Душный город остался позади. Чармейн стремительно шагала вперед, полной грудью дышала свежестью полей. На подходе к лесу, ей стало не по себе — суставчатая трубка в котомке за спиной каменным весом давила на плечи. Сперва ей казалось, что это Хозяин леса таким образом подает знак о недовольстве разговором с родителями. Пусть она решила не поступать согласно их воле, но так и не набралась смелости возразить вслух. А это не самый красивый поступок. Но чем дальше по тропинке, тем яснее Чармейн понимала, что смутное чувство тревоги — отголосок задания, которое срочно нужно выполнить.

Визит к Милисент придется отложить. Чармейн подняла юбки парадного платья и пустилась бегом по направлению к лесу. И как только зашла за черту деревьев — нахлынуло облегчение.

— Я дома, — сказала она деревьям. Те качнули ветвями в правильную сторону.

На поляне Чармейн нашла больного ежика. Он часто дышал, а между иголками к телу присосалась дюжина вздувшихся клещей. Чармейн бережно завернула его в мягкую тряпицу и понесла домой.

И это простое дело — шагать между вековыми деревьями, дышать влажным воздухом и прижимать к груди сверток, из которого доносилось недовольное пыхтение, ответило на вопрос, стучавший в виски с момента памятного разговора с родителями.

Зачем возвращать в этот заповедный уголок Юстаса?

Чармейн шла через хвойную часть леса. Тут трава не росла, землю покрывал сплошной ковер рыжих иголок и раскрытых шишек. Чармейн шла осторожно — иглы скользили и можно легко поскользнуться. Между могучими соснами высились и вовсе необъятные великаны-секвойи, с мягкой волосяной корой. Их было приятно обнимать, как толстого мишку, но потом все платье оставалось покрытым трухой. Далеко наверху между ветвями можно было рассмотреть загорающих ящерок с огненными всполохами на спинах. То были саламандры. Дэмиен рассказывал, что когда сосновый лес уж слишком зарастал и душил великанов-секвой, ящерки сердито спускались вниз и поджигали захватчиков. Тогда лесничие, Вирхольмский и Ахтхольмский, собирались вдвоем и не давали пожару перекинуться на иные части леса.

Сосны перешли в лиственные деревья, и вот Чармейн вышла к дому. При виде хозяйки плющ на крыше распустил белые лепестки. Заходящее солнце играло радужными бликами на окне из стрекозиных крыльев. А на мостках у озера сидел красивый мужчина, выставив ногу в лубке, рядом с ним примостилась Кувшинка. Она наклонилась над ногой мужчины и дула на сплетенные ветви, придерживая зеленные волосы, струящиеся по обнаженной груди. Ее голову венчал венок из кувшинок с желтой сердцевиной.

Сам мужчина показался Чармейн смутно знакомым. Высокий лоб, черные волосы до плеч, твердая линия подбородка. Он откинулся назад, закрыв глаза, с выражением боли на лице.

Да это же Дэмиен!

Чармейн бросилась вперед, прижимая к груди ежика, не заметив, что иголки укололи ладони до крови. Кувшинка подняла голову, сверкнула на Чармейн виноватым взглядом, пожала плечами и скрылась в водах озера.

Дэмиен открыл глаза и посмотрел на Чармейн. Она замерла напротив, разглядывая мужа. Вот, что изменилось — борода исчезла. Оказывается, ее муж красавец. Чармейн даже смутилась.

— Белочка! — сказал он вставая на ноги. — Что у тебя с руками?

Он забрал у нее совсем ошалевшего ежика, свернувшегося в клубок, подул на ладони.

Чармейн резко выдохнула, ощутив теплое дыхание мужа на своей коже. Дэмиен выпрямился и Чармейн увидела, что он опирается на больную ногу прямо в лубке, без костыля. Она отметила, как высок муж, как широки его плечи, и невольно сглотнула.

— Кувшинка лечила твою ногу? Ей было совсем не обязательно сбегать…

Чармейн промолчала, что совсем недовольна близостью лесной девы к мужу. Что еще они делали в ее отсутствие?

— Лодыжка начала криво срастаться. Кувшинка ее выпрямляла как следует. — Он почесал затылок. — Она не трогала, только дула на ногу, но будто железные зубы грызли и толкали кость в правильном направлении. Ты вовремя появилась, Белочка, я бы дольше не выдержал.

— Это хорошо, что она пришла помочь тебе. Они ведь не обязаны…

— Да, хорошо, наверное… Лучше пойдем домой и расскажешь, что да как в Вирхольме.

Дэмиен уже ходил на своих двоих, стараясь не нагружать больную ногу. Чармейн прошла вперед, смущаясь под взглядом мужа. Она оглянулась через плечо и еще раз отметила красоту Дэмиена. Он разом помолодел. Как все таки красиво очерчен рот и до чего же ему идут волосы до плеч…

Хватит на губы засматриваться. Она же может поцеловать их. Дэмиен принадлежит ей!

И Чармейн обернулась к нему, несмело обняла руками за плечи, тут же ощутив его горячие ладони на талии. Вдохнула полной грудью запах хвои и мускуса, родной запах. Потерлась носом о его щеку, но тут Дэмиен прижал ее к себе и поцеловал, глубоко, страстно. Показывая поцелуем как тосковал во время разлуки. По телу разлился жар, Чармейн протяжно застонала.

Дэмиен увлек ее в хижину, уложил на лежанке и не дал торопиться. Целовал долго, обстоятельно, исследуя каждый уголок ее тела. А Чармейн дрожала, каждый раз как бросала на него взгляд. Потому что он был одновременно знакомым и незнакомцем.

Потом они долго нежились в объятиях друг друга. Чармейн рассказала мужу о том, что подружилась с его матерью и по улыбке в уголке губ, поняла, что ему это понравилось, хоть вслух он сказал, что матушка может удушить гостеприимством, перекормить угощениями и напоить до изнеможения.

О разговоре со своими родителями она так и не рассказала. Не осмелилась нарушить идиллию. Потом пожалела, но так и не призналась о письме от Юстаса. Потому что получилось бы, будто специально скрыла от Дэмиена правду о родных. А ведь они замышляют плохое, не сравнить с милым чудачеством свекрови. Проступки родителей бросят тень и на нее. Она стала соучастницей своим молчанием.

Чармейн мучилась, но исповедаться не решилась. Между ней и Дэмиеном вновь выросла прозрачная стена. Он не мог понять почему, сначала, как всегда искал причину в себе, а потом тоже закрылся.

Теперь она с радостью убегала из дома на задания Хозяина леса.

 

Шел четвертый месяц беременности. На Вирхольм спустилась зима, припорошила дома белым инеем, заставила камины гореть ярче. Лес же вел себя по разному. Почти везде деревья сиротливо оголились, трава пожухла, утренние лужи покрылись коркой льда. Но высокие секвойи все так же зеленели и под ними было тепло и солнечно. Саламандры управляли погодой по своему.

Хижина тоже приготовилась зимовать. Мох высох, плющ превратился в узловатую веревку. Стены будто стали более приземистыми, сплотились, дабы не пропускать промозглые ветра.

Обычно Чармейн не переносила холода и куталась в теплый плащ, одетая в три слоя. Теперь же ходила с красными щеками по лесу, дыша морозным воздухом полной грудью, наслаждаясь прохладой.

Она вышла на прогулку за целебными травами для ноги Дэмиена. Он уже снял лубок, но еще хромал. К вечеру нога опухала и хорошо помогало сделать прохладный компресс из мяты и мясистых листьев лопуха. Жаль время сбора почти прошло, но в некоторых уголках леса можно было найти любое растение круглый год.

И тут ее настиг огонек задания. Чармейн последовала за ним, ловко пробираясь между кустов. Зов вывел ее к берегу полноводного ручья шириной в десять шагов. Она оглянулась по сторонам, в поисках нуждающегося в помощи. На берегу было тихо, мерно журчала вода, не слышно ни шороха, ни попискивания раненого зверья.

Что-то было неправильным. Нужно хорошо вглядеться в окружающий лес. По поверхности воды неспешно плыл темный островок. Дохлая рыба?

Чармейн спустилась поближе, лучше разглядеть непонятный предмет. По реке плыл распухший труп животного — то ли волка, то ли собаки. Не разберешь, видно только спину с намокшей шерсть. Чармейн передернуло от отвращения, забытое ощущение тошноты первых месяцев беременности накрыло вновь.

Она спустилась по берегу к ручью, не удержалась, поскользнулась на траве и шлепнулась на мягкое место. Так, необходимо сосредоточиться.

Быть лесничей значит не только спасать милых зверушек, но еще и выполнять черную работу. Дэмиен ее предупреждал. Чармейн отцепила котомку, положила ее на берег.

Труп неспешно колыхался в воде, уплывая вперед. Чармейн подвязала юбки к поясу, подавила приступ тошноты и вступила в студеный ручей. Обманчивый ил оказался скользким как масло. Чармейн взмахнула руками и вновь упала назад. На сей раз не ударилась, а ушла под воду и измазалась в грязи по самую макушку. Вынырнула, глотая ртом воздух, стараясь не думать, что рядом качается на волнах гниющее мясо.

Не помогло, ее скрутила рвота.

Чармейн выпрямилась, оттерла рот и решительно направилась к раздутому трупу. Поскорей бы закончить и вернуться домой к горячему очагу.

Схватила руками мокрую шерсть, потащила на себя. Шаг, и еще шаг назад, берег уж совсем близко, как сзади раздался знакомый голос:

— Помочь, красавица?

Чармейн обернулась. Подле дерева сидел на корточках Тейл, протягивая вперед руку. Белокурые волосы рассыпаны по плечам, на челе венок из осенних листьев. Красный плащ скрепляет гроздь желудей на плече. На торсе блестит золотой доспех. Голубые глаза глядят насмешливо, как всегда со скрытым превосходством.

— Я уж думала, смогла от тебя избавиться.

— Дерзишь, Чармейн? Я ведь знаю, что скрывается за твоей бравадой.

Чармейн отвернулась от него и попыталась сосредоточиться на бедном волке, почившем с неделю назад. Руки дрожали, ее накрыла нервная дрожь, как всегда случалось в присутствие эльфа. Чармейн солгала, она никогда не забывала о том, что Тейл рядом. Увы, она думала о нем чаще, чем тому полагается. И почему он появился именно сейчас, когда она в грязи с головы до ног воняет как выгребная яма?

— Ты все еще любишь меня, Чармейн, — ласково сказал эльф, не убирая протянутой руки. — Ты победила, доказала, что сильней и можешь уйти. Но я не отступлюсь от тебя.

— Ты все продолжаешь говорить так, будто между нами была минутная размолвка, — сказала Чармейн, сжав зубы. — А я уже давно замужем за другим.

— Зачем лицемерить? Тут только мы вдвоем. Ты всегда любила и будешь любить одного меня. Я же вижу, как ты на меня смотришь.

Чармейн потупила взгляд и продолжила тащить тушу. Да, Тейл не просто красив, он как ожившая сказка слепит глаза и манит до одури. Невозможно поверить, что он сидит напротив, протянув руку, а она отказывается. Невероятно! Когда он рядом, то будто и не было синяков между ляжками и слов, что ранят до крови. Смотрит будто она единственная, и так легко поверить!

— С Демьяном слаще, — сказала она, чтобы вывести его из себя.

Ласковая улыбка тут же померкла. Тейл вытянулся, возвышаясь на берегу над согнувшейся в ручье Чармейн, скрестив руки на груди.

— Убогая дурнушка, — процедил он. — Жестокая и грубая, как и все люди. К вам нельзя по хорошему, не поймете. Оставайся в болоте, там тебе и место.

Вот ханжа! Тейл смеет звать ее жестокой? Он сам только что сказал ужасные вещи, это не считается? Как хорошо, что она осмелилась дерзить ему. Маски сорваны и правда проступила на свет. Он считает ее убогой, он считает ее уродливой. Он ни во что ее не ставит и не ставил никогда.

Но и Чармейн поняла что-то важное о самой себе. Ей сейчас больно. Пусть она готовилась к грубости со стороны Тейла, все-таки не говорят мужчинам о соперниках, но его слова задели ее самые слабые места. Сумели проникнуть внутрь, растечься зеленым ядом по жилам.

И тут ей захотелось отомстить. Заставить считаться с ней.

Она ничего не ответила Тейлу, только продолжала смотреть прямо в глаза с жутким оскалом. А мысленно представляла, как дунет в него из трубочки — главное оцарапать, серебро доделает остальное, так папа сказал. И не будет больше Тейла с его издевательской улыбочкой. Исчезнет угроза ребенку, а с ней и тревога по поводу будущего. Чармейн отомстит за свои обиды…

Чармейн смотрела на Тейла и выбирала место, куда бы прицелилась — прямо в наглые глаза или может в живот или грудь, так понадежней будет.

Чармейн представила, как торжествующе встанет над бездыханным телом Тейла. И тут ей стало тошно, потому что мертвые глаза и бессильно раскинутые руки нарисовались с жуткой яркостью.

Не будет больше лесного короля. Юстас сможет вернуться через пещеру, если никто не займет место стража. И Кувшинка останется совсем одна. Будет оплакивать брата на озере у хижины заунывной песней при свете звезд. И Чармейн будет иногда вспоминать ее. Особенно лучистый взгляд, полный жажды жизни, когда он оборачивался к ней, увлекая за собой в чащу леса.

Вся вина Тейла в том, что он не любил Чармейн. Этого недостаточно для смертного приговора.

Эльф поморщился и устало потер переносицу. Вновь протянул ей руку предлагая помощь выбраться из ручья.

— Не пойму, почему я сказал эти ужасные вещи. Ты умеешь вывести меня из равновесия. Если хочешь продолжать жить во лжи, то свободна в своем выборе. Только однажды, Чармейн, ты придешь ко мне по собственной воле, и я припомню твои слова.

Она наконец выбралась из ручья. Тейл подошел и принял у нее из рук труп волка. Бережно, без всякой брезгливости. Прижал к груди, сказал короткое прощание вольному духу животного и растворился меж деревьев.

Чармейн осталась одна в студеной луже, измазанная грязью, воняющая протухшим мясом. Она чувствовала себя отвратительно. За некрасивое сравнение с Дэмиена с Тейлом, за кровожадные мысли, которые больше подошли бы Юстасу. А еще больше, потому что ей захотелось окликнуть Тейла и пройти вместе с ним по тропинке.

И это было ужасней всего. Предательство по отношению к мужу, даже мысленное отзывалось ноющей болью во всем теле. Она не достойна лесничего.

Придумать бы что-то загладить вину… Нет. Хватит идти дорогой лжи. И так она слишком долго скрывала замыслы родителей. Дэмиен должен знать все, а затем принимать решение с открытыми глазами. Как сказал Тейл — «свободна жить во лжи?». Он ошибается, Чармейн так жить не будет.

Она направилась к хижине, раздираемая сомнениями. И вдруг на одном из поворотов тропы почуяла как внизу живота толкнулся ее малыш. Она села на траву, прижала ладонь к низу живота и замерла от счастья. Мир больше не казался большим и полным несправедливостей. Щеку ласково гладили косые лучи солнца, под ладонь стелилась мягкая трава. На ее плечо присела птичка и завела долгую трель, сложную и заливистую. Малыш толкнулся опять — легонько, будто бабочка хлопнула крылышками.

Как вдруг, солнце за сомкнутыми веками перекрыла тень. Чармейн дернулась, открыла глаза и увидела над собой лицо с большими карими глазами, полными губами и мощным подбородком. Дэмиен! Она еще не привыкла к нему без бороды.

— Пойдем, бельчонок. Нам нужно срочно встретиться с лесничим Ахтхольма.

— Что случилось? Раньше ты не говорил о нем ни слова.

— Ему нужна наша помощь.

Вирохльм и Ахтхольм, города братья. По преданиям, оказались за завесой одновременно. Лес одарил обоих каменными домами, плодородными полями, долгой жизнью в относительном здравии. Взамен — договор. Его каждый ребенок знал с детства и мог рассказать наизусть, благо пунктов немного. В обязанностях: назначить лесничего в лес, никто не ходит в лес без разрешения, о увиденном там молчать. Причинять вред друг другу и природе запрещалось, как и носить оружие. Последний пункт Чармейн нарушила, пусть и частично. Трубка и стрела по разным шкатулкам пылятся на верхней полке в хижине.

В остальном — полная свобода. И тут два города пошли разными путями. В Вирхольме чтили христианство. Ходили по воскресение на мессу, соблюдали заповеди, отмечали праздники. Уважение к лесу проявлялось в украшении домов и одежды. Пусть вера перестала занимать центральную часть жизни, но отступиться от нее казалось кощунством. Тем более, что нынешняя привольная жизнь в сытости и богатстве считалась Вирхольмцами наградой за праведную жизнь.

В Ахтхольме — наоборот. Христианство отринули полностью, а за божество стали чтить Хозяина леса. Пели ему песни, приносили жертвы, устраивали летние празднества. Молодые девушки с венками из лент водили хоровод подле опушки, оставляли корзины полные даров. Мечтали о встрече с фейри.

Чармейн мало, что знала об Ахтхольме. В привезенных из-за черты книгах говорилось, что между странами разной веры, бушуют кровавые войны. В маленьком защищенном мирке два города после ссоры порвали дружественные связи. Каждый был уверен в своем превосходстве над другим.

Шли года, Вирхольм благоденствовал. Пусть не рос, каждый ребенок рождался взамен ушедшего взрослого, но жизнь кипела, лавочки ломились от товаров. Ахтхольм же по слухам постепенно пустел и затухал. Вирхольмские шептались, что дело в отступничестве от веры.

Чармейн раньше не задумывалась о городе-близнеце и принимала на веру то, что говорили дома. Но сейчас ей стало интересно в чем же дело? Отчего Ахтхольм пришел в упадок? Хозяин леса действительно существует и ему должно быть приятно уважение и внимания. Все должно было бы случиться наоборот…

Дэмиен шагал вперед, ловко орудуя посохом, почти не хромая. Чармейн ускорила шаг, чтобы идти вровень с мужем. Она нашла его мозолистую ладонь и вложила свою. Пока они шли вдвоем по лесным тропам, она рассказала все новости, утаив только бархатную шкатулку.

— Вижу Тейл все не угомонится. А со мной поговорить лицом к лицу так и не отважился.

Чармейн поняла, что муж сказал это слушавшим их ушам, а не ей, и тихонько хихикнула про себя. Ей сразу стало легче. Одним секретом меньше. Она прижалась к нему и сказала:

— Вечером напомни мне, я хочу тебе кое-что показать.

Дэмиен поднял одну бровь, с усмешкой ответил:

— Я весь в предвкушении.

А Чармейн залилась краской. Разговор обещал быть неприятным. Трубка и стрела мужу не понравятся. Но он должен о них знать и плохого не посоветует.

Дэмиен шел вперед будто дорога была ему хорошо знакома. Чармейн же видела эту часть леса впервые. Черта привычных лиственных и хвойных деревьев закончилась резко, будто отделенная невидимой чертой. Впереди простиралась каменистая местность красноватого оттенка. Повсюду росли странные деревья, будто высокая трубка выпустила на разной высоте коленца как у подсвечника, а сверху каждое коленце увенчалось пучком иглообразных зелёных листьев. Заметно похолодало, небо стало свинцовым, тучи теснили друг друга, начал идти пушистый белый снег.

— Совсем рядом, — сказал Дэмиен. 


Впереди каменная гряда резко уходила вниз. Между валунов в жухлом мхе угадывалась тропка. Дэмиен ловко спускался вниз и даже нога в лубке не была ему помехой — тут было важно равновесие. Он наоборот, после особо скользкого участка вставал, упершись ногами и протягивал руку Чармейн.

На одном из карнизов он потянул ее в сторону. Между валунами, шел узенький коридор. Чармейн зябко подула на пальцы, она продрогла по дороге: еще не успела высохнуть после купания, да и шла в легком платье. Дэмиен остановился, чтобы отдать ей свою безрукавку. Хоть какая-то защита. В их части леса было потеплее и беременность грела изнутри, вот и не позаботилась о верхней одежде.

Ущелье повернуло в просвет между камнями, образующим пещеру. Тут было безветренно и ощутимо теплее. В глубине на каменных стенах играл огненный отблеск — Дэмиен повел ее именно туда.

В небольшой, но уютной комнате пол был устелен ковром с замысловатым узором. Весело потрескивал огонь в камине, из подвешенного над ним котелка исходил вкусный запах готового супа из чечевицы. На плетенном кресле напротив очага сидел, скорчившись в три погибели почтенный старец. Увидев гостей он стремительно выпрямился и размашистым шагом направился к ним.

— Рад видеть тебя, Дэмиен, — он повернулся к Чармейн и еле видно поморщился из-за исходившего от нее запаха. — А это, та самая жена?

Старец оказался высок, с широкими плечами и сильными руками. Он был одет в зеленую хламиду в пол из толстого сукна. На шее золотая цепь с золотым кулонов в виде дубового листа размером с ладонь, украшенного разноцветными драгоценными камнями. Лицо обветренное, морщинистое, с потухшими серыми глазами.

— Чармейн, — пробормотала она. — Очень приятно.

— Присаживайтесь, — пригласил старец широким жестом. — В этом году суровая зима.

Она утонула в плетенном кресле, созданном для человека гораздо мощнее ее. Это было хорошо, она не хотела привлекать к себе внимания лесничего Ахтхольма. Сейчас, рассмотрев его подробней, она заметила золотое шитье по подолу зеленой хламиды, и ухоженную прическу волосок к волоску. Он выглядел почтенным мужем, занимающим уважаемую должность, по сравнению с ним Дэмиен казался неопытным юношей.

Дэмиен сидел в одной распахнутой рубашке и отблески играли на его ключицах, мускулистые руки покоились на подлокотнике. Густые волосы разметаны по плечам, на лице выражение задумчивости, полные губы сжаты в тревоге. Он мельком взглянул на Чармейн, взгляд Дэмиена потеплел и он ободряюще улыбнулся ей.

Между тем хозяин поднес обоим плошку горячего супа, остро пахнущего, с желтыми зернышками кукурузы и зеленью. Чармейн с наслаждением съела свою порцию, хотя обычно не терпела ничего острого и ей отчаянно захотелось еще, но просить она не посмела. Так и сидела, ничего не говоря, наблюдая за лесничими. Те пока переговаривались на ничего не значащие темы.

Дэмиен, презрев этикет забрал у нее плошку из рук и налил еще одну порцию из булькающего котелка. Чармейн с благодарностью съела вторую добавку, чувствуя как тепло стремится по жилам. Теперь жизнь стала хороша.

Ахтхольмский лесничий представился Альфредом. Чармейн про себя вспомнила значение имени — «эльфийский советник». Разморенная едой и теплом она лениво подумала, что имя удивительно подходит занятию лесничего. Интересно, у нее тоже имя «говорящее»? Чармейн, «зачарованная»… Почему же, так оно и есть. От судьбы не спрячешься.

Альфред расспросил Дэмиена о житье бытье. Указал на лубок и спросил, как тот справлялся со своими обязательствами перед лесом. Дэмиен в свою очередь кивнул в сторону жены и просто сказал:

— Чармейн теперь тоже лесничая. Ее выбрал лес.

Альфред страдальчески поморщился.

— Ты хочешь сказать, что она без всякой подготовки отправилась по поручению Хозяина? Она же ничего не знает! Ты слишком беспечен, Дэмиен.

— Я доверяю ей и Хозяину леса. Она умеет слушать сердце.

— Э-эх, — Альфред с досадой махнул рукой. — Поступай как знаешь. Ты все делаешь по своему. Никакой дани традициям и мудрости поколений. Не боишься за своих подопечных?

— В Вирхольме все спокойно, — сказал Дэмиен и метнул испытующий взгляд на Чармейн, затем добавил: — Почти. А что твориться в Ахтхольме? Зачем ты вызвал меня в такой спешке?

Дэмиен научил Чармейн, что когда лесничие хотят договориться между собой они приносят приметные шесты на оговоренные поляны, которые время от времени требуется обходить. Но если ситуация экстренная, прямо возле дома лесничего вырастает из земли стройный стебель лилии, в любой сезон. Лесу такое под силу.

Альфред тяжело вдохнул, наклонился вперед поворошить угли кочергой. Встал добавить поленьев и Чармейн отметила как стали глубже морщины в уголках рта, ссутулились плечи. Все в старом лесничем сигналило крайнее огорчение.

— В Ахтхольме уныние. Урожай в этом году был скуден из-за засухи, видимо Хозяин леса недоволен нашими подношениями. Пещера обмена поставляла злаки и картофель, но в последнее время там завеса не двигалась. Фейри тебе говорили что-либо об этом?

Альфред резко развернулся и пристально уставился на Дэмиена, а тот поджал губы и спросил совсем о другом.

— Они тебе не показываются?

Альфред отрицательно покачал головой, и оперся на стенку камина, невидяще уставившись на огонь. Чармейн переводила взгляд с одного лесничего на другого, поражаясь разнице между ними. Ей все было в новинку — и дрожь в голосе при разговоре о фейри, и особая весомость, с какой Альфред произносил «Хозяин леса». Вирхольмцы особого пиетета к лесу не испытывали, его зеленая громада неизведанной тенью полнила горизонт. Интересной и грозной, но не более того. Жар солнца, мощь бури тоже имеют силу над человеческой жизнью, но не заставляют трепетать в как перед божеством. Следует знать как защититься от ярости стихий и следовать этим правилам. От бури найти укрытие и носить шляпу в жару. Леса тоже стоит оберегаться. Для этого существует договор.

Альфред не просто чтил договор. Он исполнял миссию, горел религиозным огнем. Вернее сейчас его гнула к земле очевидность несправедливости раздачи лесной благосклонности. Его самого, фейри обделили вниманием, а молодого и зеленого лесничего обласкали. И Вирхольм с Ахтхольмом давно не сравнить, хотя с чего бы отступникам благоденствовать?

Дэмиен вскочил на ноги, подошел к старику и успокаивающе похлопал того по плечу.

— Я знаю, мои советы ты не примешь никогда, но Хозяину леса ваши подношения не нужны, лучше бы ели до сыта. И фейри не ходят к тебе, потому что ждут отношения как к равным, а не как к существам не от мира сего. Я сказал, ты услышал, а дальше делай по своему…

— Ничего уже делать не буду.

Альфред отступил к очагу. Повернулся спиной к ним обоим, лицом к огню, так и продолжил говорить:

— Для тебя все пути открыты, Дэмиен. Сможешь претворить свои советы в жизнь.

— Постой, Альфред, а ты?

— Я буду в бессилии наблюдать со стороны, как ты относишься с неуважением к самому сокровенному в этом мире. Но так решила судьба. Мне было видение, Дэмиен. Хозяин Леса во всей мощи и величии явился во сне. Невиданная честь, я всю жизнь буду помнить оказанную милость, пусть счастье навек перемешается с горечью. Мне указано оставить свой пост и вернуться в Ахтхольм. Отныне ты, Дэмиен будешь единственным лесничим леса, пока не выберешь себе преемника и не передашь тому, кого сочтешь достойным попечительство над Ахтхольмом. Я этой милости лишен.

— Альфред, постой друг. Сны сотканы из наших страхов и желаний. Не стоит основываться лишь на них одних.

— Тогда проверь мои слова доступными тебе способами. Ты найдешь, какими.

— Ты оставляешь целый город на мою милость по прихоти. К тому же нам понадобиться твоя помощь, когда родится ребенок.

Тут Альфред повернулся лицом и наконец удостоил Чармейн взглядом, полным чистой и неприкрытой зависти.

— Ребенок? Так быстро? Воистину лес облагодетельствовал вас. Подумай, каких почестей удостоился бы ты, если бы вел себя достойно и оказывал должное уважение…

— Я веду себя, как считаю нужным.

— Тогда ты меня поймешь. Предначертанное исполнилось. Позвольте оставить вас.

Альфред скрылся в глубину пещеры, где виднелась высокая кровать с прозрачным пологом. С его уходом, Чармейн высунулась из кресла и подалась к огню погреть ладони. До этого она старалась стать как можно незаметней, ощущая себя лишней в разговоре.

Дэмиен стоял посреди комнаты прикрыв глаза и она последовала его примеру, стараясь узнать ответ у огонька внутри. Прав ли старый лесничий и его отстранили от дел?

Слабое покалывание, будто котенок просительно царапнул лапкой по ребрам, заставило Чармейн встать с кресла и выйти ко входу в пещеру. Крупные снежинки хлопьями планировали на круглый пятачок у входа. Одна за другой черные как ночь птицы сорвались сверху и стремительным вихрем спикировали вниз, оставив у ее ног мелкие предметы.

Засохший сучок. Кроличья лапка. Жук навозник.

Чармейн опустилась на колени и дотронулась до сучка. Ей стало нехорошо, горло сжало чувство утерянной возможности. Листик одиноко торчащий на сучке был весь изъеден до состояния сухой мочалки и на нем можно было рассмотреть кокон вредителя.

Чармейн ощутила за спиной тепло от присутствия мужа. Его сильная ладонь опустилась на ее плечо.

— Шелкопряд монашенка. Способен изничтожить целый лес, если не остановить его вовремя.

— А что нужно сделать? — Чармейн подняла на мужа взгляд уже понимая, что дерево, сук от которого она держала в руках сберечь не удалось.

— У меня не было учителя, поэтому не знаю, что следует делать, но скажу, что сделал я. Три дня от рассвета до заката я лазил по дереву, давил гусениц голыми руками. Собирал вот эти самые коконы, чтобы затем сжечь.

— Нет ничего возвышенного в работе лесничего, — сказала Чармейн, вспоминая труп волка. — Скорее всего Альфред уважал самого себя, а не лес. Старался не пачкать руки.

— Ты слишком скора судить. Давай посмотрим, что еще принесли вороны.

Заячья лапка. Дэм сам бережно поднял ее на протянутую ладонь как драгоценный камень. Лапка была серая, пушистая, от нее тоже веяло одиночеством и отчаяньем. Чармейн как наяву увидела ушастого крупного зайца, ловкого и сильного. Неудачный прыжок, лапу заклинило в узкой яме не заметной под травой, и вот он совсем как Дэмиен лежит на земле с перебитой ногой. Ушастый дергается, тревожно двигает носом, но вот из-за деревьев показывается зеленая хламида Альфреда.

Лесничий оборачивает зайца пледом и несет в свою пещеру. Там пытается лечить, кормит с руки травой и овощами.

— Брать домой диких зверей нельзя, они привыкают к человечьему запаху, становятся неуклюжими и быстро попадают в зубы хищникам.

Погрызенная заячья лапа явно сигналила о похожем конце.

— Может быть зайца ждала бы та же участь, останься он на поляне? — спросила Чармейн.

— Их в первое время опекают фейри. Они лучше справляются чем мы. Твоя лиса до сих пор хромает по зарослям в здравии. И ежик, помнишь, тот, что ты принесла в тряпице, иногда шмыгает подле хижины. А с беднягой зайцем Альфред перегнул палку. Держал его в пещере, пока тот не пожирнел до безобразия и ловкость себе не вернул.

— Выходит с шелкопрядом он сделал недостаточно, а тут слишком усердствовал? Надо отдать Альфреду должное, за зайцем он ухаживал преданно, пусть и тому во вред…

— Для того, чтобы быть хорошим лесничим требуется прежде всего умение слушать. Искать следы своих поступков, по погибшей роще, по отгрызенной лапке. Быть готовым изменить себя. И ни в коем случае не закрыться в коконе собственных заблуждений.

Чармейн тяжело вздохнула. Ей стало жаль Альфреда, «эльфийского советника». Его имя — насмешка над всем, во что он верил. Эльфы любят лес и служат ему одному. Люди для них особый вид бедных родственников, которых терпят из жалости и ни в коем случае не воспринимают всерьез. Можно им поклонятся, опасаться или дружить, но результат один. Как если влюбиться со всей страстностью в дикого медведя. Ухаживания не примет, пока кормишь да сохнешь издалека будет терпеть, а как проголодается — растерзает.

Альфред в золоченных одеждах дал лесу меньше, чем Дэмиен в простой рубахе. И лес в ответ раздав милость, забыл о старом лесничем

Третий, кого принесли вороны — жук навозник. Невзрачный трудяга без которого рухнет равновесие целого леса. Символ лесничества. Когда Дэмиен дотронулся до него пальцем, тот сверкнул иссиня-черным панцирем и уполз прочь в неведомую щель. В волшебном лесу стало на одного лесничего меньше.