в которой Сентябрь с головой уходит в книгу, прибегает к помощи большого голубого Кенгуру, чтобы все хорошо запоминать, и орудует киркой
Сентябрь и ее друзья не падали в книгу – они в нее рушились.
Черный провал оказался не бездонной и пустынной дырой, а тоннелем, со стенками из шелестящих и рвущихся страниц и тяжелых кожаных переплетов, которые больно шлепали по коже, перьям и чешуе. Ничего не видя, Сентябрь кувыркалась, переворачивалась, билась о стены; летела она, судя по ощущениям, в основном вниз и чувствовала странный привкус чернил, когда страницы хлестали ее по лицу. Полет сопровождался грохотом, больше всего похожим на рев прибоя, и бумажные волны одна за другой разбивались об ее бедную голову.
Через какое-то время из темноты начали доноситься, нарастая, лязг и громыхание металла. Листы бумаги становились все тоньше, пока не разлетелись по сторонам, как прозрачные занавески. Сентябрь двигалась навстречу металлическому грохоту и скрежету, вслепую шаря руками. Наконец она ухватилась за деревянный косяк и твердую холодную дверную ручку. Дверь была чем-то заклинена снизу, а сверху на Сентябрь все сыпались страницы, оставляя на плечах слова-поцелуи. Сентябрь уперлась плечом в дверь и налегла. Дверь поддалась гораздо легче, чем можно было ожидать, и Сентябрь, вскрикнув, провалилась внутрь книги, покатившись по земляному полу. Клочки бумаги цеплялись к волосам и опушке красного цвета пальто, которое, ощетинившись, стряхивало их.
Авогадра не обманула: черный проход через книгу закончился шахтой. Повсюду были разбросаны острые камни и темные голубоватые валуны. По деревянному настилу, проложенному через эту огромную пещеру, катились шаткие вагонетки, одни пустые, другие нагруженные сверкающими драгоценными камнями. Теперь, когда глаза Сентябрь привыкли к полумраку шахты, она поняла, что свет исходит от стен. Толстые ветвящиеся и петляющие жилы кристаллического вещества, внутри которых словно жил огонь, светились ярче, чем любой самоцвет из тех, что видела Сентябрь, хотя, по правде говоря, не так уж много она и видела. Пестрые цвета смешивались и озаряли торопящихся рудокопов холодным сиянием – красноватым, зеленоватым, голубым, золотистым, лиловым. Никто и не заметил, что с потолка свалилась девочка.
Сентябрь смотрела на рудокопов во все глаза. Потому что это были пушистые кенгуру нежно-бирюзового цвета, с большими любопытными глазами и мощными хвостами. Они скакали с одной вагонетки на другую с жемчужными фонарями на лбу и прекрасными длинными ожерельями на шелковистых шеях. На груди у них перекрещивались коричневые кожаные ремни, которыми надежно крепились за спиной кирки и лопаты. На поясе, словно маленькие щиты, болтались сита для промывки золота. Однако главным шахтерским инструментом был, конечно, хвост. Кенгуру с воплями и трелями молотили хвостами по скалистым стенам, отбивали куски камня, промывали их, сортировали и протыкали. Один из них подскочил к стене совсем рядом с Сентябрь и покрепче уперся ногами, собираясь задать стенке хорошую трепку.
– Ух! – выпалил Кенгуру, изумившись внезапному появлению девочки в бальном платье, растянувшейся на полу, как хорошая толстая жила хризолита. – Ты выпала из стенки. – Его симпатичную морду перекосило от недоумения и тревоги: что-то не так, совсем не так!
– Да, – Сентябрь не знала, что еще сказать. Она вдруг поняла, что осталась совсем одна – ни От-А-до-Л, ни Субботы, ни Баклажанчика рядом нет. Кожу покалывало от холода.
– А ты рубин? Или турмалин? – спросил кенгуру без особой надежды.
– Нет, конечно, – ответила Сентябрь. Она подняла себя с пола, стряхнула с юбки камешки и клочки бумаги и, слегка дрожа, потуже запахнула пальто. С туго завязанным поясом ей было как-то спокойнее.
– Если ты ищешь работу, мы подберем тебе кайло, и лопату, и сито. Но, понимаешь, это мой пласт, и я… в общем, я не смогу тебе его уступить. Это не из невежливости, ты не думай. Все дело в том, что я забыл свою маму, а хризолит – вот эта вот красивая зеленая штуковина с блестками, которая… в общем, на которой ты сидишь, – он ужасно полезен для оживления воспоминаний о матери.
– Как же так получилось, что ты забыл свою маму? – спросила Сентябрь.
Кенгуру поправил коричневые лямки своей упряжи. Бледный желто-зеленый пласт, пылающий огнем, отражался в его сите.
– Я – ярлопп, – гордо сказал он. – Мы рождаемся вообще без воспоминаний. Говорят, что все младенцы ничего не знают и не ведают, но маленькому ярлоппу и вовсе никто не помогает. Если бы не мой Зажим, я бы и имени своего не помнил. Которое, если тебе вдруг интересно, звучит как Гнейс.
Гнейс приподнял свой кулон. Десятки сотен разноцветных камешков были сцеплены воедино, образуя блестящий шипастый шар.
Сентябрь нерешительно улыбнулась.
– Я слышала про ярлоппов! – сказала она. – Мистер Мапа мне рассказывал, что они хранят свои воспоминания в ожерельях. Одна ярлоппа, по имени Лиист, научила его наносить воспоминания на карту, когда они вместе сидели в тюрьме. Сейчас мне кажется, что этот разговор был давным-давно!
– Я не знаю ярлоппы по имени Лиист, но это не удивительно. Может, я ее и знал, но все позабыл, если рядом не нашлось подходящего пласта, который бы запомнил ее для меня. – Гнейс кивнул бирюзовой головой, указывая на стену. – Вот он, пласт. Толстая жила хризолита в черной земле. Именно она удерживает мир. Эти жилы – как нитки, стягивающие подкладку всего сущего. Без них все бы распалось. Но здесь, в глубине, самоцветы – это не просто красивые камешки, как на поверхности. Здесь это еще и воспоминания – память земли, закаленная и отполированная веками раздумий, мечтаний и волнений. В сравнении с памятью всей земли воспоминания ярлоппа – как песчинки. Они заполняют лишь самые крошечные трещинки и изъяны в кристаллах. Вот этот, видишь, полон воспоминаний о дрейфе континентов и мегафауне – а вот эта щербинка здесь? Это друг, разбивший мне сердце, кенгуру Мэрл. – Ярлопп показал на острый темно-красный осколок в своем Зажиме. В его центре виднелась бледно-кремовая щелочка. – Он убежал с кентаврихой и выбросил кусочек огненного опала, который помнил меня и всю его семью, нашу шахту, наши трапезы с грибами и травой забвения на каменных столах под каменными лампами. То есть он и не думал возвращаться, понимаешь? Назови ты ему мое имя, он даже не сумел бы его правильно выговорить. А я помню, как произносится его имя. Если я прижму его осколок к сердцу, то смогу оживить эти воспоминания столько раз, сколько захочу. Только камешек должен быть правильный. Для матерей – хризолит, для любимых – огненный опал, сапфир – для печали, гранат – для радости.
– А если кто-нибудь заберет твое ожерелье? Оно же такое хрупкое!
– Не скрою, нам приходится быть осторожными. Камень Осторожности – один из первых, какие мы получаем, такая красивая крупная жемчужина. Однако труд у нас тяжкий, и Зажим нет-нет да и ударится обо что-нибудь – как в тот раз, когда я позабыл маму. Я знаю, что забыл ее, потому что у меня есть топаз для отца и красный железняк для каждого из братьев, и все они знают про маму, так что, скорее всего, она у меня есть. И я как раз ищу хороший кусок хризолита, чтобы узнать ее.
– Гнейс, а до меня тут кто-нибудь появлялся? Из стены, я имею в виду. Один похож на черного дракона, другой – мальчик с темной кожей и голубыми узорами на ней, а третья – очень тихая птица Додо.
Гнейс улыбнулся. На кенгурином лице улыбка выглядела очень странно.
– Рубинчик мой, если бы я не вырезал себе кусочек оникса для Запоминания Незнакомцев, то, даже пройди прямо передо мной Королева, я не смог бы сообщить тебе об этом. Для новых воспоминаний нужно откапывать новые камешки, причем довольно быстро. Я стараюсь это делать только для самых важных воспоминаний – тех, что меня больше всего радуют или больше всего огорчают.
Сентябрь точно помнила, что в книгу Монашелли они ныряли вчетвером. Возможно, друзья просто запаздывают. Нужно набраться терпения, и рано или поздно они появятся. Она прижалась ухом к шершавой каменной стене, надеясь услышать шаги Вивернария.
– Жаль, что я не умею вот так удерживать свои воспоминания, – вздохнула Сентябрь, глядя на пылающую зеленую жилу. – Вечно все забываю. Если бы у меня был Зажим и я бы помнила, что надо быть осторожной, я бы никогда ничего не забывала! Могла бы одним глазком взглянуть на домашнее задание и тут же все идеально выучить. А когда мне одиноко, я бы прижимала его к сердцу и оживляла бы воспоминание о том, как мама поет мне перед сном.
Гнейс пожал плечами.
– А что, тут в двух шагах есть хорошая янтарная жила, и неглубоко. Я чувствую на тебе запах Верхней Страны – для юного существа, которому надо помнить не так уж много лет, янтарь будет в самый раз. И, кто знает, может быть, твои друзья выпадут из другого конца пещеры! Тут не угадаешь. Пойдем поищем, не одно, так другое.
Сентябрь прикусила губу и задумалась: сидеть и надеяться, что они с гиканьем и топотом вывалятся из стены вслед за ней, или искать их в глубине шахты? Тот самый странный настойчивый голос опять проснулся в ней, призывая идти, не останавливаться. На этот раз она послушалась и побежала вприпрыжку рядом с ярлоппом сквозь темный калейдоскоп шахты, стараясь успевать за его мощными скачка́ми. Другие ярлоппы махали им, пласты бежали по стенкам, как разноцветная рукописная вязь, но оттуда не выскакивал марид и не набрасывался на нее с поцелуями, и тихая Додо не возникала рядом с ней словно ниоткуда.
Наконец они прибежали к шишковатому густо-оранжевому камню с ярко мерцающими внутри его медными искорками. Гнейс посмотрел на Сентябрь сверху вниз и посветил ей в глаза жемчужным фонарем.
– Ух! – воскликнул он. – Ты кто? Рубин или турмалин?
– Нет, я Сентябрь! Ты привел меня сюда, чтобы найти моих друзей и сделать мне Зажим!
Гнейс поглядел на нее с сомнением.
– Когда это было, давно? А по пути у нас были приключения в бурном океане? Мы сражались вместе против алебастровых осьминогов или скрестили топоры с изумрудным огром?
– Нет, это было всего несколько минут назад. Мы и полмили не прошли!
– Ох, извини, рубинчик. После того как что-то происходит, у меня остается совсем маленький зазор времени, чтобы подобрать подходящий камешек и добавить его к Зажиму. А если я забыл это сделать, я тут же забуду, что забыл это сделать, не говоря уже о том, что забуду то самое, что собирался запомнить!
– А изумрудный огр… он что, на самом деле существует? – не удержавшись спросила Сентябрь.
– О, да! Только это не он, а она. Ее зовут Матильда, она живет в северной части рудника и готовит прекрасное рагу из шпината. Вот только совершенно помешана на хороших манерах. Забудешь сказать «пожалуйста» – она тебе тут же закатит оплеуху. Сделать тебе Зажим? Хорошо, но руду ты должна накопать сама. Если это сделаю я, толку не будет. – Гнейс передал ей свою кирку. Та оказалась тяжелой, но не настолько, чтобы Сентябрь не могла ее поднять. Гнейс помотал хвостом, примеряясь. – Держи наготове. Когда я хлестну хвостом, начинай!
Лазурный хвост звучно ударил по стене пещеры, и со стены на них обоих посыпался град из темной породы и блестящих самоцветов. Сентябрь замахала киркой, разбивая большие куски на кусочки поменьше и еще меньше, пока не вырубила неровный обломок янтаря, подходящего по размерам для ношения на шее. Гнейс достал цепочку, огромным острым зубом продырявил янтарь, нанизал его на цепочку и повесил на шею Сентябрь.
– Ну, вот, теперь здесь будет храниться все, что с тобой случилось до сих пор. Я добавлю кусочек гелиотропа, чтобы ты продержалась еще несколько дней, но если захочешь запомнить больше, тебе придется для этого копать новый пласт, понимаешь?
Сентябрь кивнула, пытаясь сообразить, где она будет брать самоцветы, когда вернется домой. На драгоценные камни, кажется, нет карточек. Гнейс лизнул продолговатый обломок зеленого камня с золотыми прожилками и просунул его в центр янтаря с такой легкостью, будто нанизывал зефир на прутик.
– Сентябрь! – раздалось из глубины ствола шахты.
Сентябрь повернулась на оклик так быстро, что чуть не запуталась в собственных ногах. Суббота! Вместе с Гнейсом она бросилась навстречу голосу. Она неслась вдоль двух тонких жил аметиста и золота, мимо вагонеток и наваленных грудами камней, пока не увидела их – всех троих своих потерянных друзей, наполовину торчащих из стены.
У Субботы были свободны руки и голова, и он проталкивался наружу, как пытаются высвободиться из мокрых брюк. От-А-до-Л и Баклажанчик оказались погребены в пещере по самую шею; головы их торчали из стены, как охотничьи трофеи. Сентябрь схватила Субботу за руки. Она тянула изо всех сил и еще немножко сильнее, но он не двигался с места.
– Мы потеряли тебя в книге, – пыхтел Суббота. – И мы, наверно, слишком медленно спускались, потому что вся эта штука вокруг нас вдруг раз – и захлопнулась. Может быть, дверь перебежала в другой том, пока мы были внутри. – Марид содрогнулся. – Ой! – внезапно вскрикнул он, посинев от стыда. – Как же я забыл? – Он закрыл глаза, раскинул руки ладонями вверх и спокойно сказал: – Желаю, чтобы мы все освободились из этой стены.
В следующий миг Вивернарий и Додо уже стояли рядом с ним ровной шеренгой.
– Но ты ни с кем не боролся!– воскликнула Сентябрь.
– Я же тебе говорил, что здесь нет всех этих ужасных условий, – пожал плечами Суббота. – Мне достаточно сильно Захотеть, и желание сбывается.
– Тогда почему у меня не получается хотеть так же сильно? Почему я не могу захотеть, чтобы все мы перенеслись к Спящему Принцу, или, еще лучше, захотеть узнать, как мне соединиться с моей тенью? – Сентябрь с трудом удержалась, чтобы не топнуть ногой от досады. Почему ему все дается так легко, а ей так трудно?
Баклажанчик вспушила зелено-фиолетовые перья:
– Потому что у тебя нет тени, – сказала она. – Ты не можешь творить магию.
От-А-до-Л кивнул.
– Ты и не заметила бы, что не все ладно, пока не попробовала бы сделать что-то недоброе или волшебное, но дикие частички тебя съеживаются и облетают одна за другой. Все потому, что в Небраске они тебе не нужны. Ты, вероятно, думала, что просто взрослеешь. Это обычная ошибка.
– Я думала, что я сама буду решать, какие части меня мне нужны и где!
– Ничего страшного, Сентябрь. Для тебя мы можем сотворить любую магию. Мы поможем. Что бы тебе ни потребовалось, просто попроси своих мальчиков, и мы будем наготове с желанием или заклинанием.
Сентябрь нахмурилась. Она не чувствовала, что внутри ее чего-то не хватает. Но разве она сама не задумывалась о том, как повлияет на нее долгое время, проведенное без тени? Разве не логично, что если Волшебная Страна наверху утрачивает свою магию в пользу Волшебного Подземелья, она, утратившая свою тень раньше всех, тоже должна чего-то лишиться?
– Я сама буду делать то, что требуется, благодарю вас, – ответила она наконец. – И очень вас прошу, перестаньте мне указывать, что мне нужно или полезно, как только я с вами в чем-то соглашаюсь. А главное, перестаньте превращать меня во всякое-разное, если я об этом не прошу, и целовать без спросу тоже прекращайте. Ты украл мой Первый Поцелуй, Суббота. Если я на тебя не накричала, это не значит, что я тебя уже простила. Мне просто было не до того. Я считаю, только мне самой решать, когда мне целоваться или превращаться в зверя! Хотя я не говорю, что быть виверном или феей неприятно…
Сентябрь не удержалась, чтобы не добавить эту примирительную оговорку. Однако она не станет безропотно сидеть и ждать, пока кто-нибудь другой надумает сражаться за нее, говорить от ее имени или загадывать ее желания. Она сама будет делать то, что может! Она много чего уже сделала самостоятельно, кому как не Аэлу это знать? Наверно, только ее милый красный Аэл понял бы, что она не может позволить другим выполнять ее работу за нее. Мама же не стала ждать, что кто-то придет и выполнит ее работу на фабрике. Она делает свое дело сама, и Сентябрь будет поступать так же.
Она сунула руку в карман красного цвета пальто, достала книжечку с волшебными талонами и, прежде чем кто-либо успел возразить, произнесла просто и громко:
– Хочу оказаться рядом с Принцем.
Она оторвала один талон. Талон растаял в руках, оставив после себя завиток зеленого дыма и острый запах нагретой солнцем травы и теплого ветра.
В шахте, прямо рядом с ними, открылся новый ствол, разломив пополам аметистовую и золотую жилы. Разлом зиял чернотой, уходя вглубь. Сентябрь с вызовом посмотрела на друзей.
– Ну что, идете? Или хотите сидеть тут и болтать о всякой ерунде? – Про манеры она все же не забыла и повернулась к ярлоппу: – Сердечно благодарю тебя, Гнейс. Я тебя не забуду, обещаю.
– Ух! – вскричал Гнейс, встопорщив голубой мех. – Ты рубин или турмалин?
Сентябрь наклонилась и подобрала крошечный кусочек янтаря.
– Помни обо мне, Гнейс. Если хочешь. Решай сам. Каждый должен выбирать свой путь, это я и имела в виду, когда раскричалась. Мой выбор – помнить тебя, и мне будет очень приятно, если ты ответишь тем же. В моей стране обычно так и бывает. Ох, так ли это, подумала Сентябрь. Если кому-то причинили боль, то этот кто-то старается забыть того, кто сделал ему больно, и никогда больше про эту боль не думать. От воспоминаний тоже бывает больно – например, когда я вспоминаю папу. Если бы я вообще о нем не думала, было бы гораздо легче. Я уверена, что он помнит мое лицо, но до чего мне трудно помнить его лицо, когда его так долго нет! Может быть, память – это такая вещь, над которой каждый должен сам трудиться, – это как сшивать большое лоскутное одеяло из всего, что когда-либо случилось с тобой.
Ярлопп радостно схватил камень и воткнул его в свой Зажим между кусочком яшмы и тигровым глазом. Сентябрь быстро обняла его и, стараясь никому не показать, как ей страшно, обеими ногами прыгнула в разлом.
– До свиданья, Сентябрь, – сказал голубой кенгуру.
Все остальные, оторопев всего на мгновение, прыгнули вслед за ней.