«…Почти тридцать тысяч рублей — пенсия за «заслуги», которых не было и в помине, пенсия, полученная на основе фальшивок, — эти похищенные у государства деньги тоже надо списать по амнистии?

Вот вопрос, на который должен ответить суд, и тогда этот «судебный очерк», названный так пока что лишь по признаку жанра, действительно станет судебным».

Так заканчивался очерк «Роль», посвященный похождениям «министра», «писателя», «журналиста», «ветерана войны», «руководителя группы старых большевиков» З. С. Двойриса. В сотнях читательских писем, пришедших после его публикации, повторялся один и тот же вопрос: станет ли все-таки этот очерк судебным? Не выплывет ли снова «всесильный» Двойрис с помощью чьей-то могучей руки?

Теперь мы можем сообщить с полной определенностью: не выплыл. Амнистия не покрыла значительной доли того из содеянного героем, что нанесло обществу огромный материальный и моральный ущерб. В судебном порядке признано совершение Двойрисом следующих общественно опасных деяний: хищение государственного имущества в особо крупных размерах; мошенничество; дача взятки; спекуляция; частнопредпринимательская деятельность; заведомо ложный донос; самовольное присвоение звания должностного лица; и, наконец, — злостное хулиганство. Читатели, предполагавшие, что и на этот раз «ловкач всех одурачит и начнет все сначала» (цитируем одно из полученных писем), оказались не правы: в судебном порядке Двойрис от общества изолирован.

Поставим на этом точку и зададим вопрос, который в очерке «Роль» намеренно остался открытым: кто же потворствовал Двойрису, кто создавал на протяжении десятков лет благоприятные условия для его «деятельности»? Вопрос этот был оставлен открытым совсем не случайно: требовалась тщательная предварительная проверка фактов — расследование с дотошным соблюдением всех процессуальных норм и гарантий, чтобы не допустить ошибки и не возвести ни на кого ни малейшей напраслины. Ведь речь шла об имени, репутации, общественном положении многих людей. Только следствие, а затем суд могли сказать здесь веское, доказательное слово.

Теперь это слово сказано, и мы считаем необходимым, откликаясь на многочисленные пожелания читателей, написать о вопиющей безответственности, о легкомыслии и беспринципности тех, кто почти полвека помогал твориться злу: ведь без пособников — вольных или невольных — Двойрис давным-давно оказался бы не у дел…

Написать об этом тем необходимей, что речь идет не о какой-то добродушной беспечности — этакой милой человеческой слабости, — не о «чрезмерном доверии», как пытались оправдать иные ротозеи свои ничем не оправданные поступки. Речь идет об искаженном представлении этими «добряками» демократических основ нашего общества, о раболепии — в обход закона и нравственных норм — пред некоей «значительной личностью», которая будто бы может — просто так, за здорово живешь — разделаться с тем, кто ей не услужит. Именно эти общественно опасные мотивы толкали иных должностных лиц на действия, несовместимые с нашей моралью и с нашим законом.

Во многих письмах повторяется один и тот же вопрос: почему так задерживалась публикация настоящего очерка? Не стремился ли кто-нибудь спустить дело Двойриса на тормозах?

Нет, никто не стремился. Во всяком случае, никто не позволил это свое стремление, даже если у кого-то оно и было, проявить публично. Задержка произошла совсем по другой причине: потребовались огромные усилия, чтобы во всеоружии доказанных фактов предъявить «влиятельной личности» обвинение в совершении более сорока преступлений.

Более сорока!.. Попробуйте представить себе, какую работу пришлось выполнить, чтобы все их раскрыть! Работу, следы которой едва вместились в двадцать шесть томов.

Казалось бы, и так все было ясно. Мошеннические трюки видны невооруженным глазом. Обман, с помощью которого человек припеваючи прожил целую жизнь, — очевидны. Но в том-то и дело, что в правосудии нет ничего заведомо ясного и заведомо очевидного. Все без исключения нуждается в проверке, обосновании, подтверждении бесспорными, неотразимыми, убедительными доказательствами. А доказательства эти надо собрать. Надо совершить путешествие в историю — пусть недавнюю, но все же историю: ведь начало «карьеры» нашего героя уходит в очень давние годы. Надо совершить путешествие в пространство: ведь эту «карьеру» он делал не только в Москве, а еще и в Сочи, Новосибирске, Виннице, во многих других уголках нашей страны.

В путешествие это отправилась целая бригада юристов. Ее возглавил детектив высшей квалификации: следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Зоя Касьяновна Шейнина, чье виртуозное искусство в раскрытии запутаннейших и опаснейших преступлений хорошо известно специалистам. Бок о бок с ней над делом работали один из самых опытных следователей нашей страны, ветеран прокуратуры Иван Акимович Гущин, группа молодых юристов, недавних выпускников университета: Людмила Ивановна Петюцкая, Надежда Александровна Корнеева, Александр Владимирович Яковлев, а также инспектор ОБХСС Ленинского района Москвы Павел Матвеевич Сухарев. Этап за этапом подключались к работе следователей десятки представителей самых разных профессий: историки, работники музеев, архивов, библиотек, химики, биологи, врачи, экономисты, товароведы, литературоведы, искусствоведы… Десятки, а то и сотни людей отрывались от серьезного дела и тратили — не часы и не дни, а недели и месяцы — на то, чтобы с полнейшей объективностью прочесть заново биографию, в которой не было ничего, кроме лжи.

На помощь следствию пришло множество добровольцев. Прочитав в газете очерк «Роль», откликнулись жертвы «писателя» и «министра», очевидцы его похождений, обладатели документов, разоблачающих его интриги и его вранье.

Конечно, безмерно жаль, что один-единственный мошенник вынудил стольких людей потратить время и силы для восстановления истины, которую он так долго и так упорно пытался запутать. Но есть в этом и другая сторона медали. Нельзя не порадоваться тщательности, терпению и объективности, с которыми следствие, а затем и суд разбирались в великом нагромождении вздора, вранья и бреда, не осмеливаясь счесть бесспорным то, что можно было лишь предполагать. Скрупулезная работа, проделанная юристами по этому делу, может служить образцом правосудия и законности, свидетельством реальности тех процессуальных гарантий, которые ограждают подозреваемого в совершении преступления от любой несправедливости и ошибки.

Всю эту работу, однако, можно было бы и не делать, если бы еще двадцать, тридцать, а то и больше лет назад нашелся хоть один человек, не поддавшийся напору «значительной личности» и отказавшийся подтвердить печатью и подписью то, чего вообще не было, да и быть не могло. Но, увы, такой человек тогда не нашелся…

Напомним, что в 1943 году, освободившись после пятилетнего пребывания под стражей за мошенничество (именно за мошенничество, а вовсе не за что-то другое), Двойрис поселился в Новосибирске, где пробавлялся ложными доносами на ни в чем не повинных людей и лечился от различных недугов. Никаким общественно полезным трудом не занимался и в войне участия не принимал.

Тем не менее еще в январе 1946 года Двойрис без малейших хлопот получил восторженную характеристику, где говорилось, что он выявил в Новосибирске 190 дезертиров и внес в Фонд обороны страны сорок пять тысяч рублей. Эту фальшивку безропотно подписали бывший новосибирский областной военком С. и бывший его заместитель М. (В очерке и дальше встретятся инициалы. Мы прибегнем к ним лишь в тех случаях, когда речь пойдет о людях очень преклонного возраста или о тех, кого уже нет в живых.)

Любому, кажется, ясно: не может один человек в одном городе за два года разоблачить 190 преступников. Физически не может. Просто не в состоянии сделать то, что оказалось не под силу прокуратуре, милиции, военкоматам. Стоило снять телефонную трубку и справиться у военного прокурора, а было ли вообще в Новосибирске за это время такое количество дезертиров?

Но не снял телефонную трубку товарищ С. И не снял — товарищ М. Хлопотно было. Расписаться — гораздо проще.

Расписались. И пошла на солидном бланке гулять по свету туфта, скрепленная не менее солидной печатью. И стала как бы истиной, в которой никто не вправе был усомниться. И создала миф о выдающихся заслугах «героя» и «патриота» — «заслугах», отмеченных боевыми наградами и персональной пенсией.

Впрочем, бывший военком Центрального района Новосибирска Павел Нестерович Ефремов, ныне сотрудник Новосибирского государственного проектного института, пошел еще дальше. Это он снабдил Двойриса фиктивным документом, будто тот был рядовым 227-го гаубичного артполка.

Проведя ленинградскую блокаду во вражеском кольце, этот полк вписал немало ярких страниц в историю Великой Отечественной войны. Примазавшись к его славным подвигам, Двойрис бросил тень на безупречную репутацию полка. И те, кто на самом деле, а не в подложных справках сражался под знаменами этой воинской части, естественно, возмутились, узнав, что в их ряды затесался мошенник. Быстро сорганизовавшись, бывшие однополчане С. И. Иванников, А. И. Иоффе, А. Е. Дороева, К. Г. Иванова, И. Н. Карпенина, М. М. Скаваш разыскали важнейшие архивные документы, собрали воспоминания фронтовых друзей и убедительно доказали: Двойрис не только не служил, но и не мог служить в этом полку.

Впрочем, то, что Двойрис в армии вообще не служил, было записано достаточно ясно в учетной карточке того же военкомата, который возглавлял П. Н. Ефремов. Но мало ли что написано в архивной карточке!.. Могли и напутать. В кресле перед военкомом сидит вальяжный столичный гость, обложенный полчищем справок, ходатайств, рекомендаций, а главное — снимков, на которых он запечатлен рядом со всем известными, уважаемыми людьми. Не будет же он приписывать себе то, чего не было! Тем более что бывший заместитель председателя Новосибирского горисполкома Анатолий Алексеевич Мартынов письменно подтверждает военные доблести гостя, а бывшие руководители Новосибирского областного отдела социального обеспечения Б. и Т. за эти же самые доблести представляют его к правительственной награде.

Ну и — жалко, что ли? — подмахнул товарищ Ефремов подпись под вожделенным для Двойриса документом. И стал Двойрис полноправным ветераном войны. И получил основание «жать» дальше, чтобы повысили ему и без того незаконно назначенную персональную пенсию.

Но просто так пенсии не повышают. Хотя бы и ветеранам. Нужны особо выдающиеся, исключительные заслуги.

За ними дело не станет. Вальяжность и ворох фальшивок, телефонные звонки от имени подставных лиц, прозрачные намеки на крупные связи, заискивания и угрозы — этот сложный набор не раз испробованных приемов снова сработает безотказно. Именно таким путем Двойрису удалось получить документ, «подтверждающий», что тот некогда был секретарем райкома комсомола и депутатом Моссовета. Среди тех, кто этот факт подтвердил, и бывший депутат Верховного Совета РСФСР В., подписавший ходатайство на имя министра социального обеспечения.

Двадцать семь лет спустя, обозрев подписанный им сгоряча документ, тов. В. так ответил на вопросы следствия:

«Твердо поясняю, что на этом письме проставлена моя подпись, у меня нет сомнения в этом. Однако должен сразу сказать, что подобный текст прошения я читаю впервые… Я категорически отказываюсь от подобного прошения как подписанного мною в результате заблуждения».

Точно так же, почти в тех же выражениях, отказались (через многие-многие годы!) от своих опрометчивых прошений и другие ходатаи. С той же легкостью отказались, с какой радели за шарлатана.

Из протокола допроса свидетеля

«Я была депутатом Верховного Совета СССР пятого созыва с 1958 по 1962 гг. В силу депутатских обязанностей мне за этот период неоднократно пришлось приезжать в Москву… Однажды в ресторане гостиницы, где я остановилась, ко мне подошел аккуратно одетый мужчина и познакомился со мной, представившись Двойрисом — бывшим работником ЦК ВЛКСМ… В ресторане я видела его неоднократно в различных, по виду солидных, компаниях… Двойрис попросил меня походатайствовать об увеличении ему пенсии: говорил убедительно, производил впечатление порядочного человека… Я поверила ему и согласилась войти с ходатайством в орган, ведающий назначением пенсий… Текст ходатайства… Двойрис принес в готовом виде, предварительно взяв у меня бланк депутата Верховного Совета СССР… Я это ходатайство подписала, хотя ни один из фактов, изложенных там, я не проверяла…»

Эти показания дала следователю через 26 лет после описанных в них событий бывший депутат Верховного Совета СССР, кандидат медицинских наук, доцент Кабардино-Балкарского государственного университета Фуза Карачаевна Блаева. Впрочем, мы оборвали цитату несколько преждевременно. Далее рассказ свидетельницы содержит факты ничуть не менее интересные. Во время последующих встреч Двойрис, который, как показывает Ф. К. Блаева, «утром, в обед и вечером крутился среди депутатов», попросил у своей новой знакомой еще один депутатский бланк. И она дала его. И что стало с ним дальше — не знает. По правде сказать, не знаем и мы. Зато мы хорошо знаем Двойриса. Так что догадаться, как именно использовал он дорогую добычу, не так уж и трудно.

Как ни весомы были ходатайства, сколь ни солидны заслуги «соискателя», в них перечисленные, бывший секретарь комиссии по персональным пенсиям при Совете Министров РСФСР Аксенов усомнился в их подлинности. По своей инициативе начал было проверку — и поразился: ни один факт не оказался фактом в подлинном смысле слова.

Результаты своих изысканий он изложил в докладной записке, но с его убедительными доводами, к сожалению, не посчитались.

Куда же пошел все-таки тот чистый бланк, который подарила Двойрису Ф. К. Блаева? С каким текстом он отправился в путь? Не с тем ли (или похожим), что в копии обнаружен у Двойриса при обыске? Мы имеем в виду ходатайство в Мособлисполком о выделении «старому большевику» и «бывшему секретарю райкома комсомола» участка для дачи. Ходатайство подписала бывший депутат Верховного Совета СССР Александра Тимофеевна Бондаренко, старший научный сотрудник Сочинского научно-исследовательского института курортологии.

Правда, о существовании такого ходатайства А. Т. Бондаренко сейчас не помнит, но самого Двойриса помнит хорошо. Помнит, как, бросив ради этого сессию, обсуждавшую вопросы государственной важности, приняла любезное приглашение «приличного человека», с которым только что познакомилась, посетить его на дому, где гостеприимный хозяин загнал ей втридорога дамскую сумочку и симпатичный свитерок. Не за эту ли дружескую услугу согласилась она поставить свою депутатскую подпись под письмом, текст которого сочинил, разумеется, сам же Двойрис?

Ходатайства, прошения, письма не оставались втуне. Тем более что за ними следовали грозные телефонные звонки («Говорит министр связи», — натужно переходя с фальцета на бас, кричал в трубку Двойрис), фальшивые справки, лесть, посулы, угрозы, взятки, «сувениры» в объемных пакетах — самые разные формы нажима, устоять перед которыми почти никто не сумел. Так появились у «ветерана труда», не набравшего к 70-ти годам и пяти лет рабочего стажа, огромная дача в Ильинском (несколько построек на участке) и двухкомнатная квартира (на Фрунзенской набережной — в центре Москвы), отремонтированные по последнему слову за государственный счет и обставленные мебелью, техникой, предметами искусства на сумму 36 597 руб.

Аппетиты, однако, все росли и росли. Размахивая ворохом мандатов и справок, он врывался в магазины, на склады, в кабинеты ответственных лиц и требовал — срочно, немедленно, сейчас же! — балык и колготки, икру и японские зонтики, дамские комбинации, свежий окорок, махровые простыни, копченые языки, сапоги на платформе, селедку в пряном рассоле и подписку на Виктора Гюго. В количествах, от которых у директоров магазинов и начальников складов выступала испарина на лбу.

Но нет — выступала она не у всех. Директор гастронома № 1, хорошо известного москвичам под старым именем «Елисеевский», Юрий Константинович Соколов, безропотно выполнял все его прихоти. Выполнял даже после того, как доподлинно узнал, что тот самозванец и враль. Несмотря на протесты сотрудников, возмущенных беспардонностью и хамством «влиятельного лица», ему беспрепятственно позволялось вывозить из подвала несметное количество продуктов, которые затем он сбывал благодарным клиентам. Сбывал, не гнушаясь наживой ни в два, ни в двадцать, ни в двести рублей.

Следствие установило (то, что лишь удалось установить): за три года незаконным путем Двойрис «обчистил» торговую сеть, выкачав из нее так называемых товаров повышенного спроса на 15 с лишним тысяч рублей по государственным ценам. Сбывал же он эти товары по ценам, в три, пять и даже семь раз их превышающим. Но мог ли бы он это сделать, если бы перед ним услужливо не раскрывали двери в подсобки?

«Писатель, корреспондент — неудобно же отказывать столь уважаемому человеку…» Так объясняли иные директора магазинов свое — вольное или невольное — пособничество этим аферам. И тут нам придется объяснить, каким образом малограмотный человек стал «писателем» и «журналистом». Впрочем, «образ» все тот же: с помощью добровольных помощников и «наемных рабов».

В числе последних — стыдно сказать! — оказался и профессиональный литератор: член Союза писателей СССР П-ский. За скромную сумму в 7 с половиной тысяч рублей он написал Двойрису целый роман «Дорога длиною в век», который, к счастью, не увидел света. Зато увидели свет иные из написанных им за Двойриса — и за подписью Двойриса — статей. В том числе восторженный гимн в честь некоего Алексея Константиновича Чуфарина, ничем не примечательного жителя города Осташкова. За что же этому Чуфарину выпала столь высокая честь? За добрую душу? Нет, за будущую услугу. Придет время, и он, в далеком уже прошлом начальник колонии, где Двойрис отбывал наказание за мошенничество, даст на следствии ложные показания, утверждая, что он «лично сопровождал» Двойриса на фронт и чуть ли не своими глазами видел, как тот героически сражался.

Услуга за услугу… На этом «принципе» строились отношения «писателя» Двойриса с писателем П-ским. Двойрис обычным своим манером (нажим, угрозы, загадочные намеки) проталкивал сочинения П-ского в печать, П-ский отваливал за это толкачу треть гонорара (при обыске у Двойриса была изъята собственноручная расписка П-ского: «30 % от издания каждой книги — чистыми»), Двойрис устраивал в газетах положительные рецензии на сочинения П-ского — П-ский платил Двойрису за хлопоты 100 рублей.

В списке «литературных трудов» Двойриса — десятки очерков и статей, учтенный гонорар за которые составил 5 тысяч рублей. Как же смог написать все это малограмотный человек? Очень просто: за него писали, переписывали, редактировали люди зависимые, слабые или нечистоплотные. Или, наконец, те, кто «всего лишь» лебезил перед «большим человеком» и считал за благо создавать ему ореол труженика пера.

Больно читать в материалах дела рассказы о льстивых и угодливых «помощниках», продававших Двойрису свои способности, свое умение, свой слог. Невольно хочешь «войти в положение» этих людей, но как-то не входится… Ведь не барахло продавали, а духовный, интеллектуальный труд, пользующийся в нашем обществе заслуженным уважением. А Двойрис, надо сказать, был весьма умелым ловцом душ. Свела его, к примеру, однажды судьба с журналисткой М., брат которой был осужден по весьма грязному делу. Двойрис внушил журналистке, что может запросто вызволить ее брата. И та поверила. И четыре года верой и правдой служила мошеннику: писала за него бесплатно статьи и очерки, которые тот — отнюдь не бесплатно — публиковал под своим именем.

Вообще эксплуатировал Двойрис людей без зазрения совести. Из страха перед какими-то карами или в надежде заполучить какие-то блага его одевали, кормили, возили на машинах, ремонтировали квартиру, пололи грядки, мыли полы, а он и спасибо-то не говорил — только кричал и топал ногами. И очень мало было таких, кто не то чтобы обрезал его, а просто сказал бы: будьте добры разговаривать вежливо. Увы, очень мало…

Мы листаем страницу за страницей имеющихся у нас документов и всюду натыкаемся на такие фразы: «Двойрис приехал на машине», «Подкатила черная «Волга», из которой вышел Двойрис», «За продуктами он всегда приезжал на машине…» И не только за продуктами, добавим мы: Двойрис вообще не любил ходить пешком. Откуда же эта машина? Не его ли собственная? И не работал ли у него «на частных началах» персональный шофер?

Ну, зачем Двойрису своя машина!.. За это же надо платить. А он любит, чтобы платили другие. И еще лучше, если не платит никто: государство богатое, оно выдюжит…

Роль представителя богатого государства, который волен свободно сорить народными деньгами, взял на себя начальник Главного управления материально-технического снабжения Министерства промышленности средств связи СССР Николай Петрович Рябов. Не год, не два — целых десять лет систематически (иногда ежедневно на протяжении многих месяцев) выдавал он Двойрису государственную машину с шофером, и на этой машине «представитель старых большевиков» объезжал магазины и склады, набивал багажник и сиденье ящиками со снедью и свозил на дачу, превращенную в торговую базу, где велся нескончаемый торг.

Группами и в одиночку шли сюда гости с сумками, чемоданами, мешками, авоськами. Знали: товар будет. Едва ступали они на крыльцо, как над головами вспыхивало табло: «Осторожно! Не шуметь!» Неслышно открывалась автоматическая дверь. В тамбуре ошарашенных гостей встречали новые эффекты. Табло возвещало: «Прежде чем войти, вытрите ноги!» Из вмонтированного в почтовый ящик миниатюрного микрофона внезапно раздавался замогильный голос: «Вас вижу! Вас вижу!» Бесшумно открывалась вторая дверь: в просторной гостиной не было никого. Опять раздавался невидимый голос: «Следуйте дальше!» Стена с книжными полками вдруг «раскалывалась» на две половины, которые сдвигались в стороны, и в глубине открывшегося глазам тайника в окружении банок и ящиков, усмехаясь, сидел Сам…

Экспертиза установила, что вся эта милая шутка не так уж, в общем-то, дорога. Технология известна, монтаж прост. Так что Н. П. Рябов, преподнесший хозяину дачи (за счет, разумеется, государства) еще и этот подарок, добавил, в сущности, самую малость к тем расходам, которые казна понесла от прогулок Двойриса на министерской машине.

Рассказывают, что рядом с водителем черной «Волги» выглядел наш герой исключительно импозантно, так что его и впрямь можно было принять за какую-то важную шишку. Лихо неслась «Волга» по столичным проспектам и загородным шоссе, обгоняя все другие машины и не обращая внимания ни на какие дорожные знаки… И только одно омрачало настроение вельможного пассажира: шлагбаумы, которые порой преграждали машине путь, как-то снижали темп и вынуждали терять драгоценное время.

А поскольку нервы старого революционера надо щадить, начальник отдела эксплуатации пути Московской железной дороги Альфред Алексеевич Сеньковский выдал Двойрису совершенно беспрецедентный мандат, разрешающий переезд пути при закрытом шлагбауме! И бывало так: все машины терпеливо ждут, когда шлагбаум поднимется, а машина Двойриса мчится поезду наперерез, громыхая ящиками с икрой и импортными трусами. И дежурный милиционер почтительно отдает седоку честь…

Может ли очерк — пусть большой, даже очень большой — вместить все похождения этого беспримерного афериста, который куражился в свое удовольствие более сорока лет? Есть ли возможность рассказать о том, кто и как снабдил его бездной всевозможных грамот, справок, могучих удостоверений (среди них и такие: «Корреспондент ТАСС», «Отличник кинематографии СССР»)? Кто бережно передавал его по цепочке — от одного ответственного товарища другому — с почтительной рекомендацией: «большая птица», «исключительно важная личность», «с огромным весом в верхах»…

И тут необходимо поставить вопрос, ради которого, собственно, и написан этот очерк. Ведь дело не в том, чтобы изолировать афериста от общества (хотя это очень, разумеется, важно), и не в том, чтобы просто назвать имена его покровителей (здесь названы лишь немногие, хотя их гораздо больше). Главный урок этого уникального дела — понять те причины, которые на протяжении многих лет толкали самых разных людей лакействовать перед самозванцем, вымогателем, самодуром. Быть его толкачами, ходатаями, рабами. Трудно представить себе, что это доставляло им удовольствие: роль холопа при хаме — что может быть унизительней и противней? Почему же, однако, столько людей согласилось играть эту роль? Почему в этой длившейся годы и годы истории мы на каждом шагу сталкиваемся с такой безответственностью, перед которой невольно разводишь руками? Задумывались ли хоть раз все те, кто с размаху ставил подписи под документом, что подпись обязывает? Что, расписавшись, они тем самым принимают на себя ответственность за каждое слово, в нем содержащееся? И что ни один «довод», который якобы может оправдать легкомыслие и попустительство, — никакой абсолютно не довод, а попытка подвести под легкомыслие какую-то «законную» базу.

Наряду с безответственностью и легкомыслием у иных «режиссеров» и «исполнителей» этого затянувшегося спектакля были, вероятно, и другие «мотивы»: страх перед расплатой и надежда на благодарность.

Страх перед расплатой… За какие-то нарушения? Это можно было бы как-то понять. Не оправдать, разумеется, но понять. Никаких нарушений, однако, эти люди (так хотелось бы думать!) не совершали. Но были убеждены: если влиятельный дядя захочет — растопчет и без всякого основания. А Двойрис с ним-то как раз на короткой ноге: «большой человек», огромные связи…

И гнул в три погибели этот подленький страх, заставлял пресмыкаться, извиваться, ползать на брюхе. Но что может грозить у нас человеку порядочному, способному, честному, ни на йоту не отступившему от закона, достойно делающему свое дело? Да будь у этого Двойриса и взаправду какие-то «дяди», «тети» и «связи» — ну и что?

А благодарность… Нет, не на «спасибо» рассчитывали те, кто ему услужал. И чаще всего — не на зонтик из-под полы, не на банку икры. А на словечко, которое Двойрис где-то может за них замолвить. Ведь кто они и кто Двойрис? Титан! Сила! Может все что захочет. Пробить, вознести, прославить, устроить, назначить… И вот ведь беда: иногда действительно пробивал. Интригами и обманом, но пробивал. Потом сам же он об этом трезвонил. Набивал себе цену…

Безответственность и легкомыслие, честолюбие и карьеризм толкали людей, которым доверены большие социальные ценности, на ничем не оправданные поступки, не совместимые с нашим законом, нашей моралью, всем образом нашей жизни.

Оттого-то и нужно говорить об этих постыдных фактах вслух, громогласно, ничего не тая: не случайно ведь те, о ком рассказано в этом очерке, больше всего боялись огласки.

1979

* * *

О деле Двойриса газета информировала читателей еще несколько раз — по мере того как различные организации проводили проверку содержащихся в очерке данных и делали выводы.

Первой откликнулась партийная комиссия при МГК КПСС. Она сообщила, что за многолетний обман партийных и советских органов, систематические мошеннические действия с целью личного обогащения Двойрис исключен из рядов КПСС.

Затем была опубликована информация о решении комиссии по установлению персональных пенсий при Совете Министров РСФСР лишить Двойриса персональной пенсии республиканского значения.

Из официального ответа Министерства обороны СССР читатели узнали, что «по представлению министерства Президиум Верховного Совета СССР отменил Указ о награждении Двойриса З. С. орденом Красной Звезды как участника Великой Отечественной войны, каковым он в действительности не являлся».

Московский городской суд уведомлял читателей о том, что решением коллегии по гражданским делам «взысканы в доход государства неосновательно полученные Двойрисом денежные средства, в том числе пенсия, которую он незаслуженно получал в течение многих лет: всего 27 333 руб. 65 коп. Взыскание обращено на дачу Двойриса в поселке Ильинское, изделия из хрусталя и антикварные вещи».

Пришли обстоятельные ответы из Новосибирского и Нальчикского горкомов КПСС, из Министерства промышленности средств связи СССР, из парткома МПС СССР и других организаций. В этих ответах сообщалось о строгих партийных взысканиях, наложенных на лиц, проявивших безответственность и попустительство и способствовавших тем самым противоправной деятельности Двойриса.

Единственным из упомянутых в очерке пособников, не понесшим тогда никакого, хотя бы символического, наказания, оказался директор первого московского гастронома Соколов. Долгие годы он был среди тех, кто угождал Двойрису и оберегал его от разоблачений. Теперь, когда об этой неблаговидной роли рассказала печать, благодетель сам прибегнул к помощи благодетелей. Люди, которые паслись возле кладовок и подсобок «его» гастронома, в том числе и те, чей труд на ниве науки или искусства пользуется заслуженной известностью, ринулись на защиту «обиженного» директора, оплачивая своими титулами, званиями, именами многолетние его услуги. Отрицать факты они не могли, но дали им толкование, удобное для Соколова: в их «трактовке» Соколов предстал отнюдь не пособником мошенника и прохиндея, а его жертвой — благодушным добряком, клюнувшим — из самых лучших, разумеется, чувств — на ловко подброшенную приманку.

Среди многих писем в защиту Соколова пришло и письмо от подчиненных директора: его заместителей, заведующих секциями, продавцов старших и младших. «Об авторе очерка (цитата не точна. Вместо слов: «Об авторе очерка» было написано: «О гражданине таком-то». — А. В.) мы не можем сказать ничего хорошего. Про что бы он ни писал, все ему не так… А вот товарища Соколова Юрия Константиновича мы знаем как человека кристальной чистоты, редкой скромности, порядочности, бескорыстия, преданного своему делу… Все силы он отдает развитию советской торговли».

Этот набор трескучих штампов, увы, привел к желанному результату. Желанному — для «кристального». Вышел чистеньким из грязной истории. Спасся… Но ненадолго.

Про пособников Двойриса в очерке было сказано: «Никаких нарушений… эти люди (так хотелось бы думать!) не совершали». Так, действительно, хотелось думать, но пришлось думать не так. Минуло несколько лет, и «кристальный» был арестован, предан суду и осужден. Вместе с ним разделили скамью подсудимых и многие из заступников: замы и завы… Все это была одна шайка, одна мафия — участие в махинациях Двойриса оказалось лишь ничтожной частью ими содеянного. Именно страх перед разоблачением заставил их угождать аферисту, безошибочно определившему, каких акул он поймал на крючок.

Зло посрамлено. Законность восстановлена. Истина восторжествовала. Иначе и быть не могло. Почему же, однако, так поздно? Тем и поучителен урок, преподанный нам мошенником: роль пособников ничуть не менее зловеща, чем роль исполнителей. Без первых вторые ее не сыграют, каким бы искусным и хитроумным ни оказался их режиссер.