–  М не совсем не нравятся мускулистые самоуверенные мужчины в деловых костюмах. В первую очередь мужчина должен выглядеть аккуратно. Быть чистым. А прикид… излишне разряженные мужчины меня отталкивают.

– Милый, застенчивый мальчик с длинными волосами, в черном, но не в костюме, и уж тем более не в спортивном – вот мой идеал.

– Мне нравятся актуальные, яркие, с налетом порочности…

– Я за мужественность в одежде и некоторую небрежность. Не люблю я прилизанных и отглаженных.

– Да какая разница в чем одет! Главное, что под одеждой!

– Шарм в мужчине должен быть! Что-то такое кошачье, это чувствуешь сразу, можно сказать, подсознательно…

– Почему же непременно кошачье? Вон Депардье какой медведь, а шарма хоть отбавляй.

Эта подборка высказываний – фрагменты дискуссии об идеальном мужчине на форуме intermoda.ru. Разброс мнений, как видно, весьма велик – у каждой участницы форума свой образ «мужчины ее мечты». Вместе с тем во всех репликах есть нечто неуловимо общее, и можно с уверенностью сказать, что они принадлежат нашим современницам. Как же возникает идеал мужской красоты? Насколько канон мужской телесности связан с историческими обстоятельствами эпохи? Влияет ли мода на популярные представления о мужественности? Попробуем прогуляться по десятилетиям XX века, чтобы посмотреть, как менялись идеалы мужской красоты и кто воплощал их, а затем подробнее остановимся на современности.

 

История мужской красоты XX века

В начале века признанный законодатель мод – Эдуард VII, старший сын королевы Виктории. Будучи любителем дендистского стиля, он обладал поразительным умением всегда одеваться уместно – будь то прогулка на яхте или автомобиле, придворный бал или охота. Именно Эдуард VII однажды после обеда расстегнул нижнюю пуговицу жилета, и вслед за ним так стали делать все модники. В другой раз во время дождя он завернул края штанин, после чего мир узнал о новинке – брючных манжетах. «Бесстрашный аристократ», как писали о нем в журнале «Autocar», приобрел для монархических выездов автомобиль Daimler, хотя сам не водил машину. Этой марке королевская семья оставалась верна до 1960 года. Он первым из британских монархов стал совершать регулярные поездки на континент, за что получил прозвище «Дядюшка Европа». Его супруга, королева Александра, датчанка по происхождению, в свою очередь, считалась образцом для подражания у дам.

Чтобы соответствовать стандартам красоты, мужчины начинают активно ухаживать за собой. Модные мужские журналы в изобилии печатают рекламу бриолина, косметических кремов, мазей против облысения, лосьонов после бритья, наусников. Иные из предлагаемых средств просто внушают ужас: компания некоего мистера Трилети предлагала изменить форму носа с помощью особых зажимов, которые закреплялись шурупами(!) и должны были корректировать несчастный нос до нужных размеров.

Самые популярные мужские типажи в массовом сознании – шоферы (что отражает престиж недавно появившихся автомобилей), силачи-циркачи. Средний буржуа носит усы и шляпу-котелок, сюртук и длинное пальто. Это конформистская респектабельность, на фоне которой только выигрывает более элитарный тип – богемный эстет в бархатной блузе, любитель запретных наслаждений и тонкий ценитель искусства: Блок и Бальмонт в России; Обри Бердслей в Англии.

В 10-е годы самый характерный массовый мужской типаж – «Arrow соllar man», получивший свое название от рубашек фирмы Arrow c высоким съемным воротником. Накрахмаленные белые воротники создавали подчеркнуто элегантно-высокомерный вид, особенно когда они прикреплялись к полосатым рубашкам. Прародителем стиля можно считать художника Д.С. Лейендекера, нарисовавшего в 1905 году серию рекламных плакатов «Arrow соllar man» (букв. мужчина, который носит воротнички фирмы «Эрроу»), что вызвало взрыв восторга и подражаний. «Образчик мужского великолепия, – гласил текст рекламы, – томные веки, пронзительный взгляд. Благородных очертаний подбородок, невинный изгиб губ. Весь вид говорит о непоколебимом спокойствии. Но какие сила и властность скрываются за этими чистыми линиями!» Этот денди органично смотрелся рядом с женщиной, одетой в туалеты Поля Пуаре, и на вечерних приемах охотно танцевал с ней танго. Его костюм имел легкий вытянутый силуэт; укороченный пиджак без подложенных плечей, с высокой талией и удлиненными лацканами уже потеснил сюртуки. На голове гордо красовалась соломенная шляпа с лентой. В целом мужчина Arrow соllar отличался моложавостью и изяществом по сравнению с почтенным и полноватым джентльменом XIX столетия.

Но настоящий удар по консервативной эстетике внешнего облика и пуританской морали наносит реабилитация тела, языческий культ плоти в европейском декадансе. Новая раскованная чувственность вторгается в гуманитарный мир вместе с идеями Фрейда и Юнга, а в моду – с «Русскими балетами» Дягилева. В неистовом танце Нижинского, роскошных декорациях Бакста и Бенуа, в мелодиях Стравинского возникал мифологический образ молодого варварского бога, свободного и дикого. Ориентальные наряды Поля Пуаре, освобождение женского тела от корсетов подготовили почву для экзотических новаций: в 1912 году самый шик – пурпурный сюртук, а через шесть лет появляется «джазовый костюм» – брюки-дудочки и туго застегнутый пиджак. Апогей альтернативной эстетики – авангардные эксперименты Бурлюка и Ларионова, придумавших рисунки на щеке – прототип современных тату.

Первая мировая война делает героем человека в форме. Портреты мужественных летчиков заполняют газеты. Меняется и стиль: фирма «Бербери» создает свое знаменитое бежевое пальто из габардина. Военная модель – тренчкоут для британских солдат – становится настолько популярной, что носится потом и «на гражданке».

После Первой мировой войны на сцену выходит «потерянное поколение». Главные герои – разочарованные мачо, утратившиеидеалы своей юности, запрограммированные на саморазрушение. В романах Хемингуэя, Ремарка, Фитцджеральда роковые мужчины картинно пьют виски, курят сигары, попутно пленяя дамские сердца. Но имидж трагического мачо в жизни не исключал тщательный уход за собой – стрелки на белых брюках должны быть безупречно отутюжены, а пробор шикарно держится благодаря бриолину.

Среди модников безусловный авторитет – принц Уэльский, будущий Эдуард VIII, который в 1936 году отрекся от престола ради прекрасной американки миссис Уоллис Симпсон, получив сравнительно скромный титул герцога Виндзорского. Популярность принца Уэльского была столь велика, что в журнале «Men’s Wear» писали: «Средний молодой американец больше интересуется костюмами принца Уэльского, чем кого-либо еще в мире». Английскийнаследник действительно мог служить моделью для своих поклонников, поскольку отличался безупречным вкусом и любил умеренные эксперименты в одежде – ровно настолько, чтобы не показаться экстравагантным. Он представлял типаж аристократа-спортсмена. В газетах регулярно появлялись его фотографии то в костюме для верховой езды, то в авиашлеме (дань культу летчиков), то на велосипеде, то на площадке для гольфа. Именно принц Уэльский ввел в моду широкие укороченные штаны для гольфа («plus fours»), которые носились с длинными шерстяными носками до колен (отсюда и русское название «гольфы»). С легкой руки принца Уэльского получили популярность шляпыпанамы, английские кепки в мелкую клетку, свитера Fair Isle, узкий красный галстук, завязанный личным фирменным узлом «Виндзор», коричневые замшевые туфли, пиджаки на двух пуговицах и цветные носовые платки.

Принц Уэльский в костюме для гольфа. 1920 г.

Этот благородный английский стиль, освященный аристократическим авторитетом, был быстро усвоен в Америке, и вскоре вещи как бы из гардероба принца Уэльского можно было запросто увидеть на Уолл-стрит.

Джазовый период («The Age of Jazz») – первая эпоха массового культа кинозвезд: кумиров – Рудольфа Валентино и Дугласа Фербенкса узнавали в лицо, об их жизни жаждали узнать миллионы зрителей. Брак Дугласа Фербенкса и Мэри Пикфорд был излюбленным сюжетом американской прессы.

В 20-е годы на экране начинает доминировать экзотический типаж: жгучий брюнет, Восток, страсть. Самым ярким был несравненный Рудольф Валентино, покоривший публику в «Шейхе», а затем – Рамон Новарро. А Чарли Чаплин, разрабатывая свой коронный типаж «маленького человека», удачно создавал привлекательный антитезис образу супермена.

Но публике требовались герои не только на экране, но и в жизни. Американский летчик Чарльз Линдберг, совершивший первый беспосадочный полет через Атлантику в 1927 году, становится настоящим триумфатором. В моду входит спортивность, увлечение техникой, подтянутая фигура, загар.

Дуглас Фербенкс

Адольф Менжу

Мужская красота становится важным фактором общественной жизни: Франклин Делано Рузвельт побеждает на президентских выборах 1932 года во многом благодаря презентабельной внешности и умению уверенно держаться на публике. Его заразительная улыбка, гладко выбритое лицо, твердый взгляд обещают национальное возрождение после Великой депрессии, писали американские газеты. «Выглядит как атлет», – восторгались избиратели (хотя уже в то время у Рузвельта был прогрессирующий полиомиелит). И они были по-своему правы – Рузвельт поставил своеобразный рекорд, отработав три президентских срока.

Идеал физической красоты 30-х – широкие плечи, хорошая осанка, узкие бедра, сильные мышцы. Таким тренированным телом обладали Тарзан (Джонни Вайсмюллер), советский актер Сергей Столяров, спортивные персонажи с картин Александра Дейнеки. Красивое тело требует демонстрации: на море мужчины впервые осмеливаются расстаться с закрытыми купальными костюмами и выставить на всеобщее обозрение торс – раньше такое было возможно лишь на частных пляжах.

Популярный тип – блондин с гладко выбритым лицом и холодными светлыми глазами, в Германии его назовут «белокурая бестия», но в 30-е зловещие оттенки этого слова не столь четко просматриваются, хотя в цветовой гамме уже начинают доминировать коричневый цвет и хаки. Европа все еще слушает джаз и танцует свинг, а неутомимый денди Фред Астер отбивает чечетку в мюзиклах.

Фред Астер в фильме «Цилиндр». 1935 г.

Кто может считаться красавцем в военное время, как не суровый, мужественный, затянутый в форму солдат? Война отбирала знаковые вещи – короткая куртка с накладными карманами генерала Дуайта Эйзенхауэра, молнии на комбинезонах летчиков, полупальто dufflecoat маршала Монтгомери, позднее прочно вошедшее в гардероб европейских либеральных интеллектуалов. Магически притягательными казались детали облика лидеров-победителей: кепи генераладе Голля, трубка Сталина, сигара Черчилля. Вторая мировая заставила производителей косметики обратить внимание на тех, кого они долго игнорировали, – мужчин-солдат. Знаменитого визажиста Макса Фактора, работавшего раньше в Голливуде, обязали составить рецепты цветных кремов для камуфляжа. Пехота, воюющая в Северной Африке, требовала солнцезащитных кремов и помад. Танкистам были нужны средства, спасающие от ожогов. Чтобы скрыть рубцы после ранений, вчерашние солдаты прибегали к чисто женским уловкам – тональным кремам. Только в одной Америке с 1945 по 1946 год стало в два раза больше фирм, специализирующихся на производстве мужской косметики.

В Париже в то же десятилетие философскую моду задают экзистенциалисты, завсегдатаи кафе левого берега: Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Альбер Камю, Андре Мальро. Их поклонники, богемные студенты, начинают носить черные свитера – новую униформу интеллектуалов, а их подруги вводят в повседневный обиход женские брюки. Жюльетт Греко с подведенными черной тушью глазами, в черном свитере, черных брюках – образец для подражания. Быть красивым в тот момент означало иметь глубокий выразительный взгляд и бледный цвет лица – совсем как у романтиков XIX века, культивировавших меланхолию и сплин.

Следующее поколение богемы – американские битники 50-х во главе с А. Гинзбергом – дополнили прикид интеллектуалов кожаными куртками, джинсами и клетчатыми рабочими рубашками, что свидетельствовало о левых политических взглядах. Другой новаторский мотив богемной моды – увлечение пестрыми этническими вещами и самодельными украшениями – уже предвещал хиппизм 60-х годов.

Можно ли выделить доминирующий модный типаж 50-х? Почти немыслимо – уж слишком разные кумиры: с одной стороны – «итальянская» красота молодого Марчелло Мастроянни, французы Жерар Филип, Ив Монтан, Жан Маре, наши звезды – Марк Бернес, Иван Переверзев, Олег Стриженов, «рабочий парень» Борис Андреев; с другой стороны – «гангстерский шик» и американские пролетарские мачо. Послевоенный мир стремительно менялся, и мода не стояла на месте.

На послевоенную эпоху выпадает кардинальная революция в мире мужской моды: появляется индустрия массового производства дешевых готовых костюмов. С 50-х годов в Америке каждый второй служащий уже носил серый фланелевый костюм, который быстро стал новой корпоративной униформой сословия «белых воротничков».

Возникновение этого стиля связывают с кампусной модой американских студентов Ivy Leagueстаринных престижных университетов Атлантического побережья. Именно они, будущие бизнесмены, впервые начали увлекаться серым, покупая свои костюмы в магазинах Brooks Brothers, J. Press, Chipp.

Их подруги-студентки одевались нарочито скромно, в их гардеробе господствовали добротные твидовые юбки, белые блузки и шерстяные кофточки, туфли на низком каблуке, светлые носки. В Англии аналогичный непритязательно-добродетельный буржуазный стиль получил название «preppy look», а во Франции «bon chick, bon genre», сокращенно «BCBG». (Заметим, что многие парижанки, поклонницы шика и шарма, и поныне весьма презирают современных девиц «BCBG», считая их безвкусными занудами.)

Но вернемся к мужским типажам. «Мужчина в сером фланелевом костюме» – назывался фильм 1956 года, главную роль в котором сыграл Грегори Пек. С тех пор серая фланелевая тройка стала статусным символом успешного, уверенного в себе представителя среднего класса. Он предпочитал достаточно свободный и длинный пиджак, белую рубашку с воротничком на пуговицах (button-down), узкий галстук с диагональными полосками, оксфордские ботинки на толстой подошве, пальто из верблюжьей шерсти или черный «Честерфилд» с бархатными обшлагами, на голове красовалась неизменная серая мягкая фетровая шляпа.

В целом такой образ воспринимался как залог аккуратности, респектабельности и солидности, доминируя целое десятилетие, пока его не потеснили итальянцы. Они предложили иную, более элегантную модель, по сравнению с которой серый фланелевый костюм стал смотреться невыносимо филистерски, как знак отсутствия воображения.

В 60-е годы начинается атака на серый костюм: итальянские дизайнеры Эмилио Пуччи и Альберт Фабиани внедрили приталенный и укороченный пиджак, рассчитанный на низкорослых южан-европейцев, оживив его более яркой цветовой гаммой. От итальянцев также пошла мода на загар и черные очки, бежевую обувь.

Другая альтернатива серому костюму – демократический стиль бедного парня с рабочей окраины. В Америке это и Элвис Пресли, уже завоевавший известность во второй половине 50-х, и Марлон Брандо со своим брутальным обаянием. Расстегнутый воротник, гавайские рубашки, кожаные штаны и забойные ритмы рок-н-ролла контрастировали с открыточной красотой изнеженного андрогинного лица Элвиса Пресли, когда он умолял «не наступать на его синие замшевые туфли» («don’t step on my blue suede shoes»). А кожаные куртки с меховым воротником и тишотки мускулистого Марлона Брандо – кумира 60-х – положили начало новой стилистике «крутого мужчины», породившей позднее мощную волну молодежного увлечения черными кожаными прикидами у металлистов, рокеров и наших современных байкеров.

Г.Т. Добровольский, летчик-космонавт СССР, командир экипажа первой в мире орбитальной станции «Салют» («Союз-11», 1971 г.). На снимке: Летчик Г.Т. Добровольский на борту теплохода «Россия», 1952 г. Фото из семейного архива

В 60-е годы, когда журнал «Vogue» завел специальный раздел «Мужчины в Vogue», мужская мода получила новый импульс. Колонку обзора магазинов там вел Кристофер Гиббс, обладавший безукоризненным вкусом. Он проповедовал элитарный городской стиль в противовес массовому молодежному хиппизму.

Именно в 60-е появляются профессиональные мужчины-модели и стиль начинают задавать фотографы – «ужасная троица» (Дэвид Бейли, Теренс Донован и Брайан Даффи) из лондонского Ист-Энда диктует свои правила игры: эротика, шик, откровенные позы. Роман «креветки» («shrimp») Джейн Шримптон с Дэвидом Бейли определил ее карьеру модели.

Особый вариант дендистского шика практиковали чернокожие модники 60–70-х годов. Обладая хорошим вкусом и склонностью к одежным экспериментам, они смело носили парадные тройки, галстуки-бабочки и цилиндры в самых неожиданных жанровых сочетаниях.

Свою альтернативу канону предложили хиппи: бородатые, с длинными волосами, в джинсах и разноцветных хлопчатых рубашках, увешанные «фенечками» и бусами, они напомнили о позабытых ценностях – восточной медитации, возврате к природе, свободной любви. Возрождение «хиппового» стиля с фольклорными мотивами в современной моде (бахрома, вышивка, заплатки) – свидетельство силы этого канона.

Вслед за хиппи устремились прочь от городской культуры и отечественные романтики: бородатые туристы с гитарами, физики и лирики обожали шерстяные свитера «а-ля папа Хем» и дружно распевали про закаты, туманы и горные тропы.

Красота становится обязательным спутником успеха. Не потому ли на роль первого космонавта был выбран обаятельный Юрий Гагарин? А летчик-космонавт Г.Т. Добровольский всегда носил элегантные костюмы, отличаясь безукоризненным вкусом.

И, конечно, экранные красавцы, как их забыть: Шон Коннери, Пол Ньюмен, Жан Луи Трентиньян, Алексей Баталов, Иннокентий Смоктуновский и российский Ален Делон – Владимир Коренев из «Человека-амфибии».

При всей пестроте десятилетия ключевые мужские образы выделяются почти мгновенно: это группа «The Beatles» и президент Джон Кеннеди. Битлы, экспериментировавшие практически во всех стилях – от ранних аккуратных костюмчиков без воротников от Кардена до экстравагантного хиппизма эпохи «Сержанта Пеппера», – и любвеобильный американский президент воспринимались как символы молодости и свободы.

Знакомьтесь: советский денди 70-х. Студент-хиппарь, свободно владеющий английским, он покупает фирменную одежду только у фарцовщиков, товары из «Березки» считает ниже своего достоинства, преклоняется перед битлами и носит прическу а-ля Джимми Хендрикс. В его гардеробе – вышитая афганская дубленка, вельветовые штаны цвета deep purple, психоделическая рубашка желтого цвета и любимая белая итальянская, с накладными карманами и клапанами, куртка London fog и кожаные бордовые остроносые сапожки. Расклешенные джинсы Harvey Logan протирались на редкость эффектно, как будто были намазаны глиной. Исключение на фоне серой массы? Да, но это скорее эпатаж, а желание свободного самовыражения.

А для западных пижонов в это десятилетие открылись самые широкие возможности. Впервые на арене появляется тип обаятельного, но некрасивого в классическом смысле мужчины: французский эксцентрик Пьер Ришар, нью-йоркский комик-интеллектуал Вуди Аллен, Дастин Хоффман, Джек Николсон, Бельмондо, Челентано, из наших – Караченцов, Евстигнеев. Вдруг выяснилось, что героем может быть не только смазливый бонвиван, но и прозаический, в чем-то смешной неудачник.

Конфликт этих двух типов красоты ярче всего отразился в американском фильме «Какими мы были» («The way we were», 1973), в котором играли Роберт Редфорд и Барбра Стрейзанд. Редфорд, WASP и All American boy, представлял традиционный образ красоты и успеха, а ему противостояла левая активистка Барбра Стрейзанд со своим уникальным шармом, но далеко не идеальными чертами лица.

В 70-е развивается культ знаменитостей – в 1974 году в Штатах начинает выходить журнал «People», на страницах которого отрабатываются современные жанры рассказа об известных людях «у себя дома». Героями «People» становятся молодой Карл Лагерфельд, тогда еще не скрывавший лицо за черными очками, Мик Джаггер, Михаил Барышников и Лучано Паваротти.

Тут же появляется новый тип знаменитостей – спортсмены: английский футболист 60 – 70-х годов Джордж Бест отличался редкой красотой, его называли «пятым битлом». Бест был записным ловеласом – все женщины падали в его объятия. Мухаммед Али долгое время оставался кумиром американцев не только как боксер-тяжеловес, но и в качестве модника и новоявленного адепта ислама.

Эпоха дизайнеров и моделей: культ красоты обретает свои институты, индустрию и ритуалы. Каждая звезда выбирает своего кутюрье: Элтон Джон одевается у Версаче, Эрик Клэптон – у Джорджио Армани. В моду входит мускулистое накачанное тело – Сильвестр Сталлоне, Арнольд Шварценеггер, Ван Дамм – жрецы нового культа.

Но с канонами красоты начинает происходить нечто странное: неустанная работа над собой приводит к стандартизации внешности. Голливудские красавцы как будто сходят с одного конвейера: Кевин Костнер, Микки Рурк, Брюс Уиллис, Патрик Суэйзи, Курт Расселл, Майкл Дуглас – представляют тенденцию «обаяние без лица». Столь же похожи между собой и их партнерши – пергидрольные блондинки с силиконовым бюстом, из армии которых выделялась, пожалуй, только Шарон Стоун.

Гротескная кульминация этой линии – Майкл Джексон, превративший себя в ходячий триумф постмодернизма: человек без пола, возраста, расы, намеренно стерший все свои индивидуальные особенности ценой невероятных медицинских операций.

Медицина все активнее вторгается в сферу красоты: не только женщины, но и мужчины начинают увлекаться подтяжками лица, массажем, фирменная голливудская улыбка немыслима без услуг высокооплачиваемого дантиста. Аккуратно подстриженные чистюли яппи – новый контингент потребителей дезодорантов, кремов для бритья и лосьонов после бритья. Яппи не могут обойтись без косметических товаров, потому что иначе они проиграют в конкуренции: работодатели теперь предпочитают ухоженных и презентабельных сотрудников.

На фоне общей стандартизации явно преуспевают модельеры, сумевшие предложить отчетливый архетипический образ «настоящего мужчины», занятого реальным делом: Ральф Лорен стилизует своих клиентов под джентльменов-охотников и сельских жителей, эксплуатируя ностальгические воспоминания о славном прошлом; из этой же серии – романтика ковбойских парней Мальборо. Усталым бизнесменам хотелось хоть немного почувствовать себя героями Дикого Запада, а не конторскими клерками: в расчисленную на годы вперед прозаическую карьеру белого воротничка надо было внести ноту поэзии и риска.

Поиск идентичности – любимое занятие 90-х. Мужчины открывают ранее неведомые запретные возможности. Интенсивно-эротические образы с гомосексуальным оттенком? – Посмотрите на рекламы джинсов Кэлвина Кляйна. Черные красавцы негры? – Заработкам Эдди Мерфи завидуют белые кинозвезды. Мужчина-феминист? Каждый второй университетский преподаватель, заседающий с активными коллегами с кафедры women’s studies. Политическая корректность побуждает каждого безбоязненно выступать с позиций своей «неповторимости». Гламурное обаяние Голливуда уступает место многообразию национальных, социальных и возрастных субкультур.

Подростки наслаждаются стилем «гранж», богемные эстеты драпируются в черные асимметричные лоскутья от Йоджи Ямамото.

Фотография французского философа-постструктуралиста Жака Деррида появляется на обложке «Vogue»: мир взыскует красоты профессионально отточенной элегантной мысли. Однако интеллектуалы, поклонники Деррида, ломают голову не только над текстами мэтра, но и над деконструктивными изысками его последователей в мире моды – молодых радикалов Мартина Маржиела, Анн Демелемейстер и Дриса ван Нотена, Дирка Биккемберга.

Среди кумиров десятилетия – неожиданные лица: мужчина-мальчик Леонардо Ди Каприо; постаревший Ричард Гир, который не стесняется своих кругов под глазами и увлекается буддизмом; суровый юноша-пришелец Киану Ривз, франтоватый Брэд Питт – индивидуализм процветает.

В музыкальном мире жажду романтики воплощает новый тип – певец поп-латино. Расшитые рубашки, жгучий взгляд, «mediafriendly face» и сладкий голос – слагаемые успеха Энрике Иглесиаса и Рики Мартина. Этим дамским угодникам явно не дают покоя лавры экзотических красавцев 1920-х годов – Рамона Новарро и Рудольфа Валентино.

К концу века в моду входит гомосексуализм: обычные гетеросексуальные белые мужчины вдруг чувствуют себя в меньшинстве, зато карнавалы секс-меньшинств обретают неслыханный размах. Для гей-парадов шьются сложные изысканные костюмы: никогда еще в истории трансвеститы не умели столь технически грамотно перевоплощаться в женщин.

Калейдоскоп стилей простирается и во времени: мода обращается к прошлому, кутюрье лихорадочно перебирают ретро стили, увлеченно играя в цитаты, так же как и литературные постмодернисты Умберто Эко, Милорад Павич и Пелевин. Сегодня цитируем 70-е, завтра – 80-е и 90-е. Мультикультурализм и принцип коллажа делают возможности выбора поистине безграничными, жесткая нормативность более не актуальна.

 

Бобо

На рубеже XX и XXI столетий галерея мужских типов обогатилась новым приобретением: пресса заговорила о пришествии «бобо». «Бобо» – аббревиатура от первых слогов «bourgeois-bohèmien», буржуазный – богемный. Слово придумал Дэвид Брукс, главный редактор «Уикли Стандарт», выпустивший книгу «Бобо в раю» (2000).

Классическому бобо сейчас от 30 до 50 лет, это поколение, чьи родители принадлежали к «baby-boom». Он имеет высшее образование и успешно делает карьеру, но в то же время не чужд фрондерских, свободолюбивых настроений и превыше всего ставит развитие собственных творческих потенций. Он сторонник натурального диетического питания, ходит в спортзал и экологически сознателен, разделяет философию «New Age» и интересуется современным искусством. Бобо – утонченный консьюмерист, он украшает свой дом батиками с острова Бали и покупает только тосканское оливковое масло. Короче, это синтез хиппи и яппи, идеалиста и прагматика, новый герой нашего времени. Кумиры бобо – своевольный компьютерный магнат Билл Гейтс, мультимиллионер-эксцентрик Ричард Бренсон, французские дизайнеры братья Буруллек.

В вопросах моды бобо – индивидуалист. У него собственный стиль, и он не желает слепо следовать новейшим тенденциям, обновляя гардероб каждый сезон. Новую вещь покупает, только если она точно соответствует его вкусу.

Бобо позволяет себе роскошь быть самим собой и оттого отвергает «total look» («цельный стиль»), когда весь образ – результат работы имиджмейкера или человек одет с головы до ног от одного модельера. Он любит сочетать вещи по своему усмотрению, порой комбинируя новые дизайнерские вещи с антикварными («vintage»). А если уж обращается к дизайнеру, то все чаще предпочитает шить костюмы на заказ, по своей индивидуальной мерке. Многие модельеры учитывают ныне подобные прихоти своих клиентов и предлагают индивидуализированные варианты.

Возможно, что именно благодаря бобо дендизм вновь обретает социальную базу – и как знать, не ожидает ли нас при удачном стечении обстоятельств ренессанс дендистского стиля жизни в XXI веке?

Начало нового тысячелетия сразу подтвердило: в моде «genderbending»: смешение мужского и женского. Это вовсе не означает воцарение сурового и бесполого стиля «унисекс» – напротив, налицо новая фривольность, когда эротическое обаяние мужчины только выигрывает за счет добавки толики женственного. Новая свобода самовыражения подразумевает смягчение мужского облика: на смену атлетам и культуристам в духе Шварценеггера приходят стройные застенчивые юноши, вид которых намекает на беззащитность, ранимость в стиле «vulnerable look». Их идеал элегантности – молодой Ив Сен Лоран начала 1970-х годов, субтильный интеллектуал-эстет с пышной шевелюрой и скепсисом во взгляде. Именно такие «беззащитные» модели, а отнюдь не супермены доминировали среди победителей последних конкурсов мужской красоты.

«Мода создает совершенно новый образ мужчины постфеминистской эры. Уже не мальчик, еще не муж. Не брат, но и не любовник. Дружок, приятель, пересмешник – вот его жизненное амплуа, его главное предназначение», – замечает обозреватель журнала «Elle» Сергей Николаевич.

Современная мужская одежда существует в непрерывном эстетическом взаимодействии с телом. Андрогинный образ нового мужчины диктует особую телесность: «Тело в нынешнем сезоне должно быть мальчишески-пластичным, изящно-компактным. Оптимальный размер для мужчин – 46-й. Никаких накачанных мускулов, набыченных коротких шей. Пропорции – как на картинах Эль Греко или бердслеевских рисунках: узкие, чуть вытянутые силуэты, устремленные ввысь. Вдохновенный взор, бледность, взъерошенные, как после проливного дождя, волосы» – таково модное тело сезона «Весна-2003». Если раньше костюм активно моделировал фигуру владельца, то сейчас он скорее просто подчеркивает ее особенности. Шелковый трикотаж облегает мускулатуру, сквозь прозрачные полурасстегнутые рубашки проглядывает грудь; пиджак надевается прямо на голое тело. Костюм шьется из мягких, тонких тканей, которые струятся вокруг тела, а не структурируют его четкими линиями. Портным приходится отказываться от своих вековых хитростей: ватных набивок, толщинок, бортовок. Их используют только мастера на Сэвил Роу, в то время как Валентино, Армани и Черрути, проповедуя смягченный силуэт с небольшими скругленными плечами, завоевывают все больше сторонников даже среди бизнесменов.

Наиболее радикальные дизайнеры – Дольче и Габбана, Донателла Версаче и не отстающий от них Кэлвин Кляйн предложили совершенно новую цветовую гамму для мужской одежды и даже для летней обуви: оранжевый, розовый, фуксия, коралловый, терракотовый. Помимо узурпации дамских расцветок, модельеры покусились и на набивные рисунки – яркие цветочные узоры буйствуют на мужских рубашках и майках, напоминая о «гавайках» 1960-х годов.

Подобные новации – не просто стилистические эксперименты и желание «взбодрить» приунывшую после событий 11 сентября публику. За ними стоит более общая тенденция – программное смешение мужского и женского, дань чему как бы нехотя отдают и более консервативные дизайнеры. «Умеренные» Фенди, Труссарди и Ферре совершают достаточно тонкий маневр, начиная понемногу использовать для своих моделей ткани, которые раньше считались «женскими». К ним относятся атлас, шифон, гипюр, китайский шелк (более легкий, чем итальянский), кружевное полотно. Рубашки и пиджаки, сшитые из таких тканей, даже при самых классических фасонах выглядят ни женственно, ни мужественно, а скорее иронически: оппозиция пола здесь снимается или, по крайней мере, переводится в игровую плоскость. Порой допускаются самые смелые гибриды: шелковая аппликация на костюмной ткани в тонкую полоску – буквальная реализация метафорических «наслоений» смысла.

Из этой же серии – заметное расширение ассортимента мужских аксессуаров опять же за счет заимствований из дамского арсенала. Отныне прогрессивный модник может смело нацепить на себя экзотические украшения – например, бусы или браслеты из цветных камешков или надеть одну серьгу в ухо – и полный вперед! Более робким предлагается довольствоваться фуляром на шее в стиле «плейбой». Женщины, напротив, смело узурпируют мужские галстуки и носят их не только на шее, но и в качестве пояса.

 

Косметика для настоящих мужчин

Новый андрогинный идеал красоты требует особого ухода за телом: не только гладко выбритые лица, но и депиляция торса (иначе как носить шифоновые рубашки!), педикюр – ведь в моде открытые сандалии. В супермаркетах стали открываться специальные отделы мужской косметики, где можно найти средства для искусственного автозагара, депиляции и ухода за кожей. Практически каждая уважающая себя косметическая компания запустила мужскую линию шампуней и кремов, для чего пришлось разрабатывать особый дизайн и упаковку. Подбирались строгие тона – темно-синий, стальной, черный, форме флакона придавались прямоугольные очертания. Эти эстетические маркеры мужественности опирались на давнюю культурную традицию. Дамские флаконы в стиле модерн отличались изысканными фигурными формами, были популярны растительные мотивы, текучие изогнутые линии, выпуклые рельефы – достаточно вспомнить вещи Рене Лалика.

Однако изменить дизайн упаковки было только половиной проблемы. Оставалось самое трудное – «уговорить» консервативно настроенных мужчин пользоваться новыми средствами. Образ брутального мачо нельзя было разрушить лобовой атакой, приходилось вести пропаганду исподволь. В России, где патриархальные традиции особенно сильны, мужчины долгое время считали парфюмерию и косметику сугубо дамским делом, а применение косметических средств и уход за собой – постыдной слабостью. Для внедрения новых стереотипов в сознание потребителя был использован такой рекламный прием, как «совет друга»: грубоватый, но в доску «свой» парень советует «верняк», особо не церемонясь в выражениях.

«Разные косметические средства пытаются втереться к тебе в доверие. С этими – точно не промажешь».

«Чтобы не превращать свое тело в арену боевых действий, пользуйся при мытье средствами той же линии, что и твой парфюм. Иначе вони не оберешься».

Тот же «друг» запанибрата просвещал российских мужчин относительно последних тенденций сезона: «Если стало жарковато, можешь накинуть рубашку в полоску, а когда совсем запаришься, переходи на гавайки». Перед журналистами, пишущими подобные статьи, стояла непростая задача: изложить информацию о моде, избавившись от налета «дамского» письма. Существовал и другой скрытый мотив: нужно было развеять невыносимые для российского мачо подозренияв потенциальной «голубизне» – ведь мужской интерес к моде в России нередко воспринимался как косвенный знак «голубых». Поэтому авторам приходилось периодически сдабривать текст «оправданиями» от лица простого парня: «Да, рехнуться можно. Хорошо, что тебе не надо все это понимать. Если ты не собираешься отбирать кусок пиццы с маслом у Дольче и Габбаны, то совершенно незачем постигать законы высшей стильной математики».

Заметим, что подобные проблемы с поиском интонации отчасти можно отнести за счет наследия советской эпохи. До революции в российской модной прессе обозреватели писали в спокойном и деловом ключе, без всяких стилистических ужимок. Например, в 1910 году Джим, обозреватель журнала «Дэнди», из номера в номер давал благородные наставления российским модникам: «Также обязательны твердая крахмаленая сорочка, с одной петлей, застегнутой серой жемчужиной, и белый галстук, не готовый, конечно, а завязанный в виде узкого банта. Цветок для петлицы исключительно белый. В этой области мы почти не знаем перемен; по-прежнему царят орхидеи и белая камелия. Из орхидей наиболее модный экземпляр “Imperialis”».

Иногда в нынешних мужских журналах роль «советчика» ненавязчиво передается очередному кумиру, который во всеуслышание делится своими пристрастиями в сфере косметики. Порой в амплуа «пропагандистки» выступает женщина, прилежно подбирающая подарок любимому. Западные фильмы также подсказывают неопытному потребителю, какую косметику и средства ухода используют современные мужчины. Так, в фильме «Американский психопат» по роману Брета Истона Эллиса главный герой Патрик начинает день с продолжительных гигиенических и косметических процедур, причем использует и перечисляет по названиям все свои любимые кремы, лосьоны, тоники, дезодоранты, шампуни, бальзамы, скрабы и спреи, не говоря уж о гелях для бритья.

Среди мужских косметических новинок обращают на себя внимание средства для окрашивания волос: теперь мужчинам нет нужды стыдливо пользоваться дамскими красками – есть специальные серии мужских. Бизнесмен может при желании закрасить раннюю седину (коль скоро деловой мир культивирует «расизм молодых», по выражению Ролана Барта); начинающий панк может придать волосам белокурый или фиолетовый оттенок. Лица свободных профессий все чаще отращивают волосы и вновь, как в 70-х, появляются на публике с длинными стрижками, хвостиком или волнистой гривой.

В то время как производители косметики озабочены «раскруткой» линий для мужчин, в сфере парфюмерии явно обозначилась тенденция «унисекс». По мере того как все более размываются традиционные стереотипные представления о мужественности и женственности, идет постоянный пересмотр условных границ женских и мужских ароматов. Продолжается триумфальное шествие духов унисекс: самые известные из них – Calvin Klein One (1994) и Calvin Klein Be (1996). Из унисексных ароматов популярны Bulgary Black и Energizing Fragrance (Shiseido). Иные фирмы выпускают один аромат в мужском и женском вариантах, незначительно отличающихся друг от друга, например Aqua di Gio (Armani).

В то же время многие фирмы по-прежнему делают ставку на сугубо мужские духи без малейшего намека на унисекс: таковы ароматы Higher (Dior) и Givenchy pour hommes.

 

Мода на обнаженное мужское тело

Невозможно понять изменение модного телесного канона, исключив параметр наготы. Мужская нагота традиционно выступала для общества как тест на терпимость. В последние годы заметно изменились культурные установки по отношению к обнаженному мужскому телу. Отбросив скромность, мужчины стали активно сниматься в костюме Адама: в 1930-е годы реклама включала только 3 % образов мужской наготы, в то время как сейчас эта цифра возросла до 35 %.

Эту тенденцию сразу почувствовали издатели роскошных календарей. Фотограф Крис Готье сделал серию снимков французских регбистов – победителей чемпионата в позах античных богов. Стоит ли говорить, что календарь с регбистами был мгновенно раскуплен. Напротив, эстетский календарь Пирелли, ранее специализировавшийся на женских эротических образах, в 2002 году предпочел одетых дам: максимум вольности – спущенный с плеча свитер или декольте вечернего платья. Знаменитый фотограф Питер Линдберг создал портреты голливудских звезд и известных женщин в туалетах от Армани. Среди его героинь – Минна Сувари («Красота по-американски»), Кьяра Чаплин и племянница президента Лорен Буш, позирующая на обложке в черном пальто.

Можно сказать, что женская нагота сейчас выходит из моды, а мужская, наоборот, входит. Так, на рекламном постере духов «Fragile» Жана-Поля Готье изображена одетая в черное платье дама, а у ее ног – целая компания обнаженных мужчин. Возможно, этой перемене вкусов немало поспособствовала культура геев, открывшая миру некогда запретный шарм мужской эротики. Мужской стриптиз перестал быть культурным табу – взять хотя бы творчество американского художника Тома оф Финланд: его рисунки, обыгрывающие контрапункт между военной формой и обнаженным мужским телом, традиционно шли по ведомству порнографии, а ныне их все чаще воспроизводят в солидных академических изданиях. Аналогичным образом раньше американские власти со скандалом закрывали вернисажи работ Роберта Мэпплторпа, поскольку на его садомазохистских фотографиях красовались нагие мужчины в весьма вызывающих позах.

Теперь же роскошные альбомы этого автора можно найти в отделах по искусству крупных книжных магазинов.

В английском фильме «Мужской стриптиз» («Full Monty», 1997) тема мужской наготы окончательно перешла в бытовой план: там по сюжету шесть героев-безработных, далеко не красавцев, решают с помощью стриптиза поправить свои финансовые дела. Сейчас по мотивам этого фильма сделан мюзикл «Ladies’ Night. Только для женщин».

Мужская нагота активно фигурирует и в рекламе духов. Совсем недавно внимание общественности привлек дизайнер Том Форд, выпустивший свои первые духи «M7» для Дома Ив Сен-Лоран. На рекламном постере обнаженный юноша сидит в непринужденной позе лицом к зрителю, демонстрируя все свои мужские достоинства. Том Форд, комментируя рекламу, сделал следующие заявления:

«Духи наносят на кожу, так зачем скрывать тело?»

«Реклама М7 очень целомудренная, это академическая нагота».

«Я хотел показать мужчину, представляющего естественный и непринужденный образ мужской красоты».

Неизвестно, поверила ли публика лукавому дизайнеру, но хорошо рассчитанная провокация, безусловно, сработала: «М7» привлек внимание потребителей прежде всего за счет скандала. Впрочем, Форд действовал в давних традициях Дома Ив Сен-Лоран: еще в 1970-е сам Ив Сен-Лоран выпустил первый мужской одеколон «Pour Hommes», для рекламы которого лично снялся в обнаженном виде. Столь же эпатажной была в свое время сенлорановская реклама женских духов «Opium» с пышнотелой Софи Даль, возлежащей в соблазнительной позе, причем из предметов туалета на героине были лишь туфли на высоких каблуках. Во многих странах этот рекламный постер переворачивали вертикально, чтобы придать образу более скромный вид: в этом ракурсе возникала иллюзия, что героиня стоит.

По сходным причинам пришлось «модерировать» сенсационный рекламный ролик мужских духов Lacoste, где герой совершает пробег в обнаженном виде, повернувшись к зрителю спиной. В зависимости от степени пуританизма в той или иной стране показывали только торс или же надевали на юношу штаны. Австралиец Ян Лолесс, снимавшийся для этой рекламы, вмиг стал звездой.

Стоит отметить одну любопытную тенденцию в рекламе духов – на многих постерах (например, Jacomo de Jacomo rouge, Lacoste parfums collector, Givenchy pour hommes) дается только мужской торс без головы. Очевидно, эстетическую ценность в глазах художников по рекламе представляет торс с красиво проработанными мышцами как метонимия классического тела. Такой прием, возможно, отсылает к безголовым античным статуям или даже к портновским манекенам: в обоих случаях перед нами – инструментальное тело, идеальный объект для взгляда. Это знак объективации мужского тела в рекламе: прерогатива рассматривания целиком принадлежит зрителю.

 

Бодибилдинг как техника мужской красоты

Бодибилдеры (шоу Чиппендейл)

Совершенно особый тип мужского телесного канона представлен в бодибилдинге. Тело чемпиона мира по бодибилдингу одним может показаться прекрасным, другим – безобразным, но равнодушных не будет.

Бодибилдинг – весьма влиятельная современная спортивная субкультура, успешно выработавшая свой уникальный канон телесной красоты и язык для его описания. Комментарии на состязаниях по бодибилдингу пестрят профессиональными терминами, которые вряд ли понятны непосвященным: «изометрическое позирование», «тангерный грим», «резьба пресса», «проработка дельтоид»… Фанаты награждают своих кумиров высокопарными прозвищами: «Король поз», «Султан симметрии», «Человек-гора». Атмосфера в зале накалена: публика поддерживает выкриками своих кумиров, спортсмены срывают аплодисменты, демонстрируя игру мышц.

Как всякое массовое движение, бодибилдинг имеет свою мифологию. Она складывается из спортивных легенд о чудесных средствах для быстрого обретения мыщц «кинг-сайз», о секретных системах подготовки чемпионов, о страшных последствиях нарушения тех или иных правил. Поскольку бодибилдеры и впрямь поглощают в огромных количествах вредные пищевые добавки и перед соревнованиями подсушивают мышцы, принимая мочегонные, у страшилок есть реальные основания. Некоторые спортсмены падали в обморок прямо на помосте, не выдержав обезвоживания организма.

Более специфична мифология металла: поскольку бодибилдеры работают с «железом» – гантели, штанги, тренажеры, – металл выступает как универсальный метафорический ключ. В тематических журналах то и дело мелькают выражения «железная воля», «стальная мощь мышц», «единоборство с металлом», и даже если речь идет всего лишь о пищевых добавках, это «железная гарантия».

Идеология бодибилдинга достаточно агрессивна. В ней порой явственно проступают зловещие комплексы «сверхчеловека», звучат «арийские» ноты превосходства атлетов над «слабаками». Вот, например, что пишет Джо Уайдер, основатель известного журнала «Muscle and Fitness»: «Общество не захочет мириться с физической неполноценностью своих членов. Поскольку очевидной станет связь между слабыми мышцами, слабым характером и слабым интеллектом». Образ врага, как нетрудно догадаться, легко приспосабливается к нуждам момента: это может быть и просто нетренированный человек, и конкурент – любитель аэробики, которая пропагандирует иной идеал красоты (худощавое гибкое тело без выступающих бугристых мышц), да, впрочем, и любой «Другой», чем-либо отличающийся от бодибилдера…

Центральный объект забот бодибилдера – его тело. Тело выступает как вторая природа, которую спортсмен «возделывает», «окультуривает», лепит. Во многом эта установка порождает отчужденность от тела даже у самого «скульптора». Лидер бодибилдинга, знаменитый актер Арнольд Шварценеггер, признавался: «Вы не воспринимаете мышцы как часть себя. Вы смотрите на мышцу как на предмет, который должен стать немного крупнее или длиннее. Вы видите, что она даже как будто не является частью вашего тела. Это как скульптура». На пике формы (вес бодибилдера существенно меняется в зависимости от графика соревнований) атлет нарабатывает настоящий «костюм» из мышц и, видимо, это нередко внутренне воспринимается как особая «одежда» тела. Характерное высказывание одного из спортсменов: «Чувствовал на себе форму – 110 кг отлично скроенных, прорисованных мышц».

Эстетический идеал бодибилдинга – рельефная проработка и гипертрофированное развитие всех групп мышц, что создает визуальный эффект гротескного спортивного тела. Для плавности и закругленности силуэта применяются косметические средства – масла и автозагар. Смазка создает впечатление обтекаемой, блестящей поверхности, смягчая резкие рельефы мышц и выступающие вены. Этот лоснящийся кожный скафандр облегает тело как сплошная глянцевая оболочка, создавая у зрителей парадоксальную иллюзию «одетости» бодибилдера. Впервые этот эффект одетости отметил Ролан Барт, рассуждая о наготе танцовщиц стриптиза: «нагота тоже остается нереальной, гладко-замкнутой, словно какой-то красивый отшлифованный предмет, самой своей необычностью огражденный от всякого человеческого применения». Хотя среди адептов бодибилдинга немало как голубых, так и откровенных мачо, зрелище подобной искусственной «мужественности» носит достаточно условный характер.

В результате тело бодибилдера не воспринимается зрителем как обнаженное или тем более эротическое – скорее это тело асексуально. Однако оно равным образом далеко и от неоклассической модели гармоничной телесности в силу ярко выраженной барочности культуристской фигуры. Глаз зрителя скользит по отдельным группам мышц, оценочно фиксируя объемы и формы, что приводит к фрагментарности общего телесного образа. Это ощущение «разобранного», сегментарного тела усиливается за счет сценария соревнований – проход и демонстрация статичных поз, когда спортсмены показывают работу разных мускулов. При оценке применяются жесткие технические стандарты – «качество спины», «проработка голени», – бодибилдер по очереди экспонирует каждый сектор тела, напрягая соответствующую группу мышц.

Сегментарность тела и статичность показа смягчаются «двигательной косметикой» – перформансом или танцем. Каждый выход бодибилдера – маленький спектакль для публики: спортсмен разыгрывает определенный образ. Эти экзотические роли создают успокоительную дистанцию, дополнительно снимая риск сексуальности и напоминая зрителю, что он имеет дело со спортивным шоу. Репертуар «ролей» в этом театре ограничен, можно условно выделить три основных амплуа.

Образы животной силы. «Годзилла» – чудовище с тяжелой поступью и устрашающим оскалом; первобытный охотник (на фотографии Майк Ментцер позирует со шкурой льва); гигантская обезьяна КингКонг, которая может быть или грозной, или, наоборот, игривой. Игривая обезьяна выбегает на помост в состоянии эйфории, резвится, корчит рожи (один спортсмен так вошел в образ, что постоянно показывал язык публике).

Робот. Механизированный шаг, ритмично-автоматические движения, мина бесчувственности, замедленные жесты. Образ робота напрямую связан с мифологией металла: работая с «железом» и накачивая «стальные мышцы», спортсмен вживается в образ металлического «сверхчеловека». В этом же ключе мыслят и фанаты: «Немецкий бульдозер» – ласково кличут поклонники своего кумира-бодибилдера из Германии. Первым открыл это амплуа «железный Арни» – Арнольд Шварценеггер, сыгравший Терминатора, и вслед за ним на помосте появились бесчисленные роботы-андроиды, вдохновленные голливудскими спецэффектами.

Исполнитель стриптиза. Некоторые бодибилдеры заимствуют для своих выступлений арсенал исполнителей стриптиза – призывные жесты и завлекающие позы, откровенно кокетничая с публикой. Особенно увлекаются этими приемами атлеты из Лас-Вегаса, которые нередко для заработка выступают в казино или шоу вместе с коллегами-стриптизерами. Интересно, что, копируя технику эротического тела, бодибилдеры часто обращаются к позам женского стриптиза, отнюдь не беспокоясь за свою репутацию крутых мачо. Но даже эти приемы вовсе не прибавляют эротики зрелищу. Вновь сошлемся на Барта: «Профессиональные исполнительницы стриптиза буквально окутаны, одеты, дистанцированы – волшебной непринужденностью своих движений, холодным равнодушием умелого мастера; они надменно укрываются в своем техническом совершенстве, умение облекает их словно одежда».

Обращение к технике женского стриптиза сигнализирует, что в современной культуре весьма скудно разработан язык мужской телесности. Веками женское тело выступало как объект для мужских взоров, и репертуар жанровых стереотипов необычайно богат: достаточно вспомнить хотя бы бесчисленные варианты женской наготы в классической живописи. Лаура Малви, автор программной статьи «Визуальное удовольствие и нарративный кинематограф», считает, что в кино используется традиционное «разделение труда»: женщина выступает как предмет для взгляда, мужчина – как разглядывающий. Мужскую роль наследует камера – «киноглаз», который смотрит сквозь линзу культурных клише. Продукт этого зрения – активная властность эротического взгляда, направленного на женское тело, и сюжетные шаблоны мелодраматического кинематографа. В распоряжении актрис – бесконечный ассортимент жанровых амплуа для градуирования всех оттенков соблазна, желания, кокетства или классической холодности.

Статуарная плоть бодибилдера как объект для зрительского взгляда, напротив, не укладывается в существующие каноны визуального восприятия. Его тело не самодостаточно, поскольку мужчина не чувствует за собой солидную культурную традицию, подсказывающую выбор действий и реплик в ситуации, когда на тебя смотрят. Традиция подсказывает, что мужчина-силач органично смотрится на подмостках, если он снабжен техническими средствами для демонстрации своей мощи – он может поднимать штангу или участвовать в цирковом аттракционе, допустим, ломать кирпичи или бревна – но ему требуется точка приложения сил. Другой проверенный вариант – единоборство, все виды борьбы. Даже борцы сумо смотрятся гораздо естественнее бодибилдеров, потому что зритель знает, что их внешний вид диктуется правилами этого вида спорта, и поединок вносит необходимую динамику в зрелище. Тело бодибилдера как будто воплощает эстетическую максиму «целесообразное без цели» – и оно остается «без дела». Не случайно один бодибилдер высказал свою сокровенную мечту – участвовать в чемпионате мира по борьбе без правил.

Теперь становится понятно, почему эти атлеты смотрятся «на своем месте» только в спортивном зале, среди тренажеров и штанг, но отнюдь не на соревнованиях, где они поставлены в невыгодные условия статичного показа. Этот кризис публичного самовыражения объясняет, почему столь беден ролевой репертуар бодибилдеров и отчего они вынуждены часто заимствовать жесты из арсенала женской телесности. Но заимствование это слишком бесхитростно, как, впрочем, и остальные «детские» игровые амплуа роботов и обезьян. Ведь создание удачного образа – всегда попадание в дрейф коллективных желаний: культура «визуальных удовольствий» не возникает на пустом месте.

 

Виртуальная красота

Реальную конкуренцию живым кумирам составляют виртуальные персонажи. Электронное пространство «всемирной паутины» оказалось идеальной средой не только для постмодернистских гипертекстов, но и для визуальных экспериментов по созданию новых героев. На сайте Ananova обитает компьютерная дива – безупречная Ананова с зелеными волосами, она читает новости обольстительным механическим голосом. У нее много поклонников, которые пишут ей письма. А приключения неутомимой Лары Крофт давно вышли за рамки компьютерных игр, став сюжетом фильма «Лара Крофт – расхитительница гробниц» (в 2003 году вышло продолжение).

Проблема красоты в виртуальном мире легко снимается с помощью компьютерной графики. Желающие могут подобрать себе любой имидж, начиная от прически и кончая фиктивной персоной собеседника в чат-руме. Парадоксальным образом этот азарт жизнетворчества напоминает удовольствие искреннего высказывания: «Я хочу, чтобы вы это знали, и мне сладостно говорить вам об этом».

 

Летом 2003 года в Москве работала выставка «Денди XXI века». Выставку организовал Британский Совет, кураторы – известный историк костюма Кристофер Бруард и его ученица Элис Чиколини. После Москвы выставка отправилась по маршруту Красноярск – Токио – Рим – Мадрид.

Экспозиция включала современные английские костюмы, аксессуары и фотографии, книги по истории дендизма и моды. Выставка начиналась с материалов о Браммелле и дендистском стиле XIX века и завершалась последними работами британских дизайнеров. Основная цель кураторов – рассказать о новой волне в британской мужской моде и продемонстрировать преемственность английского дендизма как культурной традиции. Денди выбран как самый удачный архетип, воплощающий жизнеспособность английской моды. Посмотрим на примере выставочных материалов, как дендистские принципы реально работают в современной моде. Напомним вкратце – дендистский стиль держится на трех китах:

1) Принцип «заметной незаметности», восходящий к знаменитой британской сдержанности («understatement»): костюм не должен привлекать внимание к владельцу, но обязан выдерживать пристальный испытующий взгляд знатока. Это трудоемкий эффект, но так создается выгодная оправа для личности, независимой как во мнениях, так и в финансовом отношении. Представленные в экспозиции костюмы портных Сэвил Роу, особенно Huntsman, отличает в первую очередь хороший крой и благородство ткани при отсутствии ярких цветов и украшений; швы не скрываются, подчеркивая конструктивные линии. Портной «строит» тело клиента за счет незаметных толщинок, солидной подкладки, системы мелких вытачек: отличительная черта Huntsman – приталенный силуэт.

2) На минималистском фоне должна присутствовать хотя бы одна знаковая деталь, будь то шикарная записная книжка Smythson, зажигалка Dunhill или модные стеклянные запонки Isabelle Starling. На неприметные мелочи ложится большая символическая нагрузка: надо быть подлинным ценителем моды, чтобы рассмотреть и прочесть скрытый знак. Иногда такая деталь может быть тайной: подкладка из цветного шелка, как на пиджаках Paul Smith, или вышивка на отвороте манжета, которая обнаружится, только если сам владелец захочет ее показать, отогнув манжет.

Символическая роль аксессуаров – тоже наследие дендизма XIX века: ведь монокль, лорнет, трость, табакерки требовали известной ловкости жестов, составляя технический арсенал денди. Манера обращения с мелочами – внешне небрежная, но профессиональная – издавна отличала джентльмена от буржуа, и для настоящего денди до сих пор аксессуары остаются сферой престижной компетентности.

3) Умелое нарушение канона, продуманная небрежность демонстрируют, что денди – отнюдь не манекен, а завзятый индивидуалист, master of the game. Он может сочетать трикотажный галстук (который обычно носят с вельветовым костюмом) с классическим пиджаком или нацепить под костюм водолазку с незаметной молнией в воротнике. Иногда денди позволяет себе ироническую игру даже с каноническим жанром white tie: брюки с фрачным поясом сочетаются со спортивным свитерком. Это вносит нюанс непредсказуемости и иронии – вполне в духе постмодерна XXI века. Вот, к примеру, на одной из фотографий на выставке мы видим Робина Датта – лондонского журналиста, пишущего о моде, непременного персонажа светской тусовки. Робин собирает старинные жилеты, и как раз для этого портрета он облачился в один из экземпляров из своей коллекции. Но пикантность ансамбля достигается за счет контрастного сочетания жилета XVIII века с пальто от Вивьенн Вествуд и кожаными брюками…

Подобные дендистские приемы в одежде, хотя и могут показаться проявлением сугубо личного вкуса, на самом деле отражают достаточно серьезные проблемы в современной моде. Глобализация модной индустрии неизбежно приводит к унификации стиля, по крайней мере в секторе городской повседневной одежды для среднего класса. Британские щеголи, отвергая диктат корпоративных брендов, отстаивают свое право на индивидуальный стиль, отсюда смешение марочных и винтажных вещей. Вместе с тем они не прочь через одежду заявить о своей принадлежности к определенному социальному или профессиональному кругу (джентльмен, богемный художник), группе по интересам (например, футбольные болельщики). Таким образом, в костюме возникает плодотворный контрапункт между общим и индивидуальным началом, причем личное нередко проявляется в форме пародии, подчеркнутой театральности или эксцентрики – сугубо в английском духе. Не случайно среди представленных на выставке фотопортретов есть один с лукаво-скромной подписью «Джо Корре, дизайнер белья». Любители моды, конечно, сразу припомнят, что Джо Корре – сын Вивьенн Вествуд и основатель эпатажно-эротической марки белья Agent Provocateur.

Аналогичный контрапункт между общим и индивидуальным, традиционным и альтернативным присутствует в дендистской идеологии. Денди создает канон и сам же его нарушает, демонстрируетшик и позволяет себе шутки с шиком: вспомним хотя бы дендистские скандалы, подколки и розыгрыши. «Протестные» жесты создают неповторимую игру личного стиля – фанаты обожали харизматичного Джимми Хендрикса не только за его музыку, но и за его эскапады на сцене и в жизни.

 

Шесть типов денди

С легкой руки сэра Джорджа Уолдена споры о том, кого можно назвать современным денди, продолжаются по сей день. Кураторы выставки «Денди XXI», напротив, избрали другую стратегию: абстрагироваться от отдельных личностей и попытаться обрисовать несколько реальных вариантов дендистского стиля.

Кристофер Бруард и Элис Чиколини выделили шесть типов денди, представляющих наиболее яркие модели мужской элегантности: джентльмен; богемный хокстонский денди; футбольный фанат Terrace Сasual; знаменитость; неомодернист; новый британец. В этой классификации, разумеется, есть немалая доля условности, но важен принцип: зафиксировать имеющиеся на данный момент варианты дендистского стиля. Каждый такой вариант – удачный компромисс между общим и индивидуальным в одежде, когда в костюме одновременно заявлен и «tribalism» – желание быть членом «племени», особенно свойственное молодежи, и выстраданный личный вкус. Все типы поданы в своей «родной» культурной среде – дизайнер выставки Эндрю Стаффорд умудрился создать особую атмосферу в каждом разделе.

Экспозиция начинается с классики: это, конечно же, Джентльмен, продолжающий славные традиции британской аристократии. Нынешние джентльмены, хотя и не всегда отличаются знатным происхождением, все же занимают достаточно солидное положение в обществе, что позволяет им обращаться к услугам таких мастеров классического костюма, как Генри Пул, Килгур Френч Стэнбери, Гивз энд Хокс. Во всех этих старинных фирмах костюмы до сих пор шьют вручную, швейная машинка применяется только изредка для отстрочки незначительных деталей – подкладки на карманах, к примеру.

Образцовый джентльмен сэр Иэн Маккеллан снят в момент примерки в мастерской Ричарда Андерсона. Его костюм отличается сдержанностью, но наметанный взгляд всегда отличит знаковые детали: расстегивающиеся пуговицы на рукаве, небольшой дополнительный карман на талии (для визитных карточек). Эти детали – символические следы функционального назначения костюма, ведь некоторые фирмы Сэвил Роу (Хантсмэн, Холланд энд Холланд) раньше специализировались на армейских мундирах или охотничьих костюмах. Скажем, прорезная петля на лацкане указывает, что раньше при холодной погоде лацканы пиджака было вполне допустимо отогнутьи застегнуть для тепла: на обороте для этого есть пуговица. Иной раз та же петля могла служить для более романтических целей – чтобы вдеть цветок, причем для закрепления стебля с изнанки лацкана подшивалась дополнительная нитяная петелька.

Современные джентльмены, пожалуй, редко украшают себя орхидеями, но не пренебрегают возможностью поиграть со старинными правилами. Ричард Андерсон, работая с классической полосатой тканью, располагает полоски по диагонали в духе оп-арта. Сэр Пол Смит в последних коллекциях делает подкладки из цветного шелка, которые видны только при расстегнутом пиджаке. Но все равно такие мелкие «фенечки» поднимают настроение хозяину: «А я-то знаю!» (Кстати, коллеги по партии как-то раз осудили Тони Блэра за пристрастие к рубашкам фирмы Пол Смит, сочтя это слишком легкомысленным для премьер-министра.)

Если Джентльмен нарушает канон весьма дозированно, то следующий тип – Знаменитость – уже играет в открытую. Это и неудивительно, поскольку его цель – привлечь к себе внимание. В названии Celebrity Tailor скрыт двойной смысл: клиент знаменитого портного и/или портной, обшивающий знаменитостей. Это точно отражает суть дела – удачный костюм способствует популярности обоих: недаром в дизайне этого раздела выставки использованы зеркала – символ взаимного нарциссизма.

Чемпион по Public Relations здесь, безусловно, британский дизайнер Освальд Боатенг. В мае 2002 года он устроил беспрецедентное дефиле «Индийская Одиссея»: модели шествовали вдоль Сэвил Роу под 80-метровым тентом, демонстрируя последнюю коллекцию.

Боатенг, сохраняя безупречный традиционный крой, идет на рискованные эксперименты с яркими цветами: представьте себе классический костюм… оранжевого цвета! Его костюмы выполнены в изысканно-эпатажной цветовой гамме фуксии, оранжевого и терракоты, а изнанка фрака отсвечивает декадентски-зелеными оттенками. Боатенг любит поиграть и с фактурой ткани: нагрудный карман его пиджака отделан той же шелковой материей, из которой выполнен галстук, а «рифленый» диагональный рисунок «перетекает» с рубашки на галстук. Такие приемы зрительно скрепляют ансамбль, и вдобавок Боатенг нарочно оставляет тут и там авторские знаки: фирменную фиолетовую полосочку с изнанки воротника, как бы случайно забытую наметку на плече.

Его коллеги по цеху тоже не прочь обмануть ожидания доверчивых зрителей: классический костюм в исполнении Джона Пирса при ближайшем рассмотрении оказывается сшитым из денима и вельвета. Ричард Джеймс и вовсе производит пиджаки из жаккардовой ткани, а рубашки украшает бисером – это и впрямь вещи, рассчитанные на вечерний выход, эффектный перформанс знаменитости.

Впервые подобные игры с материалами освоили британские «моды» – альтернативная молодежь 1950-х годов. Подражая стилю американских джазменов Восточного побережья и чистым линиям архитектурного модернизма, они стали предпочитать четкий структурный силуэт, «разбавляя» классику за счет авангардных материалов, – вот тогда-то и появились костюмы из джинсы, подкладки из рубашечной ткани. СовременныйНеомодернист может выбрать по настроению и спортивный ансамбль «оригами» дизайнерского дуэта Vexed Generation, и экспериментальные костюмы Аркадиуса или Burro, и смелые импровизации на тему zoot suit из первой выпускной коллекции молодой звезды британского дизайна Ханны Смолл.

Тип Неомодерниста – явный фаворит куратора выставки Кристофера Бруарда: недаром именно здесь «прописан» его маккуиновский костюм, о котором пойдет речь в конце этой главки. Среди любимых экспонатов Кристофера в этом разделе – «венецианский» портфель Bill Amberg c красной ручкой из прозрачного пластика и отделанный изнутри красной замшей: «well-crafted object of desire», как выразился профессор. Другой аксессуар для красивой жизни неомодерниста – ящик распорядителя вечера, изготовленный знаменитой фирмой Smythson of Bond Street. В этом волшебном ящике хранятся меню, список приглашенных и набор маленьких металлических яблочек с прорезями, а в яблочки (вероятно, с древа познания добра и зла для искушенных денди) вставляются карточки с именами гостей, обозначающие место за столом.

Итак, первые три стиля демонстрируют с теми или иными отклонениями варианты делового или вечернего костюма. Остальные три типа денди явно «произрастают» в сфере досуга. Тип Terrace Casual – наследник спортивных денди XIX века, которые увлекались скачками, гоняли экипажи на манер самых лихих кучеров и покровительствовали боксерам. Terrace Casual – это футбольный фанат, отсюда и название: terrace – трибуны стадиона. Соответственно оформление раздела включает зеленый пластиковый «газон», стадионные софиты и барьер для сдерживания толпы. Английские болельщики известны на весь мир своим «мягким национализмом», как деликатно сказано в каталоге, и в последние годы их патриотизм проявляется в выборе отечественных марок спортивной одежды Daks, Cordings, Aquascutum и, разумеется, Burberry. Если раньше продвинутый болельщик носил свитер Lacoste, то сейчас он предпочтет тишотку победителя Уимблдона Фреда Перри или носки с ромбиками Argyle. Непринужденный стиль Terrace Casual складывается из современных адаптаций спортивного, рыболовного и охотничьего костюма – это и впрямь одна из старейших традиций британской одежды для загородного отдыха (country). Но, как и в случае с Джентльменом, и здесь есть место для иронии. Безусловный хит в этом плане – неузнаваемопародийная куртка Barbour, которая вместо родной темно-зеленой масти изукрашена буйными набивными цветочками. (Кстати, такие дерзкие набивные рисунки на классических моделях – успешная тенденция: достаточно вспомнить серию «граффити» сумок Луи Вюиттон.)

Тип Hoxton dandy обитает не на футбольных просторах, а в прокуренных клубах в лондонском районе Хокстон. Это своего рода новый Сохо, расположенный в Ист-Энде, где сейчас сосредоточены самые модные кафе, клубы, студии дизайнеров. В клубах играют новейшую музыку и читают журналы с симпатичными названиями Sleazenation или Dazed and Confused (нотабене: на лицах моделей в этих журналах прыщики не замазаны, это лица нарочно рябые, в противовес гладким красоткам из глянцевой прессы).

В своих прикидах Хокстонский денди воплощает извечную тягу английской интеллигенции к социалистической идеологии и обыгрывает «рабоче-крестьянские» мотивы: плотные шерстяные свитера Guernsey, комбинезоны, ручная вышивка, жилеты с многочисленными карманами. Стихия физического труда выступает как метафора творческой работы; оппозиционные настроения отражаются в увлечении «милитари». Куртки шьются из пуленепробиваемых материалов, а капюшон предназначен для защиты лица от видеонаблюдения (нелегка и опасна жизнь радикала!). Настоящий авангардный стиль часто достигается, когда костюм призван сыграть «нигилистическую» роль – заявить об альтернативных или левых взглядах владельца: об этом напоминают тишотки с политическими граффити дуэта молодых дизайнеров Vexed Generation – Адама Торпа и Джо Хантера. Апофеоз функционалистских приколов – универсальный костюм – спальный мешок Griffin, в котором можно на крайний случай и вздремнуть, достаточно лишь перевернуть изделие, благо воротник и отверстия для рук расположены снизу.

Богемный Хокстонский денди – мастер нетривиальных сочетаний в костюме: он спокойно накинет бархатный шарфик на армейскую рубашку или, наоборот, к бархатному пиджаку наденет джинсы. Его увлечение Востоком, напоминая о хиппи 1960-х, не мешает ему быть поклонником Интернета и новейших технологий.

Наконец, последний тип современного денди — Новый британец – отражает космополитический характер нынешнего английского общества. Для программных иллюстраций недаром выбраны фотографии молодых мусульман: эти модники свободно комбинируют сугубо традиционные арабские одеяния с атрибутикой спортивного шика. Напольное покрытие секции изготовлено из фрагментов фанеры разных оттенков, в том числе использованы дощечки из ящиков для посылок с почтовыми надписями из разных стран, но орнамент этого «паркета» в целом образует национальный британский флаг – Union Jack.

Мысль кураторов прозрачна: Новый британец – гражданин мира, благодаря терпимости к другим национальным культурам Англия сумела обратить себе на благо собственное имперское прошлое. Плоды мультикультурной цивилизации – творчество британских дизайнеров, черпающих свое вдохновение отовсюду, и в этом же – секрет неиссякаемой креативности английской street fashion.

В этом разделе, безусловно, лидируют работы «бабушки» Вивьенн Вествуд: безразмерно широкие оксфордские брюки кричаще красного цвета, адмиральский китель из желтого атласа и нарочито китчевый люрексный джемпер с украшением в виде рыбьей чешуи из кожаных лепестков. Но и молодые дизайнеры тоже не отстают в авангардном запале: Мария Чен создала реплику костюма Елизаветинской эпохи с прорезями на пышных рукавах – сквозь шикарно-драные прорехи проглядывает полосатая рубашка, а Ноки сделал «деконструктивное» платье, обыгрывающее красно-белую эмблематику кока-колы. Однако этот символ глобализма испещрен декоративными дырками и как будто «расползается» на глазах – уж что-что, а в проамериканских настроениях Новых британцев заподозрить трудно.

Можно ли свести современный дендизм к этим шести типам? Разумеется, нет – вариантов на самом деле множество, но примечательно, что они все исходят из Англии – страны традиций, где, в частности, есть замечательная традиция нарушать традиции. Диктат здравого смысла требует для противовеса толику абсурда, отсюда и лимерики, и английская культура эксцентрики и розыгрышей. И в нынешнем британском дендизме нередко ощутим тот же тонкий налет иронии, что и в модных сатирах XIX века.

 

Знакомьтесь: дизайнер Марк Пауэлл

В разделе «Celebrity Tailor» внимание зрителей неизменно привлекал черный костюм Марка Пауэлла. Самые проницательные наблюдатели догадывались, что хитро скроенный пиджак – на самом деле накидка с «ложными» рукавами. Это типичный трюк Марка Пауэлла, обожающего поиграть с современными формами, заимствуя исторические детали. Вот и в этом ансамбле он дал собственный вариант накидки «альмавива» XIX столетия, снабдив ее по бокам обманными швами, чтобы создать иллюзию рукавов.

Фирма Пауэлла располагается в лондонском районе Сохо, и это говорит о многом. Портновскую традицию Сэвил Роу Марк считает слишком элитарной и консервативной, предпочитая более современный и демократичный стиль. Среди его клиентов не только знаменитости-мужчины – Джордж Клуни, Харрисон Форд, Дэвид Боуи, Мик Джаггер, Брайан Ферри, Джордж Майкл, – но и женщины: Наоми Кэмпбелл, Бьянка Джаггер.

Делая женские костюмы, Пауэлл смело нарушает патриархальный устав Сэвил Роу. Помимо этого он посягнул на другую неписаную заповедь – ручное шитье. На костюмах Марка основные швы – машинные, и только ряд деталей выполнен вручную: отделка лацканов и обметка петель. Пауэлл считает, что надо идти в ногу со временем – помимо фирменных bespoke suits у него есть линия готовых костюмов «ready to wear», правда, тоже не дешевая: цены от 1500 фунтов стерлингов.

Пауэлл начал свою карьеру в середине 1980-х годов, открыв магазин в Сохо, и сразу занял уникальную нишу в секторе люксовой одежды, заполняя вакантный промежуток между классикой и уличной модой. Его коронный прием – «разбавить» традиционный костюм историческими деталями. Он возродил ансамбль с широкими оксфордскими брюками («oxford bag» trousers) 20-х годов, а острые лацканы на его пиджаках восходят к образу гангстера в фильмах 30-х. Иронические варианты «гангстерского шика» постоянно возникают в коллекциях Пауэлла – это его любимый лейтмотив. А для дам Пауэлл нередко шьет фрачные ансамбли из твидов, умело модифицируя классический крой под женскую фигуру.

В особом фаворе у Марка Пауэлла манжеты: он первый придумал «половинный» манжет, который охватывает только половину запястья. Столь же оригинальны его «плоские» пиджачные манжеты на двух пуговицах. Кроме того, именно Марк в свое время стал экспериментировать с нетрадиционными яркими цветами в классических костюмах – сейчас этот прием подхватил и вовсю использует его молодой конкурент Освальд Боатенг.

Марк известен тем, что предлагает своим клиентам «total look» – возможность целостного стиля с головы до пят. Помимо костюмов его фирма выпускает рубашки и аксессуары, а обувь изготовляется по дизайну Пауэлла у Берлути. Клиенты Пауэлла обычно получают в качестве «бонуса» консультацию по имиджу.

Сам дизайнер, как правило, появляется на публике в собственных костюмах, с полным комплектом аксессуаров, включая часы на цепочке. Под настроение может щеголять в цилиндре. В самых неформальных ситуациях он поддевает тишотку вместо рубашки под костюмный пиджак, но джинсы никогда не носит – это программная установка. «Настоящий парадный костюм создает не только стиль, но и приподнятое настроение, а хорошо сшитый костюм – наилучший способ подчеркнуть индивидуальность» – таковы принципы Марка Пауэлла.

 

Костюм для куратора

Главный куратор выставки – Кристофер Бруард (Christopher Breward), сотрудник музея Виктории и Альберта, автор нескольких книг. Кристофер – настоящий лондонский денди, одевается всегда с иголочки, с истинно английским шиком.

На вернисаже в Москве Кристофер щеголял в новом костюме, который был сшит специально для выставки.

У этого серого костюма – особая история. Кураторы хотели продемонстрировать, как в современной британской культуре эксперименты молодых дизайнеров сочетаются с солидной традицией портновского искусства. Для этого был приглашен Александр Маккуин, который должен был сшить костюм в сотрудничестве с портными одной из старейших фирм Сэвил Роу – Huntsman, основанной в 1849 году. Костюмы от Huntsman отличает приталенный силуэт, акцентированная линия плеч, одна пуговица на пиджаке. Обычно использовались толстые твиды, поскольку изначально фирма специализировалась на одежде для охоты и верховой езды – правильный охотничий пиджак Huntsman должен «стоять», то есть держаться за счет суровой ткани и жесткой формы.

Однако с самого начала возникла необычная проблема: в Huntsman спросили: «Кто будет клиентом?» Дело в том, что на Сэвил Роу костюмы шьются исключительно на заказ: это и есть знаменитые «custommade» или «bespoke suit» – то есть готовых костюмов по стандартным размерам попросту не делают. Поэтому требовался конкретный клиент, каковым с радостью согласился стать Кристофер. Условия договора были таковы: костюм шьется за счет Британского Совета, Кристофер появляется в нем на вернисаже, затем костюм возвращается в экспозицию и путешествует вместе с выставкой, а после закрытия поступает в личную собственность куратора.

Выбор Александра Маккуина в качестве дизайнера может показаться странным, поскольку он специализируется на женской одежде. Однако в период ученичества Маккуин два года стажировался именно на Сэвил Роу, где и освоил азы портновского мастерства. Маккуин легко согласился на необычное предложение – сотрудничество с Huntsman предоставляло ему хороший шанс предстать перед своими почитателями в новом амплуа, да и для Huntsman вся эта затея тоже служила неплохой рекламой. Сотрудничество молодого, но уже именитого дизайнера (Маккуин несколько лет работал для Живанши) с патриархами дало интересный результат: костюм сохранил общий стиль Huntsman, но в более «мягком» варианте – приталенный силуэт, одна пуговица, однако при этом более длинный, чем обычно, пиджак и тонкая шерстяная ткань (серый материал в клетку «Принц Уэльский»). В итоге получился элегантный костюм «с изюминкой» – классический и в то же время неуловимо современный.

Потребовались три примерки, и Кристофер снимал на видео каждый этап, решив максимально воспользоваться удачным случаем проникнуть в святая святых Сэвил Роу. Антропологи называют этот вид работы «field work» – полевые исследования. Можно не сомневаться, что в будущих книгах Кристофера читатели увидят картинки – кадры с этих примерок.

В первый раз обычно очень тщательно снимают мерки и выясняют особенности фигуры заказчика. В таких случаях на Сэвил Роу всегда применяют тонкие хитрости, чтобы костюм хорошо смотрелся: подкладывают незаметные толщинки, бортовку, корректируя силуэт. В результате всех усилий костюм, сшитый на заказ, должен сам «строить» идеальное тело. Я спросила Кристофера, как он чувствует себя в новом костюме. Он ответил: «It’s like an armour» – «это как броня». Значит, этот костюм дает реальное чувство защищенности, как латы или панцирь, – тело спрятано внутри идеальнонепроницаемой оболочки, что обеспечивает чувство уверенности, владения ситуацией.

Однако насколько такое ощущение отвечает потребностям клиента? Если бы заказчиком был бизнесмен или политик, вероятно, о лучшем нельзя было бы и мечтать. Но личные вкусы Кристофера несколько иные – он любит костюмы на трех пуговицах, и ему не слишком нравится удлиненный силуэт; словом, для куратора-денди маккуиновский костюм недостаточно «незаметный» (приглушенный – «subdued») и посему в дальнейшем будет использоваться в основном для клубных выходов.

Ближе к концу вернисажа Кристофер внезапно исчез и затем появился в джинсах и в своем обычном темно-синем пиджаке в полоску, в котором я его уже не раз видела на конференциях. В этом пиджаке он и давал интервью для телевидения, объясняя, что англичане устали от засилья готовых костюмов и настал период более индивидуализированной одежды, надо только грамотно экспериментировать со стилем. Так британский дендизм оказался на руку современным модникам, поощряя небесполезное искусство – тренинг внутренней свободы.

Петли на рукаве костюма, сшитого на заказ, расположены ближе к краю рукава, а пуговицы соприкасаются между собой

Петли на рукаве обычного костюма расположены дальше от края рукава. Пуговицы не соприкасаются

 

Кого, положа руку на сердце, можно назвать современными денди? Уж сколько всего было сказано о гордыне лансеров, харизматических бабочках, надменно-уязвимых наследниках Бо Браммелла…

Лидер моды; английский джентльмен; адепт минимализма в костюме; мастер светского общения, порой играющий на грани фола; фланер; фанат чистоты; эстет; знаток парфюмерии – каждый образ денди манил обещанием ясности. И все равно всякий раз этот вопрос застает врасплох – несмотря на свою обманчивую простоту.

Сейчас, говоря «денди», чаще всего подразумевают просто «стильного человека», или, как говорят англичане, «cool». Но что такое «стильность»? Она может выражаться и в общем облике, и в умении обставить дом, хотя наиболее устойчивым параметром для нас все-таки традиционно остается манера одеваться. Сама формулировка вопроса оказывается равнозначной вопросу: «Кто из современных известных мужчин элегантно одевается или отличается индивидуальным стилем в одежде?»

Казалось бы, надежный критерий, однако на самом деле это весьма узкий взгляд, исключающий из дендизма и кодекс поведения, и телесную гигиену, и иронию – по существу, добрую половину дендистской программы XIX столетия. Такой подход возобладал в XX веке, сделавшем одежду главным источником знаковой информации. И, наверное, для начала стоит не абстрагироваться от отдельных личностей, а внимательно взглянуть на ряды «претендентов».

Граф Бони де Кастеллане. 1923 г.

В первой половине XX века еще можно без особых натяжек указать на людей, продолжающих традицию дендизма: писатели Марсель Пруст, Рональд Фирбенк и Владимир Набоков; граф Бони де Кастеллане; принц Уэльский (будущий король Эдуард VIII). Из плеяды наших старых актеров культурный типаж денди представляли Анатолий Кторов и Павел Массальский. Из женщин – Зинаида Гиппиус, Коко Шанель, Марлен Дитрих.

Долгое время в Англии первейшим денди считался Квентин Крисп (1908–1999). Эстет, писатель, журналист, он был невероятно популярен: его восковую фигуру поместили в музей мадам Тюссо. Говорили, что при всем разнообразии занятий Квентина главное, что он создал, – это свой собственный стиль жизни, ни на кого не похожий: ироничный дендизм с сильным налетом кэмпа. Его остроумные афоризмы цитировали все, а телепрограмма «Вечер с Квентином Криспом» неизменно удерживала рекордный рейтинг.

В художественной литературе наиболее жизнеспособным оказался тип денди-эстета, наследник Оскара Уайльда. Такой персонаж представлен в образе Антони Бланша на страницах романа Ивлина Во «Возвращение в Брайдсхед» (1945): «Когда мы приступили к ракам под ньюбургским соусом, появился последний гость. “Мой милый, – протянул он. – Я не мог вырваться раньше. Я обедал со своим н-н-немыслимым н-н-наставником. Он нашел весьма странным, что я ухожу. Я сказал, что должен переодеться перед ф-ф-футболом”. Он был высок, тонок, довольно смугл, с огромными влажными глазами. Мы все носили грубошерстные костюмы и башмаки на толстой подошве, на нем был облегающий шоколадный в яркую белую полоску пиджак, замшевые туфли, большой галстук-бабочка, и, входя, он стягивал ярко-желтые замшевые перчатки; полугалл, полуянки, еще, быть может, полуеврей; личность полностью экзотическая. Это был – мне не нужно было его представлять – Антони Бланш, главный оксфордский эстет, притча во языцех от Саруэлла до Сомервилла. Мне много раз на улице показывали его, когда он вышагивал своей павлиньей поступью, мне приходилось слышать “У Джорджа” его голос, бросающий вызов условностям, и теперь, встретив его в очарованном кругу Себастьяна, я с жадностью поглощал его, точно вкусное, изысканное блюдо».

Интересно, что реальным прототипом образа Антони Бланша послужил российский художник-эмигрант Роман Тыртов, известный на Западе как Эрте. Эрте рисовал для модных журналов, сочинял театральные наряды и был эстетом до мозга костей. Он любил носить костюмы из серой ткани в тончайшую двойную красную полоску, однобортный пиджак на двух пуговицах с широкими лацканами, серый шелковый галстук с зигзагообразным вишневым узором был на тон светлее костюма, на ногах красовались оксфордские туфли. Последователей Эрте, умело продолжающих традицию эстетского стиля, можно назвать немало – это до сих пор достаточно узнаваемый богемный тип.

Но чем ближе к современности, тем проблематичнее становится ориентация по «типам». Среди денди последних десятилетий, если выбирать по весьма приблизительному параметру «cool», можно назвать имена столь разных по стилю и по занятиям людей, как фотограф Сесил Битон, драматург Ноэл Кауард, писатель Том Вулф, музыкант Эрик Клэптон, принц Чарльз, певица Ани Леннокс, Дэвид Боуи… Самыми «дендистскими» кутюрье считаются, безусловно, Армани и Черрути, но это вовсе не означает, что перечисленные знаменитости предпочитают именно эти марки…

Из модельеров репутацию денди имеют Карл Лагерфельд и Джон Гальяно. Карл Лагерфельд явно подает себя на публике как денди. Его манеры, аксессуары (веер и темные очки), недавнее резкое похудение, парадоксальные высказывания – все это выстраивает весьма структурный образ. Символично, что он стоит во главе Дома Шанель. Вообще мужчины, связанные с индустрией моды или модной прессой, довольно часто ассоциируют себя с денди.

Американский писатель-денди Том Вулф

В Америке среди модных кумиров все чаще называют два имени: Хэмиш Боулз и Андре Леон Тэлли. Чернокожий модник Андре Леон Тэлли повсеместно знаменит, он – нынешний редактор американского «Vogue», ведущий популярной рубрики Stylefax. В свое время ему покровительствовали Энди Уорхол и Диана Вриланд. Тэлли часто появляется на телеэкранах, комментируя показы мод. Обычно он произносит свои экспертные реплики, сидя в удобном кресле, в небрежно накинутом наполеоновском сюртуке с воротником в стиле Элвиса Пресли. «Неподражаемый» Тэлли то эпатирует публику своими длинными шубами от Фенди, то, напротив, демонстрирует классическую элегантность в строгом с иголочки темно-синем полосатом костюме. На показах в Милане он неизменно присутствует в первом ряду. Журналисты прозвали его «Статуя свободы» в моде от кутюр.

Хэмиш Боулз – редактор раздела «Стиль» американского «Vogue» с 1992 года, до этого работал в Harper’s and Queen, был куратором выставки о Джеки Кеннеди в Метрополитен-музее. Известен также как коллекционер старинной одежды, в его собрании вещи vintage от Шанель до Ив Сен-Лорана. Как персонаж нью-йоркской модной тусовки прославился экстравагантным стилем и пристрастием к ярким цветовым сочетаниям.

Сейчас в Англии репутацию денди имеет Стивен Кэллоуэй – искусствовед, автор книг о барокко, биографий Оскара Уайльда и Обри Бердслея. В 1998 году он курировал пользовавшуюся феноменальным успехом ретроспективную выставку Обри Бердслея в музее Виктории и Альберта. Особая страсть Кэллоуэя – мода конца XIX столетия. Будучи обладателем обширной коллекции антикварной одежды, он любит иногда появляться на публике в костюмах этого времени. Весь его облик, вплоть до ван-дейковской бородки, выдержан в духе эстета конца века. Правда, поскольку многие вещи из его бесценного собрания по-музейному хрупки, он заказывает их копии театральному костюмеру и порой для выхода в свет надевает «дубликаты». Нередко Стивена приглашают в качестве консультанта по костюмам и этикету – в этом амплуа «etiquette advisor» он выступал при съемках фильмов «Эмма», «Портрет леди», «Оскар и Люцинда». Личный стиль Стивена Кэллоуэя весь проникнут духом ретро, а это одна из классических дендистских поз – подчеркнутое отстранение от «вульгарной» современности.

Можно и дальше перечислять кандидатов на титул «современного денди», однако вдумчивый читатель, наверное, уже догадался, что количество частных примеров не помогает перейти на качественно новый уровень рассуждений. Для этого лучше поставить более общий вопрос.

 

Возможен ли сейчас дендизм как образ жизни?

Современные денди, если они серьезно претендуют на это «звание», должны прежде всего осознать, что подлинный дендизм – это стиль жизни. Денди – мастер, который умеет придавать завершенную форму собственной жизни. Но чтобы оценить эту форму, нужен зрелый социум, иначе ее эстетический потенциал не будет адекватно прочитан.

В XIX веке, как мы видели, дендизм изначально подразумевает определенный досуг, ведь денди – «герой праздной элегантности». Поэтому больше всего денди среди аристократов и обеспеченных джентльменов, представителей свободных творческих профессий. Дендистский образ жизни, сформировавшийся в XIX веке, – постоянная тренировка в искусстве свободного времяпрепровождения. Перечислим вкратце, о чем уже шла речь в нашей книге. Это посещение клубов, балов и салонов, оперы, фланирование по городским улицам, умение танцевать, верховая езда, карточные игры, гурманство, осведомленность в литературных и музыкальных новинках. Немаловажна и эрудиция в определенных престижных областях, в которых денди часто проявляет себя не только как знаток, но и как коллекционер: антикварная мебель и старинные восточные ковры, марки французских вин, сорта дорогих сигар, табакерки, часы.

Труден, но непременно обязателен дендистский кодекс поведения – холодная любезность и иронические выпады, принцип невозмутимости «ничему не удивляться», искусство опровергать ожидания и мгновенно производить впечатление, дозированный эпатаж, неторопливость как стиль прогулки, танца и одевания.

Наконец, нельзя забыть о дендистской телесности: безупречная гигиена, выхоленность, спортивность (что не распространяется только на изнеженных эстетов), привычная элегантность движений на светских раутах (вспомним, как герцогиня Германтская изящно берет под руку Марселя), искусство танцев и верховой езды.

Даже простой перечень этих основных аспектов дендизма уже наводит на мысль, что сейчас воспроизвести целиком весь этот комплекс невозможно – слишком изменилась наша жизнь. Прежде всего большинство современных щеголей вынуждены работать и имеют ограниченное время для изящного досуга. А на работе дендистский стиль может проявить себя главным образом через костюм – отсюда и популярное ограниченное понимание денди просто как со вкусом одетого человека.

Нынешняя постмодернистская эпоха диктует ускоренные темпы жизни и постоянное переключение ролей. Тут как раз приходит на помощь универсальное хамелеонство денди. Вряд ли разумно, – даже если вообразить, что некто поставит себе задачу быть денди абсолютно во всем, – выдерживать роль 24 часа в сутки. Скорее для современного щеголя окажется более естественным перевоплощаться в денди в отдельных жанрах, по ситуации: допустим, поиграть в денди XIX века во время вечернего выхода в смокинге или во фраке, тщательно продумав весь ансамбль (это будет как цитата из классики в постмодернистском романе), или проявить дендистскую эрудицию в коллекционировании антикварных вещиц. Другими поводами блеснуть дендистскими навыками будут дерзкое остроумие на светском приеме или авангардно-минималистский дизайн в загородном доме. Наконец, можно вспомнить и такое старинное дендистское амплуа, как «распорядитель пира», и вообразить себя новым Алкивиадом…

Виртуозное хамелеонство как будто облегчает вживание в роль, но здесь важно не растерять сознание иллюзорности полученного эффекта. Вспомним бодлеровскую сентенцию про великолепие гаснущего светила – в таком ракурсе дендизм XIX века и впрямь предстает как особый атмосферный эффект: конденсат цветного мерцания в воздухе, нежная редкостная радуга, растворяющаяся быстро и бесследно. И тогда неизбежно придется смириться с мыслью, что в условиях нынешнего меркантилизма и брутальной стандартизации денди как исторический тип обречен на исчезновение. Удержаться от этого неутешительного вывода позволяет только жизнеспособность культурного кода дендизма XIX столетия. В нем, как это ни парадоксально, уже было заложено все необходимое для воспроизводства стиля.

 

Технологии дендизма

В практике дендизма XIX века (включая и стиль одежды, и образ жизни, и кодекс чести) были отработаны определенные технологии, обеспечивающие бесперебойную работу дендистского стиля, даже в виде отдельных жанровых элементов. Можно назвать четыре наиболее важных технологии.

1) Дендизм возник на волне модернизации культуры, когда в обществе распались фиксированные профессиональные и социальные роли и условием успеха стала мобильность, способность адаптироваться и переключаться. Дендистский принцип хамелеонства узаконивал смену масок и облегчал путь наверх для амбициозных молодых людей (прототипов нынешних «яппи»), а стратегии эффектной саморекламы в духе графа д’Орсе до сих пор составляют основу любой грамотной кампании public relations. Внутренняя связь дендизма с обществом модерна проявляется в том, что и поныне дендизм неотделим от современной городской культуры со всеми ее институтами – кафе, рекламой, глянцевыми журналами, шоппингом.

2) Другой механизм из этой серии – умение держать дистанцию, подчеркивающую достоинство. Это базовое свойство лидера моды. Денди – маргинал, который может занять позицию в центре, но никогда не будет смешиваться с массами. В максимальной степени эта позиция выражена в кодексе виртуального аристократизма. Денди всегда умело подчеркивает свою принадлежность к элитарному меньшинству, будь то закрытый круг аристократии или художественная богема. Отсюда – холодная вежливость, которая мгновенно может обернуться иронией. Недоступность, снобизм, поэтика отказа – инструменты сохранения отчуждающей дистанции: Германты далеко не сразу пригласили юного Марселя к себе в гости, а Браммелл виртуозно «не замечал» неподходящих людей. Аналогичным образом нельзя «быстренько» подчитать Деррида, чтобы пофасонить на интеллектуальной тусовке: придется начать с Гуссерля и Хайдеггера.

Бернар Буте де Монвель Джентльмен выбирает галстук Ил. из «Gazette du bon ton». 1912 г.

С этим связана программная критика вульгарности как, во-первых, общедоступности и, во-вторых, желания произвести впечатление слишком грубыми прямыми средствами. Пристрастие к пословицам и ярким тонам в одежде (атрибут вульгарности по Честерфилду) сродни лобовой рекламе, а в наше время намного эффективнее косвенная реклама.

3) Дендизм освоил стратегию объективации личности, превращения индивидуального стиля в товар. Прежде всего эта стратегия связана с особым типом визуализации: денди умеет смотреть и умеет выдерживать чужой взгляд. Он даже специально настраивается на этот объективирующий взгляд, создавая ситуации «to be looked at» (чтобы на него смотрели) – на прогулке, на балу, в гостиной, сидя у окна клуба. Неторопливость походки и «неподвижность» лица – свидетельство владения собой и личного достоинства: дендизм – это особая телесная медитация, требующая «сбавить темп», зафиксировать позу. Тело денди под одеждой предназначено для «проникающего взгляда» и готово достойно выдержать его – для этого существуют техники гигиены и спорта. Но самое главное, конечно, демонстрация личного стиля, будь то костюм или оригинальные аксессуары. И даже не столько одежда, сколько умение непринужденно держаться в ней. У Оскара Уайльда эстетский костюм уже на полпути к эстетике кэмпа – это стиль, намеренно созданный для подражания.

4) Эстетический минимализм. Впервые заявленный английским денди Джорджем Браммеллом как принцип «заметной незаметности в одежде», минимализм оказался универсальным критерием сдержанной выразительности, когда на первый план выходит функциональная конструкция, геометрия базовой формы, лишенной декоративности. Изначально это можно сравнить с аскетическим искусством отказа и отчужденного дистанцирования в светской жизни, перенесенным в сферу эстетики. Риторический эквивалент минимализма – жанр афоризма. В культуре XX века минимализм торжествует: достаточно вспомнить черно-белую фотографию, конструктивизм в архитектуре, кубизм в живописи.

 

Дендистский стиль в наше время

Дендистский стиль костюма XIX века держался на трех китах:

1) принцип «заметной незаметности»;

2) знаковая деталь;

3) продуманная небрежность для контрапункта.

Эти эстетические принципы сейчас стали классикой, но и в ее пределах достаточно четко прорисованы различия. Столицей классической мужской моды остается Лондон: костюмы, сшитые на Сэвил Роу, по-прежнему актуальны для консервативно ориентированных клиентов, желающих выглядеть по-джентльменски. Костюмы Ив Сен-Лоран, Бриони и Честер Барри повсеместно предпочитают уверенные в себе элегантные бизнесмены. Интеллектуалы, обладающие «sophisticated taste», обычно выбирают бельгийцев или делают ставку на японский минимализм, выбирая вещи Йоджи Ямамото. Модные тусовщики ныне предпочитают заказывать костюмы у Эди Слимана (Диор) или у Николя Гескьера (Баленсиага). А вот фирмы Хьюго Босс и Ральф Лорен скорее ориентированы на несколько простоватый, скорее спортивный вкус менеджеров средней руки.

Отдельные приемы из арсенала денди периодически всплывают в моде нашего времени. Так, во второй половине 1980-х завоевал популярность стиль небрежных деталей. Стало модным допускать в продуманном ансамбле нарочитую ошибку: отсутствующую пуговицу на пиджаке, произвольно завязанный галстук, не согласованный по цвету платок. Мужчины начали появляться на публике с трехдневной растительностью на лице, демонстрируя налет легкой небрежности в облике.

Порой индивидуальные варианты дендистского стиля рождались из подражания героям фильмов, благо дендизм процветал на киноэкране: безупречные костюмы Марлона Брандо и Аль Пачино в «Крестном отце» вошли в историю как пример мафиозного шика, а Роберт де Ниро в фильме «Казино» продемонстрировал элегантность самого высокого полета. И, конечно, звание денди готов отстаивать с пистолетом в руке Джеймс Бонд. Знаменитый агент 007 с самого начала своих приключений появлялся на экране в костюмах и смокингах от Brioni, шелковых галстуках Ralph Lauren, носил ботинки Church и дипломат Samsonite, а в серии «Золотой глаз» парил в воздухе на летающем автомобиле Aston Martin DBS.

Разнообразие этих тенденций не позволяет говорить о современном дендизме как о едином течении. Однако не так давно на арене появился новый тип молодого человека, который на первый взгляд вызывает ассоциации с денди.

 

Метросексуалы: новые денди?

В 2002 году журналист Марк Симпсон обнаружил новый вид современных мужчин. Он назвал их «метросексуалами». Что же это за таинственные существа со странным названием? Первая часть термина образована от слова «метрополия», вторая указывает на особый тип ориентации столичного жителя. Классический метросексуал, по мнению Симпсона, «молодой человек с приличным доходом, живущий в столице (метрополии) или рядом, поскольку именно там расположены все лучшие магазины, клубы, спортивные центры и салоныкрасоты. Он может быть геем, гетеросексуалом или бисексуалом, но это совершенно неважно, так как его единственная сексуальная ориентация – любовь к самому себе и поиск наслаждений для себя».

Итак, метросексуал – современный модник, его характерные черты – нарциссизм, связь с городской культурой потребления и по-новому определяемая сексуальная ориентация. Именно этот набор признаков был свойственен и денди XIX века – вспомним тщеславие Браммелла и консьюмеризм графа д’Орсе, или как Барбе д’Оревильи писал о денди-андрогинах, натурах «неопределенного духовного пола».

В нынешней культуре старые разграничения «гей»/«гетеросексуал» оказываются слишком узкими для этого феномена, и в англоязычной прессе замелькали непривычные формулировки: «straight gay», «almost gay», «post-gay», – журналисты искали ключ к новому явлению. Масла в огонь подлил фильм «Секс в большом городе». Его героинь критики сразу зачислили в разряд «метросексуалок» – их зацикленность на моде, активная позиция в отношениях с кавалерами, вечная погоня за городскими удовольствиями – все это заставляло пересмотреть старые клише «женственности» и «мужественности».

Перечисляя современных метросексуалов, обычно называют имена Джастина Тимберлейка, Бена Аффлека, Брэда Питта и Хью Джекмена, но самым ярким примером остается, конечно же, английский футболист Дэвид Бекхэм, не устающий поражать своих поклонников новыми стрижками, серьгами, розовым маникюром и пристрастием к экстравагантным нарядам. Любая вещь, рекламируемая им, сразу становится волшебной приманкой, будь то темные очки Police, телефоны Vodafone или японская косметика TBC. Даже в сугубо патриархальном мире британского футбола болельщики прощают ему все «отклонения» в сторону женственности, не говоря уж о прочих «звездных» выкрутасах.

Дэвиду, кажется, позволено все: он может появиться на публике в индонезийском саронге или сняться в обнаженном виде на обложке журнала «Esquire» – фанаты только пуще приходят в восторг. «Бекс» – кумир и для женщин, и для геев, и для мужчин-«натуралов», великодушно предоставляющий всем «равные возможности для восхищения». Несмотря на свой образ идеального семьянина, Бекхэм остается универсальным объектом желания для поклонниц и поклонников. Его личный бренд оказался сильнее традиционных рамок.

Но более всего способствовали внедрению метросексуальности в массы, пожалуй, даже не отдельные знаменитости, а недавние фильмы: помимо героинь «Секса в большом городе» в этот ряд, безусловно, можно поставить Патрика из «Американского психопата», персонажей «Бойцовского клуба» и даже «Человека-паука».

В практическом плане «метросексуальность» оказалась удобным понятием прежде всего для «пользователей» – городских модников. Безоценочная нейтральность и концептуальная емкость свежей «этикетки» помогли многим мужчинам внутренне раскрепоститься, избавившисьот привычных страхов. Новоявленные «метросексуалы» признавались, к примеру, что они уже не боятся прослыть «голубыми» только потому, что хорошо разбираются в моде и средствах ухода за телом.

Настоящий метросексуал и впрямь серьезно интересуется своим имиджем, регулярно покупает новые марки кремов и шампуней, посещает салон красоты и нередко делает педикюр. Желая выглядеть моложе, многие мужчины даже соглашаются на пластические операции. Другие пекутся о фигуре, занимаясь с персональными тренерами в спортивных клубах.

Забота о внешности вознаграждается: метросексуал пользуется популярностью у дам. Его мнение высоко котируется – он разбирается в нарядах, может с первого взгляда отличить вещи из последней коллекции. С ним приятно ходить по магазинам, он может дать дельный совет при покупке, всегда заметит удачное приобретение и сделает комплимент. К тому же метросексуал обожает обсуждать покупки и новые модные городские места, делиться впечатлениями и информацией. В довершение всего он любит готовить и разбирается в основах здорового питания – настоящая находка для современных бизнес-леди, слишком занятых, чтобы простаивать у плиты.

Марк Симпсон проницательно отметил, что тип метросексуала – продукт экономического развития. Современное общество потребления нуждается в новых покупателях, и задача как производителей, так и рекламодателей – привести в магазины мужчин, привить им вкус к шоппингу. Таким образом к рыночным механизмам подключается мощный отряд потребителей. Если женщины и подростки уже давно попали в «сети» рыночной экономики, то мужчины до сих пор удерживали свои позиции. По традиции мужчина зарабатывал, а женщина тратила. В магазинах мужчина терялся, скучал, просился наружу «подышать свежим воздухом». Сплошь и рядом жены покупали не только вещи для себя и «в дом», но и выбирали дезодоранты и нижнее белье для своих супругов.

Раньше, чтобы приобрести, допустим, мужской крем по уходу за лицом «Clinique», продвинутый покупатель, мучительно краснея, должен был идти в «женский» сектор косметики. Теперь, когда многие фирмы выпускают целые линии мужских косметических средств, потенциальный клиент уверенно направляется за нужным товаром. Более того: он руководствуется рекламой и общественным мнением, а стимулом для покупки нередко служат внушенные комплексы, раньше беспокоившие только женщин, – боязнь старения, борьба с целлюлитом и полнотой. Метросексуал любит читать глянцевые журналы – «FHM», «GQ», «Maxim», «The Face», «Details», «Arena», «Esquire», причем его тренированный взгляд мгновенно считывает нужную информацию с журнальных страниц, отмечая новые тенденции в моде.

Метросексуальный взгляд, исполненный потребительского желания, уравнивает и мужчин, и женщин. Недаром одно из определенийметросексуала на сайте Wordspy гласит: «мужчина-натурал, который не подавляет в себе женственное начало».

Нынешний метросексуал – просвещенный и разборчивый потребитель: в магазинах таких называют «prosumer». В одежде он частенько предпочитает Comme des garcons, Costume National, Paul Smith, Dsquared, Duckie Brown; в обуви – Alden, Bruno Magli, Church’s; продукты для тела фирмы Kiehl, шьет рубашки на заказ, но его интересы не сводятся к миру вещей. «Метросексуальность – это не только гель для волос, – пишет Karru, один из участников дискуссии на сайте Zephoria, – конечно, все метросексуалы разные, но, если искать нечто общее, мы – хорошо образованные, любящие свою работу профессионалы, мы ценим нюансы и детали, нас интересует все новое в жизни – в том числе продукты и вещи… Нам свойственна вдумчивость…» И впрямь, многие метросексуалы любят оперу, йогу, современный дизайн – словом, этих «вдумчивых» модников XXI века можно видеть не только в магазинах, но и в театрах, и в картинных галереях. Многие из них – продвинутые пользователи Интернета и могут часами фланировать в Сети.

Метросексуал – дитя городской культуры: в этом персонаже наиболее ярко срабатывает «городская» составляющая дендизма, связанная с обществом модерна. Это первая из перечисленных выше технологий воспроизводства дендизма, основное, что объединяет оба типа. Однако чем же отличается метросексуал от денди? На наш взгляд, метросексуал более склонен к конформизму, ему не по силам быть настоящим лидером моды. Денди как подлинный лансёр опережает общественный вкус и сам задает стиль, а метросексуал согласен следовать сложившемуся на данный момент канону. Его компромиссный нрав ориентирован на оптимальный выбор среди предлагаемого, но отнюдь не на разработку собственных норм. Метросексуальность – массовое явление, в то время как дендизм – удел одиночек. К тому же метросексуал вряд ли рискнет применять на практике дендистское искусство «нравиться не нравясь» – он слишком озабочен тем, чтобы произвести на всех приятное впечатление, в духе мопассановского «bel ami». Нонконформистский потенциал дендизма ему чужд – так что знак равенства между этими двумя типами ставить пока рано.

 

Кадровые резервы дендизма: женщины, интеллектуалы, аристократы

Дамы-денди

«Женщина – противоположность денди», – говорил Бодлер. Эта классическая фраза объясняется тем, что отношение к женщинам у многих денди XIX века, особенно у Бодлера, связано с образом женщины-куртизанки. Она могла быть идеальной музой, любовницей, но не денди. Противопоставление женщины и денди у Бодлера строилось через ряд контрастных понятий: «женское» ассоциировалось с «природой», «теплотой», «непосредственностью», в то время как дендизм – с «искусственностью», «холодностью», «сдержанностью». Однако на рубеже XIX–XX веков появляется новый тип женщины. Это – эмансипированная дама, которая «присваивает» себе дендистские манеры и эстетические принципы. Сара Бернар, Ромэн Брукс, Уна Троубридж, Марлен Дитрих – всех этих женщин можно без особых натяжек назвать денди, поскольку они владели культурным языком дендизма и, когда хотели, свободно использовали его для своих самореализаций. В этом случае известная способность женщин к смене ролей и жизненным перевоплощениям дополнительно опиралась на принцип дендистского хамелеонства.

С наибольшим правом среди дам претендует на роль денди Коко Шанель – потому что она не просто подавала себя как денди, но и вручила всем женщинам достояние английской мужской моды, незаметный удобный костюм, ее «маленькое черное платье» для женщин – аналог браммелловского черного фрака по экономии выразительных средств.

Интеллектуальный дендизм

А существует ли дендизм в сфере гуманитарной мысли? Если в XIX веке мы выделяли особые «дендистские» жанры – афоризм, «модный роман», краткий трактат, то в наше время, безусловно, уместно говорить об интеллектуальном дендизме как об особом стиле мышления и письма. Замечательный пример денди-интеллектуала – французский философ Жак Деррида (1930–2004), который всегда поражал своих поклонников неожиданными темами и парадоксальными трактовками. Свою книгу «Давать время» он начинает с высказывания мадам де Ментенон. «Король занимает все мое время, остальное я отдаю Сен-Сиру, которому я желала бы отдавать все свое время». Первая глава книги целиком посвящена толкованию этого странного тезиса в рамках концепции дара Марселя Мосса, после чего Деррида обращается к Бодлеру и пытается проанализировать описанный им случай, когда нищему подали милостыню фальшивыми монетами.

Тексты Деррида построены по принципу двойного сообщения – форма значит столько же, сколько и содержание. «Почтовая открытка» (1980) строится в жанре эпистол фиктивной возлюбленной и грандиозной переписки философов от Платона до Фрейда. В сочинении «Глас» (1974) текст был набран двумя колонками, в которых шли параллельные рассуждения о Гегеле и Жане Жене. Даже более традиционные по форме тексты Деррида всегда содержат каламбуры, этимологические игры и насыщены скрытыми аллюзиями. Можно сказать, что это современная эстетика «заметной незаметности»: на новичков они производят впечатление эзотерических, но доставляют удовольствие опытным читателям тонкими знаковыми деталями.

Аристократы на марше

Среди денди XX столетия часто называют монархов и членов королевской семьи: это английский король Эдуард VIII, испанский король Альфонс XII, принц Чарльз. Совсем недавно мировая пресса обсуждала случай, когда принц Чарльз продемонстрировал дендистскую невозмутимость. В Австралии во время его визита среди публики появился террорист, угрожая взрывом. Пока полиция обезвреживала террориста, принц Чарльз, не покидая своего места, хладнокровно поправлял манжеты рубашки. Личный дендизм как будто получает формальную завершенность, если он подкрепляется знатным происхождением. В русле аристократической традиции дендизм возвращается к своим культурным истокам: виртуальный аристократизм вновь становится буквальным.

Денди-аристократы не гонятся за модой: они сами воплощают ее. Они позволяют себе роскошь быть самими собой. В этом, наверное, и заключается самое главное в современном денди: индивидуализм, сопротивление массовидности и коллективности. Денди нашего времени не станет смотреть телевизор, а скорее сходит в оперу. Он по-прежнему боится скуки, но никогда не станет утомлять окружающих своей навязчивостью. И, наконец, он никогда не позволит себе пошлости и вульгарности – в этом смысле остается верным лаконичное определение Бодлера: «Денди антивульгарен». Напомним, что в свое время Джон Рескин определил вульгарность как недостаток впечатлительности. Нынешние денди, напротив, усиленно тренируют впечатлительность – «тонкую настройку», «fine tuning» в сфере чувств – отсюда внимание к деталям в одежде, гурманство, пристрастие к изысканным духам, коллекционирование редкостей. Дендизм по своей исторической функции авангарден – он призван сохранить культуру меньшинства, одиночек, которые не хотят смешиваться с толпой. Поэтому антивульгарность денди актуальна как никогда.

Так где же они, современные денди? – вправе спросить под конец утомленный читатель. Как видим, в реальности обнаружить настоящих денди не так просто. Зато в виртуальном пространстве, где у желающих куда больше возможностей структурно выстроить собственный образ, эта задача оказывается выполнимой. Любителям как теории, так и практики дендизма легко найти родственные души именно в Сети. Сейчас в Интернете есть немало сайтов для поклонников дендизма, где бесконечно уточняются определения, вывешиваются канонические тексты и обсуждаются последние новинки стиля. В Живом Журнале существует англоязычное сообщество «Refinement», посвященное элегантности. Члены этого сообщества – «денди, эстеты, фланеры и фиктивные аристократы» – с должной долей иронии предлагают на суд публики самые смелые варианты дендистского жизнетворчества.

Лорд Обри Вердслей, к примеру, настойчиво и умело создает собирательный образ современного денди: его ник восходит, как легко догадаться, к Обри Бердслею, а в качестве своего портрета он выбрал изображение Робера де Монтескью. Среди его кумиров – Барбе д’Оревильи, Габриэль д’Аннунцио, Сальвадор Дали, Джон Барримор. Лорд Обри Вердслей выступает с программой «Дендизм в действии»: он – обладатель пятисот галстуков, периодически снимается в самых изысканных костюмах и размещает свои фотографии на сайте. Его «Музей дендизма» представляет виртуальную историю отдельных предметов гардероба – жилета, шляпы, туфель…

Другой активист сообщества ведет на своей домашней странице виртуальный «Альманах провинциального чудака». На страницах этого удивительного альманаха можно найти таблицы, иллюстрирующие «континуум дендизма и богемы», хитроумные схемы «гибридизации денди». Девиз хозяина – «Let’s get peculiar» (будем оригинальны), что стимулирует посетителей проявлять изобретательность – недаром среди членов сообщества «Refinement» можно найти и Невероятных щеголей (Incroyables), и поклонников Оскара Уайльда…

При изобилии ролевых ракурсов в современной культуре постмодерна изначально ясный и холодный контур денди, увы, фатально расплывается. Ведь подлинный дендизм – феномен эфемерный, выскальзывающий из сетей и словарей нашей прагматичной эпохи. Но игра продолжается, XXI первый век взыскует новых трансформаций, хотя без иронии говорить уже почти невозможно и вокруг каждого слова мерцают невидимые кавычки. Не зря же заметил в свое время Барбе д’Оревильи, что глубокие умы для темы дендизма недостаточно тонки, а тонкие натуры недостаточно глубоки.