Мне тогда казалось, что главная цель как этой, так и любой другой войны заключалась в том, что сами люди должны были доказать, что они достойны победы.

Что касается боевого духа в югославской армии, то не хотелось, чтобы возникло ошибочное мнение о том, что, якобы, сербы — плохие солдаты. Вообще-то сербское общество охвачено войной с 1991 года, и о каком бы народе ни шла речь, но за такое время, раз люди еще готовы воевать, и нередко добровольно, то хорошие боевые кадры всегда появятся. К тому же сербы, как показывает история, не раз отличались на поле боя, в особенности, упорством и неприхотливостью. В конце концов, миротворцы разных стран, прошедшие Югославию, не доказали свое качественное превосходство над сербскими солдатами на поле боя, а истории о десятках положенных ими в одном бою «четниках» столь же достоверны, как и фильмы «про Рембо». На деле же, самое крупное столкновение миротворцев и сербов произошло в Сараево, где десять сербов взяли в плен двенадцать французских морских пехотинцев и легионеров, а потом, обороняясь против целой французской роты легионеров, убили и ранили больше десятка тех, при этом потеряв двоих убитыми и четверых пленными. На Космете войска НАТО появились лишь после начала отступления оттуда югославской армии и «блестящий подвиг», по словам американского генерала Уильяма Кларка, был обычным вводом войск, при поддержке отрядов УЧК шедших в их авангарде.

Я хотел бы избежать шовинизма в оценках любых солдат, и поэтому думается, что любая современная армия, а в том числе и российская, на месте югославской армии вела бы себя схожим образом. В любой армии успех — дело коллективное. И здесь на одном денежном интересе далеко «не выехать». В армии без идеи, объединяющей людей, каждый, в принципе, является одиночкой. Что касается югославской армии, то влияние на нее патриотической кампании, развернутой в прессе Югославии, было блеклым. Все эти призывы к борьбе с «новым мировым порядком» звучали отвлеченно, так как что мог сделать обычный боец? Стрелять по самолетам из автомата ведь было делом бессмысленным, а выискивать добровольно террористов УЧК — еще и неблагодарным. К тому же сами пропагандисты на Космет ехать не спешили, а солдаты, которые сюда попали, через пару недель начинали задумываться о житейских проблемах: зарплата была мала и выплачивалась она с опозданием; а между тем карточек, применявшихся в ходе Второй мировой войны в том же СССР, не существовало, и возникал вопрос — чем же кормить семьи? Под конец войны стали приходить счета к оплате, вопреки обещаниям о том, что те, кто воюет на Косово, от оплаты счетов будут освобождены. Хорошо оплачиваемой работы дома не было, ни до войны, за исключением разве что правящего чиновничьего класса и приближенных ему бизнесменов и бандитов.

Последним война, а в особенности разнообразные бизнес-проекты «Во благо Отечества» дали возможность кататься «как сыр в масле», а куда потом шли товары с продуктами питания, горючим, военной формой и оружием, — для иных из них было не столь важно. Не платила армия — заплатила бы УЧК или какие-нибудь «партнеры» этой УЧК.

Конечно, большинство людей верили, что, находясь здесь, защищают свое Отечество, но во всем том бардаке, что царил здесь, главной задачей они стали видеть честно отбыть положенное и возвратиться домой либо вообще пораньше отбыть отсюда.

По большому счету, официальная пропаганда и не могла здесь достичь успеха, по крайней мере, в Дренице, ибо газеты сюда не доходили, а телевизор могли смотреть лишь те, у кого был «агрегат». Если же и смотрели телевизор, то в основном, видеокассеты, найденные вместе с видеотехникой в албанских домах. Единственным источником информации было радио, но тут искали «западные голоса», дабы узнать о том, какой город и когда бомбили самолеты НАТО. В то время, когда шла война, по телевизору показывали какие-то песни и пляски, хотя где-то люди гибли, и как бы плохо война на Космете организована не была, как бы плохо она не велась, все-таки это была война. Здесь, по крайней мере, на Дренице, когда люди видели эти концерты по телевизору, то, как правило, телевизор выключали.

Конечно, все это было подано в более «сыром» виде. Возможно, имело немало недостатков, только мне и тогда было странна позиция многих военных профессионалов (и эта позиция присуща далеко не только сербам), согласно которой они ставили себя в позицию эдаких судей того, насколько то или иное предложение «профессионально»

А какого черта все эти профессионалы так лихо брали на себя ответственность в ситуации, когда на их же глазах гибло их же государство, бесплатно их обучившее, и, наконец, платившее им деньги не только за дисциплинированность, но и согласно воинскому уставу, за проявление инициативы! Вот чего-чего, а инициативы у нас явно не хватало, и поэтому «всех» и устроила картина «героической борьбы за сохранение Югославии», созданная после войны, так как все можно было списать на бесспорное преимущество в силе противника.

Нельзя всю это большую трагедию списывать на якобы «балканские специфичности». Особенно поражало, когда это делали те кто, прибыв из России так и не удосужился разобраться, кто с кем воевал, но зато всегда имел ответ, почему, мол, воевали. Эта война сербами велась не столько ради территории, сколько ради сохранения себя как нации и по большому счету сама по себе война со стороны сербов, в общем, была справедлива, несмотря на все военные преступления в Косово. Сербия была суверенным государством, а военные преступления тут были только предлогом, тем более что их большая часть, согласно статистике того же трибунала в Гааге, была совершенна после того как НАТО приняло в марте решение о войне против Югославии. Бессмысленны ныне разговоры о бессмысленности этой войны для сербов. Ни одна война не бессмысленна. На таком основания можно объявить бессмысленной всю кровопролитную борьбу сербов в ХIV-ХV веках с турками. Все равно, мол, «турки всех покорили почти до Вены». Любая война чревата поражением, но сербы были поражены еще до войны, поражены своей слабостью воли. В эту войну упадок сил достиг, возможно, низшего уровня во всей сербской истории, хотя физическая мощь народа и государства была как никогда велика для сербской истории и, по крайней мере, достаточна, чтобы докончить с УЧК. На деле произошло наоборот.

Сил для войны у сербов хватало, были у них и люди, которые смогли бы воевать еще, но вот идеи, поведшей их бы в этой войне, у них не было, и поэтому приходилось поражаться элементарной неспособности многих бойцов. Нельзя, конечно, все сводить к делению на храбрых и трусливых. Такого резкого деления нет, и все люди в большинстве имеют приблизительно одинаковые способности. Однако, и для того, чтобы чему-то учиться и для того, чтобы преодолевать свой страх, и нужна воля, исходящая из определенной идеи, что и рождает воинский долг.

Конечно, здесь были хорошие профессионалы, были храбрые бойцы и хорошие друзья, а немало было и тех, кто готов был воевать. То, что их маловато, тоже не проблема, это присуще всем армиям. Но очень тяжело, почти невозможно было людей поднять на что-то общее. Они были готовы терпеть какого-то идиота, как своего командира, но лишь бы он позволял им без лишних хлопот отбыть свое время на войне. Из-за подобного индивидуализма в военных вопросах сербские возможности так и не использовались, как надо.

Это очень хорошо виделось русским добровольцам, которые поэтому, хотели они того или нет, были вынуждены действовать вместе, ибо с сербами это на постоянной основе было невозможно. На войне они действовали не столько по личным симпатиям, сколько в силу необходимости, вызванной определенным непониманием сербской среды. У сербов с весьма развитым чувством родовых и земляческих связей подобного военного товарищества было маловато. Но даже эти группы бюрократическая система стремилась разобщить, и даже тех, что были составлены из профессиональных военнослужащих или полицейских.

Первое и главное деление было довольно известно для многих войн, когда бойцы подразделений, чаще «ходящих» в «акции» были явно недовольны теми, кто просидел всю воину в одном селе. Так как достаточного количества «интервентных» (штурмовых) групп командование не создало, то выполнение ответственных заданий поручалось различным, временно создаваемым сводным «интервентным» группам из различных подразделений. Это приводило к неравномерному распределению тяжестей войны и к несправедливому распределению льгот внутри уже самих подразделений, а тем более в отношениях между самими подразделениями, одни из которых давали свои группы для заданий раз в месяц, а иные в несколько раз чаще.

Это недовольство справедливо, особенно — на фоне вида немалого количества бойцов, сутками проводящих время за резней кур, коров, овец и прочей живности, а иные из них отличались даже выстрелами по кошкам. В паузах же между подобной охотой они рыскали по домам или играли в карты. Конечно, есть всем хотелось, как и спать в тепле и на теплых постелях. Плохо было то, что никакого уважения или простой благодарности к тем, кто ходил в атаки и разведку, не было. Срочнослужащие, вынужденные выполнять все, даже самые идиотские приказы своих командиров, хотя многие из них со временем стали высказывать скрытое, а то и открытое неповиновение, были раздражены часто и на командиров, и на резервистов, имеющих возможность хоть раз в месяц на пять дней отправиться домой, и при этом имевших командиров своих земляков — резервных офицеров. Сами резервисты были злы на командование, оторвавшее их от домашних работ, тогда как все обещания власти о льготах остались пустым звуком, как и о своевременной оплате. К тому же в Югославии мобилизация проводилась, как всегда, половинчато. Даже не упоминая о многочисленных случаях уклонения или отказов от военной службы, следует указать, что сам принцип выборочной региональной мобилизации был ошибочен. Так, из Черногории, Воеводины, да и всей центральной Сербии, как и из приграничных ее областей, на Космет никто из мобилизованных не посылался, а в том же Белграде мобилизации почти вовсе не было.

Естественно, что характер войны различался на Космете и в остальной Югославии, в которой в боевых действиях участвовали в основном авиация, ПВО и инженерно-строительные подразделения, а отчасти гражданская оборона, и различные специализированные службы, тогда как нужды в массовой мобилизации в армию не было. Вообще не ясно, зачем нужна была подобная выборочная мобилизация, когда можно было обойтись призывом разве что тех, кто из армии демобилизовался, максимум. 8 лет назад, то есть, имел какой-то боевой опыт и еще хоть как-то знал современные типы вооружения, или же тех, чья гражданская специальность была нужна вооруженным силам.

Помимо этого, можно било получать при той волне патриотизма тысячи сербских, а также русских добровольцев (в Москве тогда в ряды будущих добровольцев записалось до пятидесяти тысяч человек).

На деле же резервисты из общин Южной Сербии, где прошла полная мобилизация, были недовольны и властью и остальной Сербией, тем более что мобилизовались здесь только сербы, а мусульмане Санджака от нее, по существу, откупились.

Примерно так же дело обстояло и с местными сербами, которые считали, что те, кто попал на Космет с войной, не знают его проблем и часто больше позерствуют, а последние отвечали им, что они толком и не воюют. В армии нередко плохо отзывались о полиции, считая, что та избегает тяжелых задач, перекладывая их на армию. В полиции, прежде всего в специальной, создалось мнение, что в армии бардак. Впрочем, по большому счету, бардак царил везде, но полиция была на особом положении, так как прибывала на Космет со всей Сербии уже организованными группами, и при том лучше оплачиваемыми и снабжаемыми, чем армия. При этом, естественно, главные боевые задачи поручались как раз армии. По моему мнению, посылка на Космет полиции в том виде была неразумна, и лучше было не создавать сводные подразделения, а просто пополнять обычной полицией отряды «особой» полиции с лучшем оснащением техникой, что дало бы хорошо подготовленные и обкатанные формирования. Посты же на дорогах, в особенности вдоль границы и на Дренице, надо было передать тем армейским частям, что были распределены в данной области, или же, наоборот, и посты и сами области передать полиция — двойное командование везде вредно и его следовало бы избегать.

Но не было, как уже несколько раз повторялось, воли к победе, что влияло на действия — не только простых солдат, но и генералов. Почему этой воли не было — отдельный вопрос. Но никак нельзя все списывать на, якобы, традиционную славянскую суть. В 1912 году сербская армия, несравненно меньшая по численности, нежели югославская, быстро разгромила турецкую армию в Косово и Метохии, подавив всякое албанское сопротивление. Да и что такое эта славянская суть, и в чем она выражается? Если в генотипе, то он у сербов и у тех же русских порою различен. Славянской крови очень много у немцев, а немало и у турок, и даже у албанцев, да и, в конце концов, хорваты и мусульмане в Югославии тоже ведь являются славянами. Главное отличие сербов от большинства соседних народов заключалось именно в православии.

Нельзя сказать, что у сербов его нет, но та легкость, с которой народ воспринял потерю Космета, не пройдет без последствий для него самого, в особенности, для его будущего. На другие народы здесь не надо оглядываться. Уже то, как встретили, дома тех, кто воевал в Косово и Метохии, хорошо показывает, что в действительности представляет собой общество. Неважно, каковы были те, кто воевал на Космете, и даже как они там воевали, ибо тут неважно, кто и что может, но лишь то, кто и что сделал. Встретили же этих людей так, словно тем, кто остался в Югославии, было едва ли не тяжелее, чем тем, кто был на Космете. Были уравнены в правах те, кто воевал в Косово и те, кто провел всю войну в Воеводине или в Белграде, ибо всем в справках указывалось, что они «выполняли боевые задачи», а где и как — неважно.

Таким образом, все воевали одинаково, по крайней мере, так получалось по документам. Понятно, что те, кто остался в Сербии, возможно, и должны были остаться, но все же хоть какую-то грань тут провести было можно. Еще более показательным оказалось отношение к добровольцам в югославской армии. Добровольцы здесь в основном были из Сербии, то также и те резервисты, что выразили свое желание участвовать в боевых действиях на Космете, хотя должны были быть распределены или вне него, или вообще не были еще призываемы, или были освобождены от военной службы.

Мотивы тут были разные. Были люди, шедшие ради защиты Отечества, а были люди, шедшие или пограбить, или снять с себя перед законом те или иные «темные пятна». Однако сами мотивы были не столько важны, сколько само желание и умение воевать, хотя знание тактики и техники не помешало бы. Все же на общем уровне смотрелись они вполне приемлемо, хотя я, конечно, не знаю всех, а сужу по своей разведроте и по нескольким интервентным группам. Были, конечно, добровольцы, по одному виду которых было ясно, что это сброд, и именно они больше всего скандалили и создавали эксцессы.

Возможно, что кого-то в военных верхах коробило от одного слова «доброволец», на основании опыта общения с подобным сбродом, но все-таки необходимость в той или иной личности для армии определяется тем, как человек действует в боевой обстановке, а не тем, как ведет себя в тылу. В конце концов, существовала в Югославской армии и военная полиция, и прав она при провозглашении военного положения получила предостаточно.

Конечно, во всем этом моем тексте часто описываются нереализованные возможности. Отчасти так оно и есть, и современные российские «продвинутые» поклонники Запада (а иного слова тут не подобрать) могут с полным правом позлорадствовать. Только в те годы приходилось выбирать: либо не делать ничего ради успеха в войне (и оправданий можно было найти предостаточно), либо все-таки попытаться хоть что-то сделать, используя все, пусть даже весьма ограниченные возможности. В той ситуации, которая сложилась в Югославии, местные поклонники Запада практически самоустранились от ведения войны, словно не понимая, что это их любимый и дорогой Запад равнодушно бомбит сообщество столь «продвинутых» персон.

А между тем, дело-то не в бомбежках, которые на самом деле велись достаточно выборочно, и командование НАТО действительно старалось избежать гражданских жертв. Дело в том, что, разрушая государственный аппарат Югославии, чьей опорой была Югославская армия, НАТО способствовал УЧК, которой не было дела ни до «демократических ценностей», ни до прав человека. Многие албанцы восприняли ту войну как своеобразное наказание за то, что при турках или при Гитлере они не добили до конца местных сербов, а после ухода отсюда югославской армии попытались это дело «исправить». Счастье сербов в Белграде, что албанцев было два миллиона, а не десять, иначе и им пришлось бы стоять в очередях за гуманитарной помощью, подобно столь ими не любимым сербам-«косоварим», но уже где-нибудь в Новом Саде — и то либо в Венгрии, либо в Хорватии.

Сейчас, конечно, читать об этом скучно, и, вероятно, так же скучно когда-то сербам в Приштине было читать о планах по созданию «Великой Албании».

Но я в каком-то смысле спокоен, ибо попытался сделать все, что мог, причем больше всего препятствий воздвигали на моем пути сами же сербы. Меня, конечно, тут никто не обманывал, и в целом я доволен. Ну, а сербы, видимо, лучшие палачи самих себя, так как по-иному трудно объяснить то, что происходило в ходе этой войны.

В сущности, ничего тут сверхъестественного не было, ибо тогда себя в полном объеме проявило то настроение, что десятками лет весьма усердно насаждалось в народе — политика шкурного интереса. И нет смысла связывать эту политику с обществом «демократии и благосостояния». С таким же успехом «политика собственного интереса» может привести к тирании и войне, а там уже дело будут определять интересы верхов, а вовсе не «широких масс» или отдельного независимого человека.

Вообще-то, как говорили древние римляне, «если хочешь мира, готовься к войне». Это мир увидел сегодня не только на примере Югославии, это и Ирак, и Афганистан, и…

Кто следующий, подумываю я…