Посреди рабочего дня, когда весь коллектив не покладая рук, душа в душу трудился, санитарный ветеринарный врач колбасного цеха мясокомбината Екатерина Николаевна Грищенко невесть почему ворвалась в помещение отдела труда и зарплаты и за здорово живешь стала «шуметь, кричать, размахивать руками…». Еще того хуже — она даже «пыталась учинить драку и разбила телефонный аппарат», чем совершила преступление, именуемое, увы, хулиганством.

Тотчас были приняты необходимые меры. Возмущенные очевидцы дали сигнал, и вот уже наряд милиции мчится на комбинат, чтобы призвать врача к ответу. Но врач — странное дело! — не отпирается. «Да, кричала. Да, шумела», — признается она.

Вот и отлично! Составляется протокол: «…Грищенко взяла бутылку молочную, стоящую с цветами, и ударила по столу, бутылка разбилась, после чего Грищенко схватила телефон и счетную машину и вывела их из рабочего положения…» «Возбудить уголовное дело», — наложил резолюцию на протоколе майор милиции Гардин.

Дальше все двинулось своим ходом. Пройдя положенные формальности, дело попало в суд. Поддерживать обвинение прибыл сам прокурор района товарищ Косин. Рядом с ним заняла место общественный обвинитель Колмогорова. «Коллектив возмущен поведением Грищенко и просит строго ее наказать», — заявила она в своей пламенной речи.

Два года лишения свободы условно с обязательным привлечением к труду — таким был приговор, и, право, его трудно назвать слишком суровым. Все судом учтено: и то, что женщина, и что ребенок на иждивении, и что ранее не судима. Чем же тогда она недовольна? Почему ее жалобы уже составили внушительный том? Что привело ее в мой кабинет, где она не очень-то связно «излагает историю»? Я никак не могу в нее вникнуть, в эту историю, все отвлекаюсь на «побочные обстоятельства». Замечаю, как стремится она показаться воспитанной. Сдержанной. И корректной. Как старается расположить…

Я листаю протоколы, жалобы, заявления — множество документов, запечатлевших образ отъявленной скандалистки, — листаю, пытаясь соотнести свои впечатления с тем, что написано там. И знаете: получается! Верю!.. Точнее: могу поверить. Ничуть не удивлюсь, если вдруг исчезнет улыбка и голос — мягкий, напевный — станет совершенно иным. Не удивлюсь, ибо стоит мне задать хоть один неудобный вопрос, стоит выразить малейшее в чем-то сомнение — вижу: начинают дрожать ее руки, лицо покрывается красными пятнами, сужается взгляд, дыхание становится прерывистым, резким…

И это — в разговоре с тем, к кому сама обратилась за помощью и кому, очевидно, полностью доверяет. А каково было им — сослуживцам, с которыми она не очень-то церемонилась, пред кем не очень-то стремилась играть какую-то роль?! Уж им-то, наверно, еще как доставалось, когда попадали под ее горячую руку. И слов, наверно, не выбирала, и улыбкой не жаловала, да и в положение, как принято говорить, вряд ли входила.

— Так?

Я жду, что она возмутится. Скажет: «Вы тут все заодно!» Еще, чего доброго, и меня причислит к врагам, напишет и на меня докладную.

— Так? — повторяю я свой вопрос, чтобы прервать затянувшееся молчание.

Она смотрит грустно и жалостно, говорит виновато:

— В общем-то… Так…

Много лет назад, в семидесятом, недавняя выпускница Московского технологического института мясной и молочной промышленности приняла на себя нелегкие обязанности санитарного ветврача колбасного цеха. Любая работа, если к ней относиться серьезно и добросовестно, всегда нелегка. Работа врача санитарного — одна из самых нелегких.

Не оттого, что требует большой физической нагрузки. Она требует нагрузки психической. Требует твердости. Принципиальности. А порою и мужества.

Врач санитарный не лечит. Он проверяет. Он стоит на страже нашего с вами здоровья. А может быть, даже и жизни. Он следит за тем, чтобы в пищу не проникла инфекция. Чтобы на прилавок, а значит, и на наши столы не попали продукты низкого качества. Несъедобные. Неопрятные. Не отвечающие установленным стандартам. Я читаю перечень прав и обязанностей санитарной службы предприятий мясной промышленности. Он пестрит, этот перечень, такими словами: «контролировать», «запрещать», «приостанавливать»… И снова: «останавливать», «браковать», «давать указания, обязательные для исполнения»…

Санветврач не только имеет право все это делать — обязан! Прояви он терпимость, прояви снисходительность, учти то или это — нам придется платить за его доброту слишком высокую цену: килограммы и тонны, которыми комбинат поспешно отчитается в статистической ведомости, обернутся бедой…

Грань, отделяющая «можно» от «допустимо», а «допустимо» от категорического «нельзя», кажется на этом производстве условной и зыбкой. Скажем, «неопрятный вид колбасы» — понятие достаточно субъективное. Для одного она «неопрятна», для другого — «сойдет». Покладистый врач всегда имеет возможность на что-то закрыть глаза, что-то простить — раз, другой или третий… Не формалист же он, не бездушный сухарь, не сторонний же наблюдатель! Свой человек, член единого коллектива. Разве может он пренебречь интересом коллег?..

Пренебрежет — восстановит многих против себя. Не пренебрежет — станет ручным. Предаст дело, которому призван служить. Мнимая «польза для коллектива» обернется потерей для общества.

Не настало ли время воспеть «формализм», сложить оду в честь человека, неколебимо отстаивающего букву закона, параграфа, пусть даже крохотного подпункта какой-то безвестной инструкции? Гуманную формулу о бездушии буквоедства, формулу, призванную помочь более умело и гибко закон применять, слишком уж часто демагоги стали использовать для оправдания его нарушений. Слишком уж часто она, эта формула, стала служить индульгенцией разгильдяйству, местничеству, своеволию, а то и откровенному попустительству беззакония. Вот почему работник, фанатично преданный «букве», не отступающий от нее даже во вред самому себе, отнюдь не кажется мне фигурой, достойной иронии. Осуждения — тем паче. Напротив, я вижу в нем ревностного слугу правопорядка, стоящего на страже общего блага.

Санитарный врач Екатерина Николаевна Грищенко понимала свой долг именно так.

«Обращаю ваше внимание, — писала она в докладной руководству, — на недопустимое нарушение рецептуры при производстве колбас высшего и первого сортов. Вопреки правилам, для этого используется говядина второго сорта и даже мясные обрезы, бесконтрольно применяется соль, воды доливается много выше нормы… Хотя на комбинате отсутствовало необходимое сырье, цех выпустил 4 тонны полукопченой колбасы первого сорта, вопреки моему запрету… Прошу принять меры».

«Снова обращаю ваше внимание на то, что условно годное мясо лежит на полу с множеством почвенных загрязнений. Это грубейшее нарушение санитарных правил может привести к отравлениям… На замечание врача мастер цеха никак не отреагировала. Прошу срочно принять необходимые меры».

«Считаю необходимым довести до вашего сведения о возмутительном нарушении санитарных правил в колбасном цехе при производстве ремонтных работ. Болты, гайки и гвозди разбросаны в непосредственной близости от фарша, что может привести к попаданию механических примесей в колбасу. Из центрифуги ливерного отделения мною и мастером извлечена горсть болтов, оставленных после ремонта… Обяжите ответственных лиц неуклонно следовать моим распоряжениям… Прошу административно наказать виновных…»

«Несмотря на мои неоднократные докладные, грубейшие нарушения санитарных правил продолжаются. Это ставит под угрозу здоровье людей… Мои требования прекратить выработку пельменей с нарушением технологии не выполняются… Вынуждена использовать свое право не допустить к реализации партию изготовленной продукции, не отвечающей стандарту…

Накладываю запрет на сдачу 55 кг колбасы…»

Я привел отрывки из четырех докладных. Их сейчас передо мной тридцать три — примерно треть того, что во исполнение своего служебного и гражданского долга написала Екатерина Николаевна за несколько лет. Написала — с тем чтобы понудить администрацию комбината исполнить свой.

И та исполнила. Приказом директора санитарный ветеринарный врач Грищенко была уволена «за систематическое невыполнение своих прямых обязанностей, нарушение трудовой дисциплины и правил внутреннего распорядка».

Крутовато, пожалуй. Так вот, сразу, сплеча… Я, по правде сказать, ожидал: придерутся к какой-нибудь ерунде, объявят выговор… Потом строгий… Потом с последним предупреждением… А там уж, не торопясь… Метод давний, проверенный. И достаточно эффективный.

Но директор товарищ Ковальчук решила не тратить времени. Хотелось скорее избавиться от работника, с которым явно не удастся найти общий язык.

Избавиться, однако, не удалось. Народный суд признал, что увольнение произведено с грубым нарушением трудового законодательства и восстановил врача на работе в прежней должности.

Директор проявила характер. Она подала жалобу. Вместе с жалобой в областной суд пошло письмо «обиженных» врачом сотрудников: сославшись на «грубость и резкость» Грищенко, они угрожали покинуть родной комбинат, если та будет восстановлена на работе.

Эти угрозы не оказали на суд никакого влияния. Он руководствовался законом, и только законом. Да и знал, что никто комбинат не покинет. Не то это место, откуда бегут.

Итак, Грищенко восстановлена на работе. Но директор Ковальчук не желает повиноваться суду. Грищенко в цех не пускают. Дело начинает обрастать новыми жалобами. В защиту Грищенко выступает областная газета. «В запале своеволия» — так называлась статья, рассказавшая правду о том, что творилось за стенами комбината.

Товарищу Ковальчук приходится оставить директорский пост. Грищенко возвращается на работу. Первый раунд администрацией явно проигран. Но ведь первый — далеко еще не последний. И кто знает, чья в итоге возьмет.

Тем временем к своим хлопотливым служебным обязанностям Грищенко прибавляет обязанности общественные. Ничуть не менее хлопотливые: товарищи избирают ее заместителем председателя группы народного контроля. Здесь в полной мере проявляется ее обостренное чувство справедливости, нетерпимость к обману, бесчестности, разгильдяйству. Число докладных, протоколов и актов, составленных по ее инициативе, не просто теперь возрастает — в них появляется новая тема.

«Сообщаю о том, что сегодня в отделе сбыта у сотрудницы З. членами группы народного контроля изъята свинина, похищенная ею в колбасном цехе…»

«Довожу до вашего сведения, что по требованию группы народного контроля весовщик М. была вынуждена открыть металлический шкаф, где обнаружены припрятанные продукты, похищенные на комбинате…»

«Считаю нужным обратить внимание на примиренческое отношение администрации к участившимся случаям так называемого «мелкого» хищения на комбинате… Выпуск недоброкачественной продукции находится в прямой связи с хищениями. Таким способом пытаются покрыть недостачу разворованного сырья…»

Какое-то время администрация (директором комбината стал теперь Е. И. Коротков) глухо терпела. Предлагала строптивой сотруднице не поднимать шума. Жить самой и дать жить другим. Не вышло.

Терпение лопнуло…

На протяжении трех недель Грищенко получает подряд два выговора. Сначала простой. Потом — строгий. Печальный опыт прошлого пошел, как видим, на пользу. Решили избавиться от неугодной традиционным путем.

Но снова осечка, Суд снимает оба взыскания: они наложены без оснований.

Наступает временное затишье. Каждая из «сторон» надеется, что другая извлекла уроки. Устала от непрерывной войны. Что хоть теперь-то наступит мир и покой. Увы…

Из совхоза «Искра» привозят на комбинат без малого 900 килограммов свиного мяса. Набитый тушами грузовик въезжает в колбасный цех, сейчас его начнут разгружать и отправят мясо на переработку. Но тут — эффектный кадр из детективного фильма! — появляется Грищенко. Профессиональный глаз сразу же видит на мясе не только грязь, но и явные признаки его непригодности. Екатерина Николаевна решительно и бескомпромиссно накладывает свое вето.

Следует скандал. Силы далеко не равны. На «той» стороне не только превосходство в количестве, но и в «качестве»: ведь «там» — люди, облеченные административной властью, а «тут» — всего лишь слабая женщина, которой движет сознание долга и правоты.

Она не сдается. Требует созыва представительной экспертной комиссии. Та единодушно бракует 60 процентов завезенной партии. Конфликтная ситуация близка к развязке. И верно, развязка не медлит. Приказом по комбинату Екатерине Николаевне Грищенко объявляется строгий выговор «за дезорганизацию работы, грубость и нетактичность, проявленные в отношении должностных лиц».

Догадаться нетрудно: Грищенко не из тех, кто покорно снесет неправду. Спор переносится в главк. Издается приказ: «Как показала проверка, взыскание на тов. Грищенко Е. Н. наложено незаконно… Именно ее решительными действиями было предотвращено направление в колбасный цех мяса, непригодного в пищу людям…»

Ситуация кажется достаточно ясной. Но ясна она всем, кроме дирекции. Та гнет свое, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Следует новое взыскание: на этот раз — «замечание». За что бы вы думали? За то, что Грищенко плохо контролирует качество поступающего мяса. Обвинение настолько смехотворно, что его сразу же опротестовывает комиссия по трудовым спорам. Незаконно наложенное взыскание приходится отменить.

Наступает временное затишье. Но ненадолго. Следует новый приказ. На этот раз — выговор. «За грубое нарушение трудовой дисциплины». Не успевает Грищенко его оспорить, директор объявляет ей выговор «за необеспечение санитарного состояния цеха».

Вы заметили принцип, по которому объявляются эти взыскания? Как только Грищенко сигнализирует о выпуске недоброкачественных продуктов, ее тут же наказывают за то, что выпускаются недоброкачественные продукты. Как только она сигнализирует о нарушении санитарных правил, ее тут же наказывают за то, что санитарные правила нарушаются.

Столь необычную логику разгадать нетрудно. И действительно, суд разгадывает ее — в очередной раз. Решением нарсуда снимаются и эти взыскания. «Администрация, — говорится в судебном решении, — не представила ни одного доказательства, подтверждающего факт ненадлежащего исполнения Грищенко своих обязанностей… Что касается взыскания в связи с несоблюдением санитарных правил, то о нарушении последних Грищенко сама сообщила администрации и просила принять необходимые меры… Устранение же этих нарушений не входит в ее компетенцию».

Ну, теперь-то всем уже ясно, что Грищенко не поддастся нажиму? Что ее строптивый характер не сломить начальственным окриком, что она не из тех, кого можно запугать или умаслить. И что закон на ее стороне, потому что он печется не о дутых интересах комбинатских администраторов, а об интересах всего общества, об интересах каждого из нас.

Казалось бы, пора уже это понять. Увы, только казалось…

Ситуация вынуждает Екатерину Николаевну Грищенко обратиться в вышестоящие организации с двумя докладными записками. Она сообщает не только о продолжающемся нарушении санитарных правил и рецептуры, приводящих к порче продукции колбасного цеха, что причиняет, пишет автор записки, материальный и моральный ущерб государству. Она обращает еще внимание на беспардонное попустительство хищениям.

Министерство организует проверку сигнала. Прибывают высокие должностные лица, облеченные солидными полномочиями.

Справка, составленная по итогам проверки, не только служит образцом безупречного канцелярского слога, но еще и свидетельствует о незаурядном умении авторов сказать нечто, не сказав ничего. «…Отдельные факты и упущения, — отмечают они, — в работе мясокомбината имели место». Уточняют: «Имелись факты нарушения санитарно-технических и санитарно-гигиенических условий производства на отдельных участках…» Четыре страницы убористого шрифта посвящены подробному описанию работы разных цехов комбината, раскрываются детали технологического процесса, дан перечень выпускаемой продукции, перечислены — и даже кратко изложены — изданные администрацией приказы. А вот подтвердилось ли то, о чем писала Грищенко, справедлива ли ее критика, — об этом не сказано ни единого слова.

Правда, вскользь говорится, что «зарегистрирован 101 случай хищения продукции» (за какой срок? много это — 101 случай? или мало?), но тут же победоносно сообщается, что «по всем случаям приняты соответствующие меры».

О том, какие меры приняты «по всем случаям», будет сказано ниже. Пока же отметим ту меру, которую принял директор комбината по итогам работы комиссии. Что это за мера, вы, конечно, уже догадались: очередной выговор Грищенко — «за бесконтрольность и упущения».

Не успел суд — в который уже раз — снять и это взыскание, не успела почта доставить Грищенко ответ заместителя министра на ее докладные («отдельные факты упущений в работе мясокомбината имели место»), как плавное и однообразное течение многолетней канители делает неожиданный поворот.

По рекомендации областного комитета народного контроля министр освобождает Короткова от должности директора комбината «за систематическое нарушение государственной и производственной дисциплины, низкий уровень руководства, непринятие действенных мер к пресечению фактов бесхозяйственности».

Но ведь именно об этом — и теми же словами — из года в год сигнализировала Екатерина Николаевна! Именно на эти сигналы ей отвечали: клевета. В лучшем случае: преувеличение. Оказалось: ни того, ни другого в ее сигналах нет. Хоть теперь-то ей скажут спасибо? Отметят достойно ее профессиональную честность и гражданскую смелость?

Как бы не так… Оказывается, все те недостатки, которые теперь для всех очевидны и за которые наказан директор, — оказывается, они вскрыты помимо нее. Сами собой. И она не имеет к финалу ни малейшего отношения. Так что пусть не примазывается. Пусть не приписывает себе мнимых заслуг.

Она, впрочем, и не «примазывается». И «спасибо» ей вовсе не нужно. Сочтемся славою, как сказал поэт… Ее заботит другое. Чтобы меры были приняты не на бумаге. Чтобы были реальны. Не для галочки — для дела. Чтобы всем «фактам бесхозяйственности» — именно всем! — была дана принципиальная и гласная оценка. Не только ради справедливости. Но — и главное! — для того, чтобы с ними покончить.

А факты, извините за штамп, вопиют. По «мелочам» воруют продукты. Иных задерживают по два раза, по три… Обсуждают «неэтичный поступок». Штрафуют… Записывают в протоколе: меры приняты.

Листаю длинный «список лиц, задержанных с похищенными мясопродуктами» за последние полтора года.

Ветеринарный врач Зотова. Пыталась вынести за пазухой несколько килограммов мяса. До этого письменно жаловалась на Грищенко: у коллеги несносный характер, придирается, грубит, клевещет…

Юрист комбината Ельцов. Под мышкой тащил колбасу. До этого с обличительным пафосом бичевал Грищенко в суде: создает невыносимые условия для работы. В списке задержанных, в графе «Принятые меры», против фамилии Ельцова написано: «Обсужден в коллективе».

Список велик, но неполон. Нет в нем, пожалуй, главного персонажа.

Заместителю генерального директора объединения Корнееву не так давно исполнилось пятьдесят. В столовой речного порта по этому поводу был устроен ужин для тесного круга: родные, друзья, нужные люди. Снедь завезли еще накануне. С утра подчиненные юбиляра, освобожденные щедрой начальственной рукой от своей прямой работы, потели над сервировкой праздничного стола.

Гости начали съезжаться к семи — не столько с цветами, сколько с подарками. Стол блистал, как дорогая витрина, но подойти к нему было нельзя: работники ОБХСС уже начали вести перепись его содержимого. Протокол бесстрастно фиксировал: 145 килограммов мясных изделий, из них около ста — деликатесы, которые комбинат вообще не производит, но произвел по спецзаказу вельможного хлебосола. Произвел задарма. Все украдено на глазах и с помощью сослуживцев. Как сказано в документе, «надлежащим образом не оформлено».

Юбилейный вечер Корнеев провел без восторженных спичей: писал в милиции объяснение. Уж не знаю, что он там объяснил, но итог был такой: человека, совершившего преступление, именуемое хищением государственной собственности, не отдали под суд, а просто-напросто перевели на другую солидную работу.

Это он, между прочим, был одним из тех, кто особенно возмущался «несносным характером» Екатерины Николаевны Грищенко, ее «облыжными обвинениями» и «клеветой». Это он принимал участие в объявлении ей незаконных взысканий и требовал немедленного ее удаления с комбината, чтобы не мешала работать. И ведь прав был, черт побери: мешала! Активно мешала!..

Справиться выговорами не удалось — ее решили унизить. Ко дню 8 Марта все женщины комбината получили подарки. Все, кроме тех, кого задержали с похищенными продуктами. И кроме Екатерины Николаевны Грищенко. Борца с ворами и воров уравняли в праздничный день. Это и послужило причиной ее неожиданного появления в отделе труда и зарплаты — того появления, о котором кратко рассказано в начале этого очерка.

Впоследствии она сказала судьям: «Я решила выяснить, почему мне нанесли публичную обиду». Не думаю, что она действительно хотела что-то там выяснить. Все отличнейшим образом было ей ясно. Но когда человеку больно, вправе ли мы его обвинять, если он закричит?

Не выяснить что-то она пришла — возмутиться. И кричала, как видно, и вела себя образом явно не лучшим. Показания свидетелей полны противоречий, передержек, тенденциозности, и все же была перебранка, был скандал — отнюдь не лучшая реакция пусть даже на горькую обиду и очевидную несправедливость.

Но при чем же тут хулиганство? К тому же — злостное (именно с такой формулировкой дело поступило в суд)? То есть — цитирую закон — «умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу», притом «отличающиеся по своему содержанию исключительным цинизмом или особой дерзостью…». Кто же, — напрашивается вопрос, — проявил явное неуважение к обществу: разгильдяи, воры, их пособники и покровители или та, кто годы с ними боролась, а потом не сдержалась, сорвалась, «подставилась» — нагрубила и наскандалила на радость тем, кто искал повода свести с ней счеты?

Меньше всего мне хочется оправдывать несдержанность, невоспитанность, грубость. Да и может ли что-то и кто-то их оправдать? Формула: «Груб, но справедлив» — никогда не была мне по душе. Тот, кто прав по существу, всегда должен быть прав и по форме.

Думаю, что истина эта непреложна, как непреложно и то, что нельзя, невозможно отвлечься от судьбы человека — вот этого человека, а не какого-либо другого. От судьбы Екатерины Николаевны Грищенко, потерявшей на фронте отца, потом — сразу же мать, потом двух братьев и двух сестер. Еще не успела и в школу пойти, а уже осталась совершенно одна. Подранок, кровоточащее эхо войны… Приютил ее детский дом, поставил на ноги, дал аттестат, выпустил в жизнь с обостренным чувством справедливости, истины, долга. Но, увы, не привил хороших манер.

Говорю это не в оправдание — в объяснение. Говорю для того, чтобы поставить вопрос: не постыдно ли было играть на слабости человека, на его недостатках, заставляя взрываться, негодовать, терять контроль над собой? Ведь за дело болел санитарный врач и народный контролер, за наше общее дело, являя собой образец того гражданского неравнодушия, которое стараемся мы воспитать в каждом.

Екатерина Николаевна Грищенко работает теперь кладовщиком асбестового завода. И сразу же дела на мясокомбинате пошли хорошо.

Новый директор Б. Н. Василенко сказал мне: никто больше не конфликтует, никто не мешает работать. Меньше брака стало теперь. Меньше краж.

Очень хочется верить. Только что-то сомнительно. Вот вам свеженький факт. Работники ОБХСС задержали машину «Волга», за рулем которой сидел Царев, директор соседнего комбината. Что же вез на машине директор? Мясные деликатесы. По его указанию их изготовили на комбинате. По его указанию загрузили ими машину. Денег не взяли. И пожелали счастливого пути. Путь и в самом деле оказался счастливым: директор отделался штрафом — 30 рублей…

Читаю старые докладные Екатерины Николаевны Грищенко: «…попустительство хищениям на комбинатах области стало правилом…» Читаю ответ на эти докладные: «Грищенко допускает преувеличения и неоправданные обобщения…» Неоправданные — именно так!

Отчего же наказание, которое постигло Царева, так ничтожно, спросите вы. Вам ответят: ущерб, нанесенный им, был невелик.

В рублях — может быть. Не уверен, но допускаю. А ущерб моральный? Ущерб, причиненный теми, кто с завидным упорством преследовал честного работника, настоящего гражданина?

Совесть, долг, обязанность перед обществом — для кого-то это всего лишь красивые слова из назидательной лекции. Для таких, как Грищенко, это принципы, по которым они живут. И не следует думать, что была она одинока в своей праведной и долгой борьбе: ее поддерживали не только органы юридические, но и многие товарищи, коллеги, друзья. Однако их голоса тонули в хоре тех, кто беспринципно не хотел выносить сор из избы и трезво взглянуть на реальность, тем самым нравственно развращая нестойких, потакая бесчестным, зажимая справедливую критику. Этот ущерб не измеришь рублями, но как оставить его без последствий?

Не будем вторгаться в дела юридические: пусть судебный надзор разберется, справедливо ли обвинение в хулиганстве, нарочито оторванное от всей предыстории отношений, нарочито изолирующее скандал в отделе труда и зарплаты от всего, что скандалу предшествовало, и тем самым дающее картину неточную, однобокую. Пусть судебный надзор разберется, справедливо ли, что именно эта женщина признана хулиганкой, лишена прав заниматься своим делом, унижена, изгнана с комбината. Если юридически осуждение Грищенко правильно, не будем, поддавшись эмоциям, это оспаривать. Подчинимся закону. Ибо действительно, закон есть закон.

Только трудно, я думаю, будет с этим смириться.

1980

* * *

В таком виде очерк был напечатан, но прежде чем рассказать о том, что последовало за публикацией, мне хотелось бы вернуться к тому, что ей предшествовало.

Посланца газеты, приехавшего затем, чтобы воспеть и прославить, встречают, естественно, хлебом-солью. Если же повод совершенно иной, ждать такого приема едва ли приходится. Да и не надо! Когда я вижу вдруг пусть даже робкие признаки повышенного внимания, они меня, по правде, пугают. С чего бы это? — думаю я. Не кроется ли подвох?

Вежливая настороженность — вот к чему я привык, чего ждал и на сей раз, приехав по письму Екатерины Николаевны Грищенко. Действительность, однако, превзошла мои ожидания. Достаточно сказать (пусть эта деталь никому не покажется мелкой), что во всем городе не нашлось поначалу организации, которая согласилась бы сделать отметку в моем командировочном удостоверении.

Куда ни зайду — пожимают плечами: «А мы вас не приглашали». Или: «Вы в какую организацию прибыли?» — «Да вот, — говорю, — читательница прислала письмо…» — «Пусть она и отметит». Как сговорились… Или, может, без — «как»?..

Курьез? Чепуха? Пустяковый штришок, отвлекающий внимание от серьезной проблемы? Не скажите! Очень красочная деталь, которая помогла мне понять драматизм сложившейся ситуации. Никому не хотелось вступать в конфликт с мясокомбинатом: боялись разгневать его начальство. Даже лояльностью, понимаете! Даже формально терпимым отношением к корреспонденту!

Конечно, способ защиты, избранный местными мудрецами, выглядел довольно комично. Интересно, как им виделось мое посрамление, если бы я вернулся в редакцию без отметок «прибыл» и «убыл»? Записали бы мне прогул? Или сочли бы обманщиком: утверждает, что съездил, а печати-то нет…

Не это, конечно, волновало меня, я-то что: приехал — уехал… В конце концов поставят печать, никуда им не деться. Не поставят — обойдусь без нее. А Екатерине Николаевне в такой обстановке — как работалось, как жилось? Ежедневно и ежечасно…

Я встретил ее у проходной асбестового завода с накладными в руках: она «отпускала» какие-то ящики, требовала расписок. Выстроились в очередь грузовики. Ругались шоферы, торопили, подталкивали: время идет, за простой деньги не платят. Она тоже отругивалась: хрипло, надрывно. Из хвоста очереди, увязая в грязи, спешили другие шоферы — тоже ругаться. Может, они и правы: время не терпит. Ну, а ей — каково? Ее ли это дело — «отпускать» асбест, проверять накладные?

Еще одна любопытнейшая деталь, различимая лишь глазами юриста: даже признав Грищенко формально виновной, суд был вправе «привлечь осужденную к труду» (такова формулировка закона) на том же предприятии, где она работала. По специальности. В соответствии с дипломом. Этого суд не сделал. Обязал местные органы внутренних дел трудоустроить по своему усмотрению.

Ничего не скажешь, трудоустроили… А дипломированных санитарных врачей в городе раз; два — и обчелся! Я спросил судью, под началом которой вынесли приговор: по-государственному ли это? По-хозяйски ли? Справедливо ли и разумно? Ответ озадачил: «Дело суда — наказать, остальное нас не касается».

Картина прояснялась все больше, и тема обнажалась крупная, значительная, масштабная, несмотря на всю исключительность, единичность и своеобразие частного случая. Случай, действительно, был исключительный, говорю это совершенно искренне, не потому, что так «принято» говорить, дабы избежать обобщений. Нет, он в самом деле был исключительным: ничем не прикрытая, циничная откровенность, с которой изгнали честного, болеющего за дело работника, отомстили ему, заняв круговую оборону даже против центральной газеты, — это, право же, случай далеко не типичный.

И однако, при всей своей нетипичности, он нес в себе характерные и очень радостные (подчеркну это: радостные!) приметы времени. Екатерина Николаевна Грищенко показалась мне тем неравнодушным, социально активным героем, который так дорог нам и в жизни, и в литературе. Мне приходилось и раньше встречаться с людьми, которые, не думая о грозящих им неприятностях, смело вскрывали пороки, бичуя рутину и косность, примитивность и некомпетентность, демагогию и обман. Екатерина Николаевна выгодно отличалась даже от этих, очень дорогих мне своей гражданской активностью людей — тем отличалась, что не только критиковала, но и действовала. Честно и добросовестно исполняла профессиональный, служебный долг. И значит — гражданский. И значит — общественный, государственный.

Публичная поддержка санитарного врача, мужественно и принципиально делавшего на своем месте свое дело, казалась мне не только справедливой (по отношению к Екатерине Николаевне), но еще и крайне необходимой (по отношению ко всем нам), ибо в ее лице я увидел характерные черты нового социального типа, рожденного и воспитанного нашим обществом: человека, для которого в повседневной жизни (а отнюдь не только на трибуне) общественные интересы оказываются выше, важнее, значительней интересов личных. Или, если точнее, — для которого работа является неотъемлемой частью именно личной жизни, ее смыслом, ее главной целью, ее предназначением.

Смущали, однако (не столько меня, сколько редакцию), некоторые черты характера, которые делали Екатерину Николаевну достаточно уязвимой, помогая бесчестным противникам не только отвергнуть ее справедливые обвинения, но даже и свести с нею счеты. Расправиться — если точнее. Она действительно была груба и резка, воюя отнюдь не в белых перчатках с прохиндеями, ворами, нарушителями санитарных правил. Когда машина, груженная забракованным мясом, вопреки ее вето, двинулась к воротам, Грищенко кинулась навстречу, едва ли не под колеса, выкрикивая слова, которые вслух произносить не положено. И когда, униженная и оскорбленная, она пришла в отдел труда и зарплаты «выяснять отношения», то спокойствием и сдержанностью не отличилась, и голос ее был вовсе не ровен, а зычен — настолько, что слышен был даже в другом конце коридора.

Герой, которого газета собиралась защитить, поддержать и прославить, оказался далеким от желанного идеала…

В литературе идеальный герой давно уже стал достоянием прошлого. Создай сегодня автор повести и романа такого героя, без сучка и задоринки, некий дистиллированный эталон, розовый образец с голубым отливом, — не только читатели засмеют, но и критика обвинит в лакировке, в отрыве от реальной действительности. И будет, несомненно, права. А вот в жизни почему-то мы все еще ищем приглаженный идеал, удивляясь тому, что истинный герой не похож на того, которого создала наша фантазия.

Видимо, доводы мои показались убедительными, и очерк увидел свет. Упреждая дежурные уколы тех, кому разоблачение грозило заслуженным крахом, я ничуть не пытался срезать углы, сгладить сложный характер моей героини, закрыть глаза на то, что ее, бесспорно, не украшало.

Многих читателей задела оговорка в конце очерка, как бы допускавшая возможность того, что обвинение с Екатерины Николаевны снято не будет и что приговор останется неизменным. Один читатель сгоряча даже упрекнул меня в том, что я — ни много ни мало — предал человека, обратившегося ко мне за защитой. Читать это, не скрою, было обидно и горько, но — что делать? — понят бываешь далеко не всегда, а читательский гнев был продиктован лучшими чувствами: очень пришлась по душе моему оппоненту непримиримость и стойкость санветврача, и всем сердцем, всем своим существом он желал ей добра и победы.

Для чего, действительно, нужна оговорка — о готовности принять любое решение судебного надзора? Что это было? Лукавый, газетный «ход»? Или просто перестраховка — на случай, если «откажут»?

Нет, ни то ни другое. Я искренне убежден: ни давить на суд, ни судить вместо суда публицисту негоже. Когда я встречаю в печати непререкаемо категоричные суждения, кого и как наказать, кому «дали» мало, кому — слишком много, — мне стыдно за моего коллегу. Только дремучее правовое бескультурье побуждает публициста самоуверенно вторгнуться в сложнейшую сферу человеческой деятельности, требующую глубоких специальных познаний, поставить себя выше суда, предстать премудрым всеведой, который может во всем разобраться лучше любого юриста. Суд есть суд, последнее, решающее слово за ним…

Читателей взволновала судьба Екатерины Николаевны Грищенко и — ничуть не меньше — судьба общественно значимой проблемы, стоящей за рассказанным в очерке «частным случаем».

«Не может не вызвать восхищения, а тем более поддержки человек, пренебрегающий личным благополучием ради защиты правды, порядочности, общественных интересов». Так писал шофер 1-го класса Виктор Клюнков, чье письмо было опубликовано в газете. «Почему часть коллектива мясокомбината (притом, как видно, особо сплоченная ее часть) так ополчилась против Грищенко? Не потому ли, что такие, как она, мешают недобросовестным людям пользоваться приварком к основному заработку, приварком, ради которого определенный сорт людей идет работать именно на предприятия, выпускающие продовольственные товары, в общественное питание и торговлю?.. Очерк «Характер», — заключал шофер Клюнков, — не судебный, он морально-экономический, точнее: экономически-моральный. «Нравственность» тех, кто противостоит Е. Н. Грищенко, основана на преходящих экономических сложностях. Нравственность же тех, кто с ними воюет, основана на ценностях непреходящих: на идейности, совести и силе духа».

«Проявлять свой характер, — развивал ту же мысль челябинский инженер Г. Васильев, — непримиримый к обману, нерадивости, бесчестности, халтуре, — святое право и обязанность каждого». Таких писем пришло очень много — не нашлось буквально ни одного, где сложный, не всегда лучшим образом проявленный характер героини вызывал бы недоверие к правоте ее гражданской позиции.

Интересные, трогательные письма пришли от юных, только вступающих в самостоятельную жизнь читателей. Рассказывая о том, как прошло обсуждение очерка на комсомольском собрании, ученики 18-й школы Петрозаводска писали: «Нам кажется, что довод: «Если один противопоставляет свое мнение мнению десяти или двадцати, значит, он не прав, приложим не ко всем случаям жизни. Надо внимательно разобраться, за что борется этот «один», какому именно мнению «десяти или двадцати» он противостоит…»

Почти во всех письмах выражалась уверенность в том, что теперь, после публикации очерка, справедливость сразу же победит.

Она победила, но, увы, не сразу.

Протест на приговор был принесен действительно быстро — уже через несколько дней. Его подписал первый заместитель председателя Верховного суда РСФСР. В протесте предлагалось направить дело на новое рассмотрение в ином составе судей, чтобы тщательно выяснить все обстоятельства, приведшие к конфликтной ситуации. Вскоре протест был удовлетворен, и дело снова поступило в народный суд.

Оправдательный приговор у меня не вызывал сомнений, но, оказалось, я не предвидел силы сопротивления, на которое способны те, для кого оправдание санитарного врача, снятие с нее облыжных обвинений было бы крушением личной карьеры.

Новые судьи вынесли тот же обвинительный приговор, что и их предшественники. Кассационная жалоба была отклонена. В дело вмешалась прокуратура республики, но тоже пока безуспешно: протест заместителя прокурора РСФСР Н. С. Трубина президиум областного суда оставил без удовлетворения.

А читатели продолжали атаковать редакцию все новыми и новыми письмами: что с Грищенко? Как она себя чувствует? Где работает? Реабилитирована ли? Чем ей можно помочь?

Редколлегия приняла решение держать читателей в курсе всех движений этого дела. О новом приговоре суда, о результатах рассмотрения очередных протестов и жалоб газета сообщала подробно, но без каких-либо комментариев. Этим не только удовлетворялся законный читательский интерес. То был еще и наглядный урок — убедительное свидетельство пользы гласности, могучей силы принципиального и справедливого общественного мнения. Все действия суда и прокуратуры оказались под контролем читательской аудитории. Двери судебных залов были распахнуты: за ходом разбирательства, за поединком позиций, за противоборством доводов и улик следили миллионы людей. Одновременно газета сообщила о наказании, которому подверглись Корнеев, Царев и иные разоблаченные расхитители, о мерах, принятых к «законнику» Ельцову, к медику Зотовой…

Третий протест был снова внесен заместителем прокурора республики Николаем Семеновичем Трубиным. Теперь уже дело вышло из-под местного влияния, оградиться от которого судьям, хотя бы психологически, видимо, не очень-то просто. На этот раз протест рассматривала коллегия по уголовным делам Верховного суда России. Три члена коллегии — И. Н. Карасев, В. М. Лизунов и М. В. Нестеркин — без труда разобрались в подводных течениях несложной (юридически!) ситуации и вынесли постановление, которого давно ждали все, кроме тех, кто сам же себя замарал: дело против Грищенко было полностью прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления.

Не виновна! То, в чем не было у меня и раньше никакого сомнения, теперь стало юридическим фактом, установленным, доказанным, подтвержденным документально. Верховный суд не только возвратил Грищенко свободу и доброе имя, не только защитил ее честь и достоинство, он создал правовую основу для того, чтобы она вернулась на комбинат — к своей любимой работе.

И она вернулась.