В ателье мод № 5 города Сочи скромно зашел министр бытового обслуживания и лично сдал в переделку два костюма: светло-серый и голубой. Он был немолод, имел усталый, болезненный вид, но держался бодро, говорил с достоинством, явно зная себе цену. Министры посещали это обычное ателье не каждый день, а если по правде — не посещали вовсе, поэтому приход уважаемого клиента впечатление произвел. Ему пошли навстречу, пренебрегли сроком, существующим для неминистров, ушили костюм светло-серый за два часа, костюм голубой — за четыре и даже выдали заказ без всякой квитанции, потому что заказчик по рассеянности забыл бумажник в гостинице, где занимал, естественно, номер-люкс.
Вечером министр пригласил в свой номер заместителя директора гостиницы, чтобы дать ему ряд поручений. О крупном посте своем он умолчал — представился всего лишь ответработником из центра и к тому же руководителем группы старых большевиков. Как человек деловой, не привыкший терять времени даром, он сразу же распорядился доставить в номер набор рыбных изделий по специальному списку, икры красной кетовой, икры черной зернистой, крабов дальневосточных, а заодно и сигарет импортных — в блоках и без.
Замдиректора попробовал не подчиниться, но ответственный работник был непреклонен, и продукты были доставлены в номер из бара по твердой цене, без наценки, которую замдиректора пришлось заплатить самому. В благодарность высокопоставленный гость неожиданно предложил замдиректора лишний костюм из своего гардероба и даже готов был получить опять же икрой, но потом передумал и взял просто деньгами — 162 рубля и сколько-то там копеек.
Стояла осень, благодатная, тихая осень, и министр, как рядовой гражданин, любовался пейзажем, вдыхал сладкий сочинский воздух и посещал милые его сердцу объекты прославленного курорта. Особенным вниманием он жаловал магазин «Океан», где вскоре стал просто родным человеком. Его все знали, и он знал всех. А чтобы не давить на скромных тружеников прилавка своим солидным постом, он представился журналистом, сотрудником ТАСС и АПН, выполняющим задание государственной важности.
Работники магазина проявили чуткость к столичному журналисту, простив ему вполне извинительные для издерганного непосильным трудом человека непререкаемость и резкость. Они снабдили его икрой красной кетовой, икрой черной зернистой, а также семгой, балыком, чавычой, осетриной и крабами дальневосточными в экспортном варианте. Правда, смущало количество: банки измерялись десятками, копчености — килограммами. Столь чрезмерная калорийность для здоровья опасна, и щедрых служителей «Океана» беспокоил вопрос: выдержит ли вообще желудок столичного журналиста такую неслыханную нагрузку? Откуда им знать, что снабдили они дефицитом министра, а не журналиста, что ящики ценного груза предназначались для целой коллегии, а может быть, и для всего министерства?!
Впрочем, на целое министерство ящиков не хватило. Министр приехал еще раз. Только теперь он представлял уже не печать, а ветеранов труда, героев, ушедших на заслуженный отдых. Кто-кто, а они-то нуждались в калориях, кому-кому, а им-то икра полагалась без пререкательств.
Но, увы, на этот раз без пререкательств не обошлось. Потому что министр вывез накануне весь наличный запас и на складе попросту ничего не осталось. «Океан» и рад бы почтить ветеранов, но что ему делать, если нечем почтить? Довод был веский, неотразимый, но министр все-таки отразил — за долгую свою жизнь он отражал еще не такое. Ветеран труда превратился внезапно в работника «ревизующих органов» и кинулся к телефону звонить в Москву своему близкому другу — министру торговли, чтобы тот учинил тотальный разнос.
Много позже, год с чем-то спустя, оказалось, что телефонные разговоры — просто хобби дорогого клиента. Что он вообще обожает звонить — от своего имени и от чужого. Рассказывая (в зависимости от ситуации), какой он важный и выдающийся или, напротив, больной и несчастный. В одном случае — нападая, в другом — взывая о помощи и защите.
Впрочем, мы забежали вперед. Вернемся в Сочи, где гуляет министр. Разумеется, не пешком. На машине, которую ему выделил «Интурист». Или на такси, которое ему подают по первому зову. В автопарке висит объявление: машину товарищу такому-то посылать без промедления в любое время суток. Ведь он выполняет задание государственной важности. Оставишь его без машины — не оберешься хлопот. И машина приходит. Он садится и едет. На склады, в магазины, на базы. Забирает вина, фрукты, колбасы, рыбу, икру, костюмы мужские, комбинации дамские…
Но, мне кажется, летопись жизни министра изрядно уже всем надоела. Пора хотя бы на время прервать перечень его приключений и представить героя. Сделать это лучше всего не в вольном пересказе, подвластном полету фантазии, а строго официальной выпиской из личного дела.
«Фамилия, имя, отчество: Двойрис Захар Семенович.
Год рождения: 1909.
Место рождения: Винницкая область.
Национальность: украинец.
Образование: высшее юридическое.
Партийность: член КПСС с 1930 г.
Социальное положение: персональный пенсионер.
Участие в Отечественной войне: с января по март 1943 г. на Ленинградском фронте в составе 227-го гаубичного артиллерийского полка 70-й стрелковой дивизии. Отражая атаку противника, тяжело ранен и контужен при выполнении боевого задания по подноске снарядов к батарее.
Награды: орден Красной Звезды и четыре медали.
Общественная деятельность: депутат Моссовета с 1931 по 1934 г.; секретарь Бауманского РК ВЛКСМ и член бюро МК ВЛКСМ с 1931 по 1933 г.»
Литературная деятельность: «Несмотря на свой преклон. возраст (цитирую собственноручный текст З. Двойриса. — А. В.), я продолжаю трудиться на литературном поприще: у меня напечатано боле 200-х рассказов и очерков. Изданы мои книги: «Пламен, сердце», «Дважды рожденный», историч. докум. роман: «Дорога длиною в век». По моим сценариям поставлены 2 фильма: «Ветер века», «Жизнь-подвиг» и др.».
Как видим, в официальной справке нет ничего ни про министерский пост Захара Семеновича, ни про руководство им «группой большевиков», ни про его причастность к комиссиям и инспекциям, ни, наконец, про его членство в Союзе писателей или в Союзе журналистов.
И все же заслуг, перечисленных в справке, вполне достаточно для того, чтобы мы отнеслись с уважением к далеко не юному человеку, за плечами которого трудная и полезная жизнь. Отнеслись с уважением и окружили почетом.
Он и был им окружен — достойно и щедро. Когда вместо медали, к которой его представили за ратные подвиги, З. Двойрис получил орден, отмечалось не только боевое прошлое воина — еще и его стремление быть полезным Родине, его активность после ранения: в Новосибирске, где он лечился, Захар Семенович лично выявил 190 дезертиров, из своих сбережений внес в Фонд обороны 45 тысяч рублей…
И вообще — это видно из документов — он всегда был человеком с общественным темпераментом, с общественной жилкой: ударник, изобретатель, рационализатор, бывший беспризорник, упорно овладевающий знаниями, стремящийся, несмотря на недуги, несмотря на сложные повороты судьбы, стать дипломированным специалистом, приносить пользу. Уже в возрасте весьма почтенном, уйдя на заслуженный отдых, он наверстал упущенное и сдал последние несколько экзаменов, «повисших» еще с тридцатых годов, чтобы получить диплом юриста. Даже сейчас, приближаясь к семидесяти, он соискатель при кафедре уголовного процесса Всесоюзного юридического заочного института: собирается сдать кандидатский минимум и защититься…
Мудрено ли, что авторитетные организации и почтенные люди всегда поддерживали ветерана и воина, хлопотали о том, чтобы персональную пенсию ему платили в размере все большем и большем? И ему платили! По ходатайствам душевных людей пенсия З. Двойрису была увеличена в три раза. Ему дали квартиру — в центре Москвы. Дачный участок — в одном из лучших мест Подмосковья: там построил он не один дом, а два и возвел фундамент для третьего. И другой участок (на имя племянницы) — под Владимиром: устав от столичного шума, он мог уединиться в крепкой избе за высоким забором, предаваясь воспоминаниям и создавая докум. романы.
Кроме этих благ, он имел ежегодно бесплатные путевки в лучшие санатории, где врачи высшей квалификации пеклись о его здоровье. Они прощали ему придирки, вспыльчивость, жалобы и конфликты: такой уж у них долг — не пикироваться с больными, а их лечить. Он особенно пристрастился к Сочи, оставался в санаториях на два срока, а потом, не в силах расстаться с целебным морским воздухом, переселялся в гостиницу и там заканчивал сезон еще месяца через два.
Так бы все это, наверно, и продолжалось — и капризы сносили бы, и угрозы, и прихоти, но нашелся один-единственный человек…
Закройщик сочинского ателье мод № 5 Валентин Дмитриевич Щетинин познакомился с именитым клиентом при исполнении служебных обязанностей, потея над очередным заказом строптивого гостя. Пленился не столько его вальяжностью и дородством, сколько расположением к себе и готовностью пребывать на дружеской ноге. Стать другом министра удается не каждому. А он стал — без малейших усилий. Это льстило, поднимало в собственных глазах и сулило надежды.
Надежды действительно были большие. На обещания «министр» наш не скупился. Он мог осчастливить не то что подпиской на Виктора Гюго, но даже машиной «Москвич». А может быть, и «Жигулями». Щетинин верил. И ждал.
Но ждал он напрасно. Ибо акции его в глазах высокого друга падали день ото дня. Закройщик то и дело позволял себе вольности: он отказался купить втридорога поношенный костюм; не помог сбыть икру и балык; отверг редкую возможность разжиться валютой, излишек которой «журналист-министр» прихватил с собой из Мексики, где гостил по случаю Олимпийских игр.
Эти опрометчивые поступки закройщика совпали по времени с тяжбой, которую «министр» затеял из-за костюмов светло-серого и голубого. Тех самых, что ему, если помните, выдали без квитанции. Спустя несколько месяцев квитанция все же нашлась, но теперь клиент стал утверждать, что костюмов не получал. И потребовал компенсации. Ему отказали. Тогда он выехал в Краснодар, в краевое управление бытового обслуживания. А сам он, не следует забывать, был как раз «министром» по этой части. Так что стоит ли удивляться: из Краснодара он вернулся не один, а с представителем крайуправления. И тот приказал: деньги Двойрису выплатить. Из кассы. Наличными. 346 рублей.
Возмутился весь коллектив. Щетинин, разумеется, тоже. Ну и зря: Двойрис тотчас вчинил ему иск. На непомерную и странную сумму: 5126 рублей. И представил расписку: эту сумму, оказывается, закройщик взял у него в долг.
Нет, я не в силах здесь рассказать про все повороты головоломных его операций. Кто что взял, где отдал, кому передал… Терпения не хватает в этом копаться. И у читателя, я уверен, не будет терпения это читать. Ибо то, что для склочника — сама жизнь: радостное, упоительное, сладкое повседневье, то для сколько-нибудь нормального человека — бред, бессмыслица, тихий ужас…
Но для Двойриса это не ужас. Нет, не ужас, а счастье борьбы, из которой — он в этом уверен! — не может быть иного выхода, кроме победы. И он побеждает: суд взыскивает со Щетинина 5126 рублей, а за то, что тот требует признать расписку поддельной, еще объявляет его клеветником. И приговаривает к исправительным работам на один год.
Ему бы смириться, Валентину Щетинину, смолчать бы, затихнуть: ведь кто он и кто Двойрис! Но он не смиряется, не молчит и не затихает. Он действует. Он знает, что закон существует не для декорации, а для того чтобы его соблюдали. Все решительно — без исключения. Ветераны, герои, министры. Контролеры, ревизоры, инспекторы. Юристы, писатели, журналисты. И даже почетные гости Олимпийских игр.
Он жалуется. Все выше и выше. И доводы его наконец находят отзвук. Верховный суд республики отменяет и решение, взыскавшее со Щетинина деньги, и приговор, признавший его клеветником. А личностью истца начинают заниматься юристы.
Первая легенда, с которой пришлось сразу расстаться: не совершал Захар Семеныч военного подвига! Стоило лишь обратиться к архиву, и сразу же оказалось, что в марте сорок третьего года 227-го гаубичного артполка не существовало вообще. Архивные розыски продолжались. Они с непреложностью установили: ни единого дня Двойрис в армии не служил.
Потом отпала легенда о щедрости «патриота»: никаких сорока пяти тысяч в Фонд обороны от нашего героя не поступало. Не удалось ему разоблачить и 190 дезертиров. Хотя бы уже потому, что такого количества их не было в Новосибирске.
Проверкой занялся не один человек — бригада. В архивные розыски включились не только юристы — историки, библиотекари, врачи. Им предстояла нелегкая работа: пройтись по всей биографии заслуженного товарища и отделить истину от лжи.
Но отделить, увы, не пришлось: истины в его биографии не было вовсе! Начисто. Никакой. Разве что год рождения…
Депутатом Моссовета он не был.
Секретарем райкома не был тоже.
В 1930 году он в партию не вступал.
В правовой академии не сдал ни одного экзамена. И даже зачета. Да и школы-то не кончал, едва дотянув до шестого класса.
Что там вуза, что там школы! «Ветеран труда» за всю свою жизнь и работал-то только пять с чем-то лет, пробавляясь остальные полвека лечением от «тяжких недугов» (по подложным свидетельствам) и мошенничеством, обеспечившим ему стол, кров, почет и комфорт.
Того же стоит и литературное творчество Захара Семеныча: за его «очерками» и «рассказами» — плагиат, шантажом и обманом добытые материалы.
О слоге нашего «литератора» — нет, о степени грамотности — расскажет его заявление насчет все тех же пресловутых костюмов: образец подлинного творчества автора. Неотредактированного. Неоткорректированного. И не переписанного наново за килограмм чавычи.
FB2Library.Elements.Poem.PoemItem
Отдыхая в сан. «Россия» я сдал в присутствии м/сына и шофера 2 костюма размер № 52 + № 52 укоротить брюки и укрепить пуговицы и вешалки. Эти 2 костюма привез тов. Кузьменко И. М. Я их не принял т. к. эти 2 костюма забрал обратно (есть подтверждение) и велел мне позвонить на след. день. Я пришел на сл. день Кузьменко пустил слезу, что эти 2 костюма похитили из багажника… Посоветовавшись с юристами, мне разъяснили, что мои претензии действительны в течении 3-х лет… Прошу поговорить с выставлен. моими свидетелями. Костюмы были финские ч/шерстяные ни разу не одеванные. Даже в этом году я приехал и опять укоротил брюки».
Так пишет автор «боле 200-х рассказов и очерков» и «историч. докум.» романа. Но люди, читавшие этот вот манускрипт и десятки ему подобных, всерьез полагали, что перед ними писатель. Мастер слова. Инженер человеческих душ. И даже выпрашивали автограф, чтобы гордиться знакомством.
И они же, те же самые люди, выслушивая ругательства и угрозы, были убеждены, что это министр. Большой человек. Значительное лицо «из самого центра».
А когда он сулил им расплату за малейшее ослушание, стращал тюрьмой, обещал пустить по миру, злобствовал и топал ногами, им и в голову не пришло усомниться: да полно, может ли так вести себя даже самый плохонький журналист?!
И тогда зададимся вопросом: какого же мнения были все эти люди о наших министрах? О писателях и журналистах? О ревизорах и контролерах? Какими они представлялись им? Неужто такими: алчными, грубыми и развязными? Малограмотными и всемогущими?.. Да могут ли разве быть такими министры? Неужто государственный деятель позволит себе подобный разбой? Совместимы ли с трудом литератора издевка, глумление над человеческой личностью, процветание и благоденствие за счет других?
Нам это кажется странным, немыслимым, невозможным, а вот Двойрису не казалось. Он-то знал хорошо, с кем имеет дело. Понимал, чем можно воздействовать. Каким языком разговаривать. Как держаться. И выбирал единственно правильный, точно рассчитанный ход. Он настолько вжился в свою роль, что, кажется, сам поверил в должности, звания и заслуги, которые себе приписал. В роль, которую играл всю жизнь, неистощимо обогащая ее новыми красочными деталями, новыми гранями романтической биографии, созданной богатым воображением и ловко загримированной под правду.
Он даже сумел мародерски использовать в своекорыстных целях, нагреть руки на чужой беде, к которой сам не имел ни малейшего отношения. Да, в тридцать седьмом году он был арестован, осужден на пять лет и провел их — до января сорок третьего года — в местах, достаточно отдаленных. Но за что?! Обвинялся он в том, что «скупал и перепродавал вещи, приобретенные в комиссионных магазинах, и, выдавая себя за прокурорского работника, обещал… содействие в случае возбуждения… уголовного дела». И в том еще, что мошенническим путем получил 28 тысяч рублей. За мошенничество и был осужден.
Годы спустя этот факт его биографии представлялся им так (даю цитату из объяснений заведующей медицинским отделением сочинского санатория «Россия» Л. Исаевой): «…Свои недуги Двойрис объяснял в основном… арестом в 1937 году по политическим мотивам. Он любил подчеркнуть, что был незаконно осужден за свою деятельность на посту секретаря ЦК комсомола Украины…»
Итак, перед нами человек, которому пора уже подводить итоги. Оглянуться на пройденный путь. Понять, как он жил. Для чего.
Но он не оглянется, не поймет. «Проклятые» вопросы бытия его не интересуют. И никогда не интересовали. Вся жизнь была соткана из махинаций и беспардоннейшего вранья. Всю жизнь он ловчил, комбинировал, льстил, угрожал, вымогал — лишь бы не учиться и не работать, но жить припеваючи, пользуясь тем, что порой недоступно даже очень порядочным и очень достойным.
И, увы, преуспел. Нет, не только одни ротозеи, не только доверчивые простаки подписывали ему фиктивные справки, липовые свидетельства и «подтверждения», не имеющие под собой реальной основы. Одна фальшивка плодила другую: представив какую-нибудь подложную справку, он с легкостью получал вторую, две уже создавали «прочную базу», десять — вселяли уверенность, что человек, имеющий такие заслуги, наверняка имеет и много других.
И вот уже депутаты, военкомы и замминистры — подлинные, без всяких кавычек — с легкостью и простодушием заверяют Двойрису справки, свидетельствуют о его подвигах, представляют к наградам и хлопочут о пенсии. Пять раз повышали ему персональную пенсию (персональную, хотя он не вправе иметь даже простую!) — каждый раз по ходатайству добряков, упоенно веривших любому его слову. Теперь, когда уважаемых, ответственных товарищей просят сказать, что побудило их подтвердить вранье, всем до единого изменяет память: никто не помнит, на что Двойрис ссылался, какие справки представил, чем подтвердил свой «героический подвиг» и «неоценимый вклад».
Метод «работы» его примитивен: два коротких примера наглядно это покажут.
С одной женщиной, занимавшей в ту пору ответственный пост, Двойрис познакомился за обедом в московской гостинице. Был учтив, печален и скромен. Интересно рассказывал и красиво ухаживал. Ну и — жалко, что ли, в самом-то деле?! — обратилась женщина с пространным письмом: просила увеличить «больному» персональную пенсию. Порадела рассказчику и ухажеру — за государственный счет.
Другое ходатайство подписала с той же легкостью столь же ответственный деятель. И на этот раз, выбивая желанную подпись, наш проситель был не только красноречив: он достал доброй женщине удобную сумочку, а ее племяннику — миленький свитер. Так что и впрямь были все основания подписать любой заготовленный текст.
Отличный «психолог», Двойрис играл на чувствительных струнках людей, не очень-то верящих ни в себя, ни в наши законы. Ему как раз это было с руки: чтобы не верили и боялись. А он держал бы их в кулаке. При нем всегда был карманный фотоальбом — на снимках он запросто, запанибрата соседствовал с людьми, которых знала в лицо вся страна: государственные деятели, актеры, герои войны и труда.
Следствие установит, в каких случаях это был ловкий фотомонтаж, а в каких — реальная «сценка из жизни». Я готов допустить, что на этот раз все и впрямь обошлось без фальшивки: втеревшись в доверие к очень видному и очень старому общественному деятелю, Двойрис несколько лет ходил в его нештатных секретарях, посещал с ним все приемы и встречи, не упуская случая попасть в объектив. Он неплохо предвидел, какие дивиденды все это ему принесет.
Хорошо, пусть даже и так, знаком с тем, обнимается с этим… Ну и что же с того? Разве знакомство, даже дружба, родство с уважаемым человеком, какой бы пост тот ни занимал, — разве дает это хоть малейшие привилегии? Позволяет хамить? Допускает изъятия из закона? Открывает возможность спекулировать, наживаться обходными путями, властвовать, повелевать, куражиться над людьми?
Какая рабья привычка толкает полноправного гражданина пресмыкаться перед самодовольным, заносчивым хамом? Угождать ему? Ползать на брюхе? Потакать любой прихоти, идя на сделку с совестью? Чего он боится, полноправный, сознательный гражданин? Что за подленький страх заставляет его терять человеческий облик? Ведь он же свободный человек в свободной стране. На его стороне закон. От произвола, расправы и мести его ограждают милиция, суд, прокуратура. От плевка в душу — достоинство и гордость.
Так не все ли равно, с кем рядом снимался Двойрис? Не все ли равно, к кому он запросто вхож? Не все ли равно, чей телефон записан в его блокноте?
Мы чтим людей, чей труд и заслуги получили общественное признание. Мы воздаем им должное, глубоко уважаем и отвечаем любовью на их любовь к своему делу, к своему обществу, к своему народу. Но никакого основания трепетать перед ними у нас нет. Никакой опасности оказаться жертвой их положения не существует. И никто — абсолютно никто! — не может расправиться с тем, кто остался верным закону. Никто — даже если сам Захар Семеныч позвонит «важному человеку» и предложит устроить тотальный разнос.
Двойрис не был на короткой ноге ни с одной знаменитостью, чьим именем он запугивал непокорных. Но если бы даже и был, — чего ж вы боялись, дорогие друзья?..
Я задал этот вопрос и тут же поймал себя на мысли, что без внимания Захара Семеныча не обойтись теперь уж и мне. Ведь он никогда не прощал любой попытки осадить его, поставить на место. А уж полного-то разоблачения не простит и подавно.
Что ж, я готов. Только сначала пусть разберутся, положено ли все-таки как-то ответить за урон, который общество понесло от блистательных его похождений. Великодушие закона амнистирует многое из того, что он натворил до 4 ноября прошлого года. Но почти тридцать тысяч рублей — пенсия за «заслуги», которых не было и в помине, пенсия, полученная на основе фальшивок, — эти похищенные у государства деньги тоже надо списать по амнистии?
Вот вопрос, на который должен ответить суд, и тогда этот «судебный очерк», названный так пока что лишь по признаку жанра, действительно станет судебным.
1978