Если и рассказывать про это дело, то исключительно смеха ради. Ни детективной интриги, ни психологической глубины, ни сложных характеров, ни политической остроты — ну, просто ничего нет в комедийном сюжете, который мог бы, наверно, послужить основой для авантюрного романа из позднесоветских времен. Что-то вроде «Двенадцати стульев» эпохи зрелого брежневизма. Но такую ношу мне не поднять: я не Ильф и даже, увы, не Петров. Ограничусь всего лишь сюжетной канвой, которая, при всей ее краткости, вполне отражает перевернутое, под влиянием тогдашних реалий, сознание гомо советикус на разных этажах социальной лестницы и в разных географических зонах.
К моей собственной адвокатской практике это дело отношения не имеет. Полную абсурда, но вместе с тем совершенно подлинную, не требующую никаких дополнительных украшений историю рассказал мне один киевский коллега, а я, прочитав с его подачи само судебное дело, когда оно проверялось в Верховном суде СССР, дополнил рассказ выписками из содержавшихся там документов. От заурядных дел о мошенничестве, каких через мои руки прошло великое множество, это отличается разве что масштабом крутившихся в обороте — виртуальных, как сказали бы нынче, — сумм, а также невероятным числом слетевшихся к пирогу искателей вожделенных сокровищ, которые клюнули на легко различимый крючок блистательной авантюристки. И еще (по-моему, это самое главное) тем простодушием, с которым умные (якобы!) люди беззаботно верили в чудеса.
Потом, когда настали иные времена, меня, в отличие от многих, не мог уже удивить порыв десятков тысяч людей, устремившихся в объятия всевозможных Властилин и Мавроди. Среди них были (не хочу называть имена) всенародно известные писатели, мыслители, художники, режиссеры. Про артистов не говорю — имя им легион: повышенная эмоциональность оказала лицедеям и комедиантам дурную услугу. Кое-кто из моих друзей не мог понять, какая сила отшибла разум у многих достойных людей, что могло завлечь даже кумиров толпы и властителей дум в примитивнейшую ловушку. Меня же тот массовый, трагикомичный стриптиз — с потерей всех своих сбережений, инфарктами и инсультами — нисколько не удивил. Мне-то было известно, как это бывает: блистательный фокус Агнессы Витальевны Жмур, знай о нем даровитые те простаки, послужил бы, возможно, противоядием от психоза, охватившего позже чуть ли не пол-Москвы, а то, глядишь, и страны…
Впрочем, мог и не послужить. Ведь сказано же поэтом: «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад».
Все началось в небольшой гостинице «Академическая», в центре Москвы. Судьба свела здесь, в одном гостиничном номере, двух женщин из двух городов. С наукой ни та, ни другая никаким боком связаны не были. Обе попали сюда, в этот ведомственный отель, по знакомству.
Двоюродный брат Лаймы Яновны Линц — той, что из Риги, — был женат на сестре администратора этой гостиницы. Связь с наукой экспедитора книготорга Агнессы Витальевны Жмур (она из Одессы) была еще более отдаленной: шурин (или деверь — никак не могу разобраться в этих родственных дефинициях) жены ее пасынка когда-то «дружил» с гостиничной кастеляншей и, расставшись, сохранил с ней добрые отношения. Таким вот образом две гостьи Москвы оказались в столичном приюте для иногородних ученых. Прямого отношения к последующим событиям эти детали вообще не имеют, но я решил остановиться на них, чтобы просто напомнить, как Его Величество Случай рождает драматургию, которая не под силу фантазии ни одного сочинителя. Не под силу лишь потому, что сочинитель всегда стремится к правдоподобию, а правда с правдопобием — жестокая реальность с искусным сочинительством — далеко не всегда совпадают.
Днем обе дамы были заняты своими делами. Вечерами, перед отходом ко сну, вели задушевные разговоры. Агнессе Витальевне особо рассказывать было нечего. Визит в Москву был связан для нее с вполне житейской, болезненной, мучительной даже проблемой. По каким-то причинам, из-за неких деформаций полости рта, ни один стоматолог в Одессе не смог ей сделать удобный протез. Все почему-то ломались, сползали, царапали, мешали жевать. Сменив четырех врачей и зубных техников, отчаявшись обзавестись подходящим протезом, Агнесса отправилась в Москву. Уповала на всемогущую кастеляншу: имея связи в научных кругах, та могла ей найти мастера своего дела. Мастер вроде нашелся, слепок был сделан, оставалось ждать результата еще несколько дней. Своими надеждами Агнесса делилась с соседкой, предпочитая, однако, не говорить, а слушать. Ибо рассказ Лаймы Яновны был куда интересней, чем ее жалобы на стоматологов. Он захватывал дух и будил воображение.
Рижанку Лайму, чья профессия мне не известна, тоже привели в Москву бытовые дела, но они не шли ни в какое сравнение с тем, чем была озабочена одесситка Агнесса. В делах этих не было тайны: Лайма похвасталась своей компаньонке, какое счастье ей вдруг привалило. В Америке умер дядюшка, оставив племяннице часть своего небольшого наследства. После всех (бесконечных!) вычетов — комиссионных, налогов и пошлин — в сухом остатке значилось 1387 долларов США, каковые надлежало ей получить в виде чеков «Березки» в центральном агентстве Внешпосылторга.
Тот, кто будет мерить эту жалкую сумму на нынешние аршины, не сможет понять, какая радость вошла в дом скромной латышской семьи и что заставило Лайму ради этого мизера тащиться в Москву, стоять в очередях, толкаться у касс. И в итоге стать обладателем всего лишь нескольких сертификатов. Правда, без голубой и без желтой полос (чеки с полосами выдавались на валюту стран-сателлитов и так называемых слаборазвитых стран, выбор товаров для них был весьма ограничен). Недоступные простым смертным фирменный пылесос в придачу к роскошному холодильнику Лайма могла бы теперь получить прямо в Риге. Не говоря уже о сапогах или дубленке: пределе женских мечтаний в те недалекие времена. Этой нечаянной радостью она и делилась с Агнессой, то и дело доставая из сумки и любуясь реликвией — извещением Внешпосылторга. Дав посмотреть, она бережно возвращала его обратно, чтобы, не дай Бог, не смять, не порвать…
Наступил, наконец, день, когда обе соседки по номеру достигли цели своего приезда в Москву. Обе — в один день! Какая-то символика в этом все же была… Агнесса вернулась в гостиницу с удобным и прочным протезом, Лайма — с чеками без полосы. Синхронность удачи была обмыта знаменитым рижским бальзамом и, конечно, «Столичной». Их щедро выставила рижанка, на долю же одесситки выпала закусь, о которой она позаботилась, уезжая в Москву. Часть ушла уже кастелянше, но в заначке что-то осталось. Теперь под скумбрию горячего копчения (попробуй достань такую в Москве!) две веселые дамы распили пол-литра, подкрашенного бальзамом, и пожелали другу счастливой дороги. Лайма возвращалась с драгоценными чеками, Агнесса с протезом. Да, с протезом, но еще и с прихваченным во время попойки извещением Внешпосылторга о переводе рижской подруге 1378 долларов США. Извещение это, превратившись в заветные чеки, для наследницы уже не имело цены, оттого, вероятно, она его не хватилась. А возможно, и не заметила даже, что оно куда-то исчезло.
Второго рождения извещению этому предстояло ждать месяца два. Агнесса все досконально обдумала. Подготовилась к полному повороту всей своей жизни. Как сама она потом признавалась, никакого страха перед возможным провалом у нее не было. Ибо провал исключался. Потому исключался, что она знала ментальность своих сограждан. Ведь сама была сделана из того же самого теста.
О трофее, который она привезла из Москвы, сначала никто не имел никакого понятия. Даже мужу и детям, один из которых был не родной, Агнесса тоже ничего не сказала. В экспедиторше книготорга проснулся талант психолога и стратега, просчитывающего каждый свой шаг. Ничто, по ее расчетам, не могло сорвать хорошо разработанный замысел. В одном Агнесса не сомневалась и убежденности этой не изменила: истину нельзя доверить никому. Никому — в буквальном смысле этого слова. Ни родным, ни друзьям…
Первым, спустя месяца два, о привалившем в дом счастье узнал ее стареющий муж. Ветеран войны, персональный пенсионер, коммунист с каким-то немыслимым стажем, он слушал супругу, любуясь ее сверкавшим во рту новым протезом, и никак не мог врубиться в реальность той тайны, которую Агнесса наконец-то решила раскрыть. А кто на его месте смог бы врубиться? Перед ним лежало извещение Внешпосылторга, где черным по белому было сказано, что гражданке Тоцкой, она же Жмур (Тоцкая — девичья фамилия Агнессы), причитается получить наследство, открывшееся в Соединенных Штатах Америки, которое, после всех проведенных вычетов, составляет три миллиона сто тридцать восемь тысяч семьсот двадцать семь долларов и четырнадцать центов. Цифры прыгали перед глазами, ветеран хватался то за сердце, то за очки, веря и не веря своим глазам и плохо соображая, как это могло получиться и что за этим последует.
Одна тайна неизбежна влекла за собой другую, о которой он тоже не подозревал. Прожив со второй, куда моложе, чем он, женой пятнадцать без малого лет, Георгий Геннадьевич Жмур лишь по этому счастливому случаю узнал о существовании ее американского дядюшки. Мало того, дядюшки-миллионера, у которого, как оказалось, кроме Агнессы, не было никого, кому он мог бы оставить свое состояние. Плача и тоже глотая валидол, Агнесса призналась, что, естественно, знала о дяде, брате ее незабвенной мамы, сбежавшем вовремя от большевиков, но знала еще и о том, какая участь ждала в недавние времена тех, у кого имелась за границей родня. Тем более — богатеи…
Георгий Жмур занимал не слишком высокие, но все же номенклатурные должности — сначала в Киеве, потом в Одессе, так что правда о дядюшке жены, процветающем в городе Желтого Дьявола, дойди она до надлежащих ушей, могла бы стоить ему карьеры и партбилета. Умолчанием Агнесса спасала его и семью, но теперь, когда правда уже ничем ему не грозит, когда «уши» и так узнали о ней, можно уже не таиться. И начать, пусть с немыслимым опозданием, новую жизнь. Ни в чем себе не отказывая. Себе и близким: ведь денег хватит на всех.
О привалившем счастье решили сообщать родным постепенно — не всем сразу. Первым этой чести удостоился пасынок — сын ветерана от первого брака. Потому что, давно уже будучи взрослым, отличался добрым характером и трезвым рассудком, мог дать разумный совет и помочь в предстоящих хлопотах: ведь ежу было ясно, что с такой астрономической суммой наследства, будь оно хоть тысячу раз законно, прижимистая «Софья Власьевна» легко не расстанется. Но главное — потому, что основные надежды в реализации своих истинных планов, о которых не знал ни один человек, Агнесса возлагала на жену своего пасынка Тамару. Тамара работала диспетчером городской «скорой помощи» и знала не пол-Одессы, а — всю. Целиком…
Впрочем, поднимать шум в родном городе Агнесса не собиралась. За свою недолгую жизнь Тамара успела сменить двух мужей и три местожительства — в Киеве и Москве. Со всеми сохранила приятельские отношения и непорушенные контакты. Свекровь и сноха пребывали почти в одинаковом возрасте и общались между собой без всякой субординации. Как подруги. И авантюрная жилка была у обеих, только у Тамары без такого размаха…
То, что хлопоты предстоят большие, да и расходы немалые, — это семейный совет понял сразу. Расходы — прежде всего. Хотя бы на поездки в Москву, на сбор документов, подтверждающих самоличность Агнессы и близкое ее родство с заокеанским дядюшкой. Лишь оно избавляло наследницу от еще больших налогов и удержаний: для неблизкой родни и совсем не родни тарифы были покруче. Так что просто терпения и просто крепких нервов, без чего нельзя было рассчитывать на успех, — всего этого оказалось мало. Прежде чем стать реальным обладателем несметных пачек «зеленых» (в их чековом эквиваленте), предстояло обзавестись, и тоже немалым, количеством «красных»: первому без второго оказаться в руках счастливой наследницы было не суждено. Оставался единственный выход: раскошелиться, чтобы обогатиться. Но раскошелиться, как известно, можно лишь в том единственном случае, если есть кошелек. Обеспечить такую возможность Тамара как раз и взялась.
Решение сложной задачи оказалось простейшим — его подсказала сама Агнесса. Взять деньги взаймы, возвращая их позже с непривычной для наших сограждан щедростью: не «красными», а «зелеными». Притом — в вещественном (и каком!) выражении: кооперативными квартирами особо высокого качества, автомашинами в экспортном варианте, гарнитурами мебели иноземного производства, импортной бытовой техникой, которая в магазинах не продается. Выгода — для заимодавцев — была настолько заманчивой, что пригласить к пирогу решили самых достойных, отобранных тщательно и проверенных досконально. С таких все и началось.
Первыми счастливчиками стали те, кого заарканила Тамара, пасынкова жена: ее сестра, ее кузина и родители мужа кузины. У всех у них водились деньги. И у всех была одна и та же мечта: машина «Волга». Воображение советских граждан тех лет дальше не шло: «иномарок» никто не видел в глаза, а «Волга», незадолго до этого сменившая устаревший рыдван «Победа», считалась пределом технической мудрости и вершиной комфорта. «Живая» (по записи) очередь на это средство передвижения, похоже, не усыхала вообще и теоретически (отнюдь не практически) могла привести к желанному финалу не раньше, чем лет через двадцать, если не двадцать пять.
Каждый из завербованных счел за честь оказаться везунчиком, поклялся хранить великую тайну и ссудил Агнессу в счет будущих «Волг» кто семью, кто десятью, а кто пятнадцатью — тысячами. Пока что — рублей… Со времени денежной реформы 1961 года прошел уже не то год, не то два, и к новым деньгам как-то привыкли, но все-таки цифры эти, даже без упраздненного нуля, казались гигантскими. И все же, как видим, деньги у многих людей водились, только тратить их было не на что. Покойный заокеанский дядюшка принес, таким образом, радость не только родной племяннице, но и целому кругу людей, притерпевшихся к вечному дефициту и теперь, нежданно-негаданно, воспрянувших духом.
Круг этот все расширялся. Ветеран вспомнил про дальнего родственника, поселившегося во Львове, и еще про боевого товарища из Днепропетровска. Оба нуждались все в той же «Волге», а киевлянка, невестка боевого товарища, имела куда более дерзкие планы. Только что овдовев, мечтала о новом замужестве. Обладая хорошей квартирой, она могла бы на что-то рассчитывать. Пребывая же в убогой своей комнатенке, пусть даже с деньгами, не могла рассчитывать ни на что. Вдова безуспешно стучалась в двери немногочисленных тогда кооперативов. Без связей и без положения в обществе потуги эти ни к чему привести не могли.
У обладателей бесполосных сертификатов (в достаточном, ясное дело, количестве) такой проблемы, естественно, не было, к тому же в Киеве как раз возводился для избранных (элиты, сказали бы в наши дни) кооперативный дом — в самом заманчивом месте: вблизи оперного театра. Вдова получила гарантии: квартира здесь ей обеспечена, лишь бы вовремя оформить наследство! «Пайщица» не скупилась: самолично доставила в Одессу десять тысяч рублей, завернутых в детскую фуфайку (почему-то мне запомнилась эта деталь). Сам боевой товарищ, ее бывший тесть, ограничился только шестью, дальний родственник из Львова — тот и вовсе пятью: больше у него не нашлось. Агнесса Витальевна, чуть покапризничав, согласилась взять в долг и эту скромную сумму.
Переговоры, которые шли вокруг киевской квартиры, навели саму Агнессу на вполне разумную мысль: зачем теперь ей, миллионерше, жить хоть и в южной, веселой, приморской, но все же провинциальной Одессе? Чем она хуже невестки боевого товарища ее престарелого мужа? Разве она недостойна переехать в столичный Киев и поселиться в доме, где ее соседями, это же вполне очевидно, станут лучшие люди республики?
Снова собрался семейный совет. Решение было единодушным: прощай, Одесса, только Киев! Пасынку и Тамаре, а если точнее — Тамаре с мужем (ведь это она была правой рукой наследницы и она же мешком с чужими деньгами!) досталась трехкомнатная квартира, за которую Агнесса была готова, без возмещения, внести сполна ее пай: добросовестный труд заслуживает вознаграждения. Для себя же, вместе со своим ветераном, миллионерша облюбовала квартиру из пяти комнат плюс две лоджии, два балкона и два туалета. В советской домостроительной практике таких квартир тогда еще не было вовсе: случай первый и уникальный! На весь дом — по информации, которую Агнессе удалось раздобыть, — была только одна такая квартира, ее держали в резерве для безвестного «некто», который заплатит валютой. Тот самый случай! Удача сама шла в руки, упустить шанс было бы чистым безумием.
Но заполучить, пребывая на расстоянии, в одном и том же киевском доме сразу три первоклассных квартиры можно было лишь хорошо постаравшись. Не раз и не два съездить для этого в Киев. Сначала добиться права туда переехать: миллионы миллионами, а паспортный режим никто не отменял. Впрочем, за деньги все можно было уже и тогда. За деньги! Значит, их надо иметь. Сейчас, не потом. Без Тамары не обойтись.
Три будущих квартировладелицы отправились в Киев. Убедились: дом действительно строится. Даже только в каркасе он выглядел так внушительно, что всем троим стал сниться ночами. Долго спорили, какой этаж предпочтительней. У Агнессы выбора не было: пятикомнатная только одна. Тамаре достался четвертый этаж: не слишком низко и не слишком высоко. Если испортится лифт, нетрудно подняться пешком. Как может испортиться лифт в доме для самых избранных? Тамара была реалисткой. Знала: у нас все возможно. Даже и не такое. Только четвертый, и никакой другой! Невестка боевого товарища оказалась скромней и сговорчивей: согласна была на любой, лишь бы не первый и не последний. Битва за этажи в недостроенном доме чуть женщин не перессорила. К счастью, все обошлось.
Агнесса заказ приняла и отправилась по кабинетам. Никто не знал, кого именно она посетила, но вернулась с победой. Все желания будут обязательно учтены, придется только еще приехать не раз и, само собой разумеется, заплатить: стараться даром для миллионерши никто не собирался… Сморщив лоб и закатив глаза, она дала понять, какие безумные траты ей предстоят. Намек был понят: Тамара начала поиск новых клиентов.
Прием заказов на киевские квартиры пришлось прекратить: все до одной разобраны, оповестила Агнесса, спасибо за то, что достались хотя бы три. Зато запись на «Волгу» ограничений никаких не имела. Пришлось отвергнуть очень выгодного соискателя из Риги. Кандидатура его, подысканная Тамарой, была Агнессой отклонена под каким-то невнятным предлогом. Могла ли она объяснить, что в этом городе слух о ее миллионном наследстве может дойти и до Лаймы, приведя к фатальным последствиям? Возникла еще одна небольшая заминка. Харьковский врач, на которого вышла Тамара, был готов расщедриться авансом, но поставил условие: «Волга» должна быть только в нежных тонах с каким-то серым и голубым отливом (не то «перламутр», не то «металлик», если я не ошибся). А Агнесса, словно назло, всем заказала черные: этот цвет означал в те годы принадлежность к начальству, на черных «Волгах» ездили только большие тузы, в обычной продаже их не было вовсе.
Агнесса, однако, была не из тех, кто отступает перед возникшими трудностями. За свой счет она повезла врача на завод, в город Горький, возвративший себе прежнее имя лишь многие годы спустя. Врач дожидался ее в гостинице, пока она, прихватив его паспорт, утрясала вопрос. С первого раза не утрясла. Месяц спустя повезла врача снова, не взяв с него за проезд ни копейки. И он не устоял: разве кто-нибудь станет просто так швыряться деньгами, если не уверен на все сто процентов в благоприятном исходе? Значит, все честно! Со второй попытки каприз врача был услышан и понят. Опять же не даром, ясное дело… Счастливая Агнесса вернулась в гостиницу с размашистой, синим карандашом, резолюцией большого начальника на общем их заявлении: «Да». Больше сомнений не было: «металлик-перламутр» будущей «Волги» врачу обеспечен.
Время шло, никаких подвижек в деле с квартирами и машинами не было видно. Те, кто первыми сдали деньги в счет будущих благ, стали роптать: доколе? когда же? Объяснение: «Вы разве не знаете, какая у нас волокита?» казалось правдоподобным (в самом деле, кто же не знает?!), но сомнение все-таки не проходило. Всех недовольных Агнесса пригласила в Москву — за ее, разумеется, счет. Здесь, в гостинице «Россия», она принимала клиентов. Каждый мог самолично увидеть извещение Внешпосылторга. И даже его подержать в руке. Некруглость суммы наследства, особенно эти четырнадцать центов, внушали доверие. Но — с другой стороны…
Подчистки и исправления бросались в глаза. Агнесса их не скрывала. Да, конечно, есть и подчистки. Есть исправления… Ведь они неизбежны. К примеру, в имени адресата. Агнесса дважды меняла фамилию — при первом браке и при втором. Дядя в своем завещании указал фамилию, полученную ею при рождении, потом Инюрколлегия, занимавшаяся делами о зарубежных наследствах, отыскала ее под фамилией первого мужа, и, наконец, для получения денег пришлось вторично менять документы и в извещении, соответственно, снова делать подчистки. Звучит бредово, но лишь для тех, кто, как мы, дорогой читатель, уже знаем, что имеем дело с мошенницей. Ну, а для жаждущих «Волг» прямодушный цинизм Агнессы звучал вполне убедительно. Снова напомню: «Ах, обмануть меня не трудно…»
Кто-то из самых нетерпеливых и мнительных заметил подчистки еще и в сумме наследства. Агнесса не скрывала и этого. Сумма, на голубом глазу сообщила она, была в полтора раза больше, но мироеды со Смоленской-Сенной, дом номер 32/44, где размещался Внешпосылторг, дважды ее сокращали. В это тоже было очень легко поверить. И никто не задался простейшим вопросом: почему бы Внешпосылторгу, после всех исправлений и удержаний, не выписать новое извещение, вместо того, чтобы старое драить резинкой, замазывать белилами слова и цифры, печатать что-то поверх?
На этот раз пронесло. Второго раза Агнесса дожидаться не стала, взяв инициативу в свои умелые руки. Упреждая новые рекламации, она известила всех клиентов, что первый этап борьбы за наследство завершился полным успехом, все документы собраны, приняты, признаны, остается сущий пустяк, пока все формальности не завершатся: как-никак три миллиона!.. Но финал первого — самого главного — этапа уже заслуживал того, чтобы все, кто ей помогал, перезнакомились и разделили с ней вместе, в дружеском, тесном кругу, общую радость. В лучшей гостинице города — Лондонской, что на Приморском бульваре, был снят банкетный зал, где собрались все соискатели квартир и машин. Проезд из других городов — всем без исключения — и одну ночь в той же гостинице оплатила Агнесса. Мог ли кто-то поверить, что найдется транжира, который пустит на ветер такие огромные деньги?
Отсрочка была обеспечена, и все равно быть вечной она не могла. Неистощимая на выдумки, Агнесса решила подкрепить временную победу акцией поистине беспримерной. Я, например, доведись мне сочинять подобный сюжет, до нее бы никогда не додумался. Пусть о ней говорит документ. Судя по слогу, над его созданием трудился авторский коллектив: сама Агнесса Витальевна, без чьей-либо помощи, сочинить его никак не могла.
«ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР товарищу ПОДГОРНОМУ Н.В.Жмур Агнесса Витальевна» .
Дорогой Николай Викторович!
Обращаюсь лично к Вам, потому что Вы оставили незабываемо яркую память у всех жителей нашей республики как выдающийся руководитель украинского народа на протяжении многих лет. Ваша самоотверженная работа и Ваша отзывчивость снискали Вам любовь и уважение всех жителей нашей цветущей Советской Республики, которые желают Вам теперь, после выдвижения в Москву на самый высокий пост, больших успехов во благо всего Советского Народа.
Обращаюсь к Вам, потому что не верю сильно обюрократившимся руководителям Одесского горсовета, которые сами боятся принимать решения и привыкли только исполнять указания сверху, да и то почти всегда плохо. Я позволила себе обратиться прямо к Вам, дорогой Николай Викторович, потому что сама ни о чем для себя не прошу, ни в чем не нуждаюсь, мне ничего не нужно, кроме понимания, потому что хочется сделать что-то доброе для своего города и не получить за это в виде благодарности одни синяки да шишки, которые у нас, в Одессе, только и умеют раздавать отдельные бездушные чиновники, позорящие нашу родную Советскую Власть.
На мою долю неожиданно выпали большие деньги. Мой дядя, брат моей мамы, сразу после Гражданской войны изменил Родине, бежал за границу, оказался в Америке, где занялся, как я теперь понимаю, большим гешефтом и разбогател. Никакой связи с ним ни моя покойная мама, ни я не имели. У него, как я теперь узнала, не было семьи, детей он тоже не имел, и, наверно, он испытывал угрызения совести оттого, что порвал со своей Родиной. Когда дядя заболел и почувствовал, что вскоре умрет, то задумался о судьбе своих денег. И никого ближе, чем я, его племянница, во всем мире у него не нашлось. И тогда он решил завещать все деньги мне.
А деньги, дорогой Николай Викторович, огромные! Почти шесть миллионов долларов! Даже после вычетов налогов и комиссионных на мою долю пришлось более трех миллионов! И я, обладая такими деньгами, не считаю возможным потратить их все на себя и своих близких. Это было бы несправедливо по отношению к родной Советской Власти, которая поставила меня на ноги, сделала человеком, а сейчас ставит на ноги моего, еще малолетнего, сына, которому предстоит стать пламенным патриотом своей Великой Родины и отдать все силы на ее процветание.
Мой муж, ветеран Великой Отечественной войны, старый коммунист, орденоносец, и я, а также его сын от первого брака, инженер, автор нескольких рационализаторских предложений, молодой коммунист, мы все совместно приняли семейное решение передать из нашего наследства сто пятьдесят тысяч долларов США на строительство в Одессе интерната для детей-сирот.
У меня есть при этом одна просьба, которая Вам, душевному и мудрому человеку, не должна показаться слишком эгоистичной и даже, может быть, наглой. Я ставлю одно-единственное условие: чтобы детский дом носил мое имя. Мне кажется, это вполне естественное желание для человека, который на свои деньги построил для города интернат для детей-сирот и не хочет, чтобы его имя и его доброе дело было предано забвению.
Такие случаи уже были в истории нашей Великой страны. Третьяковская галерея носит имя купца Третьякова, который дал деньги на ее создание, и Советская Власть справедливо хранит память об этом купце, она сохранила его имя для этой галереи. Я не купец, и мои заслуги гораздо скромнее, но у меня тоже есть достоинство и желание увековечить свое имя, которым смогут гордиться мой сын и его дети и которое будут помнить те дети, которым выстроенный на мои деньги дом даст путевку в Большую жизнь.
Надеясь на Ваше понимание, дорогой Николай Викторович, я прошу Вас дать указание тем, от кого в Одессе это зависит, чтобы мое пожелание было выполнено и дар мой принят на условиях, изложенных в этом письме. Возьмите, пожалуйста, это благородное дело под свой контроль и свое покровительство.
Простите, что отняла у Вас Ваше драгоценное время.
С бесконечным уважением и надеждой
Никаких следов личного вмешательства дорогого и бесконечно уважаемого Николая Викторовича в деле нет. И даже благосклонной реакции чиновников его аппарата нет тоже. Скорее всего, как водилось тогда, из канцелярии той декоративной инстанции, которую дорогой возглавлял, письмо было просто переправлено в Одесский горисполком и там осело без всяких последствий. Зато всем своим встревожившимся клиентам Агнесса разослала его копии, и это слегка остудило на какое-то время закипавшее их нетерпение. Отважиться на письмо по столь высокому адресу, предлагая государству огромные деньги, может лишь человек, абсолютно уверенный в несомненности обладания ими. Только так и могли рассуждать клиенты Агнессы, незадолго до этого обмывавшие ее миллионы в банкетном зале роскошной гостиницы (свое историческое имя «Лондонская» вновь обрела лишь недавно, в ту пору она называлась безлико: просто «Одесса»).
Поток денег не иссякал: Тамара, которой за ее хлопоты было обещано в дар не полтораста тысяч, как городу, а целых полмиллиона, доставала все новых клиентов. Произошла полная (точно рассчитанная, надо сказать) смена тактики. Жгучая тайна, которой долгое время была покрыта передача денег взаймы, приоткрыла свои покровы: теперь, для поддержания версии, в которую клиенты пока еще верили, истории с дядюшкиным наследством надо было придать максимальную гласность. Ведь мошенник никогда не афиширует то, как он пудрит мозги доверчивых простаков. С таким размахом — тем более. Значит, тот, кто поступает иначе, заведомо не мошенник. Гласность сама по себе становилась гарантией честности.
Каждый новый клиент, приносивший Агнессе (привозивший издалека!) в счет будущих благ свои капиталы, получал копию ее письма дорогому Подгорному. Этот, всеми и навсегда забытый товарищ (один из самых беспросветных тупиц и оголтелый «ястреб» в брежневском политбюро), чье имя на Украине, где он подвизался долгие годы, весило больше, чем в других регионах страны, понятия не имел о миллионах никому не известной Агнессы, но, сам о том не подозревая, исправно служил залогом серьезности ее обещаний. Такими именами в советские времена не бросались и не упоминали их всуе.
И все же, и все же… То, что когда-нибудь должно было случиться, на самом деле случилось. Какой-то московский таксист, которого через знакомых отыскала Тамара, отстегнувший шесть тысяч за черную «Волгу», потребовал деньги назад. Кстати, не потому, что в чем-то ее заподозрил или что-то там раскусил. Подошла его очередь на «Москвич», и он предпочел синицу в руке журавлю в небе. Агнесса безропотно вернула долг, но первый камешек увлек за собою второй. Знакомый шофера, из той же колоды (они познакомились в «Лондонской» на банкете и стали дружить), потребовал вернуть свои десять. Сговорившись или просто по чистой случайности, заявили права на долг еще двое: один киевлянин и один одессит.
Запахло уже керосином. Возникла потребность бросить на кон козырной туз. Никакого туза у Агнессы не было, но, раз обстоятельства требуют, фантазия заработала снова. Пришлось прибегнуть к мерам поистине чрезвычайным.
Агнесса Витальевна Жмур внезапно тяжело заболела. До такой степени тяжело, что даже название ее болезни вслух не произносилось. Ни ею самой, ни ее близкими. Больна — и все… Притом почти неизличимо… По логике вещей (просчитать это было несложно) тяжкая болезнь наследницы должна была всполошить всех, кому она задолжала, побуждая их презреть сострадание и тотчас потребовать деньги назад. Такой вариант имелся тоже в виду и был упрежден завещанием, которое заверил приглашенный на дом нотариус (закон предусмотрел для умирающих такую возможность).
Вот его текст.
«Я, Жмур Агнесса Витальевна, добрачная фамилия Тоцкая, в случае моей смерти завещаю полученное мною из Соединенных Штатов Америки наследство в сумме три миллиона сто тридцать восемь тысяч семьсот двадцать семь долларов и 14 центов следующим лицам и в следующих долях:
1/ Сыну Жмуру Юлию Георгиевичу — половину всей суммы наследства. По достижении им совершеннолетия перевести причитающуюся ему долю на его имя. До достижения им совершеннолетия распоряжение его долей исключительно в его интересах возложить, под контролем органов опеки, на его отца Жмура Георгия Геннадьевича с таким расчетом, чтобы траты на нужды ребенка не превышали двухсот долларов ежемесячно.
2/ Вторую половину разделить между мужем моим Жмуром Георгием Геннадьевичем (одну треть от этой половины) и женой моего пасынка Жмур Тамарой Васильевной (две трети от этой половины).
Возложить на Жмур Тамару Васильевну обязательство в пределах этой суммы получить все товары, заказанные по моим нарядам в магазинах Внешпосылторга, и предоставить их в полное распоряжение тем лицам, для которых они предназначались.
До раздела наследства в порядке, изложенном выше, выделить из наследственной массы сто пятьдесят тысяч долларов США, зарезервивовав их для передачи на строительство в городе Одесса интерната для детей-сирот в случае принятия этого дара на условиях, содержащихся в моем официальном обращении на имя Председателя Президиума Верховного Совета СССР товарища Подгорного Н. В. В случае непринятия дара на этих условиях указанные сто пятьдесят тысяч долларов США присоединить к доле, причитающейся Жмур Тамаре Васильевне».
Составленное в точном соответствии с надлежащими нормами наследственного законодательства и заверенное нотариусом, завещание было отправлено в копии всем, кто проявлял особое нетерпение. И сработало так, как было задумано. Аргумента сильнее нельзя было придумать: кто же позволит себе кощунственный обман на смертном одре!.. Коллега рассказывал мне, что все сопричастные просто молились за выздоровление благородной Агнессы Витальевны. Иные даже не в переносном — в буквальном смысле, хотя моления в те годы еще не стали приметой быта.
Голос страждущих был услышан на небесах. С той же внезапностью, с какой она заболела, Агнесса поправилась. Оказалось, что и неизлечимые болезни тоже излечимы. Могла бы, наверно, еще что-то придумать, если бы снова возникло ЧП. Но ничему возникать не пришлось. Пирамида, которая строилась с таким виртуозным тщанием и так долго держалась, рухнула от легкого дуновения ветерка.
Терпению одной из клиенток, причем самых последних, которая ждала заветного не так уж и долго, пришел конец через несколько месяцев. При том, что никаких подозрений Агнесса так и не вызвала. В добросовестности ее она не усомнилась. Хотела лишь одного: знать, когда же придет пора получить импортный мебельный гарнитур. Вселившись обычным способом в новую кооперативную квартиру на Юго-Западе Москвы, она решала житейскую проблему благоустройства: можно ли начать выкидывать старую мебель или пока подождать. От ответа о точной дате Агнесса несколько раз уклонилась. Пришлось действовать самой.
Просьба, с которой взволнованная клиентка пришла к дежурному адвокату одной из юридических консультаций, была из самых простейших. Она хотела направить запрос Внешпосылторгу, чтобы тот внятно ответил, как скоро будут оформлены права на наследство, полученное гражданкой Жмур А. В., поскольку этим задеты и ее интересы. Сознавая, что на ее личное письмо (постороннего человека!) Внешпосылторг вряд ли ответит, она попросила сделать запрос от юридической консультации — с никого ни к чему не обязывающей мотивировкой столь необычного обращения: «в связи с рассмотрением в суде гражданского иска».
Услышав рассказ кандидатши на мебельный гарнитур, адвокат — едва вступившая в коллегию совсем молодая женщина — сразу поняла, что речь идет о заурядной (не знала масштабов) афере, и предложила обратиться не во Внешпосылторг, а сразу в милицию. Это предложение было отвергнуто категорично. Клиентка своими глазами видела и письмо Подгорному, и предсмертное завещание Агнессы, так что никакого сомнения в добросовестности одесской наследницы у нее быть не могло.
Адвокатесса пожала плечами, молвила: «Ваше дело» и отправила тот запрос, о котором клиентка просила. Не один, точнее, а два: во Внешпосылторг и в Инюрколлегию — организацию, имевшую в советские времена монопольное право заниматься делами о зарубежных наследствах. И где-то дней через десять, один за другим, пришли ответы аналогичного содержания: никакого оформления наследства гражданки Жмур А. В. не производится за отсутствием такового.
Дальше была рутина: обыски, выемка денег, арест, поиск и вызов всех одураченных, долгое следствие, материалы которого составили восемнадцать томов. Ветеран Жмур слег с инфарктом: так и не смог врубиться, кто кого обманул — жена своего супруга, а заодно и десятки людей, или клиенты, нетерпеливые и неблагодарные, наклепавшие на Агнессу ложный донос. От тяжкого стресса несколько месяцев не могла оправиться Тамара. Большая беда пришла в дома и многих наших сограждан. Как подсчитало следствие, обманутым — общим числом двадцать семь, не считая счастливчиков, успевших вовремя вернуть свои деньги, — Агнесса задолжала свыше двухсот девяноста тысяч рублей (их могло бы хватить, без доплат, на двадцать новеньких «Волг»), а нашли в ее тайниках только четыре тысячи с хвостиком. Куда делись все остальные, незаметно потратить которые в тогдашних условиях не мог ни один человек, так и осталось загадкой. Пришлось поверить на слово: все ушли на разъезды и на банкеты.
Агнесса держалась стойко и уверенно, страстно отвергая возведенную на нее клевету и представив себя не обманщицей, а обманутой. Не преступницей, а жертвой. Она утверждала, что извещение о наследстве лично получила по почте и сама поверила в его достоверность, не имея никаких оснований в нем усомниться. Ибо дядюшка, продолжала она, в Америке был — это можно проверить. И наследство мог ей оставить.
Мог быть, конечно, и дядюшка, могло быть и наследство. Но — не было. Ничего проверять не стали: и следствие, и суд эти ходатайства отклонили. Зачем проверять? Ведь и экспертиза, и Лайма, которую тоже нашли (ее показания есть в деле, я их читал), объяснили вполне убедительно, как и что на самом деле произошло.
И был приговор: пять лет лишения свободы.
На этом можно было бы поставить точку, если бы не еще один документ, который эффектно завершает многотомное дело, заменяя точку вопросительным знаком.
«ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР гражданину ПОДГОРНОМУ Н.В.з/к Жмур Агнесса Витальевна ».
Дорогой и глубокоуважаемый Николай Викторович!
Нам, заключенным, запрещено к кому-либо обращаться близким каждому Советскому человеку словом «товарищ». Поэтому вот такое сухое и, я бы сказала, не совсем уважительное обращение с моей стороны «гражданин», в чем я не виновата.
Полтора года назад я обращалась к Вам с письмом повлиять на власти нашего города Одессы, чтобы они вспомнили про несчастных детей-сирот и стали строить для них интернат, деньги на который (150 тысяч американских долларов) я готова отдать из доставшегося мне от умершего в США дяди наследства и сделала по этому поводу завещательное распоряжение. Я Вам писала, как Вы помните, что наши одесские чинуши раздают направо и налево только синяки и шишки, а о людях совершенно не думают. Я как в воду смотрела, потому что мне самой достались такие шишки, которые я и врагу своему не пожелаю. Вместо того чтобы пожалеть несчастных детей-сирот, если других не жалеют, принять мой искренний дар и присвоить интернату для детей-сирот, построенному на мои деньги, мое честное имя, эти бездушные чинуши сфабриковали против меня грязное дело, вымазали с головы до ног, что никак не могу отмыться, оклеветали, опозорили и бросили за колючую проволоку вместе с воровками и проститутками.
Только на Вас одна надежда, уважаемый гражданин Подгорный, дорогой наш Николай Викторович! С наказавшими меня ни за что ни про что бездушными судьями, на которых я не в обиде, которые, я считаю, выполняли чей-то приказ, я справлюсь сама, найду правду в Верховном Суде, а Вас прошу позаботиться об интернате для детей-сирот в городе Одесса на мои деньги и присвоить ему мое имя, чтобы счистить с меня ту грязь, которой вымазали меня и всю мою семью. Ни за что ни про что.
Остаюсь с глубокой верой в Вас
Вот это письмо, которое я, его публикуя, привел кое-как в соответствие с пунктуацией, писала, несомненно, сама Агнесса. Поскольку и следствие, и суд (дважды!) назначали производство судебно-психиатрической экспертизы (обе комиссии единодушно признали ее вменяемой), полагать, что у Агнессы помутился рассудок, я не могу. Нет для этого никаких оснований.
И между тем… В отличие от первого письма Подгорному, имевшему совершенно очевидную цель, ее второе письмо ни логикой, ни здравым смыслом объяснить, по-моему, невозможно. Специалисты — юристы и психиатры, — с которыми я держал совет, называли поведение Агнессы установочным, то есть опять-таки точно просчитанным, имевшим целью поддержать абсолютно провальную в данном случае линию защиты, избранную ею сразу и навсегда. Мне же кажется, что она просто вжилась в свою роль, которую ей так интересно было играть, где она чувствовала себя в своей тарелке и с которой невозможно было расстаться: все равно, что покончить с собой. Вжилась и окончательно поселилась на той сцене, которая дала ей возможность пережить бурный успех…
Она давным-давно уже, задолго до крушения империи и превращения Украины в «ближнее зарубежье», вышла на свободу и, я убежден, продолжала — возможно, совсем по-другому, в другой пьесе и с другими статистами — играть ту же самую роль. Ибо играть иную или вообще не играть уже не могла.
Так ли это на самом деле, мне не известно. Убежден лишь, что ни в Киеве, ни в Одессе никаких ее следов не осталось: разум не покидал ее и тогда, а сейчас и подавно. Недюжинные ее способности, богатая фантазия и неуемная энергия в новых условиях не могли не найти себе применения. Как раз сейчас самое время.