Вставив ключ в дверь, Айра украдкой глянул через плечо, но в квартиру вошел без промедления. Сел за кухонный стол читать почту. Целая пачка писем с просьбами о помощи: боль сердечных терзаний, искренние истории о больных и бедняках, а также о больших ярких зверях и птицах – все они плохо приспосабливаются, всем грозит вырождение. Мольбы пришли по адресу.

Позвонили в дверь. Айра поправил галстук и пошел открывать.

– Чему радуешься? – рявкнул сиплый голос гетто. Это был Руфус.

– О, входи. Какой сюрприз.

Обычно Руфус приходил в пятницу вечером. Сегодня была среда.

Руфус был высокий анемичный человек невнятного среднего возраста, в длинном черном кожаном пальто, таком же картузе, черных кожаных штанах и тяжеленных ботинках. От него вечно разило лекарствами.

– Ходячий морг, – проворчал Бисмарк. Он соскучился под плинтусом и снова патрулировал квартиру.

– Пришлось сегодня к тебе заглянуть, бледнорожий, – сказал Руфус. – У меня фигня с тачкой. Какой-то пидарас увел новехонькую «Севилью», а мне оставил рухлядь 64-го года, ржавое говно, мне в таком на свалку ехать неудобняк.

– Он украл у тебя «Кадиллак» и взамен оставил другой?

Руфус уставился на Айру.

– Иначе неэтично. Юрист должен знать такие вещи.

Айра потряс головой.

– Столько лет работаю – ничего подобного не слышал.

– В пятницу иду новую тачку покупать. Раздался стук в дверь. Айра открыл.

– Привет, Айра. Привет, Руфус. – Элизабет. – Пришла сказать, что замок починили. – Она показала Айре новенький блестящий ключ.

– Великолепно. Ну, пока.

– Ну, спокойной ночи.

Айра запер дверь. В гостиной Руфус слегка расчистил кофейный столик и, развалившись, аккуратно положил туда ноги. Уперев локти в спинку дивана, он вытянул пальцы и соединил их на животе.

Айра терпеть не мог, когда ноги клали на стол. Но сейчас только спросил:

– Из чего у тебя ботинки?

– Из какой-то тупицы, раз ее поймали. Но мягкие. На мозоли не давят.

Пришло время для ритуала покупки кокаина. Поскольку Руфус пришел неожиданно, я надеялся, что у Айры нет налички и он достанет заначку из шкафчика. Однако он открыл бумажник и с демонстративной точностью крупье выложил деньги на столик. Руфус выудил из-за подкладки картуза маленький белый пакетик.

Обмен состоялся, и Руфус сказал:

– Мышиная возня. Толку ноль. Ты же умненький еврейчик, должен знать, что цена падает, когда количество растет. Мне сегодня подкинули свежий товар с нефиговой скидкой.

Он назвал количество и цену, и Айра вскочил.

– У меня на развлечения столько нет. – Он подошел к каминной полке и пощупал фигуру на шахматной доске. Явно сконфужен, вот-вот станет извиняться. Руфус держал паузу.

– Как неловко, – сказал Бисмарк. – Но Руфус хорош.

В конце концов Руфус сказал:

– Просвети. Зачем ты меня так часто зовешь, раз приходится лишние бабки тратить? Что-то не похоже на такого жида. Типа сейчас модно, чтоб живой ниггер в гости заявлялся, а?

Руфус поднялся и посмотрел на Айру. Их разделяла шахматная доска. Фигуры – в текущей позиции партии, которую Айра разыгрывал по переписке с отказником из Советского Союза. Доска воплощала собой духовные узы с плененными братьями, и Айра свирепо ее стерег.

Руфус об этом прекрасно знал. Он взял белую королеву и перевернул, словно заглядывая ей под юбку. Потом сказал:

– Ты из пригорода, а? Большой дом, мальчик с фонарем, маленький ниггер на газоне?

Руфус поставил фигуру обратно. Айра вернул ее на законную клетку, а Руфус тем временем нашел на каминной полке другой неприкосновенный предмет – менору. Держа ее в руках и балансируя на одной ноге, он поднял другую на половине шага, скалясь с угодливым почтением.

– Так? Дождь или солнце, старина Руфус освещает путь.

– Послушай, я работаю в юридической консультации для неимущих, – заканючил Айра. – Почему ты разговариваешь так, будто я невежественный расист?

Руфус засмеялся. Золотые зубы – словно из одного набора с золотыми браслетами. Широкие ноздри чувственным изгибом распластались на лице – не то что Айрина детская палатка.

– Что смеешься?

– Ничего, тощий, не парься. – Руфус вытер глаза. – Эй, да в эту штуку по девять свечей каждый раз надо. Еще бы у тебя наличка была. Погоди – это такой специальный еврейский свет? Чтоб господь не пускал в дом лягушек, саранчу и прочее дерьмо?

– Примерно.

Руфус оглядел комнату и улыбнулся.

– Лягушек нет. Тараканов нет. Нехило работает. Надо бы и мне такой завести. А золотые бывают?

Он обмахнул диван и снова сел. Айра сел рядом. Руфус увидел на стуле подарочную коробку.

– Это мне? – спросил он. – Как мило!

– Элизабет. Шарф. У нее день рождения на следующей неделе. – У Айры был голос человека, которому объявили отсрочку смертного приговора.

– А что ж ты его тут оставил? Твоя старуха увидит.

– Конечно, увидит. Она его и купила.

– Что, она позволяет об себя ноги вытирать?

– Прости, не понял? Руфус кивнул на менору.

– Эта хреновина означает, что ты следуешь заповедям. Но ты живешь с сучкой и прелюбодействуешь.

– Библия была написана тысячи лет назад, – возразил Айра. – Жизнь меняется. Я храню верность ее духу.

– Мне это нравится, – засмеялся Руфус. – «Отлично, офицер. Я куплю у ниггера кило порошочка, но все законно – по духу».

– Послушай. Я работаю в шаббат, но это ради клиентов. Я не убиваю. Я спасаю клиентов от гибели и защищаю от лжесвидетельств. Я не прелюбодействую – именно так, потому что мы оба не состоим в браке. Я не краду. И все знают, как я почитаю мать.

– А как насчет «глаз за глаз, зуб за зуб, жизнь за жизнь»? А?

Хотел бы я услышать прямой ответ – после всего, что случилось с Розой и остальными. Но Айра отвертелся:

– Это не заповедь. В любом случае это понимают неверно. Этот закон обуздывал варварство – в те времена можно было жизни лишиться за кражу цыпленка. – Он наконец заткнулся, но потом все же не удержался: – Откуда ты столько о Библии знаешь?

– Воскресная школа. Меня мать водила десять лет. Но ты вот что мне скажи – а как насчет глаз положить – в смысле, не возжелай жены соседа своего? Это же заповедь.

– А при чем тут?

– Кончай, Айра, кому ты мозги пудришь? Сучка приходит, и ты на нее пялишься, как повитуха на младенца.

– Элизабет? – Айра пожал плечами. – Конечно, она привлекательная женщина. Я же не араб, чтоб глаза себе выкалывать.

– Блин, вот же кретины – закрывать шмотьем единственную штуку на нашем зеленом шарике, которую стоит видеть. – Руфус закатил глаза к потолку и покачал головой. – Я хотел тебя спросить, бледнорожий, кому ж тогда весь этот порошок, если не собираешься блондинку заправить? Что-то не верится мне, что этот ошметок теста помешает тебе трахнуть его бабу.

Айра дернулся.

– Они же мои друзья. Этому тебя тоже в воскресной школе научили?

Руфус захрустел пальцами.

– Хотел бы я знать, почему вы, евреи, учитесь в дорогих университетах, а выходите оттуда и даже дерьмо по запаху не узнаете? – Он распахнул пальто. На воротничке черной шелковой рубахи металлической нитью было вышито имя.

– Та самая рубашка, – прошипел Бисмарк. – Мой братец, едва родился, тут же на нее вскарабкался и прочитал эту чертову надпись изнутри. Получилось «Суфур».

Руфус достал из кармана серебряную фляжку и глотнул.

– Хочешь тратиться на куриные потроха – валяй. Хочешь всю жизнь прожить с одной сучкой – хорошенькой сучкой, только мяса многовато, – и упустить эту хитрожопую беленькую киску – валяй. Но я тебе не верю. Блин, будь я тобой, я бы знал, что моя старуха никуда от меня не денется, сечешь? Да кого она лучше меня найдет? Я бы понимал, что старый блондин, бочонок пузатый, тоже никуда не денется, и я не получу разведенную беленькую киску, которая меня донимает, сечешь? Так что никаких проблем. Я бы взял, что причитается и мне, и ему. Я бы купил порошка побольше, чтоб окучить беленькую киску, и – опа! – я на коне. Ниггеру с плантаций адвокатский диплом ни к чему, ниггер и так любой сучке ляжки раздвинет, как жареные окорочка, и разложит ее на тарелочке, как перезрелый арбуз. В натуре, будь я даже пушером каким из гетто, вставил бы ей как нечего делать. Я видел, она на меня пялилась…

Виртуозно.

– Хватит! – Айра заломил руки. Руфус опять засмеялся:

– Расслабься, тощий. Я просто сказал, что, если б дело касалось меня, я бы купил товар и сыграл обе партии. А ты поступай, как знаешь. – Он встал и застегнул пальто. – Но скидки скоро закончатся.

Руфус направился к двери развинченной походкой, поводя плечами и раскачивая руками. Как все высшие подклассы, он научился использовать при движении свои верхние отростки. Айра, пошатываясь, семенил следом. Когда Руфус открыл дверь, на площадке уже стояла Руфь.

– Как делишки? – спросил он и, не дожидаясь ответа, прошел мимо нее и спустился по лестнице.

– Что это он сегодня явился? Что-то не так? – Руфь чмокнула Айру в щеку.

– Вот и я порой думаю: что-то не так. Руфь скинула туфли и забросила ноги на столик.

– Пожалуйста, не делай этого, – сказал Айра.

– Прости. Так что хотел Руфус? Айра сел.

– Предлагал мне порцию. У него машину украли, и ему срочно нужны наличные.

– Ты что, шутишь? – рассмеялась Руфь. – Да его одежда с побрякушками стоит не меньше авто.

– Это ничего не значит. Я на работе ежедневно вижу парней, которые одеты так же и притом по уши в долгах, их выселяют из квартир и распродают всю мебель. Им выпендреж необходим. Они из-за него и преступниками становятся.

Руфь растирала багровые отметины на ногах.

– Не понимаю. Если Руфус предпочитает тратиться на драгоценности вместо счетов – ты тут при чем?

– Он не милостыню просил. Он сделал мне предложение. С чего ты взяла, что он пытается меня облапошить?

– Разве мало того, что ты рискуешь здоровьем и карьерой, отдавая ему запредельные суммы? Или ты у него в долгу, потому что он заложник своего выпендрежа?

Айра снова перешел к каминной полке.

– Это не преступление – за отсутствием жертв. Как порнография или проституция. Политики на этом зарабатывают себе репутацию, а нищета и дискриминация губят страну. Все эти законы – сплошной мусор.

– Хороши они или плохи, ты поклялся их соблюдать, – сказала Руфь тише. – Если хочешь их изменить, займись политикой. – Она потянулась к нему. – Но, пожалуйста, не надо. Не хочу жить с политиком.

– Я даю Руфусу деньги, и они просто возвращаются в теневую экономику. Так и должно быть.

Руфь покачала головой.

– На что ты даешь деньги? На обучение проституток и дилеров или на права, на «Кадиллак», торговцам кокаином? Ты покупаешь наркотики, и появляются новые жертвы.

– Она прекрасна, – сказал Бисмарк.

– А если б он не был черным, ты бы тоже на него наезжала? – спросил Айра.

– Как может Руфус не быть черным? – засмеялась Руфь.

– Вот как? – горько сказал он. – Наркодилер, сутенер и автомобильный маньяк бывает только черным?

Руфь попыталась развернуть его лицом к себе.

– Что случилось, дорогой?

Айра молчал. Я надеялся, что его раздражала застрявшая в голове картинка: улыбающаяся Элизабет лежит на теплой земле, платье задрано, бесстыдно раскинуты ноги, темная розовая пизда сдается здоровенному черному члену. Если так, Руфи не стоило ударяться в материнство.

Бисмарк со мной не согласился:

– Это все наркотики. Айра не дурак, не станет защищать Руфуса. Это чувство вины, и я тебе скажу, откуда оно взялось.

Я помню, как Цыганка впервые принесла Айре кокаин. Задолго до твоего рождения. Она не сказала, как он называется.

– Это эликсир из страны предков, он обостряет чувства, от него больше хочется любви, – сказала она. Что за женщина!

Айра тогда спросил:

– Ты не веришь в афродизиаки?

– О, да, котеночек. Попробовала вот это – работает.

Она показала маленькую стеклянную ампулу.

– Спасибо, что сказала. – Он посмотрел на свет. – А я думал, он другой – земной какой-нибудь, вроде корней. – Лицо побелело: – Это же не кокаин, правда?

Это слово он сказал шепотом. Он еще был партнером фирмы и с криминальными уликами не сталкивался. Она погладила его по щеке:

– Товар качественный, я уверена.

– Невероятно! – завопил Айра. – Ты что, не знаешь, что хранение этого… товара – преступление?

– Кого это волнует? Мое дело, – пожала плечами Цыганка.

– Кого волнует? Кого волнует? – переспросил он громче и побагровел. – Меня волнует. Я же адвокат, не забыла?

Точно такой же спор, как сейчас, только в тот раз он защищал другую сторону.

– Я поклялся исполнять законы, все законы, – сказал он. – Нельзя взять и выбрать, какие тебе больше нравятся.

Цыганка повела его в спальню. Свободной рукой она расстегнула блузку и юбку.

– Айра, если бы закон не разрешал чесаться, ты бы его исполнял?

– Глупости, – ответил он. Не очень уверенно.

– Я хочу знать, любимый. – Она разделась донага и легла. – А если бы правительство издало закон против чесания? А мне бы понадобилось, чтобы ты почесал меня, вот прямо тут. Ты как поступишь, возлюбленный мой? Выручишь меня?

– И конец клятве, – сказал я. – С человеческими самцами так просто. Ночью Руфь его окучит, он и забудет все.

Руфь его уже утихомирила. Они вместе готовили ужин. Элизабет не упоминалась ни разу. Бисмарк продолжал.

Но Айра не стал чесать Цыганку. Все бубнил:

– Ты проверяешь меня на вшивость.

Она сунула палец в вагину, потом его облизала.

– Да, проверяю.

Но он не поддавался. Его веки дрожали – он опасался взрыва. Но к нашему с ним удивлению, она с наигранной скромностью завернулась в халат.

– Мы должны соблюдать законы. Спасибо, Айра. Мне давным-давно следовало понять.

Она села к телефону. Айра смотрел на нее с опаской. Я не мог взять в толк, что она делает. Сначала я решил, что блефует: она не набрала семь цифр. Затем я понял – она позвонила по 911.

Она сказала:

– Я хочу сообщить о преступлении… в доме моего друга…

Айра замахал на нее руками, губы его лепили «нет!».

– Да, соучастник здесь, Айра Фишблатт. – Он прикрыл трубку рукой, но Цыганка вырвалась: – Мы хотим сдаться полиции.

– Ты что делаешь? – разъяренно зашептал Айра.

– Почему он не нажал на рычаг? – спросил я.

– Черт, не знаю, – ответил Бисмарк. – Может, не хотел нарушать первую поправку к конституции.

Она чуть не плакала.

– Мне так стыдно. Содомия. Не меньше сотни раз. Да, орально-генитальные сношения…

– О господи! – вскричал Айра и выдернул телефонный провод из розетки.

Десять минут спустя он уточнил свои юридические принципы и отправился в кровать, уже под кайфом и почесываясь.

Сегодняшний необычайный разговор следовало использовать.

Я спустился на пол и рысью помчался в угол прихожей, где оставил волос с подушки Элизабет.

Айра и Руфь сидели за столом. Снова разгорались горячие угли ссоры.

– Но он же не из любви к нам сюда ходит, – говорила она.

– Я думаю, мы ему нравимся.

– Я думаю, наши деньги ему нравятся больше.

– Ты делаешь из него воплощенное зло.

– Это не зло, – сказала Руфь. – Все любят деньги. Но его способ заработка аморален. И он делает тебе плохо, чтобы получить больше.

Я полез на спинку Айриного стула, держа волос в лапе. Окликнул сидевшего на потолке Бисмарка:

– Куда она смотрит?

– Прямо ему в глаза.

– Посмотри на это вот как, – сказала она. – Руфус приходит, вкусно ест, приятно общается, да к тому же уходит богаче, чем пришел. Нам бы таких друзей.

Я карабкался по синей шерстяной Айриной спине. Положение мое было шатким.

– Все чисто?

– Давай, сейчас, – сказал Бисмарк. – По-моему, ей противно.

Я взлетел по спине Айры и изящно бросил светлое лассо через его плечо на лацкан пиджака. На синеве заблестело золото.

– Это не подаяние. Я плачу ему за товар и доставку.

Руфь нагнулась и поцеловала его в щеку. Я уже был на полу.

– О да, ты научился блямкать по капиталистическим струнам, – сказала она. Отстраняясь, она заметила волос и смахнула его с пиджака. – Светлый, как у Элизабет.

Айрин подбородок раздвоился – Айра изучал собственные колени.

– Зачем ты так? Это, наверное, с работы.

– Нет, дорогой. Волос без темного корня. Он поднял волос и протянул ей.

– Ну, отправь на экспертизу.

– Да что с тобой такое?

– У нас сегодня день инквизиции? – И он вышел из комнаты. Руфь пошла следом.

Я вернулся к Бисмарку на потолок.

– Я сомневался, но теперь понял, – сказал он. – Ты, Руфь и Оливер устроите их роман, даже если это всех вас убьет.

– И Руфус.

Перепалка продолжалась в гостиной. Интересно, заметит ли Айра ночью ямки у нее на заднице.

– Это лишь вопрос времени, – сказал я.

Прямо под нами раздался грохот хитина. Потирая голову, из дыры в плинтусе вылез Дэвид Копперфильд.

– Я женщина одинокая, покинутая, и все против меня.

Следом появился Цицерон, крича внутрь:

– До каких пор, Каталина, ты будешь испытывать наше терпение?2

Мы с Бисмарком заторопились по стене. Возможно, оставшееся время мы переоценили.