Губы Бена поджались.

— Наверное, нужно отвезти ее в больницу!

Он схватил Рейну за руку, кивнул отцу, и они вдвоем повели ее к выходу.

Остальные гости, высовываясь из гостиной, со стаканами в руках, провожали их удивленными взглядами.

— Все в порядке? — спросила Кэрол Гвиннелл.

— Нормально, — ответил Бен, просовывая руки в рукава пальто и проверяя ключи в кармане. — Кейт, я позвоню, когда смогу. Всем желаю приятно провести остаток вечера! — крикнул мой муж, и все в комнате снова затихли, прислушиваясь к визгу шин, когда машина пронеслась по подъездной дорожке, освещенной фонариками, и выехала на улицу.

Если ваш муж и родители исчезают в середине праздничного веселья и мчатся в ближайшее отделение «Скорой помощи», это гасит веселье и кладет конец всем вашим планам провести расследование.

Гости торопливо поставили бокалы и принялись искать пальто, шляпы и шарфы, пожимать руки, целоваться и вылетать из моего дома к своим безопасным автомобилям. Где, предположительно, тут же включили мобильники и начали обсуждать все произошедшее.

Пока официанты собирали со столов полупустые бокалы и скомканные салфетки, я рухнула на диван, скинула туфли и пожалела, что не умерла.

Когда я подняла голову, Джейни подвела ко мне Сьюки Сазерленд и Мэрибет Коэ.

— Между нами девочками! — сказала она. — Кейт, прекрати переживать. — Джейни повернулась к Сьюки и Мэрибет. — Девочки, расскажите Кейт то, что вы рассказали мне.

Они обменялись виноватыми взглядами. Мэрибет покачивалась на каблуках, Сьюки крутила пуговицу на пальто.

— Это просто сплетня, — произнесла она. — Я не думаю, что вправе…

— Обещаю, все, что вы здесь скажете, будет сугубо конфиденциально, — торжественно проговорила Джейни, и ее слова заставили Сьюки и Мэрибет занервничать еще больше.

— Это не для публикации, — напомнила Сьюки, глядя на Джейни, и та кивнула.

— Этот человек… Тот, на которого работает твой муж…

Мне потребовалось какое-то время, чтобы понять, о ком она говорит.

— Тед Фитч?

Сьюки кивнула.

— Он сразу показался мне знакомым, но я не могла сообразить, откуда его знаю.

Я наклонилась вперед, ловя каждое слово.

— Я видела его в городе, — продолжила Сьюки. — С Китти Кавано. Днем, в ресторане в Нью-Йорке. — Она с несчастным видом потерла руки о пальто. — И Китти плакала.

 

Глава 28

В понедельник утром Бен ушел до того, как я проснулась.

На кофейнике была прилеплена записка — мой отец звонил, с мамой все в порядке, оба они уже отдыхают дома, и к обеду его не ждать.

— Ну, в общем-то, все было не так уж и плохо, — сказала Джейни, накладывая детям кашу, а мне наливая вторую чашку кофе.

Она вопросительно подняла брови и помахала над моей чашкой бутылкой с «Бейлисом». Я застонала и затрясла головой, зная, что даже неиссякающие алкогольные реки не зальют жгучего стыда за субботний вечер. А как я посмотрю в глаза другим мамочкам, когда привезу детей в «Красную тачку»? А не оставить ли их на углу? Они сами найдут дорогу в садик.

Хорошей новостью было то, что Джейни смогла разрешить загадку отношений Фила с няней. Другие мамаши заполнили бреши в наших рассуждениях. У Фила и Лайзы действительно был романчик, но он закончился год назад, после того как Лайза обрела спасение на каком-то сборище в университетском городке и обратила свою жизнь к Иисусу. А он, как принято думать, неодобрительно относится как к внебрачным связям, так и к убийствам.

— Что мы будем делать с Тедом Фитчем? — поинтересовалась Джейни.

— У меня есть план.

Я начала делиться соображениями, но тут звякнул дверной колокольчик. Я открыла дверь и увидела рассыльного, свирепо уставившегося на меня.

— Пакет, — пробурчал он с выражением, предполагавшим, что лично я испортила ему утро.

Посыльный швырнул мне электронный планшет, и, пока я расписывалась, дергал себя за волоски, растущие из бородавки на носу.

Я занесла пакет в дом, размышляя о типичном для Апчерча отсутствии обязательного страстного рассыльного для услаждения домашних хозяек, и вскрыла послание. Внутри я нашла альбомы, о которых говорил Эван. Я как раз перелистывала страницы, когда Джейни увидела имя на обратном адресе.

— Вот те на! — воскликнула она. — Снова он?

— Кстати, ты действительно намеревалась депортировать Эвана?

Джейни суетливо повозилась со своими волосами и поправила воротник мужской полосатой пижамы, в которой щеголяла.

— Я сделала несколько телефонных звонков.

— И купила весь дом лишь для того, чтобы выкинуть его и Мишель на улицу?

Она поставила на стол миску с нарезанными ягодами.

— Недвижимость всегда в цене.

— Полезная информация.

Я насыпала себе в мисочку хлопьевидные отруби и стала внимательно просматривать один из альбомов. На сто тридцать девятой странице я нашла юную Китти, обнимающую за плечи другую девушку. Обе держали на плечах клюшки для хоккея на траве и радостно улыбались, демонстрируя ярко-оранжевые каппы. Подпись гласила: «Китти Верри и Дори Стивенсон празднуют еще одну победу».

Джейни заглянула мне через плечо.

— А это кто?

Я проглотила густую замазку из отрубей, думая, что Дори похожа на ту крупную блондинку в розовом костюме, что присутствовала на заупокойной службе Китти.

— Мне нужно сегодня проведать Рейну.

— Я тебя умоляю! Немного экстази никому не вредило, — воскликнула Джейни и добавила: — Метамфетамин — возможно. Но экстази…

— Что такое метамфетамин? — осведомился Сэм.

— Пошли, пошли, — сказала Джейни детям. — Пошли наверх одеваться в детский садик. Тете Джейни сегодня нужно поработать. Ну-ка, кто может сказать Пулитцер?

Я убрала со стола, загрузила посудомойку, налила себе еще немного кофе и включила компьютер.

Мне повезло. На сайте выпускников Хэнфилда Дори Стивенсон фигурировала как финансовый аналитик в Принстоне. Судя по тому, со сколькими людьми мне пришлось переговорить, прежде чем меня соединили с самой Дори, она являлась очень важной персоной.

— Мы с Китти уже много лет не общались, — сообщила Дори. — Я была в шоке, узнав, что с ней случилось.

— У вас не найдется времени, чтобы увидеться со мной?

Она не ответила.

— Вероятно, вам это покажется странным. Я из многих матерей по соседству. Но полиция пока никого не арестовала, и я пытаюсь побольше узнать о ней просто для того, чтобы не сидеть сложа руки.

— Понимаю, но не уверена, что смогу вам помочь.

— И все-таки я бы очень хотела поговорить с вами.

Мы назначили встречу на одиннадцать часов. Я надеялась, что уломаю Джейни пойти с детьми на урок катания на коньках. А днем приглашу няню.

Я положила трубку и направилась наверх, раздумывая над тем, что же мне такое надеть, чтобы финансовый аналитик приняла меня всерьез.

— Первое, что бы я хотела сказать о Китти, — она была необыкновенно привлекательна, — начала свой рассказ Дори Стивенсон. — Второе — она даже не представляла, насколько была хороша.

Дори облизала ненатурально пухлые губы, встряхнула платиновыми кудряшками и впилась в шоколадный круассан, который схватила с серебряного подноса, внесенного секретаршей. Ее глаза закатились.

— Вот ведь гадство! — вынесла она приговор.

Я кивнула и записала: «необыкновенно привлекательна». Я уехала из дома в шесть часов утра, сказав Бену, будто у меня осмотр у доктора Моррисона.

— Ясно. — Муж не оторвал взгляда от странички с редакционным комментарием.

— Хорошего тебе анализа! — пропела Джейни, когда я пулей вылетела из дома.

Я кивнула и улыбнулась, думая, что хотя бы раз в жизни правильно выбрала одежду. В синем костюме и коричневых мокасинах из крокодиловой кожи я выглядела так, будто сама там работала, а средство для выпрямления волос подействовало.

Дори Стивенсон работала в офисе, оформленном в кремовых и персиковых тонах. Ее стол, наши кресла и поднос с выпечкой выглядели настоящим антиквариатом. Дори сказала, что она сама из Мемфиса, и я могла различить слабый намек на южный акцент, который все еще смягчал ее речь с придыханием.

Я взяла миндальный рожок, добавила сливки в кофе и произнесла:

— Вам бы посмотреть на нее в Апчерче. Она была безупречной матерью с безупречным домом и всегда выглядела…

Дори улыбнулась, проглотив еще кусочек круассана.

— Сейчас догадаюсь. Безупречно?

Я кивнула.

— А в колледже она была такой же?

— Не сразу.

Дори отщипывала от круассана и поигрывала камеей на воротнике.

— Я вам уже сказала, что мы жили в одной комнате. Какое-то время дружили, но после второго курса… ну, мы как-то начали вращаться в разных кругах. Я виделась с Китти, но…

Она передернула плечами и запила полный рот пирожных и шоколада глотком капучино.

— Голодаю, — пояснила Дори и посмотрела на золотые часы, украшавшие ее бледное пухлое запястье. — На сей раз я продержалась целых восемнадцать часов на диете «Южного пляжа».

— Ясно.

— Девятнадцать часов — мой личный рекорд. Запас прочности, как у русского крестьянина.

Она покачала головой и снова откусила от пирожного.

— Если случится атомная война, я выживу. А все эти худенькие, маленькие модели? Никогда.

Я кивнула и откусила от миндального рожка.

Шестьдесят лет назад мужчины сходили бы с ума от тела Дори Стивенсон — пышные бедра, роскошная грудь, полные руки и ноги. В наш просвещенный век каждую минуту своего осознанного существования она проводила либо в отчаянии, либо на диете. На диете, подумала я, глядя, как Дори мурлыкала и вздыхала над последним кусочком круассана. Затем она облизнула палец и подобрала им все крошки с тарелки.

— Господи, до чего же хорошо, — выдохнула Дори.

Ее веки трепетали. Она облизала губы и выпрямилась в изящном изогнутом кресле.

— Итак, Китти…

— Она была красивая, — подсказала я.

— Она была красивая и очень хорошо подготовлена. Мы начали учиться на неделю раньше. В Хэнфилде была специальная программа для… дай бог памяти, как они нас там называли? — Она прикрыла глаза. — Ага, для абитуриентов с различными экономическими возможностями. — Глаза у нее распахнулись, и она улыбнулась. — Это означало, что мы были бедными, но боже упаси произнести это вслух. Поэтому нас пригласили приехать пораньше — всех ребят на стипендии из бедных семей, плюс все этнические меньшинства, даже тех, кто учился в Экзетере и чьи родители были профессорами в Йеле, — и всех нас отправили в лагерь.

Я кивнула.

— Так они собирались — сейчас, минуточку, это я помню — «способствовать нашему вхождению в университетскую среду». А возможно, и удостовериться, что мы умеем пользоваться столовыми приборами и прочим.

Она раскатисто захохотала, но мне показалось, что в ее голосе прозвучала боль.

— Значит, вы с Китти жили в одной комнате?

— Для начала — в одной палатке. Фактически нас поселили на заднем дворе у одного профессора. У Китти были с собой топографические карты региона и коробочка с кремнем для высекания огня. Она сказала мне, что провела лето за чтением пособий по выживанию и теперь знает, какие грибы ядовитые и как определить север по моху на деревьях.

Дори покачала головой.

— У нее и еда была с собой в рюкзаке. Я этого никогда не забуду. Похоже, она думала, что нас и кормить-то не станут. Какая-то лапша быстрого приготовления и банки с фасолевым супом… — Ее большие голубые глаза налились слезами. — Чтобы быть готовой. Готовой ко всему.

«Готовой ко всему», — записала я, пока Дори смотрела на потолок, моргая и помахивая рукой перед глазами.

— Хэнфилд не нравился Китти, — произнесла она.

— Что вы имеете в виду?

Дори вздохнула, тряхнула кудряшками и деликатно отщипнула от слоеного пирожного с малиной.

— Вы там когда-нибудь бывали?

— Я училась в Колумбийском университете.

— Тогда, полагаю, у вас есть общее представление. В кампусе жили девушки, которые приехали туда на собственных машинах. У них были свои лошади. Девушки, у которых было все — одежда от лучших дизайнеров, стрижки за двести долларов, бриллиантовые сережки, жемчужные ожерелья. После окончания учебы их ожидала прекрасная жизнь. — Дори наморщила носик. — Ну, или, по крайней мере, их ожидали трастовые фонды.

Я кивнула, вспоминая свои старшие классы и всех этих хорошеньких девиц из своей школы, источавших уверенность в том, что любые трудности, возникшие на их жизненном пути, вполне можно разрешить с помощью нужных связей. Или большого количества наличных денег.

— А у Китти ничего этого не было?

Я вспомнила потрепанную «Хонду», которую видела на парковке у мэрии.

— Как я уже сказала, Китти была красивая, — проговорила Дори. — Но у нее была… — Она помахала рукой над головой. — Слишком пышная шевелюра. Перманент с начесом, обилие косметики. В общем, дешево и кричаще для Хэнфилда. Она это все поняла уже через неделю и сделала короткую стрижку, сняла с себя все золото, но… Первое впечатление, и все такое.

Я кивнула, пытаясь представить безупречную, элегантную Китти с плохим перманентом и яркими голубыми тенями.

— А она ревновала к другим девушкам?

— Нет, — протянула Дори. — Я бы сказала, она очень четко осознавала, что есть у них и чего нет у нее. Ну а как можно было этого не замечать? Мы же слышали разговоры девиц, обсуждавших, что хорошо бы слетать в Нью-Йорк на выходные за покупками или смотаться в Швейцарию на весенние каникулы. Трудно не заметить, в каком мире ты живешь. Просто дело в том… — Она опять замолчала и смахнула крошки с груди. — Не каждый предпринимает конкретные шаги, чтобы изменить ситуацию.

Я наклонилась вперед, забыв об остатках пирожного на коленях.

— И что сделала Китти?

Дори резко опустила голову, словно уворачиваясь от удара.

— Об этом мне не совсем удобно распространяться. — Она наклонилась вперед, серьезно глядя на меня. — Она была хорошая девочка с добрым сердцем. И все мы совершаем глупые поступки в колледже. Ведь для этого колледж и существует, правда же?

Я прижала руку к сердцу.

— Все, что вы мне скажете, не выйдет за пределы этой комнаты.

Дори снова вздохнула и покачала головой.

— Взрослые мужчины, — тихо промолвила она.

Я записала ее слова.

— Вы должны понимать, какой она была красивой, какой умницей. Она была милая, она была полна надежд, и она была… — Дори снова провела пальцем по краю своей тарелки, как бы пытаясь найти там подходящее слово. — Если кто-нибудь заболевал, именно Китти заботилась о нем. Она могла накормить куриным бульоном в подогретой тарелке, умела шить. Если что-то оторвалось, Китти могла пришить это. — Она снова помахала рукой перед глазами, шмыгнув носом.

Китти могла получить любого после того, как разобралась с прической, любого парня своего возраста, а вместо этого встречалась с мужчинами… старше пятидесяти лет.

«Вот тебе на!» — подумала я, записывая откровения Дори в блокнот.

— А Китти встречалась когда-нибудь с профессором? — спросила я. — С человеком по имени Джоэл Эш?

Дори резко выпрямилась в кресле.

— Так вы знаете об этом?

Я кивнула. Дори крутила салфетку.

— Это было нелепо. Он посылал розы в нашу комнату в общежитии, писал стихи — просто жуткие стихи. Китти и я потешались над ними. Мистер Важная Шишка, редактор из самого Нью-Йорка, и все, на что он был способен — это «твои глаза, как васильки». И я, бывало, спрашивала ее: «Ну почему, Китти? Почему именно он?» Я бы поняла, если бы он был кем-то вроде Харрисона Форда, ну такой, изысканный, с привлекательной внешностью, ну, чтобы он ей все покупал и делился бы с ней жизненным опытом.

— А Джоэл Эш этого не делал?

Дори засмеялась — коротким, злым смехом.

— Ну, кое-что он ей купил. Пару жемчужных сережек. Она так ими гордилась, носила каждый день. А еще он дал ей работу. По крайней мере я так слышала. Но, как я уже сказала, мы больше не дружили. Китти знала, что я не одобряю ее поступков.

Дори поставила тарелку на кофейный столик.

— Мой отец бросил мою мать — ушел к другой женщине, помоложе. Представляете, как мне не нравилось, что она предпочитала компанию чужих мужей. В то время я была женщиной очень высоких идеалов, — закончила она со вздохом.

— Вы не помните имен этих других мужчин?

— Нет. Китти знала, что я это не одобряю, поэтому со мной не делилась. Когда они звонили, она уходила с телефоном в коридор, и они заезжали за ней в библиотеку. Не хотели появляться в общежитии.

Дори промокнула губы розовой льняной салфеткой и посмотрела на часы, стоявшие на рабочем столе. Часы украшала эмаль персикового и бледно-зеленого цветов.

— Когда вы спросили ее, зачем ей это нужно, что она вам ответила?

— Заявила, что у нее были свои причины. Я ей сказала, что чего бы она ни добивалась, чего бы ни искала, при ее уме у нее всегда найдутся другие способы получить то, чего хочет. Китти была такая хорошая…

Глаза ее снова наполнились слезами. Она моргнула, промокнула глаза и помахала ладонью над ресницами.

— Бедная Китти. Бедные маленькие девочки.

 

Глава 29

— Привет, Кейт!

Ассистентка Бена была юным стройным созданием, с каштановыми локонами до плеч, четырьмя дырками в каждом ухе и степенью магистра по государственной политике из Джорджтауна.

— Мелисса! Рада тебя видеть!

Юная Мелисса прекрасно выглядела в коротком замшевом травянисто-зеленого цвета пиджачке, мини-юбочке в складку с черными леггинсами и в туфлях лодочках на кокетливо-скромных каблучках.

— Я просто ездила за покупками и решила заглянуть к Бену — вдруг он свободен и выпьет со мной чашечку кофе.

— Сожалею, — сказала Мелисса, не заметив отсутствия у меня пакетов с покупками или же не сообразив, что офис находится в шестидесяти кварталах от магазинов и бутиков Пятой авеню.

Мелисса в кресле отъехала назад и постучала по сенсорной панели компьютера.

— Он на ленче в «Союзе гражданских свобод». Вернется к четырем.

— О нет! — Я прикинулась разочарованной, зная, конечно же, что Бена не будет. — Я заглянула в его расписание, прежде чем уехать из дома. Не говорите Бену, но я думала… я думала…

Мелисса наклонилась вперед.

— О том, чтобы сменить здесь обстановку! — выпалила я. — Этот ковер лежит тут уже целую вечность!

Гладкий лобик Мелиссы наморщился.

— Вообще-то, мне кажется, его меняли в прошлом году.

— А, ну да, конечно. Не ковер. Письменный стол! — воскликнула я, стараясь припомнить, что там у Бена была за обстановка в офисе. — Эту старую штуковину!

Мелисса выглядела озадаченной.

— По-моему, он антикварный.

Господи, ну дай же мне, пожалуйста, хоть какую-нибудь передышку!

— Вот именно! Именно поэтому он будет лучше смотреться у нас дома, в Коннектикуте, а не здесь, — произнесла я, бочком подбираясь к кабинету Бена. — Я просто взгляну и, может, кое-что померяю…

Я начала рыться в сумке от Марка Джейкобса, цвета сливочного масла, которую мне одолжила Джейни, словно искала там рулетку или образцы тканей.

— Да, мне нужно заглянуть в туалет для начальства. — Я застенчиво улыбнулась. — Боюсь, суши не пошло мне на пользу.

«Господи, прости!» — подумала я, влетев в кабинет Бена и заперев за собой дверь. Ну почему мне казалось, что ни в одном из своих расследований мисс Марпл не пришлось притворяться, будто у нее понос, чтобы раздобыть важные улики?

— Позовите, если вам что-то понадобится, — нежно сказала Мелисса.

— Обязательно! — ответствовала я, усаживаясь в эргономическое кресло Бена и подстраивая подлокотники так, чтобы они не впивались мне в бока. Я подвигала «мышкой», молясь богу, чтобы Бен не завершил работу, уходя на ленч.

Сначала я поискала файлы, содержащие слова «Тед Фитч». Потом затаила дыхание, когда замигал огонек на телефоне, и Мелисса ответила на вызов. Звонок моего мобильного с мелодией диско напугал меня так, что я чуть не упала с кресла.

— Алло!

— Кейт? — Голос Джейни звучал взволнованно. — Слушай. Один вопрос. Твои дети умеют пользоваться туалетом?

— Да, — ответила я. — По большей части. Почти всегда. А в чем дело?

— Да так просто! Все прекрасно. Я побежала.

Наконец услужливая скрепочка «Майкрософта» показала: «Найдено десять файлов».

— Джейни, подожди. Если ты не дома, а мальчикам нужно в туалет, можешь взять их с собой. Ничего страшного!

— Чудесно! Не беспокойся! Скоро увидимся!

Я положила телефон и щелкнула по первому файлу. «Фитч, биография». Я нажала на печать.

«Меморандум с изложением позиции Фитча». Это я распечатала тоже. «Программа на сент.», «Прогр. на окт.», «Прогр. на нояб. — дек.». Почему бы и нет? И, наконец, то, что надо. «Компромат на Фитча».

Я знала из просмотра «Командного пункта» (конечно, у Бена была пиратская копия, дополненная еле слышным комментарием Джеймса Карвилла), что такой компромат замещал информацию, которую могла иметь оппозиция — все, что команда Бена могла нарыть на своего кандидата, чтобы быть готовыми на случай, если другая сторона раскопала бы то же самое. Тридцать семь страниц. Супер. В печать.

— Кейт? — произнесла Мелисса. — У вас все в порядке?

— Распечатываю то, что я тут намеряла! — весело отозвалась я.

Я увидела, что дверная ручка поворачивается.

— Дверь заперта, — заметила Мелисса.

Ну, надо же, подумала я, выхватывая страницы из лазерного принтера. Удивительно, что степень из Джорджтауна может сотворить со способностями девушки к наблюдению!

— Да, да, сейчас… Мне не по себе.

Голос Мелиссы зазвучал встревоженно:

— Пожалуйста, ничего там не трогайте. Бен очень не любит, когда передвигают вещи на его столе.

— Не волнуйтесь! — откликнулась я. — У меня есть полное право пользоваться принтером!

Право пользоваться принтером. Во что я превратилась?

Мелисса трясла ручку двери с такой силой, что я удивлялась, как она еще не оторвалась.

— Позвольте мне закончить!

Я распахнула дверь в туалетную комнату Бена, спустила воду и яростно разбрызгала освежитель воздуха с ароматом корицы.

«Печать закончена», — сообщил компьютер. Как только он выплюнул последнюю страницу, я стремглав бросилась к столу Бена, закрыла все файлы, запихала распечатки в сумку, настежь распахнула дверь и столкнулась с Мелиссой.

— Извините!

Она уставилась на меня, сморщив нос. Я не могла ее обвинять. В кабинете воняло так, будто там взорвалась бомба, начиненная ароматической смесью.

— Все в порядке?

— Просто чудесно, — ответила я, прижимая сумку к груди и быстро-быстро, как краб, страдающий запором, продвигаясь бочком к лифту. — Боюсь только, какое-то время вам не захочется туда заходить.

— Вы все сделали, что хотели?

О боже, подумала я, чувствуя, как кровь отхлынула от лица и устремилась в конечности. Вот и конец мисс Марпл. Она в курсе. Она знает.

— Что? — воскликнула я.

— Измерения. — Мелисса смотрела на меня так, будто я закурила сигарету с крэком или освежитель воздуха повлиял на мои умственные способности.

— Да. Я подберу что-нибудь подходящее для этого помещения, — сказала я, улыбаясь как идиотка. — Окажите мне любезность, не говорите ничего Бену. Хочу сделать ему сюрприз.

Она кивнула, и я, боясь искушать судьбу, рванула по коридору в корпоративных серо-кремовых тонах, вниз на лифте, и вылетела из вращающейся двери наружу. Где остановила такси и поехала на станцию «Гранд-Сентрал», чтобы успеть на поезд домой в четыре пятнадцать.

Купив билет и забившись в уголке грохочущего поезда, я вытащила бумаги по Фитчу. Первый абзац был сух, как пыль. Следующие две страницы могли вылечить от бессонницы. Штрафы за превышение скорости. Штраф в пятьдесят долларов за то, что после Рождества оставил елку на обочине. Успокойся, сердце.

Но на странице четвертой я нашла то, что нужно. И это было лучше — и хуже, — чем я могла вообразить.

 

Глава 30

Когда в семь часов вечера подъехала машина Бена, в доме было тихо.

Я отправила Джейни с детьми поужинать и в кино, а сама устроилась в гостиной, ожидая его возвращения. Я все еще была в аккуратном синем костюме, оставшемся со времени моей работы репортером. Волосы убраны с лица, а на коленях стопка проклятущих бумаг о Теде Фитче.

— Могу я поговорить с тобой? — вежливо обратилась я к мужу, пока он вешал пальто.

Когда я хорошенько разглядела то, что он держал в руках, мое сердце упало. «Друзья вспоминают женщину из Апчерча» — гласил заголовок «Газеты». И моя фотография — рот открыт, волосы торчат вокруг головы, и сама голова размером со спутник Юпитера.

— На заправке я встретил Стэна Берджерона, — сообщил Бен.

Я замерла.

— Он интересовался, отошла ли ты от недавних ночных волнений. Естественно, я поинтересовался, о каких волнениях идет речь…

Я с трудом сглотнула.

— Я собиралась тебе рассказать…

— И таким образом мне довелось узнать о том, что кто-то угрожает твоей жизни.

— Но ты фактически не бываешь дома! И я никак не могла сообразить, как бы это сделать.

Мы замолчали, чтобы перевести дыхание, и злобно посмотрели друг на друга. Бен ущипнул себя за переносицу и начал тереть покрасневшую там кожу. После переезда он отпустил небольшой животик и теперь, когда дышал, этот животик толкался в черный кожаный ремень.

— Хорошо, начнем сначала. — Бен махнул газетой перед моим носом. — Ты была на поминальной службе Китти Кавано — ах, нет, прошу прощения. Ты произнесла речь на поминальной службе Китти Кавано.

— Это получилось не нарочно, — промямлила я.

Его черные брови сошлись на переносице.

— Что, кто-то приставил пистолет тебе к голове и сказал: «Будешь говорить, или я стреляю»?

— В некотором роде, да. Только без пистолета.

— Ты ходишь и задаешь вопросы?

У меня напряглись мышцы шеи, когда я яростно уставилась на него.

— Я была репортером, припоминаешь? Я этим зарабатывала себе на жизнь!

— Чем? Задавая вопросы рок-звездам — есть ли у них генитальные бородавки?

Я вздернула подбородок.

— Никогда не писала о генитальных бородавках, — ответила я со всем чувством собственного достоинства. — Иногда упоминала герпес! Но и это к делу не относится. Что бы ты ни думал о содержании моих публикаций, я все равно была репортером.

— Но ты больше не репортер! — крикнул Бен. — Во имя всего святого, Кейт, ты не журналист, не следователь, не частный детектив, ты просто домохозяйка!

Я швырнула бумаги на стол и гордой поступью направилась в кухню, где начала вытаскивать еду из холодильника: упаковку с яйцами, банку бобов, гроздь винограда. Бен двинулся за мной.

— Я не то хотел сказать.

Я проигнорировала его.

— Хочешь пообедать? — спросила я, вытаскивая горчицу, майонез, индейку и сыр. И только в этот момент вспомнила, что в доме нет хлеба, значит, мечтам о бутерброде не суждено сбыться.

— Я просто хочу, чтобы ты была в безопасности. Поэтому мы сюда и переехали! Помнишь? Ты не можешь подвергать себя опасности.

Я круто повернулась к нему, пылая от негодования и умирая со стыда, понимая, что Бен прав и я не могу в этом признаться. Потому что как только я это сделаю, мое расследование закончится. Придет конец и ощущению полноты жизни — после семи лет и троих детей — как и тогда, когда я все еще надеялась, что Эван Маккейн когда-нибудь полюбит меня.

И я снова вернусь к своей жизни, скучной жизни, в которую никак не вписывалась, в которой у меня не было друзей, где время от дня сегодняшнего и до дня, когда дети пойду в школу, казалось бесконечным. Нет, я не могла с этим смириться.

— Как, по-твоему, я способна сделать что-нибудь такое, что могло бы повредить детям?

— Что ж, давай подумаем, — сказал Бен. — У тебя есть подружка, которая подбрасывает наркотики в напитки нашим гостям…

— Но это несправедливо! — взвилась я.

Бен загнул два пальца. Прямо прокурор, зачитывающий обвинительное заключение.

— Ты носишься по городу и задаешь людям вопросы по делу, которое их вовсе не касается.

— Мою подругу убили, — напомнила я, указывая на место перед своим холодильником. — Зарезали насмерть, в ее собственной кухне, в нашем городке. Разве это не мое дело?

— Она не была твоей подругой! — возразил Бен. — Вы были едва знакомы. Почему бы тебе не держаться от этого всего подальше? Заботиться о детях. О себе самой. Найди себе хобби, если нечем занять время.

В глазах у меня сгустился красный туман.

— Нечем занять время? — повторила я. — У тебя есть хоть малейшее представление о том, чем я занимаюсь весь день? У тебя есть хоть малейшее представление о том, чем занимаются дети весь день?

Бен свирепо уставился на меня. Я обогнула его, схватила сковороду с плиты, кинула на нее кусок масла и включила плиту на максимум.

— А пока ты обдумываешь то, что я сказала, вот тебе еще один вопрос, — произнесла я, разбивая два яйца и выливая их на сковороду. — Почему ты работаешь на насильника?

Лицо у Бена задергалось.

— О чем ты?

— Сам знаешь о чем. А если нет, то посмотри эти страницы, что я распечатала. — Я потянулась за лопаткой. — Они освежат твою память.

Бен отправился в гостиную, а я положила яичницу на тарелку и шлепнула ее на стол.

Он сел напротив меня, просмотрел бумаги, потом пристально уставился на меня, качая головой. Я не видела мужа в ярости с той самой четвертой ночи нашего медового месяца, когда выпила шесть порций водки с клюквенным соком, а потом согласилась на его предложение попробовать что-нибудь новенькое в постели. Я поняла предложение, как приглашение засунуть мизинчик ему в анус, он же, как выяснилось, думал о том, что я могла бы занять позицию сверху.

— Это конфиденциальная информация, — пробормотал Бен, теребя себя за переносицу большим и указательным пальцами.

— Я всегда верила в твою добропорядочность. Верила в тебя.

— Он сказал, что это было с согласия потерпевшего лица, — устало произнес Бен.

Когда он закрыл глаза, стали заметны синяки под глазами.

— Он душил ее! — возразила я. — О каком согласии может идти речь?

— Это она так говорила. Свидетельских показаний не было. Полицейского расследования не было. Медицинского освидетельствования не было.

— И ты считаешь, что эта женщина… эта Сандра Уиллис все придумала? Врала?

Бен задрал голову и посмотрел на потолок, словно лепной карниз вдруг обрел способность говорить.

— Я думаю, что бы ни случилось тогда, все это было давно. Существует такое понятие, как ошибки молодости.

Я удивленно уставилась на него.

— Ты шутишь? Ошибка молодости — это когда Сэм забудет убрать «Лего»! Ошибка молодости не означает, что, когда тебе двадцать лет, можно изнасиловать сокурсницу в Вассаре, а потом твоему отцу придется всем заплатить, чтобы история не попала в газеты.

— Остановись! — загремел Бен. — Замолчи сейчас же, Кейт! Ты не все знаешь.

— Что же я не знаю? Что там еще может быть? Продолжение?

Его губы так побелели, что стали практически невидимы, а голос зазвучал сдержанно:

— Эдвард Фитч — герой войны. Его работа в качестве генерального прокурора безупречна, и когда его выберут сенатором, он будет служить населению Нью-Йорка с честью.

— Еще бы, — усмехнулась я, тыкая вилкой в яичницу. — Только держите его подальше от Покипси. А жена его об этом знает?

— Понятия не имею. Хочешь позвонить и просветить ее?

Бен поднял трубку переносного телефона и швырнул мне на колени.

— Почему бы и нет?

Он заговорил писклявым хамским сюсюкающим голосом, произнося фразы с вопросительной интонацией:

— Привет, вы меня не знаете? Меня зовут Кейт Кляйн, мой муж работает на вашего мужа. Неважно, я была в городе, ходила по магазинам. И случайно оказалась неподалеку от офиса моего мужа. — Он понизил голос. — Кстати, я удивлен, что ты смогла отыскать его.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что ты не самая внимательная супруга, когда дело касается моей профессиональной жизни.

— Мы сейчас говорим не об этом.

— Другие жены заглядывают к мужьям на работу. Они интересуются. Жена Эла даже приносит ему ужин, когда он задерживается допоздна.

— Эл живет в Трайбеке. А у его жены было столько подтяжек, что глаза уже на затылок переехали.

— Это к делу не относится! — рявкнул Бен. — Она приносит ему ужин.

— Ах, прости, пожалуйста, что я не мчусь, как молния, на Манхэттен, чтобы принести тебе проклятый пирог с мясом!

Я встала из-за стола, грохнула тарелку в раковину и включила воду.

— Итак, допустим, что ты явилась ко мне в офис не для того, чтобы принести мясной пирог. А что ты там делала? Откуда этот внезапный интерес к Теду Фитчу?

Я поставила грязную сковородку на сушилку.

— Тед Фитч и Китти Кавано были знакомы.

Бен оттолкнул свой стул от стола.

— Великолепно, — усмехнулся он. — Просто великолепно. Тебе недостаточно того, что ты носишься по городу, наводя справки у наших соседей, так теперь ты собираешься преследовать и моих клиентов?

— Сьюки Сазерленд видела, что они разговаривали в баре перед тем, как ее убили. Китти плакала.

Я помахала пачкой листов перед его носом.

— Спорим, я знаю почему?

Его костяшки пальцев побелели, когда он ухватился за край кухонного стола.

— Кейт, ты серьезно?

— У него есть алиби?

Бен поднял подбородок.

— Я не собираюсь даже удостаивать это заявление ответом.

— Прекрасно, — сказала я и пинком закрыла посудомойку. — Я сама это выясню.

Я схватила телефон и запищала фальцетом, передразнивая голос, который он использовал так эффективно:

— Привет, это Кейт Кляйн! Принимая во внимание вашу привычку душить женщин, которые не хотят заниматься с вами сексом, я подумала, а где же вы были в тот самый день, когда убили Китти Кавано?

Пальцы Бена впились мне в руку повыше локтя.

— Если ты скажешь хотя бы одно слово моему клиенту, — прорычал он, — хотя бы одно слово, кроме «Здравствуйте», «До свидания» и «Поздравляю, сенатор»…

— То что? — Я высвободила руку. — Изнасилуешь меня?

— Кейт!

Я собрала бумаги и сунула в сумку.

— Ложись спать в комнате для гостей, — произнесла я.

Наверху я захлопнула дверь спальни, сбросила одежду, натянула ночную рубашку и нырнула под одеяло со своими распечатками, посвященными увлекательному жизнеописанию Эдварда Фитча, пятидесяти семи лет, выпускника Йеля и юридического факультета Гарварда, награжденного «Бронзовой звездой» во Вьетнаме, помощника окружного прокурора, окружного прокурора, главного прокурора штата и, если мой муж добьется своего, будущего сенатора от демократов штата Нью-Йорк.

«Он сделал это?» — подумала я, глядя на лицо, подготовленное к съемке, рядом со статьей в «Таймс», сообщавшей, что он выставил свою кандидатуру. Он воткнул нож в спину Китти Кавано? Неужели Бен постарается выяснить это для меня? Да ему безразлично, какой будет ответ, до тех пор, пока это не влияет на его шансы быть избранным.

Я укрылась одеялом до самых ушей и слушала, как сначала хлопнула дверца машины, потом боковая дверь в дом, и как мой муж и лучшая подруга укладывали детей спать.

— Мамочка, — хныкала Софи. — Хочу к маме.

В девять часов Джейни тихо постучала в мою дверь.

— Все в порядке? — прошептала она.

Я открыла дверь и рухнула на постель, лицом в подушки.

— Да. Нет. Не знаю.

— Ну ладно, — вздохнула подруга и плюхнулась рядом со мной.

Ее мелированные волосы были затянуты в «хвостик», она позаимствовала мои брюки, свободно висевшие у нее на талии.

— Хорошо, что хоть это ясно.

Я протянула ей папку с бумагами Фитча и изложила пятнадцатисекундный синопсис. Глаза Джейни открывались все шире и шире.

— Ого! — воскликнула она. — Ничего себе! И что теперь?

— Мы выясним, есть ли алиби у Теда Финча.

Я перевернулась на спину, думая: «А потом я попытаюсь понять, как же это я оказалась замужем за человеком, который работает на такого типа».

 

Глава 31

Когда на следующее утро я встала, Бена нигде не было.

Его пальто исчезло с вешалки, кейс пропал с пола в кладовке, место в гараже было пусто. Однако на холодильнике под магнитом с надписью: «Мамочка номер один» нашлась записка: «Кейт, ничего не предпринимай. Никому не звони. Я постараюсь дать ответы на твои вопросы в течение следующей недели». Без подписи. Без слова «люблю».

«Нет, спасибо», — подумала я, скомкав записку и сунув в карман халата, вспоминая сюсюкающий голос маленькой девочки, которым он говорил вчера вечером. Все, что мне нужно, я раздобуду сама.

Затем я позвонила в «Красную тачку», предупредила, что дети не придут, и сообщила Джейни, что мы отправляемся в местную командировку.

Просто удивительно, что происходит с боковым зрением людей, когда в переполненном вагоне появляются две женщины с тремя детьми. Вдруг получается так, что все эти деловые люди с их кейсами и ноутбуками теряют возможность видеть что-либо за пределами страниц «Уолл-стрит джорнал» и не в состоянии уступить место детям.

Прошлым летом я ехала с детьми в Бостон на встречу с мамой. Мы собирались отправиться в Танглвуд. Софи уже ходила, мальчики были в двойной коляске, и мы не могли найти два свободных места рядом. Меня бросало из стороны в сторону, пока я пробиралась через три вагона и наконец пристроилась с тремя детьми и их портативным плеером на полу у багажного закутка. И когда я уже вытащила мальчиков из коляски и на экране возник «Мир Элмо», женщина, чей плащ и кейс лежали на свободном месте рядом с ней, подарила нам бодрую улыбку.

— Какие сладкие! — захлебнулась она от восторга.

Я улыбнулась в ответ, придушив слова, которые так и рвались в ответ: «А знаете, что сделало бы их еще слаще? Место, чтобы присесть!»

Но век живи, век учись. В то утро мы с Джейни сели в поезд и узрели привычную картину — множество деловых людей, каждый занимал два места.

— Да, — усмехнулась Джейни, обозревая ряды занятых мест, держа в руках бумажный стаканчик с кофе и балансируя при этом на восьмисантиметровых каблуках.

Волосы у нее были подняты в шиньон, и за собой она тащила маленький чемоданчик на колесах.

— Простите! — обратилась она к сидевшему слева от прохода бизнесмену, уставившемуся в свой карманный компьютер, и женщине, болтавшей по телефону справа от прохода. — Мы едем с тремя маленькими детьми, и у меня очень высокие каблуки. Не могли бы вы подвинуться, чтобы и мы могли сесть?

Они посмотрели на нее, потом друг на друга. Мужчина вернулся к своему компьютеру, а женщина продолжила разговор.

— Эй! — воскликнула Джейни. — Вы не говорите по-английски? Женщины! Дети! Очень высокие каблуки!

— Не волнуйся, — прошептала я ей через плечо. — Слушай меня и подыгрывай.

Я был одета так, чтобы выглядеть внушительно или, по крайней мере, насколько для меня это возможно. Джейни выпрямила мне волосы, на мне были мои лучшие шерстяные черные брюки и черный свитер размера XL.

— Ну вот, Софи! — бодро сказала я, плюхая свою дочь на место, задрапированное плащом краснолицего пассажира в темно-синем костюме. — Посиди здесь. — Я широко улыбнулась. — А мамочка пойдет поищет место для Сэма и Джека!

Мистер Синий Костюм настолько испугался, что даже перестал разговаривать по телефону.

— Мадам, — произнес он со страхом в глазах. — Вы же не оставите ее здесь одну?

— О нет, не совсем одну! — ответила я, доставая из мешка с памперсами пакет сока. — Держи, Софи, это тебе. И постарайся не пролить сок на пассажиров, как в прошлый раз.

Издав странный звук, Синий Костюм собрал свои газеты, кейс, плащ, телефон и сел рядом с кем-то из попутчиков. Джейни сообразила, в чем дело.

— Хорошо, хорошо, Сэм, — проворковала она, паркуя коляску рядом с парнем в серой фланели.

Она протянула Сэму маркеры, книжку-раскраску и радостно подмигнула ему.

— Я знаю, что тебе очень нравятся твои новенькие трусики, совсем как у большого мальчика, так что не забудь позвать меня, когда тебе захочется. Я буду сидеть где-нибудь там… сзади…

— Иисусе, — пробормотал парень в серой фланели и сбежал в вагон-ресторан.

Джейни улыбнулась мне, и уже через минуту у нас были два ряда свободных мест.

— Не могу поверить, — произнесла она, качая головой. — Что случилось с этими людьми? — Она поднялась. — Люди! Женщины и дети! Женщины и дети занимаю места первыми!

— Джейни!

— Вы что, «Титаник» не смотрели?

Она села, глубоко вздохнула, отпила свой двойной эспрессо и снова вскочила.

— Как вам не стыдно! — крикнула Джейни.

Пассажиры заерзали и еще глубже погрузили свои носы в утренние газеты. Я потянула Джейни за полу и усадила рядом.

— Да ладно! Спасибо, конечно, но сейчас нам нужно сосредоточиться.

Я дала Софи свою пудру, румяна, айпод и вытащила из сумки файл Фитча.

— Итак, — проговорила Джейни, отхлебывая кофе. — Мы можем опустить весь тот список имен потому, что мы думаем — это сделал Тед Фитч.

— Очевидный вариант. У него был мотив. По крайней мере известно, что Китти и Тед были знакомы, а это означает, что она могла открыть дверь и впустить его. У Фитча была возможность, — продолжила я. — Я проверила его расписание. В день смерти Китти у него был только ужин. Сто долларов за место, сбор средств для Киванис в Уэстчестере.

— Прыг-скок, и он в двух шагах от Апчерча, — сказала Джейни.

— В его биографии уже было насилие. Та самая Сандра Уиллис, которую он…

Я посмотрела на своих детей. Мальчики склонили кудрявые головы над раскраской. Софи сидела в наушниках и мазала щеки пудрой с блестками.

— Покушался.

— Да, — кивнула Джейни и сжала губы. — Голосовать за него не стану.

Поезд грохотал по рельсам.

— Мотив, — проговорила она. — Например, его огорчило нечто, что опубликовала Лора Линн Бэйд, а написала Китти. Неважно, насколько сильно он был расстроен… — Джейни полюбовалась на свое отражение в поцарапанном пластиковом окне. — Я хочу сказать, он бы покусился на нее или просто написал статью?

— Наверное, кто-то из его сотрудников написал бы такую статью. Может, это было не связано с ее сочинениями.

— Убийство в состоянии аффекта? — Глаза у Джейни загорелись. — Вот это классно!

Она достала из сумки блокнот — официальный блокнот репортера, заметила я с болью — и начала писать.

— У них был роман!

Я понизила голос, надеясь, что Джейни последует моему примеру.

— Давай не будем забегать вперед.

— Мы знаем, что ей нравились мужчины постарше. Значит, у них был роман! И он обещал ей, что уйдет от жены, а потом передумал. Китти расстроилась, плакала в ресторане, а Тед заявил: «Давай подождем до конца выборов». Китти ответила: «Нет, не хочу ждать, не могу больше лгать, у меня твой ребенок, Тед…»

— Джейни, тут дети, — прошептала я.

— Маленький Фитч! Фитчелюшечка!

— Спорим, аутопсия показала бы это?

Бесполезно. Джейни понесло.

— «Я не позволю себя игнорировать, Тед, — сказала она ему. — У нашего ребенка должно быть имя». И когда он понял, что Китти не шутит, что отдаст историю в таблоиды…

— Или в «Контент», — добавила я, подхватывая ее фантастическую историю. — Ей не нужно было идти в таблоиды. Она могла написать свой собственный материал для «Контента».

— Или, — произнесла Джейни после паузы, — Китти хотела рассказать все тебе. Вот почему она тогда тебе позвонила! Хотела встретиться с тобой. Знала, что ты пишешь и дружишь со мной.

— Откуда она могла это знать?

Джейни наморщила носик.

— А разве ты обо мне не говоришь постоянно?

— Я говорю, — пропищала Софи.

Я уставилась на дочь, внезапно осознав, что она, вероятно, слышала каждое слово. Я посмотрела на Джейни и прижала палец к губам. Она кивнула и продолжила строчить в блокноте.

— Он убил ее, — прошептала Джейни, когда Софи снова занялась своим макияжем. — И их нерожденный сын…

— Или дочь.

— И он решил, что тайна умерла вместе с ней…

— И тут появляется Кейт Кляйн, первоклассный детектив, раскрывает дело и посылает Фитча на электрический стул!

Мы с Джейни хлопнули в ладоши, но потом она наморщила носик.

— Разумеется, если он отправится в тюрьму, Бен потеряет своего самого крупного клиента. Но зато я получу потрясающий материал.

Публичное зализывание ран после выборов, известное как «Митинг в поддержку Америки», состоялось на площади напротив мэрии. Оно было проспонсировано двумя крупнейшими профсоюзами Нью-Йорка и демократическим комитетом штата Нью-Йорк.

Такси-минивэн доставило нас пятерых в гущу истинных сплоченных сторонников, многие из них держали красные, белые и голубые плакаты с лозунгом «Голосуем за перемены» и были, видимо, готовы с энтузиазмом провести следующие одиннадцать месяцев, делая все, чтобы демократов снова не схватили за задницу.

День был холодным, но ясным. Небо было бледно-голубого цвета, улицы заполнены рабочим людом, вышедшим перекусить, и просто свободным народом, отправившимся за покупками на предрождественские распродажи. Воздух пах жареным арахисом в меду и хот-догами. Джейни вдохнула с наслаждением, и дети последовали ее примеру.

Я взглянула на платформу и сразу заметила там Теда Фитча. Он смотрелся очень даже неплохо в цветовой гамме значков и патриотических знамен: нос — красный, шевелюра — белая, а пальто — хорошего, солидного синего цвета, наверняка отобранное и одобренное моим мужем с помощью фокус-группы избирательниц в возрасте от тридцати четырех до пятидесяти четырех лет.

Тед был третьим в списке выступающих, после вице-мэра Микаэля Суареса и финансового инспектора штата.

Вице-мэр, по моему мнению, был слишком красив для того, чтобы тратить себя на проблемы других людей. Ему следовало пойти в актеры. Финансистке было шестьдесят с хвостиком, профессиональный политик, сорок лет жизни провела в Олбани и в результате выглядела и говорила как полуживая.

Мы с Джейни поставили детей на бетонную плиту, а дружелюбный руководитель одного из избирательных участков вручил им по воздушному шарику. Джейни привязала шарики к детским запястьям, я вытащила свой блокнот и ручку, а Тед Фитч начал стандартную агитационную речь.

— Меня зовут Тед Фитч, и я буду следующим сенатором от великого штата Нью-Йорк! — прогремел он под непродолжительные аплодисменты.

Пока Тед легко расправлялся с основными тезисами своей речи: разнообразие нашей нации, гнетущий характер нынешнего режима, заря занимается над Америкой, ему нужна поддержка истинных сторонников — истинных американцев, по всей стране — чтобы воплотить мечту в реальность, — я изучала его длинное, костлявое лицо, орлиный нос и тонкие губы.

В заключение он произнес: «Спасибо вам всем за поддержку, и, Боже, храни Америку!» Снова прозвучали аплодисменты, на сей раз более оживленные, он собрал дань рукопожатий и поцелуев в щеку от других официальных лиц, по-отцовски потрепал десятилетнего юнца, которого привели, чтобы спел национальный гимн, и спустился с трибуны.

— Оставайся здесь, — скомандовала я Джейни.

Я сунула блокнот в карман своей черной шерстяной куртки и продралась через толпу к ряду лимузинов позади трибуны. Шоферы курили и разговаривали, прислонившись к дверям. Первые трое опрошенных лишь покачали головами. Но нужную информацию я нарыла у четвертого. Когда Фитч, пожимая руки, спустился со ступенек, и команда повела его к машине, я уже поджидала его там.

— Надо же, какой приятный сюрприз! — воскликнул он, обнимая меня за плечи и целуя в щеку бесстрастным холодным поцелуем.

Вблизи Тед выглядел не так хорошо, как на предвыборных плакатах, и не таким отдохнувшим, как на нашей вечеринке. Под глазами набрякли мешки, а в уголках губ скопился белый налет.

— Могу я похитить вас на минутку? — спросила я.

— Разумеется! — откликнулся он грубовато-добродушным, сердечным тоном человека, готовящегося провести следующий год, пожимая руки, целуя младенцев и делая вид, будто чрезвычайно заинтересован в каждом, кого встречает.

— Что я могу для вас сделать?

Я приблизилась к нему и тихо произнесла, чтобы его сотрудники со свежими лицами не слышали:

— Можем мы поговорить где-нибудь наедине?

Тед Фитч кивнул, на лице его отразилось удивление.

— В машине?

У меня не было времени пожалеть о том, что я согласилась, до того момента, когда я неловко уселась на длинное заднее сиденье, и дверца, тяжело лязгнув, закрылась за мной. Я хотела конфиденциальности, но затемненные стекла и черный кожаный салон создали впечатление, что я оказалась в запертом склепе.

— Воды? — спросил Тед.

Я покачала головой, тогда он открыл бутылку для себя и проглотил пригоршню таблеток.

— Эхинацея, цинк, витамин С, гингко билоба, — пояснил он. — Приходится быть сильным!

Я кивнула. Он запил водой и добавил еще таблеток.

— Итак, Кейт! Все в порядке? Вы по поводу Бена?

Я расправила брюки на коленях, внезапно пожелав, чтобы мы были на улице, на свежем холодном воздухе.

— Я хотела спросить вас о Китти Кавано.

Я внимательно наблюдала за ним, может, он моргнет, или вздрогнет, или почешет нос, или выкрикнет: «Да! Я убил ее!» На его лице не отразилось ничего.

— Писательница. Такая трагедия, — вздохнул Фитч. — Она была вашей соседкой?

— Да. А еще — вашим другом.

Он опустил веки движением, усредненным между затянувшимся морганием и коротким вздрагиванием.

— Бывает, что мы знакомы с одними и теми же людьми, — осторожно заметил он.

Я подвинулась на сиденье, чувствуя, как капля пота пробирается вниз и вот-вот намочит пояс. Кондиционер гнал мне в лицо затхлый теплый воздух, его шум создавал впечатление, что я кричу.

— Я знаю, как вы заняты…

— Да уж, этот ваш муженек, — сказал Тед Фитч с грубоватой финальной шуткой наготове. — Он заставляет меня прыгать!

— Китти убили, — быстро произнесла я, чувствуя, что вся вспотела, зная, что должна выговориться, прежде чем потеряю присутствие духа. — Полиция никого не арестовала. Я знаю, что вы с Китти были в ресторане перед тем, как ее убили. Я просто хочу знать…

Держись, Кейт. Спокойно!

— Я хочу знать, в каких вы находились отношениях.

Тед Фитч резко выдохнул, запахло мятой.

— Вы полагаете, я каким-то образом связан с ее гибелью? — Он свирепо уставился на меня.

Все следы хорошего-отношения-к-мамочкам стерлись с его лица, а вместо этого появилась почти карикатура на раздражение.

— По какому праву? Вы что, стали детективом?

Я покачала головой.

— Просто домохозяйка.

Тед Фитч издал недовольное рычание и потянулся к ручке дверцы со своей стороны.

— У меня нет времени для подобной чепухи.

Я вытерла руки о колени.

— Сандра Уиллис, — сказала я.

Фитч отпустил ручку и осел на сиденье. Кровь окрасила кончики его ушей в ярко-красный цвет, а щеки и нос — в воспаленный темно-бордовый.

— Черт возьми! Вы с Беном мои дела в постели обсуждаете?

— Информация не от Бена, — возразила я, что было правдой. — Я ведь работала репортером.

Что тоже было правдой.

Он вздохнул:

— Значит, все это уже в газетах. Этот случай с мисс…

— Сандрой Уиллис. Вряд ли прессе что-либо известно. Это не моя забота. Я просто хочу знать о Китти.

Фитч отвинтил крышечку бутылки с водой и завинтил ее.

— Не думаю, что нам следует обсуждать это, — сказал он.

— Ну да, Сандра Уиллис не хотела заниматься с вами сексом, однако вас это не остановило.

Как только слова вылетели изо рта, я поняла, что совершила ошибку. Его лицо снова искривилось.

— Сейчас же убирайтесь из моей машины!

Он перегнулся через меня, твердым и неподатливым предплечьем уперся в мою грудь и ухватился за ручку дверцы с моей стороны. Распахнул ее, но я захлопнула.

— Вы были вместе перед ее гибелью. О чем вы говорили? Почему Китти плакала? У вас был роман? Она…

Я уже собиралась спросить, не была ли Китти беременна. Вопреки моим лучшим намерениям, история Джейни засела у меня в памяти.

Тед Фитч, тяжело дыша и с багровой физиономией, снова сел на место.

— Вы желаете знать? — спросил он придушенным голосом. — Желаете знать, чего она хотела? — Он сунул руку в карман брюк.

Я ухватилась за дверцу.

— Может, мы продолжим как-нибудь в другой раз…

Фитч схватил меня за руку и дернул обратно на сиденье.

— Вы этого хотели? — прошипел он.

Его лицо исказилось, когда он швырнул мне бумажку.

— Вот. Получите. А теперь убирайтесь.

И только после того, как я наконец открыла дверцу и вышла из автомобиля, я поняла, что он швырнул мне на колени. Деньги. Трясущимися руками я развернула скомканную двадцатку. В этот момент дверца захлопнулась, и лимузин отъехал.

— Эй!

Джейни хлопотала над детьми и их воздушными шариками.

— Ну что, дружеские связи оправдали себя? — осведомилась она и, заметив выражение моего лица, спросила: — Что случилось? Ты в порядке?

Я потрясла головой, и Джейни заговорила тише, положив руку мне на плечо:

— Ну, что теперь?

— А теперь, — я глубоко вдохнула и обняла троих детей, — мы отправляемся обедать и за покупками.

Мы провели день, гуляя по нашим любимым местам в Нью-Йорке, притворяясь, будто все в полном порядке — я никогда не переезжала в Коннектикут, никого не убили, меня не вышвырнули из машины после того, как политик швырнул мне на колени двадцать баксов.

Мы съели мороженое ассорти с горячим сиропом в кафе, где Джейни и я решили жить вместе, и позволили детям потратить двадцатку, полученную от Теда Фитча. После похода в Музей естественной истории — поглазеть на кита — и остановки в Рокфеллер-центре — посмотреть на конькобежцев — дети устали и захотели спать.

Джейни оставила нас на железнодорожной станции.

— Я займусь списком, — пообещала она, передавая мне липкого Сэма и спящего Джека. — Позвони, когда доберетесь до Плезантвилла.

Четырехчасовой поезд до Апчерча был практически пуст. Я устроила мальчиков поспать в гнездышке из наших пальто и приткнула Софи, закутанную в мой шарф, на сиденье у окна с моей шапкой вместо подушки. Она все еще сжимала в липкой ручонке конфету на палочке. Я отобрала у нее конфету так нежно, как только могла, и поцеловала в сладкую, как конфета, щечку.

— Отвали, — пробормотала Софи, тяжело навалившись на меня.

Я вытащила блокнот, пытаясь привести в порядок впечатления от этого дня.

«Желаете знать, чего она хотела?» — спросил он и швырнул мне деньги. «Китти хотела денег» — записала я и добавила вопросительный знак. Я вспомнила мягкий южный носовой выговор Дори Стивенсон. «Пара жемчужных сережек. Она носила их каждый день…»

Я бешено строчила, все версии казались в равной степени и привлекательными, и несостоятельными. Может, Китти занималась сексом за деньги? Это было то, чего не могли ей дать мальчики из колледжа? И если Филипп работал с ленцой, как говорил мне Бен, наверное, ей нужны были деньги.

Я почувствовала, как пульс участился, когда я представила: Китти складывает плату за частную школу и ипотеку из шести цифр, прибавляет машины, одежду, отпуска на море и в горах, множество всех тех вещей, что необходимы для выживания в Апчерче…

И понимает при этом, что единственный способ получить это — писать под чужим именем, плюс случайные таинственные дневные свидания, заканчивающиеся парой сотен долларов на столике.

Интересно, знала ли Дори, или, может, подозревала, чем занимается ее старая соседка по комнате? Что подумает Тара Сингх, узнав, что писатель-невидимка для ее смертельного врага была колоссом на глиняных ногах и сдавала различные части своего тела во временное пользование.

В Апчерче гараж пустовал, и света в доме не было.

На ужин я приготовила детям куриные наггетсы, выкупала их, прочитала сказку о Красной Шапочке и уложила спать. Я сидела на диване со своим блокнотом и наггетсами, когда зазвонил телефон.

— Алло!

— Кейт?

Я не сразу узнала низкий голос Денни Хагенхольдта.

— Извините, что беспокою, но хотел бы спросить, когда вы в последний раз видели Лекси?

— На вечеринке. А ранее — на уроках фигурного катания.

Пока Хадли практиковал катание задом наперед, Брирли был привязан у Лекси на груди гватемальской шалью с ярким узором. На Лекси и на малыше были красные с золотом шерстяные шапочки, с ушками, опущенными на их светлые волосы.

Она отказалась глотнуть из моего стаканчика горячий шоколад из автомата, достала из кармана ярко-зеленое кислое яблоко и съела его.

— Да вот, — буркнул Денни, — вчера вечером она не вернулась домой.

Я вспомнила, как Стэн в полицейском участке сказал мне, что Лекси думала, будто за ней следят.

— С детьми все в порядке? А малыш?

— Да, да, дети находились с няней. Брирли сейчас у меня. А Хадли… Хадли, прекрати!

Раздался вопль, потом что-то с грохотом упало. Когда Дэнни снова взял трубку, он тяжело дышал.

— Извините, он постоянно лезет на балкон.

— Лекси оставила записку, сообщение?

— Нет. Я вернулся домой в восемь часов, дети уже спали. Няня сказала, что не знает, куда пошла Лекси и когда вернется. Ничего не тронуто, ничего не взято. Чемоданы, одежда и вообще все на месте. Нет ее сумочки и машины, но драгоценности здесь и… Хадли, я что тебе сказал?

Еще один удар, визг и громкие рыдания. На сей раз прошло больше времени, прежде чем Денни вернулся к телефону.

— Извините.

— Вам нужно звонить в полицию, — посоветовала я.

— Уже позвонил. Там заявили, что ничего не могут сделать, пока не пройдет сорок восемь часов с момента исчезновения… даже принимая во внимание все, что тут у нас происходит.

— Куда же она могла направиться?

— Матери Лекси не звонила. Сестре тоже. Мобильный у нее не отвечает, вот я и звоню всем ее друзьям. Хадли, прекрати сейчас же!

Снова звук падения, снова рыдания.

Я вспомнила Лекси на моей вечеринке: плечи напряжены, она смотрит, как Филипп трогает волосы Джейни, и ее икроножные мышцы подергиваются.

— Извините, если я вас кое о чем спрошу.

— Пожалуйста, любые вопросы. Если это поможет найти ее…

— У вас с Лекси были проблемы?

Возникла пауза.

— У нас все было в порядке, — наконец ответил он.

— Хорошо. Послушайте, я могу чем-нибудь помочь? Позвонить кому-нибудь?

— Нет. Вы у меня последняя в списке. — И он положил трубку, не попрощавшись.

Я вздохнула и набрала номер телефона Кавано. Филипп ответил на четвертом гудке.

— Это Кейт Кляйн. Я только что говорила с Денни Хагенхольдтом.

— Денни сообщил мне, — отозвался Филипп. — Это ужасно.

Его голос звучал взволнованно. Искренне обеспокоенный сосед, так не говорил бы человек, который разрубил Лекси на кусочки и спрятал останки в пластиковых мешочках в морозилке. Хотя, откуда мне знать, как должен звучать голос серийного убийцы?

— Как поживаете? — произнесла я.

— Как всегда, занят, — ответил Филипп. — Взял отгулы на работе, завтра встречаю девочек во Флориде.

— Они там с вашими родителями? — уточнила я.

— С моей матерью. Отец собирается пожить здесь, помочь держать оборону.

Пожелав ему счастливого пути, я передала наилучшие пожелания дочерям от меня и моих детей. Потом положила трубку и записала в блокноте: «Филипп во Флориде», думая, что не была бы шокирована, узнав, что он путешествует не один.

Наверху Софи, раскинув руки и ноги по простыне, сбросила одеяло и спала в пижамке в розовую и белую полоску, миниатюрной копии пижамы тети Джейни. Страшила лежал в изгибе руки, наряженный идентично.

Сэм спал на левом боку, Джек на правом, уместившись оба на нижней кровати двухъярусной палаты. В позе, в которой, наверное, они лежали еще во мне. На цыпочках переступая через машинки и кубики, я подошла к ним, наклонилась и поцеловала их в щечки.

Затем я прокралась вниз, взяла телефон и позвонила Кэрол Гвиннелл, наименее устрашающей из быстро тающего пула супермамочек Апчерча, чтобы спросить, слышала ли она новости о Лекси.

 

Глава 32

— Я слышал, — начал Бен сорок пять минут спустя, — ты сегодня встречалась с моим клиентом?

Я оторвалась от компьютера, где просматривала колонки Лоры Линн Бэйд, и подняла брови.

— Что?

— На митинге, Кейт, — нетерпеливо произнес он.

— Ах да. — Не глядя на мужа, я застучала по клавиатуре. — У нас состоялся разговор.

— Ну, так вот, у меня с ним тоже был разговор. — Бен шлепнул на стол тонкую папку манильской бумаги. — Большая часть нашего разговора была посвящена тому, чтобы убедить его не отказываться от моих услуг.

— Ты все еще хочешь на него работать? Хотя, думаю, это не должно меня удивлять.

— Откуда ты все знаешь? — проворчал Бен.

— Мне о многом известно. У него есть алиби?

Муж указал на папку.

— Во время убийства Китти Кавано он обедал.

— И тому есть свидетели?

Бен помолчал.

— Его любовница.

— Молодчага Тед! — воскликнула я.

Я закрыла компьютер и посмотрела на бумаги. Там была фотография дома, фотокопия водительских прав некоей Барбары Даунинг, блондинки с голубыми глазами, рост метр семьдесят, возраст 36 лет. Наверное, в интимные моменты он зовет ее Барби, подумала я.

В поисках других снимков я пролистала странички, но нашла лишь несколько крупнозернистых фото, снятых издалека, на которых видно было, как кандидат появляется из своего лимузина и заходит в дом.

— И что, никакой обнаженки?

Бен скривился.

— У него есть любовница, она подтвердит под присягой все, что он попросит подтвердить. Но это не означает, что он не мог этого сделать.

Бен раздул ноздри.

— Полагаешь, он ухитрился съездить в Апчерч, убить женщину, почиститься и вернуться в город на брифинг в три часа перед обедом в Уэстчестере?

— Бывают такие дни, — произнесла я умильным голосом, — когда утром я отвожу детей в «Красную тачку», три раза загружаю стиральную машину, забираю твои вещи из химчистки, меняю масло, заскакиваю в продуктовый магазин, снова забираю детей и кормлю их полдником в машине, чтобы успеть на кружок «Умелые руки» к половине второго. Тут все дело в планировании. Если бы ты сказал, что я должна еще успеть укокошить кого-нибудь, уверена, я бы нашла минуточку. — Я подарила ему широкую сладкую улыбку и вернулась к компьютеру.

— Ты все-таки думаешь, что это он убийца? — Голос Бена прозвучал требовательно.

— Я не убеждена, что он не совершал этого. И между ними было нечто сомнительное. Если, конечно, швыряться деньгами не его причуда.

По озадаченной физиономии Бена я сообразила: что бы Тед Фитч ни рассказал Бену о моей засаде на митинге, этот рассказ не включал швыряние двадцати долларов мне на колени.

— Кейт… — Бен устало покачал головой и сложил бумаги в папку.

— Ну и конечно, — продолжила я, — новость, что у него есть любовница, не проливает бальзама мне на душу.

Для женщины, которой случалось выковыривать детский пластилин из самых интимных мест, это было возвышенное и высокоморальное заявление. Но это было правдой.

Я ушла в гостиную, принялась разбирать подушечную крепость, выстроенную детьми накануне, и возвращать подушки на место.

— Напомни мне, почему ты работаешь на него?

— Потому что он лучший кандидат из того, что есть, — ответил Бен.

Я уставилась на него. Он пожал плечами и запустил пальцы в волосы.

— Потому что все замараны. Если не женщины, то алкоголь. Если не женщины и не алкоголь, значит, сын в тюрьме или лечится от наркотической зависимости. Ну, или грязный развод. И злобная экс-жена, пытающаяся продать свою историю в таблоиды.

Бен потер виски.

— Билл Клинтон многое изменил. После Никсона, чтобы попытаться быть избранным, следовало быть мальчиком из церковного хора! Пресса рассматривала всех под микроскопом. Все, что кандидат когда-либо сделал или даже просто подумал, попадало на первые страницы газет. А теперь, — Бен вздохнул, — не имеет значения, что человек совершил, до тех пор, пока у него толстая шкура и милая улыбка.

Я взбила последнюю подушку и присела, чтобы подобрать кубики с пола.

— Как думаешь, Тед Фитч убил Китти Кавано?

Он покачал головой.

— Мы не друзья, но я провожу с ним много времени. Я видел, каким мерзким он бывает. Наблюдал, как он теряет самообладание и может оскорбить.

Бен опустил голову. Он выглядел измученным. Я заметила, как голубые вены пульсируют у него на запястьях.

— Он не был в восторге от меня. Да и от тебя тоже. Он горлопан, даже хам. Но не могу представить, чтобы он зарезал кого-нибудь.

Я покидала кубики в шкафчик для игрушек.

— Ну, если он этого не совершал, то кто?

Бен снова устало провел пальцами по волосам.

— Почему ты не можешь бросить это дело?

— Не могу, — сказала я, вставая с дивана и разглаживая подушку, на которой сидела. — И не хочу.

— Но почему?

— Потому что в этом городе исчезают и погибают женщины — такие, как я.

Я собрала с кофейного столика засохшие кисти и бумагу для поделок.

— Пропала Лекси Хагенхольдт. Ее муж только что звонил.

Бен удивленно посмотрел на меня.

— И что теперь, ты и это собираешься расследовать?

Я почувствовала, как меня охватывает гнев. Но постаралась, чтобы голос звучал спокойно:

— А что такого? У тебя возникнут проблемы?

Бен покачал головой.

— Послушай… — Подыскивая слова, я перебирала вещи. — У меня это неплохо получается. А у меня никогда ничего хорошо не получалось.

Он потер глаза.

— О чем ты? Ты прекрасная мать.

«Лишь постольку, поскольку у наших детей еще целы руки и ноги», — подумала я.

— Но не по стандартам Апчерча. Тут я еле-еле дотягиваю. В этом-то все и дело. Я была хорошей, пусть не великой певицей, но не выдержала сравнения со своей матерью. Я неплохо сочиняла, но далеко не так хорошо, как Джейни. — Я поставила кисти в стеклянную бутылочку. — А вот тут у меня получается. Или я думаю, что может получиться.

Бен уставился на меня.

— Ты хочешь продолжать этим заниматься? Считаешь, ты могла бы заниматься этим профессионально?

— Ну, я не знаю! Наверное! Я хочу сказать — рано или поздно дети будут проводить целые дни в школе. Мне нужно найти себе занятие. Я не намерена ограничиться занятиями йогой и помощью на общественных началах в каком-нибудь музее!

— Почему бы и нет? По-моему, очень даже неплохо.

Он окинул меня оценивающим взглядом — особенно тыльную сторону.

— Может, тебе походить на тренажеры?

— Я не собираюсь даже удостоить тебя ответом.

Я встала перед Беном и протянула руку за фотографиями развлечений Теда Фитча. Он вздохнул и передал мне папку, бормоча:

— Сдаюсь.

И тяжелой походкой побрел мимо меня. Я услышала, как он прошел мимо нашей спальни, как открылась, а потом закрылась дверь в гостевую комнату.

Я уже почти заснула, когда зажужжал мой мобильный. Я ответила, не взглянув на экран:

— Алло!

— Кейт? — произнес Эван. — Все в порядке?

Дыхание застряло у меня в горле.

— Все прекрасно, — ответила я.

— У меня для тебя кое-что есть.

Я села в кровати.

— Я тебя слушаю.

— Дельфина Долан.

— Что?

— Думаю, будет лучше, если я расскажу тебе лично. Мы можем встретиться и выпить чего-нибудь?

Я попросила дать мне пару дней.

— Не звони мне, — прошептала я. — Я позвоню сама.

 

Глава 33

— Они потеряли твой анализ? — спросил Бен за завтраком три дня спустя. — Как это могло случиться?

— Не знаю. Бывает. Но доктор Моррисон сказал, что, если я приеду туда к девяти часам, он примет меня без очереди.

Мой муж покачал головой.

— Тебе нужно найти врача в Коннектикуте.

— Но мне нравится Моррисон!

Я попыталась изобразить простодушное воспоминание о прелестях беременности и задушить чувство вины, поднимающееся изнутри, поскольку правда заключалась в том, что очередной визит к врачу не был включен в мою повестку дня.

— Я могла бы найти врача здесь, но это будет уже не то. Ведь доктор Моррисон помог появиться на свет нашим детям.

Бен в изумлении уставился на меня.

— Ты как себя чувствуешь?

— Я буду чувствовать себя прекрасно после того, как разберусь с анализом.

Я оставила детей в садике.

Кэрол Гвиннелл сказала, что с удовольствием заберет мальчиков к себе после садика, а Грейси обещала в виде особого удовольствия прихватить Софи с собой на маникюр, а потом завезти к Кэрол.

Мы с Беном поехали в Нью-Йорк вместе, сидя рядом на потрепанных пластиковых сиденьях в оранжево-золотую полоску.

Бен всегда сворачивал свои газеты точно на три части. Прочитав первую страницу, он передал ее мне. Заголовок «Газеты» гласил: «Пропала мама в Апчерче», рядом была фотография Лекси с новорожденным Брирли на руках.

Из истории на первой странице я не узнала ничего нового по сравнению с тем, что услышала от Денни. Лекси все еще не объявилась, полиция выжидала, сообщался номер телефона для бесплатного звонка для тех, кто мог сообщить какую-нибудь информацию, анонимность гарантировалась.

Я смотрела в окно и думала о Китти и Лекси, Джоэле Эше и Теде Фитче, Филиппе Кавано и родителях Китти, которые потеряли дочь еще до того, как она умерла.

— Кофе? — спросил Бен.

— Да, пожалуйста, — ответила я и посмотрела, как он протянул мне свою чашку, потом плавно развернул свое длинное тело с сиденья и уверенно двинулся по проходу, в синем костюме и галстуке в красно-голубую полоску. Чтобы выбросить газету.

Бен добавил искусственный подсластитель. Тот, который мне нравился. И обернул картонную чашку бумажными салфетками. Но когда он снова сел на свое место и его бедро коснулось моего, он немедленно отодвинулся и извинился.

Я хотела взять его за руку и сказать: «Давай забудем это. Ты не пойдешь на работу. Я забью на свой фальшивый анализ, мы отправимся в музей, а потом в бар и пообедаем там. Снимем номер в „Плазе“ и будем заниматься любовью, пока не нужно будет спешить на поезд в шесть одиннадцать».

Слова застряли у меня в горле. Вскоре поезд приблизился к станции.

Я смотрела на профиль Бена, на копну темных волос и густые брови, на губы и подбородок.

Если он действительно думал, что я жду, когда дети пойдут в школу, чтобы с наслаждением проводить утренние часы в тренажерном зале, обедать парой листиков салата, целовать приятельниц в воздух вместо щек, а потом направляться в «Сакс» или «Нордстремс» покупать вечерние платья для официальных приемов, где я снова буду целовать воздух, тыкать вилкой в салат и страдать на высоких каблуках, то он меня плохо знал.

Что делало секс между двумя прогульщиками в отеле невозможным.

— Желаю удачи во всем, — сказал Бен, очертив на мне область ниже талии.

— Подожди! — попросила я.

Но он уже исчез в толпе пассажиров, заполнивших вокзал. Обувь у них скрипела, оставляя влажные серые отпечатки на мокром мраморном полу. Я вздохнула и спустилась в метро — добраться до первой остановки моего маршрута: завтрак с Джейни.

Джейни заказала бутерброды и багели. Когда я появилась в офисе, где когда-то работала, то увидела все это на ее столе. Вместе с завернутыми в пленку ломтиками хлеба с черничным йогуртом и бутылкой воды.

— Угощайся, — сказала она.

На ней были большие очки с прозрачными пластиковыми стеклами в роговой оправе. На каждой дужке отчетливо было написано: «Прада». У Джейни было великолепное зрение, но иногда, когда ей это было нужно, она надевала очки.

Я пощипывала бутерброд с яйцом и сыром и смотрела по сторонам. Новостная комната «Нью-Йорк найт» не сильно изменилась за пять лет моего отсутствия. Ковер серого мышиного цвета заменили другим, изысканного травянисто-зеленого оттенка. Потрепанные металлические картотеки переместили от одной стены к другой. Но, кроме этого, все осталось по-прежнему.

Я видела, как Сандра, редактор отдела художественной литературы, прихлебывая из бутылки с рекламой телевизионного шоу, волком смотрела на роман какого-то молокососа. Как наша бывшая начальница Полли, не постаревшая ни на день, покупала в автомате претцели и апельсиновую содовую.

— Эй! — Джейни пощелкала пальцами перед моими глазами. — Ты тут?

— Да. Извини.

Джейни вынула папку из верхнего ящика стола.

— Что там у тебя? — поинтересовалась я, когда Марк, наш главный редактор, проорал в свою гарнитуру что-то вроде «твою мать» и пинком отправил корзину с мусором в полет через весь офис.

— У меня было два очень занятых дня. — Джейни поправила очки и открыла папку. — Дэвид Линде. — Она вытащила фото мужчины лет шестидесяти с усталыми голубыми глазами и седыми волосами, собранными в «хвостик». — Делает струнные инструменты, живет в Юджине, Орегон. Сказал, что понятия не имеет, кто такая была Китти Верри. Не узнал ее фотографию.

— Ты посылала ему по e-mail?

— Я показала ему.

— В Орегоне?

— Си одолжил мне свой самолет. Ты была там когда-нибудь? Там классно!

Это было одно из тех качеств, которые я любила в Джейни — она могла говорить обо всем Тихоокеанском побережье, как о вечерней сумочке, которую собирается купить.

— Он никогда о ней не слышал.

Я почувствовала, как сердце падает, и моя версия о сексе-со-старшими-мужчинами-за-деньги начинает разваливаться.

— Это он так сказал. И я проверила всю его биографию, — заметила Джейни, перелистывая новую пачку бумаг. — Они даже никогда не были в одном и том же месте одновременно, насколько мне известно. Он живет в Орегоне уже лет двадцать, и в последний раз он был в Нью-Йорке до ее рождения.

— Вероятно, Китти выезжала на дом? — предположила я.

— Дальше будет лучше, — продолжила Джейни, возвращая фотографию Дэвида Линде в папку. — Вот, — сказала она, вытаскивая другой снимок. — Это Гарольд Саккио. Офтальмолог из Мэна.

У Гарольда Саккио кудрявые рыжеватые волосы торчали из-за ушей, он носил тяжелые очки, и у него был бесформенный розовый нос. Если бы он был чуть темнее, то походил бы на мистера Картофельная Голова, любимую игрушку моих детей.

— Положил трубку, когда я упомянула имя Китти.

Мои пальцы сжались на фотографии.

— Интересно.

— Не ответил на последующие восемнадцать звонков.

— Ух ты…

— Потом, когда я поздоровалась с ним на парковке его офиса, он натянул свой врачебный халат на голову и пригрозил арестовать меня за приставание.

— Ты и Мэн посетила?

— В Мэне тоже круто, — усмехнулась Джейни, поправляя очки. — В общем, он постарался от меня отделаться. В этот момент я указала ему на машину местного телевидения, припаркованную на противоположной стороне улицы, и заявила, что он может либо согласиться поговорить со мной частным образом, без протокола, либо я даю сигнал, и журналисты заснимут, как он сбегает к своему «Мерседесу».

— Машина телевидения? — удивилась я.

— Знакомый знакомого, — скромно промолвила Джейни. — Он должен был мне услугу за услугу.

— У тебя знакомые в Мэне?

— Я много с кем знакома.

— Итак, вернемся к офтальмологу. Мы едем в кафешку в Портленде, и он начинает мямлить.

Джейни скорчила гримаску.

— Этот тип говорил, как аукционист, у него акцент, он потел и снимал с себя одежду.

— Как?

— Сначала куртку, потом пиджак, галстук… — Джейни скривилась. — Я с ужасом ждала, что на этом он не остановится. Я спросила: «Что вы знаете о Китти Кавано?» — а он начал лопотать, что все это случилось давным-давно, было ошибкой молодости, он не хочет это обсуждать, это было тяжелое время в его жизни, и он сожалеет, и он счастливо женат в настоящее время…

Мои ладони и спина покрылись испариной.

— Он знал Китти!

— В Нью-Йорке.

— Когда?

Джейни вздохнула.

— Я не смогла прижать его. Не сумела даже заставить его произнести имя Китти. Он продолжал твердить, что все, что случилось, было только один раз, в Нью-Йорке, и осталось в прошлом. Я не знаю, какое прошлое он имел в виду — может, когда Китти попросила Эвана заняться им две недели назад. И когда я начала задавать уже конкретные вопросы — когда он встретился с ней, кто кого охмурил, сколько это стоило… Он набрал номер своего адвоката и заявил, что, если я хочу спросить еще что-нибудь, мне понадобится повестка. И мне пришлось заплатить за нас обоих!

— Скотина! — воскликнула я. — После того, что ты проделала весь этот путь для встречи с ним…

Джейни кивнула и сунула фотографию Гарольда в конверт.

— Бо Бэйд мертв. Это снимает с него подозрения.

— С него — да. Но не с Лоры Линн Бэйд, — возразила я. — А если она узнала, что ее отец познал ее подпольную писательницу в библейском смысле слова?

— Познал ее и платил ей. Думаю, нам следует рассказать об этом Стэнли Берджерону.

— А что Эммет Джеймс?

Джейни снова скорчила гримасу.

— Прошло не так хорошо, — ответила она и достала четвертую фотографию.

Если двое мужчин были среднего возраста, то Эммета Джеймса уже поджидал автобус с конечным маршрутом «Смерть».

Он был миниатюрным, в черных брюках с отутюженной складкой и свободной белой рубахе на пуговицах. Легкие пряди белых редких волос, голова, розовая и невинная, как яичко. Крошечные ручки, покрытые голубыми венами, сложены на коленях.

— Эммет Джеймс, — возвестила Джейни. — Профессор английской литературы. Специалист в области современной британской и американской поэзии. Девяносто два года, живет в Нью-Хейвене, в инвалидном кресле. В общем, вряд ли он убийца. И не представляю, чтобы он платил за секс. По крайней мере не в этом веке.

Я изучила фотографию.

— Ты спрашивала его о Китти?

— Да. Или лучше сказать, пыталась спросить. Но он действительно очень, очень старый. — Джейни отхлебнула из своей чашки. — Он начал читать стихотворение. Мы были в его кабинете, знаешь, такой с книжными полками от пола до потолка, практически без света. Все это смахивало на Голума и кольцо из «Властелина колец».

— Чье стихотворение?

— Шэрон Олдз, — ответила Джейни, протягивая мне последнюю страницу из пачки.

Распечатка в один интервал стихотворения «Почему моя мать сделала меня». Я прочитала:

— Девятьсот тридцать седьмой?

— Я тебе и говорю, что он не замешан, — произнесла Джейни. — Мне было не по себе, что побеспокоила его.

Я кивнула, прочитала оставшуюся часть стихотворения в поисках возможных зацепок или каких-либо намеков на проституцию. Ничего такого там не было.

— И что это все означает?

— Наверное, ничего, — ответила Джейни. — Знаешь, он был, как музыкальный автомат — нажимаешь кнопочку, и выскакивает стих.

— А тебе он что посвятил?

— Она идет во всей красе, светла, как ночь ее страны, — скромно наклонила голову и процитировала Джейни.

Я убрала фотографии и стихи в папку.

— Никогда не смогу достойно отблагодарить тебя за то, что ты сделала для меня! — воскликнула я.

— Ну, и для себя тоже. Это же теперь мой материал.

— Если он вообще будет, — пробурчала я. — А вдруг убийство совершил почтальон?

Я поднялась и убрала папку в свою сумку с логотипом радиостанции. Сумку я взяла с собой, желая доказать, что не собираюсь производить впечатление на Эвана Маккейна.

Джейни тоже встала и положила руку мне на плечо.

— Эй!

Я подняла голову.

— Что?

Она заглянула мне в лицо и торжественно провозгласила:

— У тебя не бывает ощущения, что ты не такая свежая, что ты устала?

— Чего?

Она вздохнула, толкнула меня обратно в кресло и села.

— Ты меня беспокоишь. Как ты знаешь, во мне мало материнского. Поэтому я стараюсь смотреть телевизор.

— Ты смотришь рекламу, — заметила я.

Ее глаза сверкнули.

— И фильм из «Зала славы Холлмарк», который тоже нужно засчитать. Эти два часа жизни мне уже никто не вернет.

Она схватила меня за руку и произнесла:

— Серьезно, Кейт, ты меня беспокоишь.

— У меня все в порядке.

— Как дела с Беном?

— Нормально.

— А дети? Нет, подожди, сама догадаюсь. — Она нахмурилась. — С ними тоже все в порядке.

Я посмотрела на свою лучшую подругу, накрутила прядь волос на палец и призналась:

— Бен заявил, что мне нужно хобби. Мол, я домохозяйка, а не детектив.

— Вот как?

— Ты тоже считаешь, что мне нужно хобби?

Джейни сняла очки и аккуратно уложила их в цилиндрический кожаный футляр с логотипом «Прада».

— Я хочу, чтобы ты была осторожнее. Если что-нибудь случится с тобой или с детьми…

— Джейни!

— Они ведь пока не нашли Лекси Хагенхольдт?

— С нами ничего не случится!

Но я не была в этом уверена. В моей голове застряла стихотворная строчка: «Высокая женщина, запятнанная, угрюмая, сильная…» Была ли это Китти? Была ли это я?

— Я люблю тебя, — улыбнулась Джейни, перегибаясь через стол, чтобы обнять меня.

— Я тоже, — сказала я.

Я обняла ее, поблагодарила за все, что она сделала, и украдкой посмотрела на свою сумку: фотографии и таинственное стихотворение были надежно спрятаны в ней. И я знала, что теперь уже не смогу остановиться.

Даже если бы и захотела.

 

Глава 34

Я добралась до бара «Тайм» за пятнадцать минут до полудня, когда мы договорились встретиться с Эваном. И увидела, что мы практически одни.

Там была дюжина низких круглых столов — круги из полированного камня, окруженные мягкими пуфами, в которых просто утопаешь. Все места были свободны. Свет ненавязчивый; после ветра снаружи воздух казался теплым. Два телевизора, висевшие над баром, настроены на турнир по покеру.

Я сдала пальто, сложила шапку и перчатки в сумку, рядом с папкой Джейни, зашла в туалет и внимательно осмотрела себя в зеркале.

Освещение было беспощадным. Кожа землистая, прическа — просто катастрофа. Единственная вещь в сумке, которая хоть как-то могла исправить ситуацию, — тюбик губной помады. Вероятно, он завалялся с тех времен, когда я все еще надеялась, что мы с Эваном когда-нибудь будем вместе.

Я вздохнула, намочила бумажное полотенце и поскребла над губой и под глазами. Потом открыла помаду, аккуратно оттенила губы и, взяв немного помады на кончик пальца, тщательно провела по скулам. Посмотрела на помаду жемчужно-розового цвета и подумала — а не использовать ли ее как тени для глаз?

Я рискнула бросить еще один взгляд в зеркало и пожалела, что не накрасилась поярче, когда уходила из дома. Не сделала эпиляцию на ногах. Не послушала Джейни, когда она уговаривала меня пройти японскую процедуру для выпрямления волос. Не надела что-нибудь иное, вместо штанов цвета хаки с карманами и черного свитера, которые, когда я выходила из дома, казались очень даже ничего. Плохо, что у меня не было времени купить что-нибудь. Зря я разрешила Софи переписать «Элмо в стране Ворчунов» на курс «Йога для потери веса».

«Это просто смешно, — подумала я. — Я взрослая, замужняя женщина, мать троих детей. А не какая-нибудь глупенькая четырнадцатилетняя девчонка, собирающаяся на свидание со своей первой любовью в репетиционной во время ленча». Я бросила в рот мятную жвачку, промурлыкала пару воодушевляющих тактов из «I Am Woman» и распахнула дверь туалета.

Эван стоял у бара, его зеленые глаза сияли, и выглядел он таким же, каким я его вспоминала в последнее время — чаще всего во время моих встреч с головкой душа.

Он был прежним, как много лет назад, до того, как разбил мое сердце, до рождения детей, до того как мой муж стал единолично принимать решения, где нам жить и чем мне позволять заняться в свободное время. До того, как я превратилась в невидимку. Спокойной ночи, никто.

— Не вижу посетителей, — произнесла я, пробираясь к нему между пустыми столами.

— Кейт, — улыбнулся Эван, осмотрев меня, вобрав меня всю одним взглядом.

Его рука слегка дрожала, он поднял свой стакан и двинулся к столу в дальнем конце зала. Я чувствовала, что лицо у меня разрумянилось, а сердце глухо стучит. Эван сел рядом со мной и поставил стакан на салфетку.

— Нарыл что-нибудь? — поинтересовалась я.

Он усмехнулся:

— А ты?

Я покачала головой.

— Расскажи мне о Доланах, — попросила я.

— Ну, у Кевина не было романа с Китти. Все, что мне удалось выяснить, свидетельствует о том, что он предан своей жене. С тех самых пор, как они поженились.

Я ощутила разочарование: моя версия, что Кевин приударял за Китти, лопнула. Но при этом я чувствовала себя счастливой — по крайней мере у одной супружеской пары в Апчерче было прочное основание.

— Однако Дельфины Долан не существует, — заявил Эван.

— Что?

Он вытащил из кармана фотокопию свидетельства о браке между Кевином Доланом и Дебби Фарбер.

— Дебби Фарбер?

— Родилась в Хакенсаке, Нью-Джерси. Наверное, она сменила имя или просто стала называть себя Дельфина. — Он сложил бумагу. — Выкладывай, что удалось узнать тебе.

Я покрутилась на своем пуфе и рассказала об исчезновении Лекси Хагенхольдт и о Теде Фитче — что он сказал, сделал, что я выяснила о нем (не упомянув, что разузнала я это, пробравшись в офис собственного мужа под предлогом ремонта помещения).

— Ты считаешь, Китти была шлюхой? — спросил Эван, когда официант принес нам воду, а я заказала содовую, которая, как я знала, будет стоить восемь долларов.

— Думаю, что на определенном этапе своей жизни она, вероятно, спала с мужчинами в обмен на что-то, — произнесла я, вспоминая жемчужные сережки, о которых рассказывала Дори, и не понимая, почему такая женщина, как Китти, вообще продавала себя. И почему продавала себя так дешево.

— Итак, шлюха, — сказал Эван.

— Не так официально.

— Что? Она не вступила в профсоюз?

Я застонала и закрыла глаза.

— Ладно, успокойся, — улыбнулся он и положил теплую ладонь мне на спину.

Наверное, надо было оттолкнуть его, открыть папку Джейни, и мы бы перешли к дальнейшему анализу мужчин. Вскочить, схватить сумку, поблагодарить энергичным рукопожатием и пообещать связаться с ним позже. Сесть в четырехчасовой поезд до Апчерча и успеть домой вовремя, чтобы приготовить для своей семьи здоровый ужин с низким содержанием протеина и цельнозерновым хлебом, выкупать детей, начисто отмывая ванну после каждого ребенка, почитать им на ночь сказки, раздавая объятия и поцелуи, а потом оказаться в собственной постели в десять вечера, где и возобновить супружеские отношения с собственным мужем, в смятении, в потоках извинений и обещаний немедленно исправиться.

Но я позволила Эвану отклонить мою голову назад. Я закрыла глаза и открыла рот, и, когда он прижал свои губы к моим и поцеловал меня, сначала нежно, а затем настойчиво, я ответила на его поцелуй и прижалась к Эвану, чувствуя тепло его кожи, слушая биение его сердца.

И это было так же, как в самый первый раз, когда он меня поцеловал.

Слабо освещенный бар, убийство Китти Кавано и, вероятно, нелегальная двойная жизнь, весь город, весь мир отхлынули, как волна, оставив нас двоих в объятиях друг друга.

Эван подался назад, тяжело дыша.

— Мы можем снять номер, — произнес он.

Я высвободилась из его объятий. Мои губы вспухли, щеки пылали, тело дрожало от желания, и я знала, что, если мы задержимся здесь хотя бы на минуту и он будет целовать меня, я потеряю способность соображать.

— Нет. — Я неуверенно поднялась. — Я не могу.

— Можешь, — сказал Эван, удерживая меня. — Ты можешь делать все, что пожелаешь. Я бы так хотел…

Его голос затих, пока я вытирала губы салфеткой, смоченной в воде со льдом.

— Я бы так хотел, чтобы все у нас произошло иначе.

«Если бы желания были лошадьми, все нищие стали бы наездниками». Я плотно натянула красную шерстяную шапочку на волосы и надела красные шерстяные митенки. Левая зацепилась об обручальное кольцо.

— Я должна ехать домой.

Он кивнул.

— Ты мне позвонишь?

— Я…

Он встал, поправил мою шапочку и поцеловал в кончик носа.

— Я буду думать о тебе, — сказал он.

— До свидания, Эван, — произнесла я, зная, что я тоже буду думать о нем.

 

Глава 35

Когда в половине шестого я постучала в дверь Кэрол Гвиннелл, дом ее пах, как яблочный пирог.

— Мамочка! — закричали мои дети, бросившись через всю кухню и обхватив руками мои ноги.

Кэрол помахала мне рукой.

— Ну как, ребята, хорошо провели время? — спросила я.

— Да! — воскликнул Сэм.

— Да! — крикнул Джек.

— Спасибо за прекрасный день, — вежливо сказала Софи, прежде чем схватить меня за руку и многозначительно посмотреть в сторону двери.

— Секундочку, дорогая. Я только хочу поблагодарить миссис Гвиннелл.

— Всегда рада! Приходите в любое время! — улыбнулась Кэрол.

Пока дети надевали пальтишки, она произнесла, понизив голос:

— Никто ничего не слышал… ни о чем. Позвони, когда вернешься домой, ладно?

— Ты думаешь, что тот же тип, убивший Китти, как-то связан и с Лекси? Кто у них мог быть в общих знакомых?

Кэрол сморщила нос, и ее серьги еле слышно звякнули.

— Да все. Та же самая школа, церковь, друзья, детский врач, тренажерный зал…

Она заглянула в гостиную, где телевизор был включен на канал Си-эн-эн с приглушенным звуком.

— Мне нужно готовить обед. Позвони обязательно.

Я поблагодарила ее и повела детей к машине.

Кэрол стояла в проеме двери, в красно-белом полосатом фартуке и наблюдала, как мы отъезжали.

— Чарли не смывает в туалете после того, как сделает, — прошептала Софи, пока я пристегивала ее к сиденью.

Она и мальчики получили по конфете, оставшейся с Хеллоуина. Я держала их в «бардачке» для таких случаев.

— Да уж, плохо.

Софи помахала рукой, разговор ей уже наскучил.

— Можно мне на ужин кимчи?

— Конечно, — кивнула я.

Мы вернулись домой, закрыла двери, и я позвонила Кэрол.

Я накормила детей ужином (сосиски из индейки для мальчиков, кимчи, заказанное по Интернету из Нью-Йорка, для Софи), искупала всех, почитала «Золушку», причем мальчики притворялись, будто им неинтересно.

В восемь тридцать, когда все спали, я приняла душ, влезла в просторную поношенную ночную рубашку и панталоны без резинки в одной штанине, прокралась в комнату мальчиков и удостоверилась, что они в безопасности, хорошо укрыты и спят.

Когда я забралась под одеяло и закрыла глаза, то была уверена, что это только для видимости, и я не смогу уснуть, как не сумела удержаться от поцелуев с Эваном. Но когда проснулась, в окно стучал дождь со снегом, дети ссорились, и, судя по смятой подушке и скомканному одеялу на кровати в гостевой комнате, мой муж пришел и ушел, а я даже не заметила.

— О, мой бог, — крикнула Джейни. — Ты отказалась!

— Да, отказалась, — сказала я, чувствуя, как сжимается мой желудок.

Я нарезала ломтиками тосты с корицей и поставила тарелку перед детьми.

До этого утра я не осознавала в полной мере чудовищность того, к чему была так близка. Но возмездие настигло меня. И либо оно, либо чувство вины ослабили мою иммунную систему. С того момента, как я проснулась, желудок болел, и каждые десять минут я бегала в туалет, что очень веселило деток.

— Но я хотела.

Джейни помолчала.

— Я все еще могу депортировать его, — усмехнулась она.

— Не волнуйся. Я никогда больше с ним не увижусь.

Я приняла это решение в поезде, на обратном пути домой. Я не создана для адюльтера. Я ощущала себя гадкой, от чувства вины мне было плохо. Мои тайные поездки, которые я уже совершила, и так потребовали максимального напряжения сил. Я не могла придумать никаких других фальшивых предлогов для того, чтобы съездить в город. Бена можно было купить на то, что в офисе доктора Моррисона потеряли мой анализ только раз. Второй раз — это перебор.

— Ты все еще любишь его? — спросила Джейни.

Я громко застонала:

— Какое это имеет значение? Я замужем. У меня дети.

— Полагаю, в наши дни можно получить развод, даже если у тебя дети. Но я не подбиваю тебя на развод!

Я взяла стакан сельтерской без газа и заставила себя сделать глоток.

— Это было только один раз, — произнесла я. — Мне нужна была его помощь.

— И он тебе помог.

Я ухитрилась отпить еще немного. Потом на дрожащих ногах доползла до ванной комнаты и села на унитаз, размышляя, как это все могло произойти, как я за одни сутки превратилась в женщину, какой, как я клялась, никогда не стану. Лгунья. Почти изменщица. Способная с легкостью отказаться от брака и разрушить семью ради дешевых удовольствий в отеле.

— Он выяснил, что Дельфины Долан не существует.

— Неужели? Она показалась мне весьма реальной на твоей вечеринке.

— Это не настоящее имя. Раньше ее звали Дебби Фарбер.

— В таком случае звони Стэну и вели арестовать ее немедленно.

Я попрощалась, положила трубку и вернулась в кухню, где дети продолжали ссориться из-за мелков, из-за кукольного домика, из-за одинаковых книжечек с наклейками, которые я купила им в Нью-Йорке.

— Нет! — визжала Софи, размахивая куском тоста, будто судейским молотком. — Нет, какашка, отдай!

Вот твоя жизнь, Кейт Кляйн, подумала я и попыталась примирить воюющие стороны. Разожгла огонь в камине гостиной, и мы сыграли три раза в «Горы и лестницы» и четыре — в «Карамельную страну». Потом я разогрела на обед баночки с куриным супом, зная, что каждая мать Апчерча, включая мою пекущую пироги подружку Кэрол Гвиннелл, наверняка кормит детей домашней едой.

Когда солнце пробилось сквозь облака, я вымыла руки, оставила тарелки в раковине и загрузила детей в минивэн. Земля была еще мокрая, но температура поднялась чуть выше десяти градусов, дул нежный ветерок. Я решила отправиться на игровую площадку. Прогнозы предвещали на выходные от пятнадцати до двадцати сантиметров снежного покрова.

На углу Эппл-Делл, где жила Лекси, толпились две машины службы новостей телевидения, а третья, как я заметила, стояла у дома Кавано на Фолли-Фарм-уэй.

В парке мамаши Апчерча сгрудились у качелей. Разговаривали они тихими голосами, поглядывая направо и налево, чтобы быть уверенными, что никто из детишек их не подслушивает.

— Вы слышали? — спросила Рейни Уилкис.

Она втиснула свою дочку Лили в рюкзак-кенгуру, несмотря на то, что девочке было почти два года и она была на год старше и почти на пять килограммов тяжелее, чем рекомендовано для этого рюкзака. Бедняга Лили даже пальцем не могла пошевелить, зажатая между рюкзачком и бирюзовым пуховым комбинезончиком.

— Что там Лекси? Кто-нибудь… — Я с усилием сглотнула.

Я не могла заставить себя произнести слова «нашел ее», потому что это прозвучало бы так, будто я говорю о пропавшей собаке — или о трупе.

— Она вернулась?

Рейни покачала головой.

— Я слышала, что обратились в ФБР. Они прочесывают лес вокруг ее дома.

Она остановилась и понизила голос:

— Собаки тоже ищут. Я видела утром, как все они направлялись в лес.

Я прижала руку в перчатке к губам. Я не могла не вообразить Лекси в том же положении, что нашла Китти, в луже остывающей крови, а нож торчит между ее мускулистыми плечами.

Я опустилась на скамейку.

Сэм и Джек в одинаковых красных шапках с кисточками, купленных Джейни, играли за качелями в какую-то сложную игру в пиратов. Пока я смотрела, они махали друг на друга воображаемыми мечами и рычали. Софи, в розовой шапочке с кисточкой, была задействована в раунде игры в прятки.

Кэрол Гвиннелл села рядом со мной, сжимая на коленях свою разукрашенную сумку.

— Роб хочет выставить дом на продажу, — сообщила она.

Она открыла сумку, выпустив на волю облако аромата пачули, и перед моими глазами мелькнуло нечто невероятное — красно-белая сигаретная пачка. Кэрол вытащила ириску, развернула ее и сунула в рот.

— Похоже, здесь все идет наперекосяк. — Кэрол засмеялась. — Я ем все время. Вчера вечером слопала целую пачку драже.

— Куда переедете?

Она пожала плечами и скомкала целлофановую конфетную обертку.

— Может, в Уайт-Плейнс или Нью-Ханаан. Куда-нибудь, где хорошие школы и недалеко от города. — Кэрол наклонилась ко мне: — Мы не единственные. Я звонила в агентство, и мне сказали, что я уже третья за день.

Кэрол угостила меня конфетой.

— Спасибо.

Я сосала конфету, чувствуя себя несчастной и напуганной. Слушала, как шепот кружился вокруг меня, как супермамочки Апчерча переваривали новую информацию: оказывается, их маленький Эдем вовсе не рай.

Однако этот разговор немного успокоил меня. Вернул к тем дням в Нью-Йорке, когда другие мамочки были так же измучены, как и я. Где каждую неделю казалось, будто чей-то брак под угрозой. Мужья теряли работу или бесконечно жаловались на ту работу, которая у них была. Жены, романтически хихикая, увлекались своими врачами. Или водопроводчиками, или старыми бойфрендами, которые неожиданно возвращались в город.

— Мамочка!

Все резко обернулись. Софи скрючилась у качелей, схватившись за живот. Я вскочила и побежала так, как давно не бегала, через лужу, от которой шел пар, и схватила дочь на руки.

— Что? Что случилось?

— В животике плохо, — простонала Софи. Потом подавилась, и ее вырвало, прямо на куртку из стриженой овчины, которую я в конце концов купила, чтобы уж не отличаться от всех остальных на площадке.

— Софи, давай я отвезу тебя домой.

Я загрузила троих детей в машину.

— А вы, ребята, как себя чувствуете? — спросила я Сэма и Джека.

— Животик болит, — сказал Джек.

Сэм схватился за живот и застонал.

Я развернулась у мини-маркета и припарковалась. Взять детей с собой? Оставить их в закрытой машине на те пару минут, что мне потребуются для покупки куриного бульона и крекеров? Я не могла так поступить. Я завела мотор и отправилась домой, где провела четыре часа, таская больных детей в туалет и обратно, стирая одежду и простыни, выводя пятна на ковре в комнате мальчиков, когда Сэм все-таки не успел добраться до ванной комнаты вовремя.

К пяти часам все трое заснули. Я переложила чистые вещи из стиральной машины в сушку, сбросила дурно пахнущий свитер и включила компьютер. Сказала себе, что проведу пять минут, просматривая новости — веб-сайты «Газеты» Апчерча и, может, даже Си-эн-эн. Нет ли каких-нибудь сведений о пропавших матерях Апчерча?

«У вас появилось новое сообщение» — информировала моя почта. Сердце заколотилось, когда я увидела, какое сообщение было первым в папке «Входящие». «От кого: Эвана Маккейна. Кому: Кейт Кляйн. Тема: Ты».

Как всегда Эван высказался кратко и по существу: «Я скучаю по тебе. Когда я могу тебя увидеть?»

Я нажала «Удалить», потом очистила «корзину», а затем, чтобы уж наверняка, удалила все временные файлы. Нажала перезапуск и подождала, пока компьютер завершит работу.

Я должна сказать ему, чтобы он оставил меня в покое. Но каковы будут моральные и этические последствия, если я нарушу обещание никогда не общаться с ним снова для того, чтобы сказать ему, что я не хочу больше с ним разговаривать?

Я стояла внизу у лестницы, прислушиваясь. Потом взяла мобильник и пошла в гараж, достаточно далеко, чтобы не осквернять семейный очаг неверностью, но достаточно близко, чтобы услышать детей, если они позовут. Уселась на холодный бетонный пол, прислонившись спиной к минивэну, и нажала кнопочки с его номером.

Эван тут же ответил.

— Кейт, — сказал он.

Я сжала губы, а колени у меня задрожали.

— Пожалуйста, не посылай мне больше сообщений!

— Хорошо, — протянул он. — А как же мы тогда станем общаться? С помощью дымовых сигналов? Или слать звуковые письма?

— Мы не будем общаться! У нас нет для этого повода.

— Даже для простого обмена информацией?

Я прислонилась к машине.

— Какого рода информацией?

— Маленькая пикантная подробность о Дельфине Долан, она же Дебби Фарбер. А еще кое-что о твоей пропавшей соседке.

— Рассказывай!

Эван усмехнулся.

— Должен заметить, Кейт, у меня возникло ощущение, что меня используют.

— Рассказывай!

— Видишь ли, дело в том, что надо не «рассказывать», а «показывать». Встретимся в конце твоей улицы сегодня в полночь.

— Я не могу… Бен приходит домой поздно… дети заболели…

— Хорошо. Тогда завтра в полночь.

— Эван!

Но он уже повесил трубку.

— Черт!

Я повернулась к двери, а там уже стояла Софи со Страшилой в руках, пряди взмокших от пота волос прилипли к ее щекам. На шее у Страшилы висел пластиковый стетоскоп.

— Ты сказала слово на букву «ч», — сказала она.

— Да, — кивнула я, и меня затошнило от чувства вины. — Нехорошо.

— А почему ты здесь?

— Нужно было позвонить по телефону, я боялась вас разбудить.

Я взяла дочь за руку.

— Мальчики внизу?

Софи с мрачным видом кивнула.

— Я им велела раскрашивать картинки.

Сэм и Джек молча сидели за кухонным столом и раскрашивали картинки.

— Привет, ребята! — Мой голос прозвучал громко и бодро. — Всем уже лучше? Кто-нибудь хочет покушать?

Сэм пожал плечами. Джек кивнул.

— Кексики с воздушным рисом? — поинтересовалась Софи.

Слава богу, она была еще в том возрасте, когда любовь — или по крайней мере молчание — можно было купить за воздушный рис в сладкой пастиле.

— А вас не будет больше тошнить?

Софи ответила за всех, серьезно глядя на меня:

— Нет, не будет.

Я разрешила Джеку насыпать рис. Сэм отмерял соду. Софи размешивала, громко считая с каждым кругом ложки.

— Один, два, три, четыре, пять, шесть, Эван.

О боже! Она слышала, с кем я разговаривала? А если она скажет так при Бене? А я вообще-то говорила хоть когда-нибудь своему мужу, что было время, когда я надеялась, что Эван станет для меня больше, чем другом?

— Мама!

Софи уставилась на меня с миской готовой смеси в руках.

— Извини, милая, — сказала я и стала выкладывать кексики на сковородку.

 

Глава 36

— Алло, это Бонни Верри?

— Да, — прозвучал голос на том конце линии.

— Не уверена, что вы помните меня. Мое имя Кейт Кляйн.

— Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп, — отозвалась она.

Ну что ж, она меня помнит.

— Сожалею, что побеспокоила вас.

Честно говоря, гораздо больше я сожалела о других своих прегрешениях: о встрече с Эваном вкупе со страстными объятиями и поцелуями и о превращении поминальной службы по ее дочери в спевку хора.

Было воскресное утро. Мы с Беном привезли детей на дополнительный урок музыки, и Бен сам предложил пойти с ними. А я осталась в минивэне, с мобильником (и сказала мужу, что собираюсь позвонить соседкам, узнать, есть ли новости о Лекси).

— Могла бы я поговорить с вами о Китти?

— Зачем? — усмехнулась она. — Все уже сказано. — Ее голос стал резче. — Вас интересует ее сочинительство?

— Нет, она сама.

Я нарисовала вопросительный знак в блокноте.

— Видите ли, я чувствую своего рода ответственность. Я ее нашла. И никого еще не арестовали. И я… — Вот тут настал самый сложный момент. — Думаю, мы могли бы подружиться. У нас было много общего. Мы обе когда-то жили в Нью-Йорке.

— Ей там очень нравилось, — промолвила Бонни.

— Вы знали, что она называла Апчерч «Затерянным миром»?

— Это меня не удивляет. — Она вздохнула. — Мы все еще живем в Истхэме. В том же самом доме, где выросла Китти. Позвоните, когда соберетесь приехать, и мы поговорим.

Я рассыпалась в благодарностях и попрощалась. Когда я уже делала заметки в блокноте, раздался стук в стекло. Я подпрыгнула на сиденье и врезалась головой в люк.

— Ой!

Я повернулась и увидела спокойную физиономию Сьюки Сазерленд. Она постукивала наманикюренным пальчиком по стеклу автомобиля. Я наполовину опустила стекло.

— Все в порядке? — поинтересовалась она.

Я слабо улыбнулась. Руки у меня дрожали.

— Хочешь чаю? — спросила Сьюки, протягивая чашку травяного отвара. От него пахло кипяченой кошачьей мочой.

— Нет, спасибо, не хочу.

На Сьюки были кремового цвета шерстяные шапочка и шарф, меховая курточка и кожаные сапоги на высоких каблуках, не приспособленные для ходьбы по снегу.

Ее улыбка стала шире.

— Тогда ладно. Увидимся позднее.

— Пока, — кивнула я.

Сьюки помахала рукой и ушла. А я сидела на водительском месте, размышляя, какое же оправдание могу придумать для того, чтобы провести день в Кейп-Коде.

Той ночью, лежа в постели с книгой Рут Ренделл, я наблюдала, как мой муж, совершивший триумфальное возвращение в супружескую постель (или, по меньшей мере, в супружескую спальню), вешает брюки. Он перевернул их, взял за отвороты, встряхнул, изучил, потом снова встряхнул так, чтобы стрелки точно совпадали.

— Как твоя книга? — поинтересовался он.

— Нормально. Спасибо, что отвел детей на урок.

— Не за что, — чопорно ответил он, в последний раз встряхнул брюки и защемил отвороты вешалкой. — У тебя найдется время отнести вещи в химчистку на этой неделе?

— Разумеется.

— Буду весьма обязан.

— Бен, прекрати!

Я швырнула книгу на пол. Бен поднял ее, закрыл и аккуратно положил на тумбочку. Я собрала волосы в пучок и сказала три слова, которые могут остановить сильного мужчину на бегу:

— Нам нужно поговорить.

С непроницаемым лицом Бен вешал брюки в шкаф.

Я глубоко вздохнула и приступила к деликатному процессу — сделать так, чтобы он отвез меня туда, куда мне нужно.

— Я знаю, что отношения между нами в последнее время были напряженными.

Мой муж усмехнулся, оценив, как мягко я обрисовала ситуацию. Выражение его лица было отстраненным, темные глаза смотрели печально.

Я выпалила извинение, которое отрепетировала накануне в процессе приготовления кексиков:

— Сожалею, что так глубоко увязла в деле с Китти Кавано!

«И еще сожалею, что соврала тебе, сказав, что я это прекращаю. И еще сожалею, что тайком сматывалась в Нью-Йорк за твоей спиной и… целовала Эвана Маккейна».

Прямая линия его спины постепенно смягчалась.

— Ну, я тоже сожалею.

О чем? О том, что перевез нас сюда, снисходительно решал, как мне проводить время, назвал меня домохозяйкой, нуждающейся в хобби, неделями не смотрел на меня и не слушал меня?

Бен в этих уточнениях не участвовал. Он приступил к тщательному процессу водворения рубашки на вешалку. Чудненько. Поехали дальше.

Я подтянула одеяло к подбородку, прикрыв ночную рубашку с глубоким вырезом, надетую по этому случаю и не оказавшую желаемого эффекта.

— Хорошо бы было, если бы мы куда-нибудь уехали на День благодарения.

Его спина вновь напряглась.

— Ты это только что придумала?

— Мы могли бы поехать куда-нибудь недалеко. Просто маленькое путешествие. Например, в Вермонт. Можно узнать, есть ли места в маленьких отелях. Кстати, — небрежно добавила я, — ты когда-нибудь бывал в Кейп-Коде?

— Однажды, — ответил Бен. — Очень давно. Папа возил меня туда, когда я был маленьким. По-моему, мы брали напрокат каноэ.

Лицо у него смягчилось. А я почувствовала себя еще паршивее, сообразив, что наступила на одно из трех воспоминаний о его отце. Который умер, когда Бену было восемь лет.

Наступила только для того, чтобы получить возможность пообщаться с родителями Китти на их территории.

— Полагаю, в это время года там очень спокойно. Мы могли бы гулять по пляжу. Разводить костры. Детям бы очень понравилось. Это очень познавательно! — Я озвучила факт, почерпнутый утром из Интернета: — А ты знаешь, что первопроходцы до Плимут-Рока высадились в Провинстауне?

На Бена сей факт произвел впечатление.

— Правда?

— Да. Но потом они решили, что там слишком весело.

Мне показалось, я увидела намек на улыбку, прежде чем Бен покачал головой.

— Сейчас не самое лучшее время для поездок.

Он пошел в ванную комнату и закрыл дверь.

— Слишком многое мне нужно уладить с Тедом Фитчем, — услышала я его голос.

Я поморщилась.

— Но ведь это День благодарения! — воскликнула я.

Тишина.

— Даже политики проводят этот день с семьей!

Молчание.

— Или со своими любовницами!

Бен не ответил. Я перевернулась, подмяв под себя подушку.

— Послушай, ты же говорил: «Потерпи, Кейт, это не навсегда». И я терпела. Но на следующий год Софи уже пойдет в садик на целый день, и мальчики растут, а мы никогда не ездили в отпуск всей семьей.

Я лежала, прислушиваясь, как Бен чистит зубы зубной нитью. И чувствовала себя омерзительно из-за того, что использовала собственных детей в своих гнусных целях.

Бен выключил свет в ванной комнате, натянул пижамные штаны и лег в постель рядом со мной.

— Знаешь, у Брайана Дэвиса там дом, и у него должок передо мной. Я спрошу у него утром.

— Прекрасно! — воскликнула я и поцеловала его в колючую щеку.

Муж повернулся ко мне, улыбаясь.

— Не хочешь показать, как ты мне благодарна? — спросил он, прихватывая мою левую грудь через ночную рубашку.

Но когда его пальцы стали ласкать сосок, я почувствовала на своих губах губы Эвана, а его теплую ладонь — на своей спине.

Я оттолкнула мужа.

— Не могу, — сказала я.

Выражение желания на лице Бена быстро сменилось недовольной гримасой.

— Из-за мазка, — объяснила я. — Еще немного кровоточит… Ничего страшного, но все еще побаливает.

— Извини, извини, — торопливо пробормотал он.

Я легла на спину с облегчением и с чувством вины, думая, что фразой «все еще побаливает» проще всего остановить мужское либидо.

— Мне очень жаль, — вздохнула я.

Бен не ответил. Он лег на спину и вскоре захрапел. Я перевернула подушку и попинала одеяло, подыскивая удобное местечко, но не нашла. Посмотрела на часы. Одиннадцать тридцать восемь. Нет, подумала я. Нет. Но все происходило так, словно мой мозг покинул тело и парил где-то под потолком, рядом с итальянской импортной люстрой, выбранной дизайнером. Наблюдая сверху, как мое тело откинуло одеяло, на цыпочках прокралось через комнату и натянуло брюки, так удобно брошенные на кресло рядом с кроватью.

Этого не может быть, думала я, надевая розовую футболку с длинным рукавом и глубоким вырезом — без бюстгальтера. И я на цыпочках спустилась по лестнице.

Просто поговорю с ним, сказала я себе, пока всовывала ноги без носков в сапоги. Накинула овчинную курточку, сняла сигнализацию с входной двери, закрыла за собой дверь, вышла в морозную ночь и двинулась через лужайку. Я просто послушаю, что он мне скажет, а потом попрошу его никогда не приходить. Конечно, если он вообще появится.

Но я не могла заставить свое сердце биться медленнее, когда увидела машину с выключенными фарами, припаркованную в нашем тупике. Не могла заставить себя идти медленнее, а потом не бежать с растрепанными волосами и грудью, прыгающей под грязной курткой.

Я слышала каждый звук — как под моими сапогами хрустел наст, намерзший на снегу, как мое дыхание вырывалось в холодный ночной воздух. Я ощущала, как при приближении к автомобилю течет моя кровь.

Через ветровое стекло я видела лицо Эвана, улыбавшегося мне в слабом свете приборной панели. А над ним я видела каждую звездочку в небе.

Я честно собиралась провести встречу по-деловому. Решила, что начну с лишенного флирта вопроса: «Ну, что у тебя за информация?» И я, конечно же, думала, что, по крайней мере, моя курточка останется на мне. Но Эван открыл дверцу, и лицо его было таким нежным, таким исполненным желания, что когда он притянул меня к себе, оказалось, что куртка у меня уже расстегнута, а суровый вопрос так и не задан.

— Нет! — воскликнула я после первого поцелуя.

— Не надо, — строго сказала я, когда Эван просунул руки мне под рубаху и застонал, нащупав там обнаженную грудь.

— Прекрати, — ухитрилась пробормотать я и вывернулась на безопасное пассажирское место.

— Кейт!

Мы оба тяжело дышали. Стекла засеребрились от конденсата. Я смотрела вниз, чтобы удержаться и не смотреть на Эвана — румянец на щеках, черные волосы, глаза, в которых голубовато-зеленая радужная оболочка почти полностью поглотила зрачки.

И тут я увидела конверт с моим именем. Я с усилием сглотнула раз, потом еще. И наконец смогла хрипло выговорить низким, грубым тоном:

— Ну, что у тебя есть для меня?

— Лекси, — произнес Эван. — Лекси Хагенхольдт. Я навел кое-какие справки и выяснил у смотрителя спортивного клуба Апчерча любопытную информацию. Лекси бегала каждое утро, когда ее сын… — Он вытащил записную книжку из «бардачка».

— Хадли, — подсказала я.

— Да, когда Хадли находился в садике. Она сажала маленького Брирли в коляску и бегала пятнадцать, восемнадцать километров. Но за два месяца до смерти Китти Лекси стала заворачивать к сараю, где хранилось спортивное оборудование. На парковке стояла машина. Голубой «Мерседес», зарегистрированный на имя…

— Филиппа Кавано?

Я представила Лекси и Филиппа, кувыркающихся на свернутых гимнастических матах, окруженных спущенными баскетбольными мячами и порванными волейбольными сетками, пока маленький Брирли дремал в коляске. Лекси наверняка находила весь этот спортивный антураж очень возбуждающим.

— Ну и где сейчас Лекси? В Майами-Бич вместе с Филиппом?

Эван вытер губы тыльной стороной ладони.

— С момента ее исчезновения не было никаких транзакций по ее кредитке. Никаких звонков с ее телефона. Но это еще не все…

— Что?

— Дельфина Долан, в девичестве Дебби Фабер. У нее есть судимость.

— За что?

— Приставание к мужчинам.

Как только он произнес это слово, я почувствовала, что волосы на затылке встали дыбом.

Вот оно, недостающее звено.

— В Нью-Йорке ее арестовывали три раза. Праздношатание, нарушение общественного порядка, приставание с целью проституции. А еще она занималась издательской деятельностью под своим прежним именем. В некотором смысле.

Эван открыл конверт и сунул мне в руки журнал. Я уставилась на название: «Страстные ребята». Весна 1989 года.

— Ничего себе!

— Страница тридцать семь.

Я открыла соответствующую страницу и увидела там обнаженную Дельфину Долан, позирующую с двумя мускулистыми парнями с большими половыми органами, щеголяющую копной волос в перманенте (в стиле поздних 80-х) и малюсенькой полоской волос на лобке. У джентльмена под ней на предплечье была татуировка в виде скорпиона, а прическа мужчины справа от нее, стриженного под горшок, была красновато-каштанового цвета.

Я перевернула страницу и увидела, что Дельфина засунула два пальца туда, куда хорошо воспитанные леди не имеют привычки совать персты — по крайней мере, когда поблизости находятся фотографы.

— Смотри, смотри, — усмехнулся Эван. — У нее на заднице тату в форме сердечка.

— Господи! И что теперь?

— Отлови ее, когда она одна. Задай ей вопросы.

— Она ведет занятия по пилатесу. Думаю, я могу записаться на частный урок и поговорить по душам.

— Но только не тогда, когда ты будешь прикована к одной из этих машин. Ты должна быть осторожна.

Я закрыла журнал.

— Могу я оставить это себе?

Эван поднял брови.

— Что, супружеская жизнь такая скучная?

— Я… — Я провела пальцами по блестящим словам «Страстные ребята». — Я не хочу говорить о супружеской жизни.

— Ладно, давай не будем.

Его пальцы на моей щеке были теплыми, когда он повернул мое лицо к себе. Я хотела потрогать его всего — уши, подбородок, шелковую кожу шеи. Эван Маккейн…

Вдруг мир сделался кроваво-красного и фиолетово-голубого цвета. Мы услышали короткие, сердитые гудки позади себя. Я посмотрела через запотевшее стекло, но Эван быстрее разобрался в ситуации.

— Копы, — сказал он, одергивая на мне футболку. — Я с ними разберусь.

— Нет, Эван, давай я…

Мы открыли дверцы и выкатились из салона в холодную темноту, моя тонкая футболка была одернута не до конца, а клетчатая рубаха Эвана была расстегнута на три пуговицы ниже общепринятого.

Стэн Берджерон рассматривал нас в свете своего фонарика.

— Добрый вечер, миссис Боровиц!

Я неуверенно кивнула.

— Мистер Маккейн.

— Добрый вечер, офицер, — произнес Эван.

— Стэн, я могу все объяснить, — сказала я.

В этот момент с пассажирского сиденья соскользнул журнал «Страстные ребята» и выпал на дорогу с печальным негромким шлепком. Стэн направил на него фонарик.

— Я и это могу объяснить! — воскликнула я. — Там есть Дельфина Долан.

Стэн посмотрел на журнал.

— Сомневаюсь, что она подходит для этого дела.

Я сделала еще одну попытку:

— Лекси Хагенхольдт была любовницей Филиппа Кавано!

Стэн кивнул. Выражение его лица свидетельствовало о том, что для него это не новость.

— Вы знаете, что Дельфина Долан поменяла имя и у нее был привод за проституцию? — произнесла я.

Стэн выключил свой фонарик.

— А вы знаете, про комендантский час?

— Что?

— Комендантский час. После полуночи никто не должен околачиваться в припаркованных машинах.

Он посветил фонариком на номерной знак машины Эвана.

— В основном это для подростков.

Стэн записал что-то в свой блокнот и снова посветил на нас, оценивая наш внешний вид.

— Миссис Боровиц как раз собиралась домой, — сказал Эван.

— Мы просто разговаривали, — добавила я. — И если вы встретите Бена на заправочной станции, то не говорите ему об этом. И дело не в том, что тут что-то такое было. Я понимаю, как это выглядит, однако…

— Кейт, я провожу тебя до дверей, — сказал Эван.

Стэн покачал головой.

— Нет, сэр. Вы поедете со мной.

Эван с озадаченным видом уставился на него.

— Я просто хочу пожелать ей спокойной ночи.

Стэн снова включил свой фонарик. Я услышала, как что-то звякнуло, потом зазвенело, и сообразила, что он вытащил наручники.

— Или вы пойдете спокойно, или я вызываю подмогу, и мы вас арестовываем.

— За что? — скептически осведомился Эван.

— Для начала за нарушение комендантского часа.

— Вы арестуете меня за то, что я находился вне дома после полуночи?

— И ваше алиби, — продолжил Стэн.

— А что с его алиби? — спросила я.

— Что с моим алиби? — воскликнул Эван. — Я сказал вам, где был, предъявил билеты на самолет, квитанции из отеля…

— Проблема в том, что в отеле утверждают, будто вы не находились там все четыре дня. Вы въехали в отель на четыре дня, заплатили, но я связался с одним человеком из обслуги, и он заявил, что в день смерти Китти Кавано вас не было в номере всю ночь.

Я медленно повернулась и посмотрела на Эвана. Он поднял руки.

— Это не то, что ты думаешь, — пробормотал он. — Я был с приятелем. Я могу объяснить!

Вот они, проверенные временем слова всех обманщиков — а может, и убийц!

— Почему бы нам не выяснить это все в полицейском участке? — произнес Стэн. И обратился ко мне: — Спокойной ночи, миссис Боровиц.

Эван яростно взглянул на него, а потом повернулся ко мне:

— Не волнуйся, Кейт. Это какое-то недоразумение.

Я во все глаза смотрела на него, пока Стэн усаживал его в патрульную машину.

— Я позвоню тебе, — мягко сказал Эван.

Автомобиль отъехал, а я осталась стоять в расстегнутой зимней куртке, рядом с машиной Эвана, припаркованной перед моим домом, и порнографическим журналом, валяющимся в грязи рядом с ней. Потом я подняла журнал, повернулась и побежала через двор, ввела код сигнализации и скинула сапоги.

Дурной сон, вздохнула я. Дурной сон, думала я, прокрадываясь вверх по лестнице и удостоверившись, что дети спят.

Утром я украдкой, с бьющимся сердцем выглянула из окна спальни. Машина Эвана исчезла. Мое душевное состояние, пока я предавалась фантазии, будто все это приснилось, ненадолго улучшилось.

Но когда я надела куртку для похода в супермаркет, журнал «Страстные ребята» все еще лежал у меня в кармане, а рукава слабо пахли желчью.

 

Глава 37

— Мамочка! — Софи наклонилась вперед так далеко, как позволяло ее автомобильное креслице.

Я подавила вздох, приклеила на лицо терпеливую улыбку и обернулась.

— Да, дорогая?

— Джек и Сэм хотят знать, скоро ли мы приедем.

Я повернулась и посмотрела на близнецов. Оба дремали в своих сиденьях.

— Софи, они спят.

— Они мне сказали, — упрямо ответила она. — Они интересуются.

Она выучила слово «интересуются» неделю назад и с тех пор вставляла его в разговор. Я прикусила губу, чтобы спрятать улыбку.

Софи нарядила Страшилу в вязаный крючком розовый бикини. Несмотря на то что я повторяла ей снова и снова — хотя мы и пойдем на пляж, там будет слишком холодно для того, чтобы купаться. И плюс к тому, ведь кукла вроде мальчик?

— Вот смотри, — сказала я, вытаскивая карту, которую мой муж часто использовал. — Мы сейчас на этой дороге. И мы по ней поедем до вот того шоссе… Потом переедем через большой мост.

Глаза Софи широко раскрылись.

— А потом будет Кейп-Код?

— Да, но нам нужно будет ехать, пока мы не доберемся до того места Кейп-Кода, где собираемся жить. — Я показала голубую точку на карте. — Труро. Вот как раз здесь, почти в самом конце.

— Ого.

Софи подумала минутку, а затем начала ритмично лягать сиденье водителя. Я знала, что нужно сказать ей, чтобы она остановилась. Вместо этого я закрыла глаза. В понедельник утром я позвонила Стэну с парковки детского садика и выяснила, что Эвана выпустили рано утром.

— Значит, его алиби подтвердилось?

— Похоже на то, — проворчал Стэн. — Мы проверяем его контакт в Уэст-Палм-Бич.

— Контакт в Уэст-Палм-Бич, — повторила я, рисуя себе картину бронзовотелой секс-бомбы в бикини.

— Вы взрослая женщина, — произнес Стэн. — Не мне вас учить.

— Клянусь, ничего такого…

— Просто будьте осторожны.

Я пообещала.

Но все равно мне казалось, будто я думаю об Эване каждую минуту бодрствования — пока Бен вкалывал по четырнадцать часов в день, стараясь сделать так, чтобы Тед Фитч не сбежал, а сам он смог взять четырехдневный отпуск.

А если последние семь лет моей жизни (и три ребенка, которые за это время появились) были ошибкой? А если нам с Эваном было предначертано быть вместе? Если он был как раз тем, о чем поется во всех любовных песнях, — моим единственным?

Вдруг в моей голове зазвучал голос Джейни — Эвана интересовало лишь преследование, только то, чего он не мог получить, будь то Мишель, или я, или кто-то еще. И что мне со всем этим теперь делать?

Я закрыла глаза. Когда я открыла их, мы въезжали по крутой, изгибающейся подъездной дороге, окруженной голыми коричневыми ветками, припорошенными снегом.

— Вот и добрались.

Бен подкатил к гаражу большого дома, выглядевшего так, точно три серые коробки из-под обуви поставили на ребро.

Я посмотрела на вход. Огромная раздвижная стеклянная дверь.

— Ты уверен?

— Вот.

Он передал мне листок бумаги с распечатанной фотографией дома.

Я взглянула на снимок, потом на дом, на его фасад, по которому там и сям были разбросаны слишком большие квадратные окна.

— Да уж, оно самое. Веселенькое место.

— Брайан говорит, что дом повернулся спиной к миру, — сказал Бен, паркуя машину.

Все дети спали. Мы посидели, вслушиваясь в звуки остывающего мотора и ветра.

— Внутри там красиво, — произнес Бен.

— Поверим ему на слово. — Я выбралась из машины и проинспектировала местность.

Клумбы, разделенные на аккуратные прямоугольники и укрытые мульчой. Все абсолютно пустые.

— Пошли! — скомандовал Бен.

Он вынул чемоданы и рюкзаки, шесть пакетов с едой, включая девятикилограммовую индейку, и начал таскать их к входу. Видимо, муж твердо решил быть поласковее с женой, потому что вел себя замечательно. По дороге останавливался еще до того, как я просила его об этом, покупал то, что я больше всего люблю есть во время поездок, и развлекал детей, подпевая каждой песне с диска «Собаки играют польку».

— Я занесу все в дом. А ты пойди осмотрись.

— Ладно.

Гравий на дорожке скрипел под ногами, я раздвинула входную дверь. Внизу было три спальни, их двери выходили в коридор, выложенный кремовой плиткой. Солнечный свет проникал через большие окна в спальнях, оставляя на полу золотые квадраты.

Я поднялась по лестнице.

— Ого, вот это да.

Весь второй этаж — гостиная, кухня, столовая — были объединены в единое пространство. Стены разделены раздвижными стеклянными дверями, выходившими на голубовато-зеленые воды Кейп-Кода.

— Посмотри на этот вид, — сказал Бен.

Я замерла, когда он потерся щекой о мою шею.

— Наша спальня должна находиться там.

Бен взял меня за руку и привел в большую комнату с высоким потолком.

Справа снова были раздвижные стеклянные двери, выходящие на пустые клумбы и волнистые зеленые холмы. Слева, за еще одной стеной располагался небольшой балкон с двойным шезлонгом. А дальше вновь была вода, нежные волны накатывались на берег, покрытый водорослями и плавником.

— Ты только посмотри на это!

В спальне была своя ванная комната с джакузи и унитаз в маленьком укромном закутке.

— Можно гадить, глядя на океан, — усмехнулась я.

Руки Бена соскользнули с моих плеч.

— Красиво сказано, женушка.

Оказалось, совсем несложно избавиться от своего семейства на следующее утро после Дня благодарения. Я сказал Бену, что мне нужно несколько часов, чтобы отдраить всю посуду и, может, прогуляться. Он одобрительно кивнул.

— Не работай слишком много, — произнес Бен, заставив рыболовный крючок вины, с некоторых пор прочно сидевший у меня в груди, болезненно повернуться. — Сделай перерыв. — Он поцеловал меня в щеку. — Все было так вкусно.

Я выдавила слабую улыбку.

Бен загрузил детей в машину и отправился в Провинстаун, в Музей пиратов. Как только минивэн отъехал от дома, я высыпала полбутылки моющего средства в сковородку из-под индейки и в блюдо, где обычно пекла любимую запеканку матери Бена, налила в раковину горячей воды и взяла телефонную трубку.

— Мы как раз на границе Уэлфлита и Истхэма, — объяснила Бонни Верри.

— Я могу дойти туда пешком?

— Лучше на велосипеде. — И она рассказала, как туда добраться. — За полчаса доедете, — добавила Бенни.

— Давайте через час, — сказала я. — Мне еще нужно вспомнить, как катаются на велосипеде.

Мне показалось, я вижу, как она улыбается, когда я услышала ее ответ:

— Некоторые вещи не забываются.

«Уехала на велосипеде», — написала я в записке и прилепила ее к холодильнику.

Я метнулась в спальню, натянула джинсы, кофту и удобные ботинки, привезенные с собой, а еще свежевычищенную овчинную куртку, красную шерстяную шапочку и шерстяные перчатки.

Слава богу, у велосипеда, который я заметила в гараже, шины были надуты и цепь недавно смазана. Я вывела его на крутую дорогу. Холодный ветер щипал щеки. Я перекинула ногу через сиденье и, виляя, поехала вниз по узкой асфальтовой ленте, набирая скорость по мере того, как приближалась к пляжу. Вдоль дороги возвышались деревья и росли кустики брусники.

Десять минут спустя я сняла шапку и перчатки, потом куртку и, свернув, положила на багажник, примотав ее резиновым жгутом, оставленным предыдущим ездоком.

Еще пятнадцать минут — и я уже крутила колеса вдоль длинного холма. Я заложила крутой вираж влево, прокатила через маленькую центральную часть Уэлфлита, потом свернула на велосипедную дорожку, которая и привела меня к задней двери дома Верри.

Бонни и Хью жили в небольшом, типичном для Кейп-Кода доме, крытом серебристой кедровой дранкой.

Кухонный пол из линолеума под фальшивый кирпич, желтые пластиковые поверхности, стол темного дерева и светильники в стиле Тиффани — все в духе середины семидесятых, но чистое и опрятное. В старой кофеварке варился крепкий кофе. Картины на стенах были в том же стиле, что и у Китти в гостиной: яркие морские пейзажи в богатых, манящих цветах — глубокая лазурь океана, золотой песок, красные и оранжевые зонтики, белые чайки, пунктиром прочерчивающие небо.

Бонни поставила на стол блюдо кексов с черникой.

— Замороженные ягоды, — сказала она, пока я собирала в «хвостик» взмокшие от пота волосы.

Она налила кофе в тяжелые глиняные кружки и села напротив, выжидающе глядя на меня.

— Я обнаружила кое-какие факты о вашей дочери, — начала я, взяв кружку обеими руками. — Некоторые из них…

Она кивнула, наклонив голову — будто бы готовясь принять удар гильотины.

На ней был свободный фиолетовый свитер, белая водолазка, ожерелье из грубо обтесанных фиолетовых камней, толстые синие шерстяные носки под кожаными сандалиями. Взгляд потухший, лицо изборождено морщинами, словно Бонни ждала только плохие новости.

— Продолжайте.

— Похоже на то… кое-кто говорит…

— Расскажите мне все, — потребовала Бонни. — Вряд ли я услышу еще что-то, что заставит меня чувствовать себя хуже, чем сейчас.

— Похоже, она занималась проституцией.

Бонни уставилась на меня широко открытыми голубыми глазами. Потом она резко согнулась в пояснице. Я видела, как тряслись ее плечи, слышала звуки, которые она издавала. И только когда Бонни наконец выпрямилась, вытирая глаза, я сообразила, что она вовсе даже не плакала. Бонни смеялась.

— Китти? — с трудом выговорила она. — Моя Китти? Проституция? Ой… ой, не могу. — Бонни снова согнулась от смеха.

Вскоре она успокоилась, вытерла глаза и извинилась. Заявила, что понимает, сколько труда я вложила в свое расследование. Она даже почти уверена, что знает, что послужило причиной недоразумения.

— Мужчины в возрасте? — уточнила она.

Я молча кивнула.

Бонни вздохнула и снова вытерла глаза.

— Китти не занималась с ними сексом, не брала у них денег. Она была очень порядочной. От всех этих мужчин ей ничего не было нужно, кроме одного — правды. — Бонни отодвинулась от стола, подошла к кофеварке и налила себе еще кофе.

— Какой правды?

Бонни села за стол и произнесла:

— Китти искала своего отца.

Все части головоломки легли на место: почему Китти не хотела рассказать Дори, что ей в действительности было нужно от мужчин в возрасте; почему Китти плакала за ленчем с Тедом Фитчем; почему Джоэл Эш смотрел на меня с сожалением и утверждал, что это не то, о чем я думаю…

— Китти не моя дочь. Она была дочерью моей сестры Джудит.

Мне хотелось задать сотню вопросов, но я остановилась на самом очевидном:

— Полиция знает?

Бонни кивнула.

— Что произошло?

Она провела пальцами по своему ожерелью.

— Это было в шестидесятых годах, — начала Бонни. — Думаю, это многое объясняет из того, что я собираюсь вам рассказать.

— Мой отец — наш отец — служил в полиции. Офицер Медейрос. Очень строгий. Мы с Джудит должны были быть дома в десять часов в те дни, когда были занятия в школе, и в одиннадцать по субботам и воскресеньям, нам запрещалось встречаться с мальчиками, пока нам не исполнилось шестнадцать лет; мы не водили машину, никуда не могли пойти без взрослых… — Она покачала головой. — Меня это особо не задевало: я была домоседкой, да и мальчики не обивали мой порог. Но Джуди…

Она вздохнула, и мне показалось, будто я увидела Китти в этом страдальческом, скорбном движении.

— А ваша мама? — спросила я.

— Умерла. Рак груди. Джудит было одиннадцать лет, а мне девять.

— Сожалею, — пробормотала я.

— Я думаю, отец не был бы так строг с нами, если бы не боялся потерять нас. А именно это и случилось с моей сестрой. Чем жестче он удерживал ее, чем чаще говорил «нет», тем ловчее она обходила его запреты. Иногда вылезала в окно и курила на крыше, а могла выбраться тайком через подвал и отправиться на вечеринку с друзьями. Когда ей исполнилось восемнадцать лет, она ушла насовсем.

— Уехала в Нью-Йорк? — догадалась я, и Бонни кивнула.

— Джудит хотела стать художницей. — Бонни указала на картины на стенах. — Это ее работы.

Я внимательно посмотрела на картины. Морские пейзажи с бирюзовой водой и песком медового цвета, виды океана на восходе солнца или днем. Ни на одной картине не было людей. Просто море, песок и птицы в небе.

— Она могла на это жить?

Бонни вздохнула.

— В Кейп-Коде? Могла подыскать галерею в Уэлфлите или Провинстауне и выставлять там свои работы. И все бы у нее было прекрасно. Джудит была красивой. У нее были длинные темные волосы, почти до талии, она была высокой и с хорошей фигурой. Это могло бы компенсировать то, чего ей не хватало в таланте. Она была хороша здесь, но недостаточно хороша для Нью-Йорка.

Бонни погладила скатерть в красно-белую клетку.

— Многие красивые девушки приехали в Нью-Йорк в шестидесятые годы, желая стать художницами, актрисами, певицами или манекенщицами. Картины Джудит были хороши, но не очень модные. Все рисовали абстрактные вещи. Ни одна галерея не хотела выставлять живописные виды океана. Если бы она заранее исследовала рынок…

Она вздохнула.

— Но Джудит никогда не задумывалась о своих реальных шансах. Бросила школу, как только ей исполнилось восемнадцать лет, и уехала жить в Гринвич-Виллидж. Это разбило сердце моему отцу.

Прошло почти сорок лет, но в голосе Бонни я слышала горечь, печаль, смешанную с восхищением и завистью от того, что сошло с рук старшей сестре.

— Вот, — сказала она, доставая фотографию из ящика деревянного письменного стола.

Я увидела высокую, стройную девушку с длинными темными волосами, как у Китти. На ней была блуза с глубоким вырезом, чтобы показать гладкую загорелую кожу, и мини-юбка, открывавшая стройные ноги.

— Здесь ей семнадцать, — сказала Бонни.

— А что случилось в Нью-Йорке? Джудит смогла зарабатывать там на жизнь?

Она пожала плечами.

— Отец посылал ей деньги, но считалось, что я об этом не знаю.

Я кивнула.

— Джудит писала нам о доме, о соседках по квартире, о ресторанах, в которых работала. Посылала открытки с видами города — Центральный парк, Эмпайр-стейт-билдинг.

Я вернула ей снимок, и она положила его в ящик стола.

— Сестра провела там семь лет, и когда вернулась домой, то была на шестом месяце беременности.

— Она вышла замуж в Нью-Йорке?

Бонни покачала головой.

— Сестра, конечно, делала хорошую мину при плохой игре, говорила, что замужество — инструмент буржуазного угнетения, мол, она никогда не хотела потерять свободу… но я жила с ней в одной комнате и слышала, как она плачет по ночам. Ну а вскоре Джудит рассказала мне, что влюбилась в отца ребенка, но возникли сложности. Он был очень важной персоной, сказала она. И он был женат. Как только он разведется, они поженятся. Он любил ее, и она верила, что они будут вместе.

— А вы…

— Она ни разу не назвала его имени. Жаль, что у меня нет фотографии Джудит, когда она была беременна Китти. Ее не разнесло, и на лице не было пятен, и ноги не отекали. Джудит просто светилась от счастья.

Я никогда не светилась от счастья, когда ходила беременная. Самое большее, чего я могла добиться, это в некотором роде свежевымытый, розовощекий вид, который я обычно приобретала после того, как брызгала холодной водой на лицо после рвоты.

Бонни вздохнула.

— Даже когда Джудит была на девятом месяце, все парни, с которыми она училась в старших классах, приглашали ее на свидания. Они всегда забегали к нам с маленькими подарочками для нее — ароматические свечи, журналы, какая-нибудь вышитая подушка, которую сестра видела в каком-нибудь магазинчике, корзинка, полная лобстеров…

Я поморщилась, и Бонни уточнила:

— Лобстеры не бесплатны. А когда Джудит была беременна, она только их и ела. Не мороженое и соленые огурчики, а лобстеры под лимонным соусом.

Она снова разгладила скатерть.

— Но все они были ей безразличны. Она ждала того самого мужчину из Нью-Йорка. И после того, как родила Китти, она оставила ее здесь и вернулась в Нью-Йорк.

— Вот так взяла и уехала?

— Ее влиятельный бойфренд оплачивал ей квартиру. Он хотел, чтобы Джудит всегда была под рукой.

— Он хотел ее, но не ребенка, — сказала я.

Бонни внезапно поднялась и поставила свою кружку в раковину. Слабый свет просачивался через белые занавески на окне, подчеркивая морщины на ее лице.

— Джудит была дура, — заявила она. — Верила, что он разведется с женой, женится на ней и даст Китти свою фамилию. Она умерла с этой верой.

— Что случилось? — спросила я, хотя у меня уже засосало под ложечкой в предчувствии окончания истории.

— Когда Китти было семь лет… Ох, вам бы увидеть их двоих вместе. Китти так любила мать. Она прямо загоралась вся, когда приезжала Джудит. И что бы та ни дарила ей — пластмассовый шар с миниатюрным Эмпайр-стейт-билдинг внутри и сыплющимися на него снежинками или кружку с надписью «Я люблю Нью-Йорк», — для нее это были сокровища. Она раскладывала подарки рядом с подушкой, когда ложилась спать.

Я кивнула, чувствуя, что щиплет веки, видя мысленным взором собственных детей, как они несутся к двери, всякий раз, когда приезжает тетя Джейни с подарками.

— Мы давали ей деньги. Два доллара в неделю. Она никогда не тратила из них ни пенни. Ходили в кондитерские в Провинстауне или в молл в Хайаннисе, но она никогда ничего себе не покупала. Сама рисовала поздравительные открытки нам с Хью на день рождения, мастерила подарки на Рождество. Хью, бывало, подшучивал над ней. Называл маленькой скупердяйкой. Но я знала, для чего ей эти деньги. Когда она была уже достаточно взрослая, заявила нам, что купит билет на автобус, поедет в Нью-Йорк и будет жить с тетей Джудит.

— Китти знала, что Джудит ее мать?

Бонни съежилась в кресле. Казалось, что даже ее седые кудряшки и полоски на платье поникли.

— Мы с Хью все время собирались ей сказать, просто не могли договориться, когда это сделать. Китти узнала, когда ей было двенадцать лет. Ей сообщил один из старых друзей отца. Пришел на Рождество, напился и заявил, что пора Китти узнать правду.

— Как она отреагировала?

— Рассердилась. Спросила, почему мы ее обманывали. Потом поинтересовалась, почему мать не хочет с ней жить. Что я должна была ей ответить? Джудит к тому времени уже умерла. От передоза. Героин.

Я охнула.

Глаза Бонни заблестели от непролитых слез, а губы дрожали, когда она продолжила свой рассказ:

— Полиция сказала нам, что это был несчастный случай. Якобы Джудит приняла наркотика достаточно, чтобы убить дюжину человек. Я никогда не могла этого понять. Я знаю, что Джудит делала кое-какие… вещи не совсем законные. Она курила марихуану, но героин… В голове не укладывается. Она так боялась иголок. Могла упасть в обморок в кабинете детского врача, если нужно было делать укол, и в ту неделю — неделю, когда она умерла…

Бонни вынула из кармана горсть бумажных носовых платков и высморкалась.

— Джудит позвонила мне и сказала, что он наконец решился быть с ней. И я нашла открытку в ее сумочке после того, как она… — Она смахнула слезы. — И что она была счастлива. Они собирались жить вместе.

«Вместе, — подумала я, вспоминая открытку, которую вытащила из туалетного столика Китти: — Теперь мы вместе. Счастливее, чем я даже могла поверить».

— Кто он? — спросила я.

Бонни покачала головой.

— Джудит никогда мне не говорила. Ну а после того, как она… ушла из жизни, мы все ждали, что кто-нибудь придет в квартиру… или на похороны. — Она вытерла глаза.

Может, он ей врал. Может, Джудит просто устала ждать. А Китти очень изменилась после того, как узнала. Она приносила хорошие отметки, не прогуливала уроки, не бегала за мальчиками, но ощущение было такое, что у нас поселилась квартирантка. Китти почти не общалась с нами, а когда говорила, то единственной темой была Джудит — где она бывала, кого знала, как жила, как умерла. Ко мне она всегда относилась прохладно, а к Хью — даже еще хуже — словно винила его за то, что он не был с ней откровенен. Вряд ли Китти хоть кому-нибудь доверяла после этого. Уж не нам, это точно. И не мужу. Никому.

Голос у нее задрожал, и она замолчала.

— Никому, кроме своих девочек. Они приезжали сюда… летом…

Она уже задыхалась от рыданий, всхлипывая, как Сэм или Джек, после того как упадут и ушибутся.

— Я водила их на пляж, мы плавали, собирали чернику и ходили собирать ракушки…

Она прикрыла глаза маленькими, дрожащими руками и так сидела какое-то время, глубоко дыша.

— Китти поставила себе цель — найти его, — сказала Бонни.

Я кивнула, вспоминая слова стихотворения, которое Эммет Джеймс прочитал Джейни: «Я лежу сейчас, как бывало, я лежала/В изгибе ее руки — ее создание./И я чувствую, что она смотрит на меня,/Как создатель меча смотрит на отражение/Своего лица в стали лезвия».

Китти выросла и стала мечом своей матери.

— И все эти годы она задавала мне вопросы: знаю ли я такое-то имя; помню, ездила ли Джудит в отпуск когда-нибудь, — продолжила Бонни. — Я понимала, к чему все эти вопросы. Если был мужчина, который отнял жизнь у ее матери — вольно или невольно, — тогда он должен заплатить.

Она качалась в своем кресле и накручивала на палец бусы.

— Джоэл Эш тоже упоминался? — спросила я.

— Да. — Он знал Джудит. И даже после того, как Китти сказала, что отец не он, она говорила, что он был добр к ней. Вероятно, он чувствовал ответственность — он не смог спасти Джудит, но хотел помочь ее дочери. Вы ведь знаете, он дал Китти работу.

Она повернулась в кресле.

— Колонка, — сказала я. — Писатель-невидимка.

— «Хорошая мать», — усмехнулась Бонни. — Думаю, когда она писала о матерях, которые бросают детей, это как-то примиряло ее с прошлым. Китти любила Джудит, но как она могла не сердиться? Мать бросила ее. Наверное, любому ребенку было бы очень обидно.

Я вспомнила обвинения в колонке «Хорошая мать», ту ехидную, язвительную манеру, которой она буквально потрошила женщин, считавших допустимым и похвальным работать вне дома, оставлять маленьких детей даже на короткое время, лишать их бесконечного купания в теплой ванне материнской любви.

— Хью впадал в ярость, читая эти колонки, — в конце концов, я ведь работала. Я объяснила ему, что слова Китти — написание текстов для «Хорошей матери» — было своего рода катарсисом. Ну и еще средством для достижения цели. За неделю до гибели Китти сообщила мне, что обнаружила кое-что очень важное. Мол, она добралась до развязки. Я попросила ее быть осторожной. Китти пообещала, дескать, она знает, что делает…

Бонни вздохнула.

— Я должна была сказать ей: «Остановись!» Другой-то матери, кроме меня, у нее не было. Я должна была сказать ей, что пора забыть прошлое, что ее будущее — только девочки — вот что было действительно важно. Я должна была заставить ее остановиться.

 

Глава 38

— Мама, мамочка!

Я подъехала на велосипеде к дому и увидела, что Софи спотыкаясь идет по террасе, изо всех силенок волоча розовое пластиковое ведро с водой, расплескивающейся на ее джинсы и лиловый дутик, а ее сопровождают оба брата. Волосы у нее были завязаны в два «хвостика», а ноготки выкрашены в разные оттенки розового.

— После музея папа повел нас в кондитерскую! Мы пили горячий шоколад! Ели пончики и булочки с изюмом! А потом пошли на пляж, и я поймала маленького краба! Теперь мы делаем бутерброды с индейкой!

— Просто чудесно! — Я наклонилась к ведру с крабиком.

Возвращаясь домой, я думала о Китти как о греческой богине, высокой и благородной, широко шагающей по улицам Манхэттена. Рисовала в воображении сильных мира сего, хватающих Китти за руки своими влажными ладонями, приподнимающими ее блестящие шоколадные волосы, чтобы восхититься изгибом шеи. А она рассматривала их, выискивая свой собственный изгиб бровей или форму носа, и глаза ее сияли ожиданием, когда она произносила имя своей матери.

— Ее зовут Принцесса Фиона, — сказала Софи.

— Потрясающе! Но откуда ты знаешь, что она девочка?

Софи обдумала вопрос, потом посмотрела на краба.

— Потому что она красивая. Мама, можно она поедет с нами домой?

— Ну, пожалуй, она может пожить на веранде, пока мы в Кейп-Коде, но вряд ли ей понравится в Коннектикуте.

— Почему?

— Тебе не кажется, что она будет скучать по океану?

Софи почесала нос, потом нагнулась над ведром.

— Принцесса Фиона, ты будешь скучать по океану? — спросила она.

Бен устало улыбнулся мне из-за стеклянной двери.

Три часа спустя, после того как каждого измазанного песком ребенка раздели, вымыли, одели, накормили и уложили спать в одной из затемненных спален на первом этаже, мы с Беном уселись на диване в гостиной с видом на океан. Он разжег камин.

— Ну что, я все еще в немилости? — спросила я.

— Неплохое место, — произнес он и отпил из кружки кофе с виски.

Волны накатывались на берег и убегали обратно в океан, над ними, по сиренево-голубому небу низко неслись белые облака, подкрашенные еле заметным розовым цветом.

Я крутила в руках кружку. От виски и тепла огня после энергичной велосипедной прогулки меня клонило в сон. Хотелось растянуться на кушетке под одеялом, забыть о Китти Кавано и Дельфине Долан, Бонни Верри и ее сестре Джудит, не говоря уже об Эване Маккейне, и просто плыть…

Бен поставил чашку на кофейный столик.

— Кейт, я хотел бы обсудить с тобой кое-что.

Сердце мое замерло. Он знает. Кто-то видел меня в отеле или засек машину Эвана на нашей улице. Я с трудом сглотнула и приготовилась к обвинениям, высказанным сухим и невыразительным тоном. Затем должно было последовать перечисление разумных требований от спутника жизни и супруга (не ввязываться опрометчиво в тайны убийства, не думать о сексе с мужчинами, которых когда-то знала по Нью-Йорку, не швыряться обвинениями в убийстве в адрес его самых важных клиентов и не врать).

— Я тебя слушаю.

Бен повернулся ко мне, положив руку мне на плечо.

— Зря я так насел на тебя в этом деле с Китти Кавано. Тебе не хватает нагрузки для ума, нечем ум занять. Я понимаю.

— Мне нравится быть матерью, — промолвила я.

— Но дети — это дети.

Он сжал мое плечо.

— Разговор с четырехлетним ребенком мало что даст.

Я затаила дыхание, когда муж потерся носом о мою щеку.

— И вот что я надумал, — сказал он. — Как насчет того, чтобы поработать у меня на неполный день?

— Я…

Я высвободилась из объятий Бена и удивленно уставилась на него.

— Что? Что я буду делать? По-моему, Теду Фитчу я особой любви к себе не внушила. И я ничего не понимаю в политике.

— Ну, это не ракеты строить, — усмехнулся он. — Ты могла бы отвечать на телефонные звонки, разбирать почту…

— Разбирать почту… То есть работать секретарем?

— Нет, ты будешь присутствовать на важных совещаниях, сотрудничать со средствами массовой информации…

— Ах, как же мне повезло! А кофе мне тоже нужно будет подавать или это кто-то другой будет делать?

Бен отвернулся и вздохнул.

— Кейт, я пытаюсь помочь тебе. Пытаюсь помочь нам обоим.

— Не думаю, что это такая уж удачная идея — работать на тебя. Кроме того, политика — это все-таки не мое.

— А что твое? Мертвые знаменитости?

— Нет, всего лишь их бородавки.

— Ну ладно, — холодно произнес Бен. — Почему бы тебе не пойти прилечь? Расслабься. Вздремни.

Я аккуратно закрыла дверь в спальню, легла на бирюзово-розовое покрывало и закрыла глаза. Пятнадцать минут спустя, когда Бен лег рядом, я старалась дышать медленно и ровно.

— Я люблю тебя, Кейт, — прошептал он.

В ответ я пробормотала какую-то невнятицу.

Казалось, расстояние между нами растет, пока оно не стало таким же огромным, как океан за нашими окнами. Я не шевелилась, пока не услышала, как Бен вздохнул и встал с постели. После того как он закрыл дверь, я досчитала до ста, прежде чем вытащить из кармана мобильник и отправиться на цыпочках в ванную комнату.

— Ну что, чудо ты в перьях, я тебя совсем не слышу, — проговорила Джейни.

— Да, — сказала я. — Здесь паршивый прием. Можешь кое-что для меня проверить? — И я рассказала ей все, что услышала от Бонни. Сообщила о Джудит Медейрос, назвала год ее смерти. — У тебя ведь есть друзья в полицейском управлении?

— Еще бы, — усмехнулась Джейни. — Все основные полицейские участки у меня схвачены. Дай-ка угадаю: ты хочешь выяснить, была ли ее случайная смерть действительно случайной?

— Я хочу выяснить хоть что-нибудь. А ты свободна в понедельник утром?

— Ты знаешь, я не люблю понедельники. И утро.

— Доверься мне, — прошептала я. — Это во имя благой цели.

 

Глава 39

Вечером за столом Бен подозрительно потыкал вилкой в свою тарелку, намотав лапшу на зубцы.

— Размороженное?

Я кивнула. Он вздохнул, добавив, вероятно, еще одну черную метку к растущему списку под моим именем: «Не слушает. Толстая. Подвергает детей опасности. После тяжелого дня в офисе кормит магазинным фетуччини».

Я посмотрела на него. У него были усталые глаза, полоска лапши прилипла к подбородку.

— Неплохо, — сказал Бен.

Он потянулся через стол, чтобы взять меня за руку, но опрокинул молоко Софи.

— Папа! — воскликнула она, нахмурив бровки.

Я взяла бумажное полотенце. Джейни бросила мне губку. Бен налил Софи молока, а потом помог мне вытереть пол. Близнецы хихикали, наблюдая, как родители трут пол, стоя на четвереньках. И вылили молоко из своих стаканов тоже.

— Мальчики! — возмутилась я.

Я выпрямилась и ударилась головой о край стола, опрокинув диетическую колу Джейни прямо себе на голову.

— Ну, блин!

— Мама сказала слово на букву «б»! — объявила Софи.

— Кейт, с тобой все в порядке? — Джейни наклонилась ко мне с губкой в руках.

— И как только люди это пьют? — вздохнула я, поднимая с пола пустую банку и вспоминая первого человека, которого интервьюировала: Лору Линн Бэйд, ее хилую лапку, просунувшуюся через дверь, исхудавшую фигуру и сухие волосы, ведерко со льдом и фотографию в серебряной рамке, стоявшую на книжной полке в гостиной. Портрет ее отца.

— «Цветы на чердаке», — произнесла я. — Боже мой.

— Что, Кейт? Что такое? — поинтересовалась Джейни.

— Не брат, а сестра, — пробормотала я. — Помнишь Бо Бэйда?

— Он был в списке Китти, — сказала подруга, не хотевшая упоминать имя Эвана при моем муже.

Я вскочила.

— И Тара Сингх сказала мне, что ходили слухи о нервном срыве у Лоры Линн Бэйд после смерти отца!

Бен показал мне три пальца и спросил, сколько пальцев я вижу.

— Бо Бэйд! — воскликнула я и рванула мимо него к своему ноутбуку, оставленному включенным в укромном уголке на время завтрака.

— Бен, до тебя доходили какие-нибудь слухи о нем и внебрачном ребенке? Или о том, что он принимал наркотики? Героин?

— Что?

Муж ходил за мной, все еще держа в руках пакет с молоком.

— Кейт, помедленнее! Кто такая Тара Сингх?

— Он умер в номере отеля в Бостоне с другой женщиной, так?

— Может, «Скорую» вызвать? У тебя в глазах не двоится?

Я оторвалась от клавиатуры, чтобы бросить на него свирепый взгляд.

— У меня с головой все в порядке. И я задала тебе вопрос!

Он поставил молоко на стол и начал говорить сухим тоном, как лектор первокурсникам:

— Бо Бэйд славился своими амурными похождениями, но я никогда ничего не слышал о незаконнорожденных детях и героине. А теперь объясни мне, о чем речь? Или я вызываю врача.

— Она сводная сестра Китти, — пробормотала я.

Все стало понятным.

Китти не просто писала за Лору Линн Бэйд, она являлась ее сводной сестрой и, следовательно, обличителем того, за что ратовали два поколения консерваторов. Она была незаконнорожденной сестрой женщины, которая думала, будто матери-одиночки означают конец западной цивилизации. Ну и, плюс к тому, она была коллега-писательница, с законным притязанием на огромный аванс за книгу.

Я схватила с барной стойки ключи и сумку.

— Джейни! Пошли! — скомандовала я.

Подруга взяла сумку и выбежала вслед за мной. Дети удивленно смотрели нам вслед.

— Я скоро вернусь! Пейте свое молоко! Почистите зубы и не доставайте папу!

Я двинулась к входу в гараж, Бен помчался следом.

— Ты куда?

Он схватил меня за плечо и с силой повернул к себе. А я не могла сообразить, что сказать. Пломба вылетела? Проблемы по женской части? Нужно быть в суде как присяжному заседателю, а я вспомнила об этом только сейчас, в понедельник в половине седьмого вечера?

Джейни спокойно погладила Бена по щеке.

— Тут кое-что неожиданно выяснилось, — произнесла она.

— Нам нужно ехать! — воскликнула я и села за руль.

Я выехала из гаража и уже мчалась по подъездной дорожке, а Бен с изумленным видом стоял и наблюдал за мной, держа руки в карманах.

Лора Линн Бэйд открыла дверь, увидела меня и попыталась закрыть ее. Джейни вставила ногу в проем двери.

— Дайте нам войти, иначе мы вызовем полицию.

— И что вы им скажете? — усмехнулась Лора Линн Бэйд. — Это мне нужно вызывать копов.

— Мы вызовем прессу, — произнесла я. — И расскажем им, что у Бо Бэйда был внебрачный ребенок.

Мне показалось, будто кровь отхлынула от лица Лоры Линн Бэйд.

— Вы сумасшедшие, — сказала она, оскалившись так, что я могла видеть все ее зубы.

Я снова налегла на дверь, вспомнив тело Китти на кухонном полу и двух ее маленьких девочек, которые говорили: «Она была самая лучшая мама на свете…»

— Какие возникают ощущения после организации убийства собственной сестры? — спросила я. — Спорим, «Контент» ухватится за эту историю?

Она прислонилась к притолоке.

— Она не была… я не…

Джейни протолкнула меня в проем двери, потом схватила Лору Линн Бэйд за руку и потащила ее в гостиную, где были включены все три экрана. Один был настроен на Си-эн-эн, второй на MSNBC, а на третьем в стоп-кадре замерло лицо самой Лоры Линн Бэйд.

— Ма! — хрипло крикнула она в сторону лестницы. — Искупай ребенка!

Ма прокричала что-то в ответ.

Тяжело дыша, Лора Линн Бэйд села на диван. На ней был еще один костюм из шанелевской серии. На сей раз коричневатого цвета с золотой тесьмой. Она была босиком. Лак на ногтях пальцев ног облупился. Жесткие обесцвеченные волосы висели противными острыми шипами по плечам. Лицо без макияжа было нездорового красного цвета, что свидетельствовало о недавнем химическом пилинге.

Джейни встала к ней лицом, а я зашла за диван и начала задавать вопросы:

— Что же произошло, Лора? Китти сообщила вам, кто она? Или сказала, что хочет видеть свое имя на публикациях, или потребовала большую долю из аванса за книгу? Или просто собиралась написать книгу. Рассказать свою историю. Чертовски интересную историю. Газетный магнат правых взглядов — отец, которого она никогда не знала, сводная сестра — принцесса СМИ, мать, чья смерть, вероятно, не была случайной. Очень скоро она бы стала желанным гостем на всех телевизионных ток-шоу.

Лора Линн Бэйд подергала себя за жесткие, как солома, волосы и свирепо уставилась на нас.

— Она была вашей сводной сестрой, — произнесла я.

— И конкуренткой, — добавила Джейни.

— И поэтому я ее убила? Вы так думаете? — Она презрительно усмехнулась. — Вам бы надо еще побегать и повыспрашивать.

Она встала, светлые волосы закрыли ярко-красные щеки.

— Почему бы не начать сразу сейчас?

— Чудненько! — откликнулась Джейни, хватая радиотелефон, лежавший рядом с ведерком для льда с монограммой Лоры Линн Бэйд. — Для начала я сделаю несколько звонков в газеты, на телевизионные ток-шоу. А может, — сказала она, протягивая трубку Лоре, — лучше вы? Крикните маме наверх. Помогите ей придумать несколько фраз, чтобы она была готова, когда снова придется появляться в ночных ток-шоу. Интересно, Джудит Медейрос тоже разрешала вашему папе наряжаться в ее одежду?

Глаза Лоры Линн Бэйд наполнились слезами. Она яростно смахнула их.

— С меня хватит! — бросила она.

Она схватила с кофейного столика телевизионный пульт, направила его в сторону телеэкранов, выключила их и открыла банку диетической колы.

— С первой нашей встречи я поняла, что она что-то ищет, — сказала Лора Линн Бэйд, вытирая рот рукавом, украшенным галуном. — Предполагалось, что это будет интервью о найме на работу. Но все ее вопросы касались моей жизни. Есть ли у меня братья и сестры, где мы проводим отпуск, жила ли я когда-нибудь в Нью-Йорке? Я не хотела отвечать, но она была любимицей Джоэла. У меня не было выбора.

Джейни прислонилась к книжному шкафу и открыла книгу какой-то консервативной писательницы — советы юным девушкам, как правильно ходить на свидания.

— А как вы догадались, что Китти действительно хотела узнать? — спросила она, перелистывая страницы.

Лора Линн Бэйд, как маленький ребенок, которого отсылают спать, пнула диван босой пяткой.

— Она сказала мне, что ее мать и мой отец…

Она снова цапнула банку с газировкой, поднесла к губам и отхлебнула.

— Я ей сначала не поверила. Она посоветовала мне пойти домой и спросить у него самого. Я сказала, даже не надейся, папа плохо себя чувствует, и я не собираюсь вредить его здоровью. Она заявила, что если я не сделаю этого, то она приедет к нам. Я сказала ей, что дальше входной двери она не войдет.

— И что потом?

Впервые, как мы вломились к ней, Лора Линн Бэйд замялась.

— Я… мой отец… я не хотела, чтобы он прошел через все это, чтобы к нему явилась незнакомая девица с подобными обвинениями. Поэтому я ему соврала, мол, моему доктору нужен его анализ крови для анамнеза всей семьи. Мы с ним поехали в город, пошли к его врачу, и я вернулась в Нью-Йорк с образцом крови. И — о чудо…

Она пересекла комнату, отодвинула один из телевизионных экранов, за которым прятался сейф, от стены, и, покрутив тумблеры, открыла дверцу.

Внутри лежал конверт и книга в мягкой обложке, обернутая в красную бумагу. Лора Линн Бэйд вытащила их. Я заметила на обложке слова «гранки без корректуры» и имена двух авторов: «Лора Линн Бэйд и Кэтрин Кавано». Она открыла конверт и извлекла оттуда листок желтой бумаги — машинописную копию бланка больницы Леннокс-Хилл, третий экземпляр.

— Вот, смотрите.

Она указала на строку посередине страницы и торжественно прочитала:

— Результат отрицательный.

Мое сердце сжалось, когда я просмотрела бланк и нашла там имена Бо и Китти.

— Ох!

— Да уж, — усмехнулась Лора Линн Бэйд, выхватывая листочек из моих рук. — А теперь убирайтесь!

Ее тон был таким же свирепым, но лицо выглядело хрупким и измученным, как у маленькой девочки, нарядившейся в мамин костюм. Когда она снова плюхнулась на диван, я заметила, что ее босые пятки были грязными. Я посмотрел на дату анализа.

— Это было шесть лет назад, — сказала я.

Она кивнула.

— Но если вы знали, что Китти вам не родственница, то зачем позволяли ей работать на вас?

— Наверное, я ее жалела. Китти была такой безупречной, такой умницей, но когда речь заходила о ее матери… Она становилась ненормальной. Вот. Возьмите это.

Она протянула мне книгу. На обложке я увидела слова, жирно написанные черными чернилами: «Хорошая мать».

— Я сказала вам правду. Она была хорошим писателем. Вероятно, и хорошей матерью.

— Какая жалость, — вздохнула Джейни, когда мы отъехали от дома Лоры Линн Бэйд в ледяную черную ночь.

Я крепко зажмурилась, задрожала и громко застонала.

— Что я скажу Бену?

— Предоставь это мне.

Я затрясла головой при одной только мысли, какое объяснение выдумает моя подруга. Но, оказалось, мне незачем было беспокоиться.

Когда мы въехали в гараж, дом был темным, двери заперты, все трое детей спали, и хозяйская спальня пустовала. Бен в очередной раз предпочел гостевую спальню удовольствию от моей компании. А когда на следующее утро я проснулась, он уже уехал.

К десяти часам я натянула джинсы и кофту, найденную в корзине с грязным бельем, завезла детей к Сьюки Сазерленд, где они должны были поиграть с ее детьми, и сделала коктейль «Кровавая Мэри».

Мы с Джейни провели утро, выпивая за столом в кухне.

— Какая жалость! — Джейни добавила соус «Табаско» в наши стаканы. — Было бы потрясающе, если бы Филипп оказался ее мужем… и братом… и мужем… и братом.

Я сделала глоток и отодвинула стакан.

Сьюки сказала, что дети могут оставаться у нее до двух часов, будет нехорошо, если я приеду под хмельком и уроню еще ниже свою репутацию среди мамаш Апчерча. Если такое вообще возможно.

— Или если бы Лора Линн оказалась ее сестрой, — произнесла Джейни. — Мне это тоже подошло бы.

— Не Филипп Кавано! — возразила я. — Не Бо Бэйд. Не Джоэл Эш. Не Тед Фитч. Что же мне теперь делать? Бегать по Нью-Йорку, стараясь вычислить, с кем еще спала Джудит Медейрос?

— Знаешь, я люблю тебя, — сказала Джейни. — Но если это твой план, то я в нем не участвую.

Она подняла стакан для тоста.

— Да, у этой женщины была бурная светская жизнь.

Я разрезала лайм на ломтики и выжала сок в свой стакан.

— А что насчет Джуди? Что сказали полицейские?

— Типичный висяк — фактически, дела и не было. Одинокая женщина, предположительно художница, умерла со шприцем в руке. В семидесятые годы по такому делу в Гринвич-Виллидже даже бровью никто не повел. В отчете следователя сказано, что у нее не было следов от инъекций…

— Ты видела отчет следователя?

Джейни самодовольно улыбнулась.

— Можешь заставить их снова открыть дело?

Она помешала свой напиток, и кубики льда застучали друг о друга.

— Я попытаюсь.

— Может, у Эвана есть еще кое-какая информация?

Мысль, чтобы начать все с нуля, искать мужчин, находить их, задавать им вопросы, привела меня в отчаяние.

— Давай начнем с начала, — предложила Джейни. — Почему люди убивают? Любовь или деньги. Преступления по страсти или из-за страха разорения.

— Очевидно, — кивнула я, чувствуя себя опустошенной после всех разочарований, алкоголя и вчерашнего пилатеса.

Я скрестила руки на столе и опустила на них голову.

— Пойди и прими ванну, — посоветовала Джейни. — Я привезу детей.

— Точно?

Я пошарила по столу в поисках ключей и перебросила их ей.

— Я в порядке, если только она не начнет обсуждать свои соски. Иди, — сказала Джейни и повела меня к лестнице.

Через пять минут Джейни отъехала от дома. А я позвонила в «Контент». Нахальная секретарша на сей раз соединила меня сразу.

— Я провела День благодарения в Кейп-Коде, — сказала я Джоэлу Эшу. — Разговаривала с Бонни Верри. Она рассказала мне, что искала Китти.

Пока Джоэл Эш молчал, шум на линии был почти неразличим. Я представила, как он с закрытыми глазами сидит за столом, примерно таким же, как у меня в «Нью-Йорк найт», — металлическим, старым, покрытым боевыми шрамами.

— Я был глупец, — наконец произнес он. — Она так мной интересовалась…

Эш снова замолчал, а я мысленно продолжала добавлять детали к его письменному столу: элегантный серебристый ноутбук, изысканный маленький стереопроигрыватель, несколько фотографий в рамках с изображением его жены и детей.

— Мне это льстило, — произнес он. — И… да, черт побери, я признаю. Я хотел ее. И я добивался ее. Пока она не сказала мне, почему я так ее интересовал. И тогда я почувствовал себя идиотом. — Он горько рассмеялся. — Что было вполне справедливо. Действительно, я вел себя как глупец.

— Но вы старались помочь ей.

— Я хотел быть добрым к ней. И не так уж много я мог сделать. Упомянуть ее имя, представить ее Лоре Линн Бэйд…

«И пара жемчужных сережек», — подумала я.

Мое сердце сжалось, когда я вспомнила о своем отце, готовом на что угодно ради меня: приехать в Коннектикут, чтобы уберечь меня от опасности.

Когда я смотрела на Китти на детской площадке, то считала, что у нее есть все. Мне и в голову не приходило, что как раз я была обладательницей того, чего она больше всего желала в жизни.

— Сегодня мы сдаем номер. — Джоэл вернул меня к реальности. — Если я еще могу быть чем-то вам полезен…

— Благодарю вас. — Я положила трубку и пошла принимать ванну.

Двадцать минут спустя я лежала в большом джакузи, которым пользовалась лишь один раз с того дня, как мы въехали в этот дом, смотрела на снег, налипающий на мансардное окошко, и чувствовала себя полной неудачницей. День благодарения завершился. Близилось Рождество.

Большую часть декабря наш садик будет закрыт, а это означало, что дети постоянно будут при мне и отнимут всякую надежду на свободное время и возможность вести расследование дальше.

Убийство Китти не раскрыто. Кто отец Китти и как умерла ее мать, оставалось тайной. Лекси Хагенхольдт так и не нашли, и у меня не было ни малейшего представления о том, кто налепил угрожающую записку на мою машину. Столько беготни, волнений, а в результате — идиотская речь на похоронах, расследование гибели Китти Кавано и проблемы с фактически чужим, но неотразимым мужчиной. И что делать с этой ситуацией, я понятия не имела. Значит, думала я, лениво натирая ноги мочалкой, Дельфина оказалась шлюхой… а Кевин Долан — Пигмалионом из предместья. Китти искала отца и причину смерти своей матери среди богатых и могущественных мужчин Нью-Йорка. А клиент моего мужа был одним из потенциальных папочек, как и Бо Бэйд, и Филипп Кавано-старший.

— Любовь, — сказала я. — Деньги.

Я задержала дыхание и опустилась под воду. Волосы вокруг плеч всплыли на поверхность.

Для меня в результате все это складывалось в одну большую, исходящую паром кучу бесполезных усилий. Но хоть для Джейни это было не так. По крайней мере она уедет из Апчерча с замечательной историей. Счастливая Джейни. По крайней мере ей нужно уезжать.

Мой мобильник зазвонил, я протянула руку и подхватила его.

— Наслаждаешься?

— Привет, Джейни!

Я закрыла глаза.

— Более или менее.

— Хорошо. Мы нанизываем клюкву и попкорн для праздничных гирлянд. — Она понизила голос. — Чертовски скучно. Но к счастью, твоих детей легко развлечь.

— Прекрасно. Развлекайтесь!

Я постаралась добавить энтузиазма в голос, но это мне не удалось.

— Увидимся позже.

Я снова легла в воду и вспомнила о женщинах Апчерча, о высококачественных супермамочках, которые никогда не станут моими подругами. Вспомнила Китти, как она присела на корточки перед моими детьми, ее темно-каштановые волосы и классические черты лица, освещенные солнцем. Потом представила, как Китти входит в тот загородный клуб, длинные ноги красиво двигаются под платьем, смотрит на все фиалковыми глазами, видит Филиппа, Флору и Филиппа-младшего, оглаживает юбку и садится на стул, занимая свое место, принадлежащее ей по праву, между Филиппом и…

— Господи!

Я села прямо, струи воды водопадом вылились на кафельный пол. Спотыкаясь, вылезла из ванны и нашла телефон.

Когда Филипп Кавано-старший услышал мой голос, счастья он не испытал. Но мне было наплевать.

— У меня к вам один вопрос, — сказала я, стоя голой в ванной комнате. Вода стекала с волос, и у ног образовалась лужица.

Он хрипло засмеялся.

— Конечно, почему бы нет?

— Когда Китти явилась в загородный клуб…

— Вошла, словно все там принадлежало ей, — проворчал Филипп.

Я услышала, как постукивали кубики льда. Значит, что не только мы с Джейни утешали себя выпивкой.

— Как будто у нее было право. Интересно, может, ее отец был евреем?

Я пропустила его слова мимо ушей.

— Вы сказали, Филипп был с подружкой. Как ее звали?

Казалось, пауза затянулась на целую вечность.

— Грудастая такая крошка, — наконец ответил Филипп. — Что-то вроде Сьюзи?

«Мы встречались». Я услышала, как Сьюки говорит это, таинственная улыбка приподнимает уголки губ, румянец появляется на щеках под макияжем, румянец девушки, которая не может поверить в то, что герой ее мечтаний улыбается ей, — румянец, горевший и на моих щеках в ту ночь, когда Эван пришел в «Ло-Ки-инн» в канун Нового года и целовал меня на улице. Миллион лет назад.

Не попрощавшись, я бросила трубку, выбежала из ванной комнаты, поскользнулась на мокром полу и приземлилась на пятую точку. Не обращая внимания на боль, я трясущимися руками набрала номер Джейни. Телефон прозвонил один раз… два… три раза.

— Алло!

— Джейни, хватай детей и выбирайся оттуда!

— Чего?

— Слушай меня. Придумай повод, и немедленно выбирайтесь оттуда. Это важно!

— Хорошо.

— Я еду.

Я сгребла одежду с пола, натянула рубаху и джинсы, обойдясь без трусиков и лифчика, и сунула мокрые ноги в кроссовки. Вихрем пронеслась вниз по лестнице, молясь только о том, чтобы Джейни догадалась оставить свои ключи, когда брала мой автомобиль. Я раскопала кучу хлама на столе в прихожей: ненужная реклама, старые газеты, рисунки двухнедельной давности, которые дети притащили домой. Вскоре я обнаружила ключи на цепочке с монограммой.

Я выскочила наружу, пробежала по снегу и, прижимая к уху телефонную трубку, прыгнула за руль «Порше», принадлежащего Джейни.

— Сожалею, начальник полиции Берджерон сегодня не работает, — ответила та самая скучающая дамочка, с которой я говорила в тот день, когда нашла Китти, та самая, что чесала себе голову карандашом.

— Пошлите ему сообщение на пейджер!

— Пожалуйста, продиктуйте ваше имя по буквам.

Я сунула ключ в зажигание, выжала сцепление, и меня занесло по нашей подъездной дорожке прямо в почтовый ящик.

— Черт!

— Мадам, нет необходимости ругаться.

Я снова включила сцепление, подала машину вперед, потом снова назад, объехав разбитые деревяшки, и с ревом понеслась к выезду с Либерти-лейн.

— Пусть меня встретят! — заорала я. — Я еду на Фолли-Фарм-уэй, двенадцать. Там женщина, Сьюки Сазерленд, она вооружена и очень опасна!

— Можете повторить, мадам? — спросила диспетчер.

— Фолли-Фарм-уэй, двенадцать!

Я повернула налево, едва не зацепив внедорожник, обладательница которого яростно уставилась на меня и нажала на гудок. Шестьдесят километров в час. Семьдесят. Восемьдесят. Подвеска «Порше» застонала, когда я переключила передачу и в крутом вираже вошла в поворот, ведущий прямо к Фолли-Фарм-уэй.

Я набрала номер мобильного телефона Эвана.

— Эван, ты меня слышишь?

— …не слышу… не дома…

— Черт бы побрал этот проклятый выпендрежный задрипанный городишко! — заорала я.

Снег лепил в ветровое стекло, а я не могла догадаться, как включить «дворники».

— Ого, — усмехнулся Эван. — Это я слышал.

— Ты должен приехать сюда! Я знаю, кто это сделал и…

— Повтори, Кейт!

— Фолли-Фарм-уэй, двенадцать! — повторила я, стараясь перекричать рев мотора.

Потом я ударила по тормозам и остановилась перед домом Сьюки. Оставив ключи в зажигании и дверцу открытой, я рванула к дому.

Я не стучала и не звонила. Дверь распахнулась, как только я прикоснулась к ручке двери. Сьюки Сазерленд стояла в раскрытых дверях и улыбалась.

— Кейт!

Ее карие глаза были широко раскрыты. В них не было удивления. Словно я заскочила на минутку одолжить сахар или выпить с ней чашечку кофе, обсудив последние сплетни нашего городка. Как будто я стояла перед ней абсолютно сухая и полностью одетая, а вовсе не так, как оно было в действительности — с волос капает вода, на мне ни шапки, ни куртки, ни носков, а на дворе минус один, и идет снег.

Сьюки являла собой воплощение грации и достатка в образе супермамочки. Каштановые волосы блестели, аккуратно отглаженные брюки и розовый свитер из ангоры с жемчужными пуговками были удачно оттенены маленьким серебристым пистолетом, который она держала в руке.

— Входи и встань у холодильника, Кейт.

Я двинулась за ней на негнущихся ногах.

— Где мои дети?

— Кейт?

Я чуть-чуть расслабилась, услышав приглушенный голос Джейни, донесшийся из-за двери в подвал.

— Эй, мы здесь, внизу!

— Держитесь! — крикнула я.

Сьюки нацелила пистолет прямо мне в грудь.

— Твоя подруга пыталась сбежать, — сказала она, качая головой. — Знаешь, я бы оставила их в покое. Я бы и тебя не тронула, но ты ведь никак не хотела остановиться! — Она почесала плечо дулом пистолета. — Теперь у меня уйдет на вас целый день!

Она показала мне пистолетом — к холодильнику! И я двинулась туда. Я слышала, как рыдания Софи перемежались с икотой, и как Джейни старалась успокоить их. Услышала, как она запела: «Если весело живется, делай так — хлоп-хлоп», а потом раздались два неуверенных хлопка.

Сьюки Сазерленд. Как же я сразу не догадалась? Разве не вызывает подозрений женщина, назвавшая своих детей Тристан и Изольда, которая располагает в алфавитном порядке баночки с консервами?

— Где твои дети?

— У Мэрибет, — сказала она. — Я отправила их туда поиграть. Они пробудут там до четырех часов.

Сьюки взглянула на наручные часы.

— Давай посмотрим, — сказала она, помечая пункты в списке дел, как женщина, закупающая продукты.

— Сажай детей и свою подругу в машину. У тебя есть детские сиденья для всех?

Я тупо кивнула. Она собирается убить нас всех? Тогда почему беспокоится о детских сиденьях?

— Что ты собираешься делать?

— Отвезти вас к реке. Кинуть в воду. — Какой позор! — Сьюки угрожающе тыкала в меня пистолетом, пока я не уперлась спиной в ее холодильник. — Вот ведь как, ты убила Китти, а потом не выдержала угрызений совести, груза вины и напряжения от необходимости хранить тайну. Убила своих детей, убила подругу, а потом направила машину с моста. Мне очень жаль, — произнесла она, улыбаясь так широко, что я видела все ее сверкающие белые зубы. — Пропадет такой хороший минивэн.

— Ты…

Я отбросила спутавшиеся мокрые волосы со лба и постаралась успокоиться.

— Я, — подтвердила она, словно мы обсуждали, чья очередь быть «Родителем дня» в нашем детском садике.

— Ты убила Китти!

Сьюки кивнула.

— Ты оставила записку на моей машине.

«Пусть она не молчит, говори с ней», — думала я. А тем временем у меня начали дрожать колени. Пусть она говорит, а я… что? Закричу? Убегу? Надеюсь, что диспетчер все-таки пришлет копов, несмотря на то что я не дала ей номер своей страховки и не сообщила девичью фамилию своей матери?

— Ну да. — Сьюки опять улыбнулась. — И если бы ты занималась своими делами вместо того, чтобы бегать и вынюхивать, как Нэнси Дрю с варикозными венами, ты бы не нажила себе множество проблем. Ну да ладно, — добавила она, пожав плечами. — Ты проиграла. Смешно, правда? — Сьюки склонила голову на бок. — Ты всегда думала, что ты самая умная. Такая умная! Такая утонченная! Настолько выше нас всех, тупых мамаш-медведиц в скучном Коннектикуте, так ведь?

— Вы так считали? — удивилась я.

Нэнси Дрю с варикозными венами, вспомнила я и поняла, что если она не убьет меня, то я обязательно убью ее.

— Мы все, кроме Китти. Та думала, что ты просто великолепна.

— Неужели?

Сьюки пожала плечами.

— Что ж, как выяснилось, Китти плохо разбиралась в людях. Думала, что муж любит ее. Меня считала подругой. Протяни руки! — велела она, доставая из кармана золотисто-розовый шелковый шарф.

Я проигнорировала ее требование и сунула руки в карманы.

— Филипп любил ее, — сказала я, и мои слова мгновенно согнали с лица Сьюки самодовольное выражение.

— Нет, не любил! — возразила она. — Не так, как меня.

— Тебя? — презрительно фыркнула я. — Ой, я тебя умоляю.

Моя тактика: «заставь ее говорить» переросла в новую стратегию: «разозли ее».

Разозли ее так, чтобы она совершила ошибку, которая, будем надеяться, не приведет к тому, что она застрелит меня на месте. Вообще-то, я не думала, что Сьюки убьет меня в своей кухне. Потом будет трудно отскрести мою кровь с мексиканского кафеля ручной росписи на стенах.

— Он использовал тебя на замену, — ехидно улыбнулась я. — На самом деле он хотел только Китти. Она была умна, успешна. А принимая во внимание, как проблематичны были его собственные успехи в карьере…

Я пожала плечами.

— Ты о чем? — крикнула Сьюки.

— Да весь город уже знает. Филу нужна была успешная, амбициозная жена, потому что он сам ни во что не въезжал! Единственное, что он мог, это работать на папочку. Да и там все профукал!

— Неправда! — завизжала Сьюки, целясь мне в грудь. — Он очень умный! Просто никто и никогда не давал ему шанса!

Она уставилась на меня, тяжело дыша. Потом протянула шарф. Спорю, «Гермес». Мой первый дизайнерский шарф. Как жаль, что я не доживу, чтобы оценить его по достоинству.

— Руки вместе!

Я бочком пододвинулась к ее «островку» посередине кухни.

— И что вы вдвоем собирались делать после того, как ты убрала конкурентку? Чем ты собиралась заняться, чтобы обеспечивать ему рубашки и туфли ручной работы? Продавать булочки с льняным семенем на улице? Проводить тренировки по пилатесу за деньги?

На мое счастье, Сьюки тоже жила в Монтклере, в доме с такой же планировкой. Ее кухня была моей кухней, только без грязной посуды в мойке, и стены не были исчирканы мелками. Я провела пальцами под краем гранитной поверхности ее «островка» и выдвинула верхний ящик.

— У нас все будет хорошо. — Сьюки тряхнула головой.

— Во Флориде? — высказала я догадку и по выражению ее глаз поняла, что попала в цель. — Так он тебе говорил? Рассказывал, как будет весело на солнечном пляже в Саут-Бич, когда не занимался тем, что трахался с Лекси в сарае для оборудования?

— Забудь про Лекси! — У Сьюки задергалось веко.

— Почему? Что ты с ней сделала? — настаивала я. — Надеюсь, не сбросила с моста и ее тоже? Слишком много домохозяек на одну речку, тебе не кажется?!

— Заткнись! — Она наставила пистолет мне между глаз.

Я видела, что ее руки дрожат. Я сочувственно покачала головой, а тем временем мои пальцы пошарили между разделочными досками и крышками от кастрюль и наконец нащупали что-то прохладное, сделанное из мрамора.

— Спорим, Фил обещал тебе, что бросит Китти? Но получилось все не так, ведь правда?!

— Китти была шлюхой! — крикнула Сьюки. — Ты о ней ничего не знаешь! Она была шлюхой, как и ее мать, она даже не знала, кто ее отец…

— Но узнала, правда?

Сьюки поморщилась.

— Узнала и собиралась бросить его. Конец денежкам, — сказала я и скорчила печальную гримасу. — И никакого аванса за книгу. Старикану Филу действительно пришлось бы самому зарабатывать себе на жизнь, или это пришлось бы делать тебе вместо него. Нет Китти — и он свободен — со всеми ее деньгами. Ее страховка, и никакой безобразной судебной тяжбы из-за детей. А он что делает? Начинает встречаться с Лекси Хагенхольдт. Со старой возлюбленной так себя не ведут.

— Ах ты, гадина! — завыла Сьюки.

Она отвела руку назад, будто собиралась ударить меня пистолетом по физиономии. Я выхватила скалку и изо всех сил врезала ей по предплечью, услышав убедительный треск.

Пистолет сверкнул серебром и, прокатившись по полу, упал в угол. Сьюки взвыла и бросилась на меня, целясь пальцами в глаза. Я уклонилась и врезалась головой ей в грудь. Воздух со свистом вышел из нее, она покачнулась и упала на пол.

— Не двигайся! — заорала я, бросаясь к пистолету в углу и одновременно пытаясь вытащить мобильник из кармана.

Сьюки сильно лягнула меня в голень. Я врезалась бедром в край стола и рухнула на пол с такой силой, что стены задрожали. Зубы у меня защелкнулись на кончике языка, и теплая кровь хлынула в рот. Я завизжала и вскочила. Сьюки бросилась мне на спину и вцепилась в волосы. Я резко развернулась, ударив ее всем телом о рабочий стол. Она скатилась с меня и с грохотом упала, застонав и пиная меня по ногам, пока я не повалилась рядом с ней.

И вот мы обе оказались на полу, ползая, пыхтя и задыхаясь, продвигаясь все ближе к пистолету. Рука Сьюки торчала вверх под странным углом, а мой рот был полон крови. Я видела, как ее пальцы сомкнулись вокруг пистолета…

Я бросилась на нее и упала всем своим весом, стараясь перехватить руку с пистолетом и благодаря бога, что не принадлежу ко всем этим пятидесятикилограммовым мамашам, измученным аэробикой.

Пистолет упал на пол, и я схватила его в ту самую минуту, когда с треском распахнулась входная дверь, и в кухню вбежал Стэн.

— Положите его, миссис Боровиц! — закричал он.

Сьюки наклонила лицо, залитое кровью.

— Пожалуйста, уберите ее от меня! — взывала она. — Она хочет убить меня! Она очень тяжелая!

Я схватила ее за волосы и приложила головой к паркетному полу.

— Она убила Китти Кавано, она убила Лекси, она заперла моих детей в подвале!

— И лучшую подругу тоже! — негодующе завопила Джейни.

Стэн озадаченно уставился на нас. Потом вытащил свой пистолет и нацелил его. Не на нее, а на меня.

Сьюки визжала, Джейни вопила, мои дети рыдали в подвале.

— Она все это сделала! — крикнула я, не обращая внимания на боль в языке.

— Встаньте! — велел Стэн.

Я начала подниматься, когда зубы Сьюки сомкнулись на моем большом пальце. Я взвизгнула от неожиданности и боли. Пистолет выпал из моей руки. Сьюки быстро, как кошка, схватила его. Она встала, глядя на пистолет, потом на меня, затем на Стэна. Лицо в крови, пустое, как у манекена. Кровь текла по щекам, пачкая одежду. А в ее глазах я увидела дикую ярость.

— Успокойся, Сьюки, пожалуйста, просто отдай мне пистолет, и мы… и мы поговорим! Я сделаю чай или еще что-нибудь…

Я слышала, как Джейни колотила в дверь подвала, стараясь превратить происходящее в игру.

— Стук, стук! — кричала она.

И мои дети повторяли.

— Стук, стук!

— Я любила его, — прошептала Сьюки.

— Знаю. — Я сделала шаг вперед, потом еще. — Знаю, что ты любила его.

— Любила его, — повторила Сьюки.

Три шага. Четыре. Я была почти рядом, так близко, что могла дотронуться до нее.

— Да.

— Мы могли быть…

Медленным движением она подняла пистолет, но дуло было направлено не на мою голову, а на ее. Последнее слово Сьюки прозвучало почти как вздох:

— Счастливы.

— Сьюки, не надо…

— Миссис Сазерленд, пожалуйста…

Стэн и я дотянулись до нее одновременно, и оба опоздали.

Когда она закрыла глаза и нажала на курок, звук выстрела стал самым громким звуком во вселенной…

 

Глава 40

— Мне не нужно ехать в больницу, — сказала я Стэну после того, как он освободил Джейни и моих детей из подвала и вывел нас всех наружу.

Патрульные машины примчались в наш переулок. И розовощекий полицейский, который вез меня к дому Китти после ее убийства, уже отгораживал лужайку желтой лентой. Я заметила, что за патрульными автомобилями появились автобусы с журналистами. Они жаждали сенсаций и готовились рассказать миру, чем закончилась эта история.

— Все равно нужно ехать. И вам, и детям. На всякий случай. Чтобы быть уверенными, что все в порядке.

Он накинул мне на плечи мятое теплое одеяло, но я все равно дрожала. Я обнимала всех троих детей сразу, а Джейни стояла рядом, с красными пятнами на лице, белом, как снег на лужайке Сьюки.

— Мы в порядке, — сказала я.

В это время двое полицейских выкатили из дверей носилки. Они закрыли тело Сьюки простыней. Я прижала головки детей к себе, чтобы они этого не увидели.

— Вам необходимо поговорить с кем-нибудь, — произнес Стэн.

— Я поговорю с вами, — ответила я. — Вам ведь надо получить мои показания?

Зубы у меня начали стучать.

— Хотите, чтобы я позвонил вашему мужу?

Я закрыла глаза. «Никогда не сделаю ничего такого, что подвергло бы детей опасности», — решила я.

— Нет.

— Я позвоню ему, — тихо промолвила Джейни.

Я на секунду выпустила из рук Сэма и Джека, чтобы вынуть из кармана мобильный телефон и протянуть его Джейни. Софи сунула большой палец в рот. Мальчики выглядели ошеломленными.

— Эй, ребятки! — сказала я. — Знаю, что было страшно, но все уже хорошо. Мама в порядке. Тетя Джейни в порядке…

Я замолчала и сплюнула кровь, не подумав о том, что это не самое приятное зрелище.

— Нужно, чтобы доктор посмотрел на это, — сказал Стэн.

Я кивнула и позволила ему посадить всю нашу компанию — меня, Джейни, Софи, Сэма и Джека — в «Скорую помощь».

Три часа спустя я оказалась с четырьмя рассасывающимися швами на языке, рецептом на болеутоляющее средство и номерами телефонов трех разных детских врачей.

Детей увели в какой-то кабинет, там с ними беседовал социальный работник. Джейни позвонила Бену, потом умудрилась раздобыть валиум и номер телефона симпатичного врача-интерна.

Впятером мы сбились в кучу на моей кровати. Я сменила мокрую, запятнанную кровью футболку на больничный халат, как вдруг дверь с треском распахнулась. Я надеялась увидеть Бена, но вместо него в комнату влетела облаченная в меха знакомая фигура, волна крепких духов катилась перед ней.

— Бабушка! — воскликнула Софи.

— Бабушка! Бабушка! — закричали Сэм и Джек.

— Кейт!

Рейна поспешила к моей кровати, полы манто развевались, браслеты сверкали, и схватила меня в объятия. Я разрыдалась.

— Ой, мамочка.

— Тихо, — произнесла она, гладя мои волосы. — Все хорошо, все хорошо. Ты в порядке.

Я рыдала так сильно, что не могла перевести дух.

— Дети были в доме. У Сьюки был пистолет…

— Все закончилось.

— Бен убьет меня! — выпалила я. — Он просил меня не связываться с этим делом, а я не послушалась…

— Успокойся, — ворковала Рейна. — Ты в порядке. Ты в порядке.

Я прижалась щекой к меху ее манто и постаралась поверить, что так оно и есть.

Они с Джейни вынесли детей в коридор. От успокоительных таблеток очертания мира начали приятным образом размываться. Руки и ноги потяжелели, словно их набили теплым песком.

— Кейт!

Я медленно подняла голову с подушки. В дверях стоял мой муж.

— Прости, — хрипло пробормотала я.

Он прислонился к притолоке.

— Кейт!

Голос его отдавался эхом, будто он обращался ко мне с высокой горы.

— Ты тоже прости меня.

— Хот-доги! — воскликнула Джейни.

— Хот-доги! — отозвалась Софи, выбираясь из дивана и двигаясь в направлении овального дубового стола, за которым можно усадить десять человек.

Сэм и Джек, взявшись за руки, последовали за ней. Джейни помогла им забраться в креслица, а моя мама раздала тарелки с едой: хот-доги, печеная фасоль, натертая морковка, цукини и лимонад. Все принялись уплетать за обе щеки, и какое-то время слышались лишь шум волн накатывающегося прилива и порывы ветра, хлещущего по стенам.

Миновало три месяца с того дня, когда Сьюки покончила с собой. И мы с детьми обосновались в доме в Труро, том самом, что повернулся спиной ко всему миру.

— Безусловно! — сказал мне Брайан Дэвис тоном, которым говорят с тяжело больными или умственно неполноценными людьми. — Конечно, вы можете там пожить. Дом все равно пустой! Оставайтесь столько, сколько нужно!

Итак, на следующее утро после самоубийства Сьюки я выписалась из больницы, поцеловала мужа на прощание и загрузила детей, Джейни и маму в минивэн.

Мы закупили все необходимое: комбинезоны и свитера, пижамы и белье, зубные щетки и расчески. Рейна сидела в кафе торгового центра, перед ней стояла чашка с горячим чаем, в руке она держала телефон и смотрела на проходящих людей с таким видом, будто только что высадилась на нашей планете.

Когда мы проходили мимо нее, я слышала пару фраз на французском или итальянском. Наиболее выделялись слова emergencia и famille. Я купила ей ее любимый чай, регулятор влажности в помещении, пару туфель на низком каблуке (готова биться об заклад, что за долгие годы это была первая такая пара), и она пошла с детьми в «Тауэр рекорде».

— Им нравятся польки? — спросила она так громко и требовательно, что все посетители обернулись. — Кейт, это неприлично.

Перед тем как уехать из города, я высадила Джейни у дома Сьюки.

Полицейский подогнал ее «Порше» к обочине, запер машину и привез ключи в больницу. Автомобиль так и стоял перед пустым домом, одинокий и брошенный. Снег залепил стекла, а за антенну зацепился кусочек желтой полицейской ленты.

— Я могу приехать на следующие выходные. — Джейни обняла меня на прощание.

— Я никогда не смогу отблагодарить тебя за…

Я хотела сказать: «За помощь. За то, что верила в меня».

— За то, что ты моя подруга.

Джейни крепко обняла меня, поцеловав в щеку. Она села в свою машину, я — в минивэн и повезла своих детей и маму к дому. Солнце медленно скрывалось за горизонтом.

Мы купили дрова и каждое утро разжигали камин. Вечером мы снова собирались у камина, делали тосты с пастилой, закутавшись в одеяла, смотрели кино, а ветер хлестал по морю, заставляя стены трястись и стонать.

Мы покупали продукты в Орлеане, записали детей на занятия музыкой в Истхэме и возили их на занятия для малышей в библиотеках в Труро, Провинстауне и Уэлфлите, а потом отправлялись куда-нибудь поесть суп из моллюсков.

Днем, пока дети спали, а Рейна говорила по телефону, я проводила время на балконе, выходящем на бухту.

Ветер трепал мне волосы, а я сидела в шезлонге и думала о том, что должна была догадаться обо всем раньше. В ретроспективе было так очевидно, как Сьюки вела всех по неверному следу. Именно она рассказала мне, что Китти работала писателем-невидимкой, и я готова была поспорить, что именно она анонимно подбросила информацию Таре Сингх. Сьюки дала мне телефон няни, сообщила о Китти и Теде Фитче, зная, что каждый мой неверный шаг уводит меня все дальше от нее самой.

Я смотрела на волны и вспоминала о Китти Кавано.

Что бы она мне рассказала, если бы дожила до ленча, на который меня пригласила? Привлекла бы к поискам своего отца? Нуждалась в подруге? В свидетеле? Завидовала ли она тому, что у меня есть отец и мать, так же сильно, как я ее красоте, стройной фигуре, блестящим волосам, легкости, с какой Китти справлялась со всеми теми проблемами, что ставили меня в тупик? И объяснила бы я ей, что ее сосредоточенность на прошлом ставит под удар ее настоящее? И если оглядываешься на прошлое, всегда приходится платить?

Зимой на Кейп-Коде можно было найти только «Нью-Йорк таймс», и то ехать приходилось в Провинстаун. Но благодаря этим номерам газеты и хилому телефонному Интернету я все-таки ухитрилась за первые несколько недель в Труро следить за последствиями, за все расширяющимися кругами по воде, началом которых стало убийство Китти Кавано.

Сьюки Сазерленд похоронили в Оутер-Бэнкс в Северной Каролине, куда отправились ее родители, а не в Апчерче, где она провела всю жизнь. Ее муж выставил дом на продажу буквально через неделю после похорон, а потом уехал с детьми, куда — неизвестно.

Лекси Хагенхольдт так и числится пропавшей без вести. Полиция вызвала водолазов из Нью-Йорка, и в поисках ее тела они прочесали Коннектикут-Ривер, где Сьюки хотела похоронить меня. В «Таймс» я не нашли ни слова о дальнейшей судьбе Денни, Брирли и Хадли.

Полиция допрашивала Филиппа Кавано, выясняла, что он знал. Информации оказалось достаточно лишь для сурового выговора. Да, у него была любовная связь с Сьюки и с Лекси, и какое-то время с Лизой, няней, и с Луз, персональным тренером, и — Господи, прости — он даже ухаживал за миссис Дитль, нашей не-такой-уж-строгой-и-добродетельной бабушкой, которая руководила «Красной тачкой». Да, он вел разговоры с Сьюки, «Таймс» назвал их «общими рассуждениями» о том, что жена пишет под чужим именем, и о том, какой могла бы быть жизнь без Китти. Но он никогда не подстрекал ее к чему-либо конкретному и ничего не знал о ее планах.

Что касается Дельфины Долан, то она снова начала называть себя Дебби и продала свою историю в таблоиды. «Жена-проститутка рассказывает обо всем» — кричали заголовки одного из журналов, которые мне привезла Джейни. Там была фотография Дельфины, выглядевшей очаровательно в голубом платье с глубоким декольте, и другая фотография, где она с напускной скромностью смотрела через плечо, одетая только в трусики от бикини.

— «Муж поддерживает ее во всем», — прочитала Джейни, прихлебывая коктейль.

Мы сидели на балконе, закутавшись в пуховые одеяла, перчатки и шапки. А сильный ветер все хлестал по воде, от него краснели щеки и немели пальцы.

— «Я люблю свою жену»… О, смотри, они собираются снимать сериал о ее жизни!

Я кивнула.

— Рада за Дельфину.

Джейни застенчиво улыбнулась и протянула мне еще один журнал.

Я увидела номер «Контента» с лицом Китти на обложке. Это был тот самый снимок, что я видела у нее на каминной полке. Свадебная фотография. Темные волосы и сияющие голубые глаза, белая кружевная вуаль, белое атласное платье и счастливая улыбка. Заголовок гласил: «Китти Кавано: ее жизнь». Шрифт в строке с именем автора — именем Джейни — был раз в пять больше обычного.

— Моя первая законная журналистская публикация, — гордо сообщила она. — Си собирается заказать, чтобы текст высекли в бронзе!

Статья была на пяти страницах и полностью завладевала вниманием. Джейни собрала информацию по каждому фигуранту и от многих из них получила разрешение цитировать их высказывания в печати. Слова Дорис Стивенсон были напечатаны самым крупным шрифтом: «Она была лучшей из всех, кого я знала».

Там содержалось все: история Джудит Медейрос, матери Китти — ее жизнь в Нью-Йорке, смерть от передозировки и фактическое удочерение Китти. Далее упоминался Хэнфилд, где ее профессором был Джоэл Эш — «не отец, но идеальный образ отца. Я хотел помочь ей. Надеюсь, что мне это удалось».

Потом список мужчин, которых знала Джудит Медейрос, как в библейском, так и обычном значении этого слова. В списке были и известный лоббист, и топ-менеджер, и профессор поэзии, и офтальмолог.

«Генеральный прокурор штата Нью-Йорк Тед Фитч согласился пройти тест на отцовство после самоубийства Сьюки Сазерленд, — писала Джейни. — Результат оказался отрицательным. Вопрос отцовства Китти Кавано и смерти Джудит Медейрос остался тайной — однако полицейское управление Нью-Йорка возобновило расследование. Если сама Кавано перед своей смертью нашла ответ, то она унесла его в могилу».

Наши дни текли спокойно. Мы завтракали, ехали в библиотеку, в супермаркет или в Музей пиратов в Провинстауне. Ленч, потом вздремнуть, затем мастерим поделки или раскрашиваем, смотрим видео, когда идет дождь.

После обеда разводили огонь, и Рейна пела — оперные арии или польки. После того как укладывала детей и подтыкала им одеяла, я обычно ложилась одна в кровать рядом с большими окнами и слушала океан, смотрела на мигающие огоньки Провинстауна на противоположном берегу, на звезды в небе.

Я посадила луковицы тюльпанов и нарциссов. А когда стало теплее — посеяла еще бальзамин и маргаритки, петунии и фиалки.

По средам и пятницам с утра я ехала с детьми в порт Провинстауна, а оттуда на пароме в Бостон, где мы встречались с детским психологом, доктором Бирнбаум. Она уводила детей в свой уютно захламленный кабинет, где были и кукольный домик, и мольберт, и всяческие игрушки, и со щелчком закрывала за собой дверь.

А я обычно сидела на деревянном стуле, стараясь не прижаться ухом к двери, стараясь верить, что Софи, Сэм и Джек знают, что их любят и что, несмотря на то что случилось, им ничего не угрожает.

Бен приезжал каждые выходные. Играл с детьми, ходил с нами обедать, поджаривал попкорн, пел полечки, одевал и раздевал Страшилу и смотрел мультфильмы. Ночами он спал в кровати рядом со мной и не дотрагивался до меня.

«Когда ты будешь готова поговорить об этом», — сказал он как-то раз поздно ночью. Я потрясла головой — нет.

Он продал наш дом и снял для себя квартиру в Кос-Кобе. Взял на работу еще одного партнера, пообещал больше времени проводить дома. Мы переедем, куда только захотим — в другой город в Коннектикуте, Нью-Джерси, даже снова в Нью-Йорк, в тот же район и в тот же дом.

Бен хотел, чтобы мы снова стали семьей. «Все образуется, — шептал он, робко проводя пальцем по моей щеке. — Все будет как прежде».

Я лежала с закрытыми глазами и притворялась, будто сплю, слышала, как он вздыхает, и ощущала, как вздрагивает кровать, когда муж поворачивается на бок.

Каждые несколько дней звонил Эван. «Могу я с тобой увидеться? — спрашивал он. — Мы и так потеряли слишком много времени, Кейт. Мы должны быть вместе».

Его я тоже отложила на потом.

Я смотрела на океан и думала об отце Китти. Умер он или еще жив? Следил ли он за этими событиями? И был ли он только отцом внебрачной дочери, или вина его была гораздо серьезнее?

Февраль перешел в март.

— Я бы хотела остаться, — сказала моя мама, — но я подписала контракт.

Я кивнула.

— Все нормально. Ты находилась со мной, — я проглотила комок в горле, — когда была мне нужна.

— Я всегда буду с тобой. — Она отвела мне волосы со лба и поцеловала. — Помни это, Кейт.

Бриз с океана становился все теплее, пахло солью. По выходным Джейни или Бен присматривали за детьми, а я бродила по пляжу, чувствуя прохладный песок, проходила через концентрические круги водорослей, кучи плавника, а иногда и разлагающуюся рыбу.

Иногда я видела котиков, резвящихся в пятидесяти футах от берега или нежащихся на солнышке на камнях при низком приливе. Камни меня успокаивали. Каждый день, когда прилив отходил от берега, они появлялись вновь, как делали это каждое лето, как они делали это столетиями до того, когда я впервые увидела этот пляж. И будут дальше делать это после того, как все мы уйдем.

Перед Днем поминовения я сунула руку под переднее сиденье минивэна, чтобы достать ожерелье Софи из конфет, и обнаружила там корректуру «Хорошей матери», которую дала мне Лора Линн Бэйд. Я пролистала пустые страницы в начале, сообщавшие, что здесь будет посвящение, и прочитала:

МАМА И Я

Катерина Кавано

Предисловие

Давным-давно жила на белом свете прекрасная принцесса с длинными темными волосами и розовыми губками. И отправилась она в заколдованное царство, и вернулась она с младенцем — маленькой девочкой.

Когда принцесса умерла, а маленькая девочка выросла, она отправилась по следам своей матери, пытаясь понять, какой та была, кого любила и что сталось с ними со всеми.

Есть женщины, которые растут с хорошими мамами, и женщины, которым приходится терпеть мам равнодушных. И есть женщины, вынужденные выживать с родителями, отравляющими их жизнь, с отсутствующими матерями, с матерями, бросающими своих детей, являющимися таковыми чисто биологически.

Женщина, вырастившая меня, моя тетя Бонни, попадает в первую категорию. Она была такой любящей и доброй мамой, какую хотел бы каждый ребенок.

Моя настоящая мать — моя биологическая мать, женщина, родившая меня в больнице в Хианессе в 1969 году и переехавшая шесть месяцев спустя обратно в Нью-Йорк без меня, — была тайной; гламурный вид, красавица, волшебница. Первые годы своей жизни я провела, стараясь очаровать ее, ожидая, что она вернется ко мне, точно так же, как я выяснила гораздо позже, она сама ждала, что к ней вернется мужчина, от которого она забеременела.

— Мамочка! — Софи тянула руку, желая получить свое ожерелье.

Я сунула книгу в сумку и протянула ожерелье Софи. Вечером я вернулась к книге.

Напротив меня в ресторане в центре города сидит человек, который может быть моим отцом. Он в прекрасно сшитом черном, или сером, или синем костюме. Его седые волосы гладко зачесаны назад; или же его кудрявые волосы цвета соли с перцем уже просвечивают на макушке, но все еще слишком длинные сзади; или же их просто нет, и его лысая голова напоминает яйцо.

У него тупые кончики пальцев, ногти коротко острижены и покрыты бесцветным лаком. Когда я выкладываю фотографию своей матери на стол, покрытый льняной скатертью, он бросает на нее мимолетный взгляд, прежде чем использовать эти кончики пальцев для того, чтобы отодвинуть ее.

«Никогда в жизни ее не видел».

Дюжина лет, дюжина мужчин. Интернет помогает — несколько ударов по клавишам, и я могу загрузить биографии с корпоративных сайтов или из журнальных очерков. Выяснить, где мой очередной вариант, этот теневой папочка вырос, где проводил лето, учился, женился, скольких детей он признает своими.

Я сижу за столом в библиотеке нашего маленького городка. Просматриваю рулоны микропленки, перелистываю пожелтевшие вырезки из газет, ламинированные программки, черно-белые фотографии. И я снова возвращаюсь в город, чтобы сидеть в ресторанах, где чашка кофе стоит шесть долларов, и задавать единственный вопрос, имеющий значение. Мой? Спрашиваю я себя, глядя на него, и начинаю произносить те же слова, которые говорила уже столько раз: «Ты мой отец? И что ты знаешь о том, как умерла моя мать?»

Это был первый день, когда температура поднялась до двадцати четырех градусов.

Я надела на детей купальные костюмы и намазала их бледные тельца солнцезащитным кремом. Джейни снова приехала в гости. Мы вместе собирали ведерки и лопатки, полотенца и складные стулья, и еще зонтик, раскрашенный во все цвета радуги, чтобы воткнуть его в песок. Потом спустились по ступенькам к морю. Мальчики сразу бросились в мелкие волны, лизавшие песок. Софи упиралась, сжимая мою руку.

— Пойдем, милая, — уговаривала я.

Она трясла головой, но не сопротивлялась, когда я подхватила ее на руки. Я зашла по щиколотку, вода показалась мне очень холодной, но я заставила себя идти дальше, а потом ринулась вперед, и вот вода уже запенилась вокруг коленей… бедер…

— Раз, два, три! — Я наклонилась вперед так, что пальчики ног Софи мазнули по верхушке волны.

Она завертелась у меня на руках, хихикая, когда я легонько подбросила ее вверх. Завизжала от смеха, но вскоре успокоилась и позволила мне отнести ее обратно на берег строить замок из песка вместе с братьями.

Я расслабленно погрузилась в воду по плечи, глубоко вдохнула и окунулась с головой. Когда я смахнула соленую воду с глаз и посмотрела на берег, дети и Джейни аплодировали мне. Я помахала им, легла на спину и стала качаться в бледно-зеленой океанской воде, глядя на небо. Возвращайся ко мне домой, сказал Бен. Возвращайся ко мне, сказал Эван. Я закрыла глаза, стараясь услышать свой ответ. Волосы колыхались в воде. Тело поднималось и опускалось. Волны накатывались на берег и отступали, и совсем ничего не говорили.

В День поминовения зазвонил телефон.

— Включай телевизор, — сказала Джейни.

— Какой канал?

— Без разницы.

Я включила телевизор, и передо мной открылся знакомый вид — Белый дом на верху изумрудно-зеленой лужайки под сверкающим голубым летним небом. Трибуна была установлена в Розовом саду, и за ней стоял президент.

— Сейчас мы начинаем прямое включение речи президента, — сообщил ведущий программы новостей.

Президент вцепился в трибуну. Я видела, как он сглотнул и начал говорить.

— После долгих раздумий я решил не выставлять свою кандидатуру на второй срок президентства от моей партии. Мое решение обусловлено желанием сделать то, что правильно не только для моей страны, но и для… — Он снова сглотнул. — Но и для моей семьи. Я причинил им боль — моей жене, моим детям, всем тем, кто был со мной в мои самые трудные дни и все-таки любил меня.

Он посмотрел на свои заметки и сжал зубы.

— Я прошу средства массовой информации и общественность уважать наше право на частную жизнь в эти трудные времена. Бог в помощь, и, Боже, храни Америку.

Через секунду зазвучал голос ведущего, а камера задержалась на лице президента. Я обратила внимание на высокие скулы, ямочку на подбородке, голубые глаза, сверкнувшие, когда он склонился к трибуне. Глаза, как сказал бы поэт, синие, как фиалки или васильки.

— Что ж, — быстро заговорил ведущий, явно сбитый с толку, — Питер, я не совсем уверен, как это следует понимать. Может быть, появилась какая-то информация о состоянии его здоровья?

— Хотел бы он, чтобы так и было, — усмехнулась Джейни. — Вчера вечером полиция вышла на дилера.

— Дилера президента?

— Нет. Президент Стюарт тогда уже был конгрессменом. У него хватило ума не покупать наркотики самому. Его младший брат делал это за него — ну ты знаешь, тот самый, который последние десять лет не вылезал из реабилитационных центров. Тридцать лет назад. Неразведенный синтетический героин на двести долларов. И прости-прощай, неудобная женщина и незаконный ребенок.

Я тупо уставилась на пустую трибуну, а в глазах мелькала записка, которую я нашла в ящике туалетного столика Китти: «Стюарт, 1968».

— Мамочка! — Софи дергала меня за руку.

— Я должна идти, — сказала я Джейни.

— Продолжай следить за развитием! Экстренные сообщения. Мне нужно идти делать укладку. Только что звонили с Си-эн-эн.

Я распрощалась с ней, положила трубку и выключила звук в телевизоре.

В моей голове эхом звучал голос Бонни. Она сказала, что подбирается к концу этой истории… К ней присоединился голос Джоэла Эша. Писательство давало Китти доступ, заявил он. Она могла брать интервью у сенаторов. Даже у президента.

— Пошли, — сказала я.

Я подхватила дочь на руки и начала напевать ей в ухо:

— Придет корь, можно закрыть комнату на карантин, прибежит мышка, можно прогнать ее метлой. Придет любовь, ничего нельзя сделать.

— Не пой, — поморщилась Софи, шлепнув меня по губам. — Ты не хочешь больше смотреть на президента?

Я покачала головой и вынесла ее через стеклянные двери на солнышко и вниз по серебристым ступенькам, ведущим к воде.

— С меня довольно, — произнесла я.