В середине июля 1945 года в небе Суматры регулярно стали появляться самолеты, хотя то, что они там делали, оставалось загадкой. Для людей на земле гул двигателей и отблеск солнца на крыльях самолетов могли предвещать освобождение, но узники так долго пребывали в отчаянии, что теперь не осмеливались мечтать о свободе.

Впрочем, пленные не думали о пилотах, сидевших за штурвалами самолетов, людях, которые не только преодолели узы земного тяготения и могли прикоснуться к лику божию, но и наслаждались жизнью после приземления. В один из убийственно жарких дней Даффи излил негодование в адрес летчиков.

«К [летчикам] мы испытывали только зависть… Летчик свободен. Он волен пойти в лавку, купить кусок мыла и помыться, когда пожелает. Он может выпить стакан чистой воды, коки или имбирного эля. Он может получать письма, написанные менее года назад, читать газеты и слушать по радио сегодняшние новости. Вообразите обед, ожидающий летчика по возвращении на базу, и одну-две бутылочки пива, сопровождающих его трапезу. Представьте приличную, без клопов, постель, в которой летчик спит ночью. Возможно, летчик принимал свое везение как само собой разумеющееся, да еще и ворчал по какому-то мелкому поводу. А мы ждали в убожестве и отчаянии»[1].

Ожидание было особенно мучительным для людей, находившихся в глубине джунглей. «Мы все еще не имели ни малейшего представления о том, что происходит в остальном мире, так как мы были полностью оторваны от него, – рассказывал Фрэнк о тех нескончаемых месяцах 1945 года. – Наша группа затерялась в густых тропических лесах, где полностью расчищенная площадка зарастала за пару недель так, будто мы к ней и не прикасались».

На войне люди болтливы, как в кружке рукоделия, и даже пленные, отрезанные от источника и хода конфликта, сочиняли и распространяли слухи. Нервозность, которую проявляли японцы, когда слышали гул двигателей самолетов, могла указывать на то, что в воздухе теперь господствовали союзники. Ходили слухи о высадках, происходивших по всему Тихому океану, о вытеснении японцев с Филиппин, из Сингапура и Гонконга и о новых ужасных бомбах, уничтожавших целые города. Суматранцы открыто показывали знак V. Говорили, что в Паданге бросил якорь американский линкор «Миссури». И каждый пленный цеплялся за надежду на близкое освобождение.

Тем временем борьба продолжалась. Девятого августа, в день уничтожения Нагасаки атомным взрывом, умерло семь человек, в том числе голландец, упавший при попытке перейти через глубокий овраг по узкому мостику. Вскоре после этого умер англичанин Бромли, отравившись неочищенными орехами каучукового дерева. Бромли умер на койке, стоявшей рядом с койкой американца Бернарда Хикки, которого трепала малярия. Оставаясь прагматиком даже перед лицом смерти, Хикки прошипел: «Заберите его бобы и деньги».

Главным стало цепляться за жизнь. Мысль о том, чтобы умереть прямо перед концом войны, была невыносимой. В период между первой атомной бомбардировкой и капитуляцией Японии умерло около 30 военнопленных[2]. Фрэнк и Джуди проживали каждый день ради одной-единственной цели – сохранить жизнь друг другу. Джуди спала прямо под бамбуковой койкой Фрэнка. Казалось, она стала более настороженной, чем обычно. И не напрасно: она могла не знать этого, но ее официально приговорили к смерти.

Причиной этого приговора была вспышка педикулеза в Восьмом лагере. Вши кормились заключенными с момента их прибытия в лагеря, так что точно неизвестно, почему японцы и корейцы выбрали для дезинфекции именно тот момент. Вероятно, подполковник ВВС Дэвис или кто-то другой из военнопленных в высоком звании намекнул японцам, что формальная попытка улучшить условия жизни военнопленных на строительстве железной дороги сможет смягчить первый инстинктивный порыв любого победителя – перебить охрану в отместку за совершенные ими злодеяния.

Итак, пленным сбрили волосы и брови, а койки и большую часть тряпья сожгли. Потом пришел дополнительный приказ, незамедлительное исполнение которого ложилось на охранников: «Расстрелять проклятую собаку».

Наконец-то желание убить Джуди получило официальное оправдание: надо провести дезинфекцию лагеря, поэтому, во имя чистоты, собаку надо убить. И черт с ним, ее официальным статусом военнопленной.

Но найти Джуди охранники не смогли.

В своем рвении исполнить приказ охранники совершили тактическую ошибку. Вместо того чтобы просто прийти к Джуди и расстрелять ее, охранники сначала стали издеваться над Фрэнком и рассказывать ему о неминуемой гибели его любимой собаки. Это дало Фрэнку время приказать Джуди исчезнуть, и та со всех ног бросилась в заросли.

Джуди не появлялась три дня. В первый день охранники были слишком заняты выполнением предписания по дезинфекции, чтобы искать беглянку, но на второй день они начали охоту всерьез. Несколько охранников объединились и начали прочесывать местность в поисках Джуди. Группы вооруженных винтовками людей ходили по обеим сторонам железнодорожной линии и охотились на собаку. Пленные в беспокойстве ожидали результатов этой охоты. Фрэнк едва мог поверить в то, что под самый конец войны лишится сердечного друга – и только потому, что, как он сам говорил, японцы запоздало «обнаружили свою человечность».

Снова и снова звучали выстрелы, и Фрэнк задерживал дыхание, ожидая вопля боли. Но этот вопль так и не раздался. Возможно, охранники стреляли не в Джуди, а по дичи для ужина или по теням. В конце второго дня из джунглей со скоростью спринтера выбежал охранник, промчался мимо группы пленных и, размахивая руками, стал носиться вокруг поезда. На бегу он кричал: «Тора!»

Вскоре появились и остальные охранники. Охота на собаку явно не задалась. А оставаться в джунглях для того, чтобы быть съеденными тиграми, определенно не стоило. Но и в ту ночь Джуди не появилась в лагере, и Фрэнка по-прежнему глодала тревога. Он был уверен, что видел своего лучшего друга в последний раз. У Фрэнка (и у всех, кто его знал) не было сомнений в том, что за смертью Джуди вскоре последует и его собственная.

А на следующее утро Фрэнк услышал лай.

Лай приближался. Становился все громче. Фрэнк и другие пленные выбежали из барака и увидели Джуди, стоявшую в центре расчищенного участка. Собака весело лаяла и носилась кругами. Обычно Джуди оставалась молчаливой до тех пор, пока ей не начинал угрожать японский солдат или она не замечала опасность, поэтому видеть и слышать ее лай в лагере было крайне удивительно. И хотя Фрэнк невероятно обрадовался встрече с Джуди, другие пленные тоже громко выразили свое облегчение.

Им понадобилось еще какое-то время для того, чтобы понять: их охранники исчезли.

Нигде не было видно людей в военной форме и с винтовками. Солнце стояло высоко, но никакого сигнала побудки утром не прозвучало. Не было и криков «Кура» («Все на работу!»), раздававшихся каждое утро в течение последних несколько лет. Пленные проспали все утро и были разбужены Джуди. Позднее Фрэнк отметил, что охранники «собрались в зоне, окруженной колючей проволокой» в надежде на то, что военнопленные пощадят их[3].

Высокий, истощенный австралиец сказал: «Туда!» и прошаркал по направлению к усиливавшемуся шуму со всем достоинством, на какое был способен, учитывая то, что он ходил почти нагим. Счастливая Джуди возглавляла шествие и громко лаяла. С другой стороны участка леса отчетливо слышался звук работавшего двигателя. Через несколько мгновений на расчищенном участке появились два человека в военной форме и в отличительных красных беретах воздушно-десантного полка британских ВВС.

Было 15 августа 1945 года. Великий день пришел: война закончилась. Пленные и собака наконец-то оказались на свободе. Из-за больших расстояний между лагерями военнопленные, находившиеся за пределами Восьмого лагеря, узнавали о своем освобождении по-другому и в другое время. Дальше по линии железная дорога была наконец соединена. Люди, работавшие в Двенадцатом лагере у Моэаро, встретились с рабочими, прокладывавшими путь к югу от Одиннадцатого лагеря. Примерно в 11.30 знойного безоблачного утра был забит «золотой костыль». В ознаменование этого события провели небольшую сдержанную церемонию. Крики «Банзай Ниппон!» не смогли убедить кого-либо из присутствовавших в том, что этот день принадлежал Японии. Церемония продлилась не более получаса.

Невероятно, но пленные в том районе ждали, когда им официально объявят об освобождении, более недели. Выздоровевший к тому времени Даффи был одним из ожидавших. Когда он сел на поезд, шедший в Пакан-Барое, его ошеломил масштаб задачи, выполненной военнопленными, несмотря на страшную цену, которую пришлось заплатить за этот успех.

В дневнике Даффи написал: «Если б вам довелось увидеть некоторые вырубки, некоторые овраги, некоторые мосты, просеки в густых джунглях, вам было бы очень трудно поверить в то, что такой фантастический проект можно выполнить исключительно за счет физической силы людей. Людей, которые работали босыми. Без грузовиков, тракторов, бульдозеров или механических лопат, тягачей или бензопил, одними только лопатами, носилками (мотыгами или мачете) и корзинами».

В гордости Даффи чувствовалась горечь, да и нормально эксплуатировать эту железную дорогу можно было едва ли. Качество работ оказалось низким – как вследствие умышленных диверсий, так и вследствие крайнего истощения рабочих. Поезда часто сходили с рельсов. Колея пролегала по крутым склонам, которые просто не могли одолеть используемые на линии маломощные паровозы. Японцы, по-видимому, не знали о сроках эксплуатации древесины каучуковых деревьев (или их не беспокоили такие подробности). Она сгнивала в течение нескольких месяцев. Первые мосты и дамбы, построенные поблизости от Пакан-Барое, к концу войны пришли в негодность. Когда военнопленных перевозили из дальних точек во Второй лагерь, им приходилось выходить из составов и смотреть, как поезда медленно проползают по рискованным участкам дороги.

Главным местом пребывания британцев на железной дороге оставался Третий лагерь. Старший по званию офицер этого лагеря, капитан Армстронг, и его переводчик Рэй Смит[4] получили намеки на близкий мир из самого невероятного источника – от громадного корейского охранника по кличке Кинг-Конг. Кинг-Конг завел военнопленных в тень и прошептал: «Хева нарумасита» («Настал мир»). Когда британцы недоверчиво хмыкнули, Кинг-Конг добавил: «Ни но Бакудон Нихон» («На Японию сбросили две очень большие бомбы»). Охранник попытался получить от Армстронга и Смита заверения в том, что после освобождения пленных с ним не обойдутся жестоко, а потом исчез в зарослях. Смит, который не мог ни спать, ни осознать важность события, разбудил своего храпевшего соседа по бараку и сообщил ему новость. Этот человек, известный как Джинджер (Рыжий), ответил: «Ты что, с дерева свалился? Не сходи с ума. Давай лучше вздремнем». Но, к изумлению Джинджера, новость оказалась правдой.

Во Втором лагере вид японцев, сжигавших бумаги и отменявших дневные работы, послужил для пленных предупреждением о том, что назревает что-то крупное. Порции риса увеличили и начали распределять посылки Красного Креста. Людей собрали на концерт путешествовавшего японского военного оркестра. Поначалу какое-то время оркестр играл какие-то народные мелодии (их никто не узнал). Затем, с поразившей охранников неожиданностью, последовала самая знакомая мелодия:

Остальная часть гимна Великобритании, который долгое время был запрещен завоевателями-японцами, потонула во взрыве радости. «Раздался и нарастал хаотичный хор громких голосов, – вспоминал Хартли. – Все говорили и кричали, голоса дрожали от возбуждения, руки энергично работали: все хлопали по спинам всех, и друзей, и врагов. Торжествующие, радостные улыбки и дружеские похлопывания по спине достались даже корейским охранникам, которые старались потихоньку скрыться. То был не их час, но им не следовало бояться, так как никто еще не думал о мести. То было временем ликования, экстатической, неконтролируемой радости, какой никогда ранее мы не испытывали».

Война в Тихом океане, продолжавшаяся 1346 дней, 5 часов и 14 минут, наконец-то закончилась. Было много смеха и поздравлений. Некоторые просто пали на колени и молились. Еще больше людей «сдулись», как проколотые шины. Их сопротивление закончилось. Годы спустя Дж. Л. Пентни вспоминал эти чувства:

«В центре лагеря состоялась простая церемония, во время которой на флагштоке, где до сих пор развевался флаг Японской империи, подняли британский флаг. В этот момент сердце каждого англичанина было полно радости, и по лицам самых твердых духом людей в мире текли слезы, которых никто не стыдился… Большинство товарищей, с которыми я сдружился в начале плена, погибло. Я вспоминал их такими, какими я их знал еще до плена – молодыми, шумными, беззаботными, но обладавшими стойким духом, который никогда не покидал их, даже в крайне враждебных условиях. Мне было 23 года, но я чувствовал себя вчетверо старше».

Японских охранников взяли под стражу ради их же безопасности. Как оказалось, подполковник Дэвис уже два дня знал о том, что война закончилась, но согласился поддерживать порядок до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о мирной передаче власти.

Весь день и даже ночью шло массированное наступление с воздуха: выжившим сбрасывали ящики с продовольствием, оборудование и письма из дома. Самолеты британских ВВС Liberator заменили боевую нагрузку продовольствием. Гарри Бэджер находился в зарослях, когда начали падать первые посылки. «Мы увидели, как с востока летят самолеты, но из-за солнца не могли разобрать опознавательные знаки. Когда начали падать маленькие темные предметы, мы все в страшной спешке бросились в заросли, опасаясь, что это бомбы». «Самолеты снова прилетели, – писал Кен Робсон, – и шли настолько низко, что мы смогли увидеть, как летчики машут нам в иллюминаторы. Мы махали им в ответ как сумасшедшие, смеялись и почти плакали от возбуждения».

Вместо бомб с самолетов сбросили щедрые дары, которых было слишком много, чтобы их собрать. Сыр, молоко, яйца, пиво, шоколад, масло, хлеб, варенье, чай, кофе! Там было и молоко в тюбиках, которое, по словам Смита, вызвало замешательство. «Большинство пленных решило, что это зубная паста, и набрали в рот молока». На кухне готовили обильные трапезы, переварить которые изголодавшиеся люди сразу не могли. Некоторые неделями не ели досыта.

«Послушай, – сказал Фрэнк Джуди с улыбкой. – Теперь война кончилась, и у тебя будет полная порция риса, которой тебе не надо будет делиться со мной».

С самолетов сбросили и одежду, а голые пленные нуждались в любых вещах, от футболок и обуви до формы и головных уборов. Сбросили им и постельное белье, переносные туалеты и, что было лучше всего, полевые кухни и госпитали, которые быстро развернули на земле. Это улучшило условия жизни бывших военнопленных и предотвратило еще большие потери. В общей сложности, в джунгли сбросили почти семь тонн продовольствия и предметов первой необходимости[5].

Все эти припасы были бесплатно предоставлены в рамках операции «Мастиф», азиатской части союзной программы, называвшейся операцией RAPWI (возвращение военнопленных и интернированных лиц из личного состава войск союзников). Операцию «Мастиф» проводили под эгидой лорда Маунтбеттена и начали еще до того, как 28 августа 1945 года на борту американского линкора «Миссури», находившегося не в Паланге, а в Токийском заливе, были подписаны документы о капитуляции Японии. Программа предусматривала обеспечение бывших военнопленных не только продовольствием и одеждой. В рамках операции проводили медицинские осмотры, психологические консультации и занятия, которые вводили людей в курс дел в мире, изменившемся за последние три года.

О существовании лагерей на Суматре, в отличие от лагерей военнопленных в других местах, командованию союзников вряд ли было известно что-то, кроме отрывочных докладов или слухов. Главной причиной такой нехватки информации была трудность ведения разведывательных операций на острове. «Нелегальные организации на Суматре действовали неудачно», – сказано в послевоенном докладе о шпионаже в Азии, но это заявление существенно преуменьшало неудачи антияпонского подполья и разведки союзников. По крайней мере, шесть операций британской разведки, предпринятых с целью проникновения в сердце тьмы, каким была Суматра во время войны, закончились неудачами. Отрывочные доклады подполковника Дэвиса ни разу не доходили до адресата, лорда Маунтбеттена. Эти доклады перехватывали и задерживали японцы. Первые уведомления о масштабах кошмара, творившегося в Пакан-Барое, дошли до союзного командования только после капитуляции Японии благодаря операции проникновения, носившей кодовое название «операция Сталь». Британский майор Оливер Лодж был доставлен подводной лодкой на болотистый берег Суматры и возглавил маленькую группу, которая в начале июня приблизилась с севера примерно на 18 километров к Пакан-Барое. Задачей группы был сбор разведывательных данных, необходимых для вторжения на Суматру, которое условно было намечено на середину сентября. Тайно пробираясь через джунгли, Лодж услышал о капитуляции Японии по коротковолновому радиоприемнику, после чего нагло заявился на ближайший японский пост, потребовал капитуляции и принял ее. Сдавшиеся солдаты рассказали Лоджу о том, что в глубине острова военнопленные строят железную дорогу.

Сообщение Лоджа шокировало людей в штаб-квартире союзников на Цейлоне и заставило их действовать решительно. Лагеря военнопленных на Суматре спешно добавили к целям пропагандистской операции, носившей кодовое название «Птичья клетка». Был начат сброс листовок, предупреждавших японцев о серьезных последствиях, которые наступят в случае, если военнопленным причинят какой-то дополнительный вред, и содержавших инструкции для самих пленных. К сожалению, из-за отсутствия надежных данных о местоположении лагерей и из-за того, что железная дорога была такой протяженной, очень немногие листовки добрались до адресатов.

Были введены в действие планы отправки на Суматру массированной помощи, но в первую очередь на остров сбросили с парашютом майора британской морской пехоты Гидеона Франсуа Джейкобса, уроженца Южной Африки. Джейкобс, действуя практически в одиночку, должен был принять капитуляцию японских войск на Суматре и, что более важно, оценить положение военнопленных. Достигнув Пакан-Барое, Джейкобс встретился с Дэвисом и был поражен открывшимися ему масштабами варварства[7]. Особенно Джейкобса потрясли и тронули случаи бери-бери в Доме смерти. Впоследствии он так опишет свои впечатления в книге воспоминаний Prelude to the Monsoon («Начало муссона»): «В некоторых случаях тела людей распухали до жутких размеров, а их конечности выглядели как налитые водой воздушные шары. У других больных отеки уменьшились, но с уходом воды из организмов от людей оставались одни скелеты».

Усилия, направленные на безопасный и быстрый вывоз военнопленных с Суматры, срывались отчасти из-за отсталости острова. В официальном докладе об операции «Мастиф» сказано: «Внутренние коммуникации на острове… практически отсутствовали. Поэтому пришлось руководить всей операцией из Сингапура, передавая сообщения по радио на немногочисленные приемники, имевшиеся у подпольщиков на Суматре, и ежедневными посланиями, доставляемыми транспортными самолетами, которые перевозили продовольствие и одежду».

Усилиям Маунтбеттена препятствовало также состояние военнопленных. Оно было сравнимо с худшим состоянием тех, кто выжил на строительстве бирманско-сиамской железной дороги, и ежедневные доклады о положении на Суматре свидетельствуют о тяготах, перенесенных узниками. «Неописуемо… Военнопленных описали как ходячих мертвецов… Все они страдают от недоедания, у них нет интереса к жизни, и им нужна психологическая помощь… За последние три месяца 249 человек умерли от болезней и недоедания… Японцы не предпринимали абсолютно никаких попыток предоставить лечение. Всех военнопленных плохо кормили и избивали».

В ходе расследований обнаружилось, что никакого подобия медицинской инфраструктуры, которая заботилась бы о больных и умирающих военнопленных, на Суматре нет. Поэтому было принято решение перевести их в массовом порядке в Сингапур. Но до того момента по воздуху в лагеря перебрасывали медицинские принадлежности и лекарства. В одном из докладов приведены краткие сведения о доставленном на Суматру грузе, который включал миллион единиц пенициллина, 100 тысяч таблеток мепакрина (лекарства от малярии), 1000 одеял, шприцы, иглы, различные ножницы, 20 носилок и 15 санитаров. Вместе с продовольствием с парашютом спустился один психиатр, некий майор Блэйр, который сразу же после приземления начал работать с травмированными бывшими пленными».

В другом отчете приведены данные о «распространенности заболеваний» среди выживших в плену людей:

«Хроническая малярия – 100%

Возвратная малярия – 70%

Бери-бери – 50%

Общий авитаминоз (дефицит витаминов) – 100%

Язвы – 8%

Бактериальная дизентерия – 1%

Амебная дизентерия – 0 %».

Низкие показатели заболеваемости двумя последними болезнями связаны с тем, что заразившиеся ими люди уже были мертвы.

Пятнадцатого сентября леди Эдвина Маунтбеттен, супруга лорда Маунтбеттена, официально занимавшая должность «главного суперинтенданта медсестер и подразделений бригады скорой помощи св. Джона», а также бывшая руководителем операции «Мастиф» в самих лагерях, нанесла двухдневный визит в Пакан-Барое в рамках недельной поездки на Суматру. Высадившуюся леди Эдвину приветствовал обрадованный бывший военнопленный, потерявший единственную свою одежду – набедренную повязку: он так спешил встретить самолет, который должен был остановиться на взлетно-посадочной дорожке. Этим человеком был вездесущий Сьовальд Канингэм-Браун. Когда хорошо одетая дама вышла из бомбардировщика Lancaster, Канингэм-Браун от смущения залился краской стыда. «Извините», – пробормотал он. Дама открыла портсигар и сказала: «Сигарета – вот что вам нужно!» Только когда они, в окружении свиты леди Маунтбеттен, прошли в лагерь, Канингэм-Браун узнал, с кем болтал, покуривая и будучи в чем мать родила.

Леди Маунтбеттен провела время на Суматре, живя, как написано в ее отчете о поездке, «в разных зданиях бок о бок с японскими офицерами, обвешанными оружием». Опасность для ее жизни была невелика: к этому времени офицеры стали смирными, как котята, и просто надеялись избежать суда и получить разрешение вернуться в Японию. Генерал-майор Т. О. Томпсон высадился на Пакан-Барое вместе с леди Маунтбеттен, но при посещении железнодорожных лагерей они, согласно докладу о ходе операции «Мастиф», «нашли условия в лагерях такими скверными, что Томпсон улетел обратно в Сингапур и принял меры к немедленной эвакуации пленных с Суматры морем и по воздуху».

Леди Маунтбеттен посетила несколько лагерей и встретилась почти со всеми военнопленными, которые находились в сознании. Как отметил Гарри Бэджер, она была первой белой женщиной, которую пленные видели за долгие годы. Впервые за годы люди носили нормальную одежду. «Мы диву давались, почему нам внезапно выдали пару шортов и рубашки не по размеру и с желтоватым оттенком», – вспоминал Кен Робсон. Но бывшие пленные оставались морально и физически надломленными, больными лихорадкой, просто карикатурами на тех, кем они когда-то были. Многие, в том числе некоторые из самых сильных духом людей, не менявшихся в лице во время страшнейших избиений и лишений, которым их подвергали японцы, открыто плакали. Один человек, которого в качестве наказания несколько последних месяцев держали в маленькой клетке, смотрел на свои руки, сжимавшие плитку шоколада Nestle. Он был приведен в такой экстаз невероятным призом, который достался ему, что даже не взглянул на проходившую мимо леди Маунтбеттен.

Руз Войси вспоминает, что был одним из тех военнопленных, которые стояли полукругом вокруг леди Маунтбеттен, когда она заверяла их: «Мой старик [ее муж] позаботится о вас, не волнуйтесь». Дж. Э. Р. Персонс записал в своем дневнике, что «она говорила хорошо и отлично поладила с парнями» – возможно, благодаря комментариям вроде того, что записал Дж. Д. Пентни: «Вам, ребята, будет приятно узнать, что когда я улетала сюда из Сингапура, японский генерал, главный по лагерям для военнопленных, попытался убежать, забыв сапоги». Годы спустя Робинсон напишет: «Она была явно и глубоко тронута тем, что увидела».

Джордж Даффи написал в дневнике, что леди Маунтбеттен спросила его, откуда он.

«Из Бостона, Массачусетс», – ответил Даффи.

Удивленная тем, что видит американца, леди Маунтбеттен сбивчиво спросила: «А что вы здесь делаете?»

«В настоящее время, мэм, пытаюсь вернуться обратно в Бостон».

Она засмеялась и села рядом с Даффи на целых 15 минут, слушая его рассказ о том, как его взяли в плен «фрицы». Потом встала и приказала Дэвису «поставить американцев первыми в очередь на эвакуацию».

На следующий день леди Маунтбеттен посетила более отдаленные лагеря, в том числе тот, где находился Фрэнк и где военнопленные вели себя менее формально. Леди Маунтбеттен, блиставшая в своей белой форме, медленно прошла вдоль ряда выживших, которых собрали по случаю ее визита. Сопровождающие следовали на шаг позади нее. «Их внешний вид и их форма резко контрастировали с видом и одеждой группы полуголодных, истощенных людей, за счет которых жили штабные», – вспоминал Фрэнк. Леди Маунтбеттен пожала руки некоторым из военнопленных, кивнула другим. Потом она подошла к Фрэнку, который стоял ближе к концу колонны. Джуди, как всегда, прижималась к ногам хозяина. Леди Маунтбеттен взглянула на Фрэнка, а потом на его собаку. Ее лицо расплылось в широкой улыбке, которую можно было сравнить со знаменитой счастливой улыбкой Джуди[8].

Когда настало время отъезда, леди Маунтбеттен сказала несколько слов о том, что судьба операции по спасению пленных на Суматре висела на волоске. «Нам следовало провести полную эвакуацию военнопленных еще до того, как на острове высадился хотя бы один солдат союзников или к его берегам подошли военные корабли… К счастью, каким-то образом нам удалось спасти вас, и нет сомнений, что, если бы война продлилась еще на несколько недель, в этих местах не осталось бы в живых ни одного пленного». По словам Рэймонда Смита, «позднее из сохранившихся приказов японской армии со всей очевидностью стало ясно, что в случае высадки союзников на Суматру все военнопленные и ромуся подлежали уничтожению»[9]. Таким образом, вывод, сделанный леди Маунтбеттен, не был домыслом, хотя в настоящее время никаких подобных приказов в доступных источниках не найти.

С учетом плохого обращения с узниками, смертность могла быть гораздо выше. Проведенная при освобождении перепись зарегистрировала в Пакан-Барое 4772 пленных. На строительстве железной дороги в разное время работало около шести тысяч человек, не считая ромуся, но никого в другие лагеря не переводили. Единственным выходом со стройки была смерть. По оценкам, умерло 677 человек, в том числе 431 голландец, 204 британца, 38 австралийцев, 3 американца и 1 норвежец. Никакого формального учета бессчисленных умерших ромуся не вели: по осторожной оценке, на строительстве умерло 100 тысяч ромуся. Из доживших до освобождения пленных 3185 человек были голландцами, 722 – британцами, в том числе Фрэнк, но Джуди в этот подсчет не вошла. Среди выживших были 170 австралийцев, 213 индонезийцев и одинокие датчанин и норвежец. Выжил и десяток американцев, в том числе Джордж Даффи. Даффи полагал, что приказ леди Маунтбеттен отправить американцев с Суматры как можно скорее проигнорируют, и действительно, в течение двух дней после того, как высокопоставленная англичанка взошла на борт самолета «Дакота», ничего не происходило. Тогда Даффи просто ушел из лагеря и отправился на аэродром. Он пустовал, но там было лучше, чем в лагере, поэтому Даффи остался там. На следующий день прилетел другой транспортный самолет, который и забрал Даффи в Сингапур. Даффи переночевал в отеле Ruffles, а потом взошел на борт судна и совершил головокружительное кругосветное путешествие. Даффи посетил Сайгон, Калькутту, Агру, Карачи, Бахрейн, Каир, Триполи, Касабланку, Азорские острова, Новую Шотландию. Наконец, 5 октября Даффи прибыл в аэропорт Митчел-Филд в Нью-Йорке.

«За 17 дней, – писал впоследствии Даффи, – я преобразился и был перенесен из невероятного, угрожавшего смертью существования в состояние благоговейного восхищения. Флаги! Люди! Уличное движение! У-у!»

Как оказалось, Даффи мог бы не беспокоиться. В течение следующей недели всех военнопленных, которые не были голландцами, эвакуировали в Сингапур (голландцев оставили на Суматре, поскольку очень многие из них жили на этом острове). Тяжело больных перебросили самолетами, а давно страдающих малярией и выздоравливавших от бери-бери (в эту группу входил Фрэнк) забрал специальный самолет, присланный по приказу генерала Томпсона. Джуди, конечно, улетела вместе с Фрэнком. На этот раз собаку не надо было протаскивать на борт тайком. Наконец-то Фрэнк и Джуди могли походить под парусами в Южно-Китайском море, не опасаясь торпедных атак или того, что на головы им посыплются бомбы. На пути в Сингапур улыбка Джуди была шириной с Малаккский пролив.

Черед уезжать Питеру Хартли настал внезапно. Как-то днем, слоняясь вокруг Пакан-Барое в ожидании отъезда с дьявольского острова, он осуществил свою давнюю мечту: с жадностью съел блюдо из шести яиц с рисом. Он лелеял мечту об этом со временем Глоегоера. Наконец-то представилась возможность ее осуществить: в лагере оставались еще тонны продовольствия и не много людей, чтобы наслаждаться едой. Поэтому он сосредоточился на блюде своей мечты и устроился, чтобы поглотить его.

В этот самый момент явился гонец. «Эй, сержант, ты летишь следующим самолетом. Все собрались и ожидают тебя в грузовике. Тебе лучше поторопиться, а то пропустишь самолет». Хартли сгреб яйца и побежал к грузовику. Когда тот прибыл на аэродром, с губ Хартли еще стекал яичный желток.

Группа военнопленных австралийцев высадилась в аэропорту Сингапура, где их встретили репортеры. Среди них был Этоул Стюарт, вернувшийся на свой пост в Сингапуре после трудностей, с которыми он несколько лет назад покидал этот город. Стюарт увидел выходивших из самолета высохших, преждевременно состарившихся людей.

«Пока тяжело больных уносили на носилках, – сообщал Стюарт, – люди мигали от яркого солнечного света и скрывали головы под одеялами. Было видно, что их долго держали в темноте и не кормили. Некоторые пленные выглядели немногим лучше обтянутых кожей скелетов. Они молчали и стояли, замерев на месте. Двигались только их глаза, следившие за работой медсестер».

Сообщение другого корреспондента, Дж. Э. Хэрриотта из Sydney Morning Herald, подписчикам газеты читать было еще труднее.

«Вчера я увидел первую партию освобожденных военнопленных, прилетевших из зеленого ада Пакан-Барое (Суматра). Их истощенные тела напоминали об ужасных картинах концлагеря Бельзен в Германии. Это зрелище описать почти невозможно.

Я видел, как по лицам таскавших носилки индийцев текли слезы, когда они переносили тела, которые когда-то были людьми. Я слышал, как страшно богохульствовали летчики и солдаты, пришедшие посмотреть на прибытие пленных и увидевшие то, что выносили из самолетов.

Трудно передать то, что я увидел, так, чтобы меня не заподозрили в преувеличениях, но это определенно история, которую надо рассказать и которую должен прочитать каждый австралийский солдат, чтобы понять, каковы они, японцы.

Вчера перевезли около сотни живых свидетелей дьявольской жестокости японцев. Три с половиной года назад эти парни были хорошими бойцами. Сегодня они – груды костей и кожи, которые едва ли похожи на людей. Их лица отмечены жутким сходством, которое оставила печать крайних несчастий, крайней слабости и страшных заболеваний.

Медсестра британских ВВС Марго Скотт, летавшая в Пакан-Барое на самолетах гуманитарной миссии, сказала мне: «Это – самые сильные из больных. Другие слишком плохи для транспортировки по воздуху. Они умирают каждый день».

«Пакан-Барое был худшим из лагерей из всех, какие я видела», – добавила Марго Скотт.

Я помог выносить некоторых больных из самолетов. Они были настолько легкими, что я почти мог нести по одному больному в руке. Страшные гноящиеся раны, въевшиеся в тела и конечности людей язвы искусно перевязали медсестры в самолетах, но пленных все еще прикрывали грязные лагерные лохмотья и обноски. Люди обросли бородами, были босы и наголо обриты. У некоторых имелись только остатки рубашек и набедренные повязки, а у других совсем неописуемое тряпье.

Большинство этих больных вынесли на носилках, на которых они провели весь перелет. Некоторые пленные, сваленные на пол салона самолета, пытались ползти или хромать к трапу, где их брали на руки и спускали на землю. Если они садились или ложились, снова встать они не могли.

Два лежавших на носилках австралийца хриплым шепотом рассказывали свои истории ужасов. Один даже пытался шутить. Шутки он и его товарищ по несчастью сопровождали жутким пронзительным смехом, от которого у меня переворачивалось сердце»[10].

Один из бывших пленных очень точно сформулировал свое положение: «Японцы выкачали из нас последнюю каплю крови»[11].

Мужчин и женщин, не нуждавшихся в срочной медицинской помощи, отвезли в место, являвшее собой полную противоположность условиям, в которых они жили в Пакан-Барое. Их разместили в роскошном отеле Ruffles. Там же поселили и пленных из других районов Суматры, в том числе работавших на цементных заводах в Паданге и женщин из лагерей в Медане и Палембанге. Впервые за долгие годы они спали на настоящих простынях.

Многих больных перегружали на транспортные самолеты для быстрой переброски домой. Фрэнк находился в пограничной категории: повторные приступы малярии оказались очень упорными. Но он знал, что перелет означает автоматическое расставание с Джуди. Ему надо было любой ценой обеспечить себе перевозку морем. Как писал Фрэнк, пришлось «использовать все мои ораторские способности, чтобы убедить администраторов в том, что меня нельзя перевозить на самолете». И он добился успеха.

Однажды днем нарочный нашел Фрэнка, который играл с Джуди во дворе. Человек и собака восстановили вес, потерянный в джунглях Суматры. Нарочный принес Фрэнку документы на посадку на судно. В бумагах говорилось: «Отплыть в Англию на борту транспортного судна «Антенор», и это были самые чудесные слова из всех, какие только читал Фрэнк. А потом он прочитал примечание: «Строго соблюдать следующие правила. Не брать на борт собак, птиц или других домашних питомцев».

Судьба невероятным образом снова ополчилась против человека и его лучшего друга. Но, в конце концов, они вместе прошли муки плена, и Фрэнк просто не мог уехать, бросив Джуди. Пришло время провести последнюю тайную операцию.

В день отплытия для того, чтобы тайно пронести Джуди на борт, Фрэнк заручился помощью четырех друзей. Во-первых, собака должна была избежать встречи с военной полицией, патрулировавшей порт. Это было сделано довольно просто: Джуди нашла укрытие между большими спортивными сумками, которые везли на пирс, к трапу. Из-под парусины торчал только нос Джуди.

Фрэнк поднялся на борт и дождался походящего момента. Когда суета на пирсе улеглась, он дал сигнал четверке участников заговора. Они подошли к трапу, показали документы двум служащим, контролировавшим посадку, и вступили с ними в продолжительную беседу, в ходе которой неоднократно указывали на город. Они на какой-то момент отвлекли внимание охранников от трапа. Когда те отвернулись, Фрэнк, наблюдавший за происходившим с палубы, снова свистнул своему ловкому пойнтеру. Собака выскочила из укрытия, вскарабкалась по трапу. Комок коричнево-белой шерсти бросился в сумку, с которой ожидал Джуди Фрэнк. И Фрэнк давно изученным движением закрыл сумку и поднял ее на плечо.

Сразу же после этого он спустился на нижнюю палубу и спрятал Джуди под своими пожитками.

Все прошло поразительно легко, особенно по сравнению с проносом Джуди на «Ван Варвик». Так после почти девяти лет, проведенных в Азии, Джуди впервые направлялась в Англию.