А хочу я вам, ребята, и в самом деле рассказать маленькую историю со счастливым концом, которая приключилась с одним сельским жителем в период недоразвитого социализма.

Это был передовой механизатор Иван Булыгин, с большим стажем пахотных и посевных работ и с сознанием, ясным и незамутненным, как слеза младенца.

Случилось так, что он рано овдовел. Многие труженицы сельского хозяйства, в том числе незамужние и разведенные доярки и птичницы, телятницы и свинарки и даже одна ветеринарная санитарка, не прочь были вновь изменить семейное положение трезвого и домовитого Ивана и взять его хозяйство в свои руки, включая доращивание и откорм несчастного осиротевшего ребенка, не то сына, не то дочери.

Но все они, после его супруги, незабвенной учительницы младших классов Екатерины Семеновны, женщины строгих нравов и чистюли, каких еще поискать, казались Ивану существами грубыми и несовершенными. Особенно не нравились ему их натруженные руки, шершавые и красные, а также то, как они ужасно ругаются.

Самого Ивана его покойная ныне супруга, первая интеллигентка на селе, хотя и не отучила от особенностей местного говора, и ей страшно резали слух его оканье и упорное выговаривание слова «пельмени» как «пилимени» и «исть» вместо «есть», ну и еще чего-то там глубоко деревенское, вековое.

Но зато она его отучила от сквернословия. А все подкатывающиеся к Ивану деревенские застоявшиеся красавицы матюкались так, что оскорбленные коровы и прочие общественные животные, за которыми они ухаживали, отвечали на это снижением продуктивности.

В общем, так Иван Булыгин и продолжал пахать и сеять и в одиночку растить чадо от любимой покойной жены. А как же здоровый мужик обходился без женской ласки, спросите вы? Конечно же, Иван тосковал по тесному общению с противоположным полом. Но он оставался однолюбом и всю свою нерастраченную сексуальную энергию сжигал на тяжелых полевых работах.

После того, как Иванов сын – да, сын таки, а не дочь, сейчас точно вспомнил, – закончил местную восьмилетку, Иван отвез его для повышения образовательного уровня в областной центр, который находился всего в пятнадцати километрах от их деревни.

Здесь сын продолжил учебу в одной из средних школ, расположенной рядом с домом, в которой жила двоюродная тетка Ивана, Серафима Григорьевна. Квартировал Иванов сын, естественно, у тетки. А Иван раз в неделю привозил им в коляске своего мотоцикла «Урал» свежие продукты из деревни – яички там, сметану, сало.

Вот так он однажды привез харчи для поддержания физических сил и мозговой деятельности своего наследника, и через пятнадцать минут выехал обратно – дольше задерживаться было нельзя, надо было на ночь свиньям корм запарить да коровке сенца задать.

И вот когда он выезжал из двора теткиного дома, то высветил фарой своего мотоцикла, как какой-то мордоворот, прижав к стене проездной арки молодую плачущую женщину, лениво хлещет ее по щекам.

Справедливое и честное естество Ивана не могло стерпеть такого вопиющего безобразия и он, остановив мотоцикл и сойдя с него, своими трудолюбивыми пудовыми кулаками поверг на асфальт того мордоворота. А женщине сказал:

– Иди домой! Он ишшо долго не встанет.

Женщина, вглядевшись в доброе открытое лицо Ивана, помотала головой и прошептала:

– Нет, домой я не хочу.

– Может, это… подвезти тебя куда?

Иван заглянул в ее темные большие глаза на бледном лице и растерялся: эти глаза от него явно чего-то ждали.

– Подвези, – сказала женщина и опустила вниз густые длинные ресницы. У Ивана впервые дрогнуло и заколотилось сердце: она! Та, что ему нужна!

– Подвези, – решительно повторила женщина и вновь подняла на Ивана свои чудные глаза. – Куда-нибудь. Лишь бы подальше отсюда.

– Ага, ясно! – также решительно и немного хрипло сказал Иван. – Ну дак это….Садись в коляску. К мине поедем, в деревню. Хозяйкой будешь. Ага?

– Ага, – впервые за эти несколько минут их общения улыбнулась симпатичная молодая женщина и ловко, как будто всегда только и ездила на мотоцикле «Урал» отечественного производства, влезла в коляску. – Трогай! Меня Вероникой зовут. А тебя?

– Иван Григорич я, – солидно сказал Иван. – Но тебе дозволяю звать меня Ваней.

А ты, значится, будешь просто Вера. Ага?

– Ага! – счастливо засмеялась просто Вера. – Да трогай давай! А то мой бывший вон зашевелился уже, сейчас встанет.

– Не встанет, – уверенно сказал Иван и дернул ногой в сапоге сорок шестого размера. Громко лязгнули зубы бывшего, и тот снова уронил голову на асфальт. А Иван повторно дернул ногой, и мотор «Урала» басовито фыркнул и уверенно завелся с одного рывка. И они поехали в деревню.

Свадьбу делать не стали, так как Веронике – виноват, просто Вере, – не хотелось никаких шумных застолий в компании незнакомых людей, а Ивану хватило и той, первой свадьбы.

Хозяйкой Вера оказалась так себе, и за домашней животиной по-прежнему ухаживал сам Иван. Правда, дома теперь стало чисто и ухожено, и на плите всегда стояла кастрюля с любимыми «пилименями» Ивана.

Да Ивану в первые недели от его новоявленной жены требовалось только одно. И его двуспальная пружинная кровать с никелированными шишечками по ночам натужно скрипела целыми часами. Но делал это трудолюбивый Иван только в одной известной и привычной ему миссионерской позе, без фантазии и выдумок.

И Вероника скоро заскучала. Ей, зрелой и опытной, уже кое-что повидавшей городской женщине, хотелось как-то разнообразить их отношения. Но Ивана вполне устраивала эта однообразная, как про себя уже с тихой ненавистью называла Вероника, долбежка. Или он просто ничего иного не знал.

Но однажды Вера все же решилась наставить своего сексуально безграмотного муженька на нужный ей путь. После очередного сеанса супружеского контакта она, поглаживая Ивана по его самому достойному месту, спросила с обворожительными нотками в голосе, на какие только была способна:

– Дорогой, а вот сейчас ты что бы хотел от меня? Ну, смелее, смелее!..

Иван, лежа на спине с закинутыми за голову мускулистыми руками, подумал и мечтательно произнес:

– Щас? Сделай-ка мине…

– Вон ты у меня, оказывается, какой шалун! – обрадовано погрозила ему пальчиком Вера. – Ну, так уж и быть.

И, сдернув с обалдевшего Ивана трусы в мелкую крапинку, сделала ему то, о чем он и подумать даже не мог. Хотя почему-то вовсе не сопротивлялся.

– Ты чё, дура? Я же хотел попросить, чтобы ты мине иишницу сделала! – придя в себя, сердито прогудел он. – Исть мне захотелось. А ты вона чё отмочила! Ой ты, какая…

И замахнулся на жену своей ручищей. Но огромная ладонь его не упала на голову зажмурившейся от страха Вероники, а зависнув на мгновение в воздухе, обхватила затылок и потащила в том направлении, где только что свершилась сексуальная революция в масштабах одной смешанной сельско-городской семьи.

– Нет уж! – поняв, чего опять от нее хочет раззадорившийся Иван, томно прошептала Вероника. – Теперь ты иди ко мне.

И схватила Ивана за оттопыренные уши…

Говорят, в этой деревне все теперь нет ладнее семьи Булыгиных. А в чем, спросите вы, мораль всей этой истории?

– Да какая мораль! У них там, говорят, сплошная аморальщина творится, прости господи! – злословят соседи, с завистью глядя на всегда счастливое с той поры лицо Ивана и довольное – его жены Веры.

А те и плевать на всех хотели. Главное, что им было хорошо вместе!..