Еще не раскрыв глаза, принцесса уже осознала: что-то произошло. Непоправимое и настолько страшное, что разум мучительно тянет с пробуждением, оттягивая последние секунды до момента, когда память неминуемо наводнят воспоминания.

Незнание зачастую несет в себе счастье, вот только понимание этого факта приходит, как правило, слишком поздно.

Так и случилось: рассудок вихрем закружило яркими образами прошедшей ночи, на миг переставив местами прошлое и настоящее, реальность и самые уродливые моменты ночных кошмаров.

Стремительная тряска в карете через ночь, куда-то в сгустившуюся темноту, маленький домик, из-под прикрытых створок которого пробивается тревожный свет, лицо Гордона, обезображенное мстительной маской, рыдающая Дария, осознавшая, что натворила. Лежащий на полу Сапфо, его залитое кровью лицо, обезображенная черными разводами рука, перебитые пальцы, которые едва ли когда-либо срастутся снова…

Картинок было так много, и все они были такими ужасными, что девушка предпочла бы не знать, не вспоминать! Если бы только возможно было все повернуть назад!

Эллери дернулась — и потрясенно застонала. Голова взорвалась вспышкой боли, разрядом прострелившей все тело, начиная с макушки и до самых пят. Попыталась вскинуть руку, чтобы коснуться лба и проверить, осталось ли что-то от лица после этого болезненного взрыва, но конечность отказалась повиноваться, вызвав новую волну паники.

Рядом тут же засуетилась сонная Ниньи — оказывается, она была здесь же, прикорнув в поставленном прямо у кровати широком кресле. Из угла комнаты высунулась растрепанная голова незнакомой девочки, которую мигом позже строгая няня послала за лекарем сообщить, что принцесса наконец-то очнулась.

Дородный мужчина с озабоченным лицом осмотрел девушку, после чего были сделаны неутешительные, увы, выводы. Дикая боль при любом движении головы и отказывающаяся слушаться рука, до ужаса напугавшая девушку, стали следствием отравления едким дымом — как пояснил лекарь, несколько дней принцессе придется провести в постели, пока не пройдут основные симптомы.

Дворец погрузился в траур при известии о смерти младшего — и с недавних пор единственного! — сына короля. Никто в точности не знал, что на самом деле произошло в охотничьем домике, поэтому отделить зерна правды от роя невероятных предположений и шокирующих сплетен было нелегко даже непосредственной участнице страшных событий той ночи.

Эти новости принесла на языке болтливая служанка, приставленная ухаживать за слегшей девушкой в помощь старой Ниньи, которая, впрочем, мало доверяла молоденькой вертихвостке, предпочитая обходиться своими усилиями.

Король Сапфо находился в закрытых покоях, у дверей которых была выставлена охрана, пускавшая внутрь только лекаря да его помощницу. Но судя по частым визитам туда, а также хмурым лицам свиты гостя, состояние мужчины вызывало серьезные опасения.

Ко всему прочему, по слухам, жена покойного Оркеса, принцесса Эллери никак не приходила в себя, а обезумевшую дочь герцога Барти и подавно заперли в родовом поместье, никого к ней не пуская. Неудивительно, что от всех этих сплетен дворец гудел, точно потревоженный улей.

Все это девчонка рассказывала, елозя мокрой тряпкой по полу, Ниньи бросала на нее неодобрительные взгляды, но молчала, слишком занятая — как раньше в детстве — кормлением Эллери с ложечки.

Принцессе совсем не хотелось есть, но спорить с няней не решалась: глаза той так пугающе сверкали, и принцесса понимала: старая женщина винит в произошедшем себя. Она в который раз пошла на поводу желания девушки, и в очередной раз из-за этого ее воспитанница пострадала.

Но сейчас такие приземленные вещи, как чужое чувство вины, мало заботили девушку, все, о чем она могла думать, — это Сапфо. Успели ли его вынести до того, как изменения от воздействия дыма стали необратимыми? Что станет с его рукой, были ли здесь лекари, способные справиться с подобным переломом?

Эти вопросы не давали Эллери покоя. Видя ее мучения, Ниньи попыталась узнать что-то через слуг, но даже она потерпела неудачу. Никто не мог в точности сказать, что происходило за закрытыми дверями гостевых покоев. Принцессе пришлось смириться, утешая себя что, по крайней мере, ее возлюбленный был жив. В противном случае новость о его смерти прогремела бы во всем дворце подобно грозовому раскату.

Выздоровление проходило мучительно. Любое движение вызывало боль, собственная немощность раздражала и тревожила — что, если рука так и не начнет восстанавливаться? Но был и плюс в ее таком беспомощном состоянии: никто не ждал и не настаивал, чтобы она присутствовала на похоронах Гордона, и в глубине души Эллери была только рада этому.

А через два дня ее почтил визитом важный гость, чей приход заранее пугал девушку: она прекрасно отдавала себе отчет, что король жаждет узнать правду, а кроме нее никто больше не мог ему ее дать. Дарию, по слухам, эта ночь лишила рассудка, а остальные участники страшных событий говорить не могли.

У Эллери было немало времени подумать, что же рассказать Тринису. Она понимала, что обезумевший от горя отец, потерявший за короткий срок сразу обоих сыновей, будет искать виновника трагедии. И боялась, что любым неосторожным словом может навлечь кару на голову все еще не пришедшего в себя Сапфо. Потому речь для короля она заготовила заранее, отрепетировав её мысленно, казалось, раз сто.

Король Тринис разом постарел на добрый десяток лет. Хмурый морщинистый мужчина мало походил на себя прежнего. Не тратя времени на пустые беседы, он сразу перешел к вопросам.

Девушка честно призналась, не покривив душой, что они в тот роковой вечер получили послания от Гордона. Умолчала она об истинном участии Дарии в своем приглашении, полагая, что впутывать ту сейчас не стоило — едва ли помешавшаяся девушка сможет пролить свет на правду, и даже королевское наказание в том будет бесполезно. Рассказала, как они с брюнеткой первыми приехали в охотничий домик, как Гордон сетовал на жестокую судьбу, заставившую его потерять любимую женщину взамен навязанной жены покойного брата. Хотел решить в их присутствии, как поступить и кого из девушек все-таки выбрать. Присутствие в ту ночь Сапфо с трудом, но тоже обрело свое объяснение. Якобы Гордон, зная о недавнем воинском прошлом мужчины, воспылал желанием проверить, кто из них двоих окажется сильнейшим. Сапфо, противясь навязанной силком схватке, отказался сражаться, за что в итоге и поплатился рукой.

Эллери, мысленно попросив прощение у погибшего Гордона, с тихим вздохом поведала, что в ту ночь он был словно сам не свой. Говорил дикие вещи, разговаривал сам с собой, вел себя словно обезумевший. Угрожал перепуганной принцессе и дочери герцога, напал на мужчину, попытавшегося защитить девушек и отправить их обратно во дворец. Все внутри принцессы плавилось от стыда, но безопасность Сапфо была важнее собственной совести. Потому она снова и снова в красках описывала, как обескуражены и напуганы оказались девушки, внезапно попавшие в ловушку разом помешавшегося после смерти брата принца.

Наверное, эту мысль ей подсказал кто-то с небес — а, может, из преисподней.

Потому как она, пусть и неосознанно, — попала в цель!

Король, резко выпрямившись, на томительные мгновения застыл, на его вытянувшемся лице читалось изумление — и безысходность. С упавшим сердцем девушка сперва решила, что эта ложь оказалась последней каплей, переполнившей чашу недоверия мужчины. Однако спустя минуту или даже больше по иссохшей щеке Триниса проползла скупая слеза, прежде чем потрясенный мужчина хрипло заговорил. Оказалось, в их роду испокон веков в каждом поколении рождался наследник, пораженный загадочным заболеванием, заставляющим своего носителя незаметно сходить с ума. Как правило, все они погибали молодыми, не успев оставить потомства, — но страшная болезнь все равно проявлялась снова и снова.

Король говорил и говорил, а в пораженном сознании девушки медленно укладывалась невероятная правда — ей удалось его убедить! Удалось посеять сомнения в трезвости рассудка собственного сына, заставить поверить, что не поддающееся рациональным объяснениям поведение принца — не его вина, а следствие тяжелой болезни, исподтишка разрушившей его разум.

Оборвал собеседник свой рассказ на полуслове, неожиданно прервавшись, словно только что осознав, где и перед кем раскрывал душу. На лицо его набежала привычная тень, в глазах поселилась ставшая уже неизменной ожесточенная грусть.

— У меня теперь лишь одна надежда, Эллери, — на прощание сказал он ей, поднимаясь из кресла. — Что ты носишь под сердцем сына Оркеса. Что от моих сыновей в этом мире останется след.

Она сумела выдавить из себя слабую полуулыбку, не в силах прямо сейчас развеять напрасные ожидания мужчины.

— Этого я пока не могу знать, Ваше Величество, — потупив взгляд, выдавила из себя спустя паузу, растянувшуюся на вечность.

Собеседник улыбнулся, вот только улыбка не коснулась его взгляда.

— Время покажет, что я надеюсь не зря.

После его ухода Эллери вновь ощутила раскаяние — на что только ей не приходилось идти, столько лжи и недомолвок окружали ее сейчас! Прежняя принцесса, наверное, задохнулась бы от удушающего чувства стыда. Но теперь угрызения совести были слишком дорогим удовольствием.

Сапфо до сих пор не приходил в себя. Или, по крайней мере, так сообщалось для всех. Ниньи ничего не спрашивала, а Эллери не желала рассказывать и вновь погружаться в ту атмосферу огненного безумия и ужаса, пусть даже только в воспоминаниях. Няня пыталась развлекать девушку разными новостями и неисчисляемым количеством рассказов из своей долгой жизни, молоденькая служанка вслух читала книги — оказалось, что ее научили этому в приюте при церкви. Это стало приятной неожиданностью и для принцессы, и для старой няни, которая под звонкий голос девчонки тихо вышивала в кресле, исподволь наблюдая за принцессой.

Один раз девушку навестил отец. Встреча эта вышла прохладной. От короля волнами исходило неодобрение и почему-то злость. Эллери благоразумно предпочла молчать, будучи неготовой к откровенному разговору по душам, который назревал давно. Принцесса давно смирилась с этой необходимостью, но сперва ей нужно было оправиться после болезни.

К счастью, на третий день наступило долгожданное улучшение. Как только об этом стало известно, король Гидеон объявил, что он отправляется на родину. Дела в государстве требовали срочного присутствия правителя, и дольше откладывать возвращение он не мог.

Эллери же стала частью другой семьи, пусть та теперь и состояла всего из двух человек. Нет, сама она как личность, как женщина не представляла никакого интереса для Триниса. Но пока существовала хотя бы мизерная вероятность появления на свет наследника, ее отсюда никуда не отпустят. Потому девушка понимала, что какое-то время ей предстояло провести здесь, в этом замке, пока всем вокруг не станет совершенно ясно, что никакого ребенка не будет. Но оставаться здесь на всю жизнь… Нет, делать этого девушка совершенно точно не намеревалась.

Старая няня воспринимала как само собой разумеющееся, что она останется вместе с принцессой, ухаживая за девушкой и не выпуская из поля зрения, — чтобы, не приведи небо! — та не исхитрилась попасть в новые неприятности.

Однако планы самой принцессы оказались несколько иными.

В день, когда ей стало известно о грядущем отъезде отца и всей прибывшей с ним свиты, она позвала к себе няню, готовясь к непростому разговору.

— Ниньи, — почуяв что-то неладное, та тревожно вскинула голову. — Ты должна будешь завтра отправиться домой вместе с отцом.

— Нет! — успел вырваться категоричный ответ, прежде чем принцесса успокаивающим жестом остановила дальнейший поток слов: — Не спеши гневаться, Ниньи! Только ты одна на целом свете можешь мне помочь сейчас.

— Я должна быть рядом с тобой, чтобы помогать! — хмурясь, возразила старая женщина.

— Мне нужна иная помощь, — опечалено качнула головой девушка. — Это вопрос жизни и смерти! И ладно бы, если б моих! Речь идет о Сапфо.

Произнесенное имя заставило няню на миг опустить глаза. Пользуясь передышкой, девушка уверенно зачастила:

— Помнишь, в детстве был мальчишка, с которым мы часто играли вместе? Кажется, Гансон, — подумав, с сомнением добавила она. — Это его тогда ранило черной стрелой.

Во взгляде няни забрезжило смутное воспоминание. Нерешительно женщина кивнула, настороженно ожидая продолжения.

— Пусть Норк отыщет его, слышишь? — при звуках имени внука на лицо няни набежала тень. — Надо узнать, что с ним произошло после нашего расставания! Как он пережил последствия ранения. И пережил ли их вовсе, — озвучивать эту мысль принцесса не собиралась, но губы опередили разум.

Взгляд Ниньи сразу же потеплел.

— Не печалься, девочка моя, — она утешающе сжала холодные ладони девушки. — Я уверена, что Сапфо будет жить. И уж тем более какие-то старые раны не станут ему в том помехой.

Эллери промолчала. Няня просто не видела обезображенную руку мужчины, не знала, что последствия ранения оказались куда серьезнее, чем мог кто-либо вообще предполагать. Она не желала себе в этом признаваться, но где-то в глубине души крепло страшное подозрение, что от яда черных стрел невозможно избавиться, и рано или поздно он уничтожит своего владельца лабиринтами прожорливых черных нор под кожей.

— Береги себя, Ниньи! — поддавшись неожиданному порыву, проговорила девушка на прощание, крепко сжимая пальцами сухощавую узкую ладонь няни.

Старая женщина растроганно улыбнулась, пряча за этой улыбкой печаль.

— Со мной ничего не случится, — уверенно пообещала она почти прозрачной девушке, чья рыжеволосая грива, кажется, только и осталась в ней от себя прежней. Даже взгляд широких зеленых глаз изменился, никогда раньше в нем не было столько боли и отчаяния. — Я обязательно доживу до момента, когда моя девочка вновь научится улыбаться.

С этими словами она ласково прижала к себе принцессу, пусть и седовласая макушка доставала той всего до подбородка.

Теперь Эллери оставалось только проститься с отцом. Она оттягивала этот момент до последнего, пока уже все сундуки не были загружены, а экипажи не стояли запряженными у крыльца, ожидая своих хозяев.

Король Гидеон все еще находился под впечатлением прощания со старым другом. Тринис крепился, как мог, но от внимательного взгляда короля не могло ускользнуть, как глубоко тот переживал утрату обоих сыновей.

Момент прощания произошел в небольшом зале, куда девушку пригласил личный слуга отца. Эллери присела в поклоне, храбро встречаясь взглядом с мужчиной. Губы короля были плотно сжаты, на лице — нарисована суровая решимость. Эллери устало поняла, что сейчас ей объявят очередную королевскую волю, как то не раз происходило прежде, и решила опередить собеседника:

— Значит, Ваше Величество оставляет меня?

Отец и дочь — они оба прекрасно осознавали, что именно скрывалось за этими словами.

Мужчина скривился, не желая поддерживать видимость благопристойной беседы.

— Ты больше не часть прежней семьи, Эллери. Ты должна быть благодарной Тринису. Родить ему внука и воспитать из него достойного наследника трона. — Он пожевал губы и все-таки не удержался, чтобы не выплеснуть в лицо дочери ту тяжесть на сердце, что так долго вызревала на протяжении последних недель: — Хотя если бы он знал о твоей роли в несчастье, обрушившемся на его семью, то никогда бы не позволил остаться!

Она вскинула голову, храбро отражая нападение.

— Может, скорее о Вашей роли в этом? Смею напомнить, что именно Вашими руками и был устроен этот брак!

— Как ты смеешь, глупая девчонка! — он скривился. — Я пытался выбрать для тебя лучшую партию из всех возможных, я действительно желал для своей дочери счастья!

— У Вашего Величества был тот, кто просил моей руки, — она напомнила ему о предложении Бродяги. — И за спиной которого Вы, до последнего ничего не говоря, тайком устраивали спешный брак с Оркесом!

Пусть ее чувства уже не были новостью, но это был первый разговор, в котором они оба открыто признавали правду.

Королевскому терпению пришел конец.

— Да что ты понимаешь! Ты всегда ставила на первое место только свои желания! Творила, что хотела, не задумываясь, как твои поступки отражаются на репутации семьи! В глазах всего мира Сапфо был и навсегда останется только воином! Простым наемником, чей меч принадлежал тому, у кого звонче монета! Таким людям не заслужить уважения и почета, будь он хоть сто раз королевской крови! Я не желал, чтобы моя дочь становилась женой такого человека.

— Но почему Вы учитывали только свои интересы? Почему Вам даже не пришло в голову спросить моего мнения?

Его плечи опустились.

— Вот видишь. Ты снова делаешь это. Ты вновь возводишь свои желания на пьедестал, не допуская мысли, что мне, как твоему отцу, как королю, в конце-то концов, лучше знать, что будет лучше для тебя и для страны! Думаешь, ты первая, чей брак состоялся по уговору? С чего ты решила, что вообще имеешь право выбирать!

Он ожесточенно поджал губы, в глазах мелькнул недобрый огонек.

— Ты приносишь только несчастья мужчинам. Все трое, с кем моя дочь должна была связать судьбу — или уже связала — оказались мертвы.

«Кроме Сапфо!» — отчаянно возразил ее взгляд, защищаясь.

Гидеон понимающе усмехнулся, словно прочтя ее мысли.

— И он тоже. Нам ведь известно, что он до сих пор не пришел в себя, девочка. Ты не хуже меня знаешь, что это означает. Он не выживет.

«Это неправда, все ложь, ложь!» — так и хотелось прокричать девушке. Но глубоко в сердце зрела отчаявшаяся истина: слова отца были правдой. И от этой правды хотелось скулить, выть подобно загнанному зверю, забраться куда-нибудь глубоко под землю и свернуться в клубок, зализывая душевные раны.

— Но я не стану здесь, перед тобой даже пытаться изображать скорбь. Нам ведь обоим прекрасно известно, — наклонившись, он почти прошептал эти слова на ухо дочери. — Что в этих краях давно нет и не могло быть никаких кочевников.

Со стороны, наверное, они могли показаться идеальной картинкой: любящий отец на прощание благословляет преисполненную благодарностью дочь, отправляясь в дорогу.

— В любом случае, это уже мало что меняет. Я не собираюсь рассказывать о своих подозрениях Тринису — с него более чем достаточно смерти сыновей, — непроизвольный вздох сожаления вырвался из груди мужчины, но окрепшая уверенность во взгляде не позволяла обмануться: отец принял непростое решение — и теперь ничто на свете не могло поколебать его решимость. В очередной раз. — Но потворствовать твоим капризам больше не стану.

Она даже не пыталась изобразить удивление или оскорбленную невинность, только лишь поинтересовавшись:

— И что будет теперь? Вы снова станете пытаться выдать меня замуж?

— Выдать тебя замуж? — он даже пораженно качнул головой, усмехаясь. — У больше меня не осталось друзей, чьих сыновей ты могла бы свести в могилу. Пожалуй, единственный достойный выход для тебя — это монастырь.

Эллери ошеломленно замолчала, пригвожденная к земле жестким ответом. Моментально вскипевшая ярость требовала немедленного выхода, но что-то внутри девушки остановило этот стремительный порыв. Она просто стояла и смотрела на отца, как никогда четко осознавая, насколько чужими они стали друг другу. Когда он успел стать таким? А, может, это не он изменился, а она сама? И на самом деле он был прав, говоря все те обидные и невозможные слова?

Монастырь.

Нет, принцессе никогда не приходило в голову, что судьба может ожидать ее там — за закрытыми дверями узких келий, в ежечасных молитвах и cлужбах!

Свежая и разливающаяся по венам юность не знала такого слова. Когда весь мир расстилается перед тобой разноцветным полотном возможностей и перспектив, кто в здравом уме будет думать о том, чтобы стать небесной служительницей и навсегда позабыть о себе и своих желаний во благо остального мира?

Прежняя Эллери никогда бы не согласилась даже подпустить подобную мысль на порог своего разума. Но у теперешней принцессы слова отца никак не выходили из головы. Первым желанием девушки после выздоровления было увидеть Сапфо, прорваться к нему и заставить любыми способами бороться за свою жизнь. Но после разговора с Гидеоном, она вдруг осознала нечто такое, от чего сама же девушка еще месяц назад пришла бы в ужас.

«Ты приносишь только несчастья мужчинам».

О, с какой радостью она бы отвергла эти слова! Как сладко было бы отмахнуться от них, забыть, выжечь из памяти и продолжить жить, как прежде!

Но не получалось. Они подстерегали ее ночами, когда она без сна лежала часами, уставившись пустым взглядом в нависающий полог кровати, встречали по утрам, отражаясь в зеркальной глади, насмешливо звучали в чужих голосах. Они проникли в нее саму, отравляя кровь, пропитывая каждое произнесенное слово, закравшись в каждую мысль.

И чем дальше заводили ее размышления, тем Эллери все явственнее осознавала — прозревала! — что все произошедшее в ее жизни, то, что еще недавно казалось ей сосредоточением всех возможных бед и напастей, вдруг свалившихся на ее голову, произошло неслучайно. Все — начиная с ранения Бродяги, оказавшимся куда серьезнее, чем кто-либо мог представить, ее стремительное замужество, смерть Оркеса, и наконец, лежащий без сознания Сапфо — теперь обрело причину.

Хотелось выть во весь голос от того, что прозрение настигло ее так поздно. Но крохотная надежда на то, что еще возможно было все исправить, поддерживала в ней иллюзию жизни.

Неотвратимое решение крепло с каждым днем, но принять его не хватало сил. Ей нужно, отчаянно необходимо было увидеть Сапфо! Она больше не могла сражаться со скорбью и отчаянием в одиночку, гадая, не разбудит ли ее каждым новым утром сообщение о его смерти.

Все в замке наблюдали за страданиями чахнувшей на глазах принцессы с отстраненным пониманием. Каждый знал о постигшей ее утрате, и потому чувства Эллери не казались чем-то выходящем за рамки. И никто в целом мире не знал истинной причины ее скорби, не ведал, что каждый новый миг существования в полном неведении от ее сердца откалывался очередной кусочек.

В один ужасный момент Эллери невероятно четко осознала, что сойдет с ума, если своими глазами не увидит Бродягу. И решила, что то самое мгновение, которое она всеми силами оттягивала, все-таки пришло.

Стража перед покоями не хотела ее впускать. Принцессе даже пришлось прибегнуть к угрозам, используя свое особое положение, — чего раньше она всегда старалась избегать — прежде чем заветные двери отворились, позволяя Эллери войти.

В просторном помещении царила особая атмосфера лазарета, витал запах горьких настоек и лекарственных трав. Все предметы были сдвинуты в сторону, осталась стоять только широкая кровать в центре комнаты, да стол со стулом, очевидно, используемые лекарем во время осмотров.

Не успела она со стремительно забившимся сердцем разглядеть неподвижно лежащую фигуру, укрытую теплым одеялом, как на ее пути вдруг возник посторонний мужчина, показавшийся смутно знакомым.

Еще один стражник?

— Я - принцесса Эллери, — она решила не тратить время и величественно приказала: — Оставьте меня одну с Его Величеством.

— Сожалею, Ваше Высочество, — он учтиво склонил голову. — Но я не могу этого сделать.

Она недовольно вскинулась, предчувствуя новую стычку. Да как смели простые воины перечить ей, королевской дочери?

— Я приказываю тебе покинуть комнату! — по недавнему опыту со стражей у дверей она повысила голос.

— Я этого не сделаю, — мужчина прямо выдержал ее взгляд, и при виде его непоколебимой решительности она почувствовала, как гнев от чужого неповиновения, уже не первого за сегодняшний день, застилает глаза. — Пусть даже сюда войдет сам король.

Все естество девушки требовало немедленно нажаловаться на этого строптивца, не умеющего подчиняться приказам, но разум осторожно советовал повременить с этим. Эллери помедлила, прежде чем с неохотой последовать подсказке последнего.

— Почему ты отказываешься подчиняться королевским приказам?

Глаза собеседника заволокла пелена. Но голос звучал столь же сдержанно и учтиво.

— Потому что в прошлый раз, когда я подчинился приказу и ушел, жизнь моего господина почти оборвалась. И до сих пор висит на волоске.

От подобной откровенности принцесса удивленно подняла глаза. Неожиданный ответ внезапно примирил ее с этим странным мужчиной, решимость которого обрела причину, и причина эта в глазах девушки с лихвой перевешивала недозволенность его поступка.

Она внимательнее пригляделась к собеседнику, терпеливо ожидающему ее ответа, и тут ее запоздало осенило, почему его черты кажутся такими знакомыми! Незнакомец был тем самым мужчиной, кто вынес ее из охотничьего домика в ту страшную ночь! Он был одним из тех, кто пришел за Сапфо, а, значит, сейчас они сражались на одной стороне.

Но насколько всерьез можно было ему доверять? Прежде девушка даже не задалась бы этим вопросом, но теперь, после нескольких предательств, совершенных самыми близкими людьми, Эллери боялась довериться кому-либо, пусть даже в самой малости. И все-таки ее губы, несмотря на все сомнения, вымолвили главный тревоживший ее вопрос:

— Он выживет?

— На все воля неба, — собеседник уклончиво ушел от прямого ответа, но отчаяние во взгляде принцессы на миг, словно в зеркале, отразилось в глубине светлых глаз.

— Что говорит лекарь? — она не унималась, наконец-то получив доступ к информации, в которой так отчаянно нуждалась все это время.

Мужчина неуловимо нахмурился.

— Ничего конкретного. Будь состояние Его Величества чуть лучше, мы бы без промедления увезли его на родину! И там выходили, чего бы это не стоило. Но пока он столь слаб… Я ничего не могу поделать, кроме как быть с ним рядом каждую минуту.

Эллери сокрушенно вздохнула. Она была готова к такому ответу, пусть в глубине души и лелеяла слабую надежду на улучшение.

— Тогда… Я просто посижу с ним, хорошо? — она произнесла этот вопрос и отстраненно подметила, как неуверенно он прозвучал — словно она спрашивала разрешения! И у кого — у простого воина! Прежде это привело бы ее в ярость — на саму себя, разумеется. Теперь же не вызвало ничего, кроме глухого равнодушия. Все существо девушки сейчас было занято предстоящим разговором, пусть и слышать который ее возлюбленный не мог.

Короткий кивок головы — и мужчина занял прежнее место у двери, глядя строго перед собой. Он был ненамного старше Бродяги, и выправка выдавала в нем бывалого воина. Интересно, кем он был — давним знакомым, с которым бок о бок Сапфо сражался в прошлом, будучи простым наемником? Или же верным подданным, уже отчаявшимся увидеть на троне настоящего правителя?

Но принцесса тут же позабыла о своих размышлениях, как забыла и о чужом присутствии. Все прочие мысли вылетели из головы, стоило ей приблизиться к кровати.

Тяжелое дыхание девушки становилось все громче с каждым шагом. Глаза потрясенно расширились, в самый последний миг она опомнилась, и горестный вздох едва не нарушил скорбную тишину комнату.

Боги, как он был сейчас непохож на самого себя!

Лежащий мужчина казался бледной копией смуглого, полного сил и жизни Сапфо.

Растрепанные темные волосы в контрасте с белой кожей казались смоляно-черными. Нос оказался все-таки сломан — припухлость и краснота прямо свидетельствовали об этом.

Налившийся слезами взгляд ринулся ниже — туда, где поверх покрывала вдоль тела покоились руки. Одна из них — та самая! — была до самого плеча перебинтована светлой тканью. Эллери гипнотизировала плотную повязку, мечтая проникнуть сквозь нее и увидеть, удалось ли лекарю сотворить чудо, и одновременно желая никогда больше не видеть того страшного зрелища, преследовавшего ее ночами.

Невероятно осторожно, боясь потревожить больного малейшим движением, она присела на краешек кровати и с болью вгляделась в любимые черты.

Текли мгновения, а она все не могла заставить себя заговорить. Ком в горле мешал выдавить из себя хотя бы звук — Эллери боялась, что первое же слово обрушит скопившуюся лавину признаний, и в то же время знала, что должна это сделать.

Её рука нерешительно поднялась в воздух и невесомо коснулась спутанных прядей, с нежностью убирая их со лба мужчины.

— Когда-то давно, наверное, в нашей прошлой жизни, ты сказал, что если бы Майин — ты ведь еще помнишь такого? — к которому я так порывисто сбежала из дворца, по-настоящему любил меня, он никогда бы не обрек меня на такую жизнь, не позволил бы отказаться от всего, что я имела по праву рождения, — на первую же тихую фразу потребовался весь запас воздуха в легких. Эллери замолчала, закусив губу. Оказывается, выворачивать душу было больно, очень больно. Как хотелось ей сейчас, чтобы закрытые глаза вдруг распахнулись, ослепив теплой синевой, чтобы Сапфо остановил её слабой улыбкой, заставив страшные слова так и остаться несказанными.

Но мужчина так же недвижно продолжал лежать, и следующие откровения полились легко, словно сломив какую-то незримую стену в душе девушки, после которой ничего уже не было страшно.

— Знаешь, кажется, я только сейчас по-настоящему поняла, что ты тогда имел в виду. И о чем однажды сказала Ниньи «…можно добровольно отречься, согласиться на разлуку, на расставание, даже уйти. Уйти, понимая, что эта боль окажется меньшим злом», — эти слова, давным-давно произнесенные мудрой няней, вдруг всплыли в памяти и встали, точно последняя недостающая деталь.

Картинка, наконец, сложилась. Вот только от нее хотелось рыдать во весь голос.

— Какой же глупой я тебе, наверное, тогда казалась! — через силу усмехнулась принцесса, а набухшие на глазах слезы, уже не таясь, стекали по щекам. — Исторгала умные, как мне тогда думалось, вещи, призывала, поучала, не понимая, что значит на самом деле любить.

Она прервалась, чтобы утереть совсем не по-королевски хлюпающий нос.

— А вот теперь знаю, хотя, кажется иногда, предпочла бы никогда не узнавать. Любить — это сложно, больно, порой несправедливо! Это точно позволить своему сердцу жить в груди кого-то другого и беспомощно наблюдать за его биением со стороны, не в силах помешать или спасти.

Пальцы, уже не слушаясь хозяйку, невесомо порхали по лицу мужчины, лаская, обводя до боли знакомые черты, запоминая.

— Эти слова застревают у меня в горле, но я должна, обязана их отпустить наружу. Знаешь, я поняла это совсем недавно… Сначала не верила, но потом смирилась… Наверное, нам с тобой просто не суждено быть вместе. Я слышала о таком из старых легенд и сказок, и всегда смеялась над этим — разве может любовь зависеть от чьих-то глупых предрассудков? Человек сам творит свою жизнь, добиваясь, завоевывая и отстаивая любовь. Ты сам это знаешь, я много раз тебе говорила, — она замолчала, чтобы утереть залившие лицо слезы, на мгновение позволяя воспоминаниям украдкой унести ее в те счастливые моменты, когда на всем белом свете они были вдвоем: там, у костра, лизавшего огненным языком дно неба, или в затерянном на краю мира домике, в котором, кажется, и остались доживать ее последние наивные мечты. — Но теперь знаю. Это действительно не выдумка. Мы с тобой, Сапфо, — она наклонилась к застывшему вне разума и реальности мужчине и с нежностью выдохнула любимое имя, точно невесомое, тончайшее кружево, что могло порваться от любого неосторожного вдоха. — Доказательство тому.

Без остановки льющиеся слезы капали на одеяло, расплываясь темными пятнами, попадали на бледное лицо воина.

— Ты упорно шел против судьбы, раз за разом вмешиваясь в уже сплетенный узор паутины наших жизней. И каждый последующий шаг тянул за собой неотвратимые последствия. Я кляла в том сперва небо, потом тебя… в конце — одну лишь себя. И только сейчас поняла, что в этом нет нашей вины. Боги давали понять много раз, что мы с тобой просто не должны были встретиться!

На последнем слове Эллери, не сдержавшись, всхлипнула и вынуждена была отвернуться, чтобы перевести дыхание. Этот разговор с Бродягой вытягивал последние силы из истощенной души девушки.

— Вот к чему привела наша любовь — ты лежишь сейчас передо мной словно неживой. Застывший на самом краешке жизни. Но я усвоила урок, поняла совершенную нами ошибку. Я больше не буду идти наперекор желанию неба, и не позволю сделать этого тебе. Пусть даже это будет значить, что мое сердце отныне останется с тобой, но лучше я буду жить без него, чем потеряю тебя, Сапфо! Теперь ты сумеешь выжить, я знаю. Ты никогда не сдаешься. Ты истинный воин по натуре, это в твоей крови, в твоем сердце.

Она даже сумела улыбнуться сквозь слезы.

— Я так горжусь тобой! Если бы ты только мог это знать! Я столько всего не успела тебе рассказать, столько всего осталось недосказанным, и мне больно смириться, что это навсегда останется со мной, — она честно призналась ему сквозь тихие всхлипывания. — Я не знаю, как до сих пор жива, как еще не сошла с ума от этих безнадежных мыслей. Все то время, пока ты находишься здесь, мне нет покоя, сердце мое живет в этой комнате, с тобой, пока разум заперт в теле где-то за десятками стен. И я оставляю его тебе! Пусть ты этого и не узнаешь.

Она неохотно поднялась на ноги, ощущая, что если не уйдет сейчас, не сможет сделать этого никогда.

— Я буду любить тебя всегда. До последнего вздоха, я клянусь тебе в этом. И обещаю, что больше никогда не поставлю твою жизнь под угрозу этой больной, неправильной любовью.

На лице мужчины блестели прозрачные капли слез.

На миг сердце девушки пропустило удар, на одно томительное мгновение всем существом ее завладело облегчение, радость, недоверие, восторг. Прежде чем она осознала, что то были ее собственные слезы.

Эллери едва сдержала стон. Ласково коснулась щеки воина, утирая влагу, украдкой позволяя себе эту малость — насладиться прощальными прикосновениями к любимому лицу.

А затем — зажала сердце в кулак, собрала все крупицы, крохи выдержки и отвернулась, почти ничего не видя из-за застлавших глаза слез.

И уже на пороге она обернулась к застывшему у дверей мужчине, по каменному лицу которого и не сказать было, что ему довелось только что стать свидетелем откровений принцессы.

— Спасибо вам, — тихая благодарность шла из самого сердца Эллери.

— За Ваше спасение? — невозмутимо уточнил воин. Значит, он прекрасно запомнил лицо спасенной им девушки.

— Нет, — она отвернулась к двери, чтобы он не разглядел выражение ее лица. — За то, что теперь рядом с Ним будете вы.

И она вышла, не дожидаясь ответа.