Змея

Был разгар сезона противостояния, и в ночь в небе горел синим светом Отец. Дорога шла через старые горы Багровы, поросшие лесом. Седлоног, груженный несколькими сумками, со всадником верхом неторопливым шагом следовал пути. Всадник скрывался под плащом с капюшоном. Он держал вожжи в расслабленных руках, чуть склонившись. Нет, всадник не спал, но и чуткостью в это время уже не отличался. В любой другой момент он бы обязательно заметил человека, притаившегося в ветвях дерева над дорогой.

Когда время пришло, разбойничий план вступил в действие. На расслабленного путника обрушился удар всем телом. Всадник издал вопль от боли и неожиданности. Вес нападавшего свалил его с седлонога, он попытался опереться на ногу, выставив ее, но лишь подвернул и неудачно упал набок. Капюшон слетел, но не дал владельцу осмотреться.

Всадником оказалась женщина – чересчур самонадеянная, раз решилась путешествовать в одиночку. К тому же ее возраст и внешность образовывали тот тандем, который точно не стоило брать себе в единственные попутчики. Впрочем, даже для страшных, старых и мужчин дороги Тверди не исключали ни одной своей опасности. Напарник свалившегося бандита, например, этим вопросом не задавался. Благо, для того было слишком темно. Его жертва одернула плащ и нащупала ножны кинжала, но он успел схватить ее за волосы. Были они длиною ниже плеч, так что он быстро обернул их вокруг руки и потащил за собой, лишая ее опоры. Женщина закричала от боли и гнева, выхватила кинжал, но ни размахнуться, ни полоснуть им обидчика уже не смогла. Она попыталась брыкнуть его ногами, но и это было сделано без должной силы – ее волосы остались несвободны.

Затем подоспел тот, кто спрыгнул на всадницу в начале. Он тут же принялся бить ее ногой в живот. Новые попытки сопротивления становились все незначительней.

***

В ее пробуждении не было ничего обнадеживающего. Она еще не оценила своего положения и место пребывания, но уже успела возненавидеть себя за отвратительно проигранную схватку.

Это же и схваткой назвать нельзя! Все было не так. Усталость, самоуверенность. И что поперлась на скалы в ночь – даром свет Отца! И плащ этот был не помощник. И волосы! Ведь именно поэтому и скоблили мы головы долгие сезоны. Вот к чему это привело. Меня – вооруженную – смогла победить пара безоружных бродяг…

Связанная, она лежала на боку в одной из местных сухих пещер. Веревка стягивала за спиной предплечья рук. Такими же несвободными оказались и ноги. Она слегка пошевелила ими – веревка была с грузом. Это ее гасило – стальной груз на плетеном кожаном шнуре.

Гасило всегда оборачивается против неумелого хозяина. – Вновь прозвучало в голове старое наставление мастеров.

Она застыла – в пещеру к тлеющему костру вошли двое.

– Давай, тащи эти и засаливай. – Скомандовал первый. – А я дров соберу – этого не хватит. Смотри, чтоб специи ее не провоняли – иначе не продадим.

– Может, не будем ее, а? – Подал голос второй.

– Я говорю – прибей ее! Сразу бы. Незачем связывать и тащить было.

– Да ты что?! Да мы когда в последний раз бабу видели? У тебя с головой или со стояком проблемы? Ну посмотри на нее...

– Дурака кусок! Она же – Змея! – Прохрипел старший.

– Змея? Что?! Она – баба!

– Не видишь форму? Кинжал? Татуировку на лице? И по возрасту она подходит.

– Татуировку? Эти слезы под глазом? – Не унимался другой. – Да она из шайки какой-нибудь городской с нищенского квартала. Может, успела уже и на каторге попахать. Или девка из бабьего дома. Выручим звонких за тюки, и мы тебе купим полный пансион с парочкой таких – с вечными следами на лице!

– А форма?

– А что форма?

– Форма Змеи, придурок! Глаза разуй. Кожаная броня, сапоги, тряпка эта стеганная! Оружие их!

– Вижу. Наплевать. Может, мне ее раздеть – тогда ты передумаешь?

Разбойники принялись за работу, были слышны деловитые шаги, звуки шуршавшей мешковины, пересыпаемого песка и прочей возни. Они продолжали увлеченно болтать, будто до этого у них долго не было повода прочистить глотки.

– А ты видел Змей в атаке? А я – да. И больше бы я предпочел с ними не встречаться.

– Как что, так сразу про войну… – Вздохнул голос помоложе.

– Эти бабы – перволинейные, личное войско царя Еровара.

– Так ты же сам был в линейных войсках Еровара? Чего тебе портки пачкать при виде бабы в коже?

– В третьелинейных я был. – Раздалось с усталостью. – Нас собрали тогда, промуштровали одну Сестру, с копьем-там научили обращаться, одели в форму с чужого плеча и в атаку – говно нами месить. А эти Змеи ничего кроме оружия за всю жизнь не видели. Мужики их никогда не имели, от того они еще злей были. Они тогда вступили в бой и раздавили всех, кто там был. И своих, и чужих. Просто прошлись по полю, никого не разбирая. Я тогда остался жив лишь потому, что меня вот таким грузилом в грудь снесли. Я и слег там с трупами. Очнулся – изо рта кровь запекшаяся. Несли меня и свалить в яму хотели...

– Ну, дальше я это уже тысячу раз слышал…

– Ну, так чего?!

– Говорили мне про бабское войско. – Наконец, заявил второй. – Но думал, это шутка такая, когда выпивка кончается, а надо еще потрепаться. Почему ты мне про них раньше не говорил?

– Не хотел я про баб вспоминать…

– Ага. Тебе стыдно что ли? Понятно.

Наверное, молодой улыбнулся. – Подумала она.

– Кому вообще в голову пришло делать из баб войско?

– Ероварова затея. Тогда же война с Загори была. И долина-там Змеиная из рук в руки шла между Ероваром и Стокаменом. Сначала Еровар долину отгреб. Потом Стокамен вернул. Потом Еровар опять. А местные змеевцы вдруг Еровара и поддержали, типа: «Надоела нам война – наш ты царь по праву!» – хотя царь-то их с Загори всегда был. Вот Стокамен, когда очередной раз взял долину, всех их и вырезал за предательство. Мужиков, детей, баб. Оставил только девочек мелких. Пожалел... или продать решил – своим и дальше на восток: степенникам и нелюдям за степью – те наших баб любят. Тоже богоподобные – хоть и нелюди. А тут Еровар догнал. И весь этот бабский обоз ему достался. Вроде как не с руки ему их продавать тоже. И не вырезать, и деть некуда: все монастыри и так в беспризорниках по крышу – никакая монашка не справлялась. Ну, вот и поиздевался он над ними: загнал в казармы и начал муштровать на первую линию. Он змеевцев-то сам сильно недолюбливал. Это я знаю: не хотел ведь, а сам все равно слушал каждый раз, когда трепаться начинали…

– Ну а эта-то что? Отбилась, по-твоему?

– Как Еровар умер, и сынок взошел на престол, разогнали Змей к Богам и дальше. Вот и бродят.

– Знаешь, не верю все равно. Если она такая вся из себя, то чего же нам так легко далась? Баба она из притона, а шмотки напялила, чтоб в дороге такие, как ты бежали и пыль поднимали при виде формы.

– Да твои мысли горят зеленым огнем! – Взревел старший. – Ты думать перестань хозяйством, а не головой. Нам повезло. Не искушай Богов! Мало ли? Может, и так. А, может, и нет! Купим мы тебе бабу, а эту не трожь. Не вздумай ее развязывать, а если дрыгаться начнет – бей камнем по башке или режь сразу.

Он ушел – последнее было сказано уже снаружи пещеры.

Светлотрава жаль – хороший был зверь. – Думала она. – Из-за одной ошибки он уже разделан, а мясо его засаливают по кускам…

Если и делать что-то, то именно сейчас. Бывалый не даст мне шанса.

Она повернулась на другой бок лицом к выходу и застонала.

– О, где я? Что со мной?

– Ты у меня в гостях, лучик. Тебе удобно? – Ответил оставшийся.

Она рассмотрела его. Он был моложе нее – в том возрасте, когда мужчины мечтают о чем-то недостижимом и великом, а на деле хотят вполне конкретных вещей.

– Нет, вы меня побили и связали...

– Извини, милаха, но на дороге так трудно завязать знакомство.

Пленница огляделась с деланным видом осознания происходящего.

– ...не убивайте меня!

Молодой бандит сел на пол рядом с ней и погладил рукой ее волосы.

– О, ну это зависит только от тебя. Насколько ты будешь… покладистой. Какая же ты...

И хоть парень не смог подобрать ни одного подходящего слова, как могла, она изобразила заинтересованность в переговорах. Он убрал руку с волос, провел по ее лицу. Погладил большим пальцем губы и разомкнул их.

Она не сопротивлялась. Хоть и не сразу и с плохо скрытым отвращением, но разбойник того не заметил, оценив лишь ее податливость и готовность «быть покладистой».

Он провел рукой по щеке, скуле и шее, стирая влагу ее губ смешанную с грязью его пальцев. Дальше был грудной щиток, одетый на голое тело – из толстой твердой черной кожи, с узорами из потертой стали. Он скрывал грудь от ключицы до ребер. Парень провел рукой по выпуклости женской груди, но не смог прощупать сквозь твердый панцирь ее саму. Спереди он не увидел никаких завязок, на которых держался щиток. Он провел руку по ремням за спину, надеясь нащупать замки или перевязь, но там напоролся уже на спинные латы. Это головоломка, которую он не мог так просто решить.

– Великие Творцы! – Возмутился он. – Откуда у тебя эта одежда?

– Неудача, да? – Согласилась она. – Купила у старьевщика. Думала, поеду в нем через Багровы – все безопасней...

– Не так уж...

– Да, не надо было прятаться за плащом. Тогда, может, и пронесло бы. Но ночь что-то прохладная выдалась, словно не сезон противостояния, а самое слияние...

Он спустился ниже – к трем небольшим ремням, полностью скрывавшим живот, и одному крупному на бедрах. Подержался за толстый ремень, взялся за бляху и немного оттянул вниз.

– А чего поперлась вообще?

– Работу хотела сменить. Думала звонких собрать на перепродаже специй. Копила долго: мужик нынче дешевый пошел.

– В доме, значит, работала? – Наконец, улыбнулся он. – А татуировка? Любишь плакать с клиентами?

На ее правой щеке чернела татуировка в виде трех слез, подрезанных одной чертой.

– Угадал...

Ремень, державший стеганую кожаную полуюбку длиной ниже колен, он тоже не расстегнул. Спереди – к радости разбойника – с самого пояса был разрез, открывающий голые ноги и шорты из плотной ткани. Ниже с наколенников начинались сапоги. Напарник связал ей ноги так, что под веревку попала и юбка. Отодвинуть полы, как следует погладить ноги и бедра он тоже не смог.

– Неудачный день? – Спросила она, видя растерянность на молодом, но грубом деревенском лице.

– Ничего, у нас все еще будет просто отлично.

– Что-то я все равно сомневаюсь, что живой меня оставите.

– А ты делай, что скажут – тогда и оставим.

Он протиснул руку ей между ног и начал гладить ее сквозь шорты. Она издала стон на вдохе и задержала дыхание. И с ее стороны это было не притворство.

– Вот так. – Улыбнулся бандит.

– Давай... – выдохнула она, – давай договоримся. Хочешь меня? Мое лоно? Хорошо, мое лоно тебе в обмен на жизнь и свободу.

– И моему другу...

– Мое лоно тебе и твоему другу в обмен на жизнь и свободу, и... кусок мяса моей скотины. Столько, сколько смогу съесть сразу.

– Да, деловая ты. – Подивился он. – Урвать еще и мяса решила? Жизни мало?

– А что? Что до Ростки теперь, что до Древората мне пешком идти больше суток по горам. И куда я голодная и после вас двоих дойду?

Ну и баба мне попалась, – подумал парень, – торгуется смело, даже когда и торговать-то нечем…

– А давай, согласен.

На какой-то момент он даже сам поверил, что отпустит ее живой. – Только одежку с нее снять – такие вещи дорогого стоят, а на них уговор не шел. Погнать в лес голой – пусть еще кто обрадуется по дороге. Ну, или плащ ей этот отдать...

– Ну? Развяжешь меня?

– Э-э-э-э.. надо бы... но...

Разбойник вспомнил предостережения напарника. Даже если он ее развяжет, никто никому голову голыми руками не оторвет, и бывалый застанет их уже за делом, тот все равно будет недоволен. Хотя и ему место между ног уже выторговано.

– А давай мы твой ротик сначала проверим?

«Проверять ротик» еще раз в ее планы никак не входило.

– Вот ты дурила, мужик! Мы же с тобой договорились: мое лоно – твое. Я не буду сопротивляться. Или ты думаешь, что женщина опасна лежа на спине?

– Ха-х, нет!

– Ну вот. И подумай, раз я такая опасная: где у меня зубы есть, а где их нет. Что я тебе сделаю – затискаю ногами до смерти?

– Уговорила. – Кивнул он. – Я развяжу ноги, а руки тебе ни к чему.

– Еще как к чему, – улыбнулась она, – узнаешь позже, но для начала – ладно, можно и без рук.

Довольный разбойник начал возиться с туго завязанным шнуром от гасила.

Вскоре шнур был снят, ноги освобождены. Женщина медленно раздвинула их и согнула в коленях.

– Ну вот – ничего страшного. Видала я парней, что женщин боятся, но в таком возрасте...

Она оперлась на стопы и приподняла бедра. Молодой разбойник взялся обеими руками за ее колени.

Он любил таких баб. Она была вполне взрослой, чтобы быть опытной и искушенной. Но далеко не старой, чтоб начать беспокоиться о первых морщинах. У нее были твердые мускулистые ноги и плотные круглые бедра.

Это не крестьянские бабы, что жрут всегда впрок. – Думал он. – Не дешевые девки, что сохнут телом или жиреют хуже крестьянок, но всегда стареют раньше времени. Эта – настоящая рабочая коровка, как девки из тех, что никогда не были мне по карману. Как залетные зеленоволосые северянки. Или бабы бродячих вольных рабочих – любящих делать свое дело за хорошую оплату. И бабы их не прочь поработать задницей, но тоже за хороший счет. Который раньше мне никогда не был по праву…

Он скользнул руками под юбку к бедрам.

– Как расстегнуть этот ремень?

– Потяни его внутрь. А теперь вверх. Да. Вот так.

Юбка, влекомая грузом ремня и собственным весом, спала. Соблазнительница выпрямила и положила правую ногу на его плечо. Он улыбнулся и наклонился ближе. Достаточно для того, чтобы она смогла согнуть колено за головой.

И тут же ее левая нога рывком перенеслась на плечо. Разбойник захрипел и начал выворачиваться из мгновенно окрепшего захвата. Он то колотил ее в спину, то пытался руками разжать клещи, но терять хватку она не собиралась. Тогда захваченный начал валиться на бок, но и на боку она не ослабила захват, только придавила телом его руку к каменному полу. Он стал проталкивать другую между ее ног. Она собрала все силы, что были, взвыла и сдавила шею с новым рвением. Захваченный, наконец, начал слабеть и вскоре полностью обмяк. Она высвободила его и оттолкнула от себя. Неуклюже встала на ноги.

Сделав небольшой круг, все еще связанная в руках, она доковыляла к усыпленному бандиту. Толкнула его, чтоб тело легло на спину, повернула ему голову на бок и сделала один сильный удар стопой по челюсти. Засомневалась в результате и повторила. А потом, на всякий случай, так же ударила в кадык.

***

Бывалый возвращался с охапкой сухих веток. Едва он вошел под свод пещеры, как груз гасила угодил ему в правое колено и раздробил сустав. Разбойник повалился на хворост, выпустил его из рук и начал кататься по полу, держась за ногу. Женщина стояла над ним, вращая снаряд, затем нарушила такт маятника и сделала еще один размах. На этот раз гасило разбило ему локоть. Сил орать и двигаться у него не осталось, он повалился на спину и только подвывал.

Она прекратила вращение, но оставила груз на весу.

– Я думала, ты моложе. – Заявила Змея. – Чтобы повоевать за Царя Еровара вместе со Змеями тебе сейчас должно быть около сорока противостояний – не больше.

– Так и есть, это удары кистенем прибавляют сезонов... – Простонал он.

– Колено ты потерял, а рука еще может и зажить. Твоему другу стоило при жизни слушать тебя внимательней.

– Стоило...

Змея вышагивала вдоль небольшой пещеры. Груз она держала на весу, вымеряя каждый шаг с колебанием маятника. Юбка по-прежнему лежала на каменном полу, кинжал торчал рядом, закрепленный между камнями.

– Никогда вы – третьелинейный сброд – не слушали сигналов к отступлению. Конечно, мы по вам проехались: как нам одно говно отличать от другого? Кстати, забыл ему сказать о татуировке на черепушке. Рассмотреть можно, если пряди волос расправить. Тогда бы уже история с девкой не прокатила, даже если бы стояк ему штаны прорвал. Или нет?

– Голову он ему прорвал!

– Творцы издеваются надо мной. Всю жизнь мне с вами дело иметь. – Сказала она, будто сама себе, и устало вздохнула. – Зачем седлонога моего зарезали? Породистый был, со двора.

– Лапу он подвернул, когда тебя валили. Решили, что здесь не наваришь.

Она надела юбку, смотала и прицепила к ремню гасило. Взяла кинжал и подошла к раненному.

– А знаешь, я тебя не убью. – Призналась она, поигрывая клинком.

– Да? – Удивился бывалый.

– Да. А ты бы что предпочел: чтобы я тебя сейчас зарезала или собралась и ушла?

– Собралась...

– Вот, я так и сделаю.

– Спасибо... – Неожиданно для самого себя промямлил он. Это была не благодарность – только недоверие, вопрос и все то же удивление.

Змея вытащила из смеси специй кусок мяса седлонога, отрезала кинжалом ломтик и пережевала. Мясо, конечно, еще не просолилось, но сырое мясо – тоже мясо.

– Откуда бурую соль взяли?

– Были и другие…

Она кивнула.

– Здесь все мои вещи?

– Верхний плащ снаружи на камнях. Деньги здесь.

– Ты же не возражаешь, если я возьму ваши мешок и соль? Мясо вроде как мое – испортится, пока донесу.

– Забирай.

Она принялась ссыпать в мешок соль и укладывать нарезку мяса – те куски, что были уже засолены и еще нет. Весь седлоног не поместится – только лучшие части, которые она сможет унести.

Затем Змея вышла и возвратилась уже в плаще. Мешок с мясом она повесила на левое плечо. На правое – двойную сумку-перекидку. В руку – еще одну.

– Ох, тяжеловато. – Пожаловалась она. – Да, кстати, забыла спросить: Багровы горы вроде как по тварям спокойные?

– Большие хищники сюда редко доходят.

– Точно, но есть эти... такие рыжие псы. Я видела их вчера по дороге утром.

– Шутники. – Подтвердил разбойник.

– Да, они лают вроде забавно, словно шутят...

Бывалый выругался, как только понял к чему ведет Змея.

– Дневные хищники. – Продолжила она. – Даже «утренние». Едят падаль, больных и слабых. А тут седлоног разделан, друг твой мертвый и ты обездвижен. Смерть – это избавление от наказания.

– Нет, не оставляй!

– Уж не тащить ли мне тебя?

– Убей, зарежь!

– Э, нет! Мы же договорились.

Она направилась к выходу.

– Это жестоко, – простонал он, – так проклинать нас!

– А что вы делали со своими жертвами? – Возразила она. – Неужели жгли каждого? Или к печке свозили в город? У тебя был выбор. И не вини в своем решении Творцов.

Из пещеры виднелась дорога. Синее светило уходило на закат, а на востоке уже разгоралось оранжевое – более яркое и теплое. Змея спустилась к дороге и чуть прихрамывая пошла вперед. Боковым зрением она увидела стаю мелких рыжих тварей, проносящихся мимо в листве леса. Но думала она только о седлоноге Светлотраве, который был с ней ровно восемь сезонов – четыре противостояния. И о длинных волосах на голове, которые были с ней чуть дольше.

Стоило расстаться и с ними. – Подумала она.

Но ведь должно хоть что-то остаться с ней?

Седлоног

Если бы кто спросил ее, откуда взялись седлоноги, она бы не ответила точно, но обязательно бы поняла, что ее пытаются поймать на старой уловке. Каждый богоподобный знал, что все живое на Тверди создали Творцы. Но поспешно озвучить свое знание в ответ было бы ошибкой. Все от Творцов – кроме седлоногов.

Творцы дали землепашцам быков и коров. И этого было достаточно. Люди использовали их не только как тяговую силу, но и для езды верхом. Седлом на корове нельзя было удивить ни землепашца, ни иного богоподобного.

Когда Боги уснули, а Твердь землепашцев погрузилась в смуту, первые из людей, что взяли в руки оружие, попытались приспособить быков для боя. Большие и грозные животные могли иметь в битве решающую роль. Но, как только первые воеводы делали ставку именно на быков, животные землепашцев обязательно опрокидывали всю их тактику. Умные и послушные, но слишком впечатлительные твари зачастую пугались царящей вокруг битвы, становились неконтролируемыми и оборачивались против своих хозяев. В конце концов, их не могло быть слишком много: не хватило бы еды и пастбищ. Ведь люди оставались землепашцами больше, чем пастухами.

Когда человек потеснил остальных богоподобных, часть людей ушла со скотом в степь, туда, где жили сазовы – богоподобные скотоводы. Степь грезилась им бесконечным пристанищем для погонщиков коров. Но все оказалось не так, и люди впервые узнали, что за наделами, данными им Творцами, сама Твердь была иной. Рассорившиеся в сезон противостояния Мать и Отец мстили смельчакам, насылая жаркий зной, от которого не было спасения и ночью. Когда же Старшие мирились и объединяли свои усилия, их гнева хватало на то, чтобы за день обжечь нежную кожу скотоводов и тут же немилосердно бросить их в лапы самого страшного холода темной степной ночи.

Дули ветра. Пыльные бури. Бесцветная трава или выгорала под светом Старших, или разрасталась до высоты в человеческий рост и бескрайним удушающим морем уходила за горизонт. Тот, кто вступил за границу высокой травы, никогда не возвращался обратно.

Большинство коров погибло в первые сезоны, а те, что выжили, потеряли породу: стали мельче, отощали, давали меньше молока. С новым малочисленным поколением изменения укоренялись. Тогда, не привыкшие сдаваться, люди решили: чтобы выжить в степи, они должны перенять привычки у коренных жителей этих мест – богоподобных сазовы. Так бывшие землепашцы стали степенниками. Вместе с образом жизни сазов, они переняли и их скот – горбоногов.

По мнению землепашцев, все, что не похоже на корову, должно быть похоже на собаку или овцу. Горбоног никак не походил на овцу, да и от быка он несколько отличался. Оставались только собаки. С гладкой светло-коричневой шкурой, с мордой, в которой лоб и нос складывались в одну линию. В отличие от собак, горбоноги были травоядными, глуповатыми и слабовольными животными. Но они были выносливы. Могли долгое время вести на себе двух человек, обходясь без еды и воды.

Попав к степенникам, горбоноги тут же распространились по всей Тверди землепашцев. Однако другая тварь – уже с запада – сделала то же самое без всякого старания человека. Если не считать того усилия, которое понадобилось людям, чтобы изгнать богоподобных охотников не только со своих земель, но и с половины их лесов. Без охотников расплодившаяся лесная живность стала осваивать новые территории. Землепашцы столкнулись с множеством ранее не виданных опасных тварей и мелких вредителей. Среди них был хоть и не самый большой, но внушающий страх хищник. Он жил в чащах леса. Умел карабкаться по деревьям. Он был крупным, но не высоким. С темно-серой шкурой с явным зеленым или желтым оттенком. Его плоский корпус прижимался к тверди. В лесу он мог быстро пробираться меж узких щелей стоящих и поваленных деревьев. Когда же хищник выходил из леса, высокая трава и кусты скрывали его. Он незаметно подбирался к домашнему скоту, нападал и утаскивал в лес. За это его прозвали «травором». Людям пришлось взяться за дело богоподобных цахари, чтобы сдержать натиск лесных тварей.

Возможно, однажды, найдя в густых лесах запада очередное логово траворы, люди забрали с собой живых щенков. Для потехи или для того, чтобы вырастить и получить с них больше мяса и шкуры. И тогда оказалось, что траворы поддаются дрессировке и одомашниванию. Они оставались опасными хищниками, но богоподобные землепашцы прошлого в глазах потомков были смелыми и неудержимыми в своих стремлениях. Оседлавшие травор, были люди, выбравшие путь разрушения и войны. В бою траворы дрались наравне с хозяевами. Самые смелые всадники верхом на траворах забирались по деревянным стенам осажденных крепостей. Не слезая со зверя, уже на стене и за ней они чинили над осажденными свой суд.

А затем, может быть, кто-то заметил сходство между траворами и горбоногами, одновременно похожими, конечно же, на собак. Или нерадивый дворянин запер в одном загоне и травор, и горбоногов. Или на стоянке очередного военного похода они остались без присмотра. Но однажды самец траворы напал на горбонога-самку совсем не для того, чтобы поживиться ее мясом. Либо самка траворы оказалась благосклонна к предприимчивому самцу горбонога.

Но именно так в быту человека появилась чудная тварь – седлоног. Помесь разных видов, к которой Творцы не были причастны напрямую. Седлоног был всеядным, как человек. Имел не такой скверный характер, как у траворы, но и не такой безвольный и глупый, как у горбонога. А главное – спина, причудливая смесь спин родителей, она стала необычайно удобной для всадника. За что седлоног и получил свое название.

Скрещенный вид оказался жизнеспособным. Седлоноги давали здоровое потомство. Менялся лишь окрас: от светло-серо-зеленого, до темно-коричневого – почти черного.

Для дворян, для военных, для людей мирных – седлоног стал и признаком достатка, и весьма полезным удобным животным, лишь немного потеснив в быту других верховых тварей.

Чужая Работа

Это была ночь межсезонья. Мать ушла в закат, а Отец еще долго не собирался появляться. В небе сияли лишь Брат с Сестрой. Всадник уже давно въехал в город, но вокруг тянулись только лачуги. Где-то впереди маячили огоньки цивилизованной жизни. Здесь тоже была жизнь, но другая – без огней. Никто не старался афишировать свое присутствие на улице. Сновали тени, слышалось неразборчивое бормотание в случайных переулках. Мало где горел свет. Седлоног был единственным здесь в это время, и царапание его когтей при ходьбе по деревянной мостовой привлекало внимание.

Впереди нарастал гомон. Приближался постоялый двор – единственное двухэтажное здание в округе. Все окна первого этажа отдавали в прохладную тьму светом и жизнью.

Злачное место. – Подумал всадник и завернул на задний двор. Там, оперевшись на столб крыльца и укутавшись в полотнище, стоя дремал молодой слуга.

– Эй, ты!

Слуга встрепенулся.

– А! Что надо?

– Догадайся...

Он подошел и взял поводья. Всадник спрыгнул.

– Привяжи к стойлу и покорми его. Воды и зерна с мясом сколько съест.

– Да, сейчас... – Зевнул паренек.

Она сняла капюшон. Всегда проще надавить на человека, когда не скрываешься в тени, есть прямой зрительный контакт, и у оппонента будет возможность убедиться в серьезности твоих намерений.

– Слушай, если ты чего-то не понял и сделаешь что-то не так, я отрежу тебе все пальцы на руке и заставлю их съесть.

Она уже собралась показать кинжал, которым проделает первую часть обещанного, но парень лишь взглянув на ее лицо в оконном свете кабака, мгновенно переменился.

– И...и...извините меня! Простите. Я не знал. Я не...

Странная реакция. – Заметила она. – Та, которая нужна, но ее никогда нет. По крайней мере, пока не пнешь или не поцарапаешь. А этот... он вообще услышал про пальцы?

– Только не говорите ему.

– ... хорошо. Мне нужна койка, чтоб я одна была в комнате и на ключ.

– А? К Лезву не пойдете?

Это еще кто? – Она сгрузила сумки с седлонога, повесила себе на плечи. Слуга тут же неуклюже схватил одну и взвалил на себя.

– Потом. Сначала место и еда. Сколько до утра стоить будет?

– До утра? Я думаю, если надо что, вам... Лезва скажет...

Они пошли внутрь. Парень открыл дверь – оттуда разом повалили шум, свет, тепло, запахи. Они вошли в кабак, внутри шумело с двадцать человек. Слева от входа была лестница, куда парень тут же и потащился.

Она привыкла, что в подобных местах все сразу же обращают на нее внимание. Что если с самого начала посмотреть с вызовом в глаза каждому, кто уставится на нее, дальше будет проще. Но сейчас взгляды были, но недолгие и неловкие. Все отводили тут же глаза, а те, что все-таки смотрели, делали это без всякого вызова. Даже ровный гомон и возгласы нисколько не приутихли.

Слегка разочарованная, она пошла вверх по лестнице за слугой, который уже успел раздобыть зажженную масляную лампу.

На втором этаже был узкий коридор со скрипящими полами, грязными стенами и небольшими дверками. Парень открыл ключом одну из них и пропустил ее. Она пригнулась и протиснулась внутрь. На полу лежала тростниковая циновка и шерстяное полотно для сна. Сама комната в длину оказалась чуть больше четырех шагов, в ширину – не больше двух. Новая постоялица могла вытянуть руки вверх и упереться ладонями в потолок. На противоположной от входа стене неверный огонек лампы очертил маленькое окошко со ставнем-дверкой.

Она сгрузила торбу у окна, где кончалось спальное место, отвязала узел и открыла ставню. Окно выходило на задний двор: там уже склонился Светлотрав, готовый отойти ко сну.

Удобно. – Заметила она. – Если седлонога попытаются угнать, он подаст голос. Его можно услышать и посмотреть, что происходит, не выбегая наружу.

– Сойдет.

Слуга сгрузил оставшуюся поклажу у входа.

– Вам еды сюда принести или вы спуститесь вниз?

– Сюда...

Она бесцеремонно уселась на шерсть, выставив ноги вперед.

– Нет, знаешь что... давай мне внизу накрой.

– Хорошо.

Он отдал ключ и закрыл дверь. В комнате стало темно – только тусклый свет от Брата и Сестры из окошка.

В темноте и тишине она осталась одна. Положила локти на колени и взялась за голову. Погладила длинные волосы. Почесала затылок. Глубоко вздохнула и откинулась назад, уперевшись ногами в одну стенку и спиной – в другую.

Так, неподвижно, Змея просидела, пока Брат не скрылся из оконного вида.

Она собралась с силами, зевнула и встала.

Надо все-таки узнать, кто этот Лезв и чем обязана. – Решила она. – Пойти что ли в плаще? Но есть в нем неудобно. Ладно, сниму здесь. Надо же эту ленивую свору растормошить. Неужели никому сегодня не придется бить морду?

В кожаных щитках, ремнях, полуюбке и сапогах, с кинжалом в ножнах и кистенем, она спустилась в зал. На этот раз реакция была заметней, даже кто-то приутих. Но все равно – ни одного маломальского вызова.

С недовольной, но надменной ухмылкой, она прошла мимо в дальний угол, где возилась толстая баба, выставляя на столик миску, стакан и бутыль.

– Садитесь, все готово.

Гостья забралась на подиум и села на застеленное место перед низким столиком с едой.

– Принесите хлеба.

Хозяйка ушла и вернулась с тарелкой мелкой выпечки.

– Где Лезв?

– Так нет его. – Удивилась хозяйка. – По делам в городе с утра. Вы ж про дела его должны знать. Но ваши-то там у него наверху. Вроде.

Она указала на лестницу напротив.

Видимо, на втором этаже есть другие помещения, и попасть туда можно только по этой лестнице.

Она понюхала горлышко бутыля – это было пиво средней свежести и паршивости. Плеснула чуть в миску с супом. Наполнила глиняный стакан. Взяла булку, разломила напополам, один кусок макнула в стакан и положила в рот. Второй утопила в супе, чтобы разделаться с ним точно так же. Медленно пережевывая булку, она еще раз оглянулась. Все спокойно. Гостья повернулась обратно к миске, взяла ее и поднесла ко рту.

Есть возможность смыться утром не заплатив. Лезва нет, а я и так попадаю в ситуацию. Там наверху кто-то из их шайки. Сейчас я поднимусь и что скажу? «Ей, я там... меня за вас приняли, но я это... пойду все-таки заплачу что ли?»

– Вот вы, девочки, все едите как-то странно. Не могу понять, что не так. – Сказала хозяйка, усевшаяся в углу напротив, чтобы наблюдать за нуждами клиентов.

«Девочка» уставилась на нее, чуть замедлив движение челюстей.

– И что не так?

– Да не знаю я. Едите будто и не особо надо. Вон мужик с похлебкой, так уж наклонился к ней, что и руки не нужны. Смотри, чтоб не утонул. А вы... я б спросила, что еда плохая. Но так вам какую не подашь – все равно не отказываетесь, съедаете до конца, а сидите при том будто вам в жопу до горла швабру загнали.

Гостья ничего не ответила, продолжила есть, и разговор закончился.

***

Лестница заканчивалась большой дверью, не требовавшей от своих гостей поклона, чтобы протиснуться внутрь. Замочной скважины не было. Змея слегка надавила, и дверь поддалась.

Вся эта половина второго этажа была одной большой залой с деревянными столбами. Здесь было темно и тихо – свет только от Младших. На небольших окошках – мутные шершавые стекла, вместо плетеных решеток внизу. Знак роскоши, часто непозволительной даже дворянам.

Она прошла вглубь комнаты. У стены напротив стояла большая высокая кровать на манер западных царств, человека на три-четыре.

Пустая. – Здесь никого не было, и хозяйка, видимо, где-то наврала.

В момент очередного разочарования непрошеная гостья вдруг услышала рядом неуклюже сильный топот, который был простителен разве что собравшимся атаковать неприятеля. Змея уклонилась от первого удара, развернувшись на одной ноге. Поставив другую за ноги противника, обхватила рукой и начала валить нападавшего. Рывок был резким, и соперник издал крик на выдохе. Это была женщина. Гостья уложила ее лицом в пол, придавила коленями и загнула ей руку за спину. На побежденной не было одежды. По крайней мере, победительница не нащупала ее в темноте.

– Попалась на детском приеме! – Злорадно заявила она.

– Зато я успела выхватить твой кинжал. – Прошипела проигравшая.

Она действительно держала в свободной руке чужой кинжал. Гостья с досадой заметила пустые ножны на своем поясе.

– Ну и что бы ты сделала им из такого положения? – Фыркнула она.

– Ну, из этого – ничего, но потом-то тебе все равно придется со мной что-то делать. Вот тогда, не сказав тебе про кинжал, я бы его и применила…

– Я бы могла тебе шею сломать!

– Всегда ты была кровожадной сукой, Октис…

Змея слезла с хозяйки, выжала из руки кинжал и вложила обратно в ножны. Женщина поднялась, накинула на себя шерстяную ткань с матраса, на котором, видимо, спала до этого. Молча зажгла масляную лампу от искровых камней. Она поставила ее на пол и уселась на свое спальное место. У нее на щеке виднелась татуировка в виде перекрестия ученической мишени для стрельбы. Ее оппонентка осталась сидеть на коленях там же, где была борьба. Огонька хватило осветить лишь пространство между ними.

– Приветствую, Крик. – Октис неловко приложила сжатый кулак к груди.

– Приветствую, Октис. – Крик оставила руки на коленях.

В комнате вновь воцарилась тишина. Змеи пристально смотрели друг другу в глаза, но ничего не говорили.

– Не знаю. – Сказала Крик. – Не могу понять: ты от лампы выглядишь так зловеще, или ты всегда такой была? Или время тебя не щадит?

– Это просто дальняя дорога верхом. – Объяснила Октис. – Не виделись с тобой с...

– Да, с самого того момента.

– Да.

Опять молчание.

– Тоже волосы отпустила? – Начала вновь Октис.

– Как видишь, только с боков скоблю. Собираю, что есть в хвост.

– А я так. Без хвоста...

– Тоже прячешь змею...

Снова пауза.

– А мне всегда хочется встретить своих, Крик.

– Встретить наших – это хорошо. Но ты же понимаешь, что мало кто из наших хочет встретить именно тебя.

Октис чуть опустила голову, поджала губы.

– Понимаю. Но все же...

Опять молчание.

– Чем живешь, Октис? Что делаешь в Старом Ключе?

– Да так, таскаю разные специи между городами и селами. Куплю у крестьян подешевле, продаю купцам подороже. Но ценою проще, чем у перекупщиков.

– А перекупщики-то что?

– Когда как: когда тихо, а иногда и тяжело бывает.

– И хватает?

– Хватает. Жилье оплатить, поесть. На седлонога порядочно уходит. И так еще что-то остается.

– Седлонога купила?

– Ну, не то чтобы купила...

– Понятно.

– Нет, это был… обмен...

Пауза.

– А ты тут чем занимаешься? Кто еще с тобой?

– А откуда ты знаешь, что есть кто-то еще?

– Меня тут все приняли за вашу компанию. Поэтому я сюда и поднялась.

– Хмм, – фыркнула Крик, – нас тут всего двое, а они каждую бабу с татуировкой на лице к нам приписывают. Тут я и Дара Красная. Мы... охранники.

– Личные. Личные охранницы.

– Да, личные охранницы одного уважаемого в городе человека.

– Лезва.

– Да. Что-то еще?

– Этот Лезв... местный большой... главарь... темная личность, в общем?

– Почему ты так решила?

– Это жилье над корчмой в этом унылом квартале. Охранники. Люди его боятся и вас тоже – одного только вида Змей. Уж не хлебом он тут торгует.

– Ты сама знаешь, что нам найти работу сложно! – Вместо ответа процедила Крик. – И эта не такая уж плохая.

– И где же он?

– С Дарой уехали.

– А ты тут спишь на циновке. Где твоя одежда?

Крик махнула головой. В темноте Октис разглядела слабо узнаваемый нагрудный щиток Змей.

– И что это?

– Нагрудник. – Прошипела Крик.

– Тут же все сиськи открыты!

– Мы переделали с Красной форму. Ты же знаешь: щиток наш – не самая удобная штука, особенно когда нет никого, кто бы помог снять и одеть.

– Я и сама его переделала, но грудь-то к чему открывать? Чтоб кулаки пружинили?

– Тут не приходится ждать прямого выпада. Больше заточки в бок. – Крик вздохнула. – Так Лезв захотел...

– А где вся остальная форма? Так Лезв тоже захотел?

– Остальную форму не меняли! – Отрезала она.

Крик изменилась в голосе и стала тяжелее дышать.

– Ну а где она? – Октис не собиралась останавливаться.

– А тебе не кажется, что ты уже перестаралась? Не пошла бы ты к Богам со своими вопросами?!

Крик уже смотрела на нее с нескрываемой злобой. Запас ее холодного спокойствия иссяк. Она немного помолчала, собралась с силами и продолжила:

– Он забрал мою одежду за то, что я ему перечила. И уперся с Дарой. Понятно? Да?! Лезв не нанял бы нас просто так. Ты этого от меня добиваешься?

– Ты – голая в этих его палатах. Ждешь его, как сука послушная? И что – как он придет, ноги раздвинешь?

– Октис, меня не волнует, что твое лоно сохнет без дела! Так с чего тебе можно лезть ко мне между ног? Может это все мне нравится? Может я, наконец, получаю удовольствие от жизни?!

– И то, что тебя тут наказали, отобрав одежду, чтобы ты из покоев не выходила? Ты же воин царской армии!

– Что? Да это смеха ради, а не жестокость! Ты вспомни наши наказания! Октис, я помню и тебя наказывали. Что с тобой там делали? А?! Да так, что ты по виду до сих пор не отошла. И ты забыла? А? Нет, мы уже давно не перволинейные! И никто еще из нас – кроме тебя – не забыл в чем дело. К Богам твое осуждение!

Октис ничего не ответила, ком в горле мешал ей дышать. Ком – от всего. Что Мишень вспомнила то совсем далекое время. Что ее обвинила. Что сама надавила и осудила, хотя ей хотелось просто поговорить.

Они молчали – все также напряженно.

– Октис, свиделись и вали отсюда. У нас другая жизнь и не факт, что хуже твоей. Лезв с Дарой вернутся. Лезв, может, тебе начнет работу предлагать. А ни тебе, ни ему это, на самом деле, не надо. Начнешь Дару еще осуждать, а она легка на действия. Ей не сдались твои слова, и ненавидит она тебя гораздо больше. Простыми приемчиками тут не обойдетесь.

Октис встала, поправила полы юбки.

– С меня не взяли денег за постой и еду...

– И Боги с ними, – цыкнула Крик, – считай, что за счет заведения. По старой дружбе.

Гостья повернулась к выходу и уже взялась за ручку двери.

– И еще... я ищу Сейдин.

– Я не видела ее с того момента, как ты зашла во Внутренний Сад. – Отмахнулась Крик.

– Ясно... знаешь еще про кого из наших?

– Ты смерти своей ищешь? Хорошо, я тебе подскажу. Знаю: в Каменном лесу, что в западных царствах, отшельничает Втора Птащ. Дорога не близкая, места опасные, а главное: Птащ тебя ненавидит еще больше, чем мы вдвоем с Красной и ты сама себя вместе взятые. Но ведь она ладила с твоей… твоим вестовым. Ведь так?

Октис вышла и стала спускаться по лестнице. Несколько сезонов она ждала встречи с кем-нибудь из Змей, но не думала о том, что будет дальше.

Она вышла в трактир. Народу стало меньше. Тише. Но на пути к лестнице возникла мужицкая спина.

– Пошел вон с дороги! – Прорычала Октис.

Мужик не сразу обратил на нее внимание, он был уже порядочно пьян и только начал разворачиваться к ней, когда ее терпение уже кончилось.

– Да что ж так медленно?! – Змея пнула его сапогом в зад, и тот улетел головой в выходную дверь, улегшись там же – в проеме.

Зал кабака затих. Октис схватилась за гасило, готовая разнести все вокруг, едва заметит хоть одно движение в свою сторону.

Опять ничего! – Недовольная, она пошла вверх по лестнице. Наверху немного повозилась с ключом в темноте, пока засов не поддался нервному напору. Протиснулась внутрь, закрыла дверь и повалилась на настил.

Встречу с любой из Змей можно было предсказать. – Решила она, но решение это не принесло никакого облегчения. – Только Сейдин могла бы встретить меня иначе. А может быть, и нет. А может, и нет ее в живых...

***

Она проснулась, как только Мать вышла в небо. Взяла сумки и плащ, оставила ключ в замке и пошла на задний двор. Разбудила своего серо-зеленого зверя, погрузила все на него. Затем огляделась, сняла ремень с юбкой и положила на спину седлонога поверх плаща. В этой части Эдры сохранялась деревенская традиция не строить специальных сооружений для нужды даже в городской черте. Но от того только местные кусты становились пышнее, и городские окраины вопреки принятому утопали в зелени, а не в чем-нибудь другом.

Чуть погодя седлоног с всадником верхом вышел на ожившую улицу и побрел в сторону центра города. Всадник нацепил капюшон, и лицо его вновь скрылось от лишних взоров. У постоялого двора с крытой повозки высаживались двое: лысый мужчина среднего роста в одежде горожанина с достатком, и девушка с рыжими волосами, одетая в черную кожу. Она заметила всадника. Всадник заметил ее, сжал кулак и поднес к груди. Девушка, пристально смотря в темноту капюшона, тоже поднесла кулак к груди.

Еще надо спихнуть товар купцам и получить деньги. – Подумал Октис, когда от этой сцены ее отделяла уже пара кварталов.

Белый Форт

– С прибытием в Белый форт! Отныне перволинейный. – Зазвенел голос сверху.

Новоприбывший был младше приветствующего – и по возрасту, и по старшинству, однако то, как медленно он поднимался по деревянным ступеням помоста, прибавляло ему немало сезонов и почти равняло их в возрасте. Походный кожаный плащ колыхался в сторону каждый раз, когда восходящий тяжело прихрамывал на одну ногу.

– Спасибо. – Без должной радости ответил он. – Жаль, что не вижу тут ни форта, ни белого, ни перволинейных.

– Пока что только мы. Хоть уже и престарелые.

– Предпочитаю слово «ветеран». А что со всем остальным?

Седой ветеран вздохнул.

– Форт действительно когда-то был белым. И действительно когда-то был фортом. Не знаю, случались ли за него бои, но это место уже давно не имеет стратегического значения. Его долго использовали как склад, перевалочную базу. Оставляли тут небольшой гарнизон, чтобы никто не вздумал занять его и быть занозой в заднице.

– А теперь в этой заднице мы.

– Гарнизон тоже.

– Толпа незрелых баб, второлинейный тыловой гарнизон и потертый форт…

– Ведущий Кудр, вы явно не в восторге от этого назначения. Зачем вы согласились? Договор было добровольным.

– Это была воля Царя. – Быстро оправдался Кудр. Ему самому не нравился собственный тон, но, устав с долгой дороги, он ничего не мог с этим поделать. – Если царь предлагает – это равносильно приказу.

– Лично вам Царь не предлагал.

– Да, но... я думаю, вы понимаете, о чем я. О Царе. И ведь альтернатива этому – отставка. Солдат в отставке – жалкое зрелище. Я всегда мечтал о том, как в последнем бою перед отставкой меня убьют, но что-то неподрасчитал... – Сказал Кудр и переступил с ноги на ногу.

– Да, мы все об этом думали. Воин должен умереть на поле боя. Когда будете это говорить своим ученикам, не забудьте наказать каждого, кто сострит на ваш… на наш счет.

– Ученицам, каждой... – Поправил Кудр. – Ведущий Белогор, вы сами верите в это? В то, что из этих крестьянок можно сделать перволинейные войска?

– А почему бы и нет? Царь жалует обеспечение, свою поддержку и время. У нас есть время! Когда настанет их первый бой, у каждой будут уже сезоны ежедневных тренировок.

– Видел я у степенников женщин-воинов. Всадниц. Но те хитрят: атакуют издали, за мужиками прячутся если что. Вот как один на один ее в угол загонишь – да, тут начинает она биться и ярость свою показывать. Но не слышал ни разу, чтобы перволинейного воина степенница так смогла победить.

– Вы забываете про те далекие сезоны, когда женщины стояли плечом к плечу с мужчинами. – Возразил Белогор.

Кудр подивился оптимизму старика. – Наверное, и мне следовало бы так относиться, но, похоже, что моя нога думает за меня…

– Нам от того остались только легенды. – Ответил он. – И, если брать их на веру, то выходит, что и мужчины тогда толком не знали какой стороной копья тыкать во врага.

– Но научились же?

– Научились не делать из женщин солдат.

– Кудр, – усмехнулся Белогор, – я понимаю. Я сам сомневаюсь каждый миг с того момента, как подписал новый договор с Царем. Но мне представляется, что однажды женщины сами не захотели быть воинами. В сути своей они ленивы и капризны, а мужчинам свойственно потакать им. Женщины всегда жалуются на свой трудный быт. Даже если он не так уж и труден. И с радостью перебросят на мужчину что угодно, если он вдруг ляпнет о том. Если бы могли, они и рожать бы нас заставили вместо себя. А сами бы только лежали на спине. Да и то продолжили бы нудеть о том, как и это сложно. Мы оба знаем таких женщин. Возможно даже, одних и тех же.

Ведущие переглянулись. Кудр слегка улыбнулся, но его настроений это не изменило.

– Может быть, некоторые женщины сильнее многих мужчин, но не сильнее всех. А это – не выбранные силачки, а простые крестьянские девки.

– Как ваша нога? – Перебил старший.

– Хорошо. – Притих он. – В этом сезоне лучше. Еще, думаю, один и… все будет хорошо.

– Вам казалось до того, что вы – самый сильный? Что мы – самые сильные, что у нас идеальная отработанная тактика? Я не знаю – вы ушли после меня – вас отставили или вы отказались сами?

– Какое это… к чем вы клоните, ведущий?

– Уверен, даже если бы Стокамен решил по-другому, и сейчас бы здесь стояла толпа мальчиков, вы бы все равно сомневались. Меж тем как у нас есть возможность исправить некоторые наши ошибки и былые суждения. Не думайте отныне о нашей тяжелой пехоте. Нужна… скорость, мастерство, тактика. Хитрость та же. Нужна реакция, гибкость. Не сообразил я пока всего. Доспехи, оружие… а со степенницами не сравнивайте. Степенница между набегами сиськами детей кормит, за мужиком ухаживает и горбонога доит. А эти уже ни своих, ни чужих сисек тягать не будут.

– А станут постарше? Бац, а у нашего молодого перволинейного солдата пузо растет?

– Тут мужик нужен, а они ничего кроме друг друга и этого форта еще долго не увидят.

– А этот второлинейный гарнизон, что охранять их и будет – сброд тыловой. – Фыркнул подчиненный.

– Четвертуем. А если лоно без силы отдала и не донесла – и ее рядом повесим.

– А что казни-то разные?

– Гарнизону для поучения надо подобной казни. Жизни второлинейных служак меня не волнуют, а вот в наших учениках надо растить чувство гордости. Они же царские войска?! Одно четвертование поломает их всех.

Сложив руки за спиной, двое ведущих стояли на деревянном помосте, прилегающем к старой когда-то побеленной стене. У Белогора под правым глазом значилась татуировка в виде наконечника стрелы. У Кудра – зверь, ощетинившейся броней. Внизу во дворе форта копошились мелкие оборванки, копейщики в грязной синей форме и несколько солдат в таких же, как у ведущих, кожаных походных плащах.

– Какой гомон. Они ели живые, но продолжают ныть. – С долей усталости заявил Белогор.

– С прошлой полной Сестры они на ногах. – Пояснил Кудр. – Уже девять дней. Сначала Стокамен всю долину их вырезал, потом их связали и повели к перевалу. Потом наши подошли. Охрана под конец боя их резать начала, чтобы не доставались. Девок-так пятьдесят зарезали. Есть у меня знакомый из Всадников Леса – он рассказал. Потом наши их развязали и пешком обратно. Потом в обоз битком напихали. Через полцарства так. Вроде как с десяток по дороге еще потеряли. Те, что остались, еду видели от случая к случаю.

По деревянной лестнице на помост к ним вбежал солдат в плаще.

– Ведущий Белогор, мы распределили курсан-н-ток по расчетам из тридцати двух человек. Всего пять отрядов, каждый по четыре расчета. Последний отряд не полный, два расчета, один – всего семнадцать курсантов… курсанток.

– Распределение? – Отозвался Белогор.

– Да, все расчеты равномерны по возрасту. Самым старшим – двадцать слияний. Младшим – от двенадцати.

– Еще бы слияний парочку и их бы взяли в жены, нарожали бы детей... – Пробубнил себе под нос Кудр.

– Еще бы пару – и их бы вырезали с остальными, как и тех, которым не было десяти. – Заметил старший ведущий. – Еще бы на одно меньше и они бы тоже отправились к своим младшим братьям и сестрам, к самым старшим, к родителям. Им просто повезло. Вся Змеева долина в пепелище и трупах, а они здесь.

– Составьте списки имен порасчетно. – Отвлекся Кудр. – И разводите их по казармам.

– Кудр, но там ничего не приготовлено. – Ответил солдат.

– Пусть. – Согласился Белогор. – Их сейчас устроит все, что похоже на помещение. Гарнизону прикажите еду готовить. Пока обозы с едой и обслугой не подошли – будет так. Чтоб к закату Матери все шестьсот курсантов поели.

– Шесть сотен баб, сотня второлинейных, двенадцать ведущих на один форт. – Фыркнул Кудр, когда солдат отвернулся и сошел с лестницы.

– Еще обслуги человек десять и ведающих будем ждать.

– А они согласились? – Удивился он.

– Согласились, но придут, как три раза Брат обернется. Возможно, через пару сезонов, когда мы встанем на ноги, их будет больше. Кажется, они проявили к этому некоторый интерес… кстати, вы вроде бы так и не заработали ведущего отряда? И даже не были близки к тому? Что ж теперь вы официально мастер-ведущий. Считайте это вашим очередным повышением.

Кудр поклонился, как положено, но не слишком низко и чуть медленнее, чем надо. Белогора такой ответ вполне устроил.

– А как докомплект вести? – Уточнил новоиспеченный мастер-ведущий. – Новых гадин из долины уже не будет – товар наш конечный. Еще до первого боя проявится убыль: уйдут в отказ, к Богам от болезней, на тренировках всякие происшествия, да и дезертиров никто не отменял.

– Царь Еровар повелел последним указом слать в Белый форт всех беспризорниц, что нравом своим монашкам в монастырях мешают. Так что нам предстоят проблемы только с перебором. Сами по монастырям будем ездить и выбирать из монашьих карцеров тех, что покрепче.

Они спустились во двор. Белогор подошел к одной из групп, за которой присматривали двое копейщиков. Взял дощечку, положил на нее тростниковую бумагу, достал тонкий угольный грифель.

– Так, все смотрите на меня, заткнитесь и слушайте. Все понимают мой говор?

В основном девочки замолкли и начали смотреть на него, некоторые даже кивали. Только одна из самых мелких, продолжала плакать и ныть, но тоже уставилась в его сторону.

– Сейчас я запишу ваши имена, которые вы мне скажите. Каждая скажет только тогда, когда я ее спрошу и покажу на нее пальцем. Ясно? Ты.

И половина из них тут же начала рассказывать, как их зовут.

– Молчать! Я сказал: только та, которую я спрошу. Еще одна пискнет без разрешения, и вы сегодня останетесь без еды. Все хотят есть? Останетесь без еды. Все будут жрать во всю харю, а вы – нет. Ты?

– Белява... – Ответила одна из самых взрослых.

Белогор, как перволинейный, знал большинство знаков, но не все. А еще он знал, что писать надо быстро и емко. Под твердой волевой рукой минимум ходовых знаков терял свой изначальный смысл и сплетался в один звук. – Белев.

– Хорошо. Ты?

– Забавой... – Пропищала другая.

Да у них детские имена! – Вдруг понял Белогор. – Они еще не дожили до взрослых имен…

Збова.

– Ты? Заткнись, перестань плакать и скажи свое имя.

Это была мелкая, что продолжала ныть и плакать. Обращение к ней имело противоположный по смыслу результат – она с новой силой взвыла и начала тереть руками глаза. Но имя свое все же проныла:

– А-а-актис-я!

Надо же! – Усмехнулся он. – Какую только ерунду в имена не записывают. Дурной был народ долины, и имена у них были дурные…

Налив

Самой Октис собственная жизнь казалась однообразной. Уже который сезон подряд она занималась только тем, что покупала готовое сырье у крестьян, верхом на Светлотраве добиралась до отдаленного города и сбывала редкий товар напрямую продавцам лекарств и приправ. Конечно, в процессе ей постоянно приходилось сталкиваться с разбойниками и конкурентами-перекупщиками – иначе на это дело было бы гораздо больше желающих. Но она давно научилась обходить стороной крупные заведения, избегать внимания властей, а с вниманием конкурентов справляться своими силами.

Специи мало весили, занимали мало места и при том стоили достаточно дорого. Торговля оставалась выгодным делом, но Октис не нужны были деньги большие, чем необходимо для походной жизни. Полученную прибыль она переводила из жести и серебра в золото и драгоценные камни. Они занимали меньше места, чем весомые кошели с разменной монетой. Иногда наступало время, когда и золота с камнями становилось слишком много. Тогда она делала схрон где-нибудь невдалеке от дорог. У Октис было три таких тайника в центральной части царства Эдры, и, судя по их сохранности, прятать она умела.

На эти деньги она могла бы купить маленький дом за городскими стенами. Или осчастливить безбедным существованием на несколько сезонов вперед какой-нибудь монастырь, переполненный беспризорниками. Или организовать шайку перекупщиков и так накопить на еще больше домов, монастырей и шаек. Только она не знала, зачем ей это нужно. Октис просто продолжала существовать и делала это успешно.

***

Она добралась до Воло раньше заката. Здесь на ночь поднимают мосты городских ворот, и всадница успела попасть внутрь до того, как закроются последние. Это было богатое место, даже нищие бродяги тут выглядели холеней некоторых крестьян, имевших кров и удел. Каменная брусчатка, деревянные дома, не уступающие по складности соседним каменным. Уличные фонари, горящие через один.

Она откинула капюшон. Черные волосы, собранные в хвост, оканчивались заметной кисточкой зеленых прядей.

– Эй, где здесь есть постоялый двор?!

Молодой горожанин возрастом в двадцать слияний слонялся по улице без дела. Он с интересом посмотрел на путника.

– Ну, так что? Ответ будет? – Поторопила Октис.

– Не знаю, надо подумать... какого рода заведение ты ищешь? – Глаза парня блуждали. Он осматривал ее диковинный зеленый хвост, седлонога и поклажу.

Как водится, даже в это вечернее время на узкой улочке обитала половина города. Нищие, попрошайки, успокоившиеся пьяницы и бдительные прохожие, торопящиеся мимо. Никто не приставал к всаднице, но случись что, чужак не смог бы призвать никого из них в свидетели, потребовать ответа или справедливости.

– Что? – Догадалась она. – Оцениваешь легко ли обворовать всадника?

– Легко, – согласился юный горожанин, – но для этого всадник ничего не должен подозревать. Сейчас-то уже нет.

– Но я могу ведь не подозревать о твоем дружке?

Она обернулась и посмотрела на застывшего рядом с ней юношу, готового сорваться с места в ближайший проем между домов.

– Исчезни, недоделанный! – Фыркнул старший.

Напарник под смех и улюлюканье местных тут же скрылся из виду, боясь больше гнева компаньона, чем поимки, как вора. Да и окружающая публика пожурила его скорее за разоблачение, чем за преступное стремление.

– Так что насчет ночлега?

Второй не сбежал, сложил руки на груди и прислонился плечом к стене. Рядом была другая узкая подворотня, потому он уверовал в собственную безопасность.

– Ну… в общем, надо тебе в Дом Дали. – Вспомнил парень.

– Дом Дали. – Недоверчиво повторила Октис. – Малыш, уж не потому, что я женщина, ты решил меня отправить к девкам? Или хвост мой тебя очаровал?

– Ну, никто не ляжет на тебя, если ты не дашь на то своего согласия. – В его голосе вдруг прорезался тон торгаша. – В отличие от других местных ночлежек. Это же просто дыры, притоны, обеденный стол для кровососов! И седлонога им там поставить некуда. Уведут! Тебе у Дали будет как дом родной со всеми удобствами – после дороги-то.

– А у тебя, случаем, не свой интерес у Дали?

– Типа того. – Воришка довольно усмехнулся. – Что мне тебе еще сказать? Посмотри на небо, ночью будет темно и точно – дождь. Я тебе других мест все равно не скажу. Можешь их искать сама. Может, и под дождь попадешь. Да вот только про седлонога своего подумай. У Дали стойло крытое! А он у тебя точно холеный. Дорогая тварь, и не будешь ты его держать под дождем без дела.

– Ладно, убедил. Говори, где твой дом благословенный.

– Прямо, как идешь. Увидишь дом высокий с круглым углом и колончой – это не он, но свернешь на ту улицу. А там сама узнаешь. Найдешь там другой постоялый двор – ну и к Богам!

– Да, и еще, – уточнила она напоследок, – седлонога не найду там, где оставила – и у Дали твоей я буду последний клиент, и у тебя, и у прыща этого. Всех найду. – Всадница отбросила полу плаща и показала рукоять кинжала. – Так что глаз, который положил на скотину, обратно себе забери.

– Скажи, что от Кадыша. – Только и ответил он.

Седлоног пошел вперед. Время Старших в небе стремительно кончалось. Тени одних домов лезли вверх по фасадам других. Хотя улица и шла в гору, расширялась и богатела, все уличное пространство будто опускалось ниже уровня тверди, постепенно превращаясь в яму. В квартале впереди уже маячила площадь, когда слева на пересечении дорог появился высокий дом с круглой игрушечной башней на углу. Седлоног свернул согласно маршруту. Здесь могли разъехаться телега и два верховых, хоть шанс такой встречи был и не велик. Глухие, неприветливые стены делали улицу тихой и унылой. Только запертые высокие калитки во внутренние дворы в конце каждого дома и окна вторых этажей убеждали прохожего, что он забрел не на задворки или брошенные склады, а на обычную жилую улицу. Только не самую гостеприимную. Ведь какому небогатому, но честному человеку сдалось это гостеприимство?

Вскоре беспросветные заборы по обе стороны оборвались и сменились густым слоем посадки из кустов и плодовых деревьев. Сразу же за зеленью показалась совсем иная застройка. Ее низкую каменную изгородь делил поровну широкий проход в телегу без дверей и свода. При нем висели два горящих масляных фонаря. За стеной расположился небольшой круглый двор, а в центре двора – зацветший прудик с грубой, потертой временем и непогодой скульптурой. Каменная девушка сидела в позе бестактной с точки зрения любого этикета, держалась руками за свою грудь и, видимо, от всего этого довольно улыбалась.

– Да, не промахнешься... – Фыркнула Октис, решая, не повернуть ли ей назад в последний момент.

Дом Дали был трехэтажный. Первый этаж – каменный, укрепленный достроенными позднее контрфорсами, остальные два – надстроенные деревянные. Дверь открылась, и на крыльцо вышла толстая женщина с дымящейся самокруткой во рту. Сезоны ее давно прошли, а скрученный пучок дымящейся травы во рту свидетельствовал о скупости и практичности, но все же хозяйка явно продолжала заботиться о своем внешнем виде.

– Ты гость или работу ищешь? – Сказала она, когда всадница въехала во двор.

– Меня сюда направил Кадыш.

– Понятно. Но... я все равно не знаю, зачем ты тут.

– Я – клиент. – Сдержано ответила всадница, хоть и далось ей то с трудом.

– И кто тебе нужен? Мальчик или девочка? Мальчиков у меня сразу тут нет, но я знаю пару умельцев в квартале – любая баба будет рада такому стояку.

– Ты Даля… да? – Опять сдержалась она.

– Да. – Кивнула хозяйка.

– Я который день верхом. – Объяснилась гостья. – Мне кажется, ты должна понимать, что с дороги после седла в последнюю очередь хочется заиметь себе между ног что-то еще.

– Значит, девочки. – Решила Даля и выпустила облако серого дыма. – Седлоног пока пусть здесь посидит. Не бойся – его отведут в стойло. Тут у нас тихо.

Октис слезла со Светлотрава, погладила его по шее, переложила сумки себе на плечи. Уставший седлоног тут же склонился к брусчатке.

– Ты с севера?

– В смысле? – Удивилась клиентка.

Она приехала в Воло с востока, сделав крюк и обогнув царские земли. Но уже собиралась направиться на север в ближайшее возвращение Брата.

– А то ведь знаешь: девушки один раз покрасят волосы в зелень и потом красят их чуть ли не каждую вторую Сестру. Корни же, а соскочить как-то...

– Нет, я не с севера. – Змея выпрямилась больше обычного. Она пыталась найти в памяти подходящее место для себя. Северная Змеева долина, где родилась. Центральный Белый форт, где повзрослела. Юг и восток, где воевала. Запад, на чьем говоре думала большую часть жизни и где ей теперь находиться было спокойнее всего. – Я ниоткуда. Мои волосы к тебе никакого отношения не имеют. Или мне развернуться и уйти?

– Ну так, а что ты хочешь?

– Мне нужен ночлег. Хорошая комната, с хорошим лежаком, еда, горячее мытье. Чтоб вещи мои постирали. И седлоногу крышу над головой – корма с мясом, сколько захочет.

– Возьмешь девочку. Пусть она тебе все это и делает. – Пояснила Даля. – Будет тебе хозяйкой – и воду приготовит, и форму твою царскую постирает.

– Заметно? – Удивилась Змея. Все же чаще ее принимали за хуторянку. За солдата – редко, и в основном не к добру.

– Да нечего тут замечать. Голос у тебя – как приказы отдаешь. Так бабы говорят, только если заместо меня работают. Но ты-то – нет? И татуировка твоя под глазом – позывной. Солдаты – наши частые гости. Ну и женщины тоже бывают.

– Женщины? Как я в форме? С татуировками?

– Нет, как ты – может, и были, но давно. Хотя с татуировками часто случается. Думаю, ты даже не представляешь, где иные бабы умудряются вечные знаки ставить. Стыду-то…

Гостья поднялась на крыльцо и встала перед хозяйкой.

– Ну а платить чем будешь? Больно много у тебя желаний...

Как опытный торговец, она никому не показывала всего своего добра. Под языком Октис держала гладкий драгоценный камень размером с ноготь мизинца. Она выплюнула камень в ладонь. Даля взяла его, осмотрела в свете фонаря, перекатила по губам самокрутку, взяла камень в рот, пожевала и выплюнула обратно.

– Сойдет. Будет, что захочешь.

Октис не возражала против оплаченной женской компании. В конце концов, кто-то должен помочь ей раздеться, и лучше уж это будет женщина. Очень осторожная женщина.

– Тогда уж не надо мне присылать матерую бабищу. Мне ваши фокусы не нужны. Иначе просто подскажи другое место, но без вас. Пришли мне такую, чтоб меня боялась больше, чем работы.

Хозяйка задумалась.

– Нет, Кадыш этот старается, что аж из штанов выпрыгивает! Хотя он обычно ведет в место попроще – у стены. Мужиков залетных. Там уж не церемонятся с чужими вещами. Ни он, ни жестянки местные. А на той стороне – да, есть спокойное место. Ты в город не с того края заехала. Но ехать туда далеко теперь. Ну что ж. – Вздохнула она. – Со стояком солдат – без стояка, а желания одни и те же. Ну да, будет тебе девка, как хочешь. Но чтоб увечий ей никаких. Ну, а если перестараешься. – Она потрясла камнем в руке. – Наплюй мне второй такой.

Хозяйка открыла дверь и впустила клиентку внутрь. В парадной горели камин и лампы, стояли работницы заведения, всматриваясь в лицо Октис. Одежда их была простая и нескромная. На плечах покоился металлический обруч, гнутый под тело, с обруча с двух сторон свисали широкие ленты с росписью красным по белому. Передняя лента закрывала грудь и лоно настолько, насколько такой узкой тряпке это было под силу. У многих на какой-нибудь части тела сияли татуировки. В том числе и на лице, но для Октис эти знаки ничего не значили.

– Девки, отбой: клиент без стояка! – Объявила Даля, пока Октис у входа мокрой тряпкой убирала с сапог следы долгой дороги.

По нестройным рядам прокатился вздох разочарования.

– Ну этот вечер вообще что-то не задался! – Проскулил кто-то из них.

Раздосадованные очередной ложной тревогой, каждый раз бесполезно приводящей их в боевую готовность, они начали шумно одеваться. У каждой поблизости оказался халат, с которым их ленты приобретали хоть какой-то смысл и приличие.

– Утеха, во дворе седлоног – отведи под крышу, пока дождь не начался, накорми и почисть.

– О, Боги! Да почему я всегда?! – Прошипела Утеха. Вздохнув и подпоясав халат, она развернулась к Октис. – Как седлонога зовут?

– Светлотрав.

– Не бойся, она хорошая девочка и со скотиной ладит лучше всех.

Хозяйка провела Октис в маленький пустой зал на первом этаже. Уговорила ее снять и отдать плащ вместе с поклажей, которые труженицы с неохотой понесли наверх – в готовящиеся покои. Ее усадили на шкуру перед столиком и принесли бутылку вина, копченое мясо, сыр и хлеб.

– Ну, ты же понимаешь: мы тут не готовкой в основном занимаемся. – Оправдалась хозяйка и исчезла из виду.

Однако еда оказалась свежей и вкусной.

Октис ела в присутствии одной из девушек. Та молча стояла у двери, скучала, но иногда гостья ловила на себе ее любопытствующий взгляд.

– Уж не ты ли моя «жертва» сегодня? – Спросила Октис, запивая мясо вином.

– Не-е-т, я просто слежу, чтоб ты ни в чем не нуждалась. А твоя жертва сейчас готовится, как и твоя вода. Тоже кипятится – в чувство, может, уже ее приводят. – Девица усмехнулась. – Не везет пока девочке с работой.

Уж что же я такого собралась с ней делать, в чем все так тут уверенны? – На мгновение задумалась Октис.

Она ела и пила с удовольствием. Даже когда наелась, но не съела все, испытала разочарование, что не способна уместить в себя еще немного. Она хотела забрать с собой недопитую бутыль, но, когда встала, поняла, что и в этом уже не было особой нужды.

– Веди. – Почти твердо скомандовала уже довольная клиентка заведения.

И они пошли обратно через притихшую парадную на второй этаж. Девушка впустила ее внутрь покоев и задвинула за ней дверь.

Комната была просторной. В ней хватило места пышному меховому настилу на подиуме, скамье, большой глубокой кадке для мытья, бочке с водой и зажженному камину, в котором кипело жестяное ведерко с водой. На скамье лежал плащ – не постиранный, а рядом – поклажа с добром. Не было только обслуги.

Уж не в беспамятстве ли мне ее притащат? – Подумала Октис.

Она прошла вперед, зачерпнула воду из кадки в ладони и отпила. Вода была теплой и чистой.

Входная дверь зашуршала и хлопнула колодкой замка, Октис обернулась. Свет с камина плохо освещал сторону двери. Она видела лишь силуэт худой девушки с небольшим деревянным ведерком в руке и примелькавшимися уже широкими лентами вместо одежды. Октис только смотрела, ожидая от нее хоть каких-то действий, но и девушка сохраняла статус ненападения, не издавая звука и не шевелясь вообще.

– Тебе все равно придется подойти ближе. – Заявила, наконец, клиентка.

Тень не сдвинулась с места.

Как мило! – Усмехнулась она. – Мои пожелания и вправду выполнены – если не более того.

– Сделай два шага вперед! – Приказала Октис таким голосом, которого послушались бы даже Змеи.

Девушка тут же подчинилась. Шаги были резкие – через силу. Она вышла на свет. Худая крестьянская девочка с бесцветными волосами, с красными воспаленными глазами, и красной кожей вокруг них. Она уводила взгляд от взгляда Октис, стараясь безрезультатно спрятаться за свои ленты.

– Слушай, я все-таки женщина. И не на много старше. Мне надо от тебя всего лишь несколько услуг. Я не мужик – и лоно мне твое не нужно.

– Я знаю. – Наконец подала голос девушка. – Хозяйка сказала: не смотреть на... сказала, что вы тоже военный.

– И что?

– И что. И все. – Дыхание ее сбивалось. – Я все знаю! Я тут уже, как Брат успел в небе обернуться. – Она отдышалась. – И я знаю, как именно солдаты любят развлекаться с… такими, как я. Уже со мной развлекались. Ну? Начинайте… что ли. Чего ждать – не согласия же моего?

Октис цыкнула. Ей были и смешно, и жаль девочку.

– Послушай, как тебя зовут?

– Налив...

– А по-настоящему? Как родители тебя назвали?

– ...Шоста.

Шестая дочь в бедной крестьянской семье. Продана в городской бордель, как лишний рот и бесприданница. Вся жизнь как на ладони…

– Ладно, Налив тебе идет больше. Налив, когда я и мне подобные врывались в города… нам только игр не хватало. Что было после того, как солдат с тобой… наразвлекался?

– Засыпал. Довольный. Довольно засыпал.

– Вот считай, что мы с тобой уже это прошли. И теперь я хочу тепла, спокойствия и уюта.

Октис устало улыбнулась. Налив немного отвлеклась, перебирая сказанное ей, пытаясь точнее понять намеренье гостьи. Сознание ее уже свыклось с предстоящим ужасом и не хотело впускать никакую другую идею. Но, пока Налив думала, напряжение немного спало.

Октис села на скамью.

Сидящие люди меньше вызывают чувство опасности. – Решила она.

– А теперь помоги снять мою одежду. Самой мне сделать это трудно. – А еще мне лень и голова от вина кружится.

Налив поставила деревянное ведерко на пол. По пышному аромату Октис уже знала о его содержимом – свежей древесной муке и перетертых опилках. – Такой побочный товар пилорам, к сожалению, далеко не увезти – его продают и покупают сразу на месте. Иные заготовщики леса имеют основной доход с того, что перетирают в порошок душистые породы деревьев.

Девушка поспешно подошла и наклонилась над ее сложенными руками, начала развязывать шнуровку на нарукавниках. Красная лента бесстыдной униформы под тяжестью оттопырилась вперед и мешалась. Да и собственная поза показалась Налив угрожающе небезопасной. Тогда она села на колени, и все стало чуть проще и спокойней. Она стянула правый нарукавник, уложила его рядом на скамью и приступила к левому.

– С семьей как рассталась?

Девушка на мгновение взглянула Октис прямо в глаза.

– Все хорошо. У меня теперь и крыша над головой есть и откармливают меня всем домом.

– И что же – не скучаешь?

– Сестре уже приданное и муж – имя теперь ее не знаю. Скучаю я по братьям и сестрам. Как ночью взгляну в небо на Младших, так тоска пробирает.

– А я почти не помню родных. Так. Только отголоски какие-то. Словно сама придумала.

Налив закончила с нарукавниками. Октис сама расстегнула юбку и осталась сидеть на ней. Сама расправила застежки за наколенниками, развязала узлы и ослабила шнуровку.

– Тяни на себя.

Налив послушно начала стягивать сапог.

– А тебя ка... Вас как зовут?

– Я же сказала, что не на много старше тебя. Переживу и «на ты». Зовут меня Октис.

– Странное имя. Оно ничего не означает. – Ляпнула девушка.

А может, влупить ей все-таки? Слегка, чтоб не расслаблялась?

– Это ветераны Железной Гвардии имя мое переиначили. – Сдержалась Змея. – У них говор другой был, чем в моих местах, да и имена наши детские не подходили. Имя воина должно вызывать страх, а не улыбку. А звали меня – Актися. Представляешь: Герой битв при реке такой-то, победитель таких-то... А-К-Т-И-С-Я?

– Ну, уже лучше звучит, хотя то же ни о чем.

– Это трава такая! – Бестактная деревенская дура! – Растет в низинах и на болотах сплошняком. Когда идешь, ноги заплетаются. Ну и толку с нее никакого: ни супа, ни каши не сваришь.

Налив стащила сапог и улыбнулась в первый раз.

– Родители назвали тебя бесполезной надоедливой травой с болота?

Октис криво улыбнулась в ответ.

– А твоим ума хватило только детей пронумеровать.

Налив захотелось улыбнуться чуть сильнее, но она тут же вспомнила, что еще недавно готовилась совсем к другому.

– Вы… ты, говорят, приехала на огромном волке?

– Нет. – Усмехнулась всадница. – Седлоног – это седлоног. Не волк. Они не похожи. Разве что издали.

Налив ответ устроил. Главным образом тем, что он был, и ей его давали по-прежнему с охотой.

– А зачем ты меня взяла, когда не собираешься мучить, как неумелый мясник скотину?

– Мне так проще. Мне отдых и обслуга нужны, а не страсти. Уж лучше посмеюсь над твоей неловкостью, чем буду заставлять местных матерых работать руками, а не жопой. Да и не хочу, чтоб мерили меня своим опытом и сравнивали с собой.

Налив стащила второй сапог.

– А я, как Даля сказала, что опять солдат тощую и молодую хочет, так в слезы и просить начала. А как сказала, что солдат еще и женщина, что уж точно не за лаской пришла, и не обойдется – в угол забилась. Пока не пригрозили, что выгонят. А как это – одной, если и в свидетели тебе никого нет? Я ведь и не знаю, что там может быть. Понимаешь?

Октис понимала. Налив-Шоста знала только свою деревню и этот дом. Мир за пределами каменного заборчика для нее был пугающе неизвестен и опасен. Опасный город, опасный пригород, а дальше – и вовсе дикая Твердь. Всего этого ей действительно стоило бояться больше, чем уже пережитого. Хоть от ее участи девицам в сказаниях и положено было самозабвенно расставаться с жизнью – например, бросившись со скалы – новоиспеченная блудница Налив намеренно выбирала уже изведанную ею долю. В противовес той, где ей, скорее всего, действительно пришлось бы расстаться со своей скромной жизнью – и куда менее романтичным образом.

Ну, только если не считать девушку, привязанную солдатами к горящему дереву, из старой народной песни – романтичным образом. Со стороны – вполне романтично, но у самой виновницы истории, возможно, было другое мнение. И Налив, и Октис знали эту песню. Налив ею пугали в детстве, как и других крестьянских девок в поучение. А Октис не раз слышала ее на перевалах из пьяных глоток второй и третьей линии. Солдаты довольно горланили старую песню, иногда даже вполне красиво и выразительно, будто не отдавая отчета в смысле пропетых слов. Песня была веселой – почти как все солдатские песни, где фигурировали женщины.

– Что же хозяйка ваша совсем вас не бережет, раз ты про свидетелей думаешь?

– Да бережет она. Если и били, то только до синяков, что потом появляются. Но принуждали... вспомню – и дышать не хочется. Такое и скотину не заставишь делать.

– Ну, понимаешь, они по-другому не могут…

– Как это?

– Да вот так. – Октис развела руки. – Привык солдат, что все через силу. Что с ним так – и он с другими. Что женщину он берет как придется. Он бы и рад по-обычному, да только от женского согласия и тепла у него ничего не двигается. Слишком бурные то впечатления остались. А теперь только страхи. Вот и мается по таким местам…

– А ты откуда знаешь?

– У меня тоже остались впечатления. – Октис сняла с себя спиной щиток, встала и повернулась. – Расстегни.

Налив протянула руку к стянутым застежкам и замерла: спина клиентки была в сплошной сетке рубцов, каких ей самой раньше видеть не приходилось. Она не сразу опомнилась, прежде чем вернулась к возне с ремнями.

Щиток отошел от груди, Октис тут же тяжело вздохнула и запустила руку под него.

Она не снимала нагрудник долгое время, и простое прикосновение к собственной груди было болезненным и приятным, словно расчесать с силой ноющую рану. Для нее это был не слишком частый, но обязательный ритуал.

Октис положила нагрудник на скамью и распустила волосы.

– А они красивые. – Налив постаралась отвлечься от вида чужой спины.

– Что? – Переспросила клиентка.

– Зеленые волосы. Такие яркие. А почему не все, а только хвост? – Ответов не было. – А где? И как так делать?

– Знаешь… хватит. – Октис наклонилась и вытащила кинжал из ножен. – Вот как...

При виде лезвия Налив сорвалась с места и вскрикнула, ее лента взмыла вверх. Девушка дернулась назад, но, не подумав, что будет делать дальше, тут же упала на спину и замерла в страхе.

– Нет, я же сказала, что сегодня этим заниматься мы не будем. Возьми. – Спокойно, почти снисходительно улыбнувшись, заявила Октис и протянула кинжал рукояткой вперед. – Помоги мне.

Не сразу, но Налив неловко поднялась и протянула руку к оружию. Избавившись от клинка, клиентка встала на колени и опустила голову на скамью.

– Только не шею режь, а зелень на конце. – Усмехнулась она, вытянув хвост вдоль доски.

Странные же люди! – Подумала Налив, держа в руке чужой большой нож. – Стоило только очутиться здесь, и они все показывают свои странные желания. Мужиков-солдатов кое-как пережила. А теперь и бабы-солдаты пошли – еще дурнее мужиков! Что ж, зато меня здесь хорошо кормят, и никто с утра не гонит в поле...

Она положила руку на скамью, придавив хвост, и отделила от него зеленую кисточку с такой тщательностью и аккуратностью, будто отпилила живую конечность.

Избавившись от маркой гривы, Октис взглядом оценила потерю, вздохнула и зачесала рукой волосы назад.

– Потом постираешь вещи, сначала мне самой отлежаться надо.

Она стянула с себя шорты и уселась в кадку с водой, с долгожданным облегчением вытянув ноги по дну. Сегодняшний вечер состоял сплошь из редких в ее жизни удовольствий. За окном забарабанил дождь, но от того теплая вода показалась только уютней.

Налив, держа переднюю ленту подальше от огня, подошла к камину и деревянным черпаком подлила кипятка в кадку.

– Еще. – Поддакнула Октис. – И сними эти идиотские ленты к Богам. Смеху только!

Налив сняла с себя обруч с лентами, перелила в кадку несколько черпаков с кипятком, а на их место в ведро залила холодной воды из бочки. В огонь полетело несколько свежих поленьев. Делать ей было больше нечего, и Налив внимательно и бесцеремонно рассматривала свою первую в жизни клиентку.

У нее были одинаковые татуировки на запястьях и меж грудей. А еще шрамы на руках, зажившие царапины на лице, рассеченная бровь. Под водой плыли порезы на животе и вмятины от ремней. С левого плеча до воды – чуть выше груди, шел тонкий след. Не такой, какие были на спине, но тоже заметный.

– Это загорский нож. – Угадала чужой интерес Октис. – На Соляных полях пропустила удар сверху Карателя Миррори. Нож прошел через плечо и застрял в нагруднике. Каратель тогда сразу вытащить нож не смог и давить начал, чтоб доломать меня, но не успел – сзади его мои рубанули. А я жива осталась. Только ведающие надо мной трудились, пока Брат два раза успел взойти. Даже нож вытащили не сразу. Потом мне его подарили. Хороший клинок был. Навряд мне такой еще раз попадется…

– А остальные?

– А остальные шрамы – это ерунда. В основном, это даже не первая линия. Рутина.

– Но спина же?

Не то чтобы для Октис вопрос о спине был неожиданным, но она все равно затихла, не зная сразу что ответить.

– Ну а спина – это не боевое. И никто мне эти раны не лечил.

Ее голос стал медленнее, тише, ниже. Налив даже стыдно стало, что посмела жаловаться на свой удел. И это женщине, сожалеющей об утрате какого-то страшного ножа, которым ее хотели убить, и точно принесшего ей невообразимую боль. А теперь она просто уставилась потухшим взглядом в огонь, и хоровод тяжелых мыслей уводил ее все дальше отсюда.

Тут уж Налив решила проявить себя: чай она здесь не для печалей чужих, да и опыта нянчиться с сестрами у нее было предостаточно. В конце-то концов, перед ней в теплой воде отмокает женщина – что бы там она о себе не думала. Налив обошла кадку и села на колени позади, она принялась пальцами гладить ей голову и расчесывать волосы.

– Какие у тебя волосы! Длинные, черные с пепельным отливом, грива пышная, а сам волос тонкий и сухой. С иных ходят – жир скребком можно снимать...

Голова Октис была податлива и на движения рук, и на уговоры.

– А я и не мою их подолгу, а они все равно чистые. – Ответила она. – Так уж мне свезло. Только ходила я без них долго, мастера велели нам скоблить себя от ног до черепушки. И ведающие соглашались. Только мастерам больше надо было, чтобы волосы нам не мешали, а ведающие от нас болезни так отгоняли…

– А страшные они – ведающие? В деревне их боялись...

– Да дураки в твоей деревне сидели! Ведающие, может, и странные, и мы – простые, их не понимаем, но на то они и ведающие, чтоб знать обо всем больше. И не злые они, просто нас всех за детей малых считают: вроде и заботиться надо, но какой спрос с дурачка?

– У тебя за волосами змея... – Наконец, заметила Налив, когда распознала рисунок за густыми прядями.

– ... и знаки боевые. Вот ведающие нам их и начертили навсегда, чтобы силу и смелость, что Боги оставили, мы на свою сторону призывали.

– И как?

– Как? Больно было, когда писали. И голова болела потом. А если про пользу их... так многих, кого я знала, нет уже. И Змей уже нет, и не покрыто их имя доблестью, какой следовало бы. Но я-то жива? А ведь могла бы и помереть давно. Сколько уж сезонов несет меня, хоть смысла-то и немного...

Октис, вырвавшись из объятий Налив, наклонилась вперед и погрузила голову в кадку. Ее волосы расстелились по поверхности воды. Пока она сидела так, Налив вернулась к камину, и, как только клиентка вернулась в прежнюю позу и разгладила мокрые волосы, подбавила в кадку кипятка.

– Ну а теперь ты уже достаточно раскисла. – Добавила хозяйка и подбросила в огонь еще одно полено. – Вставай, и я буду натирать тебя опилками.

Теперь уже Октис, послушно вставая на ноги, оценила перемену их ролей.

– Ставь ведро на скамью – я сама себя натру.

Налив поставила, Октис зачерпнула муку и стала растирать по рукам, плечам и груди. Налив тоже зачерпнула горсть, хоть и осторожно, но притронулась до сплетения бугристых шрамов на спине.

– Все равно ты сама не везде хорошо натрешь. – Оправдалась она, когда клиентка вдруг дернулась от простого прикосновения.

Налив не остановилась, но, чем дальше, тем больше она сомневалась в своем решении, чувствуя чужую дрожь каждый раз, когда дотрагивалась до израненного тела. Она перешла со шрамов на чистые участки кожи, но и тогда эффект не исчез. Еще какое-то время клиентка натиралась самостоятельно, но потом движения ее начали замедляться. Налив заметила это, но ничего уже не могла поделать с чувством надвигающейся опасности.

Октис остановилась.

– Лезь в кадку. – Вдруг приказала она.

– Это еще зачем? – Испугалась Налив.

– Просто лезь в кадку! – Клиентка развернулась и посмотрела на нее сверху-вниз.

– Что-то не так?

– Я натру тебя. – Как только могла Октис изобразила дружелюбие, но голос ее приказывал и принуждал. – Это… просто привычка. Ты помогаешь мне – я помогаю тебе. Ну? Лезь в воду – я сказала! Мы в борделе: не строй из себя неожиданную монашку.

Октис отошла. Налив, почти оглушенная быстрой переменой чужих настроений, с вновь пробудившимся страхом перешагнула в кадку и окунулась.

Они стали растирать по коже друг друга древесную муку: молча, по очереди, будто каждая новая горсть опилок и место применения были ответными на горсть и выбранное место другой. Затем они погрузились в воду, не сразу уместив ноги в тесноте кадки. Опилки расплылись по поверхности воды, чуть не пролившейся через край.

Налив все повторяла за Октис. Поднялась, когда поднялась она. Начала заново растирать муку в ответ на прикосновения к ней. Страх не утихал. От былого завоеванного обеими чувства доверия не осталось и следа, только нависающие молчание и тревога. Чужая дрожь всецело перебралась на Налив и теперь трясла тело без остановки. Расстояние между ней и клиенткой казалось ей каким-то уж слишком угрожающим – подходящим для ударов, оплеух и затрещин, уже пережитых ею в этих стенах. А отдалиться назад – словно только попытаться сбежать, но вовсе не уйти от них.

Все, что могла Налив – только приблизиться к Октис и не оставить ей места для замаха. Прикоснуться к ней всем телом, словно его мягкость и тепло должны были послужить негласной просьбой о милосердии. Сдачей в плен без боя. Надеждой на покровительство и защиту от нее же.

В какой-то момент Налив поняла, что Октис просто обнимает ее, и так вместе неподвижно они стоят уже долго.

Змеиная Кожа

Девочек загнали в помещение похожее на склад. Свет шел только из открытых ставней под потолком. Ставни разделяли толстые деревянные столбы, а ниже по стенам между столбов спускались этажи одинаковых деревянных панелей длиной в человеческий рост. У каждой панели по бокам свисали железные цепи. Некоторые обветшали, вылетели из пазов в столбах, куда были вставлены их оси, и повисли на цепях – одной или двух. Где-то не выдержали упоры-крюки и сами цепи. Там панель развернулась и лежала поверх нижней. Пол был завален пыльными мешками и ящиками. Девочки с вялым интересом осматривали все вокруг, расходясь по залу.

Солдат, который завел их сюда, указал пальцем на самую высокую девочку:

– Ты, Олев.

– Алева я. – Возразила она.

– Олев – за старшую! – Прогремел он и закрыл дверь во внутренний двор.

Олев повернулась к остальным.

– И что значит «я – за старшую»? Я и так тут самая старшая. Зачем мне это говорить? Да еще чтоб я была за кого-то. За кого?

– За старшую! – Раздался голос из глубины комнаты.

– Так я и так старшая. Мне что: за саму себя встать?!

– Дураки они. – Сказала другая, забираясь на мешки.

– Говорят так, что сначала услышишь, а потом только понимаешь.

– Имена наши перевирают...

– Закрыто! – Сказала девочка, надавившая на дверь.

– Ну вот. Чего им надо?

– Да продадут они нас по одной.

– Может нас уже купили? – Раздался усталый возглас из-за горы мешков.

– Всех?

– Да, всех – будем в поле пахать. Видела пока ехали, какие тут поля?

– Так мы и так в поле бы пахали. Зачем все это?

– Всех убили, чтоб мы одни без них пахали?

Все затихли. И в тишине осталось только завывание девочки, устроившейся в углу на втором этаже пирамиды ящиков.

– А эта чья?

– Я ее сроду никогда не видела.

– Она не из нашей деревни.

– И не из нашей.

– И не из моей.

– Сапоги-то у нее какие!

У всех девочек была простая одежда. Грязная, потертая, порванная. Проглядывались где-то белые, красные, зеленые и желтые цвета. Но почти у всех что-то было из змеиной кожи: у кого-то вставка в платье, у кого-то ремешок, браслет, нашейник. У девочки, сидевшей на ящиках и обнявшей колени, виднелись хорошо сшитые не поношенные сапожки из змеиной кожи.

– Хороши сапоги-то.

– Дорогие-то подарки!

– Я сама змей для них собирала! А шила сестра! – Вдруг выпалила девочка и опять спрятала лицо за колени.

– Ишь ты – соплячка, а змей давит!

– Да дочка это мельника, на утесе они жили между городом и Низом.

– А я сестру ее тогда знаю.

– Они ее ножом зарезали, когда другие набежали! – Опять подала голос девочка и вновь начала подвывать.

– Ну а ныть-то тебе теперь кому? Заткнись! Никто уж не придет.

– Ох, ну и плакса!

Смотреть на ноющую змеедавку всем быстро наскучило, разговор перешел к более насущным темам.

– Есть хочу.

– Все хотят.

– Это не съешь. – Сказала та, что развязала один из мешков. В ее вытянутой руке виднелась горсть их содержимого.

– Что это?

– Не знаю, но на вкус... было бы чем – уже б тошнила...

– А я сходить до ветру хочу.

– Ага, сходишь теперь – дверь-то закрыта.

– Вон, залезь наверх и жопу в окно высунь.

– Ага, смешно. Хоть в углу устраивайся.

– Сходи уж куда-нибудь подальше...

– Да, я вон там смотрела. Там за дверью – еще одна комнатка есть. Иди от нас подальше туда. И, вообще, там дырки в полу – в них и дуй. Боги знают, сколько мы здесь еще просидим.

– Не ругайся!

– Сама заткнись уже!

– Так может дырки те, чтоб и ходить туда! – Догадалась одна.

– Ты совсем тупая? Кто до ветру в доме ходит? Оно то и до ветру, что наружу выходить надо!

Против такого довода крыть было нечем, и все закивали в знак согласия.

Дверь отперли, и в проеме показался солдат в поношенной синем сюрко. Он тащил за собой салазки с бочкой и стопками мисок.

– Великие Творцы, едой пахнет!

Хмарей

Хмарей проспал. Он собирался встать рано утром, но как всегда пропустил восход Матери. Что ж, в целом распорядок его дня это не меняло. Он не спеша оделся, сократив утренний моцион до необходимого минимума. Позавтракал куском вчерашней лепешки и глотком воды из кувшина.

Перед выходом на улицу он еще раз взглянул на свой дом. Узкий – всего несколько шагов в ширину. Казалось, это расстояние все уменьшалось, словно соседние дома напирали на стены и грозились сдавить однажды собственность Хмарея в один плотный блин. За рабочим беспорядком первого этажа – всяким инструментом и остатками материалов – виднелась винтовая лестница. А под ее пролетом – низенькая дверь. Там – за глухой стеной, за этой дверцей – расположился настолько скромный задний двор, что ему стоило бы зваться сразу выгребной ямой. Однако по традиции яму крыли досками и продолжали именовать двором. По этой же скромной традиции винтовая лестница была исполнена настолько крутой и узкой, что все убранство второго этажа приходилось заправлять наверх сразу с улицы через окно. Странно, но раньше в компании жены и дочки Хмарей не замечал этой тесноты.

Он закрыл дверь, потянул за веревки, задвинув с внутренней стороны затворы. Сунул двойной ключ под ремень и пошел вдоль таких же домов-мастерских по доскам их открытых террас, слившихся воедино. После дождя улица ремесленников разверзлась громадной лужей, и прохожие, как и Хмарей, предпочитали миновать ее, пройдясь по террасам мастерских. Они были в полном праве, ведь площадки те были открыты. Да и никакой лавочник, даже самый сварливый, никогда не погонит с порога потенциального клиента. Разве что перекроет ему путь и тем вынудит свернуть в дверь своего заведения.

Увы, сам Хмарей не мог, как другие, просто так открыть дверь и ждать себе работу. Когда-то дела его шли в гору. Он накопил хорошую сумму, женился и уволился из кожевенной артели. Затем купил в Воло дом и открыл маленькую мастерскую по починке и пошиву походной одежды. Жена помогала ему и работала с тканью, иногда беря себе заказы на платья от местных баб. Но теперь в городе действовало несколько кожевенных мастерских, и рисковые люди побогаче и поблагородней шли в самое большое заведение, в котором работало не меньше десяти человек. Хмарею же оставалось ждать у себя только каких-нибудь проходимцев, рассчитывающих обойтись по дешевке – если и не вовсе бесплатно. А то и ограбив напоследок. Подходящих клиентов стоило выбирать самому – искать на городской площади в пестрой торговой толпе.

Нет, ремесленник не бедствовал. Даже без достатка жены и помощи дочери, кожевенный доход все еще позволял ему владеть двухэтажным домом и потому считаться горожанином средней руки. Да, налоги поднимались, жесть теряла в цене, время становилось беспокойным. Но от опасностей за стенами городов росла толщина кожи на смельчаках. А от того – и потребность в работе Хмарея. Чтобы держаться на плаву, ему оставалось только быть решительным и деловитым, не ждать и действовать наперед.

Квартал ремесленников закончился, и под ногами пошла твердь каменной мостовой. Впереди показалась рыночная площадь. Рынок в это время уже набрал силы – гремел и роился, как ему и положено. Первые этажи обрамлявших его зданий после ночного бдения превратились из неприступных крепостей в открытые зовущие лавки. Торгаши, что не были так богаты и удачливы, расстилали рядами на брусчатке тряпье с товаром. Некоторые торговали с телег, кто-то с рук и лотков. Иные же, как и Хмарей, явно были не покупатели, не имели на рынке места, но и товар свой не спешили показывать сразу. На всех на них клиентов было в достатке. Но в довершение того, словно специи к мясу в жаркие дни противостояния, щедро подсыпались к толпе те, кто к торговле не имел прямого отношения: карманники, мошенники, сказители и проповедники. Опытный глаз кожевника быстро делил всю бурлящую массу на группы. И отбирал единственно нужную ему.

Сначала он заприметил двух молодчиков, державшихся вместе. Каждый носил на себе множество вещей, знакомых ему по работе. Стеганки почти до колена. Тонкие кожаные жилеты. У одного – наручи и сапоги. Хмарей поостерегся даже приближаться к этим проходимцам – не то что предлагать свои услуги. Работать стоило только с деловитыми людьми, а эти ребята никак на таких не походили.

На очереди была группа мужчин и женщин, что шумно закупались, исследуя каждый лоток и телегу с товаром на своем пути. Хмарей быстро распознал в них вездесущих хуторян, и потому так же не стал ничего им предлагать. Несмотря на маниакальную привязанность к крепким кожаным изделиям, одежду хуторяне делали сами и не терпели чужих замечаний.

А потом чуть погодя он все же выследил подходящего клиента. Крепкий статный мужик вышагивал вдоль торговых рядов. Форма его была не царской и не принадлежала ни к одному из местных княжеских формирований, однако выправка и повадки выдавали его армейское происхождение.

Бывший солдат второй линии, а, может быть, даже перволинейный. – Сообразил портной.

Таких людей звали в народе вольными ведущими. Исполнив до конца договор, отставники, все как один, клятвенно брехали в питейных, что дослужились в армии до ведущего. А не найдя себе нового договора и постоянной работы под стать навранному званию, обзаводились приставкой «вольный» и соглашались на мелкий рисковый заработок или другое временное дело. О таких в народе ходило множество красочных слухов, которым обязательно суждено – через сотню-другую пересказов – превратиться в легенды или сказки.

Но, по правде говоря, понятие «вольный ведущий» было слишком общим. Так могли обозвать потомка знатного рода, никогда не служившего в армии, и безземельного князя, слонявшегося по городам в поисках военной работы. Но также могли величать и пройдоху пьяницу из подворотни, что когда-то отслужил в третьей линии, а теперь иногда промышлял запасным охранником почтовой повозки. Простой люд благоразумно относился к вольным ведущим с недоверием и осторожностью. За глаза некоторых презирали, но все же предпочитали встречать по одежке.

Господина, которого заметил Хмарей, везде бы встретили хорошо. Кожевник увязался за ним, обогнал и загодя поклонился.

– Добрый день, я – портной и кожевенных дел мастер. Не нуждаетесь ли Вы в починке…

Вольный ведущий отмахнулся от него – на том все и закончилось.

Да, в таком поиски заработка была своя неловкость, но Хмарею приходилось с ней мириться. На три-четыре подобных отказа попадался один человек, которого можно было уговорить, а то и такой, который уговорил бы сам. Только, если считать всех встреченных сегодня хуторян, у портного выходило весьма неудачное время – с начала этой Сестры мастерская была в простое.

Поймав волну дурных мыслей, никогда не отходивших от него далеко, Хмарей сошел с центральных рядов под тень городских многоэтажек. Засмотревшись, как лихо работают иные на этом рынке, он опять задумался о смене деятельности. Продавцы горячей еды не знали отбоя в клиентах, готовили на ходу, да еще и закупались всем необходимым тут же – у соседей. Весь процесс – от сырых даров Тверди до сытых глоток покупателей – происходил у него на глазах. Но Хмарей никогда не был мастаком в готовке, а без жены вкус поглощаемой им еды и вовсе перестал его волновать.

Так он и стоял, засмотревшись на дымящиеся картофельные головешки, уходящие на руки денежным прохожим. А потом его сбили – весьма бесцеремонно. Бесформенная масса, скрытая под темно-серым полотном, ощутимо толкнула его в спину и без объяснений направилась дальше по внешнему ряду. Подобная наглость разозлила Хмарея – и без того пребывавшего не в лучшем духе. Толкучки на рынке хватало всегда, но можно же было попросить заранее, предупредить о своем намерении или извиниться после? Вместо этого обидчик шел дальше, может быть, даже довольный своей мелкой пакостью – за капюшоном плаща того было не видно.

По крайней мере, здесь – на рыночной площади – Хмарей мог заявить о личной неприязни негодяю в лицо. Он пошел за серым плащом, груженым двумя сумками на плечах.

А впрочем, плащ не такой уж и серый. – Одумался вдруг портной. – Скорее уж черный, но чуть поношенный и выцветший. – Он быстро вспомнил все, что знал о выделке шерсти. – Обычно, шерсть после валяния шерстят щеткой, чтобы придать полотну мягкость и красоту. Но в некоторых случаях от такой процедуры намеренно отказываются…

Тонкая гладкая шерсть плаща незнакомца была свободна от дорожной грязи, но черный краситель успел чуть обветшать от настойчивого использования.

Гневную решимость Хмарея быстро подточил его же опытный глаз. Преследуемый им грубиян не снимал капюшон и не сдвигал плащ за плечи, хотя его простая в выкройке накидка не имела рукавов. Чтобы держать одну из сумок, ему приходилось наматывать полу на руку. Зато вторая рука оставалась не у дел: на другом плече покоилась перекидная сумка, какую принято было иметь у всадников. Спешившись, верховые перевешивали их со спин ездовых тварей себе на плечи, и несли дальше так же, как и незнакомец впереди.

Прекрасно зная уловки местных воришек, Хмарей бы посоветовал незнакомцу придерживать свою перекидку в рыночной толкучке. Но стоило ему только подумать об этом, как на его глазах один из хитрецов попытался невзначай сбить с ног фигуру в плаще. – Что лежит на Тверди, то общее! – Без сомнения, дальше бы в дело вступили его сообщники. Подхватили бы вещи упавшего и скрылись за спинами прохожих. Вот только фигура устояла, а сам зачинщик от ответной подножки повалился в грязь. Сколько еще за сегодня было отбито рук у прочих карманников и аферистов, Хмарей не знал, но на этом, должно быть, внимание к гостю местной теневой публики прекратилось.

После такой сцены и Хмарею окончательно расхотелось ссориться с неизвестным, но следить за ним он еще не бросил. Крутой нрав обидчика заставлял вновь вспомнить о вольных ведущих. А хорошему клиенту обиду простить было куда проще, чем сделать это здесь, просто так – в спину.

Пока Хмарей рассуждал о собственном достоинстве, плащ свернул с дороги и, не сбавляя скорости, ворвался в открытые двери аптеки на углу высотного пятиэтажного здания. Кожевник подошел ближе и застал сцену, развернувшуюся внутри небольшого, но основательного заведения. Незнакомец спустил поклажу на пол и сдернул капюшон. К немалому удивлению Хмарея, это была женщина. Или девушка – по крайней мере, точно намного сезонов моложе него. Он даже не задумывался над такой возможностью, и теперь не знал, как к этому отнестись. Быть оскорбленным женщиной – самый незамысловатый и распространенный удел мужчины, но от того не становящийся менее неприятным.

Они с аптекарем начали сходу торговаться так, что несколько клиентов заведения, бывших внутри, вышли на всякий случай проветриться.

– О, девочка, не так сразу! Я тебя не знаю, с тобой не работал. – Возражал аптекарь.

– Так давай познакомимся: я та, кто товар тебе продаст дешевле, чем обычно. И качество у меня отличное. Сам убедишься. – Отвечала она.

Аптекарь был загорийцем. Из той породы, что, казалось, рождались сразу тощими юркими стариками, склонными к скупости и любви к большим, пышным и громким торгам. Но и торговка была ему под стать. Шумела и жестикулировала, как и положено торгашам. Она была так напориста, что, казалось, вот-вот возьмет собеседника за кудрявые волосы и начнет колотить о прилавок его головой.

– … черные семена, перемолотые лини, – перечисляла она, – готовая ходьбинская горчица, масло миррорских яблок...

– А горчица что? – Заинтересовался старик.

– Горчица в прессованных брикетах: больше горсти будет, если перетереть.

– Черные семена беру обычно по десять жести за горсть, а горчицу – два за брикет…

– Я же сказала: дешевле, чем обычно, а не даром! Горчица ходьбинская, а не с поля за городом.

– Но ты совсем не та, кто мне товар поставляет!

– Так ты тут не дружбой занимаешься, а выгодой. И нет у тебя ни черных семян, ни горчицы никакой, и, наверное, не часто бывают.

– Четырнадцать за семена и четыре за горчицу. – Вновь понизил тон аптекарь.

– Слушай, – она приблизилась к прилавку, – аптеки тут еще есть, черные семена я и там могу оставить. У них будут, а у тебя – нет. А уж горчицу я могу в любую лавку сдать – хоть пекарю, хоть лекарю.

– Показывай.

Торговка сгрузила сумки на пол, открыла карман перекидки и достала оттуда мешочки. Поставила их на прилавок и развязала узлы. Торговец потер верхний брикет и понюхал палец. Затем другой рукой взял пару семян и разжевал их.

– Позвольте, но это не дотягивает до первой линии! – Возразил старик.

– Цену не сбивай! Так?! Товар отличный – иначе я бы не стала его вообще тащить.

– Восемнадцать и пять.

– Двадцать три и восемь.

– Ну, тут уже про дешевле, чем обычно и не пахнет.

Как у старого аптекаря хватало упорства изображать такое спокойствие перед яростным женским напором, Хмарей не знал. На его месте он бы сейчас уже согласился латать ее форму бесплатно.

Да. – Понял портной. – На ней была именно форма. – За полами примелькавшегося плаща беспрестанно показывался предмет его мастерства. Хмарей боялся обмануться издали, но все сходилось к тому, что это была форма Змей.

– Двадцать один и семь. – Продолжала торговка.

– Двадцать и шесть.

– Забирай. – Наконец, согласилась она. – Здесь тридцать пять брикетов и горстей сорок семян.

– Пожалуй, семена можно и пересчитать.

– Хорошо, я сама проверю, но если окажется, что больше сорока – сам понимаешь: тогда уж придется и за лишние заплатить.

Торговец задумался, взглядом померил мешок и крепкую, но небольшую девичью кисть. Решил не проверять.

– Как считать будем?

– За каждую горсть и брикет – отдельно плату на прилавок. Если много выходит, могу золотом после взять. Пятьсот монет за золотой.

– Нет. Курс у тебя – хуже некуда. У меня есть серебряные сотни – на мешок жести не наберется.

Настало время продолжительной процедуры счета. Для кого-то, украдкой наблюдавшего снаружи, она могла бы показаться скучной, но некоторые торгаши находили ее просто упоительной.

– Торговаться любишь, но не сильна ты в счете. – Сказал аптекарь, заметив, как внимательно торговка наблюдает за выплатой.

– Я сильна в сведении счетов.

– Смотри. С меня спрос простой, я торговец: кто меня обвинит, что я совершил выгодную сделку? Но люди, с которыми я обычно имею дело...

На этом Хмарей решил закончить свой интерес к торговке-Змее. Выходил довольно опасный вариант. – Была она Змеей, не была – какая разница? – Только любопытство старого артельщика. Но с любопытства никакого прока. – Для торговки она выглядит молодо. Привычней, когда они старше и кривее. Ей больше идет быть разбойницей с дороги. Может, она сбывает награбленное своей шайки? Вон сколько разного товара она перечислила. С юга, с востока. Творцы знают, откуда еще! Вот думает она, сколько людей на дорогах лишились товара из-за нее, а я подойду и спрошу: «Извините, а можно я посмотрю, что у вас за плащом?» И так просто раздвину его руками. И тогда я успокоюсь? Видимо, надолго…

Хмарей уходил все дальше. Он собирался продолжить поиски подходящего клиента, но то ли на рынке сегодня прошло время дорожных героев, то ли кожевник был занят мыслями о форме Змей, но никого больше найти он не смог. Вконец разочаровавшись, портной вышел на тот же перекресток рядов, где был сбит злополучной незнакомкой, и все же купил себе горячую картошку. Все равно он питался рыночной едой. Даже когда была жена, половину их рациона составляла готовая еда с этих же рядов.

Мягкая головешка исчезала на ходу. Еще оставался шанс – рынок не затихал. Нужно было только перевести дух, вернуться на площадь со свежим взглядом и новыми силами. Какой-то оратор уже привлек к себе группу зевак. Хмарей встал на отшибе собравшейся толпы. Ему была не особо интересна случайная проповедь, но если дают бесплатное развлечение – чего стоять в стороне и пропускать все мимо?

– ...и понимаете ли вы суть Семьи? – Вещал манерный голос. – И кто есть Боги? Есть Мать и есть Отец, что греют любовью своих детей. Есть Твердь и Младшие Брат и Сестра. И что есть Твердь? Твердь есть она! Женщина! Женщина, что родит ребенка в тот же день, который он был зачат. Спустя ровно два сезона – девять оборотов Брата. Двести шестьдесят пять дней – сезон в сезон. Это ли не послание Богов нам – богоподобным? Это ли не подтверждение сказанному мною? И что же женщина без мужа? Ничто! Символ смерти – не приносящая жизнь, а лишь забирающая ее. Но ответьте мне: дает ли Твердь жизнь? Дает! Всем нам. Тогда же есть и муж у жены? Это Боги взяли Твердь в жены!

По толпе слушателей прошел смешок. Посмеялся и Хмарей.

– Это проповедник церкви? – Спросил сосед.

– Похож, но что-то не уверен я. – Рассудил он. – Не в первый раз уже вижу вне всяких святилищ потертых проповедников, толкующих о Прямом Писании.

– Мне кажется, он только что заявил, о женщине, которая может иметь множество мужей. Если не жен. Чего они только не извернут… – Собеседник озвучил то, что и так пришло на ум остальным. Но Хмарей вдруг испугался этих слов. Голос был женским.

Он осторожно повернул голову. Да, это была она. Эта торговка снова нашла его. Он ушел, она продолжила торговать, а теперь опять была рядом. Намеренно? Вдруг он так неаккуратен, что она заподозрила за собой слежку и сама решила преследовать его? Хмарей не сдвинулся с места.

– ...когда сеете вы семена в Твердь. Разве не подобны пахарь и сеятель Богам? Разве не отвечает в срок им Твердь? Разве не подобны сеятель и Твердь мужчине и женщине? Разве не это ли велели нам делать Боги? А чем же занимаются богоподобные землепашцы? Что случилось, когда прогневали мы Богов? Что случилось, когда их не стало? Сначала мгла и хаос. Затем Первая война между богоподобными. Затем худой мир и снова войны, войны, войны. Между разными! И между братьями! Пока Боги спят, мы делим нашу жизнь на войны. От войны такой-то до войны такой-то. Мы не делим жизнь на мир, мы не называем мир в честь чего-то. Мир – лишь ожидание новой войны. Богоподобные без Богов подобны не Богам, а детям, что остались без присмотра родителей. Вы не можете жить подобно Богам, пока совершаете проступки свои и не ждете за них настоящего наказания. Но родители вернутся. Боги пробудятся ото сна. И что же ждет нас?

– Так смерть же... – Раздался простой мужицкий голос впереди.

– Смерть! – Проповедник подхватил нужный ему ответ. – Боги покарают своих детей. За проступки. Но в новой Тверди с былой заботой Богов, без войн, в вечном мире и процветании во славу Богов останутся жить те, кто жил, как велели Они. Те, кто верил и ждал их прихода. Там не будет тревог, страха, боли. И никто не может отрицать, что время то ближе с каждым днем. Оно неминуемо. Но бояться стоит только тому, кто поступает плохо.

– Действительно, не церковный проповедник. – Опять проявила себя соседка. – Творцы, а ведь раньше иносказателя погнали бы палками. А то и поймали бы и вздернули. А теперь он вещает всем и его слушают! А простого церковника тут даже и не видно.

– Они… у церкви… – Хмарей осторожно озирался на нее. Торговка сняла капюшон, но он безотчетно косился глазами ниже, желая все же подтвердить догадку о змеиной броне. – У церкви после войны стали хуже дела.

– Да. – Задумчиво ответила она.

Незнакомка так и не удостоила его своим взглядом. Но это Хмарея не печалило, скорее, успокаивало. Должно быть, следом она развернулась бы в другую сторону и без всяких церемоний ушла бы прочь. Но на плечо ее с хлопком легла тяжелая рука, и, ухватившись покрепче, потащила назад.

– Пойдем, поторгуем! – Сообщил грубый мужской голос, и женщина исчезла из виду.

Хмарей обернулся. Вопреки его предубеждению, она не сопротивлялась. Увлеченная толпой из пяти мужиков, с которыми, кстати, портной не стал бы иметь дело, женщина послушно удалялась в ближайший глухой проулок.

Возможно, это как раз ее дружки из банды. – Подумал Хмарей. Но настроения их уж слишком разнились. То, как ее подталкивали вперед, могло бы сойти за дружеский жест в их грубых кругах, но со стороны все же выглядело принуждением. Когда компания исчезла за углом, Хмарей все еще стоял на месте. Но, переча своей осторожности, переча уже принятому решению не вмешиваться в дела подобных людей, он двинулся следом.

Небольшой темный проулок кончался задней стеной двухэтажного дома. Гулкий и яркий мир рыночной площади обрывался на том месте, где встал Хмарей. Дальше – только мир вечной тени, где можно найти разве что крыс или прочие тому подобные неприятности. Женщина отделилась от мужской компании, отошла чуть дальше, отрезанная от выхода их нестройной группой.

– Ты же понимаешь, что это плохо?! – Тот, что вел переговоры был не самым крепким и высоким, но в целом вся их компания была явно не на подбор. Кто-то долговязый, кто-то худой, но кто-то действительно устрашал габаритами. Их объединяла только одежда – сшитая на один практичный фасон. Грубая, но дорогая и долговечная, испачканная скорее городской грязью, чем пылью загородных дорог.

– Слушать иносказателей Писания – теперь уже так вредно? – Цыкнула торговка.

– Боги с ним – с сумасшедшим. За ним другие люди придут. Ты что думаешь: что вот так можно просто прийти к прилавку и сдать добро напрямую?

– Но я уже это сделала.

– Конечно, сделала. Так люди везут товары через города, платят охране, платят бандитам, с которыми не может справиться охрана, транспортный налог, отчисления гильдии! И хрен знает сколько еще издержек! Не по закону ты тут. И ты просто приходишь и сбиваешь цену? Это наше дело! Никто не терпит чужаков!

– И что же? – Подгоняла она, ни сколько не сомневаясь в итоге переговоров.

– А теперь то! Всю твою выгоду – нам отдашь. Это наши деньги по праву и закону.

– А если мне плевать на ваше право и ваш закон?

Банда оживилась. Они были больше рады отнять «свое» силой, чем сделать то же, но без сопротивления.

– Сколько наглости! Женщина, ну что ты говоришь?! Я тебе предложил мирно разойтись! На что тебе надеяться? Хочешь лишиться всех денег, товара, здоровья? Думаешь, мы тебя в долги не вгоним, глупая жестянка? Нас много – ты одна. Расклад простой.

– Люблю баб с татуировками. Ничего поделать с собой не могу. – Заявил один из крепышей, предвещая скорую развязку.

– Обойдетесь. Без чужих денег и без любви. – Она скинула перекидку с оставшимся товаром и взялась за завязку плаща у шеи.

– Это значит «нет». – Подвел итог переговорщик. Двое его друзей тут же обзавелись дубинками, другой достал нож. Остальные решили, что одного их вида достаточно для устрашения.

Честно говоря, на их месте Хмарей бы действовал куда решительней, но торговая банда, видимо, просто не имела его предубеждения к загнанной персоне. Здоровяк подошел ближе, решив просто дернуть ее и повалить с ног. Он ухватился только за плащ, полотно слетело, а в следующий миг Змея сверкнула в глазах Хмарея истинной своей формой. Кистень в ее руках обернулся вместе с ней и угодил в руку здоровяка. Тот взвизгнул и упал на колени. Не успели остальные сполна оценить происходящее, как она замахнулась еще раз. Удар пришелся в лысый висок их приятеля. Прыснула кровь, он повалился набок.

Теперь уже все четыре компаньона, сами того не зная, разделили мнение Хмарея об опасности загнанной в угол незнакомки. Да и такой ли уж загнанной она была? Темный проулок, лишенный множества рыночных зевак, помог только ей, но не все ее противники успели это понять.

– Ах ты сука такая! – Заорал перепуганный и разозленный молодчик с дубинкой, замахнулся и побежал на нее.

Остальные двинулись следом.

Она не успевала. Первый из подбежавших оказался ближе, чем надо: снаряд кистеня пролетел дальше головы, но шнур угодил в шею, груз сделал оборот вокруг. Змея, отходя дальше, потянулась назад, как могла. Бугай, вместо того, чтобы продолжить бежать на нее и тем ослабить удавку, остановился и сам начала тянуть обратно. Оперевшись об него ногой, новым рывком она высвободила груз, но для противника это не стало спасением. Тот повалился назад лицом в грязь.

Она переломила движение снаряда, закрутила в стороне от себя, сделав еще пару размеренных шагов назад. Нападающие остановились на миг – что-то явно шло не так. Никто из них, заходя в этот угол, даже не думал о таком повороте. Внезапно она пошла вперед – больше не ожидая нападения, смело атаковала сама. Ее новая жертва хоть и успела заслониться дубинкой, но от того движение снаряда лишь чуть преломилось: груз угодил ниже шеи, а дубинка – в подбородок. Он завалился на спину, застонал и захрипел. Не останавливаясь, Змея размахнулась и угодила кистенем в плечо его соседу, пятившемуся назад. Он вскрикнул, выпустил нож, и, заваливаясь на сторону, побежал прочь. Самый несмелый – а потому здоровый – так в драку и не вступил. Он направился в след раненному компаньону, и вместе они пробежали мимо портного.

Змея смотала шнуровку кистеня и подвесила обратно на ремень. Хмарей стоял на месте, все еще не зная, что ему делать. Не зная, как реагировать на случившееся. И на то, что вольная ведущая тут же принялась обыскивать карманы оставшихся лежать вымогателей.

– Это было... быстро. – Вдруг решился он.

Змея его узнала.

– Хороший бой не длится долго. – Заявила она, поднимая последний кошель. – Осуждаешь?

– Есть немного...

– Что же ты тогда в стороне стоял, когда пять мужланов бедную женщину среди бела дня в угол загнали?

– Да я-то не понял, что происходит. А когда понял, то ты не такая уж и бедная оказалась. И весьма быстрая на расправу. – Оправдался он и подивился сам себе, что так просто с ней разговаривает. – А я форму твою поношенную узнал. Ты из женского полка. Так?

– Какая есть форма... – Буркнула она и направилась за вещами.

– Я ее шил, кстати. Не всю. Я работал над нарукавниками. То есть, не над всеми, но нас в Привыпадской артели много работало. Каждый выполнял свою часть. – Выговорил он и запнулся. – А я на этой площади работаю, кстати. Ищу таких как ты.

– Это как? – Змея подошла ближе. – Кого именно? Тех кто, честных торгашей по углам избивает?

– Ну, что-то типа того. Я портной-кожевник. Я зарабатываю на жизнь изготовлением и починкой походной одежды. – Доверительно тихо сообщил Хмарей. Он собрался с силами. Сейчас ему требовалась решимость, на какую он только был способен. Ведь все в нем отговаривало от совершения таких глупостей. Но глупость он уже совершил – увязался за ней. – Извини уж за прямоту: тебе тут оставаться нельзя. Подворотня, может, и темная, но… не будешь же ты тут сидеть до того, как те типы вспомнят про свой свидетельский долг? Пойдем со мной. Форма твоя поношенная и нуждается в ремонте. Соглашайся на мои услуги, и пойдем в мою мастерскую. – Голос портного звучал все тише, так что последние слова он проговорил уже шепотом.

– А не боишься в дом меня пускать? – Под стать тихо ответила она и кивнула назад. – У этих и вправду шансов мало. И этот еще сдохнуть может.

– Боюсь. Но что уж делать – у меня, как оказалось, опасная работа. Ну, в конце концов, я же не буду требовать с тебя слишком большую плату. – Пошутил он. – Выбирая между тобой и этой компанией, я скорее связался бы с перволинейным.

– Товаром возьмешь?

Князек

Они обошли площадь и оказались на широкой улице.

– Не могу же я ходить по городу просто так? – Донеслось из-под капюшона. – Одно дело, что прохожий мимолетом видит форму под плащом и значения тому не придает. Другое дело, когда тебя взглядом протирают со всех сторон. А кто про Змей больше знает, может, даже жалеет, что застал меня не на царской земле…

– Тогда зачем ты носишь ее? Как наказание?

– Наказание? Нет... не так. Броня мне жизнь спасала уж не меньше раз, чем на войне. Она моя – я ее.

– Но она не предназначена для того, чтобы ее не снимали вообще. На столь долгий срок…

– Это дело привычки. В долгих походах у тебя выбора нет, кроме как нести ее на себе. А сейчас, ты сам видел – мне не упросить недругов подождать, пока я переоденусь.

Улица сделала поворот и изменилась. Каменная мостовая закончилась. На широкой улице после дождя еще сохла огромная лужа, толпились горбоноги у открытого стойла по другую сторону. Люди, кто обходили лужу, кто шел прямо по ней.

В этой толпе Октис впервые за долгое время увидела богоподобных цахари. И впервые за всю жизнь – в таком количестве. Бледных – чуть ли не серых – худых, небольшого роста, с короткими седыми волосами-шерстью. Мужчины с бородами, женщины с бакенами. Их одежда была сшита из шкур животных, головы которых красовались на видных местах и служили украшениями. Если бы не цвет, шкуру трудно было бы отличить от растительного покрова самих цахари.

– Не смотри ты так на них. Они этого не любят. – Предупредил Хмарей. – Мой дом уже рядом, только обойдем.

– И часто тут богоподобные охотники появляются?

– Не часто. Но так степенников и сазовы тут вообще мало кто видел. Цахари-то ближе. Меняют шкуры на еду и железное оружие. Знают, что чем дальше зайдут, тем выгоднее сделка будет. Вот самые рисковые и доходят до Воло.

Хмарей повел ее вперед – в обход лужи. Они вышли на слитые помосты ремесленников. Портной остановился у двери самой неприметной в очереди мастерской, снял с ремня ключ и просунул его дугу в одно из дверных отверстий.

– Сейчас. – Прохрипел он. – Тут ушко задвижки немного потерлось. Надо только поосновательней зацепить…

– Мы как воры тут. – Помялась на месте торговка. – Ты точно кожевник?

– Точно. – Успокоил Хмарей и приложился щекой к двери. Первая колодка вроде как начала поддаваться.

Октис развернулась лицом к улице. Она не могла просто так стоять на одном месте посреди людного города. Так же, впрочем, как и где-либо еще. Процессия цахари направилась вниз по улице к ближайшим городским воротам.

– И что – нет вражды, не боятся их?

– А у тебя всегда так гладко проходит, как сегодня? Дураки никогда не переведутся. А надо быть отчаянным дураком и иметь много таких же друзей, чтобы напасть на цахари. На тех, кто спит всю жизнь на стороже с костяным копьем в руке и обращается с ним лучше, чем иные с железным мечом. Но дураки всегда находятся. И иногда их действительно много...

Хозяин мастерской продел ключ другой стороной в отверстие ниже и не в пример быстрее справился с оставшимся затвором. Октис нетерпеливо зашла внутрь. Мастерская начиналась прямо с порога. В центре комнаты стоял стол, на котором в мнимом беспорядке валялась всякая мелочевка. Небольшая печь, наковальня, деревянный торс-манекен. В углах – использованные куски кожи и обрезки бывших доспехов. Она осмотрелась и признала в местном жильце мастера по походной одежде. Уложила сумку на скамью и сняла плащ.

– Ну, так и в чем твоя работа?

– Там где юбка твоя порвана – поставлю заплаты. Новые заклепки, застежки, шнуровка. У меня все есть наготове – знакомые жестянщики прямо из монет перековывают. А там где порезы на толстой коже – сниму эти неумелые швы. Сделаю тонкие и заклею. Железо твое погну обратно, где вмятины…

– И за сколько управишься?

– Если быстро, то сутки. К вечеру, думаю, основное точно успею.

– Чем быстрее, тем лучше. Медлить ни к чему. К закату хорошо бы уже убраться из вашего зажравшегося городишки. Знаешь, в иных местах миррорское масло куда ценнее идет. А здесь оно оказалось не таким уж и редким. Видать караван какой торговый спустил цену. Даже в борделе не взяли. – Октис достала стеклянный бутыль с желтым маслом – последний товар, который ей не удалось сбыть на рынке. – Ладно, так и быть. Если хороша работа твоя – доплачу тебе жестью. Цену я знаю. Только сделай для меня еще кое-что. Мой грудной щиток так устроен, что одной мне его не снять. А я остаюсь в нем довольно долго. На жаре, в переходах. Даже если вокруг меня люди, мне некого просить. Понимаешь? Переделай мне так, чтобы и снять, и одеть крепко я сама могла. И раз уж мои швы тебя не устраивают – смени и подкладку.

Хмарей кивнул. Змея начала раздеваться.

– Давно я так коротко форму не носила. – Усмехнулась она. – Ни разу. Только надела и уже опять снимаю!

Спинной щиток, нарукавники, сапоги, юбка – она все сняла сама, пока Хмарей, готовил мастерскую и отгребал в сторону ненужные ему в данный момент завалы.

– Погоди! – Очнулся он, когда на ней осталось уже слишком мало одежды. – Ты собираешься раздеться передо мной?!

– Все, что на мне – форма. Не бойся – она чистая. И ты вроде как взялся ее чинить.

– Хорошо. Я не возражаю! Но нет нужды тебе раздеваться при мне.

– Ах, да – этикет! – Вспомнила Октис. Она стояла посреди мастерской в одних шортах и нагруднике. – Думаю, я его уже нарушила…

– Вот именно.

– И что же мне делать, когда у меня нет другой одежды?

– Надень… плащ. – Хмарей представил в своем доме голую молодую особу, кутающуюся лишь в грубое шерстяное полотно. Ту особу, которая только что разделалась с пятерней здоровых мужиков. – Хотя нет. Сейчас. – Он убежал вверх по лестнице. Обратно вернулся с городским женским платьем: бело-красной туникой без рукавов, с широким поясом под грудью. – Вот. Это дочери моей. Отдал ее в жены прошлым сезоном, а она часть тряпок решила не брать.

– Хмарей, может, лучше я в плаще посижу? Да и размер мне не подойдет – твоя дочь по полям с мечом точно не бегала.

Портной вытянул руки вперед и примерил платье на глаз.

– Нет, кажется, это не дочери. Жены, значит, старый заказ. Может, ты в платьях не разбираешься, но туника – она тем и хороша, что бесформенная. Только на упитанную не налезет. Здесь шнуровка по талии, остальное свободно должно быть.

Змея все еще мотала головой и не соглашалась.

– В чем дело – это просто платье. В нем ты и наружу можешь выйти. Голой в моем доме я тебе быть не позволю.

– А жена твоя где?

– Нет жены больше.

– Бросила тебя? Одна жена и бросила? А ты, значит, вторую не завел. Дочка вырасти успела, а ты так и стоял с одной женой?

– Что? Какое это отношение имеет?..

– Бросила тебя единственная жена?! Ответь, либо я оденусь и уйду. И масло с собой заберу!

– Бросила, ладно? С дочкой нас бросила. Едва возможность появилась, собрала вещи и поехала прислугой за женой младшего князя в Серд.

Октис забрала платье.

– Расстегни мне сзади нагрудник. Да, я знаю, что шрамы. Я заметила.

Щиток отошел. Октис скинула его, прикрылась тряпкой и ушла наверх, не оглянувшись посмотреть на реакцию портного. Возможно, увидев рубцы на ее спине, он пожалел о своем решении.

Второй этаж от первого отличало лишь наличие спального места, низкого столика и пары сносно сколоченных стеллажей, в остальном здесь царил тот же беспорядок.

Она спустила шорты на пол.

Октис довелось носить всякую женскую одежду. Но мода, покрой и правила ношения менялись не только от точки на карте, но и от социального статуса модников. Быть горожанкой Воло ей точно еще не приходилось, а потому она не была уверена в том, как надевать это платье: натянуть снизу, засунув ноги в гигантскую горловину, или протиснуться головой через низ?

Безопасней по старинке – через низ. Все-таки это туника. Значит, рубаха. А рубаху через зад не натягивают. – Рассудила Октис.

Она натянула на себя платье. Не сразу уместила руки в хитрых разрезах на рукавах, открывавших плечи.

Платье подошло, хоть, не зашнурованное, оно все равно норовило соскользнуть вниз.

Октис спустилась, держа его руками.

– Зашнуруй меня. Эта ерунда сама по себе не держится выше груди.

Хмарей без возражений отвлекся от уже начатой работы.

– Что за платье! – Фыркнула она, когда ремень стянулся у нее под грудью. – Словно предлагает схватить тебя за выступающие места.

– Оно хорошо скрывает… твои шрамы.

– И на том спасибо.

– Но если соберешься выйти, тебе надо прикрыться.

– Вот как? Так и знала, что с таким передом далеко не уйдешь. В вашем городе у всех женщин проблемы с одеждой?

– Дома, среди родственников и друзей, – терпеливо объяснял Хмарей, – внутри своих владений, подобный вид позволителен. Конечно, вместе с нижним бельем. Снаружи, в общественном месте нужна накидка.

Хмарей затянул узел на платье и достал с полки у входа чуть запыленный моток.

– Это хорошая ткань. – Сказал портной.

– Не очень. – Заявила ведущая, взяв в руки полотно и посмотрев на него через оконный свет.

– Ты привыкла к лучшему? – Удивился мужчина.

Привыкла. – Уже поддакнул голос в ее голове, но Октис все же ответила:

– Нет. Извини, я просто не разбираюсь.

– Обувь у меня тоже осталась. Нельзя же с туникой ходить в твоих сапогах.

– Этого хватит. – Отмахнулась она и отдала накидку. – Я отсюда никуда не выйду, пока работу не закончишь.

Однако сдержать свое слово она оказалась не в силах. И половины дня не прошло, как Октис не могла больше оставаться в этом доме.

С Хмареем беседа не шла. Портного больше интересовала форма Змеи, чем Змея без формы. Но когда он все же проявлял к ней внимание и задавал какой-нибудь личный вопрос, свидетельствовавший о его осведомленности в делах отставных перволинейных, уже сама Октис быстро теряла всякий интерес к его компании и любому общению.

Она, было, поднялась наверх. Разгребла всякий мусор со спального настила, улеглась, но заснуть не смогла, уже выспавшись на пару дней вперед.

Она то ходила в разные стороны, пиная попадающуюся под ноги ерунду, то усаживалась куда-нибудь в свободное место, но не могла усидеться нигде подолгу в какой угодно позе.

Жаль, что у него нет взрослого сына здесь. – Зевая от скуки, думала Октис. Она бы заставила его драться на кулаках. Не серьезный бой, тренировочный, но не исключающий пары хороших тумаков.

Ей наскучило даже отвращение к своей временной одежде. Нельзя было долго натаскивать себя и ненавидеть столь мягкую и деликатную ткань. Но смирившись с приятными ощущениями, Октис лишь поддалась тоске.

Она заскучала настолько, что готова была сесть за чтение. Октис умела читать, как полагается перволинейному, но у Хмарея не было ни одной книги. Ни одного листка с надписью или старой трещотки. Умеет ли портной читать, она решила не уточнять, дабы это не привело к очередному вопросу о быте перволинейных.

– Ладно. – Смирилась она. – Я не могу здесь больше сидеть. Мне просто нужно куда-нибудь идти. Хоть вокруг квартала. Давай обувь.

Октис довелось ходить в женских сандалиях еще в Белом форте. Перволинейный воин – не знатного рода, но при случае мог появиться в сколь угодно высоком обществе. Разговаривать с представителями самых высоких родов, сидеть за одним столом хоть с самим Царем. Вероятность того была слишком мала, но мастера все же находили время на обучение курсанток всем тонкостям этикета, что знали сами. Змеи могли предстать в обществе и в своей форме, в мягких сапогах на кожаной подошве, но их заставляли ходить в деревянных колодках, как заведено у приличных городских женщин и дворянок. Женщины носили такую обувь, чтобы казаться уязвимыми, нуждающимися в помощи. Змей заставляли носить ее, чтобы те при случае не выглядели неуклюжими коровами со своим солдатским шагом. Но, как бы не подстраховывались мастера, перволинейной Октис действительно пришлось не раз воспользоваться приобретенным опытом.

– Хренов этикет. – Буркнула она, зашнуровывая второй сандаль.

– Знаешь, возьми вон тот порошок. Выбери под цвет лица. Я смешиваю их с клеем и замазываю небольшие трещины и швы на доспехах. Если хорошо получается, найти разницу невозможно. Ты можешь смешать немного с маслом, что мне дала, и нанести на кожу: замазать на время татуировки.

– Я знаю, как это делается. Татуировки мне не мешают. – Октис захотелось передумать, снять накидку, обувь и вернуться наверх. Но менять уже принятые решения не входило в перволинейные правила.

– Как хочешь. – Сказал Хмарей, не отрываясь от работы. – Народ в округе непритязательный. Городские жители в основном не носят татуировки. Их носят семьи-кланы, что живут на хуторе, гулящие девицы, бандиты, воины и дворяне. Простые люди не отличат татуировку одних от других – только по одежде. А в городском платье, пускай и приличном, у тебя мало вариантов.

Она вздохнула. Открыла сумку, достала маленький флакончик и взболтнула его.

– Я знаю про масло – у меня свое есть для такого случая. – Объяснилась Октис. – Я заранее смешиваю нужные краски.

Она нашла кусок чистой тряпицы, смочила в смеси, нашла стальную полированную пластину от какого-то доспеха. Ее передернуло, когда она всмотрелась в отражение, но отступить Октис все же не решилась.

– Эти татуировки тебе мешают? – Заметил портной. – А на руках не будешь?

Октис все еще хотелось передумать, но оставалось уже совсем немного. Внимание Хмарея к деталям ее жизни все больше раздражало. Кожевник хорошо работал и уже разделался с юбкой, но лучше бы он знал о ней поменьше. Октис закончила с руками, взяла один из кошелей и вышла наружу, ничего не сказав хозяину и забыв побеспокоиться о сохранности своих вещей.

Она сделала пару неловких шагов на крыльце. Вокруг сновали люди. Лужа подсохла. Вместо того чтобы месить грязь, ноги идущих теперь поднимали пыль. Мало кто обращал на нее внимание. Один прохожий мужчина ее возраста, оглядел ее снизу-вверх и улыбнулся. Просто так улыбнулся, почти не замедлив шага и не сменив направления.

Что ж, я действительно могу с этим справиться. – Убедила она себя и засеменила вперед на деревянной подошве. Без привычной тяжести и жесткости формы ей казалось, что она голая и беззащитная в этой толпе – балансирующая на грани падения с обрыва. Только теперь Октис ощутила гулявший по городским улочкам ветерок, и вынуждена была придерживать полы платья рукой. Образ уязвимой, нуждающейся в помощи мужчин, девушки был приближен настолько, насколько Октис то позволили Творцы.

Для торговки-Змеи города оставались в первую очередь, системой защитных сооружений, которые надо преодолеть, либо отстоять. За сезоны она так и не смогла отвязаться от этой солдатской привычки. Каждый раз, когда бывшая перволинейная видела узкую улочку, она думала, что ее построили такой специально, чтобы замедлить войска наступавших. Любой дом, увиденный ею, представлялся ей атакованным солдатами или разрушаемым от падения метательного снаряда.

В остальном город виделся ей сосредоточением именно тех заведений, которые она и посещала. Трактиров, постоялых дворов и лавок. Местом, которое пожирало все, что не предложишь, отдавая взамен услуги и готовую еду. Много готовой еды. Воло был не исключением. Где бы она ни оказалась, везде шла торговля: телом, товаром, услугами.

Она направилась вниз по улице ремесленников. Здесь было много домов, подобных дому кожевника. У одних на крыльце сидели владельцы, занимаясь своим делом и служа рекламой самим себе, у других были пошарпанные вывески, где-то – просто настежь открытые двери.

Она купила по пути жаренные каштаны. Заплатила положенную сумму и запустила руку в мешок, ухватив столько орехов, сколько смогла. Пошла дальше, иногда останавливаясь и осматриваясь по сторонам. Еще до городской стены обстановка стремительно теряла привлекательность. Чем дальше она отходила, тем беднее и проще становилось место. Потеряв интерес к унылым однообразным задворкам, Октис свернула с улицы и направилась в сторону городского центра.

Быстро кончившиеся каштаны коварно пробудили в ней настоящий аппетит. Добравшись до участка ладной деревянной мостовой, она нашла заведение под стать своему внешнему виду. Открытые двери, большие окна, несколько столиков снаружи на улице, за которыми огороженные высокими подиумами и оградами чинно сидели горожане, в том числе и женщины – в нарядах похожих на платье Октис.

Что ж, мой вид в этом месте не должен привлекать к себе внимание. – Октис решила сесть внутри. Она вытерла подошву о половичек на входе, и уселась, как подобает даме в ее платье, на длинный почти пустой топчан перед таким же длинным столиком – по другой конец сидела только пара мужиков. Немногочисленные посетители больше ели, чем праздно болтали и отдыхали. День уже перевалил за середину и начал клонится в сторону вечера, но время отдыха и пьяного разгулья еще не наступило.

– Что будем? – Обратился к ней худощавый парень из местной обслуги.

– Принеси мне пива... и чего-нибудь к нему...

– Мясо? Рыбу? Зелень?

– Давай рыбу.

Некоторое время, без пива и рыбы, Октис поскучала без дела. Поставила локти на столик, заправила локоны за уши, чтобы увеличить обзор: она вынуждена была сесть спиной к проходу, что вызывало в ней тревогу.

Принесли пива в деревянной кружке и дощечку с заботливо порубленной и почищенной рыбой.

– Оплата сразу?

– Ну что вы – кто же берет оплату сразу? Это же словно выгнать клиента. – Сказал слуга и направился сторожить выход.

Еще немного и ты опять привыкнешь к удобствам. – Предостерег уже дававший сегодня о себе знать внутренний голос, и она почти не заметила в его тоне соблазнителя, именно того и желавшего.

Впрочем, привыкать на этот раз не пришлось – еда оказалась не самой лучшей. Видимо, нужно было идти дальше к центру города.

Она долго растягивала сомнительное удовольствие, пока рядом на непозволительно близком расстоянии на топчан не присел мужик с бутылкой вина и стаканом. Октис, продолжая лениво пережевывать соленую рыбу с ароматным привкусом несвежести, медленно повернула голову – посмотреть на участника возможной предстоящей драки.

Нет. Она ошиблась: выражение «мужик» никак к нему не подходило. Мужчина – вполне себе видный и ухоженный. Гладко выбритый, старше ее на пару-тройку сезонов, будто специально одетый по городской моде чуть небрежно. На лице был, видимо, след от какой-то болезни: с правой стороны ото лба через висок и на щеку шла кожа чуть отличная от остальной. Едва заметная, если смотреть с того расстояния, с которого смотрела она.

– День добрый, госпожа. – Улыбаясь, заявил он.

– Добрый, если не шутите. Только я не госпожа. – Проглотив рыбу, ответила Октис.

А вот и мужская компания! – Она постаралась вести себя спокойно – хотя бы до поры.

– Это просто выражение. Вполне применимое в подобной обстановке. Допустимо, если мы перейдем и на другой уровень. Как мне тогда тебя звать?

– Допустим, никак. Если вы отсядете, с позволения сказать, на несколько своих задниц от меня, нам обоим будет гораздо проще.

– Что ты. Я, пожалуй, откажусь. Подумай, что тебе терять от моего общества?

– А что вам от общества моего?

– Быть может, мне интересно. Ты весьма занятная особа. Я бы допустил, что твоя внешность даже весьма экзотична для этих мест. Хотя сама ты – уроженка Эдры. Я думаю, что род твой с Загори.

Октис покривилась.

– Это не так.

– Что именно? Что ты не привлекательна? Что ты не верноподданная царя Седимира? Или ты не имеешь отношения к нашему северо-восточному соседу?

– Мои родители не жили в Загори, мои деды и бабки не жили там. Я могу только ненавидеть Загори, как положено верноподданной. А до моей красоты мне все равно: я-то ее не вижу – от того мне ни холодно, ни жарко.

– Тем не менее, Твердь дала...

– Пусть ваши люди отойдут! – Отрезала она.

– ... хмм, какие мои люди?

– Когда вы подсели ко мне, последовательно четыре человека пересели в наше окружение. Они, конечно, стараются делать вид непричастный. Но глазами не умеют смотреть по сторонам. Только крутят башками. Мужики вообще не умеют держать обстановку целиком: уставятся куда-нибудь и пялятся.

– Вот как? А я подозревал, что за этим платьем скрывается совсем не луч Матери, но чтобы так...

– Угадали, – Октис повернулась и изобразила вполне искреннюю невинную улыбку, – под платьем у меня ничего нет. Это вроде как не положено добропорядочной горожанке? Но и вы-то, скорее всего, не в курсе. Думаю, что мы здесь оба в чужой одежде. Пусть двое, те, что ближе к выходу, уйдут в дальний угол.

– Зачем?

– Затем, что они меня нервируют. Я в крайне проигрышном положении: не смогу справиться даже с одним из ваших парней.

– А зачем тебе с ними справляться?

– А вам зачем? Любите ставить женщин в безвыходные положения и неудобные позы? Не я к вам подсела, и не я наслаждаюсь нашим обществом!

Собеседник кивнул двоим и указал на маленький столик в углу заведения. Потом недовольным взглядом прошелся по одному из оставшихся.

– Так лучше? Хорошо, – вздохнул мужчина, – и кто же ты?

– А вы кто? Ну, впрочем, можно догадаться. Руки не затерты. Не воин, умеете с оружием обращаться, но не занимаетесь этим часто. Не замечая того, обращаетесь ко мне на «ты», в то время как я все еще говорю «вы». Путешествуете в компании охраны. Бреетесь хорошей бритвой. И еще… я, дура, подумала, что это сыпь на лице, шрам от кожной болезни или еще что. А вы просто замазали татуировку.

– И ты тоже, значит. Ха! Я тоже подумал, что у тебя след под глазом. Хотя ты редко поворачиваешься.

– Вы – дворянин. Замазали родовую вязь на лице. Оделись в городской костюм и с охраной поехали развлекаться.

– Угум. – Согласился собеседник. – Ловко. Что ж я не совсем ошибся с интересом. И кто ты сама?

– Вы все-таки не представились...

– Пусть это останется в тайне. Иначе, согласись: путешествие инкогнито от этого многое теряет.

– Это не по этикету. Ну да ладно. – Вздохнула Октис.

– Ну и ты? Или это тоже тайна?

– Я – отставной перволинейный царской армии Эдры.

– В звании?

– Я была ведущим на момент отставки.

– Конечно. Личный полк Царя Еровара. А я видел вас. В… – Он чуть замялся, будто подбирая нужное воспоминание. – На похоронах царя. Пышное тогда было прощание. Двадцать пленных миррорских солдат кинули в погребальный огонь. Живыми.

– Я этого не видела, нас не пустили... как положено – провести Царя в Царство Дыма.

– Я видел вас во внешней охране.

Октис недовольно пшыкнула, отставив кружку с пивом.

– Быть в царской охране – почетно. – Возразил знатный собеседник.

– Быть победителем – почетно, быть на марше победителей – почетно, вести в последний путь своего Царя – почетно. Быть украшением стен – нет.

– И Седимир...

– Распустил нас.

– Ну, милая, дворяне в курсе вашего роспуска – это называется иначе.

– Мы не желали ничего плохого.

– Поэтому формально вас не преследуют.

Она замотала головой.

– Мы прокляты. Договор расторгнут. Даже негласный договор с Царем.

– И ты осела тут – рядом с царской землей? Живешь как горожанка?

– Нет. Это – показуха. Я не живу в городе. У меня нет дома. Это платье не мое. Я не дождусь, как хочу снять его!

– Как раз в этом я могу тебе помочь.

– Вы не потеряли ко мне мужской интерес, когда я сказала, что была перволинейным? Ведущим? Ведущего не дают за отсидку в тылу.

– Извини. Я не знаю, как это делается.

– Что именно? Что делать с женщиной?

– Нет, как убеждать ее раздеться перед этим. Деньги? Ну, не знаю. Чем я могу занять тебя? Может, сыграем… в Осаду, например, для интереса? Вдруг время, проведенное со мной… изменит… твои…

Октис покривилась так, что князь сам решил не продолжать.

– Ненавижу Осаду! – Прошипела она.

– Ладно. Я не умею упрашивать. Мне тяжело быть непрямолинейным. В высоком кругу мне это прощают, более того – по правде, такая смелость скорее привлекает ко мне, чем отталкивает. А в простом обществе... простые люди делают то, что я хочу. Ты остаешься привлекательной особой, даже будучи отставным ведущим. Да, ты опасна, но тебе нет причины меня убивать. Дружить со мной лучше, чем ссориться. Грабить бесполезно – я не ношу с собой ничего серьезного.

– Серьезного. – Цыкнула она. – Вы, верно, не знаете, ради какой мелочи иной раз могут убить человека…

– Как мне добиться твоего расположения? Я мог бы приказать парням утащить тебя силком и даже приструнить. Но ты ведь не передумаешь?

– Что? Жалеете, что застали меня не на царской земле?

– Принуждение – не то, чего я хочу. – Признался он. – По крайней мере, не силой. Мысль об этом мне даже противна.

– Князь – ведь так? А почему я? В этом городе полно девиц поприятней меня. Да по всей Эдре их полно. По всей Тверди.

– Я увидел тебя на улице. Ты привлекла мое внимание какой-то… излишней вольностью.

– Какой именно? – Удивилась Октис.

Князь задумался.

– Ты широко расставляешь ноги при ходьбе и когда встаешь на место. Несмотря на пышность, твоя туника этого не скрывает. Некоторым женщинам стоило бы знать, насколько их закрытые платья позволяют рассмотреть их фигуру. Дворянок, например, этому учат.

– Так женщины вашего круга и вовсе носят опасные платья.

– И заметь – умеют это делать.

– Князь, отпустите меня. – Вдруг честно попросила Октис. – Я не по этой части. Если хотите, я могу посоветовать место, в котором исполнят все ваши желания.

– Все мои желания исполнят на моей вотчине – в моем замке.

– Что же вы здесь забыли? – Она чуть осунулась, поняв, что князь не намерен так просто с ней распрощаться.

– Моему отцу недолго осталось княжить. Он доживает последние сезоны. Вот я и решил напоследок эти славные деньки провести вдалеке. Побывать самозванцем в подобных местах. В таких, где недворянка может так смело отказывать мне.

– А не боитесь, что батюшка ваш отдаст жизнь Творцам, пока вы тут развлекаетесь? Процесс передачи власти у вас, вроде как, деликатный?

– Мне нечего боятся. Всех братьев я давно устранил. К отцу приставлены верные мне люди...

В заведение вошли двое из представителей городской стражи. Октис повернулась взглянуть на них. Один из стражей внимательно посмотрел ей в лицо, затем увел взгляд на бумагу перед собой.

– Приказом главы городских стражей, за подписью городского главы: Разыскивается женщина, черноволосая, с татуировкой на лице, в броне и черном плаще, по обвинению в убийстве и грабеже троих добропорядочных купцов.

Стоило только одному договорить, как оба вышли обратно на улицу и пошли выполнять свои обязанности дальше.

Октис отвернулась. – Теперь еще и это. – И без того ее напряженный разум стал заполняться отрезвляющим страхом. Настолько глубоким, что никаким самоубеждением нельзя было ему помешать. Она знала, у нее могут быть неприятности с властями, но не задумывалась толком какие и как быстро. Обычно она имело дело с грабителями за стенами городов, но не часто – внутри. Еще реже – с повязанными местным законом.

Ей тут же представилось, как ее окружают эти второсортные стражники. Одного, другого, еще нескольких – она раскидает. А дальше – их все больше и больше. И она будет стараться куда-то бежать, как зверь, затягивая силки все крепче.

Октис начала корить себя за всю эту игру с переодеваниями, будто эта маскировка не спасла ее только что.

– Не стоит об этом беспокоиться так. – Голос князя вернул ее в реальность.

– А вы, я так посмотрю, вообще не способны чему-то испугаться? Бежали бы от меня, как от заразы…

– Скажем так, то качество, которое меня в тебе привлекло, лишь полнее раскрылось. Нам всем кто-то переходит дорогу. – Он пожал плечами и процедил простое вино из стакана.

– Вам – ваши братья?

– Либо я – либо они. И не стоит тебе беспокоиться о доносе. Я тебя не сдам.

– Вы, может, и не сдадите. Но другие могут.

– Никто тебя не сдаст. – Тихо успокоил он. – В Воло удивительно скупой городской глава. Никакая награда доносчика не ждет. Только если пачка оплеух. Никто и не спешит. Я до сих пор не изменил твоего решения?

– Вы так стремитесь во что бы то ни стало? А если вам в лесу выловят дикую травору, вы тут же объезжать ее станете?

– Какое сравнение! Мне даже льстит…

– Рада, что вам понравилось. – Безрадостно ответила Октис.

– А если бы я нанял тебя на работу?

– Какую?

– Ты могла бы стать моим… охранником. Если ты заметила мою свиту, думаю, ты не хуже их четверых.

– Нет, – Октис растеряно замахала головой, – я потому и беспокоилась, что с ними не справлюсь.

– Но ты могла бы быть ближе, чем они. – Князь сменил интонацию на более официальную и деловую. – Я предлагаю тебе договор. Гласный, добровольный.

– Как вы бесстрашны и быстры! – Воскликнула она. – Не боитесь пригреть змею на груди?

– Нельзя без опасностей. Я привык доверять своим желаниям и не привык не получать того, что хочу. Если князь будет сомневаться, как ты того хочешь, он просто не будет князем. Неужели распрощаться с буднями вольного ведущего для тебя такая плохая перспектива? Уверен, что сейчас тебе даже свидетель в роскошь. Многие согласились бы и на меньшее…

– Я… не ищу себе хозяина.

– Не все хозяева поступают так, как поступил с тобой Царь. Подумай. Сейчас я вправе действовать иначе. Сдать тебя властям. А после твоего осуждения выкупить твой принудительный договор. Вот и по закону ты уже моя.

Октис уставилась на него и ненадолго замерла.

– Но вы ведь так не сделаете. Это же принуждение… а оно вам противно. – Желая убедиться в этом и чуть ли не вопрошая, тихо проговорила она.

– М-да. – Князь расправил плечи, почувствовав разочарование.

– Сила и Закон, да? – Почти улыбнулась ведущая.

– Они самые. – Подтвердил он. – Ничто так не дополняет друг друга.

– Сначала вы подумали о силе. Затем нашли закон, к которому ее сможете приложить. Но вы знаете, что ни то, ни другое со мной не будет гарантией.

– Да, ведь я все же прекрасно понимаю, с кем говорю. – Он дотронулся до ее руки, и на какое-то время Октис ему это позволила. – Твои верность и слово – и я оставлю тебе твою опасность.

– Князь, – контакта было предостаточно, она убрала руку, – я же говорила: если надо, я подскажу вам адресок с девочками в этом городе. Уверена, они смогут исполнить любое ваше желание. Найдут вам опасную опытную девицу, которая вас и отшлепает, и пригреет после. А если этого мало, то есть у них несколько специалистов в округе с замечательным стояком…

– Жаль. – Вздохнул князь, простив ей крайнюю вольность в словах. – Мы оба многое теряем от того, что ты не хочешь считать себя женщиной. Можешь идти.

Октис посмотрела на дно кружки и встала из-за стола.

– Знаете, на самом деле, было приятно с вами поболтать, и... – она повернулась к вероятному ведущему охраны, – посидеть в вашей тесной компании. Но, боюсь, пока я не готова осознать свою женственность, став вашей круглосуточной прислугой.

Октис потянулась к кошельку на поясе.

– Я заплачу за тебя. До встречи.

– Что ж, замечательно. До встречи, князь.

Она поклонилась по всем правилам и выскочила наружу.

Результат этого разговора являлся ничем иным, как проявлением княжеского великодушия. Октис это понимала и была в какой-то мере благодарна. Князек вполне мог постараться взять ее силой. Даже здесь – посреди города. Возможно, у него были бы проблемы с местным законом, но при разбирательстве княжеское слово против ее…

К тому же вариант с выкупом принудительного договора действительно был возможен. Но случайный князь, столь настойчивый, не собирался ей этим угрожать. Сколько бы богоподобных на ее месте сдались бы такому напору и согласились на какой угодно договор? Жизнь при князе, под его непосредственной защитой – редкая привилегия.

И ведь если бы она согласилась, вся ее ответственность перед городскими властями перешла бы на нового хозяина. Уж князю не составило бы проблем договориться.

А что, если он – всего лишь жулик? – Промелькнуло в голове. – И вся его шайка лишь развлекается так, угрожая доверчивым городским бабенкам? – Она ненадолго задумалась об этом. Взвесила доводы «за» и «против». Но все это быстро вылетело прочь на вечерний воздух, уступив место страху перед разоблачением.

По пути к Хмарею Октис встретила несколько патрулей, но ни один ее не остановил. Пристальный взгляд стражника в том заведении оставался единственной ее проверкой. Женщина, семенящая в городских сандалиях, просто не могла быть убийцей и грабителем. Впрочем, оставалась возможность того, что стража зашла к кожевнику. Обнаружив его тут же у входа за ремонтом выпуклого женского нагрудника... у них бы не осталось вопросов.

Засада, они могли устроить там засаду! – Бушевало в голове. – И все равно мне придется идти туда. Потому что мне нужна моя одежда!

Меньше всего в жизни ей хотелось попасть в казематы городской управы. В этой обуви, в этой одежде, без оружия, в ловушке ленивой, но многочисленной стражи у нее было мало вариантов. В мыслях начала проноситься сцена самоубийства – надо только выхватить колющее оружие у одного из нападающих.

Октис подошла к дому Хмарея. Осмотрелась. Стражи не было. Она обошла все прилегающие закоулки, ничего не нашла, кроме внимания пары зевак, уже отдыхающих в этот ранний вечер.

Зайдя на крыльцо, она все же заранее сняла сандалии. Приоткрыла дверь, заглянула внутрь: портной сидел за рабочим местом, уткнувшись носом в нагрудник. Октис протиснулась в прихожую и вытянулась, словно по команде.

– Стража была?

– Да стучал вроде кто-то, но я не отозвался и они ушли.

– С незапертой дверью? Не может быть, Хмарей! Это их работа, неужели они такие идиоты?! – Она побежала на второй этаж, не в силах сдержать страх.

Там никого не было.

– Мне надо срочно собираться. Ты закончил?

– Надо подшлифовать замазку. И я не исправил еще железо...

– К Богам! Сама оботрется! Что с нагрудным щитком? Ты его переделал?

– Да. Теперь тебе достаточно стянуть два ремня спереди и спрятать их под щиток. Это удобно.

– А ты откуда знаешь, что удобно? Ты примерял?

– Ты ушла, а манекен не очень-то чуткий на ответы. – Осекся Хмарей.

– Моя одежда – ты надевал мою одежду! – Взревела она. – Ну хорошо, ты просто так влюблен в свою работу! Возьми эти деньги. Только избавься от кошелька тут же.

– Щедро. – Наконец, улыбнулся Хмарей. Рисковая затея все же обернулась хорошим доходом.

– Здесь и за платье, и за сандалии. Помоги мне сложить вещи.

Форма с трудом влезла в сумки. Октис нацепила обратно обувь.

– Я положил тебе катушку хороших ниток в потайной карман. Они лучше для ремонта, если вдруг штопать опять начнешь. Такими даже ведающие пользуются. Понимаешь? – Октис понимала, но знания Хмарея ей по-прежнему не прибавляли комфорта. – Может, мне помочь нести твои сумки?

– Нет. Кожевник, помогающий девушке нести ее сумки – это слишком подозрительно. Прощай, Хмарей. Избавься от кошелька прямо сейчас.

Темная ноша никак не вязалась с легкой нежной туникой. Но других вариантов не было. Октис выглянула в окошко, убедившись в отсутствии стражи поблизости. Вышла и поспешила обратно в сторону рынка.

Возвращаться назад через площадь – открытое пространство, да еще и место преступления – она не решилась, свернув на улицу в обход. Быстро начались жилые неприветливые дома, прохожих становилось меньше. Все сходилось на том, что она приближается к Дому Дали. Но сначала Октис все же испытала на себе внимание властей. Одинокий стражник уперся задом в каменный контрфорс и уставился на нее. Впрочем, оценил он разве что ее ноги и бедра, поднимавшие в воздух складки платья.

Немного поплутав по безликим улицам, она нашла знакомый бордель, где оставила Светлотрава. Этим вечером заведение явно испытывало больший мужской интерес, чем вчера. Гулкая компания подняла праздник на первом этаже, слышимый еще с улицы.

– Тебе идет это платье. – Сказала Даля, уже стоявшая во всеоружии на крыльце. – А походка у тебя – так и просто дворянка!

– Спасибо, я стерла в кровь когда-то ноги ради нее.

– Только так ее и можно получить. – Знающе кивнула хозяйка, будто была в курсе всех дворянских дел.

– Я сразу за седлоногом. Хочу успеть до закрытия ворот.

– Не рассказывай, я слышала. Как все стихнет, будем рады тебя видеть вновь.

Светлотрав ходил взад-вперед по пустому загону. За сутки седлоног выспался так, что заскучал на одном месте не хуже Октис. Даже у его безделья и лени были пределы.

Тонкое платье Октис не подходило для езды, ей пришлось постелить кожаную юбку на спину седлонога. Села верхом по-женски – боком, согнув правую ногу спереди, чем привела Светолотрава в замешательство. Они тронулись. Октис поторапливала седлонога, но усидеться в этой позе ей самой было трудно.

Мост, через который она въехала в город, еще не подняли, но там уже крутилась кучка стражников. И один махал рукой именно ей. Она совладала со страхом и желанием промчаться мимо, так как верно рассудила, что в этом случае слетит с седлонога прямо им на руки.

– Да, в чем дело? – Манерно обратилась она.

– Госпожа, к вечеру дело идет. – Объяснил стражник. – Мы поднимаем мосты.

– Подождите пока я проеду.

– Но, госпожа, городской девушке одной в это время за стенами небезопасно. Переждите до утра.

– Меня ждет муж в пригороде и дорога близкая. – Объяснилась она.

– Дело ваше, спешите.

– Спасибо за ваше участие.

Стражник улыбнулся. А Октис после притворной улыбки так покривила лицом, что чуть не выдала себя.

Мишень

– Ненавижу эту смену. Мы могли бы стоять подальше от мишеней и собирать копья, только когда они упадут на твердь. Ну, или в цель попадут...

– Сейдин, тебе просто лень тащить их обратно.

– Мы тут не только, чтобы тащить их. Мы должны знать как это – быть под атакой копей!

– Крик, мастер далеко – он твоей бравады не услышит.

Три едва зрелые Змеи стояли в поле в полном обмундировании среди нескольких мишеней. Им было за двадцать слияний. Время, когда в другой жизни они бы уже приняли участие в смотринах. Оттанцевали бы свое – показали бы свои выносливость, округлость бедер и прочие полезные в семейном быту свойства. За красавиц бы дали выкуп. А собранный выкуп стал бы приданым тем, кто так и не наторговал себе цену.

Таков был обычай в Змеевой долине, но жители ее слыли хитрецами и никто из них не собирался этого отрицать. Чьи-то семьи складывали общий выкуп, чтобы невеста досталась в нужные руки. Кто-то сговаривался или угрожал другим, чтоб не смел перебивать цену. Кто-то нарочно записывал молодую в дурнушки, чтобы и ее взять, и приданое сорвать. Тактик и планов каждый сезон изобреталось столько, что они не редко мешались друг другу и сплетались в тяжело распутываемый узел. Но об этом Змеи не знали и не узнают уже никогда.

На каждой их лысой макушке вилась черная змея, делившая шесть знаков напополам. На одной стороне были «истинность», «храбрость», «ведущий». На другой – «наш», «творцы», «победа». Если читать согласно трехстолбцовой системе, где первый столбец – признак, второй – объект, а третий – действие, выходили фразы: «Истинная храбрость ведет вперед» и «Мы – творцы нашей победы».

Письменность богоподобных имела множество правил, уточнений и разночтений. Настолько, что и священные тексты Прямого Писания, призванные быть самыми прямыми и точными, без объяснений сведущего церковника можно было истолковать как угодно. Вечные знаки Змей, наверное, тоже могли быть переиначены, но ни одна из курсанток до того не додумалась.

Крик была жилистой, но с пухлыми губами. Высокая. Нос с горбинкой. Она напоминала крупного мощного человека, которого высушили, убрав все лишнее.

Октис – крепкая, среднего роста. Скуластая, с плоским подбородком. Ее лицо могло бы показаться грубым, если бы не ее курносость, густые брови, будто подкрашенные ресницы и карие глаза – настолько темные, что невозможно различить зрачки. Такие черты заставляли работать на себя любые очевидные недостатки.

Ну а Сейдин была и стройной, и высокой, и подтянутой. Треугольный подбородок, небольшой прямой нос, острый взгляд. Она была идеальна, хотя бы по мнению Октис. В отличие от большинства Змей, ее брови были цвета золота. Тем же цветом покрывалась голова, размывая контраст черных татуировок, когда Сейдин временила с бритьем.

Но на смотринах все бы парни выбрали Октис. Потому что такая крепкая жена в хозяйстве пошла бы лучше всего. Октис была воплощением Тверди. От одного взгляда на нее у молодого предприимчивого крестьянина все мысли бы сводились к своему хозяйству. А именно: к расширению сарая, к обновлению забора и ворот, к покупке дойной коровы…

Но все это было в другой жизни.

Очередная серия учебных копий врезалась в твердь рядом с ними. Ни одно не попало в мишени. Девушки собрали копья и уложили к остальным. Крик подняла увесистую охапку и сгрузила на руки Октис.

– Твоя очередь. Вперед!

Держа перед собой копья, Октис побежала обратно на передовую по краю поля. Шагах в шестидесяти стоял мастер и три ряда таких же, как и она. Разница между ними была лишь в том, что сегодня те ждали своей очереди, брали копье, разбегались, бросали, не попадали, возвращались в конец, а Октис по другую сторону поля уворачивалась от этих копей, потом собирала и несла обратно. Конечно, тоже дождавшись своей очереди.

– Быстрее, Октис! – Прокричал мастер.

И она прибавила шаг, хотя и прежний режим был на пределе возможностей.

Надо было бежать с меньшей силой. – Думала она. – Он бы в любом случае это рявкнул.

– Быстрее, я сказал!

Октис добежала, повалила копья в общую кучу. Остановилась отдышаться.

– Октис, обратно! – Не унимался Кудр. – И скажи, чтобы они к мишеням ближе подошли. Еще немного к лесу – и получите свое, как дезертиры. Лин, чего ждешь? Копье в руки! Копьем не виляй! Как букет несешь!

Октис побежала обратно, как могла.

В полном костюме на жаре под двумя светилами, – злилась она, – тяжелее этого только бежать в другую сторону с копьями.

Несколько раз по дороге она услышала нагоняй от мастера в свой адрес.

– Получишь ты порцию взысканий, Октис. Я отсюда слышу, как он на тебя орет. – Хмыкнула Крик.

– Он... он на всех орет, – она наклонилась отдышаться, – и я что бы... не сделала... все равно мало!

– Он просто на тебя поставил.

– Я не беговая крыса, Сейдин!

Хотя как раз себя так и чувствую.

– Не в этом смысле. – Сказала Сейдин, собирая новую партию упавших копий. – Он уверен, что ты самая способная. Вот и придирается к тебе.

– Да любимица ты Броненосца вот и все! – Отрезала Крик. – Какая ты тут лучшая? Среди кого? Посмотри на этих куриц. Да тебя вместе с ним Творцы левой рукой делали! Хоть бы в одну мишень попали!

Крик уставилась на Сейдин и Октис, а когда развернулась обратно одно из копий угодило ей ровно в грудной щиток. Копье отскочило, напоследок ударив ее древком в лицо. Крик отлетела назад и распласталась на траве. Из носа полилась кровь, но она взялась руками за грудь и начала ворочаться по траве.

– Боги, продохнуть не могу... – Прохрипела она.

– Ну, хотя бы в одну мишень они все-таки сегодня попали! – Сказала Сейдин.

Вместе с Октис они тихо давились от смеха, смотря, как Крик ползает в стороне. С передовой до них доносились отголоски чужого ликования. Метатель, чье копье угодило в живую мишень, праздновал успех. Кудр, не сдвинувшись с места, пристально смотрел в другой конец поля – на них, но, когда Крик все же задышала и поднялась на колени, отвернулся, не проявляя больше интерес.

Коса

Прошел один оборот Брата с тех пор, как Октис побывала в Старом Ключе. Крик Мишень послала ее в Каменный лес, словно в самую дальнюю точку, которую только могла вспомнить. Но Октис ни разу не усомнилась в своем намерении встретить кого-нибудь из бывших соратниц. Лишь бы узнать хоть что-то о Сейдин. Любую мелочь – даже от Вторы Птащ.

Эта Змея забрела так далеко, – думала она, – на самый край Тверди землепашцев. Если не дальше. Зачем?

Зачем идет к ней Октис? Почти пройдена Эдра, впереди западные земли – и все только ради того, чтобы повидаться со Второй и обмолвиться словом о Сейдин.

А ведь Втора Птащ действительно ненавидит Октис. Недолюбливала черную ведущую еще до того, как ее возненавидели все остальные. А теперь и подавно должна желать ей смерти. Однако и сама Октис когда-то презирала Втору. Хоть и избежала та наказания, но клеймо труса и дезертира всей тяжестью осуждения их общества легло на ее плечи. Репутация Октис требовала обязательного презрения к подобным бабам. Особенно – к Вторе Птащ. Даже когда та добилась успехов в Синем отряде, ведущая Черного отряда, в отличие от других, оставила первое мнение при себе. Теперь же и речи не шло о таком отношении.

У Октис не было никаких планов. Никаких обязательств. Корней, которые бы удерживали ее на одном месте. После Старого Ключа она выбрала далекий Каменный лес местом, до которого доберется на этот раз. На ее пути было множество населенных пунктов: городов, деревень, хуторов – и ничто ей не мешало по-прежнему заниматься торговлей. Октис не страшили опасности ее профессии и незнакомых земель. Опасности Каменного леса и опасность самой встречи с Второй Птащ. Думая об этом, Октис каждый раз приходила к тому, что она просто не боится смерти. Нет, конечно, смерти боится каждое живое существо – на то оно и живое. Но, по крайней мере, сейчас представляемые в голове сцены возможной собственной гибели никак не могли повлиять на ее планы. Она все равно найдет Втору Птащ и расспросит ее о потерянной Сейдин. Как бы ни были малы шансы успеха этого предприятия, в конечном счете, Октис ничего не ставила на кон против того. Разве что свою жизнь. А она, по мнению самой владелицы, не стоила много. Даже вознаграждения за поимку в местах, где была таковая объявлена. Даже десятой доли собственного накопленного богатства. А случайное мужское внимание, призванное повысить женское самомнение, грозившее порой придать ей завышенную и вполне конкретную цену, вместо того только обесценивало ее лишний раз.

Верхом на Светлотраве Октис приближалась к городу Кулону. Оставалось не так уж и много, когда на дороге количество встречных мирян необычайно возросло. Конечно, у города любая дорога становилась оживленней: люди добирались до деревень и хуторов поблизости, разбредались на перекрестках в другие места, – но на этот раз все было иначе. Угрюмые люди шли нескончаемым потоком, и, чем дальше Октис смотрела вперед, тем плотнее он становился. Одинокие, по двое, по трое, небольшие кучки, целые семьи. Никто сам не собирался объяснять ей причину этого шествия. Собравшись с мыслями, Октис выбрала подходящего на вид старика и пристала к нему с расспросами:

– День добрый, если он еще может быть таким. Что происходит? Откуда вы идете?

– Не иди в город. – Дед сразу перешел к делу. Его голос не был уж таким старческим, но усталость и тревога брали свое. – Поворачивай и езжай обратно.

– Что в городе?

– Войска в городе. Они подошли ночью и к утру заняли город. Все, кто смог, ушли – с предместья и крайних домов. Остальные остались там – с солдатами.

– Это что – война?

Кулон был фактически пограничным городом. Хоть и маловероятно, но армии западных царств могли все же пробиться через южную тропу.

– Я не знаю, как теперь звать это… – Вздохнул старик.

– Почему?

– Это были наши…

– Кто наши? – Уточнила она, уже догадываясь что к чему. – Эдрийцы? Эдрийцы заняли эдрийский город? Что в этом такого?

Старик не нашел, что ответить, и молча продолжил свой путь. Кричать ему в след Октис не собиралась. Для расспросов она выбрала следующую женщину чуть старше себя:

– Почему армия вступила в город? Что они там делают?

– Судят. Они там всех судят…

Судят, значит… – Октис вспомнилось змеиное прошлое. Когда-то для нее было привычнее находиться по другую сторону противостояния – не с этими людьми. Но теперь что-то требовало от нее решить за кого она сейчас: за жителей, которые покинули свои дома или остались терпеть над собой суд, либо за армию, которая, как и она когда-то, вершила над виновными свое представление о законе.

– В чем они виноваты? В чем вы виноваты?

– Это церковь… – Сказал уже поравнявшийся с ней мужчина с ровной черной бородой.

– Что?

Он остановился перед всадницей. Ему давно хотелось выговориться, но никто из сопровождавших его не хотел говорить и тратить на это силы.

– Это все из-за Прямого Писания. В городе стало слишком много иносказателей. Слишком много людей их слушали. Трудно уже было разделить Писание от других слов. Слишком уж все было вместе. А потом церковь решила наставить людей и разделить прямое отнепрямого. Но их не стали слушать. А потом на площади повесили троих: ведущего городской стражи и двух монахов. Только один из монахов был другой – не совсем он…

– Ведающий?

– Да. Эти – другие. А потом церковь, которая закрылась и не желала впускать людей, которые не следовали прямому пути, они… ее открыли и… всем открыли, все вынесли…

Октис хмыкнула. Церковь, иносказатели – ей хотелось очутиться в другом мире, подальше от всего этого.

Кто-то из знакомых мужчины подошел к нему сзади, положил руку на его плечо и увел с собой, бросив на всадницу взгляд исподлобья. Иногда Октис забывала, что по-прежнему носит отличительные приметы эдрийского перволинейного, что множество людей их вполне способны распознать, но сейчас ей об этом напомнили. Она отъехала в сторону – в поле, перескочив заросшую высокой травой канаву.

Да, даже если Октис в этом деле примет сторону эдрийской армии, это никак не поможет ей впереди. Она была одна. Она была женщиной – к сожалению, все еще привлекательной. Она была богата – хотя бы уже одним седлоногом. И речи не шло идти теперь рядом с тем местом, где дали волю солдатам.

Октис достала и развернула карту. Пергамент был гораздо старшее владельца: кожа подтерлась и замусолилась, но выжженные очертания дорог, городов, лесов и гор все еще служили своему назначению. На карту впритык были нанесены юго-западные земли Эдры и южные земли западных царств. Снизу дугой значилось море, которое Октис никогда не видела. Слева в нижнем углу уместился искомый Каменный лес. Дальновидный автор не стал отмечать границы государств и княжеств – лишь очертил неровной линией Твердь за Каменным лесом и выше. Однако бывшие владельцы были куда проще в обращении с его работой: очертания политических границ не раз наносились простыми чернилами, не раз исправлялись – и теперь гладкая кожа карты была покрыта паутиной многочисленных исправлений.

Согласно приобретенному недавно источнику выходило так, что дорога через Кулон была кратчайшим путем до западных земель. Оттуда шла основательная линия до западного города Переклона, перед которой расступался Донный лес. Который в свою очередь был обозначен на карте какой-то уж слишком зловещей и непроходимой стеной. Дальше от Переклона до Серчатого шла тропа через поредевшие леса. А после Серчатого значился только Каменный лес, и на том карта кончалась.

Теперь нужно идти в обход. Быстрее – выбрать дорогу к югу от Кулона. Но она пролегала по той же долине. Скорее всего, город располагался на высоте, и оттуда просматривалась вся открытая местность вокруг. В долине должны стоять войска. Не могло быть так, что они просто въехали в город и заперлись там с бунтовщиками. С юга все маневры ограничивало море. Можно попробовать пройти рыбацкими деревнями. Но разделявшие их бугры уж чересчур походили на скалы. В таком случае обходить их опять придется через долину.

Оставался север, но и там все было не просто. Ближайшим к северу от Кулона стоял город Ростка. То, что на карте не значилось прямой дороги между ними, обнадеживало Октис. – Чтобы войти и в Ростку, и в Кулон войска должны двигаться по этой дороге, а это значит, что по ней же не могли уйти беженцы. – Но дальше Ростки дорога теряла основательность и плутала среди груд камней. Заканчивалось это в Древорате, врезающимся в тот же Донный лес. Оттуда шли привычные пути на север и юг, но никакой дороги на запад через лес не значилось. Если идти дальше на север, то там уже мешала гора Тесина, которую многие богоподобные землепашцы считали центром всей Тверди – и не только своей. А если обходить ее, то на том карта кончалась, а путешествие затягивалось на долгие обороты Брата, если не на сезоны.

От досады Октис махнула картой и попала по шее Светлотрава, отчего тот пришел в негодование. Всаднице пришлось потратить время на то, чтобы успокоить своего зверя. А вот чтобы успокоить ее саму, не было ни одной подходящей твари поблизости.

Выбора не оставалось: нужно было идти в Ростку – сбыть товар, узнать про Древорат, про маршруты в западные царства. На крайний случай, переждать там или в соседнем месте, пока события у единственного верного прохода на запад не улягутся. Конечно, после такого Кулон не скоро придет в себя, и земли эти еще долго не будут гостеприимны и щедры. Но, по крайней мере, Октис не придется вновь принимать участие в подобном разбирательстве – теперь по иную сторону баррикад.

Седлоног развернулся в поле и помчался, срезая угол к дороге на Ростку. Времени это заняло немало: Октис помнила, как ближе к полудню она миновала нужную развилку, – но теперь одинокая Мать успела заметно удлинить их общую со Светлотравом тень прежде, чем за очередным холмом и редкими деревьями показалась искомая дорога. К этому моменту первые беженцы из Кулона еще только вступали на этот путь, если кто из них вознамерился добраться именно до Ростки.

***

– Чего ночью приперся? – Крикнул стражник, дежуривший над воротами.

– Ты что не видишь совсем ничего? – Прокричала Октис. – Тебе света Отца мало?

– О, баба. – Подивился он. – Тем более. Пока Мать не встанет – ворота не откроются. Хоть разденься и пляши тут.

– Не дождешься! – Прорычала она, и, разворачивая седлонога, выругалась уже тише: – Чтоб тебе не догореть, говно в каске…

Город Ростка стоял окруженный деревянным частоколом и небольшим, но неудобным для потенциального неприятеля рвом. Октис вернулась по крепкому деревянному мосту назад, на большую землю. В свете Отца Ростка выглядел откровенно не впечатляюще. Снаружи за глухой деревянной стеной построек было немного – несколько дворов терялись за деревьями и со стороны дороги выдавали себя лишь скупыми огоньками. Мостовых не было, даже протоптанные дорожки до замеченных дворов послушно плутали среди деревьев. Место оставляло впечатление полного захолустья – не только у перволинейного, воспитанного в строгости ко всему, но и у путешественника, видавшего множество знатных городов по всей Эдре и дальше.

Октис привыкла к тому, что быт в городах не затихает с закатом Матери. Часто даже отсутствие Отца в небе не становилось большой помехой для ночной жизни. Но в Ростке – по крайней мере, в предместье – явно обходились одними деревенскими обычаями.

Злые от усталости, холодной погоды и долгой дороги, седлоног с всадницей, пробирались через кусты напрямик к манящим огонькам. Как Октис и думала, представший во всей своей уездной красе небольшой дом явно имел отличительные черты гостеприимности постоялого двора. Без чьего-либо ведома она въехала под свод открытых плетеных ворот, пристроила седлонога под крышей стойла, водрузила на плечи поклажу и отправилась к входной двери. Никто не проявил интерес по поводу ее прибытия, даже когда она сама открыла раздвижную дверь и втиснулась внутрь – в тепло.

Как и было принято во всех подобных заведениях, Октис тут же оказалась в корчме. Но зал был настолько мал и пуст, что гостье пришлось переспросить себя: а не вломилась ли она, случаем, в обычный жилой дом? Места здесь хватило только на пару столов. На все помещение горела одна лучина, но щепку в железную вилку вогнали знатную – впрок, чтобы хватило на всю ночь. В углу, презрев приличия и всякий этикет, уткнувшись спиной в деревянную стену и водрузив вытянутые ноги вверх – на стол – спал корчемник.

– Эй! – Прогремела Октис.

Разбуженный корчемник ударил в беспамятстве ногой по столу, от чего крепкая мебель издала негромкий жалобный треск.

– Да, что?! – Пробудился он.

– Это постоялый двор или конура какая-то?

– Чем хочешь, тем и будет. – Едва совладав с реальностью, выговорил хозяин.

Октис сгрузила ношу у ближайшего стола.

– Ну так грей мне еды и готовь место до полудня. Во дворе – седлоног. Покорми его, но только осторожно – может укусить.

Хозяину не понравилось, что нежданная гостья немедленно перешла к требованиям – так резко и грубо. Но уверенность в ее голосе, в позе, в движениях, в конце концов, упоминание о дорогой ездовой скотине во дворе, заставили пересилить собственное возмущение. Он встал и шарахнул ногой по двери напротив себя. Скоро дверь отворилась и оттуда вывалилась женщина, предварительно издав намеренный грохот неудовольствия. Была она одета в не самые чистые тряпки. Ее когда-то черные волосы – пышные и длинные – свисали на лицо, вились и путались без заметного ухода. Из-за первой седины они казались припорошенными пылью.

– Чего тебе надо, ты – ошибка?! – Взревела она.

– Сама ты Творцов ошибка! Иди грей еду – у нас гость. И ту кашу подогрей: во дворе седлоног – покормишь его, пока я тут разберусь.

Хозяин указал в сторону усевшейся за стол гостьи. Женщина исподлобья взглянула на Октис и почесала голову, от чего еще несколько прядей спало на лицо. Сутулясь, помощница побрела обратно.

– Что, тихо у вас тут? – Поинтересовалась Октис.

– Это хорошо или плохо? Любишь грохот? Место тут ходовое, на самом деле. Просто сейчас спокойно, да – пока урожая нет. Город за стенами набит под завязку. – Хозяин, посуетившись, поставил перед клиенткой бутылку и стакан.

Октис вытянула тряпичную пробку и налила себе содержимого. Выпила залпом, не принюхиваясь.

Вода со скупой каплей дохлого вина. Сойдет. – Подумала гостья и будто сама себе кивнула в знак согласия.

– Ничего. К утру здесь везде будет полно народу. Да, думаю, что так. – Сообщила она, наливая второй стакан.

– С чего? С урожая-то время…

– Я так понимаю, что никто тут еще не в курсе. Птиц почтовых у вас с Кулоном нет?

– С Колонной? – Переспросил хозяин. – Для каких таких дел нам птицы нужны?

Октис немного помедлила, обдумывая обстоятельства.

– Сколько с меня за постой и еду?

– Так сразу? А сколько съешь?

– Как нормальный человек с дороги.

– Двадцать – лежак за дверью. За еду – двенадцать. За седлонога… пять.

– Пятнадцать за место. И столько же за всю еду.

– Но ты даже место не видела!

– Я видела этот дом. И размеры тут не знатные, а там, значит, и без того меньше.

Их торги ненадолго прервались. Из подсобки с чаном в руках выплыла помощница. Она остановила на хозяине свой негодующий взор, означавший готовность еды, и прошла мимо на выход.

– Ладно. Сторговались. – Сказал он и начал выносить из подсобки еду.

Гостья разломила предложенный хлеб, макнула в миску с похлебкой и только после вернулась к прежней теме:

– Ну, в общем так: Кулон, – как бы хозяин не переиначивал название города, у Октис на карте значился именно «Кулон», – заняли эдрийские войска. Я встретила толпу беженцев на восточной дороге и опередила их, потому что верхом на седлоноге срезала путь. Думаю, что часть людей направится именно сюда.

– М-м-м. – Прохрипел недовольно хозяин, выставляя на стол последнюю тарелку с мясом. – А что именно произошло?

– Что именно? А что могло произойти? Есть несколько вариантов?

– Ну… да всякое. Время сейчас какое-то непонятное, неспокойное пошло.

– Время всегда такое. Сколько я живу…

– Ну, может, ты и не там жила.

– Не знаю, что думали кулонцы, но на одной веревке они умудрились вздернуть и местного законника, и церковника, и ведающего...

– Это все князь. – Тихо, будто их могут подслушать, сказал корчемник. – Он сидит в Серде и не появляется на землях уже давно. Значит, вошли войска царские? С границы? По приказу?

– Судя по всему, да. Больше им идти неоткуда. А что, они могли войти и без приказа?

– Я же говорю: сейчас уже кажется, что могли же и так…

Чтобы это могло значить? – Подумала Октис и повела глазами. Выучка профессионального царского солдата мешала представить подобное. Однако потом какая-то ее мстительная и мнительная часть напомнила обо всех тех случаях, когда сама Октис действовала без приказа. И все это, к сожалению, теперь вошло не только в память множества людей, но и в рукописные источники – навсегда, на самые долгие сезоны.

Она задумалась о своем и лишь спустя какое-то незначительное время заметила застывший на себе пристальный взор хозяина заведения. Он смотрел на нее: на татуировку, на овал лица, на волосы, на элементы кожаной формы, проступившей через не снятый с дороги плащ.

– Что? Думаешь, я с армией пришла?

– Нет. – Он отвернулся. – Извините. Просто так. Показалось. Значит, говоришь, что к утру здесь будет много народу?

– Должны быть. По карте выходит, что это ближайший город. Тебе надо подготовиться, да?

– Да.

– Слушай, у меня тут с собой есть кое-какие специи. Весят они много, а ценой не сложной, но тебе будут полезны. – Она выплюнула попавшуюся на зуб кость. – По крайней мере, мясо твое станет повкусней и будет казаться не таким старым. Возьмешь?

– А взамен что?

– Деньги, конечно. Можешь учесть и мою плату сразу.

– А ты, значит, до полудня следующего – не раньше?

– Да и о цене мы уже договорились. Я помню – тридцать жестью.

– Хорошо. – Кивнул он. – Я потом посмотрю, что у тебя там. А пока схожу по делам – пока время есть. Коса сейчас вернется – с нее будешь требовать.

Корчемник засуетился и быстро вышел во двор. Октис осталась наедине с собой. Она успела доесть похлебку прежде, чем вернулась Коса. Та молча прошла мимо в подсобку с пустым чаном и свежеподранным рукавом на старом платье. В подсобке помощница корчемника на время затаилась. Она и Октис были в доме одни, и гостье ничего не оставалось, как невольно следить за хозяйкой. Вскоре та все же вышла в зал. Вид ее был нарочито неряшливый. Пряди волос скрывали черты лица, и Октис подумала о том, сколько волос хозяйки успело попасть в ее еду в момент приготовления. Женщины смотрели друг на друга.

– Коса, значит, да? – Начала гостья.

– Да, но это не совсем имя. – Призналась хозяйка. – Сначала тебя зовут Котенком, потом Кисой, потом Косей, а потом ты уже Косая или в лучшем случае – Коса.

– Милый людской обычай. – Съязвила Октис. Внимание этой бабы уже давно начало ее раздражать.

Этой женщине стоило бы боятся гостьи, даже хозяину пришлось сдержаться, чтобы не нарваться на неприятности. Но его помощница явно боролась не со страхом – по крайней мере, не с тем. Она боролась сама с собой. Решаясь на откровенность. В конце концов, она не выдержала и без приглашения стремительно уселась за стол перед постоялицей. Уставилась на нее через сетку своих волос.

– Я тебя знаю! – Твердо сказала она.

– Вот как? – Октис была заинтригована. Что-то происходило, но она еще не знала что именно. Слишком много было ситуаций, по которым ее могли знать люди, хоть здесь она никогда и не бывала. – И откуда же?

– Ты же Плакса. Я помню. Боги! И ты по сей день смеешь носить эту форму? Вот так?

– Меня звали по-другому – не Плаксой. – Октис посерьезнела и отставила еду.

– Плакса. И все тебя звали Плаксой. – Смело настаивала Коса.

– Открой лицо, хватит прятаться.

Хозяйка послушно заправила часть волос за правое ухо. На щеке работницы корчмы покоился знак, который по памяти Октис означал «ветку гибкого дерева», но как он звучит на самом деле, она не вспомнила. Под знаком расположился маленький крест – грубый, поставленный наспех другой рукой, будто в наказание.

Отказница. – Поняла Октис. Эта женщина когда-то тоже была Змеей, а потом она не выдержала и ее сослали в обслугу. Уроженка Змеевой долины – такая же, как Октис. А ведь Коса не могла быть старше нее больше, чем на восемь противостояний, но выглядела она изрядно потасканной жизнью. Еще не бабка, но всякая молодость уже прошла. – Совсем небольшая разница в возрасте. Неужели и я к этому близка? Но какая мне печаль с того?

– Ты хоть представляешь, чему нас подвергли, когда вы ушли, а мы остались там? – Прошипела Коса. – Как к нам отнеслись?

– Как же?

– Вы нас там бросили – на растерзание этой стражи. Чуть в расход не пустили. Нас выгнали с позором за стены дворца. Просто так – на улицу. Идите, куда хотите…

– Мало мне за Змей держать ответ, так еще и у отказниц свое горе. А ты думаешь, что у нас условия были лучше? Если нам даже в казармы не разрешили зайти. Нас не в город выгнали – нас за пределы земли погнали. И запретили возвращаться. Иначе бы точно пустили в расход. Без всяких чуть ислегка. – Октис помедлила. – А я тебя тоже помню. Отказница хренова. Ты – та сучка из зеленых, которая ушла вдруг в отказ. Хоть и не было тому особых поводов. А потом спустя два сезона ты разродилась. Тебя бы вздернули вместе с животом, если бы ты была Змеей. А со служанки, значит, уже спрос другой был. Отдала ребенка, а сама к работе вернулась. И что? Думаешь, никто не догадался? Только чтоб родить, тебе надо было ровно два сезона, а ты успела раньше. Значит, и сподобилась ты раньше.

– И что с того? – С вызовом спросила Коса.

– Дешевка. Жестянка.

– Да? А сама-то! Да – и после того успело поносить по жизни. Толи ты не знаешь как это: либо помирай, либо делай, что хотят. Хочешь не сдохнуть от голода, хочешь есть, хочешь крышу надо головой и безопасность – делай, что скажут.

– Что – заткнуться и лечь на спину? – Покривилась Октис.

– Да хоть бы так. – Коса помахала перед ней пальцем. – Не очень-то уж сильно это отличается от того, что с нас в Белом форту требовалось. Только честнее в морду смотрят.

– Нет! – Прорычала вольная ведущая.

– А что не так?

Октис заскрежетала челюстью, собираясь с мыслями.

– Дело в человеке. Если прогнется – значит, для удобства других прогнулся. Какой еще спрос с отказницы? А?! Ты по определению не можешь знать, что такое крепкость характера.

– Сама сказала: у меня не было видных причин уходит из Змей – только ребенок. Что мне оставалось – на рее самой повеситься?

– Ведь не от синего флажка, так? Кто-то брал тебя из мастеров?

– И? Ты мне об этом будешь говорить? Меня в чем-то обвинять? Да между нами разница только в том, что твой мастер был поаккуратней. Чтобы ты говорила сейчас, будь на моем месте? Уж лучше бы ты была на моем месте, тогда бы мы сейчас были в Серде! А еще лучше: ты – на рее, остальные – во дворце.

Ком в горле Октис позволил высказаться Косе до конца. Чуть совладав с собой, Октис процедила:

– Ты что несешь? Какой еще мастер?!

– Кудр – кто же еще. Броненосец! – Язвительно пропела Коса. – Ты же была бабой его, едва только созрела. Все об этом знали.

– Никто об этом не знал!!! – Взревела Октис и угрожающе приподнялась на руках, готовая в любой момент накинуться на оппонентку. – Не мерь своими задатками других! Кудр себе такого не позволял. Он презирал меня. Пока ты грелась со своим любовником, он мне взыскания выдавал!

– Да уж, так и поверишь тому…

– Да ты что думаешь? Что я – бывшая ведущая отряда – и отказнице побоюсь врезать прямо здесь?

– Давай! Я не боюсь. Мне не страшно. Мне смешно. Ты изобьешь меня за правду, и как ты потом пойдешь к своему старому любовничку? С чистой совестью или покривив душой? Ты ведь к нему приперлась!

– Что? К кому?!

– К Кудру, конечно. Он же здесь – в Ростке.

– Кудр за стеной? Здесь? – Октис осела назад. Миг напряжения быстро сменился растерянностью.

– Ага. Ему тут родина и места старые. Мы друг другу часто на глаза попадаемся. Тут уж не развернешься особо – не Серд. Только я ему не сдалась – все, наверное, о тебе вспоминает. Больно ты уж, наверное, была хороша…

– Да заткнись ты уже… – Без былого накала прервала ее россказни Октис.

Только недавно она встретила двух Змей из своего расчета. Направилась через половину Тверди землепашцев к третьей – синей ведущей. И волей случая встретила в одном городе зеленую отказницу… и мастера Кудра Броненосца.

Октис испытала непонятный приступ дискомфорта – отсутствия всякого уюта. Хотя ей – привыкшей спать под открытым небом, повидавшей за жизнь всякие неудобства – никак нельзя было ощутить хоть что-то подобное в этом теплом месте. Ей стало страшно. Все ее желание выяснять отношения с бабой напротив быстро растворялось в опустошающем испуге. Октис боялась смерти в бою меньше, чем неловкой встречи с Кудром.

– Смотрю, ты в шоке. – Успокоилась Коса. – Даже если ты не знала, что он тут, то испуг твой…

– А как мне еще быть? – Сказала она, словно после проигранной драки. – Пойти и бросится ему в объятия? Сказать: «А помнишь бочку безмолвия – здорово было!»

– Даже так?

– Да. И не один раз. Но и ненавидеть мне его так просто не выходит. Не знаю… лучше объеду город стороной. Ты не знаешь, что там за дорога до Древората?

– Да Багровы горы там. Тьфу – одно название. Ни багровых, ни гор. Если твой седлоног в том же настроении будет, что сейчас – за двое суток доберешься. Места там не людные, но спокойные вроде и дорога протоптана – трудно потеряться.

– Понятно. – Октис глубоко вздохнула, изгоняя из себя последнее наваждение. – А что с ребенком твоим?

– Я не знаю. Я отдала его монашкам – он здоровый был. И все. Не знаю, что дальше. Мне бы не позволили оставить. Часть обслуги жила семьями за фортом. А отказниц всегда держали за стеной. Никто бы детей в форте не потерпел. Да и любовничек мой все старался подтереть за собой. Старатель – к Богам!

– Кто это был?

– Инструктор боевой. Какая уж теперь разница? – Коса тоже вздохнула. – Сейчас сыну под пятнадцать слияний должно быть. Почти взрослый – мать ему уже не нужна. Все что я могу – это молиться Творцам, чтобы те послали сироте путь перволинейного. Та наша участь – пускай и для отказниц – все равно лучше этой. – Коса уставилась на Октис и замолчала.

– Что-то каждая мне встреча так выходит… – Призналась вольная ведущая.

– Не мудрено. Кого же еще во всем винить?

– Угум. Слушай, раз уж я тебя встретила. Я не могу не спросить: видела ли ты кого из наших еще?

– После того, как нас выгнали, я только своих – отказниц – видела. Мы вместе держались. Правда, еще в Серде тайком Змеи были. Они под нас притворялись – кресты чертили. – Коса пальцем перекрестила татуировку на лице.

– А Сейдин? Мой вестовой? У нее должны были светлые волосы расти.

– Я не знаю, кто это. Не видела.

– Эх ты – сплетница. А еще Кудра мне в любовники приписала…

Они еще немного тихо посидели, а после Коса поднялась и начала прибираться со стола.

Творцы никому из нас не пожалели извилистых путей. – Подумала Октис, глядя ей в спину.