Открытие съезда Советов Северной области было назначено на три часа дня, но еще утром все большевистские делегаты собрались в одной из комнат третьего этажа, чтобы выслушать и обсудить важнейшее сообщение: накануне ЦК принял предложение Ленина о вооруженном восстании.

Крыленко только что вернулся с Западного фронта — привез хорошие вести.

— На Минский гарнизон можно рассчитывать.

В случае необходимости разоружит части, которые двинутся в поддержку контрреволюции.

— Значит, Питеру поможет? — голос делегата из Выборга.

— Выделит корпус, — подтвердил Крыленко.

— А флот?

Поднялся Дыбенко, красавец, моряк-богатырь, с черной как смоль бородой.

— Балтийский флот безоговорочно поддержит революцию…

— Товарищи, идемте в зал. Пора наконец начинать.

…Антонов-Овсеенко, секретарь Петроградского Военно-революционного комитета, тряхнув прядью длинных, густых, с легкой проседью волос и поправляя старомодные очки, никак не мог успокоить возбужденный, уставший ждать зал.

— Товарищи! — Его голос донесся до самых дальних уголков переполненного зала. — По поручению Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и от имени Центрального Комитета Российской социал-демократической рабочей партии большевиков объявляю съезд Советов Северной области открытым. Предлагаю избрать председателем съезда товарища Николая Крыленко.

Зал ответил бурей оваций. Крыленко подождал, пока стихнут аплодисменты, начал сразу по существу.

В словах его была тревога и боль. И несокрушимая уверенность в скорой победе.

— Нельзя обойти молчанием трагизм переживаемого нами момента. Если подвести итоги семи месяцев революции, то они будут весьма неутешительны.

Не успела разлететься в прах под ударами восставшего народа прогнившая царская власть, как мы снова стоим перед безответственной властью, присвоившей себе плоды народной революции. Несмотря на то, что новые властители пользуются старыми приемами усмирения, применяя против своих противников тюрьмы и пули, помешать движению народных масс им не удастся.

— Даешь мир! — раздался возглас из зала.

— Да, товарищи, — подхватил Крыленко под овации делегатов и гостей, мы требуем мира. Наступил критический момент, революционный пролетариат ждет, что мы исполним свой долг перед революцией и страной. Можно не сомневаться, что мы не обманем его надежд!

«Даешь мир!», «Долой Временное правительство!» — эти лозунги звучали непрерывно под сводами Смольного. И потом, после съезда, — на гигантском митинге в цирке «Модерн», ставшем в эти бурные октябрьские дни семнадцатого года ареной небывалых по своему размаху и силе народных манифестаций.

«Не пощадим жизни для торжества революции» — так закончил свою речь на митинге Николай Крыленко, и это звучало как клятва, как присяга, которую повторил вслед за ним заполненный до отказа огромный зал.

Дзержинский отвел его в сторону:

— Ты окраины хорошо знаешь? Лесновский район найдешь? Прекрасно! Тогда запомни адрес… Сегодня, в десять вечера…

— Ильич будет?

— Лишний вопрос, — засмеялся Дзержинский. — Конспирация у тебя явно хромает.

Неужели он снова увидит Ленина? Вот уже три с половиной месяца Ильич скрывался, и мало кто знал его адрес. Теперь, когда вооруженное восстание стало вопросом дней, он вернулся в Петроград, но Крыленко, выйдя из тюрьмы, еще ни разу не встретился с вождем партии.

— Ты увидишь двухэтажную дачу… Кругом грязь, рытвины, ухабы. Так что смотри в оба. Хотя вряд ли ты что-нибудь увидишь. Темнота там — хоть глаз выколи.

…Споткнувшись лишь однажды и оцарапав руку о некстати вынырнувший из темноты дощатый забор, Крыленко вышел прямо к цели. Двухэтажный деревянный дом чернел в глубине палисадника. Ни одно окно не светилось. А вдруг ошибка? Крыленко стал искать табличку на двери. Так и есть: фрау Бертлинг. Это жена директора компании «Зингер», выпускавшей известные всей России швейные машины. На время войны она предпочла уехать к себе домой. Теперь, пожалуй, уже не вернется.

На условный стук дверь отворилась бесшумно. Никого ни о чем не спрашивая, Крыленко поднялся по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, нащупал в темноте ручку двери. Яркий электрический свет ослепил на мгновение.

Просторная комната с наглухо завешанными окнами была уже заполнена людьми. Лица все знакомые — свои. Дзержинский, Свердлов, Калинин, ВолодарскийЧлены ЦК… Представители Петроградского Совета, профсоюзов… Товарищи с мест…

Но Ленина не было. «Жаль», — подумал Крыленко. Он совсем уже свыкся с мыслью, что будет Владимир Ильич.

— Не пора ли начинать? — спросил кто-то.

Ответил Свердлов:

— Должны еще подойти несколько товарищей. Тогда и начнем.

Калинин постучал карандашом по столу:

— Прошу минутку внимания… На первом этаже окна не закрыты. В случае тревоги ими можно воспользоваться, чтобы уйти.

В комнату вошли еще трое. Одного из них Крыленко хорошо знал: это был Шотман, рабочий Обуховского завода, видный большевик — к нему Елена Федоровна ездила в Киев, где ее по доносу арестовали.

Второго представил Свердлов:

— Товарищ Эйно Рахья, связной ЦК.

Третьим был низенький старичок с седыми, небрежно причесанными волосами, в непропорционально больших очках, съехавших на нос. Вид у него был вполне добродушный, такой домашний и мирный, что старичок казался попавшим сюда явно не по адресу.

Ни с кем не здороваясь, он снял очки, а потом и волосы. Да, и волосы тоже…

— Владимир Ильич! — охнул Крыленко.

— Владимир Ильич! — хором закричали все. — Не может быть!..

— Товарищи, соблюдайте тишину! — безуспешно пытался навести порядок Свердлов.

Возбуждение от встречи с вождем улеглось не сразу. Ильич и сам подтрунивал над своим гримом. Казалось, все же он был доволен, что на какое-то время ему удалось ввести в заблуждение даже близких товарищей. Значит, шпики и подавно примут его за ничем не примечательного деда.

Свердлов открыл совещание, и приветливая, милая улыбка на лице Ильича разом исчезла. Вопрос, который предстояло решить, был очень важен: действовать или ждать? Восстать или оставить власть в руках буржуазии?

— Диктатура корниловская или диктатура пролетариата и беднейших слоев крестьянства? — Так сформулировал суть проблемы Ленин. — Массы ждут от нас не слов, а дела.

Ленин кончил говорить, и какое-то время в комнате стояла тишина. Каждый понимал, перед каким решением он стоит, что означает этот вечер для партии, для народа, для страны. Для всего мира…

Взял слово Крыленко — он представлял Военное бюро ЦК:

— Настроение в полках поголовно наше.

Его поддержал Володарский, представитель большевистской части Петроградского Совета:

— По первому нашему призыву все явятся на улицу. Рабочие только ждут сигнала, чтобы взять власть в свои руки.

От профсоюзных комитетов заводов и фабрик выступил Скрыпник:

— Повсюду тяга к практическим результатам. Надо действовать!..

— Не следует ждать, когда нападут на нас. Самый факт наступления дает шансы на победу, — сказал Калинин.

Ленин непрерывно делал заметки в блокноте, удовлетворенно кивая головой. Один за другим ораторы представляли все новые и новые доводы в пользу восстания.

Но вот заговорил член ЦК Зиновьев:

— А где гарантия, что обеспечен успех? В Питере у нас силы невелики. Я считаю, что рисковать не стоит…

Ему вторил Каменев:

— Аппарата восстания у нас нет, а у наших врагов превосходная организация…

Крыленко видел, как хмурится Ильич.

— Реальной силы у буржуазии нет, — сказал Ленин. — Перевес явно на нашей стороне: таковы факты. И власть мы удержим. А как считаете вы, Николай Васильевич?

— Военное бюро этот вопрос обсуждало. Все сходятся на том, что вода достаточно вскипела.

Голоса колеблющихся потерялись в хоре тех, кто трезво оценивал обстановку и сознавал историческую важность момента.

Опять взял слово Ленин:

— Если политическое восстание неизбежно, то нужно относиться к нему как к искусству.

«Как к искусству», — мысленно повторил Крыленко. — Какое удивительно точное слово!

Было уже семь утра. Скоро рассвет.

— Итак, голосую, — сказал Свердлов. Он казался спокойным, и только очень наблюдательный глаз мог заметить, чего ему стоило это спокойствие. Кто за резолюцию о восстании, предложенную Владимиром Ильичем и одобренную шесть дней назад Центральным Комитетом? Девятнадцать… Кто против? Только двое…

Воздержавшихся — четверо…

Наступила короткая тишина. Каждый остался наедине со своими мыслями. Значит, все, о чем годами мечтали эти люди, все, чему посвятили они свои жизни, все, к чему стремились лучшие умы человечества, чего жаждал исстрадавшийся многомиллионный народ, — значит, все это через несколько дней станет реальностью?! И наступит тот последний, решительный бой?!

— Пора расходиться, — раздался в тишине голос Свердлова. — Пожалуйста, по одному…

Возле огромной, порванной на сгибах карты города, утопая в табачном дыму, заседал Военно-революционный комитет. У этого заседания не было ни конца, ни начала. То и дело члены «военки» поднимались со своих мест, чтобы отправиться в части, в воинские училища, арсеналы, на заводы, где формировались отряды Красной гвардии, на площади, бульвары и парки, временно ставшие полигонами, где после смены рабочие, никогда не державшие раньше оружия, учились стрелять, овладевали техникой уличного боя.

Уходили одни — приходили другие, сообщали свежие новости; как прошел митинг в той или другой части, какое решение приняли солдаты, что сообщают большевистские комитеты фронтов.

Антонов-Овсеенко — взмокший, с красными от бессонницы глазами под стеклами очков — непрерывно подсчитывал силы:

— Выборгский район — пять тысяч… Московский — восемь тысяч… Невский — четыре тысячи…

— Четыре пятьсот!..

Молоденький солдат в ладно пригнанной шинели, не успев еще отдышаться, сообщил радостную новость: еще пятьсот штыков в Невском районе присоединились к силам революции.

И так все время: каждый час, каждые полчаса цифры устаревали… Росли!

… - Товарищи, раньше чем к вечеру меня не ждите!

Забывший о сне и еде, Крыленко только что вернулся с очередного митинга и вот уже мчится на другой.

— Ты куда?..

— В броневой дивизион. Вместе с Раскольниковым…

Оттуда на Большой Сампсониевский, в лейб-гвардию резервный Московский…

С митингов Крыленко вернулся только к ночи.

Голова гудела. Но об отдыхе не могло быть речи.

Наступали самые горячие часы перед решающим штурмом.

— Что с оружием?

— Ни одна винтовка без санкции Военно-революционного комитета никому выдана не будет.

— Вы уверены в людях?

— Да, в каждом арсенале наш комиссар.

— Какие новости с фронта?

— Нас всюду поддерживают.

— Не самообольщайтесь. Чрезмерный оптимизм притупит бдительность, а это смерти подобно.

— Верно, товарищ Крыленко: с Румынского фронта против Петрограда двинуты части.

— Известно ли, где они сейчас?

— Да, задержаны в Пскове войсками, преданными революции.

— Что вблизи Петрограда?

— По Царскосельской дороге движутся к Питеру ударные батальоны.

— Пошлите навстречу агитаторов.

— На ударников вряд ли подействует.

— Попробуем…

Вопросы — ответы… Вопросы — ответы… Решения принимаются немедленно, ждать нельзя, дорога каждая минута, враг не дремлет, упущенное можно не наверстать…

Еще не наступил рассвет двадцать четвертого октября, когда связные повезли в части Петроградского гарнизона «Предписание № I» Военно-революционного комитета: «Войска привести в боевую готовность… Всякое промедление и замешательство будут рассматриваться как измена революции».

…Днем в Смольный примчался связной: Временное правительство отдало приказ юнкерам немедленно развести мосты через Неву, чтобы отрезать один район города от другого.

Крыленко кинулся к телефону — связаться с красногвардейцами, которые несли охрану мостов. Станция не ответила. Он яростно колотил по рычагу, дул в трубку — напрасно!

Вбежал Подвойский.

— Телефоны не работают… Они отключили Смольный… Надо взять телефонную станцию! Немедленно выступаем.

На ходу натягивая тужурку, Крыленко бросился вниз по лестнице. У подъезда стояла машина.

Машина помчалась к Неве. На ближайшем перекрестке ей преградила дорогу трамвайная пробка. Толпа возбужденно спорила с вожатым.

— В чем дело? — спросил Крыленко, высунувшись из машины.

Откликнулась женщина с изможденным лицом:

— Трамваи все в парк идут. Посреди дня… А до дому как добираться? Мосты вот-вот разведут…

— Не разведут! — уверенно сказал Крыленко.

Машина помчалась дальше.

Литейный мост… Троицкий… Дворцовый… Всюду спокойно. Кое-где юнкера пытались выполнить приказ, но были отбиты.

Николаевский мост… Две его половины взметнулись к небу. Значит, все-таки здесь юнкерам удалось.

— Может, проедем мимо? — спросил шофер.

— Нет, давай к мосту!

Юнкер, стоявший на посту, отдал честь.

— Господин прапорщик…

— Товарищ прапорщик… — поправил Крыленко, желая сразу поставить все на свои места. — Вызовите вашего командира.

Прибежал безусый поручик, из новоиспеченных:

— Убирайтесь немедленно, иначе я прикажу арестовать вас.

Он обернулся, чтобы вызвать конвой. По набережной к мосту мчались грузовики с вооруженными красногвардейцами. Упавшим голосом поручик приказал юнкеру, стоявшему поодаль:

— Наведите мост.

Первое, что услышал Крыленко, возвратившись в Смольный, — это звонки телефонов.

— Работают?!

Подвойский, не отрываясь от карты, ответил:

— У нас — да. У них — нет. Телефонная станция взята. Зимний полностью отключен.

Вошел Свердлов.

— Последняя сводка?..

Ответил Крыленко:

— Город переходит в наши руки, Андрей.

Свердлов улыбнулся. На какое-то мгновение ему вспомнилось, наверно, время, когда он был «Андреем»: ссылки, побеги, конспирация… Снова ссылки. И снова побеги. Все это было так недавно — каких-то девять месяцев назад. Но с тех пор прошло не просто девять месяцев — историческая эпоха.

— Чем располагает противник?

Антонов-Овсеенко, близоруко уткнувшись в бумажку, стал докладывать обстановку:

— Зимний дворец охраняют шестьсот девяносто шесть юнкеров и семьдесят пять солдат. С ними тридцать семь офицеров.

— Оружие?

— Пять бронемашин, девятнадцать пулеметов, шесть орудий. Винтовок около семисот.

— На какие резервы могут рассчитывать?

— Школа прапорщиков Северного фронта обеспечит максимум триста штыков, школа прапорщиков инженерных войск — пятьсот.

— Добавьте женский батальон — он прибыл сегодня из Левашова, — сказал Подвойский.

— А части, снятые с фронта?

Крыленко только что получил новые сообщения о блокировании революционными войсками подступов к восставшему Петрограду.

— В Выборге задержана Пятая кубанская казачья дивизия, в Пскове кавалерийские части, в Царском Селе — ударные батальоны. Первый, четвертый и четырнадцатый казачьи полки сами отказались от выступления.

На усталом лице Свердлова мелькнула удовлетворенная улыбка. Он подошел к Крыленко, положил руку на его плечо.

— Ну что, Абрам? Это будет последний?..

— И решительный, Андрей… — очень тихо проговорил Крыленко. И вдруг его пронзила тревожная мысль. — Что с Ильичом? — Он знал, что шпики наводнили весь город, что за Лениным погоня.

— Владимир Ильич в надежном месте, — успокоил Свердлов.

В надежном месте — на квартире депутата Петроградского Совета, большевички Фофановой, подчинившись категорическому требованию ЦК не покидать своего убежища, Ленин писал в Смольный ближайшим товарищам и друзьям: «…Положение донельзя критическое… Нельзя ждать!! Можно потерять все!!. Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас… История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя потерять все…»

…Крыленко обернулся и невольно отпрянул: не может быть!.. В дверях стоял Ленин. Он держал в руке стул.

— Я вам не помешаю, товарищи?

— Владимир Ильич, как вы добрались?

— На трамвае, — невозмутимо ответил Ленин. — Сели мы с товарищем Рахья и доехали. И, представьте себе, никто по дороге меня не узнал. Или просто никому нет дела до какого-то там старичка в поношенной кепке?

…Ночью пришло известие: все узловые пункты города взяты.

В руках Временного правительства остались только Зимний дворец, Главный штаб военного округа и Мариинский дворец.

Наступал последний день старой эры.

Утром двадцать пятого октября главный начальник Петроградского военного округа полковник Полковников зашел в телеграфную кабину на чердаке военного министерства, где помещался аппарат прямого провода, связывавшего столицу со ставкой Верховного главнокомандующего. Плотно закрыв за собой дверь, он продиктовал телеграфисту сообщение чрезвычайной важности:

«Доношу, что положение в Петрограде угрожающее… Идет планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не исполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления. Казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не выступили. | Сознавая всю ответственность перед страною, доношу, | что Временное правительство подвергается опасности потерять полностью власть, причем нет никаких гарантий, что не будет попытки к захвату Временного правительства. Главнаокр петроградский полковник Полковников».

Телеграфист, молодой офицер, кончил стучать ключом и молча ждал дальнейших приказаний. Полковник неподвижно сидел, прикрыв ладонями глаза. Потом сказал:

— Поставьте гриф: «Совершенно секретно». Так…

Надеюсь, вы понимаете, мой мальчик, значение телеграммы, которую вы сейчас передали. Вы ведь умеете хранить военную тайну?..

Через полчаса текст телеграммы «главнаокра» — тарабарские сокращения стали прочно входить тогда в разговорный язык — лежал на столе члена Военно-революционного комитета Николая Крыленко. Это была, в сущности, не просьба о помощи, а крик отчаяния. Полковник был довольно точно осведомлен о том, что происходит в столице. И не строил себе никаких иллюзий.

Ленин, Дзержинский, Свердлов, Урицкий и другие руководители восстания проводили срочное совещание.

Крыленко тихо вошел, положил телеграмму перед Ильичом.

Ленин быстро пробежал ее глазами, потом прочитал вслух.

— Заметьте, товарищи: «Нет никаких гарантий, что не будет сделано попытки к захвату Временного правительства». Какой забавный оборот речи!.. Что верно, то верно: никаких гарантий нет…

…Штурм Зимнего был назначен на вечер. В последний раз Крыленко решил объехать район, где два-три часа спустя должны были развернуться бои, проверить расположение частей, увидеть не на карте, а наяву позиции армии, которая готовится к решающей атаке.

Обычно шумный и многолюдный в эти часы, город казался вымершим. На улицах не было ни души. Машина, в которой ехал Крыленко, одиноко чернела на пустынной глади широких набережных и проспектов.

Вот Литейный мост… Зимняя канавка… Мойка… Екатерининский канал… Конюшенный… Невский — до Адмиралтейства и Морского экипажа. Боевые части революционных войск вместе с красногвардейцами несли вахту на закрепленных за ними позициях, ожидая боевого сигнала. На Неве замерли военные корабли. Время от времени, разрезая тишину, по булыжникам Невского громыхали броневики да подтягивались к Зимнему трехдюймовки.

Наступила уже полная темнота, только Зимний дворец ослепительно сверкал огнями. Крыленко остановил машину на Миллионной улице — царский дворец выходил туда боковым фасадом. Неподалеку тихо разговаривали несколько человек. Крыленко узнал голос Чудновского, одного из руководителей штурма. Он окликнул его:

— Григорий, это ты?

— Крыленко?!

Мимо, тяжело стуча сапогами, пробежали трое солдат. Донеслись обрывки слов: «…ранили», «заявил, что будет стрелять…»

— Вот, прочитай, — сказал Чудновский и чиркнул спичкой. Стоявшие рядом красногвардейцы заслонили пламя от ветра. — Ультиматум… А вдруг обойдется без крови…

— «…Временное правительство объявляется низложенным, — читал Крыленко. — Вся власть переходит в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Зимний дворец окружен революционными войсками. Орудия Петропавловской крепости и судов… наведены на Зимний дворец… Именем Военно-революционного комитета предлагаем членам Временного правительства и вверенным ему войскам капитулировать…

Для ответа вам предоставляется двадцать минут…»

— Ультиматум послан? — спросил Крыленко.

— Нет еще… Подождем до без десяти минут семь…

— Кто передаст?

— Я сам, — ответил Чудновский.

Они обнялись. Крыленко пошел в направлении Главного штаба. Оттуда были хорошо видны поленницы дров вдоль Зимнего дворца — за ними прятались юнкера.

…Он был уже близко от Смольного, когда за спиной глухо раздались орудийные выстрелы.

Значит, ультиматум отклонен.

Начался штурм…

В актовом зале Смольного близился час открытия Второго съезда Советов.

Горели огромные белые люстры. На скамьях и стульях, в проходах, на подоконниках, на краю сцены — всюду сидели люди, представители рабочих и солдат многомиллионной России. В спертом воздухе висел синий табачный дым. То в одном, то в другом конце зала вспыхивали революционные песни…

А этажом выше ни на минуту не прекращал своей работы Военно-революционный комитет, державший з руках все нити восстания.

Посреди ночи в Смольный прибыл связист-самокатчик. Его встретил Подвойский.

— Слушаю, товарищ… — Волнение сжало горло.

— Зимний взят. Временное правительство арестовано.

Подвойский бросился в соседнюю комнату. Склонившись над столом, Ленин что-то торопливо писал. Это был проект Декрета о земле.

— Все кончено, Владимир Ильич! — крикнул Подвойский.

— Что вы сказали, товарищ Подвойский? — спросил Ленин, продолжая писать.

— Все кончено… Зимний взят…

Ленин поднял голову, встал. Минуту-две он молчал.

— Все кончено, говорите вы? Все только начинается!..

На фронт полетели телеграммы с известием о победе восстания.

Съезд ждал ответа фронтовиков. Поддержат или взбунтуются? Перейдут на сторону революции или двинут против нее войска?

Ночь была уже на исходе, когда в дверях огромного, как завод, гудящего зала появился человек в черной кожаной куртке. Продираясь сквозь толпу заполнивших проход делегатов, он стремительно направлялся к трибуне, зажав в кулаке листок.

«Крыленко! Крыленко!» — пронеслось по рядам.

— Слово для экстренного сообщения имеет товарищ Крыленко.

— Телеграмма! — Его мощный голос прогремел над притихшим залом. Товарищи, пришла телеграмма с Северного фронта.

Это был фронт самый близкий к Петрограду, от его решения во многом зависела судьба революции.

— Двенадцатая армия приветствует съезд Советов и сообщает о создании Военно-революционного комитета, который взял на себя командование фронтом!..

Делегаты повскакали со своих мест. Крыленко стоял на трибуне, прижимая телеграмму к груди, и чувствовал, что не в силах сдержать слез.

Было пять часов семнадцать минут утра…

К трибуне подошел Луначарский и прочитал воззвание к народу, которое только что написал Ленин:

«Съезд берет власть в свои руки.

Да здравствует революция!»

Стены были готовы обрушиться от оваций. Делегаты запели «Интернационал».

«Стояла тяжелая холодная ночь. Только слабый и бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам, заставляя тускнеть сторожевые огни.

Тень грозного рассвета вставала над Россией», — прислонившись к колонне и вытирая слезы рукавом, записывал в блокнот очевидец и летописец Октябрьской революции, американский писатель Джон Рид.