– Да, это оно, мое ранчо.

Глори пыталась проникнуться восторгом, переступая порог усадебного дома на своем ранчо.

Мод разинув рот в смятении поглядывала округлившимися глазами на выбеленные непогодой дощатые стены, на газеты, которыми были заткнуты щели, правда, далеко не все, на плохо сколоченные, грязные половицы. Она крепко закусила нижнюю губу, чтобы, как догадывалась Глори, не дать сорваться с уст пренебрежительным замечаниям о наследстве, для вступления в права на которое они так рисковали своей жизнью. Она не решалась взглянуть на Данте, боясь прочитать по глазам его мысли.

Солнечный свет робко пытался проникнуть в помещение через одно-единственное отверстие в дальней стене – кто-то прихватил гвоздями над оконным проемом хорошо выскобленную коровью шкуру, вместо того чтобы вставить в него раму со стеклами. Но даже стоявший здесь полумрак не мог скрыть паутины, свисавшей по углам и устилавшей исцарапанную поверхность беспорядочно нагроможденной мебели, сколоченной из едва отесанных досок.

– Мне, пожалуй, следовало время от времени присылать сюда какую-нибудь женщину, чтобы поддерживать чистоту.

Глори почувствовала, что должна была ответить ему примирительной улыбкой:

– Я уверена, что в вашем собственном доме хватает работы и без того, чтобы заботиться еще и об этом.

– Я обещал вашему папаше присматривать за ним, пока вы не приедете. И очень сожалею, что меня не было здесь, когда эти парни Ножа Мясника угоняли коров вашего отца.

Потеря нескольких коров ничего не значила для Гло-рианы в сравнении с дружбой, связывавшей Питера с ее отцом.

– Вы… вы хорошо знали моего отца?

– Мы были соседями, мисс Глори. Здесь, на границе Аризоны, для общения остается мало времени, но мы его находили. Я мог бы рассказать вам порядочно разных историй.

– Мне было бы очень приятно. Я действительно с удовольствием вас послушаю.

Питер лучился восхищением. Данте всем своим видом выражал недовольство.

Глориана обошла по очереди все три комнаты. Места в них было не больше, чем в вагоне поезда или фургоне, уюта же куда меньше. Питер и Данте неотступно следовали за ней во время этого осмотра. Она не могла повернуться, чтобы не наткнуться на того или другого. Питер отвечал на каждое такое столкновение, отступая назад с вежливым извинением. Данте же просто прикасался то к ее плечу, то к руке, чтобы поддержать Глориану, говорить об одном нежном прикосновении, нанесшем удар по ее невозмутимости.

Как было бы хорошо, мечтала она, жить в этом доме с Данте и их рослыми, крепкими сыновьями, которые наполняли бы его веселой разноголосицей! Любая женщина почувствовала бы всю полноту жизни, ударяясь, как бильярдный шар, обо всех этих крепышей Тревани, чтобы потом рикошетом оказаться в объятиях Данте. Она словно слышала собственный радостный смех, но не могла представить себе бурной радости со стороны Данте.

– Это еще что! Вот когда вы увидите амбар… – заметил Питер, – он еще лучше, чем дом. Ваш отец хранил там продукты перед… ну, в общем, запас на зиму. Я собирался забрать это к себе, если бы вы не приехали вовремя.

Он показал им амбар, и она постаралась изобразить восхищение конюшней, и сараем с упряжью, и множеством орудий и инструментов, которые выглядели очень громоздко и о которые можно было занозить руки.

– А это что? – спросила она, проведя рукой по какому-то невысокому предмету, передний конец которого зарылся в кучу соломы.

– Это плуг. – Питера, казалось, забавляла неосведомленность Глорианы.

– А это? – Она коснулась пальцем ящика, на котором были выведены три буквы X.

– Стоп! Это динамит. С ним поосторожнее, мисс Глори.

– Чего ради отец мог держать динамит в своем сарае?

– Плезент-Вэлли – горная котловина, мисс Глори. Здесь у самой поверхности земли сплошная скала. Я подозреваю, что ваш отец именно поэтому назвал свое ранчо Кэньон-Рок. Он, вероятно, собирался взрывать в скалистом грунте ямы под столбы для забора или для чего-нибудь другого.

– Ну что ж, – сказала она Питеру, когда они снова вышли из дома, – теперь мне понятно, почему никто пока не попытался захватить эту землю.

– Я прогнал уже четверых таких охотников. Презрительное фырканье Мод говорило о том, что она разделяла недоверие Глорианы.

– Да, я прогнал их. И продолжал бы отваживать отсюда всех до вашего приезда, потому что обещал вашему отцу хранить здесь для вас все в неприкосновенности столько, сколько смогу.

– Я… я высоко ценю это, Питер.

Питер скромно улыбнулся в ответ на эту без особого воодушевления выраженную благодарность:

– Здесь будет немало охотников до чужой земли. Кэньон-Рок – прекрасное место, мисс Глори. И единственное, что их сдерживает, это война за пастбища. Как только страсти улягутся, они тут же сюда полезут.

Вдоль стены дома стоял ряд отпиленных от бревна кругляков. Глори представила себе, как отец с женой и со своими двумя детьми, должно быть, сидели на них теплыми вечерами. Вид отсюда открывался великолепный. Буйная трава Плезент-Вэлли колыхалась от легкого ветра, простираясь на бесконечные акры вплоть до запретной линии Мойан-Рим.

Глори случалось пересекать Скалистые горы. Она поднималась и спускалась с относительно невысоких холмов Аппалачей и плато Озарк уж и не помнила сколько раз. Каждый такой переход таил в себе множество опасностей и вызывал проклятия у подсобных рабочих цирка, обязанностью которых было сопровождать фургоны, лошадей и слонов по тропам, более пригодным для горных козлов. Мойан-Маунтин не могли соперничать со Скалистыми горами ни по высоте, ни по непревзойденному величию и не простирались так бесконечно, как Аппалачи, но никакие горы не казались такими непроходимыми, как те, что окружали ранчо Кэньон-Рок.

Глориане было понятно, почему ее земля оказалась магнитом, притягивающим овцеводов, пытавшихся найти доступ в Плезент-Вэлли. На одной линии с домом на ее ранчо склон сплошной цепочки гор прорезало V-образное ущелье. Она долго вглядывалась в кольцо гор, но так и не смогла отыскать в нем другого прохода.

Питер, должно быть, заметил, что привлекло ее внимание:

– Отсюда горный пояс выглядит словно рассеченный надвое.

– Это-то мне и нравится, – вставила Мод.

– На самом же деле ущелье начинается так далеко на плато, что отсюда другой его конец не виден. Оно тянется на многие мили, постепенно спускаясь с плато в долину, как будто его нарочно прорубили для этих проклятых овец. Теперь у каждого конца прохода всегда торчат два-три бандита, чтобы никто не смог его перекрыть.

Глори стало ясно, что слухи были обоснованны. Смерть ее отца не была случайной.

Она опустилась на отпиленный кругляш. Мод последовала ее примеру, а Данте с Питером выстроились перед ними как пара близнецов-часовых, лицом к ущелью, скрестив руки на груди, словно в любой момент ожидая появления пробирающихся по нему овцеводов.

Двое мужчин. Такие похожие друг на друга и вместе с тем такие разные. Оба высокого роста. Данте со своим мощным торсом выглядел внушительнее, как и подобало искусному фехтовальщику, о котором, по его словам, знали все. У Питера бедра были круче, подчеркивая силу человека, привыкшего проводить большую часть времени на лошади. Оба были шатенами. Солнце высвечивало на шевелюре Данте бронзовые блики. Светлее на солнце становились и волосы Питера, кое-где принимавшие песочный оттенок. Карие глаза Данте горели медными искрами, как у полуприрученного тигра, а в таких же карих глазах Питера вспыхивающие светлые пятнышки были как песчинки. Кожа у Данте была покрыта золотистым загаром. Лицо Питера, загорелое от долгих часов, проведенных в седле на солнце, было коричневым как песок.

И вот оба они, такие похожие и такие разные, стояли перед нею. Данте, непоколебимый и неподвижный, как гранитный склон Мойан-Маунтин, и Питер, не менее внушительный, но выдававший подвижный характер песчаной дюны.

Говорят, что песок разрушает камень.

Она ничуть не удивилась бы, если между Данте и Питером произошла стычка. Они разговаривали друг с другом даже приветливо, но между ними то и дело проскакивали такие искры враждебности, что миссис Блу могла бы, наверное, жарить на них свои голубые омлеты.

– Я был бы рад оказать вам гостеприимство под своей крышей, мисс Глори, – предложил Питер. – Этот же дом годится разве что для пастухов, а вовсе не для женщин.

Данте метнул злобный взгляд на Питера.

– Нет необходимости вас беспокоить, Питер. Этот фургон приспособлен для ночлега. Мы с Мод отлично проведем в нем эту ночь, а потом приведем в порядок дом, чтобы завтра можно было спать в нем, – возразила Гло-риана.

– Завтра! – Мод вскочила на ноги. – Ты хочешь сказать, что мы останемся здесь больше чем на одну ночь?

– Ну разумеется, – уставилась на нее в удивлении Глори. – Мод, мы потратили почти неделю на то, чтобы добраться сюда, а послушать тебя, так ты готова прыгнуть в фургон и отправиться обратно в Санта-Фе хоть сейчас.

– Вот именно. Как раз этого мне и хотелось бы. Меня в дрожь бросает от этой обстановки.

– Нужно считаться с мудростью человека преклонных лет, – заметил Данте, с явным удовольствием поглядывая на взволнованную Мод.

– Проклятый цыган, – проворчала та.

Питер подошел к Глори. Усевшись рядом с нею на корточки, он в основном разделил чувства Данте, с той лишь разницей, что выразил свое мнение в более приятных выражениях:

– Мисс Мод, наверное, права. Плезент-Вэлли не место для женщин.

– А как же здесь живут жены владельцев ранчо?

– Здесь уже нет никого из них.

– Они поумирали? – Голос Глори непроизвольно понизился до шепота.

– О нет, не волнуйтесь, мисс Глори. Просто мужья на время отправили их в Холбрук. Пример подал Том Бливенс – еще один сосед, его ранчо чуть ниже по дороге. Они с женой сначала забрали к себе миссис Глэдн с детьми, когда убили ее мужа, а потом решили, что женщинам и детям лучше уехать от греха подальше. Бливенс очень рассердился бы на меня, если бы я не позаботился о вас. Теперь в этой долине полно холостяков, мисс Глори, и сдается мне, отсутствие женщин как-то связано с большой напряженностью здесь в последнее время.

С соседних деревьев доносилось щебетанье птиц. Трава колыхалась от ветра, а над лугами кружились в воздухе пушинки одуванчиков. Сильно жгло солнце, но ветерок умерял жару. Тепло проникало до самых костей, но Глори дрожала от волнения.

Он неправильно понял ее волнение:

– Вашей маме здесь тоже очень не нравилось.

– Моей… моей матери? – Глори была удивлена.

Разве ему не известно, что жена Гарри Трэска не была ее матерью? Она решила устранить недоразумение. – Боюсь, вы ошибаетесь, Питер.

– Нет. На свете не может быть других двух женщин, так похожих друг на друга, как вы и ваша мать. Поэтому-то я и узнал вас сразу. Правда, и цирковой фургон навел меня на эту мысль. – Питер застенчиво потупился.

– Вы ошибаетесь, – повторила Глори. – Моя мать никогда…

– Мне, конечно, не хотелось бы спорить с вами, едва познакомившись, но она сидела на том же месте, где сейчас сидите вы, мисс Глори, и ее пробирала такая же дрожь, как и мисс Мод. А ваш отец повторял ей что-то вроде: «Посмотри кругом, Кэт. Разве ты не чувствуешь, Кэти?» А она качала головой и говорила, что дрожит от тоски и от пронизывающего ветра.

– Когда это было?

От свистящего шепота Глорианы Данте пришел в ярость – как смеет этот Питер своими откровениями ранить ее в самое сердце!

– Четыре года назад или около того. Жену и детей Гарри унесла холера, а шесть-семь месяцев спустя здесь появилась Кэтрин, да и то всего на несколько дней. Здешние женщины не проявили к ней большой симпатии, наверное, потому, что знали, как ваш отец тянулся к ней все те годы, что был женат на своей миссис. А потом она приехала, когда та уже давно была в могиле.

Четыре года назад Кэтрин бесстрастно говорила Гло-риане об эпидемии, унесшей небольшую семью ее отца.

Глори думала, что Кэтрин наверняка должна была помчаться к Гарри, но мать никогда больше о нем не говорила.

По прошествии нескольких недель они давали представления в Форт-Уорте, где Кэтрин сообщила дочери о необходимости провести неделю в далласской больнице, чтобы подлечиться. Когда Глори вызвалась сопровождать мать, чтобы ухаживать за нею, Кэтрин отказалась, ссылаясь на обязательства перед Фонтанеску.

Кэтрин заказала себе новые платья и купила новую обувь. Изменила прическу под новую кокетливую шляпку. Готовилась к поездке в таком сильном волнении, что Глори даже спросила ее, почему она с таким воодушевлением готовится к больнице.

– Это очень личное, годами преследовавшее меня, Глориана, – ответила мать. – Ты не можешь себе представить, какое облегчение должно принести избавление… от страданий… так или иначе.

Глори заподозрила у матери рак и подумала о том, что из-за этого не состоялось ее примирение с Гарри. Кэтрин не хотела, чтобы он женился на ней из жалости. И когда она вернулась «из больницы» в состоянии резкого упадка сил и то и дело прикладывалась к бутылке с виски, а допивая последнюю, заказывала очередную дюжину, Глори поняла, что долгожданного чудесного исцеления не произошло. Но ей так и не удалось поговорить с матерью об этом, так как, несмотря на все уговоры и мольбы дочери, Кэтрин отказывалась что-либо объяснять. И никогда больше не оставалась трезвой ни на минуту.

На рассвете четвертого дня после возвращения Кэтрин ее нашли раздавленной на обочине главной улицы Форт-Уорта. Долго расследовать несчастный случай не пришлось. 11|ериф пришел к заключению, что она в вечерних сумерках в сильном подпитии попала под колеса фургона, направлявшегося в Чисхолм-Трэйл, и что возница не почувствовал при этом ни малейшего толчка, настолько незаметным было столкновение с этим высохшим телом.

– Для вашего отца было тяжелейшим ударом известие о том, что ваша мама погибла так скоро после отъезда отсюда, – тихо заметил Питер. – Он уже начал строить для нее новый дом, находя этот слишком убогим и неподходящим для нее. Если пожелаете, я могу показать вам, что он успел сделать.

В ответ Глори коротко кивнула. У нее стоял комок в горле, не дававший произнести ни слова. Питер говорил так искренне и с таким сочувствием, что у нее не осталось и тени сомнения в правдивости каждого слова его печального повествования, тем более что поведение матери совершенно вписывалось в этот рассказ.

Все так и было. Ни в какую больницу мать вовсе не собиралась, а отправилась прямо в Плезент-Вэлли. Кэтрин лгала ей и либо не любила дочь, либо недостаточно ей доверяла, чтобы допустить Глори в свою искалеченную душу. Каково было дочери узнать все теперь, когда ее окружали практически чужие люди!.. Она разрыдалась, не в силах справиться с нахлынувшей обидой и болью, оттого что не родная мать поделилась с ней самым сокровенным, а совсем чужой человек.

Мод положила ладонь на стиснутые руки Глори. Та смотрела на приятельницу с немым вопросом в глазах: «Ты знала?» И Мод, научившаяся за долгие годы дружбы понимать ее без слов, протестующе затрясла головой. – Твоя мама хотела, чтобы твоя память сохранила только хорошие времена, – мягко проговорила она.

Хорошие времена? Глори задумалась над судьбой матери. Любовь Кэтрин к мужчине, лелеявшему мечты, которые так расходились с ее желаниями, не спасла, а привела к такому разрушению и зияющей пустоте, что даже любовь дочери не спасала.

Такой же мужчина стоял теперь перед Глорианой. Незыблемая гора. Твердый и непроницаемый, без единого изъяна.

Глори поняла, что где-то в самой глубине ее существа едва теплилась слабая искорка надежды, но признаться себе в этом раньше она даже не осмеливалась. Однако теперь она позволила себе надеяться на то, что Данте, может быть, откажется покинуть ее; ему, так же как и ей, никогда не забыть ночи их любви на краю аризонской пустыни. И тогда их любовь будет цвести вечно – именно здесь, на земле этого ранчо, которое выглядело не слишком-то ухоженным, но могло бы заискриться и засиять, если бы истосковавшейся по любви женщине вдруг посчастливилось одеться в старое платье и переделать свои кричаще яркие костюмы в занавески для окон этого дома.

Помнить только хорошее… Возможно, завещанием Кэтрин Карлайл было посвящение дочери в тайну матери как раз в этот момент. Данте был одержим местью колдуну, желанием получить руку королевы и само королевство в придачу. Все, что оставалось Глори, – это побитый непогодой трехкомнатный домишко ранчо да кусок земли, таящий в себе такую опасность, что никто в здравом уме не согласился бы на нем поселиться.

– Мне кажется, у папы были основания отпустить маму, – заметила она.

– А я думаю, это было его большой ошибкой, – отозвался Питер. Когда Глори повернула к нему удивленное лицо, он стоял, ковыряя землю носком своего сапога. – Если бы у Гарри Трэска была хоть капля настоящего чувства, он последовал бы за вашей матерью, куда бы она ни пожелала. Я-то знаю, как поступил бы, если бы когда-нибудь судьба меня свела с такой женщиной, как вы.

Вот они, те слова, которые Глори всегда страстно желала услышать. Как ни странно, она всегда думала, что самое важное – это сам обет, обязательство, а не дающий его человек. Она украдкой взглянула на Данте. Тот смотрел вдаль, словно находил вид пощипывавших траву Близзара и Кристель гораздо более интересным, нежели разворачивавшаяся рядом сцена, красноречиво говорившая сама за себя.

Лицо и шея Питера залились краской, но он повел подбородком и сжал кулаки, опустив руки по швам, словно был готов расквасить нос любому, кто засомневался бы в правдивости его слов.

– Я… я очень польщена, Питер, – проговорила Глори, стараясь проложить мостик через молчание, встретившее заявление Питера.

Тот покраснел еще больше, и ее слова заставили его скромно потупиться. Его воинственности как не бывало.

– Ах, черт побери, – Питер прочистил горло, – я же должен поехать приказать своим парням рассыпаться по долине, чтобы предупредить возможные неприятности. Я расставлю их по границе вашей земли, и они будут охранять вас, пока вы будете здесь.

– Это очень мило с вашей стороны, Питер. Но я не думаю, чтобы в этом была необходимость. Весь завтрашний день мы проведем за уборкой и приготовлением еды, а послезавтра мистер Блу поведет нас осмотреть свою священную пещеру.

– Тем более важно поставить охрану. Вы же не хотите, чтобы кто-то заехал к вам на ранчо и застал вас врасплох за работой по дому. И ясно как день, что вы не захотите оставлять здесь все без присмотра – один Бог знает, что за компания может напроситься на встречу с вами. Черт возьми, все это выглядит так, словно все вы собираетесь на пикник. Я уже много лет не участвовал в пикниках.

Эти мечтательные слова так противоречили предостережениям, которые он только что сделал, что не оставили сомнений у Глори в необходимости пригласить его составить им компанию на послезавтра.

– Хорошо, – заговорила она с легким смешком, которым попыталась скрыть свое неудовольствие от необходимости пригласить его отправиться в это маленькое путешествие вместе. – Я уже и так многим обязана вам. И полагаю, что вы, вероятно, слишком заняты работой на своем ранчо, чтобы присоединиться к нам, когда мы отправимся в пещеру.

– О, мисс Глори, пусть хоть сам президент Соединенных Штатов решит пригласить меня к себе, я попрошу его подождать, так как собираюсь на пикник с прекраснейшей леди на этой земле. Я приеду в коляске, так что мы сможем отправиться все вместе. – Он весело присвистнул и зашагал к своей лошади.

– Я тоже пойду выполнять свои обязанности при лошадях, – прервал молчание Данте, когда уехал Питер.

Глориана протянула руку, чтобы прикоснуться к Данте. Но в нем что-то неуловимо переменилось. Казалось, перед ним опустился невидимый щит, грозивший оттолкнуть всякого, кто осмелился бы к нему приблизиться. Она сделала вид, что смахнула невидимого москита, чтобы не выдать себя.

– Не уходи, – промолвила она, – мистер Блу говорил, что его жена сделает нам превосходный напиток из кукурузной муки, который отлично освежает.

– Я думаю, мне будет лучше освежиться где-нибудь в другом месте.

– Данте…

– Я… я здесь лишний, Глориана. – Данте помрачнел, все больше сливаясь со своим невидимым щитом.

– Я никогда этого не говорила.

– Еще ребенком я понял, что есть вещи, которые не произносятся вслух.

Она не понимала, как можно говорить такое да еще таким невыразительным голосом, полным равнодушия. Этот голос рвал на части ее сердце.

– Ты нужен мне, – еле вымолвила Глори таким слабым шепотом, что невозможно было его услышать.

Он услышал. Но вместо того чтобы удержать этого человека рядом с Глорианой, эти слова заставили его еще больше отдалиться.

– Я стал нужен тебе меньше. Разве ты не помнишь, что сказала мне о человеке, которого ты надеялась в один прекрасный день встретить?

«Если мужчина действительно любит женщину, он отказывается ради нее от всего, и никак иначе. Вот чего я жду, Данте». – Глориана прекрасно помнила эти когда-то произнесенные ею слова.

Данте кивнул, как будто услышал их тоже:

– По-видимому, Глориана, твое ожидание закончилось.