Чваки проснулся очень поздно, когда троица коряжников и паукан, организовав — при участии Лесовика — наблюдательный пункт, удалилась спать.

— Никогда больфэ не буду фмотреть такие фны, — сказал он сам себе, — Ну, бабуфка, ну фяек…

Конечно, бабушкин чай был совершенно ни при чем. Чваки казалось, что в этот день вместилось не то два, не то три бессонных дня, которые больше всего напоминали… собственно говоря, они как раз страшный сон и напоминали. В этом сне Чваки просыпался рано утром, причем время ему подсказывали светящиеся зеленые червячки, шел куда-то, там занимался совсем непонятными делами, потом шел обратно… потом ему снилось, что он проснулся рано вечером и что это очень плохо, потому что он проспал все свои непонятные дела… потом ему приснилось, что это ему приснилось и что он если и проспал, то совсем немного… В таком вот разбитом состоянии Чваки и потащился в «Клюквю».

В «Клюкве» было тихо, из посетителей там оказался один Буц.

— Привет, Буф, — сказал Чваки, — Мовно?

— Здравствуй, Чваки. Садись, конечно.

Как и в прошлый раз, шестиногий паукан-официант возник у столика совершенно бесшумно.

— Добрый вечер? — поинтересовался он.

Чваки вздрогнул и уставился на него.

— Добрый это… Фяю, повалуйфта, и пировок…

Буц молча кивнул и официант испарился.

— Надо будет попрофить его бубенфик, фто ли, нафепить, — Чваки проводил взглядом бесшумного паукана, — а то так и ифпугать недолго.

— Что, опять плохие сны? — участливо спросил Буц.

Чваки, как мог, пересказал ему свой сон и, когда официант принес заказ, пожелал приятного аппетита и удалился, добавил:

— Вот как раффкавывать — так вроде нифево фтрафного. Давэ фмефно где-то. А как в этом фпать — уваф какой-то. И, внаеф, уфтал так, как будто вефь Леф от форняков пропалывал…

— Да уж… Сочувствую, Чваки. А я тут думал вчера… В общем, не в холодах дело. Тетушка не из-за них учудила.

— Фто, думаеф, фто то вэ фамое, фто мне фпать мефает?..

— Да, думаю, то же самое, — кивнул Буц.

— А фто вэ оно в Лефу делает? Болотное Видение там не фафтало, кавэтфя.

Буц подпер голову руками и задумался.

— Слушай-ка, Чваки, — сказал он, — а что ты знаешь об этом Болотном Видении?

— Только то, фто раффкавывала бабуфка. Я увэ не вфе помню… но у меня дома где-то валяетфя эта ифтория, я ее вапифал вафем-то.

— Да нет, ты мне расскажи, что помнишь. Понимаешь, ведь даже Лесовика не было на Болоте, когда оно пришло. А бабушка твоя была. Так мне мама говорила. Но пока я к маме слетаю — сам понимаешь…

— Понимаю, — кивнул Чваки, перед которым бабушкина страшилка вдруг предстала в несколько ином, чем раньше, свете, — Надо вэ. Я как-то об этом не думал давэ…

И он стал рассказывать.

Вкратце история выглядит так.

Лет пятьдесят назад, когда бабушка Чваки была совсем молодая и жила одна в том самом домике, который потом достался ее внуку, она проснулась среди зимы. Зима на Болоте — штука не из приятных, поэтому жители Болота, как правило, стараются ее проспать. Бабушка Чваки, несмотря на молодость, вовсе не была исключением из этого правила. Она посмотрела в окно, увидела, что по ту сторону стоит негостеприимная зимняя ночь, которая гораздо хуже негостеприимного летнего дня, и решила было немедленно заснуть обратно, но…

Но тут бабушка Чваки почувствовала что-то неправильное. Спросонок — особенно, когда спишь достаточно долго — думать всегда бывает непривычно, поэтому понять, в чем именно кроется это неправильное, она смогла не сразу.

Дело в том, что в комнате, где спала бабушка Чваки, было довольно светло. Для негостеприимной зимней ночи — даже слишком. Свет этот был достаточно холодным, чтобы не быть светом пусть даже зимнего, но все-таки солнца, но слишком ярким для луны, и к тому же лился он совсем не через то окно, в которое эту самую луну было прекрасно видно. Бабушка встала, подошла к неправильному окну и…

По Болоту, по самой мелкой его части, — как показалось ей сначала, прямо на нее и ее домик, — ломая корку льда, двигалось чудище. Чудище было огромным и у него было два ярко светящихся глаза. Двигалось оно, для своих размеров, довольно тихо, но было понятно, что если оно дойдет до домика бабушки, то от него ничего не останется. Надо было спасаться, но бабушка Чваки не могла сдвинуться с места, настолько это зрелище ее заворожило.

Скоро стало понятно, что чудище не собирается рушить бабушкин домик — его путь пролегал несколько левее. А когда оно прошло мимо, бабушка поняла, что оно, на самом деле, было не настолько огромным, как ей показалось вначале. Но чудище это было неправильным, и, возможно, из-за этой своей неправильности выглядело особенно пугающим.

Заснуть бабушка Чваки смогла только после того, как высунула нос из домика и немного подышала холодным зимним воздухом (и впустила внутрь несколько разбуженных и ошалевших от непривычной погоды светляков), а затем по ошибке выпила чай из трав, которым жабсы в нормальных условиях лечат горло, смешанных с травами, предназначенными для прикладывания в виде компрессов к голове. Чашка этого чая, который потом и стал «бабушкиным» подействовала на бабушку самым благотворным образом, так что она едва смогла дойти до кровати, и проснулась бабушка…

Нет. Проснулась она негостеприимным зимним днем и увидела в то самое окно хвост того же самого чудища (или ей так только показалось), которое ползло в обратную сторону, и кучу перебуженных светляков, которые мотались вокруг ее домика в надежде попасть внутрь… или уж на что они там надеялись… Но теперь бабушка Чваки уже знала, что следует делать, чтобы уснуть.

Правда, прежде, чем она успела выпить чашку этого — очень, между прочим, невкусного, — чая, к ней прибежали несколько лесных и болотных жителей, среди которых были, кстати, Лесовик — его нашли, обстукивая все без исключения деревья в Лесу, а заодно и переполошив большую часть жителей, — и дедушка Кифы и Мяфы. Оказалось, что домик бабушки — и сама бабушка вместе с ним — был ближе всего к маршруту, по которому двигалось чудище. Убедившись, что с бабушкой все в порядке, жители еще какое-то время беспокойно потоптались вокруг бабушкиного домика, а потом разошлись по домам, причем большая часть светляков увязалась за Лесовиком, чему он совершенно не препятствовал.

Чваки рассказывал эту историю немного иначе и регулярно сбиваясь на «страшный бабушкин голос».

— Да, — кивнул Буц, когда Чваки закончил историю, — я, кажется, ее почти в таком виде и слышал. Только про лед, кажется, не упоминали.

— Ага, — отозвался Чваки и допил остывший чай, — Наверное, фледы на льду не фоглафовывалифь ф Видением. Болотным.

— И никто не пытался выяснить, куда оно прошло…

— Кавэтфя, нет. Холодно вэ было. Оно тогда давэ не вфех перебудило.

Буц встал.

— Быть не может, — сказал он решительно, — чтобы никто не пошел по его следам!

— Фтрафно вэ. И вима. Вфе фпать легли.

— Быть не может, — упрямо повторил Буц, — Ни за что не поверю.

К середине ночи по Лесу и Болоту поползли последние известия от информационного агентства «Мухоморыч и Урожай». Судя по ним, у Холма, что прямо за Лесом, появилось четыре Чудища, описание которых в целом совпадало с описанием Болотного Видения, сопровождаемых где-то десятком-полутора Чудищ поменьше, описание которых значительно больше походило на описание болотных коряжников, за исключением разве что большого светящегося глаза вместо головы и того, что рост меньших Чудищ раза в три превышал средний рост не только болотного, но и лесного коряжника тоже. Этот Чудищный Отряд — в отличие от того же Болотного Видения — вел себя куда как агрессивно и, по первым подсчетам, слопал порядка четырех десятков жителей с Той Стороны Холма, в основном тех, на кого Мухоморыч по тем или иным причинам был сердит.

Новостям, исходящим от столь достоверного источника, жители Леса и Болота, конечно, поверили — ровно настолько, чтобы уяснить себе: что-то там все-таки произошло, но вот что именно — этот вопрос требовал разъяснения. Гонец — шестиногий официант из «Клюкви» Беггер Без-Четверти-Четырнадцатый — был отправлен, как только кто-то высказал сомнения в достоверности информации (то есть, сразу же) и пока не вернулся. Мухоморыч начал было вещать что-то насчет Конца Времен, который должен наступить уже с минуты на минуту, но, видя, что к его стенаниям окружающие отнеслись с еще меньшим доверием, чем к его рассказу о нашествии Чудищ, удалился к себе — записывать свои пророчества, чтобы не забыть.

Чваки, который не должен был участвовать в дневных бдениях и поэтому жил по своему обычному расписанию, поделился новостями со своими друзьями уже под утро, после чего был устроен военный совет. Следовало решить, оставлять ли наблюдателей у Болота, не стоит ли тоже сбегать на Ту Сторону Холма, или, может быть, опять броситься на поиски Лесовика, который вновь куда-то запропастился.

— Не внаю, не внаю, — сказал Чваки, — Я как-то Мухоморыфю не офень доверяю.

— Согласен, — кивнул Кифа, — Думаю, нам не стоит отказываться от уже намеченного плана. Поэтому мы пойдем на Болото, займем наблюдательный пункт и…

— Будете наблюдать, — хмыкнул Чваки, — А мне фто, домой — фпать?

— Стоп-стоп-стоп, — Мяфа замотал головой, — Нет, так не пойдет. Я бы сейчас поостерегся отправлять кого-то на Болото, даже если там его дом.

— Да, я тоже думаю, что нашему другу Чваки следует переночевать где-нибудь еще. Да вот хотя бы у Плюмса. Думаю, он не откажет. Или у Буца… Нет, у Буца тетушка.

— Плюмф, думаю, фоглафитфя. В крайнем флуфяе, фкавыте мне, где у ваф там этот ваф пункт, я ваф навеффю в флуфяе фего.

— Нет, — тут Кифа покачал головой, — давайте так. Ты, Пыц, сходишь с Чваки к Плюмсу, и если там что-то не получится — вдруг там уже все места заняты, все может быть, — вы с ним придете к нам, чтобы не терять времени — ни потом, ни сейчас.

— Понял.