Джиллиан знала, что Мартин ожидает их возвращения, и про себя проклинала конструкцию фургона. Высокие стенки загораживали не только от непогоды, но и от любопытных глаз, зато теперь Мартин не сможет увидеть, кто находится внутри экипажа, и не поймет, что третьим едет не Камерон, а республиканский солдат.

Джиллиан надеялась, что ее охранник, не подозревая ничего дурного, не выйдет из конюшни принять у нее лошадь и фургон. Не хотела она и того, чтобы он напал на солдата, как тогда на паренька, прибежавшего к ним накануне ночью.

«Не высовывайся, – молилась она. – Доверь мне разбираться с ним».

Похоже, мольбы ее были не напрасны. Она заметила только едва уловимое движение, каким Мартин переместился в черную тень, отбрасываемую конюшней.

– Ну, вот мы и приехали, мистер Эдмондс. – Голос Джиллиан дрожал от усилия, которое ей пришлось приложить, чтобы прочно удерживаться на скамье. Ее всю трясло от потребности немедленно бежать в дом. Она слишком долго была вдали от этих спасительных стен. Однако ее страх уравновешивался пониманием: чем дольше она удержит Эдмондса вдали от Брамбера, тем дольше Фрейли не услышит новость, тем лучше для Камерона.

Она правила так, чтобы кобыла шла как можно медленнее. Куинни не терпелось прибежать домой, и у Джиллиан уже болели руки от усилий, которые ей приходилось делать, чтобы удерживать лошадь. К тому же Джиллиан всю дорогу вынуждена была бороться и с собой, чтобы не пустить лошадь галопом.

И вот теперь они приехали. Дом манил к себе, обещая успокоение взвинченным нервам, но Джиллиан не могла войти до тех пор, пока она не сообщит Мартину о происшедшем и не добьется от него обещания помочь.

– Я займусь лошадью и сразу же вернусь, подогрею ужин и приготовлю чай, который вам обещала.

Она затаила дыхание, молясь, чтобы солдат не вспомнил о своем благородном происхождении и не проявил галантность, вызвавшись распрячь и почистить Куинни.

Он ее не разочаровал. Эдмондс был все так же мрачен и прошел в дом вслед за доктором, даже не глянув на потную лошадь.

Мартин схватил поводья в ту же минуту, как только Джиллиан вошла в конюшню.

– Ты можешь с ней управиться в темноте? – прошептала Джиллиан. – Так было бы лучше.

– Конечно, я знал, что вы этого захотите, – проворчал Мартин. – Чтобы ни один луч света не попал на лицо и не высветил предательство.

Оскорбление причинило Джиллиан острую боль. Обосновавшись в конюшне, Мартин постоянно был один, а она не подходила к нему и не делала попыток подружиться. Однако Камерон наверняка говорил ему, что ей можно доверять.

Камерон. Мысленно произнеся его имя, она содрогнулась от беспокойства.

– Я не по своей воле пригласила этого негодяя республиканца в дом.

– Не важно. Где Камерон?

– Мистер Делакорт… – Она поразилась тому удовольствию, которое испытала, произнося доверенное ей имя. Джон Камерон Делакорт. Оно так шло ему, благородное и гордое, оно звучало в ней как барабанный бой. – Мистера Делакорта схватили солдаты Кромвеля.

Мартин недоверчиво присвистнул.

– Он преднамеренно дал им такую возможность. – Джиллиан положила руку Мартину на плечо, чувствуя, как потрясла его эта новость. – Республиканцы принимают его за Карла Стюарта. Сейчас его везут в Лондон. Дороги уже свободны от солдат – нас ни разу не остановили.

– Тогда зачем вы притащили домой этого придурка?

Джиллиан постаралась объяснить все как можно короче:

– Мы не можем позволить, чтобы он пошел в Брамбер, – сказала она. – Если этот человек расскажет Фрейли, что произошло, Камерона разоблачат как самозванца.

– И что вы намерены делать?

Джиллиан вкратце обрисовала свой план.

– Вы надеетесь, что республиканский солдат потеряет сознание, выпив настой из листьев и корней? – Мартин недоверчиво уставился на нее. – И мистер Делакорт одобрил это?

– Не… не совсем.

Мартин скрестил руки на груди.

– Что именно велел вам сделать мистер Делакорт?

Джиллиан решила, что разумная смесь правды и выдумки окажется как нельзя более кстати.

– Он хочет, чтобы я довела дело до конца. После того как мы спасем короля, я должна буду собрать вещи и вместе с отцом ехать в местечко под названием Линчестер.

При упоминании названия города враждебность Мартина явно уменьшилась.

– Тогда все в порядке, мисс. Он посылает вас к себе домой.

– К себе домой? – Эта новость ее поразила. – Из его слов я поняла, что дом Камерона конфисковали, когда его брат ушел в Шотландию воевать за короля.

– Да, они отобрали у него Бенингтон-Мэнор, это правда, но в Линчестере много людей, готовых продать душу, чтобы помочь мистеру Делакорту.

– Именно это он делает сейчас для короля, Мартин. Мы не можем позволить, чтобы он потерпел неудачу.

– Я не понимаю, каким образом то, что этот придурок будет спать здесь, опоенный травами, поможет мистеру Делакорту там, в Лондоне?

– Мистеру Эдмондсу поручено доложить ситуацию констеблю Фрейли. Разумеется, Фрейли постарается как можно быстрее догнать солдат, чтобы и ему досталась часть славы. Мы не должны этого допустить.

– Какая разница, если в конвое мистера Делакорта будет одним подхалимом больше?

– Фрейли видел Камерона вблизи. Он знает, что Камерон и король – два разных человека, и сразу сообщит об этом. Солдаты будут в ярости от того, что их провели, а Камерон их пленник, связанный и беспомощный… – Она вздрогнула.

– Пожалуй, тут вы правы, – задумчиво кивнул Мартин.

– Фрейли не командует патрулями на дорогах вне Брамбера, и он не будет знать, что патрули отозваны. Чем дольше мы сможем удержать его в неведении, тем легче будет пройти королю Карлу.

– Я прямо сейчас пойду в лагерь, – решил Мартин. – Наши люди должны узнать об этих изменениях…

И тут Джиллиан вспомнила, что Камерон говорил ей о несдержанном йомене, поставленном во главе отряда. Было бы рискованно дать ему знать, что Камерона схватили, а она собирается сама спасти короля.

– Боюсь, на это нет времени. К тому же чем меньше людей знают правду, тем лучше.

Джиллиан говорила слишком нервно, и Мартин это почувствовал. Он нахмурился и упрямо выпятил челюсть.

– Мне это не нравится. Я не уверен, что мистер Делакорт позволил бы вам переправлять короля одной, без его охраны. Вернее всего он хочет, чтобы вы поехали в Линчестер.

– Я не поеду. – Она тоже попыталась выпятить челюсть, хотя и сомневалась, что ее подбородок сравнится с подбородком Мартина.

– Поедете, если я скажу…

– Мартин, пожалуйста, – умоляла она. – С тех пор как Камерон решился пойти на такой шаг, я живу с мыслью, что он может погибнуть. Это было бы тяжело, тяжелее всего, но те, кто его любит, могли бы утешиться сознанием, что он умер не напрасно. Короля надо переправить во Францию. Он уже едет сюда и не ожидает изменений в маршруте. Он настроен ехать в Брайтхелмстон со мной. Разве ты не видишь: единственное, что мы можем сделать, – это спасти короля во имя чести Камерона.

Мартин вздохнул. Джиллиан показалось, что по щеке его поползла подозрительная капля, которую он смахнул рукой, хотя из-за темноты она не была в этом уверена.

– Ладно. Вы накачиваете Эдмондса своим чаем, а я его связываю и устраиваю на уютной куче соломы рядом с Куинни. Думаю, если солдату вдруг не понравится ложе, я смогу оказать ему дополнительную любезность чурбаком по затылку.

– Благодарю вас, – прошептала Джиллиан.

– Две ночи, не больше. Если Карл Стюарт к тому времени не появится здесь, вы собираете вещи и едете в Линчестер.

– Четыре ночи…

– Три.

Джиллиан кивнула в знак согласия, хотя ее всю трясло от потребности войти в дом, и она знала, что никогда не сможет поехать в Линчестер.

– Теперь мы заговорщики, – сказала она. – Что будем делать?

– То, что чаще всего делают заговорщики. Ждать.

– Он съел весь мой ужин, – пожаловался Уилтон, когда Джиллиан вошла в кухню.

Мистер Эдмондс сидел, развалясь на стуле, и Джиллиан сжала кулаки, спрятанные под складками юбок. Облегчение от того, что она оказалась наконец дома, было уничтожено яростью, вскипевшей при виде самоуверенной надменности Эдмондса, – ведь это был стул Камерона. Эдмондс лениво покачивался, поставив стул на задние ножки, и Джиллиан захотелось скинуть наглеца прямо на пол.

– Миссис Поджетт должна была оставить достаточно… для троих, – про себя закончила Джиллиан.

– Там было достаточно для женщины, – хмыкнул Эдмондс, а затем кивнул в сторону Уилтона, – для женщины и слабоумного.

Ногти Джиллиан впились в ладони. Она знала, что рискует, оставляя отца наедине с Эдмондсом, но у нее не было выбора.

– Доктор Смит никогда не съедал мою порцию, – проворчал Уилтон. – Молодой доктор Смит – настоящий джентльмен.

– Кто такой доктор Смит? – спросил Эдмондс.

– Ученик моего отца. Его сейчас нет дома.

– Когда он вернется?

– Я… я не знаю.

– Значит, здесь сейчас только вы с сумасшедшим стариком, – Эдмондс выпрямился на стуле, – и я.

В том, как Эдмондс смотрел на нее, было что-то такое, что заставило Джиллиан сказать:

– Доктор Смит может вернуться в любую минуту.

Эдмондс некоторое время изучающе смотрел на нее, после чего его губы изогнулись в хитрой ухмылке.

– Я сейчас выпью ваш чай, – сказал он. – А потом, может быть, вы запрете этого старого дурака и закроете на ночь дверь на засов, а нам с вами принесете эля?

У Джиллиан не было никаких сомнений ни в похотливых намерениях, кроющихся, за его предложением, ни в том, что Эдмондс уверен: загадочный доктор Смит в ближайшее время не появится на этой кухне.

– Мы не держим в доме эля, так что я сейчас принесу вам чай.

Джиллиан поспешила в кладовую и схватила пучки трав, которые на время лишили бы Эдмондса чувств. Ей пришлось напрячь все свои силы, чтобы не расплакаться от сознания, что она стоит там, где спал Камерон. Ни разу с момента своего появления Камерон не давал ей оснований опоить его до потери сознания. Она подождала несколько мгновений, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы прекратить дрожь в теле, и вернулась на кухню.

Отец был прав, назвав Камерона истинным джентльменом, думала Джиллиан. Камерон никогда не оскорблял ее отца, не пользовался своей силой, чтобы взять себе больше положенной ему доли еды, не смотрел на Джиллиан так, как смотрел сейчас мнимый джентльмен Эдмондс: его блестящие от предвкушения удовольствия глаза впились в ее грудь.

Джиллиан работала, содрогаясь от отвращения, и думала, что, пока все внимание Эдмондса сосредоточено на ее женских прелестях, он по крайней мере не торопится идти в Брамбер.

Когда отвар настоялся, Джиллиан охлаждала его до тех пор, пока могла выдерживать похотливый взгляд негодяя. У отвара был неприятный привкус, и она боялась, что Эдмондс откажется пить больше одного-двух глотков, если напиток окажется горячим, и его нельзя будет выпить залпом.

Когда она поставила перед ним чашку, Эдмондс понюхал напиток и скривился.

– Что это?

– Чай.

– Никогда не видел такого чая.

– Мы здесь живем просто, мистер Эдмондс, и пьем травяные отвары, а не новый китайский чай. Вот, папа, твоя чашка, а я сейчас приготовлю тебе что-нибудь поесть.

Гораздо проще было бы, если бы отец уснул, тогда не пришлось бы беспокоиться, что он скажет лишнее и уничтожит имеющиеся пока у Камерона возможности. Уилтон отхлебнул немного и, не глотая, посмотрел на дочь расширившимися от удивления глазами.

– Давай, папа, пей свой чай, – настаивала она.

– Но, Джиллиан, это же… – возразил он, послушно проглотив остаток.

– Я знаю, это наш лучший чай. Мы должны быть гостеприимными и предложить мистеру Эдмондсу все самое лучшее из своих скудных запасов.

После этих слов Эдмондс наконец с улыбкой запрокинул голову и залпом осушил чашку.

Джиллиан никогда раньше не замечала, насколько пустыми были ее дни. Вот уже два дня она ничего не делала: просто сидела и смотрела на строчки медицинского трактата, лежавшего у нее на коленях.

Теория кровеносной системы человека, написанная доктором Харви, воспринималась гораздо легче после многих часов, в течение которых ее отец объяснял текст Камерону; и все равно она не могла вызвать в себе интерес к овладению тонкостями движения крови, к уяснению роли пульса. У Джиллиан вдруг возникла неприязнь к изучению чего бы то ни было, имеющего отношение к функциям человеческого организма, которыми управляет сердце. Теории, рассматривающие сердце как бессмысленную мышцу, казались ей несостоятельными. Как такое возможно? Сердце Джиллиан так болело, тоскуя по Камерону, что она бы не удивилась, если бы оно вдруг остановилось, прекратив свое бесконечное биение.

Дом в лесу всегда представлялся ей идеальным, однако сейчас он казался гулким и пустым. Он словно тосковал по присутствию Камерона. Уединенность, которой Джиллиан прежде очень дорожила, теперь давила на нее. Никогда раньше она не осознавала недостаток издаваемых человеком звуков, даже таких слабых, как шарканье по полу мужских сапог, скрежет ножа, отщепляющего лучину, глухой стук лопаты, перекапывающей землю под сад, который уже никогда не будет посажен.

Джиллиан почувствовала себя одинокой. Она всегда была одинока, но теперь, после того как появился Камерон, и она поняла, что значит гореть любовным огнем, ей стало намного хуже. Джиллиан вдруг позавидовала ускользающему сознанию своего отца. Если бы она могла утратить целые куски воспоминаний и сидеть здесь в ожидании, не испытывая пронизывающей боли…

Нет, она не хотела ничего забывать.

По всей Англии вдовы и матери тихо и тайно бодрствовали, думая о мужчинах, которые тайком ушли, чтобы поддержать короля. Многие семьи, как и семья Камерона, были выброшены из домов, где жили их предки. И ни одна из этих женщин не впала в уныние.

Джиллиан должна была поверить, что она вновь увидит Камерона. Благодаря ему она почувствовала себя умной, сильной, достойной любви и теперь намеревалась доказать, что он в ней не ошибся.

Какие средства у нее есть для этого? Разве что фургон да знание всех дорог и тропинок в округе, ведущих к Брайтхелмстону. А еще связанный солдат с кляпом во рту в углу ее конюшни. В качестве оружия в предстоящей схватке все это не казалось очень уж подходящим. Камерон же был уверен, что они с Джиллиан в состоянии изменить ход мировой истории.

Джиллиан покачала головой, стараясь отогнать сомнения, а затем вышла из дома и попросила Мартина запрячь лошадь: пора было ехать по дорогам на поиски короля.

* * *

– Идиоты! Все вы идиоты!

Лицо и шея Оливера Кромвеля покрылись зловещими каплями пота. Он разгневанно махнул трясущейся рукой в сторону сержанта Уокера и его солдат.

Лихорадка, подумал Камерон, обратив внимание на потную, дрожащую руку тирана. У лорда-протектора в любую минуту мог начаться приступ. Доктор Боуэн прописал бы ему принимать настойку хины…

– Разве вы не видите, что этот человек не Карл Стюарт! – рычал Кромвель, поднимаясь из-за стола, как будто собирался напасть. Камерон стоял со связанными руками и ногами, не имея возможности защищаться. В такой ситуации ему скорее следовало думать о своей шее, а не о состоянии шеи лорда-протектора. – Кто вы такой, отвечайте!

Однако Камерон по-прежнему хранил молчание. Он не вымолвил ни слова, с тех пор как покинул Джиллиан.

– Этот человек сказал, что он король… – пытался оправдаться капитан Уокер.

– Нет, я этого никогда не говорил! – неожиданно воскликнул Камерон. – Вы сами так решили, возможно, потому, что у меня темные волосы и длинные ноги.

Уокер побледнел. Один из солдат, видимо, желая угодить, наклонился к нему и прошептал:

– Правда, сэр, он не называл себя королем. Это Джек сказал что-то вроде: «Сознайся, что ты Карл Стюарт», – а этот парень ответил что-то вроде: «Я ни в чем не сознаюсь…»

– Заткнись! – Уокер толкнул солдата с такой силой, что тот не удержался и, взмахнув руками, рухнул на пол.

– Нехорошо, Уокер, совсем нехорошо! – Вслед за упреком, донесшимся из задней части комнаты, послышался приближающийся стук каблуков о мрамор. Камерон узнал голос – это был лорд Харрингтон.

А еще это был крохотный лучик надежды, Харрингтон – человек короля, и если он пришел не только для того, чтобы отвести от себя подозрение…

Однако со следующим замечанием Харрингтона надежда Камерона умерла, не успев родиться.

– Из-за вашей глупости, – сказал Харрингтон, останавливаясь перед капитаном Уокером, – дороги между Лондоном и Брамбером остались без патрулей. Целый полк лучших сил лорда-протектора ушел с поста, чтобы конвоировать этого… этого самозванца.

Уокер и его люди опустили головы. Харрингтон сделал еще два шага и, остановившись перед Камероном, откинул голову назад и некоторое время смотрел перед собой не мигая. При этом Камерон не заметил в его ледяном взгляде ни молчаливой поддержки, ни обещания молчать.

И тут его охватил неодолимый гнев. Предатель! Теперь все становилось понятно: убийство Роберта Линдсея, прекращение Харрингтоном поддержки движения в самый ответственный момент. Этот человек был внедрен в отряд роялистами для того, чтобы подорвать их дело, а Камерон оказался настолько глуп, что доверился ему.

И разумеется, Харрингтон знал все о Джиллиан.

– Я раньше видел этого человека. – Сцепив руки за спиной, Харрингтон обошел вокруг Камерона, задевая каблуком одного сапога за носок другого. – Не могу вспомнить… Возможно, позднее…

Ярость Камерона несколько ослабла. Разумеется, Харрингтон знал его так же хорошо, как собственного брата; а то, что он как будто не мог опознать пленника, было сигналом: Харрингтон не намерен его выдавать. Но с чего вдруг такая стеснительность? Может быть, Харрингтон в отместку за ссору в лесу тычет его сейчас лицом в грязь и получает от этого удовольствие? Или он просто нагнетает напряжение, перед тем как выложить все сведения о лагере роялистов, разместившемся неподалеку от Брамбера?

Камерон не мог этого допустить. Он должен был что-то сделать, чтобы отвлечь внимание Кромвеля, и придумал только один способ защитить Джиллиан. Он бросит Кромвелю в лицо свое настоящее имя, и Кромвель поймет, что у Камерона есть свои основания презирать парламентское правительство. Тогда у него не будет нужды докапываться, чем занимался Камерон вблизи Брамбера и с кем он там был.

– Я Камерон Делакорт, – твердо произнес он.

Кромвель уставился на него с ненавистью; но не было заметно никаких признаков того, что это имя ему знакомо.

Камерон расправил плечи, не обращая внимания на боль, пронзившую спину из-за слишком туго затянутой веревки, и повторил:

– Джон Камерон Делакорт.

Взгляд Кромвеля не изменился – лорд-протектор так и не вспомнил.

Ярость вновь захлестнула Камерона. Как мог Кромвель забыть имя человека, лишенного им земли, каждый дюйм которой Камерон обработал собственными руками? Бенингтон-Мэнор, цветущий зеленый Бенингтон-Мэнор! И Кромвель ничего не помнит?

Еще хуже было то, что отважный и деятельный Риордан был убит, когда самозваный военный гений, сидящий сейчас перед Камероном, отдал приказ об ударе по тылам превосходящих сил роялистов. Кромвель даже не вспомнил имя человека, чья смерть оставалась на его совести.

– Делакорт…

Мертвая тишина воцарилась после того, как Камерон еще раз с такой страстью назвал свое имя… И вдруг в зале раздался громкий издевательский смех.

– О, послушайте, сэр. – Харрингтон, казалось, с трудом сдерживал себя, – Этого человека по ошибке приняли за короля, и ему это вскружило голову – вот он теперь и думает, что его ничтожное имя должно что-то значить для вас.

И снова Камерону показалось, что Харрингтон намеренно перебил его, пока он не успел сказать что-нибудь существенное. И все еще не выдал его.

Кромвель откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул.

– Вы, кажется, сказали, что знаете его, Харрингтон. Вам что-нибудь говорит его имя?

– Пока нет, сэр, но я обязательно вспомню. Давайте посадим его под замок, пока не оживится моя память. Поскольку у этого парня такие королевские претензии, он должен оценить удобство Тауэра. Замок был построен королем, мистер Делакорт, и его гостями являлись замечательные люди, уж никак не менее значительные, чем вы.

Едва заметным движением руки Кромвель приказал сделать так, как предлагал Харрингтон.

Так же, наверное, было и с конфискацией Бенингтон-Мэнора, подумал Камерон, когда его не слишком любезно подтолкнули к двери. Кто-то предложил, а лорд-протектор приказал выполнить. Просто учел чью-то просьбу и сделал едва заметное движение рукой. В этот момент жизнь Камерона перевернулась.

Впрочем, не исключено, что она даже изменилась к лучшему. Вместо долгих нудных лет одиночества в Бенингтон-Мэноре, с уверенностью в душе, что он неудачник, поскольку не заслужил обращение «сэр», Камерон нашел Джиллиан, и теперь его приводило в трепет сознание того, что он значителен сам по себе, а не из-за титула или рыцарского звания. Выходит, до этого он мечтал не о том, мучился не теми сомнениями.

Камерон, не выдержав, усмехнулся. Он точно знал, что ему нужно для счастья, именно теперь, когда у него не оставалось шансов. Простые радости: учиться у доктора Боуэна, стать нужным людям благодаря своим умениям, полученным от старика, любить Джиллиан, растить детей и учить их гордиться собой и своими мечтами, даже самыми скромными, – все это теперь было для него недоступно.

Солдаты, сопровождавшие его в Тауэр, обменялись удивленными взглядами, когда смех Камерона эхом отскочил от стен. Возможно, Камерон раздражал их; по какой-то причине они толкали его и кололи копьями до самого Тауэра, где из убогой камеры открывался прекрасный вид на город и дороги, бегущие, извиваясь, из его центра.

Перед уходом солдаты сняли с него веревки, и теперь Камерон мог взяться за прутья оконной решетки, когда смотрел на улицу. Он благодарил Бога за то, что оказался в камере с видом на Челмсфордскую дорогу, по которой должна была ехать Джиллиан. Но исполнит ли она его приказ? Камерон не мог избавиться от воспоминания об охватившем ее ужасе и оцепенелой покорности в голосе, когда она сказала, что никогда не сможет покинуть свой дом. Может быть, он подталкивал ее слишком сильно, ожидал от нее слишком многого?

И все же она должна приехать к нему. Должна. Он будет наблюдать за дорогой каждую минуту, не спать, не есть до тех пор, пока фургон не проедет мимо Тауэра и он не будет уверен, что Джиллиан и ее отец в безопасности.