64

Обычно д’Амбремон сам назначал офицеров для инспекционной поездки, однако сейчас он решил представить свою кандидатуру на утверждение королю. Монарх был удивлен его выбором: ему по-прежнему казалось, что между Камиллой и д’Амбремоном существует своего рода соперничество. Однако, зная абсолютную преданность долгу молодого дворянина, Виктор-Амедей приписал такой странный выбор искреннему желанию шевалье исполнить порученную ему миссию и сделать из девушки образцового офицера.

Король вызвал Камиллу и спросил ее, что она думает об этом назначении.

— Полковник д’Амбремон хочет, чтобы вы сопровождали его в поездке по крепостям Экзиль и Фенестрель, — начал он.

— Да, он говорил мне об этом.

— И что вы на это скажете?

— Я подчиняюсь приказу, сир, — притворяясь равнодушной, ответила она.

— Но вас не утомит такая поездка? Не покажется она вам слишком скучной? Вы же знаете, я не хочу принуждать вас, а шевалье готов назначить на ваше место другого офицера.

— О нет, сир! — воскликнула она, не в силах долее скрывать свою радость перед предстоящим путешествием. — Я очень довольна, что мне придется сопровождать Филиппа в его поездке по гарнизонам.

— А мне казалось, что вы с ним находитесь в достаточно натянутых отношениях!

Камилла опустила голову; да, в определенной степени король прав. Но боялась она совсем другого: чтобы их отношения не стали слишком близкими!

— Да, разумеется, мы нередко расходимся во мнениях, — согласилась она. — Однако мне очень хочется увидеть альпийские крепости, и я думаю, такая поездка будет мне полезна. К тому же я знаю, д’Амбремон — один из ваших лучших офицеров, и, даже если он иногда бывает излишне суров, мне есть чему поучиться у него. Он неукоснительно соблюдает свои обязанности и являет собой образец воинской дисциплины, к которой мне так сложно привыкнуть…

— Вы правы, я рад, что вы не обольщаетесь и умеете видеть собственные недостатки. Вы правы также относительно д’Амбремона: он не только выдающийся воин, но и один из самых верных моих подданных. Я полностью ему доверяю… Что ж, согласен, вы будете сопровождать его в инспекционной поездке. Полагаю, что подобное путешествие полезно для будущей государыни. — Затем король вызвал Филиппа, чтобы подтвердить ему свое согласие и дать необходимые распоряжения:

— Итак, в этот раз в поездке в Альпы вас будет сопровождать мадемуазель де Бассампьер. Я настоятельно прошу вас бдительно охранять ее и сдерживать ее бесстрашный характер. Сурово карайте малейшее нарушение дисциплины с ее стороны. Вернувшись, вы представите мне подробный отчет о ее поведении.

— Хорошо, сир.

— И еще: на выполнение поручения я даю вам неделю. Не задерживайтесь в дороге; если не вернетесь к назначенному сроку, я буду считать, что с вами что-то случилось и предприму соответствующие меры.

— Мне кажется, что неделя — слишком короткий срок.

— У вас не будет времени для дорожных развлечений, только и всего; для того чтобы съездить туда и обратно, этого времени больше чем достаточно. Я не хочу, чтобы мадемуазель де Бассампьер считала эту поездку увеселительной прогулкой.

Филипп подумал, что воистину драконовские условия, поставленные ему монархом, отнюдь не облегчают его задачу, однако был вынужден склониться перед королевской волей.

Когда согласие короля было получено, Камилла заторопилась с отъездом; она хотела наконец добраться до настоящих военных крепостей. Она давно мечтала познакомиться с жизнью пограничного гарнизона, очутиться среди суровых командиров и испытанных в боях солдат. До сих пор ей были известны только обязанности офицеров королевского полка, то есть элиты королевской армии, и она совершенно не представляла, как живет подлинная, боевая армия, каким суровым, даже жестоким правилам приходится подчиняться воинам. Только в общении с этими людьми она сможет наконец понять, получится ли из нее когда-нибудь настоящий солдат.

Ничем не связанная, Камилла рвалась в путь. Единственной ее заботой была Клер: девушка оставалась в Турине одна, и Камилла опасалась за нее. Надо непременно найти кого-нибудь, кто бы смог опекать ее. Разумеется, рядом оставались Тибор и Пьер, а также старый граф де Ферриньи, на которого она могла полностью положиться; однако вряд ли они смогут защитить хорошенькую камеристку, если какой-нибудь вельможный негодяй снова осмелится покуситься на ее честь.

Камилла решила обратиться к дворянину, обладавшему всеми необходимыми качествами, дабы служить гарантом безопасности Клер, а, именно: мужеством, верностью, кристальной честью; к тому же он был на удивление приятен в обращении, а известно, что, когда речь заходит о женщине, последнее качество никогда не бывает лишним. Таким человеком был виконт Ландрупсен.

Девушка знала, что, если она попросит его оказать ей любезность и взять под свою опеку Клер, датчанин сделает все возможное. Виконт — прекрасный фехтовальщик; этого достаточно, чтобы заставить призадуматься всех, кому пришло бы в голову приударить за камеристкой. К тому же Камилла заметила, что молодой человек отнюдь не бесстрастно взирал на Клер; возможно, он пока сам этого не сознавал, но девушка явно нравилась ему. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, подобное обстоятельство могло бы стать препятствием для исполнения поручения Камиллы, но Микаэль отличался редкостным благородством и великодушием. Что бы ни случилось, он никогда не посмеет недостойно повести себя с женщиной.

Осталось только убедить Клер принять датчанина в качестве телохранителя.

— Лучшего решения нам не найти, — сказала ей Камилла. — Я знаю, что ты презираешь аристократов и твое отвращение к ним после той гнусной попытки изнасилования еще больше возросло. Но Микаэль совсем другой; он человек чести и верный друг.

— Мне очень хочется верить вам, но я все равно не могу чувствовать себя уверенно.

— Послушай, на то время, пока я буду в отъезде, ты переберешься во дворец Ферриньи. Ландрупсен поступает в твое распоряжение, станет сопровождать тебя. Тебе останется только попросить его — он с радостью выполнит любую твою просьбу. Все остальное время тебя никто не будет беспокоить. Во всяком случае, признайся честно, он очень привлекательный как мужчина! — Это правда. Он удивительно милый офицер.

— Поверь мне, чем ближе ты с ним познакомишься, тем выше станешь его ценить. К нему совершенно невозможно относиться с предубеждением.

— А разве он не влюблен в вас?

— Ему так кажется. Но на самом деле это не так.

— А вы сами что о нем думаете? Говорят, он просил вашей руки…

— Но этого недостаточно, чтобы полюбить! И хотя он самый нежный и деликатный из мужчин, я никогда не вздрагивала от его прикосновений.

— Неужели?

— Именно. Этого нельзя объяснить, это или есть или нет. Если бы мне взбрело в голову полюбить его, то только для того, чтобы сделать ему приятное; он так мил! Но нельзя любить по приказу.

— Увы! — мечтательно вздохнула Клер.

Успокоившись относительно устройства подруги, Камилла окончательно отрешилась от всех текущих забот и принялась готовиться к путешествию. На самом деле сборы ее были недолги. Из огромной кучи нарядов предстояло отобрать самое необходимое. С собой можно взять только очень немного: сорочку на смену, некоторые предметы туалета… Тем более что Экзиль находится всего в сутках езды от Турина, а в крепости офицеры наверняка найдут все, что требуется путешественникам.

Когда беззаботный восторг по поводу предстоящего путешествия постепенно утих, девушка наконец осознала, что всю дорогу она проведет наедине с Филиппом, а значит, окажется полностью в его власти. Сначала эта мысль встревожила ее, но постепенно она успокоилась. Тем более что отступать уже поздно; ей оставалось только быть все время настороже и при малейшей опасности дать достойный отпор шевалье. К тому же речь шла об инспекторской поездке; д’Амбремон всегда был сторонником строжайшей военной дисциплины, поэтому вряд ли станет навязывать ей свои ухаживания во время исполнения служебных обязанностей.

Камилла призналась себе, что после того злосчастного утра, когда Филипп захотел поцеловать ее, поведение его по отношению к ней стало безукоризненным. Может быть, он действительно говорил искренне, когда убеждал, что на него нашло некое затмение? Во всяком случае, временами она начинала этому верить, ибо с тех пор он выказывал ей исключительно сдержанные дружеские чувства.

Однако девушка чувствовала, что Филипп постоянно наблюдает за ней. Может быть, ощущение это возникало от того, что, где бы она ни находилась, он непременно оказывался неподалеку, а когда Камилла украдкой бросала взор в его сторону, она постоянно встречала его пристальный взгляд, выражение которого не могла определить. Иногда она пыталась убедить себя, что всему виной ее собственное воображение; Филипп следит за ней просто потому, что это ему поручил король.

Но, как бы там ни было, она решила ни на секунду не расслабляться — не только для того, чтобы держать на расстоянии обворожительного шевалье, но, прежде всего, чтобы самой не поддаться его обаянию.

 

65

Наконец настал день отъезда; ранним утром Камилла со смешанным чувством радости и страха направилась в конюшню. Филипп еще не пришел.

Она оседлала Черного Дьявола, подождала немного, затем, чтобы не терять времени, оседлала Персеваля, беспрерывно задаваясь вопросом, что могло задержать всегда пунктуального д’Амбремона.

Она вывела обоих коней на улицу, надеясь издалека увидеть шевалье.

Через несколько минут появился Филипп, явно чем-то недовольный.

— Я, кажется, сказал, что зайду за вами! — воскликнул он.

Камилла с досады закусила губу; она совершенно забыла об этом.

— Прошу меня извинить, — смущено пробормотала она. — Ваши слова совершено вылетели у меня из головы. Я так торопилась уехать…

— Это неважно. Главное, что вы здесь. Но в дальнейшем извольте быть более внимательной, так как отсутствие согласованности в наших действиях в иных обстоятельствах может повлечь за собой нежелательные последствия.

— Обещаю вам, — кивнула она.

— Я вижу, обе лошади готовы: считайте, что вы искупили свою рассеянность. Итак, в путь!

Разумеется, шевалье не стал уточнять, какие чувства охватили его, когда, прибыв к Камилле, он нашел пустую квартиру. Клер уже перебралась во дворец Ферриньи, а Камилла с утра выехала в казарму. Таким образом, никто не мог ему сказать ничего определенного, и Филипп внезапно испугался, что девушка передумала и не поедет с ним. Он считал ее вполне способной в последнюю минуту изменить решение и сбежать, испугавшись остаться с ним один на один; Камилла такая непредсказуемая и порывистая! Ее взрывной характер всегда доставлял ему немало хлопот как командиру, сейчас же мысль о том, что его мечты о предстоящем путешествии наедине с Камиллой грозят разлететься в прах, была для него совершенно невыносима. Этим объяснялось его мрачное настроение, в котором он прибыл в конюшню.

К счастью, девушка оказалась на месте и послушно ожидала его посреди двора. Она даже оседлала Персеваля, что свидетельствовало о ее желании поскорее тронуться в путь. Открывшаяся его глазам картина успокоила его. Конечно, он выговорил Камилле, однако сделал это исключительно по долгу старшего офицера, роль которого ему приходилось неукоснительно исполнять. Но в эту минуту он с трудом скрывал свою радость — наконец-то он останется наедине с Камиллой и ему больше не придется опасаться назойливой когорты воздыхателей, постоянно следующей по пятам за прекрасной амазонкой. Пока они добирались до дороги, ведущей в сторону Сюзы, он постоянно смотрел в ее сторону, наслаждаясь видом ее чуть-чуть припухших от слишком короткой ночи глаз, безупречной прически, свидетельствующей о стремлении исполнять требования воинской дисциплины, серьезного и сосредоточенного выражения ее лица.

Очевидно, мадемуазель де Бассампьер пребывала в прекрасном расположении духа! Филипп знал, что в первый день не имеет права даже намекнуть на возможность их сближения. Расстояние, разделявшее их, все еще велико, а дорога от Сюза до Экзиля утомительна; надо экономить силы.

По общему согласию, они решили ехать на собственных лошадях и не пользоваться королевскими подставами. Этим они получали большую свободу маневра, однако вынуждены были сами заботиться о животных и делать частые остановки. Д’Амбремон надеялся, что за время этих кратких стоянок он постепенно сумеет приручить Камиллу и исподволь, не пугая ее, постепенно завоюет ее доверие, позволяющее ему перейти в нежное наступление.

Поставленная им задача оказалась не из легких. Стоило им остановиться, как девушка с ходу принималась расспрашивать шевалье о гарнизонах, о порядках в них, об их истории. Ее безграничное любопытство забавляло Филиппа. Он прекрасно видел страх Камиллы перед внезапно воцарявшейся между ними тишиной и в душе смеялся над той поспешностью, с которой девушка мгновенно принималась задавать ему все новые и новые вопросы, касавшиеся военного дела и военной карьеры.

Он делал вид, что не понимает ее уловки, и все время держался от нее на почтительном расстоянии, опасаясь в первый же день испугать свою очаровательную спутницу. Она должна привыкнуть к нему, привыкнуть, что с ней рядом находится мужчина. Впрочем, одно только присутствие Камиллы уже наполняло его неизъяснимым блаженством; он наслаждался их уединением, ему казалось, что она отчасти принадлежит ему. И вот, во время очередной остановки для отдыха и еды, он направился к ней с твердым намерением разбить лед их официальных отношений:

— Пора подкрепить наши силы. Надеюсь, вы окажете мне честь отобедать вместе со мной?

— Конечно! — слишком быстро ответила она, тем самым выдав свое смущение.

Отойдя как можно дальше от шевалье, Камилла села; однако минутой позже Филипп опустился на землю радом с ней и спокойно начал раскладывать припасы.

— Вам следует немного отдохнуть после утомительной дороги; сегодня утром мы проделали с вами немалый путь, — произнес он, видя, что она вскочила и собирается есть стоя. — А впереди еще долгое путешествие.

Девушка колебалась; вокруг все дышало спокойствием и безмятежностью, над густой шелковистой травой возвышались тенистые деревья. Поэтому она решила, что садиться рядом с Филиппом слишком опасно, и устроилась в стороне. Ее маневр не ускользнул от офицера, и, не сдержавшись, он ехидно заметил:

— О, как вы далеко ушли! Еще пару шагов в сторону — и я решу, что вы боитесь меня.

Камилла поняла, что она действительно выглядит смешной, и тут же изобрела первое попавшееся объяснение:

— Здесь трава гораздо мягче.

— В таком случае позвольте и мне устроиться там же.

Теперь у нее не было причин протестовать, и с замиранием сердца она смотрела, как Филипп приблизился и сел совсем рядом с ней. Он неспешно поел, а потом, растянувшись во весь свой высокий рост на мягкой траве, оперся на локоть и принялся смотреть в сторону Альп. Камилле кусок не шел в горло; она сидела, уставившись в землю, и страшно боялась встретиться взглядом с Филиппом.

Но, казалось, он вовсе не интересовался ею; внимание его было целиком приковано к горам. Камилла, стараясь не дышать, украдкой наблюдала за ним. Она впервые видела Филиппа так близко, в таком непривычном положении — вытянувшимся на земле, молчаливым и умиротворенным. Лежа, он казался еще выше. Девушка рассеянно перебирала упавшие на землю крошки; так как шевалье явно не собирался начинать разговор, она первой нарушила тишину.

— Какое величественное зрелище! — тихо проговорила она. — Никогда не устаешь любоваться горами.

— Вы правы, — согласился шевалье, продолжая созерцать раскинувшийся перед ними пейзаж. — Помню, когда я жил в Версале, мне не хватало именно этих вершин — вечных и всегда неведомых. А там вокруг одни унылые равнины!

Камилла удивилась:

— Вы бывали в Версале?

— Ну да. Несколько лет назад. Впрочем, моя мать и брат и сейчас живут там.

Девушка оживилась, совершенно позабыв о своем смущении! Она внезапно осознала, что почти ничего не знает ни о прошлом д’Амбремона, ни о его семье. Он никогда не рассказывал ни о себе, ни о своей жизни.

— А почему вы не остались с ними? — спросила она.

— Я вам уже ответил: мне не хватало гор.

— Но ведь вы родились не в этих краях?

— Нет, но здесь прошло мое детство. Я прекрасно знаю Савойю, мне здесь хорошо.

— А разве вам не хотелось бы жить вместе со своей семьей?

Некоторое время взор шевалье продолжал блуждать где-то вдалеке, потом Филипп обернулся к собеседнице:

— Семья прекрасно обходится без меня… А я не могу жить в Версале, там мне не хватает воздуха — во всех смыслах. Вы не представляете себе, каково существование скромного дворянина при дворе короля Франции. Чтобы чего-нибудь добиться, нужно или обладать несметным состоянием, или иметь громкое имя. Там все продается; командование армией находится в руках мальчишек; повсюду можно встретить капитанов двенадцати-тринадцати лет: родители сумели купить для них полк. Отвага и доблесть ничего не значат, и те, кто еще почитают эти качества, не имеют успеха в гостиных.

— Какую грустную картину вы нарисовали!

— Увы, это правда. Поэтому я и решил перебраться в Пьемонт. Здесь король предоставляет шанс каждому, кто готов честно ему служить, невзирая на титулы и состояния. Почести достаются самому отважному и преданному, а не самому богатому и титулованному. Мне кажется, что его величество не очень-то доверяет надменным вельможам; во всяком случае в его глазах качества человека имеют большее значение, нежели древность его происхождения. Это великий монарх и исключительный человек, и я горжусь тем, что состою у него на службе.

— Но жизнь в Версале должна иметь и свои притягательные стороны! Говорят, там устраивают поистине феерические празднества и удивительные зрелища.

— Действительно, Людовик XV тратит огромные суммы на развлечения, так же поступал и регент. Поводов развлечься такое множество, что большинство придворных, пресытившись, тем не менее привыкают тратить на удовольствия баснословные деньги. Нередко они начинают предаваться непристойным и опасным занятиям, повсюду идет азартная игра, даже в королевских покоях. Ради мимолетного торжества там мошенничают, а затем разоряются. И мне как-то сложно назвать такую жизнь сказочной. Я полностью поддерживаю нашего монарха, запретившего в Турине азартные игры, ибо это настоящая проказа, разъедающая здоровое тело нации.

— Какая пылкость! А я и не подозревала, что в вашем лице король имеет столь пламенного защитника.

— Я просто понимаю: нам необычайно повезло, что мы имеем такого государя. Возможно, вам его мудрость в распределении богатств королевства кажется вполне естественной, но, смею вас уверить, в Европе не часто встретишь монарха, проявляющего столько здравого смысла и рассудительности в управлении государством.

— Я это знаю и полностью с вами согласна. Как-то раз король сказал мне, что он во всем доверяет вам; теперь я вижу, насколько он прав, и, исходя из ваших слов понимаю, отчего он вас так ценит.

Филипп внимательно посмотрел на девушку. Намекнув на свои близкие отношения с Виктором-Амедеем, она вновь возбудила любопытство шевалье. Он не мог понять, почему между королем и Камиллой существуют весьма близкие и дружественные отношения и каким образом они сложились. Он знал, что девушка родом из Савойи, а ее блестящее владение оружием позволило ей поступить на военную службу и получить офицерский чин. Об этом рассказывала сама Камилла.

Однако в ее жизни оставалось множество темных пятен, и близость к королю — одно из них. Как объяснить, что скупой на почести и похвалы монарх осыпает Камиллу неслыханными милостями, хотя она не совершила никаких героических деяний, кроме разоблачения заговорщиков? Почему монарх всегда относился к ней на удивление благосклонно, почему требовал, чтобы ее постоянно опекали?

Ни на один из этих вопросов Филипп не получил ответа, поэтому ему оставалось лишь притворяться, что они его не интересуют. Он давно уже отказался от мысли расспрашивать Камиллу: каждый раз она самым немыслимым образом увиливала от ответов, а потом некоторое время вела себя с ним необычайно настороженно, так что шевалье предпочитал не настаивать на них. Возможно, сейчас ему удастся узнать о ней немного больше.

Смутившись от столь явного интереса к ее словам, Камилла умолкла и продолжила перебирать траву.

— А вы сами разве никогда не покидали пределы Савойи? — спросил д’Амбремон, желая направить разговор в интересующее его русло.

— Нет. Все мое детство прошло в тихой глухой деревушке. Поездка в Турин — самое дальнее и долгое путешествие в моей жизни.

— Но вы же говорите на нескольких языках!

— О! Не считая французского и итальянского, немного на немецком, и все. И то только благодаря барону: он обучал меня.

— Потому что ваша мать была немка?

— Да, вероятно.

— А откуда родом ваш отец?

— Полагаю, из Савойи.

— Но точно вы не знаете?

— Нет… Нет. Почему вы задаете мне все эти вопросы? — внезапно встрепенулась девушка, занимая оборонительную позицию.

— Я вовсе не хочу показаться нескромным. Просто мне хочется побольше узнать о вас. Мне кажется, нам стоит воспользоваться этим путешествием, чтобы лучше узнать друг друга.

— Зачем? — сухо спросила она.

Она не выносила, когда затрагивали щекотливый вопрос о ее происхождении: ей приходилось лгать, а с каждым днем делать это было все труднее.

— Соблаговолите меня извинить, — раздраженно произнес шевалье, поднимаясь. — Боюсь, я был излишне любопытен и необдуманно разозлил вас!

Решительным шагом он направился к коню. Камилла быстро вскочила на ноги, огорченная его резкостью; она понимала, что д’Амбремон не сделал ничего плохого. Приблизившись к нему, она тихо взяла его за руку.

— Простите, Филипп, — прошептала она. — Я не хотела вас обидеть. Но вы знаете, что мне всегда тяжко воспоминать о погибших родителях.

— Не будем больше об этом говорить. Пора ехать.

Погруженные каждый в свои мысли, они молча двигались в сторону Сюзы.

 

66

Они доехали до небольшого городка и зашли в таверну поужинать.

Мрачный и дымный зал был полон: дорога на Мон-Сени считалась удобной в Альпах и потому наиболее оживленной. И хотя многие путешественники требовали ужин, Камилла и Филипп получили его первыми: офицеры короля пользовались определенными привилегиями.

Трактирщик подал им превосходный омлет с грибами и жареную свинину. Они ели и обменивались впечатлениями о посетителях придорожной таверны. Неожиданно к шевалье подошла служанка и устремила на него весьма выразительный взор; несомненно, ее покорила красота дворянина. Камилла с трудом сдержала злой упрек, хотя и начала привыкать к успехам блистательного офицера, однако сегодня ей не улыбалось остаться одной, без спутника, из-за какой-то смазливой девицы. Филипп заметил ее недовольство.

— Что-нибудь не так? — вежливо спросил он.

— Вы все прекрасно понимаете!

— Отнюдь, объясните мне, пожалуйста.

Камилла бросила на него убийственный взгляд.

— Эта девица соблазняет вас!

— И что я должен делать, чтобы помешать ей? Вы что-то придумали?

— Полагаю, вы не собираетесь ей препятствовать…

— Вы так считаете? Значит, вы слишком плохого мнения обо мне.

— Я видела, как вы волочились за служанками в гостинице.

Филипп откинулся на спинку стула; горячность его спутницы забавляла его:

— А вы случайно не ревнуете?

— Я? Что вы о себе воображаете!

— Очень жаль… Однако я тоже могу сделать вам подобный упрек; видите, там, в глубине зала, сидит женщина; она просто пожирает вас глазами.

— Какая женщина? — спросила девушка, оглядываясь по сторонам. Наконец, заметив миловидную особу, действительно заговорщически подмигивавшую ей, она залилась густой краской.

— Таков удел всех королевских офицеров; где бы мы ни появлялись, мы везде воспламеняем женские сердца, — с притворным вздохом произнес шевалье, лукаво глядя на Камиллу. — Полагаю, что издалека, да еще в полутьме, в мундире вас вполне можно принять за юношу.

— Не вижу здесь ничего веселого!

— Если вас это не устраивает, есть превосходный способ все уладить.

— Какой?

— Распустите ваши волосы: Тогда служанка поймет, что у меня уже есть дама сердца, а ваша поклонница поймет свою ошибку.

— Ни за что!

— Но почему?

— Я не хочу лохматой въехать в Экзиль. А без зеркала я не сумею как следует заплести косы.

— Я вам помогу…

— Исключено, — вскричала она, помня прошлую попытку Филиппа помочь ей.

При этом воспоминании сердце девушки учащенно забилось. Она беспокойно смотрела на шевалье: тот встал и медленно обогнул стол. Она почувствовала, как он зашел ей за спину и, пользуясь тем, что она не могла протестовать при людях, распустил ее пышные белокурые волосы; сладострастно погрузив руки в шелковистые локоны, он медленно расправил их по хрупким плечам своей трепещущей жертвы.

— Так гораздо лучше, — прошептал он, склонившись к ее уху.

Девушка едва не задохнулась от гнева.

— Как вы посмели? — глухо произнесла она, когда шевалье вновь занял свое место напротив нее. — Ваша дерзость превосходит все границы!

— Я решил воспользоваться своим правом старшего офицера.

— Это злоупотребление властью!

— Вы так считаете? — задумчиво произнес он. — Оглянитесь, и вы увидите, как все встало на свои места. Ни служанка, ни путешественница больше не строят иллюзий. Конечно, теперь вами восхищаются все мужчины, но это не имеет никакого значения: моя шпага всегда сумеет поставить их на место!

Ошеломленная такой самоуверенностью, Камилла изумленно взирала на него. У нее был столь растерянный вид, что Филипп громко и весело расхохотался; смех его прокатился по всему залу. Теперь девушка уже совершенно не могла понять, смеяться ей или сердиться. Веселое настроение шевалье было заразительным, но она подозревала, что он смеется именно над ней, и про себя осыпала его самыми страшными проклятиями.

Неожиданно она задалась вопросом: а что толкнуло ее согласиться отправиться в это путешествие?

При дворе так спокойно, там она властной рукой удерживала на расстоянии своих поклонников! А здесь, наедине с Филиппом, она постоянно чувствовала себя нашкодившей маленькой девочкой, вечной мишенью для его насмешек. Не понимая, в чем дело, она была твердо уверена: Филипп обладает особым даром высмеивать все ее усилия добиться достойного и безупречного поведения.

Словно читая ее мысли, он внезапно посерьезнел и испытующе взглянул на нее.

— Надеюсь, вы не жалеете, что отправились со мной в эту поездку?

Камилла не ответила, и он чуть дрогнувшим голосом добавил:

— Я счастлив, что вы согласились сопровождать меня!

Она ожидала всего, только не такого заявления. Растерянная столь неожиданной и непредвиденной искренностью, равно как и тоном, каким были произнесены эти слова, она уткнулась носом в тарелку и едва слышно пробормотала:

— Я не уверена, что вы сделали лучший выбор. Любой другой офицер стал бы вам лучшим помощником.

— А я уверен, что прав!

— В самом деле? — бросила она и взглянула своими аквамариновыми глазами на шевалье, желая убедиться, что он не шутит.

Но сейчас ему совершено не хотелось подшучивать над ней. Он выглядел на удивление серьезным; взор голубых глаз, вопрошающе смотревших на него, взволновал его до глубины души.

В считанные доли секунды он понял для себя самое главное, основное: он наконец осознал то новое чувство, которое еще месяц назад было для него совершенно непостижимым: он счастлив, когда рядом с ним Камилла! И вовсе не потому, что, как он думал раньше, так ему легче соблазнить ее, а просто потому, что ему хорошо с ней и ее присутствие дарит ему ни с чем не сравнимое счастье.

До сих пор он считал женщин соблазнительными существами, однако пригодными исключительно для удовольствий. Он не представлял, что можно сидеть рядом с женщиной, какой бы очаровательной она ни была, исключительно для того, чтобы поддерживать с ней беседу. Напротив, женские разговоры страшно раздражали его: это был недоступный для него мир. Даже когда речь шла о завоевании необыкновенной красавицы, он не умел вести длительную осаду: крепость или тотчас сдавалась, или он устремлялся на штурм новой цитадели. Ухаживание за жеманницами он считал пустой тратой сил и времени: ведь вокруг так много прелестниц только и ждущих, чтобы он обратил на них свой взор!

И вдруг появилась Камилла; она воспламенила его чувства, и он неожиданно для себя решил проявить терпение и подождать, когда она сама будет готова отдаться ему целиком, вся, без остатка; он страстно желал ее. И до сих пор всеми действиями Филиппа руководила жажда обладания, по крайней мере, ему так казалось. Но вдруг ему стало ясно, что получить желаемое от Камиллы — вовсе не единственная его цель. Не менее важным было иметь возможность просто находиться рядом с ней, смотреть, как она смеется, слышать ее голос.

Отныне даже сама мысль о возможности разлуки с ней стала для него нестерпима! Итак, Филипп вынужден был признать существование чувства, всегда с гневом отметаемого им; он ощутил, что мужчину и женщину может привязывать друг к другу не только влечение, но и… любовь!

Сраженный словно громом этим открытием, шевалье впился взором в девушку, пробудившую в нем это чувство. Гомон голосов, звон кружек, чад… все исчезло. В эту минут для него не существовало ничего, кроме невероятной истины, ослепительной и в то же время пугающей: он влюбился в Камиллу!

Девушка, смущенная пронзительным, взволнованным взором Филиппа, встревожилась.

— С вами все в порядке? — робко спросила она.

Стряхнув с себя наваждение, дворянин встрепенулся. Быстро оглядевшись, он встал.

— Да, да… Идемте. Пора ехать, — резко произнес он и повлек свою спутницу к выходу.

Они поехали в сторону Экзиля. Вскоре дорога стала уже, однако до самой крепости, возвышавшейся над широкой долиной Ульк и являвшейся ее главным форпостом, оставалась вполне сносной. Шевалье молчал, но Камилла чувствовала — с ним происходит что-то совершенно необычное. Казалось, он пытается решить какую-то трудную, непривычную для него задачу. Всегда уверенный в себе, сейчас он, казалось, терзался сомнения. Не догадываясь, что могло стать предметом забот шевалье, девушка решила нарушить тишину:

— Вас что-то беспокоит, Филипп?

Дворянин не ответил. Не мог же он сказать, что в нем пробудились муки и тревоги влюбленного сердца? Растерявшись перед нахлынувшими на него нежными чувствами, он смутно сознавал, что любовь повлечет за собой множество забот, которые нарушат его беспечное существование себялюбца. Однако время для обороны упущено: зло свершилось, и Филипп ощущал себя загнанным в ловушку; его независимый и суровый характер не терпел никаких цепей.

Не догадываясь о причинах его молчания, Камилла настойчиво спросила:

— Я чем-то невольно оскорбила вас?

— Давайте ненадолго остановимся здесь, — ответил шевалье. — Коням надо отдохнуть. — Затем, заметив удрученный вид девушки, немного смягчился.

— Вы, наверное, тоже устали, — ласково произнес он.

— Совсем немного, но не беспокойтесь, я без труда доеду до крепости.

Он слегка улыбнулся: в выносливости Камиллы он не сомневался, его одолевали опасения иного рода! Пока она расседлывала Черного Дьявола, он неслышно приблизился к ней и принялся созерцать ее стройную и хрупкую фигурку с горделивой осанкой. Ее длинные волосы рассыпались по спине, и ему страстно хотелось дотронутся до них, ласкать эти шелковистые локоны.

Золотистая шевелюра Камиллы всегда завораживала его.

Девушка никогда не пудрила волосы и они сохраняли свой естественный цвет и блеск. Для шевалье волосы Камиллы были своего рода олицетворением самой красавицы: свободной и гордой, неукротимой и восхитительной. Филипп протянул руку и коснулся золотистого локона. Камилла вздрогнула и живо обернулась; на ее удивленном лице застыл вопрос. Заметив ее испуг, дворянин понял, что время перейти к более решительным действиям еще не пришло. Тогда он постарался объяснить свой жест:

— Вам следует вновь причесаться. Мы почти доехали до Экзиля.

— Согласна, — ответила она, тотчас принимаясь кое-как заплетать рассыпавшиеся волосы.

— Я не предлагаю вам свою помощь…

— Нет, нет, ни к чему. Я сама прекрасно справлюсь! Это не так уж трудно. Вот… Готово. Теперь я могу въехать в гарнизон?

Шевалье окинул ее придирчивым взором:

— Если говорить о вашей прическе, то готовы. Но остается еще вопрос, решения которого я, честно говоря, пока не вижу.

— О чем вы говорите? — обеспокоено спросила Камилла.

— О вашей красоте. К сожалению, я не вижу способа, как сделать вас менее красивой! — угрюмо проворчал Филипп, отворачиваясь к своему коню.

Изумленная девушка с облегчением вздохнула, однако ее широко раскрытые глаза говорили о том, что она не понимает, шутит ее спутник или нет.

Лицо же молодого человека оставалось серьезным.

— Полагаю, это не комплимент? — спросила Камилла.

— Отнюдь, — ответил он. — Скоро мы приедем в форт, населенный исключительно мужчинами, некоторые из которых очень давно не видели женщин. Именно поэтому ваша красота может оказаться там несколько неуместной.

— И что прикажете мне сделать?

Филипп слегка улыбнулся:

— К несчастью, ничего, а может быть, к счастью. Трудно сказать! Но, пока мы будем в крепости, постарайтесь держаться поближе ко мне. Не пускайтесь в одиночные прогулки. Разумеется, не все мужчины там мерзавцы, вовсе нет, но никогда не знаешь…

— Договорились, я прислушаюсь к вашим советам. Значит, только что вы пытались решить именно этот вопрос?

Филипп помолчал.

— В какой-то степени — да.

И в самом деле, он лгал только наполовину, ведь именно красота Камиллы во многом была причиной его смятения.

— Не тревожьтесь. Я сделаю все, что в моих силах, и вам не придется беспокоиться за меня, — убедительно произнесла она, вскакивая на коня.

Брови шевалье поползли вверх: он имел все основания сомневаться в словах прекрасной амазонки, однако сейчас ему больше всего на свете хотелось, чтобы она сдержала свое столь заманчивое обещание.

 

67

Они прибыли в Экзиль незадолго до захода солнца. Сердце девушки учащенно билось; она волновалась, как пройдет ее первая встреча с гарнизоном. Крепость высилась на фоне голубоватой горы. Неоднократно разрушаемая и перестраиваемая в прошлом, она совсем недавно подверглась последней, самой значительной реконструкции: были расширены фортификационные сооружения, и теперь крепость производила необычайно внушительное впечатление. Возвышаясь на огромной скале, нависавшей над деревней, массивная, но удивительно пропорциональная крепость казалась неприступной. Черепичные кровли выступали за пределы стены, и строгие геометрические формы крепостной стены издали казались огромным негостеприимным домом.

Вскарабкавшись почти на самую вершину утеса, Филипп и Камилла наконец добрались до тяжелых ворот; один из часовых попросил их назвать свои имена. Узнав, с кем имеют дело, солдаты мгновенно бросились открывать ворота; как только офицеры въехали в крепость, они тотчас же закрыли ворота.

Подошли еще двое служилых; они взяли на себя заботы о конях приезжих. Но Черный Дьявол, возбужденный крутым подъемом и большим количеством незнакомых людей, нервничал, и хозяйка вынуждена была сама довести его до конюшни. Поэтому д’Амбремону также пришлось самому проводить своего жеребца.

— Таким образом мы сразу начинаем знакомиться с фортом, — заявил шевалье молодому лейтенанту, выбежавшему им навстречу и чрезвычайно удивившемуся при виде старших офицеров, которые сами вели своих коней, вместо того чтобы поручить их заботам подчиненных.

— Прошу меня извинить, — прошептала Камилла на ухо шевалье. — Я вижу, что из-за меня наш въезд в крепость не соответствует протоколу.

— Не беспокойтесь, — столь же тихо ответил тот. — Иногда бывает неплохо нарушить замшелые правила.

Когда лошадей разместили, офицеры направились к квартире коменданта, с нетерпением ожидавшего их и терявшегося в догадках, отчего гостям понадобилось так много времени, чтобы пересечь двор. Комендант оказался маленьким толстеньким человечком с багровым лицом; при малейшем усилии он начинал потеть. Парик все время съезжал, что свидетельствовало о его глубоком волнении.

— Что-то случилось? — живо поинтересовался он, обменявшись положенными приветствиями с прибывшими офицерами.

— Нет, — заверил его Филипп, — просто мы по дороге завернули в конюшню.

— Мой конь слишком разнервничался, — добавила Камилла.

Услышав звук ее голоса, комендант встрепенулся и внимательно вгляделся в молодого офицера: до сих пор он удостоил его лишь беглым взглядом. На лице его мгновенно появилось выражение полнейшей растерянности: очевидно, он никак не мог поверить своим глазам.

Глядя на него, д’Амбремон едва удержался от смеха.

— Извините, комендант, я забыл предупредить вас, что капитан де Бассампьер — молодая женщина, — совершенно естественным тоном произнес он. — Надеюсь, вы сумеете предоставить ей соответствующую комнату.

— О, я не собираюсь требовать каких-либо поблажек, — быстро вмешалась Камилла.

— И тем не менее моя просьба остается в силе, — внушительным тоном произнес Филипп, властно глядя на Камиллу, дабы пресечь возможные возражения со стороны девушки.

Комендант растерянно взирал на обоих посланцев короля:

— Но, послушайте, полковник, вы же обычно делите комнату с сопровождающим вас офицером! В крепости так мало жилых помещений. Не знаю, смогу ли я найти…

Теперь настала очередь Камиллы растерянно взирать на коменданта. Она совершенно не представляла, как они разместятся в одной комнате с Филиппом! К счастью, шевалье проявил настойчивость.

— Надеюсь, моя просьба будет исполнена, — не терпящим возражения тоном заявил он. — Когда находишься на службе его величества, надо уметь находить выход из любого положения! А сейчас будьте любезны накормить нас ужином: дорога была долгой.

Гостей проводили в столовую. Кроме коменданта и молодого лейтенанта там находились еще пять человек. Среди них был и гарнизонный врач, с ироничной усмешкой наблюдавший за поведением офицеров, смутившихся при столь неожиданном появлении женщины.

Несмотря на все усилия Камилла так и не сумела сохранить утренний безупречный внешний вид, хотя ей очень хотелось предстать перед гарнизоном подтянутым и суровым офицером. Особенно оставляла желать лучшего ее прическа: белокурые пряди падали девушке на лоб, игриво вились вдоль щек, подчеркивая свежесть и чистоту их линий, и это в то время, когда она так стремилась выглядеть бесстрастной и серьезной.

Филипп краем глаза наблюдал за Камиллой; он прекрасно понимал причину восхищения и некоторой растерянности большинства присутствующих здесь мужчин. Однако изумление не умаляло почтения, с которым они взирали на нее: ведь она — посланец самого короля. В трепещущем пламени свечей Камилла выглядела очаровательно; особенно хорошо смотрелись изящно очерченный носик и пленительные губки. Среди сурового сумрачного зала, в этом затерянном среди гор гарнизоне она казалась существом из иного мира. Ее гораздо легче было бы представить возле клумбы с розами или в беседке, увитой глициниями, с прозрачным зонтиком в руках… Однако вела она себя достойно и сдержанно, без всякого намека на кокетство; она столь хорошо владела собой, что если бы не ее красота, появление девушки в обществе офицеров, скорее всего прошло бы незамеченным. Увы, она ослепляла своей красотой и не могла оставить равнодушным даже самого благонравного мужчину.

Единственный человек, на кого, казалось, совершенно не подействовали чары Камиллы, был комендант. Для него прибытие девушки добавляло хлопот; испуганно вращая глазами, он лихорадочно соображал, как ему справиться с неожиданно возникшими проблемами. Он то и дело вытирал платком лоб, что являлось у него признаком наивысшего волнения.

Д’Амбремон задал несколько вопросов относительно жизни форта, напомнил о некоторых сложностях, с которыми ему довелось столкнуться в свой прошлый приезд, и спросил, удалось ли их разрешить. И хотя девушка не всегда понимала, о чем идет речь, она тем не менее внимательно следила за беседой. Внезапно над столом повисла тишина.

— Как чувствует себя ваш дядюшка? — как можно любезнее спросил комендант, дабы поддержать разговор.

— Полагаю, что с ним все в порядке. У меня давно нет от него известий, — ответил Филипп.

— Пожалуйста, передайте ему мои самые искренние пожелания, когда встретитесь с ним.

Камилла с удивлением услышала о существовании близкого родственника шевалье; д’Амбремон никогда не упоминал о нем в ее присутствии. Она сгорала от нетерпения расспросить Филиппа о его родных, но сейчас посчитала свое любопытство неуместным. Словно догадавшись, насколько этот вопрос заинтересовал ее, Филипп повернулся и с улыбкой сказал:

— Мой дядя живет неподалеку отсюда и иногда наносит визит здешним офицерам; он является своего рода официальным связным между мною и гарнизоном.

— И мы всегда с радостью принимаем его у себя! — поспешил добавить комендант. — Вот почему мы сейчас вспомнили о нем.

Камилла решила отложить свои вопросы. Встав из-за стола, комендант отдал распоряжения своему ординарцу, и в ожидании, когда подадут ликеры, офицеры перешли в примыкавшую к столовой маленькую гостиную. Сначала девушка отказывалась от предлагаемых ей напитков: она очень плохо переносила крепкие вина. Но, не устояв перед уговорами врача, наконец согласилась попробовать.

— Наши ликеры изготовляют на основе целебных трав, — объяснил врач. — Они прекрасно способствуют восстановлению сил и великолепны на вкус.

В самом деле, ликер оказался восхитительным: сладкий, ароматный, прозрачного зеленого цвета, он больше походил на вкусный сироп, чем на крепкий напиток. Камилла охотно взяла протянутый ей второй стакан.

— Будьте осторожны, — немного взволнованно заметил шевалье. — Этот ликер гораздо крепче, чем кажется на первый взгляд!

Еще не окончив фразы, он заметил, что девушка смотрит на него совершенно остекленевшими глазами; на лице ее застыло выражение глупого блаженства. Филипп вмиг понял, что произошло. Остальные офицеры пока ничего не заметили.

— Уже поздно, — спокойным голосом заявил он. — Нам пора. Будьте так любезны, комендант, укажите нам комнаты. — Крепко взяв за локоть Камиллу, он потащил ее к выходу из гостиной. — Мы встретимся завтра утром, — добавил он. — А теперь, господа, разрешите откланяться.

Пыхтя и истекая потом, комендант повел своих гостей по темным коридорам; он был слишком озабочен собственными делами, чтобы замечать странное поведение следовавших за ним офицеров.

— Вот комната капитана, — сказал он, распахивая скрипучую дверь. — А комната, которую мы освободили для вас, полковник, находится в противоположном конце коридора.

Камилла буквально висела на своем спутнике; похоже, сознание окончательно покинуло ее. Д’Амбремон не мог бросить ее в таком состоянии.

— Благодарю, — бросил королевский посланец удивленному коменданту. — Но сегодня вечером мы будем спать в одной комнате. Будьте так добры, прикажите принести мне походную кровать.

— Но, полковник, мы же исполнили вашу просьбу! Мы сумели найти…

Шевалье не дал ему завершить фразу. Стремясь поскорее спрятать от коменданта совершенно пьяную Камиллу, он быстро проскользнул в комнату и, невнятно поблагодарив своего провожатого, в растерянности застывшего в коридоре, резко захлопнул дверь.

Осторожно опустив девушку на кровать, он бросился обратно к двери и крикнул вслед уходящему офицеру:

— Комендант, пожалуйста, не забудьте о походной кровати!

Шевалье успел заметить, как, удаляясь, офицер недовольно покачал головой; идя по коридору, комендант про себя ругал д’Амбремона: всегда собранный и строгий полковник сегодня измучил его своими причудами.

Вернувшись в комнату, Филипп некоторое время созерцал вытянувшуюся на кровати Камиллу; мотая головой, она что-то сонно бормотала. Молодой человек никак не мог сообразить, что ему делать. Наконец он решил, что самое лучшее — уложить девушку спать; освежающий ночной сон пойдет ей на пользу, и завтра она встанет свежей и бодрой, как обычно.

Устроившись на краю кровати, он принялся раздевать девушку.

Прежде всего стянул с нее сапоги, затем камзол и жилет. Камилла, хотя он и пытался поддерживать ее в сидячем положении, шаталась из стороны в сторону: она была совершенно неспособна держаться прямо. Наконец она упала шевалье на грудь и, прижавшись к нему, томно прошептала: «Филипп!», вызвав тем самым на лице последнего удовлетворенную улыбку.

— Я здесь! — прошептал он. — В хорошенькое же положение вы себя поставили! Ах, как жаль, что вы ничего не слышите…

Чтобы ему было удобнее снимать с девушки ее короткие штаны до колен и чулки, ему пришлось уложить ее; вид крепких, упругих девичьих бедер несказанно взволновал его. В дверь постучали. Приоткрыв небольшую щелку, он схватил принесенную ему походную кровать, быстро втащил ее внутрь и тотчас же тщательно запер дверь. Крохотные капельки пота, выступившие на лице Камиллы, смешались с дорожной пылью; д’Амбремон, подойдя к туалетному столику, смочил в воде кусок чистой ткани и таким образом умыл ее. Затем расплел белокурую косу — вернее, то, что от нее осталось, — и развязал кружевной галстук, намереваясь продолжить незамысловатое умывание бесчувственного создания.

Вытерев как можно тщательнее следы пыли с нежной золотистой кожи, он расстегнул сорочку и замер, пытаясь унять бешено колотящееся сердце: Камилла зашевелилась, вскинула руки, и сорочка соскользнула с плеч, обнажив белоснежную атласную грудь!

На мгновение Филиппу показалось, что кровь, глухо застучавшая у него в висках, сейчас хлынет наружу. Задыхаясь, словно объятый пламенем, он не мог отвести взора от двух упоительных округлостей, завершавшихся розовыми сосками; казалось, сама природа создала эти нежные холмы для ласк и поцелуев. Сжав зубы и стараясь не смотреть в их сторону, он одеревенелыми руками стащил с девушки последнюю деталь ее одежды и натянул на нее ночную рубашку.

Затем рванулся к окну, распахнул его и глубоко задышал, глотая прохладный ночной воздух и пытаясь изгнать из памяти чарующее видение нагого тела Камиллы. Сердце его рвалось из груди, и ему потребовалась немало времени, чтобы полностью совладать с собой. Ополоснув лицо холодной водой, он установил походную кровать и заходил по комнате; потом остановился перед кроватью Камиллы: девушка лежала спокойно, слышалось ровное ее дыхание. Закинув руку за голову, она крепко спала; лицо ее было по-детски безмятежным, и это благотворно повлияло на охваченного бешеной страстью шевалье. Он наклонился к Камилле и заботливо укрыл ее одеялом; он знал, что здесь, в горах, ночи редко бывают теплыми. И, глядя на нее, он чувствовал, как в нем происходят необратимые перемены: к вожделению прибавилось еще одно, совершенно иное чувство. Внезапно ему показалось, что он получил удар в самое сердце; волна незнакомой доселе любви захлестнула его с ног до головы; и в то же самое время он почувствовал прилив неведомого прежде счастья.

Камилла лежала рядом — беспомощная, хрупкая и бесконечно дорогая; он — ее единственный покровитель, единственный защитник. Она полностью зависит от него; ее красота, невинность находятся в его руках. И он готов защищать ее от всего мира, даже от себя самого, если понадобится!

Отныне он знал: Камилла — единственная женщина, которую он сумел полюбить; она создана для него, даже если сама еще не сознает этого, так же как луна создана для неба. Он едва не поддался искушению запечатлеть нежный поцелуй на ее приоткрытых губах, чтобы пожелать ей спокойной ночи, но подавил в себе это желание, зная, что с трудом потушенный пожар мгновенно может разгореться в нем с новой силой и он уже не сможет справиться с ним. А он ни за что на свете не хотел бы воспользоваться ее опьянением!

Поэтому он удовольствовался тем, что поцеловал лишь кончики ее пальцев, а потом, на всякий случай обозвав себя полным идиотом, улегся спать на походную кровать. И прошло довольно много времени, прежде чем ему удалось уснуть.

 

68

Хлынувший в окно поток света залил комнату и разбудил девушку. С трудом ворочая языком, она, стараясь держать прямо раскалывающуюся от боли голову, оглядела комнату, не понимая, каким образом она сюда попала. С трудом она села на кровати и, собираясь с мыслями, обнаружила, что облачена в ночную рубашку; затем в углу заметила шевалье, спящего на складной кровати.

— Филипп? — в изумлении воскликнула Камилла. Ей казалось, что еще вчера молодой человек настаивал, чтобы их поместили в разных комнатах. Как получилось, что он оказался здесь? Разбуженный д’Амбремон потянулся, с трудом прогоняя остатки сна. Распрямившись, сел на кровати; Камилла увидела его обнаженную загорелую грудь, его ловкие и сильные руки.

— Ах, вот вы и проснулись, — произнес он, проводя рукой по лицу. — Как вы себя сегодня чувствуете?

Камилла натянула на плечи одеяло и опустила глаза, чтобы не видеть соблазнительного зрелища, кое являл собой обнаженный по пояс Филипп.

— Вы будете смеяться… — смущено проговорила она. — Но я не помню, как закончился ужин, как я очутилась в этой комнате, в этой кровати!

— При вчерашнем состоянии тут нет ничего удивительного!

— О чем вы говорите?

— Вы были мертвецки пьяны.

Щеки Камиллы сделались пунцовыми:

— Это правда? Мне кажется, я действительно выпила немного больше обычного, но в пределах…

— Это самое малое, что я могу вам сказать. Вы должны были бы предупредить меня, что не переносите алкоголя. Это избавило бы нас обоих от многих неприятных минут.

— А что сказали другие офицеры?

— Я сделал так, что они ничего не заметили.

Несколько минут изумленная Камилла сидела молча. Она боялась задать мучивший ее вопрос:

— Но… почему вы решили ночевать здесь?

— Надо же было кому-то ухаживать за вами: вы пребывали в невменяемом состоянии. Не мог же я рисковать и оставить вас на милость первого же нескромного пришельца!

— Однако… я все-таки сумела раздеться и лечь в постель, — заявила она, пытаясь говорить как можно более уверенно.

— О нет! За вас это сделал я.

— Вы меня раздели? — воскликнула она, надеясь, что он шутит.

— Как мать, которая раздевает своего младенца!

Камилла почувствовала, как ее заливает волна стыда. В отчаянии, словно утопающий, цепляющийся за последнюю соломинку, она взглянула под одеяло, надеясь обнаружить на себе какие-нибудь детали одежды, свидетельствующие о том, что шевалье пощадил ее стыдливость. Но сомнений не осталось: ночная рубашка — ее единственное одеяние. Филипп никогда ничего не делал наполовину!

Камиллу обуял праведный гнев; глаза метали молнии.

— Как вы посмели? — выдохнула она, возмущенная подобным бесстыдством.

— А вы считаете, у меня оставался выбор? — возмутился д’Амбремон. — Здесь нет горничных. Мне надо было либо действовать самому, либо звать на помощь кого-нибудь из офицеров. Я решил не призывать лишних свидетелей вашей невоздержанности.

— И вы считаете, что поступили благородно? Сняв с меня всю одежду, вы смеете говорить о моей невоздержанности? Вы просто нагло воспользовались создавшимся положением!

— А мне почему-то показалось, что я поступил правильно, — резко ответил шевалье, разозленный явно нарочитым возмущением девушки. — Как вы понимаете, я прекрасно мог бы обойтись без этих лишних хлопот.

В самом деле, он провел мучительную ночь, ему все время снились сны, где главная роль отводилась, естественно, Камилле, отчего пробуждение его было отнюдь не радостным. Он пребывал в отвратительном настроении, а эта девчонка еще имеет дерзость заявлять ему, что он перестарался, когда он стал единственной жертвой ее легкомыслия!

— Если вас мучит вполне определенный вопрос, то заявляю вам со всей ответственностью: я не посягал на вашу особу, — уточнил он. — Я вообще старался не смотреть на вас! А если подобного рода истории вас раздражают, в дальнейшем постарайтесь больше не пить: тот, кто пьянеет от одной рюмки, должен обходиться без нее.

Камилла кусала губы; она не знала, чего ей больше стыдно: что она так напилась или что позволила Филиппу увидеть себя обнаженной.

Не заботясь более о душевных терзаниях Камиллы, шевалье сел на край кровати.

— Отвернитесь. Я собираюсь одеваться и не хочу смущать вашу девичью стыдливость.

Не дожидаясь ответа, он встал и направился к окну, распахнул его, не обращая внимания на Камиллу. Девушка едва успела откинуться на подушки и с тихим визгом натянуть себе не голову одеяло; сердце ее бешено колотилось, волнение не поддавалось описанию, когда перед ее взором мелькнуло восхитительное тело Филиппа во всей его торжествующей наготе.

Быстро завершив свой туалет, шевалье подошел к кровати и твердой рукой сдернул одеяло со скорчившейся под ним Камиллы.

— Надеюсь, вы успеете выбраться из своего убежища раньше, чем задохнетесь в нем, — насмешливо произнес он. — Я уже оделся.

Камилла, с пунцовыми щеками, села на кровати; Филипп, улыбаясь, нежно смотрел на нее. Он почувствовал, как волна любви снова накатывается на него, и быстро направился к двери; им обоим предстоял долгий день, заполненный множеством обязанностей; о том, чтобы на виду у всего гарнизона позволить себе хотя бы малейшую вольность, не могло быть и речи. Взявшись за ручку двери, д’Амбремон сухо произнес:

— Ваша одежда здесь, — и он указал на аккуратно развешанную на стуле форму. — Я жду вас во дворе, постарайтесь не задерживаться!

— Филипп! — неожиданно позвала девушка.

— Что?

— А вы уверены, что другие офицеры не заметили, что я была немножко… пьяна?

— Выкиньте это из головы. Думайте лучше о том, что нам предстоит сегодня сделать, и постарайтесь помнить, что вы представляете короля. Полагаю, у вас болит голова?

— Да, — робко призналась она.

— После того как вы позавтракаете, боль пройдет. Так что не теряйте времени и одевайтесь!

И он вышел. Оставшись одна, Камилла в замешательстве принялась грызть ногти; она досадовала, что дело приняло такой неожиданный оборот. Однако она вынуждена была признать что, как обычно, шевалье сумел исправить положение, и ее неосмотрительность осталась незамеченной офицерами гарнизона.

Она быстро оделась, постаравшись сделать это как можно тщательнее, спустилась во двор и присоединилась к д’Амбремону. Он разговаривал с лейтенантами форта и казался чем-то озабоченным. Кивнув Камилле, он быстро окинул ее придирчивым взором, оценивая ее внешний вид.

После завтрака они отправились инспектировать войска; в их задачу входило проверить, как солдаты усваивают военную науку, сколь быстры они в сражении и как умеют обращаться с оружием; затем им предстояло ознакомиться с условиями жизни личного состава. Подобного рода проверки очень показательны и позволяют довольно быстро определить атмосферу, царящую в гарнизоне; опытный глаз сразу выявляет усталых или плохо накормленных солдат, равно как и общий упадок духа в гарнизоне, и как следствие — плохую подготовку всей армии.

Сидя верхом на Персевале, Филипп обратился к воинам с речью; приветствуя солдат от имени короля, он рассказал о стоящих перед ними задачах, произнес несколько хвалебных слов во славу благородного воинского ремесла. Он особо отметил доверие, питаемое монархом к своим солдатам, и прежде всего к тем, кому выпало защищать важные стратегические крепости, каковой является и форт Экзиль. Не забыл он упомянуть о чести воина, о его верности своему долгу, а в заключение сказал, что каждый, кто имеет какое-либо предложение или жалобу, может обращаться к нему напрямую.

Камилла стояла позади Филиппа и любовалась его выправкой. Одна рука его лежала на бедре, другой он держал поводья; говорил шевалье убедительно и непринужденно. Перед девушкой был прирожденный вождь, способный поднять дух солдат, воодушевить войска в самую тяжелую минуту.

Не она одна находилась под воздействием его обаяния; она чувствовала, что окружавшие ее мужчины также жадно внимали убедительным словам шевалье, тем более что часть из них вместе с ним принимала участие в военных кампаниях. Она видела, что слушатели исполнены уважения к этому безупречному офицеру, наделенному всеми качествами, необходимыми для образцового воина; здравомыслием, спокойствием и отвагой, стойкостью и верностью, а также безукоризненными познаниями во многих областях военного искусства.

Завершив речь, Филипп соскочил с коня и направился к Камилле. Теперь им предстояло обойти все помещения форта, дабы убедиться, что они содержатся в достойном виде и не пришли в негодность, а также проверить состояние оружия, равно как и умение людьми владеть им.

— Разделим нашу работу, — решил шевалье. — Тогда уже завтра утром сможем ехать дальше. Я знаю форт лучше, чем вы; значит, я отправлюсь проверять помещения, ибо уверен — от меня трудно что-либо скрыть. Вам же, как большому знатоку оружия, поручаю проверить состояние оружия и умение людей владеть им.

Втайне Камилле страшно хотелось самой или, на худой конец, с кем-нибудь обойти гарнизон. Но препираться не к лицу: она приготовилась исполнять приказ. К тому же она сознавала, сколь высоко оценил шевалье ее познания, доверив такую сложную миссию.

— Слушаюсь, господин полковник! — радостно встрепенулась девушка, вздернув подбородок.

В этом порыве она была столь хороша, что Филипп едва справился с искушением поцеловать ее! Подавив столь несвоевременное желание, он ограничился тем, что договорился с ней встретиться во время обеда. Если к этому времени у нее возникнут какие-либо вопросы, она сможет изложить их ему во время трапезы.

Окруженный тремя офицерами, Филипп собрался уходить; два других офицера приготовились сопровождать Камиллу. Но вдруг девушка остановилась: у нее в голове зародилась некая идея. Возможно, она глупа и ребячлива, но ей необходимо поделиться с шевалье.

— Полковник! — воскликнула она, справедливо подавив в себе первое побуждение обратиться к нему по имени.

Филипп обернулся.

— Могу ли я несколько секунд поговорить с вами лично?

Окружавшие Филиппа офицеры почтительно удалились.

— Что случилось? — спросил шевалье.

— Мне хотелось бы сказать, что обедать…

— Что — обедать? Вы голодны?

— Нет, вовсе нет. Сегодня вы в своей речи призывали солдат обращаться к вам в случае, если у них имеются какие-либо замечания или жалобы…

— Да, я это говорил.

— Но у них же нет возможности даже приблизиться к вам! Если у них есть какие-либо жалобы или просьбы, они не осмелятся высказать их в присутствии остальных офицеров. И я подумала, что, может быть, мы могли бы разделить с ними трапезу; это позволило бы им свободно высказаться…

Она смутилась, почувствовав на себе изумленный взор шевалье.

— Признаюсь, подобная мысль никогда не приходила мне в голову, — ответил он, немного помолчав.

— И вы считаете ее глупой.

Он покачал головой, словно напоминая себе, что от Камиллы всегда надо ждать чего-нибудь необычного; однако в глубине души он восхищался ею.

— Напротив, — произнес он. — Ваша мысль великолепна.

Она с трудом удержалась от выражения бурной радости. — Следует ли предупредить коменданта? — спросила она.

— Ни к чему. Пусть это будет для него сюрпризом. Значит, мы встречаемся здесь с вами в час, а затем вместе отправляемся на бивуак.

— Договорились. До встречи!

И она весело побежала к двум офицерам, почтительно ожидавшим ее в стороне.

 

69

Сопровождавшие Камиллу офицеры решили начать проверку с пушек.

— Нет, нет, — возразила девушка, — тяжелые орудия мы оставим на потом, сначала я хочу осмотреть оружие личного состава.

Направившись решительным шагом к солдатам, она тотчас же почувствовала, как на нее повеяло откровенной враждебностью. Совершенно ясно, солдаты не желали, чтобы какая-то девчонка проверяла их воинскую выучку, и ясно давали ей это понять. Разумеется, они не высказывали открыто своего недовольства, однако глухой ропот, насмешливые взгляды и вызывающие выражения лиц откровенно свидетельствовали об их возмущении. Камилла остановилась, откашлялась и обернулась к своим спутникам:

— Прикажите солдатам зарядить ружья. Я хочу посмотреть, как они стреляют.

Первая группа солдат зарядила ружья и открыла огонь по мишеням, расположенным в нескольких метрах от них. Девушка наметанным взором следила за каждым их движением, отмечая все недостатки, любую неловкость в обращении с оружием. Оценив меткость по дыркам в бумажных мишенях, находившихся в конце стрельбища, она вернулась и встала прямо перед солдатами. Скрестив руки, девушка уверенным взором окинула выстроившихся перед ней воинов.

— Неплохо, — произнесла она. — Видно, что вы не теряли времени на учениях. Однако вы вполне можете улучшить свои результаты. — Не обращая внимания на насмешливые взоры, она подошла к солдату, только что перезарядившему свое ружье:

— Уверена, ты мог бы стрелять гораздо лучше, если бы изменил свою позицию. Вместо того чтобы стоять на прямых ногах, перенеси тяжесть тела на одну ногу и немного наклони голову. Вот так…

И, соединяя слово с делом, она прицелилась и спустила курок: мишень была поражена в самое яблочко. Вокруг нее воцарилась гробовая тишина, однако она мгновенно почувствовала, как отношение к ней переменилось. Враждебность уступила место любопытству.

Девушка перезарядила ружье.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, возвращая ружье солдату.

Приняв позу, указанную Камиллой, солдат выстрелил; сейчас его результат оказался значительно лучше, чем в первый раз.

— Вот видишь! Этот выстрел оказался более метким.

Вмешался один из офицеров:

— Я огорчен, но вынужден не согласиться с вами, капитан; ваша позиция противоречит уставу. Все солдаты обязаны стрелять из одинаковой позиции; это необходимо для сохранения единства действия полка.

Девушка на секунду задумалась. Она не могла дезавуировать офицера перед его солдатами; однако была твердо уверена, что во время боевых действия главное — это добиться успеха любой ценой.

— Разумеется, вы правы, лейтенант. При осуществлении маневров или же на смотре, — продолжала она, снова повернувшись к солдатам, — ваши движения должны быть слаженными и единообразными, и это очевидно… Однако в бою, когда вы сталкиваетесь лицом к лицу с противником, ваша первейшая обязанность — стрелять как можно более метко. В таком случае вы обязаны твердо знать, из какого положения каждому из вас удобнее всего стрелять.

По рядам пробежал одобрительный гул. Камилла продолжила:

— Отныне во время учений вы обязаны научиться стрелять из двух позиций; прежде всего отрабатываете владение оружием из того положения, которое предписывают вам ваши офицеры и воинский устав. Но наряду с этим вы обязаны развивать свою меткость, а следовательно, определить наиболее удобную лично для каждого позицию для стрельбы. Вам понятно?

Солдаты закивали головами в знак согласия со словами офицера. Девушка подошла к одному из них:

— Покажи мне твое ружье. — Она заглянула в дуло. — Именно это я и подозревала: уход за оружием оставляет желать лучшего.

Солдат, чье ружье она держала в руках, угрюмый широкоплечий детина, был в два раза выше Камиллы. Он испугано смотрел на девушку.

— Ты считаешь, я к тебе придираюсь? — спросила она, не давая сбить себя с толку.

Ответа она не получила.

— Капитан, — отважился вмешаться стоящий рядом солдат, — он вас не понимает. Он родом из Пьемонта и говорит только на наречии своей родной деревни.

Камилла была поражена:

— Но… как же тогда он исполняет команды?

— Он выучил несколько слов, ровно столько, сколько нужно, чтобы не ошибаться при исполнении команд. Иногда один из его товарищей растолковывает ему слова командира.

— И много среди вас таких солдат?

— Хватает, — ответил один из офицеров.

Девушка вздохнула:

— Хорошо! Есть здесь кто-нибудь, кто мог бы перевести ему, что я сказала?

Один солдат сделал шаг вперед:

— Я, капитан.

С помощью переводчика Камилла расспросила пьемонтца, откуда он родом и чем занимался, пока не попал в армию. Парень оказался сыном винодела.

— Скажи мне одну вещь: надеюсь, ты разбираешься в том, как следует делать доброе вино?

Парень утвердительно кивнул головой; лицо его внезапно озарила робкая туповатая улыбка, обнажившая его желтые зубы.

— Так вот, — продолжила девушка, — ты когда-нибудь видел, чтобы виноград давили в грязных чанах, с налипшими на стенки ягодками прошлогоднего урожая, а потом получали бы хорошее вино?

Сказав «нет», парень рассмеялся. Сама мысль об этом была для него совершено невозможна.

— Тогда почему же ты думаешь, что сможешь хорошо стрелять, если дуло твоего ружья наполовину забито порохом? Удачный выстрел — это как хорошее вино: требует многих усилий. Ты меня понял?

Парень одурело взирал на Камиллу. Потом резко забрал у нее из рук ружье и со всей силой принялся его начищать; его решительные действия вызвали у девушки улыбку:

— В будущем постарайся держать свое оружие в порядке… И надеюсь, когда-нибудь нам доведется попробовать твоего вина!

Она отошла от солдата, уверенная, что теперь у этого парня будет самое чистое ружье во всем гарнизоне. Таким же образом она продолжила свой обход войска; она раздавала советы и, если случалась необходимость, взыскивала, делая это добродушным и мирным тоном; постепенно ей удалось завоевать суровые воинские сердца. Она совершено не заметила, как пролетело время, и очень удивилась, когда один из офицеров напомнил ей о часе обеда.

Она направилась на встречу с д’Амбремоном; улыбаясь, шевалье уже направлялся к ней навстречу.

— У вас все в порядке, капитан де Бассампьер?

По виду Камиллы он без слов понял, что она полностью удовлетворена сегодняшним утром. Столь же красноречивы были и лица окружавших ее солдат.

— Почти все, полковник; осталось устранить кое-какие неполадки, а в целом все очень даже неплохо.

— Прекрасно. Значит, мы спокойно можем идти обедать и вскоре окончательно завершим нашу работу.

— Прошу вас, полковник, — указал в сторону каменного здания один из офицеров, — стол накрыт в том же помещении, что и вчера.

— Для вас, но не для нас, лейтенант. Мы с капитаном решили сегодня разделить трапезу с солдатами.

— Но… — попытался протестовать изумленный офицер.

— Не теряйте времени, идите и обедайте со всеми остальными. Скоро вы нам понадобитесь.

Растерянный офицер удалился, однако через несколько минут вернулся обратно, на этот раз в сопровождении коменданта, багрового и потного.

— Вы только полюбуйтесь, — восклицал он, — лейтенант — совершеннейший осел, уверяет меня, что вы собираетесь обедать вместе с солдатами.

— Совершено верно. Надеюсь, вы не находите в этом желании ничего предосудительного?

— Ну да, конечно… нет, в общем-то, да. Скажем так, мы приготовили несколько необычных блюд…

— Если вам так хочется угостить нас, оставьте их на вечер. Мы приехали сюда не пировать, а исполнить поручение его величества. Именно поэтому я принял решение пообедать вместе с солдатами гарнизона. Но, прошу вас, не нарушайте вашего распорядка и отправляйтесь на обед.

— Мы не можем оставить вас одних. Если вы решили обедать под открытым небом, мы присоединимся к вам.

— Не стоит. Делайте так, как привыкли, как будто нас тут нет.

По тону шевалье было ясно, что он не потерпит дальнейших пререканий. Комендант вместе со своим штабом отступили, а Филипп и Камилла направились к гарнизонному раздатчику пищи. Тот протянул обоим офицерам по плошке, наполнил ее ароматным рагу и вручил по куску хлеба.

— Черт возьми, любопытно, пахнет совсем недурно, — тихо прошептал д’Амбремон, чтобы его могла услышать только его спутница.

— А вас что-то беспокоит? — также шепотом спросила Камилла.

— Разумеется! Ведь вы никогда не пробовали солдатской еды, а она, знаете ли, бывает очень разной.

— И вы все же согласились на мое предложение?

— Да, и думаю, скоро вы поймете почему.

И прежде, чем сесть рядом с молодым солдатом, шумно хлебавшим свой суп, шевалье заговорщически подмигнул Камилле. Солдат смутился и перестал есть; он явно неловко чувствовал себя в присутствии знатного вельможи, которому подчинялся сам комендант крепости.

— Итак, солдат, что скажешь относительно сегодняшнего обеда? — спросил его Филипп.

Но Камилла не слушала его. Она уселась немного поодаль и по-своему приступила к делу. Разумеется, шевалье был образцовым офицером, однако он совершенно не владел искусством разговора с простыми людьми; даже когда он очень старался быть любезным, в голосе его все равно прорывались снисходительные, даже надменные нотки, свидетельствовавшие о том, что он прекрасно усвоил уроки дворянского воспитания, и собеседники обычно быстро замыкались в себе.

Камилла выросла в деревне, среди крестьян, ей были понятны и близки их чувства. Она не презирала их из-за того только, что они грубы и необразованны, не видела в них низших существ; она была убеждена, что благородство человека зависит от его сердца и его поведения, а не от громкого титула. В этом она походила на своего деда, умевшего ценить людей за их таланты, а не за принадлежность к аристократии.

Сейчас ей прежде всего необходимо завоевать доверие нескольких солдат, чтобы они, почувствовав себя свободно, стали рассказывать о своей службе. Она заметила одного молодого парня, с завидным аппетитом поглощавшего обед, и устроилась рядом с ним. Некоторое время она сидела молча, казалось, полностью сосредоточившись на еде. Опустошив наполовину свою миску, она тяжело вздохнула:

— Уф! Больше не могу. Похоже, повар положил мне слишком большую порцию. — Повернувшись к жующему рядом солдату, она предложила: — Может быть, ты поможешь мне справиться с этим рагу? Я не хочу, чтобы мой начальник заметил, что я не доела обед; он постоянно упрекает меня за чахлый вид.

Солдат не заставил себя просить. Оглядевшись, он быстро перелил содержимое миски Камиллы в свою и пробормотал:

— Вот так будет неплохо!

— Спасибо, — поблагодарила его Камилла. — Как твое имя?

— Гаспар.

— Ты не из Пьемонта?

— Нет, я из Савойи.

— Вот как! Значит, мы земляки. Я тоже родилась в Савойе…

— А где, если не секрет?

— Возле Анси.

— У меня там живут родственники. Но сам я родом из Морьенна…

Несколько минут они обменивались воспоминаниями о разных уголках своего родного края. Камилла ловко перевела разговор на местную кухню, а потом перешла к кухне гарнизонной.

— А хлеб, — внезапно спросил парень, пристально глядя на кусок, от которого Камилла время от времени отщипывала по крошке, — вам он тоже больше не нужен?

Сдерживая улыбку, она отщипнула последний кусочек и протянула оставшийся ломоть солдату:

— Держи, ешь.

— Так вы уверены, что больше не голодны?

— Разумеется, — солгала она.

В действительности ей страшно хотелось есть, просто она привыкла есть медленно. Она никогда не набрасывалась на пищу, как делал это сидевший рядом с ней молодой солдат, усиленно работавший челюстями; впрочем, тот не мог понять, как можно тянуть с едой: если перед тобой еда, надо есть!

Но Камилла не пожалела о своем поступке, потому что, насытившись, солдат проникся к ней доверием и пустился в весьма любопытные откровения. Постепенно к ним подошли его товарищи, которые стали дополнять его рассказы. И вскоре все они уже разговаривали с девушкой как со старым приятелем.

Д’Амбремон, издали наблюдавший за этой сценой, с тревогой смотрел, как вокруг Камиллы образовывается плотный круг солдат; видя, с какой легкостью Камилла завоевала доверие гарнизона, он почувствовал укол ревности и счел необходимым вмешаться:

— Капитан!

Девушка мгновенно вскочила; тон шевалье был весьма далек от любезного.

— Что случилось, полковник? — спросила она, не двигаясь с места.

— Вы очень обяжете меня, если подойдете поближе. Мне надо с вами поговорить.

Она ошибалась или же Филипп действительно был рассержен? Встревоженная, она встала и, пообещав своим сотрапезникам продолжить начатый разговор, направилась к своему начальнику.

Совершенно невозмутимый, шевалье стоял скрестив руки на груди и ждал ее. Однако Камилла уже научилась распознавать, когда он бывал недоволен, и сейчас ясно видела, что он чем-то рассержен.

— Филипп? — вопросительно прошептала она.

— Кажется, я просил вас не отходить от меня далеко, — процедил он сквозь зубы.

— Но… Я никуда не отходила! Я просто разговаривала с солдатами.

— Для этого не надо было садиться так далеко от меня. Тем более что я не узнал ничего интересного…

— Это и неудивительно. С вашими-то методами! — усмехнулась она.

— А у вас есть возражения?

— И очень много. Во всяком случае, мне удалось выяснить некоторые любопытные вещи.

— Какие именно? Какие в гарнизоне секреты?

— В общем-то, ничего серьезного. Однако, похоже, интенданты занимаются перепродажей продуктов; в отдельные дни порции солдат бывают просто крошечными. Так продолжается уже несколько лет, и ни один офицер ничего об этом не знает. Потому что ни один солдат не смеет жаловаться.

И Камилла подробно рассказала Филиппу обо всем, что ей удалось узнать. Тот внимательно слушал, время от времени кивая головой.

— Итак, значит дело все-таки в этом. Каждый раз, приезжая с проверкой в этот гарнизон, я чувствовал, что здесь происходит нечто непонятное, тайно подрывающее боевой дух людей, но ни разу не сумел докопаться до истины. А оказывается, речь идет всего лишь о продовольствии!

— Не забывайте, питание занимает большое место в жизни этих людей. Это, по сути, единственное доступное им удовольствие.

— И вы сами обо всем догадались?

— О нет! Мне просто рассказали об этом. Когда умеешь разговорить людей, завоевать их доверие, всегда остаешься в выигрыше.

— Я никогда не забуду этого урока. А сейчас идемте к коменданту, надо доложить ему о выявленных вами злоупотреблениях.

 

70

Филипп взял дело в свои руки, а Камилла вернулась к прерванной проверке, предоставив шевалье и коменданту возможность вести расследование. Известие о незаконной торговле солдатскими продуктами обрушилось на коменданта словно гром с ясного неба: он никогда не подозревал, что интенданты его гарнизона нечисты на руку! Нет, он просто не переживет этой новой напасти, обрушившейся на его голову! И зачем только к ним занесло этих злосчастных королевских эмиссаров! Теперь он страстно желал, чтобы они как можно скорее убрались восвояси и жизнь в гарнизоне снова вошла в свое привычное русло.

В душе д’Амбремон вынужден был признать, что Камилла блестяще справилась со своей задачей. Чтобы преуспеть там, где шевалье ничего не мог сделать в течение нескольких лет, ей хватило нескольких минут… Раза три-четыре в год по поручению Виктора-Амедея д’Амбремон ездил в этот гарнизон и всякий раз чувствовал, как среди солдат нарастает скрытое недовольство. И каждый раз, задаваясь вопросом, каковы могут быть его причины, он не получал на него ответа. С виду все шло своим чередом: как и везде, тягучая рутина. В конце концов он решил, что дело исключительно в безликом характере коменданта, добросовестного служаки, не обладавшего никакими талантами, в том числе и способностями военачальника. Но вот явилась неопытная Камилла и мгновенно узнала, откуда проистекает зло. Впрочем, нечестность интендантов являла собой всего лишь часть вопроса; главной проблемой гарнизона крепости была слишком замкнутая иерархия. Офицеры, не будучи ни жестокими, ни излишне строгими, тем не менее совершенно равнодушно относились к солдатским нуждам. Основные трудности возникли из-за отсутствия связи между офицерами и солдатами; девушка подметила это, исправила ошибку и сразу выведала секрет, столь тщательно оберегаемый от офицеров.

Итак, Филипп вынужден был добавить еще два качества в длинный список достоинств Камиллы: гибкость и открытость ума. Он также должен был признать ее умение ориентироваться в сложной ситуации. Она впервые совершала инспекторскую поездку в гарнизон и прекрасно справлялась со своей задачей, вызывая тайное восхищение Филиппа. Сначала ему казалось, что она будет чувствовать себя неуверенно, что у нее возникнет масса трудностей и она запросит у него помощи; но ничего подобного не случилось. Она прекрасно выполнила свое задание, сумев побороть первоначально враждебное отношение к себе мужчин. Поистине Камилла — необыкновенная женщина; он впервые встретил такую, и не мудрено, что влюбился в нее!

Еще тогда, в тюрьме, где она была всего лишь ничтожной узницей, он угадал в ней недюжинную натуру и с трудом поборол в себе восхищение ею. Теперь он перестал сопротивляться ее обаянию, наоборот, с радостью поддавался ее чарам и ждал, когда же наконец сможет безудержно предаться своей страсти; он не сомневался, что этот миг непременно наступит!

Совершенно не подозревая, какой восторг вызвал в душе Филиппа ее успех, Камилла спокойно продолжила работу. Теперь ей предстояло проверить состояние крепостной артиллерии и убедиться, в порядке ли орудия.

Ее познания относительно пушек были значительно более скромными, поэтому она обратилась к опыту и знаниям сопровождавших ее офицеров. Впрочем, она быстро убедилась, что все батареи находятся в боеспособном состоянии, а канониры отличаются завидной меткостью.

К вечеру она была готова представить шевалье подробный рапорт о том, что ей удалось сделать и увидеть за сегодняшний день. Они встретились за ужином — теперь уже вместе с офицерами; за столом зашел разговор об интендантах, чье воровство было обнаружено исключительно благодаря проницательности Камиллы. Комендант и Филипп размышляли, какому наказанию подвергнуть преступников, обкрадывавших своих товарищей. Речь шла о поваре и об одном из его помощников, отвечавшем за снабжение гарнизона; никому никогда даже в голову не пришло бы заподозрить их, настолько благоприятное впечатление они производили. Именно повар оказался подстрекателем. Он же добился молчания солдат, установив среди них настоящий террор.

— Надо примерно наказать воров, чтобы другим неповадно было! — пылко воскликнул комендант. — Никто не смеет безнаказанно обирать солдат короля. Я считаю, их следует повесить!

Камилла нахмурилась:

— Повесить? Не слишком ли это суровое наказание?

— Зато мы обезопасим себя от повторения подобной истории!

— Но, убив этих людей, вы не достигнете желаемого; необходимо более внимательно относиться к солдатам в гарнизоне, только тогда вы избежите ее повторения! — Камилла притворилась, будто не заметила сурового взгляда д’Амбремона, брошенного на нее с другого конца стола, и с жаром продолжала: — Мне кажется, крайние меры никогда не помогали решению вопросов — ни в армии, ни где-либо.

— И что же вы предлагаете? — спросил комендант, не решаясь возражать эмиссару короля, хотя его мнение полностью отличалось от мнения последнего. — Кнут, позорный столб или отрубание руки?

Камилла широко открыла глаза; мысль о том, что из-за нее два человека будут подвергнуты пыткам, ужаснула ее. Зачем только она вмешалась в это дело? Вернее, почему она не решилась идти до конца и, выявив виновных, не отправилась к ним сама и не наказала их так, как считала нужным она?

Филипп догадался, какие мысли терзают девушку. И, так как комендант, еще раз настоятельно подчеркнув необходимость наказания, повернулся к нему за поддержкой, задумчиво начал:

— Разумеется, подобный проступок заслуживает наказания. Но у нас имеются две возможности решить вопрос: или мы делаем их преступления достоянием гласности, и тогда вы становитесь к ним причастны, ибо напоминаю вам, что, будучи комендантом форта, вы отвечаете за все, что здесь происходит, или же мы улаживаем вопрос менее официально и соответственно принимаем более гибкие решения.

— Но… я совершенно не виноват в том, что эти два мерзавца злоупотребили своим положением!

— Увы, виноваты. Старший офицер несет ответственность за своих подчиненных. Так гласит устав, и никто, даже я, не имеет права не соблюдать его.

— Бог мой, но что же мне делать? — воскликнул ошалевший комендант.

Д’Амбремон повернулся к Камилле:

— Ваше мнение, капитан?

Она колебалась, продолжая размышлять:

— Мне кажется, следует вызвать этих людей и выяснить, что у них за душой. Если речь идет о закоренелых злоумышленниках, я бы с позором выгнала их из армии. Но, если бы я обнаружила, что они только оступились, я бы постаралась усовестить их; а в наказание заставила бы делать всю черную работу, необходимую для всего гарнизона…

— Пусть будет так, — отрезал Филипп, к великому удивлению девушки, ожидавшей, что он мгновенно высмеет ее.

Она бросила на шевалье взгляд, исполненный признательности. Д’Амбремон встал:

— Пора ехать! Я доволен, что нам удалось прийти к полному согласию. Господа, мы прощаемся с вами: завтра на заре мы покидаем Экзиль. А теперь, комендант, проводите нас в комнаты; сегодня я проведу ночь в том помещении, которое вы мне любезно приготовили вчера вечером; походная кровать оказалась слишком неудобной!

Он понимал, что ему необходимо выспаться, и чувствовал себя не в состоянии провести подле Камиллы еще одну ночь, борясь со своей страстью. Уж лучше он будет спать как можно дальше от нее! Дойдя до дверей своей комнаты, девушка обернулась к шевалье; присутствие коменданта стесняло ее, и она не могла выразить Филиппу всю свою благодарность. Поэтому она удовольствовалась тем, что своими ясными глазами взглянула прямо в глаза молодого человека и прошептала: «Благодарю и доброй ночи!»; слова эти значили очень много, и они дошли до самого сердца шевалье.

Теперь д’Амбремону захотелось как можно скорее вновь оказаться один на один с прекрасной чаровницей!

 

71

Вставало солнце. Направляясь к конюшне, Филипп и Камилла с удивлением обнаружили, что гарнизон в полном составе выстроился, чтобы проводить их. Девушка рассеянным взором окинула ряды воинов, полагая, что такова обычная процедура проводов высшего начальства; однако шевалье был совершенно иного мнения; ни к кому не обращаясь, он тихо проговорил:

— Впервые такое вижу!

— Камилла удивленно вскинула голову:

— Разве это не уставная церемония?

— Нет, — лаконично ответил он.

Внимательно всмотревшись в лица солдат, девушка отметила, что, в отличие от вчерашнего дня, сегодня воины испытывали при виде ее совсем иные чувства; она заметила что-то похожее на обожание, но никак не могла подобрать этому ощущению точное определение. И вдруг… Теперь она готова была в этом поклясться… Нет, она не ошиблась: это была благодарность! Однако чудеса еще не кончились; неожиданно она увидела направлявшуюся ей навстречу группу солдат, с трудом удерживавших в руках огромный сверток, откуда торчали самые разнообразные вещи. Там было все: от съестных припасов, окороков, вин… до столовых приборов, ножей, носовых платков, трубок и тому подобных штучек.

Ошеломленная Камилла взирала на солдат; они протягивали ей этот узел, и она совершенно не представляла, как ей следует поступить. В поисках совета она обернулась к Филиппу. Но сейчас д’Амбремон напоминал мраморную статую: лицо его не выражало ни гнева, ни насмешки; он сосредоточенно молчал.

Вынужденная сама справляться с непредвиденной ситуацией, она решила прямо спросить выстроившихся перед ней солдат.

Ей показалось, что от ее слов те изрядно смутились. Наконец один из них заговорил:

— Это просто несколько подарков вам на память, чтобы вы не забывали Экзиль и знали, что здесь, в форте, никто никогда не забудет вас.

Опустив глаза, Камилла кусала губы, взволнованная и смущенная одновременно. Она взирала на эту гору подарков, и ей становилось смешно: неужели эту кучу солдат назвал «несколькими подарками»? Девушка прекрасно понимала, что ни за что не сможет все увезти. Однако она не хотела оскорблять людей, от чистого сердца желавших ей добра. Вскинув голову, она обратилась к ожидавшим ее ответа воинам:

— Я от всего сердца благодарю вас всех. Но я отнюдь не заслужила какой-либо особой благодарности. Приехав сюда, я всего лишь исполнила свой долг, так же как вы каждый день исполняете свой. И я вовсе не заслуживаю особого восхищения. Единственное, что имеет для нас значение, и вы все прекрасно знаете, о чем я говорю, — это достойное исполнение нашего долга, мужественное и сознательное… Я не могу взять с собой ваши подарки и не могу выбрать какой-либо один из них, не рискуя обидеть остальных; поэтому я принимаю их все и тут же возвращаю вам обратно в знак дружбы и признательности. Ибо, только находясь рядом с вами, солдаты, я наконец поняла, что создана для воинской службы. Это мое призвание, но только благодаря вам я это почувствовала. Еще раз спасибо вам за все!

Завершив свою речь, Камилла вскочила на коня и, приветливо кивнув офицерам, в сопровождении Филиппа направилась к воротам; последний явно опасался, как бы волнующие минуты прощания не растянулись на долгие часы.

Когда они выехали на дорогу, шевалье наконец удостоил девушку улыбкой:

— Черт побери, я вижу, что гарнизон Экзиля не стал исключением из общего правила!

— О каком правиле вы говорите?

— Искомое правило гласит: любой мужчина, появившийся в поле вашего зрения, тут же попадает под воздействие вашего обаяния.

Изумленная Камилла воззрилась на д’Амбремона: она ожидала любого ответа, но только не такого. Это, должно быть, шутка, Филипп, как обычно, решил посмеяться над ней. Однако по его лицу она не могла этого сказать: оно выражало спокойствие и искренность. Она слегка покраснела; если дело так пойдет и дальше, то ее гордыня разрастется до неимоверных размеров от избытка похвал.

— Вы всем нам преподнесли хороший урок, — продолжал Филипп. — И в первую очередь мне, ведь я тоже был уверен, что солдаты хотели сурово наказать тех, кто их обманывал. В действительности же они оказались благодарны вам за то, что вы избавили от позора людей, которых они несмотря ни на что считают своими.

— Так вы полагаете, что именно в этом и заключается причина их поступка?

— Несомненно. Из этого следует, что чрезмерная строгость не всегда хороша…

— А вы до сих пор в этом сомневались?

— До сегодняшнего дня — да. Словом, я доволен, что мы наконец покончили с этим гарнизоном. Полагаю, в Фенестреле все будет гораздо проще. Тамошний комендант гораздо более приятный человек.

— И он не почтет за чрезмерный труд найти для нас раздельные комнаты?

Филипп звонко расхохотался:

— Нет, успокойтесь. В крайнем случае он уступит нам свои апартаменты.

— Тогда все прекрасно! Ибо, признаюсь вам, эти опасения были у меня единственными.

И, пришпорив коня, она помчалась вперед по ровной дороге, оставив шевалье далеко позади; впрочем, последний не спешил ее нагонять. Оставаясь сзади, он мог спокойно наслаждаться зрелищем ее хрупкой изящной фигурки; во время пребывания в форте он был лишен этого удовольствия и ему приходилось постоянно притворяться безразличным и холодным.

Но теперь, до самого их прибытия в Фенестрель, он был волен любоваться Камиллой сколько ему угодно, и он собирался воспользоваться этой привилегией.

Они спустились почти до Сюза, затем перебрались в соседнюю долину и начали подниматься ко второй крепости. До сих пор погода была к ним благосклонна; стояли приятные теплые дни. Однако внезапно подул необычайно жаркий ветер, и путешественникам стало казаться, что они находятся в раскаленной печке. Даже сняв камзолы и жилеты, оба задыхались от жары.

Камилла принялась расспрашивать, далеко ли еще до крепости.

— Фенестрель находился на расстоянии птичьего полета, то есть не более чем в трех лье, — ответил Филипп — однако дорога, ведущая туда, извивается самым немыслимым образом, поэтому вы вполне можете удвоить расстояние.

— А кажется, до форта рукой подать…

— Поверьте, это всего лишь обман зрения!

— И когда же мы приедем на место?

— Если все будет хорошо, то через пять часов. Мы сможем начать нашу проверку сразу после обеда, если, конечно, вы не слишком устали.

— Нет, нет, я прекрасно себя чувствую, — живо ответила она.

— Что ж, тем лучше, ибо там, наверху, комфорта еще меньше, чем в Экзиле.

— Вы уверены? — недоверчиво произнесла девушка, наморщив свой хорошенький носик, чем несказанно рассмешила шевалье.

— Абсолютно. Так что, если вы пожелаете, мы можем провести в крепости всего лишь одну ночь, а затем отправиться в жилище гораздо более удобное.

— А где это?

— Сюрприз, — хитро прищурившись, таинственно произнес он. Он подошел к ней совсем близко и с обезоруживающей улыбкой на лице протянул ей стакан воды; тут же она почувствовала, как вся ее самоуверенность, обретенная за время пребывания в Экзиле, мгновенно улетучилась. Первым ее побуждением было бежать куда глаза глядят, лишь бы очутиться подальше от Филиппа, но она вовремя опомнилась. Что бы там ни было, но во время их пребывания в крепости он доказал, что полностью доверяет ей; теперь она обязана ответить ему тем же.

Она не стала открыто выражать свое недоверие: сейчас не время. К тому же это могло показаться просто невежливым. Она взяла железный стаканчик и мелкими глотками принялась пить, ожидая, что Филипп отойдет. Однако он не двигался с места, стоял, немного склонив голову, и наблюдал за ней своими блестящими глазами.

Камилла не выдержала, отступила, пытаясь стряхнуть с себя опасные чары, и, выдавив из себя улыбку, опасливо произнесла:

— Я вас еще не поблагодарила…

— За что?

— За доверие, оказанное мне в Экзиле. Я знаю, своим вмешательством я нарушила привычное течение жизни всех обитателей крепости; наверное, я должна была бы вести себя более сдержанно; к тому же вы наверняка ожидали от меня большей дисциплинированности.

— Разумеется, все это верно — в определенной степени. Однако я не жалуюсь на ваше поведение, совсем напротив. Ваши действия снискали вам заслуженный успех.

— Да, но если бы все обернулось иначе?

— Думаю, это не ваш случай. К тому же вы действовали не наугад, а все время советовались со мной. Это главное. Предприимчивый ум — это прекрасно, он заставляет всех двигаться вперед, даже в армии. Ошибки случаются только тогда, когда о своих действиях не сообщаешь старшему по званию. Вы меня понимаете?

Она кивнула головой. Филипп снова подошел к ней:

— Если говорить обо мне, то я могу сказать только одно: я безмерно горжусь вами.

Сердце Камиллы бешено заколотилось, и не только потому, что она удостоилась похвалы шевалье: Филипп подошел к ней и нежно откинул несколько белокурых прядей, упавших на глаза девушке. Ее заворожил вид его суровых, плотно сжатых губ, которые, казалось, тянулись к ней. Девушка вздохнула: — Полагаю, нам пора ехать, — робко произнесла она.

Шевалье коротко усмехнулся и удержал уже развернувшуюся Камиллу:

— Нам некуда торопиться… Я хотел бы поговорить с вами.

— А нельзя ли отложить этот разговор? Если мы приедем в Фенестрель слишком поздно, то не успеем завершить инспекцию и будем вынуждены остаться там. А я с нетерпением ожидаю вашего сюрприза!

— Нет, сейчас вам все же придется меня выслушать. Я не задержу вас надолго.

Камилла попыталась возразить.

— Это приказ! — полушутя, полусерьезно ответил он.

Не понимая, смеется д’Амбремон или нет, девушка решила подчиниться:

— Итак, я вас слушаю.

— Идите сюда, давайте посидим вместе на этом камне. И пожалуйста, не надо возражать, мы только теряем драгоценное время.

Она не решилась сопротивляться и исполнила его просьбу. Он снова взял ее за руку и принялся перебирать ее тонкие пальцы.

— Почему вы меня так боитесь? — вдруг в упор спросил он.

Она едва не подскочила, но он удержал ее:

— Вот видите!? Даже сейчас вы пытаетесь убежать от меня. Почему? Будьте хоть раз откровенны со мной. Я знаю, раньше я был груб с вами, но это в прошлом. Я не могу поверить, что вы до сих пор держите на меня зло.

— Конечно, нет…

— Тогда в чем же дело? Я мог бы предположить, что вы вообще боитесь мужчин, но это не так; ваше поведение при дворе свидетельствует об обратном.

— Вы же знаете, это всего лишь видимость, своего рода игра, и я никогда не захожу слишком далеко.

— Не сомневаюсь. Однако вы, к примеру, позволяете Ландрупсену делать то, в чем отказываете мне. Мне бы хотелось знать почему.

— А что, если я немножко влюблена в него?

— И поэтому вы боитесь меня?

— Нет.

— Тогда что же?

Она попыталась уйти от ответа: — Но с чего вы взяли, что я боюсь вас? Вот уж поистине странная мысль!

— Камилла, хотя бы раз скажите мне правду.

— И вы мне обещаете, что мы тотчас же тронемся в путь?

— Может быть.

«Надо решаться», — подумала она. Совершенно ясно, что Филипп не двинется с места, пока не получит ответа на свой вопрос. Приходилось отвечать. В конце концов, это позволит ей высказать ему всю правду.

— Ну хорошо, вы правы, действительно вы иногда пугаете меня, — начала она. — И раз вы хотите услышать честный ответ, то знайте: вы слишком обольстительны.

— Слишком обольстителен?

— Да. С вами я всегда чувствую себя дичью, которую вы пытаетесь загнать и присоединить к своим охотничьим трофеям.

— И вам это не нравится?

— Разумеется, нет!

— Это любопытно, других женщин это никогда не смущало.

— Желаю им счастья!

— И если бы не это неприятное ощущение, то вы бы не стали бегать от меня?

— Без этого ощущения, господин Дон Жуан, вы перестали бы быть тем шевалье д’Амбремоном, чьим любовным подвигам завидуют все двенадцать пэров.

Досада, прозвучавшая в ее голосе, не ускользнула от Филиппа. Он никогда бы не подумал, что его многочисленные победы могут очернить его в глазах Камиллы. Неужели ей не нравится, когда вокруг щебечут жаждущие его внимания дамы? Неужели она хотела сохранить своего мужчину только для себя одной так же, как он сам желал изгнать из жизни девушки всех вьющихся вокруг нее претендентов?

Итак, она боялась принадлежать мужчине, который принадлежал многим женщинам! Изумленный подобным открытием, он даже не попытался удержать Камиллу, и та, встав, с решительным видом направилась к своему коню.

Однако ему удалось услышать из ее уст, что в ее глазах он обольстителен; впрочем, об этом он уже догадывался. Осталась настороженность, которую она испытывала к мужчине, пользующемуся неумеренным вниманием женщин. Если он хочет преодолеть эту настороженность, ему некоторое время придется вести жизнь аскета. Но способен ли он на это? Уже после трех дней воздержания он ощущал, как все тело его словно объято пламенем; мучения его еще усугубились после той ночи, когда ему пришлось раздевать пьяную Камиллу.

С другой стороны, требование девушки к ее избраннику — принадлежать исключительно ей — наполняло Филиппа радостью, ибо в будущем сулило ему неземное счастье. Цельная натура Камиллы не позволяла ей ничего делать наполовину; раз решившись, она не останавливаясь шла до конца.

Сейчас больше, чем когда-либо, он был уверен, что она создана для него. Но как убедить ее в этом?

Вскочив на Черного Дьявола, Камилла начинала проявлять нетерпение; она видела, что шевалье продолжает сидеть, погруженный в собственные мысли, и совершенно не расположен трогаться с места. Она испугалась, что своей прямотой оскорбила его. А именно сейчас ей ни за что на свете не хотелось бы обидеть его. В последнее время он был на удивление любезен и предупредителен с ней.

Направив коня в сторону шевалье, она ласково позвала его:

— Филипп!

Он поднял на нее глаза; казалось, он ожидал, что она позовет его.

— Конечно, я не могу бесстрастно относиться к вашим бесчисленным победам. И тем не менее я должна признать, что поистине восхищаюсь вами. В моих глазах вы самый совершенный дворянин во всем королевстве; поэтому не стоит слишком огорчаться из-за моих слов. Они весьма относительны…

Не отвечая, д’Амбремон встал, подошел к Персевалю и вскочил в седло. Затем повернулся к своей спутнице и, церемонно поклонившись, насмешливо произнес:

— Благодарю вас, сударыня, за эти слова утешения. Мое самолюбие так ожидало их! А теперь, пожалуйста, извольте следовать за мной.

Она слегка покраснела и вдруг, неизвестно почему, почувствовала себя смешной. Но вскоре позабыла все свои сомнения и полностью сосредоточилась на дороге: каменистая, она петляла из стороны в сторону и требовала от путешественников повышенного внимания.

 

72

Филипп остановился. Нахмурившись, он смотрел на небо, которое начинало затягиваться тучами.

— Что-то случилось? — поинтересовалась девушка.

— Боюсь, как бы нас не застала в пути сильная гроза.

— Вы уверены? Но, может быть, эти облака рассеются или ветер унесет их в другую сторону?

— Нет. Они выстроились как раз над долиной, вон над той узкой расселиной, и скоро мы окажемся в самом центре ненастья.

— Но почему вас это так волнует?

Он с удивлением посмотрел на нее:

— И это спрашиваете вы? Значит, мне показалось и вы больше не боитесь гроз?

— Боюсь, но только когда я одна. Рядом с вами я почти ничего не боюсь.

— Скажите-ка! Я в восторге; оказывается, в списке ваших страхов я занимаю второе место — после природных катастроф.

Она мрачно посмотрела на него:

— Кроме шуток, Филипп, разве мы не успеем добраться до Фенестреля до начала грозы?

— Не думаю.

— Давайте попытаемся.

— Как вам угодно, неустрашимая мадам!

Они продолжили свой путь. Пошел дождь, вдали зазвучали раскаты грома. Филипп краем глаза наблюдал за Камиллой, но она выглядела невозмутимой; все усилия ее были направлены на сдерживание Черного Дьявола, начавшего проявлять признаки беспокойства.

Дождь становился все сильнее. Но по-прежнему было жарко, и ни один из всадников не подумал накинуть капюшон. Они только поглубже надвинули на лоб треуголки, чтобы льющаяся сверху вода не мешала видеть дорогу.

Недалеко от них блеснула молния; лошади шарахнулись, но всадники сумели удержать их и направить в нужную сторону. Однако вскоре тропинка превратилась в бурный горный поток. Шевалье остановился и, перекрывая шум льющего как из ведра дождя, крикнул:

— Мы не можем ехать дальше. Это слишком опасно. Вода несет с собой острые камни, лошади могут пораниться. Попытаемся найти убежище в скалах: там, вверху, я вижу несколько небольших гротов.

— Это невозможно, — ответила девушка, также стараясь перекричать дождь. — Лошади не смогут туда забраться.

— Давайте попытаемся. Это единственное, что мы можем сделать!

Спешившись, они взяли лошадей под уздцы и осторожно повели их по откосу, ведущему к гротам. Сильный порыв ветра едва не сорвал с них шляпы, и они были вынуждены надвинуть их почти на самые глаза. Дождь хлестал прямо в лицо, что еще больше усложняло задачу.

Филиппу первому удалось втолкнуть Персеваля в укрытие и привязать его; потом он тотчас же спустился, чтобы помочь Камилле, которая никак не могла справиться со своим возбужденным конем: он упирался и отказывался идти вперед. Наконец вдвоем им удалось утихомирить своенравное животное, укрыть его в расселине и спрятаться самим. Они промокли до нитки, но, взглянув друг на друга, тотчас расхохотались: запыхавшиеся, но довольные, они радовались, что им удалось добраться до этого пусть и ненадежного, но все же укрытия. В гроте было довольно прохладно, и девушка зябко поежилась.

— Вам следует переодеться, — произнес д’Амбремон. — Иначе вы рискуете простудиться.

— Вовсе нет, — живо отозвалась Камилла, не желавшая раздеваться в присутствии шевалье. — Мне не холодно.

И, не выдержав, тотчас же чихнула, опровергая, таким образом, свое заявление.

— Я закрою глаза, обещаю вам, — настаивал офицер.

Внезапно она перестала улыбаться.

— Позвольте мне усомниться в надежности вашего обещания, — дерзко бросила она.

— Не кипятитесь; позвольте лишь смиренно вам заметить, что вам, собственно говоря, больше нечего скрывать: ваша промокшая рубашка столь же прозрачна, как сама вода.

Это была чистая правда. Намокнув, тонкая ткань облепила тело Камиллы. Сконфузившись, девушка быстро отвернулась, вскрикнув от смущения. Она полезла за второй рубашкой, спрятанной на дне дорожной сумки, притороченной к седлу Черного Дьявола; эту рубашку она уже надевала в первый день путешествия, и каково же было сейчас ее удивление, когда она обнаружила ее совершенно чистой — выстиранной и выглаженной; очевидно, кто-то в Экзиле позаботился о ней! Это открытие наполнило Камиллу неизъяснимым блаженством, и, преисполнившись благодарности к неизвестному другу, взявшему на себя обязанности прачки, она с наслаждением натянула на себя не только сухую, но и чистую одежду.

В превосходном настроении она вернулась к д’Амбремону, который, стоя спиной к гроту и скрестив на груди руки, изучал состояние атмосферы.

Камилла чувствовала себя расслабленной и отдохнувшей.

— Вам тоже следует переодеться, — заметила она, невольно любуясь торсом молодого человека, облепленным насквозь промокшей рубашкой.

— Слушаюсь, капитан! — усмехаясь, ответил он.

Сейчас он был еще более обольстителен, чем всегда: мокрые черные пряди прилипли ко лбу; стекая по щекам, капельки воды выбирали себе путь, подчеркивающий правильность черт его мужественного лица; затем они попадали на шею и терялись под расстегнутым воротником.

Он быстро переоделся в сухую рубашку и, подойдя к Камилле, протянул ей плащ:

— Держите. Закутайтесь в него, так вы спасетесь от сырости. И давайте что-нибудь поедим. — Он развернул дорожную провизию, которой снабдили их в Экзиле. — Однако в этот раз они нас балуют, — минутой позже воскликнул шевалье, обнаружив большое количество съестных припасов. — Так не часто бывает. Держите, эту бутылку вручил мне какой-то солдат специально для вас. Он просто умолял меня не забыть и передать ее вам, утверждая, что вы сами просили его об этом.

— Я? А кто это был?

— Не знаю. Какой-то тип весьма мрачного вида; пьемонтец, не говорящий ни слова по-французски.

— О! Это он!

— Вы знаете, о ком идет речь?

— Да. Это тот самый солдат, которому я приказала более старательно чистить свое ружье.

— И чтобы отблагодарить вас, он дарит вам вино? Странно! Надеюсь, оно хотя бы не отравлено?

Камилла расхохоталась:

— Не думаю. Но все же я не стану пить; полагаю, так будет лучше.

— Я тоже так думаю… Однако, я был прав, когда утверждал, что вы совершено необыкновенная девушка. Обычно в ответ на сделанное замечание видишь недовольную физиономию; вам же преподносят подарки!

Девушка снова рассмеялась:

— Я расскажу вам свой секрет.

— Надеюсь.

Некоторое время он молча смотрел, как она с аппетитом поглощает разложенную на камне еду.

— Я очень голодна, — произнесла она, словно оправдывая свое чревоугодие.

— Полагаю, вам недостает комфорта и утонченности, к которым вы привыкли при дворе.

— О нет! Совсем нет. Я действительно страшно рада, что нахожусь здесь; это путешествие мне нравится.

— Вы не скучаете по своим друзьям?

— За неделю я не успею соскучиться!

— Даже по Ландрупсену?

В эту минуту она подносила ко рту кусок хлеба; вопрос застал ее врасплох, и хлеб повис в воздухе. Камилла подняла на Филиппа удивленные глаза:

— А почему я должна скучать по Микаэлю больше, чем по кому-либо другому?

— Мне кажется, вы очень близки с ним.

— Вот забавно: всем хочется, чтобы у нас с ним были идиллические отношения, иначе никто о нем и не вспоминает. Надеюсь, хотя бы сейчас вы не станете восхвалять его превосходные качества с тем, чтобы уговорить меня выйти за него замуж!

— Пожалуй, я действительно остерегусь…

— Вот и прекрасно!

— Вы не созданы друг для друга.

— Ну, в этом вы, пожалуй, слишком категоричны, — ответила девушка, слегка задетая самоуверенным тоном шевалье.

— А разве это не правда? Бросьте, вы же знаете, что я прав. Разумеется, Микаэль обладает множеством добродетелей, но это не те добродетели, которые надеетесь найти в мужчине вы.

— Откуда вы знаете?

— Я в этом уверен, этого достаточно.

— А какие, по-вашему мнению, качества я надеюсь встретить в мужчине?

Не без некоторого самодовольства Филипп улыбнулся своей неотразимой улыбкой:

— Мужчина должен волновать вас… и, как знать, возможно, даже немного пугать…

Камилла отвернулась, сосредоточив все свое внимание на завесе дождя, лившего за порогом грота. Сильнейший трепет охватил ее; неужели Филипп догадался, что творится у нее в душе, неужели она настолько не умеет скрывать свои чувства, что он читает в ее сердце как в раскрытой книге? Она внезапно почувствовала себя в ловушке, ощутила свою полную беззащитность, полную безоружность перед опасным соблазнителем, сидящим рядом и пожирающим ее глазами. Филипп придвинулся еще ближе и жарко зашептал ей на ухо:

— Словом, это должен быть такой мужчина, как я!

Она вскочила на ноги.

— Мне холодно! Пойду надену камзол, — сказала она, направляясь к Черному Дьяволу. Ей страшно захотелось оказаться подальше от шевалье и коснуться теплой шеи жеребца, дабы набраться сил от этого единственного своего союзника в этом гроте.

Филипп тоже встал и пошел к выходу, чтобы посмотреть, не меняется ли погода.

— Думаю, гроза продлится не больше часа, — равнодушным тоном произнес он. — На востоке небо уже посветлело. Идите сюда, посмотрите, над Фенестрелем, похоже, совсем развеялось.

Но Камилла не шевелилась. В нескольких метрах от их убежища сверкнула молния, и Камилла даже подскочила от ужаса. Черный Дьявол беспокойно захрапел, и девушка принялась шептать ему ласковые слова, стараясь успокоить коня.

— Я, пожалуй, спущусь и посмотрю, как обстоят дела с дорогой, можно ли по ней ехать, — беспечно сказал шевалье.

На этот раз девушка услышала его:

— Нет! Не делайте этого!

— Но почему?

— Потому что это очень опасно, — ответила она, подбежала к нему и увлекла его в глубь пещеры.

— Я скоро вернусь.

— Нет. Зачем подвергать себя неоправданному риску?

— Хотя бы для того, чтобы на время избавить вас от своего присутствия. Мне показалось, что я изрядно вам наскучил…

Она судорожно сжала руку шевалье. Возле входа в пещеру молния вновь расколола небо.

— Вы не правы, — жалобно прошептала Камилла. — Ваши слова смущают меня, но вы никогда мне не наскучите, совсем никогда!

— И вы в этом уверены? — прошептал он, склоняясь к ней.

— Да, да. Никогда. Идите и садитесь вот здесь, рядом со мной. — Она пребывала в полной растерянности: с одной стороны, она боялась и дальше оставаться наедине с Филиппом, а с другой, ее охватывал панический страх, стоило ей только представить, что Филипп уйдет от нее один, в самую грозу. Инстинктивно она понимала: единственный способ заставить офицера отказаться от своего безумного решения — это прижаться к нему, воспользоваться властью, которую тепло женского тела имеет над мужчинами, и таким образом заставить его выбросить из головы рискованные замыслы.

Филипп улыбался; его маленькая уловка удалась. Словно опытная соблазнительница, Камилла подталкивала Филиппа к стене пещеры.

— Сядьте здесь, — приказала она, устраиваясь рядом с ним. — Я совершенно закоченела и хочу, чтобы меня согрели.

На этот раз она не обманывала. От пережитого страха она замерзла и стучала зубами от холода.

Шевалье наблюдал за ней; он был в восторге от того, что додумался воспользоваться ее страхом перед грозами; он хорошо помнил, что в ненастье Камилла боялась оставаться одна. Он смотрел, как она удобно устраивается рядом с ним, совершенно позабыв о своей честности; страх остаться одной заглушил все остальные ее чувства. Шевалье слегка улыбнулся.

— Что вас так развеселило? — спросила она.

— Вы столь внезапно стали так отважны!

Она скорчила презрительную гримаску:

— Ваши нелепые идеи не оставили мне выбора! Спускаться по отвесному склону в самый разгар грозы — надо же такое придумать!

— Вы ведь боитесь остаться одна, не так ли?

— Да, правда, но еще больше я не хочу, чтобы вас на моих глазах сразила молния или же смыл селевой поток.

— Должен ли я понимать, что вы волнуетесь за меня?

— Разумеется, и вы это прекрасно знаете.

Нет, конечно, он в этом не сомневался, но ее признание наполнило его неизъяснимой радостью. Слегка отодвинувшись, он распахнул плащ, как бы приглашая молодую женщину к себе:

— Идите сюда, здесь вам будет удобнее и теплее.

Она колебалась.

— Если вы еще раздумываете, значит, не так уж вам и страшно; тогда я отправляюсь в свой маленький поход…

— Это шантаж!

— Именно!

Она скользнула под руку шевалье; мгновенно почувствовав обжигающее тепло его тела, она затрепетала.

— А вы обещаете, что не станете пытаться злоупотребить моим доверием?

Филипп вздохнул:

— Вы требуете от меня слишком многого!

— Вы просто невыносимы! — возмущенно воскликнула она, отстраняясь от него.

Но он быстро схватил ее и прижал к груди.

— Хорошо, — прошептал он, готовый на любые жертвы, лишь бы хоть на несколько мгновений удержать Камиллу в своих объятиях. — Даю вам свое честное слово.

Казалось, девушка услышала только последние его слова; она тут же, удобно устроившись, прижалась к его плечу и в восторге затаила дыхание. Здесь, в объятиях шевалье, она чувствовала себя на удивление уверенно; она слышала, как в груди его, совсем рядом с ней, глухо бьется его сердце. Ей казалось, что здесь, подле Филиппа, в его сильных объятиях, и есть ее настоящее место в этой жизни, и каждая прожитая ею прежде минута только приближала этот желанный миг, дабы он когда-нибудь превратился в вечность.

За стенами пещеры грохотал гром, но для Камиллы гроза находилась где-то далеко, в ином мире. В пещере же время остановилось; все, что окружало ее, исчезло. Осталось только ласковое и горячее тело мужчины, его сильное плечо, на котором покоилась ее голова. Она чувствовала себя умиротворенной, успокоенной и постепенно погружалась в блаженное оцепенение.

Держа Камиллу в объятиях, Филипп был счастлив сверх всякой меры; он ощущал, как она трепещет, словно маленькая птичка, и еще крепче прижимал ее к себе, боясь, что она может улететь от него. Он дал слово не злоупотреблять ее положением, но искушение сделать новый шаг в завоевании девушки было слишком велико. Он страстно, просто безумно желал поцеловать ее. Однако решил немного подождать, давая ей время привыкнуть к теплу мужского тела, дабы она не испугалась его поцелуя.

Когда он почувствовал, что она перестала дрожать в его объятиях, он наклонился, собираясь поцеловать ее в губы, и замер: Камилла спала!

Она спала крепко, и на губах ее застыла улыбка. Ясно, она была совершенно счастлива! Филипп, восхищенный безмятежностью, разрывался между желанием поцеловать ее и своим излишне поспешным обещанием. Наконец стремление завоевать безоговорочное доверие девушки возобладало. Откинув назад голову, он прислонился к стене грота и стал ждать, пока она проснется, ревниво оберегая ее сон.

 

73

Когда Камилла очнулась, дождь уже кончился. Ей понадобилось время, чтобы сообразить, где она находится. Пробудившись, она, словно кошечка, принялась потягиваться, отчего еще больше прижалась к шевалье, и только потом сообразила, что пребывает в весьма неподобающем для юной особы месте, а именно — на коленях у мужчины. Она живо вскочила на ноги, что-то смущено лепеча:

— Господи, Филипп, извините меня! Мне кажется, я зашла слишком далеко!

Шевалье очень хотелось снова прижать ее к себе и объяснить, как она не права, столь быстро выскользнув из его объятий, но погода не позволила ему сделать этого. Из-за дождя они задержались на целых два часа, и теперь надо было спешно ехать в Фенестрель, ибо солнце уже начало свой вечерний путь по небосклону.

— Я в отчаянии: как это я могла заснуть! — продолжала Камилла. — Вы должны были меня разбудить.

— Но вам было столь уютно в объятиях Морфея, что я не решился изгнать вас оттуда! Впрочем, дождь только недавно кончился, а нам все равно пришлось бы ждать, пока дорога просохнет.

С трудом они свели по отвесному склону лошадей и вывели их на дорогу. Наконец они смогли тронуться в путь.

— Что ж, — заключил Филипп, — надеюсь, наша недолгая остановка доказала вам, что в моем присутствии вы не в большей опасности, чем в обществе Ландрупсена.

Говоря это, он немножко лицемерил, ибо, если бы все зависело только от него, сейчас Камилла бы уже принадлежала ему. Но, как бы там ни было, он сдержал обещание, пусть даже это и далось ему с невероятным трудом! Должен же он извлечь из своих терзаний хотя бы небольшую пользу!

— Это правда, — благодарным тоном ответила девушка, — я плохо думала о вас, и прошу вас меня простить. Вы самый совершенный дворянин из всех, кого я знаю.

— Черт побери, мне очень жаль, что я вынужден был сдержать свое слово, — не без лукавства ответил он. — Однако в обмен на мое безупречное поведение позвольте и мне кое о чем вас попросить.

— О чем же?

— Никому об этом не рассказывать. Если кто-нибудь узнает, что я, держа женщину в объятиях, больше ничего у нее не потребовал, я потеряю свою репутацию соблазнителя!

Камилла от души рассмеялась; уже в который раз она испытывала огромное удовольствие от беседы со своим спутником.

— Даю вам честное слово!

Не медля долее, они поскакали вперед, и через четверть часа вдали, на сине-лиловом вечернем небе стал вырисовываться силуэт крепости. Форт Фенестрель являл собой полную противоположность Экзилю: он не возносился ввысь единым монолитом, но распадался на несколько рядов крепостных стен и валов, карабкавшихся друг за другом по скалистому склону. Если бы в эти места случайно забрел китаец, он бы непременно отметил сходство крепостных стен Фенестреля с Великой китайской стеной.

Возле стен форта раскинулась большая деревня; людей привлекало выгодное месторасположение: в форте постоянно содержался королевский гарнизон, и окрестные жители могли рассчитывать на его защиту. Путешественники поднялись к крепостным воротам. По дороге они надели красные форменные мундиры, отчего еще издалека были замечены часовыми. Тяжелые створки ворот распахнулись, как только они к ним приблизились. Комендант ожидал их во дворе; выступив навстречу приехавшим офицерам, он пожелал им счастливого прибытия во вверенный ему форт. Это был высокий и очень тощий человек с острым кадыком на шее. Он говорил с сильным итальянским акцентом:

— Полковник! Надеюсь, вы благополучно добрались и гроза не доставила вам излишних неприятностей?

— Все обошлось, мы сумели найти укрытие. Позвольте мне представить вам капитана де Бассампьера.

— Капитан, — произнес комендант, почтительно приветствуя Камиллу, — для нас большая честь принимать воина с такой репутацией, как ваша.

— Разве вы меня знаете?

— Я много о вас слышал и уже давно хотел познакомиться с вами.

— Не всегда следует доверять слухам, комендант, — ответила девушка.

Филипп не удержался и понимающе подмигнул Камилле.

— Желаете ли вы, чтобы вас проводили в ваши комнаты? — заволновался комендант.

— Нет, лучше мы немедленно приступим к работе; мне бы хотелось завершить все к полудню завтрашнего дня.

— Как вам будет угодно.

Камилла думала, что так же, как в Экзиле, они разделятся и каждый будет выполнять свою задачу, однако шевалье поступил иначе. В этот раз он решил, что ей полезнее сопровождать его, дабы как следует ознакомиться с проблемами интендантства и поддержания боеспособности укреплений.

Это позволило девушке побывать во всех крепостных закоулках; подобное путешествие оказалось для нее весьма поучительным. Проверка была прервана на время ужина и потом снова возобновилась.

Поздно вечером комендант проводил Камиллу и д’Амбремона в их комнаты и вежливо пожелал им доброй ночи.

Обойдя все уголки форта и осматривая каждое укрепление, Камилла была вынуждена прошагать изрядное расстояние; разреженный высокогорный воздух также немало способствовал усталости. Едва добравшись до постели, девушка мгновенно заснула, чего нельзя было сказать о Филиппе. Стоя перед окном, он мечтал о ней. Ему казалось, что от его одежды все еще исходит нежный аромат Камиллы, и он всем своим телом ощущал ее присутствие рядом с собой.

Глядя на ясное, прозрачное небо без единого облачка, он хмурился: ему хотелось, чтобы разразилась гроза и Камилла снова пришла к нему искать защиты от разбушевавшейся стихии. Он вспоминал о той ночи, когда охваченная паническим страхом девушка ворвалась к нему в комнату в гостинице. Подгоняемая ужасом, она нырнула к нему в кровать, а он грубо прогнал ее. О, какой прием оказал бы он ей сейчас! Если бы это чудо повторилось, он, разумеется, не оттолкнул бы ее, совсем напротив!

Но прошлое есть прошлое: его не вернешь. К счастью, всегда имеется будущее, а Филиппу оно виделось исключительно в розовом свете. Разве за те несколько дней, что он провел наедине с Камиллой, он не продвинулся по пути завоевания ее сердца? Надо и дальше быть терпеливым. Он нисколько не сомневался — настанет час, когда, она наконец станет его…

Следующий день был посвящен проверке боеготовности солдат. И на этот раз Филипп решил оставить Камиллу при себе. Он больше не мог далеко отпускать ее: чтобы спокойно исполнять свои обязанности, ему необходимо постоянно чувствовать рядом ее присутствие.

К тому же он полагал, что для девушки полезно посмотреть, как проводится подобная проверка согласно предписаниям уставам.

Время от времени он оборачивался к ней и спрашивал ее мнения, стараясь задавать вопросы из той области, в которой она разбиралась наиболее хорошо. Ибо, несмотря на влюбленность, он помнил о своем долге офицера и о том, как важна эта поездка для расширения военных познаний Камиллы, а также для короля.

Пообедав в обществе офицеров форта, они после полудня, как и было намечено, покинули крепость, вполне довольные результатами своей проверки. Девушка умирала от любопытства:

— И куда же мы теперь едем? Мне кажется, мы направляемся в сторону Турина.

— Совершенно верно, но мы не доедем до него.

— И где мы остановимся?

— Немного не доезжая до Пинероло.

— А что там такого интересного? Еще один гарнизон?

— Скоро увидите. Я же обещал вам сюрприз.

— Но хотя бы скажите, это далеко?

— Восемь лье. Мы прибудем на место через четыре часа, дорога здесь неплохая.

— Но скажите же, куда мы едем? Прошу вас, Филипп!

Шевалье улыбнулся:

— Не пытайтесь меня смягчить своими умильными взглядами.

— Бог мой, я просто умираю от любопытства! Что мне нужно сделать, чтобы уломать вас?

— Боюсь, что все ваши труды напрасны. Обычно я очень неуступчив.

— Увы!

— Конечно, если подумать, кое-что может заставить меня пойти на некоторые уступки, — добавил он, лукаво взглянув на нее.

— И что же? Говорите скорее!

— Нет, боюсь, вы сочтете мое требование завышенным.

Возбужденная Камилла резко дернула поводья и остановила коня посреди дороги.

— Филипп!

Д’Амбремон притворился удивленным.

— Что? — с невинным видом спросил он.

— Быстро говорите, что вы задумали. Хватит испытывать мое терпение; карты на стол: куда мы едем.

— Прекрасно, — медленно произнес он, и в глазах его зажглись озорные огоньки. — Я скажу вам, куда мы едем, но только при условии, что… что вы не станете возражать, если я за вами поухаживаю!

От изумления Камилла чуть не свалилась с коня. Однако она справилась с собой:

— Надеюсь, это шутка? Вам никогда не требовалось разрешений, чтобы преследовать женщин своими ухаживаниями!

— Но у вас я спрашиваю разрешения.

— Почему?

— Потому что хочу быть уверен, что своим вниманием не стану докучать вам.

— И вы станете ухаживать за мной даже в том случае, если я заверю вас, что из этого ничего не выйдет?

— Я прошу всего лишь права делать то, что вы позволяете делать другим, но чего не разрешаете мне.

Камилла поднесла руку ко лбу, словно проверяя, не спит ли она.

— Вы с ума сошли? Нет, вы просто бредите! Неужели это говорит сам Филипп д’Амбремон?

Шевалье по-прежнему хранил спокойствие. Внезапно в глазах девушки также вспыхнули лукавые искорки; итак, если это игра, что ж, она готова в нее сыграть!

— Хорошо, согласна. Можете ухаживать за мной сколько вам будет угодно. Только потом не жалуйтесь на мою жестокость, если окажется, что вы ничего от меня не добились.

— Обещаю вам.

— Итак, куда же мы едем?

— Туда, где вам должно понравиться.

— А если не понравится?

— Если не понравится, мы тотчас уедем и переночуем в Пинероло. Но, я уверен, вам понравится.

— Хорошо, ну а точнее?

— Мы едем ко мне. Вернее, к моему дяде, маркизу де Пери-Бреснелю; он вырастил меня.

— Вы хотите сказать, что везете меня в места, где прошло ваше детство?

— Совершенно верно. А теперь в путь, иначе мы никогда туда не доедем.

Камилла не верила своим ушам. Филипп, всегда исключительно сдержанный во всем, что касалось его прошлой жизни и его семьи, приглашал ее в настоящее святилище — в место, где он вырос, где все дышало дорогими его сердцу воспоминаниями, где каждый камешек хранил память о его детстве.

Взволнованная девушка больше не задавала вопросов. Ей хотелось как можно скорее доехать до цели, но в то же время ее охватывала какая-то робость. Совершенно очевидно, Филипп решил раскрыть перед ней сокровенную страницу своей жизни. Сумеет ли она не поддаться обаянию обстановки и сохранить свою тайну? Не станет ли для нее это бремя слишком тяжким, сумеет ли она умолчать о своем подлинном титуле?

Она не имеет права рассказывать, что она — принцесса Савойская и, может быть, даже наследница трона; увы, это именно так. Но сможет ли она и дальше скрывать тайну своего происхождения?

 

74

Старый замок, расположившийся на высоком утесе, гордо возносил к небу свои вековые башни. И хотя это был самый настоящий средневековый замок, время явно пощадило его стены: он выглядел горделиво, величественно и внушительно. Когда путешественники подъехали поближе, Камилла смогла убедиться, что замок поддерживается в превосходном состоянии; в стенах не было заметно ни малейшей трещины, крыши, перекрытые свежей черепицей, сверкали в лучах заходящего солнца.

Всадники обогнули поместье; с другой стороны оно выглядело менее строго благодаря множеству окон в ренессансном стиле, разбросанных по фасаду, и великолепных садов, простиравшихся далеко за каменной кладкой. Через ворота офицеры въехали во двор и спешились.

Навстречу им заспешил старый слуга в сопровождении мальчика-подростка; узнав шевалье, старик радостно воскликнул:

— Мессир Филипп! Какое счастье видеть вас здесь!

— Как поживаешь, Джакомо?

— Хорошо, хорошо.

— Как твой ревматизм?

— О, конечно же, со мной, хотя, по правде говоря, хотелось бы видеть его где-нибудь подальше.

Шевалье повернулся к Камилле и указал ей на маленькую дверь, зажатую между хозяйственными постройками:

— Входите здесь, я догоню вас. Мне надо сделать два-три распоряжения, и я присоединюсь к вам.

Несколько оробев, девушка толкнула дверь и тотчас же едва не вскрикнула от восторга. Перед ней, окруженный высокой стеной, раскинулся волшебный сад, наполненный чудесными розами, чей сладостный аромат разливался в вечернем воздухе.

Розы были всех сортов и всех цветов. Здесь высились стебли, увенчанными целыми букетами, и низенькие кусты, чьи ветви гнулись к земле под тяжестью огромных цветов; еще дальше поднималась шпалера, вся увитая нежными стеблями с мелкими застенчивыми бутонами; за ней стояла беседка, оплетенная изысканными растениями с бархатистыми цветами.

Среди роз, дабы подчеркнуть их великолепие, рука неведомого художника расположила островки зелени. Повсюду царила гармония и совершенство; Камилла не сомневалась, что такой сад может создать только поэт. Или же какая-нибудь фея или чародей ради собственного удовольствия наколдовали этот восхитительный уголок. Еще немного, и девушке наверняка бы послышалось пение перепархивающих с цветка на цветок эльфов. От восторга у нее перехватило дыхание, она не смела даже пошелохнуться.

Внезапно ее внимание привлек легкий звон, и она поняла, что в этом зачарованном уголке она не одна. Встав на цыпочки, она увидела широкополую соломенную шляпу, почти целиком скрывавшую лицо садовника, любовно склонившегося над своими цветами. Обогнув подстриженный куст, она направилась к незнакомцу; ей хотелось выразить ему свое восхищение.

При ее приближении человек поднял глаза; на лице его читалось удивление; он был в одной сорочке, с закатанными для удобства работы рукавами. Пока он поднимался с колен, удивление его сменилось приветливой улыбкой.

— Филипп! — воскликнул он, слегка отстраняя молодую женщину и устремляясь навстречу шевалье, совершено беззвучно выросшему у нее за спиной. — Какая радость вновь видеть тебя!

— Дядюшка, — произнес д’Амбремон, когда улеглась первая радость от неожиданной встречи, — разрешите мне представить вам Камиллу де Бассампьер, сопровождающую меня в инспекторской поездке по альпийским фортам.

Даже если старый дворянин и был изумлен мундиром Камиллы, он совершенно не подал виду. Подойдя к ней, он, низко поклонившись, поцеловал ей руку:

— Мадам, я рад, что Филипп предоставил мне возможность познакомиться с вами. Добро пожаловать в мое скромное жилище.

— Камилла, как и я, офицер на службе его величества.

Восхищенный маркиз широко открыл глаза:

— Счастливый человек его величество! Монарх, которому служат такие очаровательные офицеры, заслужил благословение богов! Но что же я все говорю да говорю! Вы ведь, наверное, умираете от жажды. Соблаговолите следовать за мной, нам принесут чего-нибудь освежающего.

— У вас великолепные розы, сударь, — осмелилась наконец вымолвить слово девушка.

— Да, вы правы, они неплохи, — скромно, но не без гордости ответил старый дворянин.

Исполняя роль проводника, он подвел их к маленькой каменной лестнице, поднимавшейся вдоль стены до самой террасы, обрамленной стрельчатыми арками. С этой галереи открывался чудесный вид на сад с розами, позволяя в полной мере любоваться его искусной планировкой.

Через открытое венецианское окно маркиз прошел в гостиную и хлопнул в ладоши, призывая слуг:

— Марина, Клаудио, у нас гости!

Заметив свое отражение в огромном зеркале, стоящем на камине из серого мрамора, он обнаружил, что голову его все еще украшает соломенная шляпа, и проворно снял ее.

— Прошу извинить меня за мой внешний вид, — произнес он. — Я никак не ожидал таких дорогих гостей. Филипп, почему ты не предупредил меня о своем визите, а главное, что с тобой будет такой очаровательный товарищ?

— Потому что до самого последнего мгновения мы не знали, сможем ли приехать. Никто не знал, сколько времени займет проверка; а так как послезавтра нам нужно быть уже в Турине…

Миловидная служанка принесла поднос с лимонадом; она наградила Филиппа широкой улыбкой.

— Благодарю, Марина, — сказал тот, беря стакан и делая глоток. — Вижу, ты не растеряла свой талант. Ты всегда готовила самый лучший лимонад во всем Пьемонте!

Женщина сделала реверанс и удалилась, явно довольная его похвалой.

— Не сомневайся, у нас впереди еще превосходный ужин, — воскликнул маркиз, понимающе подмигивая. — Что ж, дети мои, вы можете пройти к себе в комнаты и привести себя в порядок. Полагаю, Филипп, ты уже приказал отнести вещи мадам в желтую спальню?

— У нас нет вещей, дядя. Я же сказал вам, что мы совершаем инспекционную поездку.

Маркиз с сожалением посмотрел на Камиллу:

— Уверен, что это мой племянник помешал вам взять с собой все необходимые вещи. Вы не должны были ему позволять этого; любая женщина нуждается хотя бы в минимальном комфорте, это всем известно. Но Филипп иногда бывает так упрям…

— Однако он превосходный офицер, — отозвалась девушка.

— Разумеется, разумеется, но все же… Впрочем, это не имеет никакого значения, мы все уладим. В спальне моей покойной супруги имеется масса туалетов, которые хотя и вышли из моды, тем не менее весьма неплохи. Выбирайте, надевайте то, что вам больше подходит, и я с удовольствием полюбуюсь вашей красотой.

— Идемте, сейчас вас проводят, — с улыбкой произнес Филипп. Он позвал служанку и, поручив ее заботам Камиллу, исчез в своей комнате, чтобы также привести себя в порядок. Молодой человек знал, какое большое значение маркиз придает церемонии ужина. Поэтому он уделил своему внешнему виду повышенное внимание, словно отправлялся на ужин к самому королю.

Наконец, решив, что он вполне готов, Филипп спустился в гостиную, куда вскоре явился дядя. Они принялись разговаривать на самые различные темы. Шевалье расспрашивал о местных новостях, дядя интересовался тем, что происходит в Турине.

В это время Камилла в сопровождении горничной вошла в гардеробную маркизы; благодаря стараниям безутешного супруга здесь все сохранилось в полной неприкосновенности. Глядя на платья, она решила, что мадам де Пери-Бреснель была удивительно хороша.

— Давно умерла ваша хозяйка? — спросила девушка у горничной.

— Восемь лет назад. Ах, бедняжка, да приберет ее душу Господь! Смерть ее глубоко потрясла господина маркиза, и он окончательно обосновался в замке.

— А почему? Разве раньше они жили не здесь?

— Не всегда; пока была жива госпожа, они проводили здесь не более полугода. Вторые полгода они проживали во Франции, в фамильном владении маркиза, в замке Бреснель. Эту крепость господин маркиз получил в приданое к свадьбе. Госпожа была родом из Пьемонта.

— А теперь маркиз больше не ездит во Францию?

— Он предпочитает оставаться здесь, окруженный воспоминаниями о своей супруге, и выращивать розы, которые она очень любила.

— Но разве у них не было детей?

— Увы, нет! Господь не пожелал этого. Именно поэтому они, если можно так сказать, усыновили Филиппа.

— В самом деле? А я думала, что семья шевалье проживает в Версале.

— О, это правда, там живут его мать и брат. Но если вам интересно мое мнение, то настоящий его дом здесь. Когда маркиз и маркиза увидели, какой он одинокий и заброшенный, они взяли его к себе и воспитывали как собственного сына…

Камилла была захвачена рассказом горничной; она хотела продолжить разговор, однако служанка сменила тему:

— Вы уже выбрали платье, мадам? Скоро подадут ужин, и мне кажется, вам не следует опаздывать.

— Признаюсь, мне очень трудно сделать выбор. Это платье необычайно красиво, но боюсь, что злоупотреблю законами гостеприимства, если надену столь роскошный туалет. Не вызовет ли это раздражения маркиза?

— Не думаю, мадам. Напротив, ему доставит удовольствие убедиться, что наряды госпожи еще могут пригодиться.

— Тогда я надену его.

Платье, выбранное Камиллой, выглядело поистине великолепно. Сшитое из багряного бархата, оно смотрелось в такую жаркую погоду несколько тяжеловато. Однако девушка не могла устоять перед искушением и не примерить эту красоту. Облачаясь в платье, она чувствовала, что одновременно погружается в совсем другую эпоху. Корсаж оканчивался заостренным треугольником прямо посреди живота. Декольте овальной формы подчеркивало красоту плеч. Очень широкие рукава доходили до локтя, где стягивались тяжелыми браслетами из мелких жемчужин. Широкая верхняя юбка была разрезана спереди, позволяя восхищаться пеной расшитых жемчугом кружев, украшавших нижнюю юбку; два шелковых банта придерживали приподнятые складки верхней юбки, отчего они напоминали театральный занавес.

В самом деле, в этом платье, сшитом по последней моде прошлого века, было что-то театральное. Глядя на него, становилось понятным, что женщины, носившие подобные перегруженные множеством деталей костюмы, постоянно чувствовали себя словно на сцене. Предписанная такими платьями выправка не имела ничего общего со свободой манер: это было торжество искусства над природой.

Камилла вздохнула; она никак не могла привыкнуть к невероятно жесткому корсажу. Мода на юбки, именуемые «корзинами», прошла совсем недавно; некоторое время назад для придания большего объема верхнему платью женщины надевали множество нижних юбок, которые были тяжелы, но зато прекрасно сохраняли тепло; в них никогда не мерзли ноги. Сейчас же юбка была принцессе немного коротка; вдобавок девушка никак не могла найти себе туфель по размеру. Расторопная горничная несколькими взмахами ножниц отрезала у закрытых туфель задники, и Камилла получила вполне сносную обувь, позволявшую ей и соблюсти приличия, и чувствовать себя относительно удобно. Эта же служанка предложила сделать Камилле прическу «а ля фонтанж», заколов волосы высоко на затылке и выпустив на шею несколько кудрявых прядей, но девушка отказалась; ей и так казалось, что она одевается на карнавал! Дитя своего времени, она предпочитала простые прически по моде сегодняшнего дня.

Поэтому она подобрала волосы в маленький аккуратный пучок, украсила его тоненькой ленточкой и спустилась в гостиную, стараясь передвигаться как можно осторожнее, чтобы не испортить роскошное платье.

Войдя в гостиную, она увидела обоих мужчин возле погасшего камина: они мирно беседовали. Она с трудом узнала маркиза, сменившего свой наряд садовника.

Облаченный в темно-голубой костюм, затканный серебром, старый дворянин выглядел на диво величественно; он держался прямо, гордо вскинув голову; в его горделивой осанке было даже нечто надменное. Седые волосы были тщательно причесаны, во всем его облике чувствовались утонченность и ум, что необычайно понравилось Камилле.

Она с улыбкой направилась к нему, а тот, едва завидев ее, поспешил к ней навстречу и поцеловал ей руку.

— Мадам, вы восхитительны! — восторженно воскликнул он. — Уже давно стены этого замка не видели такого изящества и такой красоты!

— Прошу вас, маркиз, — с невольным кокетством отвечала девушка, — называйте меня просто Камиллой.

— Почту за честь, — ответил старый дворянин, вновь восторженно целуя ей пальцы.

Его маленькие живые и насмешливые глаза светились радостью. Нос весьма внушительных размеров отнюдь не уменьшал исходившего от него обаяния, или, вернее, обольстительности. И, хотя его кожу испещрили сотни мелких морщин, нетрудно было заметить, что черты его точеного лица все еще не утратили своей привлекательности. Судя по форме рта, маркиз обладал легким характером, любил пошутить и посмеяться.

Он необычайно понравился Камилле, и она с радостью вручила ему свою руку, дабы он проводил ее в столовую. Улыбаясь, Филипп следовал за ними, наблюдая, как его дядя и Камилла болтают как два старых приятеля. Ясно, что оба они уже попали под действие чар друг друга. Шевалье даже почувствовал укол ревности в самое сердце, ибо вынужден был признать, что Камилла вела себя с маркизом совершенно непринужденно. С ним она никогда не была такой.

Пери-Бреснель обернулся и увидел расстроенную физиономию своего племянника.

— Я целиком завладел вами, дорогая, — шепнул он, нагнувшись к своей даме, — а это нравится далеко не всем из присутствующих.

Она залилась звонким смехом и тоже обернулась к Филиппу. Выражение лица последнего было наполовину страдающим, наполовину лукавым:

— Это правда, из вас получилась такая восхитительная парочка, что я начинаю чувствовать себя лишним.

Камилла и маркиз обменялись заговорщическими взглядами и с двух сторон взяли шевалье под руки; постаравшись, чтобы голос его звучал как можно более обиженным, Филипп обратился к Камилле:

— Значит, если бы дядя не напомнил вам, вы бы так и не вспомнили о моем существовании!

— Конечно, ведь ваш дядя гораздо галантнее вас!

— Камилла, дитя мое, признайтесь, — вмешался маркиз, помогая гостье занять место подле огромного роскошно убранного стола. — Наверное, Филипп далеко не всегда был с вами вежлив? Но я точно знаю, он иногда может… вести себя как истинный рыцарь со своими дамами.

— Я не знаю ни одной дамы, которая была бы недовольна его манерами, — ответила девушка, обходя поставленный вопрос.

— Ах! — вздохнул старый дворянин. — Филипп и женщины! На эту тему можно говорить так долго, что лучше сразу сменить ее. Поэтому, прекрасная дама, скажите мне, как случилось, что вы стали офицером?

Под испытующим, хотя и доброжелательным взглядом маркиза Камилла тотчас же почувствовала себя в ловушке.

— Мне кажется, что у нее это призвание, — иронически заметил шевалье.

— Она предана армии душой и телом; так некоторые люди посвящают себя служению Господу.

— Он прав, отчасти дело обстоит именно так, — ответила она, бросая в сторону Филиппа поистине убийственный взор.

— Но разве это не утомительно — все время общаться с мужчинами, зачастую грубыми и жестокими?

— Я не обращаю внимания на их манеры.

— К тому же Камиллу не так-то просто задеть, — уточнил Филипп. — Мало кто так владеет оружием, как она, и все уважают ее таланты. Они знают, что она может сражаться любым оружием: на шпагах, на пистолетах, пешей, конной… Поэтому всем приходится держаться на расстоянии от нее!

Пери-Бреснель от удивления широко раскрыл глаза:

— Не знаю, дорогая моя, насколько справедливо все то, что говорит Филипп, но, клянусь вам, я впервые слышу, как он возносит хвалы своему ближнему; Боже, как он только что вас расхваливал!

— Я сказал чистую правду, — совершенно серьезно произнес шевалье.

— Согласен, но я предпочитаю считать мадам немного волшебницей, — серьезно отозвался маркиз.

Камилла рассмеялась:

— Забавно, я только что думала о вас то же самое, когда любовалась вашим садом. Мне показалось, что подобная гармония может быть создана только сверхъестественным существом.

— Следовательно, вы оба околдовали друг друга, — несмешливо резюмировал Филипп.

— Признаюсь, племянник, что для моего возраста совсем неплохо пробудить ревность записного ловеласа вроде тебя.

Во время всего ужина сотрапезники перекидывались остроумными замечаниями. Кухарка, у которой было очень мало времени, ухитрилась буквально сотворить чудеса. Особенно вкусным оказалось блюдо под названием flnanziera di polio, нечто вроде рагу из сладкой телятины, почек и печенки домашней птицы в соусе из трюфелей с белым вином. Все с удовольствием отдали должное превосходной стряпне.

Маркиз расспрашивал Камиллу о ее детстве, о ее вкусах и привычках; она отвечала, как могла, стараясь не проговориться о своем истинном происхождении; Филипп слушал с огромным интересом: когда подобные вопросы задавал он, девушка всегда отвечала бегло и неохотно.

Пери-Бреснель попросил их рассказать о проверке, проведенной в Экзиле, и бурно восторгался успехом девушки. Когда ужин был окончен, они втроем отправились немного прогуляться по сумрачным аллеям парка, окружавшего замок, а потом вернулись в гостиную и расположились вокруг шахматной доски.

— Сыграем партию, Камилла? — предложил маркиз.

— Боюсь, что я окажусь не на высоте…

— Это не имеет значения; к тому же признаюсь: я страшно не люблю проигрывать!

— Я сыграю с победителем, — произнес Филипп.

Партия началась, но тут же стало очевидно, что Камилла — весьма посредственный игрок. Она сделала несколько неуверенных ходов и быстро проиграла. Пери-Бреснель ликовал:

— Благодарю вас, дорогая. Вы подкрепили мою уверенность, что я непобедим.

Однако, когда противником маркиза оказался его племянник, старому дворянину пришлось изрядно попотеть. Камилла наблюдала за этой дружеской схваткой. Никогда еще она не видела Филиппа таким безмятежным, таким естественным; ясно, что он обожает своего дядю и тот отвечает ему столь же горячей любовью. Между дядей и племянником царило взаимное нежное согласие, отчего рядом с ними она чувствовала себя легко и спокойно.

Обстановка комнаты также способствовала созданию подобного ощущения; казалось, здесь все было специально подобрано для того, чтобы дать отдохновение телу и душе. Как, впрочем, и повсюду в замке: яркие теплые тона гармонично смешивались друг с другом; каждый предмет мебели был устроен для удобства того, кто им пользовался, и одновременно гармонично дополнял обстановку помещения.

Камилла в восхищении говорила себе, что хозяин этих мест, имевший столько причин сетовать на жизнь, напротив, устроил так, что все в этом уголке дышало радостью бытия. Она с восхищением думала, что впервые сталкивается с таким теплым, живым почитанием ушедшего из жизни человека, со столь трогательной заботой о постоянном поддержании памяти о нем.

Если бы не смерть, то маркиз до сих пор бы выказывал своей жене высочайшие знаки любви; Камилла в первый раз стала свидетелем столь сильного и большого чувства, и это взволновало ее.

Она взглянула на Филиппа; он сидел к ней в профиль. Ничто не говорило о том, что он когда-либо был влюблен; казалось, он был холоден как камень. Но как он, выросший в атмосфере столь возвышенной любви, мог оставаться таким равнодушным к сердечным делам? Сама того не замечая, она тяжело вздохнула, и оба мужчины тотчас же обернулись в ее сторону.

— Что с вами, Камилла? Вы устали? — забеспокоился маркиз.

— День выдался очень долгим, — сказал д’Амбремон. — Полагаю, что вам лучше пойти спать.

— Вы правы. Мне совсем не скучно в вашем обществе, но я просто умираю от усталости.

Оба дворянина встали и, несмотря на ее протесты, проводили ее до дверей комнаты.

— Пожалуйста, не прерывайте из-за меня вашу партию!

— Но у нас впереди еще много времени.

Тотчас же пришла служанка и помогла ей раздеться.

— Если мадам пожелает сейчас выбрать себе платье на завтра, я смогла бы удлинить его, — предложила она.

Выбор дался Камилле с трудом. Большинство платьев маркизы, бережно сохраненных ее супругом, оказались парадными, очень тяжелыми, темных или слишком ярких тонов, в соответствии с требованиями тогдашней моды. Наконец девушка остановила свой выбор на одном из немногих светлых платьев, сшитом из довольно легкой ткани розового цвета.

Затем легла в огромную кровать под балдахином и тотчас же уснула.

 

75

Оставшись одни, мужчины какое-то время молча переставляли фигуры на доске. Наконец маркиз, продолжая глядеть на доску, спросил:

— Каковы твои намерения относительно этой девушки?

Шевалье задумался:

— У меня нет определенных намерений.

— Однако ты все же привез ее ко мне. Полагаю, что небезосновательно…

— А вот и нет. Мы нанесли тебе визит, потому что так было угодно случаю.

Маркиз оставил игру и откинулся в кресле, уставившись своим проницательным взором на племянника:

— И что же, Филипп, кого ты хочешь обмануть? Я знаю тебя так же хорошо, как если бы ты был моим собственным сыном, может быть, даже лучше. Я прекрасно вижу, что Камилла тебе нравится и ты привез ее сюда со вполне определенной целью.

Молодой человек не ответил.

— Во всяком случае ясно, что ты еще ничего не добился от нее, — продолжал Пери-Бреснель. — И рассчитываешь на ваше пребывание здесь, чтобы получить свое. Разве не так?

— Верно, Камилла пока еще мне не любовница…

— Ты хотел бы затащить ее в свою постель, но она сопротивляется.

— Да, пожалуй, это именно так, — нехотя признал шевалье.

— Так вот, я бы хотел сразу предупредить тебя: я не позволю, чтобы ты недостойно обошелся с ней под моей крышей. Ты знаешь, как я тебя люблю, Филипп, но на этот раз я не на твоей стороне. Если эта девушка чиста и незапятнанна, не бесчесть ее, этим ты обесчестишь сам себя. А главное, прошу тебя, не разбивай ей сердце, она этого не заслуживает!

Д’Амбремон смотрел перед собой — в пустоту.

— У меня и в мыслях не было причинить ей хотя бы малейшее зло, — медленно произнес он.

— Разумеется, сознательно ты этого не сделаешь. Но я знаю, как ты поступаешь с женщинами: ты используешь их, а потом, когда они теряют для тебя прелесть новизны, отбрасываешь в сторону. Так вот, прошу тебя: хотя бы раз постарайся думать не только о себе. Если твои намерения не самые благородные, оставь эту девушку в покое. Не играй с ней.

Филипп внимательно слушал дядю и слегка улыбался. В очередной раз, думал он, очарование Камиллы покорило окружающих. Она, сама того не зная, Сумела заручиться поддержкой маркиза. Бесспорно, это не могло не взволновать шевалье: он прекрасно знал, что старый дворянин умел читать самые сокровенные мысли и редко ошибался в людях.

Это расположение маркиза к Камилле укрепило уверенность. Филиппа в том, что он действительно встретил необыкновенную женщину. Любовь его вспыхнула с новой силой; казалось, он наконец избавился от одолевавших его страхов относительно Камиллы. Может быть, именно за этим он и приехал в старинный семейный замок: обрести некую гарантию, подтверждение того, что он не ошибся.

Пери-Бреснель встал и, заложив руки за спину, принялся расхаживать по комнате, призывая племянника почтительно относиться к девушке.

Несколько минут Филипп следил за ним глазами, потом, не выдержав, перебил его:

— Дядя, мне хочется тотчас рассеять ваши опасения. Для меня Камилла не обычная девушка, и я не собираюсь ни заставлять ее страдать, ни просто позабавиться с ней. Это… это трудно выразить, но… я люблю ее!

Старый дворянин, воздев руки к небу, мгновенно вернулся на свое место.

— Аллилуйя, — воскликнул он. — А я уже отчаялся, что это когда-нибудь случится. Должен тебе признаться: ты долго выбирал, однако выбор твой безупречен, это самая совершенная женщина, которую я когда-либо встречал! Ах, какая удивительная девушка!

— К несчастью, это еще и самая недоступная из женщин. Мне никогда не удавалось поговорить с ней серьезно, она постоянно уходит от подобных разговоров и убегает от меня.

Маркиз вновь посерьезнел:

— Возможно, она чувствует, что не может доверять тебе. Скажи честно, чего ты от нее хочешь?

— Чтобы она стала моей женой, — без колебаний ответил молодой человек; решимость, с которой прозвучал его ответ, поразила даже его самого.

Ибо он понял это только сейчас; действительно, он хотел именно этого — навсегда связать свою судьбу с Камиллой, а не просто пережить очередное приключение, не имеющее будущего. Он больше не мыслил своего существования без нее, он не мог жить без нее ни дня, ни часа. Он хотел быть с ней каждую минуту, делить с ней все радости и горести.

К тому же он хотел окончательно устранить всех соперников, постоянно увивавшихся вокруг нее в надежде на Бог весть что! Сейчас он не имел перед ними никакого преимущества; но, когда они поженятся, он воспользуется правами мужа и, если понадобится, то и со шпагой в руках успокоит всех нежелательных и излишне пылких вздыхателей.

И наконец, это решение должно удовлетворить Камиллу, которую так возмущали любовницы Филиппа. Он порвет со всеми без лишних объяснений; брак, как известно, оправдывает разрыв всех прошлых связей хотя бы на время!

— Да, — повторил он уже для самого себя, — я женюсь на ней. — И, усмехнувшись, добавил: — Ужасно глупо: я с полным правом могу утверждать, что знаю о женщинах почти все, но совсем не умею говорить о любви! И надо сказать, что Камилла вовсе не облегчает мне задачу, она такая пугливая!

Маркиз молча взирал на племянника. Сколько он себя помнил, Филипп всегда радовал его и маркизу. Он исполнил все их надежды, все возложенные на него ожидания, даже больше… Стал образцовым дворянином, другом короля, человеком, на которого можно с закрытыми глазами положиться в трудную минуту. Даже если бы он был их собственным ребенком, они не могли бы гордиться им больше.

Однако оставалась одна сторона его жизни, которая постоянно беспокоила их; им казалось, что душа его обретается в пустыне. Природа наградила Филиппа всеми качествами, о которых только может мечтать мужчина: он был красив, силен, изящно сложен и обладал той несравненной притягательной силой, которая заставляет биться женские сердца.

Но, как ни странно, казалось, что именно эти качества — причина его несчастья. Он стал предметом стольких вожделений, что очертя голову бросился в безудержную погоню за доступными удовольствиями; он не утруждал себя размышлениями и обращением к собственному сердцу, а лишь переходил от одной красавицы к другой.

И, что всего хуже, он стал сознательно подавлять в себе нежные чувства, упрятал их под прочный и толстый панцирь, в который облеклось его сердце. И вот теперь, когда к нему пришла любовь, он оказался беспомощным, словно новорожденный младенец, неспособным рассказать любимой женщине о том, что творится в его душе.

Старый дворянин покачал головой:

— Мне кажется, что пора спать, дорогой Филипп. Завтра мы продолжим нашу беседу… и нашу партию в шахматы. Ты, конечно же, не заметил, что мой слон угрожает твоему королю! — лукаво блеснув глазами, бросил маркиз, прежде чем пожелать племяннику доброй ночи. Его резкий и нарочитый переход на другую тему несколько смутил Филиппа, которому нелегко далось только что сделанное признание, он ведь не привык к такого рода разговорам; к тому же он рассчитывал получить какой-нибудь дельный совет.

Шевалье не догадывался, что его дядя сам решил вступить в игру, попытаться подтолкнуть ее участников друг к другу. Маркиз пожелал сыграть роль Провидения, ибо страстно желал довести дело до благоприятного разрешения.

 

76

Камилла с наслаждением потянулась в своей просторной кровати. Солнце стояло уже высоко, однако она не собиралась вставать, желая еще немного насладиться этим старинным, но на удивление удобным ложем. Кровать была так широка, что Камилла раскинула руки, и они все равно не доставали до ее краев. Как выгодно она отличалась от тех узких и жестких постелей, на которых ей приходилось спать в последние ночи!

Она неспешно изучала рисунки, покрывавшие деревянное панно балдахина, поддерживающее драпировку, затем взгляд ее перешел на резные колонны и тяжелые парчовые занавеси желтого и серого цветов. Она ворочалась, потягивалась и наконец решилась дернуть за шнурок звонка и позвать горничную.

Та тотчас же прибежала, неся на вытянутых руках розовое платье с отпущенным подолом. Горничная помогла Камилле одеться. Когда девушка спросила, можно ли ей позавтракать в своей комнате, служанка ответила:

— Господа уже ждут вас в малой гостиной. Но, если вам нездоровится, я могу предупредить их и вам принесут завтрак сюда.

— Нет, это необязательно.

Камилла, немного смущенная из-за того, что ей пришлось заставить ждать своего гостеприимного хозяина, поспешила завершить одевание и присоединилась к ждущим ее мужчинам.

— Простите меня, что я так долго спала, — заявила она, входя в гостиную, где ее с нетерпением ждали.

— Камилла! — радостно воскликнул маркиз. — Какое счастье видеть вас! Ах, как бы я хотел иметь это счастье каждый день. Ожидать вашего появления… — О, сколь сладостна эта мука, поверьте мне, — добавил он, галантно целуя девушке руку.

— Вы хорошо спали? — спросил Филипп.

— Прекрасно! Вы правы, это жилище действительно самое удобное из всех, какие я только знаю.

— Я никогда не лгу…

И прежде, чем она успела возразить, шевалье завладел ее рукой и запечатлел на ее запястье легкий поцелуй, который, несмотря на все ее внешнее сопротивление, заставил затрепетать ее сердце. Маркиз краем глаза наблюдал за ними; волнение его гостьи не ускользнуло от него.

— Прошу к столу, — произнес он, увлекая всех в маленькую столовую, где для них был накрыт Завтрак.

— Маркиз, у вас поистине чудесный замок.

— Да, это владение супруга принесла мне в качестве приданого к нашей свадьбе. В те времена он был почти полностью разрушен, но она в нем выросла и была к нему очень привязана. Вот почему мы решили восстановить его и обставить все помещения; постепенно он превратился в то маленькое сокровище, которое вы сейчас видите. Мы могли бы снести развалины и построить на их месте новое, модное жилище, как многие и делают. Но предпочли сохранить нетронутой средневековую архитектуру, и так уже несколько измененную во времена Возрождения, когда в стенах пробили большие, высокие окна. Первозданная красота этого уголка всегда восхищала нас.

— Не хотите ли осмотреть замок, Камилла? — поинтересовался д’Амбремон.

— С удовольствием, если вы мне дозволяете.

— Мы вам не только дозволяем, более того, я, с вашего позволения, сам стану вашим гидом.

— Да, конечно… Но мне неловко беспокоить вас, — прошептала Камилла, трепеща от одной только мысли очутиться под сумрачными сводами замка наедине с Филиппом.

— Однако я вынужден настоять на своем. Мне бы не хотелось, чтобы вы заблудились в бесконечных извилистых коридорах этой огромной цитадели. Вы можете провалиться в подземную темницу или, того хуже, встретиться с привидением!

— Да, лучше, если племянник будет сопровождать вас. А когда вы обойдете замок, приходите ко мне в сад, и там, если вам это интересно, я покажу свои розы.

— С большим удовольствием.

Маркиз вышел, чтобы предаться своему любимому занятию — садоводству, а Камилла осталась наедине с шевалье.

— Ваш дядя действительно необыкновенный человек, — произнесла она. — И он так любезен!

— Я рад, что он вам понравился. Он тоже высоко оценил вас. Откуда вы хотите начать — с чердака или с подвалов?

— Как вы сочтете нужным, ведь вы же мой гид.

— Тогда давайте поднимемся. С высоты башен открывается восхитительный вид.

Он повлек девушку через лабиринт лестниц и коридоров нежилой части замка. Они вскарабкались на старую, давно необитаемую башню и проникли в круглую комнату, где еще сохранилась ветхая обстановка.

— Эта часть замка необитаема?

— Да. Дядя поддерживает в ней порядок, однако вот уже несколько веков, как здесь никто не живет, кроме пауков, плетущих свои сети, да, может быть, нескольких мышей.

Камилла нахмурилась, но постаралась сохранить спокойствие.

— Увы, значит, эти маленькие зверьки не пугают вас, — притворно вздохнул Филипп. — А жаль: я-то надеялся, что вы испугаетесь и броситесь искать спасения в моих объятиях! Остается только пожелать, чтобы появился призрак Мелисандры; быть может, тогда мне повезет больше.

— Кто такая эта Мелисандра?

— Призрак. А вы разве не знаете, что в каждом старом замке непременно есть свой призрак?

— Конечно, знаю.

— Мелисандра была молоденькой девушкой, вышедшей замуж за одного очень злого барона. Она упорно отказывала ему, потому что любила прекрасного трубадура. Разгневавшись, супруг приказал заточить ее в эту башню, но она не уступила. Тогда барон приказал убить трубадура, и Мелисандра умерла от горя.

— Какая печальная история!

— С тех пор, когда наступает полнолуние, она каждый вечер возвращается в эти печальные для нее места. По крайней мере, легенда об этом передается из поколения в поколение. Что касается меня, то, когда я был ребенком, мы вместе с моим приятелем Жюстеном (он произносил «Джастин») приходили сюда, дабы выследить ее, но никогда ничего не видели. Дама всегда оставалась сокрытой для наших глаз.

— Это удивительно.

— Почему?

— Потому что мало у кого из женщин хватает сил сопротивляться вам, разве не так?

Шевалье рассмеялся:

— Это намек?

Камилла предпочла сменить тему:

— А кто такой этот Жюстен? Вы были очень храбры, раз отваживались ночью пробраться в башню, где водятся привидения!

— Да, мы и вправду ничего не боялись. Джастин Мак-Рей — мой дальний родственник; он племянник маркизы, сестра которой вышла замуж за шотландца. Он иногда гостил у нас. Каждый раз, когда он приезжал к нам, весь замок замирал в тревожных предчувствиях: каждый спрашивал себя, что на этот раз выдумает его живой и неукротимый ум.

— Словом, он был порядочный шалопай?

— Он таким и остался.

— А где он сейчас?

— Честно говоря, не знаю. Где-то на море… Он настоящий корсар!

— Невероятно!

— Уверяю вас, это чистая правда. Вы упрекаете меня за мои победы, но мне интересно, что в таком случае вы бы сказали о нем.

— А что, разве он такой же коварный соблазнитель?

— Гораздо больше! Рядом с ним я просто мальчик из церковного хора! Камилла чистосердечно рассмеялась:

— Ну и семейка!

Взяв ее за руку, Филипп встал у нее за спиной и принялся водить ее пальцем по воздуху, указывая на горные пики, точками черневшие на горизонте, называя их имена и пересказывая связанные с ними истории. Девушка ощущала горячее дыхание молодого человека и боялась обернуться к нему. Она старалась сосредоточить все свое внимание на словах шевалье, изо всех сил внимая рассказам и забавным историям, которыми он развлекал ее, и пытаясь не допустить, чтобы ее охватил всепоглощающий трепет. Она боролась с искушением прислониться к нему, крепко прижаться к его мускулистой груди. Она боялась даже взглянуть на него, уверенная, что при виде этого совершенного в своей красоте лица, все ее защитные укрепления мгновенно рухнут.

Филипп умолк.

Камилла почувствовала на себе его обжигающий взор и затаила дыхание. Он склонился к ней и прошептал на ухо:

— Вы очень красивы…

Жаркий и проникновенный голос заставил ее встрепенуться, и она мгновенно отстранилась:

— О чем вы говорите? Что с вами случилось?

Он вздохнул:

— Я всего лишь высказал истину. Более того, вы сами разрешили мне поухаживать за вами, помните? Таков наш уговор. Поэтому не надувайте обиженно губки. Я совершенно не собираюсь опрокидывать вас на эту пропылившуюся кровать, чтобы заняться с вами любовью, если вы именно этого боитесь!

— С вами никогда не знаешь…

— Знаете, ваша подозрительность становится просто оскорбительной. Стоит мне просто сказать вам, что вы красивы, как вы тотчас же хмуритесь. Однако, как мне кажется, это просто истина; вы прелестны и прекрасно это знаете, разве не так? И не я первый сообщаю вам об этом.

Камилла растерялась; Филипп сумел доказать ей, что она ведет себя как маленькая глупая девчонка.

— Если не возражаете, мы можем продолжить осмотр, — сухо произнесла она, направляясь к выходу. Возмущенный тем, что она опять ускользает от него, шевалье почувствовал неодолимое желание схватить ее и как следует проучить: она ведет себя как самая настоящая капризная девчонка и заслуживает хорошего урока! Но, когда он увидел, как она, хрупкая и изящная, достойно, словно королева, направляется к лестнице, гнев его мгновенно улетучился, уступив место радости. Рядом с этим сокровищем он чувствовал себя счастливейшим из людей, и на сегодняшний день это чудо и продолжает отказывать ему в любви. Одним прыжком он догнал ее.

— Идемте, — любезно произнес он, галантно беря ее за руку. — Пожалуйста, сюда.

 

77

Филипп и Камилла обошли замок; они исследовали каждый его закоулок, и время прошло незаметно. Прозвенел колокол, призывая их к обеду, и они поспешили присоединиться к маркизу де Пери-Бреснелю, ожидавшему их, чтобы идти к столу. К платью Камиллы кое-где прицепилась паутина, свидетельствовавшая о неуемном любопытстве девушки. Ей хотелось все увидеть, все потрогать, и ее не отпугивали ни заброшенные ходы, ни покрытые пылью и паутиной светильники.

Все это время Филипп держал ее за руку. В какой-то момент, когда она, желая доказать ему свою независимость, попыталась отойти о него, он, как заправский шалун, спрятался в темноте среди старинной мебели, а потом, внезапно появившись, испустил такой изумительный вопль, что его жертва завизжала от страха.

Камилла упрекнула его за подобное ребячество, однако больше не пыталась вырвать руку из его руки.

— Как вам понравилось наше жилище? — с улыбкой спросил маркиз, весело глядя на приставшие к белокурым волосам Камиллы паутинки.

— Просто сказочно. Оно достойно стать обителью фей!

— Надеюсь, Филипп вел себя разумно и рассказал вам не слишком много страшных историй, способных лишить сна любого.

— Он вел себя безупречно, — поспешила ответить Камилла, опустив голову.

— Тогда все прекрасно… Да, кстати, Филипп, у меня возникли кое-какие трудности с одним строптивым арендатором, который столь нагло обкрадывает меня, что я это даже заметил. Ты знаешь, как меня огорчают подобные вещи. Не мог бы ты сегодня после полудня нанести этому человеку коротенький визит?

— Разумеется! Вы поедете со мной, Камилла?

— Не вмешивайте ее в столь прозаические дела, — отрезал старый дворянин. — Уверен, она предпочтет остаться здесь, чтобы, воспользовавшись прекрасной погодой, прогуляться в моем обществе; надеюсь, вы согласны, дорогая?

— С радостью!

— Значит, договорились. Мы вдвоем займемся работами в саду, а Филипп возьмет на себя это тягостное дело. Он настолько уверен в себе, что ему всегда удается за несколько минут сделать то, на что мне нередко приходится тратить больше месяца!

— Без сомнения, он прирожденный полководец! — заметила Камилла, украдкой бросив на шевалье лукавый взгляд; д’Амбремон не понимал, как ему следует понимать этот взгляд.

Он заметил, что, когда они были не одни, Камилла не боялась подшучивать над ним.

Сразу после трапезы шевалье ускакал; маркиз и девушка долго смотрели ему вслед, а потом вместе направились гулять в парк. Старый дворянин показывал гостье различные чудесные растения, тщательно подобранные для каждого уголка сада. Он делился с ней трудностями, которые пришлось преодолевать, выращивая некоторые цветы, рассказывал об особенностях редких и экзотических растений. Камилла восхищено слушала его.

— Посмотрите на этот цветок, — сказал маркиз. — Такого вы здесь больше нигде не встретите. Мой второй племянник, Жюстен Мак-Рей, привез мне его с Карибских островов.

— Ах да, этот пират!

— Почему — пират? Он тоже находится на службе у короля Сардинии! Конечно, он всегда немножечко фрондирует, однако это отважный моряк, не боящийся ходить в Америку. Каждый раз, приезжая ко мне, он привозит очередной отросток какого-нибудь редкостного растения. О, к сожалению, не все цветы выживают в нашем климате, однако мне удалось вырастить некоторые из них.

— Все это бесподобно, — воскликнула Камилла. — Но если говорить честно, то мне больше всего понравился ваш садик с розами. Я еще никогда не видела такой красоты!

— Превосходно, тогда идемте туда, — ответил маркиз, увлекая ее в небольшой палисадник, скрытый высокой стеной от любопытных взоров.

Они проникли в святая святых садовода, и маркиз с наслаждением вдохнул аромат чудесных цветов.

— Это просто божественно! — воскликнула Камилла, склонившись над одним из цветков.

— Маркиза очень любила розы; это для нее я устроил этот садик… — И дворянин принялся рассказывать о своей жене, вспоминая счастливые моменты их жизни. — Мы познали счастье во всей его полноте. Мы сожалели только о том, что у нас не было детей; это приводило маркизу в отчаяние. Представьте себе, однажды она даже пыталась убедить меня развестись с ней, чтобы жениться на другой женщине, которая даст мне наследников!

— Но вы не согласились:

— Конечно, нет! Как бы я стал жить без нее? А потом однажды мы поехали в Версаль, в гости к моей сестре, которая жила там с мужем, ныне покойным бароном д’Амбремоном, и двумя маленькими сыновьями. Там мы увидели Филиппа… Ему было года четыре. Это был всеми заброшенный ребенок.

— Почему?

— Его мать — светская женщина; у нее хватало иных забот; где ей было возиться с младенцами?! Она еще что-то делала для старшего, Франсуа: как наследник, он заслужил некоторого внимания с ее стороны, но заботиться о Филиппе — это уж слишком. Мы предложили забрать мальчика на время; на него было жалко смотреть, когда он слонялся по длинным холодным коридорам дворца вместе с другими детьми, отданными под присмотр равнодушных кормилиц. Сначала он приезжал сюда раз в год и всего лишь на месяц. Постепенно мы стали удерживать его все дольше, и в конце концов он жил здесь по полгода, а потом возвращался в Версаль. Однажды его матери пришла в голову мысль отдать его в семинарию: она захотела сделать из него аббата! Вообразите себе: Филипп в сутане!

— У меня воображения не хватит.

— Разумеется, он неоднократно сбегал из семинарии, так что в конце концов его вообще перестали брать в какие-либо школы. В отчаянии, что его не удалось пристроить, мать согласилась окончательно доверить его нам.

— Каким он был в то время?

— Очень трудным. Дикий, необузданный ребенок, отвергающий какую-либо дисциплину, но необычайно отзывчивый на ласку! Моя супруга, сама кротость и доброта, была с ним необычайно терпелива, и постепенно нам удалось приручить его. Начав хорошо питаться, он быстро обрел свою удивительную силу, которой отличается до сих пор. У него очень рано появилась склонность к оружию, и мы наняли для него лучших учителей.

— Но потом он ездил в Версаль?

— Да, став взрослым, он несколько раз побывал там, но ему не понравилось. Возможно, потому, что это место было связано для него с печальными воспоминаниями… Как бы там ни было, он решил отдать свою шпагу на службу Виктору-Амедею, который очень быстро выделил его среди прочих и назначил его на ту высокую должность, которую, как вам известно, он теперь занимает. Я не часто бываю в Турине, но каждый раз меня изумляло то уважение, с которым король отзывался о Филиппе.

— Так оно и есть. Король не раз говорил мне, что у него нет более преданного подданного и более блестящего офицера. Я уверена, вы справедливо можете гордиться им.

Маркиз, улыбаясь, наклонился, чтобы выдрать несколько случайных сорняков. Он прекрасно видел, с каким живым интересом слушала Камилла рассказ о детстве Филиппа. С равнодушным видом он спросил:

— А вы сами что о нем думаете?

— О ком?

— О моем племяннике, разумеется.

— Я разделяю мнение короля.

— Да, разумеется, с официальной и профессиональной точки зрения. Но как женщине он вам нравится?

— Как вам сказать… Да… конечно! Впрочем, разве найдется женщина, которая сумеет устоять перед ним? Он наделен столькими достоинствами!

— Вы говорите это как-то неуверенно.

Камилла опустилась на колени возле старого дворянина и тоже принялась выдергивать сорняки.

— Это правда, у нас с ним очень непростые отношения, — призналась она. — Иногда его поведение приводит меня в отчаяние!

— Я тоже был таким в его возрасте. Совершенно несносным! Но все изменилось в тот день, когда я женился; из легкомысленного шалопая я превратился в мудреца, из ветреника — в однолюба. И это чудо сотворила любовь! О! Вначале маркизе все давалось непросто; сколько ей пришлось вытерпеть, прежде чем она сумела приручить меня! Но в конце концов она своего достигла. И знаете почему? Потому что я любил ее и она любила меня. А лучшим советчиком может быть только сердце.

— Без сомнения…

— Как только Филипп найдет женщину своей жизни, он сразу же изменится. После женитьбы он тотчас прекратит все свои похождения.

— Я в этом сомневаюсь.

— Почему?

— Вы, наверное, не знаете, что ваш племянник настоящий донжуан. Он не умеет довольствоваться одной женщиной: ему нужны все женщины сразу!

— Мне известно обо всех его излишествах. Однако я уверен, что Филипп поступает так потому, что еще не встретил настоящую женщину. Не станете же вы меня уверять, что все эти придворные ветреницы, которые, забыв о пристойности, предлагают ему себя, заслуживают его уважения! Филипп развлекается с ними, и он совершенно прав. Для жизни ему нужна не смазливая куколка, но настоящая девушка, нежная и прекрасная, обладающая достаточно твердым характером, чтобы суметь укротить его. Ему нужна… кто-нибудь вроде вас!

От изумления Камилла едва не упала и, схватившись за розовый куст, оцарапалась его шипами.

— Простите, — пролепетала она, увидев, что сломала ветку.

— Боже мой, дитя мое, вы поранились! Идемте, царапину надо промыть.

Он повел ее к очаровательному фонтанчику, бившему прямо из стены, и, не переставая упрекать себя, промыл ей ссадину.

— Это моя вина, я слишком резко выразился. Я обязан был помнить, что юные девы необычайно чувствительны и их легко разволновать. Но что вы хотите, я старею, и мое самое горячее желание — видеть Филиппа счастливым. А с той самой минуты, когда я впервые увидел вас вместе, я твердо уверился, что вы созданы друг для друга.

Камилла печально улыбнулась:

— Поверьте, мне бы очень хотелось доставить вам эту радость. Но это невозможно.

— Почему? Если по-настоящему захотеть, то ничего невозможного не существует. Я очень богат, и после моей смерти все перейдет к Филиппу, ему совершенно не обязательно жениться на богатой невесте. Я уверен, он женится на вас без всякого приданого, если вас волнует именно это. Филипп не самая худшая партия, и, думаю, ваш опекун не станет возражать.

— Дело не в этом, — ответила она, не сумев сдержать насмешливой улыбки, когда маркиз стал приводить свои доводы, дабы убедить ее.

— Однако… ведь Филипп вам нравится, разве не так?

Взгляд девушки был красноречивее всяких слов.

— Тогда в чем же дело?

— Прежде всего, я была бы очень удивлена, узнав, что Филипп собирается жениться, тем более на мне.

— Согласен, но если все именно так и обстоит? — настаивал старый дворянин.

Некоторое время она с нежностью взирала на него: мысль о ее браке с Филиппом так воодушевляла его! Но разве можно объяснить ему, что она — принцесса Савойская?

— Даже в таком случае, — решительным тоном ответила она, — это невозможно.

— Тогда скажите, может быть, у вас есть какие-то особые причины питать к нему неприязнь? Он причинил вам зло?

Она опустила голову:

— В самом деле, в прошлом мы немного ссорились…

— И в чем была причина? — явно обеспокоенно спросил маркиз.

Она решила пощадить старика:

— Не волнуйтесь, ничего особенного. Но я не могу выйти замуж. Я нахожусь на службе у короля.

— Но это же не навсегда.

— Возможно, навсегда.

Маркиз почувствовал, что настаивать дальше просто неприлично.

— Что ж, тем хуже! — философски заметил он. — Но, каким бы ни было ваше решение, знайте, что оно нисколько не умалит моей привязанности к вам, и ворота моего замка всегда широко открыты для вас.

— Спасибо.

— Возьмите, — произнес он, срывая и протягивая ей розу. — Я никогда не рву роз, но для вас можно сделать маленькое исключение! И в доказательство, что вы не держите на меня сердца за мою нескромность, я прошу вас, окажите мне милость и называйте меня по имени.

— А как ваше имя?

— Паламед. — И, ведя Камиллу к цветущему кусту, он совершенно бесстрастно принялся рассказывать ей о розах, словно их предыдущей беседы не было и в помине.

Вернувшись из своей поездки, Филипп нашел их склонившимися над цветком и внимательно разглядывавшими тончайший замысловатый рисунок его лепестков.

— Вижу, вы нашли занятие, равно увлекшее вас обоих, — радостно воскликнул он. — Если только, конечно, вы не составляете заговора…

— Тебе удалось наставить этого человека на правильный путь?

— Да, мне кажется, я сумел внушить ему надлежащие чувства. Он вынужден был признать, что перешел границы допустимого.

— Благодарю тебя. Ты всегда прекрасно справлялся с подобными делами. Признаюсь вам, я ненавижу решать такого рода вопросы, — доверительно обратился Пери-Бреснель к Камилле. — К счастью, мое состояние позволяет мне жить, не касаясь их, даже если мои арендаторы меня обкрадывают. Есть столько приятных занятий! У меня мой сад, музыка…

— А вы еще и музыкант?

— Немного. Я играю на флейте, но как любитель.

— Но это же чудесно! Мне бы очень хотелось вас послушать.

— Что ж, один из моих соседей разделяет мое пристрастие к музыке и раз в неделю наведывается ко мне со своей скрипкой. С ним вместе приходит его дочь, она играет на клавесине, на котором некогда играла моя супруга. Они будут здесь как раз завтра вечером: если вам угодно послушать наше скромное трио…

— Завтра мы уезжаем, — отрезал Филипп. — К несчастью, нам необходимо вернуться в Турин.

— Уже? — разочарованно воскликнула Камилла.

— Да. Скажите лучше мне, — сказал шевалье, обнимая за плечи Камиллу и дядю и увлекая их из сада, — о чем это вы здесь без меня беседовали? Я очень любопытен и хотел бы все знать.

— Разумеется, мы говорили о вас!

Филипп поморщился:

— Плохое или хорошее?

— О, только плохое, — лукаво ответила Камилла, разражаясь звонким смехом.

Они вернулись в замок и расположились в удобных глубоких креслах в большой гостиной; разговор зашел о музыке, они принялись сравнивать достоинства и недостатки немецких и итальянских композиторов. По просьбе Камиллы маркиз исполнил несколько пьес на флейте; но внезапно вспомнил, что его вчерашняя партия с Филиппом была всего лишь отложена, и настоял, чтобы племянник вернулся за шахматную доску.

— У меня просто превосходная позиция, — улыбаясь, произнес он, — и я уверен, что выиграю.

— Но, быть может, Камилла предпочтет иное занятие?

— Нет, нет, — ответила она. — Я понаблюдаю за игрой, это даст мне возможность немного поучиться, ибо я очень плохой игрок.

Она уселась на низенькое креслице неподалеку от игроков, которые вели дружелюбное, но беспощадное сражение. Она задумчиво наблюдала за ними, с интересом следя, как разворачиваются события на шахматной доске. Понемногу внимание ее переключилось на шевалье. Тот был полностью погружен в обдумывание шахматных ходов, поэтому она могла сколько угодно наблюдать за ним, не рискуя оказаться замеченной.

Она думала о том, что рассказал ей маркиз, и пыталась представить себе маленького Филиппа, мятежного и ранимого. Он не признавал никакого порядка, сказал Пери-Бреснель, чем несказанно удивил девушку: для нее офицер являл собой живое воплощение суровой военной дисциплины. Он преобразился, когда маркиза подарила ему свою материнскую любовь; быть может, старый дворянин был прав, утверждая, что любовь поистине творит чудеса!

Сама того не желая, она была глубоко взволнована словами маркиза. Она изучала лицо Филиппа, его тонкие и мужественные черты; ее взгляд задержался на твердо очерченных и чувственные губах, выдававших бурный темперамент шевалье. Неужели д’Амбремон, столь уверенный с виду, в душе страдал от одиночества? Он, всегда такой надменный и властный, неужели он в отчаянии искал и не мог найти любовь?

Именно в этот миг девушку охватило неодолимое желание обнять его, крепко прижаться к нему и осыпать его самыми нежными ласками. Любовь к этому восхитительному мужчине шквальной волной захлестнула ее и понесла по своему океану. Только сейчас она поняла, что безумно влюблена в этого человека.

Словно угадав, что происходит в ее душе, Филипп устремил на нее свой уверенный взор, и, несколько секунд взоры их слились в едином пылком сверкающем чувстве.

— Я выиграл! — воскликнул Пери-Бреснель.

Очарование мига было разрушено. Камилла поздравила победителя.

— Браво, Паламед! — радостно произнесла она, хотя сердце ее все еще продолжало отчаянно колотиться.

— О, не стоит меня переоценивать, у меня просто больше практики, чем у племянника, вот и все, — тоном ложной скромности ответил маркиз.

Не отрывая взора от девушки, Филипп медленно приблизился к ней:

— Не будет ли вам угодно немного прогуляться по парку в моем обществе?

Она не успела ответить. В гостиную вошла служанка и доложила, что стол будет накрыт через полчаса.

— Вам придется отправиться на прогулку после ужина, — сказал Пери-Бреснель, — а теперь пора идти переодеваться.

Шевалье не стал возражать. Он знал, что вечерняя трапеза для дяди — своего рода священный ритуал, и, хотя он испытывал мучительнейшую потребность остаться наедине с Камиллой, он тем не менее направился к себе в комнату и занялся туалетом.

 

78

Когда д’Амбремон спустился вниз, дядя, уже переодевшийся к ужину, ждал его в гостиной; завидев племянника, он устремился к нему навстречу:

— Филипп, мне надо с тобой поговорить.

— Что случилось?

— Сегодня после обеда я немного побеседовал с Камиллой.

— Да, я это знаю. И что же? Я тоже это прекрасно понял, — ответил Филипп, пряча улыбку.

— Существует некое затруднение. Не вдаваясь в подробности, она упомянула о некоем моменте, о неких ссорах, которые были у вас в прошлом. Она отказалась рассказать подробнее, но мне кажется, что именно в этих недомолвках и кроется причина ее настороженного отношения к тебе.

Филипп нахмурился.

Маркиз настаивал:

— Между вами произошло что-то неприятное и она до сих пор не может этого забыть?

— Да.

— Нечто серьезное?

— Довольно… Я пытался изнасиловать ее.

Старый дворянин вздрогнул и поспешил опуститься в кресло, сраженный словами Филиппа.

— Но это еще не все, — продолжал шевалье. — Я засадил ее в тюрьму, заковал в цепи, жестоко обходился с ней, унижал… Ах, а потом я чуть не задушил ее!

Маркиз недоверчиво смотрел на племянника, не в состоянии вымолвить ни слова. Однако Филипп, не обращая внимания на смятение дяди, безжалостно продолжал:

— Но и она со своей стороны не осталась в долгу: она высмеяла меня, опозорила в глазах короля; на три дюйма вонзила мне в плечо свой клинок; обманула меня… и еще множество подобных выходок.

— Господи, Господи Боже мой, — только и мог прошептать маркиз. — И несмотря на это она согласилась приехать с тобой сюда? Я ничего не понимаю.

— Нет, наши отношения не ограничиваются сплошными неприятностями. Я сумел оказать ей несколько услуг, спас ей жизнь… Она сделала для меня то же самое. Это она подарила мне Персеваля. Так что, как видите, наши отношения чрезвычайно запутанны, между нами нет ничего простого, ничего ясного. История наших отношений состоит из длинной череды ошибок и недоразумений. Одно время я даже принимал ее за девицу легкого поведения!

— И она согласилась приехать, — повторил Пери-Бреснель как бы для себя. — Это и есть самое удивительное. На мой взгляд, это может означать только одно: ее любовь к тебе столь велика, что ее не могут остановить даже все ваши многочисленные ссоры!

Филипп уже собирался ответить, что относительно последнего у него имеются опасения, как в эту минуту в комнату влетела та, о которой только что шел разговор.

— Простите меня, — беспечно прощебетала она. — Я заставила вас ждать.

— О, не беспокойтесь, — ответил маркиз, беря ее под руку.

Ей показалось, что он смотрит на нее с каким-то странным и задумчивым видом; подобный взгляд маркиза удивил ее. Она обернулась и вопросительно посмотрела на Филиппа.

— Мой дядя только что узнал, какой вы грозный фехтовальщик, — объяснил он, поднося руку к плечу, некогда раненному Камиллой. Девушка состроила гримасу, при виде которой шевалье рассмеялся.

— Не огорчайтесь, — шепнул он ей на ухо, — мучиться угрызениями совести уже бесполезно, отныне это мой самый славный шрам!

Трапеза прошла весело. Пери-Бреснель справился с волнением, вызванным признаниями племянника; теперь он, как никогда, был уверен, что Филипп и Камилла просто созданы друг для друга; однако вмешиваться в их отношения он отказался, рассудив, что это слишком опасно. Ему лучше не попадать в вихрь столь бурных отношений!

После ужина д’Амбремон предложил молодой женщине прогуляться по саду в его обществе. Видя, что Камилла колеблется, он властно обнял ее за талию и повлек к двери. Он ждал достаточно; именно сегодня вечером ему необходимо приступить к решительным действиям, ибо завтра они будут уже в Турине и ни о каком уединении не сможет быть и речи.

Камилла слабо сопротивлялась. Она знала, что должна была бы протестовать гораздо более энергично, однако лежавшая на ее талии рука Филиппа сладостно обжигала ее и лишала сил. Ночь стояла теплая и благоуханная, в такую ночь обыкновенно и делают сердечные признания.

Молодой дворянин увлек свою спутницу к зарослям самшита, находившимся неподалеку от водоема, где тихо плескалась вода. Полная луна отражалась в его водах, освещая все вокруг своим серебристым светом.

Сердце Камиллы было побеждено. Филипп остановился и, уверенным движением взяв девушку за плечи, устремил на нее свой восторженный взор.

— Прошу вас, отпустите меня, — прошептала она.

— Почему? — добродушно спросил он, словно обращался к ребенку.

— Потому что…

Он усмехнулся:

— Это не ответ!

— Я хочу вернуться, — взмолилась она.

— Нет.

— Я не готова к тому, чего вы от меня ждете.

— Что вы об этом знаете?

— Я боюсь страданий, — призналась она.

— Я не желаю вам зла!

— Конечно, вы со мной искренни так же, как искренни со всеми остальными своими женщинами. Однако вы, сами того не замечая, разбиваете им сердца.

Филипп нахмурился:

— Вы считаете, что вы для меня всего лишь одна из многих женщин?

— Разумеется. Быть может, вам кажется, что вы желаете меня несколько больше, потому что я дольше сопротивлялась, но не более.

Он отпустил ее; взор его посуровел; он надолго умолк. Затем нежно взял ее руку, а другой рукой приподнял ей подбородок, заставив ее тем самым смотреть ему прямо в глаза.

— А если бы я вам сказал, что с тех пор, как я вас узнал, для меня больше не существует других женщин?

— Я бы вам не поверила.

— А я вам приказываю поверить! — повелительным тоном воскликнул он. Он чувствовал, как его захлестывает яростное желание, еще более острое от страха, что ему не удастся убедить ее.

Камилла заметила произошедшую в нем тревожную перемену; увидела, как в его темных глазах заполыхало пламя страсти, и, испуганная, отшатнулась от него.

— Господи, Камилла, когда же вы перестанете меня бояться? — Он стоял перед ней, вытянув руки по швам, сжав кулаки и боясь пошевельнуться, чтобы не спугнуть ее и не дать ей повода убежать. — Неужели вы не понимаете, что я вас люблю? — хрипло произнес он.

Девушка закрыла глаза; восхитительная истома залила, охватила ее сердце, сладостное тепло распространилось по всему телу. Все ее существо настоятельно толкало ее в объятия шевалье, требовало безоглядно отдаться его ласкам. Однако вместо этого она повернулась к нему и бросила:

— Вы лжете.

От этих слов во рту у нее сразу стало гадко. Ибо что-то в душе говорило — Филипп совершенно искренен. Но она не имеет права его слушать: она — принцесса Савойская и не свободна в своем выборе.

Увидев, как шевалье пошатнулся, Камилла бросилась бежать, не в силах долее выносить его горький взор. Добежав до замка, она поднялась к себе в комнату, заперла дверь и, тяжело дыша, принялась ждать. Вскоре она услышала шум шагов, затихший перед ее дверью. Раздался стук, и приглушенный голос Филиппа произнес:

— Камилла, откройте мне.

Она не ответила.

— Камилла, я сказал вам правду, и вы это знаете. Это знает ваше сердце. Зачем вы отказываетесь признать очевидное? Откройте эту дверь; клянусь вам, что не дотронусь до вас, если вы этого не хотите!

Нет, именно этого она и хотела больше всего на свете! Она чуть не поддалась искушению. Но она знала, что, если сейчас шевалье окажется рядом, она больше не сможет ему сопротивляться. Единственное, что ее удерживало, — страшная действительность: она не могла распоряжаться собой и была обязана сообразовывать свои действия со своим титулом. Она хотела прокричать ему об этом, но не нашла в себе сил. И она не имела на это права.

Филипп умолк, но Камилла была уверена, что он все еще стоит за дверью. Ей казалось, что она слышит его дыхание.

Наконец в коридоре раздался шум шагов; вскоре он постепенно утих. После упорной борьбы с самой собой девушка чувствовала себя совершено разбитой. Она упала на кровать и пролежала там до тех пор, пока не пришла служанка и не помогла ей раздеться. Безвольными движениями она сняла платье и легла спать; однако долго не могла уснуть, пока наконец удобная старинная кровать не убаюкала ее.

 

79

Утром она долго не решалась выйти из комнаты. Облачившись в мундир, она стояла и созерцала открывавшийся из окна вид. Ей было стыдно за вчерашнюю сцену, за свое трусливое бегство, и сейчас у нее не осталось мужества посмотреть в глаза Филиппу.

Шевалье сам явился за ней в комнату. Не спрашивая разрешения, он вошел и озабоченно спросил:

— Что происходит? Вы заболели? Разве вы не знаете, что нам пора ехать в Турин?

В нем не осталось ничего от пылкого влюбленного, он говорил повелительным тоном королевского офицера Однако, казалось, он вовсе не сердился на Камиллу. Она украдкой взглянула на него и увидела на лице обычное выражение, как будто ничего не произошло.

— Прошу извинить, я плохо спала сегодня ночью, — сухо ответила она. — Спускайтесь, через минуту я буду готова.

Они нашли маркиза в столовой. Он догадывался, что вчера произошло какое-то объяснение, ибо Камилла отправилась спать, не попрощавшись с ним.

Однако он ничего не сказал и встретил девушку с обычным радушием.

Сборы и приготовления заняли довольно много времени, и только в полдень офицеры наконец были готовы к отъезду. Однако эта задержка не особенно тревожила их: они должны прибыть в столицу в четыре часа. Собираясь вскочить на Черного Дьявола, девушка в последний раз обернулась к старому дворянину.

— До свидания, Паламед, — произнесла она. — И еще раз благодарю за ваш прием, вы показали себя таким гостеприимным хозяином!

— Нет, это я должен благодарить вас за то, что вы согрели мой замок своим присутствием. Мне очень жаль, что вам пора уезжать.

— Если бы я могла выбирать, я бы предпочла остаться здесь навсегда.

— Это зависит только от вас, — заговорщически прошептал ей на ухо старый дворянин, нежно обнимая ее. — Подумайте об этом!

Она улыбнулась, но не ответила, вскочила на коня, в последний раз прощально взмахнула рукой и выехала со двора вслед за Филиппом. Они молча поскакали через поля и леса. Шевалье был погружен в свои мысли; в уме он подводил итоги событиям предыдущих дней. Даже если его вчерашняя неудача и поставила его в несколько унизительное положение, однако общий результат этого путешествия, несомненно, положителен. Он осознал, что любит Камиллу, и это открытие стало для него настоящим чудом.

С другой стороны, даже если ему и не удалось довести до конца свой план соблазнения, их отношения ощутимо улучшились; к тому же отныне он был уверен, что она тоже любит его; об этом ярко свидетельствовали все ее взгляды и поведение. Ее вчерашняя защитная реакция — только подтверждение его уверенности: он предчувствовал, что это был последний оборонительный всплеск перед безоговорочной капитуляцией.

Все же он упрекал себя, что не проявил большей настойчивости; по справедливости Камилла должна была отдаться ему. Он мог бы проявить больше умения, лучше использовать свои таланты соблазнителя, чтобы получить от нее желаемое. Но что-то помешало ему сделать это; возможно, уважение к ней, а может быть, страх того, что, отдавшись ему, она начнет сожалеть, а значит, навсегда будет для него потеряна. Он не желал ее на одну ночь, он хотел остаться рядом с ней на всю жизнь; поэтому она должна сама прийти в его объятия, полностью понимая, что отныне она будет принадлежать только ему и никому больше.

Филипп чувствовал, что ему осталось завоевать только тело молодой женщины. Сердце ее уже принадлежало ему; теперь выбор за ней. Она обязана ощутить, что может быть счастлива только тогда, когда будет слушать голос своего сердца.

Поэтому молодой человек решил сменить тактику и перейти к пассивному выжиданию, дабы очаровательный противник сам перешел к действию. И, когда они сделали привал в небольшой рощице, чтобы немного перекусить, шевалье нарочито сел подальше от своей спутницы. Прислонившись спиной к дереву, он молча ел, всем своим видом изображая полное равнодушие.

Камилла растерялась при виде столь явного безразличия; она не знала что и думать. Украдкой она неотрывно наблюдала за Филиппом; она не сомневалась, что своим вчерашним поведением оскорбила его. Ей казалось, что бесстрастное лицо шевалье — всего лишь ширма, скрывающая его глубокое разочарование. За время их путешествия она научилась хорошо разбираться в смене его настроений; ей казалось, она чувствует то же, что и он. Почти с самого начала между ними воцарилась подлинная молчаливая гармония, и сейчас принцесса могла поклясться, что шевалье втайне страдал от ее отказа.

Она была совершенно раздавлена сожалениями, осознавая, какой ей представился удивительный случай и как она не сумела им воспользоваться. Филипп неукротимый, Филипп завоеватель, надменный Филипп признался ей в своей любви; он умолял ее поверить ему, но она отвергла его. Однако сердцем она понимала, что он не привык к подобного рода признаниям и первый шаг дался этому гордецу очень нелегко. Но он сделал его, а Камилла оттолкнула его и, может быть, навсегда разочаровала в любви.

Так что же она за женщина, если сама отказывается от такого неслыханного счастья, которое свалилось на нее, тем более что она сама безумно влюблена в блистательного офицера? Собственное поведение вдруг показалось ей ужасно вздорным. Ничто не оправдывало ее дурацкого поступка, даже титул принцессы Савойской.

Она смотрела на Филиппа, беспечно прислонившегося к дереву на более чем почтительном расстоянии от нее. Совершенно очевидно, он не собирался первым нарушать молчание.

Внезапно ее охватило жгучее желание подойти к нему; ей хотелось, чтобы он опять взял ее за руку, посмотрел на нее. Она испытывала потребность приободрить его, сказать, что тоже любит, объяснить, что сопротивляется его порыву из-за обстоятельств, в которых она не вольна…

— Филипп, — робко начала она, — вчера вечером…

Он поднял на нее холодный взор и сухо отрезал:

— Я сказал то, что хотел сказать, вы поступили так же, дело сделано, не будем больше к нему возвращаться!

Камилла от досады кусала губы. Она видела, как заострились уголки рта шевалье, отчего лицо его приняло недовольное выражение.

Филипп действительно рассердился, однако не на Камиллу, а на самого себя — за то, что не сумел сдержать раздражения. Он дал себе слово хранить спокойствие и являть исключительно равнодушный вид; и вот, пожалуйста, дал волю плохому настроению, которое вполне может положить конец робким попыткам девушки пойти на сближение! Д’Амбремон наблюдал за Камиллой. Ее обескураженный вид растрогал его, и он решил нарушить молчание.

— Вы должны быть счастливы: скоро увидите своих друзей, — произнес он мягко, давая понять, что он не держит на нее зла.

Она слабо улыбнулась, почувствовав огромное облегчение от того, что он согласился разговаривать с ней.

— Конечно, я буду рада их видеть… Особенно Клер, по которой очень соскучилась.

— Мне кажется, вы поместили ее в хорошие руки. Ландрупсен сделает все, лишь бы быть вам приятным.

— Разумеется. Однако, мне кажется, что эту просьбу он выполнит с особым рвением по совершено иной причине.

— Ах вот как? И что же это за причина?

— Мне кажется, что он немного влюблен в Клер. А вы разве не находите, что из них получится очаровательная пара?

— Возможно… А вы не ревнуете?

— Конечно, нет. Вы же сами сказали: Микаэль — не тот мужчина, который мне нужен.

Камилла надеялась, что Филипп уцепится за соломинку, которую она ему протягивала, и снова начнет за ней ухаживать, однако он всего лишь язвительно посмотрел на нее и отвел взор.

Она решила пересесть к нему поближе, чтобы побудить его быть более любезным и уделить внимание своей спутнице. Однако она не успела осуществить свое намерение: стоило ей привстать, как внезапно чья-то рука схватила ее за горло, а вторая, столь же грубая, за талию; ее потащили назад. В ту же секунду она заметила, как какой-то тип угрожающе бросился на Филиппа. Шевалье мгновенно вскочил и обнажил шпагу, готовый отразить атаку. Однако он тоже не успел ничего сделать: за его спиной возник третий нападающий с огромной дубиной в руках и проворно опустил свое оружие на голову шевалье.

Камилла в ужасе увидела, как молодой дворянин свалился на землю и остался лежать без движения. Девушка укусила руку, зажимавшую ей рот, испустила пронзительный крик и, отбиваясь, словно фурия, вырвалась и устремилась к распростертому на земле безжизненному телу. Но трое бандитов быстро настигли Камиллу и, хотя и с большим трудом, схватили ее.

Не сводя глаз с шевалье, она боролась изо всех сил; из груди ее вырывались отчаянные вопли:

— Филипп! Нет! Филипп… Филипп…

Но офицер не шевелился; судя по всему, он был мертв. Мерзавцы поволокли бедняжку, связали ей руки, заткнули кляпом рот и засунули в большой джутовый мешок, высокий и узкий, в котором она едва могла пошевельнуться. В полуобмороке она ощутила, что ее приподняли и взвалили поперек седла Персеваля, потому что вскоре она услышала неподалеку от себя яростное ржание Черного Дьявола; она поняла, что бандитам не удалось усмирить норовистого жеребца!

Один из разбойников, говорящий по-итальянски, предложил бросить своенравного коня, но другой бандит, видимо, главарь, властно возразил ему.

— На этих лошадях они сумели забраться сюда! — бросил он. — А это не так-то просто. За таких выносливых животных дадут кругленькую сумму. Так что давай веди его на поводу, если не можешь оседлать и боишься получить удар копытом!

Едва живая Камилла поняла, что они тронулись в путь. Она задыхалась в своем тесном мешке; седло, через которое ее перебросили, больно упиралось ей в живот; она раскачивалась в разные стороны в ритм конской поступи. Ее преследовало видение распростертого на земле Филиппа, и горестные рыдания сотрясали все ее тело.

Через некоторое время, показавшееся Камилле вечностью, бандиты решили остановиться. Один из них схватил ее и стащил на землю. Мешок открыли, и чьи-то руки вытащили ее из мешка. Бандит от изумления даже присвистнул.

— Давайте-ка посмотрим на товар поближе, — произнес он. Не вынимая кляпа изо рта Камиллы, он развязал опутывавшие ее веревки и принялся сдирать с нее одежду. Она пыталась сопротивляться, но он в отместку рванул ворот ее рубашки, разорвал тонкую ткань, обнажив грудь девушки; заметив у нее на шее медальон, грубо сорвал его; затем подозвал на помощь товарищей, чтобы стащить с жертвы узкие офицерские штаны. Девушка извивалась изо всех сил, однако она не могла долго сопротивляться двум здоровенным мужчинам. В их глазах читалось вполне определенное намерение.

— Позабавимся немного, — воскликнул один из бандитов, — вожделенно взирая на открывшиеся его взору прелести. — Давай я начну, а ты пока подержи ее.

Ее охватил панический ужас, однако она не могла ничего сделать; один негодяй склонился над ней, второй в это время заломил ей руки за голову; от вожделения по его зверской физиономии текли слюни.

— А ну прекратите! — проревел голос где-то сзади. Одновременно с этими словами здоровенный верзила схватил бандита, который собирался насиловать Камиллу, за шиворот и отшвырнул его. — Идиот! — продолжал орать он. — А ты проверил, вдруг она девственница? Да за такую красотку, особенно если она девственница, дадут в три раза дороже, чем обычно!

Отнюдь не собираясь щадить стыдливость Камиллы, главарь раздвинул ей ноги и принялся пристально разглядывать ее самое интимное место, словно барышник, оценивающий стати кобылицы. Улыбка пробежала по его дряблому лицу:

— Великолепно! Она совершенно целенькая. Девственница, да еще такая красавица; я чувствую, мы сорвем за нее неплохой куш. Я знаю одного вельможу, который очень интересуется таким товаром! — закричал он своим товарищам, и те бросились натягивать на Камиллу ее превратившуюся в лохмотья одежду. Они снова связали ее и засунули в мешок, с явным намерением продержать там до завтрашнего дня. Для Камиллы началась самая долгая в ее жизни ночь.

Она долго лежала с открытыми глазами в темноте своего узилища; ее трясла мелкая дрожь, она никак не могла опомниться от нанесенного ей оскорбления. Однако стоило ей подумать о Филиппе, как она тотчас же забывала об ужасе своего собственного положения. Филипп мертв! Он не придет ей на помощь. Она больше никогда его не увидит.

Раздавленная этой мыслью, она перебирала в памяти все те минуты, которые они провели вместе; вспоминала нежные мгновения последних дней, его трепетные рукопожатия, пылкое признание, которое она прочла в его взоре. Перед ее глазами вставала его высокая стройная фигура, его красивое лицо, неповторимый взор, ласковый и насмешливый одновременно, становившийся загадочным, когда он смотрел на нее.

Она вспоминала его мужество, отвагу, помогавшую ему противостоять любым обстоятельствам. Он — самый прекрасный дворянин во всем королевстве и самый достойный.

Она горько упрекала себя, что не вняла его желаниям, говоря, что, если бы она отдалась ему, может быть, он был бы сейчас жив; тогда они, возможно, отложили бы свой отъезд или же поехали другой дорогой и никогда бы не встретили разбойников…

Она долго плакала, охваченная страшным горем; однако постепенно погрузилась в болезненное дремотное состояние, отдаленно напоминавшее сон; из-за нехватки воздуха и невыносимых страданий она была чуть жива.

Внезапно Камилла почувствовала резкий толчок. Судя по свету, проникавшему сквозь джутовые волокна, похоже, настало утро. Ее снова перекинули через седло, и невыносимое путешествие продолжилось. Она слышала, как их продвижение вперед замедлялось из-за Черного Дьявола: норовистый жеребец громко ржал и сопротивлялся, не желая следовать за бандитами. Но главарь упорно не хотел отпускать его, считая, что деньги, которые они за него получат, стоят некоторых усилий. Внезапно до Камиллы донеслись крики. Они остановились, двое бандитов издали громкий вопль; она не смогла понять почему. Едва живая от голода, усталости и горя, она никак не могла уловить смысл слов, которые выкрикивали бандиты. Словно во сне она почувствовала, как они неожиданно помчались вперед, и окончательно потеряла сознание.

 

80

Сильный удар разбудил девушку.

До нее донеслись звуки схватки, выкрики, потом все внезапно стихло. Кто-то осторожно схватил мешок, опустил его на землю и открыл; две дрожащие руки обняли ее. Ее развязали, вытащили кляп и дали напиться. Вода вдохнула в нее силы, она открыла глаза и повернулась к тому, кто с таким состраданием отнесся к ней и теперь ласково ее поддерживал.

Ей показалось, что у нее начались видения, и она едва вновь не потеряла сознание. Рядом с ней… был Филипп!

Живой Филипп, из плоти и крови; он жадно смотрел на нее, и в глазах его светилась тревога.

— Камилла, с вами все в порядке? — спросил он.

— Господи, Филипп, это вы! Вы живы! — воскликнула она, бросившись к нему на грудь и крепко вцепившись ему в плечи. Еще не полностью оправившись от обморока, она никак не могла поверить в случившееся чудо и, словно обезумев, повторяла: — Вы живы, живы!

Стоя на коленях, он заключил ее в свои сильные объятия и лихорадочно прижал к себе, одновременно лаская ее волосы.

Внезапно Камилла вспомнила о похитителях и, мгновенно отстранившись от шевалье, принялась беспокойно озираться:

— Разбойники! Осторожно, они здесь!

— Они больше не причинят вам вреда, — успокаивающим тоном ответил шевалье, указывая на лежавшие неподалеку два тела.

— А еще один? Их было трое…

— Я убрал его немного раньше, еще по дороге, сегодня утром, когда он отошел слишком далеко от своих приспешников.

Камилла поняла, что, вероятно, это и было причиной тех возгласов, которые она слышала сегодня утром перед тем, как потеряла сознание.

Обнаружив, что их приятель мертв, оба бандита наверняка впали в панику и решили ускорить свое бегство.

Но девушке хотелось задать еще тысячу вопросов. Она никак не могла поверить, что Филипп действительно рядом с ней, не понимала, как ему удалось спастись.

— Я была уверена, что вы умерли, — жалобно прошептала она, прижимаясь к его груди, чтобы еще раз убедиться в реальности его существования. — Каким чудом вам удалось найти меня?

— Вы знаете, у меня оказалась на редкость прочная голова! На мое счастье, палка, которой негодяй ударил меня, была всего-навсего толстой веткой тополя; только благодаря этому череп мой не разлетелся на куски, ибо рука у мерзавца была отнюдь не легкая! Вскоре я пришел в сознание, а Черный Дьявол помог мне отыскать вас.

— Но как?

— Конь так рвался и сопротивлялся, что оставлял за собой весьма заметные следы разрушений, и я легко мог следовать вами.

На миг девушка отстранилась, чтобы взглянуть на него еще раз, но потом снова прижалась к его могучей груди, желая всем телом ощутить его присутствие; она изо всех сил льнула к нему, боясь, что Филипп — всего лишь мираж. Ей было просто необходимо убедиться, что она не спит, а кошмар остался позади.

В какой-то миг Филипп разжал объятия. Тревожным взором он окинул разорванную одежду девушки, ее растерянное лицо, необычайную бледность. В сердце его закралось глухое подозрение.

— Камилла, — мягко произнес он, слегка отстранясь от нее, — эти негодяи не причинили вам никакого вреда?

— Они засунули меня в мешок и не выпускали из него, — содрогаясь, ответила она.

— Они грубо обходились с вами? — спросил он, пытаясь сдержать дрожь, охватывавшую его при одной лишь мысли, что злодеи могли оскорбить ее невинность.

Девушка вспомнила страшные минуты, пережитые ею, и взор ее омрачился.

— Честно говоря… Я была уверена, что они станут насиловать меня, — с усилием прошептала она. — Но их главарь помешал этому: он предпочел меня продать.

Понимая, сколь неприятны для Камиллы эти воспоминания, шевалье решил, что самое лучшее для них сейчас — поскорее уехать отсюда, чтобы печальные картины изгладились из ее памяти.

— Идемте, не стоит здесь задерживаться. Вы можете идти?

— Думаю, что да.

Она попыталась встать, но затекшие ноги отказывались ее слушаться. Она бы наверняка упала, если бы шевалье не поддержал ее.

— Подождите меня здесь, — сказал он, прислонив ее к дереву. — Я посажу вас рядом с собой на Персеваля. И пожалуйста, попросите своего рысака успокоиться, чтобы я мог подойти к нему. Я привяжу его поводья к своему седлу, и он последует за нами.

Камилла исполнила его просьбу. Подготовив все для отъезда, Филипп подошел к девушке; та внезапно вскрикнула и поднесла руку к шее:

— Мой медальон! Один из этих бандитов забрал его!

Д’Амбремон вытащил у себя из кармана дорогую безделушку и показал девушке:

— Вы это ищете?

— Да! Где вы его нашли?

— На одном из бандитов, которого убил. Он висел у него на шее.

— О, благодарю, — воскликнула она, взволнованная тем, что вновь обрела столь дорогого ей единорога.

Филипп взял ее на руки, усадил в седло, а сам сел позади.

— Устраивайтесь поудобнее, — сказал он. — Я постараюсь отыскать какое-нибудь жилье, где вы смогли бы отдохнуть и привести себя в порядок.

Прижавшись боком к шевалье, она положила голову к нему на плечо и полностью отрешилась от всего. Закрыв глаза, она наслаждалась охватившим ее чувством отдохновения. Ей стало так легко, что даже захотелось плакать.

Одной рукой Филипп держал поводья Персеваля, а другой обнимал девушку за плечи, крепко и уверенно прижимая ее к себе, как бы желая защитить от всех возможных опасностей.

Постепенно целительный сон завладевал Камиллой, и наконец она уснула. Шевалье замедлил шаг своего коня, не столько опасаясь потревожить покой уснувшей красавицы, сколько стараясь подольше удержать ее в своих объятиях.

Как же он испугался, когда, придя в себя после обморока, обнаружил, что Камилла исчезла! Охваченный страхом за ее жизнь, он искал ее повсюду. Наконец догадался, что разбойники, обнаружив, что имеют дело с женщиной, наверняка похитили ее.

После такого открытия страх его перерос в настоящую панику, ибо он не знал, в какую сторону направились похитители. Ему казалось, что он сойдет с ума от бессилия и ярости.

Затем, присмотревшись, он увидел на опушке леса следы борьбы: папоротник истоптан, ветви сломаны, словно здесь прошло целое стадо диких животных. Внезапно его осенило: все эти разрушения произвел неукротимый Черный Дьявол, боровшийся против неизвестных похитителей.

В душе вознося хвалы строптивому характеру коня, Филипп бросился в погоню за негодяями. На ночь ему пришлось прервать свои поиски, однако на заре он возобновил их и не замедлил наткнуться на стоянку бандитов.

Филипп был безоружен: у него отобрали шпагу, поэтому он не мог сразиться с тремя противниками сразу. Ему пришлось подождать, пока один из бандитов не удалится подальше от товарищей; затем он прыгнул на него сзади и без малейшей жалости задушил его.

Спустя несколько часов ему удалось обойти бандитов с тыла, и он, вновь завладев своей шпагой, без труда уложил двух оставшихся негодяев, ибо для такого искусного фехтовальщика, как он, поединок с ними не составил никакого труда. Покончив с бандитами, он освободил несчастную Камиллу.

Стоило ему подумать, какая участь ожидала Камиллу, если бы он не очнулся и не сумел освободить ее, как его охватывала страшная дрожь. Впервые он испугался за себя, но не потому, что дорожил собственной жизнью, а потому, что теперь от него зависела жизнь существа, которое он любил больше всего на свете. К счастью, им обоим удалось выпутаться из этой истории и самое худшее осталось позади. Однако он все еще продолжал упрекать себя за то, что ослабил бдительность и не смог вовремя защитить Камиллу.

Исполненный решимости больше не допустить, чтобы чужая рука коснулась Камиллы, он еще крепче прижал ее к себе.

Бросив на девушку быстрый взор, он убедился, что лицо ее порозовело. Действительно, в объятиях шевалье девушка словно возрождалась к жизни; ей казалось, что вместе с теплом его тела в нее вливаются его сила и бодрость духа. Закрыв глаза и притворившись, что спит, Камилла прильнула к могучему плечу, глядя сквозь завесу ресниц на возвышавшееся над ней суровое мужское лицо.

Никогда еще она не видела Филиппа так близко. Она была потрясена бесчисленными деталями, открывшимися вдруг перед ней: бархатистой кожей, тонкими линиями мускулов, гармонией черт и благородством их выражения. Казалось, шевалье был полностью поглощен своими мыслями; во всяком случае, он упорно смотрел на дорогу. Его нижняя губа немного выдвинулась вперед, как всегда, когда его охватывало сильное волнение.

Ей страстно захотелось коснуться его лица, провести рукой по его жестким мужским скулам, тонкому, изящной формы носу; ей хотелось задержаться на его впалых щеках, на которых при каждой улыбке появлялись совершенно неотразимые ямочки. Ей хотелось ласкать его стройную и сильную шею, его черные как смоль мягкие блестящие волосы. Он был так красив, что у нее просто замирало дыхание, и она чувствовала, как счастье переполняет все ее существо.

Но, смутившись, она не позволила себе даже пошевелиться. Она такая грязная, говорила себе Камилла, выглядит ужасно в этих лохмотьях, с растрепанными волосами. Подобные ощущения отнюдь не располагали к большей близости.

Единственное, на что она осмелилась, — это прижаться еще крепче к его плечу; ее крайняя слабость вполне оправдывала такое поведение. Однако о любовных ласках нечего было и думать; Камилла чувствовала себя совершенно разбитой пережитым приключением. Погрузившись в дремотное очарование, она внезапно открыла свои чудесные глаза. Филипп как раз склонился над ней; заметив, что она смотрит на него, он улыбнулся:

— Вот вы и проснулись! Надеюсь, вы чувствуете себя лучше?

— Да, — сама не зная почему застыдившись, ответила она, словно он угадал, что она только что пристально разглядывала его.

Чтобы скрыть свое волнение, она начала оглядываться по сторонам, пытаясь вести себя так, как, вероятно, должен вести себя человек, которому только удалось избежать ужасной участи. В действительности же воспоминание о выпавшем на ее долю испытании уже изгладилось из ее памяти, уступив место совершенно безоглядному счастью, причина которого была проста: она находилась в объятиях Филиппа.

Со своей стороны шевалье ощущал, как в нем вновь просыпается желание: теперь оно почти постоянно преследовало его. Его охватило огромнейшее искушение поцеловать прижавшуюся к нему молодую женщину; но он счел этот поступок недостойным в их теперешнем положении. Он совершенно не хотел злоупотреблять ее усталостью; ей пришлось столько пережить, так что сейчас совершенно неуместно продолжать волновать ее своими любовными притязаниями!

— Внизу возле леса я заметил жилье, — произнес он. — Скоро мы подъедем к нему. Там вы сможете отдохнуть и подкрепить свои силы.

— Больше всего, — воскликнула она, — я хотела бы сейчас окунуться в горячую ванну!

Филипп рассмеялся:

— Ах да, я и забыл, что вы настоящая сирена! Не беспокойтесь, сегодня вечером вы уже будете дома и сможете погрузиться в вашу ванну.

— Значит, мы возле Турина? А мне показалось, что бандиты увезли меня далеко от дороги, по которой мы ехали.

— Действительно, они довольно далеко отъехали в сторону, направляясь на восток. И тем не менее вряд ли мы находимся более чем в двух часах пути от столицы. Вместо того чтобы въехать в нее с запада, мы въедем по восточной дороге, вот и все.

Вскоре их взорам открылась ферма. Она являла собой несколько строений, обнесенных высоким забором. Через калитку с полукруглым верхом они въехали во двор.

Сам того не сознавая, шевалье еще больше замедлил шаг своего коня, желая как можно дальше оттянуть тот момент, когда Камилла оторвется от него. Так верхом они подъехали к самому дому. Филипп спрыгнул с коня и протянул руки, чтобы помочь девушке. Оперевшись обеими руками на плечи шевалье, она соскользнула на землю и мгновенно оказалась совсем рядом с офицером, который на миг удержал ее, нежно прижав к себе.

— Ну, как дела? Вы в состоянии идти?

Она утвердительно кивнула, потом подняла на него свои голубые глаза, но тут же смутилась, встретив его пристальный взор. Он молча и сурово смотрел на нее и не отпускал, а напротив, все теснее прижимал к себе…

— Добро пожаловать, господа! — раздался приветливый голос.

Филипп отстранился от Камиллы:

— Подождите меня, пойду узнаю, могут ли здесь оказать нам гостеприимство. — Он сделал несколько шагов в сторону крестьянки, вышедшей им навстречу; перекинувшись с женщиной парой слов, он вернулся к Камилле. — Все в порядке, они приглашают нас разделить с ними трапезу, — сказал он. — Вы сможете сами дойти до стола?

— Да, да. Я уже чувствую себя значительно лучше.

Они вместе вошли в просторный двор, где стоял большой, уже накрытый к обеду стол.

— Вы желаете принять ванну перед едой или после еды? — спросила все та же любезная крестьянка, которая встретила их возле дома.

— Как? Какую ванну? — удивленно воскликнула Камилла.

— Ту самую, которую молодой сеньор только что просил меня сделать для вас. Он спросил, есть ли у нас горячая вода, а у нас в очаге всегда кипит котелок с водой…

Камилла повернулась к шевалье, который стоял в стороне и с улыбкой наблюдал за ней, и одарила его благодарственной улыбкой.

— Я следую за вами, — сказала она крестьянке, и та повела ее в небольшой сарайчик с плотно закрывающимися дверями. Посреди сарая на полу, устланном чистой соломой, возвышался огромный чан. Камилла мгновенно разделась и с наслаждением погрузилась в теплую воду. Она терла себя, намыливалась с головы до ног, яростно сдирая с себя налипшую грязь бандитских рук; это купание стало для нее символическим омовением после столкновения с пороком. Наконец она почувствовала себя чистой, закрыла глаза и целиком погрузилась в ласковую воду. Ей хотелось, чтобы время остановилось: так хорошо ей было в этой лохани, лишь отдаленно напоминавшей настоящую ванну.

Через несколько минут дверь приоткрылась, и в образовавшийся проем просунулась голова Филиппа. Девушка живо прикрыла руками грудь: ее вновь охватила пугливая стыдливость.

— Простите, что побеспокоил вас, — произнес Филипп, — однако я начал волноваться. Вы сидите в воде уже целый час. Разве вы еще не проголодались?

Камилла смутилась: она совершено забыла о времени!

— Тысяча извинений! Сейчас я выберусь из воды и вскоре присоединюсь к вам.

Крестьянка приготовила Камилле чистую одежду, так как дорожный мешок девушки сгинул во время ее злоключений. Она облачилась в деревенскую кофту и юбку и вышла к ожидавшему ее во дворе шевалье. Он также не терял времени и успел привести себя в порядок: побрился и сменил чистую рубашку. Теперь он с улыбкой взирал на одетую в простое сельское платье Камиллу.

— Вам очень к лицу ваш новый наряд, — произнес он, увлекая ее к столу.

 

81

Воздав должное обеду, они отблагодарили хозяев за оказанное гостеприимств, сверх того подарили золотой служанке за то, что они доставили ей лишние хлопоты, а потом тронулись в путь. Силы вернулись к Камилле, и она ехала на Черном Дьяволе, наслаждаясь вновь обретенной свободой. Д’Амбремон предложил направиться прямо через поля, чтобы сократить дорогу, и теперь она скакала вслед за ним, радостная, счастливая и веселая. Они миновали несколько деревень и перелесков и через час оказались в небольшой ложбине, со всех сторон обрамленной деревьями; через ложбину протекал ручеек, весело журчавший среди зарослей камыша.

— Давайте немного отдохнем, — предложил Филипп, — а то мы загоним лошадей.

— И самих себя тоже! — воскликнула девушка. — Я просто умираю от жажды!

Шевалье с удовлетворением отметил, что Камилла окончательно оправилась от пережитого потрясения и вновь обрела прежнюю легкость и беззаботность. Он смотрел, как она, привязав своего скакуна к ветви ивы, вприпрыжку сбежала к воде, чтобы напиться. Простая одежда восхитительно подчеркивала ее тонкую стройную фигурку.

Припав к воде, она принялась пить, наслаждаясь живительной влагой. Концы ее длинных белокурых волос, завязанных в узел, упали и намокли. Сильно открытый ворот кофты соскользнул набок, обнажив круглое бархатистое плечо.

Опустившись рядом с девушкой на колени, Филипп с усмешкой поправил соскользнувший рукав.

— Осторожно, не упадите, — произнес он. — Вы уже приняли ванну…

Смущенная его чуть хриплым голосом, Камилла мгновенно вскочила на ноги; шевалье последовал ее примеру. Она необычайно остро ощутила, что рядом с ней стоит ослепительный мужчина, неумолимо притягивающий ее к себе, и что они совсем одни. Они одни в уединенном месте, вокруг никого, и их страсть, столь долго подавляемая, вдруг вспыхнула с новой силой. Несмотря на охватившее ее желание бежать от этой неминуемой опасности, она даже не пошевельнулась. Какая-то часть ее существа больше не хотела ни бежать от этого человека, ни сражаться с ним, тем более что во взоре его читался приказ оставаться на месте. И с замирающим сердцем она стояла и ждала.

Внезапно взгляд Филиппа посерьезнел. Неотрывно тревожно и настойчиво взирал он на Камиллу. Затем нежно, но властно он взял ее за руки, чтобы она не смогла бежать, склонился к ней и коснулся губами ее губ. Затем отстранился, чтобы увериться, что его возлюбленная не собирается спасаться бегством. Камилла вздрогнула, но не шелохнулась. Убедившись, что на этот раз она не собирается исчезать, шевалье снова поцеловал ее, сначала нежно коснувшись ее губ, а потом со страстью впившись в них.

Под действием этой восхитительной ласки девушке показалось, что она летит, ноги ее больше не касались земли. Она купалась в самом неизбывном счастье, восхищенная тем, что шевалье так почтителен, так нежен, так чувственен! Она просто не считала его способными на подобное проявление чувств.

Обвив рукой ее талию, Филипп нежно пробегал пальцами по лицу Камиллы. Она закрыла глаза, голова у нее кружилась от счастья. Губы Филиппа целовали ее шелковистую кожу, нежно касались ее висков, щек; глаза его были широко распахнуты, ибо он хотел уловить малейшее движение своей возлюбленной, налюбоваться ее красотой, выражением счастья. Он наслаждался этим столь долгожданным мигом, когда она приняла его, когда наконец отдала себя ему.

Он снова поцеловал ее, однако на этот раз более требовательно. Он хотел добиться большего от нее, однако неопытная Камилла лишь плотнее сжала губы. Но, когда он укусил ее за нижнюю губу, она разжала зубы, и Филипп наконец завладел ею, впившись в ее рот глубоким и сладострастным поцелуем.

Изумленная и сбитая с толку этим вторжением, она распрямилась и попробовала слабо сопротивляться. Но шевалье лишь крепче прижал ее к себе; удерживая ее голову в неподвижности, он становился все более страстным, все более пылким. Постепенно девушка почувствовала, как под влиянием этих горячих и требовательных губ ее захлестывает обжигающая сладостная волна. Трепеща, она полностью отдалась на волю охватившего ее пламени; дрожь сменилась безудержным страстным порывом, уносившим ее в неведомую даль и совершенно лишавшим ее сил. Ноги у нее подкосились, дрожь охватила все ее тело.

Оглушенная, она хотела, чтобы эта нежная мука наконец прекратилась, и в то же самое время желала, чтобы она никогда не кончалась. Камилла вцепилась в шею шевалье, который продолжал целовать, ее со все возрастающей страстностью.

Опаленная этими страстными поцелуями, она издала слабый стон.

Тогда Филипп выпрямился и, не отпуская ее, слегка отстранился, чтобы победоносным и одновременно восхищенным взором взглянуть на нее; никогда еще он не испытывал такого наслаждения от объятий. Он неотрывно смотрел на сияющую и тяжело-дышащую Камиллу. Окружающий мир померк; сейчас для них не существовало ничего, кроме их необъятной и совершенной любви.

Изнемогающая девушка хотела лишь одного; чтобы шевалье снова целовал ее. Потрясенная выражением его лица — властным и в то же время нежным, она повернула голову и совершенно неожиданно для себя произнесла, надеясь, что он поймет скрытый смысл ее слов:

— Солнце уже низко…

Для нее это означало: «Поцелуйте меня еще». Но, к ее великому разочарованию, она увидела, что шевалье последовал ее примеру и тревожно взглянул на небо.

— Вы правы, — произнес он. — Пора ехать.

Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы прийти в себя и вспомнить, где они находятся. Филипп подвел ее к Черному Дьяволу, помог вскочить в седло и, прежде чем взлететь на своего коня, осторожно поцеловал ей кончики пальцев.

Они вновь выехали на дорогу и поскакали в сторону Турина. Они торопились, желая до ночи добраться до королевского дворца.

Когда они доехали до перекрестка, Камилла, скакавшая первой, остановилась, не зная, какую дорогу выбрать. Она повернулась и стала ждать, пока ее спутник не укажет правильное направление. Филипп не торопясь подъехал к ней, так что его сапоги касались боков ее коня.

— В какую сторону нам ехать? — спросила Камилла.

— Я сейчас скажу. Но прежде мне совершенно необходимо исполнить одно срочное дело и безотлагательно.

— Какое же?

— А вот какое, — заявил он, выпрямляясь в стременах и наклоняясь к Камилле, чтобы вновь страстно поцеловать ее. Он увидел, как она вздрогнула и одарила его такой улыбкой, которая могла бы смутить всех святых в раю. — Прежде чем мы тронемся дальше, — продолжил он, — я хотел бы кое-что предложить вам. Что вы скажете, если я приглашу вас сегодня вечером к себе на ужин, чтобы отпраздновать наше возвращение?

Девушка опустила глаза; это было совершенно незамаскированное предложение продолжить их только что возникшие идиллические отношения.

— Я… я не знаю, — пролепетала она.

— Разумеется, если вы чувствуете себя слишком усталой, мы можем отложить на завтра…

Камилла испытывала страшные мучения. Она чувствовала на себе нежный и властный взор шевалье; исполненный надежды, он ожидал ответа.

— Мне надо подумать, — только и сумела прошептать она.

— Ну разумеется. Я не хочу вас торопить — ответил он, стараясь не показать своего разочарования и спрашивая себя, как долго он сможет терпеть ее отказы. — Что ж, вперед. Нам сюда.

Они продолжили свой путь, и скоро показались городские укрепления. Они проехали через город, добрались до казарм и тотчас же направились к конюшням. Филипп быстро спрыгнул с коня, чтобы помочь спешиться Камилле и получить возможность еще раз прижать ее к себе. Дорога ему показалась просто бесконечной: он страстно желал еще раз обнять молодую женщину. Он уже собирался поцеловать ее, как вдруг услышал запыхавшийся голос.

— Господин д’Амбремон! — кричал какой-то человек, бегом мчавшийся к обоим всадникам.

— Черт бы его побрал! — тихо выругался шевалье, с сожалением выпуская из объятий Камиллу. — Что случилось? — Он резко обернулся.

— Слава Богу, вы здесь! Его величество приказал, как только вы прибудете, немедленно отправляться к нему. Он давно ждет вас и уже начал волноваться; вы опаздываете…

— Хорошо. Мы сейчас идем к нему. Позаботьтесь о наших лошадях.

На двух портшезах они направились к королевскому дворцу. Носильщики с удивлением взирали на их костюмы, весьма странные для людей, изъяснявшихся как знатные вельможи.

— Мне кажется, что мне вряд ли удастся пройти незамеченной в этом крестьянском костюме, — сказала Камилла, когда они добрались до дворца.

— Однако вы в нем очень милы, — ответил Филипп, с видимым удовлетворением взирая на нее.

— Вы так считаете?

— Совершенно в этом уверен. Однако нам действительно лучше пройти с черного ходу, чтобы не встретить какую-либо назойливую личность, которая примется изводить нас вопросами.

Схватив девушку за руку, он повлек ее к маленькой незаметной дверке, а затем повел через лабиринт подвальных ходов и пустынных лестниц. Пробегая мимо кухонь и мрачных коридоров, они весело смеялись; стоило им завидеть кого-нибудь впереди, как они тут же бросались прятаться, не желая никому объяснять, почему они здесь и в таком не подобающем их званию виде. Они так торопились, что перед последней лестницей Камилла, не в силах бежать дальше, была вынуждена остановиться; лестница вела на второй этаж прямо в приемную короля. Тогда Филипп взял ее на руки и легко, словно дитя, донес до самой лестничной площадки.

— Как приятно, — шаловливо воскликнула она. — Если бы я знала, я бы еще раньше притворилась усталой!

Они приняли серьезный вид, проходя мимо ошарашенных гвардейцев, которые, узнав их, беспрепятственно пропустили в кабинет короля.

В кабинете сидел секретарь; увидев обоих офицеров, он воздел к небу руки и поспешил вон из комнаты с криком:

— Бегу предупредить его величество!

Оставшись одни, они немного подождали, обмениваясь заговорщическими взглядами. Но, так как никто не шел, Камилла подошла к окну, чтобы полюбоваться заходящим солнцем, окрасившим багровым цветом горизонт.

— В конце концов мы все же прибыли до наступления темноты…

Она почувствовала, как шевалье встал с ней рядом. Прежде чем она успела что-либо сказать, он обнял ее за талию и прижался щекой к ее белокурым волосам. Его требовательные пальцы проникли за вырез кофты и принялись ласкать ее обнаженное плечо; запечатлев на плече нежный поцелуй, он принялся целовать ее шею, щеку…

Затем Филипп развернул Камиллу и впился в ее губы пламенным поцелуем. Стоило ему лишь взглянуть на нее, как его охватывало неутолимое страстное желание. Ему было просто жизненно необходимо целовать ее, прижимать ее к себе. Его страсть превращалась в болезнь, излечить которую могла только эта женщина. Камилла опьяняла его, он страстно хотел целовать ее всю, целиком, дабы разрушить последние преграды, которые она все еще пыталась воздвигнуть на его пути; он мечтал о том миге, когда она наконец отдастся ему со всем пылом влюбленной женщины.

Покрывая ее поцелуями, он не переставая ласкал руками ее нежное и упругое, словно у богини, тело. Нежно прижимая ее к себе, он постигал ее чарующие формы. Камилла была не в состоянии сопротивляться этим нежным ласкам, которые будили в ней жгучие, ни на что не похожие ощущения. Филипп почувствовал, как она, побежденная, затрепетала в его объятиях.

— Вы придете сегодня вечером? — лихорадочно прошептал он.

Девушка ощущала себя как в каком-то полусне. Все тело ее пылало, и она мечтала только об одном: целиком раствориться в объятиях Филиппа.

— Вы придете? — настаивал он.

— Да! — услышала она свой голос. — Приду…

Отстранившись от нее, он вперил в нее безумный от счастья взор: она согласилась! Наконец-то он сможет дать волю своей страсти! Он станет любить ее как безумный, а когда она обессилеет от его ласк, он попросит ее стать его женой, и она не сумеет ему отказать. Она должна принадлежать только ему; он хотел обладать ею, и незамедлительно. Счастливый, как никогда, ее согласием, он уткнулся лицом в ямочку между шеей и ключицей и вдыхал сладкий аромат ее бархатистой кожи.

Потрясенная столь ярким проявлением чувств неукротимого воина, Камилла обняла его и принялась робко ласкать его волосы, наконец, позволив себе эту ласку, о которой она столь долго мечтала. И так они стояли молча, погрузившись в волны совершеннейшего безудержного счастья.

 

82

Шум шагов заставил их оторваться друг от друга. Едва они успели принять пристойный вид, как в кабинет ворвался король.

Д’Амбремон и Камилла выступили вперед, чтобы почтительно приветствовать его.

— Итак, что случилось? Почему вы опоздали? — спросил монарх, внимательно разглядывая, по меньшей мере, неожиданный наряд капитана де Бассампьера.

— Вчера на нас напали бандиты. Но благодаря Филиппу все окончилось благополучно!

Некоторое время король пристально смотрел на обоих офицеров.

— Камилла, — помолчав, приказал он, — идите и переоденьтесь в приличествующую вам одежду. А вы, шевалье, расскажите мне, как все случилось.

Радостная и веселая, девушка выбежала из комнаты, наградив на прощание д’Амбремона ослепительной улыбкой. Король подождал, пока слуга, принесший огонь, зажжет все свечи и выйдет, и только потом начал расспрашивать д’Амбремона.

— Путешествие прошло прекрасно, сир: поведение мадемуазель де Бассампьер в альпийских фортах заслуживает наивысшей похвалы. Наше опоздание объясняется тем, что вчера вечером мы подверглись внезапному нападению бандитов с большой дороги; они оглушили меня и похитили Камиллу. Но, к счастью, я сумел отыскать их след и освободить Камиллу.

— Они не причинили ей вреда?

— Они грубо обошлись с ней, однако все могло быть гораздо хуже.

— Что вы имеете в виду под грубостью?

— О… они засунули ее в мешок, связали руки, не давали есть, — отвечал Филипп, удивленный тем, что монарх просит его уточнить подобного рода детали.

— Она не подверглась насилию?

— Могу с уверенностью сказать, что нет.

— Когда Камилла уезжала из Турина, она была девственна. Можете вы поручиться, что она до сих пор осталась таковой? — еще раз спросил король.

— Но… да, — ответил шевалье, все более изумляясь настойчивости короля.

Монарх умолк; казалось, он о чем-то размышляет. Наконец он снова заговорил.

— Девственность Камиллы необычайно важна для нас, — произнес он. Пристально вглядевшись в Филиппа, он помолчал и затем продолжил: — Мне кажется, шевалье, что вам пора узнать истину относительно происхождения Камиллы…

Молодой человек едва заметно вздрогнул и мгновенно посуровел. Он уже давно страстно желал развеять все тайны, окружавшие Камиллу, но теперь, когда желание его сбывалось, когда он наконец должен узнать секрет своей возлюбленной, он внезапно испугался: он боялся, что разоблачения короля омрачат его такое новое и еще неизведанное счастье.

— Камилла, — продолжал король, — не племянница барона де Бассампьера. Ее настоящее имя — Диана-Аделаида Савойская; она моя внучка и, надеюсь, моя наследница. Если небу будет угодно, в один прекрасный день она станет королевой Сардинского королевства.

При первых же словах короля Филипп пошатнулся, словно его сразила молния. Остолбеневший, он увидел, как у ног его разверзлась зияющая черная и зловещая бездна, поглотившая все его надежды. Словно в дурном сне он слышал долетавший откуда-то издалека голос Виктора-Амедея; монарх продолжал свои разъяснения:

— Она — единственный ребенок моего старшего сына Амедея, который пал жертвой гнусного оговора пятнадцать лет назад. Она одна ускользнула из гнусной ловушки; ее спас венгр Тибор, который бежал с ней в Савойю и нашел пристанище в доме барона. Никто, даже я, Не знал, что она осталась жива; до самого ее приезда в Турин я не знал, что у меня есть внучка.

Король рассказал всю историю юной принцессы, поведал о ее деревенском и воинственном воспитании, о засадах, жертвой которых она чуть не стала и которые стали причиной того, что ее истинное происхождение сохранялось в тайне.

— Я хочу, чтобы она стала моей преемницей на троне; у нее для этого есть все необходимые качества. Однако предвижу, что найдется немало тех, кто восстанет против моей воли, ссылаясь на проклятый салический закон, запрещающий женщинам всходить на престол. В этом случае ее чистота приобретает глубокое символическое значение и станет дополнительным преимуществом при обосновании моего выбора. Теперь вы понимаете, почему мне так важно, чтобы она оставалась девственной: ее физическая непорочность необходима для того, чтобы в один прекрасный день она смогла стать королевой.

Филипп безмолвно слушал. Странные происшествия, случившиеся с Камиллой, наконец получили свое объяснение; все стало ясным и прозрачным. Теперь он понял, почему король с такой необычайной заботой относился к девушке, почему был так внимателен к ней.

Однако эти разоблачения отнюдь не внесли спокойствия в его душу. Единственное, в чем он теперь был совершенно уверен, — Камилла никогда не будет принадлежать ему. В одну минуту все его безумные мечты о счастье рассыпались в прах; в тот самый миг, когда счастье, казалось, было совсем рядом, король самым жесточайшим образом вернул его в суровый мир действительности. Камилла никогда не будет его; Камилла посмеялась над ним, над его чувствами, над его жгучей страстью. С самого первого дня она лгала ему. Как она, должно быть, смеялась, видя, как он, в начале их знакомства грубый, в конце концов влюбился в нее! Она знала, что когда-нибудь станет королевой и заставит его сторицей заплатить за все, что ей довелось от него вытерпеть!

Едва монарх успел завершить свои признания, как дверь в кабинет приоткрылась, и в проеме показалось лукавое личико Камиллы.

— Можно мне войти? — весело воскликнула она. — Теперь я выгляжу вполне пристойно!

— Ну разумеется, — ответил король.

С помощью Клер, уже ожидавшей возвращения Камиллы в собственной квартире девушки, она переоделась в красивое белое муслиновое платье, причесала волосы, завязала их в узел и украсила сто цветами, желая выглядеть как можно красивее, отправляясь на свидание с д’Амбремоном.

Сияющая, она подбежала к шевалье и внезапно замерла. При виде жесткого и презрительного выражения лица Филиппа улыбка застыла у нее на губах; д’Амбремон с отвращением смотрел на нее. Стоило ей войти в комнату, как он весь напрягся. Смотреть на эту женщину, с виду такую чистую, ангелоподобную, а на самом деле такой изворотливую, было для него совершенно невыносимо.

— Если вы позволите, сир, — произнес он ледяным тоном, — я удалюсь.

— Разумеется, Филипп, идите. Завтра вы предоставите мне отчет, о состоянии гарнизонов. И не забудьте, что наша небольшая беседа должна оставаться тайной!

Шевалье поклонился и коротко бросил:

— Ваше величество… ваше высочество…

И решительным шагом быстро вышел из комнаты, оставив Камиллу в совершеннейшей растерянности.

— Он назвал меня высочеством! — наконец воскликнула она, обернувшись к деду.

— Да. Я счел необходимым открыть ему тайну твоего происхождения.

— Вы сказали ему, кто я! — в ужасе вскрикнула она.

— Это было необходимо.

В страхе девушка зажала рот рукой: она с трудом сдержала горестный вопль.

— Боже мой, Боже мой… — шептала она, шатаясь, направляясь к двери; она даже забыла испросить дозволения монарха удалиться.

Оказавшись за пределами кабинета, она бросилась к лестнице: ей совершенно необходимо догнать Филиппа, объяснить ему… Но шевалье нигде не было. Задыхаясь, она бегала по дворцу, выспрашивая всех, кто попадался ей на пути:

— Не видели ли вы шевалье д’Амбремона? — И она тотчас же мчалась в указанном ей направлении. Выбежав в сад, она наконец увидела Филиппа: он шел быстрым шагом, удаляясь по одной из аллей. Солнце село, в опустевшем саду, покинутом придворными, царил полумрак, однако белая рубашка шевалье ярким пятном мелькала среди деревьев. — Филипп! — позвала она.

Казалось, он не слышал ее и продолжал идти вперед. Приподняв юбки, чтобы они не стесняли ее движений, Камилла бегом бросилась за ним и, нагнав, схватила за руку:

— Филипп, вы должны выслушать меня…

— О! — презрительно усмехнулся он. — Ваше высочество преследует одного из самых скромных своих подданных! Это вам не пристало как будущей королеве.

В его голосе звучало презрение. Ей показалось, будто он дал ей пощечину. Однако она не отступала; так как он вырвал свою руку и двинулся дальше, она метнулась вперед и преградила ему путь, не давая пройти:

— Филипп…

— Уйдите с моей дороги!

— Не раньше чем объясню вам…

— Объясните — что? Что ваше высочество решили подшутить над безвестным шевалье?

Лицо молодого человека приняло угрожающее выражение; казалось, сейчас он способен на самое худшее. Однако Камилла не испугалась, хотя при взгляде на это лицо в памяти ее тотчас же всплыли горестные воспоминания.

— Вы же знаете, что это неправда, — тихо прошептала она.

— А что же правда? Единственное, в чем я уверен, так это в том, что вы самое отвратительное, самое коварное существо, которое я когда-либо встречал. За свою жизнь мне пришлось повидать немало подлецов, некоторые из них были настоящие виртуозы злодейства, однако, должен признать, вы превзошли их всех. Вы великолепно исполнили свою роль маленькой робкой провинциалочки…

— Я не имела права рассказывать о себе! Мое происхождение должно было оставаться тайной до тех пор, пока король не сочтет нужным сам сообщить, что я его внучка. Вы один из немногих, которым известна правда. Впрочем, все, что я вам рассказывала о себе, истина, и я была не точна только в тех случаях, когда мне приходилось скрывать свое настоящее имя.

— Действительно, вот уж поистине ничтожная деталь, не имеющая никакого значения!

Если бы Филипп находился в нормальном состоянии, он бы согласился с тем, что девушка права и отнюдь не несет ответственность за свою ложь. Но он клокотал от ярости, считал, что его одурачили, с ума сходил от отчаяния, от того, что все его мечты о счастье рухнули.

— Все это ничего не меняет в наших чувствах, мягко сказал Камилла, пропуская мимо ушей его ядовитое замечание. — Пусть я принцесса, но ведь с нами остались те чудесные мгновения, что мы провели вместе с вами, разве не так?

Сейчас он понимал лишь одно: он больше не имел права приближаться к ней, а уж тем более мечтать о ней. Однако против своей воли он продолжал жадно смотреть на Камиллу. В белом платье она была похожа на ангела! Она так красива, так желанна! В надвигающейся темноте он различал ее бархатистые губы, притягивавшие его как магнит. Он с трудом удержался от искушения наброситься на нее, опрокинуть на землю и овладеть ею прямо посреди королевского сада. Но долг офицера, преданного своему королю, не позволил ему сделать это; он мог только смотреть на нее и молча страдать.

Внезапно на него нахлынуло желание уязвить ее, заставить ее страдать так же, как страдал он сам. Он злобно усмехнулся:

— Наши чувства? Вы что же, воображаете, что я был с вами искренен? Знаете, почему я так рассвирепел? Да просто оттого, что из-за вас я потерял весьма значительную сумму.

— Что… что вы говорите?

— Представьте себе, я заключил с друзьями пари и поставил на вас крупный куш. Я поспорил, что за неделю уложу вас в свою постель!

— Вы лжете! — воскликнула она.

Жадным взором она впивалась в молодого человека, стоявшего перед ней с искаженным лицом и сжатыми кулаками. Она вспоминала эти руки, которые еще несколько минут назад так нежно ласкали ее; она видела эти губы, которые с такой страстью целовали ее, а сейчас кривились в пренебрежительной усмешке. Не в силах переносить это зрелище, она закрыла глаза.

— Вы лжете, — повторила она. — Я это чувствую.

— Ваши предчувствия могут быть приравнены только к вашему коварству, бедная моя Камилла. Неужели вы поверили во всю эту чушь, которую я вам плел? Полно, вы слишком хитры для этого! Нет, я полагаю, что вам просто захотелось немного позабавиться с офицером, имеющим столь лестную репутацию, как моя.

— Как вы можете так говорить!

— Но в конце-то концов король, в сущности, оказал мне большую услугу, помешав мне переспать с вами. Ибо, судя по вашим поцелуям, мне предстояла весьма тоскливая ночь: хотя поведение ваше ничем не отличается от поведения шлюхи, у вас явно не хватает ее талантов! Поэтому теперь я свободен и могу завершить вечер в обществе двух опытных развратниц, которых хорошо знаю; так что я ничего не теряю от такой замены!

Не в силах далее сносить оскорбления, Камилла, вскинув руку, устремилась к нему, готовая дать ему пощечину. Но он схватил ее запястье, сильно сдавил его и бросил ей в лицо:

— Только не это! Я не стану терпеть пощечину от такой женщины, будь она даже принцесса!

На лице ее появилось выражение такого горького отчаяния, что вся его жажда мести мгновенно улетучилась и ему захотелось поцеловать ее. Желая подавить этот приступ слабости, он грубо оттолкнул ее; отлетев на два метра, девушка упала на землю и осталась лежать недвижно, лицом в траву.

Филипп разрывался между желанием избить ее и стремлением взять на руки, утешить и вымолить прощение. И вот, обезумев от ненависти и любви, неистовый и отчаянный, он бросился бежать по темным аллеям сада, оставив Камиллу лежать на земле.

Она долго плакала, уткнувшись лицом в песок садовой дорожки. Тьма быстро сгущалась. Луна осветила сад своим серебристым светом; деревья отбрасывали фантасмагорические тени, напоминавшие ужасных чудовищ.

Когда измученная горем, задыхаясь от боли, превратившей ее сердце в сплошную зияющую рану, Камилла подняла голову, чтобы вдохнуть свежего воздуха, она увидела над собой небо…

Этот огромный купол, при виде которого все земные тревоги казались смешными и ничтожными, неудержимо притягивал ее к себе. Прекратив плакать, она сосредоточилась на двух звездах, сиявших ярче, чем остальные. Она тут же подумала о своих родителях: может быть, их души нашли там свое пристанище. Она чувствовала, что они там и из своей дали хотят помочь ей преодолеть все препятствия; отринув смерть, они вдыхали в нее невидимую и непобедимую силу, пробуждали мужество продолжать борьбу. Если бы они видели свою дочь, разве согласились бы они, сами обретшие ослепительную разделенную любовь, чтобы ей было отказано в подобном счастье?

Постепенно звезды на небе начали разгораться и, сверкая в беспредельном пространстве, принялись кружиться в веселом танце, бесконечной фарандоле жизни и смерти. Камилла слышала, что движения светил влияют на судьбы людей.

Если это действительно так, значит, там, в вышине, известно ее будущее, и она не может поверить, что оно будет печально и сурово. Она готова бороться изо всех сил против несправедливой судьбы; она хочет отомстить убийцам! И кто знает, может быть, ей еще удастся завоевать Филиппа.