46

Камилла была не прочь покинуть двор и отправиться в путешествие, пусть даже в обществе Филиппа. Более того, она обрадовалась — ведь речь шла о ее первом поручении, которое к тому же было секретным!

Полдня она оповещала своих друзей об отъезде: барона де Бассампьера, собиравшегося пробыть в Турине до начала празднеств, начинающихся пятнадцатого августа, Пьера и Тибора; последний недавно дал согласие перебраться жить в дом графа де Ферриньи.

Камилла не видела Зефирину с тех пор, как та покинула столицу и уехала в Монкальери. Девушка подозревала, что в провинции подругу удерживали сердечные дела; как иначе можно объяснить, что великосветская дама добровольно удаляется от двора? На всякий случай Камилла оставила для графини письмо, где сообщала ей о своем предстоящем путешествии.

Затем надо было попрощаться с Микаэлем. Ей хотелось, чтобы датчанин сопровождал ее в предстоящей экспедиции, но этому воспротивился д’Амбремон. Он заявил, что для успеха переговоров ему необходимы дворяне-французы. Предлог показался уважительным. Впрочем, то ли случайно, то ли по воле шевалье, но оба выбранных им офицера не относились к числу поклонников Камиллы; они принадлежали к тем редким мужчинам, которые держались в стороне от юной уроженки Савойи. Первым был Ангерран д’Антюин, уроженец Фландрии.

Весьма сдержанный в обращении, он, казалось, ко всему относился равнодушно. Высокий, хорошо сложенный, он вполне мог бы считаться красивым мужчиной, если бы лицо его не было обезображено многочисленными шрамами, полученными во времена его бурной юности. Второго офицера звали Готье де Трой. Этот приземистый, дородный бургундец славился грубым нравом и невоспитанностью.

В утонченном обществе, собиравшемся при туринском дворе, он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке. Он был создан для действия, презирал любые умствования и грезил исключительно о грандиозных битвах и походах. Камилла подозревала, что он даже не умеет читать. Однако характер у де Троя был открытый и веселый, что делало его общество вполне сносным, особенно если не обращать внимания на его нарочито грубоватую речь и резкий запах, присущий мужчинам, не злоупотребляющим мытьем.

На заре четверо всадников покинули Турин. Было решено взять казенных коней и пользоваться королевскими подставами; это позволит чаще менять лошадей и двигаться гораздо быстрее. Так что если Камилла вместе с Тибором и Пьером доехали от Шамбери до столицы за четыре дня, то теперь это расстояние им предстояло проделать всего за три дня.

Действительно, весь первый день офицеры гнали королевских рысаков с бешеной скоростью. Через каждые шесть лье их ожидали свежие лошади.

Спутники Камиллы упорно хранили молчание. Сначала она находила эту обстановку угнетающей, но потом поняла, чем она вызвана: офицеры экономили силы; они прекрасно знали, сколь изнуряюща подобного рода скачка даже для закаленных воинов. Тем более что августовская жара отнюдь не облегчала им путь.

Выехав из города и оказавшись на вольном просторе, девушка скрывала своей радости. Вот уже почти два месяца, как она не покидала Турина; только сейчас она вдруг поняла, как ей недоставало бескрайних сельских просторов, среди которых прошло ее детство и которые она успела полюбить. Она наслаждалась величественным зрелищем голубовато-белых альпийских хребтов; путь их лежал как раз к высившимся вдали горным вершинам. Она вдыхала ароматы: запах свежескошенного сена, благоухание растущих вдоль дороги цветов, сладкие запахи фруктов, созревавших в садах, мимо которых они проезжали. Все эти фимиамы быстро вытеснили воспоминания о тяжелом, зачастую зловонном воздухе Турина. Камилле казалось, что она заново родилась, и она полной грудью вдыхала душистую горную свежесть.

Правда, по мере того, как утренняя прохлада уступала место полуденной жаре, восторг ее угасал. Полдень вступал в свои права, и Камилла почувствовала, что она очень устала. Ей хотелось, чтобы остановки были более частыми и более продолжительными, но она не смела жаловаться, так как боялась услышать в ответ какую-нибудь колкость Филиппа.

Она молча стискивала зубы и продолжала подгонять коня; на последней подставе перед перевалом Мон-Сени она, обессилев, рухнула на кровать в отведенной ей крохотной комнатушке. К счастью, на подставе оказалось достаточно конюхов, чтобы позаботиться о животных: девушка чувствовала, что не в состоянии даже расседлать своего коня.

На следующий день ее разбудили на заре, и ей показалось, что она успела подремать всего лишь несколько минут.

После вчерашней скачки у нее все еще болела поясница, но отдых позволил преодолеть вчерашнюю изнурительную усталость. Она уверенным шагом направилась к своим спутникам и вежливо их приветствовала. В ответ д’Антюин только кивнул. Де Трой оказался более многословен:

— Ну что, капитан, хорошо выспались? Сегодня нам снова предстоит нелегкий денек. Черт подери, я заранее чувствую, как ноет моя ж…!

Не желая продолжать подобного рода разговор, Камилла, улыбаясь, отступила, но тут же наткнулась на выходившего из конюшни д’Амбремона.

— Вы готовы? — сухо спросил ее шевалье.

— Конечно.

— Вам следует плотно позавтракать. Со вчерашнего вечера вы ничего не ели, а на пустой желудок вам не выдержать предстоящей скачки!

Слова эти были сказаны таким повелительным тоном, что Камиллу тотчас же охватило непреодолимое желание объявить пост — исключительно чтобы позлить самоуверенного офицера.

Но пришлось упрятать самолюбие подальше и заказать себе сытный завтрак. Она прекрасно знала, что предстоящий им сегодня путь по горам невероятно труден. Не стоило наживать себе неприятностей из-за того, что надменному Филиппу снова удалось вывести ее из состояния равновесия.

Путешественники вскочили на коней и мчались как вихрь до самого Сен-Жан-де-Морьена. Теперь Камилла даже не помышляла о том, чтобы полюбоваться пейзажем; сжав зубы, она изо всех сил старалась во что бы то ни стало удержаться в седле. Ни за что на свете она не согласилась бы признаться, что устала; лучше свалиться с коня, чем показать, что она менее вынослива, чем какие-то мужчины! Поглощенная борьбой с постоянно берущей верх усталостью, она не замечала, что ее спутники изнурены не меньше нее, и только гордость мешала им признаться в этом в присутствии женщины.

В конце дня, еще более утомительного, чем предыдущий, они прибыли в деревню Сен-Жан. Тяжелый воздух был наэлектризован, приближалась гроза.

Камиллу лихорадило, и она, несмотря на полное изнеможение, никак не могла заснуть.

Лежа в полусонном оцепенении, она внезапно услышала страшный раскат грома, и совсем рядом сверкнула грозная молния!

Девушка боялась грозы; она знала, сколь опасны они в этих горных краях; когда она была ребенком, у нее на глазах от молнии сгорел пастух. Вспомнила она и о страшном ненастье, настигшем ее вместе с Пьером и Тибором по дороге в Турин; перед ее глазами вновь предстал юноша, потерявший сознание от удара тяжелой веткой. Тогда ей удалось преодолеть свой страх только благодаря присутствию сильного и уверенного в себе венгра. Но сейчас она одна, в плену своих собственных страхов, а за окном небо то и дело озарялось величественными огненными всполохами.

Она одна, и сердце ее, истомленное усталостью, все больше сжималось от непреодолимого ужаса.

Тяжело дыша и плохо соображая, что делает, она выбралась из кровати и выскочила в коридор. Куда бежать? Камилла не представляла себе, как она среди ночи ворвется к холодному Ангеррану или неотесанному Готье. Оставался Филипп… Девушка заколебалась, внезапно ощутив всю смехотворность и двусмысленность своего положения. Она уже повернула обратно, но тут страшный громовой раскат сотряс стены хрупкого строения, и она, не помня себя от страха, мгновенно очутилась в комнате шевалье. В полутьме она разглядела, как, разбуженный ее вторжением, на кровати зашевелился Филипп; она застыла перед дверью: гроза повергала ее в ужас, но еще больше боялась она того, что скажет ей шевалье.

Молния осветила комнату, и молодой дворянин смог разглядеть Камиллу, недвижно стоящую возле дверей в белой ночной рубашке; волосы девушки разметались по плечам, в глазах бился страх. Тихо выругавшись, он зажег свечу; однако, сам не зная отчего, встревожился:

— Что с вами? Что вы здесь делаете?

Камилла не осмеливалась подойти. Комната осветилась, и теперь она отчетливо разглядела привставшего на кровати Филиппа; хотя он и постарался завернуться в простыню, она прекрасно понимала, что тонкое покрывало скрывает его наготу.

Камилла быстро опустила взгляд; она была не в силах ни подойти к кровати, ни выйти из комнаты.

— Что вы молчите? — продолжал допрашивать д’Амбремон. — Что случилось? Вы похожи на привидение!

— Там… — с трудом выдавила она, — гроза…

Шевалье недоверчиво взглянул на нее:

— Ну и что, что гроза? Не станете же вы утверждать, что боитесь грозы!

Самолюбие Камиллы не выдержало. Да, она боится грозы; интересно, почему это она не имеет права чего-либо бояться? Теперь, когда она стоит перед офицером в самом нелепейшем виде, ей ничего не остается, как идти до конца. Новый раскат грома помог ей стремительно принять решение. Уверенным шагом подойдя к кровати молодого человека, она схватила и бросила ему валявшуюся поодаль его рубашку, а сама безмолвно юркнула под одеяло.

Филипп был так изумлен, что на некоторое время даже потерял дар речи. В замешательстве смотрел он на молодую женщину, устроившуюся на половине его кровати с очевидным намерением остаться здесь спать.

— Погасите свет! — сонно пробормотала Камилла, заворачиваясь в одеяло и устраиваясь поудобнее.

Шевалье резко дернул одеяло.

— Уходите отсюда!

— Нет.

— Ах вот как! Интересно, что вы о себе думаете? Вы здесь не у себя дома. Ваше нахальство переходит все вообразимые пределы.

— Не сердитесь, Филипп! Пока бушует эта страшная гроза, я глаз не смогу сомкнуть, а это значит, что не сумею как следует отдохнуть и завтра стану обузой для вас. Чтобы заснуть в такую погоду, мне надо чувствовать рядом с собой кого-то сильного.

— И вы тут же подумали обо мне! Как это трогательно!

— У меня не оставалось выбора. А вы бы предпочли, чтобы я постучалась в дверь к Готье или к Ангеррану?

— Тогда бы я отлично выспался!

— Не шутите. Разве я могла так поступить, не нарушая приличий?

— Вы говорите о приличиях, а сами в разгар ночи без предупреждения врываетесь в комнату к мужчине! А вам не пришла в голову мысль, что я могу быть не один, а в приятном обществе?

— Дочь хозяина некрасива…

— Вот уж действительно мне везет!

— Послушайте, Филипп, — вкрадчиво начала Камилла. — Я вас не стесню. Ведь я прошу у вас всего лишь кусочек кровати, чтобы выспаться.

— Но, черт побери, неужели вы так наивны? Кто вам сказал, что молния может ударить только в вашу комнату, а не, к примеру, в мою?

— Если она попадет в вашу комнату, мы умрем вместе.

— Блестящая перспектива!

— Это меня не пугает. Я боюсь оставаться одна в грозу.

Филипп внимательно рассматривал уютно устроившуюся подле него девушку. На лице его внезапно отразилось смятение, и, наклонившись к Камилле, он язвительно зашептал:

— А не кажется ли вам, что прийти ко мне вот так, среди ночи, да еще забраться в мою кровать весьма опасно? Не думаете ли вы, что я могу понять это как вполне откровенное предложение? И тогда почему бы мне не воспользоваться им?

При этих словах сердце Камиллы учащенно забилось, однако, повернувшись к шевалье, она выдержала его пристальный взгляд:

— Если вы попытаетесь дотронуться до меня, я закричу. А если нас застанут вдвоем, и вашей и моей карьере в Королевском батальоне придет конец.

— Это угроза?

— Как вы догадливы!

Филипп улыбнулся. Он лежал совсем рядом с Камиллой. Если бы девушка не была столь утомлена путешествием и напугана грозой, она бы наверняка поддалась действию колдовских чар этого опытного и неотразимого ловеласа. Но в теперешних обстоятельствах чувства ее притупились, и она осталась холодна.

Филипп убедился, что его неожиданная гостья совершенно невозмутима. Слегка отстранившись, он с притворным гневом выдохнул:

— Никогда не видел подобной самоуверенности!

— Значит, я могу остаться?

— А вы считаете, что у меня есть выбор, после того как вы пригрозили мне скандалом?

— Благодарю! — ответила Камилла, устраиваясь спать. И мгновенно погрузилась в сон.

Филипп тоже попытался заснуть, но лежащая рядом с ним девушка смущала его; она действовала на него как угодно, только не усыпляюще. Он слышал ее ровное легкое дыхание, различал в сумраке под одеялом контуры ее тела, ощущал дурманящий, ей Одной присущий запах. Стоит ему слегка протянуть руку — и он коснется пальцами ее белокурых волос, разметавшихся по подушке.

Несколько минут он боролся с собой, потом не выдержал и принялся ласкать мягкие шелковистые волосы… и тут же пожалел о своем поступке. Ибо испытанное им ощущение пробудило в нем неумолимое желание перейти к более смелым ласкам. Рядом, на расстоянии вытянутой руки, покоилась гладкая, бархатистая щека Камиллы. Он нежно прижался к ней. Щека оказалась теплой и мягкой; казалось, она призывала поцеловать ее…

Не просыпаясь, девушка повернулась и положила голову на плечо Филиппа; он тут же почувствовал, как сердце его забилось, собираясь вот-вот выскочить из груди. Всепожирающее пламя страсти охватило его.

Шевалье изо всех сил сопротивлялся опасному влечению; он сознавал, что если он все-таки отважится обнять Камиллу, то последствия этого поступка будут весьма плачевны. Поэтому он, не двигаясь, принялся трясти девушку за плечо.

— Просыпайтесь! — резко произнес он, зажигая свечу.

Она с трудом открыла глаза.

— Просыпайтесь! — повторил Филипп. — Гроза прошла. Возвращайтесь к себе в комнату и дайте мне наконец спокойно отдохнуть!

Теперь девушка окончательно проснулась и мгновенно покраснела, увидев, что лежит на самой середине кровати и совсем рядом с Филиппом — так близко, что даже касается его!

Словно развернувшаяся пружина, она, рывком вскочив на ноги, спрыгнула на пол и в растерянности уставилась на шевалье:

— Прошу вас, извините меня… Благодарю за ваше любезное гостеприимство.

И, не дожидаясь ответа, она, проклиная собственную трусость, бросилась вон из комнаты, оставив Филиппа в состоянии, отнюдь не способствующем, сну.

 

47

Несмотря на столь беспокойную ночь, утром пора было снова отправляться в путь. Камилла и д’Амбремон мрачно перекинулись несколькими словами. В присутствии двух других офицеров ни он ни она не хотели вспоминать о событиях сегодняшней ночи. В этот день они скакали не так быстро, как накануне; каждый считал, что после поистине дьявольской езды последних двух суток можно позволить себе немного передохнуть.

В конце концов мужчины, не первый раз ехавшие по этой дороге, приняли решение остановиться в Крэ и заночевать в известной в здешних местах гостинице. Даже если они по-прежнему будут ехать рысью, завтра никак не позже двух часов прибудут в Монмелиан.

Увидев, как проворно бросились к ним слуги, Камилла поняла, что ее товарищи неспроста выбрали именно эту гостиницу; сомнений не оставалось: все слуги, а особенно служанки, встречали их не первый раз и, по-видимому, были рады их приезду. Хозяйка гостиницы, едва завидев Филиппа, тут же принялась бросать в его сторону недвусмысленные взоры. Шевалье, отнюдь не смущенный подобными плохо завуалированными намеками этой миловидной и кокетливой женщины, отвечал ей плотоядной улыбкой; глаза его сладострастно засверкали.

Камилла не подала виду, что заметила эти маневры, однако в душе была возмущена столь откровенным поведением. Разумеется, при дворе в Турине нравы были весьма вольные, однако утонченность и Изысканность манер придавали им некий лоск, блестящий глянец, позволявший мириться со многим. Даже сам Филипп, осаждаемый со всех сторон очаровательными женщинами, ухитрялся сохранять куртуазное обращение, столь лестное для дам, добивавшихся его расположения. Сейчас же Камилла видела перед собой распаленного похотью мужчину, избавившегося от светских условностей. Всем своим видом он показывал, как он страстно желает обладать этой женщиной. Неожиданно вспомнив о сегодняшнем ночном приключении, Камилла поняла, что отчасти причиной столь бурного вожделения шевалье явилась она сама, и смутилась окончательно. Вечером, когда девушка, немного отдохнув в своей комнате, решила спуститься вниз и пойти прогуляться вокруг гостиницы, стыдливость ее подверглась еще большему испытанию. Проходя через просторный зал, она с удивлением обнаружила там всех своих спутников; все трое проводили время в дамском обществе. У Филиппа на коленях сидела какая-то девица; шевалье беспрерывно пил и смеялся. Заметив Камиллу, Готье де Трой позвал ее:

— Эй, капитан! Вам не надоело одиночество? Присоединяйтесь к нам, повеселимся вместе!

Первым побуждением девушки было желание тотчас же уйти, но она сдержалась: в конце концов, она тоже солдат, и нечего ей каждый раз краснеть при виде обычных развлечений военных! Она решила принять предложение, тем более что сделано оно было совершенно дружески, без единой насмешливой нотки; итак, она подошла и села за стол вместе с остальными офицерами.

Как всегда, непроницаемый Ангерран налил ей вина, однако она лишь смочила в нем губы: она хотела оставаться совершено трезвой. Девица, сидевшая рядом с Готье, громко расхохоталась:

— Какой он хорошенький, этот офицерик! Гораздо красивее тебя!

Ее кавалер ответил ей столь же звучным глуповатым смехом. Они уже изрядно захмелели, и Камилле показалось, что распущенное поведение ее спутников никак не соответствует безупречным манерам дворян, принадлежащих к элитному королевскому полку.

Сидевший в конце стола Филипп по-прежнему держал на коленях служанку; не спуская глаз с Камиллы, он продолжал ласкать девицу, взвизгивающую от удовольствия, когда рука шевалье касалась ее груди. Не выдержав, юная принцесса встала, не считая более нужным скрывать свое возмущение. Глаза обольстительного шевалье удовлетворенно блеснули.

— Как, капитан, вы уже покидаете нас? — вызывающе спросил он.

Промолчав, она вышла, хлопнув дверью.

Камилла немного побродила по окрестностям, любуясь величественным зрелищем заката. Красота окружающего ландшафта вселила в нее бодрость, сгладила неприятные впечатления, полученные с самого приезда в эту гостиницу; с первой же минуты своего пребывания в ней ее не покидало ощущение чего-то грязного и низменного. Хотя, в сущности, что плохого сделали ее товарищи-офицеры? Они никого не насиловали, не убивали, не грабили. Воспользовавшись случаем, они, по словам де Троя, всего лишь решили повеселиться. Однако веселье это было такого рода, что Камилла заранее из него исключалась, и она со стыдом признавалась себе, что именно поэтому оно ей и не нравилось.

Не нравилось… А поведение Филиппа! И тут она тоже понимала, что, если бы она застала за подобного рода развлечениями только Ангеррана и Готье, она просто бы не обратила на них внимания и уж тем более не стала бы смущаться; эти дворяне — прежде всего солдаты и имеют право отдыхать так, как им нравится!

Но Филипп! Ей казалось, что он участвовал в этом застолье только для того, чтобы досадить ей и еще раз напомнить, что ее присутствие здесь для него нежелательно… Действия шевалье казались ей преднамеренными, а потому особенно оскорбительными; они жестоко задевали чувствительность молодой женщины. Погрузившись в свои мысли, Камилла бродила до самой темноты. Возвратившись в гостиницу, в темном коридоре она столкнулась с хозяйкой гостиницы. Приглушенно хихикнув, женщина приложила палец к губам, призывая таким образом Камиллу не поднимать шума, и легким неслышным шагом направилась к двери комнаты Филиппа. Тихо постучав, она, нисколько не стесняясь присутствия Камиллы, проскользнула в комнату шевалье.

Некоторое время Камилла в полной растерянности стояла посреди пустого коридора. Однако сегодняшние сюрпризы еще не кончились. Решив вернуться в свою комнату, она увидела, как дверь комнаты шевалье снова приоткрылась и оттуда выбежала та сама служанка, которая вечером сидела на коленях шевалье; испуганно озираясь, служанка бегом бросилась в свою мансарду.

Камилла устремила взор к небу: личная жизнь Филиппа, без сомнения, необычайно разнообразна, а его репутация дамского угодника, несомненно, заслужена! Свидетельство подобного избытка мужественности внезапно отрезвляюще подействовало на Камиллу. Стоило только ей убедить себя, что, в сущности, мужчины являются рабами своих любовных страстей в гораздо большей степени, чем женщины, как она тут же весело рассмеялась!

Уверенная в том, что лично для нее эти страсти не значат ровным счетом ничего, она облегченно вздохнула: любой ценой она сохранит свою — такую прекрасную — свободу. Сегодня вечером она впервые за долгое время легла спать вполне довольная собой.

 

48

Утром она проснулась в столь же превосходном настроении и, будучи в радостном расположении духа, отправилась поприветствовать Филиппа, возившегося в конюшне со своим конем.

— Я пришла пожелать вам доброго утра, шевалье, — любезно произнесла Камилла, подходя к нему. — Надеюсь, вы прекрасно провели ночь!

Филипп поднял голову, удивленный игривым тоном девушки.

— Гораздо лучше, чем вы можете себе представить, — насмешливо ответил он.

— Это меня и радует! — задорно воскликнула Камилла и тут же убежала, оставив молодого дворянина в полном недоумении.

Четверо офицеров выехали в Монмелиан рано утром. Крепость принадлежала французам, поэтому им пришлось остановиться в ближайшей деревне, именуемой Ла-Молетт; там они рассчитывали переночевать у кого-нибудь из местных жителей. На окраине деревни им указали на большой дом, принадлежавший папаше Люка, самому зажиточному крестьянину в округе. Узнав, что офицеры собираются заплатить звонкой монетой, папаша Люка с радостью согласился их принять; как и большинство его соседей, он боялся пускать на постой солдат, ибо те не только опустошали кладовые и не платили за ночлег, но вдобавок грубо обходились с хозяевами и слугами. Однако, увидев знатных вельмож, готовых к тому же платить вперед, крестьянин рассыпался в любезностях и заявил, что для него большая честь принять в своем доме таких великодушных господ. Впрочем устроиться на ночлег в крестьянском доме оказалось несколько затруднительно: хотя дом был и большой, в нем, гораздо меньше комнат, чем в гостинице. Сыновья папаши Люка уступили свои комнаты трем офицерам, а Камилле было предложено переночевать в комнатушке, занимаемой служанкой.

— Клер! — позвал крестьянин. — Проводи мадемуазель в свою комнату и помоги ей устроиться.

Явившаяся на зов необычайно красивая девушка повела Камиллу в глубь дома. Следуя за служанкой, девушка украдкой наблюдала за ней, пораженная ее изысканными манерами и тонкими чертами лица; у юной крестьяночки были длинные темно-русые волнистые волосы, маленький нос с небольшой горбинкой, четко очерченный рот и удивительные глаза ярко-зеленого цвета, придававшие ей сходство с таинственным и загадочным существом из семейства кошачьих.

— Вот, — произнесла Клер, входя в маленькую клетушку, расположенную прямо над амбаром. — Здесь не слишком просторно и удобно для такой знатной дамы, как вы, зато чисто.

Камилла окинула взглядом комнату. Стены были выбелены известкой; в углу стояла кровать, занимавшая почти треть всей комнаты; напротив кровати — сундук, заменявший в деревнях шкаф, а сверху лежали одеяла и немного одежды; эти вещи служанка тотчас же подхватила и куда-то унесла. В другом углу стоял маленький столик, на нем — тазик, кувшин с отбитым краем и маленькая корзиночка с засушенными цветами. Довершал обстановку плетеный стул.

И хотя комната была обставлена чрезвычайно скромно, тем не менее несколько мелких деталей — розовые занавески на окнах, изящное распятие, две гравюры с изображениями пастухов — делали ее весьма привлекательной. Камилла тут же почувствовала себя очень уютно; но она мгновенно засмущалась: ей показалось, что она вторглась в святилище!

Клер взяла кувшин:

— Наберу вам свежей воды.

— Подожди, я пойду с тобой. Так я сразу узнаю, где находится колодец. — По дороге Камилла спросила девушку: — А где будешь спать сегодня ты, если я займу твою комнату?

— Не беспокойтесь, я найду где переночевать! Господин кюре с удовольствием приютит меня, если я не найду иного места. Ведь это он воспитал меня, в его доме прошло все мое детство.

— Неужели? — спросила Камилла, в полосе ее звучал неподдельный интерес.

Она находила эту девушку необычайно привлекательной; она резко отличалась от большинства девиц, которых ей доводилось встречать в гостиницах. В ней не было никакой вульгарности, никакой угодливости. Улыбка ее была исполнена достоинства, а манеры отличались благородством и простотой.

Они подошли к колодцу, где как раз умывались трое офицеров.

— Черт побери, вот так красотка! — как всегда, не скрывая своих восторгов, воскликнул Готье.

Когда Клер подошла поближе, чтобы набрать воды, Филипп рванулся вперед и, как подобает галантному кавалеру, протянул ей полное ведро; пока девушка наливала воду, он пристально смотрел на нее своими пронзительными черными глазами, пытаясь поймать ответный взор зеленоглазой служанки.

Камилле был знаком этот взгляд завоевателя: мало кто из женщин мог устоять против него! Затем она взглянула на Клер, ожидая обнаружить у нее на лице то восторженное выражение, которое появлялось у всех жертв шевалье, когда тот удостаивал их чести выступить перед ними в роли соблазнителя! Однако, против всяческого ожидания, она не увидела на лице служанки ни восхищения, ни влюбленности; напротив, та тотчас же сурово нахмурилась.

— Благодарю, сударь, сухо ответила она, резко подхватывая свой кувшин.

Камилла была поражена: она впервые видела, как незнакомая ей девушка отвергла ухаживания Филиппа! Она перевела взор на шевалье, желая узнать, как он воспримет такой отказ. Кажется, он и сам растерялся, потерпев столь неожиданное поражение; однако не рассердился. Обернувшись к своим товарищам, он, насмешливо улыбаясь, сокрушенно пожал плечами, словно извиняясь за то, что не сумел завлечь в свои сети хорошенькую служаночку, и с притворным огорчением воскликнул:

— Ах, какая красотка! Но холодна, как ледник!

Камилла устремилась следом за служанкой и, нагнав ее, схватилась за край кувшина, чтобы помочь ей.

Клер стала сопротивляться:

— Оставьте, мадемуазель. Я донесу его сама.

— Не сомневаюсь, однако вдвоем не так тяжело, — настаивала Камилла. Убедившись, что к служанке вернулось ее прежнее хорошее настроение, девушка, окинув ее восхищенным взором, шутливым заговорщическим тоном произнесла: — Знаешь, что ты просто чудо? Мало кто может устоять перед взглядом шевалье д’Амбремона! Откуда у тебя такая твердость характера?

— Я не доверяю слишком красивым господам, — помрачнев, ответила Клер.

— Честно говоря, я тоже. А особенно этому сеньору! — воскликнула Камилла.

Девушки посмотрели друг на друга и улыбнулись. В одну секунду они стали самыми лучшими подругами на свете!

Застилая кровать чистым бельем, Клер объяснила, откуда у нее такое недоверчивое отношение к аристократам, особенно когда те хороши собой; ее мать стала жертвой страсти дворянина. Будучи совсем юной, она влюбилась в одного красавца-виконта, и тот сделал ее своей любовницей. Когда молодая женщина забеременела, виконт тотчас же расстался со ставшей слишком обременительной любовницей: благородный сеньор не женится на дочери кузнеца!

Покинутая своим возлюбленным, опозоренная, с младенцем на руках, мать Клер была вынуждена выйти замуж за первого попавшегося мужчину, согласившегося взять ее в жены; муж ее оказался угрюмым и жестоким типом; вскоре он завербовался в армию и отправился воевать против французов, успев, однако, перед отъездом сделать жене второго младенца.

Вот так появились на свет Клер и ее брат Ги. В конце концов их мать взял в услужение местный священник. Детство брата и сестры прошло под покровительством почтенного святого отца; кюре научил их читать и писать, дал им вполне сносное образование. Но, когда мать их умерла, обоим подросткам пришлось пойти в услужение, чтобы зарабатывать себе на хлеб.

— Здесь мне неплохо. Хозяин строгий, но справедливый человек и напрасно не тиранит своих слуг.

— Но твой отец… он жив? — спросила Камилла, взволнованная тем, что Клер сирота, как и она сама.

— Да.

— А ты видела его?

— Совершено случайно, просто так получилось. Наша деревня находится в его владениях.

— А он знает, что ты его дочь?

— Не знаю… А если бы и знал, что это меняет? Если он бросил мою мать, то с чего бы ему вдруг интересоваться мной?

— Он мог повзрослеть с тех пор. За двадцать лет человек набирается жизненного опыта, начинает размышлять. Может быть, увидев, как ты хороша, умна и воспитанна, он бы понял, что заблуждался, и признал тебя своей дочерью.

Клер печально опустила голову:

— Ваши слова свидетельствуют о вашем благородстве и честности, но ведь случай с моей матерью далеко не единственный. Молодых невинных девушек, поверивших прелестным речам красавчиков-аристократов, целый легион. И появившиеся потом на свет дети никогда не бывают признаны своими отцами. Никогда!

— Не говори так, твой отец жив! И, пока он жив, положение можно исправить. Необратима только смерть.

Удивленная пылом Камиллы, Клер осторожно начала расспрашивать девушку о ее семье и узнала, что та очень рано потеряла своих родителей. Растроганные взаимными признаниями, девушки почувствовали, как их взаимная симпатия еще больше возросла.

— Но как получилось, что вы стали офицером? — наконец спросила Клер. — Ведь это очень необычное занятие для женщины.

— Ты права. Но, понимаешь, король решил подвергнуть меня такому испытанию, чтобы позже доверить мне некую весьма важную миссию.

— А что вам предстоит сделать?

— Я не могу тебе этого сказать, не имею права. Впрочем, никто ничего не знает: замысел короля содержится в тайне.

— А не слишком ли трудно женщине постоянно жить в окружении военных?

— Я не всегда нахожусь среди военных; иногда бываю при дворе. Но, надо признаться, мне нравится такая беспокойная и боевая жизнь, я привыкла к ней с самого детства. К тому же у меня есть друзья.

— А те офицеры, что приехали вместе с вами, — тоже ваши друзья?

Камилла заколебалась. Она подумала о Филиппе: может ли она сказать, что он ее друг?

— Скажем… не совсем все.

Тут Клер окликнули, и она убежала работать. Но подруги пообещали друг другу встретиться вечером и продолжить разговор.

 

49

Пора было ехать в Монмелиан и узнать, не прибыли ли посланцы Франции. Старший офицер Форта, предупрежденный о секретных переговорах, сразу же заявил: никакого посольства, никаких посланцев не было и, судя по полученным сведениям, в ближайшие дни не ожидается. Филипп пребывал в растерянности: куда девались эмиссары Людовика XV? Увы, приходилось смириться и ждать известий.

Сообщив коменданту гарнизона, где они остановились, шевалье попросил его в случае каких-либо новостей тотчас послать к ним гонца. Сейчас же ничего не оставалось, как ехать обратно в дом папаши Люка.

Четверо офицеров возвращались на ферму, размышляя, как бы разнообразить вынужденный досуг. По дороге, что вилась вдоль забора, ограждавшего владения крестьянина, уже сновали стайки смешливых и привлекательных девиц; они пытались высмотреть блистательных королевских офицеров.

Маневры деревенских красоток не остались незамеченными. Кавалеры предвкушали приятные развлечения в их обществе. Не имея никаких обязанностей до прибытия французов, все трое мужчин явно решили провести неожиданно выпавшее им свободное время с наибольшей изобретательностью. Поэтому, прибыв на ферму, они сразу направились к колодцу и, сбросив мундиры, принялись плескаться в холодной воде, смывая дорожную пыль.

Камилла с удовольствием бы последовала их примеру, однако при виде своих товарищей, оставшихся лишь в узких панталонах, с видимым наслаждением подставляющих солнцу свои обнаженные мускулистые спины, внезапно засмущалась и подавила в себе страстное желание вымыться.

Зрелище обнаженного по пояс Филиппа необычайно взволновало ее: она даже не подозревала, какой удивительной гармонией отличалось его атлетическое тело. Никого не стесняясь, он потягивался, играя крепкими мускулами и позволяя любоваться золотистой от загара кожей, широкими плечами и могучей грудью. Сейчас он напоминал Камилле одну из тех греческих статуй, что украшали королевский сад в Турине; древний скульптор наделил ее всеми мужскими совершенствами. Капли воды, словно хрустальные шарики, скатывались по шелковистой коже Филиппа, обтекая выпуклые холмы его мышц. Камилла с таким самозабвенным восторгом взирала на шевалье, что он внезапно обернулся и, насмешливо взглянув на девушку, произнес:

— О, мадемуазель де Бассампьер, о чем это вы так задумались? Неужели вы впервые в жизни видите обнаженного мужчину?

Не удостоив ответом очередную колкость шевалье, Камилла развернулась и пошла разыскивать Клер. Ей очень хотелось привести себя в порядок и надеть что-нибудь более легкое, нежели офицерский мундир. Вскоре она увидела служанку: та, дружески улыбаясь, шла ей навстречу.

— Вы уже вернулись, мадемуазель? А я думала, что вы приедете из Монмеслиана только к вечеру.

— Произошли некоторые изменения… Послушай, Клер, нет ли у тебя лишней юбки и корсажа, а то в этих штанах и сапогах мне ужасно жарко; кажется, они просто прилипли к телу.

— Разумеется. Идемте со мной, я дам вам все необходимое.

Девушки направились к закутку Клер. Служанка открыла старый сундук и вытащила пышное крестьянское платье из черного сукна, украшенное искусной разноцветной вышивкой:

— Возьмите его. Это мое самое красивое платье. Я берегу его для праздников.

— О нет! Дай мне что-нибудь попроще, — поспешно ответила Камилла. Она знала, что подобные наряды зачастую являлись единственным сокровищем в гардеробе молодых крестьянок. Это было действительно дорогое платье, из тех, которые передавались из поколения в поколение; мать вручала его дочери, когда та входила в брачный возраст, уверенная, что когда-нибудь оно перейдет к ее внучке. Такие вещи становились своеобразным связующим звеном между несколькими поколениями одной семьи, страничкой ее истории, свидетелем маленьких радостей, скрашивающих небогатую развлечениями деревенскую жизнь. Камилла выбрала простую холщовую юбку и кофту.

— Вот и отлично, — сказала она. — В таком виде я вполне смогу помочь тебе в работе, не рискуя запачкать твое великолепное праздничное платье.

— Но вы же не собираетесь идти на скотный двор или в хлев?

— А почему бы и нет? Ведь тебе же приходится ходить туда. Работа спасет меня от скуки, потому что сейчас мне совершенно нечего делать. Мои спутники, полагаю, отправятся волочиться за девицами; я заметила, что вокруг дома усердно кружат целые тучи красоток. Или ты считаешь, что я пойду вместе с ними?

Клер лукаво взглянула на нее:

— А разве среди офицеров нет никого, кто был бы вам по нраву?

Невольно перед глазами Камиллы встал пленительный образ Филиппа, его безупречно сложенная мужественная фигура. Она вздохнула:

— Разумеется, есть. И ты наверняка догадываешься, кто он! Но он просто невыносим: это настоящий Дон Жуан, ненасытный, да к тому же еще презирающий женщин. Нет, поверь мне, от него лучше держаться подальше.

И с помощью Клер она приступила к своему нехитрому туалету.

— Я мечтаю принять настоящую ванну, — доверительно сказала она подруге.

Камилла поведала юной служанке о чудесных приспособлениях для принятия ванны, коими располагал особняк де Ферриньи, красочно расписала удовольствие, испытываемое при погружении в теплую, ароматную воду, и восхитительное, расслабляющее чувство, охватывающее тебя после этой удивительной процедуры.

— Конечно, здесь невозможно найти ванну, — ответила Клер, — зато я могу показать вам укромный уголок на реке, где вы могли бы спокойно выкупаться. Вода там не слишком теплая, зато место красивое.

— Договорились, завтра, как только освободишься, проводишь меня туда. А теперь идем, пора за работу: я не хочу, чтобы тебя бранили из-за того, что я отвлекаю тебя своей болтовней.

И, взявшись за руки, девушки отправились на двор. В одежде, одолженной ей новой подругой, Камилла чувствовала себя легко и свободно. Уже давно ей не приходилось носить таких удобных нарядов. Появляясь при дворе, она вынуждена была надевать жесткий корсет, а облачаясь в офицерский мундир — обматывать грудь широкой лентой.

И теперь, всем телом ощущая давно забытое дуновение ветерка, она испытывала ни с чем не сравнимое чувство ликования. Еще немного, и она схватила бы Клер за руку и потащила ее танцевать! Однако в эту минуту внимание ее было привлечено появлением милого молодого человека примерно их возраста; он шел навстречу подругам. Его лицо, обрамленное светлыми кудрями, отличалось удивительной женственной красотой. Лукавые и озорные глаза делали его в высшей степени привлекательным.

— Это Ги, мой брат, — сказала Клер.

Камилла нашла, что брат и сестра очень похожи: то же хрупкое сложение, те же тонкие черты лица. Но если Клер производила впечатление серьезной и сосредоточенной девушки, то Ги, напротив, воплощал собой беззаботного и насмешливого юнца, готового в любую минуту разразиться задорным смехом. У него совершено не было склонности к мечтательности, столь ярко выраженной у его сестры.

Окинув Камиллу жадным любопытным взором, он одарил ее очаровательной улыбкой.

— Не доверяйте ему, мадемуазель, — сказала Клер. — Мой брат почти столь же опасен для женщин, как и ваш друг-офицер.

Камилла звонко рассмеялась; Ги озадаченно смотрел на нее, соображая, был ли этот смех хорошим предзнаменованием или же означал, что ему не на что надеяться подле прекрасной гостьи из Турина. Впрочем, сестра не дала ему времени для долгих размышлений и быстро увлекла Камиллу за собой на задний двор.

— Будьте осторожны! — предупредила она. — Гия — мой брат, и я не хотела бы говорить о нем плохо, но я знаю, что он отчаянный шалопай и всегда добивается от женщин всего, чего захочет.

— Но у него же такой детский вид!

— О, это его главное оружие: он использует свою ребяческую внешность, чтобы разжалобить жертву… Подождите меня здесь, — произнесла она, останавливаясь у входа в свинарник. — Там очень грязно. Сейчас я покормлю свиней, а потом, если хотите, мы вместе пойдем в курятник собирать яйца.

— Разреши помочь тебе; вдвоем мы быстрее справимся.

— Но вам здесь не место!

— Ты забываешь, что я была воспитана в деревне и поэтому привычна к таким запахам!

Смеясь и перебрасываясь шутками, они быстро справились с работой и, прежде чем пойти в курятник, решили немного отдохнуть, впрочем, вполне заслуженно. Укрывшись в дровяном сарае, они вновь принялись болтать.

— Скажу тебе честно, — заявила Камилла, — твой брат очень хорошенький. Но почему ты вдруг решила настроить меня против его чар? Неужели ты считаешь, что он попробует меня соблазнить?

— Как знать. Вы так красивы… Но, простите, вероятно, я вмешиваюсь не в свое дело; возможно, вам действительно захочется немного развлечься с незнакомым молодым человеком.

— Господи, о чем ты говоришь!

— А разве нет?

— Нет, можешь не сомневаться! Хотя я постоянно нахожусь в окружении мужчин, они меня не интересуют. Чем больше расстояние, разделяющее меня с ними, тем лучше я себя ощущаю. Тебя, кажется, удивляют мои слова?

— Нет. Откровенно говоря, я тоже не доверяю мужчинам.

— Даже молодым людям из твоей деревни? А я думала, ты ненавидишь только аристократов. Скажи, а у тебя есть поклонники — тайные или явные?

Клер покачала головой:

— Нет, нет. Я же вам сказала, что любовные забавы меня не прельщают.

— Скажи, а ты уже была… с мужчиной?

— Нет. А вы?

— Я тоже нет! Вот замечательно: из нас получится великолепная парочка очаровательных девственниц! Такую не так-то просто отыскать! — со смехом воскликнула Камилла. — Знаешь, мы действительно должны были встретиться и подружиться. Самое забавное, что здесь находится дворянин, который считает меня самой настоящей гетерой, да еще наиболее извращенной; он уверен, что у меня полно тайных любовников!

— У мужчин иногда бывает такое пылкое воображение!

— Это правда. Однако я не собираюсь разубеждать его. Пусть он лучше видит во мне коварную соблазнительницу, нежели невинную и неопытную девочку…

Посидев еще немного и вволю насмеявшись, подруги вернулись к работе в восторге от своих новых признаний.

Они даже не подозревали, что за сараем, растянувшись в благодатной тени огромного тополя, отдыхал мужчина, не пропустивший ни слова из их разговора. Подложив под голову руки, он смотрел на колышащиеся от легкого ветерка листья и улыбался. То, что ему удалось сейчас узнать, наполняло его поистине неизъяснимым чувством. Отныне Филипп знал, что Камилла чиста…

 

50

Рано утром обе подруги проснулись с трудом. Накануне вечером Камилла настояла, чтобы Клер осталась ночевать у себя в комнате:

— Зачем тебе идти на другой конец деревни, когда твоя кровать достаточна просторна для двоих?

— Но… Не знаю, прилично ли такой знатной даме, как вы, разделять спальню с простой крестьянкой.

— Надеюсь, ты шутишь? Наоборот, это мне очень повезло, что я встретила тебя. У меня никогда не было подруг. И я так счастлива, что теперь в мою жизнь вошла ты! К сожалению, мне скоро придется уехать, а нам еще столько надо рассказать друг другу… Не упрямься, соглашайся, если, конечно, тебе это не неприятно.

— Что вы, совсем наоборот. Тем более что у меня тоже никогда не было подруг.

Итак, они улеглись вдвоем на одной кровати. Но так как и одна и другая привыкли спать в одиночестве, то они постоянно мешали друг другу; впрочем, в этих неудобствах подруги каждый раз находили новый повод для разговоров и смеха. Камилле казалось, что она вернулась во времена своего безмятежного детства. Но главное — она открыла для себя наслаждение разделенной дружбы со своей ровесницей, необычайно похожей на нее по характеру; с этой девушкой она могла говорить о чем угодно, рассказать то, о чем никогда не решилась бы рассказать даже своим близкими. Девушкам нужно было поведать друг другу столько секретов! Каждые четверть часа они желали друг другу доброй ночи, но тут же обнаруживали, что забыли сказать нечто очень важное и совершенно безотлагательное; и они вновь принимались весело болтать.

Эта игра затянулась до глубокой ночи. На следующее утро они весело помогали друг другу одеваться, хотя простота их туалетов не требовала никакой посторонней помощи. Просто их переполняла потребность заботиться друг о друге, беспрестанно оказывать друг другу знаки внимания. Порывшись в своем сундуке, Клер вытащила оттуда аккуратный белый полотняный сверток. В нем лежали зеркало, гребень и щетка, отделанные великолепным чеканным серебром.

— Какая прелесть! — восхищенно воскликнула Камилла.

— Эти вещи достались мне от матери. Их преподнес ей в подарок ее любовник, когда был безумно влюблен в нее.

Камилла заметила, что, говоря о человеке, подарившем ее матери эти вещи, она не сказала «мой отец». Она молча позволила Клер расчесать ей щеткой волосы. Затем спросила:

— Так мы пойдем сегодня на речку? — Ей хотелось развеселить внезапно помрачневшую подругу.

— Если вам угодно. Думаю, что около полудня у нас будет время. Вас это устраивает?

— Совершенно! А теперь, если ты не против, помогу тебе.

Они спустились вниз. В общей комнате им встретился шевалье д’Амбремон; он направился к Камилле:

— Ну что, капитан де Бассампьер, полагаю, вы хорошо выспались?

Несмотря на резкий тон, глаза шевалье лукаво поблескивали.

— Прекрасно! А вы, полковник? — столь же отрывисто ответила Камилла.

Филипп улыбаясь смотрел на нее, и, словно бросая ему вызов, она выдержала его взгляд. Клер благоразумно удалилась. Окинув Камиллу насмешливым взором, шевалье не без ехидства ответил:

— К сожалению, я смог заснуть лишь под утро.

— Надеюсь, ваши ночные развлечения доставили вам ожидаемое удовольствие?

— О, речь идет не о том, о чем вы думаете. Представьте себе, я лежал один в своей постели и пытался заснуть, но женский смех и визг, доносившиеся из соседней комнаты, смолкли только глубоко за полночь!

Камилла презрительно скривила губки. Внезапно ее охватило беспокойство:

— И что же вы слышали?

— А почему вас это так волнует? Неужели вы поверяли друг другу секреты, не предназначенные для моих ушей?

Девушка надменно вскинула голову:

— Бесполезно меня разыгрывать, я отлично знаю, что вы не могли слышать, о чем говорили мы с Клер.

— Вы в этом уверены?

Она смутилась. Неужели он действительно что-то услышал? А вдруг он и в самом деле подслушал весь их разговор? Нет, невозможно, они разговаривали очень тихо. К тому же, если бы он действительно слышал все те гадости, которые они о нем говорили, вряд ли бы он держался с ней так любезно. Но больше всего Камилла хотела бы узнать, отчего вдруг шевалье стал с ней так любезен.

— Что с вами произошло? — спросила она, ринувшись в атаку. — Вы так изменились! Интересно, что кроется за вашей медоточивой улыбкой?

— А вы хотите пожаловаться на избыток любезности с моей стороны?

— Любезность с вашей стороны мне кажется подозрительной.

Вскинув голову, он прикусил губу, отчего на его правой щеке образовалась ямочка.

— Я знаю, что в прошлом у нас с вами были некоторые разногласия, — произнес он. — Но не будем же мы ссориться вечно!

— Однако это вы весьма мило попросили меня никогда не появляться у вас на пути, а не я. Похоже, вы об этом уже забыли!

— Вы правы, но я изменил свое мнение и теперь прошу вас составить мне компанию…

— Сожалею, но меня ждет Клер; я обещала помочь ей, — сухо ответила девушка, стараясь не встречаться с завораживающим взглядом шевалье.

Филипп рассмеялся и удержал Камиллу за руку:

— Простите, дорогая, но вы вынуждаете меня использовать свое служебное положение: итак, как старший офицер, я приказываю вам остаться со мной. Вы мне нужны.

— Зачем?

— Давайте немного пофехтуем, согласны? Полагаю, что лишние упражнении пойдут на пользу и вам и мне. Ибо, если вы и дальше будете трудиться на скотном дворе, из вас вскоре выйдет образцовая крестьянка…

— Пусть де Трой или д’Антюин составят вам компанию!

— Они уехали, я отослал их в Монмелиан, чтобы они получше все разузнали; я не очень доверяю коменданту Форта, мне показалось, что он отнюдь не блещет умом. Эмиссары Людовика вполне могли уже прибыть, а он ничего об этом не знает. Вы согласны со мной?

— Да, такое вполне возможно.

— Таким образом, мадам, вы — единственный имеющийся у меня под руками напарник.

— Хорошо, идемте, — не скрывая досады, согласилась Камилла.

Они надели наконечники и обменялись несколькими ударами. Хотя девушка по-прежнему сохраняла недовольное выражение лица, втайне она радовалась неожиданно выпавшей ей удаче: таких блестящих фехтовальщиков, как д’Амбремон, следовало еще поискать, а ей нечасто удавалось скрестить с ним рапиру.

Поэтому она радостно ринулась в бой. Но, к ее великому удивлению, через несколько минут Филипп опустил оружие.

— Так продолжать невозможно! — объявил он, в упор глядя на грудь молодой женщины. — Прошу меня извинить, но ваш внешний вид смущает меня и отвлекает внимание. Могу я попросить вас надеть мужской костюм?

Камилла в недоумении разглядывала юбку и корсаж, которые ей одолжила Клер. В вопросе нарядов она не собиралась уступать ему. Если шевалье смущается, видя ее в женском платье, то это его трудности.

— Мне очень жаль, но в этом костюме я себя прекрасно чувствую. Когда я жила у барона де Бассампьера, я всегда тренировалась в женской одежде и теперь не вижу причин, почему должна отступать от своих привычек. Насколько мне известно, здесь мы не в казарме. К тому же и ваш собственный костюм отнюдь не соответствует уставу…

— Согласен. Раз вы настаиваете и уверяете, что вам так удобно, у меня больше возражений нет. В таком случае я думаю, что вам не помешает, если я сниму рубашку?

Подобное заявление как громом поразило девушку, однако после всего, что она только что здесь наговорила, ее возражения были бы просто неприличны. Вынужденная согласиться, она стоически взирала на Филиппа, пока тот нарочито медленно стаскивал с себя рубашку. Она не хотела отводить взгляд и одновременно панически боялась, что шевалье заметит ее волнение.

— Так гораздо удобнее, — произнес он. — К тому же теперь мы находимся в равных условиях.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — холодно ответила Камилла, пытаясь ничем не выдать восторга, охватившего ее при виде безупречного телосложения шевалье.

— Да? Тогда к бою!

Поединок продолжился. Частота наносимых ударов значительно возросла; казалось, фехтовальщики забыли о том, что ведут всего лишь тренировочный бой, и со все большим пылом бросались в атаку. Когда, вконец измотанные, противники решили остановиться, они находились в равном положении, никто не вырвался вперед.

— Вы на редкость талантливая фехтовальщица, — в сердцах бросил Филипп. — Однако сегодня вы не использовали своего знаменитого приема. Вы все еще не хотите показать мне его?

— Опять этот прием! Я же вам говорила, что его придумала не я, ему научил меня Тибор. Попросите, чтобы он показал его вам; если он сочтет вас достойным, он вас ему обучит!

— Я последую вашему совету.

— Вот и прекрасно! А теперь, полковник, могу я быть свободна?

— Разумеется, и поскорее догоняйте вашу крестьяночку! Черт побери, вы, кажется, в самом деле стали неразлучны, куда одна, туда и другая.

— А вам какое до этого дело? Или вы бы предпочли, чтобы Клер все свое свободное время проводила в вашем обществе? Не надейтесь! Вам не удастся соблазнить ее: она очень серьезная девушка.

— Такая же, как вы? — усмехнулся молодой дворянин.

— Смейтесь сколько вам угодно! Я знаю, вы готовы волочиться за каждой юбкой, но предупреждаю, если вы хоть пальцем тронете Клер, я… я…

— Вы вонзите мне в грудь восемь дюймов стали! Я правильно вас понял?

— Совершено правильно!

С этими словами Камилла вернула шевалье шпагу и, вызывающе взглянув на него, с достоинством прошествовала мимо, отправляясь на поиски подруги.

 

51

Около полудня девушки собрались на речку, находившуюся от дома папаши Люка не далее чем в одном лье. Место, выбранное Клер, действительно было на диво безмятежным; здесь река образовывала небольшую заводь, а течение, бурное на середине, не чувствовалось вовсе. Берег порос шелковистой травой, приятной для босых ног, но главное — заводь окружал густой кустарник, скрывавший от нескромных глаз купальщиц.

Сначала девушки, повизгивая, только замочили ноги; прохладная речная вода по сравнению с жарким летним воздухом показалась им просто ледяной. Однако Камилла не колебалась: сняв юбку, она смело вошла в реку по пояс.

— Иди сюда, Клер. Здесь так здорово! — пригласила она свою более робкую подругу, все еще не решавшуюся зайти поглубже в воду. — Я словно заново родилась!

Без долгих колебаний она сбросила корсаж и целиком погрузилась в воду, дрожа от удовольствия и холода одновременно. Она хохотала как сумасшедшая, плавала, кувыркалась в воде, нисколько не смущаясь своей наготы; холодная бодрящая влага доставляла ей неизъяснимую радость, и она наслаждалась охватившим ее ощущением полной свободы.

Она снова подозвала Клер и обрызгала ее водой, побуждая последовать ее примеру. Юная крестьянка колебалась; наконец она подоткнула юбку и отважилась зайти немного поглубже.

— Иди ко мне! — уговаривала ее Камилла.

— Я не умею плавать!

— Я тебя научу! Смотри, это очень легко! И, зазывая подругу в воду, Камилла принялась показывать ей, как нужно плавать, изобретая при этом самые невероятные и самые нелепые способы держаться на воде; Клер весело смеялась.

Игра продолжалась довольно долго. Увлекшись ею, девушки беспрерывно хохотали, позабыв о времени.

— Пожалуй, нам пора возвращаться, — наконец напомнила Клер.

— Подожди немного, я так давно не купалась!

— Если хотите, мы и завтра придем сюда.

— Договорились. Сейчас вылезаю.

Она уже собралась выходить на берег, как вдруг, взглянув на кусты, издала сдавленный вскрик и быстро погрузилась в воду по самую шею.

Удивленная Клер обернулась, желая увидеть, что так испугало ее подругу, и, тихо взвизгнув, резко опустила юбку: прислонившись спиной к стволу дерева, на берегу стоял д’Амбремон и с нескрываемым удовольствием наблюдал за купальщицами.

— Вы… вы… Что вы здесь делаете? — выдавила из себя Камилла.

— Я искал вас. Вот уже два часа, как вы исчезли, не удосужившись никому сообщить, куда направляетесь. К счастью, вы вдвоем производите больше шума, чем целая стая цесарок, поэтому мне не составило труда вас отыскать; иначе мне, возможно, до сих пор пришлось бы блуждать по окрестностям.

— И давно вы здесь?

— Как вам сказать…

— Вы настоящий… настоящий хам, грубиян, нахал, невежа! Ваша наглость поистине безгранична!

— Вы находите? Интересно, разве это я заставил вас купаться нагишом на виду у всех, кому взбредет в голову пройти мимо? Насколько мне известно, я не приказывал вам раздеваться!

— Вы не имели права шпионить за нами!

— В таком случае вам следовало меня предупредить, куда вы идете; тогда мне не пришлось бы вас разыскивать и нарушать ваше шумное уединение!

От возмущения Камилла не могла вымолвить ни слова. Казалось, ей снится какой-то кошмарный сон, и она захотела поскорее проснуться. Но, сколько она ни закрывала глаза, стоило ей их открыть, как она вновь видела перед собой Филиппа; на лице шевалье играла столь ненавистная ей довольная ухмылка.

— Вылезайте же, — наконец произнес он. — Вы простудитесь, если будете сидеть в воде без движения.

— Я предпочитаю простудиться!

— В таком случае вы вынуждаете меня отправиться за вами.

— Нет! Не трудитесь… Я прекрасно выберусь без вашей помощи. Но прежде вы должны уйти отсюда!

— Как прикажете, мадам! Только постарайтесь не задерживаться, скоро подадут обед. Я ухожу, раз вы меня гоните, уверен, вы лишаете меня неповторимого зрелища!

— За кого вы меня принимаете? Я не принадлежу к тем девицам, что бегают за вами хвостом.

— После того, что мне только что посчастливилось увидеть, я об этом горько сожалею.

— Негодяй!

Филипп лукаво улыбнулся, став похожим на избалованного ребенка. Отвесив низкий церемонный поклон, он направился в сторону фермы.

— Он ушел? — спросила Камилла.

Клер кивнула.

— Нет, ты видела, каков наглец? В этот раз он перешел все границы. Он мне за это заплатит! — с оскорбленной миной пригрозила Камилла.

Девушки побежали домой. Они вернулись, когда все уже сидели за большим столом, накрытым в просторной общей комнате. Прибывшие из Монмелиана Ангерран и Готье разместились между папашей Люка и его сыновьями; рядом расположились работники фермы. Все женщины были на кухне; обычно они обедали отдельно, и Клер поспешила присоединиться к ним. Камилла оставалась единственной особой женского пола, которая в силу своего офицерского звания была допущена к мужскому столу. Незанятое место оказалось напротив шевалье д’Амбремона. Поколебавшись, девушка бросила на шевалье испепеляющий взгляд и, превозмогая внутреннее сопротивление, села за стол. Она старалась ничем не выдать своего гневного возбуждения, дабы не пробуждать излишнего интереса к своей особе; не хватало еще, чтобы кто-нибудь пронюхал о сегодняшнем купании! А если этот развратник Филипп попытается хотя бы намекнуть про случай на реке, то горе ему! Но, похоже, шевалье не собирался никому рассказывать о позоре Камиллы. Он продолжал начатый разговор и даже не посмотрел на нее. Еще немного, и она действительно поверит, что весь этот кошмар ей приснился! Но вот офицер взглянул в ее сторону, и Камилла заметила, как в глазах его пляшут веселые искорки; о, это проклятое купание!

Пока служанка разлила в фаянсовые миски густой суп, разговор зашел о новостях, доставленных офицерами. После многих усилий им удалось разведать, что посланцы Франции не собираются пересекать границу, а намереваются остановиться неподалеку от Фор-Барро, в двух лье от деревни Ла-Молетт.

— Мы не станем дожидаться, пока они удосужатся разыскать нас, — сказал Филипп. — На мой взгляд, эти господа из Версаля слишком медлительны и способны протянуть еще не одну неделю, прежде чем соизволят известить нас о своем приезде. Каждый день один из нас будет ездить в Фор-Барро, дабы не пропустить их прибытия, и, как только они объявятся, мы начинаем переговоры.

Все одобрили его решение. Постановили, что первой в Фор-Барро отправится Камилла. Девушка высказала опасение, что вряд ли сумеет быстро отыскать незнакомую ей дорогу; она знала, что совершенно неспособна ориентироваться на местности. Но, когда д’Амбремон любезно предложил сопровождать ее, она категорически отвергла его помощь, сказав, что она отправится выполнять задание одна, наравне с остальными. Напротив нее сидел сын хозяина дома. Внезапно Камилла почувствовала на себе его хищный плотоядный взор. Молодой крестьянин застыл, забыв вытащить пальцы из миски с супом, и не отрывал глаз от глубокого выреза ее корсажа. Камилле показалось, что он раздевает ее глазами. Сегодня утром во время фехтования с д’Амбремоном она уже ощущала на себе столь же нескромный взгляд шевалье.

Ей надоел этот придирчивый осмотр, и, поискав глазами, на ком можно было бы остановить собственное внимание, она встретилась с веселым взглядом Ги, который тоже внимательно, но, в отличие от хозяйского сына, очень мило смотрел на нее. Девушка тут же вспомнила Клер и решила, что и брат и сестра в равной степени наделены привлекательностью и миловидностью. Красота обоих была утонченной и исполненной благородства… Камилла улыбнулась юноше; решительно она находила в нем массу привлекательных черт; ее ответная улыбка, казалось, совершено осчастливила молодого человека.

После обеда все женщины шли к реке: был день стирки. Камилла хотела пойти вместе с ними, однако Филипп воспротивился:

— Вам не следует отходить далеко от дома. Начиная с сегодняшнего дня французы могут появиться в любую минуту, и, как только мы узнаем об их прибытии, вы должны быть готовы отправиться на переговоры. Поэтому вам придется оставаться в пределах усадьбы.

— Но вы же знаете, где меня искать; река недалеко отсюда…

Однако решительный взгляд шевалье пресек всяческие возражения. К тому же вмешалась Клер:

— Будет лучше, если вы останетесь здесь, мадемуазель. Моя хозяйка недовольна, что я вернулась слишком поздно и не смогла ей помочь готовить еду. Если вы пойдете с нами, она этого не одобрит.

— Хорошо. Как тебе будет удобно. Тогда до вечера, — сдалась Камилла.

И она пошла, озадаченная вопросом, как убить время после обеда. Камилла обошла усадьбу, набрала полевых цветов, а потом отправилась бродить без всякой цели. В конце концов она заметила Ги, усердно сгребавшего в загон сено, и, устроившись на заборе, принялась наблюдать за ним. Юноша был невысок ростом и отнюдь не атлетического сложения, напротив, хрупок, словно женщина. Заметив, с каким интересом смотрит на него Камилла, он прекратил работу и направился к бадье с водой освежиться.

Спрыгнув с забора, девушка тоже пошла к ведру, наполненному свежей водой. Зачерпнув деревянным ковшом ледяную влагу, она с улыбкой протянула ковш Ги.

— Благодарю вас, мадемуазель, — ответил тот, одарив ее в ответ своей чарующей улыбкой.

— Сегодня очень жарко, как вы можете работать на таком солнце!

— Я не боюсь работы… — ответил он, простодушно глядя Камилле прямо в лицо.

У него были великолепные голубые глаза, чуть-чуть с хитринкой, но смотревшие прямо и открыто; такой взгляд нравился Камилле, Они заговорили о погоде в горах, потом перешли на сезонные работы, затем принялись болтать о каких-то пустяках… И, хотя Камилла отвечала на вопросы и сама о чем-то спрашивала, все внимание ее сосредоточилось на взоре юноши; он смотрел на нее напряженным взглядом, отнюдь не соответствовавшим их беспечному разговору. Ей было очень приятно ощущать на себе вот такой пристально-восторженный взгляд Ги. Ее вовсе не возмущал страстный пыл, угадывавшийся за немного детским выражением лица прекрасного юноши. Одурманенная запахом свежескошенного сена, Камилла почувствовала сладостную истому. Она совершенно не удивилась, услышав, как Ги принялся восхвалять ее красоту. Мальчик казался ей очень далеким и одновременно необычайно близким.

Когда же он, склонившись к ней, коснулся ее губ легким поцелуем, она не пошевелилась, даже не вздрогнула. У него оказались пухлые, немного влажные губы, и прикосновение их было необычайно приятным. Отстранившись, он залюбовался девушкой и принялся ласкать ее шею.

Камилла не шевелилась, прислушиваясь к пробуждавшимся в ней ощущениям. Ну что плохого в том, что она посреди двора, среди свежескошенного сена позволила поцеловать себя красивому деревенскому пареньку? И она не стала препятствовать пальцам Ги проникнуть к ней за корсаж. Затаив дыхание, она упивалась ласками подростка и мечтала только о том, чтобы он пошел дальше в своих исследованиях ее тела.

— Капитан де Бассампьер!

От этого грозного окрика Камилла даже подскочила. Ги мгновенно ринулся в сторону, оставив Камиллу наедине с взбешенным Филиппом. Уперев руки в бока, шевалье грозно стоял перед девушкой; лицо его выражало удивление, смешанное с глубочайшим презрением.

Внезапно к Камилле вернулся разум, и она поняла, в каком непристойном положении застал ее Филипп; сначала ее охватила паника, но, быстро взяв себя в руки, она решила первой двинуться в наступление:

— Что вы хотите мне сказать, шевалье? Не кажется ли вам, что вы здесь лишний?

Ей показалось, что сейчас д’Амбремон просто задохнется от ярости; однако этого не произошло. Справившись со своим гневом, шевалье весьма бесцеремонно схватил ее за руку и потащил за собой.

— Чем это вы тут собрались заниматься? — спросил он, впиваясь своим острым взором в глаза Камиллы, словно желая прочесть все, что творится у нее в душе.

Девушка приготовилась к худшему. Однако, убедившись, что шевалье не собирается воспользоваться создавшимся положением, она дерзко взглянула на него и вызывающе сказала:

— Тем же, чем постоянно занимаетесь вы! Неужели только вам позволено весело проводить время?

Он нарочито рассмеялся:

— Однако мы с вами веселимся по-разному. Вы прекрасно знаете, что между нами существует маленькая разница, которая не позволяет вам во всем равняться с другими офицерами.

— Вы хотите мне напомнить, что я женщина!

— Совершенно верно.

— Ну и что?

— Что… А вы считаете, если первый попавшийся смазливый мальчишка вас обрюхатит, вам это сойдет с рук? Не стройте иллюзий, это будет конец вашей карьеры!

— Ах вот мы и добрались до сути: мне, значит, стыдно забеременеть, а вам можно делать детей всем хорошеньким девицам, которые встречаются нам по пути, не так ли?

— Это вливает свежую кровь в жилы наших селян!

Теперь настала очередь Камиллы задохнуться от возмущения:

— Вы — неразборчивое чудовище! Как вы можете вести себя так безответственно, так эгоистично, так… так…

Филипп примиряюще улыбнулся:

— Довольно, успокойтесь! А если я вам скажу, что принимаю все необходимые предосторожности, чтобы наши встречи оставались для моих поклонниц без последствий, вас это удовлетворит?

Камилла в растерянности смотрела на шевалье.

— Вы понимаете, о чем я говорю? — настойчиво и не без ехидства спросил он.

— Разумеется, — надменно ответила она.

На самом деле она не имела ни малейшего представления, на что он ей намекал, но тем не менее пыталась сделать соответствующий вид, ибо не хотела, чтобы Филипп понял, насколько она — просто до смешного — несведуща в определенных вопросах. Филипп продолжал улыбаться, но теперь улыбка его была веселой и приветливой; теперь он знал правду, да и поведение Камиллы окончательно убедило его, что она совершенно невинна.

— Почему вы на меня так смотрите? — недоверчиво спросила она.

— Я нахожу, что вы прелестны.

— А… что? — Она едва не выдала своего изумления; подобный комплимент в устах шевалье не мог оставить ее безразличной. Всеми силами пытаясь не выдать охватившего ее волнения, она в упор смотрела на шевалье: — Найдите себе другую мишень для насмешек! И, не дожидаясь ответа, повернулась и пошла, пылая от негодования и проклиная непредсказуемое поведение этого палача женских сердец.

 

52

Как только подруги оказались вдвоем в своей маленькой комнатке, Камилла тотчас же рассказала Клер о сегодняшнем происшествии.

— Я предупреждала вас: не стоит доверять Ги, — сказала молодая крестьянка. — Он очень опасен.

— Не преувеличивай! — воскликнула Камилла, вспомнив о нежных ласках юноши. — Твой брат так мил… Во всяком случае, он совсем не похож на прочих нахалов…

— Однако, если бы не вмешался шевалье, сейчас вы, возможно, уже утратили бы свою девственность.

— Это все равно когда-нибудь должно случиться, — с притворной небрежностью ответила Камилла, пожимая плечами.

В действительности же она знала, что обязана быть очень осторожной и не огорчить деда, имевшего относительно нее какие-то грандиозные замыслы. А если когда-нибудь она захочет взойти на трон, ей надо оставаться девственницей. Но она не могла рассказать о таких подробностях своей подруге. Клер, как и все остальные, не должна знать ее истинного происхождения.

— А знаешь, — продолжила она после минутной паузы, — мне кажется, этот проклятый шевалье весь день развлекается следя за мной; меня это начинает беспокоить.

— Почему?

— Потому что несколько недель назад он поклялся больше не разговаривать со мной. Почему он внезапно переменил свое мнение, почему вдруг стал так любезен со мной — он, совсем недавно возненавидевший меня на всю жизнь? Я никогда не видела, чтобы он так улыбался мне!

— Вы считаете, он вас ненавидит?

— Уверена в этом!

— Странно, мне так не показалось, напротив…

— Потому что на людях он умеет превосходно маскироваться. Но еще несколько дней назад он едва не задушил меня!

— В это верится с трудом; мне кажется, он очень к вам расположен.

Камилла недоверчиво посмотрела на подругу: неужели Клер настолько невнимательна? Она считала ее удивительно проницательной и тонко чувствующей натурой, но сейчас молодая крестьянка явно была ослеплена чарами шевалье.

— Вы разве не заметили, как сегодня днем он предложил сопровождать вас в Фор-Барро? — продолжал Клер.

— Потому что он не доверяет мне.

— Или потому, что хочет защитить вас.

— О! Это входит в его обязанности. Его в некотором роде обязали приглядывать за мной. Впрочем, он уже дважды спас мне жизнь.

Клер была ошеломлена:

— И после этого вы считаете, что он ненавидит вас? Честное слово, если я вижу человека, которого ненавижу, я с удовольствием буду наблюдать за его гибелью, и мне даже в голову не придет спасать его!

— О, не хотела бы я оказаться в числе твоих врагов!

Девушки расхохотались. Крестьянка подошла к Камилле и принялась расчесывать ей волосы.

— Вашей горничной повезло: каждый день причесывать такую роскошную шевелюру! Какие сейчас прически модны при дворе?

— Довольно простые; по крайней мере, я не придумываю ничего сложного. Подожди, сейчас я покажу тебе свою прическу.

Завладев гребнем и щеткой, Камилла усадила Клер и принялась делать ей пучок, какой был моден в Турине. Убирая волосы девушки, она продолжала свои признания:

— Честно говоря, твой брат очарователен! Мне немножко жаль, что Филипп прервал нас, потому что у меня внезапно пробудился интерес к тому, что до сих пор казалось мне совершенно незначащим. В конце концов, может быть, это даже приятно когда тебя любит мужчина…

— Многие так считают, но я не могу судить об этом.

— Я тоже. Единственный раз, когда я столкнулась с мужской страстью, была попытка изнасилования, но тогда, разумеется, меня никто и не собирался ласкать. Кстати сказать, именно этот дражайший шевалье и хотел меня изнасиловать.

Встрепенувшись, Клер с состраданием и одновременно с любопытством взглянула на подругу.

— Это слишком долго рассказывать, — продолжала Камилла. — Но, когда я вижу, как все женщины пресмыкаются перед ним, вымаливая его внимание, я отказываюсь их понимать. Что они находят в нем, почему так жаждут заполучить то, что я могу назвать только грубостью и зверством? Поверишь ли, после этого я начинаю сомневаться в состоянии умственных способностей большинства женщин.

— Но, может быть, с ними он ведет себя иначе, чем повел себя с вами?

— Ты думаешь? Да, тогда это объясняет многое! Хотя я не могу себе представить, что он умеет быть ласковым… Смотри, вот и готово, — добавила она, удовлетворенная своей работой. — Осталось только прикрепить цветы или ленты, и ты можешь идти в королевский дворец!

Несколько секунд Клер, восхищенно улыбаясь, смотрелась в зеркало.

— Очень красиво, — наконец произнесла она. — А теперь ваша очередь, садитесь.

Камилла села на стул, предоставив свои волосы в распоряжение проворных пальцев подруги и внимательно наблюдая, как та различными способами укладывает ее золотистую шевелюру.

— Клер, — внезапно спросила она, — а не хочешь ли ты поехать со мной в Турин? Сейчас я живу у подруги, и она предоставила в мое распоряжение всех своих слуг, но вскоре мне придется сменить жилище, и мне понадобится камеристка.

От изумления молодая крестьянка выронила гребень. — Вы серьезно говорите? Вы действительно хотели бы взять меня к себе в услужение?

— Нет, не в услужение, а в компаньонки.

— Господи, но это же так прекрасно, что кажется невозможным. Нет, нет. Я никогда не сумею делать все как следует. Я слишком невежественна, слишком неуклюжа.

— Что ты, совсем наоборот! Ты умна, мила — словом, именно такая девушка, которая мне нужна. Здесь ты не на месте, тебе вовсе не пристало всю жизнь работать в поле и на скотном дворе; ты слишком утонченна, чтобы жить среди таких мужланов, как сыновья папаши Люка. К тому же я уверена, что теперь просто не смогу обходиться без тебя. Ты для меня та самая сестра, о которой я мечтала всю жизнь!

Предложение Камиллы страшно взволновало Клер. Она умирала от желания принять его, но колебалась, опасаясь, что окажется слишком неловкой и необразованной и в конце концов Камилла откажется от ее услуг.

— Я подумаю, — прошептала она.

Понимая, что уже очень поздно, девушки быстро разделись и легли спать. Но, оказавшись в постели, они возобновили разговор на столь занимательную для обеих тему.

— Однако; ну и наглец же этот д’Амбремон! Он упрекает меня, что я позволила поцеловать себя Ги, а сам только и делает, что волочится за каждой встречной юбкой!

— Если это и так, то к сегодняшнему дню это не относится.

— Ах вот как! А ты уверена?

— Он весь день просидел у себя разбирая какие-то бумаги.

— Ха-ха! Он просто притворяется!

— Не думаю, что он такой плохой, каким вы его считаете.

— Теперь и ты его защищаешь? Лучше объясни, как мне добраться до Фор-Барро и не заблудиться при этом. Мне завтра предстоит эта маленькая прогулка.

— А почему бы вам не разрешить шевалье сопровождать вас?

— Ты шутишь! Лучше я сто дней буду блуждать в горах, но никогда не соглашусь на такое! Нет, я лучше попрошу кого-нибудь из местных проводить меня. Например, тебя.

— Мои хозяева не отпустят меня на целый день.

— Я офицер и имею право рекрутировать солдат. Им придется согласиться.

Клер прыснула от смеха:

— Меня — в рекруты? Вот смешно!

— Значит, ты согласна?

— Да…

Решив выехать пораньше, пока все еще спали, девушки встали вместе с солнцем. Камилла натянула мундир, сознавая, что, если французы уже добрались до Фор-Барро, ей надо предстать перед ними в подобающем виде.

Седлая коня, она столкнулась с проблемой, о которой вчера даже не подумала: как поедет Клер? Юная служанка — плохая наездница, и ее нельзя сажать на горячего рысака.

— Послушай, тебе придется взять лошадь Филиппа, она самая спокойная. Мы поедем шагом: нам некуда торопиться; к тому же я буду вести твою лошадь на поводу. Согласна?

Другого решения не было, и Клер согласилась. Они направились на юго-запад, прямо через поле, и вскоре беспрепятственно пересекли границу и оказались во Франции.

Добравшись до Фор-Барро, они тотчас же столкнулись с французскими эмиссарами, прибывшими накануне вечером. Камилла представилась им как адъютант полковника д’Амбремона и условилась о встрече, должной состояться сегодня же после полудня. Затем повернула обратно, довольная успехом своей миссии и оставив офицеров Людовика XV в полной растерянности: никому из них даже в голову не могло прийти, что в генеральном штабе Пьемонта служат женщины!

Всю обратную дорогу девушки весело и оживленно болтали. Камилла осталась довольна выполнением возложенного на нее поручения. Наконец-то она нашла этих неуловимых эмиссаров. Теперь начнутся переговоры!

Клер постепенно привыкала к своей лошади, и Камилла, увидев, что подруга твердо держится в седле, отпустила поводья. Вдали уже показалась усадьба. Камилла спешила сообщить хорошую новость д’Амбремону; она была уверена, что он обрадуется…

Перед ними пролегал овраг. Камилла обернулась, чтобы предупредить подругу, но оказалось — поздно: конь, встретив неожиданное препятствие, обезумел и рванулся вперед. Споткнувшись, он громко заржал от боли и, падая, увлек за собой бедняжку Клер; вылетев из седла, юная крестьянка покатилась по склону, к счастью, поросшему мягкой травой. Охваченная ужасом, Камилла бросилась к подруге:

— Клер! Ты жива, с тобой все в порядке?

Девушка без особых усилий поднялась. Густая трава, несомненно, смягчила падение. Гораздо хуже обстояли дела с конем. Несмотря на все старания Камиллы, конь с трудом держался на ногах — он захромал. Камилла озабоченно разглядывала поврежденную ногу лошади.

— Попробуем довести его до конюшни, — мрачно произнесла она. — Тебе придется сесть позади меня.

Посадив подругу на круп своего коня, Камилла взяла искалеченное животное под уздцы и осторожно повела за собой, размышляя о том, как ей вылечить его.

 

53

Проснувшись, Филипп обнаружил, что Камилла и Клер уехали; столь ранний отъезд не был для него Неожиданностью. Он знал независимый характер молодой женщины и был уверен, что она уехала так рано, чтобы помешать ему сопровождать ее.

Тем не менее его охватило беспокойство: Камилла обладала особым даром постоянно впутываться во всякие неприятные истории! Он даже хотел броситься за ней в погоню, но потом раздумал. Во-первых, девушка без всякого стеснения и, разумеется, без разрешения, завладела его лошадью; во-вторых, если он даже воспользуется одной из оставшихся лошадей, он не может быть уверен, что догонит подруг, ибо не знает, по какой дороге они поехали. Итак, он отказался от этой мысли, решив подождать до полудня; если к этому времени девушки не вернутся, тогда он начнет действовать! Пытаясь найти занятие, которое бы отвлекло его от тревожных мыслей, Филипп стал размышлять о том, какое место в его жизни заняла Камилла. Напрасно он изо всех сил сопротивлялся очевиднейшему факту: неукротимая амазонка полностью затмила всех женщин и заставила позабыть обо всех иных его увлечениях.

Она завладела всеми его мыслями, а, может быть, даже и сердцем, хотя молодой человек усиленно убеждал себя, что между ними никогда не может вспыхнуть любовь. Нет, речь шла только о желании; его неодолимо влекло к ней. Она зажгла в нем такое бешеное пламя страсти, успокоить которое можно было только заполучив желаемое.

Он не мог отрицать, что решающим моментом для него стала та грозовая ночь, когда Камилла прибежала искать убежища у него в постели. С тех пор он безумно желал ее!

У него не оставалось сомнений: она должна стать его любовницей! Особенно теперь, когда он знал, что она девственна, а значит, не принадлежала ни королю, ни какому-либо иному мужчине; таким образом, единственного непреодолимого для Филиппа препятствия не существовало. Сейчас трудность представляла для него сама Камилла. Шевалье понимал, что из-за своего сурового, даже жестокого, а зачастую и пренебрежительного обращения он стал ей ненавистен. Он вел себя с ней необычайно грубо, дальше некуда, но все это от отчаяния, ибо, видя ее недоступность, был уверен, что она любовница короля.

Сейчас ему предстояло заставить ее забыть о его более чем неучтивом поведении, а сделать это нелегко: Камилла все время настороже. Впрочем, она имела полное право не доверять мужчине, уже не раз причинявшему ей боль.

Филипп решил применить выжидательную тактику — приручить мятежницу! Он не спешил — вернее, спешил, но не слишком! — и был уверен в своей победе. Еще ни одна женщина не смогла устоять перед ним! Однако ему нельзя ослаблять бдительности: ведь надо держать на расстоянии тучу воздыхателей, постоянно вьющихся вокруг этой удивительной девушки. Разве эта взбалмошная красавица не вздумала вчера кокетничать с юнцом крестьянином, убиравшим сено? Ее неопытность вполне могла швырнуть ее к нему в объятия, и лакомый кусочек достался бы этому молодому повесе. При воспоминании о том, как он из окна наблюдал за Камиллой, млеющей от ласк малознакомого мужчины, кровь его вновь забурлила от ярости. Он должен постоянно следить за ней! Но при этом и не слишком пугать. Нельзя пробудить в ней подозрения, иначе она ускользнет от него навсегда. Нужно приручать ее медленно, как пугливую лесную лань, постепенно внушая ей мысль о том, что она сама тоже жаждет обладания Филиппом. Ибо Филипп не мог не признать, что их влечение друг к другу взаимное: шевалье не раз замечал, какое волнение охватывает Камиллу в его присутствии.

Ему оставалось только запастись терпением и на время обуздать снедающее его пламя страсти; из-за этой страсти он уже давно не получал никакого удовлетворения от своих побед. Ему приходилось учиться обуздывать свои порывы, забыть о желании стремительно овладеть Камиллой, а главное — побороть вспышки гнева, накатывавшие на него каждый раз, когда эта бесшабашная девчонка лезла на рожон, бессмысленно подвергая себя опасности.

Надо оберегать эту обожаемую маленькую безумицу, но так, чтобы она об этом даже не подозревала, постепенно пробуждать в ней то чувство, которое впоследствии превратит ее в пылкую и покорную любовницу. Поставленная задача не из легких, но игра стоила свеч, и ради такого выигрыша можно кое в чем и ограничить себя…

Итак, Филипп твердо решил завоевать Камиллу, обладания которой столь властно требовала его плоть. Но, поглощенный личными делами, он не забывал о своей миссии, порученной ему самим королем.

Обложившись бумагами, врученными ему монархом, он затворился в комнате и принялся внимательно их изучать, чтобы запомнить все до мельчайших деталей и как можно успешнее провести возложенные на него переговоры.

Он был погружен в чтение документов, когда во двор дома въехали Камилла и Клер. Они сидели вдвоем на одном коне, ведя второго скакуна на поводу: лошадь явно хромала. Филипп вышел узнать, что произошло.

— Что случилось? — спросил он у растерянно смотревшей на него Камиллы.

— Жеребец… которого мы выбрали себе для этой поездки… он упал.

— Но, надеюсь, с вами ничего не случилось? — тотчас же обеспокоенно спросил шевалье, внимательно окинув ее взглядом с головы до ног, дабы убедиться, что она не ранена.

— Нет, нет, со мной все в порядке. Но вот конь…

— А что конь?

— Это моя вина, — мужественно вмешалась Клер. — Я была невнимательна и заехала в овраг.

— Клер не виновата, — зная вспыльчивый нрав молодого дворянина, быстро вступилась Камилла за подругу. — Я одна во всем виновата, это я упросила Клер сопровождать меня верхом, хотя прекрасно знала, что она не привыкла ездить на лошади.

— А зачем вам надо было брать с собой неопытного наездника, когда было бы проще попросить кого-нибудь из тех, кто умеет справляться с лошадьми?

Вокруг них уже образовалась толпа, со всех концов двора сбежались работники; всем было любопытно знать, что произошло. Филипп находился между двух огней: с одной стороны, ему страшно хотелось отругать Камиллу за самовольство, но с другой — надо было пощадить ее чувствительность и не отчитывать ее перед собравшейся челядью. Наконец, отведя девушку в сторону и укрыв ее от нескромных взоров, он, изо всех сил стараясь подавить гнев, сурово спросил:

— Так что же все-таки случилось? Я жду ваших объяснений.

— Я попросила Клер показать мне дорогу.

— Разве для этого надо было брать ее с собой?

— Конечно, иначе я могла бы сбиться с пути и…

— И что же, Камилла?

Опустив голову, Камилла молчала: она не хотела признаваться д’Амбремону, что боялась заблудиться и не найти обратную дорогу! Дворянин ждал; казалось, он даже не был рассержен… пока!

— Я боялась заблудиться! — наконец призналась Камилла. — Я очень плохо ориентируюсь в незнакомом месте.

— Тогда почему вы отказались от того, чтобы я поехал вместе с вами?

— Я думала, что сумею сама справиться с заданием, а Клер мне поможет.

— Вы снова поступили в высшей степени легкомысленно!

— Возможно, зато я встретилась с посланцами Франции. Они прибыли в Фор-Барро и ждут вас сегодня в три часа пополудни. Я договорилась о встрече в условленном месте возле границы.

Камилла надеялась, что эта новость избавит ее от упреков старшего офицера.

— Благодарю за сообщение, — ответил тот. — Как только мы покончим с нашим делом, вы посвятите меня в детали предстоящего свидания. А теперь надо пристрелить коня, чтобы он напрасно не мучился…

— О нет! Уверена, его можно спасти!

— Посмотрим, но боюсь, вы ошибаетесь. А раз это из-за вас он покалечился, то вам и придется его пристрелить. Идемте, осмотрим его рану.

Они вернулись во двор. Склонившись к животному, Ангерран внимательно изучал поврежденную ногу.

— Его можно вылечить? — с надеждой спросила девушка.

Офицер отрицательно покачал головой. Подавленная, Камилла не могла оторвать глаз от бедного животного. Филипп зарядил пистолет и протянул его девушке. Испуганная, она в растерянности потянулась за пистолетом, однако ее дрожащая рука не могла его удержать. Тогда Филипп сам приставил пистолет к виску лошади и спустил курок. Чтобы не закричать, она обеими руками зажала рот и без слез зарыдала.

Видя, что Камилла уже на пределе и вполне наказана, считая себя виновницей гибели лошади, Филипп обратился к ней:

— Забудьте об этом печальном случае. И постарайтесь извлечь из него урок: следует просто осознавать свои слабые стороны и действовать сообразно этому пониманию. Если вы хотите стать настоящим солдатом, не стоит пытаться преодолеть препятствие там, где это вы не в состоянии сделать. Вы знаете, что можете заблудиться в незнакомой местности? Ничего страшного, пусть дорогу разведывают другие, а вы делайте то, что соответствует вашим способностям и что никто не сделает лучше вас!

Камилла буквально упивалась словами шевалье; она была несказанно признательна ему за то, что он не стал ругать ни ее, ни Клер. Ведь она приготовилась выслушать суровую отповедь или того хуже! А он обошелся с ней как с равной, в его словах не проскользнуло ни одной неуважительной нотки. И, несмотря на мучительный стыд за самовольную поездку, на вину за гибель ни в чем не повинного животного, слова Филиппа успокоили ее.

Но стоило ей устремить свой взволнованный и вопрошающий взгляд на д’Амбремона, как тот тотчас же сменил тон. Словно желая стряхнуть с себя излишек жалости к несчастной заплаканной девушке, он заговорил с ней сухо и властно. Разумеется, он по-прежнему хотел соблазнить ее, но отнюдь не собирался показывать всем, что пал жертвой ее очарования.

— А пока вы не наберетесь благоразумия, — сурово произнес он, — вы отдадите мне своего коня. Да, и будьте любезны не позже полудня раздобыть себе другую лошадь! А сейчас идемте с нами: вы нам подробно доложите о результатах вашей сегодняшней поездки на французскую территорию. Де Трой, д’Антюин, следуйте за нами, у нас не так много времени.

 

54

Встреча должна была состояться на уединенной ферме, расположенной как раз на границе между Францией и Савойей. Трое французских офицеров, облаченных в голубые мундиры, сверкающие золотом, с некоторой снисходительностью взирали на представителей крохотного Пьемонта. Ферму оккупировали без согласия хозяев; вынужденные смиренно подчиниться приказу, они вынесли из дома и установили в самой тенистой части двора под кронами раскидистых деревьев большой деревенский стол; по обеим сторонам поставили лавки. Затем послушно выстроились возле двери, благоговейно взирая на разодетых сеньоров, избравших их скромную ферму для проведения важнейших государственных переговоров.

Как только участники переговоров представились друг другу, заседание началось. Говорили в основном Филипп и старший французский офицер; обсуждался вопрос об уступке Францией некоторых пограничных с Савойей территорий в пользу Виктора-Амедея в обмен на согласие последнего поддержать Людовика XV в его борьбе против Австрии.

Давно миновали те времена, когда король Пьемонта, тогда еще носивший всего лишь титул герцога, поднял оружие против своего слишком воинственного дядюшки, старого Людовика XIV, выступив на стороне немцев в войне за испанское наследство.

Теперь настал период нового сближения с Францией, и, заключая этот союз, пьемонтец надеялся отщипнуть для себя добрый кусочек территорий.

Полномочные представители Франции прекрасно знали, что подобные переговоры Виктор-Амедей ведет и с австрийцами; в Европе всем была хорошо известна необычайно осмотрительная и как следствие двойственная и непостоянная политика пьемонтского государя. Поэтому в задачу французов входило убедить туринского монарха, что ему гораздо выгоднее заключить союз с Францией, нежели с ее могущественным врагом Австрией. Для достижения своей цели они подготовили немало лестных предложений, однако Филипп требовал гораздо большего: в его задачу входило добиться от французов максимальных уступок. Бурная дискуссия продолжалась до самого вечера. Наконец стороны пришли к предварительному согласию; теперь принятые решения должны были быть доставлены на рассмотрение обоих королей. Дворяне почтительно приветствовали друг друга и разъехались в разные стороны.

Солнце садилось за горизонт. Д’Амбремон, вымотанный тяжелыми переговорами, ехал молча, погруженный в мысли; его спутники также почтительно молчали, понимая, что их начальник нуждается в отдыхе.

Они ехали неспешной рысью, однако коняга, впопыхах найденная Камиллой, не могла передвигаться даже с такой скоростью; кляча постоянно плелась в хвосте у чистокровных жеребцов. До Ла-Молетт было не меньше часа пути. Девушка постоянно спрашивала себя, насколько ее хватит, если беспрестанно упрашивать своего рысака двигаться хотя бы чуть-чуть побыстрее. Не лучше ли вообще отказаться от мысли ехать вместе со всеми и, отпустив поводья, предоставить кляче плестись так, как ей угодно?

Она бросила поводья, прекратила понукать коня и тут же здорово отстала от своих товарищей. Впрочем, сейчас она не боялась потеряться: она знала, что надо все время ехать спиной к солнцу и никуда не сворачивать, тогда она попадет прямо в Ла-Молетт. Итак, Камилла плелась в самом хвосте, любуясь окружавшими ее безмятежными картинами природы. В лучах вечернего солнца горы постепенно окрашивались в розовый цвет; на востоке небо медленно приобретало фиолетовый оттенок.

Кругом царила тишина, спокойствие, воздух был неизъяснимо нежен, даруя отдохновение от дневной жары предыдущих дней. Девушка чувствовала себя прекрасно, она была счастлива…

Неожиданный выстрел грубо вернул ее к действительности. За ним сразу последовало еще несколько выстрелов; все они, как она заметила, происходили из видневшегося впереди густого подлеска. Оценив расстояние, Камилла с ужасом поняла, что сейчас ее спутники должны были проезжать именно мимо этих зарослей!

С невероятными усилиями пустив свою кобылу в галоп, она выхватила пистолет; как обычно, он был уже заряжен, ибо после совершенного на нее покушения она привыкла держать оружие наготове.

Устремившись вперед, в направлении, откуда донеслись выстрелы, она увидела, что ее товарищи попали в засаду. Де Трой лежал на земле и не подавал признаков жизни. Филипп и Ангерран, заняв оборонительную позицию за огромным пнем, отбивали яростные атаки нескольких негодяев. Сам по себе каждый из нападавших не шел ни в какое сравнение ни с одним из офицеров, однако они значительно превосходили их числом. Хотя несколько бандитов уже валялись на земле, оставшиеся не отчаивались и продолжали атаковать.

Вначале Камилла хотела устремиться вперед и помочь своим друзьям, однако, оценив позицию противника, решила обойти поле боя и напасть на врага сзади. Выбрав укромное местечко в самой гуще кустов, она незаметно проскользнула туда. Приготовив все необходимое, чтобы быстро перезарядить пистолеты, она прицелилась и выстрелила. Прозвучали два выстрела; двое бандитов рухнули на землю.

Теперь надо было перезарядить оружие, ибо разбойники устремились в ее сторону. Сердце девушки отчаянно колотилось, но она недрогнувшей рукой успела зарядить оба пистолета. Один из негодяев выскочил прямо на нее; она мгновенно выхватила шпагу и пронзила его насквозь.

К счастью, Филипп и Ангерран поняли, что пришла помощь, и, не давая врагу опомниться, также начали стрелять.

Камилла снова спустила курок. Видя, что их окружают, бандиты, прячась за кустами, начали отступать. Однако трое офицеров продолжали стрельбу: нельзя позволить противнику занять новую, более выгодную позицию. Девушка видела, как оба дворянина, обнажив шпаги, дружно бросились в заросли, куда скрылись трое их противников. Мгновенно расправившись с негодяями, они вновь предприняли такой же маневр, метнувшись в другую сторону. Сжимая в руках заряженные пистолеты, Камилла выжидала, готовая, если понадобится, вмешаться в любую минуту. Но скоро все было кончено; нападавшие были разгромлены; те из них, кто мог сам передвигаться, разбежались. Филипп направился к молодой женщине:

— Мы вам крайне обязаны. Без вас мы бы вряд ли так быстро справились с бандитами!

— Лучше поблагодарите мою кобылу: это из-за нее я отстала от вас и так удачно опоздала к началу драки. Как дела у Готье?

Они подошли к лежащему на земле бургундцу. Ангерран внимательно осмотрел его.

— Он жив, — отвечая на немой вопрос Филиппа, сказал Ангерран. — Я обнаружил у него всего лишь одну рану — на бедре; похоже, он получил ее, когда свалился с лошади.

— Давайте попробуем дать ему выпить, — предложил Филипп, пытаясь схватить за поводья своего коня, чтобы достать из седельной сумки заветную флягу. Когда же ему наконец удалось поймать строптивое животное, он вскрикнул от изумления: портфель, где лежали бумаги, предназначенные для короля, исчезли! Значит, вот почему они попали в засаду: их поджидали не просто бандиты с большой дороги, желавшие поживиться кошельками путешественников, а наемники, посланные специально для того, чтобы выкрасть бесценные документы, содержащие результаты переговоров французов с пьемонтцами.

Возможно, нападавшие должны были также уничтожить и офицеров, чтобы те не добрались до Турина, но внезапное вмешательство Камиллы спутало их карты. Однако завладеть бумагами им все-таки удалось; наверняка в этом деле замешаны соперники Франции. Интересно, кто оплатил нападение: австрийцы или англичане?

Филипп принялся искать, нет ли среди лежащих на земле бандитов раненых, которых можно было бы допросить. Камилла увидела, как, подойдя к одному из них, он приподнял его, встряхнул и усадил перед собой.

— Кто заплатил тебе за наше убийство? — грозно спросил он. — Говори, и я сохраню тебе жизнь, иначе…

Наемник в ужасе смотрел на Филиппа, не в силах вымолвить ни слова. И, хотя, судя по всему, рана его не была тяжелой, он тем не менее продолжал молчать. Шевалье не был расположен ждать; не получив ответа, он сурово встряхнул пленника.

Камилла, все еще сжимая в руке пистолет, издалека наблюдала за этой сценой; теперь она решила предложить мужчинам свою помощь и покинула свой наблюдательный пост. Внезапно лицо ее исказилось от ужаса: она заметила, как за фигурой Филиппа мелькнула какая-то тень. Занявшись пленником, шевалье не замечал, что творится у него за спиной.

Бандит выпрямился и, вскинув кинжал, бросился сзади на молодого дворянина. У девушки не было времени предупредить д’Амбремона об опасности. Хотя в руке у нее был заряженный пистолет, она боялась выстрелить, ибо находилась слишком далеко и сомневалась в своей меткости; в довершение коварный бандит извивался как угорь, а закрывавший его собой Филипп стоял неподвижно, являя собой гораздо более удобную мишень.

Однако отчаяние Камиллы длилось не более доли секунды; в любом случае шевалье грозила смертельная опасность, и она приняла рискованное решение. Стараясь не дрожать, она вскинула пистолет и выстрелила.

Сраженный прямо в лоб, бандит рухнул на землю в полуметре от Филиппа.

Молодой человек, до сих пор ничего не замечавший, обернулся и мгновенно все понял: ему грозила неминуемая смерть, и выстрел Камиллы спас ему жизнь. Вскинув голову, он увидел, как она, бледная словно полотно, задрожала и, не выдержав нервного напряжения, начала медленно оседать на землю. От пережитого волнения ноги отказались ее слушаться, и ей пришлось опуститься на колени.

Забыв о пленнике, Филипп устремился к Камилле и помог ей подняться. Она дрожала словно осиновый лист.

— Все в порядке? — обняв девушку за плечи, спросил он.

— Д-д-д… да! — с трудом выговорила она. — Я так испугалась за вас! — добавила она, упав на грудь шевалье; покровительственно обняв ее, д’Амбремон нежно прижал к себе.

Ощутив неожиданный прилив невыразимого счастья, Камилла еще сильнее вжалась в грудь Филиппа; она чувствовала, как ей передается его сила и уверенность. Окружавший их мир постепенно превратился в одно большое туманное пятно. Сейчас для нее не существовало ничего, кроме блаженного покоя, этой заслуженной награды за пережитый ею страх. Девушка могла бы стоять так целую вечность, закрыв глаза и вслушиваясь в стремительные удары сердца Филиппа. Но едва слышный шорох листьев вернул ее к действительности.

— Пленник! — воскликнула она. — Он убегает!

Выпустив ее из объятий, шевалье пустился догонять бандита; вскоре он вернулся, ведя за шиворот горе-беглеца. Пленник бормотал какие-то слова на непонятном языке.

— Что ты там несешь? — сурово обратился к нему Филипп.

— Подождите! — вмешалась Камилла. — Мне кажется, я понимаю его… Он говорит по-немецки.

— Вы знаете этот язык?

— Немного. Барон де Бассампьер обучил меня основам немецкого, так как моя мать была родом из Саксонии.

— Вы говорите по-немецки? — спросила она у пленного.

Тот утвердительно закивал главой. Под цепким взглядом Филиппа девушка принялась расспрашивать наемника. Шевалье разрывался между долгом, повелевавшим ему продолжать допрос, и страстным желанием расспросить Камиллу о ней самой. Интересно, почему она вдруг именно сейчас упомянула о своей матери, ведь она так редко и неохотно говорила о своем прошлом!

Но момент для выяснения секретов прекрасной уроженки Савойи явно был неподходящим. Необходимо срочно выяснить, кто поручил бандитам украсть бумаги и предупредить об этом короля. Язык пленника не оставлял сомнений, какая держава оплатила наемников; осталось узнать, кто лично приказал убить присланных на переговоры офицеров.

Камилла плохо понимала, что говорил пленник, ибо речь его отличалась сильным акцентом — то ли баварским, то ли австрийским; к тому же ему, по-видимому, становилось хуже, и он все чаще умолкал, тяжело дыша и ловя ртом воздух. Наконец голова его поникла; скорее всего, он умер от внутреннего кровоизлияния: на теле его нигде не было заметно ни одной серьезной раны. — Что вам удалось разобрать? — обратился Филипп к Камилле, склоняясь над телом пленника.

— Увы, ничего особенного. Из того, что я сумела услышать, я поняла, что наняли их австрийцы. Но кто именно договаривался с ними и платил, мне узнать не удалось… Впрочем, возможно, этот человек и сам того не знал!

— Вполне возможно! Что ж, кое-чего мы все-таки от него добились. А теперь давайте посмотрим, как себя чувствует бедняга де Трой.

Бургундец уже пришел в сознание, но глубокая рана на бедре полностью лишила его возможности передвигаться. Они не могли бросить товарища!

Ближе всего к месту происшествия находился Монмелиан. Филипп решил доставить туда Готье на носилках и там поручить его заботам хирурга из Форта. Французы не откажут им в подобной услуге: ведь их государи больше не воюют друг с другом! Соорудив легкие носилки и закрепив их с обоих концов на спинах самых смирных лошадей, они с величайшими предосторожностями водрузили на них раненого дворянина.

— Камилла, садитесь ко мне в седло, — приказал шевалье. — Ангерран поведет коней.

Девушка села позади Филиппа. Она чувствовала себя немного неловко: ей страшно мешали руки. Наконец одну руку она положила на плечо офицеру, а другую ему на рукав.

— Осторожно, держитесь крепче, — произнес Филипп и, поймав руку девушки, сам положил ее себе на талию.

Выпрямившись, Камилла в нерешительности отстранилась от него, но затем, махнув рукой, прижалась к спине молодого дворянина, обхватив обеими руками его могучее тело. Д’Антюин ехал впереди, направляя несущих носилки лошадей, а Филипп и его спутница завершали шествие, время от времени оглядываясь по сторонам, все ли спокойно. Нарочито небрежным тоном шевалье бросил через плечо:

— Только что у вас была превосходная возможность навсегда избавиться от меня, но вы ею не воспользовались. Что побудило вас спасти мне жизнь?

При воспоминании о выстреле, столь взволновавшем все ее существо, Камилла инстинктивно еще крепче прижалась к Филиппу; смерть прошла так близко от него! Ее порыв не ускользнул от шевалье, и, довольно улыбнувшись, он вновь обернулся к ней:

— Теперь я ваш должник.

— Нет, — возразила она. — Вы дважды спасли мне жизнь, так что я все еще у вас в долгу. Сегодня я просто вернула вам часть долга. А вы уже забыли, как дважды спасли меня?

— Ого! А я и не знал, что был так галантен!

Филипп мог шутить сколько угодно: потрясение Камиллы, вызванное грозившей ему смертельной опасностью, еще не прошло. Сейчас девушка пыталась решить для себя вопрос, испытывал ли шевалье такие же чувства, когда вырывал ее из лап смерти, или же нет. Внезапно ее охватило искреннее раскаяние: она припомнила все неприятности, причиненные ею д’Амбремону с тех пор, как они узнали друг друга.

— О чем вы сейчас думаете? — вновь обратился к ней шевалье.

— О вас.

— А точнее?

— Мне кажется, что я часто была с вами… ставила вас… ну, скажем, в затруднительное положение.

— Какое поразительное открытие!

— У вас есть полное право ненавидеть меня.

Прежде чем ответить, молодой человек немного помолчал.

— Надеюсь, что теперь у меня не будет поводов для ненависти!

Весело рассмеявшись, он одной рукой сжал ее руку, и Камилла вздрогнула, почувствовав прикосновение его сильной и теплой ладони.

 

55

Филипп решил остаться в Монмелиане и проследить за лечением де Троя.

— Возвращайтесь на ферму, — приказал он Камилле и Ангеррану. — Завтра утром вы отправитесь в Турин и расскажете королю обо всем, что случилось.

— А как же вы? — спросила девушка.

— Я догоню вас через день или два. Я останусь и прослежу, чтобы за Готье ухаживали должным образом; как только он сможет передвигаться, его отправят домой.

— В таком случае я останусь с вами.

— И речи быть не может! — не терпящим возражения тоном отрезал шевалье. — Я думал, вы наконец поняли необходимость дисциплины! — Затем, заметив опечаленное лицо молодой женщины, более мягко добавил: — Вам нельзя терять времени. Вы разве забыли, что через несколько дней в Турине начнутся августовские празднества? Разве вам не надо заказать новые туалеты у портного? Ведь я надеюсь, что вы позволите мне стать вашим кавалером хотя бы на несколько праздничных дней.

Последние слова были сказаны с таким уверенным видом, что у Камиллы пропало всяческое желание возражать. Но сердце ее сжималось от одной только мысли, что Филипп будет путешествовать один. Неправильно поняв причину ее тревоги, молодой человек ласково улыбнулся ей:

— Не бойтесь, с д’Антюином вам нечего бояться; с ним вы не заблудитесь, он великолепно знает все дороги. К тому же вы будете в полной безопасности: он не только прекрасный солдат, но и страстно влюблен в свою жену!

— Так вы женаты? — удивлено спросила девушка, оборачиваясь к молчаливому офицеру; она не раз замечала, что он вместе с остальными офицерами увивался вокруг хорошеньких крестьяночек.

— Да, а что?

— Ничего, просто странно, я думала, вы холостяк…

— Потому что он один из немногих, кто не стал ухаживать за вами? — коварно спросил Филипп. — Ангерран приберегает все свои чары для своей чудесной жены, по которой он очень соскучился, и это еще одна причина, чтобы не откладывать ваш отъезд. Так что до скорой встречи. И подробно доложите королю, о чем говорилось во время наших переговоров с французами! Хотя документы и утеряны, это не значит, что переговоры не состоялись!

Пришло время расстаться.

Камилла печально возвращалась в Ла-Молетт. Встреча с Клер приободрила ее. Но ведь вскоре ей предстояло разлучиться также и с подругой! Сейчас она никак не могла взять ее с собой — вряд ли Клер сумеет ехать с той скоростью, с какой предстояло мчаться обоим офицерам. Приезд Клер в Турин откладывался на неопределенное время.

— Клянусь тебе, я тотчас же пошлю за тобой. И ты приедешь ко мне, правда?

— Вы же знаете, что да. Лишь бы вы сами не передумали взять меня к себе.

— Никогда в жизни! Как ты могла такое подумать! Я обязательно напишу тебе, чтобы ты была готова. Может быть, брат тоже захочет уехать с тобой?

— Не думаю. У него здесь друзья, невеста.

— У него есть невеста? Вот шалопай! — И она звонко рассмеялась, вспомнив о вчерашнем маленьком приключении на заднем дворе; затем девушки легли спать, продолжая строить тысячи планов на будущее, когда они будут жить вместе.

 

56

Предпраздничная лихорадка в Турине достигла своей высшей точки. Везде, во всех слоях общества, только и разговоров было что о предстоящих трех праздничных днях. В каждом квартале готовились отслужить торжественную мессу и заранее приглашали певчих; замысливались карнавальные шествия, балы, спектакли — словом, все те же увеселения, которым собирался предаваться королевский двор.

Камилла равнодушно относилась к царящей повсюду суете. Прибыв в столицу, она, по совету Филиппа, сразу же заказала себе несколько новых туалетов, а потом предалась иным заботам. Ей предстояло устроить переезд в столицу Клер, и к тому же она задумала сделать шевалье подарок. Она решила подарить ему чистокровного жеребца, искупив тем самым свое преступное легкомыслие во время поездки в Фор-Барро.

Как только они вместе с д’Антюином отчитались перед королем, Камилла спешно начала объезжать конские табуны и торговцев лошадьми, которых в окрестностях Турина было великое множество, и искать коня своей мечты.

Кроме искреннего желания сделать подарок Филиппу, это был прекрасный предлог хотя бы ненадолго уехать из столицы. Проведя десять дней вдали от городской суеты, она утратила привычку жить беспокойной и лихорадочной жизнью, какую вели все придворные. Она уже не чувствовала себя как рыба в воде среди этого блистательного и легкомысленного общества. Ей страшно не хватало Клер, и — надо ли говорить? — она немного беспокоилась за д’Амбремона.

В тот день, когда она спасла ему жизнь, она осознала, что испытывает к шевалье совершенно особые чувства. Она всегда считала его несносным, временами даже ненавидела его и вдруг обнаружила, что дрожит от одной лишь мысли о том, что дорогой с ним может что-нибудь случиться и она больше никогда не увидит его.

Стоило ей вспомнить те удивительные минуты после сражения с разбойниками, когда она испуганно прижималась к груди Филиппа, как сердце ее начинало взволнованно биться. Ей очень хотелось повернуть время вспять, снова прижаться к могучей груди молодого дворянина, почувствовать, как его сильные руки обнимают ее, и забыть обо всем; неожиданно для себя она обнаружила, что только в его объятиях она чувствует себя спокойно и уверенно. Неужели Филипп умеет быть нежным, только скрывает это и случайно выдал ей свой секрет? Интересно, о чем еще она даже не подозревает?

Камилла с нетерпением и страхом ожидала его возвращения: она боялась вновь встретить прежнего офицера — надменного и жестокого. Каждый раз, когда намечалось их сближение, когда они наконец приходили к согласию, тотчас же случалось какое-нибудь непредвиденное событие, разрывавшее и без того тонкую связующую их нить и, что еще хуже, вызывавшее неукротимый гнев вспыльчивого дворянина.

Ощущение неопределенности угнетало Камиллу, поэтому она не имела никакого желания вновь завертеться в вихре придворной жизни. Едва узнав о ее возвращений, к ней тут же устремился Ландрупсен. Он нанес ей визит, долго говорил о том, как ему не хватало ее, нежно попросил ее рассказать о пережитых во время пути приключениях. Под предлогом усталости Камилле удалось отослать датчанина; она не решилась пообещать сделать его своим кавалером на время праздничных дней.

Поэтому она с радостью отправилась на поиски вожделенного коня, захватив с собой Тибора в качестве советчика. Оруженосец был прекрасным знатоком лошадей, и его не так-то просто было обвести вокруг пальца.

Вместе они осмотрели множество предлагаемых им коней, внимательно изучали их стати, наблюдали, легки ли они на ногу, смотрели, какие у них глаза…

Наконец они остановили свой выбор на великолепном рыжем жеребце; он с первого взгляда необычайно приглянулся Камилле. Великолепно сложенный, он был горяч и стремителен, однако нрав имел спокойный и без строптивости; Филипп не любил норовистых лошадей. От животных, так же как и от людей, Филипп требовал беспрекословного подчинения и соблюдения строжайшей дисциплины!

Довольная своим приобретением, девушка разместила жеребца в королевской конюшне рядом с лошадью Филиппа, поместив на его клети табличку, где после перечисления всех достоинств коня было написано: «Персеваль, собственность шевалье Филиппа д’Амбремона». Затем в сопровождении венгра она вернулась во дворец Ферриньи.

— Тибор, — обратилась она к нему, — теперь у меня есть для тебя еще одно поручение.

Рыжеволосый гигант что-то пробурчал, и Камилла поняла это как приглашение изложить, в чем, собственно, состоит ее просьба.

— Так вот: во время своего путешествия по Савойе я познакомилась с одной юной крестьянкой по имени Клер; мы быстро подружились. Она просто восхитительна, мы прекрасно понимаем друг друга, и я подумала, что она вполне могла бы приехать в Турин и стать моей камеристкой. Только вот… нужен надежный человек, который бы поехал за ней на ферму и привез ее сюда. Я не знаю, кого мне попросить об этой услуге…

— Я поеду и привезу ее!

— О, спасибо, Тибор! — воскликнула молодая женщина, бросаясь ему на шею. — Я напишу Клер письмо, и ты, приехав в деревню, передашь его ей. Когда ты собираешься выехать?

— Прямо сейчас.

— Сейчас? А разве ты не хочешь посмотреть на праздничные торжества, хотя бы один день побывать на празднике?

— Нет.

Камиллу не очень удивило решение венгра: она знала, что здесь, в столице, он уже давно томится от бездействия. Следить и преследовать некого, ибо после ее приключения в донжоне заговорщики словно растворились в воздухе!

Оруженосец тяготился городской жизнью, чувствовал себя не на месте, праздники его не интересовали, и он был искренне рад возможности уехать из города и немного размяться. Поэтому он мгновенно согласился исполнить поручение Камиллы. Девушка старательно объяснила ему дорогу, и, не теряя времени, Тибор уехал.

Совершив все, что она замыслила сделать по возвращении, и избавившись от сопутствующих хлопот, Камилла вернулась к прежним привычкам и вновь стала делить свое время между казармами и королевским дворцом.

Ее появление при дворе было встречено единодушным восторгом. Друзья устроили по этому случаю небольшой праздник; все ждали ее рассказа о дорожных приключениях. Больше всего любопытства проявляли дамы: им всем страшно хотелось знать, как проходило путешествие; особенно настойчиво требовала рассказов Камиллы герцогиня д’Абрициано:

— Ах, говорите же, дорогая Камилла! Нам так не хватало вас. Теперь мы все с нетерпением ждем рассказов о вашей одиссее.

— Боюсь, что разочарую вас: за время пути со мной не случилось ничего интересного.

— Не может быть! Но д’Антюин сказал нам, что на вас напали бандиты с большой дороги, а толстый де Трой даже был ранен! Или вы хотите сказать, что подобные происшествия вам неинтересны?

Камилла поняла, что ей не избежать подробного повествования о дорожных происшествиях. Главная трудность состояла в том, что ей необходимо скрыть истинную цель поездки, а именно — тайные переговоры с французами. Поэтому она решила ограничиться пересказом фактов и не вдаваться в подробности, дабы окончательно не запутаться.

— А правда, что, если бы не вы, наш дорогой Филипп был бы мертв? — дрожащим голосом спросила ее одна молодая женщина.

Камилла смутилась; обычно столь сдержанный д’Антюин на этот раз оказался излишне многословен! Девушке претило рассказывать в обществе о поступках, которые тут же называли геройскими и начинали превозносить до небес, поэтому она решила уйти от ответа:

— Я уверена, шевалье будет рад сам рассказать вам о своих впечатлениях.

Когда любопытство дам было отчасти удовлетворено, к Камилле подошел виконт Ландрупсен и, взяв ее под руку, отвел в сторону. Вид у него был необычайно радостный:

— Я хочу пригласить вас совершить со мной небольшую прогулку; уверен, она вам понравится.

— А куда мы пойдем?

— Пока секрет. Для вас это будет небольшой сюрприз.

— Вы меня заинтриговали!

— Идемте со мной в собор Святого Иоанна, и там вы все узнаете.

Камилла уже хорошо знала часовню Святой Плащаницы. Недоумевая, она последовала за датчанином. Они вместе вышли из дворца и, пройдя по эспланаде, обогнули его, воспользовавшись специально устроенным возле западного крыла проходом, и вышли прямо на площадь Сан-Джованни.

Микаэль по-прежнему хранил таинственный вид. И только когда они проникли в белокаменный собор со скромно украшенным фасадом, молодой человек торжествующе воскликнул:

— Теперь слушайте!

В ту же секунду Камилла была захвачена величественной и проникновенной музыкой; музыка заполняла все: скромный по своим размерам неф, трансепты, нависший над ними купол. Она села, и благоговейно внимала мелодии, то напевной, то яростной, исторгавшейся из недр огромного органа. Датчанин устроился рядом с ней; через некоторое время он взял ее за руку и сказал:

— Следуйте за мной.

И повлек ее к узенькой, незаметной обветшавшей лестнице.

— Куда мы идем? — спросила Камилла.

— Познакомиться с органистом. Это настоящее чудо, я вам его представлю.

— А он не рассердится, если мы потревожим его?

— Нет, будьте уверены.

Они поднялись на органную галерею, нависавшую над хорами и протянувшуюся по правой стороне прямо напротив королевской галереи. Обогнув внушительную механику органа, они добрались до пульта. Камилла ожидала увидеть величественного маэстро, немного ворчливого, и была очень удивлена, обнаружив за клавиатурой подростка. Прекратив игру, он повернулся к посетителям и приветливо улыбнулся.

— Это Жан-Батист фон Брюке, — представил его Микаэль. — Его пригласили специально ради августовских праздников, и завтра он будет играть во время большой мессы. Он учился играть на органе под руководством Иоганна-Себастьяна Баха, любимого музыканта прусского короля. Ему всего четырнадцать лет, а он уже виртуозно играет на своем инструменте.

Мальчик скромно потупился.

— Мне еще есть чему поучиться! — произнес он с ярко выраженным немецким акцентом.

— Не могли бы вы, когда будете свободны, показать нам ваш инструмент? — спросила Камилла.

— Я могу сделать это прямо сейчас, если вам угодно.

— Но нам бы не хотелось прерывать вашу репетицию!

— О, как раз сейчас мне требуется небольшой перерыв, — с чувством ответил юный музыкант. — Идемте, я объясню вам, как работает орган: это очень интересно.

Он оказался совершенно прав.

Подросток показал посетителям мехи органа, приводимые в движение четырьмя рослыми молодцами, регулярно сдавливающими гигантские гармошки. Вытолкнутый из мехов воздух проходил в деревянные или оловянные трубки разной длины и толщины.

— Каждая трубка издает свой особый звук, соответствующий определенной ноте. Каждая группа схожих по образованию звуков называется регистром; чтобы выбрать нужный вам регистр, следует нажимать вот на эти маленькие рычаги.

Музыкант продемонстрировал им все возможности инструмента, затем сыграл прекрасную фугу и пассакалью. Камилла была совершено очарована юным музыкантом: подросток с чувством исполнял мелодии, идущие прямо к сердцу. Выглядел он необычайно трогательно: голубые глаза, светлые волосы и удивительно сосредоточенное выражение лица. Девушка любовалась тонкими гибкими пальцами, с невероятной быстротой порхавшими по клавишам; игра юного виртуоза опьяняла ее.

Она готова была слушать его и дальше, но внезапно вспомнила, что ее ждет портной для примерки заказанных ею новых платьев; увы, но столь приземленное занятие никак нельзя было отложить. Убедив себя, что она должна быть красивой и понравиться Филиппу, Камилла решила покинуть собор, пообещав юному немцу присутствовать завтра на его концерте.

Видя восхищенное лицо дамы своего сердца, Микаэль чувствовал себя на седьмом небе от счастья:

— Я знал, что вы будете рады познакомиться с фон Крюке. Разве он не чудо?

— Больше чем чудо!

— А теперь не разрешите ли вы мне проводить вас домой и присутствовать на вашей примерке?

— Разумеется, нет!

— Что ж, я в отчаянии. Однако никогда не следует сразу отказываться от попыток достичь недосягаемого, — с лукавым видом заключил молодой датчанин.

Проводив Камиллу до дворца Ферриньи, он мгновенно исчез.

В гостиной девушка увидела Пьера и барона де Бассампьера, которые что-то обсуждали с графом де Ферриньи. Она постаралась поскорее примерить все платья, а потом спустилась в гостиную и присоединилась к друзьям.

Собеседники обсуждали секретную миссию четырех офицеров в Савойе. Дома у Камиллы не было необходимости притворяться, ибо друзья прекрасно знали истинные причины поездки девушки в Монмедиан.

— Досадно, что находятся политики, готовые прибегнуть к бесчестному способу! — произнес граф, намекая на засаду возле Фор-Барро. — Если Франция и Австрия находятся между собой в таких натянутых отношениях, нам это не сулит ничего хорошего.

— В самом деле, — согласился Бассампьер, — если две великие державы начнут войну, нам неминуемо придется стать на чью-либо сторону.

— Неужели нельзя сохранять нейтралитет? — спросила Камилла.

— Увы, нет, потому что, стремясь расширить свои владения, его величество заключил союзы.

— С кем?

— К несчастью, с обеими сторонами. Во всем, что касается дипломатии, наш монарх всегда проводил крайне опасную политику. Надо признать, что его желание сохранить независимость вынуждает его иногда лавировать между австрийским блоком и французской партией. Однако, увы, его расчеты зачастую весьма рискованны…

— Во время войны за испанское наследство мы уже имели возможность убедиться, каковы эти расчеты…

— Да… Хотя в результате, когда казалось, что Савойя утеряна бесповоротно, Виктор-Амедей все-таки сумел стать королем!

— Вот почему, на мой взгляд, мы должны доверять ему: его величество знает что делает.

Разговор двух старых политиков очень занимал Камиллу.

Она полагала, что за один вечер узнает больше, чем за десять лет придворной жизни. Обсудив еще некоторые подробности со своим почтенным собеседником, Ферриньи с улыбкой повернулся к девушке:

— Вам, ваше высочество, наверняка уже наскучило слушать о столь серьезных и скучных материях. Только что к вам приходил ваш портной: надеюсь, вы довольны своими новыми туалетами?

— Вполне. Однако не думайте, что ваша беседа меня утомляет, напротив! Мне очень жаль, что я никак не могу поговорить на подобные темы со своим дедом. Мы с ним встречаемся исключительно на глазах у толпы придворных, когда он никак не может преподать мне урок современной политики!

— Полагаю, что скоро, и даже очень, все изменится: его величество приготовил для вас небольшие апартаменты во дворце. Это облегчит вам доступ во дворец в любое время.

— Но вчера, когда я вместе с д’Антюином пред ставила ему свой доклад, он ничего мне об этом не сказал!

— У него не было времени… Мне поручено помочь вам перебраться и устроиться на новом месте. Разумеется, если вам понадобится, мое скромное жилище по-прежнему остается в полном вашем распоряжении, и я всегда почту за честь принять вас у себя.

— А когда я смогу переехать? — спросила Камилла; ее нетерпение увидеть новую квартиру было весьма неожиданным.

— Я предлагаю сделать это после праздников; когда торжества окончатся, вы переедете, как только пожелаете.

 

57

В праздник святой Девы проходили не только торжественные церковные церемонии, но и устраивались балы, ставились спектакли. Как правило, праздник открывался пышными богослужениями, проводимыми во всех церквях города. Король и придворные избрали для себя собор Святого Иоанна, расположенный совсем рядом с королевским дворцом. К началу службы собор был переполнен, и, хотя поставили дополнительные стулья, большинству мужчин пришлось стоять.

Виктор-Амедей с несколькими родственниками и небольшим числом приближенных расположился на королевской галерее. Среди последних во втором ряду стоял прибывший накануне вечером из Савойи шевалье д’Амбремон. Мало кто успел заметить его, так как шевалье держался в тени. Однако сам он зорко оглядывал присутствующих и в первую очередь — мадемуазель де Бассампьер, сидевшую в нефе рядом с герцогиней д’Абрициано.

Как только Филипп приказал Камилле и д’Антюину ехать в Турин, он тут же пожалел об этом. Нет, он нисколько не сомневался в корректном поведении Ангеррана, полностью доверяя ему. Просто, когда он отсылал девушку в столицу, у него из головы вылетел такой маленький пустячок, как целая орда воздыхателей, с нетерпением ожидающая возвращения прекрасной амазонки!

Итак, несколько последующих дней стали для шевалье настоящей пыткой; сердце его разъедала ревность, и он постоянно спрашивал себя, продолжит ли Камилла вести себя столь же благоразумно, как прежде, или нет? Не уступит ли она какому-нибудь пылкому и ловкому поклоннику? Случай с Ги неотступно преследовал дворянина. Он вполне убедительно свидетельствовал о том, что девушка готова предаться пылкой любви с первым встречным, если только тот сумеет выказать себя достаточно умелым и настойчивым. Мысли о подобной возможности приводили Филиппа в неописуемую ярость: Камилла создана для него, и он хотел заполучить ее девственной; он не собирался быть вторым! До сих пор он не придавал особенного значения девственности своих любовниц, рассматривая данное состояние скорее как помеху, нежели как преимущество. Но она… Филипп не хотел делить ее ни с кем. Он желал ее всю, целиком, с отчаянной страстью. Вынужденную разлуку переносил необычайно болезненно.

Однако Филипп вынужден был обуздать свой пыл, ибо не мог бросить раненого де Троя. Впрочем, как только его товарищ оправился настолько, что мог выдержать путешествие в карете, Филипп тотчас же нанял экипаж и организовал подставы; это занятие потребовало некоторого времени. Приняв все необходимые меры, чтобы обезопасить переезд Готье, и убедившись, что все в порядке, шевалье наконец помчался в столицу.

И вот теперь он стоял напротив Камиллы и никак не мог оторвать от нее взора. Девушка сидела в окружении придворных дам, но никто из них не мог сравниться с ней красотой. Оделась она довольно просто: шелковое платье цвета морской воды и кружевная мантилька; кружева немного сползли назад, позволяя любоваться ее белокурыми волосами, на этот раз аккуратно причесанными.

Девушка разглядывала витражи, размещенные на хорах, и, казалось, была целиком поглощена собственными мыслями. Скорее всего, она самозабвенно слушала музыку, ибо временами поворачивалась к большому органу, словно пытаясь разглядеть что-то или кого-то.

Солнечный луч, пройдя сквозь цветное стекло, упал ей на лицо и озарил его поистине небесным светом. Оно напомнило Филиппу один из многочисленных ликов мадонны, которые сегодня с самого утра носили по городским улицам. Впрочем, сравнение это быстро показалось ему ужасно глупым: он отнюдь не собирался чтить ее как святую! Подобного рода воздыхания он оставлял на долю Ландрупсена. Он жаждал совсем другого, гораздо более конкретного, осязаемого… Ему захотелось подойти к девушке и заговорить с ней, однако во время мессы это было невозможно. Приходилось набраться терпения. Д’Амбремон никогда не отличался набожностью; более того, он привык не доверять служителям церкви: люди, проповедовавшие воздержание и целомудрие, внушали ему вполне определенные опасения! Однако он уважал веру других и умел вести себя в храме подобающим образом.

В эти праздничные дни туринцы не только веселились, но и усердно возносили молитвы небесам.

Ведь в повседневной жизни многие как-то забывали о религиозных обязанностях. Люди принимали обеты, щедро жертвовали на бедных, усердно замаливали грехи. Большинство придворных регулярно посещали храмы и часовни, тайно или явно. Некоторые верили глубоко и искренне, другие просто притворялись и ходили к мессе, чтобы показать себя или свое новое роскошное платье.

Однако во время таких праздников, как этот, все население, от мала до велика, от короля до последнего бродяги, объединялось в едином духовном порыве, что создавало совершенно неповторимую, присущую только этим дням атмосферу. Даже самые черствые и закоренелые скептики не оставались равнодушными. Великие пышные торжества, устраиваемые в часть Пресвятой Девы, воздействовали не только на умы, но и на сердца.

Кроме молодого виртуоза-органиста в собор пригласили певчих; сейчас они стояли возле алтаря. Камилла, всегда глубоко чувствовавшая музыку, пребывала в состоянии глубочайшей эйфории; от дурманящего аромата ладана, курившегося во всех уголках храма, у нее кружилась голова. Она думала о юном фон Крюке, который, скрывшись за пультом, доставлял поистине неземное наслаждение всем, кто его слушал. В эту минуту он исполнял произведение своего учителя Баха, и Камилла решила, что это самая прекрасная музыка, которую ей когда-либо доводилось слышать.

Когда служба окончилась и придворные стройными рядами покинули собор, чтобы вернуться во дворец, девушка, все еще пребывая во власти волшебных, чарующих звуков, бессознательно последовала за ними.

Как только она очутилась на паперти, к ней со всех сторон потянулось не меньше дюжины рук, дабы она могла опереться на одну из них и дозволить счастливому ее обладателю проводить ее. Скользнув невидящим взором по претендентам, она уже готова была принять первую попавшуюся руку, как вдруг в голове у нее промелькнуло страшное воспоминание: она вспомнила, как однажды вечером, согласившись танцевать с человеком, на которого она даже не удосужилась взглянуть, она чуть было не стала жертвой гнусного развратника!

Камилла внимательным взором окинула толпившихся перед ней кавалеров. Увидев Ландрупсена, она улыбнулась и взяла его за руку. В душе она горько сожалела, что среди протянутых к ней рук не оказалось руки Филиппа; она до сих пор не имела никаких новостей о шевалье, и его отсутствие начинало серьезно беспокоить ее. И тут случилось чудо: словно прочитав ее потаенные мысли, среди толпы придворных показался Филипп. Он шел ей навстречу, Камилла почувствовала, как сердце ее учащенно забилось. Филипп церемонно приветствовал ее, а затем обратился к датчанину.

— Микаэль! — искренним, дружеским тоном произнес он. — Я очень рад вас видеть.

Д’Амбремон всегда высоко ценил виконта и дорожил его дружбой. Он прекрасно знал, что Ландрупсен ухаживает за Камиллой, но не видел в нем соперника, ибо хорошо знал, — Микаэль слишком дорожит своей честью, чтобы, воспользовавшись неопытностью девушки, затащить ее в темный уголок.

— В мое отсутствие в полку ничего не случилось? — продолжал шевалье. И, не давая датчанину времени ответить, добавил: — Не окажете ли вы мне маленькую любезность, не замените ли меня подле маркизы? Мне надо сказать несколько слов мадемуазель де Бассампьер.

Просьбы была произнесена таким тоном, как обычно просят о личном одолжении, и молодой датчанин не мог ему отказать; он с сожалением вручил руку Камиллы Филиппу. Несколько секунд шевалье молча смотрел на девушку; почувствовав прикосновение к своей руке нежных пальчиков, он так обрадовался, что тотчас испугался, как бы Камилла этого не заметила.

— Счастлив видеть вас, вот вы и не потерялись по дороге, — насмешливо произнес он, скрывая свое волнение.

Камилла не поняла, вызов это или нет. Но взглянув на Филиппа, она не заметила на его лице ни тени сарказма, только улыбку — радостную, даже, пожалуй, немного ласковую. Ободренная, она тотчас же вспомнила о коне, подарке д’Амбремону.

— А вы уже ходили в конюшню? — неожиданно спросила она.

— Бог мой, разумеется, нет! Я приехал только вчера, и очень поздно. Какой странный вопрос! Черт возьми, с вами никогда не знаешь, чего ожидать. — А что я, по-вашему, должна была бы у вас спросить?

— Ну… например, как я себя чувствую!

— О! Хорошо… Итак, шевалье, как вы себя чувствуете?

— Не стоит напрягаться. Я вижу, что мое здоровье вас совершенно не интересует.

Камилла рассмеялась, но не решилась признаться, что именно этот вопрос несказанно мучил ее в последние дни:

— Но ваш цветущий вид с самого начала исключает подобные вопросы!

— Это меня утешает.

— Нет, кроме шуток, Филипп, вы не собираетесь пойти в конюшню?

— Опять конюшня? Да что вы к ней прицепились? Что вас там так интересует, когда весь цвет нашего двора находится здесь, предвкушая продолжение праздничных торжеств?

— Это сюрприз. Для вас.

— Плохой или хороший?

— Надеюсь, что хороший.

— Гм! Однако, вы пробудили мое любопытство. Что ж, тогда пошли.

— Прямо сейчас?

— Да. Я начал слегка побаиваться ваших сюрпризов: кажется, наши с вами понятия о том, что такое хорошо, а что такое плохо, несколько расходятся. Если с вашей стороны это очередная глупость, то я предпочитаю узнать о ней как можно раньше.

Камилла залилась таким звонким смехом, что придворные, включая тех, которые уже добрались до входа в королевский дворец, обернулись. При иных обстоятельствах слова шевалье наверняка огорчили бы ее, но теперь, когда стена подозрительности между ними рухнула, она перестала бояться его колкостей и только смеялась над ними:

— Мой дорогой Филипп, ваше доверие трогает меня до слез!

Он наклонился к ней прошептал на ухо:

— О, неужели и в самом деле «дорогой»?

Камилла тотчас же опустила глаза, потрясенная бархатным голосом и завораживающим взглядом прекрасного офицера. Она замерла и залилась краской, не зная, как повести себя; коварный соблазнитель снова пытался ухаживать за ней! Наконец она гордо вскинула голову.

— Вы ошиблись адресом, — полусерьезно, полунасмешливо произнесла она. — Я не принадлежу к числу тех, кто жаждет вашего внимания. Поэтому поберегите свой пыл для них! — И быстро пошла прочь.

— …А на досуге не поленитесь заглянуть в конюшню! — со смехом добавила она и легкой походкой заспешила по аллее сада.

Некоторое время Филипп стоял и смотрел ей вслед; девушка удалялась в сторону расставленных в саду накрытых столов. Если бы кругом не было столько народу, он бы тотчас заключил ее в объятия и доказал ей всю ошибочность ее рассуждений. Однако ни место, ни время явно не подходили для подобной аргументации. Неожиданно молодому человеку показалось, что он излишне поспешно перешел в атаку на прекрасную дикарку, и та, мгновенно почувствовав опасность, убежала. На будущее ему надо быть более осмотрительным…

Затем он неожиданно задался вопросом, почему она так настойчиво звала его в конюшню, и ему тут же захотелось туда пойти. Но не успел он сделать и шагу, как одна из его очаровательных поклонниц схватила его за руку и потащила к столам, упрекая за столь долгое отсутствие. Решительно сейчас он никак не мог исчезнуть! Своими таинственными намеками Камилла едва не заставила его забыть о своих обязанностях. Рассеянно улыбаясь окружившим его поклонницам, он исподтишка наблюдал за своей прекрасной амазонкой; про себя он проклинал эту чертову девчонку, которая своим дурацким взбалмошным поведением заставила его забыть обо всем на свете.

Камилла также пребывала в окружении толпы поклонников; ее воздыхатели оспаривали честь предложить ей очередное изысканное и невиданное лакомство. Филипп восхищался, с каким беспечным видом девушке удавалось удерживать их на расстоянии, одаривая своей милой улыбкой всех и каждого. Она больше не походила на испуганную лань, какой казалась всегда, когда Филипп пытался обольстить ее; Камилла принимала восторги поклонников с любезным, но равнодушным видом.

Значит, д’Амбремон — единственный, к кому она неравнодушна, поэтому она и не может так легкомысленно кокетничать с ним! Подобная уверенность вызвала у шевалье удовлетворенную улыбку; да, он нашел единственно возможное объяснение поведению Камиллы. Она не осталась равнодушной к его чарам! Разумеется, она не доверяла собственным чувствам и каждый раз, оказываясь с ним один на один, ощущала опасность и убегала.

Сделав это решающее открытие, Филипп наконец смог мысленно вернуться к своим поклонницам. Они жаждали его общества, нетерпеливо требовали его рассказов и шепотом назначали свидания на вечер. Однако шевалье принимал их восторги совершенно равнодушно, приводя в отчаяние жаждавших его милостей красавиц. Ни для кого не было секретом, что прозвище «палач сердец» он заслужил; д’Амбремон никогда не бывал особенно близок — разумеется, духовно — со своими любовницами на один вечер, однако сегодня его пренебрежение переходило все допустимые границы: он не выказывал ни малейшего интереса к расточаемым ему любезностям.

Не одна хорошенькая женщина, обиженная столь откровенной холодностью, покинула — к великому его облегчению — в этот вечер шевалье. Лишь самые верные его поклонницы продолжали осыпать его комплиментами.

Филипп устал от дамских восторгов. Ни одна из красоток сегодня его не привлекал. Единственная женщина, к которой его неумолимо влекло, находилась в другом конце сада, также в окружении восторженных поклонников, жаждущих ее внимания. Еще немного, и он чуть не расхохотался, ясно представив себе всю нелепость подобной ситуации: ведь, в сущности, им с Камиллой постоянно приходилось разлучаться исключительно из-за избытка назойливых поклонников и поклонниц. Они стали жертвами собственного обаяния! Молодой дворянин сознавал, что, пока они оба будут при дворе, ему вряд ли удастся достичь своей цели.

Препятствий было слишком много, и главным из них являлось желание шевалье сохранить в тайне от всех свою страсть к мадемуазель де Бассампьер.

Он не хотел ухаживать за ней в открытую, становиться на одну доску с этой сворой дураков, почитающих и боготворящих ее, — словом, выставлявшими себя в смешном свете. И дело не только в его гордости. Была и иная, тайная причина: сам не зная почему, шевалье хотел, чтобы цветок страсти девушки расцвел вдали от любопытных взоров и злых языков. Возможно, это было неосознанное стремление защитить Камиллу от ревности других мужчин.

Поэтому шевалье решил как можно скорее увезти девушку из Турина. Но под каким предлогом? Нельзя же подойти к ней и сказать:

— Поехали со мной за город, чтобы там, на свободе, мне было удобнее ухаживать за вами!

Значит, надо придумать какой-нибудь убедительный повод, который бы не возбудил подозрения девушки и был бы вполне приемлем для всех остальных…

 

58

Камилла заметила графиню де Ферриньи: — Зефирина! Как мы долго не виделись!

Они обнялись. В своем ярко-канареечном платье, с гирляндами белых и жемчужных бантов, пущенных по корсажу, графиня выглядела ослепительно. Она прибыла прямо из Монкальери. Камилла восхитилась ее нарядом.

— Неужели вы снова покинете Турин? — тут же спросила она.

— Да, до конца лета. На время торжеств я вселяюсь во дворец Ферриньи, а потом снова уезжаю.

— Надеюсь, когда-нибудь вы расскажете мне, что в действительности вас удерживает в провинции, — лукаво произнесла Камилла.

Глаза Зефирины весело заблестели: видимо, слова Камиллы пробудили в ней приятные воспоминания, и она разразилась задорным смехом.

— Вижу, вы раскрыли мой секрет! Что ж, договорились, я вам все расскажу, — прошептала она, прикрывая веером свой хорошенький ротик.

Придворные, отдав должное великолепному завтраку, которым угостил их король, постепенно оживились. Настало время для подготовки к большому балу, который должен был начаться после полудня. Зефирина увлекла за собой Камиллу:

— Поедем в моем экипаже; я расскажу вам о своих приключениях.

Девушка уже хотела последовать за подругой, но внезапно изменила свое решение:

— Мне очень жаль. Но я только что вспомнила об одном неотложном деле. Я приеду к вам попозже.

— Но… ведь вам же надо приготовиться к балу!

— Это дело не займет много времени.

Камилла только что заметила д’Амбремона; шевалье был один. Именно он стал причиной столь резкой перемены ее замыслов. Она устремилась ему навстречу:

— Филипп! Вы не могли бы уделить мне несколько минут, прежде чем отправитесь переодеваться?

— Разумеется. Но куда вы так спешите?

— Я хочу показать вам одну вещь.

— И что же?.. Впрочем, я, кажется, догадался: вы хотите отвести меня в конюшню!

— Какая проницательность!

— Я начинаю понимать вас с полуслова.

Ошиблась она или же в его словах действительно содержался скрытый намек? Однако на этот раз Камилла решила пропустить очередную колкость д’Амбремона мимо ушей и предложить шевалье воспользоваться ее экипажем.

— Лучше мы встретимся с вами на месте, — произнес он. — Возможно, вам это еще неизвестно, но знайте: женщина, рискнувшая проехать со мной в карете, мгновенно теряет свою репутацию добродетельной особы.

— А вы не преувеличиваете? — поддразнила она его.

— Если вам угодно рисковать, пожалуйста.

— Полно, успокойтесь, вы правы, встретимся на месте.

Экипаж девушки с трудом пробивал дорогу в праздничной толпе, заполнявшей улицы, поэтому путь до казарм занял довольно много времени. На площадях сооружались огромные помосты, исполнявшие роль столов; все три праздничных дня король угощал весь город. Нищие, бродяги и городская беднота выползали из своих щелей и наравне со всеми полноправно пользовались королевской щедростью.

Среди пестрой разношерстной толпы, то тут то там Камилла замечала придворных, торопившихся по домам, чтобы переодеться к балу.

Наконец девушка добралась до казармы. Филипп опередил ее: он уже ждал у входа. Девушка взяла его за руку и направилась к конюшне.

Стоявший на часах гвардеец не захотел ее пропустить: женщинам в казармы вход воспрещен.

— Олух! — вскричал шевалье. — Ты что, не узнал капитана де Бассампьера?

Солдат смутился и взял на караул; но, честно говоря, в этом море шелков и кружев мудрено было узнать боевого офицера!

Прыснув со смеху, Камилла повлекла Филиппа к стойлам. Однако, увидев, какому риску подвергаются ее красивое платье и изящные туфельки, она заколебалась. В конюшне, обычно чистой, сегодня творилось нечто невообразимое; все мальчишки-конюхи отправились на мессу, а потом поглазеть на торжества, поэтому навоз никто не убирал.

Филипп понял ее затруднение:

— Подождите, я помогу вам.

И пока она не успела возразить, он поднял ее на руки и шагнул вперед, желая перенести через глубокую лужу черной жижи; девушка сдавленно вскрикнула.

— Пустите меня, — панически запротестовала она, вырываясь из сильных рук шевалье. — Вы меня слышите? Быстро, отпустите меня!

Удивленный столь жаркими протестами, дворянин аккуратно опустил ее на пол конюшни. Она тотчас же поскользнулась в жидком навозе и, если бы он не подхватил ее за талию, наверняка упала бы прямо в лужу. Филипп поддерживал девушку до тех пор, пока ей наконец не удалось обрести равновесия. Почувствовав под ногами твердую почву, она мгновенно сбросила с себя поддерживавшую ее мужскую руку, которая, как ей показалось, дольше, чем это было необходимо, задержалась на ее бедре. От возмущения она вся раскраснелась:

— Вы ошибаетесь, если думаете, что я завлекла вас сюда с непристойными целями!

— Я вообще ничего не думаю. Мне просто хотелось помочь вам.

Похоже, он говорил искренне. Камилла смягчилась:

— Я всего-навсего хотела показать вам вот это, — надув губки, шаловливо произнесла она, указывая на предназначенного Филиппу рыжего жеребца.

Оглядев животное, дворянин прочел табличку и удивленно посмотрел на девушку:

— И кто же мне его дарит?

— А сами вы как считаете? Разумеется, я. Ведь это из-за меня, а не по вине китайского императора или короля прусского в Ла-Молетт погибла ваша лошадь.

Филипп недоверчиво усмехнулся.

— Он вам не нравится? — с тревогой спросила она.

— Нет, напротив. Он великолепен… Но вам не следует делать мне такие подарки. Тем более что погибший конь принадлежал не мне, а королю, поэтому если говорить о справедливости, то вы должны были бы подарить эту лошадь не мне, а ему.

— Я прекрасно это знаю. Королю я уже принесла свои извинения. Но у него хватает своих лошадей, к тому же он на них не ездит. Тогда как вы…

— У меня есть конь.

— Да, конечно. Но он вас недостоин.

— Вы так считаете?

— На нем вы никогда не могли догнать Черного Дьявола во время наших прогулок. А это, согласитесь, веский довод в пользу нового скакуна!

— Согласен.

— К тому же мне очень хочется, чтобы вы простили меня, — произнесла она с видом маленькой нашалившей девочки, совершившей недозволенный поступок.

Филипп стоял, безмолвно созерцая эту поистине божественную женщину: она преподносила ему сказочного коня да еще и извинялась за свой подарок. Никогда еще никто, кроме короля, не делал ему столь роскошных даров.

Камилла опять ошиблась в своих догадках о причинах молчания молодого человека.

— Если он вам не нравится, — в сердцах бросила она, — всегда найдется кто-нибудь, кто будет рад получить его!

Шевалье весело рассмеялся:

— Вы действительно необыкновенная девушка! Похоже, из всех поездок в Фор-Барро вам запомнилась только гибель несчастного коняги. У меня же сохранились совсем другие воспоминания: именно там вы спасли мне жизнь, и теперь я ваш вечный должник. Для меня жизнь — единственное, что заслуживает некоторого внимания. Поэтому, как вы понимаете, у меня нет никаких оснований принимать такой подарок в качестве возмещения причиненного мне ущерба.

— Значит, вы от него отказываетесь? — покраснев, прошептала Камилла.

— Да, если только вы не найдете какого-либо иного предлога сделать мне подарок.

Камилла задумалась. Филипп больше не смеялся; казалось, он выжидал; глаза его смотрели на нее совершенно серьезно. Ей пришлось сделать над собой отчаянное усилие: то, что она собиралась ему сказать, требовало определенного мужества, а она по-прежнему боялась, что он обратит ее слова в насмешку. Наконец, глядя прямо в глаза шевалье, она уверенно заявила:

— Тогда примите этот подарок в знак дружбы.

В ответ он улыбнулся — светло и широко:

— С большим удовольствием; я от всего сердца благодарю вас за него!

На минуту Камилла замерла, ожидая, что молодой человек вывернет ее слова наизнанку, приняв их за замаскированное приглашение, но он, казалось, совершенно не собирался придавать им иного, нежели она сама в них вложила, смысла; ей даже показалось, что он был рад придуманному ею предлогу.

Подойдя к коню, шевалье окинул его взором знатока, погладил бока, потрепал густую гриву. Конь действительно был замечательный, со спокойным и приветливым нравом и, судя по всему, удивительно выносливый и легкий на ногу. Филипп сгорал от нетерпения опробовать его, но сегодня, к сожалению, для этого не было времени.

— Мне не терпится поездить на нем, но сейчас слишком поздно. А что вы скажете, если я приглашу вас завтра утром, еще до начала процессии, поехать со мной на прогулку?

Завтра в десять часов король отправлялся по улицам города. Это означало, что молодые люди могут успеть немного покататься, если только поднимутся рано утром. И, хотя бал обещал кончиться далеко за полночь, Камилла приняла приглашение: теперь больше всего на свете она хотела посмотреть, как Филипп в первый раз сядет на подаренного ею коня; ради этого она была готова встать раньше солнца!

Они вышли из стойла. Пора переодеваться в парадные костюмы. Девушка в отчаянии взирала на свое перепачканное навозом платье.

— Вам надо было всего лишь принять мою помощь, — ехидно заметил Филипп.

Камилла не ответила и решительным шагом направилась к выходу, сопровождаемая растерянными взорами солдат. Садясь в карету, она на минуту задержалась на подножке и, повернувшись к Филиппу, робко произнесла:

— Я хочу попросить у вас об одном одолжении. Не говорите никому, что я подарила вам лошадь, это может быть неправильно понято…

— Положитесь на меня! — уверенно ответил дворянин, почтительно прикрывая дверцу кареты. — До скорой встречи. — И шутливо прибавил: — И постарайтесь выглядеть не столь ослепительно красивой!

В ответ девушка самым обворожительным образом улыбнулась ему; за закрытыми дверцами кареты она чувствовала себя совершенно недосягаемой. Камилла радовалась, что наконец она перестала враждовать с Филиппом; шевалье с ней любезен, исполнен почтения и, кажется, совершенно забыл, что еще недавно они были непримиримыми врагами.

Сама же она дала себе обещание не дозволять никаким дурацким случайностям омрачить их дружеские отношения. Конечно, ей придется подчиняться пресловутым «правилам игры», о которых постоянно напоминал д’Амбремон и к которым он был столь привержен. Впрочем, так поступал сам король! И в то же самое время ей нельзя забываться ни на минуту, нельзя ослаблять бдительность, нельзя даже намекнуть на возможность их связи в будущем. Она не собирается пополнить число дам, жаждущих его внимания! Нельзя сказать, что она оставалась равнодушной к неотразимому офицеру — нет, ее против воли неумолимо влекло к нему! И вместе с тем она понимала, что связь с Филиппом приносит только невыносимые страдания; она прекрасно знала независимый характер коварного соблазнителя и чувствовала, что не готова вступить с ним в борьбу. Поэтому благоразумнее предоставить более опытным особам добиваться от него подобных милостей, а ей лучше удовольствоваться нежной дружбой. Разумеется, если он способен на подобное чувство; впрочем, теперь ей предстояло это проверить.

Принцесса не ошиблась, предположив, что в данную минуту шевалье наверняка размышляет о том же, о чем думает она сама. Филипп действительно думал о предложенной ему дружбе. Сама того не подозревая, Камилла сумела растрогать его до глубины души, подарив ему коня в знак их доброго согласия. Дружба! Еще несколько недель назад Филипп ни за что бы не поверил, что можно поддерживать дружеские отношения с женщиной. Но в его жизни появилась Камилла, и последовала череда событий, словно нарочно призванных поколебать убеждения горделивого дворянина, по крайней мере те, которые он успел себе составить о женских способностях.

Филипп считал свои новые отношения с Камиллой отнюдь не конечной целью, а всего лишь маневром, необходимым для штурма оборонительных укреплений столь желанной нимфы. Он выигрывал время и получал еще один шанс для успешного завоевания своей красавицы.

Теперь ему необходимо достичь полного взаимопонимания с Камиллой. Когда кругом толпились легкомысленные придворные, вести серьезные разговоры с девушкой практически невозможно, зато когда она возвращалась в казармы, их служебные отношения прекрасно способствовали дружеским беседам. Итак, решено: он установит с ней дружеские отношения, такие же, какие царят среди офицеров-мужчин. С завтрашнего утра он попытается видеть в Камилле только своего боевого товарища и подчиненного.

Сейчас же пора готовиться к балу, где его ожидало тяжелое испытание: ему предстояло, сохраняя полную невозмутимость, наблюдать, как окруженная тучей поклонников Камилла флиртует направо и налево. С некоторых пор невинные улыбки, расточаемые девушкой своим поклонникам, вызывали у него жестокие приступы ревности.

 

59

Праздник был в самом разгаре, а мадемуазель де Бассампьер все еще не появлялась, повергая в уныние большую группу дворян, уныло слонявшихся из стороны в сторону в ожидании легкомысленной красавицы. Микаэль подошел к Зефирине, надеясь, что, она сообщит ему какие-нибудь новости.

— Могу вам сказать, что когда я уезжала, Камилла еще занималась своим туалетом, — с обычной живостью ответила молодая женщина. Она находила виконта Ландрупсена совершенно обворожительным и, получив предлог поболтать с ним, продолжила свой рассказ: — Скажу вам честно, Камилла возвратилась к себе довольно поздно, но сразу же начала собираться на бал. Свое долгое отсутствие она объяснила неким срочным делом. Впрочем, я ее не понимаю: какие могут быть срочные дела, когда тебя ждут на балу у короля, а ты еще не одета? Впрочем… Камилла очаровательная девушка, но иногда ее поведение ставит меня в тупик! Ах, на ее месте я бы не желала себе другого кавалера!

Наконец Камилла появилась. Воздыхатели устремились к ней навстречу; все восхищались ее несравненным изяществом, а некоторые даже отважились побранить ее за жестокосердие — она заставила так долго ждать себя! Окруженная восторженными почитателями, девушка с трудом пробилась к королю. В платье из золотистого шелка, расшитого на груди мелким жемчугом, она была удивительно хороша. Взяв Камиллу за руку, Микаэль осмелился нежно поцеловать эту очаровательную ручку высоко, рядом с локтем, там, где в пене дорогих кружев, именуемых «завлекалочками», утопала соблазнительная ямочка; кружева эти волнами ниспадали из-под очень коротких рукавчиков, стыдливо прикрывая верхнюю часть руки. Камилла укоризненно покачала головой:

— Однако, как вы дерзки, виконт!

— О, вы сами, своим опозданием подтолкнули меня на эту дерзость!

Едва Камилла отдала должное монарху, как датчанин увлек ее в зал, где танцевали менуэт; кружась в танце, он имел полное право брать ее за талию, за руку, касаться ее шеи. Девушке хотелось бы избежать этих, в сущности, невинных прикосновений, однако она так любила танцевать, что решила не обращать на них внимания.

Оркестр заиграл мелодию великого композитора Георга Фридриха Генделя. Камилла очень любила его музыку. Она порхала по залу, повинуясь ритму то зажигательной, то плавной музыки, и все вокруг восхищались ее изяществом и легкостью.

Только менуэт окончился, как музыканты тотчас же заиграли паспье, и девушке пришлось выбрать себе другого кавалера: датчанин не знал этого танца. Гавот сменял сарабанду, сарабанду — чакона; танцы следовали один за другим, более или менее быстрые, более или менее величественные, и Камилла неутомимо выдерживала настоящий шквал поклонников, которые умоляли, требовали, просили оказать им милость и выбрать своим кавалером для очередного танца.

Любая на ее месте давно бы уже упала от усталости как от непрерывных танцев, так и от постоянных сражений с поклонниками. Но Камилла была прекрасно закалена физически, и танцы не утомляли ее. Она улыбалась, откровенно наслаждаясь музыкой, танцами и прочей бальной суетой. Она выглядела столь ослепительно, что сам принц Карл-Эммануэль, обычно столь застенчивый, отважился пригласить ее на медленную и строгую пассакалью.

Поступок принца тотчас вызвал оживление в рядах величественных матрон преклонных лет, восседавших вдоль стен бального зала и наблюдавших за всеми и вся, дабы потом на досуге хорошенько все обсудить и слегка позлословить.

— Как вы себя чувствуете, моя дорогая племянница? — прошептал принц на ухо Камилле. — Вы пользуетесь неслыханным успехом при дворе моего отца!

— Я не строю иллюзий, ваше высочество. Я прекрасно знаю, что все придворные увлечения преходящи.

— Мне кажется, вы станете исключением из правил. Готов держать пари, ваш успех будет столь же долгим, как и ваша красота; быть может, успех продлится дольше.

— Ваше высочество льстит мне.

— Нет, это не в моих привычках… Посмотрите на короля, — добавил он. — Он наблюдает за нами. Кажется, он несколько раздосадован, видя нас вместе. Как, впрочем, и мой бывший наставник!

— А где он? — внезапно оживившись, с любопытством спросила девушка.

Карл-Эммануэль пообещал ей представить наставника немного позже.

Когда танец окончился, поклонники Камиллы, державшиеся на расстоянии, пока она разговаривала с принцем, вновь устремились на приступ, оспаривая друг у друга благосклонность своей избранницы. Дрогнув от напора излишне ретивых воздыхателей, она внезапно почувствовала, как властная и горячая рука схватила ее руку и суровый голос зашептал на ухо:

— Идемте, пора немного освежиться.

Ей не было нужды оборачиваться, чтобы понять, кто так уверенно завладел ее рукой. Простое прикосновение сильных пальцев сразу подсказало ей, что это Филипп; она узнала бы его с закрытыми глазами среди тысячи мужчин.

Камилла с облегчением последовала за своим освободителем; надо признаться, что заслуженная Филиппом репутация Дон Жуана имела по крайней мере одно преимущество: стоило только ему приблизиться к какой-нибудь из придворных дам, как ее поклонники тут же разбегались. Никто не решался помериться силами с ослепительным офицером на поприще ухаживания за прекрасным полом; поэтому, пока Камилла была с д’Амбремоном, она не сомневалась, что никто не подойдет к ней. Немного отдышавшись, Камилла с улыбкой посмотрела на своего спасителя. Сегодня он оделся особенно изысканно: камзол цвета подернутой патиной бронзы, расшитый серебром, жилет серебристо-серого цвета; наряд его удивительным образом гармонировал с платьем Камиллы. Протягивая девушке стакан с белым вином, он наклонился к ней:

— Почему вы не последовали моему совету?

— Какому?

— Я же просил вас не быть такой красивой. Вы не боитесь свести всех с ума?

— А что же мне, по-вашему, надо делать? — со смехом спросила она, необычайно польщенная столь искусным комплиментом. — Появиться на королевском балу в костюме старой ведьмы, в драном платье?

— Это было бы гораздо милосерднее. Разве вам не жаль этих сумасшедших, которые постоянно падают к вашим ногам?

— Не больше чем вам этих ветрениц, что постоянно осаждают вас!

— Но я по крайней мере не заставляю своих поклонниц ожидать меня больше половины вечера.

— Вы поступаете гораздо хуже!

— Никогда не говорите того, чего не знаете… Но, действительно, почему вы приехали так поздно?

Хотя Филипп искусно скрывал свою тревогу, он вместе со всеми, только гораздо сильнее, страдал от отсутствия Камиллы. Тем более что он вспомнил о злосчастной истории, случившейся на балу несколько недель назад. Он вспомнил, как ждал Камиллу, а та меж тем сыграла с ним весьма злую шутку — сбежала в крепость, вместо того чтобы ехать на бал… К счастью, те времена прошли. Отныне они с Камиллой добрые друзья, и у него больше нет причин упрекать ее за несколько часов опоздания.

Однако поведение девушки по-прежнему оставалось для него загадкой: случайно или нарочно она так опаздывала? Неужели она специально испытывала терпение своих поклонников? А может, она испытывала его терпение?..

Меж тем девушка стояла, закусив губу:

— Если я расскажу вам, почему опоздала, вы не поверите!

— А вы попробуйте.

— Я заснула в ванне! — ответила она, розовея от смущения.

— Вернувшись из конюшни, я должна была избавиться от тошнотворного запаха и решила принять теплую ароматическую ванну. Это было так приятно, что я незаметно задремала.

Теперь настала очередь Филиппа улыбаться:

— Честное слово, вы настоящая наяда! Я еще никого не видел, кто бы с такой страстью принимал ванны.

Тут они оба вспомнили купание Камиллы в горной речке в Савойе. Поняв это, Камилла смутилась и быстро опустила глаза: ведь именно в тот день Филипп увидел ее обнаженной. Перед глазами шевалье промелькнуло видение прекрасной купальщицы, и он ощутил некое волнение.

— Надеюсь, вам снились приятные сны? — спросил он, отгоняя от себя нескромные мысли.

— Когда?

— В вашей ванне. Вы же сказали, что уснули там. Надеюсь, ваши сны были исключительно приятными.

Камилла лукаво подмигнула ему.

— Не знаю, можно ли их назвать приятными — я видела во сне вас! — солгала она.

— Неужели? И вы еще сомневаетесь! О, наверняка то было захватывающее зрелище!

— Разумеется, хотя все зависит от того, исполнится этот сон или нет.

— А что я пообещал в вашем сне?

— Вы обещали пригласить меня потанцевать!

Дворянин понял ее маневр и, улыбаясь, предложил ей руку и повлек в зал.

Музыканты вновь играли менуэт. Камилла пришла в восторг, однако быстро заметила, что ее кавалер, в отличие от всех прочих, нисколько не пытался воспользоваться возможностями для ухаживания, в изобилии предоставляемыми этим танцем. Когда, исполняя очередную фигуру, Филипп приближался к ней, он даже не пытался коснуться ее, его пальцы не задерживались ни на тонкой талии, ни на хрупких плечах, и, если танцевальные па не требовали легкого прикосновения кавалера к своей даме, он мгновенно убирал руки. Сдержанность его была образцовой, отчасти даже нарочитой, чего совершенно нельзя было сказать о других кавалерах.

Танец окончился, Филипп церемонно поклонился Камилле, произнес приличествующие случаю слова благодарности и вернул девушку ее поклонникам, а сам отправился к своим брошенным поклонницам.

Но, выпорхнув из рук шевалье, девушка вовсе не хотела тотчас же менять своего кавалера. Разочарованная с виду безупречным, а по сути ледяным поведением Филиппа, она отправилась подкрепить свои силы. Камилла ожидала — а в душе страстно желала — во время танца вновь ощутить Филиппа; и вот — какое разочарование! Ничего, кроме безупречной вежливости! А ведь она приготовилась обороняться от чар шевалье; прилюдно она меньше опасалась его колдовского взора, нежели оказываясь с ним наедине.

Со своей стороны д’Амбремон с самого начала танца почувствовал себя в ловушке. Фигуры менуэта требовали приближения и постоянных прикосновений к Камилле, от которых у него просто голова шла кругом. Желание, подавляемое им вот уже несколько дней, вспыхнуло с новой силой, тем более что девушка то поворачивалась к нему хорошеньким затылком, то касалась его трепещущей грудью; при каждом повороте его с головы до ног окутывала волна нежного пряного запаха.

Решив скрывать свою страсть к Камилле, он был вынужден вести себя особенно сдержанно, хотя это никак не соответствовало его истинным чувствам. Но, сознавая, что столь восхитительная и гармоничная пара, которую являли собой они с Камиллой, не сможет не привлечь всеобщего внимания, офицер подавил в себе все обуревавшие его чувства, включая дружеские. Эта борьба с самим собой досталась ему нелегко, поэтому, как только отзвучала музыка, он тотчас расстался с чаровницей, чьи прикосновения жгли его как огнем, и буквально бежал с поля боя, чтобы в тишине взять себя в руки.

В течение оставшегося вечера он больше не приближался к Камилле, довольствуясь тем, что краем глаза наблюдал за ней, дабы увериться что она, как всегда, ведет себя осмотрительно и ни один пылкий кавалер не думает увлечь ее в укромный уголок сада. Камилла же совершенно не собиралась покидать дворец. Окруженная своим маленьким кружком, она рассеянно внимала поклонникам, изощрявшимся в остроумии, и наслаждалась прекрасной музыкой. После появления Филиппа она несколько охладела к танцам: ни один кавалер не выдерживал никакого сравнения с блистательным шевалье. Взор ее рассеянно блуждал по бальной зале, но не находил того, кого искал. Внезапно лицо ее приняло решительное выражение. Без всяких объяснений она покинула кружок и решительным шагом направилась к принцу Карлу-Эммануэлю. Рядом с принцем она заметила нелепую фигуру; внутренний голос подсказал ей, что это его бывший наставник, то есть человек, который заранее, ни разу не видев ее, почему-то настраивал против нее принца. Принц тоже заметил ее, и лицо его сразу приняло приветливое выражение.

— Мадемуазель де Бассампьер, идите сюда, я вам представлю господина Перлотти. Вы, кажется, хотели с ним познакомиться.

Камилла разглядывала тщедушного человечка, сдавленным голосом лепетавшего подобающие случаю приветствия, и не могла понять, почему советы столь невзрачного существа столь высоко ценил ее дядя. Вдобавок она не могла избавиться от мысли, что уже видела его, хотя они и не были знакомы.

— Странно, сударь, — задумчиво произнесла она, — мне кажется, мы с вами где-то встречались…

Произнося эти слова, Камилла заметила, как в глазах Перлотти сверкнул злобный огонек; однако она приписала это своему воображению, ибо, когда человечек заговорил, голос его звучал вполне любезно:

— Ничего удивительного — мы оба часто бываем в королевском дворце. А известно, что мы нередко сталкиваемся с людьми, не придавая никакого значения этим встречам.

Девушка чуть было не спросила у Перлотти, почему он настраивает против нее принца, однако спохватилась и решила отложить объяснение на более подходящее время. Сейчас неуместно пускаться в длинные рассуждения, тем более что теперь, когда ее познакомили с этим господином, она могла задать ему свой вопрос наедине. К тому же к ней уже подходил Ландрупсен; виконт взял ее за руку:

— Идемте, Камилла. Сейчас начнется фейерверк.

Действительно, все придворные устремились в сад, чтобы насладиться зрелищем, приготовленным для них королем. Слуги принесли факелы, дабы прекрасные дамы и кавалеры не споткнулись в темноте.

Зазвучали фанфары, и, повинуясь сигналу, свет внезапно погас. С оглушительным грохотом в небо Турина взлетели и рассыпались тысячи разноцветных звезд; сотни восторженных лиц устремили свои взоры к небу. Зрители были в восторге: отовсюду доносились восхищенные возгласы и восторженные аплодисменты.

При каждом выстреле Камилла вздрагивала, но тут же улыбалась, завороженная восхитительным зрелищем. Желая ободрить ее, стоявший рядом Микаэль обвил рукой ее талию. Устав смотреть ввысь, она доверчиво положила голову ему на плечо, возбужденная и завороженная представшим перед их взорами огненным зрелищем.

От пристального взора Филиппа, стоявшего всего в нескольких метрах от Микаэля и Камиллы, не ускользнула ни единая подробность этой сцены.

Напрасно шевалье твердил себе, что виконт не может быть для него опасным соперником; жгучее чувство ревности опалило ему сердце. Неслышно приблизившись к безмятежной парочке, он с наигранной веселостью произнес:

— Какая феерия, не правда ли?

Камилла вздрогнула и тотчас же отстранилась от датчанина, на лице которого отразилось легкое разочарование. Шевалье же непринужденным тоном продолжал:

— Надеюсь, за всей этой кутерьмой вы не забудете, что нам предстоит завтра сопровождать короля во время процессии. И непременно в мундирах!..

Филипп удалился. Микаэль попытался было вновь привлечь девушку к себе, но волшебный миг растаял словно дым, и Камилла не собиралась повторять его. Она вспомнила, что завтра утром они с шевалье договорились отправиться на прогулку; сейчас Филипп ни словом не обмолвился об их планах; неужели он забыл о своем приглашении? Теперь она с нетерпением ждала окончания фейерверка; когда зажгутся огни, она отправится на поиски д’Амбремона. Но ее усилия ни к чему не привели: Филипп исчез, и она не сомневалась, что он удалился вместе с одной из своих поклонниц.

Разочарованная, Камилла решила отправиться спать. Что бы там ни случилось, она на рассвете отправится в конюшню, и горе д’Амбремону, если его там не окажется.

 

60

Но Филипп ждал ее.

Когда девушка ворвалась в стойло, он уже седлал Персеваля. Филипп удивленно взглянул на нее.

— А я думал, вы не придете! — бросил он вместо приветствия.

— Отчего же?

— Вчера вечером вы были поглощены разговором с виконтом Ландрупсеном, и я решил, что вы забыли о нашей встрече.

— Вы меня плохо знаете. Ни за что на свете я не пропущу тот миг, когда вы сядете на вашего нового коня.

— А, теперь понимаю! — со смехом произнес шевалье. — Так это из-за коня вы встали так рано!

Камилла сделала вид, что не поняла насмешки, и, направившись к Черному Дьяволу, принялась седлать его. Она уже давно не садилась на этого жеребца. В ее отсутствие Тибору было поручено ежедневно выезжать пугливого коня. Животное никого не подпускало к себе; венгр составлял исключение: его спокойствие и самообладание действовали на коня успокаивающе.

Завидев хозяйку, рысак издал радостное ржание и потерся мордой о ее щеку. Филипп, оседлав Персеваля, наблюдал за Камиллой. Ему пришло в голову, что Черный Дьявол, как и все особи мужского пола, окружавшие Камиллу, также испытывает воздействие удивительного обаяния девушки. Однако он быстро опомнился, сообразив, что подобные рассуждения неуместны, и просто сказал:

— Вижу, вы заранее надели мундир. Думаю, вам придется его снять, чтобы он не запылился. Король недоволен, если сопровождающие его офицеры появляются в несвежих мундирах!

Камилла подчинилась, отметив, что сам шевалье также заранее приготовился к участию в королевской процессии. Его аккуратно свернутый мундир висел на загородке; это означало, что ему не придется возвращаться домой, дабы переодеться перед шествием, и у них остается больше времени для прогулки.

Взяв коней под уздцы, они вышли из конюшни. Камилла вскочила на Черного Дьявола и властной рукой успокоила горячее животное, рвавшееся промчаться галопом по аллеям парка. Ей хотелось полюбоваться восхитительным зрелищем, которое являли собой Филипп и его новый конь; всадник и лошадь, казалось, были созданы друг для друга. Она радостно улыбнулась, видя, как Филипп побуждает Персеваля бежать то рысью, то галопом, проверяя беговые качества лошади. Между конем и его хозяином царило полное взаимопонимание! Вскоре Филипп вернулся к Камилле и спросил ее:

— Ну и что вы об этом думаете? Довольны? Как, на ваш взгляд, теперь мы смотримся вместе?

Скрывая свое восхищение, девушка сделала вид, что не поняла д’Амбремона; она сдерживала Черного Дьявола, бившего копытом от волнующего ожидания.

— Неплохо! — наконец заключила она.

В ответ ее спутник весело рассмеялся.

— Что ж, тогда посмотрим, кто первый доскачет до заставы! — воскликнул он и помчался вперед.

Камилла пришпорила коня, однако Филипп тронулся с места первым и раньше пришел к намеченной цели.

— Так нечестно! — запротестовала девушка. — Если бы мы двинулись одновременно, я бы наверняка пришла первой!

— Вы очень самонадеянны… Но я согласен, давайте повторим забег! И на этот раз по всем правилам! К тому же тот, кто придет первым, будет диктовать свои условия проигравшему; от этого состязание станет еще азартнее.

— Согласна! — живо ответила Камилла, выдержав адресованный ей вызывающий взгляд молодого человека.

Они вместе устремились по широкой аллее парка. Силы всадников оказались равными, и до самого последнего момента было непонятно, кто же победит. Но Камилла весила меньше, чем ее соперник, и конь ее отличался неукротимостью; животное само, без какого-либо понукания со стороны всадницы, внезапно вырвалось вперед и пришло к цели первым. Однако ему удалось опередить соперника не больше, чем на несколько метров.

— Я выиграла! — радостно воскликнула девушка. Она тяжело дышала, щеки раскраснелись от быстрой езды. Волосы растрепались и свободно рассыпались по плечам. В эту минуту она напоминала дерзкую неукротимую амазонку.

Филипп, стараясь скрыть улыбку, наблюдал за ней. Она — само счастье и жизнерадостность; ее прекрасное лицо и изумительная фигура, казалось, источали ослепительное сияние, соперничавшее с бледными лучами просыпавшегося солнца.

— Итак, теперь я целиком в вашей власти, — медленно произнес шевалье. — Я обязан покориться вашей воле. Что вы от меня потребуете?

И вперил свой острый, немного насмешливый взор в светлые глаза девушки, тут же почувствовавшей сильнейшее смущение. Она никогда бы не решилась признаться в том, чего ей на самом деле страстно хотелось именно сейчас… Она опустила глаза в страхе, что шевалье догадается об истинном ее желании.

— Итак? — повторил дворянин, настойчиво глядя в глаза девушки. — Разве вы не знаете, чего бы вам хотелось больше всего?

— А разве надо решать непременно сейчас? — робко произнесла она.

— Да. Именно сейчас.

Он видел ее смущение и прекрасно понимал, чем оно вызвано. Сделав над собой невероятное усилие, Камилла попыталась собрать остатки былого самообладания.

— Если вы отказываетесь воспользоваться своей победой, то ею воспользуюсь я, — хитро усмехаясь, произнес шевалье.

Нет, ни за что на свете! Ей тут же захотелось придумать что-нибудь совершенно необычное.

— А что, если я дам вам совершено необычное задание? Например, добраться до конюшни на одной ноге или же оседлать вашего коня задом наперед?

— Надеюсь, вы все же пощадите меня. Я взываю к вашему милосердию! — полунасмешливо, полутревожно воскликнул он.

— Хорошо. Я желаю быть великодушной, — торжественно заявила Камилла, которую эта игра начинала все больше и больше забавлять. — Вы должны… стать моим кавалером на сегодняшний вечер и сопровождать меня на спектакль.

— О, мне предстоит суровое испытание! — воскликнул Филипп в восторге от возложенного на него обязательства; однако он не подал виду, а, даже наоборот, постарался притвориться недовольным: — Тем более что я обещал маркизе пойти на спектакль с ней.

— Меня это не касается. Выкручивайтесь как угодно! — властно и одновременно кокетливо произнесла Камилла и, развернувшись, рысью поскакала прочь от города.

Он в задумчивости смотрел вслед; очнувшись, бросился ее догонять. Некоторое время они молча ехали бок о бок, наслаждаясь великолепной картиной пробуждающейся природы Пьемонта. На полях уже работали крестьяне; завидев двух прекрасных всадников, чьи кони звонко цокали копытами по укатанной дороге, они прекращали работу и почтительно их приветствовали.

У источника молодые люди остановились, чтобы напоить коней и немного отдохнуть самим.

Пора возвращаться, — произнес Филипп; в душе он сожалел, что сейчас им снова придется погрузиться в суету столичного города.

Он сидел, прислонившись к дереву, в нескольких шагах от Камиллы. В окружении мирной пробуждающейся природы он мог сколько угодно смотреть на девушку, не разыгрывая из себя бесчувственную статую, как это приходилось делать в окружении придворных. Он наслаждаться изящными очертаниями ее фигуры, восхищался нежными и правильными чертами ее лица, упивался исходившим от нее ароматом счастья.

Он предпочел сесть подальше, опасаясь какой-либо бурной вспышки с ее стороны, если он рискнет слишком заметно приблизиться к ней.

Разумеется, он по-прежнему желал ее, однако испытываемое им сейчас чувство безмятежности оказалось сильнее всех прочих ощущений. Возможно, если бы сейчас он осмелился заключить Камиллу в объятия, она бы не стала возражать. Однако он боялся не справиться с собой, пойти дальше и тем самым перепугать девушку. К тому же он боялся получить отказ. Привыкнув всегда и везде выходить победителем, Филипп неожиданно почувствовал, что это хрупкое невинное создание поколебало его уверенность в себе. Он боялся увидеть, как черты ее прекрасного лица исказятся страхом, а это уже бывало. Сейчас же ему хотелось подольше сохранить выражение счастья, игравшее на очаровательном личике молодой женщины, и ни в коем случае не спугнуть его. Бесценные минуты блаженного покоя столь редки и кратки! К тому же они соответствовали его плану соблазнения юной красавицы: ее надо было приручить, завоевать ее доверие.

Со своей стороны Камиллу охватило всепоглощающее ощущение полноты бытия. Хотя она не смотрела на молодого человека, она всей кожей чувствовала на себе его внимательный взгляд; он больше не пугал ее. Напротив, она наслаждалась им, счастливая от того, что стала объектом столь пристального, но вместе с тем почтительного внимания, удерживавшего его на расстоянии от нее.

Тем не менее она не решалась обернуться и взглянуть на шевалье. Она знала: если обернется и встретит обжигающий взор Филиппа, она не выдержит. Опьяненная свежим утренним воздухом, она прекрасно сознавала, что уединение способствует ослаблению бдительности и может привести к непоправимым последствиям. Поэтому Камилла молча наслаждалась блаженными минутами, счастливая от того, что рядом с ней был Филипп.

Вдали раздался колокольный звон, напомнивший им, что пора возвращаться в Турин. Оседлав коней, они оба медлили, не желая расставаться с этим тихим уголком и с тоской думая о том, что через несколько часов круговорот шумной столичной жизни вновь подхватит и понесет их на своих бурных волнах.

Они завели коней в стойла, затем начистили до блеска сапоги и надели мундиры. Они уже собирались выйти из безлюдной конюшни, когда Филипп удержал ее за руку:

— Подождите!

— Что случилось? — удивленно спросила она, а в сердце ее закралась тревога.

— Ваши волосы! Не можете же вы оставить их в таком беспорядке!

— Боже мой! Вы правы. Надо заплести их в косу. — Она принялась заплетать растрепавшиеся от ветра белокурые локоны, но мятежные прядки беспрестанно выскакивали у нее из пальцев и упорно падали на лоб. — Я так никогда не подберу эти злосчастные волосы, — раздраженно воскликнула она. — Мне нужно хотя бы зеркало.

— Разрешите мне вам помочь, — уверенно заявил шевалье, заходя ей за спину.

И прежде, чем она успела возразить, он начал методично расчесывать пряди фалангами пальцев одной руки, прочно удерживая другой тяжелую золотистую копну волос. Затем тщательно заплел мягкие длинные волосы в косы и завязал их узлом.

Завершив работу, он взял молодую женщину за плечи и повернул к себе лицом, любуясь на творение рук своих. Нежно, с видом знатока он откинул последние непокорные пряди с висков и со лба, тем самым завершая свой труд. Камилла едва заметно вздрагивала под ласковыми прикосновениями ловких пальцев. От белокурой головки взгляд Филиппа перешел на голубые глаза, устремленные на него, а потом на губы девушки. И тотчас же эти коралловые губки, полуоткрытые, позволявшие видеть маленькие перламутровые зубки, неудержимо повлекли его к себе.

Молодой дворянин склонился к ней.

Камилле показалось, что сердце ее сейчас разорвется. Мощная неведомая волна чувств захлестнула ее, и она испугалась.

— Пора ехать! — едва слышно прошептала она, отворачиваясь.

Но Филипп уже находился во власти безудержного желания. Уткнувшись лицом в шею девушки, он покрывал ее страстными поцелуями. Затем, решительно сжав ладонями ее упорно отворачивавшееся лицо, он попытался завладеть ее дрожащими бархатистыми губами, сводившими его с ума.

Камилла почувствовала, как страх ее перерос в настоящую панику. Причиной смутных и яростных чувств, внезапно разбушевавшихся в ее душе, было все: случай в таверне, вольное поведение шевалье с трактирными служанками и придворными дамами, а главное — страстное желание покориться ласкам шевалье. Она хотела оттолкнуть его, но руки ее обессилели и больше не слушались. Не желая соглашаться с тем, что казалось ей неизбежным, и обезумев от отчаяния, она что есть сил истошно закричала:

— Нет!

Изумленный горечью, прозвучавшей в этом крике, равно как и выражением ужаса, исказившим лицо девушки, Филипп выпустил ее, и она, воспользовавшись этим, бегом бросилась от него.

Оставшись один и поборов наконец охватившую его страсть, молодой дворянин закинул голову и горько расхохотался. Боже, какую же он совершил глупость! В одно мгновение, единственным неосторожным движением разрушил все, что упорным трудом созидал в течение прошедшей недели. Нет, гораздо хуже: он пробудил страсть в Камилле, к которой та, совершенно очевидно, еще не готова.

В бессильной ярости Филипп проклинал себя; как он мог забыться, потерять хладнокровие, позволить чувствам восторжествовать над разумом? Оставался один выход: попытаться любой ценой искупить свою вину, извиниться перед невинной красавицей, впервые оказавшейся в объятиях влюбленного в нее мужчины. И он решительно отправился за девушкой. Он нагнал Камиллу, когда та уже почти достигла окраины квартала, где располагались казармы.

— Камилла! — позвал он.

Но она не обернулась, а лишь ускорила шаг. В один прыжок шевалье оказался рядом с ней.

— Камилла, выслушайте меня, — произнес он, беря ее за руку, дабы удержать.

Она быстро вырвала руку:

— Оставьте меня!

— Хорошо, договорились, я больше не дотронусь до вас. Но, ради всего святого, выслушайте меня.

— У меня нет времени, — сухо ответила она, не глядя в его сторону и ускоряя шаг. — Вы разве забыли, что мы участвуем в королевской процессии?

— Нет, не забыл. Но я прошу у вас всего несколько минут. — И, забежав вперед, решительно преградил ей дорогу: — Камилла, поверьте мне, я в отчаянии от того, что произошло. Я просто не понимаю, что на меня нашло, но, поверьте, я сам считаю свое поведение безобразным. И прошу у вас прощения!

Девушка упорно смотрела куда-то вниз и не отвечала.

— Я не должен был вести себя подобным образом, — продолжал д’Амбремон. — Я это прекрасно понимаю и смиренно прошу простить меня.

От таких слов, столь непривычных в устах гордого д’Амбремона, смятение Камиллы только увеличилось, и она упорно продолжала смотреть в землю.

— Взгляните же на меня! — умоляюще попросил шевалье.

Но она оставалась в прежней позе; больше всего она боялась встретить исполненный страсти взгляд Филиппа. Шевалье изнывал от нетерпения:

— Как я могу заслужить ваше прощение? Я должен молить вас на коленях? Вы хотите, чтобы я прямо здесь, посреди улицы, молил вас пощадить меня? Скажите же, я готов на все.

— Ничего такого я не хочу, — поспешно ответила она, не будучи уверенной, что он не шутит, и желая избежать публичного скандала. — Прошу вас, дайте мне спокойно пройти во дворец.

— Как только вы вернете мне свое расположение, я пропущу вас незамедлительно.

— Мы опоздаем.

— Мне на это наплевать.

— Что вы, собственно говоря, от меня хотите? — спросила она, осмелившись наконец поднять глаза. — Вы попытались поцеловать меня, а я отказалась сносить ваши поцелуи; дело закрыто. Оставим все как есть и поторопимся во дворец.

Она продолжила свой путь, однако Филипп не удовлетворился ответом. Он снова нагнал ее:

— Прежде всего, мне хотелось бы убедиться, что вы не станете придавать этой досадной случайности слишком большого значения, и она нисколько не повлияет на наши с вами дружеские отношения.

— Разве для вас это так важно?

— Да.

— Хорошо, — устало согласилась она. — Я вас прощаю, снимаю с вас все обвинения, отпускаю все грехи; но всякий раз, когда вам захочется… Прошу вас только об одном: на будущее найдите себе другую особу, чтобы удовлетворять ваши охотничьи инстинкты. Тем более что в претендентках у вас нет недостатка! И, будьте так любезны, прекратите преследовать меня своими ухаживаниями.

— Договорились, — с некоторым облегчением ответил он, вынужденный довольствоваться сим бледным подобием победы.

Но он прекрасно понимал, что утратил доверие Камиллы и ему понадобится немало времени, чтобы восстановить его и заставить девушку забыть это досадное происшествие. Однако самого худшего ему все же удалось избежать: она согласилась разговаривать с ним!

 

61

Ровно в десять часов король вышел из собора. Одетый необычайно просто, он должен был пешком дойти до церкви Явления Богородицы, помолиться там, потом посетить храм Непорочного Зачатия и вернуться во дворец.

Вокруг монарха на белых конях гарцевали офицеры в парадных красных с золотом мундирах, все из привилегированного Королевского батальона. Следом за ними на многие метры растянулось шествие придворных кавалеров и дам, старательно подражавших королю; замыкали процессию одноместные экипажи и портшезы; в них ехали те, кто не отваживался проделать весь путь пешком.

Городские улицы запрудила нарядная пестрая толпа; солдаты сдерживали зачастую неуемный пыл ликующего народа. Громогласные здравицы в честь Виктора-Амедея то и дело нарушали чинное шествие монарха.

Все дома расцвели яркими красками: окна и двери задрапировали разноцветными тканями, поперек улиц натянули штандарты с цветами короля и города Турина. Праздничная столица ликовала.

Король достиг паперти церкви Явления Богородицы, преклонил колени и начал читать молитву о ниспослании милостей. Толпа вокруг смолкла и замерла в почтительном ожидании: каждый хотел услышать, чего испрашивал у Господа монарх.

Однако среди благоговейно внимавших каждому королевскому слову придворных находилась одна особа, которая никак не могла заставить себя вслушаться в слова суверена и понять, о чем же тот взывает к Всевышнему. Более того, находясь здесь, эта особа явно испытывала невыразимые мучения. Вышеуказанной особой была Камилла.

Как и другие офицеры, она восседала на коне совсем рядом с Филиппом. Д’Амбремон справедливо настоял, чтобы она ехала рядом с ним, ибо она не знала ни пути, по которому проследует батальон, ни условленных остановок. Д’Амбремон, как командир, обязан стать ее проводником. Находиться в непосредственной близости от шевалье после сегодняшнего происшествия стало настоящей пыткой. Она еще не пришла в себя после утренней прогулки, завершившейся столь плачевно. Попытавшись поцеловать ее, д’Амбремон пробудил в ней пылкие и противоречивые чувства, и теперь в ее голове и душе разыгралась целая буря чувств. С одной стороны, тело ее жаждало объятий шевалье; она до сих пор ощущала его пламенные поцелуи, но, с другой стороны, она прекрасно знала, что Филипп действовал подобным образом со всеми женщинами, а ей не хотелось превратиться в очередной экспонат его коллекции.

Вынужденная признаться, что этот несравненный кавалер пробудил в ней страстное желание, она злилась на себя, но ничего не могла поделать. Она называла себя дурой, истеричкой, сумасшедшей… Ничего не помогало: душа и тело рвались к Филиппу. Но стоило ей предположить, что она примет его ухаживания, как все еще больше усложнялось, ибо к этой внутренней борьбе присоединялось еще одно подсознательное чувство — страх.

При одной только мысли, что молодой человек осмелится еще раз поцеловать ее, она сходила с ума — прежде всего, потому, что сама мечтала об этих поцелуях. Она привыкла бояться его грубости, даже жестокости, а теперь обнаружила, что еще больше боится его нежности. Она не сможет сопротивляться его ласкам, окажется в его власти, он станет хозяином положения, и она исполнит все, что он пожелает. И именно это пугало ее более всего. Она не была готова отдаться ему целиком. Она могла уступить ухаживаниям юноши вроде Ги; вряд ли тот ожидал от нее многого: легкие приятные ощущения, несколько минут сердцебиения, беспечное наслаждение без последствий. Но Филипп не удовольствуется малым. Он потребует от нее полного подчинения, заставит ее сдать все крепости, возьмет ее целиком, и душу и тело. А этого Камилла никак не могла допустить: ей не позволяла гордость. Она хотела оставаться хозяйкой самой себя и не принадлежать никому.

Она украдкой любовалась точеным волевым профилем шевалье, его горделивой осанкой, властным и победоносным видом. Кто может устоять перед таким мужчиной, перед его неукротимым темпераментом? Его воля подчиняла себе всех, и, к своему ужасу, Камилла чувствовала, как сладостно покоряться этой воле. Так как же бороться с неумолимым влечением? Она бы убежала за тридевять земель от его колдовских чар. Но об этом нет и речи; она обязана остаться, а значит, испытывать страшные мучения из-за этого невероятного человека, которого она так страстно желала и одновременно столь яростно отталкивала… Наконец король кончил молиться. Процессия двинулась дальше, и Камилла несколько отвлеклась от сердечных терзаний. Но передышка оказалась кратковременной: перед храмом Непорочного Зачатия шествие остановилось, и девушку вновь одолели мучительные сомнения.

Когда же наконец эскорт доставил Виктора-Амедея к его дворцу, у Камиллы был такой изнуренный вид, что Филипп не на шутку встревожился.

— Вам нужно вернуться домой и немного отдохнуть, — заботливо посоветовал он. — Вы мало спали этой ночью.

Она не ответила, но решила последовать его совету: она действительно очень устала. Вернувшись во дворец Ферриньи, девушка тут же залезла в горячую ванну, забылась сном и вскоре проснулась освеженная. Вместе с Зефириной они принялись готовиться к продолжению празднеств; дворцовая кухарка по случаю торжеств приготовила множество сладостей, и подруги усердно воздали им должное.

— Конечно, неразумно есть так много мучного, — проговорила графиня, проглатывая очередное пирожное с черникой, — но сегодняшнее шествие меня изрядно утомило!

— Вы могли следовать за процессией в портшезе.

— К сожалению, нет. У меня слишком много грехов, за которые надо вымолить прощение. Время от времени приходится улаживать разногласия с собственной совестью.

Пока горничная причесывала ее, Камилла наслаждалась изысканными сладостями с миндалем и фруктами.

— Сегодня утром вы так гордо восседали на коне рядом с д’Амбремоном, — небрежно заметила Зефирина. — Еще немного, и вас будут принимать за очаровательного молодого человека.

Девушка тут же насторожилась: интересно, заметила ли графиня, какую внутреннюю борьбу пришлось ей выдержать во время этой процессии… Однако подругу интересовал совсем иной сюжет, и она в свойственной ей слегка бесцеремонной манере быстро перешла к нему:

— Я также заметила неподалеку виконта Ландрупсена… Мне кажется, он по уши влюблен в вас!

Камилла облегченно вздохнула, убедившись, что ее терзания ускользнули от взора проницательной подруги.

— Он просто напускает на себя влюбленный вид. На самом деле мы просто друзья, — ответила она.

— И не больше?

— Честное слово, нет. Кажется, я вас разочаровала?

— Нет, что вы, я так люблю красивые истории про любовь… а из вас получается такая очаровательная пара! Но как вы можете оставаться столь холодной и неприступной, таким очаровательным молодым человеком, наделенным к тому же столькими достоинствами? Если бы он ухаживал за мной, я бы не колебалась.

— А ваш поклонник из Монкальери?

— О! Можно прекрасно закрутить две интриги одновременно! Нужно только все как следует организовать.

Это было сказано с такой беспечностью, что Камилла сначала улыбнулась, а потом весело расхохоталась. Она облачилась в очаровательное платье из легкого муслина бледно-розового цвета; рукава и вырез украшали розовые ленты, но более яркого оттенка, перевитые гирляндами шиповника.

— Вы просто восхитительны! — восторженно воскликнула Зефирина; впрочем, сама она в своем зеленом платье была столь же неотразима. — Предчувствую, что сегодня при виде вас не одно сердце объявит о своей капитуляции.

Наконец, причесанные и в новых ослепительных туалетах, они отправились на спектакль, который давали в саду за королевским дворцом.

Граждане города Турина приготовили различные сценки для увеселения своего монарха. На спектакль пригласили нотаблей и всю городскую знать. По обеим сторонам обширного помоста для зрителей выстроили длинные скамьи. Предполагалось также, что король тоже готовит сюрприз для своих подданных.

Прибыв во дворец, подруги столкнулись нос к носу с д’Амбремоном; тот, казалось, только их и ждал.

— Что вам угодно? — зло спросила Камилла.

Зефирина, удивленная непривычной для подруги резкостью, предпочла удалиться. Она ненавидела сложности любого рода и отнюдь не жаждала общества д’Амбремона, считая его излишне беспокойным и пылким, а значит, не в ее вкусе.

— Вы уже забыли? — ответил Филипп. — Я нахожусь здесь по вашему распоряжению; сегодня утром вы сами приказали мне сопровождать вас на спектакль.

Камилла упала с небес: она совершенно забыла о выигранном ею пари!

— К тому же, — продолжал молодой человек, — я был бы вам весьма признателен, если бы вы обращались ко мне в ином тоне, по крайней мере когда мы находимся в обществе. Подумайте хотя бы о будущем; это избавит нас обоих от множества неприятностей.

Ей совершенно не хотелось пускаться в длительные объяснения, почему она считает себя вправе разговаривать с ним тем тоном, который находит нужным. У нее есть более срочная задача: ей необходимо избавиться от слишком обольстительного офицера, ибо она чувствовала, что второй раз у нее не хватит сил побороть силу волшебных чар. Второго потрясения она не перенесет.

— Филипп… — нерешительно начала она.

Молодой человек едва заметно побледнел, однако тотчас же насмешливо воскликнул:

— Подождите, я кажется догадался, что вы хотите мне сказать: вы решили выбрать себе другого кавалера на сегодняшний вечер.

— Пожалуй, вы правы, так будет лучше.

— А почему, скажите на милость? Вы боитесь, что я снова попытаюсь вас поцеловать? На виду у пяти сотен придворных?

— Нет, речь идет вовсе не об этом, — солгала она. — Мне кажется, я уже обещала Микаэлю…

— Не трудитесь оправдываться, — отрезал шевалье. — Ко мне только что подходил Ландрупсен; он в отчаянии, что вы не выбрали его вашим кавалером. И знаете, о чем он меня попросил? Замолвить за него словечко! Он заметил, что с недавнего времени мы с вами пребываем в довольно неплохих отношениях, отчего он решил, что я могу убедить вас благосклонно принять пылкие признания его благородного сердца.

Камилле показалось, что ее выставили в смешном виде, и она страшно разозлилась на датчанина, ставшего причиной ее дурацкого положения.

— В самом деле, — с горечью произнес Филипп, — зачем заставлять страдать бедного мальчика? Почему бы вам не принять его ухаживаний? Он мечтает жениться на вас, лучшей партии при дворе не найти.

Ошеломленная девушка слушала, как д’Амбремон превозносит достоинства виконта. На миг ей показалось, что взятая им на себя роль свахи в действительности совсем не забавляет его.

— Вы только представьте: стоит вам выйти замуж, как толпа поклонников, которая так раздражает вас, растает словно дым! — саркастически завершил Филипп; он старался говорить покровительственно, однако иногда в голосе его невольно звучала досада.

Так как она по-прежнему хранила молчание, он тоже замолчал и на несколько минут вперился в нее жадным страстным взором. Затем он опустил глаза: очевидно, пытался найти какое-то решение. Окончательно смущенная их взаимным молчанием, Камилла шагнула в сторону в надежде избавиться от общества шевалье, однако он удержал ее, слегка притронувшись к кисти ее руки.

— Камилла, неужели у вас нет ни капли сострадания ко мне? — глухо, почти умоляюще произнес он.

— Зачем вам нужно мое прощение? — наконец спросила она его, невольно взволнованная его серьезным, озабоченным видом. — Обычно вас не волнуют последствия вашего донжуанского поведения.

— Ваш вопрос меня удивляет. Вы же сами постарались как можно скорее загладить свою оплошность в Фор-Барро, даже подарили мне коня в знак нашего примирения; или вы забыли об этом?

И он, лукаво улыбаясь, нежно взглянул на Камиллу; девушка слегка покраснела. Она действительно вспомнила, как ей хотелось поскорее искупить вину за гибель лошади в Фор-Барро и как воспоминание об этом несчастном случае в Савойе мучило ее. Она терзалась до тех пор, пока не нашла замену погибшему коню Филиппа и не добилась прощения за свое преступное небрежение дисциплиной.

— Поэтому я уверен, что вы меня понимаете, — продолжал д’Амбремон. — Разумеется, я не стал бы прилагать столько усилий ради примирения с первой встречной. Вы же для меня значите очень много: вы спасли мне жизнь, подарили великолепную лошадь. И я готов, забыв о собственном самолюбии, смиренно просить вас простить меня и вернуть мне вашу дружбу! Рискуя показаться скучным, я повторяю свою просьбу: простите мой сегодняшний необдуманный поступок и позвольте по-прежнему считать себя вашим другом.

— А где гарантии, что вы снова не поведете себя как сегодня утром? — попыталась она возразить, потрясенная до глубины души речью шевалье.

— У вас есть мое честное слово. Но, чтобы совсем вас успокоить, могу уверить, что этого не случится по гораздо более простой причине: сейчас вы далеко не столь красивы, как сегодня утром!

Но слова его явно противоречили тому восхищенному взору, которым он смотрел на Камиллу, и девушка невольно улыбнулась.

— К тому же, если мое поведение будет переходить границы приличий, вы всегда можете пожаловаться на меня королю. Любовные отношения между офицерами запрещены; он прикажет вздернуть меня на дыбу, а потом запретит появляться при дворе, так что вы избавитесь от меня навсегда! Разве такой гарантии мало для вашего спокойствия?

— О, надеюсь, мне не придется подавать на вас жалобу! Хорошо… Послушайте: я согласна даровать вам свое прощение, но не сейчас. Сначала вам надо доказать искренность и правдивость своих намерений.

— Одним словом, вы хотите поместить меня в чистилище!

— Да, в своем роде. Так что сегодня каждый из нас пойдет своей дорогой. Забудем о дурацком пари, разыщите свою маркизу.

— Как вам угодно… Что ж, не сомневаюсь, Ландрупсен будет просто счастлив! Он решит, что я сумел воздействовать на вас, и припишет мне влияние, которого я на самом деле не имею. А что касается нашего утреннего пари, то я и в самом деле не заслужил наказания. Теперь я могу вам признаться: я сплутовал. Я просто позволил вам выиграть, чтобы посмотреть, чего вы от меня потребуете!

— Жалкий лгун! Это неправда, — взорвалась Камилла, тотчас же позабыв о своем решении вести себя с шевалье ровно и холодно.

А Филипп, весело рассмеявшись, пошел прочь, вполне удовлетворенный результатами их разговора.

 

62

Спектакль смотрелся с интересом. Хороводы детей, наряженных ангелочками, сменяли сценки на религиозные темы, разыгрываемые членами корпораций, затем звучали песнопения в исполнении городских хоралов. Нотабли произносили длинные речи; лакеи разносили прохладительные напитки и сладости; наконец настала очередь для сюрприза, подготовленного королем.

Под звуки фанфар на помост въехало неуклюжее сооружение: огромная повозка, составленная из нескольких крестьянских телег, на которых высились аллегорические фигуры всех континентов — такие, какими их представляли себе европейцы.

Мандарины с длинными косами и тонкими усами символизировали далекий и сказочный Китай. Маленькие негритята, одетые в набедренные повязки с огромными позолоченными кольцами в ушах представляли дикую и неведомую Африку. Что же касается Америки, то ее изображали люди, одетые в костюмы из кожи, украшенные перьями и вооруженные томагавками.

Наряженные в костюмы статисты, поначалу скрытые от глаз зрителей за огромными щитами, внезапно высыпали из повозки и, подпрыгивая и пританцовывая, рассыпались среди зрителей, угощая их сладостями и одаривая безделушками. После того как привилегированные зрители, приглашенные самим королем, насытились этим необычным зрелищем, диковинный экипаж покатил по городским улицам, дабы простой народ также мог принять участие в веселье.

Сидя на скамьях вместе со своими друзьями, Камилла весело наблюдала за удивительным шествием. Она пребывала в отличном настроении; готовность Филиппа любой ценой заслужить ее прощение придала ей новые силы. Тем более что неотразимый шевалье, ослепительно прекрасный в своем парадном мундире, весь вечер находился рядом, не далее как в нескольких метрах от нее. Сейчас он рассеянно отвечал на вопросы какой-то молоденькой женщины, взиравшей на него с нескрываемым обожанием и жадно ловившей каждое его слово.

Камилла почувствовала легкий укол в сердце; она отвернулась к сидевшему справа от нее барону де Бассампьеру; по левую сторону от нее устроился Ландрупсен.

— Итак, вы завтра уезжаете? — обратилась она к старому дворянину.

— Да, пора. Кларисса наверняка уже чувствует себя одиноко. Она с нетерпением ждет вестей о сыне и о вас!

— Поцелуйте ее от моего имени.

— Обязательно. А вы обещайте, что будете осмотрительны и больше не допустите таких оплошностей; о которых мне рассказал его величество.

— Не беспокойтесь, я позабочусь о ней! — уверенно ответил Микаэль; тон его начинал несколько раздражать девушку. После того как д’Амбремон отказался сопровождать ее на спектакль, уступив эту честь датчанину, последний, видимо, решил, что она изменила свое отношение к нему, а значит, ему удастся проложить тропинку к ее сердцу. Камилле пора поставить его на место!

Спектакль завершился, и каждый волен был идти домой или продолжать веселиться: на всех улицах и площадях Турина устраивались различного рода зрелища и увеселения. Праздничные гулянья были в самом разгаре, но Камилла чувствовала себя совершенно разбитой; больше всего ей хотелось вернуться домой и лечь спать.

— Камилла! Идемте с нами! — позвал ее Микаэль. — Не каждый вечер бывает такой праздник. Уверен, мы отлично проведем время…

— Да, присоединяйтесь к нам, — принялся уговаривать ее Бискано; офицеры Королевского батальона решили отправиться в город, дабы с головой окунуться в царящую в городе праздничную атмосферу.

В числе этих офицеров находился и Филипп; Камилла заколебалась: ей не хотелось вновь стать свидетельницей шалостей вполне определенного толка, которые уже не раз приходилось наблюдать.

— Мне кажется, отправляясь на поиски некоторых развлечений, вам самим удобнее находиться исключительно в мужской компании, — заявила она.

— Как вы могли такое подумать! — воскликнул Ландрупсен, беря ее за руку. — Клянусь, наши забавы совершенно невинны; они не оскорбят вашу стыдливость. В любом случае, я не допущу ничего подобного!

Камилла поймала насмешливый взгляд д’Амбремона.

— Если вы согласны идти с нами, — произнес шевалье, — а я вам советую принять наше предложение, игра действительно стоит свеч, — то думаю, вам лучше переодеться: в мужском платье вы будете чувствовать себя свободнее. В уличной толпе вы наверняка испортите ваше очаровательное платье.

— Он прав, — подтвердил Микаэль. — Мы проводим вас до дома, чтобы вы переоделись в офицерскую форму, а потом все вместе отправимся гулять по городским улицам.

Так и сделали. Завернув ненадолго во дворец Ферриньи, веселая ватага направилась в город. Филипп оказался прав: освещенная факелами столица выглядела поистине феерически. На каждом перекрестке стояли музыканты, исполнявшие всем известные мелодии, веселые и зажигательные, от которых всем хотелось танцевать. И никто не лишал себя этого удовольствия: то тут, то там выстраивались цепочки фарандолы; разодетые в праздничные одежды туринцы весело отплясывали котильон, кружились в старинном ригодоне. Народ самозабвенно предавался шумным забавам, стараясь ничего не упустить; люди наслаждались каждой минутой радостного праздника, дабы на следующий день вновь вернуться к однообразным трудам повседневной жизни.

Бродячие торговцы продавали хворост, жареный в горячем оливковом масле; отовсюду доносился запах слегка подгоревшего масла. Один из офицеров угостил Камиллу этим лакомством; до сих пор она не пробовала ничего подобного. Она поделилась с Микаэлем; оба были поражены необычайно пряным вкусом теста.

На одной из улиц офицеры остановились посмотреть на представление в балагане кукольника; куклы исполняли интермедию в древних традициях комедии. Зрители весело смеялись, особенно когда на сцене появился Матамор, персонаж, высмеивавший тщеславных и трусливых военных, жаждущих прославиться любой ценой.

Веселая компания вела себя безупречно, и Камилла успокоилась, решив, что так будет продолжаться до самого конца их вылазки. Вдруг впереди показалась стайка очаровательных юных красоток; девицы шли им навстречу и с нескрываемым восторгом взирали на блистательных офицеров. Самая дерзкая и напористая тотчас же ринулась в атаку, избрав объектом своего нападения прекрасную уроженку Савойи, которую она приняла за очаровательного подростка. К великому смущению Камиллы, она подскочила к ней и, вызывающе выставив вперед пышную грудь, заговорила по-итальянски:

— Эй! Миленький кавалер, не нужна ли тебе подружка?

Товарищи Камиллы прыснули со смеху. И прежде, чем девушка успела сообразить, что ей делать, они шумной ватагой окружили ее и, громко хохоча, принялись осыпать ее весьма недвусмысленными ласками: кто-то нежно поглаживал ее руки, кто-то обнимал за талию, кто-то ласкал ее волосы. При этом все они радостно восклицали:

— Камилл, дорогой, не покидай нас, Камилл, хорошенький ты наш, оставайся с нами, не изменяй нам…

Юные искательницы приключений мгновенно улетучились; они были возмущены и громко поносили сомнительные нравы офицеров короля.

Камилла, изобразив ужас на лице, быстро вырвалась из дружеского круга; на самом деле ее тоже изрядно позабавила шутка ее приятелей, к тому же она окончательно успокоилась, видя, что друзья не собираются в ее присутствии волочиться за девицами. Подобное проявление солидарности, которого она, признаться, совсем не ожидала, было ей необычайно приятно. Она почувствовала, что офицеры безоговорочно приняли ее в свое общество как равную, как своего товарища.

После этого приключения у всей компании разыгрался аппетит, и они решили зайти в одну из многочисленных таверн, чтобы подкрепить силы. В таверне оказалось полно народу, и они с трудом отыскали свободный стол.

Служанки суетились и хлопотали вокруг клиентов, пытаясь обслужить всех сразу. Филипп мечтательно смотрел на Камиллу, и она задалась вопросом, не станет ли он при всех намекать на небольшой эпизод из ее жизни, когда ей пришлось работать служанкой в трактире. Однако шевалье молчал и лишь изредка издалека заговорщически подмигивал ей. Поужинав жареным мясом и запив его молодым вином из Асти, веселая компания не стала задерживаться в задымленной и жаркой харчевне. Силы Камиллы были на исходе, и она высказала желание отправиться домой.

Офицеры дружно отправились провожать ее. Выпитое вино постепенно вскружило им голову; окружив девушку, они весело шагали по улицам, распевая весьма легкомысленные куплеты. Доставив Камиллу домой, они отправились бродить дальше по шумным городским улицам в поисках уже менее целомудренных приключений.

 

63

После праздников жизнь вернулась в свое русло. Каждое утро Камилла совершала прогулку верхом в окрестностях столицы. Известие о том, что девушка ежедневно выезжает Черного Дьявола, мгновенно облетело казармы, и всегда находилось несколько офицеров, жаждущих сопровождать ее.

Камилле никак не удавалось покататься в одиночестве.

К счастью, доступ в казармы и на площадку для выездки был разрешен только военным, поэтому круг ее поклонников на этих прогулках был ограничен; наиболее назойливые придворные воздыхатели, жаждавшие расположения красавицы, исключались из него. Офицеры же Королевского батальона относились к Камилле гораздо более уважительно, особенно во время учений.

Шевалье д’Амбремон первым подавал всем пример: его поведение по отношению к Камилле отличалось безупречной вежливостью. Однако, несмотря на все его старания, Камилла никак не могла забыть того, что произошло между ними, и все время была настороже, готовая в любую минуту побороть собственное волнение, охватившее ее в то злосчастное утро.

Впрочем, эта задача оказалась не из легких. Однажды утром в фехтовальном зале, куда Филипп пригласил ее немного поупражняться, она так разволновалась, что кончик ее рапиры, защищенный наконечником, несколько раз с силой ударил его в грудь в том самом месте, где находилось сердце.

— О! Как вы мстительны! — удивленно воскликнул шевалье и, скривившись от боли, принялся растирать уколотое место. — Позвольте мне сходить за нагрудниками; полагаю, так будет лучше для нас обоих!

Камилле стало стыдно за свое поведение. Она поняла, что не смогла справиться с собой и скрыть смятение, охватывавшее ее всякий раз, когда она оказывалась в обществе Филиппа.

К счастью, переезд на новую квартиру отвлек ее от дум.

Король предоставил в ее распоряжение — что являлось исключительной привилегией — две комнаты в одном крыле королевского дворца. Комнаты были небольшие, однако очень уютные, с высокими потолками, позолоченной гипсовой лепниной на стенах. Расположенная в алькове кровать была задернута шелковым пологом небесно-голубого цвета с белой бахромой. Два широких окна пропускали достаточно света; возле окон стояли два глубоких кресла, обитых голубым бархатом, а между ними маленький столик из светлого полированного дерева. Один угол был обставлен наподобие маленькой столовой: овальный стол и четыре инкрустированных стула. Несколько круглых столиков на одной ножке и низеньких табуретов дополняли обстановку. Паркет устилали два толстых восточных ковра необычайно ярких цветов.

Вторая комната была поменьше, но столь же удобная; она могла служить будуаром или же стать спальней для камеристки. В ней была отгорожена небольшая туалетная комната, а рядом располагалась огромная кладовая для хранения одежды.

Подобные апартаменты король обычно держал для посланников или своих гостей, поэтому они пустовали большую часть времени. Дворцовые слуги наводили в них порядок, и Камилле не надо было тратить время на поиски прислуги. Она вполне могла обходиться единственной камеристкой, которая помогала бы ей одеваться и заботилась бы о ее все более многочисленных туалетах.

Как только Камилла перевезла на новую квартиру все свои платья, она тут же принялась обустраивать по своему вкусу туалетную комнату. Первым делом она купила великолепную сидячую ванну из сверкающей меди; водруженная в самом центре, она заняла собой почти все свободное пространство. Живя у Зефирины, Камилла пристрастилась к горячим ваннам и теперь уже просто не могла себе представить, как сможет обходиться без них; отправляться же к Зефирине каждый раз, когда ей захочется принять ванну, казалось не совсем приличным.

Разумеется, она не могла обставить свою ванную комнату столь же роскошно, как это сделала графиня, ванная у той сверкала позолотой, на полочках стояли великолепные фаянсовые сосуды. Однако ей удалось добиться желаемого комфорта.

Осталось дождаться прибытия Клер, и мадемуазель де Бассампьер могла наконец занять свои новые апартаменты.

Тибор и Клер прибыли в Турин через неделю после отъезда венгра. Девушки крепко обнялись; им надо было столько рассказать друг другу! Камилла тут же повела подругу во дворец показать ее новое жилище и звонко смеялась, видя, как молодая крестьянка восхищенно взирает на роскошное убранство королевского дворца. Она помнила, что еще совсем недавно ее также ослепляли богатство и пышность столичных особняков.

Прежде всего она позаботилась о том, чтобы подобрать для Клер соответствующий гардероб. Они вместе выбирали наряды, подходящие для ее нового звания. У молодой крестьянки оказались весьма строгие вкусы, и она отдавала предпочтение скромным платьям. Клер боялась привлекать к себе внимание слишком пышными туалетами, и Камилле с трудом удалось уговорить ее выбирать наряды не только серого цвета.

Дворцовая горничная объяснила Клер, в чем заключается работа, показала, как следует одевать знатную даму и следить за ее нарядами. Девушке пришлись по вкусу ее новые обязанности; хотя она и предпочитала исключительно простые темные платья, ей необычайно нравились ослепительные туалеты Камиллы, и она с удовольствием занималась ими. Когда она чистила и развешивала платья, ей казалось, что она играет в красивые куклы.

В маленькой спальне она без труда разместила все свои сокровища; ее комната казалась ей достойной самой королевы. Клер переполняла благодарность к Камилле. Не избалованная жизнью девушка понимала, что ей необычайно повезло: если бы она не встретила Камиллу, то вряд ли вырвалась из своей деревни.

Как только Камилле удавалось улучить свободную минуту, она убегала из казармы или из дворца и вместе с подругой отправлялась бродить по городу. Ей хотелось самой показать Клер Турин. Эти прогулки сопровождались беспрерывным смехом: как только девушки оставались вдвоем, они всегда находили повод посмеяться.

Во дворце Клер познакомилась со своими товарками; они встретили ее дружелюбно и с удовольствием делились с ней секретами своего ремесла. Камилла заставила Клер взять имя отца, и теперь юная уроженка Савойи именовалась мадемуазель де Сент-Альбан. Хотя Клер было противно называться именем ненавистного ей человека, она склонилась перед волей Камиллы, которая отныне стала для нее не только подругой, но и госпожой. К тому же она сознавала, что Камилла, принуждая ее взять имя отца, заботилась о ней самой: с дворянской фамилией легче завоевать положение при дворе.

Поклонники мадемуазель де Бассампьер тотчас заметили, что теперь предмет их обожания часто сопровождает камеристка, чья красота столь же ослепительна, как и очарование ее госпожи. Камилла быстро расставила все по местам, заявив во всеуслышание, что ее камеристка вполне достойная и благоразумная особа. Однако, несмотря на это, многие из поклонников, Камиллы решили добиться расположения хотя бы камеристки, раз уж госпожа совершенно недоступна. Их поведение страшно смущало Клер, еще не умевшую незаметно, но решительно давать отпор назойливым ухажерам.

Не прошло и недели со дня приезда юной крестьянки в Турин, как с ней случилась весьма неприятная история. Камилла отправилась упражняться в фехтовальный зал, договорившись с Клер встретиться возле малого выхода из дворца. Они вместе собирались навестить Пьера. Клер испытывала глубокую симпатию к карлику: они оба родились в Савойе, оба выросли в деревне среди простых крестьян. Их также сближала любовь к Камилле.

Чтобы добраться до места встречи, Клер предстояло миновать длинные анфилады дворцовых комнат, где она пока что чувствовала себя не очень уверенно. Девушка решила отправиться самой безлюдной дорогой, уверенная, что никого не встретит на своем пути, как вдруг впереди увидела мужчину; тот решительным шагом направлялся к ней.

Не зная его имени, она уже встречалась с ним во дворце: он не раз пытался за ней ухаживать. Печать порока, лежавшая на лице этого вельможи, вызывала отвращение у Клер. Когда он пытался с ней заговорить, она делала вид, что не слышит, старалась вообще не замечать его.

— А вот и вы, моя красотка, как всегда, печальны, но на этот раз в полном одиночестве, — преувеличенно любезно произнес он.

Клер не ответила и только презрительно взглянула в его сторону. Но он не обратил внимания на отнюдь не дружелюбный взор и, преградив ей дорогу, ярко накрашенными губами прошипел:

— Я знаю массу способов развеять унылых красоток!

— Извините, сударь, но я тороплюсь, — ответила Клер, пытаясь пройти.

Внезапно вельможа бросился на нее и схватил за талию. Клер еще не успела сообразить, что происходит, а насильник уже волок ее в маленький темный закуток под лестницей. Намерения его были очевидны: он силой хотел получить то, чего не мог добиться по доброй воле!

Клер принялась кричать и отбиваться, однако коридор оставался пуст, вокруг никого, никто не слышал ее криков.

Тем временем Камилла в сопровождении Ландрупсена, Бискано и д’Амбремона неспешно направлялась к месту свидания. Прибыв к выходу, она обнаружила, что подруги нет.

— Странно! — воскликнула она. — Клер должна уже быть на месте, она не имеет привычки опаздывать.

— Возможно, она пришла и, не застав вас, сама отправилась к вашему студенту, — ответил Микаэль.

— О, нет. Она бы непременно подождала меня. Лучше я поднимусь к себе: может быть, она ждет меня дома. Только бы она не заблудилась в дворцовых переходах — их так много, и все они так похожи друг на друга!

— Не волнуйтесь, не у всех же полностью отсутствует чувство ориентации, как у вас, — ехидно заметил д’Амбремон.

Обеспокоенная отсутствием Клер, Камилла пропустила насмешку мимо ушей и, сопровождаемая виконтом, направилась в свои апартаменты, в то время как Бискано и д’Амбремон пошли к другому выходу — на тот случай, если девушка действительно заблудилась и вышла в другом крыле дворца. Камилла и Микаэль свернули в галерею; внезапно внимание их привлек необычный шум, доносившийся из встроенного стенного шкафа.

Почувствовав недоброе, девушка бросилась к стене и распахнула дверцы; ее подруга из последних сил вырывалась из объятий негодяя, уже наполовину сорвавшего с нее платье. Удивленный столь неожиданным вторжением, мужчина выпустил свою добычу и, бешено сверкая глазами, уставился на двух офицеров.

— Вы нам мешаете, — надменно произнес он, ибо изумленные молодые люди не двигались с места, брезгливо взирая на насильника. — Извольте следовать своим путем и не мешайте нашим развлечениям.

Камилла не выдержала. Схватив подругу за руку, она буквально швырнула ее в объятия Ландрупсена.

— Микаэль, — сквозь зубы произнесла она, — позаботьтесь о ней. — В душе Камиллы закипал гнев.

Отличающийся рыцарством виконт тотчас же снял с себя камзол и накинул его на обнаженные плечи юной крестьянки; несколькими тихими ласковыми словами привел в чувство перепуганную девушку.

— Что вы себе позволяете? — надменно воскликнул незнакомец.

Камилла просто кипела от ярости. Ее ясный взор помутился, глаза налились кровью, она свирепо взирала на гнусного развратника.

— Грязная свинья! — воскликнула она, обнажая шпагу. — Сейчас ты мне за это заплатишь!

Мужчина также выхватил шпагу; начался поединок — жестокий и беспощадный.

После первых же ударов, которыми обменялись противники, Микаэль понял, что оба настроены решительно. Клер, с трудом опомнившаяся от только что пережитого потрясения, теперь страшно волновалась за подругу и дрожала словно осиновый лист. Прижавшись к широкой груди датчанина, она судорожно вцепилась в него, и, чтобы успокоить девушку, виконту пришлось обнять ее. Однако он не меньше ее тревожился за исход поединка, тем более что сам не имел возможности вмешаться.

Через несколько минут в конце коридора показались Бискано и д’Амбремон; не найдя никого у другого выхода из дворца, они решили вернуться и выяснить, что же все-таки случилось. Услышав звон клинков, они бросились вперед и увидели Камиллу, яростно наступавшую на своего противника.

— Что здесь происходит? — голосом командира спросил Филипп. — Камилла, что все это значит?

— Вас это не касается! — глухо обронила девушка, не спуская глаз со своего противника.

В нескольких словах Ландрупсен объяснил товарищам, что произошло.

— Вы грязный негодяй, — с отвращением воскликнул Бискано, обернувшись к противнику Камиллы. — Ваше гнусное поведение порочит честь всего дворянства!

Филипп тоже был возмущен поступком незнакомца. Хотя он и прославился как заядлый ловелас, однако никогда не пытался взять силой тех редких женщин, которые отказывали ему, ибо всегда знал, что кругом полно жаждущих его объятий.

Единственной женщиной, которую он попытался изнасиловать, была Камилла, однако той злосчастной попытке предшествовал целый ряд обстоятельств, и они если и не извиняли его поступок, то по крайней мере объясняли его: он думал, что имеет дело с девицей легкого поведения, дерзнувшем насмехаться над ним, и считал, что она вполне заслуживала наказания.

Итак, кроме того досадного недоразумения, в своих отношениях с женщинами шевалье никогда не прибегал к крайним мерам, чтобы достичь поставленной цели. Он не понимал, зачем нужно силой добиваться благосклонности женщины, когда для этого существует множество иных безотказных способов.

Однако, каковы бы ни были его чувства, по долгу службы он обязан тотчас же прекратить дуэль. Д’Амбремон испытывал живейшее презрение к негодяю, осмелившемуся напасть на такую благонравную девицу, как Клер. Мерзавец заслужил наказание. Как старший офицер он обязан вмешаться, пока не случилось непоправимого. Сложность состояла в том, что поединок происходил столь яростно и стремительно, что остановить или развести противников не было никакой возможности.

Повернувшись к Камилле, он встретился с ее суровым, непреклонным взором, в котором читалось лишь одно желание: покарать насильника, осмелившегося причинить зло ее подруге.

— Камилла! — воскликнул он. — Прекратите поединок. Если вы убьете негодяя, вам придется отвечать по всей строгости устава. Зачем вам это? Поверьте, для него слишком большая честь пасть от вашей руки. Оставьте его!

— И речи быть не может! — воскликнула девушка, делая резкий выпад снизу.

Противник был ловок и отбил атаку.

— Если вы сейчас же не прекратите драться, я арестую вас обоих. Король строго запретил дуэли! — в последний раз пригрозил шевалье; однако угрозы его не подействовали. — Бискано! — отчаявшись добиться повиновения от дуэлянтов, воскликнул д’Амбремон. — Давайте остановим их!

Именно в эту минуту Камилла поняла, что пора наконец покончить со своим врагом. Используя секретный прием Тибора, она нанесла ему укол в руку, в последний миг решив сохранить противнику жизнь. В конце концов, так даже лучше: пусть он станет живым примером для тех, кто еще питает надежды силой завоевать расположение Клер. Каждого, кто осмелится приблизиться к ней с недобрыми намерениями, ждет заслуженное наказание.

Вельможа вскрикнул от боли и выпустил из рук шпагу.

— Мы еще встретимся, — яростно воскликнул он, отступая. — Я ничего не забываю, и отомщу вам, будьте уверены.

Бледная, тяжело переводя дыхание, Камилла с видом глубочайшего презрения смотрела вслед убегавшему негодяю. Затем подошла к Клер и нежно обняла ее.

— Пойдем, — произнесла она, — тебе надо отдохнуть.

— Капитан де Бассампьер! — властно позвал Филипп. — Ландрупсен и Бискано проводят мадемуазель к ней в комнату. Мне надо поговорить с вами.

Выражение лица шевалье не предвещало ничего хорошего, однако девушка подчинилась его требованию. Подождав, пока Клер и сопровождавшие ее дворяне отошли достаточно далеко, д’Амбремон заговорил менее сурово.

— Камилла, вы отдаете себе отчет в том, что опять подвергаете себя совершенно неоправданному риску? — он с трудом скрывал только что пережитое им волнение.

Она встрепенулась:

— Как? Вы считаете, я должна была отпустить мерзавца с миром? Полагаете, он не заслужил этот маленький урок? Впрочем, возможно, вам его поведение не показалось предосудительным, ведь вы, кажется, считаете насилие над женщиной в порядке вещей.

Возмущенная Камилла уже не думала, что говорит. Внезапно она умолкла — удар попал в цель. Филипп изменился в лице, словно его ударили хлыстом. Растерявшись, Камилла смотрела, какая мучительная борьба происходит в душе шевалье. Прошло довольно много времени, пока д’Амбремон сумел взять себя в руки.

— Хотя у вас есть основания думать так, — медленно начал он, глядя прямо в глаза Камилле, — хочу вас заверить, что не имею привычки применять насилие по отношению к женщинам. Более того, я нахожу подобное поведение возмутительным. Но я не могу согласиться с тем, что вы рискуете жизнью ради того, чтобы покарать какого-то ничтожного мерзавца. К счастью, сегодня ваша выходка закончилась благополучно. Но только пока. Как вам известно, дуэли запрещены; к тому же король поручил мне докладывать ему о всех ваших военных подвигах. Как вы думаете, что скажет его величество, узнав о вашем геройстве?

— Исполняйте свой долг и ни о чем не думайте. Я готова отвечать за свои поступки, — нарочито уверенно ответила Камилла.

Сейчас она больше всего боялась, что он заметит, как она вздрогнула, представив себе, как разгневается дед, узнав о ее новой выходке.

— О, какой отважный паладин! — с иронией, которая, однако, не смогла полностью скрыть прозвучавшую в его голосе нежность, воскликнул Филипп. — Что ж, вынужден признаться, я не разделяю вашей беспечности. И мысль о том, что вы подвергнетесь дисциплинарному взысканию, отнюдь не радует.

Филипп смотрел на нее насмешливо и одновременно удивительно ласково. Трепещущая от возбуждения Камилла не могла отвести взгляд от глубоких темных глаз шевалье, которые, казалось, видели все, что творилось у нее в душе.

— Что же делать? — едва слышно прошептала она.

— Полагаю, мы полностью можем положиться на скромность Бискано и Ландрупсена. Остается этот негодяй… Если он заговорит, все пропало. Но он, скорее всего, будет молчать: вряд ли станет хвастаться, что получил свою рану в поединке, причиной которого стало его неуважительное обращение с женщиной; подобные подвиги не украшают мужчину. Поэтому, моя красавица, мне кажется, что нам можно не беспокоить короля!

Камилла подумала, что следовало бы возмутиться, когда Филипп столь непочтительно назвал ее «моя красавица». Но воля ее словно оцепенела: наверное, сказалась смертельная усталость, внезапно охватившая ее и сменившая напряжение боя; впрочем, скорее всего, — причиной тому было присутствие рядом Филиппа, не спускавшего с нее своего колдовского взора. Сделав над собой невероятное усилие, она стряхнула с себя его чары и с вызовом произнесла:

— И чего же вы потребуете от меня в обмен на ваше великодушие? — Голос ее прозвучал горько и зло.

Филипп восхищенным взглядом окинул очаровательную упрямицу: высокий лоб, хорошенький носик, рот, притягивавший его словно магнит. Почувствовав, как знакомая горячая волна начинает захлестывать его, он быстро опустил глаза, чтобы не видеть этих неумолимо влекущих к себе губ.

Любой ценой он обязан побороть яростное желание. Справившись с собой, он слегка улыбнулся и ответил:

— Я прошу только об одном — сопровождать меня в поездке по альпийским крепостям; через неделю я отправляюсь в Экзиль и Фенестрель. Однако не поймите это как требование; речь идет всего лишь о приглашении, и вы вольны отказаться от него.

Камилла широко раскрыла глаза; в них светилась безудержная радость. Она давно мечтала познакомиться с настоящей воинской жизнью, побывать в отдаленных гарнизонах, расположенных на границе Пьемонта и Савойи. Она знала, что д’Амбремон и еще один отобранный им офицер должны отправиться туда в летнюю инспекционную поездку; однако она даже не мечтала, что шевалье выберет ее. Желая убедиться, что она правильно поняла его слова, она скептически произнесла:

— Значит, вы предлагаете мне поехать с вами?

— Да, если, конечно, вас это устраивает. Не думайте, что ваш отказ оскорбит меня и я тотчас побегу рассказывать королю о вашем поединке. Вы вольны принять или отклонить мое приглашение; поступайте как вам угодно.

— О, Филипп! — взволнованно прошептала она. — Я обязательно поеду, не сомневайтесь. Поверьте, я очень рада и считаю это большой честью.

От этих слов сердце д’Амбремона бешено забилось; для него они прозвучали почти как «я буду вашей». Камилла приняла его приглашение, ни на секунду не задумавшись! Это была величайшая победа. Отныне все остальное казалось ему очень простым!