Многим покажется невероятным, что дон Фаустино Лопес де Мендоса не сумел сделать карьеру в Мадриде. «Может быть, он недостаточно умен?» – подумают некоторые. Если бы он был глуп, то автор и нарисовал бы его таким. Однако писатель изобразил его умным, хотя и странным молодым человеком. Тем более непонятно, почему дон Фаустино не мог выбиться в люди в этом суетном обществе, где возвышения происходят удивительно легко и просто.

Об этом уже много говорилось в предыдущей главе. Однако, рискуя прослыть докучливыми, мы добавим еще некоторые соображения – для ясности.

В Испании ум, если можно так выразиться, слишком рассредоточен: у нас почти не встретишь общественную группу людей, которые вместе были бы и полезны, и деятельны, и трудолюбивы, и легко управляемы, и послушны, и энтуэиастичны, как это бывает в других, более счастливых странах, где ум сосредоточен в немногих личностях.

Вообще говоря, в Испании не меньше умных людей, чем в других странах, но зато ум этих людей несколько ограничен. Поэтому у нас чаще говорят о ловкости и смекалке, чем об уме. Однако эти качества не подкрепляются солидными знаниями – для этого мы слишком ленивы, – поэтому они не дают тех добрых плодов, которые могли бы дать. Хотя смекалистых людей в Испании много, все же среди них трудно найти такого, кто обладал бы этим качеством в высшей степени, кто выделялся и возвышался бы над остальными, завоевал бы всеобщее признание и был бы способен руководить другими. Отсюда – неустойчивость власти и руководства и недостаточное уважение к тем, кто их осуществляет. Но отсюда же – обилие желающих исполнять власть и их уверенность в том, что они могут претендовать на самые высокие титулы.

В непрерывной борьбе за возвышение принимают участие тысячи пролетариев умственного труда. Взлеты и падения происходят часто, поэтому те, кто поспособнее, имеют шансы занять высокий пост; какой-то процент умных людей тоже добивается успеха; прочие остаются ни с чем. Таких много, но мы о них забываем, словно их и вовсе не было. Иногда в каком-нибудь нищем попрошайке мы узнаем старого школьного товарища, студента-однокашника или друга детства и вспоминаем, что этот бесталанный человек тоже в свое время надеялся стать важной шишкой.

То, что личные качества людей во многом определяют их успехи в самых различных областях, – вещь бесспорная, но так называемая судьба, то есть комбинация или стечение обстоятельств, которых человек не может предвидеть, влияет еще больше. И все же совершенно непонятно, загадочно, в высшей степени невероятно, что даже в таких странах, где нет сословных привилегий, как в Испании, нет капризных и своевольных королей, возвышаются люди, бездарные во всех отношениях.

Отсюда следует, что если человек вроде доктора Фаустино на всю жизнь остается с жалованьем не выше четырнадцати тысяч реалов, то не нужно считать его идиотом. Такое может случиться с любым неглупым человеком в любой стране.

Пришло время рассказать о важных событиях, которыми завершается наша история, но прежде необходимо, как говорится, свести концы с концами и сообщить о том, что произошло с главными действующими лицами за семнадцать лет, которые так бездарно провел в Мадриде дон Фаустино.

Нотариус дон Хуан Крисостомо Гутьеррес умер тихой, спокойной смертью в своей постели. Отец Пиньон, присутствовавший при этом печальном событии, настоял, чтобы умирающий обвенчался с Эльвиритой. Нотариус послушался, признав тем самым сына Эльвириты своим законным сыном. Его зовут Серафинито. Мы рассказывали о нем в начале нашей истории. Покойный оставил громадное наследство, и доля каждого из троих детей делала их богатыми людьми.

Серафинито все еще оставался холостым, а Рамонсита была давно замужем за доном Херонимо, успешно осуществлявшим врачебную практику вВильябермехе. Хотя у них не было детей, которые могли бы еще больше упрочить брачный союз и сделать его более радостным, врач с женой жили очень счастливо.

Несмотря на скандальную историю с доном Фаустино, которая, конечно, не могла забыться, Росита не имела недостатка в женихах. Она была так обворожительна, умна, сильна духом и богата (по тамошним понятиям), что только от нее самой зависело решение, с кем из претендентов заключить брачный союз.

То ли из. любви к независимости, то ли по причине памятной истории с доном Фаустино Росита долго оставалась незамужней. Мы уже говорили, что красота ее была прочнее бронзы; и в тридцать лет, и в тридцать два года, и в тридцать восемь она была все той же Роситой, какой мы ее помним в Ла-Наве. Однако, достигнув сорока, она почувствовала приближение старости, ощутила в глубине души беспокойство, хотя и не обнаруживала его. Ее лицо и фигура хорошо сохранились благодаря телесным упражнениям и здоровому деревенскому воздуху. Она не располнела, но и не высохла: кожа была здоровая, белая, нежная и гладкая, без единой морщинки или пятнышка. Каким-то чудодейственным напряжением воли Росита сумела сохранить молодость, обворожительность, изящество. Однако чуду тоже может прийти конец. Пока единственными предвестниками старости были несколько серебряных нитей, но она стала бояться старости, особенно одинокой старости. Ею овладело неуемное честолюбивое желание выбраться из Вильябермехи, вращаться в высшем мадридском обществе, блистать там, она жаждала успеха, побед, триумфов на более широком театре действий, пока ее красота окончательно не поблекла.

Между претендентами на руку и сердце Роситы был некто дон Клаудио Мартинес, прожженный политик, почти бессменный депутат кортесов от округа, в который входила Вильябермеха. Он неоднократно выступал по вопросам финансовой политики и стал директором департамента министерства финансов. Там он развил бешеную деятельность, в результате чего сколотил капитал в два миллиона. Это был крупный сановник, важная птица: он мог стать министром, добиться титула, заделаться банкиром или сразу всем вместе.

В свои сорок с лишним лет он жил холостяком, хорошо сохранился, был весел, обходителен, приятен в обращении, популярен среди избирателей, многих из них поставил на выгодные должности и вообще оказал множество услуг и благодеяний. Всякий раз, когда он приезжал из Мадрида, его встречали колокольным звоном и иллюминациями. В его честь устраивались роскошные обеды, балы и загородные пикники. А когда он возвращался в Мадрид, ему слали бочонки первосортного вина, кульки с сахарным миндалем, печености, варенья и прочие гостинцы.

Росита была не из тех женщин, которых можно ослепить подобным великолепием. Не столько умом, сколько интуицией она почувствовала, что дон Клаудио – заурядная личность, или, как говорят в Андалусии, «так себе дядя». Сравнивая его с Комендантом крепости и замка, Росита должна была признать, что жестокосердый дон Фаустино был чистейшим золотом, а дон Клаудио – простым железом. Однако пожизненный комендант был драгоценной безделушкой, бесполезной, хотя и красивой, украшением – и только, тогда как дон Клаудио мог стать незаменимым инструментом для достижения самых смелых мечтаний и надежд. Росита представляла себе брак с ним как некое товарищество на вере, как объединение капиталов и способностей, при помощи которых оба вкладчика добиваются богатства и почестей. Такая перспектива устраивала ее, и хотя о любви не могло быть и речи, все же дон Клаудио не казался ей противным, и она вышла за него замуж.

Супруги уже несколько лет жили в Мадриде. Росита блистала в обществе талантами и остроумием, и несмотря на почтенный возраст, от поклонников не было отбоя. Дом дона Клаудио стал центром притяжения для добропорядочных буржуа средней руки. Росита была львицей, королевой, императрицей этого салона. По меньшей мере дюжина поэтов воспевала ее хором и в одиночку, называя Лаурой и Беатриче, сочиняла в ее честь баллады, элегии и долоры. Львица старалась делать вид, что поддерживает с пиитами чисто платонические отношения, и у нас нет оснований сомневаться в этом. Однако злые языки болтали, будто генерал Перес, в отличие от стихотворцев, и своих отношениях с Роситой не был столь ревностным последователем великого греческого философа. Дело в том, что генерал Перес имел большое влияние на министров, особенно на министра финансов и директора казначейства, что позволяло ему оказывать неоценимую помощь и поддержку дону Клаудио, благодаря которой тот мог ловчить, плести бесконечные интриги, хитроумные комбинации в целях наживы и возвышения

Таким способом дон Клаудио двигался к своей заветной цели: он мечтал стать крупным капиталистом, чью деятельность и назначение сравнивал с искусственным водохранилищем, которое орошает и оплодотворяет огромные пространства засушливой и бесплодной целины. Полагая себя одним из резервуаров, дон Клаудио старался его – точнее, себя – наполнить получше и побыстрее. Жена помогала ему, как могла.

Дон Фаустино никогда не появлялся в доме Роситы, но при встрече с нею – на прогулке, в театре или во время приемов – издали раскланивался и удостаивался ответного приветствия.

Другой важный персонаж нашей истории, знаменитый Хоселито Сухой, как и следовало ожидать, кончил трагически, по пословице «Кто дурно поступает, плохо кончает». Как известно, Хоселито был защитником всякого мелкого люда и безгранично щедрым человеком: две трети своих неправедных доходов он раздавал в виде милостыни беднякам, а остальные тратил с таким размахом, что ему мог позавидовать любой крупный магнат. Погонщики мулов его обожали, хозяева постоялых дворов предоставляли ему приют и убежище, бродячие музыканты воспевали в своих коплас. Молодые люди набивались ему в друзья, испытывая к нему огромное уважение, восхищались его подвигами, рыцарским поведением и потрясающей щедростью. У простого люда Хоселито пользовался такой же популярностью, как дон Клаудио – среди своих избирателей. Ввиду этого захватить его живым или мертвым не было никакой возможности, и он продолжал заниматься своим ремеслом, свободно разгуливая по всей Андалусии и пожиная плоды своей славы.

Так могло продолжаться до бесконечности, и он прожил бы дольше, чем Мафусаил, если бы не случилось то, о чем мы расскажем подробно, приведя полный текст письма Респетильи своему господину.

В письме говорилось;

«Вся Вильябермеха возмущена тем, что случилось с Хоселито Сухим. Вам это будет интересно, поэтому для ясности начну издалека.

Вы знаете, какой добрый и порядочный человек этот Хоселито, – он никогда не грабил бедных. В последнее время за ним усиленно гонялись жандармы, поэтому средств у него было недостаточно и он даже нуждался.

Когда стало совсем поджимать, он обратился к одному своему приятелю, богатому человеку, алькальду городка *** в провинции Малага и попросил сделать милость и прислать три тысячи реалов s условленное место, откуда он их заберет. Алькальд тут же прислал деньги. Через месяц Хоселито снова оказался без денег, попросил еще три тысячи и снова получил. Через некоторое время он попросил еще четыре тысячи. Алькальд поартачился немного, но в конце концов дал еще четыре тысячи. Так все и продолжалось: Хоселито попросит – тот даст, но на седьмой раз алькальд взорвался и придумал дьявольскую штуку.

Он отписал Хоселито письмо, где говорилось, что деньги будут на таком-то хуторе и тот может их забрать в определенный день и час. Но никаких денег он туда не послал, а послал втихую двадцать самых знаменитых и самых метких стрелков.

Хутор, как водится в наших местах, имел четыре одинаковые стороны. В передней части дома были комнаты для господ, когда они туда наведывались, справа – конюшни и стойла для быков, слева – погреба, а сзади – давильня и маслобойка. Внутри – большой двор, куда со всех четырех сторон выходило много окошек. У окошек засели стрелки с заряженными мушкетами. Управляющий, человек коварный, вызвался провести Хоселито и его людей во двор, а сам собирался скрыться в доме, подставив всех под пули.

Это было ловко придумано, и алькальд надеялся, что разбойников всех поголовно убьют, а он будет молодец, что избавил округу от разбойников.

Но бог порешил иначе. Когда Хоселито подъехал со своими людьми к хутору, ему было как-то беспокойно, и он в упор посмотрел на управляющего. Тот потерялся и сделался весь бледный как покойник. Все стало ясно. Хоселито понял, что там засада, из которой могут перебить всех его товарищей. Хоселито – благородный человек, он подумал, что управляющий поступил такие по своей воле, отпустил его, а людям приказал поворачивать обратно.

Хоселито дал клятву отомстить алькальду. Тот сразу смекнул, что раз план провалился – жди беды: Хоселито его убьет. И так он перепугался, что перестал выезжать из своего городка. Из дому же выходил, когда на улице было побольше народу, и вообще осторожничал.

Но это не спасло его. Как-то раз около девяти вечера в местечке появился Хоселито и еще восемь его товарищей. Все пешие. Они смело ворвались в дом к алькальду. Никто не ожидал такого. Слуг всех перевязали, заткнули рты полотенцами, чтобы не поднимали шума, и так их напугали, что те не пикнули. Хоселито сам, один, вошел к алькальду и сказал: «Молись богу за упокой своей души: я лишу тебя сейчас тела и жизни за предательство, которое ты содеял!».

Алькальд хорошо знал Хоселито и понял, что это конец. Просить пощады бесполезно. Сопротивляться – тоже. Хоселито приставил ему мушкет к самому виску: шевельнись – и все. Алькальд решил гордо молчать.

Прошла какая-нибудь минута, Хоселито подумал, что тот успел уже попросить у бога прощения за грехи, и приказал: «Читай молитву!». Алькальд твердым голосом начал читать, и когда дошел до слов: «верую в Иисуса Христа, сына божья», Хоселито выстрелил, всадив ему в голову свинец вместе с пыжами.

Алькальд так и остался сидеть в кресле у своего стола, а Хоселито вышел из дома, и все вдевятером они скрылись. За городом их ожидали товарищи с лошадьми. Они сели на лошадей – и поминай как звали.

У алькальда был восемнадцатилетний сын, неженатый красивый парень. Так как был субботний вечер, то он сидел в цирюльне и брился.

От людей он узнал об ужасном случае. Он не добрился и бросился домой. Там он увидел горячо любимого отца, который был зверски убит и сидел с размозженной головой.

Воздев руки к небу, он поклялся над теплым еще телом убитого не брить бороды, не есть на скатерти, не менять белья, не спать в постели, пока не уничтожит всю шайку и ее главаря Хоселито.

Прошло пять лет после этого случая, и парень выполнял все, как поклялся. Он не считался с расходами и потратил все богатое наследство на отряд пеших и конных людей, с которыми гонялся за разбойниками, вылавливал их по одному, а то и по два и постепенно отправлял на тот свет. Живой остался только Хоселито. Как ни старался парень поймать и убить своего злодея – ничего не получалось. Так он и мотался: не менял белья, не ел за столом, не спал на постели и не брил бороду. Говорят, что страшно было на него смотреть.

Так могло долго продолжаться: Хоселито был ловок и хитер – такого голыми руками не возьмешь, К тому же у него было много покровителей и укрывателей. Но Хоселито (да простит всемилостивый грехи его!), хотя и грешил много, замашки имел как у благородного сеньора. Ему надоело бегать и скрываться, и тогда он передал парню с одной верной цыганкой, старухой, такой уговор: если тот захочет враз покончить все дела и снова начать бриться и прочее, то пусть явится один в условленное место, где они встретятся без свидетелей и решат спор ножами: кто-то один лишится жизни или оба полягут в честном бою. Предложение понравилось сыну алькальда. Он поклялся страшными клятвами, что встретится без подвоха. Они сошлись в дубовой роще и храбро дрались на ножах. Только старуха цыганка видела этот бой: сидела и смотрела, не моргнув глазом.

Хоселито – настоящий герой, и хотя сын алькальда был не робкого десятка и ножом управлялся запросто, одолел парня. Говорят, что убил он его метким ударом страшной силы под левый сосок. Так и отправился сын алькальда на тот свет, ни разу не побрившись после смерти отца.

Слава об этом подвиге пошла по всей Андалусии, и скоро под начало Хоселито пришли семь храбрецов. Хоселито, как и раньше, был главарем этой честной братии.

Шло время, и ничего бы не случилось, если бы губернатор провинции не задумал одну гнусную хитрость. Увидев, что в честном бою с Хоселито не справиться, он подговорил одного ужасного преступника, сидевшего в тюрьме, убить Хоселито. Для этого он освободил преступника из тюрьмы, а пустил слух, что тот бежал. Преступник поступил в шайку, втерся в доверие к благородному Хоселито и зарезал его, когда тот спал. Вы представляете себе, ваша милость, как велико и как справедливо было возмущение всей Вильябермехи».

Далее Респетилья, склонный видеть в разбойниках героев и знавший наизусть множество романсов о них, подробно описывал свои огорчения по поводу смерти Хоселито, осуждал предательство и восхвалял добродетели убитого, Для краткости мы решили все это опустить и ограничиться замечанием о том, что Респетилья не читал книг современных социалистов, фаталистов и детерминистов, но в душе его нашли отклик мысли и чувства, давно укоренившиеся в народе. Потому-то он и оправдывал все преступления Хоселито, объясняя их злой судьбой и неустроенностью мира, то есть фатальным поведением личности и недостатками, пороками и несправедливостями, которые царят в обществе. Мы полагаем, что романы мало подходят для проповедей, ибо на горьком опыте убедились, что они плохо усваиваются. К великому сожалению, та всеобщая симпатия, которую испытывают обитатели наших сел и деревень к бандитам и разбойникам, факт бесспорный. Он свидетельствует о том, что идеи эти не новые и не пришлые, а коренятся в стародавних предрассудках, что бороться с ними можно просвещением, распространением правильных взглядов на мир, а не святым невежеством, которым многие дорожат и даже кичатся.

Донья Арасели умерла семь лет тому назад. Она испустила дух как птичка божья: без боли и страдании, любя всех и вся. В своем завещании тетка не забыла любимого племянника из Вильябермехи, подарив ему одолженные в свое время шесть тысяч дуро. Но у дона Фаустино были дырявые карманы, и, живя в Мадриде на свои скудные доходы, он умудрился наделать еще больше долгов.

О Марии дон Фаустино ничего нового не узнал ни до, ни после смерти ее отца. Единственный человек, который знал о Марии, был отец Пиньон, но он молчал, хотя дон Фаустино неоднократно спрашивал его об этом в письмах, Было еще одно лицо, которое, как полагал доктор, покровительствовало Марии, защищало ее и укрывало. Это был священник Фернандес, о котором мы говорили во вступлении, но он давно умер. Выяснив точную дату его смерти, Доктор предположил, что человек в плаще, который беседовал с Хоселито и добился для него свободы, был священник Фернандес. Вскоре после этого он и умер. Так где же находилась Мария?

Читатель не забыл, конечно, о главном действующем лице вступления – о рассказчике всей нашей истории. Позволю себе напомнить о нем: это славный дон Хуан Свежий, племянник знаменитого священника, «Не нашла ли Мария защиту у этого человека? Не уехала ли она с ним в Америку?» – подумает догадливый читатель.

Проницательный читатель, вероятно, так и подумает, но дон Фаустино до этого не, додумался. Да и трудно было предполагать такое: у дона Хуана Свежего был один-единственный родственник – священник Фернандес, – но и тот умер, сам он никому не писал, ни с кем из бермехинцев не поддерживал никаких отношении – не мудрено, что все о нем забыли, и дон Фаустино тоже.

Доктор занялся розысками лиц, которые могли иметь хоть какое-то отношение к Марии, и вот что удалось установить: он узнал, что Хоселито в четыре года остался круглым сиротой и его взяли в приют, что у матери Хоселито лет за пятнадцать до его рождения был сын, который уехал в заморские страны, и пять десятков лет о нем никто ничего не слышал. Доктор не знал, однако, что старший брат Хоселито стал там миллионером и потом возвратился на родину.

Мы уже говорили, что дон Фаустино неоднократно обращался к отцу Пиньону по поводу Марии, однако тот отказывался что-либо сообщить о ней, хотя наверняка знал о ее местопребывании. Но наконец в одном из последних писем священник сам заговорил о Марии:

«Опасаясь, что ты из чувства честолюбия или по молодости лет и нетерпимости станешь презирать или даже ненавидеть ее за темное происхождение, она покинула тебя.

Она до сих пор держится этого решения, хотя по-прежнему любит тебя. Вероятно, она питает надежду соединиться с тобою в лучшем мире.

Бедняжкой владеет странная мысль, мало угодная богу. Но бог простит ее, как, надеюсь, простит и меня за мою снисходительность к ее безумству. Ведь я так люблю ее. Мария продолжает верить, что ты и она всегда любили друг друга в других своих существованиях, что ваши души всегда были и будут связаны, и та жизнь, которой вы сейчас живете, – это испытание для вас обоих. Она уверена, что в тебе имеется нечто такое, что не есть ты, нечто чуждое твоему существу, твоей душе, но принадлежит только твоей плоти, воздуху, которым ты дышишь, среде, которая тебя окружает. Эта материальная оболочка, и среда, и общество мешают вашей вечной любви.

Поддавшись чувству неодолимой тяги к тебе, она стала твоею. Теперь она боится снова увидеть тебя. Боится, чтобы какой-нибудь печальный случай не разрушил союз ваших душ, не вызвал отчуждения и вражды. Она верит в то, что союз этот будет вечен, и боится вечного разрыва. «Лучше не видеться с ним, – говорит она, – не наслаждаться его обществом, не принадлежать ему в этой жизни, чем испытать вечный разрыв».

И все же Мария уповает на счастливый случай, лелеет надежду соединиться с тобою еще в этой жизни, не опасаясь вечного разрыва. Это может произойти только тогда, когда ты испытаешь горечь разочарования, когда скорбь очистит твою душу, когда иллюзии, которые слепят тебя и смущают, развеются, сгинут».

Так говорил отец Пиньон в своем последнем письме, и это были единственные сведения, полученные доном Фаустино. Он по-прежнему жил в Мадриде; днем находился в присутствии, исполняя роль писаря – да и писарь из него был неважный, – а по вечерам ходил из гостей в гости, играя роль беспечного франта. Оставаясь дома, наедине с собою, он был философом, поэтом, честолюбивым мечтателем. Он продолжал любить поэтический образ своей Вечной Подруги, сохранившийся в его душе, но ни за что не согласился бы променять на реальное обладание красивой и любящей его женщиной все свои иллюзии, которые он отнюдь таковыми не считал.