Сцена 2.11
Декорация 3 . Пыточная камера Инквизиции. Входят Секретарь суда и Тюремщик, который тащит тело Зораиды.
Телло. На улицах пусто?
Тюремщик. Они все забаррикадировались в бывшей синагоге. Кроме мертвых, конечно: те ужинают вместе с воронами (Показывая на Зораиду). Бедная старуха во время малого четвертования забыла, что надо дышать. Я и двух ведер не успел влить в воронку, а она уже окочурилась.
Телло. Не она первая.
Тюремщик. Что вы хотите, подвесные блоки неисправны, дыба проржавела, все оборудование не менялось со времен Торквемады. Сами посудите, нам предоставляют материал, предназначенный для временного употребления, и требуют при этом, чтобы ты работал день и ночь. Неудивительно, что все ломается. Еще три месяца тому назад я сказал епископу, что будут поломки. Монсеньор, — говорю ему, — ведь сломается. И вы думаете…
Телло (Секретарю суда). Она перед смертью созналась, по крайней мере?
Секретарь суда (Сверяясь со своими заметками). Созналась ли? Разумеется, созналась.
Пауза.
Телло. Назвала имена главарей?
Секретарь суда (Сверяясь с записями). Э…нет.
Телло. А так называемый мессия, этот новый Моисей?
Секретарь суда (Роясь в записях). Тоже нет.
Телло. А как насчет распространения бунта на другие города?
Секретарь суда (Роясь в записях). Этого она не захотела рассказать.
Телло. Ты же сказал, она созналась…
Секретарь суда. Ну да, полностью!
Телло. Стало быть, созналась, что она — еврейка.
Секретарь суда (Проверяя свои записи). В итоге, да.
Телло. Сколько дней ты подвергал ее пытке?
Секретарь суда (Считает по пальцам). Четыре, нет, пять дней.
Телло. Отличная работа. Каких-нибудь пять дней пыток, и она сознается в том, о чем нам было известно с самого начала!
Тюремщик. Не говоря уже о порче инструментов.
Секретарь суда. Это означает…
Телло. Что же именно?
Секретарь суда. Что они не желают сотрудничать.
Телло (Тюремщику). Давай следующего.
Тюремщик выходит.
Телло (Показывая на Зораиду). Как ее звали?
Секретарь суда. Забыл спросить.
Возвращается Тюремщик, волоча за собой Анну Феликс. Она сопротивляется. Увидев Телло, Анна Феликс бросается к его ногам.
Анна Феликс. Сеньор, я исповедалась в своих грехах перед Иисусом Христом и его Святой верой. Я прошу его и вашего прощения.
Телло. Встань. (Секретарю суда). Она созналась?
Секретарь суда. Эта — да. Она всех сдала. Всех своих любовников, друзей мужского и женского пола, всех друзей своих друзей, всех соседей, и их мясника, и собственных двух сыновей, отца с матерью и всех братьев до единого. Добровольное признание.
Телло (Анне Феликс). А сестер?
Анна Феликс. Их продали в рабство, сеньор, когда мы были сосланы в Марокко.
Телло (Указывая на тело Зораиды). А ее ты знаешь?
Анна Феликс. Это Зораида. Спаситель называл ее Марселой.
Телло. Спаситель?
Анна Феликс. Лже-Спаситель.
Телло. И кто же он, этот спаситель?
Анна Феликс. Моисей.
Телло. Его настоящее имя…
Анна Феликс. Я не знаю. Лет пятидесяти, крепкий, телом худ, лицо сухое. Ну и слепой.
Телло. Слепой?
Анна Феликс (Показывая на Зораиду). Только она его знала. Они уже встречались прежде, в другом мире.
Телло. Если ты ничего не знаешь, мне твое раскаяние ни к чему.
Анна Феликс. Я знаю его спутников.
Телло. Говори.
Анна Феликс. Один — дон Мигель. Молод, прекрасен, как принц Иудейский. Сын богача. И слуга его Панчо или Санчо. Маленький, будто бы худой, но ест за четверых.
Телло (Секретарю суда). Ты записал?
Анна Феликс. Я могу идти?
Телло (Анне Феликс). Как тебя зовут?
Секретарь суда. Она, я знаю. Это… (роется в своих записях)…Нуньес, а имя — Дульсинея. Да, точно так, Дульсинея. Я дважды ее переспросил, потому что имя необычное, поэтому…Вышивальщица. Приход Сан Роман.
Анна Феликс. Я могу идти?
Телло. Церковь прощает тебя, Дульсинея Нуньес, и принимает в свое лоно. После искреннего раскаяния и публичного отречения ты будешь возвращена миру. Но если ты солгала мне хоть в мелочах, рука Господня вернет тебя ко мне.
Анна Феликс. Рука Господня постоянно возложена на меня, сеньор. Каждое мгновение ощущаю тепло его кожи.
Сцена 2.12
Одновременно две декорации .
Первая — 1 , (в степи) с Таситом, Мигелем и Санчо.
Вторая — 2 (гостиная в Мадриде в начале двадцать первого века) — с Сервантесом и Телло де Сандовалом.
Декорация 1
Мигель. Город чуть было не сгорел.
Тасит. Но все же не сгорел?
Мигель. Нет.
Тасит. Тогда не имеет значения, был он к этому близок или далек.
Декорация 2
Телло де Сандовал. Город чуть было не сгорел.
М. де Сервантес. Но ведь не сгорел?
Телло де Сандовал. Очаги возгорания были в нескольких местах, как мне донесли.
М. де Сервантес. Однако реальной опасности не было.
Телло де Сандовал. Для города? Нет.
М. де Сервантес. Тогда не имеет значения был он близок к тому, чтобы сгореть, или далек. Кстати, вы этого и не опасались.
Телло де Сандовал. Не совсем так.
М. де Сервантес. Вы прекрасно знали, что бунтовщики не предадут город ни огню, ни крови.
Телло де Сандовал. Тем не менее, бунт был направлен против Святой Инквизиции. Первый за пятьдесят лет.
М. де Сервантес. Бунт, но не угроза.
Телло де Сандовал. Нет, не угроза.
С декорации 2 снимается свет.
Декорация 1
Тасит. Тем не менее, это победа.
Санчо. Вот именно — «победа». Как раз то слово, которое я искал, чтобы определить наше беспорядочное бегство. Тотальная победа, в которой мы потеряли зубы — вы три, я — один, шишаки с вашего шлема, пальто дона Мигеля, плюс несколько фунтов живого тела, позаимствованных кое-где у ваших единоверцев. За нами гнались, как за убийцами, и, кроме того, нам ничего неизвестно о Дульсинее. Победа — слабо сказано. Вернее было бы назвать это триумфом!
Тасит. Мы такие, какие есть.
Санчо. Скажите ему, дон Мигель. А я больше не могу.
Мигель. Хозяина постоялого двора Соломона и двух его друзей я видел пронзенными насквозь. Зораида и Анна Феликс схвачены солдатами. Другие… изувечены. Больше всего повезло тем, кто умер сразу. Как долго могильные плиты будут мостить землю моей страны?
В сопровождении полицейского входят трое мужчин, шеи, руки и ноги которых скованы одной цепью.
Санчо. А вот как раз и землекопы.
Тасит. Кто там? Кто пришел?
Мигель. Каторжники. Лидирующая группа следует на галеры.
Санчо. Вот цена вашей треклятой победы.
Тасит. Все имеет свою цену, Санчо. Все, кроме забвения.
Санчо. Как раз сейчас, дон Тасит, было бы совсем недурно, если бы о нас забыли.
Тасит. Имеется ли охрана у каторжников?
Мигель. С ними полицейский.
Санчо. Не слишком толстый, из тех, кто засыпает на ходу.
Тасит. Эй ты, полицейский!
Полицейский. Кто, я?
Тасит. Разве поблизости есть еще полицейский? Куда ведешь ты этих бедолаг?
Полицейский. Прямиком на королевские галеры, где они подсобят при маневрах флота.
Тасит. Из кого состоит твое стадо?
Полицейский. Барашки эти вели неправедную жизнь. Евреи, мавры, всякий сброд, из которого никогда ничего путного не будет.
Тасит. Были они среди мятежников?
Санчо. То есть, участвовали они в мятеже, о котором мы слышали, что он имел место где-то в городе, где нас-то как раз и не было?
Полицейский. Мне запрещено информировать гражданское население о делах, касающихся королевства. Люди эти будут служить на галерах его величества. И больше мне добавить нечего. Я всё сказал.
Мигель (доставая две монеты из жилетного кармана). А нам бы так хотелось узнать побольше. Расскажи, за что их.
Полицейский. Причину я назвать не могу, поскольку она помещена в реестр, куда доступ мне заказан ввиду моего положения младшего чина, невзирая на то, что чтение вышеупомянутого реестра категорически невозможно, буде написан он на языке адвокатов, неисповедимом и неизъяснимом для сообщества смертных, которому имею я честь принадлежать.
Мигель подходит и передает ему монеты.
Полицейский. Однако, если уж вам непременно захочется порасспросить пленных лично, то срочная и вполне естественная нужда зовет меня вон в те кустики, откуда мне ничего не будет ни видно, ни слышно.
Полицейский прячет монеты и отходит.
Мигель подводит Тасита к каторжникам.
Тасит (Первому каторжнику). За что…?
Первый каторжник. За то, что был влюблен.
Мигель. Лжешь! Если бы галеры предназначались влюбленным, я давно сидел бы на веслах.
Тасит. Разная бывает любовь (Первому каторжнику). Не так ли?
Первый каторжник. Я любил…люблю безумно одну книгу. Ни за что бы не выпустил ее из рук…Если бы правосудие силой не вырвало ее у меня, до сих пор сжимал бы ее в объятиях.
Мигель (Таситу). За книгу? За книгу?
Первый каторжник. Попался на эрудиции. Мое дело было возбуждено в тот самый день, когда я выучился читать. Я так люблю читать, сеньор. А в этом мире…
Мигель. Так что же ты читал, чтобы заслужить галеры?
Первый каторжник (убедившись, что Полицейский его не слышит, и понизив голос). Рыцарские романы, разумеется!
Мигель. Рыцарские романы?
Первый каторжник. Во всяком случае, так их называют.
Мигель. А в мятеже ты участвовал?
Первый каторжник. В мятеже? Меня обвинили в заговоре. И сейчас в нем обвиняют.
Мигель. Из-за книги…
Тасит (Приближаясь к Второму каторжнику и касаясь его лица). А ты? такой молодой. И черты лица нежные, как у девушки.
Второй каторжник молчит.
Первый каторжник. Его отправили на галеры за то, что он пел.
Мигель. Одного за чтение, другого за пение. Ты издеваешься?
Первый каторжник. Сегодня стоит начать петь, как уже не перестанешь плакать до конца дней.
Тасит (Второму каторжнику). Ты сознался.
Второй каторжник отворачивается.
Тасит. Ты заговорил под пыткой.
Первый каторжник. Так и выложил все свои кишки Инквизитору на стол.
Полицейский. Этого чудака подвергли пытке, и он сознался. В краже подсвечников. Шесть лет галер. Не считая ста ударов кнутом на дорожку.
Мигель. Из-за подсвечников?
Полицейский. Из-за подсвечников, украденных в пятницу.
Первый каторжник. Так им, болтунам, и следует.
Санчо. Как? Только потому, что он предпочел развязать язык, а не умереть?
Первый каторжник. Слова «Да» и «Нет» звучат одинаково коротко. Когда твоя жизнь или смерть — на кончике твоего языка, а не языка свидетеля, следует или все отрицать, или помалкивать.
Мигель (Таситу). Ему следовало молчать?
Тасит. В том, что он сознался, больше мужества, чем во всем нашем восстании.
Мигель (Второму каторжнику). Ты тоже там был?
Второй каторжник не отвечает.
Мигель. Их всех арестовали?
Первый каторжник. Если верить Инквизиции, всех, исключая мертвых и троих подстрекателей. Старого пророка, молодого дьявола из деревни Сервантес и толстячка бесхитростного. Вот кому следует избегать больших дорог.
Тасит (Второму каторжнику). Рассказывай.
Второй каторжник. Мне не хватило десяти дукатов, чтобы купить свободу.
Мигель (Полицейскому). Если этого человека отправили на галеры за десять дукатов, возьми их и сними цепи.
Второй каторжник. Оставьте ваши деньги при себе. Соблазнительно, но поздно, как романтический ужин с мумией. Штраф у меня в городе составит не меньше двухсот дукатов.
Мигель. Какой такой штраф?
Второй каторжник. Штраф, освященный папой, одобренный Великим Инквизитором, собираемый епископом и конфискуемый королем.
Мигель. Штраф за что?
Второй каторжник. За то, чтобы быть тем, кто я есть. Чтобы жить там, где я родился. Успокойтесь, Святая Церковь торгует своим гневом так же охотно, как и индульгенциями. За сто дукатов лично в руки епископ помиловал бы меня. За пятьдесят секретарь суда уничтожил бы мое имя в бумагах. За тридцать тюремщик не заметил бы, как я перелезаю через стену. Увы, этих денег у меня не было. Ни ста, ни пятидесяти, ни тридцати. Еще вчера за ваши десять я мог бы купить у монаха его рясу. Но это было вчера.
Тасит. А что бы ты сделал, если бы освободился?
Второй каторжник. Отправился бы в Толедо, прямо к Дворцу Инквизиции и показал бы задницу прелатам.
Мигель. Но тебя схватили бы в тот же миг!
Второй каторжник. А в следующий миг послали бы на галеры, но в этом случае я, по крайней мере, знал бы, за что.
Тасит обращает лицо к Третьему каторжнику.
Третий каторжник. Меня отправили на четыре года.
Тасит. В твоем возрасте четыре года — целая жизнь.
Санчо. Должно быть, он совершил нечто ужасное.
Третий каторжник. Я разъезжал верхом по улицам своего города в великолепном наряде.
Санчо. Он хочет сказать, что гарцевал у позорного столба, у которого его выставили.
Третий каторжник. Я заплатил за любовные страсти моего сына и готов платить и впредь, если потребуется.
Тасит. Чертами лица ты не напоминаешь мавра.
Мигель. А костюмом не походишь на еврея.
Третий каторжник. Черты лица у меня точь-в-точь, какие и должны быть у португальца, а одежду я ношу, подобающую христианину.
Тасит. Стало быть, сын твой жив и невредим?
Третий каторжник. Да, но он любит не то еврейку, не то мавританку из Ламанчи.
Мигель. Из Ламанчи?
Полицейский. Ламанча. Нечистая кровь. Любить нечистую кровь — себя самого запятнать.
Третий каторжник. Он ее любит. И я люблю ее, как собственную дочь.
Тасит. У меня тоже есть дочь.
Третий каторжник. Красоты она — сверхчеловеческой, золото ее волос…
Тасит. …росчерк ее бровей, сияние ее глаз…
Третий каторжник. …как половинки гранатового яблока ланиты ее…
Тасит. …как лента алая губы ее…
Третий каторжник. … зубы — жемчуга…
Тасит. … шея — как столп из слоновой кости.
Пауза.
Санчо. …а груди у нее белые и нежные, словно свежий овечий сыр.
Мигель. Дульсинея…
Тасит. Где она?
Полицейский. Хватит (Таситу, Мигелю и Санчо). Ступайте своей дорогой и не вмешивайтесь в дела сеньора Инквизитора.
Санчо. Какой тупой полицейский! Ты разве не видишь, что к тебе взывает отец? Отец, которому пронзили сердце!
Полицейский отталкивает Санчо и обнажает шпагу.
Полицейский. Спокойствие, люди! (Указывая на Тасита). Он слеп? Так вот, и правосудие тоже. Я здесь не для прогулок, да и семью надо кормить (Каторжникам). Вперед, отродье!
Каторжники уходят в сопровождении Полицейского.
Затемнение
Сцена 2.13
Декорация 1 . В степи. Пустое пространство. Сцена затемнена. Слышны усталые шаги трех человек, бредущих по каменистой дороге. Шаги замедляются.
Голос Санчо. Вот перекресток дорог. По крайности, я так думаю. Не знаю, почему, но день или ночь на дворе, у меня всегда такое чувство, будто мы бредем в темноте. Вроде бы, как вы, дон Тасит.
Голос Тасита. Дон Мигель, я вам признателен, за то, что составили мне компанию. Мы отлично поговорили.
Голос Мигеля. Мне нелегко будет вас оставить.
Голос Тасита. Вы же слышали, что сказали каторжники: старый пророк, молодой парень из деревни Сервантес и бесхитростный толстяк. Ищут троицу. Вместе мы искушаем Дьявола.
Голос Мигеля. Но вы же ничего не видите. Без нас…
Голос Санчо. Дон Тасит не останется в одиночестве. Я пойду вместе с ним.
Голос Тасита. У вас нет никаких долгов моему безумию, Мигель. Вы стали мне вторым сыном. А сыновьям положено расставаться с отцами. Санчо будет моими глазами.
Голос Мигеля. Даже и без меня вам не удастся пройти незаметно. Вас узнают. И арестуют.
Голос Тасита. Я вовсе не собираюсь скрываться. Вам же, напротив, необходимо надеть личину. Настанет и ваш час обнаружить себя, но пока что претворитесь марранами: славьте Короля, ссылайтесь на Папу, благословляйте Епископа и божитесь Инквизицией. Оставайтесь нежным испанским идальго, которого излечил я от ран.
Голос Мигеля. Вся эта ненависть вокруг нас, и море смерти…
Голос Тасита. Мы с вами дойдем до конца, дон Мигель. А пока что говорите, ешьте, спите и молитесь, как самый чистый из Нечистых.
Голос Мигеля. И это вы, дон Тасит, вы побуждаете меня к лицемерию?
Голос Тасита. Ни очарование, ни колдовство — ничто в мире не в силах противостоять воле. У вас есть свободный арбитр, которого нельзя свернуть с пути ни угрозами, ни коварством.
Голос Мигеля. Санчо?
Голос Санчо. Что тут скажешь, молодой хозяин? Ветер уносит меня. Мне, с моей привычкой всё видеть вкривь и вкось, суждено теперь стать глазами дона Тасита. Хорошенькая из нас получится парочка!
Голос Мигеля. Прощайте же.
Голос Тасита. Прощайте? Нет, не думаю.
Сцена 2.14
Свет. Декорация 5 . Камера Сервантеса. Со двора слышно, как катят по мостовой и бросают бревна. Тасит открывает глаза.
Тасит. Я спал?
Сервантес. Вы потеряли сознание. Под пыткой.
Тасит. У сегодняшнего дня есть число?
Сервантес. Вне всякого сомнения. Но здесь ни число, ни время не имеют хождения. Снаружи мир существует между сумерками и рассветом. А здесь всегда ночь.
Тасит. Для кого ночь, а для меня — яркое солнце!
Сервантес. Вы видите солнце?
Тасит. Возможно. Кода не сплю. Вы можете подтвердить, что я не сплю?
Сервантес. Скорее я хотел бы утвердиться в мысли, что мы оба спим.
Тасит. Ведь только вчера мы расстались на скрещении дорог?
Сервантес. Вчера, тридцать лет тому назад. Не далее, как вчера.
Тасит. А эти звуки?.. Ах, да, конечно. Костер. Будем надеяться, что дрова — сухие.
Сервантес. Будут сухие.
Тасит. И вот уже я взгромоздился на свой насест. Убивцы приближаются. И сколько же осталось мне мгновений, чтобы вкусить мед бытия?
Сервантес. А Дульсинея?
Тасит. Дульсинея? Идите сюда, я расскажу.
Затемнение
Конец второго акта
Акт III. Взлет ампутированного
Сцена 3.1
Слышно, как Тасит кричит от боли. Свет.
Декорация 4 . Парадная зала в доме Тасита де Ангелеса. Стол накрыт к ужину. Чистая скатерть.
Посуда и приборы из олова. Два серебряных подсвечника, свечи в которых погашены. Занавески на окнах задернуты.
Марсела и Крестьянин хлопочут вокруг стола.
Во входную дверь стучат кулаками.
Голос Санчо. Марсела! Ради всего святого, открой дверь!
Марсела и Крестьянин хватают скатерть за четыре угла, наспех заворачивают в нее все, что находится на столе и засовывают все в сундук.
Марсела идет к входной двери, открывает потайное окошечко. В нем угадывается лицо Санчо.
Марсела. Санчо?
Санчо. Это дон Тасит! Мы возвращались…по дороге в Севилью…и потом в перелеске…Он там, без сознания. Быстрей!
Марсела отодвигает засовы. Уходит вместе с Крестьянином. Некоторое время сцена пуста.
Возвращается Марсела. Крестьянин и Санчо несут Тасита, он без сознания, прижимает к груди Книгу.
Марсела хлопочет вокруг Тасита.
Марсела. Положите его здесь (Крестьянину). Что с тобой?
Крестьянин. Ничего. На дворе — белый день.
Марсела закрывает шторы.
Крестьянин. Пойду предупрежу сына и брата, что дон Тасит вернулся.
Крестьян ин уходит. Марсела закрывает за ним дверь и задвигает засовы.
Марсела (Санчо). Воды! Живо!
Санчо. Как бы он не отдал богу душу. Если дон Тасит отдаст богу душу, дон Мигель вынет из меня мою.
Санчо уходит. Марсела пытается открыть глаза Таситу, щупает ему шею. Возвращается Санчо с лоханью воды.
Марсела. Его душа прочно приросла к телу. Думаю, что он отдаст ее не сегодня.
Санчо. Ты уверена?
Марсела. Если бы все мертвые вели себя так, как он, этот дом прославился бы, как никакой другой.
Марсела склоняется над Таситом и осматривает его.
Марсела (Санчо). Шкатулку!
Санчо достает деревянную шкатулку из тайника и приносит Марселе. Марсела достает оттуда хирургические инструменты. Пускает Таситу кровь.
Санчо (Марселе). Ты понимаешь в медицине?
Марсела. Как и подобает ключнице цирюльника.
Санчо. Вещи не всегда оказываются тем, чем представляются.
Марсела. Не всегда. Он приходит в себя.
Тасит открывает глаза, и, хотя он по-прежнему слеп, «смотрит» на Марселу, как будто видит ее.
Тасит. Еще один сон: будто я возвращаюсь к себе домой. Сон, который постоянно возвращается, который длится, как если бы вся жизнь моя была несбыточной мечтой, а несбыточные мечты и складывались в жизнь.
Марсела. Это не сон, дон Тасит.
Тасит. Марсела? Неужели это действительно ты? А кто же тогда я?
Марсела. Вы — рыцарь из Ламанчи, еще не в должной степени оцененный, за то, что победил он поединке великана Каракульямбра, правителя острова Малиндрании. Я явилась к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению.
Тасит (Улыбаясь). Марсела, это ты.
Марсела. Разумеется, я. Что с вами произошло?
Санчо. Мы возвращались лесом. Большие дороги для нас были заказаны. И вдруг, среди рощи — хлоп! Группа всадников. Четверо.
Тасит. Есть ли новости о Дульсинее?
Марсела. Говорят, что…
Тасит. Что именно?
Марсела. Что ее убили. Что она мертва.
Тасит. Ах.
Марсела. Но говорят также, что она жива.
Тасит. Значит, мне позволено надеяться?
Марсела. Нет, потому что она на дне каменного мешка в тюрьме Святого Братства.
Тасит. Живая?
Марсела. Живая.
Тасит (С утвердительной интонацией). Значит, мне позволено надеяться.
Марсела. Но что бы вы ни предприняли, вы усугубите опасность для ее жизни.
Тасит. Не она нужна Инквизитору.
Марсела. Не она?
Тасит. Бедная девочка лишь служит приманкой, как козленок, привязанный к колышку.
Санчо. Приманкой для кого?
Тасит. А ты как думаешь?
Санчо (Приоткрывая шторы). Уже сумерки. Зажглась первая звезда.
Марсела (Занимаясь Таситом). Сначала вопросы жизни.
Марсела внезапно дергает Тасита за раненную руку, как бы в отместку. Тасит испускает крик боли и теряет сознание.
Сцена 3.2
Декорация 2 . Гостиная в Мадриде.
Телло де Сандовал. В сущности, все это, возможно, не имело смысла и даже оказалось вредным.
М. де Сервантес. Восстание?
Телло де Сандовал. Нет, нет. Репрессии. Всерьез подавлять ничтожное восстание! Этим я принес собственному делу скорее вред, чем пользу.
М. де Сервантес. Слышать, как вы признаетесь в слабости — редкостная привилегия.
Телло де Сандовал. Чем больше я сжигал, уничтожал, тем больше их возникало повсюду. Ссыльные возвращались обратно, обращенные отказывались от новой веры, отступников мучила совесть, непокоренные евреи, о которых подзабыли, и которых восстание пробудило от спячки, бросали католицизму вызов, ощетинившись бородами.
М. де Сервантес. Однако, лидера у них не было.
Телло де Сандовал. Возможно, но они об этом не знали. Кстати сказать, чтобы иметь общий план, евреям лидер и не нужен. Эта публика организуется, следуя инстинкту, как волки или термиты.
М. де Сервантес. И каков же был их общий план?
Телло де Сандовал. Завалить Инквизицию, Испанию своими трупами и задушить их тяжестью. Бросаясь в костры, на века покрыть нас стыдом перед потомками. Убить нас собственной смертью и воспоминаниями об этой смерти. Сделать из нас палачей истории.
Сцена 3.3
Декорация 5 . Камера Серванеса. Тасит пришел в сознание.
Сервантес. А был у вас план? Я имею в виду план восстания…
Тасит. План? Упаси Боже. Выживание не может быть планом. Самое большее — рефлексом. Лично у меня было лишь одно желание — освободить Дульсинею.
Сервантес. Но, не имея плана…
Тасит. Нечто, вроде плана, вырисовывалось. Очень простодушного и прозаического.
Сцена 3.4
Декорация 4 . Парадная зала в доме Тасита де Ангелеса. На сцене — Тасит, Марсела, Санчо и Крестьянин.
Крестьянин. Она там.
Тасит. Ты уверен?
Крестьянин. Мой брат, тюремщик, ее видел. Он присутствовал при допросе.
Тасит. Моя Дульсинея. Какое глубокое отчаяние.
Марсела. Не давайте ему волю, дон Тасит. В отчаяние вступаешь легко, через широкие ворота, это так, но из него можно и выйти, правда, через небольшую калитку, но можно.
Тасит. Снова отказаться от веры? Во второй раз? Она никогда не согласится. Я знаю своего ребенка. Дважды она не отречется.
Санчо. Миль пардон, но когда брильянт падает в навоз, следует засучить рукава и засунуть туда руки.
Марсела. Многие пытались. Но у инквизитора — бульдожья хватка: если он сомкнул зубы, их уже не разжать.
Крестьянин. Марсела права. Даже с помощью Тюремщика нам ничего не удастся сделать. К тому же они уже подозревают моего брата в слабости к еретикам.
Тасит. Если Инквизитору нужен я, я сдамся ему.
Крестьянин. Дон Тасит, то, что вы говорите, весьма благородно, но очень глупо. Я только крестьянский сын. Вещи благородные мне неведомы, так же, как великие деяния или религия. Но я твердо знаю, что осел принадлежит тому, у кого в руках поводья, и что я лично и дуката не дам за скотинку, которая явится ко мне сама и без уздечки.
Тасит. Стало быть, я — тот старый слепой осел, который не находит другого решения, кроме как самолично протянуть Инквизитору свою уздечку.
Санчо. Но его ведь не осел интересует.
Пауза.
Тасит. Говори, Санчо, я тебя слушаю.
Санчо. Инквизицию интересует не осел, а как заставить его раскаяться.
Тасит. Продолжай.
Санчо. Предположим, что сеньорита Дульсинея — брильянт, ибо так оно и есть на самом деле. Чтобы вернуть брильянт, который у вас украли, следует иногда предложить взамен другой брильянт, менее ценный, но более блестящий. Брильянт, который ослепит Инквизитора своим блеском. Имеется ли в вашем распоряжении такой брильянт, дон Тасит?
Сцена 3.5
Декорация 3 . Пыточная камера Инквизиции В Толедо. Сандовал и Епископ.
Сандовал. Монсеньор, не в моей компетенции давать вам советы. Епископ Толедский управляет своей епархией, как Господь и собственная совесть ему повелевают…
Епископ. Счастлив от вас это слышать.
Сандовал. …однако дела Святой Инквизиции — не в вашей юрисдикции.
Епископ. Еще одна ваша ошибка, сеньор Инквизитор. Они войдут в нашу юрисдикцию.
Сандовал. Вы так сказали об ошибке, как если бы сами…
Епископ ((Прерывая Сандовала). Я говорю об ошибках во множественном числе. Ошибках многочисленных и дорогостоящих. Я говорю о Церкви, сеньор Инквизитор. Говорю о католической вере, которая вследствие ваших промахов отступает в этой провинции Ламанчи. Говорю о лже-обращенных, которых вы не сумели распознать. Я говорю об иудаистах, осквернивших кровь наших приверженцев прямо на ваших глазах, о тех евреях, которые были сосланы и вернулись обратно. Я говорю о марранах, которые разбежались, и, наконец, я говорю о восстании — настоящем восстании, прямо под вашим носом, которое надсмеялось над нашими трибуналами и кострами, позволило себе сделать закон предметом для дискуссий, модной темой даже у христиан. Восстания, главари которого до сих пор на свободе.
Сандовал. Они в пределах моей досягаемости.
Епископ. А должны находиться в вашей власти! Кардинал устал, сеньор Инквизитор. Король обеспокоен. И даже Его Святейшество Папа лично…
Сандовал (Обеспокоен). Даже Папа?
Епископ. Инквизиция — не благотворительный приют. Ваша задача — славить нашу веру и держать в чистоте нашу кровь. Не забывайте об этом!
Сандовал. Главарь сам явится ко мне. Как осел без уздечки.
Епископ. Подумайте! И каким же образом, смею вас спросить?
Сандовал. Я держу его дочь у себя в донжоне. Вернее сказать, у меня их двое. Одна говорит так, как его дочь, вторая утверждает, что является ею. Ради той или ради другой — неважно, но он непременно явится.
Входит Секретарь суда.
Секретарь суда (Сандовалу). Пришел некий Санчо и просит у вас аудиенции. Говорит, что знает конверсо-отступника, который поднял восстание.
Сандовал. Что я вам говорил? Их было трое во главе восстания. И вот первый явился, чтобы сдать мне двух других.
Входит Санчо. Он прижимает к груди Книгу. При виде Епископа и Сандовала какой-то миг медлит, потом падает перед Епископом на колени и целует его перстень. Поднявшись, поворачивается к Сандовалу, опустив голову.
Сандовал. Тот самый Санчо, который был среди мятежников?
Санчо подтверждает.
Сандовал (Секретарю суда). Предупреди тюремщика, что сегодня у него будет самый изголодавшийся из постояльцев.
Санчо. Сеньор Инквизитор, я пришел не для того, чтобы остаться. К услугам Вашей Милости я здесь проездом, чтобы передать этот дар.
Санчо протягивает Книгу Сандовалу.
Сандовал (Разглядывая Книгу). На арабском?
Санчо. На первый взгляд, да. «Печальные приключения Осквернившего себя Рыцаря дон Кихано Доброго».
Сандовал. И о чем же толкует твоя книга?
Санчо. О поисках. О сокровище.
Сандовал. И у сокровища имеется имя?
Санчо. Имеется.
Сандовал. Не злоупотребляй моим терпением.
Санчо. Дульсинея, девушка из деревни в Ламанче.
Сандовал. Дульсинея! И что же говорит книга о Дульсинее?
Санчо. Очень мало. Красота, добродетели, волосы, брови — всякое такое. Ах, да, еще груди, белые и нежные, как два свежих овечьих сыра.
Сандовал. Откуда у тебя эта книга?
Санчо. От того, кто меня к вам послал: от дона Тасита де Ангелеса, которого зовут также дон Эмет бен Энгели. Имен два, а человек один и тот же самый. За одним именем скрывается другое имя, как в теле прячется душа, а в книге — Книга.
Сандовал листает Книгу и внутри нее обнаруживает другую книгу.
Сандовал. «Путеводитель заблудших»… Маймонид.
Санчо. В этих стенах вы укрываете дочь дона Тасита Дульсинею. Ему это известно. Он думает, что вы обменяете ее на его раскаяние. Он хочет дать вам случай наглядно и бесповоротно доказать, что Святая Католическая Вера превосходит веру иудейскую. При помощи публичного диспута.
Сандовал. Диспута?
Санчо. Диспута, в котором он потерпит поражение. Он вам это обещает.
Сандовал. В диспутах он не участвовал больше века.
Епископ. Действительно. Факт, достойный сожаления. Мне лично кажется, что вам предоставляется случай покрыть чистым золотом так прискорбно потускневший ваш герб и вернуть Иисусу заблудших обращенных.
Сандовал. В этом могут усмотреть проявление слабости.
Епископ. Сказал же вам старик, что даст себя обыграть.
Сандовал (Санчо). И какова цена?
Санчо. Сеньорита Дульсинея.
Сандовал (Поразмыслив). Дульсинея будет возвращена, но только по завершении диспута и в случае моей победы.
Санчо. Разрази меня гром. Я хочу сказать, что сообщу хозяину эту новость.
Сандовал. Через три дня, в субботу. Здесь же.
Санчо. В субботу?
Сандовал. Моя рубашка мне как-то ближе к телу.
Санчо уходит.
Епископ. Кардинал будет доволен.
Сандовал. Не забудьте также о Короле и Его Святейшестве.
Епископ. Не беспокойтесь. Забыт не будет никто.
Сцена 3.6
Декорация 2 . Гостиная в Мадриде.
Телло де Сандовал. Я ни в коем случае не должен был соглашаться.
М. де Сервантес. Полно! Вы же не могли проиграть.
Телло де Сандовал. Я проиграл в тот самый момент, когда принял вызов. Тот, кто борется за добро, основанное на своей вере, допускает возможность альтернативы. Конфессии — это не футбольные команды: в борьбе они не используют свои наименования. Напротив, должны от этого воздерживаться, дабы не впасть в умничанье и рационализм. Ведь тень не борется со светом по причине своего несовпадения. Так же и религии. Диспут был ловушкой, поставленной мне отступниками-conversos, которым терять было нечего.
Появляются Мигель 2 и Дульсинея 2. В руках у них бокалы, в толпе приглашенных на этот вечер они ищут уединения, чтобы побеседовать.
Не сразу замечают присутствие М. де Сервантеса и Телло де Сандовала.
Дульсинея 2. Ну и что! Если я в это верю?
Мигель 2. Тогда давай примем и зеленых человечков, и крутящиеся блюдечки, вампиров, джиннов и прочее…А в любом шкафу могут таиться привидения.
Телло де Сандовал. Почему нет? Вы разве не верите в привидения?
Мигель 2 и Дульсинея 2 резко поворачиваются к Телло. Дульсинея пытается засмеяться, чтобы скрыть испуг.
Дульсинея 2. Мы вас не заметили.
Мигель 2. Просим прошения. Не хотели вас беспокоить (Дульсинее 2). Давай вернемся к остальным.
М. де Сервантес. Вы нам не мешаете. Мы как раз рассуждали о вере в привидения.
Телло де Сандовал. Вы, молодой человек…
Мигель 2. Мигель.
Телло де Сандовал. Да, Мигель. Вы, Мигель, как будто не так убеждены, как ваша подружка…
Мигель 2. Моя жена Дульсинея.
Телло де Сандовал. Дульсинея, вот как. Так вот, вы вроде бы не так твердо убеждены, как Дульсинея.
Мигель 2. Кризис веры.
Телло де Сандовал. Кризис веры?
Дульсинея 2. У него нет веры. Ему нужны доказательства, всегда нужно доказывать. Он не желает воспринимать непосредственно, как оно есть.
Мигель 2. Да нет же! Именно как оно есть! Как я это вижу собственными глазами, как ощущаю. А не так, как в книжке написано, или как старик бородатый мне скажет.
Дульсинея 2. На самом деле, даже меня ты не желаешь принимать такой, какая я есть. Все время требуешь, чтобы я переменилась. Поменьше в бедрах, побольше в груди, поменьше в заднице, побольше юмора, поменьше тратить, побольше самостоятельности. Короче говоря, никогда не могу я тебе угодить.
Мигель 2. Разговор здесь идет о вере, а не о тебе.
Дульсинея 2. Вот и неправда! Я тоже предмет веры. Если ты не веришь в меня, чего стоит тогда твоя любовь? Так, пустяк!
Мигель 2. Да верю, верю я в тебя, Дульси! Верю, но только не слепо, вот, в чем дело.
Дульсинея 2. Ага, сознался!
Мигель 2. Не хочешь же ты, в самом деле, чтобы я перестал размышлять?
Дульсинея 2. Хочу! Я хочу, чтобы ты смотрел на меня и не видел ничего, кроме моей любви к тебе. Не бедра, не зад, не характер. А только мою любовь к тебе.
Мигель 2 (М. де Сервантесу и Телло де Сандовалу). Вот так всегда: если тема нас увлекает, мы начинаем спорить, а в споре я никогда не бываю прав.
Дульсинея 2. А если мы не спорим, то не права всегда я. В итоге так оно и есть: ты даже не видишь меня. Как будто я просвечиваю насквозь. Ты смотришь на меня, чтобы увидеть себя, и страшно удивляешься, когда не видишь. Но у меня внутри не ты, кто-то другой, кого ты видеть не желаешь.
Мигель 2. Но я же не принуждаю тебя.
Дульсинея 2. Именно, что принуждаешь, потому что я люблю тебя, и отношения наши продолжаются. Я начинаю вести себя, как ты того хочешь. Одеваюсь, как тебе нравится. Говорю, как тебе нравится, и как говоришь ты сам…Но внутри я тихо и тайно молюсь.
Дульсинея 2 плачет.
Телло де Сандовал. Ну, ну! Не надо плакать из-за такого пустяка. Позвольте мне рассказать вам историю одной молодой женщины, у которой действительно были причины плакать. Кстати, по странному совпадению, она носила то же имя, что и вы.
Сцена 3.7
Декорация 3 . Пыточная камера Инквизиции.
Епископ, Сандовал и Секретарь суда сидят, как судьи Трибунала.
Тюремщик вводит незрячего Тасита, его Сопровождает Санчо. Секретарь суда Указывает место, где должен стоять Тасит.
Епископ (Сандовалу). Он не видит?
Санчо (Епископу). Нет, сеньор.
Тасит. Но слышу еще вполне прилично.
Епископ. Пусть Секретарь суда точно запишет всё, что будет сказано (Таситу). Милостью Божией и будучи Епископом Толедо, а также с согласия сеньора Инквизитора, обязуюсь председательствовать на этом диспуте и судить его бесстрастно, не принимая ничьей стороны, во славу Божию. Еврей, желаешь ли ты отвести мою кандидатуру?
Тасит. Нет.
Епископ. Как зовут тебя, еврей?
Тасит. Я бы и сам не смог сказать, будучи лишь самим собой. Однако, используя первичное умозрительное построение, базирующееся на общности речи, свойственной людям моей расы, рискну для удовольствия Вашей Милости сказать, что, вполне вероятно, зовусь я «маррано», что означает свинья или поросенок, «неверный», «приспешник Сатаны», «дьявольское отродье» и много еще чего в таком же роде. Когда даю деньги взаймы, я — «наглый ростовщик», когда их не хотят возвращать, — «возбудитель волнений». Если где изнасилуют женщину, я становлюсь — «насильником», во время Пасхи — «пожирателем детей», а в остальное время года — просто «куриный вор». Что еще? Да, еще «жалкий знахарь», когда здоровье ваше пошатнулось, и «христоубивец», когда я вам его поправил.
Епископ. Достаточно!
Тасит. Родители назвали меня Эмет бен Энгели, что означает «Истина, ниспосланная Ангелами». Кроме этого своего имени, я присвоил себе также прозвание Тасит де Ангелес, которое идет мне, как корове седло, но больше нравится моим соседям.
Епископ делает знак Секретарю суда, чтобы он не записывал.
Епископ. Твоя вульгарная спесь, старый еврей, не служит ни вере, ни твоему народу. Советую тебе пользоваться более научными определениями и более академическими доводами, если хочешь увидеть свою дочь.
Тасит. Пусть извинит меня Ваша Милость, но когда лев приглашает мышку к своему столу, меню само по себе внушает тревогу.
Епископ делает знак Секретарю суда, чтобы продолжил запись.
Епископ. Дискуссия открывается. Оппоненты должны поклясться перед Господом, что их заявления и ответы будут искренними и честными. Все аргументы дозволены, кроме богохульства. Предоставляю слово сеньору Инквизитору.
Сандовал. В качестве первого аргумента предлагаю Вашей милости утверждение о величии Христа, к которому ученики его являлись из самых разных ересей, руководствуясь разумом и убежденностью. И здесь Церковь превосходит Синагогу, открытую лишь для своих.
Епископ. Ответ.
Тасит. Я не оспариваю того факта, что ученики Христа являлись к нему, руководствуясь разумом и убежденностью, продиктованными тюремщиками Инквизиции и палачами светской власти. Из двух матерей семейства одна заключает множество своих приемных, но не желанных детей в железные объятия и удушает их. Другая озабочена лишь собственной детворой, но расточает ей столько любви и тепла, что даже под пыткой дети отказываются ее покинуть. Из этих двух матерей, какая же лучше выполняет свой материнский долг?
Сандовал. А какая мать выслала своих детей в Египет? Какая мать рекомендовала детям своим отвратиться от Мессии? Евреи потеряли право жаловаться на то, что Мессия сегодня отвратился от них.
Тасит. Возможно. Но по какому праву упрекаете вы нас в том, что мы соблюдаем закон, данный нам самим Богом? Вы утверждаете, что ваши порядки — следствие божественного закона. Однако они служат угнетению тех, кто этот божественный закон исповедует. Если вы считаете, что заповеди, ниспосланные Моисею, верны и справедливы, зачем же преследуете нас за них, как паршивых псов, и наказываете? А если вы считаете заповеди плохими, почему не осудите Моисея и всех, кто наследует ему, включая Иисуса?
Сандовал. Христос явился к людям не для того, чтобы дать им Закон, а чтобы его освятить, раздвинуть его границы. Закон запрещает убийство: Христос клеймит гнев и ненависть. Закон запрещает супружескую измену: Христос идет дальше — до сердечных поползновений.
Тасит. Закон запрещает убийство: Христос предоставляет свое имя тем, кто совершает убийства ради него. Закон запрещает свиное мясо: Христос не против костров, на которых сжигают тех, кто не ест свинины. Вспомните Исайю: «Закон освятит Сион и голос Господа в Иерусалиме».
Сандовал. Но о каком законе идет речь, если не о христовом? И кто Господь, если не сам Христос?
Тасит. Где написано, что Бог может воплотиться в человека? «Ты один, Господи, всегда пребываешь неизменным». Если Бог постоянен, он не может превращаться, и как бы Создатель мог преобразиться в собственное творение? Нетленное подвергнуться тлену? Бесконечное свестись до ничтожных размеров одной человеческой особи?
Сандовал. Не сей вопрос у меня не найдется ответа, ибо Христос не человеческое существо.
Епископ. Красиво сказано.
Тасит. Простите, но мы не можем сравниться с вами в знании ваших священных текстов. Вполне вероятно, что вы, христиане, веруете в то, что не написано в наших текстах, и во что мы, евреи, не веруем. Ибо я сомневаюсь, что вы найдете в наших текстах свидетельство о том, что Иисус или любой другой человек не человеческое существо. Конечно, если вам удастся доказать мне обратное…
Сандовал. Христос — это истина, которая не нуждается в подтверждении.
Епископ. Истинно так.
Сандовал. Пусть будут посрамлены те, кто поклоняются идолам! Верующие во Христа не дрогнут. Что касается евреев, то они получили посулы от Бога через Пророков, которые возгласили им приход Христа, но не распознали его. Так пусть же будут они изъяты из книги живых, и пусть имена их никогда не будут соседствовать с именами праведников.
Тасит. Но разве, согласно вашей собственной терминологии, не должны быть посрамлены также и христиане? Разве не заполнены ваши храмы различными изображениями? И разве верующие ваши не падают ниц перед идолами? Разве не называют они «Богом» горемыку, подвешенного на кресте и пронзенного гвоздями? Какой страшный образ, а вы ведь любите его! Не станете же вы отрицать, что поклоняетесь также и богу, нарисованному сидящим на престоле с простертой рукой и, для силы впечатления, в окружении покорившихся животных? Бог из цирка!
Епископ. Прекратите!
Тасит. А ведь все это законом запрещено!
Епископ. Я сказал — прекратите! Я не намерен выслушивать ваши богохульства! Тюремщик!
Тасит. Прошу прощения у вашей милости, а также у моего благородного противника!
Епископ (Тюремщику). Пусть его уведут! Уведите его!
Тасит. Доказательств, стало быть, я не получу.
Епископ. Каких доказательств?
Тасит. Нашей неполноценности. Она не может быть доказана без проведения главной дискуссии.
Епископ. Главной дискуссии?
Тасит. О существовании Мессии.
Епископ. Да…Мессия…разумеется. Полагаю, мы должны поговорить о Мессии…Полагаю, что без этого никак нельзя обойтись.
Саендовал. Если мессир Епископ позволит, я выслушаю этого человека. Пусть до последней капли изольет он свою желчь. А я ему отвечу.
Тасит. Прежде чем мы начнем дискуссию, согласен ли сеньор Инквизитор с тем, что Иисус жил в эпоху Второго Храма?
Сандовал. Согласен.
Тасит. Что он родился и умер до разрушения второго храма?
Сандовал. Согласен и в этом.
Тасит. Что, как гласит писание, Мессия родился в тот самый момент, когда Храм был разрушен.
Сандовал. Точно так.
Тасит. В таком случае, каким же образом Иисус мог быть истинным Мессией, если, согласно собственным расчетам Церкви, Иисус родился за сто лет до разрушения Храма?
Пауза.
Епископ. Аргументация еврея выходит за пределы данного диспута. Мы здесь не для того, чтобы обсуждать рождение Иисуса.
Сандовал. Все это не более чем акробатическая риторика, призванная загубить дискуссию. Наглядное доказательство отсутствия аргументов. В Писании говорится: «Скипетр останется в Иудее, а власть — у ее сынов до пришествия Шило! То есть Мессии! Сохранили евреи скипетр Иудеи? Нет. Есть ли у них власть? Очевидно, что нет. Неопровержимое доказательство того, что Мессия пришел, и власть — у него.
Тасит. Сеньор Инквизитор, вы убедили меня, что мы живем в мессианские времена, и что волк и ягненок смело могут спать вместе. В таком случае, имеется ли необходимость в ваших армиях, трибуналах, кострах? Инквизиция — промах христианства. Существование евреев уличает вас, как, впрочем, и уничтожение их.
Осознав, что он берет верх, Тасит себя осаживает
Тасит. Однако, правда и то, что некоторые еврейские тексты признают рождение Мессии.
Сандовал. Совершенно верно. В Талмуде сказано, что Мессия — среди нас (Епископу, имея в виду Тасита). Станешь ли ты опровергать тексты твоих сородичей?
Тасит. Наши мудрецы не писали, что Мессия явился. Только, что он родился. Моисей не сделался искупителем в самый день своего рождения, а стал им много лет спустя, когда предстал перед Фараоном.
Сандовал. Еврей снова играет словами, дабы уклониться от истины.
Тасит. Более того, ни Талмуд, ни Мидраш, ни иная из наших книг не предсказывали, что Мессия будет убит, тем более, от рук своих врагов, как это было с Иисусом.
Сандовал. Стало быть, твоя собственная смерть на костре убедит conversos, что ты — не Мессия?
Тасит. Я этого опасаюсь, сеньор Инквизитор. Да. Я очень этого опасаюсь.
Пауза
Епископ. Мы снова зашли в тупик. Что касается меня, то я услышал уже достаточно. Вопрос касался появления Мессии. Еврей начал с того, что Мессия еще не пришел, но признавал, что в еврейских книгах признается его рождение. В этом пункте проигрывает еврей. Далее еврей полагал, что Мессия должен был бы родиться в день разрушения Храма тысячу пятьсот лет тому назад, но при этом продолжал настаивать на том, что он еще не пришел. Поскольку в природе живое существо не может жить полторы тысячи лет, следовало заключить, что Мессия не придет, а это абсурд.
Тасит. Сеньор Епископ, я веду дискуссию не с вашей Милостью. Однако, могу ли я напомнить судье данного диспута, что Адам и Мафусаил прожили почти по тысяче лет; что Элия и Енох умерли еще старше; и что, в конце концов, продолжительность жизни Мессии — всецело в руках божьих.
Епископ. Если он жив, где же он находится в данный момент?
Тасит. Этот вопрос выходит за рамки нашей дискуссии, но наш мудрец Нахманид на него уже ответил.
Епископ. Каков же был его ответ?
Тасит. Что вполне возможно, вы найдете Мессию у ворот Толедо, если только возьмете на себя труд послать туда ваших всадников.
Епископ. Вздор. Поражение еврею по второму пункту, дискуссия прекращается. Никогда не видел никого, кто бы так плохо вел свое дело. Ввиду того, что еврей Эмет бен Энгели, известный также под именем Тасит де Ангелес отказывается признать истину, не будучи к этому принужден авторитетом еврейских книг; ввиду того, что он не способен объяснить противоречивость означенных текстов и публично заявляет, что не верит текстам, которые его уличают; ввиду того, что он побожился давать ответы честные и искренние, а на самом деле мы слышали только ложь и клевету на Святую Веру, я делаю заключение, что он неспособен защитить свои ошибочные верования, и объявляю его еретиком. Что ты на это скажешь, еврей?
Тасит. Сеньор Епископ, я признаю свое поражение.
Епископ. Отлично (Секретарю суда). Запишите судебные издержки на счет еврея. Составьте заключительное Постановление.
Секретарь суда уходит, унося с собой бумаги.
Епископ (Сандовалу). Все остальное — за Инквизицией.
Тасит. Все же…
Епископ. Что еще?
Тасит. Вопрос с моей дочерью Дульсинеей.
Возвращается Секретарь суда. Он очень взволнован.
Секретаь суда ( Сандовалу, вполголоса). Ваше превосходительство, только что задержан некий Мигель из деревни Сервантес. На вид мелкая сошка, но я думаю, что это он.
Сандовал (Громко). Кто он? Говори, у меня нет секретов от мессира Епископа.
Секретарь суда. Он, третий из заговорщиков.
Сандовал. Пусть его приведут.
Секретарь и Тюремщик выходят.
Сандовал (Таситу). Знаком ли тебе дон Мигель де Сервантес?
Тасит. Когда-то мы встретились на дороге.
Секретарь и Тюремщик приводят Сервантеса.
Сандовал (Сервантесу). Ты Мигель, де Сервантес?
Сервантес не отвечает.
Тасит. Он мне никто.
Сандовал. В самом деле?
Тасит. Этот дворянин — католик.
Сандовал делает знак, чтобы Сервантеса увели. Тюремщик и Сервантес уходят.
Тасит. По поводу моей дочери…
Епископ. Да, действительно. Сеньор Инквизитор?
Сандовал. Я велю ее освободить.
Епископ. Хорошо. Прекрасная работа, сеньор Инквизитор. Монсеньор Кардинал и Его Величество будут об этом извещены.
Сандовал. А Его Святейшество?
Епископ. Его Святейшество, разумеется, тоже. Не будем забывать о Риме. Рим, если я тебя забуду, пусть моя правая рука…а, может, язык? Уже не припомню.
Тасит. И то, и другое, ваша Милость, но речь там идет об Иерусалиме.
Епископ. Ах, да! Иерусалим, конечно, конечно…
Епископ уходит.
Сандовал (Тюремщику). Пойди, приведи женщин. Обеих.
Тюремщик уходит.
Тасит. У меня только одна дочь.
Сандовал. Признаться, у меня две претендентки на эту роль. Одна вообще отказывается говорить, а другая — сумасшедшая лгунья. Надо, чтобы мне сказали, какую из двух освобождать.
Тасит. Сеньор, я слеп.
Сандовал. Отец не нуждается в зрении, чтобы узнать своего ребенка. Все очень просто: одну освободят, другая пойдет на костер. Надеюсь, что ты свою узнаешь.
Затемнение.
Сцена 3.8
Декорация 5 . Камера Сервантеса. Эта сцена — точное повторение начала сцены 1.20. Сервантес один. Открывается дверь. В камеру вталкивают человека, который распластывается по полу. Сервантес подходит и переворачивает его. Потом укладывает на тюфяк.
Тасит (Открывая глаза). Кто вы?
Сервантес. Я — великан Каракульямбр, правитель острова Малиндрании, побежденный на поединке рыцарем из Ламанчи, еще не в должной степени оцененным. Он и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению.
Тасит. Это конец.
Сервантес. А существует ли для нас различие между концом и началом?
Сцена 3.9
Декорация 2 . Гостиная в Мадриде.
Дульсинея 2. Было две Дульсинеи?
Телло де Сандовал. Инквизитор не был в этом уверен. Обе были еврейки, это сомнений не вызывало. Одна отказывалась назвать свое имя, но вела себя как дочь образованного человека. Человека круга Тасита де Ангелеса. Другая выглядела обыкновенной девушкой, но не уставала кричать, что она — Дульсинея, невеста принца Иудейского и дочь Мессии.
М. де Сервантес. Инквизитор мог бы учинить им допрос с пыткой. История свидетельствует, что он прибегал к пыткам. Не колеблясь.
Телло де Сандовал (Дульсинее 2 и Мигелю, имея в виду М. де Сервантеса).
Благородному идальго личность Инквизитора была не слишком хорошо известна. Упрямая женщина даже под пыткой ни в чем бы не призналась. А безумная, наоборот, призналась бы в чем угодно. Кроме того, они нужны были живыми и, по возможности, неповрежденными. Допрос же мог иметь непредсказуемые последствия.
Мигель 2. Что вы хотите этим сказать?
М. де Сервантес. Что они могли слегка умереть.
Дульсинея 2. Что же произошло потом?
Телло де Сандовал. Инквизитор выставил обеих женщин перед евреем.
Дульсинея 2. И что?
Телло де Сандовал. Еврей узнал свою дочь…
Дульсинея 2. И инквизитор ее освободил.
Неловкое молчание.
М. де Сервантес. Нет, Инквизитор освободил другую.
Дульсинея 2. А я думала…
М. де Сервантес. Вы думали, что Инквизитор оставит на свободе дочь главаря Обращенных, еретика, сбежавшего от инквизиции? Инквизитор должен был постоянно ощущать свое всемогущество.
Телло де Сандовал. Инквизитор просто делал работу инквизитора, как автор романов делает свою работу романиста. С той разницей, что Инквизитор избегает откровенного вздора, которым прельщает толпу романист.
М. де Сервантес. Расскажите им, из чего состояла работа Инквизитора, на случай, если они вдруг захотят стать романистами.
Телло де Сандовал (Он в некотором замешательстве). Я… Инквизитор должен был подвергнуть отца допросу. Обычное дело. Даже если дерево гнилое, прежде чем сжечь, следует выпустить из него соки. Он сделал…как бы это сказать? Высек две искры из одного камня.
Мигель 2 и Дульсинея 2 вопрошают М. де Сервантеса взглядом.
М. де Сервантес. Отца и дочь мучили вместе.
Дульсинея 2 (Телло де Сандовалу). Это правда?
Телло де Сандовал. Да.
М. де Сервантес. В одном помещении.
Телло де Сандовал. Да. Допрос — это также проблема производительности труда.
Сцена 3.10
Декорация 5 . Камера Сервантеса.
Сервантес. Как вы могли? Собственную дочь!
Тасит. Мигель, Мигель. Представьте на мгновение, что мы состоим из плоти и крови. Ничего другого. Нам предназначено исчезнуть.
Сервантес. Это ваше…тщеславие! Нужно вам было и Дульсинею вовлечь в смерть вместе с нами!
Тасит. Только вместе со мной. Вы не умрете. Во всяком случае, умрете не сейчас. И не от рук Инквизитора.
Сервантес. Не все ли теперь равно.
Тасит. Умереть или жить — не все равно! Вы будете жить. Разговаривать с теми, кто молчит. С теми, кто остался. Кто еще прячется. С теми, кто нуждается в надежде.
Сервантес (горько). Вы последний из истинных рыцарей, дон Тасит. Последний из рыцарей комедии!
Тасит. Латы мои — из белого железа. Надо быть терпеливыми с теми, кто играет в пьесах, и с теми, кто их пишет. Они — зеркало слабостей человеческих.
Сервантс. Даже и не рыцарь, а именно его зеркало.
Тасит (Ему смешно). Вот-вот. Зеркало рыцаря. Для меня всё кончено. Теперь — ваша очередь.
Сервантес. Моя очередь? Моя очередь для чего? Атаковать мельницы? Разговаривать со свиньями? Уничтожать собственное потомство?
Тасит. Колесница смерти приближается. Но что может она против зеркала?
Пауза.
Сервантес. Чего вы ждете от меня?
Тасит. Книгу.
Сервантес. Так же, как и вы, я — в тюрьме. Каким образом я могу добыть вам книгу?
Тасит. Создав ее. Вы — в тюрьме, это правда, но не так, как я. Красивый испанский дворянин. Если кровь ваша и не вполне чиста, то может сойти за таковую. Вы выйдете отсюда. У вас будет время. Надо писать.
Сервантес. Дон Тасит, мне не хотелось бы усугублять ваше смятение, но раз в жизни взгляните правде в лицо. Через несколько часов смерть унесет вас. А мне понадобятся годы…
Тасит. Неважно! Книга — это корабль, плывущий на другую сторону времени.
Сервантес. Мне такие книги неизвестны.
Тасит. Потому что их еще нет, если не считать Книги Книг.
Сервантес. О чем же должна пойти речь в этой чудесной книге?
Тасит. О мире скрытом, но не забытом. Мире, который, подобно рыцарству, потерял свой внешний облик, но затаился в душе истинных идальго. О реальности, скрытой за видимостью. О мельнице за крестом святого Андрея. О мире позади другого мира. О книге внутри другой книги.
Сервантес. И это вы, вы требуете, чтобы я скрывался? Не вы ли говорили мне прежде: „Трус, заявивший о своей трусости, — живое существо, а тот, кто это скрывает, — только тень труса“.
Тасит. Я ошибался. С концом пьесы актер снимает свои лохмотья, но персонаж его продолжает жить. Крепко угнездившись в сознании публики, он может продолжать жить до скончания памяти. Сокровище сокрытое не перестает быть сокровищем. Напиши это, Мигель. Напиши словами скрывающими, обманывающими. Выдай изнанку за лицевую сторону; человеческое пусть прикинется животным, а божественное — человеческим, неважно! Кто сумеет тебя прочесть, поймет. Сочини роман самый невероятный, немыслимый, правда сумеет найти дорогу к читателю. Напиши его, Мигель, напиши его!
Сервантес. Какой же персонаж способен выжить в ужасе нашего времени?
Тасит. Возможно, некая старинная душа с еретическими наклонностями? Возможно, человек слегка безумный, но живой? Стареющий идальго в нелепом соединении с ключницей, коей перевалило за сорок, и с девушкой, коей не исполнилось и двадцати. Придай ему еще и юношу, хорошего парня, который увлечен Овидием наравне с Маймонидом. Возраст нашего идальго приближается к пятидесяти годам; когда-то он был крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку, влюблен в книги. Он до такой степени пристрастился к книгам, которые ты называешь рыцарскими романами, находил в них такой вкус и удовольствие, что почти совсем забросил свое хозяйство и все дела…
Сервантес. Почему бы вам самому не написать эту книгу?
Тасит. Мне? О, нет. По-еврейски говорят „Ишот“: он умолкнет, будет хранить молчание, тайну. Будучи евреем в нашей бедной Испании, я должен теперь умолкнуть навсегда. Ишот.
Затемнение
Сцена 3.11
Декорация 2 . Гостиная в Мадриде. Мигель2 и Дульсинея 2 молча слушают рассказ М. де Сервантеса. Телло де Сандовал в отдалении.
М. де Сервантес. За эту ночь он рассказал все, что считал необходимым сказать. Незадолго до рассвета его увели. Если поднять глаза к небу Испании, то можно сказать: здесь покоится грозный идальго, который бросил вызов всей вселенной. Бесстрашие его распространилось так далеко, что, даже убив его, смерти не удалось восторжествовать над жизнью».
Телло де Сандовал (Мигелю 2 и Дульсинее 2). Мой благородный друг говорит о персонаже романа, который бросил вызов времени. Что же касается Тасита де Ангелеса, или, вернее, Эмета бен Энгели, то он умер на костре. Пламя поднялось быстро и высоко. Старый еврей улетучился беззвучно. Как и положено, убив его, смерть восторжествовала над жизнью. Доказательством служит то, что сегодня никто о нем и не помнит.
Дульсинея 2. А Дульсинея?
Телло де Сандовал. Ни в чем полезном она не созналась, но и не раскаялась ни в чем. С ней поступили так, как поступают с еретиками.
Сцена 3.12
Декорация 5 . Камера Сервантеса. На следующее утро после казни Тасита. С пером в руке Сервантес размышляет над чистым листом бумаги. Тюремщик впускает Сандовала.
Сандовал. Пламя поднялось чуть ли не к вашей бойнице. Вы видели?
Сервантес. Нет.
Сандовал. Редко бывает, чтобы все кончалось так быстро. Можно подумать, что его Бог собственноручно утянул к себе за волосы.
Сервантес. А Дульсинея?
Сандовал. Признаться…
Сервантес. Когда?
Сандовал. Сегодня, во второй половине дня. Мне не хотелось, чтобы казнь старика была публичной. В эти дни реакцию толпы довольно трудно предвидеть. Другое дело — тело юной женщины: истинных любителей это всегда привлекает.
Пауза.
Сандовал (Замечает перо и бумагу). Вам надо описать его жизнь, как он об этом просил. Святая Инквизиция поощряет все проявления раскаяния, даже помещенные в биографию: жития святых и мучеников, последние слова казненных, всякие смешные случаи — все это прекрасный воспитательный материал.
Сандовал уходит. Пауза. Входит Тюремщик.
Тюремщик. Я сделал, как вы меня просили. Для старого господина. Хворост сухой, как август в Кастилье, и в большом количестве.
Сервантес. Знаю.
Тюремщик. Вроде бы он не мучился. Но со слепыми — поди знай, что у них внутри происходит.
Сервантес. Спасибо.
Тюремщик. Это еще не все. К вам тут пришли. По просьбе моего брата.
Тюремщик впускает Санчо. Некоторое время Санчо и Сервантес молча смотрят друг на друга, потом бросаются друг другу в объятия.
Санчо. Молодой хозяин.
Тюремщик (Санчо). Не буду мешать невинным признаниям.
Тюремщик выходит.
Санчо. Как вы себя чувствуете?
Сервантес. Как видишь, я перестал быть молодым, но все еще в ожидании мудрой зрелости.
Санчо. Мудрым было бы послушаться папеньку и поступить в мадридскую семинарию.
Сервантес. Некоторые из нас совсем не меняются.
Санчо. Меняться? Вы что, не видите, куда приводят нас изменения! Дон Тасит теперь — просто кусочек голубого неба (Крестится). А вы…
Сервантес. А Дульсинея… Как он мог?
Санчо. Надо и его понять, дон Мигель. Он ведь отец ей. Что он мог еще сделать? И потом, барышня Дульсинея отказывалась говорить…
Сервантес. Ты видел ее?
Санчо. Я был там после дискуссии, когда их обеих привели.
Сервантес. Дульсинею и Марселу?
Санчо. Нет! Барышню Дульсинею и эту безумную интриганку, которую мы встретили на постоялом дворе.
Сервантес. Анну Феликс?
Санчо. Разум ее был особенно нетверд, однако она не отчаивалась найти своего Принца Иудейского.
Сервантес. Что дальше?
Санчо. Инквизитор спросил Дульсинею, узнаёт ли она дона Тасита.
Сервантес. И?
Санчо. Дульсинея промолчала. Болтлива, как камень! А хороша была и величественна, как богиня. Тогда Инквизитор спрашивает сумасшедшую, отец ли ей дон Тасит.
Сервантес. И что?
Санчо. Та тоже промолчала. Тогда Инквизитор приказывает подвести обеих женщин к дону Таситу, чтобы он руками определил их черты.
Пауза.
Сервантес. Продолжай, не останавливайся!
Санчо (Яростно). Тогда я закричал, что нельзя! Нельзя требовать от отца, чтобы он пожертвовал своей дочерью, как и от дочери, чтобы она пожертвовала своим отцом! Нельзя даже Инквизитору, даже Королю, даже Папе! Даже сам Господь не заставлял Авраама принести в жертву сынишку.
Сервантес. Дальше?
Санчо. Дальше, дальше…взяли меня за ноги и за руки и выбросили вон. Я немного подождал, а потом забоялся и смылся, как кошка под дождем.
Сервантес. Ее сожгут сегодня, во второй половине дня.
Санчо. Я знаю.
Входит Тюремщик.
Тюремщик. Пора.
Санчо и Сервантес обнимаются.
Санчо. Не бойтесь, молодой хозяин. Ваша семья знакома с архиепископом.
Санчо уходит. Затемнение.
Сцена 3.13
Декорация 5 . Камера Сервантеса во второй половине того же дня. Сервантес пишет. С улицы доносятся крики толпы. Входит Инквизитор. Сервантес перестает писать и прикрывает написанное белым листом бумаги.
Инквизитор. Будете ли вы смотреть, на сей раз?
Сервантес. …
Инквизитор. Она как будто смирилась, ведет себя спокойно. Мне казалось, вы захотите запечатлеть в душе этот ее образ.
Сандовал подходит к столу и приподнимает белый листок, чтобы увидеть, что написал Сервантес.
Инквизитор. Архиепископ? Вы что, думаете, я сгибаюсь при сильном ветре? Прогибаюсь перед кем бы то ни было? Неужели вы принадлежите к той части людей, которые до сих пор полагают, будто Инквизиция служит Церкви? Инквизиция не нуждается больше ни в чем и ни в ком, дон Мигель, кроме разве что жертв. Сегодня церковь служит Инквизиции, как Король, как все его подданные, как все учреждения этой страны. Поверьте, битва за чистоту крови гораздо важнее битвы за веру. Я вношу в нее мой скромный вклад, но она будет продолжаться и после меня.
Снаружи толпа замолкает. Барабанная дробь. Сервантес с тоской смотрит на окошко.
Сандовал. Это она. Ваша Дульсинея. Достанет ли у вас сил не знать этого до конца?
Сервантес не в силах больше усидеть на месте. Как бы против воли он вскакивает, бежит к окну и выглядывает наружу.
Пауза. Все громче становится треск хвороста.
Голос Анны Феликс. Это ты! Мой принц! Принц мой Иудейский! Я буду Дульсинеей, если ты назовешь меня Дульсинеей. Взгляни, я поднимаюсь вверх! Я воспаряю. Небо мой покров…Давай, воспарим вместе, мой принц Иудейский. Я покажу тебе сады Кордовы.
Пауза. Сервантес отходит от окна и поворачивается к Сандовалу. На его лице и печаль, и облегчение.
Сандовал (Удивлен выражением лица Сервантеса). Ну что? Что вы видели?
Сервантес улыбается. Затемнение.
Сцена 3.14
Декорация 2 . Гостиная в Мадриде.
Дульсинея 2. Инквизитор…
Телло де Сандовал (Он раздражен). Он выполнил свою задачу.
Сервантес. Нет, он ошибся. На костер он послал безумную.
Телло де Сандовал. Случаются и ошибки. Инквизиция — не была машиной для разрушения, она была машиной для убеждения.
Мигель 2. А если кто не хотел, чтобы его убеждали?
Дульсинея 2. Какая разница, хотел или не хотел! Смерти никто не заслуживал!
Телло де Сандовал. Повторяю, ошибки случаются и у нас. Я этого не отрицаю. Даже нацисты, даже ЭсЭс совершали ошибки!
Пауза. Телло де Сандовал осознаёт масштабы только что им сказанного.
Телло де Сандовал. В любой системе, даже самой совершенной, есть потери, но есть и те, кто счастливо их избежал.
Мигель 2 и Дульсинея 2 подходят поближе друг к другу, как бы пытаясь защититься от беды.
Телло де Сандовал. Мы только люди, не более того.
Дульсинея 2. Только инструмент не может выйти за пределы своей функции. Человек — совсем другое дело.
Телло де Сандовал. Церковь трудится на многих мельницах, для которых инквизиторы являются… были убежденными мельниками. Следовало перемолоть черную пшеницу ереси…отбелить… очистить. Следовало потрудиться ради хлеба Господня.
Мигель 2. Отец мой говаривал, что у плохого рабочего всегда плохие инструменты.
Мигель 2 и Дульсинея 2 молча уходят. Телло де Сандовал и М. де Сервантес остаются одни. Какое-то время оба молчат.
Телло де Сандовал. Стало быть, мой победитель это он? Ваш рыцарь печального образа?
М. де Сервантес. Он…и Дульсинея. Как принято писать в книгах, она прожила долго, и у нее было много детей.
Затемнение
Сцена 3.15
Декорация 5 . Камера Сервантеса. Он сидит за столом. Приподнимает белый листок, берет письмо архиепископу и рвет его. Достает чистый лист бумаги, умокает перо в чернила и пишет.
Голос Сервантеса. В некоем селе Ламанчском, название которого у меня нет охоты припоминать, не так давно жил-был один из тех идальго, чье имущество заключается в фамильном копье, древнем щите, тощей кляче и борзой собаке. Надобно сказать, что вышеупомянутый идальго с жаром и увлечением отдавался чтению. Сидел он над книгами каждую ночь с вечера до утра и каждый день с утра до вечера; и вот, оттого, что он мало спал и много читал, мозг у него стал иссыхать, так что, в конце концов, он и вовсе потерял рассудок. Воображение его было поглощено всем тем, о чем он читал в книгах: чародейством, распрями, битвами, вызовами на поединок. В воображении своем встречал он на своем пути великанов, как это обычно бывает со странствующими рыцарями, великанов, которые падали на колени и говорили смиренно: «Я — великан Каракульямбр, правитель острова Малиндрании, побежденный на поединке рыцарем Ламанчским, еще не в должной мере оцененным. Он и велел мне явиться к вашей милости, дабы ваше величие располагало мной по своему благоусмотрению». Как и положено, наш доблестный рыцарь присовокупил к своему имени название своей родины. Вследствие чего стал он называться дон Ишот… (Сервантес раздумывает некоторое время, потом зачеркивает слово и продолжает). Вследствие чего стал он называться…Дон Кихотом Ламанчским.
Сцена 3.16
Декорация первая . Год 1563. В степи. Пустое пространство. Темно. Слышны шаги лошади и тяжело нагруженного мула по каменистой дороге.
Голос Тасита. Санчо…
Голос Санчо. Дон Кихот?
Голос Тасита. Мой добрый Санчо. Мне следует отдать принадлежащую тебе долю богатств. Золотую императорскую корону …или крылья Купидона, которые я вырвал у него против шерсти.
Голос Санчо. Будет вам… Короны в комедиях сделаны из белого железа.
Голос Тасита. Не говори дурно о комедиях, Санчо. Ни о тех, кто их пишет, и кто играет. Как только пьеса заканчивается, за кулисами все становятся равны.
Голос Санчо. Не поручусь, что мы все еще на большой дороге.
Голос Тасита. Видишь ли ты что-нибудь?
Голос Санчо. Нет, дон Кихот, но я чувствую запах сосисок. Толедских сосисок, поджаренных на углях и истощающих жир, подобно неверному на костре.
Конец