Во время моего отсутствия в нашем отряде произошли большие изменения. Саша Шкрабов стал на Гырбовице важной фигурой, о которой знали не только на Гырбовице, но и во всем Сербском Сараево. Саша смог установить хорошие взаимоотношения с «русбатом-2» российских миротворцев ООН к взаимовыгодному интересу и российской и сербской сторон. Не стоит тут усматривать только чей-то материальный интерес, который, конечно, тоже был. Но, наряду с этим, само размещение российских миротворцев в Сербском Сараево было делом довольно сложным, так как последние русские военные, бывшие здесь, являлись русскими белогвардейцами, воевавшими здесь в годы Второй мировой войны, а советские войска в 1944 году в Боснию и Герцеговину не заходили. Наш отряд, единственный из русских, смог освоиться в местной среде, и Саша на основании авторитета командира этого отряда, оказал большую помощь русбату, который по официальным каналам особой поддержки здесь не имел. Правда, для официальной российской политики, да и для многих миротворцев, мы были «наемники», но все же Саша смог установить приемлемые отношения. Даже довольно неприятный случай, когда один из наших ребят решил помахать ручной гранатой в столовой миротворцев, был сглажен, хотя с довольствия наши ребята все же были сняты.

Естественно, свой боевой авторитет Саша не мог поддерживать совместными русско-сербскими застольями, что, впрочем, было вполне естественным для многих местных официальных командиров. Саша же был командиром добровольцев, и свой авторитет мог завоевать только в боях (и то, только со своими добровольцами, что он и не скрывал, стараясь почти в любую акцию взять хотя бы одного русского). В этом он был прав, так как с сербами русским было воевать тяжело: слишком много было отличий во всем. Саша имел достаточно хорошую черту, глубоко врезавшуюся в его психологию. Он не просто хотел, но и привык воевать: говорят, что еще в спецназе его учили, что война должна быть природным и естественным состоянием. Эта привычка — дело нужное в войне, так как иначе все может закончиться нервным срывом.

Разведывательно-диверсионная деятельность состоит не столько из громких акций, как было принято считать, а из обычной монотонной работы, в которой можно было днями ходить по лесам и горам, не встречая противника. Почти так и прошло несколько боевых выходов нашего отряда в районе горных массивов Игман и Белашница, когда, действуя при поддержке нескольких сербских подразделений, наши ребята имели лишь пару незначительных перестрелок. Задачей этих выходов была «зачистка» местности от неприятельских диверсантов. Как правило, со Шкрабовым шла группа в 5–6 русских (в основном Дима-«Дьяк», Петя Б., Валера-«Крендель», питерский Володя Бабушкин-«Жириновский», Андрей Л. из Перми, Андрей-«Читинский») и столько же под командованием Папича. Продолжались поиски по два-три дня, и хотя пленных взято не было, но все же было найдено несколько тел погибших бойцов неприятеля. Бывали и ляпсусы: например, когда люди, увидев чье-то свежее «г…но», думали, что это следы диверсантов, а оказывалось, что это было «произведение» Пети Б. Помимо этого произошло несколько перестрелок в районе Еврейского гробля, в том числе и с французскими миротворцами, стоявшими постами на мусульманской стороне, но все обошлось без последствий. Правда, в одной из перестрелок, Дима-«Дьяк», по ошибке в темноте чуть не убил «Очкарика» (последний появился оттуда, откуда появиться никто не был должен), хорошо, что тот вовремя голос подал.

В апреле началась большая сербская наступательная операция на Горажде, которая, как обычно, не была доведена до конца, но все же обеспечила сербским войскам занятие пригорода Горажде — Копачи и несколько высот над этим городом. Не знаю почему, но Саша не захотел участвовать в операции в составе роты Алексича. Взяв с собой Диму-«Дьяка», Петю Б., «Кренделя» и Васю Ш. из Саратова, он самостоятельно отправился для участия в акции и, познакомившись на месте с командованием Горажданской бригады, стал со своей группой действовать в ее составе. Эта же бригада стояла тогда под фабрикой боеприпасов «Победа», находившейся ранее в руках мусульманских сил из Горажде (их она долгое время обеспечивала боеприпасами, а с началом апрельского наступления оказалась практически на линии фронта). Несколько раз сербские разведчики входили на территорию фабрики, но, чтобы она не досталась сербам, мусульмане заминировали ее большим количеством взрывчатки. Саша, прибыв на фабрику, увидел, что ни сербы, ни мусульмане линий обороны не создали. Недолго думая, наши ребята забрались на фабрику и как раз тогда-то и обнаружили, что она заминирована. Связавшись с командованием бригады, Саша договорился о посылке ему дополнительного количества мин и взрывчатки. Ребята, распределив ее по всей фабрике, связали ее в одну сеть с мусульманскими зарядами (заряды пластичной промышленной взрывчатки «витезит»), используя электровзрыватели. Собственно говоря, разумнее было вывезти все оборудование из фабрики, тем более, противник нападал лишь ночью на сербские позиции, а днем скрывался в горах. Сербское командование о вывозе оборудования совсем не заботилось, а так как вскоре сербские войска отступили от фабрики, то ребята, выбравшись из фабрики, подорвали ее, обстреляв перед этим одну красную легковую машину быстро ехавшую с позиций противника на фабрику. Взрыв надолго остановил работу фабрики, обеспечивавшей неприятеля не только патронами, но и минами, а наши ребята в благодарность получили по одному комбинезону, тогда как в прессе было сообщено, что взорвали фабрику какие-то «специальцы» из Сербии.

Наши ребята тем самым достигли здесь большого успеха, немало повлияв на дальнейший ход боевых действий, и при этом не понесли никаких потерь. Совершенно противоположным образом сложились дела у четников Алексича, которые в составе сводной группы с Гырбовицы под командованием Папича, опятьтаки в составе сводной бригады, пошли в наступление на Горажде со стороны Прачи, совместно с силами 1-й Романийской бригады, в том числе с ее только сформированным разведывательно-диверсионным взводом «Бели вукови» («Белые волки»). Здесь сербские бойцы были посланы напролом не просто прямо на неприятельские позиции, но и через его минные поля без саперов. Неудивительно, что ни одну траншею противника они не захватили, но потеряли около десятка людей погибшими и два десятка ранеными. Среди погибших оказался и Ацо Стоянович, наступивший, вероятно, на нажимную противопехотную мину, под которой была, видимо, поставлена противотанковая мина. Ацо был тогда разнесен на куски. Оказались ранены «Дупли» из четы Папича и «Мунгос» из нашей четы. Тяжелее всех пришлось самому Папичу, он был ранен в голову. Лишь через год с помощью очков он смог хоть что-то видеть.

Вся эта акция выглядела бессмысленно, хотя и типично. То, что русские пошли в эту акцию в составе Горажданской бригады, вполне было разумно, а взрыв на фабрике «Победа» куда больше принес пользы ВРС. Однако в этой войне думали чаще о личных интересах и амбициях, нежели об общегосударственных. Поэтому после возвращения из-под Горажде у Саши отношения кое с кем на Гырбовице охладились. В житейском плане Саша был человеком опытным, и поэтому смог позволить себе вызвать свою жену Светлану с сыном Егором из Крыма, и поселил их в благоустроенной меблированной квартире на Гырбовице, полученной им от сербской власти. К сожалению, об отряде Саша несколько забыл, а так как сербские командиры бытом русского отряда вообще не интересовались, то некоторые ребята стали разъезжаться, злые и разочарованные по отношению не только к местной власти, но и ко всему местному сербскому обществу.

Отряд так и не был признан официально, и не имел практически ничего собственного, во всем был вынужден полагаться на местных начальников, распоряжавшихся военным имуществом, как своим собственным. Особой близости с местными сербами у наших ребят тоже не было, порою дело выглядело так, словно русскому отряду делают одолжение, разрешая воевать в составе сербских войск. К тому же и в самом отряде был большой кавардак, и пока одни ходили в акции, другие развлекались по кафе и ресторанам, а то и воровали. Такое положение, естественное для местной среды, абсолютно не подходило для приезжих добровольцев, и рано или поздно отряд бы распался. Все ускорила смерть Шкрабова в новой акции на «Мошевичко бырдо» (горе Мошевичко), на Нишичском плоскогорье. Тогда в начале июня было собрано несколько интервентных групп в Сараевско-Романийском корпусе, и интервентную группу из состава нашей 1-й Сараевской бригады, естественно, повел Саша Шкрабов. С собой он взял Диму-«Дьяка», Петю Б., «Кренделя» и недавно приехавшего Андрея Л. из Перми. Недавно возвратившийся Леня и остальные ребята в акцию идти не захотели, раздраженные местным командованием. «Мошевичко бырдо» было неприятельским узлом сопротивления на данном участке фронта, а надо заметить, что Нишичское плоскогорье было одним из самых тяжелых участков фронта в Боснии и Герцеговине.

По планам сербского командования, удар должен был быть нанесен в лоб неприятельской обороны, и столь «талантливый» план и взялась выполнять русская группа. Группа была усилена бойцами из четы Алексича, в том числе «Итальянцем», Сречко (позднее, в 1995 году, погиб под Тырново). Пробравшись лесом, на полусотню метров до неприятельских позиций, группа попала в перестрелку, продолжавшуюся два часа. С обеих сторон применялись ручные гранаты, Дима-«Дьяк» даже успел сделать несколько выстрелов из гранатомета. Неожиданно, когда Саша попытался посмотреть в бинокль, пуля попала ему прямо в горло, между стойками воротника бронежилета. Тогда было ранено еще двое сербских четников, а так как рядом с группой Шкрабова оказалась лишь одна, столь же небольшая, группа местных сербов из Вучьей Луки, под командованием Мишо Раича, то нашим пришлось отступать, вынося сербских раненных и убитого Шкрабова.

Похороны Шкрабова вылились в весьма внушительное мероприятие, показанное на местном телевидении, на них присутствовали сотни сербов, весь русский отряд и даже капитан Олег, из русбата-2. Со смертью Шкрабова в отряде началось безвластие. Сербское командование о судьбе отряда так и не забеспокоилось. В конечном итоге, и то через 5–6 дней, после похорон, ребят из отряда стали посылать на «положай», на все тоже Нишичское плато, но уже сроком на 15 дней. Конечно, в общем-то, это было необходимо, так как безделье на войне вещь опасная.

Это безделье, сопровождаемое алкогольными возлияниями, тогда едва не закончилось смертью одного болгарина, уличенного кем-то из ребят в краже карманных денег. Спас этого парня от смерти российский капитан Олег, давший за него свои деньги. Однако в следующий раз все закончилось трагически, смертью «Очкарика». Тот к тому времени из отряда был вроде бы отчислен (из-за его постоянных конфликтов почти со всеми ребятами, хотя, как правило, «Очкарик» в этих конфликтах проигрывал, однако не раз потом угрожал оружием и даже открывал огонь по своим). Из-за этого «Жириновский» его один раз избил до полусмерти, но ничего это не изменило, пока он не переселился на Гырбовицу. С воеводой у него отношения тоже были сложные, вроде бы даже воевода его раз избил. В конце концов, после очередной пьянки, двое добровольцев, только вернувшихся с «положая», и естественно, весьма взведенных, узнав об очередных угрозах Очкарика в свой адрес, недолго думая, взяли автоматы с глушителями и средь бела дня расстреляли его в центре Гырбовицы, перед полным кафе. Затем сдались милиции и после двух месяцев вялого следствия бежали из тюрьмы в неизвестном направлении. Все это ухудшило положение отряда, тем более, не было командира. В то же время ребята воевать хотели: так, уже в первой поездке на «положай» «Жириновский», чтобы отомстить за смерть Шкрабова, в одиночку проник на мусульманские позиции, убив троих-четверых мусульман, зарезав одно ножом. Ему долгое время никто не верил. Бывшие с ним «Крендель», Валера Г. и Вася, не могли его видеть, так как он никому ничего не сказал, выйдя в акцию. Однако, осенью 1994 года, после взятия неприятельских позиций на плоскогорье, был найден дневник неприятельского офицера, который писал, что «какой-то русский» (что определили по мату) напал на дежуривших бойцов во время их отдыха и питья кофе, и после их гибели никто не хотел идти в эти траншеи.

Следующая русская группа, состоявшая из Димы-«Дьяка», Андрея Л., и только приехавших Славика из Москвы, Андрея из Петербурга, Саши-«Барона» из Харькова, Бориса-«Золотозубого» из Мордовии, вообще развернула настоящую войну из бункера, ставшего таким образом «русским». Русским он стал не случайно, так как имел худшее положение на этом участке фронта. Он далеко выдвигался за сербские позиции, однако, после нескольких вылазок из него наших ребят противник стал остерегаться нападать на него.

Новая группа из «Жириновского», Кренделя, Валеры Г., и только приехавших «Дениса-художника» из Белоруссии, «Миши-студента» из Москвы и «Тролля» (российского прапорщика) продолжила дело успешно. Все боевые дежурства прошли без жертв со стороны русских, хотя опасных ситуаций было много, а случались и курьезы, когда, например, Валера Г., пойдя по нужде, чуть не сел на мину, о которых никто его из ребят не предупредил. В другой раз Денис, выползая в разведку, чуть не был срезан «прикрывавшим» его Мишей. Миша то ли из-за своих очков, то ли из-за того, что Денис выполз наверх горы, не смог правильно оценить расстояние, и вместо того, чтобы стрелять по мусульманам, чуть не попал в Дениса. Противник в районе русского бункера стал тогда укрепляться, и несколько раз ребята могли в этом убедиться. Правда, Денис из наблюдений «Тролля» сделал анекдот о бункере из стекла и бетона, и о мужике в красной рубахе. Таких анекдотов возникало много и по поводу и без повода. То Дима-«Дьяк» взрывателем случайно взрывал унитаз, эксперимента ради. То Барона «заряжали» за пивом старыми, вышедшими из употребления, динарами. То Денис и только прибывший Роман из Вятки, начинали под губную гармошку маршировать по Пале. Кстати, Роман был самой интересной личность из всех нас, так как он был монахом из Валаама, но так как он это скрывал, то мы посчитали его из-за его длинных волос «заблудившимся хиппи», что основывалось на его рассказах о питерском кафе «Сайгон» и «школах ушу». Единственным же официальным представителем церкви у нас был Дима-«Дьяк», человек на войне заслуженный, но «иерархами» не любимый.

Позднее, оценивая те события, даже наш анархичный отряд в среднем имел более высокий (даже образовательный) уровень, в том числе и по дипломам, нежели местная власть. Тот же Денис, окончивший художественное училище в Белоруссии, работавший в Австрии художником, обладал большими знаниями и боевым духом, нежели многие местные офицеры, годами боровшиеся с Западом и с исламом. Другое дело, что наши ребята не были устроены в местном обществе. Никому из нас никто не помог даже советом, чтобы стать воином. Что дома, что здесь, воинское ремесло рассматривалось как что-то находившиеся между бандитизмом и авантюризмом. Для того чтобы хорошо воевать, необходимо иметь чувство долга, а оно невозможно без существования определенной идеи. На фронте, следуя идее, человек вырастал профессионально и морально. В профессиональных армиях подобное участие обеспечивается силой одной дисциплины, но это часто ведет к «профессиональной деформации», и тут часто люди ломаются психологически. Подобная «профессиональная деформации» присуща любому воюющему обществу, особенно в ходе длительных войн, когда и идея выхолаживается. Не был исключением и наш отряд. В начале большинство прибывших ребят были полны энтузиазма, проистекавшего в конечном итоге, как раз из идеи, пусть не сформулированной, но являвшейся проявлением русского духа. Даже безыдейные люди в такой среде охватывались, пусть и относительно, энтузиазмом остальных, хотя никто никого в отряде не мог заставить воевать, но считалось аморальным не идти в бой с остальными ребятами, хотя бы на вторых ролях. Опасность участия в этих боях была весьма реальной, были и те, кто «ломались», но отряд своим существование давал чувство общности. Ведь и в местном обществе немногие были готовы отдать свою жизнь за общую победу. Рисковать на войне — дело неблагодарное, и куда легче было стать «героем» благодаря связям в тылу. Мы во всем этом были элементом посторонним, и речи о русско-сербском братстве не многое могли исправить.

Никто не безгрешен, и одно дело — когда человек стремится к чему-либо, допускает ошибки, признает их и раскаивается. Совсем другое, когда он этими ошибками еще и гордится. Общая политика в сербском обществе задавалась так, что наверх выбивались полуграмотные люди, говорящие часто, причем открыто, абсурдные вещи. Все это можно было терпеть, если бы это не повторялось с попугайской настойчивостью. Особенно раздражали словоизлияния о неблагодарности России по отношению к сербам, словно именно ради нее сербы ввязывались в многочисленные войны. Как будто не сербы из Боснии и Герцеговины в Первой мировой войне оказывались в составе австро-венгерской армии, как на фронте против России, так и против Сербии, тоже, якобы, предавшую сейчас Республику Сербскую.

История — дело сложное, и не стоит по политике верхов судить обо всем народе, но как раз такие взгляды доминировали в местном обществе. В конце концов, это было не нашей проблемой, и ущерб испытывали в первую очередь сами сербы. Попав в здешний хаос, мы себя чувствовали инородным телом на этой странной войне. Единственное, что придавало смысл — участие в боевых действиях, и лишь они поддерживали существование нашего отряда. Для всех нас тогда отряд был единственным смыслом жизни, и после войны это подтвердилось на деле, даже на политическом уровне. К сожалению, наши ребята этого до конца не понимали, да и не могли понять, и, утомленные неустроенной «бытовухой», в конечном итоге разочаровались во всей этой войне.

К июлю 1994 года состав нашего отряда обновился. Я к тому времени, встретившись с Леней на Украине, быстро добрался до Темишоары. Там поспал несколько часов в вагоне белградского поезда (где какой-то румынский контролер попытался содрать с нас десять немецких марок из-за курения в вагоне, но, услышав угрозы в свой адрес, быстро отбыл в поисках иных жертв), а утром мы попали в пограничный сербский город Вршац. Местная полиция встретила нас приветливо: увидев наши военные книжицы (билеты), один милиционер вывел нас из толпы «совковых фарцовщиков», ждавших досмотра вещей. Нас без очереди и без досмотра пропустили в Республику Сербскую. Прибыв автобусом в Белград, мы смогли даже устроиться в отель «Метрополь» (с одобрения вице-президента Республики Сербской Биляны Плавшич, которая, как и многие другие деятели РС, жила в этом весьма дорогом и престижном отеле). В Белграде, в русской православной церкви, мы познакомились с новыми добровольцами, посланными отцом Василием. Первый доброволец, якобы белорусский монах, в отряд так и не попал, так как решил вернуться домой. Двое других, члены монархической организации «Имперский орден — союз», в отряде задержались недолго. По-моему, они были слишком молоды и неопытны, поэтому послужили темой для новых анекдотов. Рассказывая о военной подготовке в своей организации, они упомянули о том, как в чистом поле строили редуты (вероятно, подразумевая траншеи) из земли и бревен, а на вопрос кого-то из наших, где же они в чистом поле взяли бревна, дали ответ «о совсем маленьких ёлочках». Но, в принципе, неприятностей они не доставляли, да и сами заявили, что прибыли на войну ненадолго, ради «разведки» для своего монархического отряда, впрочем, так и не прибывшего.

Куда более экзотичной фигурой оказался парень с Камчатки, решивший почему-то ехать к своей девушке в Перу через Югославию: за это его и прозвали «Перуанцем». Перуанец у нас тоже долго не задержался, но зато несколько дней провел в отряде специальной милиции «Кула». В этот отряд мы тогда хотели перейти все вместе, так как люди устали от неустроенности в чете Алексича, но из-за близких отношений между последним и командиром этого отряда, «Ченой», перехода не получилось.

В августе наша группа из Леонида, Дениса, Романа, «Тролля», Андрея, «Кренделя», «Барона» и «монархистов» побывала на очередном «положае». Показали себя ребята хорошо. Лёне, командовавшему этой группой, удалось сплотить их в одно целое. Такая группа в местных условиях являлась немалой силой, а наши ребята были тогда готовы пойти на любые боевые задания. Но отряд оказался в непонятном, подвешенном состоянии. Местному сербскому командованию, в том числе воеводе, ничего не стоило всего лишь объяснить необязательность нашего пребывания здесь. Вместо этого начались интриги, от которых нам стало предельно тошно. Парадоксально: нас со всех сторон называли «наемниками», а мы имели месячную зарплату в 50 динаров (то есть около 30 долларов вначале). По приезде я узнал, что главный источник доходов наших ребят — продажа электросчетчиков из пустых зданий на первой линии обороны Гырбовицы, а также нескольких десятков рулонов ковров «теписонов» (их вытащили из здания на берегу Миляцки, не только не занятого сербскими войсками, но и заминированного). Даже продуктами наш отряд обеспечивался плохо. Вдобавок куда-то пропало знамя нашего отряда, и это символически означило начало конца нашего 3-го РДО. Впрочем, помимо объективных причин, характерных для всего сербского войска, существовали и особые причины этого конца, также достаточно понятные.

Проистекало это из-за довольно специфического местного народного характера, склонного, с одной стороны, к эйфории и самонадеянности, а с другой — к потребительскому отношению, даже к тем, кто стремится им помочь. Подобные склонности весьма типичны, и не обращать на них внимания было просто невозможно. Элементарный пример: несколько тысяч человек жило на территории за линией фронта, шедшей через Еврейское кладбище от «Дебелого бырдо» до магистрального автопути, а за все время существования нашего отряда просто зашли к нам в гости и хоть чем-то помогли лишь несколько человек. Конечно, наш отряд был не подарком, пьянки и драки не были редкостью, но, с другой стороны, мы сыграли большую роль в обороне позиций в этом районе. Мусульманское командование, видимо, ценило нас больше, нежели сербское. После войны я узнал, что оно несколько раз откладывало нападения на эти «наши» позиции, чем сохранило немало жизней местных жителей. Последние же, очевидно, в своем большинстве этого либо не понимали, либо не ценили. Так что нет ничего удивительно, что воевода Алексич согласился на то, чтобы наш отряд был заменен добровольцами из Сербии и Черногории, а также местными добровольцами (из числа тех, кто, как правило, составлял ближайшее окружение Алексича). Никто из нас о подобных планах даже понятия не имел. Вопрос: почему все это не было сделано открыто? В конце концов, наш отряд готовы были принять и в других частях и подразделениях.

Уже по приезде я обнаружил, что Йово, с которым у меня были нормальные отношения, находился в большом конфликте с Леонидом. Этому конфликту был придан едва ли не межнациональный характер. Конечно, Леня был далеко не подарок и конфликтовал со многими ребятами нашего отряда, но непонятно, почему этот конфликт (формальная причина — невозвращенные Йово колеса с одной русской машины) не мог быть решен путем разговора. Было очевидно, что Йово действовал не самостоятельно, и в случае более масштабного конфликта могло бы появиться немало трупов. Конечно, серьезных столкновений между нами и добровольцами из Сербии не было, все обошлось несколькими словесными перепалками. Однако случались конфликты и иного плана. Однажды мы обнаружили ручную гранату, поставленную на растяжку в нашу машину, а в другой раз — несколько пулевых пробоин на лобовом стекле. Так как эта машина стояла у штаба роты, все подозрения были направлены в адрес четников (правда, и в адрес одного русского, находившегося в конфликте с владельцем машины). Однако никто ничего не говорил, и все осталось без последствий. Хотя некоторые наши ребята хотели перед своим отъездом поставить взрывчатку под машины нескольких местных сербских вождей. Мне же это казалось абсурдным, не хотелось прибавлять к боям с мусульманами и бои с сербами. Поэтому все ограничилось одной ручной гранатой, подброшенной мною для острастки рядом с домом, где спали добровольцы из Сербии.

Когда официально был создан воеводой интервентный взвод, и были поделены четнические чины, то многим из нас не понравилось, что мы даже не были приглашены на этот «праздник жизни», хотя на эмблеме взвода писалось «Саша Рус» (Саша Шкрабов). Между тем Саша прославился «акциями», в которых он воевал вместе с русскими, и хотя бы поблагодарить его бывших соратников вполне было можно. Я же с удивлением узнал, что Йово говорил местным: мол, зачем «мы должны идти на “положаи”, когда есть русские». Многие местные сербы его в этом полностью поддержали (хотя они же между собой и Йово, и собравшихся вокруг него добровольцев из Сербии и Черногории, как и нескольких местных сербов, считали пьяницами и уголовниками). Потом я уже увидел, какое раздражение у этих добровольцев вызывают местные сербы, когда наш знакомый, одноногий Ненад, начал подтрунивать над ними, когда у них сгорел дом с оружием и боеприпасами. В ответ на намеки Ненада о чрезмерном потреблении ими алкоголя, один из добровольцев обрушился с ругательствами в адрес местных «испорченных» и «подлых» местных сербов, за которых они, добровольцы, воюют.

Впрочем, для обвинений местные имели немалые основания: среди добровольцев было полно сброда, принимаемого без всякого контроля. Такие «добровольцы» негативно воспринимались местными. Но многое зависело от командования: так, в мае 1995 года несколько добровольцев вместе с Чубой смогли занять пару бункеров в неприятельской обороне на «Дебелом бырдо», прорвав ее с боем. Однако они были лишены должного статуса, руководства и командования, и их отряд быстро распался. Одним из лучших среди них был Сречко, который и оказался единственным погибшим. Но имели эти добровольцы и иные потери, когда один из местных сербов, вошедших в состав их отряда, вместе с несколькими добровольцами в конце 1994 года залез в чужой сербский дом, где подорвался на растяжке, поставленной хозяином. Это был не единичный случай, так как по нашему району прошла волна краж, причем обкрадывались дома тех людей, которые отправлялись на «положаи» или в «акции», и было очевидно, что действуют воры, не только хорошо организованные, но и осведомленные из штаба. Подрыв на растяжке раскрыл исполнителей многих краж, но значения этому не придали. В конечном итоге положение добровольцев было тяжелым, о чем кое-кто из них сам нам потом жаловался. Большинство либо сразу уезжали, либо перебирались в другие подразделения. «Крендель», перешедший с сентября к ним, рассказывал о кавардаке в их среде, и неудивительно, что существование их отряда закончилось большим конфликтом между Йово и воеводой, в котором оставшиеся добровольцы из Сербии встали на сторону Йово. Не обошлось здесь без криков и угроз оружием с обеих сторон. В общем-то, в той анархичной войне все добровольческие отряды заканчивали существование схожим образом, если их командирам не удавалось выбить для них официального статуса. В конечном итоге все сербские войска тогда тонули в анархии, и примеры дисциплинированности были редки, тем более, действительно слаженная работа в бою часто подменялась картинной, без внутреннего содержания. Во всем этом была виновата система военной организации и подготовки, как и по большому счету, вся политика сербской стороны, а мы просто резали глаз. Если даже добровольцы Алексича, среди которых были действительные ветераны боевых действий еще с 1991–1993 годов, и которые на войну попали по каналам радикалов, оказались в столь подвешенном состоянии, то уже одно то, что наш отряд просуществовал больше года, пусть как маленькое, но боевое подразделение, было большим успехом. Мы оказались более весомым фактом, нежели многие российские официальные и оппозиционные политики, приезжавшие на сербскую сторону с визитами дружбы, но не пытавшиеся хоть чем-то помочь существованию нашего отряда. Наш отряд имел в какой-то мере слишком высокие задачи для этой войны и по-иному просто не мог закончить свое существование.

Дополнительный толчок наш отряд получил в акции на Нишичском висоравне (плоскогорье), на внешнем обруче Сербского Сараевского фронта в районе Вогощи и Илияша. Тогда для участия в акции был создан отряд из нескольких сотен человек, в который вошли многие интервентные подразделения, как нашего корпуса, так и других корпусов ВРС. Наш отряд пошел в эту акцию в составе сводной группы нашей бригады в сотню человек, с тремя командирами, периодически конфликтовавшими между собой. Главным командиром был Вукота (командир 2-го батальона, державшего оборону по Миляцке), командиром группы нашего батальона был Минич (командир роты на Београдской) и, наконец, командиром четников был Йово. Мы вроде бы были в четнической группе, но действовали самостоятельно с самого начала, стараясь, по возможности, удалиться от нашего сербского командования. Но и рядовые бойцы были не многим лучше, и многое стало ясно с самого начала, когда на остановке наших грузовиков в сербской Вогощи, на местном базаре, они отобрали у местных сербских женщин носки и алкогольные напитки. Когда женщины стали кричать, что их мужья находятся в сербском войске, то наши бравые четники в ответ крикнули «посмотрити руссов, они пришли воевать, преодолев тысячи километров». Правда, потом наши «братья» о «руссах» забыли. Первая кровь, пролитая в этой акции, была овечья, поскольку не успели мы выгрузиться из грузовиков, как наш старый знакомый четник, «Мырга», уже волок зарезанную овцу, захваченную у местных сербов. Нас снова не пригласили на обед будущих победителей, но мы не пожалели, так как были сыты нашими соратниками по горло и, чтобы их не видеть, разместились на окраине села Криуваевичи (где была дислоцирована наша бригада). Пустой, недостроенный дом, в котором мы разместились, находился в паре десятков метров от сербских блиндажей (в них отсыпались местные бойцы), и так как понять, где соседний блиндаж (бункер) было невозможно, то мы по направлению к открытой и никем не защищенной долине стали выставлять часового. Наконец, и сам дом подготовили к обороне и сделали несколько разведывательных выходов вдоль нашей линии обороны. Впрочем, на этом второстепенном участке фронта противник войны так и не начал, хотя несколько раньше прорвал здесь линию сербской обороны, убив и ранив несколько сербских бойцов. Наша бригада весьма успешно за десять дней ликвидировала полсотни местных овец. Одна бабка по этому поводу сказала, что «гитлерово войско» было куда лучше, нежели они. Мы бы мяса так и не попробовали, если бы хозяин соседнего дома сам не принес нам половцы, удивленный нашим миролюбием по отношению к местным овцам. Бедные животные подвергались постоянным нападкам со стороны сербских бойцов, а раз едва не попали в плен к мусульманам, так как, пока хозяйка ругалась с двумя очередными сербскими захватчиками, ее стадо побежало в сторону мусульманских позиций. С большим трудом подоспевший хозяин овец загнал их назад с нейтральной полосы. Мы свое время проводили в безделье, лишь иногда устраивая учебные стрельбы по мишеням. Наша группа давала и по несколько человек для разведывательных выходов на место предполагаемой акции. Уже тогда меня, возглавлявшего группу, поразила та халатность, с которой велась разведка, и неслаженность практически всех командиров. Вскоре наш отряд, к облегчению местных жителей, послали на штурм горы Венац. Здесь нам надлежало составить какой-то непонятный мне «5-й эшелон», который должен был развивать достигнутый успех. Впрочем, успех так и не был достигнут, даже после артподготовки, в неточности которой я убедился, наблюдая разрывы сербских снарядов главным образом вокруг стогов с сеном. В направлении мусульманских позиций послали «кырмачу» (свинью), авиабомбу с ракетным мотором, запускаемую с рельсовых направляющих на грузовике; но даже если она упала на неприятельские позиции и нанесла какие-то потери, эффект ее не был использован. Первая наша группа, то есть эшелон, смогла в каком-то месте добраться до мусульманских траншей, и, вступив в перестрелку, мы оказались единственными, кто участвовал в этом бою за Венац. Как только мусульмане понесли потери (мы услышали об этом по радиопередатчику), был дан приказ сверху отступать, фактически, без боя. Все выглядело довольно странно, но объяснялось, вероятно, противоречиями командиров различных подразделений, больше думавших о сохранении своих земляков, нежели о победе.

Подобным образом прошла операция на горе Мали Ясень, которой так же предшествовало несколько разведывательных выходов. Мы выступили еще в темноте, и Леня и Андрей Л., едва не угодили к мусульманам, не повернув вовремя. Акция началась, когда рассвело и, более того, солнце стало близиться к зениту. Последовала долгая ругань между нашими многочисленными командирами (она, видимо, заменяла им совещания), и на скорую руку нам объяснили план акции. Так как Мали Ясень представлял собой сплошной неприятельский фронт — вершина горы была опоясана траншеями, — то ее необходимо было отрезать от позиций на горе Велики Ясень, стоявшей сзади.

На Велики Ясень через открытую поляну вела траншея: ее, по моему мнению, следовало перерезать, тем более, что неприятельский правый фланг (а соответственно, соседняя гора Венац) был отделен глубоким ущельем, поросшим лесом, по которому в направлении неприятельских позиций шла проселочная дорога. В бронетехнике мы имели полное превосходство, как и в огневых средствах, в особенности в артиллерии. Нанеся одновременно удары и вдоль ущелья, и по вершинам гор, мы, очевидно, добились бы успеха. К тому же, логичнее было нанести удар именно по горе Велики Ясень: заняв траншеи, которые обеспечивали сообщение с горой Мали Ясень, можно было просто на измор взять оборону последней. Еще во время первых наших разведывательных выходов мы обнаружили, что можем достичь горы Велики Ясень без всяких проблем, так как поросший лесом склон горы Мали Ясень противником не просматривался. Здесь не было даже мин, за исключением нескольких мест перед самими траншеями. Противник был вовсе не всесилен и держался, скорее, благодаря недостаткам сербской стороны, нежели своими достоинствами. Так, еще за пару недель до начала нашей акции он смог с горы Мали Ясень захватить передовые сербские позиции и, надо отдать ему должное, быстро выстроил новую линию обороны. Она состояла из десяти наполовину вкопаных в землю блиндажей-дотов, имевших по десятку метров траншей и несколько земляно-бревнных стенок, защищавших каждый из дотов от огня гранатометов. Почему мусульманам так быстро удалось выбить отсюда сербов, а потом беспрепятственно строить по гребню горы свои укрепления, можно было понять, посмотрев на плохо оборудованные сербские позиции на горе Мали Ясень. Кстати, сербским войскам удалось их быстро вернуть с подходом новых интервентных групп, и те под командованием полковника Йосиповича из Сараевской бригады (из Вогощи) без особых трудностей прогнали неприятеля, буквально ошеломленного огнем прямой наводки сербской артиллерии. Так что не думаю, что взятие гор Мали и Велики Ясень было трудным, если бы сербские войска действовали дружно и целеустремленно. Однако на деле почти каждый сербский командир тянул в свою сторону, и все закончилось полным провалом. Главный удар почему-то должен был наноситься в лоб интервентной группой из Илияша, под командованием «Цицо», и группой Мичо Влаховича, штурмового батальона из Вогощи 3-й Сараевской бригады. Трудно было разобраться, кто где должен был наступать, но почему-то главная часть нашего отряда осталась в сербских траншеях, видимо, в роли «5-го эшелона».

Нас, русских, и еще десяток сербов из роты Алексича и Станича под командованием Йово отправили в лес между горами Мали и Велики Ясень — для организации отвлекающего удара. Перед этим сербские командиры, объясняя мне план акции, так толком и не рассказали ничего о сигналах. На наше счастье, мы получили проводника, Зорана Краишника. Этот молодой, худощавый, чернобородый парень был честным, храбрым и способным человеком. Еще на совещании, он раздраженно сказал командирам, что «они подставляют руссов под удар», так как нас, по его объяснению, мусульмане бы засыпали бы тромблонами и огнем из пулеметов. Йово в этом обсуждении особой роли не играл, да и мы на его группу особо не рассчитывали.

Углубившись в лес и выйдя на исходные позиции, мы разлеглись под деревьями, в нескольких десятках метров от опушки леса. За опушкой начиналась поляна, которую пересекала траншея, соединявшая горы. Зоран, обратившись ко мне, сказал, что он не один день твердил нашим командирам, чтобы они выстроили здесь пару бункеров, чем легко бы отрезали противника. Однако внимания на слова Зорана они не обратили, а стремились лишь к штурму, что, по его замечанию, приводило к ненужным потерям. Поэтому нам Зоран посоветовал не открывать огонь, а Йово тут же одобрительно кивнул головой и стал просить, чтобы мы ни в коем случае не стреляли. Мне брать ответственность за чью-либо смерть не хотелось, тем более в столь бессмысленном отвлекающем маневре: одной стрельбой ничего не добьешься, а от противника нас отделяла поляна. Впрочем, осмыслить все до конца я не успел: когда началась артподготовка, и осколки снарядов полетели у нас над головами, раздумывать уже было не время. Группа Йово так с места и не сдвинулась. Услышав участившуюся стрельбу и взрывы гранат слева от нас, мы не знали, что делать: приказа по «Мотороле» не последовало. Штурм закончился быстро. Группа в десяток бойцов слева от нас сумела войти в неприятельские траншеи, а противник, вместо того, чтобы бежать, встретил их пулями и ручными гранатами. В результате, со смертью одного добровольца из Вогощи и ранением командира «Цицо», был дан приказ отступать, который весь наш отряд очень быстро выполнил. Что касается нас, то мы так и просидели в траншеях, не сделав ни одного выстрела. Мне потом рассказывал мой знакомый «Арба»: вся их акция заключалась в том, что он вместе с Вукотой и еще парой бойцов, выполз вперед, левее от штурмовой группы и, сняв несколько мин, подполз к неприятельским траншеям. Оглянувшись, он увидел, что за ним никого нет, и ему пришлось вернуться. Потом же началась обычная картина: сербские бойцы бросали боеприпасы. Так что мы вернулись из этой акции с куда большим боевым запасом, в том числе гранат как ручных, так и для гранатомета. Хотя по дороге нас и пытался обстрелять какой-то снайпер, домой мы вернулись все же благополучно. Место нашего базирования к тому времени мы сменили (перейдя поближе к месту акции), и наш объединенный русско-четнический отряд разместился в большом, но сгоревшем доме у речки.

Все эти курортные условия нашим ребятам стали надоедать, как и наши четнические союзники из Йовиной группы, которые вели себя так, словно делают большое одолжение, что участвуют в этой войне. Между собой они периодически ругали Вукоту, называя его коммунистом и партизаном. Алексич, посетив своих бойцов, заявил: он обо всем договорился, и отныне мы будем действовать только по приказу Йосиповича. Йово на совещании командиров потребовал этого напрямую. Мне, бывшему тогда тоже на этом совещании, все показалось каким-то фарсом. Было уже абсолютно все равно кто четник, кто партизан, так как толку ни от первых, ни от вторых не было. Уже две недели мы топтались на одном месте, перед линией обороны неприятеля, а разговор о прорыве так и не заходил. Нам все уже изрядно надоело, ребята чувствовали неудовлетворение от подобных акций. У меня сложилось мнение, что необходимо создать русский отряд, хотя бы величиной с роту, получив определенный статус. Одно было очевидно: из четы Алексича надо было уходить, по одиночке или всем вместе. К тому времени мы представляли довольно сплоченную обкатанную боевую группу, которую составляли я, Леонид, Денис, Роман, «Барон», Андрей Л., а также присоединившийся к нам в конце августа Петя Малышев, бывший боец 2-го РДО. Возвратившись из акции, мы получили еще одного бойца, Игоря М., из Сухуми, немца по национальности, служившего, по его словам, в группе специального назначения «Сатурн», и, по всей видимости, участвовавшего в абхазской войне на стороне грузин. Появился тогда и еще один боец, Юра Ш., откуда-то из России, но мы его так и не видели, за исключением Леонида и Кренделя.

Вернувшись тогда на базу, я застал Леню и Кренделя в веселом расположении духа, но одновременно несколько ошеломленных. Юра, представившись капитаном-«афганцем», заявил, что в Боснию прибывает на мусульманскую сторону пакистанская группа «Черные аисты», и он решил создать собственную группу, в которую должны войти все те русские, кто хочет остаться в живых. После этого Юра сразу же отбыл в состав 2-й Сараевской бригады, встретил там еще двоих русских, Сергея и Игоря из Молдавии, стал их командиром и провел несколько разведывательных выходов, что для той бригады было большим достижением. Затем русская тройка перебралась из этой сельско-партизанской части к Борису, который еще в июле ушел от нас в Касиндольский батальон, где вскоре стал командиром интервентного взвода. Впрочем, в его взводе было несколько сербов, русским в этом взводе не особо понравилось, так что они вскоре соединились с нашим отрядом.