«Это был кочевник».

За последние семь дней губы Эллери пересохли повторять — говорить, кричать, шептать, — эти слова снова и снова.

Начиная с момента, когда встревоженные воины ворвались в королевский шатер, привлеченные криком молодой госпожи, вся жизнь принцессы стремительным клубком событий покатилась под откос. А, может, то произошло много раньше — с минуты, когда она прошептала «согласна» в церкви у алтаря не тому мужчине.

День и ночь трагическая судьба Оркеса не выходила у нее из головы. Несчастный мужчина, главной причиной несчастий которого стала она, Эллери, являлся всякий раз, стоило закрыть глаза. Она вновь видела его предсмертный взгляд, полный боли и тоски, заново переживала те страшные мгновения, когда из последних сил он отвернулся, не желая на пороге смерти видеть ее лицо.

Эллери проклинала безжалостную судьбу, злилась на Сапфо, одним взмахом меча вновь перевернувшего ее жизнь с ног на голову, и еще сильнее злилась на себя. Потому что при всей чудовищности совершенного Бродягой поступка она все равно не смогла, не сумела перестать переживать, думать о нем, бояться за него.

Свершившееся на ее глазах убийство не могло снискать в душе девушки одобрения или прощения… Но вместе с тем ненависти, о которой говорил Бродяга, не было.

Была усталость, была горечь, обида, тревога, страх — что угодно, но только не ненависть.

Эллери осознала, насколько сильно переживала за Сапфо, только когда снаряженный в погоню за убийцей отряд вернулся ни с чем. Только в этот миг стянувшая горло удавка напряжения чуть ослабла.

Но до конца не отпустила.

Да и возможно разве было обрести хотя бы подобие спокойствия, когда вокруг разверзлась пропасть? Когда каждый следующий шаг мог стать роковым — любое непродуманное слово, случайный взгляд, неосторожный поступок? Она, точно мошка, все сильнее вязла в паутине лжи, разрастающейся с каждым новым днем.

Принцесса запуталась. Запуталась в себе, в своих мыслях и чувствах.

Раз за разом она задавалась вопросом, можно ли было продолжать испытывать что-то к убийце собственного мужа? И раз за разом ответ погружал ее сердце во тьму, он лишал ее даже права скорбеть по Оркесу, ибо скорбь эта оставалась на губах горечью двуличия.

Если бы она по-настоящему горевала по мужу, то, не сомневаясь, выдала бы его убийцу.

Будь она преданной женой, то искоренила бы любые чувства к Сапфо в своем сердце, выдрала бы с корнем, точно сорняк.

Всю свою прежнюю жизнь она поступала так, как велело ей сердце, — пусть даже разум порой протестовал против принятого решения. Так было вплоть до момента свадьбы, до мига, когда она отчетливо осознала, что пути назад нет, что человек, стоявший рядом с ней, — ее теперешняя судьба. Тогда, впервые в жизни, она покорилась. Воле обстоятельств, решению отца, выбору Сапфо — как тогда ей казалось — сознательно позволившего этой свадьбе случиться.

Но насмешнице-судьбе точно мало было этого всего. И она обрушила на отчаявшуюся принцессу новые испытания. Вначале им стала открывшаяся правда о Бродяге, о том, что он, как и она сама, оказался всего лишь жертвой. Не успела она толком примириться с этой горькой истиной, как настала та страшная ночь, разделившая ее существование на «до» и «после».

Впервые в жизни она запуталась. Впервые ни разум, ни сердце не могли ей помочь разобраться в самой себе. Еще недавно Эллери казалась себе уже взрослой — но в минуты, когда в полной тишине равнодушных чужих покоев звучали ее глухие рыдания, она становилась лишь напуганным, одиноким ребенком, рядом с которым не было никого.

Еще тягостнее было находиться там, где родился и вырос Оркес, где каждый придворный, каждый слуга знал и помнил его с младенчества. Где каждый, считавший себя в этом праве, приносил ей соболезнования, сокрушался об их таком коротком браке, отчего девушка еще сильнее ощущала себя настоящей предательницей.

В этом замке она была чужой. Она должна была войти в него будущей хозяйкой, супругой мужчины, который однажды станет здесь повелителем, а вошла вдовой.

Единственным человеком, способным разделить с ней её печаль, стала Дария. Она часами сидела с Эллери, держа принцессу за руку. Они почти не разговаривали — а зачем? Слезы стали связующей нитью этих полных грусти встреч, вот только горевали девушки о разном.

Эллери оплакивала короткую жизнь супруга, выбор Сапфо, поставивший на грань все то, что с таким трудом удалось ему достичь. Рыдала, выплескивая наружу собственную беспомощность, неспособность защитить близкого человека — и спасти от смерти того, кто протянул ей руку помощи в момент, когда меньше всего на свете она ожидала этого.

Дария… О чём рыдала темноволосая красавица? Или, возможно, о ком?

Порой человек бывает слишком эгоистичен в своих несчастьях.

Если бы переживания Эллери не поглотили ее душу целиком и без остатка, то, возможно, рыжеволосая принцесса могла бы задуматься и внимательнее приглядеться к горю подруги.

Но она была поглощена собственной трагедией, и слёзы Дарии казались ей не более чем сочувствием и данью уважения Оркесу.

Эллери снова и снова воскрешала в памяти роковую ночь, пока ей, наконец, не удалось понять, что именно в поведении Бродяги показалось странным. Тогда, в момент, когда реальность закручивалась в безумный узел, она списала странную медлительность мужчины на то, что он все никак не решался нанести смертельный удар, заранее ощущая вину за свой поступок.

Но теперь, снова и снова воспроизводя в памяти смазанные картинки случившегося, девушка поняла, что медлил он из-за руки. Ранение чёрной стрелой, когда-то полученное им по её вине, оказалось куда глубже, чем она представляла.

Принцесса ведь видела в свой приезд в его замок, как непросто мужчине удавалось скрывать свою немощность от посторонних, как раз или два его лицо кривила вспышка боли, — но тогда она не придала значения, поверив его словам о лекаре. А теперь ко всем её переживаниям прибавилась еще и тревога за его здоровье.

Эллери вздрагивала всякий раз, когда приходили новости, — ей казалось, что вот-вот кто-нибудь гневно закричит, когда имя убийцы будет раскрыто. Она понимала, что стоит прозвучать имени Сапфо, — и начнется война. А об её последствиях принцесса знала не понаслышке.

Но пока все новости касались лишь в спешке выдвинувшихся из её родного замка придворных — во главе с самим королем, безутешным отцом, так рано и неожиданно лишившимся сына.

Её снова и снова расспрашивали о случившемся, просили в деталях рассказать об убийце — пока ей удавалось успешно лгать, но она понимала, что повторять эту ложь, глядя в глаза отцу Оркеса или его брату, будет гораздо сложнее.

К девушке вернулись былые кошмары.

Придворный лекарь считал, что каждую ночь во сне она заново переживала смерть супруга. Эллери не разубеждала этого высокого худого старика с крючковатым носом и выпученными, как у рыбы, глазами, благо, сонное зелье он для неё все-таки изготовил.

На самом деле ей вновь начал сниться лес. Вот только в этих снах она больше не была человеком.

Внутри неё клубилась тьма, не было никаких мыслей, никаких желаний, кроме одного — она отчаянно искала кого-то, с жадностью, с болезненным остервенением шла по чьим-то следам, принюхивалась, впитывала слабую ниточку запаха, гнавшую её куда-то вперед.

Зелье привычно спасло, погружая в мир темноты и забвения. Вот только лекарь честно предупредил, с жалостью глядя на девушку, что в её и без того истощенном состоянии долго принимать лекарство нельзя. И кроме всего прочего посоветовал больше питаться и чаще бывать на свежем воздухе.

Эллери сделала вид, что прислушалась к его словам, и даже действительно стала выходить на прогулки в сопровождении немногословной служанки. Однако на деле она отчаянно приглядывалась и прислушивалась — не раздадутся ли звуки подъезжающих экипажей, не зазвучат ли уставшие голоса вернувшихся домой хозяев?

И вот, сегодняшним днем, когда в замок прибыл отец Оркеса вместе с придворными и её собственным отцом, когда она увидела старую няньку, с усилием выгружающую свои старые кости из кареты, девушка не выдержала.

Эллери бросилась к ней, забывая про недавнее потрясение и свои переживания, про решение больше ничего никогда ей не доверять.

Какой же она была глупой! Теперь даже эти казавшиеся неразрешимыми сомнения и укоры меркли на фоне произошедшего.

Она рыдала, уткнувшись в худощавое плечо, а няня ничего не спрашивала, гладя заскорузлыми пальцами мягкую рыжую макушку.

Даже отец снизошел до объятий — неумелых, быстрых, неловких, но на миг наполнивших душу принцессы теплом.

В тот вечер две женщины сидели на огромной кровати, обнявшись. Няня баюкала, точно маленькую девочку, принцессу, а та опухшими от слез глазами наблюдала, как за окном тает в чернильной ночи закат.

Она ни о чем не спрашивала, но Эллери понимала, что это была только передышка. Ниньи наверняка захочет узнать, что произошло на самом деле, и принцесса заранее молила небо дать уверенности на то, чтобы её ложь прозвучала убедительно.

Отец был непривычно тих.

Поначалу она списала эту странность в его поведении на печаль и скорбь. Но что-то в его глазах, когда он задумчиво смотрел на неё во время трапез или редких совместных прогулок, заставляло ощущать растущее беспокойство.

Эллери отказывалась признаваться в том даже себе самой, но взгляд отца пугал. Она видела в нем отражение своих страхов, не дававших ей покоя каждый миг, чувствовала, что её страшная тайна для него не является таковой.

В его взгляде читался приговор Сапфо.

Но принцесса все равно была благодарна отцу за одно только молчание. Выдержать откровенный разговор с ним сейчас она бы не сумела.

А вот с кем пришлось сложнее, так это с Ниньи.

Момент объяснения наступил все же раньше, чем надеялась Эллери.

Когда затих иступленный, хриплый шепот девушки, в глубине взгляда няни затаилась горечь. Ее воспитанница, ее любимая девочка, которую она нянчила с самого рождения, солгала ей! Но винить за это старая женщина её не могла.

Чуть помолчав, она очень мягко произнесла, с грустью и пониманием глядя на принцессу.

— Это ведь был Сапфо?

Эллери с упавшим сердцем вскинула на нее широко раскрытые глаза и замерла. В этой пронзительной зелени затаился страх — за того, чьё имя острым лезвием вспороло напряженную тишину.

— Я ведь так хорошо тебя знаю, Эллери, — с нежным сожалением напомнила старая женщина. — Ты можешь ничего не отвечать — я читаю правду в твоем взоре.

Сокрушенная Эллери медленно поднялась с кровати и опустилась перед Ниньи на колени, склоняя голову.

— Что ты делаешь, девочка? — голос няни непонимающе дрогнул.

— Умоляю тебя, — не поднимая головы, тихо начала принцесса, призывая на помощь все небесные силы. — Заклинаю всем, что у меня есть… Прошу, только не выдавай его!

— Поднимайся! — потрясенная женщина с необычайным для её возраста проворством склонилась над девушкой, пытаясь заставить ту подняться.

Но Эллери оттолкнула протянутые к ней руки и еще раз повторила с нажимом:

— Пожалуйста! Я никогда ни перед кем не стояла на коленях. Но готова делать это сколько потребуется, лишь бы ты молчала.

В широко распахнутых зеленых глазах начали собираться слёзы. Она смахнула их небрежно и приготовилась упрашивать няню дальше.

— Девочка моя, — в голосе собеседницы явственно зазвучала боль. Она тяжело опустилась рядом с воспитанницей и обхватила ее ледяные ладони своими руками. — Прости меня! Знаю, что подвела тебя, подвела тогда, когда старая Ниньи должна была стоять на твоей стороне во что бы то ни стало!

— Так ты сделаешь это? Ты никому не расскажешь о том, что знаешь? — не слушая её слов, монотонно повторяла принцесса, как заведенная. Весь её мир сейчас сузился до единственной цели — не позволить никому раскрыть страшную правду.

— Но ты не должна никогда ни перед кем унижаться! В тебе течет королевская кровь, — пыталась её увещевать вконец растерявшаяся Ниньи. — Неужели ты забыла всё, чему тебя учили? Где твоя гордость, Эллери?

— Ради него я готова пойти даже на это, — бесцветным голосом отозвалась Эллери.

Старая женщина осеклась. На морщинистом лице мелькнули следы запоздалого прозрения.

— Как я могла прежде не видеть этого? Ты ведь любишь его, девочка…

Эллери удивленно застыла, наконец, поднимая лицо к собеседнице. В голове внезапно стало пусто, словно в опустевшем графине, и только одно слово набатом гремело в ней, заглушая любые звуки извне.

«Любовь».

Все это время она не допускала мысли об этом, избегая, заменяя это слово другими, более удобными, менее пугающими: «симпатия», «влюбленность», «привязанность».

Она пряталась от самой себя, боялась повторения прежней ошибки, оттягивала неминуемый миг принятия истины. Но вот это слово прозвучало — и Эллери вдруг вдохнула полной грудью, точно избавившись от незримых оков, все это время стягивающих, мешающих жить в полную силу.

Так вот, значит, какая она — любовь!

Как много раз прежде — сперва маленькой девочкой, затем девушкой — она мечтала, как это чувство войдет в ее жизнь.

Какой простой была жизнь без любви, какой пустой она была! Словно не до конца сложенная мозаика с зияющей дырой сбоку. Вроде замысел мастера виден и понятен, но без этого недостающего кусочка нет красоты. Нет того ощущения, когда не хватает слов и душа рвется в попытке обозреть Прекрасное.

Но Эллери никто не готовил к тому, что любовь может быть такой: беспощадной, жестокой, перемалывающей людей и обстоятельства, толкающей влюбленных на самые безрассудные поступки.

Ниньи что-то продолжала говорить, но принцесса не слышала ни слова, с потрясением принимая запоздалую истину. Ее маленький мир претерпевал очередные изменения. Вот только теперь — наконец-то! — причина изменений крылась внутри, а не шла, навязанная силком, извне.

Ни одна из женщин не услышала, как бесшумно затворилась дверь, открытая оставшимся незамеченным посетителем, решившим так не вовремя потревожить принцессу визитом.

— Из-за него сейчас может разгореться война. Если бы он не убил Оркеса… — эти тихие слова внезапно проникли в сознание девушки, и она взвилась, вскинулась, точно бешеная кобылица, желая всеми силами защитить своего возлюбленного.

— Как ты смеешь такое говорить! В этом поступке есть и твоя вина! — гневно закричала принцесса, теряя самообладание. — Если бы ты отправила ему тогда мое послание, все было бы иначе!

— Иначе? — через силу усмехнулась старая женщина, но во взгляде ее плескалось раскаяние. — А ты не пробовала представить, что было бы, получи он его? Отправился за тобой? Украл из замка? Вы бы тайно обвенчались? Неужели ты думаешь, твой отец оставил бы без последствий такой самонадеянный шаг? Вспомни Майина! И как все вышло.

— Да, были бы последствия! Да, отец не сразу принял бы наш брак! Но неужели ты и впрямь считаешь, что те последствия, с которыми нам пришлось бы бороться, были страшнее смерти Оркеса? Если бы не твое вмешательство, все могло сложиться иначе! И он был бы жив… — горестным шепотом закончила девушка.

Впервые старая женщина не нашлась, что ответить.

Эллери вновь опустилась на пол, роняя голову. Глухие рыдания грозили вырваться наружу потоком слез.

Она так была перед ним виновата! Наверное, эта вина останется с ней на всю жизнь.

Внезапно громкие всхлипывания со стороны Ниньи привлекли ее внимание.

Старая женщина, не таясь, плакала. Эллери даже не помнила, когда в последний раз видела ее такой — и видела ли вовсе. Ручейки слез стекали по морщинистым щекам, на их место приходили все новые — а рыдания не успокаивались.

Женщина медленно покачивалась, худые плечи подрагивали, и это зрелище заставило яростную скорбь в душе девушки утихнуть. В конце концов, это была её старая верная Ниньи, которая всегда была рядом, сколько себя помнила принцесса.

Она несмело протянула к ней руки и привлекла к себе.

— Прости меня, Эллери, — несвязным шепотом вырывалось сквозь слезы няни. — Если бы возможно было все вернуть назад!..

— Ничего уже не исправишь, — грустно шептала девушка, уткнувшись в седовласую голову. — Остается лишь жить дальше. И извлекать уроки из содеянного.

На некоторое время в комнате повисла полная раскаяния тишина, в которой каждая из собеседниц думала о своем. Наконец, с глубоким вздохом Ниньи утерла остатки слез и, отстранившись, упрямо проговорила:

— Наверное, ты до сих пор коришь меня за то, что я не передала то письмо Бродяге. Хотя какое тут может быть «наверное»? — ее лицо искривила гримаса боли. Справившись с собой, она продолжила: — Понимаю, что не заслужила твоего прощения. Но все же хочу рассказать, объяснить почему так поступила. Не ради твоего прощения, а просто чтобы ты знала.

Эллери молчала, не препятствуя. Взглянув на нее, женщина негромко начала свое повествование:

— Это решение мной было принято еще очень, очень давно. Когда ни о каком увлечении Бродягой еще не шло и речи, а Оркеса и подавно не было на горизонте твоей жизни. Я осознала, что больше никогда не соглашусь ни на какую твою авантюру в миг, когда потеряла тебя, когда нас с Норком перехватили люди твоего отца, а вы с Бродягой сбежали. Тогда я чуть не сошла с ума от беспокойства за тебя! — она повысила голос, но глаза ее не видели Эллери. Она сейчас была там, в далеком прошлом, сходящая с ума от неизвестности и тревоги. — Но словно этого было мало, следующий удар настиг меня в замке твоего дяди. Когда я, своими руками, своей помощью чуть не убила свою девочку, свою Эллери! Если бы я только могла знать, что творила в тот миг, помогая тебе сбежать! Наверное, тогда мной овладело безумие или сам дьявол, никак не меньше! Днями и ночами я не знала, где ты, что с тобой, сыта ли, не болеешь ли, жива ли ты вообще!

Эллери молчала, придавленная гнетом опустившейся на плечи вины. Она так привыкла, что няня всегда поддерживала любое ее начинание, что мольбы и капризы в конечном итоге заставляли старую женщину, пусть ворча и кряхтя, но поступать в соответствие с желаниями девушки. Но никогда прежде ей не приходило в голову взглянуть на мир глазами Ниньи. Каково ей пришлось тогда? Сколько всего она выслушала и от Керля, и от короля? Скольким унижениям и обвинениям подверглась из-за своей любви к воспитаннице и желания помочь той?

— Тогда я совершенно отчетливо поняла, что больше не имею права подвергать тебя риску, — тихо, но твердо продолжила няня, не подозревая, что происходило сейчас в душе девушки. — Что мои попытки тебе помочь оборачиваются лишь еще большей опасностью для твоей жизни. И в те недели перед свадьбой, я видела, как ты страдала и металась, точно в клетке, но думала, что дело не в Бродяге, а в твоем отце, что ты отчаянно не хотела следовать его приказу из чистого упрямства. Я поверила, что время все расставит на свои места, и ты одумаешься! Оркес, — на этом имени голос женщины задрожал. — Он ведь был хорошей партией, я столько всего слышала о нем. Лучшего мужа и пожелать нельзя было в той ситуации. — Она оборвала себя и глотнула воздуха, чтобы закончить. — Но если бы я только знала, если бы только внимательнее пригляделась к тебе… Я бы никогда — слышишь? — никогда бы не посмела причинить тебе эту боль.

Эллери, наконец, не выдержав, бросилась в объятия женщины, и они обе погрузились в рыдания. Но слезы эти теперь были окрашены чувством раскаяния и прощения.

— Мне просто так нелегко свыкнуться со случившимся по моей вине. Тот Бродяга, которого я, казалось, знала… — выплакавшись, няня качнула головой, точно продолжая прерванный разговор. — Я не могла никогда и представить, на что он готов пойти ради тебя…

Эллери опустила голову, терзаемая противоречивыми чувствами. Одна часть ее вопила, чтобы девушка молчала. Другая же требовала облегчить душу и признаться во всем — даже в том, что она сама осознала всего лишь несколько минут назад.

— Это моя вина, няня, — глухо произнесла она, наконец, решившись.

— О чем ты говоришь?

— Это ведь я когда-то сказала ему, что влюбленный человек должен пойти на все ради своей любви. В том числе и на убийство! Тогда мне и впрямь казалось, что это так. Как же глупа я была, — она с горечью покачала головой. — Но самое страшное, что он — поверил! Сапфо внял этим дурацким словам, и теперь все, чего он с таким трудом добивался: его трон, его народ, его страна — все находится под угрозой!

— Это не твоя вина, Эллери, — баюкая ее в объятиях, уверенно проговорила няня. — И не вина Сапфо. Вы оказались в непростой ситуации, где каждый из вас поступил так, как знал. Бродяга — взрослый умудренный жизнью мужчина. Он не из тех, кто слепо прислушивается и действует по чьей-то указке. Если бы твои слова не нашли отклика в его сердце, он бы ничего не сделал.

— Но что мне делать, няня? — со слезами в голосе обратилась к женщине Эллери. К её мудрости, к её опыту, к её знаниям, отчаянно надеясь, что она сумеет помочь, сумеет разогнать сгустившиеся над сердцем девушки тучи. — Тогда, в шатре, боюсь, он решил, что я ненавижу его, а я не сумела разубедить. Как же мне исправить все? Как дать понять, что он мне по-прежнему небезразличен? Что я так нуждаюсь в нем сейчас! Сильнее, чем когда-либо прежде!

— Ты все расскажешь ему. У тебя еще будет такая возможность и не раз, — спокойно подсказала та. — Только сперва должны состояться похороны твоего мужа, девочка моя. И на них вдове не пристало думать о другом мужчине.

Эллери подавленно кивнула, соглашаясь со словами няни.

Но перед этим нелегким испытанием для ее сердца, памяти и совести предстояло еще одно. И его она боялась даже сильнее предстоящих похорон, боялась больше всего на свете и сильнее всего мечтала бы отсрочить.

Когда, под вечер очередного дня, явился незнакомый слуга и, коротко поклонившись, доложил, что с ней желает встретиться младший брат почившего Оркеса, сердце принцессы стремительно провалилось в пятки.

Она не испытывала никакого желания встречаться с Гордоном.

После известия о смерти брата он примчался в замок раньше всех, оставив далеко позади королевскую карету. Она до сих пор отчетливо помнила, как он появился на пороге тронного зала — весь бледный, на влажной от пота одежде следы придорожной пыли, на лице застывшая гримаса боли и ярости.

Поговаривали, он загнал двух лошадей — свою и отправившегося с ним слуги — чтобы найти виновника смерти Оркеса.

Тогда ей удалось скормить ему ту же легенду, которой ежедневно она потчевала всех остальных — что в разгар ночи в шатер ворвался мужчина, облаченный во все черное, и стремительным движением нанес удар ее супругу. Тот едва успел вынуть оружие из ножен.

После ее рассказа Гордон вновь отправился на место смерти брата — поговаривали, что снующие там днем и ночью ищейки смогли отыскать какие-то новые следы. Эти слухи ей приносила печальная Дария не замечавшая, как бледнела принцесса, казалось бы, от столь обнадеживающих новостей.

Вернулся мужчина лишь нынешним утром — и зачем-то вновь желал видеть ее.

Так пугавшая принцессу встреча произошла без свидетелей. Эллери хотела, было, сперва возмутиться этим обстоятельством, но что-то в глазах нового наследника престола заставило ее повременить с этим.

Короткий поклон ей — и мужчина вновь застыл перед ярко пылающим камином, точно бы ее появление этим вечером не было его собственным пожеланием.

Языки пламени отбрасывали на его лицо зловещую тень, отчего он казался не человеком, а демоном, вызванным из преисподней, чтобы наказать ее за обман.

— Ваша Светлость. — Вздрогнув от звучания сухого голоса, принцесса сжала пальцы в кулаки, призывая на помощь все свое мужество. — Приношу свои извинения, что потревожил Вас столь поздно. Мне необходимо еще раз услышать Ваш рассказ о ночи смерти моего брата.

— Я уже рассказывала много раз, — напомнила она ему, скрещивая руки на груди и исподлобья наблюдая за темноволосым мужчиной. Гордон вызывал в ней безотчетное чувство страха, необъяснимую панику.

— У меня появились новые вопросы, — он наконец-то повернулся к ней лицом, но лучше бы этого не делал! В его от природы темных глазах плясало безумное черное пламя.

— Спрашивайте, — Эллери с трудом разомкнула пересохшие губы, каким-то уголком разума понимая, что ответы ему не нужны. Неизвестно как, но он все понял, все знает, и сейчас единственная его цель — поймать ее на лжи.

— Большинство прислуги наблюдали за поединком, устроенным двумя воинами, поэтому они ничего не слышали. Но один из слуг… — он нарочито помедлил при виде того, как девушка невольно затаила дыхание в ожидании продолжения, — …один из слуг оказался в этот момент ближе остальных к королевскому шатру. Его слова показались мне довольно любопытными. Он утверждает, что слышал звон стали — вот только не с поляны, где шел шутливый поединок, а именно со стороны шатра.

Гордон замолчал, позволяя ей в полной мере осознать услышанное.

— Вашей Светлости есть, что добавить? — он испытующе смотрел на нее, и в его глазах она явственно могла прочесть приговор: «виновна». — Или возразить?

— Я не знаю, что ему могло почудиться, — Эллери вызывающе вскинула голову, готовясь защищаться. — Кроме того, я премного наслышана о ваших методах расспросов. Неудивительно, что человек мог якобы вспомнить то, чего и в помине не было.

Мужчина с довольным видом сощурился и продолжил:

— Земля в шатре была слишком плотно утрамбована. Непохоже на мирную ночь молодых новобрачных. Или Ваша Светлость предпочитает в качестве прелюдии танцевать? Или, может, сражаться?

Это был уже неприкрытый вызов.

— Пол был устлан коврами, — недовольно возразила она, понимая, насколько ничтожно звучит этот аргумент. — А землю могла быть истоптана воинами, возводившими шатер.

Соперник не стал спорить, вместо этого шагнув к ней. От неожиданности Эллери даже не успела отшатнуться.

— Я могу поверить, что это действительно был кочевник, — его горячий шепот обжигал кожу, принцесса не поднимала глаз, боясь того, что может увидеть сейчас во взоре собеседника. — Могу даже допустить, что какой-то одинокий разбойник оказался настолько безумен, что ворвался в богатый шатер, убил человека и не взял ничего, не тронув беззащитную женщину. Но я не могу понять другого.

Гордон затаил дыхание, и девушка поймала себя на том, что тоже не дышит в ожидании его дальнейших слов.

— Почему вы молчали, принцесса? — он чуть наклонился. Эллери попыталась отстраниться, но жесткие пальцы, больно впившиеся ей в плечо, не позволили этого сделать. Так, что его слова прозвучали прямо ей в ухо.

— Отпустите меня! — она с трудом вывернулась из его цепкой хватки и с ужасом воззрилась на мужчину: — Что вы творите? Хотите обвинить меня в смерти Оркеса? — Эллери напрямик задала вопрос, устав от его угрожающих намеков.

— Что вы, — он произнес насмешливо, ничуть не впечатленный ее жарким отпором. — Разве я могу подозревать Вашу Светлость в подобном? Кроме того, вы ведь можете носить наследника моего брата, будущего короля, — его взгляд метнулся к ее животу, и она инстинктивно прикрыла его руками. — Вам нельзя волноваться. Уверен, вы, как и я, желаете, чтобы убийца Оркеса понес наказание. Не переживайте, я найду эту дрянь и принесу его голову Вам.

С этими словами Гордон ушел, оставив ее на грани подступающей истерики.